Горною тропой часть 3

                Михаил Мухамеджанов












              Горною тропой
               
                Повесть
                Книга 3
























                Москва, 2008 год





          СНОВА МОСКВА

          -1-         
  С любовью и нежностью вспоминаем мы тот период жизни, когда мир для нас был по-особенному добрым, уютным и беззаботным, а небо – удивительно светлым, безоблачным и теплым.  Только с годами начинаешь понимать, что такое бывает только в детстве, которое рано или поздно кончается.  Дальше и мир, и небо  становятся  все суровей, неприветливей.
 Встречаются счастливчики, у которых этот период затягивается надолго, порой до самой старости, но трудно сказать, повезло ли им в жизни и можно ли им позавидовать? Ведь может оказаться, что их жизнь протечет скучно и однообразно. Не познав зла,  вряд ли можешь понять, что собой представляет настоящее, а не мнимое добро, как, не поняв несчастья, не сможешь понять, что же такое оно, это настоящее счастье.   
 Пожаловаться на то, что жизнь протекает скучно и однообразно, Ибрагим никак не мог. Тогда бы он уж точно прогневил Аллаха. Можно было даже сказать, что ему еще очень даже повезло, по крайней мере, в том, что вообще остался живым.  Правда, он не сразу и не скоро это понял. В том состоянии, в котором он пребывал, вернее приходил в себя от того потрясения, случившегося на родине, как говорили здесь, в России, действительно можно было рехнуться. С того самого момента, когда он решился бежать из дома деда по горной тропе,  у него толком  не было времени,  подумать о серьезности и глубине своего поступка. Осознание  произошедшего леденящим холодом в полной мере начало обжигать и сковывать его только здесь, в Москве. Получалось, что он очень постарался, чтобы,  наконец, добиться своей долгожданной независимости, свободы, но при этом в одночасье лишился всего самого дорогого, остался совсем один, оторванный от всего того, что еще вчера было самым родным и близким на всем белом свете. Плата за самоуважение оказалась какой-то несоизмеримо высокой. 
Вот так неожиданно кончилось его безоблачное, светлое детство. Да, именно детство. До этого он был и считал себя хотя и не послушным, но все-таки ребенком, сыном своих родителей, воспитанником тетушки. Теперь же он с ужасом думал о том, кем его теперь можно считать? А вообще-то он уже боялся думать.
Все воспоминания о родине вызывали теперь острую, нестерпимую боль в сердце. Это случилось с ним впервые.  Он даже представить себе не мог, что оно может так болеть, и не знал, как с этим справиться? Чтобы как-то ее унять, он старался переключиться на что-то другое, стал глушить боль водкой и спиртом, но даже это облегчения не приносило. Наоборот, чем больше он  пил и гнал от себя  эти мысли, тем больше  именно  они,   как назойливые мухи, продолжали терзать каждый уголок его памяти  яркими, красочными  видениями.
 Картины были добрые, милые. От них веяло теплотой, покоем и мирным счастьем, но от этого становилось еще тоскливее и горше.  Глаза наполнялись слезами,  когда перед ним проплывали любимые, родные, знакомые с детства  орешники, виноградники, горы, долины, бурные реки и журчащие арыки. Еще больше его сердце сжималось,  когда он видел родной дом с  огромным садом  в Канибадаме,  тетушкин и родительский дома в Душанбе, знакомые, родные лица. Теперь все  это, такое близкое и дорогое его сердцу вдруг стало далеким, недосягаемым, а может быть, и безвозвратно потерянным.  Теперь он, хотя и невольно,  стал изгоем.
 Его детство, и в правду,  было добрым и беззаботным. В домах родителей и тетушки царила атмосфера любви и доброты. В ней он  вырос,  научился мечтать, творить, любить.  Но теперь объекты его любви, как и все то, к чему была привязана душа, остались там, за шесть тысяч километров отсюда. Одним разом он неожиданно лишился  и их, и самой Родины. И хотя  разум твердил, что его вина только в том, что он хотел жить так, как считал нужным, и не совершил ничего такого, за что должен был быть так сурово наказан,  легче  не становилось.
В какие-то моменты им овладевало такое  отчаяние,  что он уже был готов  вернуться и молить о прощении. Он был уверен, что тетушка простит.  Конечно же, сначала  немного поупрямится, устроит «показательный суд», а потом непременно воцарится  грандиозный праздник возвращения непокорного, блудного племянника.   Ведь она же его  любила и продолжает любить, гордиться им, своим  воспитанником, можно сказать, единственной и последней любовью в жизни. Как оказалось, он не был  далек от истины.

Сначала тетушка пришла в ужас. Любимый, непокорный племянник исчез, и все указывало на то, что, вероятнее всего, его следует искать в этих дьявольских горах. Но где, в каком направлении – не мог предположить даже старый Мансур, излазивший вместе с другом Ниязи все потаенные места, хоженые и нехоженые тропы.  Хотя и почти ослепший и посылающий на тетушкину голову самые страшные проклятья, он вместе со всеми облазил все окрестности, но поиски ничего не дали, не нашли даже следов беглеца. Он словно в воду канул. Все население поселка тоже, как наскипидаренное, носилось по горам весь день и тоже вернулось ни с чем. Нареченная невеста Ибрагима Ниссо, видевшая его последней,  ничего вразумительного объяснить не могла. Тетушка страшно на нее злилась. Упустить такого парня, не побороться за него,  за  свое счастье. Видно, Ибрагим был прав, когда, сломя голову, унесся прочь. Она его не стоила. А ведь все было придумано, рассчитано и складывалось так хорошо.
Ибрагим приехал такой счастливый и довольный. Ведь он действительно до боли в душе соскучился по дому, а это расслабляло и действовало так, как не может подействовать даже самое крепкое зелье или вино. Было видно, как он ловил каждый запах, каждый взгляд родных лиц.  Даже, если у него в Москве кто-то был, его все равно можно было брать, что называется, голыми руками. Надо было всего лишь довершить то, что начала делать эта благоприятная обстановка, расслаблять его дальше, проявляя свое очарование, женскую хитрость, в конце концов, броситься к нему на шею со слезами и признанием в любви. И он бы вряд ли устоял? Да и не мог бы он бросить плачущую, несчастную, сгорающую от любви по нему девушку. По крайней мере, как честный и гордый человек, остался бы ее защищать. Это как же надо было так постараться, чтобы он вот так сиганул в окно?
И она славно постаралась. Ведь ее же учили, подсказывали, предупреждали, что Ибрагим очень умный, смелый и порядочный человек, и именно на эту порядочность и следует рассчитывать, но все оказалось впустую. Эта дурочка ревела коровой и твердила, что они поговорили:  он несколько раз спросил, она столько же раз ответила – нет!  О, Аллах, детский сад какой-то! Он тоже хорош, видно, у него совершенно нет никакого опыта в общении с женщинами.  Тоже дурачок – какая девушка сразу же, да еще в первую ночь ответит согласием? Хотя ей-то именно это и требовалось. Но кто бы мог предположить, что он найдет выход из такой неразрешимой ситуации? Ведь это же надо, проснуться после такой лошадиной доли снотворного, взять себя в руки и такое придумать?! А главное, еще и решиться?
Тетушкой овладело недоумение, как же племяннику удалось вырваться из такой, неплохо придуманной западни? Это ее злило и радовало одновременно, причем, радовало намного больше.  Этот несносный мальчишка остался верен себе, придумав такое, до чего не додумался и не предположил никто из ее окружения. Он действительно стоил двух своих дедов, не зря в нем текла их горячая, неуемная кровь. Таким воспитанником стоило гордиться – обуздать и сломить его оказалось не так-то просто. Она поняла, что проиграла в этом поединке, но признать это прилюдно не позволяло, то положение, которого пришлось добиваться всю жизнь. 
        К вечеру стало очевидно, что найти его не представляется возможным. Оставалось ждать, пока он объявится сам. Потянулись часы напряженного, тягостного ожидания, прерываемые всплесками эмоций недовольных родственников и жуткими, рвущими сердце на части объяснениями с Рахимом, чуть не тронувшей умом Зейнаб, да еще с ее матерью, Нурией-апа. Через несколько дней все это переросло во всеобщее горе. Женщины во главе с тетушкой рвали на себе волосы, мужчины переживали это тихо, менее эмоционально, что называется, по-мужски. Ждать и надеяться, сил уже не оставалось. Стало понятно, что Ибрагим пропал и, скорее всего, безвозвратно.
        Ибрагим предполагал, что творится дома, но не объявлялся. Его израненная душа была истерзана и измучена ничуть не меньше. А кроме того путь в Москву был долгим и трудным. Памирцы,  сразу же предложили ему вернуться через Афганистан, где имели сильных и влиятельных родственников. Этот путь был бы намного проще и легче, но он наотрез отказался. Он знал, чем это грозит. Покидать пределы Союза, будучи коммунистом, да еще обладая государственными тайнами, обязательно закончилось бы серьезными неприятностями, если не сказать большее.
       Уже в пути, видя, какие трудности приходится испытывать, его сопровождающие, двое взрослых симпатичных горца настойчиво советовали воспользоваться предложением Али-хана,  рисуя сказочные перспективы. Ведь там, за границей можно было остаться навсегда, а такой смелый, сильный и умный человек обязательно нашел бы свое достойное место, и никто бы его уже не достал. А его коварные родственники могли отыскать его и в России, даже в самой Москве. Но он был непреклонен. Даже измученный и истерзанный он упрямо твердил: нет, предлагая провожатым оставить его одного. Хотя родные его страшно оскорбили, предали и унизили, он не хотел их терять, надеясь, что когда-нибудь все образуется, а кроме того он кажется уже был влюблен в Россию. Она ему столько уже дала и была к нему благосклонной, что он не желал быть таким неблагодарным.  Создавалось впечатление, что он вообще помешался на этой благодарности, считая, что будет страшным негодяем, уродом,  если откажется от родины, матери, отца, дедов и той же тетушки.   Да, сейчас они совершили непростительную подлость, но и они дали ему практически все, что было сущностью, не говоря уже о том, они подарили ему жизнь. И несмотря даже на то, что они ее чуть не отняли, он был готов,  бросится головой в пропасть, чем совершить предательство.
       Сопровождающим  пришлось согласиться и больше недели тащиться вместе с ним через всю республику горными тропами, малолюдными дорогами, обходя все населенные пункты, поражаясь его стойкости и рискуя навлечь на себя гнев его  могущего, влиятельного рода. Предателями своего рода, поручившего им сопровождать этого славного юношу, они тоже быть не желали и расстались с ним только тогда, когда достигли Термеза, посадили в поезд «Душанбе – Москва»  и удостоверились, что ему уже больше ничего не угрожает. 
        Несколько раз он порывался позвонить или дать телеграмму домой, чтобы успокоить хотя бы мать и отца, заодно и высказать все, что  думает и накипело на душе. Останавливало лишь то, что таким образом он мог себя обнаружить. Его, конечно же, искали.  Пока он добирался до Москвы, его могли перехватить на любой станции. Ведь тетушка могла объявить его во всесоюзный розыск, что, вероятнее всего, и сделала. Возвращенный он снова терял свою независимость, из-за которой столько выстрадал, и снова попадал зависимость от тетушкиной воли. А позвонить хотелось, и еще как.
        С  большим трудом гасил он в себе эту слабость и не звонил.  Ради родины и  близких он вытерпел бы даже унижение, готов был приползти на коленях ради проформы. Он знал, что стоит мнение большинства родственников, и уже давно с ним не считался, но его волновало, хватит ли у самой тетушки доброты, мудрости и широты души, чтобы в полном объеме понять, какую обиду нанесла ему она? Еще больше  волновали родители.  У него появилась уверенность, что они были в курсе тетушкиных планов и специально удалились сами, чтобы ей не мешать.
Думая обо всем этом, он уговаривал себя терпеть и этот холод в груди, и эту ноющую боль в сердце от леденящего душу одиночества. Ведь покорившись, он сразу же лишался всего, чем так гордился и ради чего, в сущности, жил. А отец, да и сама  тетушка перестали бы его уважать первыми, не говоря уже  о том, как после этого он стал бы относиться к себе сам. 

Родители, как  он и предполагал,  знали о тетушкиных кознях и особенно не возражали. Он убедился в этом, как только позвонил маме сразу же по приезду в Москву с Казанского вокзала.  Во время разговора  он неожиданно почувствовал какое-то странное отчуждение.  Вначале она растерялась настолько, что не смогла  скрыть удивления, что звонит именно он, живой и здоровый, да еще из Москвы.  Только несколько раз переспросив и убедившись, что это не злой розыгрыш, она громко расплакалась, теперь уже обрадовано, но этот плач все равно прерывался упреками и обидами. В этот момент он неожиданно подумал, что ей на самом деле было бы легче, если бы он погиб. Оказывается, за эту неделю неизвестности,  его уже успели похоронить, а мулла прочитал поминальную молитву.
Слушая этот всплеск эмоций с настойчивыми требованиями, вернуться и просить прощения у тетушки,  он еле сдержался, чтобы не наговорить грубостей и бросить трубку. Наоборот, он старался  не перебивать, выслушал все до конца, сказал, что подумает,  даже попытался  успокоить.  Еле-еле дождавшись конца разговора, чтобы не разреветься в трубку, он попросил передать всем привет и, сославшись на то, что кончаются деньги, повесил трубку. Этот звонок только добавил  обиды, боли и уверенности в том, что они друг друга так  до конца не поймут. Ведь она даже не сочла нужным, извинится перед ним, даже не спросив, что обо всем этом думает он, в конце концов, не поинтересовавшись его здоровьем.
Случилось так, что они  уже давно перестали понимать друг друга, и в большей степени она.  И произошло это, вероятнее всего, в самом раннем детстве, когда тетушка забрала его к себе. Всю свою жизнь он чувствовал  вину за то, что предал и оставил маму одну.  Ведь он же был ее первенцем, защитником.  Она, вероятно, этого не почувствовала, не поняла, а может и  не захотела. Ведь это же трудно – ждать, верить, надеяться, а она все это не очень-то любила. Конечно же, проще – сначала немного пострадать, погрустить, а потом решить, что сын  «отрезанный ломоть» и отдаляться от него все дальше и дальше, нанося ему незаслуженные обиды.
 А ведь он был похож на нее и внешне, и внутренне. Она подарила ему  свои тонкие, красивые черты лица, такие же черные, огромные глаза, брови, волосы и такую же тонкую, светлую, бархатистую кожу. В детстве и ранней юности над ним часто подшучивали, что он похож на обворожительную восточную девушку, чего долгое время стеснялся, и что доставляло ему много неприятностей.
В общем, красота, подаренная ему матерью, ничего кроме разочарования и неприятностей ему в юности не принесла, и он продолжал терзаться комплексом неполноценности до тех пор, пока, наконец, не появились первые настоящие усы и обильный пучок волос на груди.   Это, хоть как-то поправило дело и его настроение, правда, для этого он тщательно, довольно часто выбривал усы и грудь, и уезжал в горы до того времени, пока они снова не вырастали. Теперь, к своей радости, он стал походить на мужчину.
Несмотря на все эти неприятные моменты юности, маму он ни разу во всем этом не обвинил, даже мысленно не упрекнул. В конце концов, ее вины в этом не было, так распорядилась природа. Наоборот, маму он любил, восхищался ею, любовался и гордился. Ведь она женщина, а это совсем другое дело.  Именно ей положено блистать своим очарованием и привлекать к себе внимание. Недаром для этого существовало огромное количество многообразных приемов, способов и всевозможных средств, чтобы сделать себя еще привлекательней.
       Ту же любовь к музыке, поэзии и романтичность он так же  унаследовал именно от нее. 
Казалось бы, все говорило в пользу того, что они должны понимать друг друга лучше, чем все остальные, однако этого не происходило. Несмотря на все старания и попытки сына, вернуть сердце матери, она почему-то с тем же упорством противилась этому.  Видно, он и в самом деле казался ей непонятным, слишком своевольным и независимым. Ведь он же с самых пеленок был упрям до безумия и постоянно требовал объяснений, почему нужно поступать так, как положено и предписано традициями и законами общества.  И, если эти объяснения его не устраивали, он поступал так, как считал нужным сам, невзирая на авторитеты, не говоря уже о простых приказах.  С ним действительно было сложно, а спорить бесполезно. В спорах он научился приводить такие аргументы, что все ее попытки как-то его урезонить разбивались о них, как о гранит. Иногда ей начинало казаться, что она родила непонятное,  непохожее на других существо, и это обидное, оскорбительное слово «выродок», сказанное в отношении сына, тот  впервые случайно  услышал именно от нее, своей любимой матери. 
Звонок отца  Ибрагима тоже не обрадовал, хотя тот попросил прощения и умолял, не делать поспешных выводов. Обида переполняла его настолько, что он впервые огрызнулся, когда отец попытался пошутить, что тетушка простила его и даже возгордилась, что ее воспитанник снова выкрутился из весьма сложной ситуации.
 - Кто кого еще должен прощать? – крикнул он в трубку, и бросил ее на телефон с такой силой, что он треснул сразу в нескольких местах.
        Звонки продолжались, но он уже к телефону не подходил. Говорить ни с кем уже не хотелось, а все разговоры и воспоминания о родине стали  просто  невыносимыми.
 К счастью, Москва на лето обезлюдела, и никто его ни о чем не расспрашивал.  В институте, благодаря каникулам, производился грандиозный ремонт, друзья и знакомые разъехались, даже Валентина Петровна уехала в свою родную деревню под Воронежем. Летними солнечными днями потерянный и потухший бесцельно бродил он по московским улицам, а душными ночами в одиночестве  пил водку и уничтожал одну пачку сигарет за другой.
Через дня два к телефонным добавились еще и звонки в дверь.  Друг за другом пришло  несколько телеграмм, где отец просил его срочно позвонить домой. Наконец, он решил  позвонить, выяснил, что ничего особого не случилось,  сухо ответил отцу, что звонить и возвращаться  домой  в ближайшее будущее не собирается. Отец попытался что-то сказать, но  он сделал вид, что не слышит, и повесил трубку. Вечером того же дня он отправил телеграмму, где сообщил, что уезжает из Москвы, извинился за грубость и попросил некоторое время его не беспокоить.  Сам же он снова продолжать пить  и почти перестал выходить из дома.
Скоро он понял, что так недолго и опуститься, поэтому решил взять себя в руки и немедленно чем-нибудь себя занять. Дело подвернулось само и находилось как раз под Москвой, в подшефном совхозе «Зареченском», где работал кое-кто из его сокурсников, в числе которых было несколько ребят из его бригады.  Работы было непочатый край, а за ней, да еще с ребятами можно было отойти от тяжелых и истерзавших его дум. 

 -2-
 Памирцы помогли Ибрагиму добраться до Москвы. Он и дед не ошиблись в этом народе. На всю свою жизнь он оставался им благодарным, часто вспоминая их доброту, независимый, гордый нрав,  житейскую мудрость и радушие.
 Встретив  смертельного уставшего, обмороженного, с растрескавшейся кожей на лице и руках,  не задавая вопросов, они накормили его, обогрели, смазали кожу бараньим жиром с добавками целебных трав и уложили отдыхать. Только на следующий день, вечером он сидел в доме их духовного наставника - пира и рассказывал о своем побеге из дома деда. Люди, не перебивая, внимательно слушали его рассказ, удивленно охая и покачивая головами.
 Когда он закончил свое грустное повествование,  уже постаревший, седой и мудрый пир Али-хан внимательно поглядел ему  в глаза и спросил:
 - Ты сказал всю правду, ничего не утаил?
Ибрагим кивнул, давая понять, что рассказал всю правду.
- Я тебе верю! – сказал Али-хан, надевая на него тумор из трех косточек орла на бечеве, так у памирцев называется оберег. -  Пусть это тебя оберегает в пути!  Ведь ты, как я  полагаю, держишь путь в далекую Россию, а возвращаться домой в ближайшее время не собираешься. Безусловно, такое непочтение к старшим,  большой грех, но с другой стороны твои действия - справедливы. Нельзя насильно делать человека счастливым, свое счастье каждый должен находить сам. Я не могу и не хочу быть тебе судьей. На все воля Аллаха, а раз Он,  Всемилостивый помог тебе найти дорогу в горах, привел к нам, мы -  не вправе тебе мешать.  Больше того мне будет приятно оказать помощь внуку своего друга.  Твой дед был гордым, честным и мудрым человеком. И ты молодец, что не посрамил его чести, выдержал это суровое испытание, не побоялся, открыто сказать неправым родственникам свое гордое: нет!  Надеюсь, и впредь ты будешь поступать так же.  Думаю,  твое желание учиться и познать мир, достойно всех похвал и может принести нашему народу великую пользу, а он обязательно оценит твои усилия.  Да поможет тебе Всемогущий и Великий! Да не оставит Он тебя и  нас всех своей милостью!
 
 -3-
 Между тем, жизнь продолжалась, а время брало свое. Недаром говорят,  оно самый лучший лекарь. Потихоньку все стало налаживаться. Ибрагим немного успокоился, быстро втянулся в учебу, а главное в работу, которая теперь стала жизненной необходимостью. После последних событий о помощи из дома можно было забыть, хотя и раньше он на нее не особенно-то и  рассчитывал. Он уже давно привык все решать и делать сам, продолжая браться за любую работу, если только она была выгодной и не противоречила его моральным  принципам. Работа, которая бы устраивала и не противоречила законам страны социализма, по-прежнему оставалась несбыточной мечтой.
 В бытовом плане жизнь складывалась тоже удачно. Особенно повезло с жильем. Ему, наконец, выделили комнату в общежитие, но он предпочитал жить у Валентины Петровны, к  которой все больше прикипал душой. Она отвечала ему тем же.  Два одиноких сердца все больше притягивались и согревали друг друга.  Институт, как ни странно, особых хлопот  не доставлял.   Естественно, приходилось  крутиться и изворачиваться, чтобы не остаться без стипендии и не числиться на плохом счету. Приятелями и друзьями он тоже был не обижен. С каждой новой встречей их становилось все больше. Он умел дружить и быть благодарным.
 Казалось бы, все складывалось как надо, но продолжали преследовать тоскливые и терзающие душу мысли о доме.  Пытаясь хоть как-то их притушить, он старался строить свой день так, чтобы совсем не оставалось времени для раздумий. Как заведенный, учился, работал, заполняя промежутки встречами с друзьями, походами в кино или в концертные залы, чтобы поздней ночью свалиться от усталости, не успевая  даже дочитать интересную книгу или журнал. Но родина все равно напоминала о себе расспросами друзей и знакомых, случайно услышанной родной речью или звуками родной музыки.  И тогда он снова начинал мучительно думать,  что делать после окончания института?  Дорога домой пока что оставалась запретной, и тогда все чаще появлялась мысль, остаться здесь, в Москве, стать полноправным москвичом и вернуться домой победителем. Да, именно победителем, не склонившим своей головы перед трудностями. Скоро это стало его заветным желанием.


 ЗАВЕТНАЯ МЕЧТА
 
 -1-
  Как когда-то один из любимых литературных героев Ибрагима  Остап Ибрагимович Бендер мечтал о Рио де Женейро, так и его почитатель стал мечтать о заветной московской прописке. Перебирая различные варианты постоянного пребывания в столице, он твердо решил не использовать только один -  фиктивный брак с москвичкой.  Сама мысль о женитьбе ради этого,  казалось ему кощунственной и безнравственной, хоть именно этот вариант для него был самым простым и доступным. Набрать требуемую сумму, стало для него не проблемой, а  претендентки на его горизонте попадались довольно часто, соглашавшиеся на брак и без денег.  Многие из них сами предлагали ему свою руку и сердце, надеясь на дальнейшую любовь.
 В конце третьего курса ему подвернулась «потрясающая» подработка,  вернее, настоящая постоянная работа - обеспечивать запасными частями небольшой парк уборочной техники. «Контора механизированной уборки» при Москворецком районном жилищном управлении, так называлась организация, куда его устроил заместитель начальника управления Мусин Хайдар Умарович, занималась уборкой мусора, снега с улиц и дворов района.
 Кроме оклада в девяносто рублей и пятнадцатирублевой премии, ему ежемесячно выделялся небольшой денежный фонд и кое-какие дефицитные строительные материалы, которые предполагалось использовать для приобретения запасных частей.  Должности снабженца в конторе не было, и ее обеспечением должен был заниматься отдел снабжения управления. Управленцы были так загружены добыванием строительных материалов, что на несчастную контору практически не оставалось ни сил, ни времени.
        Мусин был неплохим хозяйственником и попытался решить эту проблему с помощью толкового паренька, который уже неоднократно подписывался на левые работы сам и приводил  бригады студентов.  Ибрагим был зачислен дежурным электриком управления, которому было разрешено вести свободный график посещения,  а самое главное, ему была выделена комната в огромной коммунальной квартире, которую населяли работники управления, в основном, дворники. Преимущество составляли татары,  с радостью, принявшие в свою дружную, шумную компанию молодого, одинокого единоверца.
 Секрет такого везения заключался еще и в том, что у Хайдара Умаровича было двое юных, симпатичных дочерей и тот посматривал на молодого студента-мусульманина, как на кандидата в зятья. 
 Коллектив, в основном так же состоящий из представителей татарской диаспоры, тоже оказал ему радушный прием, а руководство конторы, с завистью и удивлением поглядывая на фаворита начальства, вынуждено было смириться с тем, что свою кладовую тот открывал  всего лишь два раза в неделю, на два-три часа.  Единственное, на чем им удалось настоять, так это на  его обязательном  пребывании на ежедневных, вечерних, производственных  оперативках.
 Месяца два начальник конторы и главный инженер терпели это «безобразие» и докладывали Мусину, что никаких значительных сдвигов в  обеспечение конторы не происходит, но потом  были вынуждены согласиться, что в лице Ибрагима приобрели неплохого и толкового работника. Кроме того, что почти  бесперебойно заработал парк уборочной техники, были восстановлены списанный трактор,  подготовленный к списанию ГАЗ-52,  а на складе  стали появляться дефицитные запасные части не только для  грузовых, но и для легковых машин. Для них пришлось срочно выделять надежное, хорошо охраняемое помещение вместо маленького, деревянного сарайчика.
 Ибрагима, конечно же,  все это радовало, но  недолго. Очень скоро он понял, что все это совсем не то, чего он хотел.  Перспектива продвижения по служебной лестнице в системе коммунального хозяйства его не прельщала, да и не решала главной задачи - получение заветной прописки в Москве.
 
 -2-
 У жилищного управления  было много различных неразрешимых проблем. Его огромный  хозяйственный механизм был сложен, запутан многочисленными законодательными актами, инструкциями и приказами.  Вследствие  этого  его работоспособность оставляла желать лучшего. А, учитывая то, что все цифры были неточными, вернее, привранными, трудно себе представить, как оно еще работало вообще?  Одной из главных проблем, лихорадивших организацию, являлось плохое, если не сказать большее,  обеспечение материалами и техникой.
 Снабженцам управления приходилось, в буквальном смысле, лезть из кожи, чтобы производство еще хоть как-то работало и не развалилось окончательно.  Они выклянчивали материалы,  комплектующие  в снабженческих организациях и у соседей, совершали героические поступки и головокружительные комбинации, чтобы достать какую-нибудь дефицитную краску или деталь, даже воровали, но их труд, почему-то, достойно не оценивался. Более того этих лихих бойцов хозяйственно фронта считали «торгашами»,  жуликами, соответственно, и платили мало, по принципу: « за что вам еще и зарплату платить?». 
 Ибрагим удивлялся такому положению вещей, но не задавался  сложными экономическими вопросами.  Его интересовало другое,  как обратить на себя внимание руководства с тем, чтобы оно решило его личную проблему?  А решить ее оно могло, причем, очень даже просто. В управлении  существовал специальный жилищный отдел, выделяющий  комнаты,  даже квартиры, как  необходимым специалистам, так и иным гражданам  за те или иные услуги.
 Наблюдая за отношением  руководства к снабженцам, он понимал, что, если ему даже удастся завалить запасными частями все жилуправления Москвы, все равно никто бы  этого не оценил. Нужно было придумать и совершить что-то такое, необычное,  что должно было их просто заставить пойти ему на встречу.
 Среди многочисленных проблем управления существовала одна злободневная задача: получение новых самосвалов на Мытищинском машиностроительном заводе, сокращенно ММЗ. Ее не могли решить даже самые высокопоставленные чиновники Москвы.  Кто-то лишался премии, самой работы, получал  строгие выговора, даже вылетал  из партии, но дело с места так и не двигалось. Поговаривали, что решивший эту проблему, может рассчитывать на удовлетворение любой, даже самой фантастической просьбы.
 Ибрагим на свой страх и риск попробовал ею заняться и к удивлению всех, в том числе и своему, неожиданно решил.  Правда, ничего удивительного для себя он не увидел, считая, что ему просто посчастливилось осуществить свою идею, благодаря которой он взглянул на это дело со стороны и по-хозяйски.

 Любое производственное предприятие страны уже давно не могло наладить нормальные условия для жизнедеятельности, не нарушая при этом директив вышестоящего руководства или законодательства. Государственный план систематически не выполнялся уже почти всеми производственными предприятиями  огромной страны. Те, кому еще  каким-то чудом  удавалось его выполнять, почему-то оказывался в очень невыгодных условиях. На них обычно не обращали внимания, совершенно не помогали, рассуждая так, мол, работают, выполняют свои обязательства, ну и ладно. Ведь они же не доставляли особых хлопот.
 Другое дело, когда предприятие не выполняло плана.  Вышестоящие организации  нянчились с ним, как с малым дитя, помогая во всем, а потребителям  надо было «дружить с ним и дружить крепко», иначе его дефицитную продукцию получить бы было просто невозможно.
 Руководство таких предприятий обычно рассуждало так.
 Государственный план, как ни старайся, на все 100 процентов не выполнишь, поэтому, в первую очередь необходимо было рассчитаться  с так называемыми, «государственными» заказчиками.  А это, прежде всего,  оборонная промышленность, экспорт,  сельское хозяйство и т.д.   За срывы этих поставок могли сурово наказать: объявить строгача, исключить из партии,  даже «оторвать голову».  Как правило, эти организации составляли 30-40 процентов от общего числа потребителей.  Остальные должны были мириться с тем, что их ставили в огромную очередь, где существовали свои порядки и законы, вернее сказать, абсолютное беззаконие. Изготовленная продукция  все равно не удовлетворила бы всех желающих, так как необходимые проценты оставались лишь на бумаге.  Кто-то обязательно должен был остаться ни с чем.
 Именно это обстоятельство «развязывало руки» производителю, позволяя ему удовлетворить даже самую буйно разыгравшуюся фантазию. Теперь он мог вытребовать с потребителя все, что угодно, хоть «луну с неба», а тот вынужден был вынужден согласиться на любые условия, чтобы получить свою, законную продукцию. В противном случае потребителю пришлось бы вечно обивать пороги отдела сбыта, вышестоящего начальства, слать бесконечное количество «слезных, предупреждающих и угрожающих» писем, телеграмм, телефонограмм в неимоверное количество инстанций, в надежде на то, что какой-нибудь начальник случайно обратит на это «безобразие» свое внимание и, наконец, смилостивиться. 
Безусловно, что этот долгий и трудный путь мог привести к успеху, тем более в стране существовали такие грозные и могучие организации, как «Народный контроль», «Партийный контроль», арбитраж, а так же довольно длинный список влиятельных общественных организаций.  Однако, решая пойти именно этим путем, необходимо было учесть ряд важных моментов, которые могли привести к полному краху собственное предприятие.  Пока потребитель «выколачивал» необходимые детали, комплектующие или иную продукцию, его собственное производство простаивало. Это  влекло за собой невыполнение Государственного плана уже им со всеми вытекающими последствиями: выговор, исключение из партии, увольнение с работы.  К этому следует добавить еще ряд  таких обстоятельств, как, например, огромная армия таких же «несчастных» потребителей, а это – большая часть организаций всей страны; загруженность чиновничьего аппарата и проверяющих органов, того же «Народного контроля», личные интересы самих чиновников и так далее, и так далее.
Стоит обратить внимание еще на одно, не менее важное обстоятельство. Тяжба с производителем могла привести к неприятным, непредсказуемым последствиям. Учитывая, что большинство производителей, если только не каждый, являлся монополистом в своей отрасли, а антимонопольные организации в СССР еще не существовали, так как являлись «порождением буржуазно-капиталистической идеологии», не дай тебе Бог чем-либо прогневить своего поставщика! Ну, получил бы ты свои несчастные детали с помощью вышестоящих инстанций одни  раз, а дальше-то что?  Все равно, как миленькому, пришлось бы снова идти на поклон, может, даже и ползти на коленях именно к нему, своему ненавистному благодетелю. Вот после этого и думай, что  дешевле, легче и безопаснее?
 
 
 -3-
 Мытищинский машиностроительный завод был как раз одним их таких предприятий. На нем выпускались оборонные заказы, вагоны метро и самосвалы на базе автомобиля ЗИЛ. Понятно, что оборонные заказы и вагоны метро изготавливались в достаточном количестве и в срок. Самосвалы же являлись той продукцией, за счет которой руководство решало, как заводские проблемы, так и  свои личные.
 Огромные толпы снабженцев, в простонародье называемые «толкачами» всего СССР осаждали проходную в надежде получить заветные  автомобили. Учитывая, что все они имели на это право, которое им давало фондовое распределение в виде наряда, они буквально рвали друг у друга местный телефон, чтобы дозвониться  в заветный, неприступный отдел сбыта. Дозвониться туда было практически невозможно. Ежели, какой счастливчик и дозванивался, то только для того, чтобы в очередной раз услышать, что его самосвалы еще не готовы к отгрузке.
 Наблюдая за ними, Ибрагим не раз поражался настойчивости и изобретательности этих людей и, конечно же, учился у них. Попав на завод однажды, он понял, что запасные части на автомобиль здесь получить намного легче, чем на самом автозаводе имени Лихачева. Через забор ему могли вынести любую деталь, даже сам автомобиль. Объем выносимого зависел только от количества вознаграждения, лучше, когда это было спиртное, или,  как  прозвал народ, -  «жидкая валюта».  За нее  работник мог  вынести по винтику даже  сам завод.
 Скоро он перезнакомился  со всеми работниками, связанными с производством и отпуском автосамосвалов. Не слишком балуя их своей щедростью, тем самым,  приучая  к мысли, что постоянный потребитель  выгоднее разового, вскоре он стал  постоянным и желанным гостем.  С кем-то образовались хорошие, приятельские,  даже теплые, дружеские отношения.  В результате его Контора механизированной уборки впервые за свое существование перестала испытывать недостаток в запасных частях. Больше того, на заводе можно было раздобыть любой инструмент, заказать деталь любой сложности и конфигурации, даже если она не существовала в природе. Для этого стоило только начертить чертеж, впрочем, порой хватало даже наброска, добавить к нему вознаграждение в виде горячительного напитка, а заводские умельцы, имея в своем распоряжении мощную производственную базу, мгновенно выносили еще тепленькое, пахнущее маслом изделие. Помимо всего прочего можно было пользоваться богатством заводских закромов. Если нужной детали  не оказывалось на складах, ее  лихо  снимали  с машины или  конвейера. Короче, завод для Ибрагима оказался самым настоящим «Клондайком».
 Наладив свое основное дело, ради которого  приехал сюда, он задумался над  проблемой получения самосвалов для управления, которая, в конечном счете, решала и его личную.  Перебрав несколько вариантов, он понял, что все они  ему «не по зубам». Взятка или услуга, которую нужно было оказать, были  просто фантастическими. На один, максимум два автомобиля он бы еще как-то наскреб нужную сумму, но собрать деньги на все управление, тем более, как потом выяснилось, на всю Москву, было полным абсурдом.  Казалось бы, все, нужно забыть об этом, как о кошмарном сне, но он не сдавался и продолжал искать варианты.  И судьба его возблагодарила, подарив одну, можно сказать, гениальную идею.  Он вдруг увидел, что дело может выгореть, причем,  без всяких взяток, даже еще и с выгодой.  И все оказалось до удивления просто.
         На заводе существовал склад, так называемых, разукомплектованных автосамосвалов. За двадцать с лишним лет с начала их  выпуска здесь скопилось около полутора тысяч  абсолютно новых, но безжалостно и бессовестно разграбленных машин. Первыми с них, как правило, снимались фары и транзисторное зажигание, так как они подходили к легковым автомобилям, в первую очередь к «Жигулям». Всему остальному тоже быстро «приделывались ноги». Спрос был просто ажиотажным. 
 Этот склад  для руководства завода являлся «острой головной болью» и соответственно, самым уязвимым местом. Продать машины они уже не могли, а их содержание требовало огромных средств, которые не были предусмотрены ни одной статьей расходов. К тому же, их постоянно раздевали и дальше.  Ибрагим  не раз в этом убеждался, когда за стакан водки ему именно с этих некомплектных автомобилей снимали  любую, понравившуюся  деталь.
 «Так это как раз то, что нужно!»  - сообразил он и начал мысленно выстраивать схему, по которой, наконец, можно было сдвинуть с мертвой точки дело, дававшее Москве желанные машины, а ему, - осуществление его заветной мечты.
 Получалось так. Если пойти навстречу заводу и купить у него часть разукомплектованных машин, руководство завода, конечно же, удовлетворит просьбу покупателя и пойдет на некоторые уступки. В итоге, будут довольны оба: и завод, и покупатель.  Оставалось, правильно составить схему и не прогадать в торговле условиями.
 Прежде, чем приступить к  рабочей схеме, он решил провести разведку в своем автохозяйстве. Будучи  шофером, он прекрасно понимал, что значит новый автомобиль и для автохозяйства, и для самого водителя. Естественно, это и деньги, и план, и минимум ремонтных работ. Высказывая свою идею,  получить новый автомобиль, доукомплектовать его и подготовить к работе, он естественно получил единодушное одобрение шоферской братии и их непосредственного начальства.
 Советский новый автомобиль, выпущенный серийно, как правило, представлял собой  самый настоящий полуфабрикат-конструктор. И хотя «Зилок» был неплохой машиной, его сборка на конвейере оставляла желать лучшего. Практика показывала, что прежде, чем пустить его в эксплуатацию, требовался тщательный осмотр с подтягиванием болтов и гаек на агрегатах.  Так что при наличии запасных частей, автохозяйство своими силами успешно и без особых затрат справилось бы с этой задачей. Водитель, которому она предназначалась, готов был валяться под ней сутками и бесплатно.
 Следующим моментом  выяснилось, что получателем автомобилей является главное жилищное управление  Москвы. Оказалось, что именно ему выделялись все триста автомашин с тем, чтобы впоследствии оно  распределило их по тридцати трем районам города. Получалось так, что пока вся столица не получит машины, его управление не увидит их тоже.  В результате ему пришлось объезжать другие районные автохозяйства, чтобы получить как можно больше единомышленников.
 Его действия, естественно, не осталось незамеченным  его покровителем.
 - Ты, что за революцию устраиваешь? – строго  спросил его Мусин. – Чего тебе еще не хватает? Учишься, комнату получил, работа неплохая, перспектива есть для роста. Неужели ты думаешь, что кто-нибудь из наших твердолобых начальников услышит тебя, полюбит, и в знак  признательности подарит московскую прописку? Это же бред теленка. Ты хоть себе представляешь, сколько она может стоить? Или что нужно сотворить, чтобы они пошли на это? Может быть, твоя идея  чего-то и стоит, но я слишком хорошо знаю нашу систему. Тебя просто раздавят, как клопа, а жаль. Ты мне понравился, на работе к тебе пригляделись. Хоть и не любят, но уважают, терпят, ты им нужен.  Ты только посмотри, как дело поставил? Соседние управления к тебе с поклоном ездят. Короче, я тебе не советую этим заниматься. И лоб расшибешь, и меня подставишь.
 Слушая его, Ибрагим подумал, что шеф обиделся, что его не поставили в известность первым.  Ибрагим  стал извиняться, оправдываться, рисовать схему и объяснять, что хотел проверить свою идею перед тем, как ее показывать. Мусин ничего не хотел слушать, порвал листок со схемой на клочки и  начал кричать:
 -  Меня твои глупости не интересуют!.. Иди и работай! А об этом даже и не думай!
 Ибрагим поднял на него глаза и тихим, но очень внятным и твердым голосом произнес:
 - Я ценю все, что вы для меня сделали, но это не дает вам права повышать на меня голос. Я уважаю вас и того же требую для себя! Если вас не устраивает то, что я делаю и как, я сейчас же готов подать заявление об уходе. Но хочу вас предупредить, что и тогда от начатого дела не отступлюсь! В конце концов, оно может помочь не только вам,  но и всей Москве. Могу обещать только одно! При любом исходе дела ваше доброе имя останется незапятнанным. Это я обещаю твердо!
 - Ничего себе, заявленьице, - смягчая тон, произнес Мусин. – Ну, раз ты такой упертый, бей себе лоб! Выгонять тебя не собираюсь, но и поощрять твои сумасбродные идеи тоже особого желания не испытываю. И пока ты работаешь у меня, смущать коллектив подобными сказками категорически запрещаю!  Короче, помимо работы можешь хоть на голову стать, но в конторе будь любезен, выполняй наши договоренности и никаких разговоров про новые машины! Иначе мы на самом деле расстанемся и очень плохо. Понял?
 После этого разговора у Ибрагима остался неприятный осадок. Выходило так, что он  выглядел неблагодарным строптивцем. И это удручало его даже  больше, чем то, что Мусин не поддержал его идею. Он и в самом деле ценил все то, что сделал для него этот человек, относящийся к нему с большой симпатией, даже по-отечески.
 «Жаль, конечно, что мы не поняли друг друга, но, в конце концов, этим делом можно  заниматься и после работы. Запрещай, не запрещай, а мысль все равно не остановишь. Кто-то обязательно догадается до этого и сам.  И все-таки лучше оказаться первым», - подумал Ибрагим и поехал домой, дорабатывать схему.
 Через два дня она была готова. Предлагалось следующее:
 Главмосжилуправление получало на ММЗ триста автосамосвалов, из которых примерно шестая часть могла оказаться неукомплектованными. Таким образом, в каждое автохозяйство Москвы, из 33-х, наряду с восьмью новыми машинами, попадали одна – две разукомплектованные, укомплектовать которые предполагалось и на самом ММЗ, и автозаводе ЗИЛ, где практиковалась выписка суммовых нарядов на некондиционные запчасти и агрегаты. В результате и для Москвы, и для Мытищ проглядывалась очевидная выгода. Москва, наконец-то, получала свои новые, заветные самосвалы, а ММЗ избавлялся от своей головной боли - некондиционных машин.
 Ибрагим специально сделал ее краткой и понятной, чтобы каждый чиновник, даже самый «тупой», мог быстро, четко и ясно понять, как просто и быстро решалась эта проблема.
 «Все должно быть понятно и доступно, как клизма, -  шутил  Ибрагим, подрабатывая себя и стараясь так составить пояснения к схеме, чтобы это мог сразу же понять и оценить каждый, даже самый тупоголовый чиновник. Тонкостей и моментов, которые мешали нормальному ходу дела, было довольно много. Одним из таких важных моментов было то, что мытищинцы люто ненавидели Москву и москвичей, стараясь  при каждом удобном случае, попросту говоря, «насолить» им. И таким «удобным случаем» оказалось то, что наряд на все триста машин был выписан на сверхплановую продукцию. Это означало, что Москва никогда и ни за что не получила бы ни одного автомобиля. Государственный план по выпуску автосамосвалов не выполнялся уже давно и перевыполнение его, естественно, не намечалось. Даже, если бы такое чудо и свершилось,  руководство завода «легло бы костьми», чтобы этого не допустить. Ведь это надо было сойти с ума, чтобы отказаться от такой поистине «золотой» жилы.
 А мытищинцам было, за что не любить столицу. Среди них бытовала шутка: «Мытищи – экспериментальный город, куда поселили жителей, но почему-то забыли завести продукты питания и все необходимое для жизни». Им было обидно, что, в конечном счете, работая на Москву, они оставались с «голым задом». Правда, весь огромный Советский Союз тоже работал на ее базы, магазины, спецраспределители, оставаясь в том же положении, а мытищинцам  не повезло еще больше. Выезжая из своего нищего, замусоренного  городка, где даже на городских дорогах калечились вездеходы и отсутствовали фонари, они через каких-нибудь тридцать минут на электричке, вынуждены были «любоваться» ухоженными и освещенными улицами, роскошью товаров в магазинах. Все это переполняло чашу их долготерпения и усиливало ненависть.
 Именно поэтому никакие просьбы, уговоры, грозные правительственные телеграммы, даже вмешательство высших партийных чинов не могли склонить руководство ММЗ к милости. А, кроме того, Москва ничего существенного предложить не могла, более того  умудрилась, хоть и случайно, отобрать у заводчан их ведомственный дом. Когда завод начинал его строить, село Тайнинское принадлежало области, а когда начались отделочные работы, оно вдруг стало собственностью Москвы.
 Учитывая все это, Ибрагим предлагал руководству ММЗ решение, в котором проглядывалась их очевидная выгода, а отказ от сделки непростительной глупостью. Во-первых, они избавлялись от пятидесяти некомплектных, потому и неликвидных автомобилей, которые являлись достаточно сложной и дорогостоящей проблемой, а во-вторых, создавался прецедент, который в дальнейшем позволял бы им избавляться и от остальных. И Москва в данном случае выступала весомым аргументом в пользу этого. Раз уж она пошла на эту сделку, то остальным, как говориться, «сам Бог велел».
 Довольный своей схемой, Ибрагим начал обходить кабинеты высокопоставленных чиновников. Где-то  он даже находил понимание, но дальше этого дело не сдвигалось. Причин этому было много, но главными были две:  никто не верил в успех и ничего не решал самостоятельно. Даже там, где понимание было полным и единодушным, а это шоферская братия и их непосредственное начальство, веры в благополучный исход тоже было мало. Правда, все это было сделано не напрасно и даже с пользой. В результате всех  мытарств по кабинетам, схема стала еще более краткой, аргументированной и действительно, понятной, как клизма.
 Понимая, что поддержку нужно искать у тех, кто может на самом деле это решить, он стал думать, как подобраться к самому высшему руководству. А это вело к прямому нарушению субординации, что, по мнению чиновников, являлось самым грубейшим проступком, даже преступлением и, естественно, сурово каралось.
 Он мог бы обратиться за советом и помощью к своим влиятельным друзьям. К тому же Леониду Сергеевичу, генеральская должность которого позволила обзавестись огромным кабинетом с еще более вместительной приемной с секретарем и круглосуточной персоналкой. Ибрагим старался не забывать о своей тайной «империи» из влиятельных особ, которая постоянно пополнялась новыми «подданными». В ней стали появляться даже такие важные персоны, которые могли бы решить его проблему одним телефонным звонком. Но он не спешил к ним обращаться,  пока мог что-то решать сам. А кроме того, ему вдруг захотелось доказать им, прежде всего, себе самому, что он и сам, действительно, чего-то стоит.
 Помня об обещании, данном Мусину, он записался на приемы к высшему руководству района: председателю исполкома и секретарю районного комитета партии. Эти визиты, как он и предполагал, ничего не дали.
Председатель райисполкома, узнав, что посетитель рядовой работник конторы, даже не стал его слушать, отчитал, как мальчишку и пригрозил, что «хорошенько взгреет начальника конторы, у которого люди «от ничегонеделания шляются по кабинетам ответственных людей, отвлекают их от важных, государственных дел и морочат голову  сумасбродными идеями». Секретарь районного комитета партии встретил его приветливей, но результат был тем же.  С улыбкой взглянув на схему, он поблагодарил посетителя за такую заботу о Москве, высказал мнение, что этим должны заниматься специалисты, а Ибрагиму «и дальше учиться на физика». Так, считал он, будет больше прока для дела и страны.
 «Все, что ни делает Бог, все к лучшему»,  - подумал Ибрагим и решил идти дальше. Даже эти люди оказались толстокожими и непробиваемыми чинушами.  Если бы они ввязались в это дело, наверняка бы его загубили. А так он был свободен, да и субординацию не нарушил, главное, сдержал слово, данное Хайдару Умаровичу.
Теперь уже со спокойной совестью можно было ехать в Главмосжилуправление.

 -4-
 Главное жилищное управление столицы переживало переполох и практически не работало. Снимали его начальника. Во всех углах и туалетах скапливались работники и обсуждали эту ошарашивающую новость приглушенными голосами. Заканчивались почти десять лет относительно спокойной жизни. Наступало новое, непредсказуемое будущее, сулившее крупные перестановки со всеми вытекающими последствиями. 
 В огромной приемной сидела одна седоватая,  секретарша с отсутствующим взглядом, и неохотно поворачивала голову для того, чтобы ответить посетителям, что сегодня приема не будет и неизвестно, будет ли он вообще? С такой же грустью она отвечала на звонки нескольких телефонов. По всему было видно, что она сильно расстроена, о чем свидетельствовали  ее припухшие веки и заплаканные  глаза.
 - У вас что-то случилось? – участливо поинтересовался Ибрагим.
 - А вы что не знаете, что у нас случилось? – резко выпалила она в ответ, зашмыгав носом. Достала носовой платок и стала вытирать им глаза.
 - Конечно, знаю и искренне вам  сочувствую, - произнес он, понимая, что она удручена уходом начальника.
 Ибрагим видел его раза три и то мельком. Добраться до такой важной персоны было все равно, что попасть на прием к английской королеве. Огороженный стеной менее высоких начальников и тучей подчиненных, для простых смертных он практически был недосягаем. Той же строгой и железобетонной секретаршей, которая теперь размазывала платком слезы на лице вместе с косметикой.  Ибрагим  прекрасно помнил, как она раза три выставила его взашей, когда требовалось срочно подписать какие-то бумаги для конторы. Тогда не помогали ни мольбы, ни коробки с дорогими конфетами. Бумаги неизменно клались в папку и возвращались большей частью с отрицательной резолюцией в лучшем случае через три-четыре дня.  Но сейчас он ей решил посочувствовать. Было видно, что она искренне переживала уход любимого начальника, который мог и на самом деле оказаться неплохим человеком.
  - Ну, не стоит так переживать! – продолжал он утешать расстроенную женщину. – Может, все и обойдется? В конце концов, все живы, здоровы. Между прочим, нервные клетки восстанавливаются очень медленно, да и морщины загладить трудно. Вам бы себя поберечь, у вас такое красивое лицо и еще немало и долго послужит.
 Секретарша подняла на него свои заплаканные глаза и грустно улыбнулась. Ей было приятно, что хоть кто-то выразил ей свое сочувствие.
 - Ну, вот и хорошо! – улыбнулся он в ответ. – Я же говорил, что улыбка вам идет намного больше. Конечно, это большая неприятность, но не следует так огорчаться. Я уверен, что все образуется. Потеря должности, это еще не самая страшная потеря в жизни. Вон скольких руководителей вообще выносят на носилках в больницу. Видно, ваш начальник  и впрямь добрый и умный человек, раз вы так переживаете за него?
 Она неожиданно подняла на него расширенные от удивления глаза, которые даже просохли от слез, и со злобой выпалила:
 - Это он-то добрый и умный!? Да он самая последняя сволочь! Гад ползучий!  Я с ним уже полвека почитай, верой и правдой, а он мне: «Что поделаешь? Приказали, я должен подчиниться, судьба такая». Хотя бы из благодарности подумал своими куриными мозгами, что будет со мной?
 Ошарашенный таким поворотом, Ибрагим даже растерялся. Оказалось,  что ее беспокоит только ее личная судьба. На самом деле, что будет делать она после того, как ее уволят? В  предпенсионном возрасте вряд ли кто возьмет ее на приличную работу.
 - А знаете, меня  к вам сам Бог послал,  - снова улыбнулся он. -  Мы ведь просто необходимы  друг другу.
 Понимая, что наговорила лишнего, она тоже собралась и усмехнулась.
 - Ой, ли? Так прямо сам и послал?
 - Представьте себе, я  не шучу и говорю честно, - продолжал он улыбаться.  -  Я же понимаю, что такими вещами не шутят. Это все равно, что показать собаке кость, а потом ее отнять.
 Она недоверчиво посмотрела не него и у нее в глазах промелькнули огоньки надежды. Однако она  тут же их прогнала и раздраженно спросила:
 - Ну, а я-то чем теперь могу помочь? Что вы от меня-то хотите?
 - Для начала хотелось бы с вами познакомиться. Меня зовут Ибрагим.
 Этот ответ с приветливой улыбкой ее несколько обескуражил, но она тоже грустно улыбнулась.
 - Меня зовут Людмилой, Людмилой Васильевной.
 - Очень приятно, Людмила Васильевна!
 - Интересно узнать, откуда берутся такие молодые, умные и  обходительные мужчины. Вы, я вижу, не русский,  с Кавказа?
 - Нет, я из Средней Азии, из Таджикистана. А хороших, настоящих мужчин делают очаровательные и умные женщины.
 - Эге, то-то, я вижу, вы на наших ребят не похожи. Улыбаетесь, заигрываете с женщиной, которая  старше вашей матери, даже понимая, что теперь с нее, и взять-то нечего.
 - А в этом вы ошибаетесь, еще раз повторяю, мы необходимы друг другу, и вы можете помочь, да еще как.
 - Да чем же я могу вам помочь?
 - Не себе, а нам.
 - Тем более.
 Почувствовав, что отношения более-менее установлены, Ибрагим присел и, как бы рассуждая, произнес.
 - Даже если приказ  об увольнении уже подписан, все равно у нас  еще есть шанс. А для этого у меня имеется очень веский аргумент в пользу того, чтобы вашего шефа оставили.
 - Во-первых, его не увольняют, а отправляют на заслуженную пенсию. А во-вторых, на него так наорал Грущин, что он сутки не может отойти от сердечного приступа. Так что подпишут, обязательно подпишут.
 - Простите, пожалуйста, а кто такой Грущин?
 - Тоже мне, помощник нашелся! - подняла она на него искривленное усмешкой лицо. -  Не знать первого секретаря МГК, а туда же!..  Я уж грешным делом чуть не поверила, что ты что-то можешь сделать. Вот дурища-то, видно и вправду мне со своим дураком пора на свалку. Столько людей перевидала, а так до сих пор и не научилась отличать наивного простачка от настоящего, делового человека.
 Ибрагим внимательно ее выслушал, убрал улыбку с лица и твердо, чеканя каждое слово, сказал:
 - Давайте посмеемся и пошутим после нашего общего дела!  Я на самом деле могу помочь вашему шефу, вам и себе. Повторяю, я ваш шанс. Если вы упустите его, вам уже ничто не поможет. В любом случае, хуже не будет. Решайтесь!
 - Да чем же ты можешь помочь, дорогой ты мой? – вздохнула она.
 - Я могу сделать такое предложение, от которого не сможет отказаться даже ваш Грущин, -  снова отчеканил он и пристально посмотрел ей прямо в глаза.
 Она отвела взгляд, немного задумчиво помолчала и, наконец, сдалась.
 - Что от меня-то требуется?
 - Пока что внимательно меня выслушать и ответить на кое-какие вопросы.
 - Ладно, задавай! – устало произнесла она.
 - Ваш начальник в состоянии все внимательно выслушать, проанализировать и сам принять решение?
 - Когда-то мог, а сейчас, да еще в таком состоянии вряд ли.
 - Тогда кто, по вашему мнению, мог бы это сделать? Но вы же понимаете, это должен быть такой человек, к мнению которого прислушивалось бы московское руководство. Он должен быть весьма авторитетным, желательно умным, а главное, чтобы его очень волновала перспектива карьерного роста.
 - Подумать и найти можно, а в чем суть твоего предложения? Что надо решать и делать?
 - Дело в том, что я знаю, как можно быстро, без особого труда получить в Мытищах для Москвы все триста самосвалов. Я нашел способ, как заинтересовать и заставить Мытищи ...  - начал он объяснять ей свою мысль, но ее вскрик остановил его на полуслове.
 - Так это то, за что Грущин чуть не убил патрона!  -  оживилась она и начала его расспрашивать. Теперь уже Ибрагим не успевал отвечать на ее вопросы. Она внимательно вникала в схему, как ему показалось, не до конца ее поняла, но  сама идея ей очень понравилась.
 - Нет, шеф туповат.  Нужен другой, смышленый и решительный. Семенович умный, но будет тянуть резину. Земной – сволочь. Важнов долго советуется. Кто же? – быстро перебирала они претендентов, вдруг запнулась и воскликнула. – Есть! Есть такой! Пожалуй, то, что нужно.
Она стала набирать телефон, приговаривая:
-  Это, как раз то, что надо. Молодой, умный, хитрющий, напористый. Своего не упустит, но и относительно порядочный. Добро помнит. Я его не раз выручала, он меня тоже. Если ему твоя идея понравится, считай, ты выиграл. Готов землю грызть, лишь бы выслужиться.
 
 -5-
 Через полчаса Ибрагим сидел в черной новенькой «Волге» и разговаривал с самим  референтом председателя Мосгорисполкома. Сергей Иванович, так его звали, специально приехал к управлению, посадил его в машину, объяснив, что в здании им не дадут толком поговорить, а в машине можно говорить свободно, даже курить.
 Референт оказался сравнительно молодым человеком, лет сорока. Людмила Васильевна дала ему более-менее точную характеристику, однако сразу это не почувствовалось. Он внимательно, не перебивая, слушал Ибрагима и задумчиво курил. Ибрагим никак не мог вычислить, нравится ему идея или нет? В его серых, непроницаемых,  холодноватых глазах и на таком же непроницаемом лице трудно было отыскать хоть какой-то намек на какие-либо эмоции. В какие-то моменты Ибрагиму казалось, что собеседник слушает его чуть не из вежливости.
 Ибрагим старался говорить убедительно, ничего не преувеличивая и не предвосхищая, понимая, что каждое его слово будет тщательно проверяться. Когда он закончил, Сергей Иванович пристально посмотрел не него, уточнил детали и поинтересовался, кто еще знаком со схемой? Ибрагим ответил на все его вопросы и только в конце добавил, что схему оценил сам директор ММЗ и обещал помощь.
 - Эге!.. Сам Донсков!  - повернул к нему свое впервые за всю беседу тронутое  удивленной улыбкой лицо Сергей Иванович.  - Так ты не только мастер придумывать, а еще и умеешь вести деловую беседу. Надо же такие козыри припрятать на конец! И что, он на самом деле обещал помощь?
 И Ибрагим  рассказал, как добился приема у директора мытищинского завода.
 
 -6-
 Владимир Иванович Десков, года полтора назад  назначенный руководителем одного из самых крупных предприятий в стране, где трудилось примерно тридцать тысяч человек, принял и выслушал его только с четвертого захода.  Все три прежние попытки оканчивались неудами, причем, дважды его выпроваживали с помощью охраны.
 Перед тем, как добиваться приема у директора, он обошел пять-шесть кабинетов высокого, заводского начальства. В двух из них он вообще не высказывал свою идею, поняв, что их обитатели, не только ее не оценят, но и просто зарубят на корню. В остальных  он окончательно убедился, что ходить к ним бесполезно.  Увы, даже оценив полезность этой затеи, никто из них даже шевельнул бы пальцем, опасаясь непредвиденной реакции шефа и своего неопределенного будущего.  Оставалось идти только к самому Дескову, который, действительно, что-то решал сам.
 Это оказалось совсем не просто. Заводское руководство, как и московское, зорко стерегло подходы к своему  патрону. Все попытки, каким-то образом уговорить секретаршу или помощника директора ограничивались вопросами: «Кто вы, откуда, по какому вопросу?».
 Первая попытка, как «первый блин комом», чуть не испортила все дело.  Ибрагим подстерег, когда директорская черная «Волга» подкатила к подъезду заводоуправления, подбежал к ней и стал ждать. Увидев незнакомого человека, Десков даже не открыл дверцу. Подоспевшая  охрана быстро охладила пыл настойчивого посетителя и отобрала разовый пропуск. Вторая попытка была не лучше.
 На этот раз настойчивый нахал подстерег свою «жертву» уже в цеху, просидев в засаде около трех часов. На этот раз  с ним разобрались охранники какого-то важного, областного начальника, которого Десков сопровождал.  К счастью, заводская охрана всего этого не видела.
Третий раз был почти роковым, чуть не испортившим все дело.  Ибрагим просочился в кабинет с участниками производственного совещания. Это было глупо и бестолково. На этот раз охрана вывела его под строгими взглядами заводчан, снова отобрала разовый пропуск и предупредила бюро пропусков, чтобы ни при каких обстоятельствах пропуск этому человеку больше не выдавать.
 Последний, четвертый раз Ибрагим записался на прием к директору, как к депутату Верховного совета по личному вопросу, удивляясь, как он до этого не додумался раньше.
 Снова увидев  Ибрагима у себя в кабинете, Десков рассердился и грозно крикнул в селектор секретарше, чтобы та  вызывала охрану.
 - Владимир Иванович! – заговорил Ибрагим спокойным голосом, пристально глядя в глаза директора. -  А вас не удивляет, почему я так настойчиво добиваюсь у вас приема? Может, я хочу сообщить вам что-то очень важное? Прошу вас уделить мне минуты три! Между прочим, на этот раз я к вам записался на прием. И вы могли бы меня выслушать, как депутат Верховного совета. Все-таки, я  гражданин этой страны и имею на это право.
 Владимир Иванович устало вздохнул, дал отбой секретарше в тот же селектор и приготовился слушать. Ибрагим вежливо попросил его не перебивать минуты три.
 - Хорошо, я потерплю положенные пять минут, - снова вздохнул тот.
 - Дабы не отнимать у вас время, разрешите мне приступить прямо к делу?
 Директор удивленно кивнул и Ибрагим сразу же начал выкладывать ему схему, объясняя ее суть. Он старался говорить тихо, очень убедительно, внимательно вглядываясь в суровое лицо этого сильного, обремененного властью и многочисленными заботами человека. И через некоторое время заметил, как оно стало меняться. В глазах вспыхнул интерес.
 - Так ты это сам придумал? – начиная оживляться, спросил директор. – А что, толково. А ты вообще-то кто и кого представляешь?
 Почувствовав интерес, Ибрагим решил, поступить несколько необычно. Прежде всего,  не называть организации, которую представлял, а совсем немного рассказать о себе, чтобы, таким образом, еще больше расположить собеседника к себе. Этому приему, именно так  начинать и строить беседу, он научился у деда,  отца и, конечно же, тетушки.  Они довольно часто им пользовались, чтобы установить теплый, дружелюбный контакт с незнакомым человеком, а уж тем более с таким, от которого зависело решение какого-то важного вопроса.
 В этот «минимонолог» можно было осторожно вставить такие  малозаметные, но очень важные  акценты, что собеседник с первых слов начинал проникаться  симпатией и другими добрыми чувствами, включая сострадание. Назови Ибрагим свое имя, фамилию, и организацию, которую он представляет, чтобы за этим последовало? Вероятно, ничего. В данном же случае у него появлялась возможность, продлить разговор, вызвать у собеседника человеческие чувства, заинтересовать его и, в какой-то мере, представится полнее, можно сказать, глубже и шире.  Тонкости этого метода заключались в том, чтобы строить разговор осторожно, тактично, не перебарщивая и не удлиняя, внимательно следя за реакцией собеседника, дабы  его не рассердить и не утомить. Без хорошей подготовки и длительной тренировки за него браться даже не стоило.
 Естественно, что Ибрагим тщательно и кропотливо готовился этой встрече.  Как, оказалось, подготовился неплохо. За полторы - две минуты он сумел выложить о себе довольно много полезной и важной для Дескова информации, ни разу не приукрасив своих достоинств. Собственно, ничего особенного он не рассказывал, чуть-чуть краткой биографии, еще меньше, чем он занимается сейчас, и  в тоже время ему удалось незаметно вставить те самые, важные акценты, которые дали понять директору, что перед ним сидит серьезный, думающий, трудолюбивый, где-то даже талантливый и реально оценивающий свои возможности организатор.   
 - А знаешь что? – улыбнулся Десков, когда он закончил. – Я, пожалуй, взял бы тебя к себе на завод. Такие умные и смелые ребята нам нужны. И зарплату бы подобрали приличную, и невест хорошеньких в городе хватает. Глядишь, и выбился бы в люди. А мы бы тебе помогли, поддержали.
 - Большое спасибо за предложение! Но я ведь говорил, что учусь в физическом институте. Может быть, буду ученым-физиком. Что я буду делать у вас на заводе?
 - Какой ты физик? – еще больше оживляясь, продолжал  говорить Десков. - Ты же прирожденный хозяйственник. Вон, что придумал, да и как дело представил. Ты же умеешь убеждать, а это в народном хозяйстве самое важное. В конце концов, и для физика дело найдется. Короче, отучишься, приходи!
 - Владимир Иванович, еще раз огромное спасибо! Но мне хотелось бы знать, понравилась вам схема, и что вы предпримете для того, чтобы ее осуществить? Кстати, пять минут уже давно окончились.
 - Ах, да, схема, - немного поостыв, озадаченно, вспомнил Десков. - Хорошая идея, толковая, как говорят сейчас, актуальная. Конечно, понравилась. Слов нет. Надо подумать. Хотя, чего тут думать, действовать надо, осуществлять.  Ну и что ты за нее просишь? Идея-то королевская. Да, а кто покупатель?
 Ибрагим ждал этого вопроса, поэтому  умышленно упустил название организации, которую представлял. Он даже удивился, как Десков не заметил этого раньше.
 - Уважаемый Владимир Иванович, - начал он говорить, озадаченно почесав висок. – Мне от вас лично ничего не нужно, но я бы очень хотел, чтобы сделка состоялась. Я говорил о прецеденте, который поможет распродать оставшиеся неликвидные машины. Так вот я предлагаю, как мне кажется, самый весомый аргумент, Главмосжилуправление.
 - Ну, ты и мерзавец! - дружелюбно усмехнулся Десков. – А еще говорит, что он физик. Даже это учел. Обвел, как говориться, вокруг пальца. Втерся в доверие и на тебе: Москва. Хитер, братец, хитер! Произнеси ты вначале это слово, я и слушать бы тебя не стал. Нет, ты мне определенно  нравишься. И что, эти напыщенные москали согласились взять некомплектные машины?
 - Пока еще нет!
 - То есть, как это, нет?
 - Любое дело начинается со сбыта, все остальное прикладывается потом. Без вашего согласия, любые договоренности  бессмысленны, поэтому я и решил договориться с вами в первую очередь, -  объяснил он.
 - Что ж, и это толково. И ты думаешь уговорить Москву?
 - Думаю, да. Вас же я уговорил. А потом им деваться некуда. Не будут же они вставать в позу для того, чтобы остаться, извините, с фигой в кармане.
 - И то, правда. Но  думаю, что получить их согласие будет крайне трудно. И здесь я тебе не помощник. Другое дело договориться, например, с твоими таджиками или узбеками. Честно говоря, я думал, что ты пришел от них.
 - Владимир Иванович, а, если я все-таки приведу представителей Москвы,  вы не откажитесь?
 - Да куда уж там? Мне ведь тоже деваться некуда, как ты ловко подметил, но думаю, что это будет не скоро. Но, если это произойдет, я сниму перед тобой шляпу. В любом случае, тебе я буду всегда рад. Так что приходи!
 И они распрощались, как добрые друзья. Десков встал из-за стола и на прощанье крепко пожал  Ибрагиму руку.

 -7-
 Сергей Иванович внимательно выслушал рассказ Ибрагима уже с неподдельным интересом.
 - Значит, уговорил-таки? – весело спросил он. – И заручился поддержкой? Здорово. Можно сказать, профессионально. Теперь надо уговорить и моего шефа. Ну, это уже моя головная боль. Не возражаешь?
 - Конечно, я с этим к вам и пришел, - ответил Ибрагим.
 - Думаю, все равно придется уговаривать вместе. И еще кое-кого. И все-таки думаю, что кашу мы с тобой сварим, причем очень наваристую.
 Сергей Иванович убрал улыбку с лица, пристально посмотрел на Ибрагима и снова спросил:
 - А теперь бы хотелось задать тебе еще один щекотливый вопрос. Я человек прямой, поэтому и ответ хотелось бы получить такой же. Можешь, правда, и не отвечать. Короче, что нужно лично тебе? Не очень-то я верю бескорыстным бойцам за Советскую власть. Ведь у тебя же есть просьба, ради которой ты лезешь на эти баррикады?
 - А я и не намерен этого скрывать. Мне нужна прописка в Москве и, желательно, какая-нибудь комната.
 - Ну, слава Богу! А то я думал, что перестал уже чего-то понимать. Думаю, если дело выгорит, будет тебе и прописка, и комната,  может и еще кое-что. А главное, мы с тобой можем оказать существенную помощь и себе, и Москве. А она будет помнить добро, должна помнить. Да эту сделку надо совершить только ради того, чтобы у твоих начальников глаза из орбит повылазили.
 - Сергей Иванович, - прервал его Ибрагим, - у меня к вам одна убедительная просьба. Мне бы не хотелось, чтобы как-нибудь пострадал мой начальник – заместитель начальника нашего управления Хайдар Умарович Мусин. Я ему очень обязан, он много для меня сделал. А то, что он не поддержал и не понял меня, так это беда, а не вина.
 - Так ты еще и дружить умеешь, и добро помнишь? Это даже очень здорово, но и очень даже удивительно, при такой, можно сказать, бульдожьей хватке, такая наивная девственная нетронутость. Придется чуть-чуть затемнить твои розовые очки. В нашем деловом мире, увы, очень мало людей, которые обладают порядочностью и чувством признательности. Извини, что я тебя удивлю и, наверное, огорчу, но откровенность за откровенность. Я ведь о тебе уже слышал нелестную характеристику, а  от кого бы ты думал? Да, именно от твоего Мусина. Ведь он пустил утку по управлению, что у тебя бывают сдвиги по фазе потому, как ты физик, витающий в облаках. Как ты понимаешь, так он решил подстраховаться.
 - Даже, если это так, все равно на своей просьбе настаиваю!
 - Ладно, дело твое, но ничего обещать не могу, потому, как сам подневольный. А мое начальство непредсказуемо,  порой бывает таким крутым, что кипяток на голову может показаться прохладным душем по сравнению с их взбучкой. Во всяком случае, постараюсь. Мы же теперь компаньоны, должны уважать взаимные просьбы и помогать друг другу. Согласен?
 Дружелюбно и чуть лукаво улыбнувшись, он протянул свою руку Ибрагиму, а тот  крепко ее пожал.

 -8-
 После встречи с референтом председателя Мосгорисполкома жизнь у Ибрагима закрутилась еще быстрее.
 Уже через два дня, утром он сидел в огромном кабинете его начальника. По обе стороны длинного и широкого стола друг напротив друга сидели пятнадцать человек и довольно оживленно обсуждали его предложение. Во главе стола, немного откинувшись в кресле, сидел хозяин этого кабинета и Москвы, Владимир Федорович Прослов и внимательно слушал выступающих. Кроме  Сергея Ивановича, Ибрагим знал еще троих работников Главмосжилуправления: заместителя начальника управления, начальника отдела снабжения и главного бухгалтера.  Все остальные были ему незнакомы.
 « Оперативно сработал Сергей Иванович, - с восхищением и радостью думал Ибрагим, глядя на своего «компаньона», сидящего рядом со своим шефом с непроницаемым лицом, каким оно было в начале их первой встречи. – Вот это мужик! Просто подарок судьбы. Мы расстались только позавчера часа в три дня, а позвонил он уже вчера в десять вечера».
 После этого звонка, Ибрагим был счастлив, хотя звонивший не сообщил даже в какую организацию они идут, обозначив лишь место встречи – угол дома на  Горького, 13. О том, что это здание Моссовета, Ибрагим выяснил только утром,  когда прочитал вывеску. 
 Всю ночь он мог заснуть и думал: «неужели дело начинает получаться?»  Каждый раз, когда приходила эта мысль, он поплевывал через плечо, боясь сглазить удачу, и пытался подумать о чем-нибудь другом. В результате пришлось плеваться всю ночь.
 Утром он примчался за полчаса до назначенного времени и стал прохаживаться вдоль здания. От возбуждения и волнения он непрерывно курил, пристально вглядываясь в лица входящих в арку людей. В результате у него дважды проверили документы.  Первый раз это был постовой милиционер, второй – человек в штатском, представившись сотрудником органов и показав красное удостоверение. Это заставило его немного собраться и успокоиться.
 Увидев доброжелательное, улыбающееся лицо Сергея Ивановича, он успокоился окончательно и даже в кабинет высокого московского руководителя с довольно большим количеством незнакомых людей входил без особенного волнения. Он был уже почти уверен, что сделка состоится.
 Спустя минут двадцать после начала совещания, его снова охватило сильное волнение, к которому добавились тревога и отчаяние.
 Участники совещания резко критиковали его идею.
 - Это же безобразие, - почти кричал раскрасневшийся тучный мужчина лет пятидесяти, в лацкане пиджака которого алел знак депутата Горсовета. – Брать старые машины, как новые, да еще самим их восстанавливать. Десков совсем обнаглел. Нам, Москве такое предлагать. Мало того, что он нам постоянно втюхивает недоделанные  вагоны метро, он еще и машины решил всучить такие же. Надо на него Народный контроль натравить.
 - Я согласен с Виктором Игнатьевичем, - вторил ему другой, сухощавый и седой заместитель начальника Главмосжилуправления. – Мы же не знаем, как поведут себя самосвалы после восстановления. Они же должны пройти ОТК, народный контроль, иначе  трудно будет пройти технический осмотр. ГАИ и так придирается к каждой мелочи, а тут машину будут собирать сами водители. Они же не специалисты. А завод вряд ли пойдет на то, чтобы поставить штамп качества за их работу. Я бы пока воздержался от этого шага. Надо хорошенько все обдумать.
 - И я бы воздержался, - резво вступил в обсуждение следующий оратор, сухонький, невысокий старик, грудь которого была увешена орденами. – Мы столько времени ждали эти самосвалы, и на тебе, развалюхи. Я считаю, что надо еще раз просить ЦК решительно вмешаться и утрясти этот вопрос. И потом, надо и в самом деле поднять вопрос о партийной совести руководства завода. Мы  для себя, что ли  берем эти самосвалы? Нам же улицы убирать нужно!.. По ним же иностранцы ходят!.. Они же нас на весь мир ославят!.. Это же факт политический. Как хотите, но я против!
 Остальные высказались примерно в том же духе. Из шестнадцати человек, находившихся в кабинете, оставались только шестеро, кто не еще не высказал своего мнения, и среди них были хозяин кабинета и Сергей Иванович. Они сидели с мрачными непроницаемыми лицами, что совершенно потушило в Ибрагиме последнюю искорку надежды.
 У него было такое чувство, будто его изваляли в грязи и долго били ногами. Настроение было паршивое. Хотелось выть от ненависти ко всем выступившим, загубившим такое прекрасное и действительно доброе дело.
 Вдруг он услышал голос Прослова.
 - Я так думаю, все высказались? Спасибо, товарищи, ваше мнение, в общем, понятно! Прежде, чем взять слово, я хотел бы послушать автора идеи. Правда, он человек не слишком опытный в хозяйственных вопросах, но, все-таки, хотелось бы узнать, чем он мотивировал свою идею? Может быть, он учел что-то такое, чего мы не видим. Ведь он ее вынашивал давно в отличие от нас. Давайте послушаем!
 От неожиданности Ибрагима прошибло потом. Он вскочил, как ужаленный,  у него вдруг закружилась голова, и все  поплыло перед глазами.  Неожиданно взгляд его зацепился за дружелюбную, подбадривающую улыбку Сергея Ивановича, затем  он увидел такую же улыбку на лице у Прослова. До этого и тот, и другой сидели с каменными, непроницаемыми лицами.
 - Можете сидеть, вы же не в школе! -  улыбался  Прослов. – Да и не волнуйтесь вы так! Вы же не на  экзамене. Отметок ставить не будем. Правда, товарищи?
 Во время совещания в кабинете и в самом деле никто не вставал. Ибрагим поднялся из-за растерянности и волнения. Шутливый тон и одобрение в голосе хозяина кабинета  вернули ему уверенность, немного успокоили, и он решил ответить шуткой.
 - Можно, я все-таки постою? Так привычней, ведь я, как вы, Владимир Федорович, справедливо заметили, еще студент. И для меня это совещание самый настоящий экзамен. И отметка для меня очень важна…
 - Вы по делу говорите, по существу! – прервал его вскриком  сухонький старик-орденоносец.
 - Семен Ильич, пожалуйста, не мешайте молодому человеку высказаться! - вмешался Прослов, поглядывая в свой блокнот. – Продолжайте, Ибрагим Рахимович, можно стоя, как вам будет удобно! Товарищи, я попрошу ему не мешать. Видите, он и так от волнения не может сосредоточиться. Пожалуйста, не волнуйтесь, мы вас слушаем!
 Ибрагим вдруг понял, что Прослов хочет ему помочь. Значит идея ему, кажется, понравилась. Об этом говорили и его дружелюбно-шутливый тон, и одобрение в глазах Сергея Ивановича. И у него снова появилась надежда, что дело может выгореть. Он понял, что должен собраться и убедить всех присутствующих, что эта сделка – единственный шанс для Москвы, получить автосамосвалы.
 - Так вот, - начал он, внимательно наблюдая за реакцией Сергея Ивановича. – Если говорить по существу, я, к сожалению, на самом деле многое не знаю. И придя на это совещание, узнал то, чего, оказывается, не учел в своей схеме. Поэтому хочу поблагодарить выступивших товарищей, указавших на некоторые недоработки. Например, такой момент, как укомплектование автомобиля своими силами, вне завода. Это очень существенно. Но ведь это говорит только о том, что схему сделки необходимо подработать, привлечь специалистов. А потом, мы же сами будем выбирать автомашины. Их там полторы тысячи,  а неукомплектованность совершенно различная. У какой-то машины двери не хватает, у другой – лобового стекла, фары и так далее. Есть, правда, автомобили с размороженными двигателями, со снятыми мостами, но их, к счастью, мало. Я все это видел сам. Но есть и вполне приличные, хорошо заводятся, работают, но имеют какой-нибудь дефект. Устрани его, и получиться отличный самосвал. Зачем же брать такие, у которых нарушена ходовая часть или двигатель? Мы же можем отобрать только те, у которых присутствуют мелкие дефекты. Опять же, отбирать их может специалист, который знает, какая машина пройдет технический осмотр, а какая – нет. А потом мы же будем первыми, поэтому выберем лучшие автомобили. Надеюсь, что никому не надо объяснять, что первым всегда лучше.  Ведь именно они снимают самые жирные сливки. Мне кажется, нет, я просто уверен, что идея понравилась директору завода. Не думаю, что он будет долго думать и ждать. Вы извините, но могу дословно передать его слова: «с Москвой дело будет долгое, а вот со среднеазиатскими организациями или кавказскими договориться можно быстрее». Это значит, что он может предложить эту сделку кому-нибудь другому. Из разговора с ним стало понятно, что он готов оказать помощь, как  деталями, так и техническую. Ведь у него самого неплохой склад запасных частей, а, кроме того, с ЗИЛом налажены тесные связи и неплохие партнерские отношения. Я слышал, что со Снежко они дружат и часто охотятся вместе.
 Говоря, он поглядывал на Прослова, который заинтересованно слушал, и на лице его блуждала одобрительная улыбка с еле заметной лукавинкой. Взгляд Сергея Ивановича выражал еще большее одобрение. Остальные сидели с недоумевающими лицами, явно не понимая, что происходит. Почувствовав, что пока все делает правильно, Ибрагим продолжил.
 - Хотелось бы остановиться на еще одном существенном моменте. Все выступившие до меня товарищи высказали единодушное мнение, что необходимо подождать. Их понять можно. Ведь главной причиной этого, как я понял, являются опасения, что дефектные машины могут задержаться в ремонте, а это может послужить причиной, которая будет угрожать выполнению Государственный плана. Так вот, я, кажется, знаю, как решить эту проблему. Правда, это не совсем легально, но такой способ существует, и поверьте мне уже давно. Сейчас мне бы не хотелось этого объяснять.
 - Вот это очень интересно, вы уж объясните нам, пожалуйста! - заинтересованно попросил Прослов.
 - Извините, Владимир Федорович, но я боюсь подвести людей, а потом я, честно говоря, не знаю, знает ли об этом сам Десков?
 - Нет уж, пожалуйста, расскажите, дело то серьезное! Обещаю, об этом никто, кроме присутствующих, знать не будет. Правда, товарищи? – строго оглядев всех, произнес Прослов.
 Все утвердительно закивали, и Ибрагим понял, что придется объяснять и дальше.
 - Хорошо, я расскажу, только хочу еще раз предупредить, что идея придумана только что. Все это необходимо проверить и очень хорошо обдумать. Так вот. Дело в том, что в отделе сбыта завода я несколько раз замечал, как некоторым покупателям  документы оформляют так, будто они купили автомобили не в день реальной продажи, а несколько позже. То есть, дата продажи проставляется с учетом  времени, которое нужно водителю, чтобы перегнать автомобиль до места назначения.  Один башкир рассказал, для чего это делается. Оказывается, пока он догонит машину до Уфы, на ней можно некоторое время поработать, в том числе и на себя. Ему и в командировке не ставят дату убытия. На постах ГАИ, сами сотрудники способствуют тому, чтобы свободные автомобили вывозили различные грузы из Москвы. Вот пустой транспорт и загружают, так называемым, попутным грузом. Ведь это очень выгодно и водителю, и народному хозяйству. Короче, уговорив завод оформить продажу тем числом, когда некомплектный автомобиль будет готов к эксплуатации, мы, естественно, даем возможность нашим автохозяйствам спокойно подготовиться к выполнению Государственного плана. А, если уговорить сбыт проставить ту дату, которую пожелаем,  мы и вовсе можем  перевыполнить план. 
 - Я думаю, достаточно, - прервал его Прослов,  строго оглядев присутствующих. – Спасибо, Ибрагим Рахимович! Весьма содержательно и достаточно убедительно. У кого-нибудь будут вопросы? У меня лично к автору идеи вопросов нет. А вот к вам, дорогие товарищи есть. И первый вопрос, кому из вас я могу поручить это дело?
 В кабинете зависла тишина. Присутствующие были ошеломлены. Они не угадали мнение начальства. Привыкшие к тому, что каждое дело требует долгого осмысления, а каждая бумага должна «вылежаться», они даже в самом страшном сне не могли себе представить, что их рассудительный, опытный и осторожный начальник так быстро решится на такую, по их мнению, авантюру.
 Уже после совещания Сергей Иванович поведал Ибрагиму, что шеф специально попросил никому, в том числе и ему, не рассказывать о том, что идея ему сразу понравилась. Просто ему хотелось убедиться в том, что она не имеет существенных возражений. Совещание окончательно убедило его, что сделка – это выход из создавшейся ситуации, ее необходимо проводить немедленно. Возражения, которые были высказаны против идеи Ибрагима, оказались для него неубедительными.
 Вынужден напомнить, товарищи, - говорил Прослов, строго поглядывая на собравшихся, что уже почти полгода мы не можем решить эту проблему. Не говоря о том, что мусор из столицы вывозится из ряда вон плохо, по прогнозам синоптиков, предстоит суровая, снежная зима. Что же, мы благополучно утопим Москву в снегу, или прикажете вывозить снег силами управления? А потом, почему вы все время пытаетесь столкнуть меня лбами с областью, с тем же Десковым? Мужик он, говорят, неплохой. Сам видел, встречались. Завод свой крепко в руках держит, старается. Между прочим, силами своего города, без помощи лимитчиков. Жизнь с помощью этого студента предлагает нам протянуть  ему руку дружбы и, наконец, решить эту злободневную проблему, а вы опять: давайте подождем, натравим Народный контроль, ЦК, Политбюро, Правительство. Давайте еще подключим СЭВ, ООН. Ну, кого вы еще предложите, чтобы непробиваемый Десков, наконец, сдался и отдал самосвалы? Между прочим, я тоже охотник, и с удовольствием съездил бы с ним на охоту.
 Дальше он говорил еще более воодушевленно, распаляясь своей же речью, иногда переходя на резкий тон, даже не стесняясь в выражениях. Все в кабинете сидели притихшие, потупивши взоры, как нашкодившие школьники, даже Ибрагим втягивал голову в шею, когда кому-нибудь из присутствующих сильно перепадало.
 - Выходит, что кроме нашего юного благодетеля послать на переговоры с Десковым некого? –  усмехнулся  Прослов, продолжая строго оглядывать подчиненных.  – Дожили, он ведь неопытный, неответственный, а всем нам рты утер.
 Он неожиданно прервался, потому что открылась дверь, и в кабинет вошел  невысокий, сутулый, узкоплечий мужчина лет 65–ти, с непропорционально большой головой и с прилизанными черными волосами. Все привстали, но «Узкоплечий», не обращая на это внимания, тихо проследовал к столу Прослова, поздоровался с ним, присел на свободный стул и кивнул остальным. Стало понятно, что это руководитель такого же ранга, что и Прослов, может быть даже выше, хотя его немного поношенный, скромный костюм и какая-то странная деликатность такого впечатления не производили.
 - Ну, как договорились? – услышал Ибрагим его грубоватый, скрежещущий, почти металлический голос.
 - Да вот, оговариваем детали, Виктор Васильевич, - ответил Прослов.
 - Кто едет в Мытищи, договариваться? – снова проскрежетал «Узкоплечий».
 - Мы тут подумали и единодушно решили, что для пользы дела, было бы неплохо послать автора идеи, - скосив строгий взгляд на всех присутствующих, ответил Прослов.
 - Это кого еще? – удивленно приподнял брови «Узкоплечий».
 Когда Прослов попросил взглядом Ибрагима подняться, «Узкоплечий» поднял брови еще выше.
 - А не молод? И какого хозяйства? Справится? Почему именно он? – быстро, один за другим выстреливал вопросы он, просверливая Ибрагима насквозь своим открытым, немигающим, «орлиным» взором.
 - Виктор Васильевич, - стал докладывать Прослов. Думаю, что это и на самом деле будет лучше. Он не раздражает Дескова, а это позволит выторговать оговоренные условия. У них уже установился контакт. Десков ему симпатизирует, уже приглашал на работу. А потом мы, безусловно, дадим ему в помощь опытного человека. Парень головастый, справится. Хоть и молод, умеет убеждать, и Москву любит, душой болеет.
 - Раз так, ладно! – немного успокоился «Узкоплечий», продолжая сверлить Ибрагима черными, бездонными, пронизывающими глазами. - Главное, дело не сорвите. У меня уже в ЦК спрашивали. Сколько думаете взять развалюх? С ЗИЛом уже договорились о запчастях?
 - Придется брать не менее сорока, - продолжал докладывать Прослов. - При выполнении оговоренных условий, и больше. Десков иначе на мировую не пойдет. Ничего, разбросаем по автохозяйствам. Те, кто посильнее и отдаленные возьмут по две-три машины, а «особые» районы, вообще, трогать не будем. С заводом Лихачева проблем не будет.
 Ибрагиму вдруг показалось, что где-то он уже видел «Узкоплечего», причем, та встреча, а может даже и несколько, оставили у него какие-то очень приятные впечатления. Но на вопрос -  где и когда они происходили, память наотрез отвечать отказывалась?

-9-
 После совещания Ибрагим ждал Сергея Ивановича в коридоре около приемной. Три участника совещания, в том числе заместитель начальника управления, говоривший о трудностях с ГАИ, поздравили его и пожали ему руку. Остальные, молча и стараясь его не замечать, быстро разбежались по кабинетам. После того, как от него отошел последний поздравляющий, к нему подошел с расплывшейся на лице улыбкой Сергей Иванович.
 - Можно и мне припасть к вашей драгоценной ручке? – шутил он. – Вы у нас теперь персона важная, сиятельная. Не дай Бог, чем-то прогневить, головы лишишься.
 - Да ладно вам, Сергей Иванович, не до шуток, - пожаловался Ибрагим. – До сих пор дрожь в коленях. После ваших совещаний, кипяток душем холодным покажется.
 - А ты как думал? Такую кашу заварил, все московское руководство «на уши поставил». Ну, а наших твердолобеньких начальничков как раз кипяточком-то окатил ты. Вишь, как понеслись в свои норы зализывать раны. Ты, конечно, извини, что не предупредил. Решено-то было уже давно, до совещания. Сам понимаешь. Но ты им и врезал, здорово! Честно говоря, не ожидал. Шефу это очень понравилось. Теперь ты у нас фигура неприкосновенная. Он тебе пять с плюсом поставил. Видел, как он тебя Грущину представил? Правда, если бы он не остановил тебя, ты бы, наверное, один, за все управление  выполнил Государственный План. Тебя, дружок, оказывается, заносит. Чуть все не испортил. Фантазия, фантазией, но думать, же надо. Хорошо, что я убедил его, что это все произошло от волнения. Сначала чуть в обморок не рухнул, а потом, как запряг вороных, хоть святых выноси. Ладно, прощается для первого раза.
 - Так это Грущин? – задумчиво прервал его Ибрагим, лихорадочно вспоминая, где он мог его видеть.
 - А ты, что, не знал?
 - Нет! Как-то не довелось познакомиться, - попытался отшутиться  Ибрагим.
 - Господи, вот деревня-то! Ты хоть газеты-то читаешь? Тоже мне, коммунист хренов. Уж ты об этом помалкивай. Не знать государя всея Москвы, позор! Ну ладно, пошли в мою берлогу, обсудим дело, а заодно и кофе попьем.
 Пока они шли, Ибрагим решил больше не мучить память и ничего не говорить своему компаньону о своих подозрениях.
 Когда они вошли в маленькую, вытянутую комнатку, последний ремонт в которой делался еще до Советской власти, Ибрагим понял, почему ее хозяин предпочитал встречаться в машине и на улице. Оказалось, здесь можно было не только курить, но и плевать на пол. Поддерживать ее в чистоте было бесполезно. На полу лежало что-то отдаленно напоминающее ковер, сняв который, наверное, можно было бы увидеть еще более грустную картину.  Но  вытянуть его из-под этой рухляди, которая когда-то давно была мебелью, было еще и невозможно. Все бы просто развалилось, превратившись в настоящий хлам. По обеим стенам на разных уровнях были развешены небольшие портреты политических деятелей в золоченых рамах, снять которые было тоже небезопасно,  не обвалив стен с остатками штукатурки. Поэтому, наряду с Лениным и Брежневым, висели портреты Ежова, Сталина, Берии, Фиделя Кастро, Насера, Когановича, Молотова, Маленкова и Хрущева.  Книжные шкафы  были завалены политической литературой всего периода Советской власти и уставлены бронзовыми, гипсовыми бюстами политических деятелей всевозможных размеров.
 - Проходи, не стесняйся! – весело и одновременно извиняясь взглядом, пригласил его хозяин этого музея. – Не пугайся, тут до меня сидел участник Бородинского сражения, все никак руки не дойдут до ремонта. Да и не собираюсь здесь долго засиживаться. Может быть, с твоей помощью переберусь отсюда куда-нибудь.
 Протиснувшись за огромный стол, покрытый синей, выцветшей скатертью, он достал и бросил кипятильник в бокал с водой, воткнул шнур в  сомнительную розетку, усадил Ибрагима и поставил перед ним допотопный черный телефон.
 - Дозванивайся до Деского и назначай встречу, а я пока кофе сварю! Можешь курить, сейчас найду в этом бардаке пепельницу! Все время прячу от начальства, потом не нахожу. Оно  все курить бросает, а я, как ты понимаешь, не имею права его соблазнять.
 - Сергей Иванович! – произнес Ибрагим, почесывая висок. – Я как-то не готов. Мне казалось, что договариваться и совершать сделку будет кто-то другой, более опытный, а потом у меня занятия скоро начнутся, меня же из института выгонят, жалко, все-таки последний курс.
 - Спохватился!  А кто теперь будет тебя спрашивать? С институтом не волнуйся. Ректор сам за тебя экзамены сдавать будет. Тут, брат, такое дело, что за  тебя теперь сам министр образования экзамены сдаст, как миленький, да еще на красный диплом, а если кто-нибудь из шефов позвонит, вообще, докторскую напишут. Наше дело теперь исполнять. Причем, спешу тебя обрадовать, у нас с тобой задание особенное. Короче, надо выторговать у Дескова еще и восьмицилиндровые двигатели, причем все триста. В наряде-то у нас 157-е машины с шестью цилиндрами. Будь они не ладны! Как тебе задачка? Но это еще не все. Нужны машины с «круглым» кузовом, экспортные вместо «квадратных». Ну, и на закуску, желательно избавиться от газобаллонных. И за все за это щедрые наши шефы разрешают доторговаться, аж, до шестидесяти «инвалидов».
 У Ибрагима отвалилась челюсть. Он представил себе, как от такой наглости вытянется лицо у  Деского.
 - Сергей Иванович, да Десков нас просто выгонит из кабинета, и правильно сделает. Получается, «пусти свинью за стол, она и ноги на стол». Ведь ему же придется упрашивать министра, переделывать наряд, изменять наши фонды, договариваться с ЗИЛом, брать на себя наши грехи. Это же кошмар! Еще неизвестно, в его ли это компетенции?
 - А как ты хотел?.. «Чем труднее задача, тем интересней» - кто у нас говорил?.. Подумаешь,  министр, уговорим и министра. У тебя это лихо, получается, поможешь Дескову.  А вообще-то ты хоть понимаешь, что ты сделал?
- Ну, представляю.
- Не – ну, представляю, а как ты это понимаешь на самом деле?  Ты хоть понимаешь, что ты – со всеми нами сделал?
- Москве помог, жилуправлению, теперь они получат технику… - отвечал Ибрагим, как экзамене, явно не понимая вопроса.
- Все это хорошо, - прервал его Сергей Иванович. – А как быть с людьми, со мной, с руководством, с этим чиновничьим отродьем, с твоим Мусиным, наконец?
- А что я такого им сделал? – спросил Ибрагим, продолжая не понимать собеседника.
- Господи, прости это невинное создание! – ухмыльнулся Сергей Иванович. – Ну, что так на меня смотришь?..  Ты и впрямь не понимаешь, дорогой ты наш реформатор?
- Нет!
- Так вот! – вздохнул Сергей Иванович. – Я же говорил, что именно ты наших, исполкомовских кипяточком облил, а ты, оказывается, не понял. Ты словно тигр, который прыгнул на добычу, а потом решил ее пожалеть, с извинениями, со слезами раскаянья. Я, мол, хороший, ничего такого не хотел.  Вижу, что опять не понял.   Придется объяснять.
Ибрагим и на самом деле не понимал. Ведь он же хотел только одного, что бы всем, в том числе и ему было хорошо.
- Начну с азов,  - посерьезнел Сергей Иванович. – Люди не любят, когда кто-то умнее их. Это-то ты, надеюсь, понимаешь?
Ибрагим кивнул.
- Слава Богу! А раз ты это понимаешь, придется понять и другую простую истину. Люди не прощают того, что кто-то оказался лучше, умнее, особенно, в глазах руководства. Они не любят перемен, боятся их, особенно таких, где им  не находится места. Потому они так боятся нового и непонятного им.  Ты видел, как сегодня они следили за руководством, за каждым жестом, каждым взглядом? В отличие от тебя они знают Послова, того же Грущина даже больше, чем мать родную. Это их сила,  хлеб. Они на этом не только собаку съели, но и дерьма нахватались вдоволь. Ты хоть понимаешь, что такое для них - ошибиться? Это же – катастрофа! Не угадать мнение начальства! А виною всему этому ты. Да, да! Именно ты! И не смотри на меня таким удивленным взглядом! Теперь ты их враг - номер один. Представь себе, что кто-то пришел и отнял у тебя деньги, власть, положение. Да ты его с кашей съешь! Вот так же и они. Пришел лихой молодец с идейкой и умудрился выбить из-под них их тепленькие, насиженные креслица. Правда, еще не выбил совсем, но пошатнул основательно. Так что, теперь только держись! У тебя теперь, да и меня тоже, раз я с тобой, обратного хода нет! Только вперед! А ты - учеба, как быть с дипломом? Пока мы с тобой на гребне, будет тебе и учеба, и хлеб с маслом, и прописка, и еще чего по слаще, а главное, не останавливаться. И все получится.  Короче, задание получил, выполняй! Инициатива, как говорят, наказуема. Ладно, не дрейфь!  За нами Москва, - ни шагу назад!  Значит, прорвемся! Да отвлекись ты, давай пить кофе и думать о чем-нибудь хорошем, приятном! Например, где бы ты в Москве хотел жить, или, что бы такое выпросить для меня?
 Ибрагим слушал и поражался. Ведь все то, что говорил Сергей Иванович, он уже не раз слышал от той же тетушки, деда Ниязи и отца.   Но только теперь наяву, на своем примере увидел и понял, почему люди всегда так пугались его идей. Ведь даже те, кто шел за ним, все равно до конца не верили в успех, а когда он случался, были поражены и считали, что просто «пронесло» от неприятностей. И таких примеров было много, тот же Саня, Валька, те же бригады, с которыми он строил и собирал садовые домики, а потом преображал подшефный совхоз «Зареченский».  И он вдруг с грустью  подумал, что, двигаясь так по жизни и дальше, он просто обречен на непонимание, людскую зависть и злобу, а оценить и понять его смогут лишь те, немногие,  кто шел с ним от начала и до конца, но и на это надежды было немного.

 -10-
 Бурный круговорот событий закрутил Ибрагима, как омут. После знакомства с Сергеем Ивановичем, он уже не принадлежал себе, и это его  угнетало. Он понимал, что должен был радоваться всему, что происходило, но такая гонка его не устраивала. Он чувствовал, что начинает задыхаться. Подумать было просто некогда, но когда такие минуты случались, его начинал охватывать страх, что все это неожиданно может кончиться. Уж слишком лихо, как правильно выразился его компаньон, у него все получалось, а везение, как правило, не бывает бесконечным. Но, как, ни странно, все пока получалось, и это еще больше его настораживало и удивляло.
 Десков пошел на все условия Москвы. Все триста автомобилей в наряде имели теперь восьмицилиндровые двигатели, более мощные, соответственно, надежнее и долговечнее, позволяющие составлять даже автопоезда. Удалось выторговать и кузова «лодочкой», так называемые 555- е, в экспортном исполнении, а так же избавиться от сорока газобаллонных, экономичных и экологически чистых автомобилей. К сожалению, газовых заправок в Москве было немного, в области вообще наперечет, да и система газооборудования была еще не отлажена. Все это вызывало нелюбовь автохозяйств и самих водителей к этим  неплохим, даже очень перспективным машинам.
 Чтобы выполнить все эти пожелания Москвы, руководству Москвы и завода пришлось четыре раза переделывать наряд, договариваясь с Министерством автотранспорта Российской федерации и утверждая его еще и в Союзном.  Помог Десков и с суммовым нарядом на Автозаводе имени Лихачева.

 Встретив Ибрагима в пятый раз в своем кабинете, да еще в качестве представителя столицы, Владимир Иванович  не мог скрыть своего восхищения и радости по поводу этого. И спутникам Ибрагима, Сергею Ивановичу и заместителю начальника Главмосжилуправления, пришлось мириться с тем, что их оттеснили на второй план.
 Когда все трое вошли в кабинет, где сидели еще два  заместителя директора, начальник отдела сбыта и секретарша, Владимир Иванович встал, подошел к Ибрагиму, крепко пожал ему руку и расплылся в дружелюбной улыбке. Потом быстро прошел в свою комнату отдыха и вышел оттуда в генеральской фуражке. Снова подойдя к Ибрагиму, галантно ее снял и склонился перед ним, выполнив, таким образом, свое обещание. И только после этого пожал руки остальным и пригласил присесть за журнальный столик, на котором стоял поднос с чайными принадлежностями.  После того, как секретарша разлила по чашкам чай, кофе и удалилась,  Десков снова улыбнулся Ибрагиму.
      - Значит мы теперь официальное лицо. Интересно, каким будет следующий визит? – пошутил он и, сделав серьезное и доброжелательное лицо, обратился к гостям.  - Ну, здравствуйте, уважаемые товарищи, мы готовы выслушать причину вашего визита! Не буду скрывать, я искренне рад, что наша встреча состоялась, и хотел бы добавить, что, каким бы ни был ее исход, мы всегда будем рады видеть людей, протягивающих руку дружбы. А теперь предлагаю чуть-чуть расслабиться и выпить по дружеской чарке чая. Иного не предлагаю, пока не состоялся деловой разговор, чтобы ни у нас, ни у кого другого не осталось ни капельки сомнения, что наши договоренности происходили, так сказать, в нерабочей обстановке. Надеюсь, что наши переговоры пройдут успешно, и тогда мы по нашей славной русской традиции с удовольствием все вместе выпьем за успех дела, дружбу и взаимопонимание.

 -11-
 Когда все условия были оговорены, а это получилось с четвертого захода, начались мероприятия по получению самих автомобилей. Для Ибрагима это тоже оказалось сложным, мучительным и долгим. Он сделал слабую попытку еще раз отвертеться, но понял, что это невозможно. Слишком много было поставлено на карту, да и оставлять одного Сергея Ивановича было бы нечестно и не разумно. Людей, которые им присылал в помощь Мосгорисполком, нужно было еще пасти, потому что они не испытывали особого рвения в работе. Хорошо еще, что не очень мешали.
 Схема получения была следующей. Два, иногда три раза в неделю, начиная с конца июля, на ММЗ вызывались по два автохозяйства с тем, чтобы они получили свою долю автомобилей. Все начиналось с отбора некомплектных с составлением актов на отсутствующие детали. Параллельно с этим отбирались и оформлялись новые самосвалы. На все это уходило до двух - трех суток. И везде требовалось присутствие Ибрагима. Прослов  часто лично  интересовался ходом дел и спрашивал, где в настоящее время находится его «замечательный студент».
 А студенту нужно было еще выкроить время для того, чтобы получить детали и запчасти уже на автозаводе «ЗИЛ». Там тоже, увы, требовалось его присутствие. Для этого из автохозяйств выделились автомашины, с которыми нужно было обегать и объезжать огромную территорию автогиганта. На это тоже уходил весь рабочий день, но чаще всего приходилось задерживаться до полуночи. Слава Богу, что оформлением документов занимались снабженцы Мосгорисполкома, иначе бы весь этот кошмар для Ибрагима и Сергея Ивановича никогда бы не кончился, может быть, даже похоронил бы их под каким-нибудь самосвалом.
 Учитывая, что в неделе всего семь дней, в данном случае лучше сказать, суток, Ибрагим вообще перестал появляться дома и в институте, где уже полным ходом шли  занятия. Вся его жизнь перенеслась на ММЗ. Сначала он вместе со своим компаньоном ночевал в его «Волге», а потом облюбовал топчанчик в конторке склада некондиционных машин, где своим богатырским храпом изводил собак и даже вечно пьяных сторожей.
 В городе Мытищи с гостиницами, как и со всем остальным, было катастрофически плохо. К счастью, через неделю, узнав о нелегком положении московских гостей, Десков распорядился выделить им помещение в заводоуправлении.  Наконец–то, можно было спрятать туда все необходимые предметы и вещи, которые способствовали более «плодотворной» работе. По чистой случайности, их бронированная, запирающаяся на банковский замок, комнатушка еще недавно была заводской кассой, а это позволяло теперь не опасаться изобретательного русского человека, который был очень охоч до их канистр со спиртом и бочонков с коньяком.
 Несмотря на неуловимость, Ибрагима находили, подстерегали и умоляли помочь снабженцы, начальники автохозяйств Москвы и их подчиненные. Это они ссужали его деньгами, спиртом и коньяком для того, чтобы он мог выпросить новенькие детали вместо «некондиции»,  выхлопотать дополнительные дефицитные запчасти на ЗИЛе, ускорить отпуск самосвалов на ММЗ.  Отказаться от этой дополнительной «головной боли» они с компаньоном не могли и не хотели. Это, как-никак, пополняло и их личный фонд.
 Естественно, что не обходилось без курьезов.
 Один их них чуть не положил конец поездкам Ибрагима на ЗИЛ.
 Начальник, так называемой, «Сотовой» комнаты, которая занималась охраной завода, написал докладную записку руководству о том, что вот уже две недели после каждого посещения завода мытищинским представителем, происходят «из ряда вон выходящие вещи». К примеру, мало того, что на довольно длительное время практически перестают работать отделы комплектации, склады некондиционных деталей, еще и лихорадит производственные службы. Несколько раз происходили сбои агрегатного и прессового корпусов, а три раза наблюдались сбои в работе главного сборочного конвейера. Несколько раз начальника и мастера прессового корпуса находили в совершенно невменяемом состоянии, а однажды начальник смены на конвейере приказал работникам прикручивать некрашеные детали. Когда же ему делали замечание, он «посылал всех очень далеко, надолго и гомерически хохотал». И это притом, что этот человек всегда был на хорошем счету, орденоносцем, его портрет висел на парадной аллее.  До этого он  никогда  не позволял себе не то, что ругаться, даже повысить на кого-нибудь голос. Слава Богу,  все обошлось. Ибрагиму просто сделали внушение, и он умерил дозу «жидкой валюты».
 Остальные курьезы и  эта сумасшедшая жизнь совершенно вымотали его и Сергея Ивановича.  К счастью, через два с лишним месяца все благополучно завершилось.
 Все поздравляли друг друга с окончанием успешной операции. Было устроено несколько пышных банкетов в Москве и Мытищах, на которых компаньоны  искали место, где бы только прикорнуть? У Ибрагима даже не хватило ни сил, ни времени, чтобы забрать из Мосгорисполкома те заветные и долгожданные шестнадцать смотровых ордеров, которые ему выписали в награду за его идею и труд.
 Во время последнего пышного и шумного застолья в Мытищах, он почувствовал такую усталость, что заснул с бокалом шампанского в руке, прислонившись к стене. Понимая, что все может плохо кончиться, он решил отдохнуть и поехал домой.


 ПОЛОСА НЕВЕЗЕНИЯ
 
-1-
 Увидев его, Валентина Петровна всплеснула руками.
 - Боже, милостивый! Да с какой же ты каторги?
 Увидев себя в зеркале, Ибрагим и сам ужаснулся. Его опухшее от бесконечного недосыпания личико с впалыми щеками и жуткой щетиной было похоже на лицо узника концлагеря. Сам он похудел, как оказалось, на двенадцать килограммов против семидесяти двух обычных, а в смертельно усталых глазах с огромными синяками вокруг них теплилась грустная усмешка, что делало его похожим на киношного Дон-Кихота в исполнении артиста Черкасова после сражения с мельницей.
 Валентина Петровна стала суетливо собирать на стол. Несмотря на служебную площадь, которую ему дали в Райжилуправлении, он продолжал жить у нее. После того, как он поругался с родными, ему не хотелось оставаться одному. Но, наверное, главная причина была в том, что он не хотел расставаться со старым, одиноким человеком, к которому прикипел душой, с которым было тепло и уютно. В свою служебную комнату, у которой из стены вываливались кирпичи на улицу, он поселил своих приятелей-молодоженов, которым надо было некоторое время дожидаться своей жилплощади.
 Когда Валентина Петровна внесла в комнату Ибрагима поднос с наспех собранным ужином, он уже спал мертвецким сном, сидя за столом, положив голову на довольно увесистые пачки с деньгами, которые остались после поистине грандиозной самосвальной эпопеи.

 -2-
 На этом, как и предполагал Ибрагим, полоса везения кончилась.
 Сменившая ее, черная полоса невезения началась с неприятностей на работе.
 Прежде всего, в конец испортились отношения с Мусиным.
 Выскочек не любит никто. А тут еще на каждом совещании Прослов, а иногда и сам Грущин посмеивались над незадачливым руководством района, проглядевшим и, соответственно, не оказавшим содействие «Великому студенту». Естественно, что председатель райисполкома и секретарь райкома партии вымещали свою обиду и досаду на своих подчиненных, и, конечно же, больше всех доставалось Хайдару Умаровичу. Ведь именно он «пригрел у себя на груди такую ядовитую змею».
 Татары, в обиде за своего начальника и соплеменника, так же ополчились против Ибрагима и со злобой поглядывали на «проклятое Аллахом чудовище». Пару раз даже пришлось выяснять отношения, в результате чего Ибрагиму чуть не пробили голову. Было забыто все: и нормальное обеспечение техникой, и теплые, дружеские отношения, даже помощь Ибрагима семье одного водителя с предоставлением своего жилья на месяц.
 К ним, естественно, присоединились обиженные работники Мосгорисполкома и Главмосжилуправления, затаившие месть на «азиатского выродка». И она не заставила себя долго ждать.
 Невыполнение Государственного плана являлось одним из самых тягчайших нарушений и каралось жестоко, вплоть до уголовного наказания. Выяснилось, что сделка, придуманная и совершенная Ибрагимом, повлекла за собой именно такие последствия.
 На каждый новый, приобретенный на ММЗ  автосамосвал автоматически спускался Государственный план. Все триста автомобилей были приобретены и поставлены на учет в течение одного отчетного квартала. А наряд, который переделывался четыре раза, содержал одну маленькую, но весьма серьезную запись, которую каждый раз аккуратно вносили работники министерства. И гласила она следующее: «получение продукции равномерно по кварталам», а это означало, что в каждом квартале необходимо было получать по семьдесят пять автомобилей.
 Когда весь этот ужас выяснился, по единодушному мнению чиновников виновником этого преступления оказался автор и исполнитель идеи. Он и должен был понести наказание. Никто даже не подумал, что оформлением всей документации занимался  отдел снабжения Мосгоржилуправления. По роковому стечению обстоятельств ни Прослова, ни Сергея Ивановича не оказалось в Москве, поэтому весь удар пришелся по Ибрагиму.
 К счастью для Ибрагима, он оказался неофициальным лицом,  вообще, неизвестно кем. От уголовной ответственности его спасло то, что он не подписал ни одной бумаги, а так же  его «липовая» должность дежурного электрика. За что опять же досталось Хайдару Умаровичу, проклинавшему день и час, когда он  познакомился с «этим кошмарным таджиком».
 Не зная, как еще досадить удачливому выскочке, на работе его решили лишить пятнадцатирублевой премии и отправить письмо в партийную организацию института «о неправильном понимании политики партии и правительства коммунистом Сабировым И. Р.».   
Теперь Ибрагим вспомнил разговор, который состоялся между ним и Сергеем Ивановичем в его кабинете-музее, сразу же после первого совещания у Прослова. Все  вышло именно так, как говорил ему референт главы Москвы. Человеческая злоба, зависть и непонимание торжествовали свою победу.
К сожалению, он не мог позволить себе такую роскошь, как подать заявление об уходе. Приходилось терпеть. Со своими приятелями молодоженами, занимавшими его комнату, он договорился, что не тронет их до весны следующего года. А «слов на ветер» он никогда не бросал, и бросать не собирался.

 -3-
 В институте его так же поджидал сюрприз.
 В ректорате висел приказ: «Об изменении темы дипломного проекта».  Прочитав его, Ибрагим чуть не упал в обморок, чем напугал работников ректората. После того, как его отпоили валерьянкой, он  приподнял к потолку свои помутневшие от слез глаза и прошептал:
 - Всемилостивый и Всемилосердный, за что мне все это? Будь проклята эта курсовая!
 
 Да, Ибрагиму было, за что проклинать эту злосчастную курсовую, так некстати снова напомнившую о себе.
 Еще год назад, во время летней сессии, ему нужно было срочно сдать «курсовик» по  теме «Подборка и расстановка оборудования на ускорителе с целью получения максимального эффекта».
 Служба на атомной подводной лодке приучила его с опасением и недоверием относиться ко всему, что было связано с ядерной физикой, а после того, как чудом избежал гибели сам, он и вовсе старался стороной обходить все эти страшные кафедры.
Это случилось, когда заканчивался зимний семестр  2-го курса.
Один горе-экспериментатор и доцент кафедры решил проверить какую-то свою, ни с кем не согласованную гипотезу на реакторе. Как потом оказалось, ему это запрещали, даже грозили отлучить от института, но его одержимость довела до того, что он и еще одиннадцать человек погибли сразу же, девять сгорали в течение нескольких месяцев, а остальные – так и остались на всю жизнь калеками, умирая постепенно и мучительно на протяжении нескольких лет. Всего пострадало тридцать четыре человека, среди которых была почти вся группа Ибрагима.  Ему и еще двоим его сокурсникам повезло. Он в это время был на спортивных сборах, а те двое  задержались в совхозе «Зареченском» на Десне.   
Пережив эту трагедию и с ужасом наблюдая, как страдают, один за другим умирают молодые, здоровые ребята, с которыми еще недавно делились все тяготы учебы и студенческой жизни, он решил, что никогда больше не коснется тем, связанных с ядерной физикой. Уже позже, когда он окончательно поймет, что с физикой необходимо расстаться, ему вообще будет тяжело вспоминать обо всех этих студенческих годах. Ведь он же действительно, оказался в этой науке случайным попутчиком.   
Теперь же его мечтой стала тихая и спокойная работа теоретика. Ради этого он даже подтянул свои поверхностные знания, что позволяло ему с треском не вылететь из института, продолжать морочить головы преподавателям и даже получать стипендию. И вот, уже почти в конце учебы, когда его мечта уже начинала сбываться, на его голову свалилась эта курсовая, после которой неприятности посыпались, как из рога изобилия.
В случаях, когда необходимо было выполнять курсовые и домашние задания, обычно он пользовался услугами «левых» бригад, которые за вознаграждение выполняли за него эти работы. На этот раз случилось так, что обращаться за помощью было не к кому. Как назло, серьезно заболел не раз, выручавший его приятель, к тому же было слишком мало времени, чтобы найти нового помощника. До защиты оставалась только ночь.
Кое-как накропав теоретическую часть, он приступил к практическим расчетам. И тут выяснилось, что нет методички со сложными расчетными формулами. Время было позднее, около двух часов ночи,  ехать в институт или в общежитие было бессмысленно. Тема была индивидуальной, соответственно и специальную литературу можно было найти только в библиотеке или на кафедре.
Делать было нечего, и тогда он решил подобрать и расставить оборудование примерно так, как это делают архитекторы или дизайнеры, пытаясь наиболее эффективно и удобно расставить мебель в каком–либо помещении.
Он неоднократно наблюдал, как они, соблюдая определенный масштаб, из картона вырезают трафареты, которые отражают габариты мебели, и двигают их по начерченным в том же масштабе комнатам, чтобы определить их наиболее удачное местоположение. Единственное, что он привнес нового в эту методику, так это написал на трафаретах технические характеристики оборудования, что позволило ему наблюдать и арифметически рассчитывать, как меняется направление и скорость потока частиц в зависимости от местоположения оборудования на ускорителе.  В результате высшая математика с ее сложными формулами, производными и интегралами совершенно не понадобилась.
 Утром он собрал все исписанные и исчерченные листочки, для солидности дополнил их черновиками, скрепил все это в подобие папки и отправился в институт.
Увидев его жалкое подобие рукописи, у которой отсутствовал даже правильно оформленный титульный лист, обиженный таким пренебрежением доцент Лизин, исчеркал его писанину, обругал и выгнал на доработку.
Ибрагим никогда так просто не сдавался. Он обошел двоих сотрудников кафедры, получил тот же результат и направился к заведующему кафедрой члену-корреспонденту Академии наук Алексею Михайловичу Глебову.
Просмотрев его работу, ученый тяжело вздохнул.
- Ну, и что вы хотите от меня? Вас правильно отправили исправлять работу.
- Справедливости, профессор.
- Какой еще справедливости? Вы ведь даже методичку не открывали, такую отсебятину нагородили, - еще раз вздохнул Глебов, просматривая перечеркнутые красными чернилами каракули.
- Вот именно, профессор, мне захотелось сделать все самому, без общепризнанных формул.  Можно сказать, проверить все своими расчетами и по своей методике.
- Ну и что, дорогой Резерфорд, получилось? – улыбнулся Глебов.
- Но ведь никто даже смотреть не хочет. Все исчеркали и твердят, где методичка, формулы?
Глебов снова взглянул на расчеты Ибрагима.
- Интересно, а как вы считали, в столбик?
- Нет, по логарифмической линейке.
- Вы бы еще на счетах или на Феликсе, было бы вернее. А где расчет погрешностей? Для приличия взяли бы таблицы Брадиса.  Ба, да у вас эффект - 38 процентов! У Киряева только З3-и, даже у американцев – З6-ть. Может, правда, врут? Неужели, в самом деле, 38-мь? Может вы что-то напутали? Нет, все верно. Это странно, действительно 38-мь.  Что это, прорыв, открытие?..  Нет, это надо проверять. Дайте-ка я сам. Да, если так повернуть, и изменить расстояние, действительно получается  больше. Да нет, этого быть не может! Надо звонить математикам.
Глебов все больше и больше вникал и втягивался в эту проблему. В нем проснулся ученый, и засыпать уже не хотел. Он стал размышлять, задавать себе вопросы и сам же на них отвечать. Этот процесс все больше его захватывал.
Ибрагим стоял и ждал, когда Глебов окончательно проглотит наживку. Он был доволен. Его методика снова сработала. Преподаватель увлекся, а это значит, что можно рассчитывать на зачет.
Между тем, над  курсовой уже пыхтело и сопело несколько человек. Глебов пригласил «поломать головы» двух коллег – ядерщиков, теоретика и профессора Логинову с кафедры высшей математики, у которой Ибрагим почти месяц вымучивал экзамен.
Екатерина Васильевна оказалась строгим преподавателем и  принципиальным человеком.  На ней, единственной за все годы учебы, его «методика» сдачи экзаменов потерпела фиаско. После того, как они на экзамене почти два часа проговорили об интересующей ее проблеме,  она вернулась к вопросам в экзаменационном билете. После этого он даже во сне мог повторить основные формулы по «матанализу».
Ибрагим с нетерпением поглядывал на часы, понимая, что опаздывает на важную встречу, но все его попытки поторопить Глебова с простановкой зачета оканчивались неудачей.
- Подождите, коллега!.. Кажется, вы – гений, - отвечал на его попытки  ученый, принимаясь снова что-то считать и обмениваться мнениями с коллегами.
Ибрагим страшно нервничал. У него  срывалась важная встреча, от которой зависело решение его главной проблемы: прописки в Москве, но приходилось терпеть.
Когда он в очередной раз попытался обратиться к Глебову, его заметила Логинова.
- Ну вот, Сабиров, я вам говорила, что, если вы возьметесь за ум, из вас может выйти неплохой ученый.  Я  искренне рада, что и мой труд не пропал даром.  Поздравляю вас с первым успехом и надеюсь, не последним!  И вас, друзья, поздравляю с тем, что ваши ряды пополняются пытливыми исследователями, которые не боятся авторитетов и применяют новые оригинальные методы!
После нее Ибрагима стали поздравлять и остальные. Они крепко пожимали руки ему и   поздравляли друг друга. Подбежал Лизин, подмахнул зачетку, которую Ибрагим на всякий случай держал в руках, и с ноткой обиды в голосе выпалил:
- Извини, брат, проглядел!..  Обидно!..  Но и ты хорош. Что же ты мне свою сортирную грамоту сунул, а объяснить толком, что сделал, не пожелал. Конечно, перед академиком покрасоваться куда лучше, а главное, полезней. Ну, ты и гусь!? А вообще, поздравляю! От души рад за тебя! Надо же, самого Киряева поправил. Еще раз прими мои искренние поздравления, коллега!

-4-
В науке, как и жизни, случается всякое. Многие из научных открытий тоже происходят случайно. Причем, часто происходит так, что сам ученый, сделавший открытие, не до конца понимает, а порой даже не подозревает о том, что же он совершил. Но он, по крайней мере, что-то для этого делал.
В случае с Ибрагимом ничего подобного не было, да и не могло быть. Конечно, какая-то заслуга в этом открытии, пусть не очень большом и не слишком значительном, и была, но все остальное было просто чисто анекдотической случайностью.
Тем не менее, благодаря «своему методу», ему чисто случайно удалось так удачно разместить электромагниты, что разгоняемые частицы получали пусть не очень значительную, но все-таки дополнительную энергию для ускорения. Все это, конечно же, требовало экспериментальной проверки и подтверждения, но сам факт такого оригинального подхода, вызвал у физиков такой восторг, что они резко изменили свое отношение к «нерадивому» студенту.
Ибрагим даже не представлял себе, что умудрился  опередить даже аналитиков и экспериментаторов . Конечно, они обязательно бы дошли до этого путем долгого и трудного эксперимента, но жизнь распорядилась иначе.  Получилось, как в русской, народной сказке про Иванушку-дурака, который, сам того не ведая, сотворил  чудо.

 Несмотря на такой неожиданный успех, Ибрагим был в ужасе.  Даже под пыткой он не желал заниматься ядерной физикой,  готов был делать все, что угодно, но только не это. Он слишком любил жизнь и подвергать ее опасности на полигонах Дубны, Серпухова, Обнинска и Семипалатинска не собирался ни за какие награды и блага. В результате, он вообще стал избегать встреч с людьми кафедры, особенно с Глебовым и Лизиным, не приходил на семинары, конференции, хотя именно туда  его настойчиво приглашали. Эти люди нравились ему больше, чем «чокнутые» теоретики и были даже ближе по духу, но то, чем они занимались, приводило его в отчаяние. Он несколько раз собирался прийти к ним и честно во всем признаться.   Он  был уверен, что они не обидятся, поймут и простят. Но он этого не сделал, уж больно не хотелось расставаться со славой. И он обрадовался, когда начались каникулы, потом -  автомобильная эпопея в Мытищах, надеясь, что про него забудут. И, конечно же, с удовольствием принимал поздравления, ведь это было так приятно. Безусловно, было приятно, что скоро о нем заговорили, как о молодом ученом, подающем большие надежды. Приятным было и то, что он «утер нос» Лизину, который постоянно к нему придирался. И только совесть мешала ему полностью насладиться своей славой. И впервые он почувствовал ее сильный укол, когда принимал поздравления именно от Лизина.
 Валерий Михайлович напрасно корил себя за то, что проглядел «замечательные» расчеты и формулы не слишком прилежного студента. Заметить их он не смог бы при всем своем желании. Свои «гениальные» записи Ибрагим внес уже после того, как отошел от его стола. Правда, он опять же сделал это случайно. Просто ему, наконец-то, удалось заглянуть в методичку и поправить свои расчеты с помощью математических формул.
 
 -5-
 Честность, как в науке, так и в жизни вещь крайне полезная. Истина рано или поздно вылезает наружу и начинает жестоко мстить за обман.  За все приходится платить, причем цена увеличивается с геометрической прогрессией до тех пор, пока человек не остановится и не скажет  обману: «Нет!».
 Ибрагим понял, что настало время, расплачиваться и за свой обман, и за не слишком прилежную учебу, а главное, за то, что «пустил пыль в глаза» настоящим ученым. Теперь ему придется выбросить уже готовый, даже напечатанный и отредактированный диплом, который ему сделали за «бешеные» деньги, и писать новый. Но это было мелочью по сравнению с последней новостью, от которой он начал нервно смеяться и во второй раз напугал работников ректората, которые поздравили еще и с тем, что Алексей Михайлович Глебов решил оставить его у себя на кафедре.
 В результате он очутился в медсанчасти института, куда был доставлен испуганным проректором по научной части, секретаршей и двумя преподавателями.  Над ним суетились врачи и уговаривали его лечь в больницу.
 - У вас, слава Богу, неплохая электрокардиограмма, - говорила пожилая женщина врач с большими, грустными и добрыми глазами. - Но переутомление очень сильное,  боюсь, как бы, ни пришлось, брать  академический отпуск. Просто беда с вами, физиками. Ну,  как дети малые. Увлекаетесь настолько, что забываете обо всем. А о здоровье, хоть изредка, но помнить необходимо. Ведь жизнь одна и, поверьте мне, прекрасна и удивительна.  И мне кажется,  большой грех, заполнять ее только одной наукой.
Слушая ее, Ибрагим еле сдерживался, чтобы не развеять ее заблуждения.
« Ну вот, даже доктор принимает меня за ученого - ядерщика, - с иронией думал он про себя.  – Доигрался, чего больше всего боялся, то и случилось. Не хватало еще схватить лучевую болезнь и разделаться со всеми проблемами сразу. Нет, я еще хочу пожить!.. Придется падать в ноги Глебову, Лизину, и честно во всем признаваться. Пора с этим заканчивать!  Сколько можно морочить им головы? В конце концов, это может плохо закончится и для них, и для себя тоже».
Решив так, он немного успокоился и решил, снова вернуться к бытовым проблемам.

 -6-
 Между тем, цепь неприятностей продолжалась.
 Получив в жилищном отделе Мосгорисполкома шестнадцать подобранных смотровых ордеров на комнаты в Москве, он с мокрым от слез радости лицом ввалился в комнатку референта Прослова. Тот вскочил, и они бросились друг другу в объятья. Сергей Иванович  тоже получил компенсацию за самосвальную эпопею, довольно интересное продвижение по службе. Его направляли за границу представителем Москвы.
 Вечером они отпраздновали эти два радостных события в «Праге» с общими друзьями и знакомыми. Они пригласили в ресторан разделить с ними радость почти всех, кто принимал участие в  эпопее.
 Первой они пригласили Людмилу Васильевну, познакомившую их. Хотя ее начальника все-таки отправили на пенсию, она осталась в управлении и заняла место начальника канцелярии.  Поэтому она, в свою очередь, потом тоже пригласила их в «Славянский базар», отпраздновать уже свое повышение в должности и зарплате.
 У них же  были приглашены работники из аппарата Прослова, мытищинцы во главе с Десковым,  Леонид Сергеевич с супругой, естественно, Валентина Петровна. Народу в ресторане собралось много. Благо, средства позволяли пригласить даже намного больше.
 Ибрагим пригласил Мусина и работников  конторы, но они дружно не явились.
 Прослова компаньоны благодарили отдельно и просто на его правительственной даче, на Рублевком шоссе, где Ибрагим приготовил настоящий плов в чугунном казане на костре.

Когда, наконец, отгремели тосты, просохли слезы радости и  улетучились винные пары, Ибрагим приступил к техническому осуществлению своей заветной мечты.
 Перебирая смотровые ордера, он вдруг увидел знакомый адрес. Именно по нему проживала та самая девушка, от любви к которой он  сходил с ума уже полгода.  Недолго думая, он выбрал ее дом на Ленинском проспекте, выписал настоящий ордер на комнату в другом подъезде и начал оформление прописки.
 И тут произошел очередной казус. Начальник паспортного стола наотрез отказался его прописывать из-за отсутствия официальной выписки с прежнего, постоянного места жительства. А это означало, что ему следовало ехать домой и там выписываться.   
 Ехать домой  было равносильно самоубийству.  Без прощения тетушки он не смог бы сделать и шага по родной земле, но на все подобные объяснения милицейский чиновник  только разводил руками и посмеивался.  Закон – есть закон, и никто из них нарушать его не собирался.  Все попытки обращения к влиятельным друзьям, включая вышестоящее милицейское начальство,  успеха не принесли так же. Оставалось одно – идти за помощью к самому высшему московскому руководству, однако и там, надежды на успех не предвиделось.  Ведь те же Прослов или Грущин были официальными лицами и первыми должны были уважать законы государства.  К тому же Владимир Федорович, как правило, ничего не решал сам, не посоветовавшись со своими помощниками или подчиненными, а Сергей Иванович уже недели две, как перебрался из своего кабинета-музея в шикарный офис в далекой капиталистической Америке.   
 И Ибрагим с отчаянием начал осознавать, что ко всем «прелестям» последних событий еще и его заветная, выстраданная, уже почти свершившаяся мечта накрылась огромным, «медным тазом». А для того, чтобы еще хоть как-то продлить свое пребывание в столице после окончания института, оставалось как-то пристроиться в Подмосковье: в Мытищах или Зареченском, или остаться на кафедре у Глебова. Да и то ненадолго. Очень скоро бы выяснилось, что его знания и увлеченность  физикой в действительности являются только мифом.
 Положение было ужасное, настроение еще хуже, но самое главное, не было сил,  бороться дальше и как-то изменить ситуацию. Он, и в  самом деле,  смертельно устал.  Ему вдруг показалось, что он снова находится вначале  горной, суровой и трудной тропы деда, а перед ним грандиозная осыпь камней.
 «Что ж, - подумал он. – Лощина для отдыха есть. Надо немного отдохнуть и снова все начинать сначала».

  О ЛЮБВИ НЕМАЛО ПЕСЕН СЛОЖЕНО

  -1-
 «Ну, что я так  привязался к этой Москве? - думал Ибрагим. – Что в ней такого особенного?.. Столько городов в России. Неужели я не устроюсь в каком-нибудь другом городе? Даже лучше и без особых усилий. Взять, к примеру, те же Мытищи. И улицы потише, и жизнь не такая сумасшедшая, опять же, - все привычней, совсем, как дома, суеты нет. Правда, грязновато и бедновато, зато воздух чище, народ, хоть и пьющий, но  покладистей,  честнее, душевнее, откровеннее.  К тому же на помощь Деского можно рассчитывать. Директор такого завода, ММЗ -  это  очень серьезно!  Тем более сам приглашал, а это уже залог успешной карьеры.  Хотя, если уж выбирать Подмосковье, то в совхозе у Строкова было бы еще  лучше, вольготнее. Как-никак, там отчасти присутствует  частный сектор, уж там-то точно лучше живется, ведь частная собственность содержится в большем порядке. С помощью того же совхоза выстрою себе огромный дом, заведу огород, парники, домашнюю скотину. Вся моя душанбинская родня с ума сойдет от зависти.  Нет, скучновато.  Тогда, тот же Питер, он и  интеллигентнее, и красивее. Недаром называется «Северной Венецией». А Москву не любят, даже ненавидят. Ну, что я нашел в ней?»
 Увлекшись этой мыслью, он  продолжал перебирать города, в которых уже были какие-то серьезные зацепки, где можно было бы неплохо обосноваться,  приложив значительно  меньше усилий, чем в столице. Пытаясь доказать себе, что на Москве «свет клином не сошелся», он находил в них все больше положительного. Получалось, что жить в них и спокойнее, и при определенных условиях даже лучше, и все равно что-то мешало ему убедить себя в этом окончательно.
Наблюдая за москвичами, он испытывал к ним какое-то странное и сложное чувство. Многое в них ему не нравилось, даже отталкивало.  Прежде всего, снобизм и чувство превосходства. В тоже время он признавал, что они отчасти обоснованы. Столичная жизнь с самого раннего детства предоставляла им такое огромное разнообразие соблазнов, что могла удовлетворить любые, самые изысканные интересы и потребности.  Они, конечно же,  соображали быстрее провинциалов,  кругозор был намного шире и глубже, не смотря на то, их знания часто бывали поверхностными, даже ничтожными. Возможно, поэтому  они были активнее,  раскованнее и смелее в своих суждениях и действиях.
Именно этим Москва и  притягивала его душу, где  главным магнитом являлось то,  что именно здесь ничто не сдерживало его свободы, позволяя делать все, что подсказывала ему  его разыгравшаяся фантазия. У себя дома или в другом небольшом российском городе ему все равно пришлось бы подчиняться тем законам и традициям, которые устанавливались веками, стараясь подавить любое инакомыслие. Здесь же в столице этого не было или почти отсутствовало. Все можно было рисовать с чистого листа. Выбирать друзей, интересы, работу, строить уклад своей жизни  без замечаний и окриков своих родных, соседей, ну и, конечно, всесильной тетушки.
«Если красть, то миллион, спать, - так с королевой» - часто  вспоминал он чье-то мудрое изречение и продолжал упорно добиваться поставленной цели – стать полноправным москвичом.
За то время, пока он здесь жил, он полюбил этот город, прикипел к нему душой. Эта любовь оказалась сильной, настоящей, глубокой, и «не верящая слезам» Москва ответила ему взаимностью. Как любящая, отзывчивая и желанная женщина, она отдавалась ему вся без остатка, утоляя его жгучую, неутолимую жажду познаний, позволяя ощущать жизнь во всей ее полноте, даря ему встречи с интересными, приятными и умными людьми, многие из которых  становились его добрыми друзьями, приятелями и знакомыми. Говорят, много друзей не бывает, но ему удалось заиметь их даже больше, чем хотелось.  Он тянулся к людям, верил в них и любил, а они отвечали ему тем же.
Была  еще она веская причина, из-за которой этот город стал ему ближе родного Канибадама. Здесь он встретил  настоящую любовь.

 -2-
 После прекращения отношений с Леной,  он  долго переживал разрыв и старался не приближаться к женщинам. Мимолетная встреча с Кирой вместе с раной,  нанесенной дома, только усилили переживания, что увеличило срок его затворничества почти на год.  Правда, все это время  он умудрялся  загружать  себя так,  что подумать о чем-либо подобном, а уж тем паче что-то предпринять, было к тому же и некогда.
Конечно же, природа потребовала свое, да и время – искусный лекарь душевных ран, делало свое благое дело. Как весной оживает природа, так и в его израненной душе наступала оттепель. По мере того, как он оттаивал, его все чаще стали посещать мысли, что обижаться на родных долго не сможет. Где-то в самой глубине своего сердца он их давно простил, но осознать это окончательно мешала слишком глубокая обида. Звонить домой или писать домой пока еще не хотелось, это было еще больно, поэтому он все чаще стал высылать денежные переводы и телеграммы, чтобы почувствовать свою связь с родными, не получая при этом  обратной связи.  Телеграммы так же  были еще суховаты, но отправляя их, он мысленно обращался к отцу и маме с  уважением и любовью. Зная, что они обязательно покажут их остальным родным, той же тетушке, он с теми же,  еще не до конца восстановленными чувствами стал тосковать и по ней.
«Казнить, так казнить, миловать – так миловать!»  «Сильный человек должен учиться прощать».  Все чаще  стал он задумываться над смыслом этих фраз. Получалось, что он не такой уж сильный человек, каковым хотел себя считать. Значит, необходимо было подумать, что  мешает сделать окончательный, решительный шаг? Нельзя же так долго оставаться в неудобном положении, как для себя, так и для других. Уже становиться понятным, что жить без родных, тех же отца с матерью, без любви к ним он не сможет. Он же просто с ума сойдет от тоски или повесится. Они же подарили ему жизнь, вырастили, вложили свои  души, в конце концов, любили его и любят, и будут любить. Ведь у той же тетушки он был, чуть ли не единственным, кого она любила беззаветно и преданно. Ведь и она вложила в него свою душу, и, конечно же, продолжает его любить, как и родители. В этом он ни сколько не сомневался, потому что их души теперь уже жили в нем, помогая ему, как себя, понимать и чувствовать их обладателей. И ведь они не просто поселились, а стали им. Нет! Он никогда не откажется от своих родных, отца, матери, той же тетушки.  Для этого нужно стать бессердечным и бездушным. Но и бежать к ним и бросаться на грудь тоже невозможно. Как же тогда быть с собственным самоуважением, честью, достоинством?  Переступи через них, и результат тот же, может быть, еще страшнее. Что же со всем этим делать? Ответа пока он не находил.
Из всех родных, только с бабушкой Нурией у него сразу же восстановились прежние, теплые, добрые и нежные отношения. Ей, одной он стал звонить в Ташкент, где она жила, посылать, как и домой,  деньги и предавать приветы со знакомыми, которые оказывались у нее случайно, проездом. Она благодарила, предупреждая, чтобы он больше ее не баловал, даже прикрикивала на него, «чтобы не смел, присылать ей такие суммы, отказывая себе во всем, оставаясь в одних рваных штанах».  Он отшучивался, «почему отсутствие денег сказывается только на штанах, а не на той же рубашке,  и продолжал высылать деньги  с неизменным постоянством, добавляя дорогие подарки на праздники и дни рождения ее и Шамиля.   Несмотря на то, что она осудила его так же, как и все, он на нее не обижался. Она жила оторвано от остальных, могла всего не знать, а потом ей он всегда верил так же безоговорочно, как и отцу. Единственное, что немного поколебало эта веру, так это отцовское предательство.
Когда отношения с ней были восстановлены полностью, она его поняла и приняла его сторону, он стал настоятельно звать ее к себе, в Москву, погостить. Она же, ссылаясь не то, что не может оставить своего непутевого сына,  звала в гости к себе, предлагая выслать его же  деньги на билет туда и обратно. В итоге желанной встречи пока что не получалось. Дел в Москве было «выше крыши».
С началом потепления отношений еще и  с родителями,  он начал делать осторожные вылазки из своего  «подполья», твердо решив - никаких серьезных отношений со слабым полом, в лучшем случае -  легкий флирт.  Иногда он начинал ухаживать за какой-нибудь приглянувшейся красавицей, а, если случались легкие, непринужденные отношения, даже вступал в интимную близость. Но как только появлялся хоть какой-то намек на серьезность, он тотчас прекращал встречи и обрывал все связи.  Так, казалось ему, он поступает честно и порядочно,  не оставляя никаких надежд и, конечно же,  не допуская никаких нежелательных последствий в виде абортов, не говоря уже о детях. Ну, и тешил себя надеждой, что сам при этом не теряет самоуважение.
Скоро стало очевидно, что он не только не получает желаемого результата, но и превращается в обычного обольстителя, начиная занимать достойное, в кавычках, место среди бабников,  которых сам же презирал и ненавидел.  Девушки менялись, как носовые платки, не принося радости и удовлетворения, наоборот, после каждой бурно проведенной ночи он чувствовал себя последним подонком. Относиться к ним наплевательски ему не позволяло все его «нутро», то же чувство собственного достоинства,  а они, почувствовав его доброе,  бережное и уважительное отношение, начинали строить связанные с ним  планы, ломая при этом свои, одним словом, влюблялись и надеялись.  В результате все это только разрывало души у обоих и оставляло неприятный осадок.
После очередного такого «скоротечного» романа, он почувствовал такое омерзение, что на  неделю впал в беспробудное пьянство,  решив,  что начнет ходить к проституткам.  Это ни к чему не обязывало, а просто и по-деловому решало интимные  проблемы. Собственно говоря, чего он и добивался.
Протрезвев, он понял, что ни к каким проституткам  не пойдет.  Сама мысль - покупать любовь за деньги, вызывала в нем отвращение.  Понимая, что жить затворником долго не сможет, он  стал напряженно думать, как урегулировать этот непростой вопрос? Часто стали одолевать мысли о том, чтобы  бросить все эти свои «выкрутасы с чистой совестью» и поступать, как все?  Брать от жизни все, что подворачивается на данный момент, и не думать о последствиях.
За примерами далеко ходить было не нужно. Так поступало множество  знакомых, даже  друзей, помимо жены имевших  по несколько любовниц, да еще при каждом удобном случае пытавшихся «подцепить какую-нибудь юбку на стороне». Два его приятеля вообще меняли партнерш через одну,  максимум – две недели, обмениваясь ими, как какими-нибудь зажигалками, предлагая их своим друзьям, и в шутку называя друг друга  «сводновлагалищными братьями». При этом они прекрасно себя чувствовали,  их не мучила совесть,  никто к ним  не переставал относиться хуже. Наоборот, они считались вполне приличными, добропорядочными гражданами  и достойными мужиками. Но что его удивляло больше всего, так это то, что  все эти женщины,  даже прекрасно знавшие  истинные лица  своих избранников, не переставали их ждать, надеяться, любить и, что  совершенно убивало, - уважать.    
Ибрагим понимал, что здесь в России свои законы и понятия о порядочности и этике в отношениях между мужчиной и женщиной. А распущенность и вседозволенность, пропитавшие почти все это общество, результат сексуальной революцией, которую провозгласили так называемые «борцы за свободу» еще в конце прошлого века, приговорив  целомудренность и романтику любовных отношений к небытию, как пережитки буржуазной идеологии.   
 На его родине тоже все было не так поэтично и романтично, как описывалось в творениях великих таджикских поэтов и мыслителей, но там хотя бы сохранились  серьезные преграды для прелюбодеев, заставлявшие нести полную ответственность за одну или несколько избранниц  перед Аллахом и людьми. Да, восточный мужчина мог не уважать женщину, унижать ее, превратить  в тряпку, даже убить, но он не мог только  одного, выбросить ее на улицу за ненадобностью, перестать о ней, думать и заботиться. Для этого требовались  веские основания. А если женщина еще и становилась матерью  ребенка, даже будучи иноверкой, получала все права и основания не только на уважение, но и законы шариата, по которым мусульманин  вообще не имел права даже подумать о том, чтобы причинить ей зло. Иначе бы общество от него отвернулось, не говоря уже о наказание Аллаха.
Умом он понимал, что с воспитанием мусульманина, ему вероятнее всего, нужно было сближаться со своими женщинами. Мусульманка бы его поняла, простила бы ему все его шалости, даже то, что он никогда бы ее не полюбил и не взял замуж.  Здесь, в России проживало  огромное количество девушек и женщин  мусульманок,  но он с ними старался не связываться вообще.  Причин было много, и главной, как он считал, являлось то, что после этих отношений он ей просто сломает жизнь.  Ведь ее близкие ей такого позора просто не простят, да сама она в моральном отношении пострадает намного больше, чем та же христианка.
Как потом оказалось, он очень ошибался.  Многие здешние мусульманки были куда более распущенными, чем те же россиянки, но его убежденность, впитанная с молоком матери и неоднократно подтвержденная наблюдениями, не позволяла ему к ним даже приближаться.  Это стало для него своего рода, табу.
В его жизни была только одна мусульманка, причем, первая девушка, в которую он был сильно влюблен.  Но этот первый роман закончился, так и не начавшись. Однако он оставил глубокий след на всю жизнь. Видно эта девушка так заносила его сердце, что все остальные мусульманки уже не шли с ней  ни в какое сравнение. Со временем оказалось, что это было именно так. 

Перед самым окончанием школы он познакомился с симпатичной татарской девушкой Фаридой.  Помимо  привлекательной внешности, она была умна,  хорошо  воспитана, из обеспеченной, интеллигентной семьи, отличалась современными, свободными взглядами, как и он, увлекалась музыкой и поэзией.  Все это резко выделяла ее из среды мусульманок, каких он знал.  Всем, особенно своими последними качествами, она ему приглянулась, он, конечно же, увлекся ею, начал  ухаживать и даже посвящать стихи. 
 Самое смешное, что примерно такие же чувства он испытывал еще к  нескольким  хорошеньким девушкам – немусульманкам, за исключением того, что им стихов не писал и даже не читал. Такое любвиобилие не позволяло ему окончательно разобраться в своих чувствах и отдать кому-либо из них свое предпочтение. Вероятно,  это происходило оттого, что в этот период своей жизни он вообще не имел никакого «любовного» опыта. Так случилось, что он даже ни с кем не целовался, не говоря уже о близких, интимных отношениях.  Правда, некоторый «книжный» опыт, а так же способность быстро схватывать все услышанное и увиденное позволяли ему создавать образ  эдакого опытного дамского обольстителя, разбившего ни одно девичье сердечко. Учитывая, что он все всегда старался делать обстоятельно и хорошо, и это получалось у него неплохо.  Естественно, что  главной причиной этого являлось обычное мальчишеское бахвальство.  Среди своих ровесников, многие из которых уже имели и даже совершенствовали свой интимный опыт, ему просто не хотелось выглядеть целомудренным недотрогой.
Домашних же, особенно маму  все это приводило в ужас.  Ей казалось, что сын совсем потерял голову, «таскается» за всеми юбками города, и вот-вот приведет в дом какую-нибудь шалаву.  Тетушку это тоже, не на шутку, встревожило.  В отличие от мамы она была уверена, что Ибрагим только играет роль ловеласа, но и она испугалась, что он, в конце концов, доиграется и действительно приведет в семью одну из городских проституток. Причем, вернее всего,  его, «неопытного дурачка просто окрутят, поставят  перед фактом.
- Вы, представляете? – выговаривала тетушка брату и невестке. – Какая-нибудь  «стерва» - окажется беременной, да еще и не от Ибрагима, или еще хуже, его  опоят, и он сам окажется отцом будущего «паразита». «Стерву с ее недоноском» еще выгнать можно, а как откажешься от плоти  сына? И мы будем вынуждены пустить эту заразу в семью, в род. Она же станет женой Ибрагима, и он за нее будет всем головы отрывать.  Он у нас, конечно, умный не по годам, а в таких делах ну просто, дитя  новорожденное.   
Встревоженные этими мыслями и опасениями, они объединили усилия и решили с этим покончить немедленно. Осознавая, что с этим упрямым и  ловким мальчишкой так просто не справишься, они решили действовать осторожнее и мудрее.
Действительно, Ибрагим так ловко ускользал от серьезного разговора о свадьбе с нареченной невестой, что удивлял даже тетушку.  Она злилась, приходила в отчаяние и одновременно с этим гордилась.  И гордилась по праву.  Ее воспитанник довольно быстро ее догонял,  стал даже в чем-то обгонять. Временами она даже стала его побаиваться. От своих дедов  и бабы Ирины он перенял их непреклонную стойкость и праведность, и это делало его почти неуязвимым.  В спорах он во многом был прав, даже защищая своих друзей, евреев.  Они на самом деле были умнее, способнее, мудрее, дружнее, не говоря уже о начитанности, деловитости и сообразительности. Даже в доброте и душевности таджики им во многом проигрывали. Конечно, с ними было интереснее, у них многому можно было научиться. Она же сама часто любила повторять мудрую, народную поговорку: «с дурнем  лучше не водиться, так как ничему учиться». То же самое касалось и девушек-мусульманок.  Да, они, конечно же,  на несколько порядков были выше других в моральном отношении, которое давало строгое воспитание, но на этом все их сильные качества, пожалуй, и заканчивались. Она же сама презирала многих, если только на всех, женщин своего рода. Заставить их заинтересоваться чем-то, кроме домашних дел, обычных женских дрязг, сплетен и остальных подобных глупостей, было почти безнадежным делом. Ведь Ибрагим и в этом был прав, когда шутил, что с «появлением комбинатов обслуживания лучше жениться на них,  по крайней мере, не умрешь со стыда за свою половину». И получалось, что все ее попытки, пробить брешь в его убежденности, разбивались и отлетали от этой правоты, как от самого надежного шита.
Конечно же, выход  был. Но тогда  нужно было его сломать, применив  силу, которая, как танк, раздавила бы все это убеждения вместе со всеми его железными аргументами. И что в итоге?  Ничего!  Ведь она же тогда  первая бы ужаснулась содеянному. Она знала, его упорства хватит, чтобы его превратили в озверевшего, озлобленного монстра или несчастного, лишенного воли, никому ненужного полудурка или, не допусти Аллах,  покойника. А ведь она его любила, гордилась им, желала ему счастья. Он, практически, остался единственным, к кому она прикипела душой и видела свое продолжение. 
«Нет! – думала она.  -  Никакого насилия! Ради чего? Чтобы потерять то, что с таким трудом было найдено и взращено?»
 Нужно искать такое решение, которое не ущемило бы его достоинства, но привело к успеху в этом сложном, деликатном вопросе. И такое решение неожиданно подвернулось само. Увидев, что среди многочисленных девиц Ибрагима появилась мусульманка, она мгновенно оценила ситуацию и решила, что это как раз тот случай, когда можно положить конец его вольной жизни. Конечно, было жаль, что она не своя,  к тому же слишком избалована, своевольна. Родители, интеллигентные татары, очень уж попустительствовали  единственной дочери, но ее хоть как-то можно было приобщить к семье. Таджичку можно было и не дождаться, а в семье уже была татарка, почему же не взять и вторую? Значит, нужно было действовать и действовать немедленно! Пришлось бы, правда, улаживать дела с нареченной и, увы, отвергнутой невестой, но это потом. Главное - не упустить Ибрагима.
 Потерявшие голову, уже отчаявшиеся за последние два года родители вновь обрели надежду. Обрадованные они  полностью доверились тетушке, понимая, что нужно действовать осторожно, втайне от сына. Это было неприятно и даже подло по отношению к нему, но ради его счастья можно было пойти даже на это. Больше других благополучного исхода тетушкиной затеи  желала  мама. В семью попадала вторая татарка, да еще ее снохой, а вдвоем, конечно же, легче противостоять «засилью гордящихся своим арийским происхождением таджиков». 
В доме родителей Фариды состоялось тайное совещание, где присутствовали ее мать с отцом, родители Ибрагима и тетушка. После недолгого приветственного чаепития, тетушка взяла инициативу в свои руки, попросила отложить застолье до окончания обсуждения главного вопроса и представила сценарий, по которому должны были развиваться события.
Чтобы дело окончилось успехом, убеждала она всех, нужно было выделить Фариду из числа  подружек Ибрагима, пригласив ее в дом его родителей на званый ужин, где будет присутствовать много гостей.  Гости, как будто бы пришедшие случайно, оказывались свидетелями того, что в дом парня пришла девушка и была тепло принята его родителями. Молва, обрастающая слухами и преувеличениями, быстро бы разнесла по городу и его окрестностям весть о том, что девушка, может быть, даже и посватана. И желанная цель была бы достигнута.
- Этому несносному мальчишке деваться будет некуда, - рассуждала  тетушка. – Он же сам привел ее в дом. Человек он ответственный, считает себя настоящим мужчиной, не может же он оставить ославленную девушку? На нее же каждый пальцем показывать будет – вот она, которую бросили.  Да он скорее собой покончит,  чем допустит такое. В этом я нисколько не сомневаюсь. Уж мы-то его знаем. А подружек своих – он после этого разгонит сам, без нашей помощи. Мы ведь чего боимся. Он, хоть и умный парень, а в этих делах дурак – дураком. Окрутит какая-нибудь стерва, заманит в постель, охмурит, скажет, что беременна.  И все! Он же ее потом  грудью защищать будет. Умрет, а от нее не отступится. А вы-то ведь знаете этих неверных шалав. Они на все пойдут, чтобы заполучить такого парня, а он потом всю жизнь будет воспитывать чужого ребенка. Слава Аллаху, что он пока такого не допустил! Я в этом тоже уверена, иначе  одна из этих мерзавок давно бы была нашей невесткой.  Теперь еще одна важная деталь, - хитро улыбнулась тетушка и обратилась к брату. -   Попросить его, чтобы он пригласил Фариду, должен ты, Рахимджан.  Тебе  он доверяет и  одного тебя  только и послушает. Так что, брат, эту деликатную миссию поручаем тебе. Только сделай это, пожалуйста, крайне осторожно! Мол, мы с мамой очень хотим познакомиться и посмотреть на твою девушку, пригласи ее домой! Ты же знаешь своего сына, какой он сообразительный и изворотливый, как бестия. Заподозрит, вывернется, придумает что-нибудь. Увы,  моя школа, потому и чувствую его лучше вас.  Я бы, например,  на его месте поступила так,  пригласила  в театр или кино, там, дорогие мои, и знакомьтесь, и смотрите сколько хотите. А он, порой соображает быстрее и лучше меня. Обязательно что-нибудь придумает, хлебом клянусь, придумает! Да, неплохо было бы пригласить Нурию-апа. Ей он тоже доверяет. А потом, если на ужине случиться что-то непредвиденное, она его уговорит. Это мы поручим Зейнаб, пусть  пригласит мать, но до званого вечера ей с Ибрагимом лучше не встречаться.  Поверьте, так будет лучше!  Пусть поживет у меня, а увидится с ним прямо на вечере, когда он придет с Фаридой. Чтобы  закрепить первый успех, после вечера на него давить тоже не нужно. Я это специально говорю для Зейнаб. Расспрашивать каждую минуту, теребить, посылать приветы будущей невестке и такое прочее. Набраться терпения, повесить замок на рот и свои чувства. Но и совсем не интересоваться его жизнью тоже не надо. Так, иногда спрашивать: «Сын, как дела, что нового, как дела в школе?». Только после этого поинтересоваться, как девушка, понравилась ли у вас, дома? И все, никакой самодеятельность, вздохов и ахов. Чего доброго, взбрыкнет, как бычок и, увы, будет прав. Пусть пройдет какое-то время. Он должен сам понять, повторяю, только сам, что другой жены у него не будет. Если он поймет, что все это подстроено, его уже ничто не удержит. Никакие обязательства, ни его честное слово. Он ведь как решит: мы были не честны, значит, и он свободен от обязательств. Поэтому еще раз строго предупреждаю, как можно, дольше держать все втайне.  Хорошо бы, чтобы он узнал об этом много лет спустя после свадьбы, а лучше всего, чтобы он вообще об этом не узнал.  Очень бы не хотелось, чтобы мы в его глазах потеряли уважение.  Вы же прекрасно знаете своего сына. Он-то и маленьких обид никому не спускает, а уж такую будет помнить до самой смерти.  Ради счастья детей, пусть уж этот грех будет на нашей совести. Лично я готова отвечать перед Аллахом.
Закончив отдавать  рекомендации родителям Ибрагима и объяснив родителям Фариды, что все детали со своими  обсудит потом, тетушка стала наставлять уже их, притихших и приоткрывших рты. Для них, одних из самых прогрессивных,  умнейших и ведущих ученых Таджикистана такая наука явилась ошеломляющим открытием. Было любопытно наблюдать, как отец Фариды, профессор-гастроэнтеролог, и ее мать – кандидат наук по психологии,  затаив дыхание,  даже конспектируя по профессиональной привычке основные, главные моменты, стараясь не упустить что-то важное, вслушиваются в каждое слово полуграмотной, не обремененный никакими научными степенями женщины,  даже в мыслях не помышляя чем-то  возразить ее директивам.  Они и так были ясными, понятными, потому что дополнялись такими же четкими и понятными пояснениями. Собственно их было не так много и заключались  в том, чтобы уговорить дочь, быть послушной,  умной, не строптивица их наставлениям, если она желает добиться своего счастья. При этом  эти уговоры должны быть осторожными, тактичными, чтобы не было даже намека на ущемление  ее достоинства, девичьей гордости, чести. Просто нужно было сделать так, чтобы она не сопротивлялась и прислушивалась к их советам, например, к тому, чтобы принять приглашение Ибрагима. Ведь ей же ей нравился, вот пусть и познакомиться поближе с ним, его родителями, присмотрится к ним.
- Даже, если что-то  на этом вечере ей не понравится,  пусть потерпит, смолчит, - внушала тетушка советы родителям девушки. - Она же будущая женщина, жена, мать будущих детей. Короче, пусть не очень упрямиться, ничему не удивляется, может, даже чуть-чуть подыграет его родителям, нам родственникам. Ничего дурного, плохого мы ей  не сделаем. Наоборот, будем добры и ласковы. Даже, если что и  сделаем не так, так это не со зла, для ее же блага.  Ей можно даже  пообещать, что, если она вдруг не захочет, то никакой свадьбы не будет. Главное, чтобы сейчас она помогла себе, ему  и нам, а дальше видно будет.  Еще один важный момент, обязательно строго предупредите ее, что она об этом приглашении слышит впервые, только от него! А уж о том, что мы и вы давали какие-то наставления, пусть вообще забудет. Еще раз напоминаю, желательно, этот сделать тактично, мягко. Девочку  обижать не хочется. Как это сделать, вы уж сами подумайте, вы же лучше знаете свою дочь!? Если мы все общими усилиями сделаем все, что порекомендовала я, я вам гарантирую, что ваша дочь будет самой счастливой женщиной на свете. Вы же, наверное, видели и поняли, какого человека мы предлагаем в мужья. За ним она будет, как за каменной стеной. В чем-то он, конечно, не подарок, но где вы видели идеального человека, без грехов, кристального и чистого, как горный хрусталь. Бриллианты, между прочим, тоже бывают разной чистоты, но все равно остаются бриллиантами. По крайней мере, мы гарантируем честность, порядочность и ответственность. Вот и внушите дочери, если она хочет побороться за это, пусть будет умницей и сделает все, как желаем мы все. Такие варианты на дороге не валяются. Чтобы подвести итог, расскажу вам одну притчу, которую любил мой отец.  Сидел дома человек, грустил, даже надежду потерял на то, что найдет счастье свое, и вдруг в дверь кто-то постучал два раза.   «Кто там? – спросил он, в  ответ: «Это я, твой шанс».  «Неправда! – сказал бы мудрый человек. – Уходи прочь! Ты – обманщик, шанс дважды не стучится».
  Все громко рассмеялись, глава семейства попросил тетушку повторить притчу, чтобы ее записать, и все, наконец, приступили к ужину. Теперь уже все расслабились и принялись дружно обсуждать совместные планы, как будущие родственники. Да, все они были довольны,  радостны, и таковыми уже себя считали. Если бы они только представляли, чем закончится эта история?
После теплого и нежного прощания, тетушка с родителями Ибрагима довольная и счастливая шла по направлению к их дому и говорила им:
- Никуда они не денутся, теперь они наши. И эта девчонка никуда не денется, как миленькая, войдет в нашу семью. Такого парня подцепить! Пусть вечно благодарит Аллаха и нас, что мы ей такое счастье подарили. Пусть руки мои до моего последнего вздоха целует, что я ей такой подарок устроила.  Она еще кочевряжится, но я ей покажу, «гиде рак зима живет». Пусть только попробует выкинуть  какой-нибудь фортель. Вот ведь повезло  заразе такой. Из всех самых красивых мусульманок республики, он выбрал именно ее. Ничего, станет нашей невесткой, научим, как себя вести. Поубавим ее строптивость, избалованность, она у нас еще самой смирной станет.  Родители ее любят, избаловали, как царицу.  Ишь, она еще выбирать будет: кого люблю, кого не люблю? Ну, что довольны? Вижу, что довольны, особенно ты, Зейнаб.  Теперь вас, татарок в нашем роду будет, уже целых две. Внуки пойдут, похожие на Ибрагима.  А ведь в том, что он вырос таким, моя заслуга или вы думаете иначе? Хотела вам сказать, дорогие мои, что, если бы я вовремя ни взяла его к себе, он бы таким не был. Вы только посмотрите на своего второго сына! Что вы с ним сделали? Ну. Рахимджан, понятно, всегда занят, на работе пропадает, и все же надо было уделять иногда время сыну. Добрый, хороший мальчик был, а что  выросло? Ибрагим – самостоятельный, ответственный, смелый донельзя, все умеет, за все берется, всем интересуется, не говорю уже о том, как и сколько, зарабатывает. А ваш Амир?  Всего на четыре года младше, а прямая противоположность старшего. От Ибрагима учителя в восторге, а от этого -  в ужасе, даже плачут.  Мало того, что  учится кое-как, он еще и по поведению двойку получил. А все тройки ему натянули благодаря тому же Ибрагиму. Этот паразит, оказывается, за него на экзамены ходил в его школу,  получал пятерки, чтобы младшему братишке в четверти положительную оценку вывели. Тоже хорош, нет, чтобы заставить  оболтуса заниматься, вон что удумал. Они ведь и так  похожи, а он, то повяжет щеку, будто бы зуб болит, то лицо чем-нибудь измажет. Последний  раз, правда, переборщил, измазал лицо зеленкой и сказал, что у него корь. Так школу на месяц на карантин закрыли. Вы-то хоть знаете что-нибудь об этом? Вижу, что нет.  Эти паразиты научились обманывать так, что эти учителя - дураки даже не догадывались. Они, видите ли,  думали, что ваш Амир – гений, «весь год дурака валяет, а в конце четверти подтягивается, блестяще отвечает на вопросы, начинает писать грамотно, правильно решать задачи».  Хорошо, они – идиоты, а вы? Вы же видели, должны были видеть, что такое повторяется из года в год. Амир ведь уже в шестом классе, значит, они шесть лет водили всех за нос. Ты же, Зейнаб, регулярно ходила на собрания. Где же были твои глаза, уши, чутье матери, наконец? Я об этом узнала только сейчас и чуть в обморок не упала. Конечно, и я виновата тоже. Надо бы было поинтересоваться этим раньше. Может быть, такого кошмара бы  не было. Все жалела тебя, думала, одного сына оторвала, второго уж так и быть, оставлю в покое. И что вышло? Я ведь все это узнала благодаря тому, что как-то нужно было уладить отношения с невестой Ибрагима и ее семьей. Я ведь как думала?  Вместо него предложить им Амира. Как-никак, родные братья, одной крови, может все бы и уладилось. А теперь вижу, что они не очень-то этому обрадуются.  Обмен-то неравноценным получается.  Они встанут на дыбы и будут правы. Лично я  посчитала бы это оскорблением.  Теперь я всю голову сломала, что теперь делать, чтобы не поругаться с их влиятельным, богатым родом? А вы, мои дорогие, пожалуйста, срочно займитесь сыном! Что хотите, делайте, но исправляйте все свои ошибки! Это еще не поздно, да и вам помогу. Конечно, что-то упущено, и ему никогда не догнать Ибрагима, но сделать из него приличного человека еще можно. Тем более  Амир сам тянется за Ибрагимом, они очень дружат. Вы же видите, как Ибрагим его опекает, балует, все время деньги дает. Лучше, чтобы он этого не делал, паразит. Безусловно,  он это делает и делал от любви к брату, но получается, что его портит, так, же как и вы. Амир, конечно же, его тоже любит, но уже начинает казаться, что эта любовь чисто потребительская, да еще с чувством зависти. Не дай Аллах этому развиться! Он может превратиться в злобного неудачника.  Любить нужно уметь, учиться этому. Вот, ты Зейнаб, все обижаешься на меня, что я тебя не люблю. Не скрою, я тебя недолюбливаю потому, что ты не делаешь ничего, чтобы я изменила свое мнение. Понимаю, что слышать такие слова горько и обидно. А ты попробуй сделать что-нибудь, чтобы все изменилось! Ведь я вначале  любила тебя, как родную дочь, ты же помнишь это. И не я первая, поверь мне, начала портить наши отношения. Аллах свидетель, что я тебе желала только добра. Ты жена моего родного брата, мать моего любимого племянника, воспитанника. Какая выгода мне от того, что я испорчу наши отношения? Наоборот, мне нужна помощница, единомышленница, друг, а не простой исполнитель моих желаний. Этих, задолизов, как ты знаешь, у меня хватает. Мне всегда казалось, да и верится до сих пор, что именно с тобой у нас бы получилась  и дружба, и взаимопонимание. Ты ведь чувствуешь и думаешь, как и я, у нас с тобой одни устремления, в конце концом, мы же обе одни из самых умных мусульманок. У тебя много увлечений, ты музыку любишь, театр, книги, на танцы с сыном ходишь.  Иную за калитку не выгонишь, а ты загулялась так, что сына упустила. Правду сказать, иные мусульманки дома, как на цепи сидят, а дети – просто оторвы.  С приближением старости все больше начинаешь понимать, что одиночество не лучший спутник, сопровождающий тебя к смертному одру. Всю жизнь я старалась найти иного спутника, понимающего, думающего, как и я, мечтающего о том же, о чем мечтаю я. Судьба не подарила мне детей, отняла любимого человека, ожесточила. Сейчас я все чаще начинаю  жалеть о том, что в свое время многого не понимала, благодаря своей неудержимости, ненависти и глупости наделала множество непоправимых ошибок и главными считаю обиды, которые я  нанесла  своему второму мужу, Ильхомджану, своему отцу и твоему тоже. Жизнь и Аллах были благосклонны ко мне, даря этих людей, но я их понимала, отвергала их самих и их дружбу. Мать твою я когда-то тоже невзлюбила за то, что она была против вашей свадьбы с Рахимджаном. Слава Аллаху, у меня еще есть время и  возможность, исправить это, и в который раз попросить у нее  прощение, хотя у меня к ней много претензий. Взять хотя бы то, что она тоже очень виновата в том, что настраивает тебя против меня, нашего рода, немало ее вины и в воспитании Амира. Опять же от чрезмерной доброты и любви. Она же мудрая женщина, а  способствовала и его растлению, и своего собственного сына.  Да, именно растлению.  Амира же теперь собирать, ой, как трудно будет. Тебя, Рахимджан, это тоже касается. Бери свою жену в оборот, ее мать, еще, кого хочешь, и все миром вперед! Слава Всесильному и Всемогущему, за Ибрагима волноваться не нужно! Этот все сделает сам, никого не послушает. Вот только помочь ему чуть-чуть надо, чтобы сейчас не оступился, а дальше он пойдет танком. Мы еще гордиться будем. Ведь я его даже к вам отпустила, не боялась, хотя вы вон как детей портите.  Я это всегда чувствовала. А ведь чуть с ума не сошла, когда мы с ним начали ругаться, сердце кровью залилось, всю душу в него вложила, а он за своих друзей - евреев грудью встал,  меня  им предпочел. Я знаю, что правда на его стороне, но вы же понимаете, что сделать ничего не могу. Вы же первые от меня отвернетесь, если я дам слабину и начну целоваться с этим проклятым народишком. А остальные вообще в грязь затопчут. Не поймут, как когда-то я не понимала отца, Саидджана-ака. Думаете, мне обидно все это,  у меня сердце, что ли каменное? Так что, дорогие мои, на меня не обижаться надо, а благодарить за то, что я вам такого сына вырастила. Вот вы все считаетесь со мной, кого он больше любит?  А знаете, кого он на самом деле любит больше других? Так вот успокойтесь, ни меня, ни вас.  Дедов своих великих, потом бабу Иру, а уж мы все только после них. Может и меня он любил бы так же, да не случилось. Виновата я перед ним, ой как виновата. Я ревновала его к его к вам, к бабе Ире, к отцу, твоему отцу и матери, Зейнаб, старалась оградить от них, вот эта обида теперь и встала между нами. Ладно, чего уж там! Любви ведь не прикажешь, ее заслужить надо. Он умный парень и когда-нибудь да простит. Главное теперь для меня, что я его люблю и желаю ему счастья.  А раз мы все его любим,  давайте постараемся,
сделать его  счастливым! Храни его, Аллах!   

Ничего не подозревающего Ибрагима  просьба отца несколько удивила, а  потом  обрадовала. Наконец-то, родные начинают обращать серьезное внимание на его друзей, у них даже появилось желание  познакомиться  поближе,  а это говорило о том, что  он все-таки добился того, что начинают считаться и с его интересами.  В конечном счете,  это могло послужить тому, что от него, в конце концов, отстали с разговорами о свадьбе и нареченной невесте, которыми  последнее время его просто достали.
Только много позже, уже в Москве он понял, какую роковую ошибку чуть не совершил. Пригласить в дом девушку-мусульманку,   все равно, что ее посватать.
Тогда же все шло своим чередом. Вначале Фарида вежливо отказалась от приглашения, но  он ее убедил. Чего такого особенного в том, если в гости в его дом придет девушка, познакомиться с родителями, по-семейному посидеть за ужином?  Во многих русских и прогрессивных, современных национальных семьях таким событиям вообще не придают никакого значения. Приходят и ладно, пусть молодежь себе общается, а родители смотрят, с кем  их дети  проводят время?
В назначенное время Ибрагим ввел немного смущенную подружку в калитку своего двора и  смутился сам.   В беседке за празднично накрытым достарханом сидела куча народа. Среди родственников и соседей он неожиданно увидел тетушку и бабушку Нурию, которая неожиданно прилетела из Ташкента.
Все это действительно было неожиданно, насторожило его, но он подумал, что это все могло быть простым совпадением. День был выходным. Родственников и соседей никто не приглашает, они заходят просто так на огонек.  Отец мог и не знать, что, как обычно, зайдут гости, та же тетушка, главное, прилетит бабушка. А потом, Ибрагим же сам выбирал этот час и день. Фарида в другие дни была занята. Кроме учебы в школе, она готовилась поступить в институт.  Конечно, уж больно много было совпадений, но окончательно сомнения развеяло именно появление бабушки. Уж это точно было случайностью. Бабушка Нурия обычно всегда появлялась без предупреждения, чтобы никого не обременять встречами и проводами. Она могла так же внезапно исчезнуть, только почувствовав, что кого-нибудь обременяет.
Ситуация, конечно же, получилась не совсем желаемой, но делать было нечего. Не разворачиваться же обратно. Поэтому пришлось подводить Фариду к гостям и знакомить. 
 Выбежавшая из кухни мама подошла к  молодой паре, ласково улыбнулась заалевшей и еще больше смутившейся гостье,  обняла и поцеловала в лоб, затем взяла за руку и проводила на самое почетное место между бабушкой Нурией и тетушкой. Обе уважаемые, старшие за достарханом женщины, дружелюбно улыбаясь, взяли ее за руки, усадили между собой, так же, как и хозяйка дома, по очереди обняли и поцеловали в лоб.  Бабушка, как самая старшая, вознесла руки вверх, по мусульманскому обычаю произнесла благодарственную молитву Великому и Всесильному Аллаху, и началось обычное азиатское застолье.
Бабушка с тетушкой по очереди стали оказывать гостье знаки внимания, поднося ей изысканные угощения, и о чем-то тихо расспрашивали. Уже совершенно пунцовая, с опущенным в пол взглядом и почти неживая от смущения Фарида им что-то тихо отвечала.  Отец и остальные участники застолья тоже пытались выразить ей знаки внимания и признательности, но она уже ничего не замечала. Ее смущение было настолько сильным, что бедная  была готова упасть в обморок.
К  счастью, бабушка с тетушкой поняли, что несколько переборщили, отстали от гостьи сами и сделали знаки остальным.  Наконец-то, обратили внимание и на Ибрагима, который, переживая за свою спутницу, так и не присел, и  уже был готов  решительно вмешаться.
- Вы только посмотрите на нашего Ибрагима! – шутливо улыбнулась тетушка, показывая рукой на племянника. Затем повернулась к гостье и, осветив лицо доброй улыбкой, продолжила.  – Сейчас он нас всех поколотит за свою очаровательную спутницу и будет прав. Мы же ее бедную так смутили, что она уже, как неживая. Извини нас, дочка! Мы же не со зла. Наоборот, нам же всем интересно, с кем дружит наш Ибрагим? И ты, сынок, присаживайся! Что ты там стоишь в дверях, как не родной? Не бойся, не обидим мы твою красавицу! Ну-ка, мужчины, прекратите пожирать глазами нашу милую гостью и займитесь делом, ужин стынет!
Ее теплые, добрые и шутливые слова вызвали оживление и смех, что сразу же разрядило остатки торжественной  обстановки. Успокоенный и улыбающийся Ибрагим присел к достархану, вливаясь в общее веселье и светские разговоры.
Гостья тоже понемногу пришла в себя. Спала пунцовость с лица, оставив розоватыми ее нежные щечки,  стала появляться улыбка. Через некоторое время она уже совершенно успокоенная улыбалась участникам застолья, мирно беседовала с бабушкой, тетушкой, соседками,  даже смеялась о чем-то с отцом и братьями Ибрагима. Казалось бы, все проходило, как надо, мирно, спокойно, однако Ибрагим несколько раз ловил на себе  ее пристальный, недобрый взгляд, что его тревожило и удивляло.
Вечер подошел к концу и все высыпали  провожать гостью за калитку. Когда  закончилось обычное затянутое теплое прощание с родней и соседями, Ибрагим, наконец, взял свою спутницу под руку и повел провожать до дома. Когда они  в абсолютном молчании  отошли на довольно приличное расстояние от провожающей толпы, которая исчезла за поворотом, Фарида подняла на него наполненные ненавистью и слезами глаза, и сквозь зубы процедила:
- Не смей больше никогда, слышишь, никогда мне звонить и встречать!
Она с силой вырвала руку, оттолкнула его, перепрыгнула через арык и побежала по самой  середине улицы  в направлении проспекта Ленина, не замечая проносившихся мимо нее машин.
Оторопевший Ибрагим посмотрел ей вслед и удивился, что же могло такого произойти?  Да, он  обманул, может даже оскорбил.  Обещал, что ничего особенного не произойдет, а в результате его родители во главе с тетушкой своими средневековыми традициями чуть не довели ее до обморока. Правда, они ведь тоже хотели, как лучше. Что на них за это обижаться?  А раз обиделась, значит, не так уж она умна и добра, как он думал.  Ну, тогда и черт с ней. Когда-нибудь, когда остынет, он попросит у нее прощенья, хотя еще неизвестно, кто у кого его должен просить?
Немного успокоенный этими рассуждениями, он немного погулял по вечернему Душанбе и вернулся домой. Правду о случившемся на улице родителям он говорить не стал, не хотел  обижать.  Они, особенно тетушка и мама изредка интересовались их отношениями с Фаридой, а он  их успокаивал, говорил, что у них и с ней  все  нормально, только она очень занята, готовится поступать в университет. Сам же он с ней так и не встретился, она этих встреч просто избегала.
Где-то перед самым его уходом в армию,  его родные узнали, что Фарида благополучно вышла замуж. Он погрустил, потом порадовался за нее, а домашние  были в шоке. Мама ревела белугой, отец, строго поглядывая на сына, пытался ее успокоить, а тетушка в ярости кричала:
- Не пущу! Трупом лягу, а не пущу! Мало того, что он всех душанбинских проституток ублажал, теперь он еще и там, в армии наш род позорить будет. Обманул нас всех, паразит,  говорил, что у него все в порядке с Фаридой. А она от него, оказывается, уже давно сбежала, потому что порядочная и целомудренная.  Я у ее родителей была. Они даже слышать о нем ничего не хотят. Пройдоха и гуляка, говорят, ваш Ибрагим…
Она еще долго кричала что-то подобное, но Ибрагим ее не слушал. В его в кармане лежала повестка, а сам он думал только о том, как бы поскорее уйти на призывной пункт?   

О том, что произошло на самом деле и как он, сам того не ведая, обидел Фариду, он узнал много лет спустя, в Москве, когда уже был женат и имел сына. Родители, брат Амир и бабушка Нурия к этому времени по его настоятельной просьбе и с его помощью  перебрались из Таджикистана  в Москву и проживали в отдельных квартирах, полученных тоже не без его помощи. Благо, у него была такая возможность, сделать так, чтобы на новом, незнакомом месте, да еще в преклонном возрасте у них не было каких-то серьезных проблем с жильем. Как любящий и заботливый сын, внук и старший брат, он старался, чтобы и остальных проблем у них было поменьше. В результате  ремонт, обстановка, одежда, продукты в первую очередь делались и поставлялись им. Его супруга часто подшучивала, что их семья, вероятно, была бы самой богатой семьей в Москве, если бы ее муж не содержал полностью еще несколько.
Между тем,  супруг, понимая, какую ответственность взял на себя, пригласив в Москву самых близких ему людей, оторвав их от их привычной, тихой, размеренной жизни, старался еще и наладить их микроклимат,  чтобы  они не так болезненно переживали этот отрыв, перемену и адаптацию в новых условиях.  Необходимо было подумать о том, чтобы у той же мамы образовался свой круг общения, приятели, приятельницы, друзья.  Слава Богу, у отца, бабушки и брата с этим проблем не было. Мама же, оторванная от привычной жизни, где под рукой всегда были: та же тетушка, соседки, куча родственников,  терялась на новом месте больше всех. Столица ее пугала своими масштабами, суматошностью, огромным количеством людей, транспорта, а метро просто наводило ужас.
Естественно, что он навещал  ее, но не так часто, как ей хотелось.
Приехав в очередной раз, он застал у нее бабушку и двух ее подруг-татарок, с одной из которых познакомил сам. Отца в доме не было. В самый разгар чаепития, мама стала жаловаться на свою не нелегкую жизнь в Москве.  Этот разговор, заведенный  сразу же после ее приезда, с постоянной периодичностью повторялся каждый раз, как испорченная пластинка. Она жаловалась на то, что ее привезли сюда и бросили, оставляют одну, все заняты своими делами, отец вечно где-то шатается, вероятно, нашел кого-то на старости лет, даже мать не допросишься лишний раз приехать и так далее. А далее шло перечисление множество других неприятностей, главная среди которых заключалась в том, что ее никто не уважает и не считается.
Остальные сидящие за столом пили чай и учтиво молчали. Надо же было человеку высказать все то, что у него наболело на душе. Изредка кто-то пытался ей возразить, что она не совсем права, что ее любят,  уважают и понимают ее чувства.
- Апа, - уговаривала ее Дания, сорокалетняя татарка, та, которую привел в этот дом Ибрагим. – Вы не совсем правы. Вы же не будете отрицать, что ваш сын вас любит и уважает. У него же о вас душа болит больше, чем о других. Поверьте, я давно его знаю! Когда вы еще жили у себя в Средней Азии, он много раз приходил к нам в магазин и просил подобрать для своей мамочки самое лучшее украшение. Теперь все наши девушки знают,  что ваши самые любимые камни рубины и аметисты. Они вам и в самом деле очень идут.
- Конечно, я согласна с вами, Дания, - соглашалась мать. – Ибрагим очень уважительный сын, внук, заботливый брат, но я ведь говорю не о нем. Вот жена его совершенно меня не уважает.
- Мама! – поперхнулся  Ибрагим. – Чем тебе Саша-то не угодила? Уж кто-кто, а она старается  всем тебя ублажить, понимая, как трудно тебе приходится в Москве, хотя за девять лет можно было хоть немного привыкнуть. Вон бабушка, привыкла сразу и не жалуется. Наоборот, ей здесь нравиться. Правда, бабуля?
- Правда, внучек! – улыбнулась бабушка. – Спасибо, что всех нас вытащил, иначе бы твоя тетка всех до сих пор поедом ела!  Вон твой отец, аж,  соколом летает. Я его таким счастливым только здесь и увидела, а  моя дочь все жалеет, что оковы потеряла. Ей, оказывается, нравится, когда ей помыкают да понукают.
- Что ты такое говоришь, мама? – возмутилась мама.   
       -  Правду, дочка, - отвечала ей бабушка. – Ибрагим прав, за десять лет можно было привыкнуть, вериги свои забыть и радоваться жизни.
        - Нурия-апа, - вмешалась в разговор другая подруга мамы Асия, ровесница бабушки. – Может, не надо так строго с дочерью. Ей ведь на самом деле здесь нелегко. Вы же видите, столько лет она тоскует по родине. А это тоже вызывает уважение. А потом, я тоже Москву не люблю, хотя и прожила здесь всю жизнь. Ничего хорошего не видела. Мой муж, хотя и мусульманин, а был алкоголиком, сыновья тоже в него пошли. Недавно старший приходил, пенсию отобрал. Вот у вас зять и внук - мусульмане настоящие, уважительные. Между прочим, ваша дочь их воспитала. Низкий поклон ей за это. Сколько ваш внук всяких сладостей в дом  принес? Это же просто кондитерский магазин. Мои-то мне даже конфетки не приносят. Вот оно – московское воспитание!
        - Вот видишь, мама, - улыбнулась мама бабушке, подбодренная высказываниями Асии. – Не все разделяют твое мнение о московской жизни. А Асии-апа верить можно, она всю жизнь здесь живет и знает, что говорит. Москвичи нас не уважают, потому что никого не уважают, в том числе и себя. И невестка моя меня не уважает, это я точно знаю.
        - Мама, -  улыбнувшись, спросил Ибрагим. – Объясни, пожалуйста, как это проявляется?  Приведи хотя бы один пример!
        - Хорошо, объясню, - серьезно согласилась она. – Недавно мы с бабушкой приезжали к вам, тебя тогда не было. Ну, немного опоздали. Так она мне целую лекцию прочитала о том, что опаздывать нехорошо.  Даже с внуком не дала пообщаться. Из комнаты его выставила, только минут пять и виделась. Скажешь, это уважение?
        - Мама, - развеселился Ибрагим. – Но вы же опоздали на три часа. В Москве больше пятнадцати минут не ждут, а вы вместо пяти приехали в девятом часу.  Твоему внуку уже  пора  ложиться спать, какое уж тут общение? Что, разве я не прав?
        - Но мы ведь не нарочно опоздали. У нас пироги подгорели, пришлось снова замешивать тесто.  Но разве твоей иудейке можно что-нибудь объяснить? Она ведь все равно нас не поймет, потому что не наша, - снова капризно возразила она.
        - Что-то мне верится, что у бабушки пироги подгорели? – посерьезнел сын. – Ладно, пусть будет так. Но и ты признайся, что Саша была права, защищая своего сына. Иначе я буду вынужден напомнить тебе о Амире. Та же тетушка всегда была недовольна, как ты его воспитываешь. А вот ту же Сашу считала хорошим воспитателем, строгой, но умной и справедливой.
       - Хорошо, хорошо, я согласна! – сдалась мама и неожиданно задумалась. – Слушай, а почему тебе так не нравятся наши женщины? Тебя  почему-то всегда тянуло к иноверкам. Мы все так жалели, что ты тогда прогнал Фариду. Такая красивая девушка была, уважительная, умница. Вот уж бы меня уважал, как положено. Мусульманка никогда бы себе не позволила так обращаться с матерью его мужа, и ждала бы столько, сколько нужно, а уж выговаривать свои глупые упреки и вовсе бы не посмела.  Я твоего отца всю жизнь жду, а уж, если кто из уважаемых гостей должен прийти, я и вовсе должна умереть, но дождаться и встретить, как положено. Мало ли какие у них дела? Это ее дело, а мое, невестки – ждать.  Правда, женщины! Вот видишь, они все единодушно согласны со мной, даже твоя любимая бабуля. Так все же, почему ты обидел Фариду?
         - Знаешь, мамочка, дело давнее, не хотелось говорить, но вижу, придется. Дело  в том, что обидели девушку,  как раз, именно вы, - с улыбкой ответил Ибрагим.
         - Что ты такое говоришь? Как это мы?  Надо же, такое придумать!?  Как тебе не стыдно такое говорить?  Не хотел на ней жениться, не любишь мусульманок, так честно и скажи, а то выкручиваешься, чтобы защитить свою гордячку!
         -  Раз так, хорошо, постараюсь объяснить,  - начал он объяснять, немного обидевшись, убрав улыбку с лица, стараясь при этом сохранить спокойный и уважительный тон.  -   Я вас тогда пожалел, а, выходит, зря. Ни одно доброе дело не остается безнаказанным – любите вы все повторять, вот я  опять и оказался виноватым. Причем здесь, мусульманка она или нет? Бедная девушка первый раз приходит в дом парня, который за ней ухаживает, а вы что устроили?  Я ведь ей обещал, а вы - мне, что все будет тихо, по-семейному, а  что сотворили?  Народу, как на свадьбе, все смотрят, оказывают знаки внимания. Ты бы такое выдержала? Думаю, нет. Вот и она чуть не умерла со стыда. Она же мне потом на улице чуть пощечину не влепила, сказала, чтобы  не смел  больше приближаться.  А потом бросилась бежать по мостовой, чуть под машину не попала. Я, конечно, хотел ее догнать, объясниться, но понял, что бесполезно. Думал, что потом как-нибудь попрошу прощенья, не получилось, а вам ничего не говорил потому, что не хотел обижать. Вы к ней со всей душой, а она оказалась такой неблагодарной. Честно говоря, я на нее тогда тоже немного  обиделся. Даже, если что-то было не так, она даже не сочла за труд  выслушать мои объяснения. Ну, я и решил: «баба с возу, кобыле легче», следующая девушка будет умнее, отзывчивее и почтительнее к вам. Увы, тоже не получилось. Ведь тогда Фарида мне больше других нравилась, да и сейчас бы еще нравилась, я  ее иногда вспоминаю. Правда, я это понял не сразу, потом, после того, как она убежала. Она-то  и тогда всех остальных девушек оттеснила, и потом долгое время тоже не давала подойти. Ни одна мусульманка после нее мне не нравилась. Они с ней ни в какое сравнение не шли. Она ведь на тебя, мама, чем-то похожа была, наверное, этим и приворожила мое сердце. Наверное, я бы ее всю жизнь любил? Слава Аллаху, что не допустил этого. Ведь оказалось, что  она меня не любила.  Ее чувства оказались обычным, девичьим увлечением. Я потом часто с ужасом себе представлял, что чуть не обманул девушку, которая, как оказалось, совсем ко мне чувств не питала. Я ее после того вечера не видел, но ребята мне рассказывали, что она нашла своего любимого человека и счастлива с ним. Они уже троих детишек нарожали. Хорош бы я был, если бы заставил ее всю жизнь  жить с нелюбимым человеком. А ты ведь знаешь, если бы я дал ей слово, взял ответственность за ее  жизнь, то так просто бы  не отпустил. А, если бы еще появились дети, то вообще бы убил, наверное, если бы  задумала  уйти. А ты меня упрекаешь, что я ее обидел? Стечение обстоятельств – вот что тогда развело, а мне и сейчас порой бывает жаль, хотя и очень счастлив с Сашей. Правду говорят, что первая любовь никогда не забывается.
            Он закончил говорить, задумчиво прикуривая сигарету, и вышел на лоджию, чтобы не травить дымом женщин. Подруги мамы, не мигая, затаив дыхание, проводили его грустными, сочувствующими взглядами и заплакали, присоединившись к бабушке, которая уже с середины его рассказа не могла сдерживать своего безутешного, тихого плача, вздрагивая от нахлынувшего волнами горя. Раскрасневшаяся мама, своими красивыми, покрасневшими от слез глазами с нежной жалостью смотрела на сына, приоткрыв рот и прикрыв его рукой.  Все молчали.
            Закончив курить, Ибрагим снова вошел в комнату, присел за стол, весело посмотрел на женщин и пошутил:
            - Так, уважаемые женщины, траурная часть отменяется, продолжаем веселое чаепитие! Никто не умер, жизнь продолжается.
            - Да! - глубоко вздохнула бабушка, обращаясь к Ибрагиму. – Бедный ты мой! Ты, оказывается, столько выстрадал, а мы даже и не почувствовали. Все тетушка твоя.  «Он  бабник!  Всех помоичных шалав собрал!»  Мама твоя тоже хороша!  Ах, Наргиз-апа, помогите!  Да я не лучше…
             - Ладно, бабуля, проехали! Все же нормально. Я в порядке, вы – тоже, а «остальное все приложится», - снова пошутил он, вспомнив слова одной из песен своего любимого поэта Окуджавы. 
             -  И все-таки странно, что же могло такое произойти, почему  Фарида тогда так обиделась? – задумчиво, словно задавая вопрос себе и вытирая очередную слезинку, спросила она. – Я ведь с ней разговаривала, объясняла ей, что весь этот народ на вечере появился случайно, никто их не звал, она мне ответила, что все понимает и не обижается. Причем, хорошо ответила, умно, даже шутила по этому поводу, мол, на Востоке еще не то бывает.  А вот когда разговор касался тебя, она почему-то замолкала и  начинала дрожать, еле сдерживая  себя от слез. Я ведь у нее спрашивала, не обидел ли ты ее этим приглашением? Она понижала голос и твердо отвечала: «Нет!».  Я снова  попыталась выяснить, она молчала, как камень, значит, ты все-таки ее чем-то обидел.  Вспомни, внучок, может, случайно что-то сделал не так, сказал?
             - Я, обидел? – удивился он, озадаченно, задумавшись. – Сказал?.. Сделал?.. Да к ней в этот вечер вообще не приближался.  Ее же сразу посадили к вам с тетушкой. Что я ей мог сделать, тем более сказать. Вы же тогда в ее честь решили говорить по-татарски, а ты же знаешь, я по-узбекски плохо говорю. Конечно, с узбеками на базаре могу разговориться, чтобы меня поняли, а так, чтобы весь вечер болтать, извините, но я - пас.  Да и произнес-то я ей всего несколько фраз, пока мама ее за руку не взяла. Ну, «бока, утыр» и …
             - Как ты сказал? – воскликнули обе мамины  подружки  разом, аж, подскочив на стульях и оборвав его на полуслове.
             - Ты же ее оскорбил, - прокричала Асия.
             - Я бы за такое, не то, что пощечину, глаза бы выцарапала, - округлив глаза, как от ужаса, произнесла Дания.
             Ибрагим вместе с мамой и бабушкой посмотрели на них округлившимися от удивления глазами и застыли, как изваяния.
             - Господи! – пришел в себя первым Ибрагим. – Что же я такого сказал?
             - Милый, бедный, Ибрагим, - стала пояснять ему Дания. – Я понимаю, что ты этого совсем  не хотел, но получилось так, что ты обозвал ее гадиной, скользкой лягушкой. Она, правда, могла понять это еще, как мерзость. Это у нас, татар очень плохое, оскорбительное слово, можно сказать, ругательство.  Татары из разных областей понимают его по-разному, но все равно оно остается оскорблением. А если родители Фариды происходили из сибирских татар, то она вообще могла понять это, как, извини, кусок дерьма. Вышло так, что ты ее очень оскорбил и унизил.
             - О, Аллах, милостивый! – горько заплакала мама. – Он ничего такого не сказал. Я ведь тоже этого не знала.  «Бока» по-узбекски безобидное слово: «Проходи!».         
         Узбекский и татарский языки имеют одни корни, происхождение и очень похожи, но имеют различия.  В этом случае они оказались очень существенными, даже роковыми.

              Увидев заплаканную, забившуюся в истерике мать и убитую горем бабушку, он мгновенно понял все. Недаром тетушка предупреждала участников семейного заговора, не давать ему никакого, даже малейшего намека. Он уже давно подозревал, что в истории с Фаридой «не все так чисто». Почувствовал он это сразу, а вот подозрения по поводу вмешательства родных появились позже. И первой повод к их появлению дала сама тетушка, когда устроила скандал перед самым уходом в армию. Последующие скандалы только усиливали подозрения, но он отказывался верить в причастность к этому делу отца и бабушки, да и мамы тоже, хотя вера в нее была под большим сомнением. После его побега, эти подозрения снова всплывали, но последующие за побегом события их почти затмили. 
            Сейчас же все сложилось. Анекдотичная история, над которой можно было бы дружно посмеяться, все расставила по своим местам. Реакция мамы и бабушки окончательно убедили его в их причастности к тем, грустным событиям.
            Конечно, они страшно жалели, что не могли сдержать своих чувств. История была давней, уже давно забытой, но мама из-за своих обид и нежелания понимать, ни чувств сына, ни того, что во многом виновата сама, умудрилась разбередить старые раны и в который раз нанести ему глубокую, сердечную обиду. Отчасти понять ее было можно. Когда-то давно ее жестоко обидели, когда вмешались в ее личную жизнь, грубо растоптав ее чувства.  Она тогда обиделась на весь мир и, продолжая нести эту обиду в сердце, не заметила, а может и не хотела замечать, как наносила жестокие обиды своему сыну, который любил ее преданно, даже самозабвенно, прощая ей все.
             Только сейчас она поняла, что именно они все, и может быть, больше всех она, виноваты во всех несчастьях, которые валились на его и их головы тоже. Ведь, в конечном счете, только, благодаря их стараниям, он лишился возможности видеть родину, ее самой. Именно так. Не сам бежал от них, а они своим эгоистичным желанием, сделать его счастливым по своим  понятиям, грубо и жестоко топтали его достоинство, душу, чтобы так же безжалостно и подло выгнать из дома. К счастью, он оказался сильнее  и сумел противостоять, но она умудрилась не понять,  не увидеть даже этого. 
            Теперь ей по-настоящему стало страшно. У него теперь были все основания для того, чтобы встать, уйти и не возвращаться уже больше никогда. Теперь его уже ничто не сдерживало. Свой сыновний долг он выполнил до конца, даже с лихвой.  Из-за ее глупости, нежелания понять истинное положение дел и сдержать свои эмоции, открылось предательство тех людей, которым он еще верил. Теперь они все могут остаться  без его чрезмерно заботливой опеки. В результате от нее отвернется муж, который всегда сочувствовал сыну,  пытаясь защитить его от ее нападок, своей сестры и остальной родни. Следом за ним ее бросит Амир, который, как и предупреждала Наргиз-апа, превратился в настоящего паразита и удобно расположился, как  на шее старшего брата, так и их, с отцом и бабушкой. 
             Ибрагим уйдет и будет прав.  Единственная, кого он не оставит совсем, будет  только  его любимая бабушка, преданно любившая  и защищавшая его всегда. Недаром она часто повторяла, что «он - просто святой, другой бы на его месте давно бы всех нас не только бросил, но и вдогонку забросал камнями, чтобы даже думать не смели, приближаться к нему и его семье».
              Мать была права. Ибрагим думал о том же, немедленно встать, уйти и не возвращаться уже больше никогда. Недаром, тетушка любила повторять, что они все вложили в него свои души, и он теперь будет понимать их и чувствовать, как себя. Действительно, сколько можно все это терпеть? Опять, новое предательство, вернее, родные, близкие люди предавали его постоянно. К тому же еще и отец с бабушкой. Это уже переполнило чашу терпения. Они его предавали, и будут предавать и дальше. Правда, в отношении отца и бабушки еще стоит подумать, а вот в отношении мамы все ясно. В конце концов, не нравится, пусть катится к своей любимой тетушке, остальным только легче будет. Она ведь не только Сашу и его достала. Отец с бабушкой недовольны, да и Амир, в котором она души не чает, тоже обрадуется. Он первый от нее сбежал, когда она начала закатывать свои истерики. Теперь лишний раз и допросишься, чтобы навестил ее и отца.
            Как получил квартиру и женился, вообще перестал у них появляться, а до того Сашу и его друзей измучил присутствием. Правда, здесь скорее другие причины, и в них есть отчасти доля и его  вины. Посадил этого оболтуса себе на шею, оберегает, даже спасает от жутких передряг, в которые тот попадает постоянно из-за желания жить не по средствам. Ничего паразита не учит. Еще в начале его жуткой карьеры пришлось падать на колени Грущину, чтобы прекратили дело, которое могло окончиться так плачевно, что и подумать страшно. Устроил этого паршивца к себе на завод, в отдел капитального строительства, должность приличную выпросил, а он, мерзавец с напарником машину, даже фуру «галицинского», элитного кирпича на сторону продал.  За воровство в сговоре, да еще «в особо крупных размерах» «вышка» грозила. Ну, как о таком скажешь родителям? Да они же с ума сойдут. Пришлось молчать, жалея их, а они? И дальше все его фортели пришлось покрывать. Опять же, жалея, правда и самому не хотелось выглядеть человеком, взявшим под свою опеку брата, с которым совладать не удалось. Но их вины все равно больше, отец его презирает, отстраняется,  мама все только плачет, какой он несчастный.
           «Практически все на меня бросили, предали, - буквально кипели в нем мысли.  – И  в благодарность за то, что приходится не только бережно нести их всех на спине, но и решать все их проблемы, они снова топчут мою душу, оскорбляют Сашу. Так, хватит! Нужно решительно встать и покончить с этим раз и навсегда!»
            Одним усилием воли, как это  делал уже не раз, он подавил в себе это желание, взял себя в руки, немного успокоился и начал напряженно думать. Нельзя подчинять себя одним только эмоциям, такие серьезные решения требуют твердой уверенности, что поступаешь правильно. Он же не может себе позволить, распуститься так, как сейчас та же  мама, бабушка. Они слабые женщины, что с ними считаться, кто кого обидел больше? Он же мужик, причем, не слабый. Добился многого, теперь он лишь одним своим желанием может их растоптать, даже убить. Они от него зависят, а раз приручил, значит, в ответе за все, что с ними может произойти. «Сильный человек должен уметь прощать», – вспомнил он фразу, которую когда-то услышал от деда Ниязи.
          - Знаешь, сынок, - говорил ему дед во время последней встречи. – Я должен тебе кое в чем признаться. Боюсь, что потом не успею, а это очень важно. Я всегда учил тебя быть сильным, а сам таковым не был. Есть на мне грех, который не позволяет мне быть таким, каким я хотел бы видеть тебя. Скоро я предстану перед Аллахом, и буду держать ответ перед ним. Он, конечно же, этого греха не простит, но может быть, ты когда-нибудь упросишь Его, чтобы успокоить мою душу.  Этот грех люди называют по-разному, у нас и России его  называют:  грех гордыни, совершенный мною тогда, когда я поругался со своими родными детьми и уехал сюда. Вместо того чтобы бороться за их души, я бросил их там, в долине, где эта проклятая Аллахом власть вместе с сатаной довершили их падение. Конечно же, легче всего этого ни видеть, ни знать, жить здесь в ладу со своей совестью, чем там постоянно доказывать, что они не правы, исправлять их ошибки, показывать им правильный путь. Обиды во мне тогда вскипели так, что я плюнул на них, сказал, живите, как хотите, и сильно хлопнул дверью. Потом, уже здесь, остыв от эмоций, я понял, что сделал, но и тогда не смирил свою гордость, не погасил в себе  обиды. Тогда мне казалось, что я сильный человек, коль один могу противостоять всем. Увы, все оказалось иначе. Говорят же, что победа над самим собой – есть самая великая победа над злом, вот и оказалось, что я всего лишь тешил свое самолюбие и гордость. Мой друг и твой дедушка Саид предупреждал меня об этом, просил подумать, но я не послушал даже его, считая его предателем за то, что стал служить этой власти. В результате, даже самая любимая моя дочка Наргиз превратилась в исчадие ада. Ведь я вложил в нее больше других и души, и знаний, и опыта, а когда увидел, что она стала использовать все это в других, неблаговидных целях, плюнул на нее, сбежал, как трус, не помог  преодолеть свои пороки.  Я ее осудил, хотя еще мог побороться за ее душу. Я сделал то, на что имеет право один Аллах.  Лишь Он один, Всевеликий и Всесильный  имеет право, вершить над нами свой суд, но даже Он дает возможность, покаяться и исправить свои ошибки  самому страшному грешнику, а я такой возможности не дал даже своим детям. Я просто ничего не хотел видеть, так спокойнее. Как же я после этого могу считаться сильным человеком? Сильный человек должен уметь прощать, а я оказался слабым. Я ведь не помог слабому духом человеку обрести силу, хотя такой возможностью обладал. Теперь  заклинаю тебя, запомни мои слова, чтобы  не совершать ошибки, какую совершил я.  Если в твой жизни когда-нибудь произойдет подобное тому, что произошло со мной, и ты станешь перед выбором, прощать или не прощать, тысячу раз взвесь, что важнее: твои личные чувства или последствия. Решение этого вопроса тоже нельзя затягивать надолго. Последствия начинают действовать сразу же после того, как он встал. Вот я его затянул так, что стало уже поздно. Уже через короткое время стало ясно, что я свой шанс упустил, Наргиз бы мне уже не поверила. Если человека ведут на казнь, он, ведь, может умереть и до нее, от одной только мысли, что его обезглавят, поэтому решай быстрее:  «Казнить, так казнить, миловать, так миловать!». Если тебе удастся решить все быстро и правильно, ты  и себе поможешь, и твоим прощенным, а мне Аллах, может быть, отпустит и мой  грех.   
           Снова взглянув на убитых горем маму и бабушку, Ибрагим понял, что никогда не сможет отсюда уйти.  Они хотели ему добра, хотели получить в невестки мусульманку, но сами же  себя и наказали, особенно мама и та, же тетушка. Да и он не остался  в обиде, Бог послал ему женщину, которую он любит по-настоящему, а она отвечает ему тем же. Так зачем же тогда ворошить прошлое и вспоминать старые, поросшие мхом обиды? Сильный человек должен уметь прощать! Правда, если в умыслах тех, кого прощаешь, не было злобы и явной, преднамеренной подлости.  Раз он простил один раз, то далее следует поступать так же, недаром людская молва гласит: «кто прошлое помянет, тому глаз вон».  Конечно же, у этой поговорки есть продолжение, но оно не для данного случая. Ободренный этими мыслями, он улыбнулся и произнес:
           - Это же надо! Ну, просто анекдот! Мама, бабушка, успокойтесь! Оказывается, это я, самоуверенный балван, обидел девушку. Вот, что значит, не слушаться старших. Вы же мне все хором твердили:  «Учи родные языки, пригодится!». А я ни татарского, ни узбекского толком не знаю, да еще таджикский стал забывать. Нужно, почаще, бывать у вас и вспоминать. И не дай, Аллах, разговаривать на них со своими, пока все ни выучу и ни вспомню.  Да и еще надо бы, как-то прощения попросить у Фариды, представляю, как  будет смеяться она и ее родители?  Хотел пригласить присесть, а обозвал мерзавкой, это же на самом деле ужасно. Согласен,  пощечину заслужил, это уж точно. Даже, если она мне ее отвесит сейчас, я даже обижаться не буду. Просить, умолять на коленях буду, иначе, как с таким грехом жить-то дальше. Ну, конечно же, и тетушке надо было бы все это рассказать. Вот уж кто по-настоящему оценил бы этот юмор. Правда, родные?
           По мере того, как он говорил, мама и бабушка приходили в себя и начинали похихикивать. Сначала это был какой-то нервный смех, потом он стал превращаться в веселый и  жизнерадостный. Подруги матери, поглядывая на них, тоже им заражались. Скоро все уже дружно хохотали, как от щекотки, толкая, шлепая друг друга  по плечам, и показывая друг на друга рукой.
            Все это будет происходить много позже, а сейчас Ибрагиму было немного грустно. Жизнь, вроде бы, налаживалась, время, как хороший лекарь, делало свое дело, но все равно чего-то не хватало. В молодости всегда чего-то не хватает и  зрелости, и опыта, и успокоение души, и еще много, чего другого.  Впрочем, и в другие отрезки жизни этого не хватает тоже. Жизнь на то жизнь, чтобы вечно к чему-то стремиться, что-то делать, искать, главное, как утверждают величайшие мыслители, двигаться вперед.  Ведь, если всего этого не делать, наступает конец. И не стоит спешить подводить окончательные итоги даже в самой глубокой старости, а вот волноваться по поводу того, какими они будут, необходимо и бесспорно.  Не зря Бог не спешит вершить свой Грозный Суд, давая возможность, покаяться даже самому страшному грешнику. Поэтому нужно просто жить и радоваться каждому дню, каждому мигу, не забывая о том, почему именно тебе подарена эта жизнь, прекрасная, полная удивительных чудес, приключений, неисчислимого многообразия, включающего в себя даже самые неприятные, губительные и жестокие для человека моменты.  Даже зло стоило бы воспринимать, как ценный дар, иначе  человек никогда бы не познал, что же является добром. Эти два понятия всегда находятся в неразрывной связке, постоянно перетягивая грань между собой каждое на себя. Несомненно, что сказать про человека, совершившего зло, что он творит благо – абсурд, однако стоило бы задуматься о том, почему бы это не приводить в качестве примера, как поступать не следует. Ведь получается, что с этой точки зрения он и в самом деле творит благое дело.
               
-4-
От воспоминаний о родине у Ибрагима снова защемило сердце,  наполнив  его гордостью за свой народ, за своих женщин.  Да, он изгой, но это совершенно не означало, что он перестал быть сыном своего народа, своего отца и внуком своих великих дедов, прививших ему уважение ко всему сущему на земле и, конечно же, к женщине.
И тут его словно озарило. Все его сложности в отношениях с женщинами возникали, и будут возникать потому, что он их уважал. Причем, уважал даже тех, кто этого по всем принятым нормам не заслуживал. И уважал потому, что не мог поступить иначе. Женщина слаба, и этим объяснялось то, что ей, как несмышленому ребенку, прощалось  все, глупость, трусость, иные человеческие пороки, даже предательство. Недаром деды и отец все время повторяли: «если женщина не права, попроси у нее прощения». И прощалось ей все это только за то, что она могла дать жизнь, в отличие от мужчины, который ее мог только отнять. Потому-то у него, на родине женщине отводилась своя роль, и все ее дела называли женскими. А вот в России, особенно в городах все действительно перевернули с ног на голову. Потому-то и женщины казались ему странными. Ведь им приходилось  взваливать на себя непосильную мужскую ношу. Вот уж кого действительно стоило пожалеть, хотя они сами добивались равноправия и выращивали из мальчиков настоящих уродов, неспособных  взять на себя хоть какую-то долю ответственности.  И это было самой страшной бедой человечества, за которую Бог всех их и наказывал, которая, конечно же, и порождала все остальные беды и недуги общества.         

 Окончательно решив, что легкость и непринужденность в отношениях не для него, он вдруг задумался о том, как бы поступали на его месте мудрые воспитатели: деды, отец?  И вспомнил, как тетушка с отцом учили его искусству общения.
        - Начиная любые отношения с другим человеком, - говорила тетушка,  - постарайся выяснить, что ему нужно от тебя? Если вы решили вступить в деловые, партнерские отношения,  старайся оговорить с ним все:  как вы будете действовать, что должен делать каждый?  А самое главное, оговорите, что будет потом, после того, когда вы завершите задуманное либо его часть.  Желательно, даже нужно  оговорить каждую мелочь, каждый нюанс, чтобы потом не выяснять, кто прав, кто сделал больше или меньше, кто ошибся, почему  ничего не получилось? Не бойся выяснять даже то, что тебе совсем  неприятно. Например, то, что произойдет, если кто-то из вас предстанет перед Всевышним?  И только  тогда у тебя появится шанс, что вы, может быть, даже сохраните дружбу, не говоря уже о том, что твоя совесть будет чиста.
        - И вот еще что, сынок! - добавлял отец. – К тому, что сказала тетя, я хотел бы добавить существенное замечание. Как ты  понимаешь, человеческая память коротка. Поэтому сделай так, чтобы твоему партнеру потом было трудно отказаться от своих слов. Пусть он поклянется Богом, партбилетом, детьми, матерью, одним словом тем, во что верит и чем дорожит. Хорошо, если вы оставите свою договоренность на бумаге и распишитесь, как это делают на настоящих государственных договорах, но еще лучше, если вы будете договариваться, как враги, отбросив все личные чувства и амбиции.
         Слушая их тогда, Ибрагим вспоминал слова деда Ниязи, учившему его тому же.  Дед требовал от него еще и собственной ответственности перед делом, партнером и Аллахом.
         Он неплохо усвоил эту науку, преподнесенную ему самыми близкими и любимыми людьми.  Начиная какое-нибудь дело, вступая в дружеские отношения, он часто вспоминал их наставление, использовал их и даже совершенствовал. Многие над ним посмеивались, глядя, как он  аккуратно подшивает в свою папку  расписки, листочки с договорными обязательствами, подписанные двумя или несколькими партнерами, даже письма, в которых был хоть какой-то намек на обязательства или договоренность. Он бережно хранил все это, как и все счета, документы, чеки, гарантийные талоны, одним словом то, что в случае чего, можно было  предъявить, чтобы  доказать свою правоту. И это его не раз выручало, да и многие дела его были успешными  только благодаря этому.  А главное, даже когда что-то не получалось или не складывались партнерские отношения, дружеские или приятельские  все равно сохранялись.
          Действительно,  почему бы и с женщинами не поступать так же? Раз уж так получается, что приходится вступать с ними в партнерские, да именно в партнерские отношения, необходимо оговаривать  все до последних мелочей.  Конечно, что будет  нелегко, даже неприятно, но тогда избавишься хотя бы от части основных претензий, а самое существенное, перестанешь чувствовать себя негодяем после каждой неудачной встречи. Да и партнерше  будет легче. Она не будет тешить себя иллюзиями и начнет четко осознавать, на что идет. Конечно, кто-то отсеется сразу, но тем и лучше. Недаром говорят, «лучше с умным потерять, чем с дураком - найти».
        Успокоенный таким решением, Ибрагим был доволен. Кажется, наконец-то, найдена та  «золотая  середина» в отношениях с этой слабой, но такой притягательной и обворожительной половиной человечества.
       
        -5-
Риту он увидел на институтском вечере, устроенном  по поводу окончания зимней сессии, приуроченном ко «Дню студентов».
Это была на редкость красивая и эффектная брюнетка. Природа не поскупилась, щедро наградив ее стройной, изящной фигурой, роскошными, длинными, волнистыми волосами и миловидным, выразительным  лицом с  огромными, зеленоватыми глазищами, которые обрамляли неимоверно длинные, мохнатые ресницы. Курносый, чуть вздернутый носик делал ее похожей на белочку, что совершенно не портило общего впечатления. Наоборот, в этом была своя пикантность, которую  дополняли: скромно наложенный на лицо грим и такое же скромное, но с большим вкусом подобранное платье.
Держалась она просто, свободно и с достоинством. В ее поведении не было ни капельки жеманства или кокетства. Она не хихикала над шутками ухажеров, как многие девушки, а, если и смеялась, то от души, заразительно и весело. Все это  резко выделяло ее из довольно приличной девичьей толпы, приглашенной скрасить  одиночество молодым, скучающим по женскому обществу физикам.
Естественно, что она сразу же  привлекла их внимание. Мгновенно образовалась кучка из двенадцати бойких кавалеров, которые, расталкивая друг друга, стали добиваться ее расположения, приглашая на танец. Через два-три тура выяснилось, что все их попытки, покорить ее сердце в танце, оканчиваются полным конфузом. Танцевала она так же прекрасно, как и выглядела, а они своими неуклюжими, скованными движениями вызывали только дружный хохот зала,  нередко и негодование других танцующих.  Когда до них стало доходить, что только деликатность не позволяет ей посмеяться от души, желание танцевать пропало окончательно.
Предпринятые ими попытки увести ее из зала, успеха не имели.  Уходить она упорно не желала, а студенческий оркестр, как назло, исполнял вальсы, мазурки, чарльстоны и другие танцы, о которых они даже понятия не имели.  Организаторы вечера на их беду задумали устроить бал с танцевальными ритмами прошлых лет.
Скоро они стали замечать, что несколько танцев она не отрывает взгляда от одного симпатичного, стройного, смугловатого кавалера, который менял уже третью партнершу. Явно, все они  не дотягивали до его уровня,  постоянно сбиваясь с ритма и испытывая скованность в движениях.
Недовольно поглядывая на соперника, Ритины кавалеры загрустили, понимая,  что скоро и неизбежно будут отвергнутыми. Невольно, они и сами любовались этим вездесущим второкурсником, который, оказывается, еще и умел грациозно выписывать такие  разнообразные, танцевальные узоры, какие им даже не снились. Оставалось дождаться, пока он заметит и пригласит предмет их обожания, который, кажется,  уже и сам сгорал от нетерпения. Многие решили сдаться без боя, толпа вокруг Риты значительно поредела, оставив только троих, самых стойких кавалеров.   
Когда оркестр заиграл рок-н-ролл, все  трое застыли в нерешительности.  Танец был им знаком, но выходить и топтаться на месте уже не хотелось,  было понятно, что за этим последует. На их беду к Рите, наконец,  подошел этот искусный танцор, как оказалось, давно заметивший ее страстный, призывный взгляд.  Через несколько минут стало ясно,  что им, как говориться, здесь уже «ловить  нечего».  Они постояли еще недолго повздыхали, наблюдая, как их несостоявшаяся любовь, довольная и счастливая, буквально летает по залу, и дружно отправились в буфет, исцелять свои разбитые сердца коньяком в армейской фляжке, которой второкурсник компенсировал их утрату.      
Ибрагим был счастлив, наконец-то, нашлась прекрасная партнерша, с которой можно  вспомнить все то, чему его учили в школе бальных танцев, куда он, будучи учеником  девятого класса,  почти год ходил с мамой. И хотя многое было основательно забыто, весь оставшийся вечер он танцевал только с Ритой.  Понятно, что и домой провожал ее он.
По дороге выяснилось, что она  приехала в Москву из далекого Красноярска,  поступила в Педагогический институт имени Ленина на музыкально - педагогический факультет, училась, как и он, на втором курсе и жила в общежитие, иногда навещая родную тетю в подмосковном городе Чехове.   Сейчас  ей повезло. Ее пригласила пожить однокурсница, родители которой надолго уехали за границу. Как раз сегодня подруги договорились ночевать вместе.  Так Ибрагим оказался в гостях у Ритиной подруги Виктории или Вики, как называли ее друзья и родители.
Вика оказалась доброй, приветливой хозяйкой, но совершенной противоположностью подруги. Начать с того, что  она была стриженной, полноватой блондинкой, неисправимой болтуньей, хохотушкой и кокеткой. В отличие от Риты, она слишком перебарщивала с косметикой и парфюмерией, поэтому ароматы духов, пудры и одеколонов насквозь пропитали всю ее роскошную, просторную, хорошо обставленную квартиру, где спокойно, особо не стесняя друг друга, могла бы разместиться вся  студенческая группа из двадцати четырех ребят. Причем, Ибрагима устроил бы огромный кожаный диван в двадцатиметровой кухне, в крайнем случае, небольшой, но очень удобный топчан в такой же просторной прихожей.
Вика не смогла попасть на вечер, хотя и очень хотела, пришлось ожидать телефонного звонка от родителей.  Теперь ее интересовало все, что там происходило, и она буквально изводила гостей вопросами.  Беседа с чаепитием на кухне затянулись до полночи, и она предложила Ибрагиму остаться.
Рита строго посмотрела на подругу, но возражать не стала, а могла, да еще как.  Позже  выяснилось, она оказывала на нее огромное влияние, а та со своим слабым и непостоянным  характером подчинялась. Собственно, это и явилось той главной причиной, почему родители Виктории не возражали,  чтобы девочки жили вместе. Наоборот, они были даже рады, что оставляют дочь под присмотром серьезной и благотворно влияющей на нее подруги.
Рита не только не возражала, ей даже хотелось, чтобы Ибрагим остался.  И смущало ее  только то, что он мог подумать о ней, как о легкодоступной, взбалмошной девице. А  ей бы этого не хотелось. Этот симпатичный, умный парень, кажется, серьезно в нее влюбился, не допускал никакого легкомыслия и мог составить неплохую партию. Во всяком случае, он не был похож на обычных, столичных ухажеров, о чем говорили уверенность в себе,  простота в обращении, граничащая с какой-то удивительной непосредственностью и еще более удивляющей скромностью.  Даже в самой интеллигентной, студенческой среде это было редкостью, поэтому ее несколько удивило, что он неожиданно принял приглашение Вики?
 
Ибрагим и сам был удивлен своему решению, но не мог и не хотел двинуться с места, отлично понимая, что в первый раз остаться у девушки просто неприлично. Чувствуя неловкость и боясь испортить и так хрупкие, еще не сложившиеся отношения, он внимательно вглядывался в глаза Риты, пытаясь прочесть в них ответ на вопрос: уйти или остаться?  Он действительно  в нее влюбился и, кажется,  «по уши».
« Боже! – лихорадочно думал он, пожирая ее глазами. – До чего же она хороша!  Я, кажется, схожу с ума, и безумно ее хочу! Как же я, ее хочу! Говорить или не говорить о «железных договоренностях»? Ведь на  этом  все разом может и закончиться.  Она меня выгонит и будет права.  Она ко мне с любовью, а я  - подожди, давай сначала все оговорим! Что же делать? Может встать и уйти?  Господи! Я же и шага отсюда не сделаю, не смогу, до чего же я, ее хочу! И, кажется, она меня  тоже.  Как она смотрит на меня?»
В какой-то момент ему показалось, что он видит Киру. Да, ту самую Киру, с которой ему было так хорошо, и от которой он действительно, чуть не потерял голову. Встряхнув головой, он прогнал это наваждение и снова увидел Риту.
«А ведь они очень похожи, - продолжал думать он. – Абсолютно разные, но чем-то удивительно  похожи».
Действительно, они были похожи, и Рита так же сводила его с ума каким-то колдовским очарованием. Он на самом деле не мог справиться  со своим страстным желанием, переставая соображать и совершенно теряя контроль.
Рита тоже  не отрывала от него глаз,  и они перестали замечать без конца тарахтевшую и хихикающую Вику. Та, наконец, поняла, что мешает, зевнула, пожелала доброй ночи и, лукаво улыбаясь, отправилась в свою комнату.
Продолжая любоваться Ритой, он вдруг заметил,  как она дрожит. Ее бил сильный озноб, подергивался подбородок и иногда даже постукивали зубы.
Он осторожно приблизился к ней и крепко обнял. Она не отстранилась и, продолжая дрожать, закрыла глаза. Он еще сильнее  прижал ее к груди и нежно прошептал:
- Прости! Я не хотел тебе сделать ничего дурного, милая, не бойся и пожалуйста, успокойся!
- Э-то ты и-и-звини-и,  п-по-жалуйста! – заикаясь от дрожи, попыталась произнести она.
- Да за что же? – пытался успокоить ее он, продолжая обнимать и поглаживая правой рукой по спине. – Это ты меня прости! Навязался на твою голову, и на тебе – заморозил!
Она попыталась улыбнуться, но дрожь не проходила.
- Слушай, а в этом доме есть водка или коньяк, на худой конец–спирт? – спросил он.
Она мотнула головой, давая понять, что не знает.
- Жалко, как бы это сейчас пригодилось - с сожалением, пошутил  он. –  Мне-то пришлось отдать свою флягу твоим кавалерам. Ты ведь и их довела до нервного срыва.
Она улыбнулась, и дрожь понемногу начала отпускать.
- Тогда придется греть тебя чаем, - сказал он, осторожно разжав руки, чтобы встать и зажечь плиту.   
Она его остановила, давая понять, что не хочет, чтобы он разжимал руки.
Тогда он поднял ее на руках, усадил к себе на колени, снова обнял, осторожно поцеловал ее лоб и увидел, как она потянулась к нему губами.
Господи! До чего же приятно целовать любимую женщину! Да, за одно, за это надо благодарить ее всю жизнь.  Недаром  говорят, что за поцелуй любимой можно отдать все, даже жизнь.
Ибрагим был поистине счастлив. На его коленях лежала  желанная женщина, нежно обнимала его, а он ее целовал.  И думать ни о чем другом  не хотелось.  Однако  наступал момент, когда  надо было принимать решение, тянуть дальше уже было некуда.  Или немедленно начать неприятный разговор «о договоренностях», или встать и уйти? Был еще третий вариант – наплевать на все и ни о чем не думать, но его он отбросил сразу. К этим мыслям добавилось еще одно сомнение. Кажется, она была еще и девственна, недаром  появилась эта странная дрожь. Мысли  роем ос  кружились в его голове, жалили этими вопросами, не позволяя расслабиться.
Наконец, он собрался и решил заговорить, но, как только он попытался отстраниться и приоткрыть рот, ее руки нежно обняли его за шею, а губы слились в сладком и жарком поцелуе.
« Боже! – думал он. – Как же она желанна! Какие глаза, эта нежная бархатистая кожа, как от нее так приятно пахнет! К счастью, не духами, а чем-то естественным нежным, тонким и обворожительным. Еще чуть-чуть, и я, кажется, потеряю сознание. Нет! Надо еще раз собраться и говорить! Как же я забыл! Надо же еще предохраниться ».
- Милый! – услышал он ее ласковый шепот. – Что с тобой? О чем ты все время думаешь?
- Чтобы тебя не обидеть, - прошептал он в ответ, еле переводя дыхание.
- Да чем же мы можешь обидеть? – улыбнулась она и нежно посмотрела в его лицо.
- Ты только не обижайся, но я хочу только одного, чтобы не доставить тебе неприятности, - наконец, вымолвил он, проглотив комок, подступивший к горлу.
- Ты это о чем? – удивилась она, не переставая улыбаться.
- О последствиях. Не хочу, чтобы потом ты жалела.
- Господи! Ты меня жалеешь? – снова улыбнулась она еще нежнее. – Как же приятно, когда тебя так жалеют? Я так рада, что не ошиблась. Ты такой добрый, заботливый, внимательный.  Мне с тобой так хорошо, что слов нет.
- Тебе, правда, со мной хорошо?
- Да, очень! – ответила она и снова прильнула к его губам.
Ибрагим боролся с собой из последних сил.  Рой мыслей не позволял ему расслабиться, а от ее ласк он таял, как свеча.
- Ты опять все думаешь, - шутливо обидевшись, улыбнулась она. – Не думай, я уже обо всем подумала!
Он чуть отстранился и удивленно на нее посмотрел.
- Не волнуйся, пожалуйста! – тихо рассмеялась она и повторила. – О последствиях я уже подумала. Какие же вы, мужики непонятливые! Я же сказала, что мне с тобой хорошо.
Он продолжал на нее удивленно смотреть. Он понял,  что она не девственница и даже имеет какой-то опыт. Для него это было неожиданностью, и он растерялся.
- Слушай! – вдруг спросила она весело. – С тобой все в порядке? Что-то тебя не устраивает? 
- Да нет! Все устраивает, – задумчиво ответил он, стараясь скрыть удивление и растерянность, но это у него получилось плохо.
- Что же тогда? – вдруг стала серьезной она и встала. – Фу, ты, все испортил. Так было хорошо. Ладно, не обижайся! Я тебе не нравлюсь?
- Очень нравишься, -  растерянно ответил он, словно школьник на уроке.
        - Так что же? Ты меня не хочешь?
        - Очень хочу! – сказал немного уверенней.
        - Тогда почему же я не могу тебя расслабить? -  с отчаянием в голосе спросила она, встала и отошла к окну. - У тебя девушка есть, и ты боишься ей изменить? Так я же не претендую на замужество. Прямо, как дети малые. Пришел в гости к красивой женщине, можно сказать, охмурил ее по самое некуда, а теперь боится невинность потерять. Я ведь уже все, была на седьмом небе. Ты меня жалеешь, значит, любишь. Я же тебе несколько раз намекнула, что предохранилась. Не обижайся! Это я так, с досады. Ты мне на самом деле очень понравился.  Извини меня дуру, но обидно стало, что твое сердце не со мной.
         Говорила она серьезно, но не злобно, на самом деле чувствовалось, что с досады. Ибрагим был поражен. Оказывается, он совершенно не знает и не понимает женщин. Все его опасения оказались напрасными. Не понадобилась никакая «железная» договоренность, она обо всем подумала, все предусмотрела сама, а он этого не понял и даже не почувствовал.
          Заметив, что он растерялся и задумался, Рита подошла к нему, взяла за голову и ласково посмотрела в его глаза. Он притянул ее к себе, обнял, и они снова слились в сладком и жарком поцелуе. Теперь он уже ни о чем не думал.

-6-
          Ибрагим был счастлив. Ему казалось, что, наконец-то, найдено то, что он так долго и мучительно искал. Отношения с Ритой складывались, как нельзя, лучше.  Каждый день он встречал ее и Вику у их института, после которого они заходили в кафе, на выставку или кино, а потом ехали к Вике домой. Там он брал на себя обязанности по приготовлению ужина из продуктов, которые покупал заблаговременно до свидания, стараясь, делать дни  не похожими друг на друга, и, конечно же, переделал почти все недоделки в квартире.
          Девушки особенно не возражали,  занимаясь собой, изредка листая  учебники.  Часто возникал вопрос, почему он не приглашает своих друзей? Ибрагим отшучивался,  стараясь проявить еще большую заботу и внимание.  В скором будущем он, конечно же,  и сам  собирался познакомить ее и с ребятами, и с  Валентиной Петровной, конечно же, с родными, чтобы заявить о ней, как о своей невесте, но сейчас страшно боялся того, что это счастье отнимут. Он же видел, как на ней задерживают восторженные взгляды мужчины, не говоря уже о том, самом первом вечере в институте, где его сокурсники готовы были разорвать другу друга на куски.  Увы, он мучился самой банальной ревностью, считая себя не слишком достойным претендентом на руку любимой.
          Это уже потом, с приходом зрелости, а может, и много позже, мужчины начинают осознавать себе цену, понимать женщин, а в свои двадцать три года, практически не имея опыта в отношениях со слабым полом, он, как это ни странно, страдал комплексом неполноценности. Конечно же, он пытался это тщательно скрывать, надевая маску опытного и мудрого сердцееда, но в глубине души был вынужден себе признаться, что он всего лишь робкий, трусоватый  мальчишка, не знающий даже азов такой великой науки, как любовь. Многим его знакомым было бы странно, а может и смешно, что он, например, не считал себя красивым. Если бы кто знал, как он не любил своего лица? Эти тонкие, мамины черты, нежная кожа, пухлые щеки с ямочками приводили его в отчаяние и заставляли совсем не смотреться в зеркала потому, что там отражалась хорошенькая девушка. Еще больше он стеснялся своей буйной растительности на груди, руках и спине. Самыми жуткими своими изъянами он считал свою провинциальность и недостаток в воспитании.  Ведь именно над этим часто подшучивали даже влюбленные в него девушки, в числе которых оказалась теперь и сама Рита.
          Несколько позже, надо всем этим можно было дружно посмеяться, но тогда ему казалось, что она недостаточно к нему привязалась, и кто-то может помешать их неожиданному счастью. Эти опасения не давали ему покоя ни на минуту, терзая сердце нехорошими предчувствиями.  Поэтому, единственной, кто знал об этом романе, была только Вика, которая посмеивалась над влюбленными и терпеливо ждала обещанного  друга.
         Так незаметно пролетели счастливые две недели.
         В морозный февральский вечер, как обычно, Ибрагим с букетиком гвоздик подошел к обычному месту встреч и увидел только одну Вику. Та сообщила, что у Риты неожиданно заболела тетя, и ей пришлось срочно, дня на два уехать в Чехов.  Ибрагим вручил цветы Вике, проводил до метро и поехал в общежитие, пообещав, сегодня же познакомить ее со своими  друзьями.
         Там он, стараясь выполнить обещание, долго уговаривал Саню и Валентина.  Те наотрез отказывались ехать без него, а ему необходимо было наверстать отставание по учебе. Случайно их разговор услышали ребята из соседней комнаты Володька Сахно и Алексей Беркутов, которых  очень заинтересовала незнакомка со своей собственной,  шикарной квартирой.
         Этих двух «гавриков» Ибрагим  недолюбливал, но и особой антипатии не испытывал. Причиной этой нелюбви являлась та легкость, с которой они проматывали родительские деньги, не нуждаясь в организованных им подработках.  Во всем остальном они казались неплохими и неглупыми мужиками.
         Видя, что Саня и Валя не горят никаким желанием, он решил познакомить с Викой их.  Обещание  надо было держать. Он позвонил Вике, и ребята уехали.
         На следующий день он снова позвонил Вике.
         - Огромное тебе спасибо! – зазвучал в телефоне ее радостный голос. – Ребята такие милые и славные.
         - Я рад, что они тебе понравились, - ответил он. – Надеюсь, они тебя не обижали? Рита не звонила?
         - Что ты, ребята такие славные, мы так мило пообщались,  - весело затараторила она, неожиданно, серьезно добавив. – Ты знаешь, Рита звонила и сказала, что задержится у тети недели на две.
         - У тети что-то серьезное? – встревожился он. – Может, нужна какая-то помощь?
         - Нет, нет! – как-то странно испуганно возразила она, словно бы прислушиваясь к кому-то. – Рита сказала, что ничего серьезного, просто тетя  очень соскучились.
         - А как же учеба? – удивился он.
         - Ах, учеба? – задумчиво повторила она и быстро ответила. – Ничего, нагонит, только начало семестра.
         Тонкий слух Ибрагима уловил, что Вика в квартире не одна. Явно кто-то был и даже пытался ей что-то тихо и осторожно нашептывать.
         - Слушай, а я тебе не мешаю? – спросил он.
         - Нет! – удивилась она. – С чего ты взял?
         - Ладно! – улыбнулся он. - Еще немного тебя побеспокою и положу трубку.
         Он подумал, что и вправду ее побеспокоил не вовремя. Она могла оказаться не одна, сам же познакомил с ребятами. С ней мог быть один из них.
          - Нет у меня никого! – стала оправдываться она, явно удивленная, как он мог услышать, что у нее кто-то есть.  – Я совершенно одна. Это, наверное, телевизор. 
          - Бог ты мой! – с лукавинкой в голосе успокаивал он ее. – Одна, так одна, пусть это будет даже телевизор. Только скажи, пожалуйста, ты  не знаешь, где живет тетя Риты, и откуда звонила сама Рита, если у тети, как ты говоришь, нет телефона?
          - Где она живет,  не знаю, но телефона у нее точно нет!  – категорично заявила она, и Ибрагим снова уловил еле слышный шепот.
          - А как же Рита узнала, что тетя больна? – продолжал допытываться он.
          - Она ей телеграмму прислала в общежитие. А ты что,  собираешься разыскивать Риту? – встревожилась она.
          - Да нет! Это я так, на всякий случай, - ответил он и понял, что больше от нее ничего не добьется.
          Он попрощался, повесил трубку и задумался. Этот  разговор его как-то странно насторожил, но, подумав, что,  в конце концов, это личное дело Виктории, он успокоился и решил найти Ритину тетю сам.
         Он вспомнил, как Рита  случайно назвала девичью фамилию, имя и отчество мамы.   Был известен город, в котором она жила и примерный год ее рождения. Этого было достаточно, чтобы с помощью друзей из Мура определить ее нынешнюю фамилию и адрес.
         Результат его несколько потряс. Оказалось, что  тетя живет не в Чехове, а Москве. Под Чеховым  у нее была дача,  причем и там, и там имелись телефоны.  Определилось это довольно просто.  Оказалось, что с  телефона в квартире Виктории  несколько раз звонили в Чехов, а абонентом оказалась женщина  с интересующей Ибрагима фамилией, именем и отчеством. Это и была тетя Риты, которая оказывается, нередко жила на своей даче даже зимой, чтобы не стеснять семью сына. Последние два звонка были сделаны  ей же, но только из Москвы.
         Имея на руках телефоны и адреса, Ибрагим решил сначала съездить по московскому адресу. Второй, чеховский даже не понадобился, тетя оказалась в Москве. Чувствовала она себя неважно, что заставило ее приехать в город, но Риты с нею не оказалось. Тетя рассказала, что та помогла ей добраться до Москвы и тут же вернулась в общежитие.
         Ибрагим, решивший сделать приятный сюрприз своей возлюбленной, неожиданно получил обратный и не очень приятный. Оказывается, Рита вернулась и уже три дня жила у Вики. Но самое неприятное было в том, что вернулась она именно в тот день, когда  он послал к Вике Володьку и Лешку. Теперь стало понятно, почему телефонный разговор с Викой показался ему таким странным.
          В общежитие он нашел ребят в их комнате и потребовал рассказать обо всем, что произошло у Вики. Сначала они сопротивлялись, упорно молчали, но потом поняли, что молчать бесполезно. Этот упрямый «азиат» все равно до всего докопался бы сам.
          - Ладно, Ибрагим, - глубоко вздохнул смущенный Володя. – Ты только не обижайся! Расскажем все, как на духу. Конечно, мы сволочи, но пойми правильно, мы вначале даже не знали, что Рита твоя девушка. Хочешь - верь, хочешь - нет! Но честное слово даем, даже не догадывались.  Короче, пришли мы к Вике, а там она и Рита. Ну, все чин чином, поужинали, выпили, закусили. Нас бабы сразу предупредили, чтобы мы молчали, слово с нас взяли, иначе, говорят, выметайтесь отсюда! Мы тогда не поняли, но слово дали. Ну, а потом, сам знаешь, всю ночь резвились. Ну, вот и все.
         - Все? – спросил Ибрагим подавленным и отрешенным голосом. Было видно, что он убит услышанным. Выдавали глаза, чуть увлажненные от слез. – Спасибо, мужики, за правду!
         - Да ладно тебе! – произнес с соучастием Володя.  – Может, оно и к лучшему.  Как-никак  тебе глаза раскрыли.
         - И за это спасибо! – грустно улыбнулся Ибрагим. – А кто из вас с Ритой был?
         Ребята переглянулись.
         - Да вы не волнуйтесь, это я так, - спокойно  спросил он и присел на кровать.
         - Да мы и не волнуемся, -  сказал Леша. – Просто не знаем, как сказать, что бы тебе не сделать еще больнее?
         - Больнее уже некуда, - вздохнул Ибрагим и удивленно поднял глаза. – Я что-то не понял, так кто же?
         - Только ты сам не волнуйся, пожалуйста, - замялся Володя. – Тебе на самом деле будет больно, только инициаторами этого были не мы, честное слово.
         - Инициаторами чего? – еще больше удивился Ибрагим.
         - Ну, короче, мы менялись, – пояснил Володя.
         - Как это, менялись? – продолжал удивляться Ибрагим. – Да скажите же, наконец!
         - Партнершами, то есть ими, девушками,  - пояснил Леша.
         - Ну, теперь, понял, - немного помолчав, снова грустно улыбнулся Ибрагим. – Ну, и как?
         - Как, как? – быстро заговорил Леша. – Тогда хорошо было, теперь противно вспоминать. А инициатором всей этой вакханалии, извини Ибрагим, была она, Рита. Я понимаю, что тебе  это больно слушать, но лучше уж знать все. Может, тебе потом будет легче. Короче, не хотели говорить, но я скажу. О тебе она говорила не очень лестно.  Говорит, устала от тебя, уже прохода не даешь, свободы. Все замуж зовешь, а ей, мол, погулять еще хочется. Сначала пришел, все нормально, и потом так втюрился, что, аж, страшно.  Как муж, говорит, просто клад, а любовник - так себе. Все думает, взвешивает, причем основательно, никакой легкости, никакой интрижки. Я, говорит, боюсь с ним расслабиться, а то придушит, как Отелло. Это она мне говорила, а что Вовке, не знаю?
         - Мне  примерно тоже, - согласился Володя. – Только еще добавлю. Заклинала меня тебе ничего не рассказывать, значит, имеет на тебя виды. Она сказала, что мы все шелупень по сравнению с тобой. Что за тобой, как за каменной стеной. Ох, и хитра стерва, хоть и красива!         
          Ибрагим внимательно посмотрел на ребят и понял, что они не врут. Оба стояли смущенные, как нашкодившие школяры,  и красные, как раки.  Чувствовалось,  врать они толком еще не умели, да и смысла не было.  Они были моложе его,  поступили в институт сразу же после школы. Володька, как особо одаренный, вообще поступил в шестнадцать с половиной, а сейчас ему только-только исполнилось восемнадцать.
          - Ладно, мужики! – сказал он. – Спасибо за правду! Да, садитесь вы, что стоите!
          Ребята немного пришли в себя, присели и предложили вместе поужинать. От ужина Ибрагим отказался, но выпить по рюмочке предложил сам.
          - Давайте, не чокаясь! Умерло, так умерло! – вздохнул он, быстро сходил в свою комнату за водкой и залпом осушил полстакана. – Что ни делает Бог, все к лучшему!  Вот я, старый дурак, так снова вляпаться! И вас еще втянул, так что, извините! Не разглядел. Бабы, на самом деле, существа непонятные. А Виктория что, тоже  хотела меняться?
         - Да нет! – оживился Леша. – Она, как раз, даже сопротивлялась. Когда мы  с Ритой вперлись в комнату, где лежала она и Вовка, она завизжала и стала умолять нас уйти, но Рита сказала ей, нечего, мол, из себя невинную девственницу строить. Говорит, мы немаленькие, должны смотреть на эти вещи проще. Вот тогда она  и предложила поменяться.   
         - Верно, Леха говорит, - добавил Володя. – Когда они с Ритой ушли, Вика еще долго лежала и плакала.  Короче, Рита на нее действует, как удав на кролика, то есть влияет.
          Ибрагим уже не мог больше этого слушать. Он попрощался и уехал к Валентине Петровне.

          Как ни странно, Ибрагим не стал долго переживать. Наоборот, как ни в чем не бывало, он неожиданно появился в доме Вики, как обычно, с цветами, вином и продуктами. Весело,  оживленно поужинал с девушками и уединился с Ритой. Она была ему очень рада, он тоже был с ней ласков и внимателен.
          - Тебе хорошо со мной? – спросила она, сверкая в темноте своими огромными глазами.
          - А тебе? – спросил он в ответ, переставая гладить ее плечо.
          - Еще как! – шепнула она и уткнулась в его грудь. – Обними меня, пожалуйста, мне это так приятно!
          Он же немного отстранился, взял сигарету и закурил. Она удивленно привстала.
          - Ты опять о чем-то все думаешь? – кокетливо спросила она. – Прямо беда с тобой, мыслитель ты мой!
         - Увы, приходится думать, раз любимая женщина не желает этого делать, - шутливо  парировал он ее вопрос. – Например, о Вике. Как она там одна, бедная? Наверное, уснуть не может. Может, навестим ее?
         В глазах у Риты появились удивление и растерянность.
         - Зачем?..  Почему?..  Она же уже спит, - начала она спрашивать неуверенным голосом.
         - Ну, а все-таки! – продолжал настаивать он, окончательно убедившись, что ребята не врали.
         - Зачем тебе это нужно? – еще неуверенней спросила она, почувствовав, что он что-то знает.
         - Как зачем? – удивленно вытянул он лицо. – Чтобы доставить удовольствие вам обеим и, естественно, себе.
         - Ибрагим, умоляю, не надо! – сказала она дрожащим голосом, а в глазах ее заблестели слезы. – Я люблю тебя! Мне больше никто не нужен. Неужели ты хочешь все испортить?
         - Я! – даже поперхнулся сигаретным дымом он, откашлялся и спокойно произнес. – Тебе большой привет от тети, Марии Васильевны. Она уже чувствует себя лучше.
         Рита упала головой в подушку и зарыдала. Ибрагим встал и начал одеваться. Она вскочила и бросилась ему на грудь.
         - Ты сам виноват! – вставляла она фразы между рыданиями. – Ты не приехал.  Это я со злости на тебя.  Прислал каких-то недоумков.  Я дура, прости! Умоляю!  Я не смогу без тебя!  Не уходи!  Ну, пожалуйста!  Ты же сам хотел, чтобы мы были свободны.
         - Рита! – строго попросил он. – Давай без истерик и эмоций, а, кроме того, эти «недоумки», как ты выразилась, все-таки мои друзья.
         - Хорошо! – согласилась она, вытирая слезы. – Постараюсь взять себя в руки и прости за твоих друзей, но позволь мне тебя спросить?
         - Конечно!
         - Ты твердо уверен в том, что поступаешь сейчас правильно, и никогда не пожалеешь об этом? Ведь я тебя на самом деле люблю, чтобы тебе обо мне не говорили, как бы я себя не вела. А сейчас я поняла это еще сильнее, как только увидела тебя снова. Я, конечно же, дрянь, поступила подло и по отношению к тебе, да и к Вике тоже. Даже не знаю, что на меня нашло? Но поверь мне, если сможешь, что я тебя очень сильно люблю и не хочу терять.
         -  Знаешь, Рита! – намного подумав, ответил он. – Сейчас я не уверен ни в чем, но допускаю, что все, что ты сейчас сказала, правда, ты меня любишь, не хочешь терять, но вот в одном я уверен твердо. Этот урок я не забуду никогда и вряд ли когда-нибудь смогу простить.  Эти игры  не для меня.
         Видя, что он оделся и собирается уходить, она снова бросилась к нему и обняла его за колени.
         - Ну, хочешь, бей меня,  убей совсем, только не уходи! – закричала она с отчаянием в голосе и снова начала рыдать. – Я дрянь, но я могу  без тебя! Я не хочу, чтобы ты уходил!   Прости!  Я сделаю все, что хочешь!
        Понимая, что дальше так продолжаться не может, он резко отбросил ее от коленей и решительно направился к выходу.
         - Господи! – отчаянно кричала она ему вдогонку. – Ты рад, что проверил меня, доволен, но все равно  будешь жалеть! Настоящую любовь не проверишь никакими проверками.
         Услышав это, он даже опешил. Оказывается, она думает, что он специально устроил проверку. Он остановился и повернулся, подумав про себя, «дороги не будет».
         - Так ты думаешь, что я специально тебя проверял? – удивленно спросил он.
         Удивленная его неожиданной остановкой, Рита перестала плакать и уставилась на него широко открытыми глазами.
         - Ну, так вот, - сказал он с грустью в голосе. – Никаких проверок я тебе не устраивал. Проверку на прочность устроил, наверное, сам Бог, да и ты постаралась. Но я на тебя не в обиде.  Больше того, я тебе даже благодарен за любовь. Охотно хочется верить, что она настоящая. И я бы поверил, и простил, если бы ни одно – но. А это «но» теперь заключено во мне.  Во мне будто что-то лопнуло, и теперь я ничего не чувствую. Ни любви, ни ненависти, даже обиды.  Я же сказал, что эти игры не для меня, вот  и доигрался. Так что, прости уже меня ты, но теперь я просто бесчувственный чурбан! Я не знаю, что будет дальше, но сейчас я больше ничего не хочу. Ничего!  Видно произошло какое-то перенасыщение. Естественно, не ты одна в этом виновата, но что произошло, то произошло, и ты оказалась последней каплей. В одном ты частично права, проверка была, но какая. Я на самом деле решил проверить, остались ли у меня хоть какие-то чувства? Оказалось, что нет.  Так что счастья со мной теперь вряд ли построишь? Притворяться, как ты поняла, я не умею, да и вряд ли научусь. К счастью, дружить я, кажется,  еще не разучился, так, что даст Бог, еще свидимся. Пока! Передай привет Вике и тете!

         -7-
         Риту он больше никогда не видел, хотя иногда  вспоминал, как и всех своих женщин, которых, как он считал, на разных отрезках жизни были его любимыми. Именно любимыми. Он не переставал их уважать, относиться к ним с симпатией, даже любовью и благодарностью. Ведь все они дарили ему свою любовь, частицы души и жизни. Все они были разными, по-разному проявляли чувства, интимные отношения,  но все они были ему одинаково дороги. Он не мог ими не дорожить. Ведь каждая по-своему скрасила его жизнь,  помогла ее лучше понять, осветила любовью, добротой, нежностью,  в конечном счете, чему-то научила.
         Ибрагим сказал Рите правду. В нем и на самом деле что-то надломилось. Он потерял всякий интерес к противоположному полу, усиленно занявшись учебой и работой. Кроме того, скопилось множество других разных проблем, одну из которых он считал самой важной,  определиться, что делать после окончания института? Теперь он всецело увлекся только этим. 
         При встречах с какой-нибудь понравившейся ему женщиной или девушкой, он уже не испытывал тех, прежних, страстных чувств, а, вспоминая Лену, Киру и, конечно же,  Риту, пропадала и влюбленность.  Ее место занял комплекс неполноценности, подсказывающий,   что от женщин лучше держаться подальше, потому что встречи с ними ничего хорошего  не предвещают. Он не понимал, что с ним происходит? Мучился этим вопросом, и когда эти чувства начинали просыпаться, вспыхивая искорками, будя его плоть и сознание, он безжалостно их гасил, стискивая зубы до скрежета, и плакал по ночам от отчаяния. А его близкие друзья и Валентина Петровна, зная его личную жизнь лучше других, удивлялись, как «такому симпатичному,  компанейскому парню никто и никак не может вскружить голову»?
 И все-таки главная причина его затворничества, вероятно, заключалась в том, что звезды пока еще не послали ему ту, единственную и неповторимую,  от которой бы у него снова  закружилась голова, и сильно забилось сердце. И подтверждением этому явилось то, что когда она, наконец, появилась, в нем снова вспыхнули эти великие чувства и с еще большей силой.
 Видно, так устроен человек, что жить и не любить он не может. Это просто не естественно, поэтому бороться с природой бесполезно. Рано  или  поздно Ее Величество

 Саша, Сашенька, Шурочка. Что она только сделала с рассудительным, независимым, гордым, ловким и пронырливым Ибрагимом? Куда только девались его хваленые качества, которыми он так гордился?
 Ибрагим и сам удивлялся, почему в ее присутствии он терялся настолько, что не мог произнести нормально ни одной даже самой простой фразы. Его все время тянуло сказать что-то вычурное, особенное, что рождало какие-то несмешные, глуповатые байки, из которых складывались еще более идиотские рассказы. Желая понравиться и считая, что его истинное лицо  может ее отпугнуть, он снова стал выдумывать о себе небылицы, приукрашивая их какими-то нелепыми историями. Естественно, что все это не способствовало их сближению, а наоборот, отталкивало ее,  даже пугало.
          В какой-то мере, повторялось то же самое, что и с Леной, однако это новое чувство было намного глубже и сильнее. Он вдруг понял, что не может и не хочет ему сопротивляться. От Сашеньки веяло чем-то родным, теплым и очень добрым. И  наряду с этим  с ума она сводила не меньше Киры или Риты, а значительно  больше.   
 Да, он влюбился, неожиданно и снова очень сильно. Теперь уже ни о каких договоренностях и тому подобном и речи быть не могло. Он полюбил ее и больше всего на свете хотел, чтобы она всегда была с ним.  Но еще  больше  ему хотелось, чтобы она была счастлива, даже если ему не удастся  стать ее супругом. Ради нее он был готов на все,  даже на самопожертвование.
 Этой новой своей «болью» он снова ни с кем не  делился,  даже с самыми близкими друзьями, хотя перемена его состояния не осталась незамеченной.  Не зная истинной  причины его растерянности, удрученности и задумчивости, многие ему искренне сочувствовали и хотели помочь, но от этого он только еще больше раздражался и замыкался в себе.
 Случиться так, что именно Саша станет для него той единственной и неповторимой, которую он полюбит на всю свою жизнь, а она ответит еще большей взаимностью. Их семейная жизнь не всегда будет усыпана розами, но они до конца сохранят любовь, уважение и верность друг к другу, поровну деля невзгоды и радости. Можно с уверенностью сказать, что счастья будет намного больше.
         Саша, конечно же, не будет знать всех подробностей его прежней жизни, а он, щадя ее самолюбие, не станет ими делиться. Это же естественно и понятно. Многое было бы неприятно ей, а что-то и ему. Но, если бы ей удалось заглянуть в его память, она, вероятно, тоже была бы признательна, как всем его женщинам, так и остальным его учителям, за то, что они приняли самое непосредственное участие в том, чтобы сформировать его, как личность.  Многие потом говорили,  как ей повезло с мужем, какой он надежный, внимательный, умный, добрый, талантливый…?   Да, ей повезло, что звезды соединили ее  с ним, но ведь немало труда, сил, терпения, души пришлось отдать и ей, чтобы он стал именно таким.  Ведь она тоже была его другом, учителем, как, впрочем, и он ее.
         Процесс обучения – это великое, радостное и благодарное занятие. Отдавая свои знания, опыт, любовь, душу, все это получаешь обратно, да еще и в большем объеме, как говориться, с торицей.  Недаром же существует, придуманное жизнью и многократно подтвержденное людьми правило: сея разумное, доброе и светлое, получаешь все это обратно великим, обильным урожаем. Опять же, получая все это и впитывая в себя, испытываешь чувство благодарности своим наставникам. Еще одним немаловажным условием успешного развития этого процесса является то, что почва для этого должна быть благодатной и соответственно подготовленной.
       Совсем, как в природе. Прежде, чем бросить зерно, вскопай, разрыхли, убери сорняки, подкорми, полей и так далее!   А дальше смотри за ростком, оберегай, поливай, окучивай, и так до урожая. Но ведь и на этом процесс не заканчивается, и все повторяется: оберегай, поливай, подкорми. И еще много, много нужно делать того, чтобы получить хороший результат, а иного пути просто нет. Есть один великолепный английский анекдот.
      Увидев прекрасный, радующий глаз газон, решили поинтересоваться у хозяина: как ему удалось вырастить такое чудо?
      – Это абсолютно несложно, - ответил он. – Просто  последние триста лет его поливали, стригли, освобождали от сорняков и  подкармливали.   

       -8-
      Саша и Ибрагим были счастливы, несмотря на то, что «притирка» была долгой и очень болезненной. Порой дело доходило до серьезных размолвок, даже до развода. Увы, столкнулись  два совершенно противоположных мира со своими менталитетами, традициями и законами. Добавить к этому еще и два довольно серьезных, противоречивых характера,  вообще себе трудно представить, как они только уживались вместе и не поубивали друг друга в самые первые годы семейной жизни? По поводу характеров, стоило бы привести в пример один небольшой эпизод, случившийся где-то в самом ее начале.
      Поругавшись в очередной раз из-за какого-то незначительного пустяка, они престали разговаривать друг с другом. Многие друзья и знакомые, знавшие их лучше других, интересовались у него: «Ну, как, заговорила?»  «Нет!» - хмуро мотал он головой неделю. Еще две недели он уже с юмором выяснял, кто дольше продержится? В результате, не выдержал сам и пошел сдаваться, как-никак, виновником ссоры был он. Конечно же, это было уже смешно, но она, вероятно, могла продержаться и дольше.  Впоследствии все чаще стали одерживать победу любовь и уважение друг к другу.
       Многих Сашиных подруг  удивляло, как Ибрагим совершенно спокойно отпускает  отдыхать ее одну с сыном? Он не возражал, когда она бегала на свой любимый волейбол, в театр и другие места, куда сам предпочитал не ходить. Самое удивительное, он  не возражал, даже способствовал, чтобы ее сопровождали его друзья, даже незнакомые ему мужчины. Она и сама этому удивлялась, чувствуя, что он ее страшно ревнует, мучается, изо всех сил  стараясь не подавать вида.
 
       У его богатой, закрытой организации всего в тридцати километрах от Москвы имелся  роскошный, фешенебельный дом отдыха. Фазаны и олени свободно разгуливали по территории, а в клетках сидели хищники, даже огромный бурый медведь, не говоря уже о том, что аттракционов, всевозможных развлечений, включая игральные автоматы, было больше чем в парке Горького.  Все это скромно называлось живым уголком пионеров и парком отдыха.  Казалось бы, там было все, но не было только одного – волейбольной площадки. Учитывая  множество  спортивных сооружений, включая хорошее, добротное футбольное поле,  можно было бы что-то придумать, но заводчане почему-то к этому виду спорта, как, впрочем, и к другим  относились равнодушно. Хотя это было и понятно. Руководители завода к спорту были тоже  равнодушны. 
       Но не это было  главной причиной, почему Саша не любила отдыхать именно в этой, как она говорила, «роскошной клетке». Ей там было скучно, а в какие-то моменты просто невыносимо.  Отдыхающим предлагалось чинно бродить по дорожкам, купаться в шикарном бассейне, париться в двух банях, финской и русской, обедать в столовой с ресторанным меню с неимоверным количеством официанток. В ненастную погоду можно было отдохнуть  в зимнем саду, где на экзотических пальмах сидели самые разнообразные, даже говорящие попугаи, а над уникальными цветами летали самые настоящие колибри.  Больше всего Саша ненавидела то, что  заводская субординация  отражалась и на жизни дома отдыха. К примеру, она, как жена заместителя генерального  директора,  должна была общаться только женами руководителей высшего эшелона.  А, если учесть, что Ибрагим был самым молодым руководителем, проводить время полагалось с матронами, самая младшая из которых годилась ей в матери. Даже тогда, когда он появлялся здесь, ему приходилось все время решать какие-то заводские вопросы. О каком отдыхе могла идти речь, когда его постоянно дергало уже руководство самого дома отдыха? Сашу это просто уже выводило из себя.
      Единственное, что еще как-то скрашивало это времяпрепровождение, было присутствие театральной, артистической богемы.  Директор завода был родным братом директора одного известного, особо посещаемого московского театра, труппа которого  тоже облюбовала это шикарное место. Оставалось общаться только с ней, предпочитавшей шикарный бильярдный зал с буфетом, но артисты тоже появлялись здесь нечасто, не говоря уже о лете, когда театр уезжал на гастроли или распускался на отдых.
       Скучновато было не только ей, но и детям.  Простаивали многочисленные карусели, переворачивающиеся качели, в первую очередь американские горки. Понятно, что взрослые побаивались за детвору, да и ответственность за чужого ребенка давала о себе знать.   Единственный разрешенный аттракцион, прельщавший взрослых и детей, электрические машинки,  надоел даже сыну Юрке. Действительно детворе было скучновато. Спорту и играм уделялось не так много времени, хотя для этого были предоставлены все условия. Танцевальный зал, добротно отделанный под бальный зал девятнадцатого века с настоящими мраморными колоннами, всевозможные кружки, имевшие отдельные уютные здания, даже Дворец пионеров, здание которого нисколько не уступало столичному, за исключением того, что было меньше, но  еще шикарнее. Папам было некогда, приходилось все время всю эту роскошь поддерживать в порядке и улучшать.
        Естественно, когда встал вопрос о летнем отдыхе, у Саши и восьмилетнего Юрки дружно испортилось настроение. Перспектива, сходить с ума все лето в этой «богадельне» расстроило сразу обоих. Им по горло хватило и двух сезонов, не помогло даже то, что папа, наконец, организовал волейбольную площадку и поставил в фойе столовой стол для настольного тенниса. Конечно же, папа не мог допустить, чтобы любимые сын и супруга мучились все лето, поэтому пришлось уступить слезной просьбе и отправить их в  тот несчастный, захудалый пансионат в Рязанской области на Оке, в котором они уже отдыхали, когда еще не имел таких больших возможностей.   
        На этот раз  их поселили в приличный номер с душем и туалетом в добротной деревянной постройке, вместо железного вагончика - кунга, вросшего в землю, где постоянно гасло электричество, не говоря уже о том, что туалет был общий, на улице, точь-в-точь, как привокзальный. Еду, если это можно назвать едой, приходилось самим собирать на поднос, совершенно нетронутой относить на мойку, оставляя только компот и хлеб. Обычно, через день-два, отдыхающие просто переставали ходить в столовую, питаясь за счет близлежащих колхозных полей и огородов, по ночам подворовывая и жаря кабачки, картошку, морковку на кострах, мангалах и самодельных печках, которые приходилось привозить  с собой из Москвы. Вот чего здесь было навалом, так это свободы, нетронутой, девственной природы, грибов, ягод, орехов, что с успехом  дополняло  необычайно вкусный и сытный стол.
       Несмотря не некоторые по мнению нормального человека неудобства, Саша была счастлива. Здесь было то, чего не было в шикарном доме отдыха мужа.  А это –  непроходимый лес и чистая, живописнейшая река, в которой водилась не отравленная отходами, непуганая, настоящая рыба. Она тоже дополняла стол, да еще как. Юрка быстро научился ее ловить, жарить, солить, даже коптить  для чего не требовались какие-то специальные рыболовные снасти. Достаточно было иметь рыболовный крючок, кусок пенопласта для поплавка,  наживку – «опарыш», мерзких, белых червей, которых в столовой было навалом, прут ракиты, в крайнем случае, обыкновенную палку для  удилища.  Порой плотву или подлещика можно было поймать даже ведром. А, когда заядлые рыбаки показали Юрке другие премудрости, донку, «телевизор», включая браконьерскую сеть «путанку», его вообще невозможно было вытащить из воды, хотя он ее боялся и не умел плавать.
         Река в этой дремучей,  недосягаемой глуши была еще замечательна тем, что у института, владевшего этой базой отдыха, хватило сил, средств и ума организовать  отличный отдых на воде. Правда, особенных сил и средств не потребовалось. Организатором всего этого был симпатичный мужик-энтузиаст  Сафроныч, который и выбил из институтского начальства все эти  лодки, байдарки, катамараны, даже катер с мотором, оснастив его водными лыжами, парусами, другими всевозможными водными развлечениями. Теперь все это радовало отдыхающих и тешило его тщеславие. И оно было  честно залужено.  Вся его флотилия, собранная из списанных, отремонтированных плотов и лодок, использовалась не только для развлечений, но и являлась жизненной необходимостью для отдыхающих. Именно на них они совершали ночные набеги на совхозные поля и огороды, находившиеся  на противоположном берегу реки. На них же можно было добраться до ближайшего населенного пункта, чтобы пополнить провиант или позвонить в Москву. Телефона не было, радиотелефонами пользовались только высокопоставленные чиновники и спецслужбы, но связь с миром все-таки существовала. Не могла же государственная организация оставить людей, оторванными от мира. Слава Богу,  для экстренных случаев существовала рация, которая находилась у администрации и береглась пуще ока. 
        Саше и Юрке здесь было по-настоящему хорошо.  Саша целыми днями загорала и купалась на реке, вечерами резалась в волейбол на самодельной площадке, где сетка была натянута между двумя соснами, а игровое поле было сплошь изрезано обнаженными корнями деревьев.   После ужина и душа она выходила за калитку в заборе, защищающем лагерь от диких зверей, которые здесь водились в большом количестве, чтобы помечтать с какой-нибудь компанией у костра. С Юркой они встречались только во время обеда, ужина и ночью. Он был полностью предоставлен  себе, пропадая на реке и играя во все, что только можно. В отличие от мамы он увлекался всем и сразу, и что самое удивительное, у него абсолютно все ловко получалось.
        Однажды она была просто потрясена, наблюдая,  как он играет в настоящий бильярд. Таковой тоже здесь был, конечно же, не такой шикарный, как в доме отдыха отца, где он впервые его увидел и научился играть.  Поговаривали, что это и есть подарок добродетельного отца потому, что жена и сын отдыхают в этом захолустье, но она почему-то не слишком этому верила.  Ибрагим был молодым руководителем, очень стеснялся этого, вел себя осмотрительно, робко и не мог себе позволить такие щедрые подарки даже за своих любимых.
        Как бы там ни было, бильярд был, и на нем играл Юрка, да так, что посмотреть на это собиралось огромное количество зрителей.  Обычно таких «шпендиков» отгоняли за три версты, а здесь же мужики почитали за честь с ним сразиться.  Ее просто убивало, когда они устраивали турниры, где делались  ставки,  кто, сколько продержится и какое количество шаров успеет забить, пока не вылетит из-за стола?  Эти турниры проводились,  чуть ли не каждый день, но никто так и не выиграл до тех пор, пока Юрка, ни увлекся другой игрой.  Через три дня  он уже с позором вышибал из-за стола для настольного тенниса даже разрядников.  И что ее особенно удивило, когда  на шахматном турнире он, как самый настоящий гроссмейстер  одновременно играл на двадцати  досках.  И так с большим или меньшим успехом он освоил бадминтон, футбол, баскетбол и ее любимый волейбол.
       В отличие от папы, он сразу же подружился с мячом и играл с ней на равных.  Увы, скоро он остыл и к волейболу, переключившись на другое увлечение. Увы, сказывались папины гены.  Она немного погрустила и тотчас возрадовалась.  Исполнилась ее сокровенная мечта.  Сафроныч научил его плавать, и теперь из воды его можно было вытащить, если только клещами. Оставалось с гордостью смотреть  вместе с другими на сына, который рассекал водную гладь на водных лыжах, осваивал новые стили, нырял, как заправский водолаз, и уже переплывал Оку.
       Единственное  увлечение, которое  она пресекла на корню, был в преферанс. Однажды она видела, как играет его отец. Это был единственный раз, когда они втроем отдыхали на юге в Крыму и в  середине срока  неожиданно ощутили острую   нехватку в деньгах.  Она чуть-чуть расслабилась и довольно большая  сумма отпускных растаяла, как снег. Оставшийся срок требовал строжайшей экономии, а хотелось еще фруктами накормить малыша.
      - Не волнуйся, любимая, мне тут надо по делу съездить в Ялту, но утром буду! - сказал Ибрагим, а на утро явился с красными от бессонницы глазами и полными карманами денег. Она долго не могла к ним притронуться и взяла с условием, что больше этого не повториться.
       В отличие от многих ее новых знакомых она жила в привилегированном  «Тереме», куда селили только важных персон, и это ее немного стесняло. Остальное ее устраивало, даже слишком. Она познакомилась с интересными, милыми людьми, проводила с ними время в беседах, играх, естественно, объединяясь для приготовления пищи. Скопом же намного быстрее, веселее и разумнее приготовить обед в полевых условиях. Наколоть те же дрова сподручнее мужикам, а женщины, конечно же, быстрее  приготовят обед. Вначале особенной привязанности к кому-то она не испытывала. Прошлый раз Ибрагим  оказал ей «медвежью услугу», когда перед посадкой в автобус, познакомил с одной, как потом оказалось, весьма неприятной, скандальной и нудной особой. Наученная горьким опытом, она не особо спешила вливаться в какую-то компанию, хотя на примете уже были те, с кем можно было приятно и весело проводить время. Это была симпатичная пара ее ровесников, которые приехали отдыхать с дочкой, ровесницей Юрки, которые тут же перезнакомились.
      Среди прочих она отметила для себя одного интересного мужчину, который был как раз в ее вкусе. Умный, с хорошим чувством юмора, интеллигентный, судя по всему, научный работник среднего звена, лет на десять старше, красивый с короткими, вьющимися, черными волосами, приукрашенными начинающей проступать сединой, он поселился с дочерью, чуть старше Юрки, в деревянном доме, типа подмосковных дач, который предназначались для кандидатов и докторов наук.
      Знали его Аркадий.  Он тоже заметил молодую, красивую, интеллигентную маму с ребенком, увлеченно играющую в волейбол, заразительно, от души делая и все остальное. Особенно очаровывали ее звонкий, как колокольчик, смех и улыбка.  Было бы странным, если бы их не потянуло друг к другу?
     Учитывая, что Юрку все время тянуло в лес, а она могла элементарно заблудиться в трех метрах от забора, с удовольствием было принято предложение Аркадия, сопровождать их во время прогулок. Лес, как и многое другое, он знал хорошо, неплохо в нем ориентировался, мог отличать полезные, съестные  его дары от ядовитых и удивлял тем, что мог приготовить прекрасное блюдо из мухоморов. С этого времени  они стали совершать ежедневные, длительные прогулки, да и остальное время тоже проводить вместе.
     Аркадий, как она и предполагала, оказался кандидатом наук, интересным собеседником.  Не ошиблась она в его  чувстве юмора, начитанности, и воспитании.  Спортом он особенно не увлекался, но плавал, играл в волейбол и настольный теннис вполне сносно.  Дети тоже мгновенно передружились.  Славная дочка Аркадия Юля была немного старше Юрки, охотно делилась с ним своими познаниями, в основном, полученными от отца.  Юрку особенно поражали ее увлечение математикой, и он с удовольствием приобщал ее к спорту. Все были довольны и счастливы. На следующий день после знакомства, произошедшего на третий день после дня заезда, увидеть их порознь было практически невозможно. Изредка к ним присоединялась  примеченная  Сашей пара ровесников  Володя и Ася с  дочкой Катей. Так прошли спокойные две недели.

     Ибрагим появился неожиданно и, как всегда, всех поразил.
     Добраться до базы отдыха было довольно сложно. Сначала нужно было доехать от Москвы до Коломны, а потом еще проехать километра два по проселочной, ухабистой дороге, но это еще цветочки, дальше начиналось, иначе не назовешь, направление, которое нешуточно прозвали «в Берендеево царство».  Этот кошмар  начинался от конечной остановки автобуса, дальше до базы можно было проехать  только на грузовых машинах типа ГАЗ-66, ЗИЛ -131 или  «УРАЛ», то есть вездеходах с двумя ведущими мостами.  Даже  на 69-ом Газике, не зная всех особенностей, не рисковали ездить даже местные водители.  Дело в том, что нужно было проехать через огромный, действующий карьер, который все время менял свой ландшафт из-за добычи камня, песка и мрамора, а кроме того, по нему все время курсировали гигантские, многотонные  самосвалы «БЕЛАЗ» и разбивали колею так, что в трещину мог спокойно с головой провалиться человек.  Была еще одна опасность. Водители  автогигантов, уверенные в том, что  здесь не рискнет появиться ни одна легковушка, могли приспокойненько ее раздавить и даже не заметить.  На самом деле, какой идиот будет калечить своего железного коня, катаясь по каменным россыпям, где камешки с хороший булыжник, а валуны постоянно меняют свое местоположение?  Поэтому отдыхающих, именно здесь, на этой остановке пересаживали на специально оборудованные под вездеходы,  автобусы «Пазики», где за рулем сидели опытные, турбазовские водители. С ними же надо было договариваться, чтобы досрочно покинуть базу или  встречать опоздавших.  В противном случае, нужно было пятнадцать километров продираться  по этому, лунному кратеру до той же автобусной остановки, где автобус появлялся четыре раза в день, но строго по расписанию.
      Директор турбазы, Нил Палыч постоянно жаловался институтскому руководству по поводу трудности с дорогой, но оно постоянно отмахивалось ввиду отсутствия средств.

     Когда Нил Палыч увидел Ибрагима на «Запорожце», то на какое-то время впал в шок. Его предупредили  о возможном появлении важного  гостя.  Оказалось, тот  появлялся в институте, чтобы узнать месторасположение базы, где ему подробно объяснили дорогу,   предупредив о ее трудностях. Узнав, что он собирается добираться на «Жигулях, ему  предложили организовать встречу перед карьером, на что получили вежливый отказ и уверение в том, что с этой проблемой как-нибудь да сладит сам.
     Услышав эту информацию, Нил Палыч все же решил выслать  навстречу ЗИЛ -131, строго предупредив шофера о появлении очень важной и весьма влиятельной персоны. Водитель, как и директор, не мог себя даже представить, что такая важная «шишка» приедет на замызганной таратайке.
     Нилу Павловичу было от чего впасть в шок. Мало того, что он не встретил гостя подобающим образом, он еще  и увидел его  на старенькой, видавшей виды «Мыльнице», которая добралась сюда целой и невредимой. Он же не мог подумать, что гость, узнав о  коварстве дороги, обменяет у приятеля свои «Жигули» на неутомимого, просачивающегося в любые щели труженика, который с помощью дубины или доски можно  вытащить из любой непролазной грязи.  Естественно, не знал он,  что первой личной машиной столь влиятельной особы был именно этот монстрик украинского происхождения. Но что еще больше удивило и порадовало бы Нила Палыча, так это то, что сбылась его давняя, заветная мечта, на турбазу неожиданно была проложена  еще одна дорога, по которой теперь свободно могла проехать легковая машина. Влиятельная особа умудрилась сделать еще и это.
     Узнав от местных жителей о том, что на базу отдыха невозможно  попасть даже на «Запорожце», Ибрагим прямиком поехал к конторе карьера. Потолкавшись там, он  разузнал, что на базу можно было бы проехать другой, огибающей карьер, дорогой, если засыпать два неглубоких оврага и подлатать несколько «непролазных» мест в лесу.  Ее когда-то пытались проложить, но институт не сумел договориться с карьерным начальством, и эту затею бросили.
     Три бутылки водки, подкрепленные небольшим гонораром, напором просителя и задушевной беседой, наконец, ее осуществили.  Оказалось, что один из шоферов тоже был моряком срочной службы, тоже служил на  Северном флоте, примерно в то же самое время, что и Ибрагим, но на противолодочном эсминце. Воспоминания немного затянули беседу, но где - то через два-три часа с помощью бульдозера и двух самосвалов была проложена вполне приличная, новая трасса. Гравием и щебенкой были засыпаны  не только овраги и лесные ухабы, но и немного поправлена вся лесная дорога, по которой  теперь можно было кататься даже в самую дождливую слякоть. Причем, нанятые водители были довольны настолько, что уже после получения обещанного вознаграждения, в виде подарка, обложили «мостики» через овраги крупными валунами, подперев их спиленными стволами.  Это приятно поразило Ибрагима, когда он уже возвращался в Москву. 
    Открывать новую дорогу он не спешил, надеясь в следующий раз, располагая большим временем, кое-что подправить, изготовить на заводе и развесить указатели, так сказать,  привести в надлежащий вид к торжественному открытию. 

      -9-
      Влиятельной и важной особой Ибрагим стал после того, как «лихо подмахнул» письмо этому несчастному, забытому всеми директору заповедного «Берендеева царства». В результате  тот, счастливый и довольный, вывез с территории завода  два полностью загруженных грузовика.  Ибрагим мог бы обойтись и меньшей кровью, подписав одну-две позиции, да еще сократив количество, но услышав  грустное повествование о том, что  хозяйство в жутком упадке, а институт давно забыл о его существовании, решил проявить неслыханную щедрость. Там желала отдыхать Саша с сыном, и это было главным. Никто бы из заводчан, включая директора, и не подумал возражать, так как благополучие завода в большей части зависело именно от заместителя директора по экономике.

     В начале своей карьеры на заводе, он предложил директору  идею, как добиться того, чтобы завод получал дополнительные прибыли «практически из ничего».
     Решением ХХV съезда КПСС каждое оборонное предприятие обязали выпускать товары народного потребления. Это было дополнительной нагрузкой, мешающей выполнению основной, серьезной, серийной продукции. Руководители всеми силами пытались  откреститься от этой напасти,  но решение Партии и Правительства нужно было выполнять, поэтому они, проклиная свою судьбу, были вынуждены клепать кастрюли и поварешки.
      Когда молодой начальник бюро комплектации  предложил директору увеличить выпуск этой, «головной боли» предприятия, да еще расширить ее ассортимент, тот пришел в ярость.  Когда-то он дал согласие на его прием, но за эти три месяца этот неуемный умалишенный его просто достал, смутив этой бредовой идеей чуть ли не треть  инженерно-технического персонала.
      Вызвав к себе начальника производства и зама по режиму, суровый хозяин потребовал, чтобы они «немедленно убрали это чудо туда, откуда взяли».
      - Что? Вы меня не поняли? – спросил он.
      -  Понимаете, - замямлил начальник производства. – Вы же сами просили его отметить в приказе.
      - Когда, что-то не помню? – задумался директор.
      - Илья Семенович хотел сказать, что вы обещали ему большую премию, - пояснил заместитель по режиму. – Именно он откопал инструкцию по очистке резервуаров из-под жидкого азота.
      - Он? – удивленно, задумался директор и вспомнил, как радовался, что, наконец-то, решилась проблема со списанием спирта. Этот уникум на самом деле где-то откопал действующую инструкцию, по которой емкости для хранения жидкого азота полагалось промывать этиловым спиртом, самой высокой очистки. Когда подсчитали, сколько нужно спирта для промывки существующих на заводе дюаров и целой цистерны, работники министерства пришли в ужас. Такую потребность завода не могла обеспечить даже Ховринская спиртобаза, снабжавшая Москву и три области. Годовая потребность завода как раз составила бы  ее месячный оборот. Начальник Главка втрое увеличил фонды завода с условием, что они больше никому, никогда не покажут эту «проклятую бумагу», заверенную пятью самыми главными организациями страны, отвечающими за нормы отпуска всего самого строго учитываемого, стратегического сырья, включающего драгметаллы, ядохимикаты, радиоактивные изотопы и, конечно же, спирт – ускоритель и двигатель всех процессов в России. Благодаря этой поистине «бесценной» бумаге, завод не только  ускорил производственные процессы, но и организовал производство высококачественного травления металлов с помощью цианидов.
     Получалось так, что завод был просто обязан этому «чуду».  Директор вздохнул и попросил вызвать его к себе.
    - Ну, и что теперь прикажете с вами делать? – спросил он Ибрагима. – Вас теперь так просто и не уволишь. Половина заводчан встанут за вас грудью и будут правы. Такое уникальное  светило науки и за ворота. Да меня, пожалуй, самого вынесут. Может, я сумею убедить вас, что вы погорячились, и отступитесь от своей «бредовой идеи»? Весь завод только о ней и говорит, а я, один, против. Ну, как мне вас убедить, что это невозможно. Мы ведь серийный завод и не можем позволить себе такую роскошь, как эксперимент.  А, кроме того, нам этого просто никто не позволит. Кто будет отвечать в случае провала?  Естественно, что не вы. Может, спокойно займетесь нашими, земными проблемами, видите, как у вас прекрасно все получается? А я вас всей душой поддержу.
     - Ну, а если не отступлюсь?
     - Тогда я просто буду вынужден принять все меры, чтобы вы ушли. Вам это надо? И мне не нужно, многие неплохие кадры тоже уйдут, обиженные, что их не понимают, как и вас. Может, мы найдем какой-нибудь компромисс?
     - Не сочтите за наглость, но хочу предложить вам один вариант, - сказал Ибрагим, прищурившись. – Я знаю, что вы большой любитель преферанса. Давайте сыграем партию! Ставлю на кон свое пребывание на заводе. Проигрываю, ухожу, выигрываю – остаюсь. Все честно и работникам сказать будет нечего.
     - Согласен! – улыбнулся директор, отметив про себя, что ему вдруг расхотелось, чтобы этот смелый, нагловатый, но довольно симпатичный парень уходил с завода. – А не боишься проиграть? Играть буду жестко. Партнеров ты выбираешь?
     - Как хотите? Оставляю это право за вами.
     - Так ты мне еще фору даешь? Неужто так уверен в выигрыше?
     - Поиграем, посмотрим, - пошутил Ибрагим, пожал протянутую руку директора и вышел.
     Дуэль состоялась на следующий, субботний день, вечером.
     Около полуночи стало ясно, что, если бы Леонид Федорович играл на деньги, как обычно, сделав ставку в полтинник, то к утру, вероятно,  мог лишиться личной машины, кооперативной квартиры сына, да еще мебели в придачу. Этот «наглец»  специально не заканчивал игры, а его «гора» росла, «как на дрожжах». Примерно такая же ситуация наблюдалась  и у других партнеров. Совершенно непонятно, что он делал с картами, колоды которых меняли уже чуть ли не каждую раздачу, но у всех почему-то часто выпадали мизера, а он приделывал им такие «паровозы», что даже известный «шулер и мухлежник» зам главного инженера Скопин все время хватался за сердце. 
     - Все, сдаюсь! – сказал Леонид Федорович, бросив карты. – Оставайся на заводе! Черт с тобой! Преклоняюсь, убедил! Слушай, открой секрет, где ты так наловчился играть? Это же уму непостижимо? Вот это класс!
     - Никакого секрета, - ответил Ибрагим, впервые за вечер улыбнувшись. – В физическом институте. Должен вас огорчить, я там был не самым лучшим игроком, так, что могу порекомендовать, кого посильнее.       
     - Нет уж! Спасибо! – улыбнулся в ответ Леонид Федорович. – С нас и тебя хватит. Вон Сергей Иванович и так валидол глотает, а ты предлагаешь и вовсе его загнать в лазарет. Кто же тогда работать будет?
     Все дружно засмеялись, а Скопин чуть не подавился таблеткой валидола.
     - Леонид Федорович! – обратился Ибрагим, когда смех немного поутих. – А хотите, я вас поучу играть, причем, всех сразу?
      - А что! Я - за! Вы как, мужики? – спросил он своих партнеров, которые тоже ответили согласием.
       - Ну, вот и ладно, - хитро улыбнулся Ибрагим. – Только, чур, слушаться и не обижаться! Возражений нет?
       - Валяй, господин учитель! – согласился директор и все ему поддакнули. – Учи нас, бестолочей!  Может, и в правду, ума наберемся?
       - Спасибо за доверие! – поблагодарил Ибрагим. – Начнем с азов.  Висты, как  известно, чистые взятки. Они ведь ни с чем не связаны, ни с горой, ни с другими привязками игры, можно сказать,  это чистая прибыль. Представьте себе, что у нашего завода появился источник прибыли, совершенно не связанный с основным производством. Чтобы мы с ней сделали?  Мы могли бы положить ее на любой счет, будь то основные фонды, фонд заработной платы, фонд развития, жилой, премиальный, какой угодно, в конце концов, положили бы  себе в карман. И это было бы законно.  Посмотрите, что я делал в игре? Я старался не играть сам, давая вам возможность делать ошибки, а вы настолько увлеклись игрой, что совершенно забыли, что у меня растут висты. Более того я специально давал вам возможность играть самим, зная, что у вас провальные мизера, просчитывая свои карты. А ведь у меня в это время вылетали даже девятерные и десятерные.  Так зачем же мне рисковать, если вы топите друг друга? Вот я подумал, а не сделать ли мне ставку на висты? И, как видите, я в выигрыше. Я учел ваши слабости и благополучно их использовал. А теперь мне хотелось бы показать все это на доходчивом примере. Представьте, что  мы нашли источник прибыли, скажем, товары народного потребления.
      -  Ах ты, паршивец, - дружелюбно улыбнулся Леонид Федорович. – Опять ты со своей сумасшедшей идеей. Мы, конечно, тебя выслушаем, но на наше согласие даже не рассчитывай. Мы же уже все не раз продумывали, неужели ты думаешь, что наши головы дурнее? Это же и так головная боль, а ты предлагаешь и вовсе нас угробить. Ну, пожалуйста, скажи, что мы тебе такого плохого сделали? Это у вас в науке все легко и просто, а тут производство, серьезное производство, как ты заметил. Если я в Главке высунусь с этой идеей,  меня же на смех поднимут, обрадуются и загрузят по самое некуда. А кто будет лопасти делать, агрегаты? Где я людей возьму, когда их и так не хватает? А ведь тот же Главк с меня  спросит, еще как спросит. Вот и думай после этого, раз ты такой умный! Между прочим, я с тебя, как с начальника бюро, тоже спрошу, почему ты думаешь о посторонних делах, когда ваше бюро не выполняет своих задач? Что ты на это скажешь?
     - Прежде, чем ответить на этот вопрос, хотел бы попросить извинения у присутствующих и попросить их, оставить нас одних. Очень прошу без обид, так необходимо для дела. Потом мы все вместе дружно побеседуем, а сейчас  хотелось бы, прежде всего, поговорить с вами, Леонид Федорович.
     - Ну, что, мужики, уважим учителя? – улыбнулся тот. – Он надеется всех нас уговорить по одному.  Пусть попробует.  Может, тогда образумится? Жалко терять такие смелые и напористые кадры. Не зря же за него так заступался его начальник. А он, как вы знаете, хитрый жук.  Заступаться-то заступался, а сам предлагал  перевести в конструкторский.
     - Леонид Федорович, - серьезно обратился Ибрагим, когда они остались одни. – Прошу вас внимательно меня выслушать! Я не намерен ходить вокруг, да около, а скажу прямо, все, как есть. Мне не хотелось бы это говорить при всех и вот почему? Так случилось, что я немного знаком с Грущиным. Недавно был у него и выкладывал эту идею, он одобрил и обещал поддержку. Я знаю, что вы с ним тоже хорошо знакомы, но я попросил его не вмешиваться, пока  не переговорю с вами. Я убедил его, что лучше начинать такое дело, если будет найдено полное взаимопонимание. Если  этого не произойдет, обещаю уйти с завода без каких-либо последствий для вас. Однако  чувствую, что вы поймете меня правильно, больше того  просто уверен, что наши устремления совпадут. Кстати, Виктор Васильевич того же мнения. И вот еще очень важное условие. Хотелось бы, чтобы о нашем разговоре, взаимоотношениях с вами и  Грущиным никто никогда не узнал. Считайте это моей прихотью, требованием, как хотите, но я дешевым тщеславием не страдаю. Да и для дела это было бы лучше. В противном случае мне будет трудно устанавливать нормальные, дружеские отношения с теми же заводчанами. Вы же, вероятно, понимаете, что значит, быть фаворитом руководителя. Надеюсь, мы поймем, друг друга правильно и сдвинем это интересное, очень прибыльное дело.
     Всю оставшуюся ночь он объяснял суть его идеи, а директор стал ею проникаться.  Уже перед рассветом, забыв о сне, они горячо обсуждали первые шаги, как подступиться к этому великому, удивительно простому  делу, которое  способствовало  обогащению предприятия.   
     Оборонное предприятие не могло себе позволить заниматься чем-либо иным кроме, как выпускать продукцию, предписанную вышестоящими организациями. За этим следили строго,  «шаг в сторону» мог дорого обойтись его руководителям. Поэтому предприятию  помогали, чем могли.  А это, и наряды с красной полосой, обеспечивающие в первую очередь, иные льготы. В результате, склады буквально ломились от сырья, материалов и комплектующих.  Лишнее и пришедшее в негодность списывали, сжигали, закапывали в землю.  Военпреды, именуемые представителем заказчика, зорко и строго следили за тем, чтобы на продукцию не  попали просроченные материалы, некачественные детали. Упаси, Боже, покрасить деталь не прошедшей испытание или просроченной краской!  Продукция забраковывалась сразу же и бесповоротно.
     Ведомство всеми силами и средствами пыталось бороться с неликвидами, организовывая, так называемые, «мобрезы», своеобразные ярмарки, где они выставлялись на продажу. Однако, в силу той же секретности, туда могли попасть  снабженцы только этого ведомства, для иных  путь был закрыт. Требовались специальные «допуски секретности». Получалось, что создание «мобрезов», это «залп из пушки  по воробьям». Ведь их посетителями являлись такие же «богачи», имевшие на своих складах то же самое, а может, даже и больше, заходившие сюда только с одной надеждой: « вдруг повезет, удастся отхватить что-то свеженькое?» Исходя из всего этого, оставалось только одно: добиться  разрешения на ликвидацию излишков, путем продажи их другим организациям, не таким счастливым и богатым, как «оборонка», авиапром и «средмаш».
      Когда на заводе Ибрагима организовали службу по ликвидации излишков, вынеся ее за территорию, уже через три–четыре месяца своих неликвидов стало явно не хватать, чтобы обеспечить всех желающих. Пришлось обращаться к другим предприятиям своего ведомства, которые тоже с радостью включились в это прибыльное дело. Молва о сказочно богатом предприятии довольно быстро облетела снабженцев не только Москвы, даже не потребовалось рекламы, и очень скоро туда стали выстаиваться очереди.  Многие из них даже обеспечились специальными допусками, чтобы регулярно выезжать с предприятия нагруженными так, что прогибались рессоры.
     Леонид Сергеевич вошел во вкус, и денег уже  постоянно не хватало. Их приток позволил подтянуть  основное производство, переоснастив, увеличив и обновив оборудование и станочный парк.  Чтобы меньше зависеть от поставщиков пластмассовых, особенно резиновых изделий, где завод «Каучук» являлся признанным монополистом, для начала организовали два небольших участка: вакуумной отливки из пластмассы и вулканизации из резины, приобретя и поставив две литьевые машины, а так же три автомата для вулканизации. Дело понравилось, прикупили еще десять литьевых машин, пятнадцать автоматов для вулканизации и организовали новый цех, который обеспечивал уже не только свое, собственное производство, но и приносил ощутимую прибыль за счет буквально хлынувших на завод заказов от сторонних организаций.
      Естественно, что все это  потребовало увеличение рабочих мест, повышение фонда заработной платы и премиального. Людей нужно было поощрять, учить, повышать квалификацию. Чтобы не заниматься трудоемким  ремонтом, оборудование и станочный парк  решено было использовать только на время гарантийного срока, поэтому они менялись чуть ли ни через год. Слава Богу, такая возможность теперь появилась, а за беушной техникой стали выстраиваться дружные, длинные  очереди.
      Одновременно с этим было задумано и уже претворялось в жизнь – активное улучшение социальной сферы.  На заводе строились новая столовая, здравпункт, комнаты отдыха для рабочих, ремонтировались и строились клуб, здание заводоуправления. Возросло значение отдела капитального строительства, который стал, чуть ли ни главным на заводе. Строительство велось широким фронтом, уже возводился свой собственный девятиэтажный, шестиподъездный  кирпичный дом улучшенной планировки, а за городом началась реконструкция пионерлагеря,  выездного детского сада и гордости завода - собственного профилактория.   
     Ибрагим уже был не рад, что «выпустил джина из бутылки», но отступать было поздно.  Заводские проблемы, как трясина, затягивали его все глубже и глубже, не позволяя  расслабиться хотя бы  на день. Несмотря на то, что его освободили от обязанностей начальника бюро комплектации, и сама должность, да и обязанности все равно оставались за ним. Директор боялся, что с таким трудом налаженная комплектация основного производства развалится без его организатора, поэтому разрешив ему заниматься коммерцией, оставил должность с окладом, пока не подберут другую, и взял с Ибрагима слово, что его бюро не будет брошено на произвол судьбы.  Инициатива, как говорят в России, наказуема, и он уже переставал уделять время своим любимым занятиям, даже  Сашеньке и Юрке. А что он мог сказать Саше? Что «бяка» - директор, в который раз не  отпускает в отпуск?  Если бы она только слышала, как тот буквально орал, чтобы он не смел, появляться на заводе, а думал, как «увеличить производство товаров для населения»?  Увы, приходилось активно заниматься еще и этим. Сам же убеждал, что висты – чистая прибыль, вот и приходилось запускать в серийное производство одну позицию за другой. Мало того, что внедрялось то, что он задумал сам, проснулась еще и  творческая  инициатива работников, предлагавших еще более интересные и выгодные изделия. Причем, соблюдались основные требования: минимум затрат, сырье – отходы производства,  максимум прибыли.
     Москвичи обалдевали, когда на прилавках магазинов стали появляться недорогие, удобные, складывающиеся тележки на колесиках с вместительной  сумкой; удивительно дешевая, но качественно исполненная  инкрустация по дереву и многое, многое другое. Но что покупателей добило окончательно, так это  легкая, удобная, складывающаяся, штыковая, титановая лопата по цене обычной, стальной.
     Этот феномен объяснялся довольно просто. Завод вместе с конструкторским бюро одного из авиационных объединений соорудил уникальную установку по литью титана. На один цикл отлива требовалось загружать до трех тонн порошка. Как правило,  одно изделие весило не больше десяти килограмм, а требовалось их  не больше двадцати-тридцати.  Приходилось все время ломать голову, куда девать остальной, уже переработанный сплав? Конечно же, можно было всего-навсего сделать литьевые формы для какого-то другого, так же необходимого изделия. Ну, и первыми на ум пришли лопаты. Потом, конечно, мозги пришлось напрягать еще интенсивнее, но чаще всего литейщиков преследовали неудачи. К примеру, возникла идея сделать долговечный инструмент для стоматологов, особенно, наконечник, который, как правило, выходил из строя черед два-три месяца. И что же? Наконечники, буры и еще несколько дефицитных инструментов были изготовлены, прошли самые суровые испытания и доказали, что могут служить не менее сорока лет.
     - Вы что с ума сошли? – популярно объяснили Ибрагиму чиновники из Минздрава. – Стоматологи - самые высокооплачиваемые специалисты, а вы еще богаче хотите их сделать? Нет уж, пусть чаше раскошеливаются, а вы свои инструменты засуньте, знаете, куда… Короче, мы вас не видели, а вы - нас. Производители узнают и всем нам «бошки по отрывают».
     Инициативным заводчанам часто приходилось выслушивать подобное. Новое, как правило, всегда встречается в штыки, особенно, когда оно впрямую  ущемляет интересы сильных мира сего. Поэтому и неудач было немало. Кстати, с лопатами произошло то же самое, скоро прикрыли и их выпуск.  Совет министров чуть не сошел с ума в полном составе, когда стало известно, что предприятие наладило широкий выпуск изделий из стратегического сырья. Пришлось прислушаться, не лишаться же из этого головы или партбилета.      

     Идея с дешевой инкрустации по дереву, как все остальное, появилась неожиданно, но неслучайно, как бы сама, вытекая из производственного процесса.
     Для того чтобы изготовить вертолетную лопасть, требовалось выточить основную, небольшую, несущую деталь из твердых, ценных пород дерева. Причем, сама деталь не должна была иметь каких-то изъянов: внутренних сучков, иных природных и механических повреждений, поэтому расходные нормы рассчитывались на кубометры. Скапливающиеся отходы приходилось попросту сжигать. Выносить что-то с оборонного завода не могли даже его работники.  Слава Богу, кто-то предложил делать из них тару, но и это не приносило желаемого результата. Прежде всего, потому, что забить гвоздь в твердую древесину было непросто, а потом, тара получалась тяжелой и громоздкой.
Обрабатывать бук, дуб, осину, березу и грушу тоже было сложно и дорого. Неподходящие дощечки все равно оставались проблемой. Вначале Ибрагиму удалось частично решить ее следующим образом.  Древесину стала доводить «до ума» и продавать через сеть магазинов «Детский мир», «Умелые руки» и «Сделай сам».
     Однажды он залюбовался работой одного из работников тарного участка, молодого парня Сережи, который в свободное от работы время инкрустировал доску. Оказалось, тот когда-то  работал на мебельном комбинате, приобрел кое-какие навыки, в том числе и краснодеревщика,  и теперь тихо отводил душу за любимым занятием.   С этого момента судьба Сергея была решена. Немедленно было закуплено несколько пачек всевозможного шпона, а дальше: «Твори, дорогой, на благо себе и людям»!
      Творения Сергея Ибрагим показал в мебельном магазине на Ленинском проспекте,  в доме, где жил он сам.  Они были высоко оценены и мгновенно разошлись. Дирекция магазина слезно умоляла, поставить еще, а мастер, при всем своем старании, не мог сделать больше одного панно в день. Остро стал вопрос, как увеличить выпуск?
      Первым делом, Ибрагим попытался, дать в помощь мастеру людей, воспитанников интерната для трудновоспитуемых подростков. Узнав о заработках, ребята с воодушевлением и радостью взялись за дело, но оно, увы, не сдвинулось. Требовалось время для приобретения навыков, к тому же выяснилось, что не все способны им овладеть. Сегменты для панно аккуратно и искусно мог вырезать только Сергей, а молодые, неопытные ребята только портили материал, да еще отвлекали мастера, которого ждали большие дела. Ибрагим с директором замыслили выпускать инкрустированные изделия, включая мебель из массива.
       Тогда шпон попробовали вырезать лобзиком, предварительно зажав пачку в триста листов в тиски.  Промучившись несколько дней, всем стало понятно, из этой затеи тоже ничего хорошего не выйдет. Края, несмотря на все старания и приспособления, получались зубчатыми и обкромсанными. Не помогло даже привлечение фрезерных станков. 
      Гениальная идея появилась неожиданно и вовремя. Посещая родной институт, Ибрагим попробовал сделать срез лазером, и все получилось, как надо.  Был немедленно закуплен списанный боевой лазер и снова  приведен в боевую готовность. Очень скоро администрация магазина перестала удивляться тому, что ей поставлялись совершенно одинаковые панно в довольно больших количествах, но что самое удивительное, со значительно пониженной ценой.
      - А вы не могли бы изменить сюжет? – поинтересовался у Ибрагима директор.
      - А что, этот уже не пользуется спросом? – отвечал он вопросом на вопрос.
      - Да нет, улетает со свистом, даже той тысячи, что вы поставляете, не хватает на половину рабочего дня. Люди уже записываются в очередь. Может, цену поднимем?
      - Думаю, не стоит, мы постараемся увеличить выпуск, а вот менять сюжет пока не будем. Люди только руку набили на «Аленке», а главный художник пребывает в творческом застое.
      Ибрагим не обманывал, когда говорил о застое художника. Сергей, действительно, обалдел от такого размаха. Деньги, конечно, дело хорошее, но он уже и сам, как дирекция магазина, не мог видеть своего творения, которое размножалось, как тараканы. Его душа художника была ущемлена тем, что теперь приходилось уже не творить самому, а обучать ребят простой, монотонной работе – аккуратно наклеивать сегменты на доску. А народу, который уже составляли не только школьники, но и студенты, домохозяйки, было столько, что времени на новый шедевр просто не оставалось. Слава Богу, что скоро у него стали появляться приемники, и он, наконец, приступил к сотворению новых сюжетов.
      Понятно, что благодаря таким темпам, очень скоро выпуск увеличился настолько, что один только «цех сувениров» сравнялся по обороту с основным производством, а, главное, был налажен выпуск прекрасно выполненной, инкрустированной мебели из настоящего, добротного массива. Только сервировочных столиков на колесиках изготавливалось до десяти в смену.  Мебельный магазин, на долгое время ставший придатком завода, постепенно менял ориентацию, превращаясь в один из самых престижных салонов Москвы «Интерьер», а Ибрагима, «с легкой руки» начальника цеха Сергея Юрьевича после торжественной оперативки прозвали «Хоттабычем». В честь этого были изготовлены три панно с изображением знаменитого джина, которые стали подарками. Остальные так и не появились, художник категорически отказался их тиражировать.
      А началом производства по изготовлению товаров народного потребления послужили несколько удачных и выгодных дел, одно из которых, первое, можно было бы озаглавить – «Нецке».
   
    -10-
    - Сегодня ни на какую работу ты не поедешь! – категорично заявила Саша.
    - Понимаешь, милая?.. – попытался возразить Ибрагим.
    - Я знаю все, что ты скажешь! – прервала его она. – Но ты обещал, провести выходной со мной, вот и выполняй обещание! Даже не пытайся возражать, я уже все спланировала! Кстати, своим мужикам ты обещал то же самое. Вы уже не виделись, Бог знает сколько, они будут рады тебя лицезреть.
    - Слушай, а можно я быстро смотаюсь? Честное слово, только на часик, туда и обратно.
    - Нельзя! – категорично заявила она.  – Я слишком хорошо знаю твой часик, а потом, мы встречаемся в одиннадцать, так что поторопись, привести себя в порядок!
    - Мы снова идем на выставку? Так я приеду сразу туда.
    - Я же сказала, что эту субботу мы проведем вместе, так что забудь о своей работе! И давай, не будем ссориться! Если тебе так хочется видеть своего любимого директора, можешь пригласить его вместе с нами.
    - Это куда? – спросил он, понимая, что она твердо настоит на своем.
    - В музей Народов Востока.
    - Куда? – удивился он. – Где он хоть находится?
    - Именно туда. Стыдно жить в Москве и не знать такое место, особенно тебе, восточному человеку. Вот и посмотришь, где он находится, заодно и  его экспозицию. Уверяю, тебе это будет особенно интересно.
     - «Я поведу тебя в музей, сказала мне жена» - пошутил он, перефразировав известное, детское стихотворение. – Значит, работы сегодня не предвидится?
     - Сегодня она как-нибудь обойдется без тебя, поэтому расслабься и получи удовольствие! Можешь смело звонить шефу, чтобы тебя не ждал!
     - Ладно! Сдаюсь! – улыбнулся он. – На самом деле нужно отдохнуть, иначе совсем сойду с ума от дел, да и с ребятами давно не виделся. Спасибо, родная! И какая будет повестка дня?
     - Как обычно, сначала культурная программа, а потом вечеринка с друзьями. Я пригласила почти всех твоих ребят, Марину, конечно же, твоего Амира.  Валя обещал быть с какой-то новой подругой. Обещала показать им «нецке».
     - А это еще что такое?
     - Здрасте, он еще считает себя культурным человеком? Нецке – это древняя миниатюрная японская и китайская скульптура, вырезанная из слоновой кости. Между прочим, все твои друзья уже прочитали «Каникулы Кроша» Рыбакова, один ты не удосужился, хотя книга уже год лежит на твоем столе. Вся Москва только об этом и говорит.  Ты на самом деле скоро чокнешься со своей работой.
     - Все понял, виноват, исправлюсь! – отшутился он и отправился в ванную.

     Через час он обходил залы музея с друзьями. Обещанных фигурок нигде не было. Пожилая научная сотрудница музея объясняла настойчивому посетителю, что данная экспозиция в настоящий момент находится в запасных хранилищах.
      - Понимаете, - говорила она. – Здание музея находится в аварийном состоянии, некоторые залы пришлось закрыть. Скоро мы переедем на Гоголевский бульвар, как раз сейчас там ведутся ремонтные работы. Вот тогда, милости просим, посмотреть на чудотворения рук человеческих.
      - И когда же произойдет это чудо? – интересовался Ибрагим. 
      - Думаю, через год-два, - грустно ответила она.
      - Понятно, по российским меркам это будет лет через пять, - улыбнулся он. – А сегодня это сделать никак нельзя? Уж больно долго ждать, вон, сколько нас желающих собралось.
      - Что вы, это же невозможно! – воскликнула она. – Это же запасники! Они опечатаны, и никто не решиться их открыть. Эта экспозиция представляет такую художественную ценность, какую себе даже представить трудно! Вот, если бы нам удалось изготовить копии, то тогда еще можно было их как-то экспонировать, но, увы, ни один художник так и не решился повторить то, что делали восточные мастера. Ведь у них на каждую фигурку уходили годы, не считая их непревзойденного мастерства и силы духа. А ведь музей готов был платить немалые деньги. Так что, извините, придется подождать! В крайнем случае, можете посмотреть экспозицию в «Эрмитаже». Там, правда, не такая обширная коллекция, как наша, но все-таки представление получить можно. В Киеве, Одессе, еще нескольких городах тоже есть небольшие экспозиции.
     - Значит, вы считаете, что увидеть вашу экспозицию сегодня нам никак не возможно? – озадаченно спросил Ибрагим. – И никто из сотрудников музея нам не поможет?
     - Увы, - вздохнула она. – Думаю, что на это не пойдет даже директор. Дело в том, что мы сейчас не в состоянии обеспечить сохранность этих бесценных экспонатов. У нас даже нет их хороших фотографий, только описание. Я же вам говорю, были бы копии, мы бы с радостью.
     - А директор сейчас в музее? – поинтересовался Ибрагим.
     - Да, он здесь, но очень занят. Как раз у него сейчас важные посетители, договариваются насчет ремонта.
     - Ну, что же? Огромное вам спасибо за участие и информацию, но мы все-таки подождем вашего директора. Надеюсь, это не воспрещается?
     - Конечно, вы можете его подождать, но думаю, он ответит вам отказом. Я просто уверена в этом.
    
      Чтобы сделал обычный советский, интеллигентный, законопослушный человек, получив такую исчерпывающую информацию от сотрудника такого уважаемого, государственного учреждения? Конечно же, оставалось глубоко вздохнуть и отправиться  восвояси.  Плеть обухом не перешибешь, но Ибрагим почему-то решил не сдаваться. Почти вся компания во главе  с Сашей дружно уговаривали его бросить эту затею. В конце концов, это становилось уже неприлично. Что толку  так донимать, отвлекать от дел ответственных работников, когда было  сказано довольно ясно, сейчас увидеть нецке не представляется возможным?
      Выслушав убедительные доводы друзей, Ибрагим вдруг улыбнулся и предложил пари:  покажут фигурки сегодня, -  он выигрывает две бутылки армянского коньяка,  нет – они.  Компания дружно посовещалась и решила поставить на кон, аж, четыре бутылки, чтобы хоть так охладить упрямого спорщика.  К их удивлению, тот согласился даже на это.
      Седоватый, немного уставший директор музея с интересом выслушал необычного посетителя,  немного подумал и неожиданно решил удовлетворить просьбу.  Его действительно заинтересовало предложение этого симпатичного, напористого парня, решившего  попробовать сделать копии с фигурок. И в правду, чем черт не шутит, может,  и в самом деле решится эта сложная проблема? Слишком уж горели глаза этого неожиданного визитера, а такие упрямцы  действительно способны осуществить любую, самую несбыточную мечту.
      Рассматривая с друзьями удивительные шедевры восточных мастеров, которые в матерчатых перчатках доставала из двух опломбированных ящиков Людмила Сергеевна – та самая старшая научная сотрудница, убеждавшая, что директор никогда на это не пойдет, Ибрагим уже составлял план действий. Он был увлечен и почти уверен, что дело выгорит. Его не пугало даже то, что основная  сложность заключалась в отливной форме.  Слишком ажурными и чрезмерно многогранными были все эти фигурки с изобилием выступающих, миниатюрных фрагментов. В конце концов, можно было обратиться к ювелирам или тем же зубным техникам, хотя этого не хотелось. Слишком дорого обошлись бы их услуги. Нужно было думать самому. 
      Обычная, двойная, даже сложная форма типа, «папа – мама», явно не подходила. Жесткость, естественно, повредила бы, как сам оригинал, так и отливку.  Вероятно, нужна какая-то особенная, скорее всего резиновая форма, которая  снималась бы с оригинала легко и непринужденно. Значит, нужно было обращаться к химикам, которые  могли подсказать,  какой материал для этого подойдет? У них же можно было проконсультироваться, из чего изготовить искусственную кость? Хотя чего тут думать, делают же янтарь из эпоксидной смолы, почему бы не попробовать сделать кость?      
     Через три недели в кабинете директора музея состоялся показ копий. Потрясенные хозяин кабинета и Людмила Сергеевна, затаив дыхание, наблюдали, как два эксперта покрылись обливным потом, пытаясь отделить два оригинала, которые были выданы Ибрагиму, от двадцати абсолютно одинаковых копий.  Изготовитель пошутил, что оригиналы могут остаться у него, если экспертиза их не выявит. Шутка оказалась удачной, их отличили только с помощью спектрального анализа, да и, то относительного. До этого он не требовался и не делался.  Слава Богу, что в музее еще остались подобные изделия из слоновой кости, которая, конечно же, отличается от эпоксидной композиции. Других отличий так и не нашли. Это было полной и сокрушительной победой.
     Принимая поздравления от сотрудников музея, Ибрагим и его компаньоны были счастливы, вспоминая, какие приключения пришлось пережить за эти три сумасшедшие  недели?
     Этот кошмар начался с того момента, когда он привез на завод эти две маленькие фигурки, в сопроводительной документации которых  значилась их стоимость, определенная государственной, оценочной экспертизой. Как-никак они являлись национальным достоянием страны и мировой культуры.
     Увидев сумму двух этих шедевров, привезенных в кармане и завернутых в обычный носовой платок, главный бухгалтер завода Анастасия Николаевна Божко с тихим стоном  сползла под стол. В накладной, скрепленной гербовой печатью музея, прописью было проставлено полтора миллиона рублей. На самом деле, было от чего прийти в ужас? Стоимость основных фондов целого завода составляла немногим больше двадцати шести миллионов. Хорошо еще, что Ибрагиму выдали именно эти две фигурки, как оказалось, не такие ценные, как остальные, которые уже потом  возили на завод в бронированных машинах с военизированной охраной. Дирекция решила рискнуть пока только этими, сделанными в середине нашего тысячелетия, где-то в XII –XIII веках. Трудно себе представить, чтобы было с бухгалтерским сердцем Анастасии Николаевны, если бы эти сувениры оказались, к примеру, из  V века до нашей эры.
    Можно понять, что после этого началось. Леонид  Федорович тоже спал с лица, спрятал фигурки в сейф, поставил круглосуточную охрану и разрешил работать с ними только в его присутствии. Увы, пришлось мириться еще и с этим, хотя оригиналы понадобились всего раза три. Одновременно с этим пришлось в буквальном смысле поднять «на уши» химиков трех институтов, чтобы они  подобрали и подсказали, где найти нужный для форм герметик на основе полусинтетического, трехкомпонентного каучука.  Эпоксидную композицию для имитации слоновой кости, позволяющую добавлять различные компоненты, разыскали в закрытом институте Минавиапрома. 
    Путем беспрерывного, недельного экспериментального смешивания каолина, мела, костной муки и зубного порошка с эпоксидной смолой, нужный состав был найден. К этому времени  были, наконец, изготовлены и отливные формы. В результате всех этих экспериментов  в доме не осталось ни одной свободной посуды, включая значительную часть кухонной утвари. Несмотря на то, что Саша героически отвоевывала каждую последнюю банку или кастрюлю, остальные свободные емкости тоже были бесповоротно испорчены. Примерно такая же картина наблюдалась и в заводской лаборатории. Еще неделя ушла на борьбу с раковинами, образующимися в результате отливки в сложных формах. Пузырьки воздуха с огромным трудом вылавливались и удалялись из вязкой, напичканной разнообразными компонентами эпоксидной массы, пока кто-то догадался применить вибратор. Какое-то время ушло еще на доделку самих блеклых отливок, пока их учились подкрашивать и старить, подгоняя под цвет оригиналов.
   Когда Ибрагим попробовал покрыть отливки обыкновенной морилкой и отполировать фланелевой тряпкой, он не поверил своим глазам. Каким-то чудом  удалось одновременно покрасить и состарить отливки.  Полученные копии практически не отличались от оригиналов. Два последних визита в директорский кабинет понадобились именно для того, чтобы убедиться в том, что копии легко перепутать с настоящими нецке. Пришлось ставить еле заметные точки, чтобы не запутаться самим. Это действительно было самой настоящей победой.

    Для Саши все это снова явилось неожиданностью. Расскажи ей кто-то о том, что произошло в музее, она вряд ли этому поверила. Слишком все это было похоже на сказку. Только теперь она начала понимать,  откуда у Ибрагима эта поразительная  способность зарабатывать деньги? Как собака, натасканная на поиск трюфелей, он умудрялся отыскивать их там, мимо чего другие проходили, даже не оглядываясь. Теперь же она своими глазами видела, как зарождалось и организовывалось довольно интересное, а главное, выгодное дело, где она, явилась самым непосредственным его участником, по крайней мере, оно началось именно с ее подачи. 
    Вначале она еще не верила, что Ибрагиму удастся выполнить свое обещание. Ей, как и всем остальным ребятам, казалось, что это было сделано ради этого дурацкого пари, хотя уже тогда чувствовалось, что для него это не главное. Она заметила, что  азарт и одержимость окончательно проснулись в нем только тогда, когда зашла речь о деньгах. Значит, он верил в успех уже тогда. Верил, представлял, как это сделать, и даже заставил поверить в это таких серьезных людей, как работников музея.  Получалось, что она его совсем не знает, не понимает до конца, и все его «дикие заработки» в Мытищах были  не так уж противозаконны, как считали она, мама и Юлька. Ведь и сейчас он не совершал ничего противозаконного, наоборот, даже требовал от директора музея соблюдение всех положенных в таких случаях условий, до мелочей уточняя требования к документации. 
     Действительно, таким она его еще не знала. Он снова не вписывался в привычные рамки. Ведь то, что он совершил, являлось самым настоящим полезным открытием, позволяющим музею показывать свою уникальную экспозицию. Причем,  не только сделал открытие, но и сумел добиться его реализации. Чтобы это понять и оценить, нужно было видеть, как менялись лица работников музея, которых он сразу же сделал своими союзниками и друзьями. На самом деле это уникальный талант, видеть то, чего другим не дано, и так зажигать окружающих своей идеей. Теперь становилось понятным, почему многие его начинания подчас венчались таким громким, а порой просто оглушительным успехом.
      Значит, она во многом была не права, заставляя его жить по общепринятым меркам, кое-что нужно пересмотреть в отношение к нему. Им, оказывается, можно и должно гордиться, помогать, а не запрещать и мешать. 

   После такого удачного эксперимента с музеем Народов Востока, началось плодотворное сотрудничество с музеями  страны, где были представлены подобные коллекции. Последовал ряд командировок в такие города, как в Ленинград, Киев, Одессу, на Дальний Восток, где бригаду Ибрагима встречали, как самых дорогих гостей. В результате, они и завод неплохо заработали, а главное, у них оказалась самая полная коллекция копий, около семисот нецке с возможностью их дальнейшего воспроизводства. Одни только Москва и Ленинград  заказали заводу около пятисот фигурок. 
    Вскоре уникальными изделиями из слоновой кости заинтересовалась торговля. Действительно, почему бы не познакомить советский народ с древней культурой Востока? Первыми появились представители скромной фирмы «Природа». В результате недолгих торгов, сошлись на десяти рублях за фигурку, причем, Ибрагим выторговал у директора завода для бригады  два рубля за изготовление. Понятно, что драть с такого скромного покупателя по три тысячи за штуку, как платили музеи, было бессовестно и  не резонно, тем более технология позволяла «лепить» их, как пельмени.
    Вторая фирма «Союзсувенир» оказалась намного солиднее. Узнав цену изделия, представитель сделал серьезное лицо, для приличия выторговал целый рубль и предложил немедленную половинную предоплату за пробную партию в полтора миллиона штук.  Теперь в шоке были Ибрагим и Леонид Федорович.  Предложение было весьма серьезным и обещающим серьезные перспективы. Теперь стало понятно, что они поторопились назвать цену, но было уже поздно. Слово было сказано, к тому же  раскрыта, как оказалось, уникальная технология. Не имея коммерческого опыта, распираемые дешевым тщеславием, заводчане охотно делились этими ценными знаниями с каждым желающим поучаствовать в этом деле, поэтому повторить то, что удалось им, мог теперь практически любой гражданин страны. Более того в рижском журнале «Наука и техника» была опубликована статья «Антиквариат на потоке», где подробно описывалась, как сама технология, так и соответствующие компоненты.  Оставалось одно, собирать, как можно больше, желающих неплохо заработать, доучивать их, снабжать материалами, чтобы выполнить этот огромный заказ.
     В самый разгар организационных работ Ибрагима вызвал Леонид Федорович и объявил, что художественная комиссия при Мосгорисполкоме потребовала прекратить «производство чуждых нашему, коммунистическому обществу сувениров, пропагандирующих символы буржуазной идеологии». Действительно, многие нецке являлись символами чуждых социалистической идеологии идей, таких как обогащение, самосозерцание, обожествление  и так далее. Короче, стало ясно, что «лавочку нужно сворачивать». Конечно же, жаль, но ничего не поделаешь. Не лишаться же из-за этого партийных билетов?
     Не выполнив и половины заказа, к всеобщему огорчению, производство пришлось свернуть. Разочарованных,  привлеченных к этому выгодному предприятию и начавших мечтать о собственном обогащении работников, попытались успокоить тем, что обязательно будет найдено новое дело, где они приложат свои полученные навыки. Многие не поверили и ушли в свободный поиск, оставшиеся тоже не были разочарованы.
     Не остались разочарованными и торговые предприятия, которые потянулись на завод вслед за «Природой» и «Союзсувениром». Очень скоро все они с большим успехом торговали украшениями из слоновой кости, сделанными, «признанными, искусными мастерами стран Востока», той же Индии. Одна только фирма «Весна» в течение полугода продала около двух миллионов заколок, брошей и колье. К сожалению, и это производство было недолгим. Искусственная кость, изготовленная из эпоксидной смолы, содержала вредные, фенольные смолы, раздражающие кожу человека.  К счастью, это было замечено самими производителями, поэтому грандиозного скандала с привлечением медицинских организаций, отвечающих за здоровье людей, не состоялось.

    Все эти неудачи не только не охладили пыл творческой, инициативной группы завода под руководством ее неуемного руководителя, но и заставили  думать еще интенсивнее. Многие идеи сами напрашивались, чтобы их претворили в жизнь.
    Как бы поступили вы, если бы к вам за помощью обратилась такая организация, как «Союзмультфильм», а для вас бы это не составило особого труда?  Более того ваша  работа в том и заключалась, чтобы оказывать помощь подобным учреждениям, отпуская им сырье и материалы, которые были уже не нужны вашему производству, захламляли склады, не позволяя закупать необходимое. Проще говоря, эти организации нужно было благодарить, даже приплачивать за то, что они избавляли вас от излишков и приносили живые деньги. А когда порог вашего кабинета переступает представитель такой, всеми любимой и уважаемой киностудии, то ему хочется не только помочь, но и посчитать это за честь, оказать помощь хотя бы из-за чувства благодарности за ту радость, которую дарят эти волшебники вашим детям, не говоря уже о вас, самих.
     Ибрагим так и поступил, когда  к нему обратился сам заместитель директора киностудии, подписав не только все, что тот просил, но и выделив ему заводскую автомашину.  Прощались они уже добрыми друзьями, приглашая друг друга в гости. Ибрагим был доволен приглашением. Еще бы, побывать там, где рождается сказка, да еще все это показать сыну!
     Воспользоваться приглашением пришлось на следующий же день, причем, без сына, с испорченным настроением и, весьма неприятной миссией. Утром, в бухгалтерии ему сообщили, что киностудия является полным банкротом, на счету которой нет ни копейки, и оплата счетов в ближайшем будущем не предвидится, так как из кредиторов образовалась уже огромная очередь.
     Всю дорогу до студии Ибрагим был в ярости. Так обмануть и еще назваться другом? Нет бы, предупредить, попросить? Тогда можно было пойти к руководству, объяснить, вероятнее всего, пошли бы навстречу, в крайнем случае, просто подарили, сумма-то небольшая.  О какой дружбе теперь можно говорить? Пусть немедленно все возвращают!  Не для того создавалась эта служба, чтобы кормить попрошаек и обманщиков.
    «Обманщик» побледнел, когда в его кабинет ворвался взбешенный, вчерашний друг и благодетель. Стало понятно, что за этим последует. Находившиеся в кабинете участники производственного совещания тоже это поняли и с грустью посмотрели на неожиданного, грозного гостя.  Совещание было посвящено тому, как распорядиться с привезенным в киностудию добром?  До этого руководители художественных мастерских в буквальном смысле драли на части привезенные краски и пленку, без которых невозможно было закончить свои фильмы, соответственно, пройти художественный совет, цензуру, одобрение Министерства Культуры, в конечном счете, получить долгожданные деньги.
    Ибрагиму тоже стало грустно. Он понял, что попал в довольно щекотливую ситуацию. Справедливо отбери у этих людей материалы, - он лишает страну удивительных, желанных мультфильмов, оставь – не поймут  на заводе. Его и так называют сказочником, в шутку «Хоттабычем», а тут дело серьезное, деньги, которые он должен приносить, а не раздавать. Действительно, сложилась довольно пикантная ситуация, от его решения зависела жизнь и благополучие этого симпатичного, дружного, творческого коллектива, который своими произведениями радует не только детей и родную страну, но и весь мир.  Да что же это за держава, которая не в состоянии обеспечить тех, кто приносит ей мировую славу? Вот уж действительно, страна дураков и вахтеров, где от прихоти каждого, мало-мальски облаченного властью, чиновника или охранника зависит жизнь и судьба даже такой организации.
     Конечно же, можно было поехать на завод,  объяснить Леониду Федоровичу и он бы понял.  Как-никак он не лишен чувства прекрасного, сам любит театр, кино,  родной брат – директор популярного московского театра, труппа которого  постоянно гостит в  заводском доме отдыха. Да, можно было переложить ответственность и ни о чем больше не думать, но где же тогда чувство собственного достоинства, хваленые мозги, самоуважение, в конце концов?  Нельзя же, в самом деле, все время бегать к руководству по разным пустякам.  Нужно найти какой-то другой выход, и он, конечно же, есть, только его следует лучше поискать.
     И Ибрагим решил не спешить, хотя на заводе ждали неотложные дела и растерянные помощники. Ничего,  подождут! Ради такой фирмы, как «Союзмультфильм», стоит потратить день,  может и больше, а заводчанам даже полезно посуетиться самим, тем более все уже не одни раз оговорено, проверено, даже отточено до мелочей.
     Мультипликаторы были счастливы.  Кажется, пленку и краски отбирать не собирались, значит, можно, наконец-то, закончить грустный, трехнедельный простой, «засучить рукава» и  плодотворно поработать.  Как же приятно сознавать, что ты помог хорошим людям, даже отдавая себе отчет в том, что на твоем, родном предприятии тебе за это достанется «по полной программе»!  Конечно же,  последнего не хотелось, поэтому Ибрагим напряженно думал, как вернуться на завод с честью и победителем? С огромным интересом вникал он в это действительно сказочное производство, размещенное в кельях бывшего монастыря, где на самом деле царила какая-то загадочная, божественная атмосфера, затягивающая в самую суть процесса. Ему нравилось все, но особенно привлекали те самые картинки, которые впоследствии становились кадрами мультфильма. Их было много, и они не повторялись. Ведь это же мультипликация, каждый персонаж должен был двигаться. Очень хотелось попросить  один такой рисунок, пусть даже испорченный, чтобы показать его друзьям, сыну. Вот уж кто бы это оценил и был безмерно счастлив, что имеет такой необычный сувенир. Его ребята просто ахнули бы от зависти. Увы, положение обязывало, не принимать никаких подарков, кто знает, чем все это еще кончится?
    Увлеченный этими мыслями, он не заметил, как в мастерскую быстро вошла пожилая женщина в халате, с надетыми на руки резиновыми перчатками, развернула огромный, холщевый мешок, вероятно, из-под  сахарного песка, и начала безжалостно сгребать в него отработанные рисунки, утрамбовывая их ногой. Явно, это было уже не божественное дело, выпадающее из общей гармонии.
     - Что вы делаете? – вскрикнул в сердцах Ибрагим, заставив обратить на себя внимание всех присутствующих.
     Женщина прервала свое варварское деяние, растерянно посмотрела на незнакомого гостя, перекинула недоумевающий взгляд на руководителя мастерской и застыла в ожидании. Тот, тоже не понимая, что так встревожило гостя, постарался объяснить, что уборщица делает свое дело, освобождая помещение от горючих материалов, чтобы лишний раз не раздражать пожарника, который только и норовит, оштрафовать художников?
     - И куда же вы все это деваете? – спросил изумленный Ибрагим.
     - Как куда? – стала пояснять пришедшая в себя уборщица. – Сожгу быстренько после работы, чтобы никто не видел, и дело с концом.  Эта гадость так воняет, хорошо еще, горит быстро.
     - Сожжете? – поперхнулся Ибрагим и посмотрел на нее так, как будто она хотела сжечь мешок с деньгами.
     - А что же еще, прикажете с ними делать? – изумилась она и посмотрела на таких же изумленных художников.
     - Умоляю, сохраните, пожалуйста, все это! – попросил Ибрагим. – Я готов вам заплатить, только не мните, а аккуратно все сложите, я помогу!
     - Забирайте все, только мешок верните! – весело ответила она. – Иначе пожарник нас с кашей съест.
     - К сожалению, сейчас не могу! Можно, я возьму несколько рисунков? – попросил он, поглядев на руководителя мастерской.
     Тот тоже предложил ему забрать все, но гость вежливо отказался. Приличия нужно было соблюдать, однако, казалось, был найден ответ на вопрос, как вернуться на завод победителем? В оставленном мешке действительно лежали самые настоящие «деньги», много денег, которые собирались сжечь, но которыми   можно было теперь поделиться и с заводом, и с торговлей, и с самими художниками, чтобы, наконец, и они смогли поправить свои дела.
     По дороге на завод, он зашел в зеркальную мастерскую, где вставил рисунки в рамочки, предварительно отрезав рабочие надписи, и предложил готовые эстампы  представителю  торговой фирмы «Детский мир», с которым как раз оговаривали условия поставки поделок из отходов производства. Тот открыл рот от удивления, вцепился в Ибрагима мертвой хваткой и уже не отставал от него ни на шаг.  Вот так вдвоем они вошли к Леониду Сергеевичу, поразили и его, оговорили цену в семь рублей, после чего представитель, даже не оговаривая со своим руководством, подписал договор, в котором обязался, забирать абсолютно все эстампы, произведенные заводом.
     Мультипликаторов решили взять под свою опеку, помогать во всем, отчислять половину прибыли, с одним только условием – весь отработанный материал аккуратно складывался, передавался заводу для изготовления эстампов.  Несмотря на то, что художников буквально завалили краской, пленкой и другими комплектующими, умерить аппетиты завода,  советского потребителя и самой фирмы «Детский мир» они так и не смогли, хотя очень старались, почти вдвое увеличив выпуск мультфильмов. 

    -11-
    В результате навалившейся, вернее взваленной на себя суматохи дел, приходилось изворачиваться, привирать дома и директору, натравливая его и Сашу, друг на друга. Леонид Федорович еще как-то его понимал, потому что и сам уже не был предоставлен себе, но Саша ничего и слушать не хотела. И в самом деле,  почему он не может спокойно уйти в отпуск или побыть дома в выходные? А как он мог это сделать? Его многочисленные «помощники» только и ждали, что он, наконец, исчезнет куда-нибудь хотя бы на день.  Но попробуй их оставь, и результаты не заставят себя долго ждать. Слишком много соблазнов, чтобы запустить руки в этот безразмерный карман и загубить все дело. Ведь все эти денежные потоки, связанные с торговлей, чаше всего  шли, так называемой, «неучтенкой», которая была слишком выгодна обеим сторонам.  От малейшего прокола сразу же прозвучала бы  команда: «Фас!»  для грозного, хитрого и коварного ОБХСС.   Если уж родной брат подставил его так, что пришлось падать в ноги Грущину, что тогда ждать от остальных?
    Увы, приходилось терпеть и работать по двадцать часов в сутки. Сдержать этот шквал,  больше похожий на цунами, было уже невозможно. Теперь все было подчинено только делу, которое он же и  затеял,  взял на себя ответственность, держал все даже самые тонкие ниточки у себя в руках. Иного было не дано.  Только за шесть лет его работы на заводе финансовый план перекрыл производственный почти в девятнадцать раз. Это было неслыханным делом. За это время небольшое агрегатное предприятие из четвертой категории передвинулось на вторую, потеснив многие крупные авиационные объединения, что позволяло повысить не только статус, но такие показатели, как заработная плата, премиальный фонд и т.д.
      Слава Богу, что Леонид Федорович сдержал начальные договоренности,  прилюдно ни разу не показав, что его молодой протеже является  фаворитом.  Даже Грущина, ставшего частым гостем завода, он тоже полностью взял на себя, что позволяло Ибрагиму вести довольно фривольный образ жизни,  на равных поддерживать со всеми теплые, дружеские отношения и «искренне» с ними удивляться,  почему его постоянно двигают по карьерной лестнице?  Прознай кто-то, кому он обязан поддержкой, и мнение, что все это заслуженно и справедливо тотчас же изменилось, а выросшая между ним и заводчанами  стена, не только помешала бы делу, но и поставила под сомнение его дальнейшее пребывание на заводе. Никто бы не посмотрел, что расположения того же Грущина, Леонида Сергеевича добился тоже он, придя к ним, буквально, с улицы.
      Люди, обычно, не верят в такие чудеса потому, что не хотят даже пробовать их творить.  Как же, боязно, а вдруг что не так?  Вот и приходится разыгрывать перед ними спектакль, истинная суть которого удивляет, обижает и убивает, хотя чего здесь обижаться и удивляться?  Может, стоит попробовать, а вдруг да получиться?
      Ибрагим не боялся пробовать, стараясь не забывать мудрых советов своих добрых учителей, тех же дедов, отца и тетушки, и ведь многое получалось.
 
     -12-
     Выразив искреннюю признательность неожиданному, уважаемому гостю за его приезд, Нил Павлович вцепился в него мертвой хваткой и больше его от себя уже не отпускал. Будто бы тот приехал  не к своей жене и сыну, а к нему.  Все попытки гостя отвязаться от радушного, гостеприимного хозяина базы и найти действительных виновников своего визита, мягко и убедительно пресекались. На самом деле, время было послеобеденное, отдыхающие уже разбрелись по обширной территории, а семья гостя в это время, как обычно, только-только отправилась на прогулку в лес, а там их можно искать «хоть до посинения».
      Гостю оставалось вздохнуть и подчиниться, а кроме того, возникло желание познакомиться с базой отдыха, где отдыхали его любимые сын и жена. Бродить, в поисках, по такому огромному, незнакомому лесу, и в самом деле было безнадежным делом, к тому же, чувствовалась усталость после долгой дороги, поэтому он обрадовался предложению хозяина, отведать «хлеба с солью».
      В столовой сегодня был особенный день.  Приходя на завтрак, отдыхающие дружно ахали. Всюду царил идеальный порядок, столы были  покрыты настоящими скатертями, на них стояли вазы со свежими бутонами пионов,  аромат которых совершенно забивал запах настоящего молотого кофе, а в углу стоял магнитофон, на котором крутили популярные шлягеры.  Еще больше  поражал необыкновенно вкусный обед.  Отбивные котлеты были приготовлены из настоящего, парного мяса, а на гарнир была  подана молодая картошка с укропом, густо приправленная душистой зеленью. Если бы кто знал,  что директор собственноручно забил собственного бычка, картофель выкопал со своего огорода, а зелень и цветы были срезаны, нарваны в саду его супругой. Стало понятно,  что намечается приезд каких-то очень важных гостей, причем, не институтского начальства или кого-то из местных руководителей.  Тех, обычно, встречали намного скромнее.
     Организаторы были несколько разочарованы. Удивить и уважить важного гостя не удалось. Он поковырял вилкой довольно приличный салат из свежих овощей, отхлебнул несколько ложек настоящего, деревенского борща, почти отказался от второго, проглотив всего лишь одну небольшую картофелину, правда, кофе выпил, аж, три чашки, поблагодарил хлебосольных хозяев и все. Видно, в своих, богатых, заводских столовых он был избалован  изысканными блюдами, а доморощенная стряпня местных кулинаров пришлась не по вкусу. 
      Больше других огорчились Нил Палыч и его супруга, с грустью вспоминая опустевший загон для бычка, изрытое картофельное поле и обедневшую дорожку из цветов. Все это было, чуть ли не  единственной их ценностью, вскормленной и взращенной годами,  и она была так бездарно была уничтожена за один только день. Увы, ничего не попишешь, за добро надо платить добром, жаль только, что гость этого не оценил. Да и как он мог такое оценить, когда Нил Палыч  побывал в его простой заводской столовой и никак не мог прийти в себя?
       Оказалось, что завод крепко дружит с каким-то крепким, богатейшим совхозом, где выращивают даже грибы и виноград, не говоря о крупном поголовье скота. Посещение заводского буфета чуть не закончилось для Нила Палыча сердечным приступом. На подносах спокойно лежало несколько видов мяса, включая, кур, уток, бескостную, постную, охлажденную баранину, даже конину, а кости, жилы и обрезки раздавались просто так. Небольшой прилавок просто ломился от свежих фруктов, овощей, орехов, даже ананасов, между которыми лежали образцы всевозможных консервов. Небольшое помещение не позволяло выкладывать весь ассортимент, поэтому на прилавке лежало несколько довольно длинных списков продуктов, которые находились в кладовке. А это еще  несколько видов колбас, сыров, кисломолочных продуктов, сухофруктов, даже меда. Да, именно, несколько видов меда, да еще  соты, воск и прополис. Но больше всего Нила Палыча убило то, что дефицитное облепиховое масло наливали прямо из двухсотлитровой бочки.  От всего этого изобилия действительно можно было сойти с ума, но что добивало окончательно, так это цены, в полтора раза ниже магазинных. 
       Избалованные заводчане, уверенные в том, что этот рог изобилия никогда не оскудеет, неторопливо просили взвесить небольшие кусочки или порции, с усмешками посматривая на случайных гостей, которым, обычно, не хватало денег, чтобы купить все, о чем только можно мечтать. И те, и другие понять  друг друга уже  не могли. Такого обилия и разнообразия не было на прилавках самых престижных столичных магазинов, даже в столах заказов или через служебный вход в кабинет директора.
       Наслушавшись восторженных рассказов своего директора, даже отведав множество деликатесов того сказочного, хлебосольного предприятия, где он побывал, работники базы отчасти понимали гостя, спустившегося из своего рая на грешную землю, и все же им было обидно. Они так старались, всю ночь драили полы и стулья,  скатерти и вазы принесли из дома, шеф-повар принес свою бесценную «Комету», а гость не оценил даже этого. Неужели Нил Палыч ошибся, говоря о нем, как о очень добром, радушном, благородном, а главное, простом, непритязательном человеке. Этот вел себя как-то странно, напряженно, все время озирался по сторонам, отворачивался от еды, как будто она ему противна, одним словом, был недоволен.
       Они и представить себе не могли, что гость был готов смести со стола все, что ему поставили, вылизав тарелки, еще раза три просить добавки, но утолять свой волчий аппетит,  когда на тебя смотрят несколько десятков пар глаз, он так и не отважился. Не могли они представить и того, как бы смеялась его жена, узнав, что он отказался от любимого борща и еще более любимой отбивной. Правда, она оценила бы его «волевой» поступок, заметив, что на столе нет ножа. Без него, особенно в гостях, она запрещала мужу приступать ко второму, терпеливо наблюдая, как он мучается за столом, норовя откусить от целого куска или протянуть руку за нарезкой из общей тарелки. Что взять с азиата, привыкшего есть руками, причем, из общей тарелки?
       Так что работники базы могли быть спокойны. Гость оценил их сполна и был им искренне признателен, но, увы, не мог выразить чувства благодарности из-за, казалось бы, пустяка. Позволь он себе хоть немного расслабиться, и ему сполна досталось бы от своих строгих воспитателей, жены и собственного сына. И еще неизвестно, от кого больше? Ведь они находились где-то, здесь, и, вероятно, узнали бы, что он чавкал за столом, разговаривал с набитым ртом, вытирал тарелку хлебом….  Непременно бы узнали, благодаря всем этим любопытным наблюдателям, с нетерпением, ожидающим его очередной оплошности.  И за каждый такой ляп пришлось бы держать ответ перед любимой, а может и сыном, который в отличие от папочки, не только искусно владел ножом и вилкой, но и умел придерживать эмоции, не перебивая, слушать собеседника.
       Кому-то все это показалось бы странным и смешным, но гость относился к этим вопросам  серьезно, даже настойчиво просил родных и близких друзей, быть его строгими учителями. Он был убежден, что человек, решивший поселиться в России, просто обязан, не только знать и уважать ее законы, обычаи и традиции, но и строго их выполнять.
       С молоком матери впитавший национальные законы гостеприимства, он понимал, что немного обидел радушных хозяев, изо всех сил стараясь хоть как-то погасить их обиды. Увы, получалось это не всегда удачно. Хотелось бы посмотреть на человека, который с урчащим от голода желудком отказывается и отворачивается от вкусной еды, потому что просто не может на нее смотреть?         

     Не совсем удачный прием в столовой немного огорчил Нила Палыча, но нисколько не умерил его пыл.  Первым делом  он подвел его к беседке с надежной, железной крышей и добротным деревянным полом, построенной  недавно, с помощью отдыхающих.  Там стоял поистине королевский подарок гостя – бильярд, ставший теперь местной достопримечательностью.  Нил Павлович с грустью и гордостью поведал,  с каким трудом  отвоевал его у институтского руководства, которое уполовинило все то, что он тогда получил по письму, да еще оттяпало большую часть щедрых даров.  Ничего не поделаешь, институт был нищим и алчным хозяином этой турбазы,  требовал разместить, как можно больше, отдыхающих, совершенно не помогая, даже отбирая самое необходимое.
     Закончив  грустное повествование, Нил Палыч улыбнулся  и торжественно сообщил гостю приятную новость. Сын гостя  – стал признанным «мастером кия», обыграв абсолютно все мужское население базы.
      Нил Палыч был доволен. Гость искренно восхищался всем тем, что удалось сделать работникам и отдыхающим  практически на одном голом энтузиазме, обещая оказывать помощь и в дальнейшем. Это с лихвой возмещало все неудачи со столовой.
      С нескрываемой любовью посматривая на своего спутника, Нил Палыч был озадачен только одной неприятной мыслью.  Как сказать этому замечательному, доброму парню, что  здесь вытворяет его супруга, ради которой  он  облагодетельствовал это хозяйство, приехал в эту,  Богом забытую, дыру?  Нил Палыч много слышал о неимоверно богатейшем доме отдыха гостя, а его «благоверная», вероятно, специально упросила его,  попасть именно сюда, подальше от глаз. И теперь крутит шашни с каким-то красавчиком, который приехал один, без жены для того, чтобы тоже поразвлечься.  И он, директор этого хозяйства, будет молчать, покрывать это распутство, не откроет глаза человеку, который протянул ему руку помощи?  Да как же он после этого посмотрит ему в глаза? Его жена, Нина Васильевна уже давно уговаривала его сообщить в Москву об этом безобразии. 
      - Ведь он приедет, узнает, и плюнет в твою сторону, - говорила она. – И будет прав. Он к тебе с добром, а ты?
      «Что же делать? – думал он. – Господи! Он же ее высматривает и не знает, как от меня отвязаться?  Видно, очень ее любит, как горят его глаза? Нет! Надо решаться, иначе будет поздно. Он сам все поймет, развернется и уедет. И я никогда не посмею к нему даже подойти, потому что  буду напоминать ему об этом ужасе.  Или, не дай, Господь, что-то сделает с собой или с ней? Я же всю жизнь буду себя корить, что не предотвратил этого кошмара».
     Гость заметил  его удрученность  и поинтересовался, чем он так обеспокоен? Тогда Нил Палыч остановился, с грустью посмотрел на гостя и осторожно спросил:
     - Извините меня, что  лезу не в свое дело, но хотел бы спросить, вы очень любите свою жену?
     Гость поднял на него удивленный взгляд и встревоженным голосом в свою очередь  задал вопрос:
     - С ней что-нибудь случилось?
     - Нет, она жива, здорова, - начал отвечать директор, опустив взгляд. – Только, понимаете, она тут познакомилась…
     - Спасибо! – спокойным голосом прервал его гость и побагровел. – Дальше можете, не продолжать!
     - Я должен был вам это сообщить, - попытался успокоить  его Нил Палыч. – Я просто не хочу, чтобы  случилось что-то непоправимое. У вас такой замечательный сынишка, подумайте о нем!  Может, я ошибаюсь? Простите меня! Я не мог вам  не сказать! Только не горячитесь! Горячка мешает думать.
     - Спасибо! – еще раз поблагодарил его гость тем же  спокойным, пугающим голосом, поклонился и вышел.         
    
      - Надо же! – шутил Аркадий, показывая на «Запорожец», стоящий у калитки базы. – Ожидали,  каких  важных гостей, а они оказались вполне приличными людьми. В такую дыру, да еще на такой уважаемой, интеллигентной машине. Я-то думал, их на вертолете доставят, а они сами через эти катакомбы. Странно, как они вообще сюда добрались? Видно, желание было огромное. Когда едешь сюда по этой лунной поверхности, аж дух захватывает. Какой надо обладать отвагой, чтобы преодолеть эту безжизненную каменную пустыню? Саша, что с вами? Вы меня совершенно не слушаете? Я вам надоел своей болтовней?
     Саша уже его не слушала. Она смотрела на «Запорожец», и ее  охватывало тревожное предчувствие, граничащее с ужасом. Она плохо разбиралась в машинах, путала  марки, но эта машина была ей хорошо знакома.  Это был «Запорожец» Ибрагима, который он получил по страховке, когда полностью сгорел первый, и тут же по доверенности продал  своему другу Леше, чтобы тот приобщился к автолюбителям. Леша ничего в нем не менял, только сильно его потрепал, но чехлы, цвет и наклейки на стекле остались прежними.  А главное, помятый номер имел те же цифры. Она бы никогда их не запомнила, если бы Ибрагим не шутил, что это год рождения его матери «19-30». Да, это была именно его машина, и он был где-то здесь. Лешке приезжать сюда было незачем.
     «Если Ибрагим  приехал один, это не к добру.  Неужели этот старый пень все-таки выполнил свою угрозу?» - подумала она  о директоре, который несколько раз подходил к ней, стыдил за безобразное поведение и грозился сообщить об этом  мужу, «благородному  и добрейшему человеку».
      Молнией мелькнула мысль, что этот  блюститель нравственности в чем-то прав. А что  он мог подумать?  Вот уже две недели она проводит время только с Аркадием, они везде вместе. Она уже и сама давно подумывала о том, что это не совсем прилично, пытаясь влиться в какую-нибудь компанию.  Но даже Володя с Асей, чувствуя неловкость, все время оставляли их одних, не говоря уже о том, что весь остальной лагерь, косо поглядывая, перешептывался и даже бросал им вслед пошлые реплики. Сколько раз она слышала, как бабы злобно цедили сквозь зубы: «хоть бы сына постыдилась!», а соседка из соседнего номера вообще обзывала  шлюхой.  Прежде она старалась не обращать на это внимания,  но последнее время все больше задумывалась о последствиях. Действительно, ситуация была абсолютно дурацкой, они с Аркадием до сих пор на «вы», а Ибрагим мог подумать, Бог знает, что?   
       Она вдруг вспомнила, как мама и Юлька часто предупреждали, что «Ибрагиму нельзя давать повода, что он непредсказуем, порой вскипает  так, что хоть пожарных  вызывай!»  Она все это прекрасно знала и сама.  Слава Богу, что за девять лет семейной жизни он перестал хотя бы беситься по мелочам, но в крупных ссорах был просто ужасен. Боже, что он сделал  с Людмилой? Таким страшным она его даже не представляла. Тогда испугались все, мама, Юлька, даже бабушка. Если бы ни они, он бы просто ее сжил со свету.  Правда, она это заслужила.  За ту подлость, какую совершила она, вероятно, полагалось и не такое. 
      Саше были  неприятны эти воспоминания, но память цепко хранила те смутные картины, как Людмила пригласила ее к себе, напоила и сфотографировала полуобнаженной с каким-то мужиком, желая, как сказал Ибрагим, «поживиться счастьем подруги».  Он тогда не поверил, нашел этого мерзавца, который оказался каким-то Людкиным сослуживцем, и действительно их наказал.  Слава Богу, что сначала  ограничился  тем, что оба с треском вылетели с работы. Если бы эта дура успокоилась, все бы на этом и закончилось. Так нет же, ее снова потянуло «на подвиги», так до конца ни осознав содеянного, главное, не уяснив, с кем связалась? Действительно, Ибрагима лучше было не доводить до точки кипения.
       На этот раз он вскипел так, что ей пришлось уехать из столицы. Оказывается, он предупреждал ее еще давно, до свадьбы. И ведь она, действительно, испугалась так, что лихо обменяла Москву на родную Коломну. Он за этим внимательно проследил и только тогда прекратил ее преследовать. И ведь за все это время ни разу ни повысил голос, казался спокойным, только чуть выдавали глаза, в которых нет-нет, да мелькали искорки злости. Не посмотрел, что она в него влюбилась, как кошка, что белугой ревела, вымаливая прощения. Да, он мог быть жестоким, хладнокровным, когда дело касалось чести. Саша это знала, как никто.
       «Господи! – вдруг с ужасом посмотрела она на Аркадия, стоявшего рядом и продолжавшего что-то говорить. – Что он может сделать еще и с ним»?
      Перед ее глазами вдруг ясно проплыла другая картина, когда Ибрагим в очередной раз  заступился за ее честь.
      Приятный, теплый осенний вечер чуть не испортили трое подвыпивших,  распоясавшихся парней. Не стесняясь в выражениях, шумно и громко веселясь, они принялись толкать и задирать людей, столпившихся у входа в театр. Она сделала им замечание, на что один из них обозвал ее «интеллигентской сучкой», а двое остальных весело заржали. Надо было в этот момент видеть Ибрагима, отошедшего довольно далеко  за лишним билетом.  Она даже не заметила, как он выскочил из толпы, и все трое мгновенно попадали на тротуар со стонами и проклятьями. Все их попытки подняться,  продолжая извергать ругань и угрозы,  были так же жестоко и мгновенно пресечены. Наконец, двоим, удалось вскочить и убежать, а оскорбивший ее, довольно крепкий детина стоял перед грозным заступником на коленях, визжал от ужаса, как поросенок, стараясь вымолить пощаду. Что на самом деле делал Ибрагим,  не понял никто, в том числе и она?  Впечатление было такое, что он просто заглядывал каждому хулигану в глаза, не производя никаких резких движений, а они почему-то дергались в конвульсиях.  Четко было видно только, что только последнего он крепко держал за ворот рубашки одной кистью левой руки, указательный палец которой  упирался в самый низ горла, отчего его визг  постепенно захлебывался. Именно в таком состоянии это сникшее, дрожащее чудо шустро подползло к ней на коленях и стало просить прощенье. Все произошло так быстро, что она от неожиданности даже отшатнулась. Не дожидаясь, пока неожиданно протрезвевший и полностью раскаявшийся принесет свои извинения, его грозный воспитатель, оттолкнул его в сторону, подмигнул супруге и так же быстро, как и появился, исчез в толпе, которая дружно ему зааплодировала.
      Саша часто с гордостью вспоминала этот эпизод, сейчас ее охватывал ужас. Остановить мужа могла только она, но остановится ли он теперь, когда сложилась эта нелепая, глупая ситуация? 
     «Доигралась! -  говорила она себе. –  Все хихоньки, да хаханьки, а Ибрагим может этого и не понять.  Вот он теперь и покажет мне, дуре и …»
      Неожиданно, со злобой  она подумала, что Аркадий тоже хорош. Увивается за замужней женщиной, нет бы, подумать о ее чести? Ведь он же на самом деле пожирает ее глазами, ждет, когда она даст хоть малейшую слабину.  Даже сейчас, делает вид, что ничего не понимает?  Ибрагим, вероятнее всего, такого бы себе не позволил, по крайней мере,  постарался сделать все, чтобы не затронуть женской чести.  Это для него, действительно, было свято.   Конечно, он уступал Аркадию и в воспитание, и в интеллигентности, часто бывал, грубоват, не сдержан, но всегда оставался настоящим мужиком, преданным, сильным и любящим.  Ей вдруг стало стыдно, что в какие-то моменты она уже  поддавалась чарам Аркадия, которому почти  удалось ее обольстить. Ведь у нее появлялись грешные мысли. Этот прожженный ловелас ей на самом деле нравился, только она не хотела в этом признаваться. Значит, им достанется поделом.
      «Господи, ну почему он все тараторит, не понимая, что уже давно пора уйти?» – подумала она и попросила, еле сдерживаясь, чтобы не расплакаться. – Аркадий, идите,  пожалуйста, домой!
       - Хорошо! – весело ответил он. – На полднике встретимся? Мы с Юлей блинчики решили пожарить.
       - Да, идите же! – впервые за две недели в сердцах огрызнулась она.      

       Ибрагим сидел на бревне у кострища на лесной поляне, где, вероятно, вечерами собирались отдыхающие,  посидеть у костра и отдохнуть от жаркого, знойного дня.  С этого места была прекрасно видна небольшая площадка перед калиткой, на которой стояла машина. Он видел, как к ней подошла Саша со своим кавалером, как они остановились. Мужик был красивый, явно в ее вкусе, немолодой, с начинающей седеть шевелюрой и интеллигентной внешностью.  Отсюда прекрасно слышалась его болтовня, его приятный баритон, было видно ее смятение. Он видел, как она окаменела, узнав машину, как перестала слушать спутника и пыталась от него избавиться.
       К их появлению он уже немного успокоился.
       Выскочив из калитки и споткнувшись об это бревно, он был в бешенстве. В  нем все клокотало и первым  желанием, было сесть в «Запорожец» и умчатся отсюда подальше, чтобы никогда больше не видеть Саши. Он  испугался того, что просто не сдержит своих чувств, убьет ее и себя. Но это прошло довольно быстро. Он понял, что никогда не сможет этого сделать, потому что безумно ее любит и желает причинить ей вреда.
       Может, она и виновата, даже согрешила, но и он небезгрешен. Когда дело дошло до развода, разве не он был виновником всего этого кошмара? Он же допустил, чтобы ей звонили эти стервозные бабы, хотя у него с ними ничего не было, хотя, как считать ресторанное знакомство?  Доигрался до того, что она стала подозревать его во всех смертных грехах. И ведь причина была намного серьезнее, чем простая интрижка. Он врал безбожно, выкручивался и снова врал, начиная походить на Лешика. Конечно, и ее вины было немало, но он же, мужчина, который должен был уберечь свою семью, найти способ, спасти свою любовь. А он  свалил на ее  голову такие ужасные подробности, такую грязь, что только чудо, что они вообще остались вместе. А все деньги, проклятые деньги, которые  заслонили ему все на свете. Если бы не она, он бы мог превратиться  в «Гобсека» или «Скупого рыцаря». Именно она  протянула ему руку помощи, как друг, как любящая женщина, а что же он, отплатит ей тем, что устроит жуткий скандал или, не дай Бог, убьет?
      «Нет, Ибрагим! –  приказывал он сам себе. – Только посмей ее тронуть! Клянусь Аллахом, я из тебя все жилы вырву, на куски порежу! Ты защищал ее от всех, значит, и дальше до последнего вздоха защищать будешь!  Полюбила другого, значит, не сумел удержать?  Больно, неприятно?  А как ты хотел?  Сам виноват, надо было больше внимания уделять!»
        Он еще долго корил себя, кляня за неуемность, за то, что снова увлекся заводскими проблемами, совершенно забыв и ее, и сына, даже самые свои любимые увлечения, музыку, поэзию, не говоря уже о друзьях. На самом деле, как можно сравнивать  Сашу, Юрку и завод?  А ведь он уже и не помнил, когда ходил в консерваторию, брал в руки книгу, а еще мечтал стать поэтом?
         Немного поостыв и прекрасно понимая, что не сможет оставить завод с его проблемами, он все же дал себе слово, что попробует изменить  свою жизнь,  по крайней мере,  уделять Саше и Юрке больше времени. Действительно, ради чего так вылезать из кожи, рваться на части, когда можно потерять самое главное? Успокоенный этими мыслями, он снова подумал о том, что произошло здесь, на этой базе отдыха.
       «А может, она совсем и не виновата? Точно,  совершенно не виновата. Она ведь такая доверчивая, даже наивная, а этот хлюст просто заморочил ей голову, как когда-то та сволочь, Лешик?»
        Внимательно присмотревшись,  он понял, что ошибся. Этот мужик был немного серьезнее и умнее.  Конечно, это был кот, да еще какой, избалованный женским вниманием, но, увы, вполне заслуженным. Перед его натуральным, незаигранным обаянием устоять было не просто. Явно он был не слаб и хорош собой. Ибрагим  вдруг начал понимать Сашу, потому и сам проникся симпатией. 
       «Ну, и что делать в этой дурацкой ситуации? – спросил он сам у себя. – Выйти из кустов и бросится Саше на шею? Нет, не стоит! Это еще  больше усугубит и без того глупую ситуацию, поставив всех в неловкое положение. Надо ждать, может, что и придумается!»
        Когда Саша довольно резко отправила своего спутника домой, а тот растерянный скрылся за калиткой, Ибрагим понял, что она и сама не ожидала всего этого, и сильно расстроена. Скорее всего,  никакой измены и не было, по крайней мере, пока. Она не умела лгать, ненавидела ложь, и весь ее вид говорил, что у нее с Аркадием пусть даже теплые, но всего лишь дружеские отношения. Она стояла и с грустью смотрела на машину. Видимо, ей здорово досталось от отдыхающих, которые, конечно же, осуждали ее, как и директор. Они ее совершенно не знали, не понимали и не желали понимать. Для них все было ясно.  Проводит время с мужиком, значит, измена. Ведь они  судили по себе, не представляя,  что между женщиной и мужчиной могут быть иные, не интимные отношения, а уж представить, что это может быть дружбой, было выше их понимания.   
     «Вот козлы! – со злостью подумал он. – Недаром  я так ненавижу толпу. Ей бы только найти повод, чтобы растоптать кого-то, высмеять, унизить. Нет, чтобы внимательно приглядеться, порадоваться счастью других, обязательно надо все изгадить.  Чуть меня на грех не подбили. Сам хорош! Ведь я-то знаю свою Сашеньку, верю, что она не совершит ничего дурного. Ненавижу толпу, презираю, а туда же. Вместо того чтобы защищать, убью, зарежу!  Тьфу»!
      Неожиданно мелькнула  злорадная мысль. А что, если отомстить за любимую всем этим блюстителям нравственности, причем, так, чтобы они надолго запомнили этот урок, во всяком случае, прилично пощекотать нервы самым рьяным, злобным и скандальным?   Он понимал, что большинство из них так до конца ничего не поймет,  ради них не стоило бы  и стараться,  но оставались те, кто попал под влияние. Тот же Нил Палыч, неплохой, добродушный мужик, вероятнее всего, «подогреваемый» своей женой.  Для таких это даже полезно, может, начнут шевелить мозгами, хотя и на это надежды мало?
      Ибрагим был доволен задуманной затеей. Постоять за честь Саши, увидеть вытянутые рожи ее обидчиков, заодно и проучить этого «шаловливого котика», - того стоило. На самом деле, почему бы ни совместить приятное  с полезным? Этот мужик, кажется, мог стать неплохим приятелем, а может и другом, с которым надо всем этим можно будет потом дружно посмеяться.
     Заметив, как к Саше подошли Юрка и какая-то симпатичная девочка, вероятно, дочь ухажера, он встал, отряхнулся и с радостной улыбкой направился к ним.  Навстречу уже бежал радостный сын, девочка с удивлением остановилась, а в Сашиных удивленных глазах вспыхнули радость и любовь.

       -13-
       Все внимание обитателей  базы было приковано к этому, необычному, «курортному» роману, который скрашивал их скучноватое, однообразное пребывание здесь.  Действительно, в этом оторванном от мира захолустье, где не организовывали даже танцев и элементарного кино, не происходило никаких интересных событий, и вдруг такая драма с  животрепещущими сценами, самой настоящей изменой и неминуемой развязкой, обещающей такие бури и накал страстей, какие не посмотришь в самых популярных, столичных театрах. Две недели все с пристальным вниманием наблюдали за развитием событий, и теперь, наконец,  наступал самый пиковый, критический момент – приехал обманутый муж, прознавший о неверности супруги.
       Из достоверных источников, хотя жена директора строго просила держать это в секрете, было известно, что человек он горячий, восточный, слов на ветер не бросающий.  Это ведь не русский, добродушный Ваня, который наставит неверной бабе синяков, в самом крайнем случае, напьется до смерти и ненароком кого-то покалечит, поэтому предстоящие события предвещали такие разборки, о которых даже подумать было страшно. У азиатов такие обиды смывались только кровью.
       Увидев  стройного, молодого и  грустного азиата рядом с суетящимся вокруг него Нилом Палычем, вся база, как по команде, затаила дыхание. Действительно, в этом парне чувствовались и сила, и напор, соизмеримый, если только с мощью тигра, что говорило в пользу этого одно  только то, что он каким-то чудом умудрился добраться сюда на видавшей виды «мыльнице». Да, разве можно сравнить  его спортивную фигуру, мощные плечи и походку борца с хлюповатым, узкоплечим телом ухажера его супруги?  Нетрудно догадаться, что он был в состоянии с ним  сотворить?
       К всеобщему удивлению ничего ожидаемого не происходило, наоборот, все было тихо, спокойно и мирно. У многих действительно отвисли челюсти, когда  оба, казалось бы,  непримиримых соперника  обменялись дружеским рукопожатием и стали проводить время в мирных, дружелюбных беседах, в которой принимали участие их дети и главная виновница этих событий.
       Обалдевшая от такого неожиданного поворота публика терялась в догадках, неужели обещанного спектакля не будет? Стараниями опытных в таких делах знатоков во главе с Ниной Васильевной, обитатели стали понемногу приходить  к общему мнению, что обманутый муж всего лишь не хочет кровавого скандала из-за маленького, любимого сына, сдерживая себя, чтобы остаться с обидчиком наедине.  Если уж этот азиат способен так искусно скрывать свои чувства, то каким же может быть в гневе? Вот уж, действительно позавидуешь такой, можно сказать, железной выдержке. 
      Терпение базовцев  было вознаграждено после полудня, когда база начинала  готовиться к ужину. Сын обиженного убежал с друзьями на свои игры, его неверная супруга, как обычно, уже скакала на волейбольной площадке, а сам он и его новый «приятель» совершенно одни вышли с огороженной территории  и отправились в лес.  Стало понятно, что за этим последует. Женщины с трудом сдерживали своих мужиков, готовых ринуться следом. Не дай, Господь, оказаться свидетелем, еще хуже, участником кровавой бойни! Дети тоже были строго предупреждены, что сегодня за калитку, ни шагу!  Увы, никто и не смог бы миновать калитку, которую по настоятельному совету супруги зорко стерег Нил Палыч, с тоской и ужасом поглядывая в ту сторону, где скрылся его благодетель с несчастным «Дон Жуаном».
       К ужину база  снова застыла в недоумении. Продолжая мирно беседовать, оба  соперника живыми и невредимыми вернулись, неся в руках по корзинке с грибами. Кивнув остолбеневшему директору, они прямиком отправились к домику ловеласа,  готовить королевский ужин из мухоморов.  Нил Палыч своими ушами слышал, как тот обещал накормить гостя таким блюдом, который не попробуешь даже в самых лучших ресторанах, а довольный гость обещал за это вино и песни под гитару. Растерянный директор перекрестился, с недоумением проводил взглядом эту странную пару и пошел к жене,  обсудить совершенно неожиданную ситуацию. Он не верил своим глазам, а мозг напрочь  отказывался понимать происходящее. С остальными обитателями базы происходило то же самое.
       - Ну и что? –  в который раз зловещим шепотом внушала Нина Васильевна мужу и  начинающим разочаровываться маловерам. – Это еще ничего не значит. Может, он так пытается усыпить бдительность своего врага? Он же мужик, разве может он оставить это дело безнаказанным? Подождите, он еще себя покажет!  Эти азиаты такие хитрые, улыбаются,  мягко стелют, выжидая момент, а потом  такое сотворят, что мало не покажется.  Он еще здесь  камня на камне не оставит. Даже страшно становится за этих супчиков. Точно, их изжарит, живьем в землю зароет.   
        « Господи! – дружно думали базовцы. – Когда же все это кончится? Сколько можно ждать? Прибил бы уже кого-нибудь, и дело с концом, так нет же, выжидает, козни свои строит, никому расслабиться не дает. От этого же на самом деле с ума сойдешь!
        А азиат действительно держал всю базу в напряжении. Он, словно издевался над несчастными обитателями, не позволяя никому расслабиться, устроив вечером веселый пикник у костра, сбив целую компанию, куда пригласил еще одну пару и почти до утра пел песни под гитару. Измученные базовцы высказали предположение, что он дожидается глубокой ночи, когда уснут дети, чтобы осуществить свою страшную месть. Для них эта ночь была трудной, изнурительной и бессонной. А вдруг пропустишь финал этой кошмарной драмы?
       Утро тоже не принесло долгожданного облегчения. Проклятый рогоносец, вероятно, измученный своими же кознями, долгой дорогой и спиртным, храпел так, что сотрясал весь престижный терем, а его посвежевший и здоровый обидчик, как обычно,  жарил свои поганки к завтраку. В столовой они снова  приветливо улыбались друг другу, сели за один стол, дружно позавтракали и  всей  компанией отправились в лес.
        Увидев все это, базовцы не выдержали, пошли к директору и потребовали объяснений.  Он же все это затеял, был близок к первоисточникам,  может, что и напутал? Вдруг этот азиат не такой уж грозный муж, не любит свою жену или ему вообще все до лампочки?
        Нил Палыч пребывал в смятении и божился,  что вся информация о его благодетеле  являлась сущей правдой. Человек он сложный, независимый и совершенно непредсказуемый. Его даже не смог заставить сбрить бороду и надеть галстук даже министр, неоднократно выгоняя с совещаний.  Родного брата безжалостно прогнал с завода. А уж, что касается чести, не побоялся вступить в жестокий спор с самим секретарем райкома. Достоверность этого подтверждал громкий скандал, из-за которого того самого чуть не сняли с должности. Какая еще нужна информация, чтобы понять, какой это человек?
       - Люди! – вступилась за мужа Нина Васильевна. – Чего вы хотите? Дело-то, на самом деле серьезное и сложное. Мы же не знаем, что твориться в душе у этого несчастного? Нил Палыч не сказал вам, что он – таджик, а ведь для них убить женщину, что зарезать барана.   Это ведь даже не татары, которых мы тоже плохо знаем. У этих басурман  все страшнее  и непонятней для наших мозгов. А у этого вообще мозги изощреннее. Вы только представьте, чего он добился в свои тридцать? Вам такое и не снилось. Мальчишка, а ему такой завод подчиняется, вон Нил Палыч говорит,  его даже директор побаивается. А ведь ни на кого даже голоса не повысил. Это да что-то значит? Обязательно, что-нибудь придумает, если еще ни придумал, Богом клянусь!  Вы только посмотрите на его хитрющие глаза!  Я сама несколько раз ловила на себе его злорадный взгляд, от которого даже  мурашки по телу.  Как бы он со своей заразой и нас всех не порешил, как свидетелей? А что, такой сможет! Заберет своего сына, сожжет всю базу и поминай, как звали.
      - А может он не любит свою жену? – высказал кто-то спасительное предположение.
      - А на это даже не надейтесь! – усмехнулась она. – Любит, еще как любит! Все в один голос твердят: «он от нее без ума, других женщин даже на горизонте не наблюдалось». А от любви, как говориться, до ненависти один шаг. Так что будьте, уверены, задуманное совершит, и свою козочку пришьет, и этого козла, и нам,  упаси Господь, перепадет!
       Базовцы разбредались еще больше удрученными, проклиная тот день и час, когда они решились поехать сюда отдохнуть. Доводы жены директора были весьма убедительными, высвечивающими довольно жуткую перспективу, заживо сгореть в этой Богом забытой глухомани, куда помощь поспеет как раз к их обугленным костям. Противопожарные меры самой базы оставляли желать лучшего.
       Она находилась чуть ли не в самом центре лесной чащобы, но никто из руководителей института даже не думал, что людей практически оставили без защиты. Местный лесник  был не в состоянии справиться даже с помощью нескольких помощников. Отчаянные попытки Нил Палыча достучаться до дирекции тоже успеха не имели. Вместо помощи эти крохоборы  наоборот приспокойненько отправляли на свои дачи даже предназначенные для базы огнетушители. В результате  единственной защитной от пожаров просекой  являлась дорога, связывающая базу с внешним миром, не говоря уже о том, что вокруг самой базы так и не вырыли задуманного когда-то противопожарного рва. 
      Правда, после жаркого, засушливого лета 72 года, когда горели торфяники, по распоряжению партийных органов устроили субботник, но это чуть не закончилось трагедией.  Несчастный Нил Палыч  буквально из кожи лез, чтобы хоть как-то заставить пошевелиться  институтскую публику, а она в результате чуть не сожгла базу, заодно и себя заживо. Увы, пикники на природу никогда не обходятся без костров и горячительных напитков. В результате два непотушенных костра сразу же подожгли лес в двух местах. К счастью, для костров были выбраны удачные места на берегах Оки, да еще не успели отправить автобусы с поджигателями. Около двух часов ждали какую-то потерявшуюся в лесу группу. Силами поджигателей и отдыхающих пожар с огромным трудом  был ликвидирован, но второго субботника так и не последовало. Нил Палыч открещивался от подобной помощи всеми силами.
     Понятно, что этому  азиату ничего не стоило уничтожить базу со всеми ее обитателями. Единственным спасением была река, но ее берег со стороны базы сплошь порос зарослями дикорастущего непролазного кустарника и тем же непроходимым лесом. Поэтому несчастным погорельцам ничего другого не оставалось, как дружно сигать в воду, если такая возможность еще представлялась, и с ужасом взирать на буйство стихии, задыхаясь от жуткого, едкого дыма.
    Когда кошмарный азиат, наконец,  уехал воскресным вечером, тревога еще долго не покидала обитателей. Неужели он таки  решился уничтожить базу вместе с сыном? Вероятно, у него настолько помутилось сознание, что он был готов даже на такую жестокость. Абсолютно все говорило в пользу этого, и его неестественная радость от встречи со своим соперником, и дружелюбие к его девочке, к той паре с девочкой Катей, особенно эти теплые, дружеские, радостные, крепкие и теплые объятия при встречах и прощании. Да, он на самом деле  абсолютно непредсказуем и непонятен.  Действительно, эти азиаты странный и страшный народ.  До безумия любить женщину и совершенно не проявить никакого чувства к ее измене?  Такое не только понять, даже представить невозможно?  Значит, правду говорят о них те, кто считает их хладнокровными и жестокими убийцами. Улыбаются, клянутся в любви, дружбе, и с той же улыбочкой отрезают голову, как басмачи. Жуть!  На всякий случай было установлено добровольное ночное дежурство, и, как выяснилось, не напрасно.
      Через три дня басурманин появился снова, да еще с женой соперника и его младшей дочерью.  На этот раз обитателей охватила паника с немедленным собиранием чемоданов. Так вот, оказывается, какая жестокая кара ожидает несчастного бабника? На глазах жены и двух дочерей. Вероятно, этот кровавый мститель решил извести под корень всю его семью?  Теперь уже точно совершиться злодеяние на глазах у свидетелей, которые, возможно, тоже будут уничтожены.
      Масла в огонь подлил тот самый шофер, которого посылали встречать гостя.                Он неожиданно вспомнил и признался,  что, возвращаясь на базу,  видел  на карьере и «Запорожец»,  и  самого гостя.  Причем, тот был не один, а с какими-то тремя незнакомыми, здоровенными парнями. Все они что-то оживленно обсуждали, показывая руками в сторону базы.  Тогда он не придал этому значения, но теперь, когда случайно узнал о последних событиях, решил все  рассказать начальству. 
     Из этого рассказа стало понятно, почему гость появился на базе на три часа позже встречавшей его машины, да и вообще попал на базу. Оказывается, у него были какие-то неизвестные сообщники, да еще и с техникой, с помощью которой уничтожить базу со всеми обитателями вообще не составит особого труда. По крайней мере, шофер видел мощный бульдозер и два самосвала. Причем, злодей их прятал, значит, уже тогда замыслил свое черное дело, еще до того, как приехал. Недаром он так спокойно отреагировал на известие Нила Палыча, видно, уже тогда знал о проделках супруги.  Нетрудно представить, как он подготовился теперь, спустя трое суток? Вероятно, теперь и мышь не выскочит из устроенной им западни.
     В полдень база опустела и затаилась. Один только подвыпивший Сафроныч бродил по вымершей территории и, не стесняясь в выражениях, громко клял бабью тупость и зловредность. Убитая горем, женская часть обитателей, оставив на мужиков детей и хозяйство, собралась в доме директора, чтобы решить, что делать дальше? 
      - Может, пойти к нему, поговорить?  Он ведь нормальный человек… – неуверенно спросил у притихших женщин измученный Нил Палыч.
      - Ни в коем случае! – воскликнула Нина Васильевна. – Тогда уж он нас точно всех изведет, а так, даст Господь, и пронесет. Ему свидетели не нужны. Попадешь под горячую руку и все! Ты же видишь, как он все продумал, обложил нас, как в берлоге. Сам-то один приезжает, а в лесу своих бандитов расставил, да еще и с танками. Даже Сафоныча обаял, который теперь над нами посмеивается, а у самого катер стал барахлить. Теперь и по реке не уйдешь. Господи, да за что же нам такая напасть? И все из-за этой стервы, что мужиков, да  воду любит, как утка.  Потому, как тело свое бесстыжее показать можно. У, зараза, глаза б мои не глядели! Палыч, ты бы посмотрел, как они там?
       Набившиеся, как сельди в бочке, женщины, молча, слушали перепалку супругов, с ужасом думая о том, что здесь, в этой просторной, директорской комнате толкового и верного решения не дождешься.  Все мольбы администрации о помощи по рации вызывали у институтского руководства только недоумение и смех.
        - Как знаешь! – вздохнул Нил Палыч, обращаясь к супруге. - Только мне кажется,  мы слишком все накрутили. Нормальная она баба и он мужик хороший,  любит ее, потому и прощает  все.
        - И ты туда же? – снова вскипела она. – Старый пень, а зенки на нее пялишь.  Все вы мужики – кобели, все под юбки молодкам норовите залезть. Вот теперь он вам покажет, как глазеть на свою кралю? Ты бы лучше еще раз помощи попросил у дружка своего – участкового Макарыча! Может, хоть его послушают? Все-таки,  капитан милиции.  Как водку хлестать, так - вместе, а как такой ужас, - «Меня мое начальство засмеет, как что случиться, поможем».  Знаем мы, когда они помогут? Когда уже и помогать-то будет некому. Ты шоферов предупредил, чтобы были наготове?
         - Зря, ты так! – уже тверже возразил муж. – Я же говорю,  он нормальный парень, да и все его друзья нормальные люди. Веселятся, отдыхают, а мы тут черт знает, что выдумываем. Как бы потом стыдно не было? Вы тут, как хотите, а я пойду, посмотрю, может, и поговорить удастся.
         -  Иди, иди, любуйся на своих хороших, нормальных! – усмехнулась она в ответ. -  Пусть они тебе покажут, какие они нормальные?
        Еще раз, взглянув на этот испуганный, плохо соображающий от страха бабий монолит, Нил Палыч глубоко вздохнул и направился к двери. Выйдя на крыльцо, от неожиданности он вздрогнул и побледнел. Рядом с крыльцом стоял улыбающийся гость. Судя по всему, ему невольно удалось услышать весь разговор, о чем свидетельствовали лукавые искорки в веселых глазах. Они же с женой говорили громко, не подозревая о его присутствии.
        - Добрый день! – услышал он громкий голос гостя, вероятно, желавшего, быть услышанным в доме. – Я тут дожидаюсь вас, чтобы сообщить две приятные новости.  Прежде всего, уверьте, пожалуйста, вашу супругу и всех остальных женщин, что никакого светопреставления и жутких репрессий не ожидается. А во-вторых, позвольте вас всех поздравить! Но базу теперь есть другая, более-менее приличная дорога, которая минует карьер. Впрочем, вы о ней, вероятно, знаете потому, что уже пытались проложить. Да, именно ту самую, что  короче километра на четыре, прямиком через лес, выводит прямо на остановку. Конечно, это еще не шоссе и не асфальт, но проехать можно даже  в распутицу. Метрах в ста от базы, на сосне висит большой указатель, где сворачивать, еще два установлены на столбах вдоль дороги. Они хорошо видны издалека, думаю, никто не заблудится. Привет супруге и друзьям!
         Кивнув и продолжая улыбаться, гость повернулся и направился к домику своего нового приятеля,  а покрасневший Нил Палыч так и остался стоять с открытым ртом. За всю свою долгую жизнь ему еще не было так  стыдно. До этого момента  он считал себя добрым и порядочным человеком, и вдруг оказался, самым настоящим подлецом.  Поверить этому отказывался даже мозг, но все это было именно так.

         То, что было сделано вначале, понять еще было можно. Он по-отечески встал на защиту чести этого доброго, симпатичного парня, хотя уже и тогда его мучили сомнения. Ведь, честно признавшись самому себе, он не верил, что эта молодая, красивая и умная женщина совершит что-то дурное.  Уж слишком не походила  она на тех, бессовестных, легкодоступных шалав, которые растеряли свою честь по чужим койкам. Больше того, он же чувствовал, как мужик, что добиться ее расположения  очень даже непросто, а убедился в этом, когда пытался ее предупредить. По ее реакции можно было догадаться, что ее, скорее, убьешь, чем затащишь в чужую постель.  Вероятно, именно этим она задевала и зажигала мужские сердца, если уж растревожила и его, больное, старческое сердечко. Признаться себе в этом не хватило смелости, потом - мудрости, а может и заела зависть к ее ухажеру, а дальше, пошло и поехало.  Не смог, не захотел, пошел за советом к супруге, в которой, как потом, оказалось, неожиданно вспыхнули нотки ревности, и полезла вся эта дурь. Конечно, легче свалить все на дуру – жену,  ни о чем больше не думать, так спокойнее.  Вероятно, то же самое происходило и с остальными: бабы полезли в дурь, почувствовав угрозу, мужики спрятались за их юбки. И покатился этот жуткий ком, собирая нелепые, фантастические домыслы,  явный бред, оскорбляя ни в чем неповинных людей.
       Странное дело. Если бы этот парень не оказался мудрее, порядочнее и добрее всех их, вместе взятых, не стал бы так рьяно и мудро защищать свою жену, ее честь, никто бы даже не усомнился, что вершит благое дело, но он это совершил и  доказал, что все они идиоты и подлецы. Оказывается, подлецом можно стать, совершенно не подозревая об этом, даже пытаясь отплатить добром на добро?   

      После таких, потрясающих событий на базе стали происходить какие-то странные, удивительные преобразования, к счастью, в лучшую сторону.
     Сколоченная этим неуемным азиатом веселая и дружная компания облюбовала базу, намереваясь появляться здесь каждое лето. В пользу этого говорило то, что сам организатор стал появляться здесь довольно часто, а каждые его приезд был ознаменован каким-нибудь новым, ошарашивающим событием, направленным на улучшение условий проживания и отдыха.
        В следующий раз он приехал с несколькими друзьями, с помощью которых оборудовал довольно интересное сооружение. Рядом с домиком научных сотрудников из не очень толстых бревен был сложен своеобразный навес по типу шалаша, в котором построили настоящую, деревенскую печь, оборудовали довольно удобную, уютную кухню и даже подвели электричество. Все это недолго вызывало зависть остальных, и скоро подобные постройки, еще комфортабельнее, с улучшенной планировкой стали расти, как грибы. Оказать кому-то помощь у этой компании считалось святым делом.
       Очередным приездом он очень порадовал Сафоныча, флотилия которого обзавелась новеньким мощным мотором и неплохой весельной лодкой. А когда на следующий раз к пристани подъехал грузовик и выгрузил несколько рулонов стеклоткани, кучу реек, инструментов и неимоверное количество бидонов с эпоксидной смолой, бедный Сафоныч чуть не умер от радости. Теперь появилась возможность, сооружать и строить суда, какие только пожелает его душа и фантазия.
      И так стало повторяться с завидным постоянством.
      Очень скоро отдыхающие смекнули, что существующей ситуацией неплохо бы воспользоваться. Действительно, чем тратиться  на дорогие дома отдыха, юга, или все лето мучиться в своих шестисоточных курятниках, не лучше ли проводить все время здесь, в этом прекрасном месте, где чуть-чуть не хватает сервиса, но возможно, к примеру, отправить на все лето детей с бабками, друзей? Да и вообще скопом, все лучше и веселей, инициатива бьет, как из фонтана. А что? Путевки копеечные, какая-никакая еда есть, крыша тоже, к тому же лес, речка чистая, да еще с разными развлечениями, которых с каждым разом становилось все больше. Значит, нужно срочно быть власть в свои руки и приниматься за дело, пока не очухалось  институтское начальство.
      Расчет отдыхающих оказался верным. Попробуй институтские руководители вмешаться в дела базы, и у них действительно появились бы серьезные проблемы. Во-первых, их сотрудники почувствовали себя хозяевами, а это уже серьезно. Собственность, как правило, защищают до остервенения. К тому же, институтский благодетель находился по ту сторону баррикады. То, что он откажет в помощи, еще полбеды, а вдруг он захочет вообще отобрать базу и взять ее под свое крыло? Причем, сделает это без особого труда. Ведомство-то одно, пойдет к министру и все, база пропала.  Или, чего доброго, возьмет и всех поснимает с должностей? И тоже сделает это на радость всем, особенно отдыхающим. Если уж он такого наворотил, когда она  чужая, то нетрудно представить, какой она будет у него? Да за одно то, что он наладил более-менее приличное питание,  его уже можно считать хозяином, не говоря уже о нормальной дороге и всевозможной помощи. Ведь за него теперь встала бы и вся  обслуга, которой уже не имело смысла воровать. Наоборот, они, как и отдыхающие, все теперь тащили на базу из дома. Да, руководству туда лучше было не соваться, слава Богу, как хозяевам, им еще оставили кое-какие привилегии, и то ладно.
      В результате база на самом деле стала быстро и качественно преображаться, а главное, сплачиваться. Устраивались постоянные субботники, постоянно что-то строилось, возводилось, ремонтировалось. Теперь уже, не только поскучать, спокойно отдохнуть было некогда, потому что в перерывах между общими делами, надо было уделить внимание еще и своему гнездышку. Короче, отдых был таким активным, что к концу дня люди не могли уже даже танцевать на прекрасно оборудованной площадке.         
         
     Глядя на всех этих веселых, жизнерадостных людей, у Нила Палыча наворачивались слезы. Сбывались его мечты, но уже без его участия. Его просто никто не замечал.  Нет, конечно, он не переставал быть директором, у него были обязанности, но с каждым разом их становилось все меньше и меньше.
    Столовая преобразилась так, что лишний раз соваться туда и не следовало. Азиат привез договор из соседнего совхоза, где  совхоз напрямую обеспечивал базу и институт всеми необходимыми продуктами, а институт, в свою очередь, обеспечивал их рабочей силой в течение всего года. Понятно, что это было выгодно обеим сторонам. Уж чего-чего, а рабочей силы, просиживающей за теплыми столами, стоящей у кульманов и закоптившей все огромное здание табаком, у института было, хоть отбавляй. Тем более многие теперь уже рвались в совхоз,  например, навестить родных на своей базе отдыха.
    Теперь, кто хотел, приезжал, уезжал, когда хотел, договариваясь с шоферами напрямую. Так же и селился, даже не предупреждая. Ведь абсолютно все путевки были раскуплены на год, даже два,  места закреплены не только вещами отдыхающих, но и замками, в результате чего решением общего собрания пришлось значительно сократить штат уборщиц, хозяек и рабочих, зарплата которых теперь делилась между отдыхающими.  Теперь они сами не только убирали свои помещения,  но и  приводили их в порядок, в том числе и ремонтировали. Причем, с последним, как правило, поступали так. Коли уж часть денег приходилось погашать институту, теперь уже они сами нанимали тех же рабочих, делали ремонт с учетом своих фантазий, строго следили за выполнением работ и расходом материалов. Местным работягам деваться было некуда, не ехать же, искать работу за двадцать-тридцать километров, где спрашивали даже строже, а платили меньше? Приходилось смиряться и «принимать на грудь» только после работы. Попробуй не угодить клиенту, прекрасно обойдутся и без него.
    Привыкший к бесконечной суете, Нил Палыч просто сходил с ума от безделья. Эти сумасшедшие отдыхающие умудрились решить даже такие проблемы, как вывоз мусора и организацию мер по противопожарной безопасности. Леснику систематически выделались люди с тем, чтобы он организовывал противопожарные работы в лесу. Вокруг забора базы, наконец-то, были спилены деревья, расчищены кустарники и началось рытье противопожарного рва. На самой базе хозяйничали сами отдыхающие, спилив довольно большое количество деревьев, которые пошли на хозяйственные нужды. Одновременно с этим был приведен в порядок берег, где значительно были расширены пляж и хозяйство Сафроныча. Ну, и не остались без внимания места культурного отдыха и спортивные площадки. В первую очередь была сделана неплохая волейбольная площадка, где заядлые, бывалые игроки только по привычке вспоминали, где когда-то торчали пни и корни вековых сосен.
    Окончательно скучающего Нил Палыча добивало то, что и белье отдыхающие решили стирать сами, отремонтировав, неплохо оборудовав хозблок и свезя туда свои старые стиральные машины. Слава Богу, что работниц все же оставили, приплачивая им столько, что они готовы были стирать эти серые простыни до белизны, без мыла и руками.  А когда решением собрания были упразднены садовники, он понял, что скоро так же выпрут и его, в лучшем случае,  оставят в качестве сторожа.  Гаражом он практически уже тоже не командовал. 
     Особенная тоска и грусть на него нападали тогда, когда он видел детей этой компании. Дети, как на подбор, были красивыми, умными, развитыми и добрыми. Особенно поражали их уважительность и дружелюбие. Даже сильно чем-то увлеченные, они никогда не забывали, что рядом находится другой и тому, другому может помешать или не понравиться твое увлечение. Конечно, это говорило о воспитание, но больше чувствовалась внутренняя тактичность, впитанная с молоком матери, передавшаяся по наследству.
     У него тоже были сын, дочь и двое внуков, но вероятно, было бы лучше, если бы их не было. Конечно же, он знал, что даже думать об этом, кощунственно, но поделать с собой уже ничего не мог. Даже в раннем возрасте они сильно уступали этим ребятишкам, и все сравнения были явно не в их пользу, так как ни ума, ни доброты не было вообще, не говоря уже об уважительности и тактичности. Что-то можно было списать на послевоенные, суровые, голодные годы, но тысячи таких же подростков становились нормальными, хорошими, добрыми и умными людьми, а его таковыми не были.
     В отличие от супруги, он уже давно перестал питать надежду на то, что их первенец, любимый и ненаглядный Егорушка когда-нибудь превратиться хотя бы в нормального человека? За свои сорок четыре года этот озлобившийся на весь мир, в первую очередь, на родителей паразит ничего путного, кроме разочарования, постоянной тревоги, страданий и бед, не принес ни себе, ни людям. Все хотел какого-то праздника. Сначала бросил свою первую жену с ребенком, нормальную работу и загремел в тюрьму за кражу. Потом уже бросали его, выгоняли с многочисленных работ, сажали, выпускали, снова сажали, и так продолжалось всю жизнь. Когда-то думалось, что хоть семя бросил нормальное, так нет же.  Внучок, как две капли воды, похожий на папочку, уже отсиживал свой второй срок теперь уже за разбой. Ну, с этими все понятно: слава Богу, один забыл своих непутевых, нищих  родителей, другой – ненавидел деда с бабкой за то, что только поучали, особо не баловали, так и не смогли дать все то, о чем он мечтал – денег на веселую, привольную жизнь.
     С дочкой, вроде бы, было получше, но и она не слишком радовала. Тоже все хотела прожить за чужой счет. Бросила неплохого, но бедного парня, связалась с богатым, но нечистым на руку дельцом, которого, в конце концов, удавили за то, что обворовывал своих же. Снова нашла какого-то делягу, который до нитки обобрал уже ее и смылся, оставив двухлетнего сына. Казалось бы, жизнь должна была чему-то научить? Увы, недавно в очередной раз приезжала к отцу и матери, просить деньги. Бросил очередной хахаль, а в доме не осталось даже сахара.
      После ее визита он вдруг с ужасом понял, что не любит своих детей и внуков. Сын дочери оказался, ничуть не лучше своего дяди и двоюродного брата, стащив перед отъездом единственное, бабкино, обручальное золотое кольцо и серьги с рубинами. И,  дочь клялась, что все вернет, случайно обнаружив их у десятилетнего гаденыша, Нилу Палычу было уже все равно. Дети и внуки стали для него чужими.
     Он часто задавал себе вопрос – почему же так вышло? Ведь он сам прожил честную, порядочную жизнь, всю жизнь трудился, не покладая рук, ни крал, ни убивал, от тюрьмы Бог миловал, с женой все сорок пять лет. В тридцать восьмом приехал к ней в деревню, посватался,  и с тех пор расставались только, когда ушел на фронт. Отвоевал честно, четыре награды,  два ранения, потом колхоз, завод,  на базе уже пятнадцать лет.  Да всякое бывало: и грешил, и выпивал, но всегда в меру, с умом. И детям всегда внимание уделял, это же его плоть, так почему же все вышло так погано?    
      Последние события показали, оказывается, он и его Нина способны на подлость, а у подлецов не может быть нормальных детей. Это открытие его убило. Вот, оказывается, за что их так наказал Бог? Жене об этом рассказывать не стал. Знал, что не поймет, не поверит, посчитает за идиота. Она уже давно считала его таковым, опять же за честность.
      - Дурак ты у меня! – причитала она. – Все другие живут, как люди, а ты даже корочки хлеба из столовой боишься попросить. Все, наоборот, из дома норовишь отнести на свою любимую, вонючую базу. Ждешь, когда тебе спасибо скажут? Дождешьси! Они тебе еще морду начистят, это же люди. Сволочи и воры.
        Слушая ее, он удивлялся. Когда с ней начали происходить эти изменения? Ведь она была доброй, хохотушкой, которую он преданно и беззаветно любил, а теперь все больше и больше презирал и даже ненавидел. Как же они смогли не сохранить свои добрые, человеческие отношения, ведь он старался сделать все, чтобы она была довольна и счастлива?
       Взглянув на всю свою жизнь уже теперь, после этих событий, он с ужасом понял, что она всегда была такой, просто он не хотел замечать. Именно она была виновата в том, что дети выросли такими, потакая их слабостям, поучая их, что все люди звери и подонки. Вот они и выросли такими. Конечно, и его вины было немало, можно сказать, половина. Он же закрывал на это глаза, не думал о последствиях, а они и сказались, да еще как. Увы, ничего не поделаешь, жизнь-то уже прожита, не менять же коней на переправе. Вот, если бы была нормальная работа, то что-то еще исправить было можно. По крайней мере, вернуть уважение Нины, пусть даже силой, да и со вторым внуком – паршивцем что-то еще сделать можно. Но ведь дела нет, да и не предвидится.  Хоть в ноги падай общему собранию, может, поручат что-то?
       А ведь жизнь еще не кончилась. Он еще здоров, опыт есть, действительно нужно чем-то заняться, проявить себя, в конце концов, хоть под конец жизни стать мужиком  и  внука  не упустить окончательно.  Ведь он же видел, как воспитывают своих детей эта компания. Такое даже представить трудно. Они все с детьми на равных, главное уважают друг друга, причем, считаются с мнением даже такой мелюзги, как этот девятилетний Юрка.  Ему же  позволено абсолютно все. Мать отпускает его на целый день одного, не дергает по пустякам, не опекает, полностью доверяет, зная, что он не совершит ничего дурного, а он платит ей тем же. И на него любо-дорого посмотреть. Он же самостоятелен настолько, что другим мальчишкам, даже старше до него далеко, как до звезды. Ведь с ним считаются, как с взрослым. Даже отец, человек занятый, обладающий такой властью не боится признавать, что в чем-то уступает сыну, чего-то не знает. И ведь делает это не шутливо, а очень даже серьезно. Вот и растет настоящий мужик, не боящийся ответственности, как отец. Да, у этих людей многому стоит поучиться. Жаль только, что отношения испорчены. Они такого не простят и будут правы, а ведь все могло быть иначе? Знать, не судьба. 
      
        Нил Палыч копался в огороде, когда к нему незаметно подошел Ибрагим.
        - Добрый день! – поприветствовал его тот. -  Бог в помощь! Не помешал?
        - И вам не хворать! – ответил он, поднимая на гостя удивленный взгляд. – Не помешали, я уже закончил.
        - Ну, вот и ладно! – улыбнулся гость своей доброжелательной, открытой улыбкой. – Не возражал бы, если бы меня пригласили куда-нибудь присесть, а то я к вам с разговором.
        - Тогда проходите в дом!
        -  В дом что-то не очень хочется, давайте присядем здесь, в саду! У вас так хорошо вон там,  под яблоней, – указал гость на открытый столик со скамейками.
        - Хорошо, присядем там, хотя хозяйки нет, и мы можем говорить абсолютно свободно.
        - Да она бы нам и не помешала, - сказал гость, присаживаясь и доставая из полиэтиленового пакета бутылку армянского коньяка. -  Думаю, это тоже не помешает нашему разговору?
        - Конечно, конечно! – засуетился хозяин. – Тогда я быстро что-нибудь соображу на стол.
        - А можно вас попросить пока не делать этого? – снова улыбнулся гость,  доставая из пакета посуду и закуску. – Я ведь незвано, негаданно. Вот позовете, тогда и накрывайте, а сейчас, думаю, обойдемся и этим.
        Он усадил растерянного хозяина, быстро разложил на тарелки уже нарезанные лимон, сыр, колбасу, хлеб, откупорил бутылку и разлил по рюмкам коньяк.
        - Предлагаю выпить за встречу и здоровье хозяев! – поднял он рюмку, подождал, пока хозяин поднимет свою, чокнулся и выпил небольшими глотками.
        Нил Палыч был тронут вниманием, но еще никак не мог справиться с растерянностью. Для него этот визит был настолько неожиданным, что у него от волнения даже стала подергиваться рука, и он чуть не расплескал коньяк в рюмке.
        - Нил Палыч, да не волнуйтесь вы так! – стал успокаивать его Ибрагим. – Я ведь к вам с серьезным, добрым разговором. Не буду вас томить, у меня к вам дело. Короче, очень бы хотелось, чтобы для начала вы приняли участие в одном, довольно серьезном мероприятии. Базе же нужен телефон? Так вот, есть такая возможность, правда, он будет рязанский, но все-таки связь.  Тут, километрах в десяти от вас находится воинская часть. Вы, наверное, знаете об этом. Они согласились дать вам ответвление и  протянуть сюда кабель, деньги частично даст институт, остальное готовы собрать отдыхающие. Думаю, этого хватит с лихвой. Вы – директор, вам и карты в руки. Поторгуетесь, еще больше останется.  Поэтому предлагаю вам все взять в свои руки, а мы, все поможем. На пороге XXI век, а вы без телефона, это как-то даже не солидно. Ну, как, идет?
       - Как-то так неожиданно, - начал успокаиваться Нил Палыч. – Я бы, конечно, с радостью.
       - Ну, вот и ладно! – еще раз улыбнулся Ибрагим и снова разлил коньяк. – Ну, а теперь за будущий телефон! Уверен, что под вашим руководством недели через две будем друг другу звонить.
       - Большое вам спасибо, Ибрагим Рахимович! – расчувствовался Нил Палыч. – От всей души! Я даже и не знаю, чем отблагодарить вас?
       - Ну, это еще неизвестно, кто кого должен благодарить? – возразил Ибрагим. – Такое чудесное место для отдыха организовали, в том числе и для моей семьи.  Так что это я вас должен благодарить. Я ведь только помогаю, чтобы моим было хорошо. Вообще-то это, конечно, не мое дело, но хотелось у вас спросить. Почему вы как-то странно отдалились от руководства? Мне казалось, вы так болеете душой за базу и вдруг такое? Мне кажется, что именно сейчас вам непременно нужно быть во главе. Самоуправление, - это, конечно, не плохо, но нужен единый хозяин, именно такой, как вы, болеющий душой за дело.  Демократия – вещь хорошая, но до определенных пределов, особенно здесь, в России. Скажу за себя, я ведь помогаю и суечусь до тех пор, пока мои здесь. Так же и остальные. А кто будет везти этот воз дальше? Так что, еще раз повторяю, берите власть в свои руки!  Сложившаяся ситуация этому способствует. Иначе, ее возьмет кто-то другой.  Вы, скажу вам честно, самая подходящая кандидатура. Во всяком случае, мне хотелось бы видеть вас и только вас. Поэтому я вам и помогу.  Мне, конечно, не очень удобно учить вас, но, если вы позволите, то дал бы вам несколько советов?
     - Конечно, слушаю вас внимательно.
     - Во-первых, вам просто необходимо все снова взять под свой контроль. Думаю, это будет несложно. Для начала выпустите совместный приказ с советом отдыхающих, где вы четко разграничите обязанности. Если им нравиться заниматься своими жилищами, стирать, убирать, ремонтировать, то пусть этим и занимаются, а вот все остальное – ваше. И столовая, и гараж, и места общего пользования, территория. Короче, без согласования с вами, ни одного шага в сторону. Во-вторых, вам просто необходимо иметь резервный фонд. Для начала пять-шесть своих личных номеров, которые будете распределять только вы и никто другой.  К примеру, тем же военным надо где-то отдыхать, леснику, пожарным, руководству карьера, цементного завода,  совхоза. Да мало ли, кого еще придется ублажать? Причем, я тут кое-что присмотрел, где оборудовать эти номера, конечно же, по первому классу.  Несколько комнат освободилось в главном корпусе, в доме для  научных сотрудников, на них сразу же стали претендовать наши жадноватые отдыхающие. Так вот, повторяю, они должны быть только ваши. Ну, и еще помещение библиотеки и медпункт тоже не мешало бы упразднить, вернее, перевести их в кунг. Ведь и библиотека, и медпункт работают только днем, да и то полдня.  Ну и последнее, пора обзаводиться своей бухгалтерией, своим счетом. Короче, получить самостоятельность. Уверен, совет отдыхающих вас во всем поддержит. Ему же тоже где-то нужно держать общественные деньги, а у вас они будут в полной сохранности.  Конечно, номинальным хозяином останется институт, но это и хорошо, отдыхающие-то все оттуда, а у вас появиться свобода. В этом я тоже постараюсь вам помочь. Как, вас это не пугает?
    - Конечно, я только об этом и мечтал.
    - Вы знаете, я в этом и не сомневался. Ну, а если что, жив буду, помогу.
    - Да живите вы тысячу лет!
    - Нет, это слишком много, хотя хотелось бы заглянуть в будущее.
    - Все хотел спросить? – посерьезнел Нил Палыч. – Так вы на меня не обижаетесь?
    - Как вам сказать? – задумался Ибрагим.
    - Уж, как есть.
    - Если честно, то есть немного. Особенно за то, что вы, так сказать, творили потом, но, как говориться, кто прошлое помянет? Короче, я забыл, мы мужики должны быть сильными и уметь прощать, главное, чтобы не было преднамеренной подлости, а вот жена – вряд ли.  Женщины, вообще, народ обидчивый, с ними осторожней надо быть. Это мы, мужчины можем, друг другу всякую дурость  простить. Когда серьезное дело делаешь, да еще идешь впереди, ошибок не миновать.  Новое – на то и новое, чтобы ошибаться, пробовать. Главное, упрямо идти вперед, но прислушиваясь к мудрым советам и тщательно взвешивая. Увы, все равно не застрахуешься, обязательно ляпы наделаешь.  А вот с женщинами, да еще любимыми – это наука намного тоньше и сложнее. Деды и отец всегда говорили: «Если женщина не права, попроси у нее прощенья». Лично меня это всегда выручало. Я ведь свою Сашу сколько раз обижал, но ничего не помню, а она вряд ли что забывает.  У женщин это свято, недаром они считаются слабым полом.  Это ведь их, своего рода, защита, в случае чего напомнить нам, что мы бываем неправы, а то и вовсе дураками.
     - Она у вас просто чудо.
     - Пожаловаться не могу. Она у меня действительно чудо. Если бы только знали, как она мне досталась?
     - Что, трудно?
     - Такие женщины достаются с большим трудом. Один характер, чего стоит. А то, что достается с большим трудом, обязательно приносит настоящее и огромное счастье.


САША

  -1-
 Саша заканчивала разнос возвращенных читателями книг по стеллажам, когда в читальный зал вошел старший научный сотрудник отделения  ядерной физики и астрофизики, доктор наук Абелян Гурген Саркисович и, расплываясь в улыбке, громко обратился к работницам библиотеки, находившимся в зале и выглядывающим из подсобных помещений. 
 - Дорогие дамы, спешу сообщить,  что наш  институт посетило довольно симпатичное «Светило науки», способное покорить не только ее вершины, но и женские сердца. Желающим испытать на себе оные чары, рекомендуется подняться в колонный зал, где оно будет делать научный доклад. Предполагая большое количество разбитых женских сердец, решил зайти и на всякий случай запастись литературой.
 Старейший работник  Физического института академии наук имени Лебедева, известный ученый, шестидесятилетний, седоватый Абелян был одним из самых частых и активных посетителей библиотеки, благодаря чему всегда находился в курсе последних событий и не только в области науки.  Его интересовало буквально все: литература, музыка, живопись, история, политика.  Беседы и споры  с ним  доставляли огромное удовольствие и были чрезвычайно полезны.  Помимо обширных и глубоких энциклопедических познаний, он обладал еще и потрясающим чувством юмора, чем буквально завораживал собеседников, заставляя  их подтягивать свой интеллектуальный уровень.  Многие научные сотрудники даже побаивались с ним спорить, так как  победу, как правило, одерживали его эрудиция и поистине железная логика.
 Саше очень нравился этот интеллигентный, умный и внимательный старик и, если бы не «кошмарная» разница в возрасте, она была бы не против, чтобы он за ней поухаживал всерьез. Ей вообще нравились умные, интеллигентные и обходительные мужчины намного старше ее сверстников, которым предстояло еще многому учиться, чтобы обладать такой же притягательной силой, обходительностью и тактичностью, какими обладал Гурген Саркисович.
 Он, в свою очередь, тоже относился к ней с большой симпатией, особенно выделяя из всех работниц библиотеки эту умную, красивую и доброжелательную девушку.
 К его авторитетному мнению прислушивался весь институт, поэтому и в этот раз женский коллектив библиотеки дружно решил последовать его совету и утолить свое любопытство.
 Саша дежурила в читальном зале и не могла отлучиться.  Ей, конечно же, тоже было любопытно взглянуть на нового физика, тем более  Абелян, произнося свою тираду, многозначительно поглядывал именно на нее, а  получая нужные журналы,  еще несколько раз, обращаясь только к ней, настойчиво порекомендовал подняться в зал, находившийся прямо над библиотекой. Шутливо поблагодарив ученого за приглашение и заботу, она сослалась на  обилие работы и через несколько минут осталась в зале совершенно одна.  Несколько читателей, набравших литературу и корпевших над ней, разом побросали свои дела, и вышли из зала, вероятно, тоже последовав в колонный зал вслед за  оживленной стайкой библиотекарей. Увы, пришлось уговорить себя, что это неприлично, даже глупо.
 Вернувшиеся женщины оживленно обсуждали очень даже симпатичное «Светило», как дверь распахнулась, и «оно»  вошло в читальный зал в  сопровождении заведующей библиотекой. Строго посмотрев на своих работниц, та подвела этого смуглого, стройного  парня к библиотечной стойке, за которой стояла Саша, и стала заполнять на него формуляр.
 Когда их взгляды встретились, Саша сразу же поняла, что понравилась  парню, который буквально остолбенел и пожирал ее своими большими, красивыми глазами. Это стало так заметно, что девчонки зашушукались, а кто-то даже хихикнул. Пока заведующая записывала его данные,  он не сводил глаз с Саши, рассеянно отвечал на вопросы заведующей и, в конце концов, отдал ей свой студенческий билет, чтобы та правильно записала его имя, фамилию и отчество.   
Когда его, наконец, увели, Саша облегченно вздохнула, отметив про себя, что он ей тоже понравился, хотя и страшно ее смутил тем, что «совершенно неприлично» разглядывал ее в присутствии такого большого количества народа.
 Через некоторое время в библиотеку снова вошел  Абелян и пригласил ее в буфет на чашечку кофе.
 - Ну, и как вам  «Светило»? – с улыбкой спросил он. – Вы, Сашенька, просто вынуждаете меня вызвать его на дуэль.
 - Что вы, Гурген Саркисович, - засмеялась она. – Вы у меня единственный и бессменный кавалер.
 - Если так, я спокоен, - продолжал он шутить. – А то мне стало даже страшно. Жил себе Гурген спокойно, никого не трогал и вдруг. А знаете, Саша, я бы с ним ни на какую дуэль бы не согласился. И спросите, почему?
 - Интересно, и почему?
 Абовян сделался задумчивым и серьезным.
 - А потому, что он большой умница и настоящий мужчина, очень редкий в наше время. Кашин дважды обращал его в нокаут, а он дважды удачно парировал эти удары и бил академика его же оружием. Это просто удивительно, как он выворачивается из весьма сложных ситуаций и бьет в самое яблочко? Этот молодой человек совершенно не боится авторитетов, при этом не страдает наглостью, но  смел, умен и изворотлив, как бес. Самое смешное, что со знаниями у него, кажется, большие нелады, но он умудряется мгновенно ухватить самое главное, и тотчас все это использовать во благо себе и, что самое удивительное, еще и для дела. Я кое-что о нем узнал. Он оказывается, таджик из какого-то кишлака, так в Средней Азии называют деревни, даже с правительственной наградой отслужил в армии и благополучно поступил в институт. Вообще таджики – очень ответственные и уважительные мужчины. Это умный, добродушный и трудолюбивый народ. Достоверные источники сообщают, что он сын небогатых родителей, которые ему помочь не в состоянии, отец – инвалид войны, поэтому он постоянно трудится и добивается всего сам.  Причем, вероятнее всего,  весьма активно и неплохо, раз  умудряется снимать квартиру или комнату, да еще помогает родным. Кроме того, спортсмен, кажется, даже мастер спорта.  А, самое главное, он удивительно морально устойчив. Все в один голос уверяют,  в связях  с  девушками замечен не был. Вы представляете, Сашенька, такое чудо и еще на свободе!  Я бы на вашем месте очень хорошо над всем этим подумал.
 - Да ладно вам, Гурген Саркисович, - пыталась пошутить Саша. – Что вы меня сватаете, может, я ему еще и не понравлюсь?
 - Вы и кому-то не понравитесь? – сделал удивленно-шутливое лицо он. – Я от вас без ума, половина института уже на грани сумасшествия, а вы все еще сомневаетесь? К своему глубокому сожалению, вынужден признаться, что вы ему понравились. Вначале по своей неосторожности я рассказал ему о своей симпатии, а по возвращении из вашей библиотеки, он, по-моему, забыл, зачем вообще попал в институт. Сватаю? Представьте себе, каково мне, отдавать такую красавицу, своими руками. Я, между прочим, тоже восточный мужчина. А если серьезно, мне бы очень хотелось, чтобы вы были счастливы. И поверьте мне, старому сердцееду, что это, кажется, то, что вам нужно. Самое главное, он настоящий мужчина, а остальное сделаете вы своей мудростью и очарованием. Да и вот еще, когда он спрашивал про вас, да, да именно про вас, открылось еще одно его качество – застенчивость. Так вот, когда он спросил меня о вас, у него сердце билось так, что это услышали даже мои соседи за стенкой, притом, что его бормотанье я вначале даже не расслышал. И это при его, можно сказать, поистине львиной храбрости. А вы говорите, сватаю. На свадьбу, пожалуйста, не забудьте пригласить!

 -2-
 На следующий день «Светило» вновь появился в библиотеке, попросил несколько журналов и попытался шутливо заговорить с Сашей. Шутка показалась ей неуместной, хотя не глупой, но она  довольно жестковато словесно его отхлестала и оставила в недоумении. Он понял свою ошибку и, извинившись за бестактность, повторил попытку заговорить в том же шутливом тоне, значительно его смягчив. На этот раз шутка была уже остроумной и удачной, но Саша снова ее парировала, отметив про себя, что у шутника удивительная способность к мгновенному анализу ситуации,  и удивилась сама на себя: за что она так на него взъелась?
 Третьей попытки, к ее удивлению, не последовало.  Вместо этого он подкатил к другим девушкам библиотеки, довольно весело пообщался с ними, забрал литературу и удалился.
 Дня через три, приступая к работе во вторую смену, она обнаружила, что в их служебной комнатке полным ходом идет пышное, веселое чаепитие с двумя огромными тортами и неимоверным количеством фруктов,  сладостей и конфет. Когда она вошла в комнату, смех немного стих, но оживление продолжалось. Ее пригласили к столу, во главе которого сидел он, красиво нарезал на поднос настоящую, дурманящую своим ароматом дыню – «торпеду» и что-то весело рассказывал сидящим. Сославшись на большое количество дел, она удалилась в читальный зал. Через некоторое время он вышел в сопровождении двух ее сотрудниц и, стараясь не смотреть в ее сторону, удалился из библиотеки.
 Вечером того же дня, она увидела его у проходной, где он о чем-то оживленно разговаривал с охранником. Когда она прошла мимо, он догнал ее и попросил разрешения проводить до дома. Она ответила резким отказом. Несмотря на это, он все же проводил ее до подъезда, следуя  на почтительном расстоянии, погулял по двору и исчез только поздним вечером.
 На следующий день проводы без разрешения повторились, и так продолжалось три дня. На четвертый день она остановилась, подошла к нему и строго произнесла:
 - В конце концов, это уже становится смешно и глупо. Прекратите меня преследовать! Этим вы только раздражаете меня и теперь уже  моих родных. Вы  думаете, что так можно добиться расположения?
 - А как можно? –  смущенно и в тоже время обрадовано, что она, наконец, обратила внимание, спросил он.
 От такой наивности она чуть не рассмеялась, но, подавив в себе это желание, ответила:
 - Ну, уж этого я не знаю, только вынуждена вас огорчить. Поначалу вы мне даже понравились, но потом, увы, разочаровали. Так что оставьте меня, пожалуйста, в покое! Вон сколько наших девушек, кажется, к вам благоволят.
 - Но мне не нужно других девушек, - возразил он.
 - Ничем не могу помочь! – улыбнулась она.
 - Но вы же не можете мне запретить, например, любоваться вами и попробовать наладить отношения еще раз.
 - Наверное, этого я запретить не могу, но думаю, что у вас ничего не получится.
 Саша снова удивилась себе, почему она говорит с ним в таком резком тоне. Ведь, собственно говоря, он не сделал ей ничего плохого, наоборот,  из всех девиц института он выделил именно ее. Было понятно,  что его приходы в библиотеку с тортами и фруктами, конечно же, проводы до дома были не случайными. И все-таки, что-то ее выводило из себя, даже пугало.
 Прав был Абелян, он не был похож на других ребят из  их института. За его легкостью и непринужденностью в поведении чувствовалась какая-то серьезная и хитрая продуманность. И выдали все это его красивые, умные глаза, которые нет, нет, да излучали холодноватый блеск расчета.
 Саша говорила истинную правду. Вначале он ей понравился, но потом что-то в нем оттолкнуло ее, а, кроме того, ее сердце было уже занято и давно. И это, безусловно, было главной причиной ее отказа. Короче, даже дружеские отношения установлены не были.

 -3-
 Недели полторы после этого разговора Саша его больше не видела. Это  ее удивляло и немного  огорчило. Все-таки он оказал ей внимание, и ей не хотелось его обижать. Более того ей захотелось объясниться с ним в более мягкой форме, может быть, даже подружиться. А, кроме того, было ущемлено ее самолюбие.  Ей не хотелось выглядеть в его глазах какой-то непонятной злобной недотрогой.
 Неожиданно он объявился снова и снова ее ошеломил.
 Откуда-то узнав, что она увлекается волейболом, он умудрился организовать игровые площадки сначала в ФИАНе, а затем и в ее дворе.
 Волейбол был ее самой большой слабостью. Несмотря на отсутствие каких-либо  спортивных достижений, она была влюблена в эту увлекательную игру настолько, что при звуках волейбольного мяча у нее перехватывало дыхание и замирало сердце. Организовать площадку  в институте, было самой заветной ее мечтой. К сожалению, все неоднократные попытки энтузиастов этой игры оканчивались непродолжительными собраниями, где давались обещания, что с завтрашнего дня начнется расчистка удобной, но заваленной старым оборудованием и всяким хламом площадки, которую руководство института уже давно разрешило использовать под спортивные мероприятия.
 Ее сердце дрогнуло, когда она увидела, что площадка была, не только расчищена и убрана, но и посыпана толченым кирпичом, хорошо утрамбована, размечена белой краской  и разделена настоящей волейбольной сеткой. Причем, особенно тяжелые и огромные ящики и агрегаты были аккуратно растащены и сложены в угол с помощью техники.  Во дворе ее дома   было проделано то же самое с той только разницей, что битый кирпич не понадобился, площадка была до этого асфальтирована и служила зимой хоккейным полем. Дворовые мальчишки ее подмели, заделали щебенкой разбитый асфальт, рытвины, разметили и повесили точно такую же, как в институте, настоящую сетку.
 Вместе со всеми она была так признательна Ибрагиму, что, не скрывая радостных чувств, бросилась к нему на шею и расцеловала. Наконец-то, дружеские отношения были установлены, и никаких объяснений не понадобилось.
 С этого момента Сашиному счастью не было предела.  Все свое свободное время, она разрывалась между этими двумя площадками.  И там, и там быстро организовались команды, которые носились по ним  с мячом, изредка отдыхая, чтобы хоть немного обсохнуть от проливного пота.  Омрачало  лишь одно. Сам Ибрагим, оказывается, совершенно не умел играть. При всей его спортивности и ловкости, дружеские отношения с мячом у него налажены не были, и, что самое грустное, налаживаться, и не собирались.  Он беспомощно носился по площадке, только всем мешал, что  страшно раздражало игроков, но попросить его уйти  с площадки, хотя бы намекнуть  никто не решался. Как-никак он был организатором  всего этого, но совершенно не понимающим, что играть надо командой, не отнимая мяч у своих партнеров, не калеча их. 
Скоро он понял все сам и, стараясь хоть как-то остаться на игровом поле, попытался стать арбитром. Это у него тоже не получилось, пришлось превращаться  в болельщика.
Саше в какие-то моменты становилось его жалко. Он одиноко стоял и грустно наблюдал за игрой, увешанный наручными часами, кольцами и связками ключей игроков. У нее даже появлялось желание, присоединиться к нему, но оставить любимую игру было не в ее силах.  Иногда оставалось только три, даже два игрока, в числе которых обязательно была она, продолжая носиться по площадке  до глубокой ночи.   Несколько раз игра продолжалась даже до рассвета, когда уже гасли фонари. И ему не оставалось ничего другого, как терпеливо ждать окончание игры и сказать влюбленной на прощанье: До завтра!
 
 -4-
 - Знаешь, Саша, а он мне нравится, - сказала Саше ее мама, стоя на кухне у окна и разглядывая в него Ибрагима, который о чем-то оживленно беседовал с дворовыми мальчишками около волейбольной площадки. - По крайней мере, он нравится больше, чем твой задуривший тебе голову Алексей.
 - Мама, я прошу тебя, не начинай все сначала! – ответила ей Саша, явно недовольная началом разговора.
 - Дело, конечно, твое, но я могу, наконец, высказать тебе свое мнение?  И дело совсем не в этом симпатичном парне. Я очень волнуюсь за твою жизнь. Алексей вот уже больше года морочит тебе голову. Да, да именно морочит. И сравнения с этим парнем будут не в его пользу. Вот уже год, как он клянется тебе в любви и при этом даже пальцем не шевельнет, чтобы сделать тебе что-нибудь приятное. Он думает только о себе.
 - Мама! – воскликнула Саша.
 - Пожалуйста, не перебивай! – гневно прервала ее мать. – Вот уже полгода я слышу, какой он хороший, как он любит свою дочку и тебя. Теперь не мешало,  послушать и меня. Ты вправе выбирать сама, я этому никогда не мешала, но сейчас назрела такая ситуация, что больше я спокойно на все это смотреть не могу и не буду. Я, как ты знаешь, не ханжа и не блюститель нравственности, но я не могу спокойно жить, зная, что моя дочь превратилась в тайную любовницу. Ты думаешь, я не знаю, что вы встречаетесь по чужим квартирам. Это же противно. Любовь должна быть чистой и открытой, а мне приходится слышать, как ты договариваешься с ним, соблюдая конспирацию. В конце концов, надо же подумать и о его жене, которой он тоже морочит голову. Она ведь тоже женщина. Плохая или хорошая, но она мать. Ей же дочку растить. Между прочим, его дочь. А я бы тебе рассказала, как трудно одной растить дочерей. Тебе самой-то не обидно, что все праздники и выходные он дома, а тебе приходится довольствоваться, извини, объедками от их семейной жизни. А этот мальчик за неделю сделал для тебя столько, сколько, извини еще раз, твой моральный урод за всю свою жизнь не сделал и никогда не сделает…  Подумай об этом, дочь!
 Саша уже ее не слушала. Ее душили слезы.  В комнату вбежала  младшая сестра Юлька и бросилась ее успокаивать, но застыла в нерешительности. Ревели обе ее любимые женщины: мать и сестра.

 -5-
Саша уже и сама была недовольна создавшейся ситуацией. Мама, конечно же, во многом была права и не знала, что дочь встречалась с Алексеем уже больше года. Дальше клятв в любви и каких-то редких встреч, да и тех, украдкой на квартире ее подруги, их отношения не двигались.
Она увидела Алексея впервые на дне рождения у подруги и сослуживицы Марины. Его привела туда  жена Катя, тоже работавшая в библиотеке,  вздорная, недалекая и скандальная особа. Сашу всегда удивляло, почему умная и порядочная Марина с ней дружит? Та  отвечала, что Катька несчастная, дурная баба, совсем не злобная и не жадная, как остальной, стервозный, библиотечный «гадюшник». А однажды даже здорово выручила Марину с деньгами.
Саша ни с кем из работников, кроме Марины, не только не общалась, но даже  не разговаривала и терпела эту жуткую атмосферу на работе только из-за того, что ее с лихвой перекрывала удивительная, интеллигентная и доброжелательная читательская публика. Библиотечный «ядовитый серпентарий», как называла Марина штат библиотеки, в свою очередь, Сашу терпел за то, что она была прекрасным работником, любила  и хорошо разбиралась в библиотечном  деле.  Читатели были от нее в восторге, часто подшучивая, что хотят обслуживаться только этой «славной девочкой, но с характером», намекая на ее принципиальность, в частности -  требовательность в соблюдение библиотечных правил.
И вот эту «девочку с характером» угораздило влюбиться в чужого мужа.
На том дне рождении Марины Катерина закатила мужу грандиозный скандал за то, что, танцуя медленный танец, он слишком близко прижался к Саше.  Не стесняясь в выражениях и практически испортив вечер, Катерина  наорала на него так, что сбежались соседи с верхнего этажа. Затем она хлопнула дверью, а он, стараясь скрыть слезы,  выбежал на балкон. Саше показалось, что от позора и отчаянья он может броситься с десятого этажа. И она вышла вслед за ним.
Там они простояли часа два, и никто их не тревожил. Она выслушала его исповедь о неудачном браке,  любимой дочурке и не слишком счастливой жизни. Потом они всю ночь бродили по ночной Москве, а он читал ей стихи. Выяснилось, что он  любит поэзию, музыку и живопись. Он оказался интересным человеком и собеседником. И она выслушала его печальную историю.
Будучи сыном интеллигентных родителей, он окончил институт «Стали и сплавов», а потом попал служить в армию. Там у него случился роман с деревенской девушкой. Через некоторое время выяснилось, что она беременна. Как честный человек, он на ней женился. Что из этого получилось, Саша видела собственными глазами.
        От городской жизни его Катя совсем потеряла голову, стала вздорной и капризной. Мужа она не уважала за то, что он простой «инженеришка», мало зарабатывает,  увлекается всякой ерундой, а именно, музыкой, литературой и поэзией. Его родители были в шоке от невестки, а она презирала их за их интеллигентность, принимая ее за высокомерие. Несмотря на все это, он с неимоверными усилиями пытался тянуть за собой не только ее, но и ее родителей, пытаясь вытаскивать их в театры, музеи, на выставки, чуть ли не силой заставляя читать серьезную литературу. В их доме, кроме журнала «Крокодил» ничего другого не выписывали.  Единственное, что отогревало его душу, были поэзия и дочка.
В конце он добавил, что в настоящее время ему удалось выбиться в начальники, соответственно, стал неплохо зарабатывать. И теперь  Катерина  вцепилась в него «мертвой хваткой», отбирает все деньги с помощью профсоюзной и партийной организаций и все время шантажирует дочкой. Поэтому и развестись с ней очень сложно.
Саша представила себе безрадостную картину  унылой, несчастливой жизни, и ее отзывчивое сердце дрогнуло, проникаясь к этому человеку искренним чувством сострадания. Ей действительно стало жалко этого доброго, честного  интеллигента,  попавшего в переплет из-за своего слабого характера.
Вот так, несмотря на довольно большое количество домогающихся ее красавцев - претендентов, она выбрала не очень красивого, невысокого, но нуждающегося в ее помощи мужчину, который и стал ее первым возлюбленным в  жизни.
       Через недолгое время Сашу узнала, что рассказанная им история была не такой уж печальной и грустной. Под сомнением оказались такие факты, как окончание института и служба в армии офицером. Катерина однажды призналась Марине, что познакомилась с мужем, когда его «выперли» из института, и он «загремел» в армию. Служил он не офицером, а простым солдатом  в «стройбате! Потом под сомнение попали «непробудная серость» родителей жены, которые оказались весьма образованными, интеллигентными и обеспеченными людьми, купившими семье дочери кооперативную квартиру в Москве. Марина уверяла ее, что Алексей еле-еле устроился в какую-то контору то ли снабженцем, то ли экспедитором, и, если бы ни родители Кати, его семья вообще умерла бы с голоду.
Саша и сама часто обнаруживала неточности в его  рассказах. Ведь, уже не один раз пересказывая свою историю,  он постоянно что-то дополнял, путал и менял. Именно эти изменения несколько раз ее настораживали, и она требовала объяснений, но каждый раз он умудрялся ее успокоить. И она снова верила ему, отказываясь верить даже Марине, говорившей о нем, как о «пустом и никчемном пустозвоне». Она его любила честно и преданно потому, что иначе любить не могла.  Будучи сама до безрассудства честной и принципиальной, она даже и подумать, не могла, что любимый человек может вот так бессовестно и во всем обманывать.
Сейчас, после тяжелого разговора с мамой,  подозрения вспыхнули в ней с новой силой. Но, вспоминая ясный и честный взгляд Алексея, она снова гнала их прочь.
« Нет! – уговаривала она сама себя. – Этого не может быть!»
Ей страшно захотелось увидеть Алексея и объясниться, но какое-то чувство подсказывало ей уже не верить его словам.  Слишком ловко уходил он от серьезного разговора, каждый раз придумывая очередную причину, которая, в конечном счете,  успокаивала. Ведь он и на этот раз мог ее уговорить. А это значило,  она снова будет ему верить, надеяться и ждать.
 «А что, если мама и Марина правы?» – подумала она и ее снова задушили слезы.

-6-
Через некоторое время она немного успокоилась и решила выйти во двор, чтобы забыться за любимой игрой. Выйдя из подъезда, она удивилась, что не слышит привычных звуков мяча и шума самой игры. Вместо этого рядом с пустой площадкой стоял Ибрагим и что-то рассказывал дворовым мальчишкам.
Как только она подошла, мальчишки понимающе удалились, оставив их одних.
- А где ребята? – спросила она, кивнув на пустую площадку.
- Здравствуй! – радостно ответил он. – Знаешь, сегодня игры не будет, ребята ушли в другой двор, отстаивать честь нашего двора. Где-то на улице Строителей. Мне объяснили, где это, но я не совсем понял. Попробуем их поискать? Ты же знаешь, где эта улица.
Она сразу же почувствовала, что он врет, но не подала вида. Врать он не умел, его сразу же выдавали глаза, в которых сразу же появлялась смущенность.
« Неужели я такая дура, что меня обманывают абсолютно все, даже он?» – подумала она и разозлилась.  Идти с ним  не хотелось, но идти домой не хотелось еще больше,  пришлось  поддаться на его хитрую уловку.
Обрадованный тем, что ему, наконец-то уделили время, Ибрагим засиял от счастья, и они двинулись в сторону искомого двора.  Конечно же, это он уговорил дворовую команду сегодня не играть во дворе. Дорогой он что-то  рассказывал, шутил и смеялся. Ее же это только раздражало. Она окончательно поняла, что  он врет, стараясь оттянуть время и привлечь ее внимание.  И чем активнее и веселее был он, тем мрачнее и раздраженней становилась она. Он немного растерялся и уже не знал, чем ее развлечь, как  вдруг начал читать стихи. На этом ее терпение кончилось.
- Ну что тебе от меня надо? – закричала она отчаянным голосом с глазами полными слез. – Нельзя же так измором брать человека. Хитростью. Ловчить. И врать, постоянно врать. Как же я устала от этого!? Почему вы все мне врете? Неужели я такая дура, чтобы всем вам верить. Неужели вы не видите, что от вашей лжи жить не хочется. Да что же это такое?.. Что я вам всем сделала?.. Оставьте меня, пожалуйста!.. Я больше ничего не хочу!.. Ничего!
Очнулась она в его объятьях. Это ее удивило, вспыхнул протест, она попыталась вырваться, но это оказалось не так-то просто.   Объятия, хотя и не удушающие, оказались просто  какими-то железными. Сделав еще несколько попыток, она поняла, что вырваться невозможно. Такое с ней случилось впервые. Впервые она была вынуждена подчиниться чужой воле и такой грубой мужской силе. В какой-то момент в ней снова вспыхнул протест, который сменился растерянностью. Она вдруг почувствовала, как начинает успокаиваться. Самое удивительное, что вместе с успокоением ее стало охватывать какое-то очень приятное, неизведанное доселе чувство, наполнившее тело блаженством и сладкой истомой. Неожиданно появилось какое-то странное желание, чтобы эти крепкие, мужские руки никогда не разжимались, а может быть, и сдавили ее еще сильнее.
Увидев, что она немного успокоилась, он осторожно спросил:
- Тебе уже  лучше?
- Спасибо, уже лучше! - ответила она, продолжая тихонько всхлипывать.
Ей и на самом деле  стало как-то легко и спокойно. Он немного разжал руки и снова спросил:
- Хочешь выпить? Говорят, помогает.
Она кивнула, а  он, продолжая прижимать ее к себе одной рукой, достал из кармана небольшую металлическую фляжку. Коньяк приятно согрел ее нутро, и она почувствовала, как сильная рука Ибрагима осторожно ее отпустила.
- Ты домой? – услышала она его вопрос. – Извини, но я тебя провожу! –  сказал он тихим, мягким, но твердым голосом, и они побрели обратно к ее дому.
За всю дорогу он больше не проронил ни единого слова.
Доведя ее до подъезда, он остановился и так же тихо пожелал спокойной ночи.
Она повернулась к нему,  поймала на себе его  грустный, заботливый взгляд, и ей вдруг снова захотелось испытать те ощущение, которые она впервые в жизни почувствовала в его крепких объятьях. Они были таким приятными и сильными, что она уже сама готова была броситься к нему на грудь. Вместо этого он закурил и отошел. Она еще немного постояла, вздохнула и открыла дверь подъезда. Поднявшись к себе в комнату, она выглянула в окно.
Его уже не было. Впервые за все время ухаживания он не дождался, когда в ее комнате погаснет свет.
«Так мне, дуре и надо!» - с горечью усмехнулась  она сама себе и уткнулась головой в подушку.


САШИН ДОМ

-1-
На этот раз Ибрагим пропал почти на месяц. Эти недели показались Саше необыкновенно долгими. Она уже привыкла видеть его на обеих площадках, вернее рядом с ними, но он не появлялся.  Игры на них продолжались, игроков становилось все больше. Теперь из желающих уже собирались команды, которые выстраивались в очередь, чтобы принять участие в игре.  Воспоминаем об Ибрагиме помимо этих площадок оставались настоящие волейбольные сетки и два его отличных мяча фирмы «Галл», которые капитаны команд  берегли, как «зеницу ока».
Сашу удивило, что за это время совершенно стерлась разметка.  Только теперь стало понятно, что Ибрагим, оказывается,  периодически подкрашивал полосы какой-то яркой краской, которой хватало на три-четыре игры.
Но волейбол теперь ее  не радовал. Она  вспоминала  крепкие, мужские объятья Ибрагима, с грустью выглядывала в окно и перестала играть,  каждый вечер, оставаясь дома.   
Саша очень любила свой дом.
Это было единственное место, где ей по-настоящему было хорошо, уютно и тепло.  Здесь царили любовь, честность, принципиальность и добропорядочность, которые дополняли другие, не менее добродетельные качества. Все четыре женщины с любовью, уважением и нежностью относились друг другу.  В откровенных и дружеских беседах, некоторое  исключение составляла бабушка Зинаида Николаевна, но только в тех случаях,  когда темы касались политики коммунистической партии.
Будучи  непримиримой, убежденной коммунисткой, членом партии с 1916 года, она в 37-ом году потеряла мужа, прошла почти через все сталинские лагеря, вернулась из заключения совершенно больной и искалеченной. При этом она не поменяла своих убеждений, наоборот еще больше в них укрепилась и считала дочь и внучек «правыми уклонистами», не правильно понимающими «линию партии.  Это-то и являлось той единственной причиной, из-за которой у них  возникали разногласия, ссоры и скандалы.
Ее дочь Надежда Петровна тоже была коммунисткой, правда, не такой убежденной и непримиримой, как мать, но унаследовавшей от нее такой же «железный» характер. Это позволило ей с честью пройти те же сталинские «жернова», которые были уготованы для дочери «врагов народа». Она с отличием окончила школу, неоднократно подтвердила золотую медаль за отличную учебу, получила красный диплом об окончании педагогического института имени Ленина,  отработала учителем математики в школе, расположенной в самом бандитском районе Москвы «Марьиной роще», успешно защитила кандидатскую диссертацию и устроилась работать в научно-исследовательский институт ведущим математиком. Все, чтобы она ни делала, отличалось аккуратностью, добротностью, честностью и принципиальностью.
Ее жизнь в личном плане мало, чем отличалась от жизни  матери. В тридцать она так же осталась вдовой с двумя девочками на руках, создать новую семейную жизнь не позволили обстоятельства, в числе которых был ее нелегкий характер.
Вообще, характер в этом доме играл немаловажную роль. Пожалуй, только самая младшая и хорошенькая Юлька отличалась более-менее легким характером, да и то иногда показывала такие строптивость и несгибаемость, что остальные домочадцы просто жались по углам.
Жили эти четыре женщины своей нелегкой, но счастливой, по их мнению, жизнью, потому что основными ценностями считали общение, книги и театр. Поэтому и в материальном плане присутствовал относительный порядок.  Надежда Петровна уже два года получала около трехсот рублей,  Саша – свои «библиотечные» девяносто, а Юлька – стипендию.  Бабушкину персональную пенсию не трогали. Она полностью была предоставлена ей. Правда, те компенсации, которыми Советская власть пыталась загладить перед ней свою вину за  изуродованную жизнь, частично шли в общую казну. Так что летом все могли отдохнуть на казенной даче, а так же получить  ежемесячный  спецпаек из «Кремлевской» столовой.
Несмотря на скромность средств и, учитывая, что никто, кроме бабушки, не умел шить, все женщины выглядели просто потрясающе. У мамы и дочерей было несколько элегантных нарядов, которые они, правда, носили по очереди, а у Юльки даже было свое персональное сногсшибательное платье, которому страшно завидовали остальные.
Стесненность в средствах так же не мешала им принимать гостей, которые не переводились, устраивать довольно «пышные застолья» и  праздники. Причем, все гости считались общими и желанными.
Некоторую обособленность опять же представляли бабушкины гости, такие же, как и она, убежденные коммунисты. Странно и смешно было смотреть на этих измученных жизнью стариков и ожесточенных вояк с уклонистами, центристами, бухаринцами, зиновьевцами, шовинистами и т.д. Все они были верными ленинцами,  называли друг друга не иначе, как товарищ Зинаида или товарищ Василий и имели партийные, подпольные клички. У бабушки была кличка «Зорька».
И, конечно, самой главной особенностью дома была коллегиальность. Все события, проблемы, даже самые маленькие и незначительные обсуждались совместно. Например, такие события, как покупка новой книги или посещение театра или выставки, обсуждались наравне с такими проблемами, как личная жизнь каждой.  Поэтому весь дом переживал за Сашу. Даже бабушка, не очень любившая всех ее друзей, тоже поглядывала в окно и вздыхала. Впервые на горизонте внучки среди претендентов появился не какой-то там «деклассированный диссидент», а настоящий коммунист.
Саша держалась, как могла, стараясь не показывать вида, что ее очень волнует его отсутствие, но это все равно не осталось незамеченным остальными. Да, ей нравился Ибрагим, но ведь перед Алексеем у нее тоже были  обязательства. Она продолжала верить, что он говорил правду.  Тогда  по отношению к нему она поступила бы нечестно. А домашние, конечно же, приняли бы сторону Ибрагима, причем с радостью.
«Что же делать? Конечно же, это не совсем порядочно, но я все время думаю об Ибрагиме.  Неужели я в него влюблена?» – думала она, и эта мысль не давала ей покоя ни днем, ни ночью.

-2-
Ибрагим появился в библиотеке неожиданно. Он подошел к Саше, поздоровался и попросил ее выдать несколько журналов. В этот раз  его лицо было сосредоточенным и серьезным. Она так же серьезно ответила ему, что сделать этого не может.
- Интересно почему? – удивленно спросил он.
- Потому что ты держишь предыдущие номера уже больше месяца, при положенных двух неделях, а их ждут другие читатели, – объяснила она.
- Хорошо, а в виде исключения?
- Эти журналы не могу,  нужно получить разрешение заведующей.
- Я понял, извини, постараюсь быстро прочесть и вернуть задержанные номера при первой же возможности, - ответил он и,  неожиданно резко выпрямившись, быстро направился в сторону служебной комнаты.
То, что произошло потом, Саша вспоминала, как кошмарный сон.
Ибрагим догнал Катерину,  они поприветствовали друг друга, как старые, добрые знакомые, и принялись что-то оживленно обсуждать. Видя, что их оживленная беседа мешает другим, они удалились в подсобку.
Сашу поразило, как молнией. Она даже не подозревала, что они вообще знакомы. Катя только вернулась из отпуска, как раз после исчезновения Ибрагима, а ушла в отпуск  до его появления. Получалось, что встретиться в институте они никак не могли. Оставалось загадкой, где они могли познакомиться?
В какой-то момент Саша почувствовала себя нехорошо, но взяла себя в руки и продолжала работать. В это день в абонементе был большой наплыв читателей, в институте был присутственный день, и выдавалась зарплата. Обслуживая клиентов и бегая по книжному фонду, она с удивлением посматривала на дверь в подсобку.
Наконец, она распахнулась. Ибрагим с Катей, продолжая что-то обсуждать, направились к выходу. В руках он держал нужные ему журналы. Затем они попрощались, он крепко пожал ей руку и  скрылся за дверью, а она  направилась к Саше. Подойдя к рабочему столу, она достала формуляр Ибрагима и сделала в нем соответствующие отметки о продлении и выдачи литературы. Когда Саша сделала ей замечание о том, что продление такого рода в компетенции руководства, Катя удивленно поглядела на нее и улыбнулась.
- Да для такого мужика я бы половину библиотеки отдала, не то, что эти жалкие журналы. Если бы ты только знала, что это за мужик?
- Мне это совсем не интересно, - резко выпалила Саша.
- А зря. Все твои столичные «вертихвосты» его мизинца не стоят. Да я за ним, хоть к черту в пекло, - мечтательно и сладко потянувшись, она в блаженной улыбке закрыла глаза.
Саша почувствовала, как у нее все поплыло перед глазами: книжные полки, потолок, испуганное лицо Катерины.
Очнувшись  на кушетке,  она увидела озабоченное и встревоженное лицо Катерины.
- Сашенька, что с тобой? – спросила Катя  с сочувствием. – Боже, как ты меня напугала! Ну, как, тебе лучше? Девчонки уже за врачом побежали.
- Не нужно врача, мне уже лучше. Спасибо! Я сейчас чуть-чуть полежу, и буду работать.
- Какая работа! Бог с ней. Я за тебя подежурю. Сейчас тебя врач посмотрит, а потом или в больницу или домой. Тоже мне, героиня труда нашлась.
- Спасибо, Катя, я все-таки встану!
- Только попробуй! Тогда я тебя сама в больницу уложу! - грозно пошутила Катя.
В подсобку, куда Катерина отнесла Сашу с помощью читателей, быстро вошла женщина-врач. Она осмотрела Сашу и объявила, что у нее сильное нервное потрясение. Требуется покой и отдых. Она выписала рецепт и  порекомендовала побыть дома дня три.
Саша снова попыталась сопротивляться, но согласилась поехать домой и завтра же выйти на работу.
- Так! - строго сказала Катя. – Ты все сказала? Так вот, домой тебя отвезут, я уже договорилась. Поедешь на директорской «Волге». И чтобы до понедельника тебя здесь не видели, а иначе и вправду сама отправлю тебя в больницу! Правильно девочки?
Женщины библиотеки закивали и одобрили слова Катерины.
- Ну, а за работу не волнуйся! – улыбнулась  Катя. – Как-нибудь справимся без тебя. С руководством договоримся и читателей твоих не обидим.

-3-
 « Ну, надо же? – думала Саша, лежа на своем диване дома. – Катерина, оказывается, не такая уж плохая женщина, как казалась. Марина с ней дружит. Значит, я ошибалась. Ведь, собственно, ничего плохого она мне не делала, скорей наоборот, я пытаюсь сделать ей больно».
Эти мысли снова вызвали у нее слезы. И снова холодком в груди поползли сомнения о правдивости Алексея.
Об Ибрагиме она уже старалась не думать.  Стало понятно, почему он пропал. Ее вдруг поразила мысль, что такой счастливой и радостной она видела Катерину в первый раз за три года совместной работы. Да и Ибрагим был каким-то необычно спокойным и тоже радостным. Значит, они оба встретили свое счастье.
Неожиданно ее пронзила другая мысль.
«Значит, Алексей свободен.  Господи, ну почему же он не звонит»?
Последний раз Алексея она видела три дня назад. Они встретились на своем любимом месте, на Воробьевых горах, погуляли часа два, а потом поехали домой к ее подруге Людмиле.  Та  развелась с мужем и жила одна. Понимая Сашу, она давала ей  ключи от своей однокомнатной квартиры. Саша старалась тоже не оставаться в долгу и платила тем, что пыталась устроить личную жизнь подруги, приглашая  ее на вечера в ФИАНе.
Алексей в этот раз был очень усталый, озабоченный и  все время спешил. Саша, обрадованная тем, что у них, наконец-то, появилось время, попыталась еще раз  выяснить  отношения. Он недовольно буркнул, что сейчас ему только этого не доставало, но, увидев слезы в Сашиных глазах, извинился и, как обычно, попытался ее успокоить, уверяя, что все это происки жены и обычная полоса невезения.
Обычно он это делал мастерски, но на этот раз у него  получилось плохо. Саша хотя и мягко, но упорно продолжала настаивать на серьезном и откровенном разговоре. Понимая, что его не избежать, он все же  уговорил ее быть к нему благосклонной, настоял на интимной близости, обещая по возвращении из очень серьезной, двухнедельной командировки ответить на все ее вопросы.
Сашу это немного успокоило, но все равно оставило неудовлетворенной, как от его обещаний, так и от близости. Расстались они оба удрученными и несчастными, правда он клялся, что позвонит сразу же, как только доберется до места назначения.
« Не может же он столько времени добираться до места. Может, он до него не добрался? Что же случилось»? – отчаянно и жалобно кричало ее измученное сердце, и ее снова начинали терзать безжалостные, мучительные сомнения.

-4-
Алексей в последнее время звонил все реже и реже, ссылаясь на занятость и какие-то неотложные дела. Да и встречи их стали  редкими и не такими горячими, как прежде.  Саша в основном только догадывалась и из книг знала, какой бывает настоящая любовь. В них говорилось, что она со временем претерпевает изменения и, естественно, отношения между любимыми с годами немного остывают. Она понимала,  что надо запастись терпением,  все это выдержать, выстрадать, чтобы добиться истинного счастья.
При этом она уже давно чувствовала, но боялась признаться даже себе в том, что от тех, прежних чувств к Алексею уже почти ничего не осталось. Все их отношения держались только на ее сострадании к нему и тех обязательствах, которые, как она считала, должны выполняться. Виноват был он сам, слишком долго разбираясь со своими чувствами и перекладывая ответственность то на обстоятельства, то на нее.  Вероятно, правы были мама и Марина, уже уверенно утверждавшие, что в нем нет мужского начала. Она этого  тоже уже не чувствовала, особенно после знакомства с Ибрагимом.
Вместе с тем она готова была сострадать  и дальше, если бы чувствовала, что Алексею это необходимо.  Но ведь и этого не происходило. Последнее время ей стало казаться, что его  все это очень даже  устраивает.  Создавалось впечатление, что, «попивая свое горе стаканами», он даже получает удовольствие, а, если и ищет утешение, то только в постели.
        Она понимала, что все мужчины эгоистичны, но не до такой же степени. Где же, в таком случае, была она, в конце концов  - любовь? Не в его пользу были и все сравнения с  Ибрагимом.  В этом мама тоже была права. Ибрагим, многое делал  бескорыстно.  И хотя он был значительно моложе Алексея, в нем чувствовалось такое мужское начало, что это ее даже немного пугало. Чего стоили одни его «железные объятия»? А ведь они ей страшно понравились. Ничего подобного до этого она в жизни ни испытывала, даже в самые первые встречи с Алексеем. С одной стороны было как-то жутковато, будто ее оторвало от земли и понесло куда-то в пропасть, да так, что перехватывало дух, а вместе с этим, это было так приятно, что она уже была готова не дышать сама.
        К сожалению, все это уже было не для нее. Этот милый мальчик нашел свое счастье, и думать о нем уже не следовало.  От этого становилось еще тоскливее, даже больнее, к тому же надо было, наконец, разобраться самой со своими чувствами. Любит ли она Алексея, любит ли он ее? Слишком уж много сомнений, подозрений и прозрений накопилось за последнее время. Дальше так продолжаться не могло. Нужно было,  наконец, все выяснить.
       Сомнения в искренности Алексея в сравнение с тем же Ибрагимом, опять же были не в его пользу. Ибрагим тоже бывал неискренним, но все его вранье распознавалось тотчас. Его сразу выдавали глаза, неловкость, которую он испытывал, и многое другое, а главное, что он сразу во всем сознавался и просил не пытать его дальше, чтобы не произносить новую ложь. В отличие от Алексея он прямо-таки настаивал на серьезных разговорах, грубо, прямо, в какой-то степени даже неистово.   Алексей же  постоянно избегал их, искусно переводя их на другие темы, тонко чувствуя слабые стороны собеседника. В этом ему не было равных. Его многообразная палитра интонаций, интеллигентность и мягкость обволакивали, как  волшебное облако и приятно ласкали слух.  Неужели она была такой дурой, чтобы столько времени поддаваться этим чарам?  А может на самом деле правыми окажутся  мама, Марина и  Катерина, которая, наконец, бросила своего «ненаглядного муженька»?
        Нет! Что-то в этом было не так!  Алексей, конечно же, не был ангелом, но и не подлецом.  Просто из-за слабохарактерности он навалил на свою голову все эти несчастья, запутался в них и, естественно, впутал и ее.  И как она сможет себя чувствовать после того, когда оставит его одно наедине с ними? Это ведь непорядочно. Столько времени вместе, столько приятных мгновений,  а она окажется неблагодарной эгоисткой.
         Юлька, которая была в курсе ее дел даже больше, чем мама, говорила, что она декабристка.  Вероятно, так оно и было.  Оставить Алексея именно сейчас, в этот трудный для него период было бы просто подло. Поэтому она в какой-то степени была довольна, что Ибрагим с ее горизонта исчез. Он являлся слишком сильным соблазном, против которого трудно было устоять. Особенно, против его крепких, мужских объятий и какой-то необыкновенно чуткой заботливости.
Неожиданно позвонила вернувшаяся из отпуска  Марина.
- Привет, Сашуня! – затараторила она.  -  Я тут вышла на работу, а  тебя нет. Я тебе, конечно, сочувствую, но, по правде говоря, так ему и надо. Я тебе всегда говорила, что кто-нибудь ему обязательно начистит морду. Ничего, заживет, оклемается и еще попортит тебе нервы. Ну, чего ты раскисла? Не дрейфь, подруга! Таким, как он,  все нипочем. Хоть бей их, хоть топи. Извини, подруга, но дерьмо все равно выплывает.
- Во-первых, здравствуй, Мариш! – попыталась вставить слово обрадованная приездом подруги Саша. – Во-вторых, как ты сама? Как отдохнула? А потом, про кого ты говоришь?
- Да про Лешеньку твоего разлюбезного.
- Как про Лешу? – воскликнула Саша.
- А разве ты ничего не знаешь? - озадаченно и уже медленней, спросила Марина.
- Как! Что с ним?  Где он? – начала истерично выкрикивать вопросы Саша.
- Да успокойся ты! – прикрикнула Марина. - Ничего страшного, в больнице он, малость побитый. Ты только не волнуйся! Ему просто наставили синяков и нечего больше. Кстати, Катька от него уходит, так что радуйся! До свадьбы заживет, к тому же шрамы украшают мужчину. Наконец-то, от него чем-то мужским запахнет.
Саша уже ее не слушала. Выяснив, в какой больнице лежит Алексей, она бежала к автобусной остановке.

-5-
Подойдя к нужной палате, она хотела постучаться, но дверь отрылась, и из нее вышел мужчина с забинтованной рукой. Увидев Сашу, он спросил:
- Вы к Алексею?
- Да! – кивнула она, задыхаясь, и взялась за дверную ручку.
Он осторожно взял ее за руку и приглушенным голосом произнес.
- Там у него отец. Очень просил не мешать. Подождите, пожалуйста! Вон присядьте на кушетку!
От бешеной гонки, долгой дороги до больницы и волнения за здоровье любимого человека она страшно устала, но сидеть не хотелось, поэтому она прижалась к холодной стене и, пытаясь отдышаться, осталась стоять у чуть приоткрытой двери.
- Ну что, допрыгался, сынок? – услышала она мужской голос за дверью и сразу поняла, что это говорит отец Алексея. Она сразу его узнала, потому что несколько раз слышала по телефону. В целях конспирации Алексей разрешал ей звонить только родителям и передавать для него краткую и экстренную информацию. Волнения и нетерпение за здоровье любимого вынудили ее, против правил, прислушаться к тому, что творилось за дверью.
- Господи! – продолжал говорить отец Алексея. – Даже в самом кошмарном сне я не представлял себе, что могу дожить до такого позора. Спасибо тебе, сын! Честно говоря, если бы я сам  не был виновен в том, что ты вырос таким, я бы с тобой вообще разговаривать не стал. Руки бы не подал. Но я виноват, и мать виновата. Поэтому теперь стою перед тобой и пью эту горькую чашу. Боюсь, что такой негодяй, как ты, не поймет все то, что я испытываю сейчас, но все же скажу. Должен сказать. На месте этого парня я бы тебя еще не так разукрасил. Это, каким же мерзавцем надо быть, чтобы подать на него заявление в милицию? Да я ему в ноги поклонюсь за то, что он хоть как-то тебя остановил. Ты знаешь, что мне сказал начальник милиции, когда мы с мамой забирали твое гнусное заявление? Нет, ты послушай! Я с матерью это слушал, будь любезен, выслушай и ты. Тебе это будет очень полезно. Так вот. Он сказал:  «Правильно делаете, что забираете заявление, а то, говорит, у моих хлопцев руки чешутся поговорить с заявителем». Ты ведь и им наврал, что тебя, мол, обидели несчастного. А когда они узнали, что этот парень, оказывается, защищал честь своей девушки, они единогласно вызвались быть свидетелями, что эту драку затеял не он, а ты, да еще грозились, что предоставят нож, которым ты ему угрожал. А что не так? А разве  этот парень не предупреждал тебя, чтобы ты больше не трогал его девушку? Он ведь тебе две недели дал, чтобы ты подумал и, наконец, разобрался со своими чувствами. Откуда я узнал? А ты как думаешь? От Кати твоей. Хотя уже и не твоей. Ты и ее достал. Святая женщина! Столько терпеть твои выходки, твоих бесконечных баб. Интересно знать, где ты только их находишь, на каких помойках? И откуда, только берутся эти дуры? Сколько их у тебя? Мы с матерью насчитали трех. Лешенька, мальчик, тебя жена обижает, с работы выгоняют, из комсомола тоже. Тьфу, гадость, какая! Катя вытаскивала тебя из постели еще у двух. Ну, это официально, а, сколько же их всего? Ну, признайся, хоть сейчас, только честно. Хотя такое понятие, как честь для тебя не существует. Вот этот парень знает, что такое честь.
Саша стояла неживая и удивлялась только одному: почему она не падает в обморок, чтобы не слышать всей этой гадости и мерзости. Услышанное настолько парализовало ее волю, что она не могла двинуть руками, чтобы закрыть уши.
Голос из-за двери становился все громче. И она понимала, что это уже говорит не сам отец Алексея, а кричат его отчаяние и боль. Проходившие мимо больные и медперсонал уже его слышали и поворачивали свои взгляды в сторону, откуда он доносился. И ей казалось, что эти взгляды обращены именно на нее. И они словно пригвоздили ее к позорному столбу. У нее было такое чувство, словно ее били по щекам, а она дергалась от каждого произнесенного за дверью слова и каждого брошенного на нее взгляда.
- Скажи! - кричал отец и его крик уже разносился по всему коридору. – Сколько можно врать? Из института вылетел в армию, из армии чуть не загремел в тюрьму. Всю жизнь надо молиться на Катю и ее родителей, что они пожалели тебя и вытащили  из дерьма, в которое ты попал из-за своей похотливости. Надо было оставить тебя в ней. Ты, наверное, знаешь, что делают с насильниками вроде тебя? Может быть, тогда бы ты поумнел? Тебе уже  тридцать, а ты все никак не образумишься. Короче так, пока ты не остановишься и не вымолишь у Кати прощения, не смей показываться на глаза мне и матери, даже звонить не смей! Пока еще в силах, я сумею защитить и их, и внучку. Ты меня знаешь. И морду бить, как этот наивный парень, я тебе не буду, хотя, слава Богу, еще могу! И еще очень рекомендую забыть о новых похождениях, иначе какой-нибудь очередной защитник девичьей чести изувечит тебя так, что это может окончиться уже не больницей.
Неожиданно дверь распахнулась, из нее быстро вышел невысокий стройный мужчина лет пятидесяти пяти,  удивительно похожий на Алексея, с силой хлопнул дверью и решительно зашагал по больничному коридору в сторону выхода.
От сильного удара дверь снова распахнулась, и Саша увидела сидящего на койке и обхватившего забинтованную голову Алексея. По его заплывшему от жутких синяков лицу скатывались огромные слезы. Он увидел Сашу и отвернулся.
Оторвавшись от стены, она закрыла дверь и, шатаясь, как пьяная, побрела к выходу.

-6-
У человеческого организма есть одна великолепная особенность, подаренная ему природой. Когда человека постигает какое-то очень сильное потрясение или слишком большое горе, он как бы отключается. Это своего рода защитная реакция.
Видимо именно это и произошло с Сашей. Она на самом деле испила свое горе до дна, до самой последней капельки. И это спасло ее от еще более сильных потрясений, которые, в конечном счете, могли ее убить или свести с ума. Видно, Бог или какое-то другое справедливое проведение не позволило ее несчастью, из-за какого-то негодяя, погубить  невинную, чистую душу.
Она  не помнила, как оказалась дома, как и сколько, добиралась? Главное, что она очнулась дома и горько заплакала. А это тоже неплохая защитная реакция организма, придуманная удивительной волшебницей природой.
И этот искренний плач униженной и оскорбленной души не только уберег ее от последствий ее горя, но и тронул ее память. И она, конечно же, вспомнила о маме, сестренке и бабушке и  подумала, каково же будет им? Да, жить не хотелось, но надо было жить хотя бы ради них, таких родных и милых, так много испытавших в жизни. Как можно добавлять к этому еще одно не менее тяжелое испытание? И она решила все рассказать маме.
«Пусть лучше позор, чем эта нелепый, глупый уход от ответственности, - думала она. – Да, конечно же, мама будет переживать, но ведь она и обрадуется. Недаром она всегда отговаривала меня. Пусть уж лучше она будет во всем права, чем ее дочь останется неблагодарной дурой».
Ей вдруг вспомнился отец, жизнерадостный и улыбающийся. Он всегда всплывал в ее памяти именно таким. Даже тогда, перед  смертью, он продолжал шутить и улыбаться, хотя она даже в свои девять лет понимала, как ему трудно, больно, а может и страшно оставлять этот мир. Он бы не простил дочь за слабохарактерность и нанесенную обиду маме, которую он сильно любил и защищал от всех, даже от своих родных, которые, как ему казалось, недостаточно ее любят и уважают.
«А ведь он был инвалидом, - продолжала думать она. – Но как он любил жизнь. На протезе играл в волейбол так, что никто, абсолютно, никто не догадывался, что у него нет половины ноги».
Она всегда гордилась тем, что он был таким сильным и отважным. Доброволец, офицер, политрук, еврей, в начале войны попавший в плен, расстрелянный фашистами, чудом выживший и выхоженный какой-то доброй русской женщиной. И любовь к волейболу она унаследовала именно от него. Мама изредка доставала его фотографии, и тогда они втроем вспоминали его, а мама рассказывала, как он, не раздумывая, бросался в драку, если нужно было остановить какого-то хама или подлеца. Не одобряя его действий, она пыталась доказать, что это можно решить другим, мирным способом, а он на это смеялся и шутливо объяснял  любимой, что «добро должно обладать крепкими кулаками, иначе зло и вовсе сядет  на шею».
В этот момент Саша вдруг подумала о том парне, который так сильно избил Алексея. А ведь мама восхищалась бы им так же, как восхищалась и гордилась отцом. А уж Юлька с Мариной и подавно. Недаром они недолюбливали Алексея. Единственное, что ее смущало  и, в какой-то мере, отвращало от вершителя возмездия, так это его чрезмерная жестокость. Маме бы это не понравилось  еще больше.
- Эх, папа, папочка! – стала шептать она слова, исходящие из самого сердца, словно произнося молитву. – Где найти такого, как ты? Видно ты у меня один такой на всем белом свете? Милый, родной, где ты? Услышь меня, пожалуйста! Прости свою неразумную дочку!  Если бы знал, как тебя не хватает всем нам:  мне, маме, Юльке? Как же ты нам нужен!
Наконец, вернулась мама.
Они обменялись взглядами, и мама все поняла без слов. Потом они немного молча поплакали, уткнувшись друг в друга, и Саша рассказала маме о том, что случилось в больнице. Мама, молча, внимательно ее выслушала, ни единым словом,  жестом не выказала своих  чувств и неожиданно предложила выпить по рюмочке вина.
- А у меня и бутылочка на этот случай припасена, - улыбнулась она.
Саша согласилась и невольно подумала об Ибрагиме, который, успокаивая ее, тоже предложил выпить коньяк. Маме об этом она  рассказывать не стала, хотя та спросила, что ее опять так разволновало?  Сегодня ей не очень хотелось вспоминать Ибрагима. Слишком много было пережито, чтобы думать еще и нем. Тем более, он  теперь был счастлив с Катей,  которая, наверняка, сможет утешить его лучше, чем она. Как-нибудь потом она найдет время и повод, чтобы выразить ему признание за все, что он для нее сделал, но только не сегодня.
Сегодня был ее день. Сегодня она начала выздоравливать после долгой и тяжелой болезни, и  помогли ей пережить этот  тяжелый, переломный момент мама и папа, а не он.  Несмотря на то, что он принял самое  непосредственное участие в ее исцелении, его в этот момент рядом не оказалось. А ведь она уже была почти согласна бежать за ним хоть на край света.
«Значит, к сожалению, он не тот, кто мне нужен, - вспомнила она блаженную и счастливую улыбку Катерины. -  Ошиблись милый старик Абовян и мама. Ему, оказывается нужна Катя, с ней ведь проще. Что ж, остается только пожелать им счастья. А мне, - вздохнула она, - искать свое, вместе с Людкой и Мариной».
К приходу Юльки она и мама лежали на соседних диванах и обсуждали важный вопрос, как лучше доставить бабушку на дачу в поселок Старых большевиков. А потом все трое горячо спорили о том, можно ли давать таксисту «чаевые», и каким должно быть вознаграждение, если он согласится отнести бабушкины вещи?

-7-
На работе ее радостно встретила Марина.
- Ну, что, подружка! – спросила Марина, после того, как они расцеловались. - Плоховато тебе? Стоит мне отлучиться, как с тобой что-нибудь приключается. Что же ты у меня за невезучая такая? Нет, ну где справедливость? И красивая, и умная, о честности и ответственности говорить не приходится, а уж доброты и обаяния, хоть лопатой греби. Так нет же, эти козлы обязательно все испоганят. Ну, как, была у своего покалеченного?
- Пожалуйста, давай о нем больше не говорить! – мгновенно посерьезнев, ответила Саша.
- Господи! – воскликнула Марина и, подняв взгляд к потолку, продолжала. - Услышал, наконец, мои молитвы. Благодарю тебя и верю! Я всегда знала, что ты не оставишь это чистое, непорочное дитя свое, но, увы, не совсем разумное.
- Не надо, Марина!
- Хорошо, хорошо,  не буду! Но позволь мне порадоваться за свою лучшую подругу!
- Ладно, Мариш, лучше расскажи, как отдохнула?
И Марина с удовольствием поделилась впечатлениями о поездке в Крым.
- Да и у вас здесь новостей куча, - закончила она свой рассказ об отдыхе. – Говорят, тебе зарплату прибавили? Это же просто здорово, я всегда знала, что тебя оценят. Правда, всего пятерка, и то хлеб. У этих жмотов десятку выжать, что сотню. Все равно они тебя никогда не смогут оценить по-настоящему. Так что, поздравляю. Катерина ушла…
- Я же тебя просила! – прервала ее Саша.
- Извини, конечно! – возразила ей Марина. – Но я хотела сказать, что она ушла с работы.
- Меня это не волнует! – обиженно, сообщила Саша.
- А зря. Уходя, она бабам нашим сказала, что волосы повыдергает тому, кто тебя обидит.
- Ну, извини, Мариш, просто мне еще больно говорить обо всем этом. А за Катю я рада, правда, искренне рада. Я поняла, что она хороший человек и достойна и счастья, и работы хорошей.
- Ну, слава Богу! А что я тебе говорила? Поверь, подруга, вы еще подружитесь.
- Это невозможно.
- Извини, подруга, хоть ты и просила не говорить, но я вынуждена сказать несколько слов о Лешеньке. – резко возразила Марина.
- Меня этот человек больше не волнует.
- А раз так, скажу, что Катерина так прижала его, что он теперь, как шелковый. На коленях приполз, и ведь приняла дуреха. Какие же мы бабы, дуры? Воистину говорят, «любовь зла, полюбишь и козла». Так что, теперь у них советская семья, образцовая. Ой, Сашенька, прости меня дуру! Прости, пожалуйста!
Испуганно, начала она успокаивать Сашу, увидев ее остекленевший взгляд.
- Да нет, Мариш, все в порядке, - ответила Саша, заметив, что испугала подругу.
- Миленькая, прости! – продолжала успокаивать ее испуганная Марина. – Ты, правда, себя нормально чувствуешь?
- Ну, правда, Марин! Честное слово.
Марина недоверчиво посмотрела в глаза Саши и еще раз спросила о здоровье. Саша улыбнулась и снова попыталась успокоить подругу.  Марина еще несколько раз справилась о здоровье Саши и, наконец, обе подруги немного успокоились.
- Да ну тебя, Сашка, - вздохнула Марина. – С тобой с ума сойдешь, давай о чем-нибудь приятном поговорим!  Да, я тут слышала, вы площадку волейбольную организовали. Поздравляю, мечта твоя сбылась! Я хоть и не любитель, но поиграла бы. Очень рада за вас. Молодцы! Девки бегали смотреть, визжат от восторга. Все о каком-то парне вспоминают, который тебе помогал. Говорят, хорош, даже слишком, познакомила бы. Бабы говорили, что он у нас в библиотеке был, пиры закатывал, на тебя заглядывался. Не мудрено, ты же у нас просто загляденье. Кстати, это он Катерине работу нашел. Эй, подруга, что-то ты мне совсем не нравишься! Саша, что с тобой?
И она снова испугалась за Сашу, слушавшую ее с отсутствующим, задумчивым взглядом.
Саша снова пыталась ее успокоить, но Марина испугалась не на шутку. Теперь уже ее было впору откачивать и приводить в чувство. Кончилось тем, что снова пришла доктор и, несмотря на возражения Саши, выписала обеим по направлению в академическую поликлинику. Марина не возражала и попросила направление еще и к кардиологу.

-8-
Саша уже ничего не понимала. Если Алексей вернулся к Кате, куда же тогда делся Ибрагим?  Она же собственными глазами видела счастливую Катю и довольного Ибрагима. Тем более он, оказывается, помог ей с работой. А тут еще заходил Абовян и передал от Ибрагима привет. Когда она спросила, почему же передавший привет так долго не появляется в институте, старик ответил, что тот очень занят и боится показаться на глаза, потому что хочет за что-то попросить прощения. Вроде бы все сходилось на том, что Ибрагим с Катей нашел свое счастье и хочет попросить прощение за то, что оставил ее, Сашу. А в результате получалось что-то совсем непонятное. Когда Саша решила поделиться всем этим с мамой, та тоже не знала, что ответить.
У Саши от этих вопросов даже разболелась голова. Это случилось с ней впервые. Только теперь она  стала понимать маму, которая жаловалась на постоянные мигрени, засыпая только сидя, не опуская голову. И тогда она решила прояснить для себя истинное положение дел, поделилась с Мариной и попросила помочь.
- Ну, подруга, ты даешь, - присвистнула Марина. – Я тут чуть с ума не сошла. Что же ты мне сразу не рассказала? Ладно, попробую.
Через день Марина докладывала ей о результатах.
- Ну, слушай! Была у Катерины на работе. Кстати, очень неплохо устроилась. Взяли ее, куда бы ты думала?  Аж, в Министерство внутренних дел, в канцелярию, зарплата в два раза больше нашей. И помог ей в этом знаешь кто? Твой Ибрагим. У него там, оказывается, такие связи,  закачаешься. Хоть бы одним глазком на него взглянуть. Ну, так вот. А познакомились они, знаешь где? В милиции. И знаешь, что он там делал? Сидел.
- Как, это сидел?
- Да, так просто и сидел. Как самый настоящий преступник.
- Что же он такого совершил?
- Даже не знаю, как тебе сказать?
- Рассказывай, Мариш, не томи!
- А ты в обморок не упадешь?
- Слушай, я в обморок упаду, если ты не скажешь.
- Правда?
- Марина, ну, пожалуйста, что с ним? Ну, хочешь, на колени встану, - стала просить Саша и задрожала от нетерпения, а на глазах выступили слезы.
- Ты только не волнуйся! С ним все в порядке, он давно на свободе.
- Так что же с ним? – вскрикнула Саша.
- Ели ты не успокоишься, я вообще с тобой разговаривать перестану, - строго и резко одернула ее Марина. - То за Лешку паршивца нервы себе измотала, теперь новый предмет обожания выискала. Ты что в сумасшедший дом собралась? Ради Бога, только без меня. Да они все ноготка твоего не стоят. Короче, пока не возьмешь себя в руки, разговор окончен.
- Хорошо, считай, что я взяла себя в руки.
- Ладно, скажу, а то и, вправду, чокнешься. Держись! Это Ибрагим твоего Лешку отделал. Ну и чтобы загладить вину, устроил Катьку, да еще денег дал, потому они и заявление забрали, а иначе б ему тюрьма светила. Он Лешке два ребра сломал, пах с печенкой отбил, глаз повредил, ну, и, конечно, сотрясение мозга. Он же азиат, а они же  все, как тигры, бешенные. А ты опять, -  что с ним, ах несчастный, ах Ибрагимчик. Я понимаю, что Лешку надо было проучить, но не до такой же степени. А это зверюга какой-то. Брр! Вот такие дела, подруга! А с другой стороны, я бы за тебя с Лешкой еще не то бы сделала.

-9-
Дома Саша все рассказала маме и Юльке.
- Вот это да! – воскликнула Юлька. – А с виду и не скажешь. Конечно же, я рада, что твоему Лешке досталось, и я бы даже сказала мало, но то, что Ибрагим такое вытворил, это уже перебор. Жить с таким чудовищем просто страшно. Это значит, приревнует кого, вообще убьет. Нет, Саша, ты, конечно, как знаешь, но я бы посоветовала выбросить его из головы.
- Между прочим, он предупредил Алексея за две недели, как честный человек, дал ему время подумать, - возразила Саша, хотя ей самой было неприятно, что Ибрагим оказался таким жестоким.
- Я тоже согласна с Юлей, - вступила в разговор мама. – Более того, Ибрагим, мне кажется, вообще непредсказуемый человек. Он яркий, талантливый, к тому же ты говорила, неуемный, широкий. Видишь, он все делает с размахом. И в этом деле с дракой он поступил точно так же. Ну, дал бы пару раз, и этого твоему хлюпику хватило бы. Так нет же, он избил до полусмерти, даже покалечил, до больницы. Юля права, он ведь и тебя может ударить.
- Я думаю, что до этого не дойдет, но в чем-то я с вами согласна. Мне и самой все это неприятно. Я снова ошиблась. Второй раз ошиблась, – сказала она и подумала про себя о том, что, конечно же, надо постараться забыть Ибрагима, как бы ей ни хотелось быть именно с ним.
Но что-то подсказывало ей, что во всей этой истории было что-то не так, не связывалось. Ей не хотелось верить и не верилось, что Ибрагим так зверски расправился с Алексеем. Уж очень это было не похоже на него, на все его поступки. И все же она решила послушаться близких ей людей, которые не желали ей зла, тем более, она на самом деле, как оказалось, довольно часто ошибалась в людях.


ПИЖОН

-1-
Когда Ибрагим увидел Сашу с незнакомым длинноволосым, ухоженным пижоном, у него сжалось сердце. Они сидели на скамейке в парке перед университетом и обнимались. Саша была счастлива и смеялась.
Такой счастливой он ее еще не видел. Ее глаза сверкали как звездочки, отражая свет вечерних фонарей, а звонкий смех напоминал ему звон хрустальных колокольчиков. На волейбольной площадке она тоже звонко смеялась, и в глаза ее искрился вроде бы так же, но это были задор и азарт. А здесь, на Воробьевых горах он уловил другие нотки, которые говорили об истинном счастье, о большой и нежной любви.
Его первым желанием было уйти и не мешать счастью любимой. Раз она так счастлива с этим «Пижоном», он должен тихо удалиться и забыть ее. И все же что-то его останавливало. Что-то неестественное было в этом холеном и самодовольном ухажере.
Он не любил этих обласканных и холеных «маменькиных сынков», которые только с виду казались мужчинами. Он их чувствовал и презирал. У них не было стержня, на который можно было опереться.  Его всегда удивляло, как их могут любить женщины? Да, они могли быть ласковыми, нежными, даже смелыми в какие-то моменты. Но в тяжелые минуты они превращались в слизняков, которые кроме слизи и слез, да и то не всегда искренних, ничего путного не выделяли.
В какой-то момент он подумал, что может, ошибается, ревнует и просто хочет унизить в своих глазах соперника, но, присмотревшись внимательней, понял, что не ошибается. Перед ним был типичный представитель именно этого, гнилого, сплошь пропитанного плесенью племени немужиков.
        Ему вдруг стало жутко. Саша, такая чистая, светящаяся искренней радостью, добротой, а рядом этот  самовлюбленный «Пижон», снисходительно принимающий ее ласки,  как будто делая одолжение и дозволяя  себя обнимать.
И Ибрагим решил проверить, так ли уж крепка эта любовь? В Сашиной искренности он был уверен, а вот в «Пижоне» надо было ее поискать. А вдруг она есть? Если  нет, то можно было и побороться за свою любовь.
Он сидел за рулем казенного «Москвича», на котором ездил за запасными частями для своей конторы, и поэтому проследить за влюбленной парой было не трудно. Собственно, поэтому они его и не заметили, хотя Саша так сияла от счастья, что не замечала никого и ничего вокруг.
Он проследил, как они подошли к какому-то дому и поднялись в квартиру на третьем этаже, и приготовился ждать до утра.  О том, что это квартира для  встреч, он понял, как только увидел их снова часа через два. За эти два часа он измучился ревностью и даже порывался сломать дверь.
 Когда же они неожиданно вышли, то чуть с ним не столкнулись. В это время он прогуливался у подъезда и курил. Ему даже удалось услышать обрывок их разговора о том, что уже поздно, а «Пижону» рано вставать.  Потом он увидел, как «Пижон» посадил ее на троллейбус, а сам перебрался на другую сторону.
«Вот сволочь! -  рассердился про себя  Ибрагим.  -  Время позднее, половина двенадцатого ночи, а этот хмырь даже не проводил ее до дома».
Подъехав к остановке, он увидел, как «Пижон» его тормозит.
«Ну, вот и «Господин случай», - злорадно подумал Ибрагим. – Что ж, давай знакомиться!»
- Шеф, до Октябрьской, сколько возьмешь? – спросил «Пижон».
- Пятерик, – начал торговаться для приличия Ибрагим, подумав про себя. – «Мог бы  на машине за трешник проводить Сашу и спокойно доехать на троллейбусе, успевая даже на метро».
- Идет, - не торгуясь, согласился «Пижон» и сел в машину.
- Откуда такой счастливый? – начал Ибрагим обычный таксистский треп.
- Так, от бабы.
- А куда так спешим?
- К бабе, - улыбнулся «Пижон».
- Так ты, оказывается, многостаночник? – восхитился Ибрагим.
- Да,  так уж получается, - вздохнул «Пижон», явно довольный, что его похвалили.
- А чем первая не устраивает?
- Почему не устраивает? Очень даже устраивает.
- А зачем же ко второй едем? – съехидничал Ибрагим.
- Жена. Шеф, а можно, побыстрее?
- Извини, друг, время позднее, не хочу права терять, - пояснил Ибрагим, специально затягивая время для разговора.
- Ну, тогда ладно, но сам понимаешь, жена, скандал.
- А что, она у тебя сердитая?
- Да нет, но подозревает -  «Опять на работе задержали, сколько можно»?
- А давай, я тебя выручу, например, водички зайду попить и объясню, что так, мол, и так, с работы тебя везу. Кстати, где ты работаешь, если не секрет? – предложил Ибрагим, улыбаясь.
- Нет, ты это серьезно! Да, это же здорово! Спасибо, я у тебя в долгу! – обрадовался «Пижон».
- Да ладно, чего уж там!  Может, и ты когда  выручишь?
Так Ибрагим познакомился, можно сказать, даже  подружился с Сашиной «тайной любовью», его женой и маленькой дочкой.

-2-
Сам «Пижон», которого звали Алексеем, как и предполагал Ибрагим, оказался безвольным и самовлюбленным слюнтяем, метавшимся между двух, а потом выяснилось, еще и трех женщин. Вероятно, он мог позволить себе и  больше, как требовала его широкая творческая натура, но суровые обстоятельства и, прежде всего, стесненность в средствах вынуждали его влачить, как он считал про себя, свое жалкое существование. Действительно, это было жалкое существование, но делать при этом  какие либо усилия он не думал, не умел и не желал. В какой-то степени, его это даже устраивало. Никто и ничто его основательно не доставало, а тот мирок, который ему удалось слепить, вернее, слепили обстоятельства и его близкое окружение, был вполне удобным, даже комфортным.   
Более - менее безбедное существование было обеспечено за счет  родителей.  Правда, они были небогаты. Двухкомнатная маленькая «хрущевка», садовый участок в Снегирях, «Запорожец», небольшие сбережения – вот, пожалуй, и все, что могли скопить простые советские служащие и каким-то образом еще помогать своему единственному сыну.  Они наивно полагали, что те небольшие деньги, которые им удавалось урвать из своего скромного бюджета, он несет домой, жене и дочке.  Большим инициатором этого, конечно же, была души не чаявшая в сыне мать, тайком от мужа всовывавшая в его карманчик  лишнюю десятку. Она готова была снять с себя последнюю одежду, чтобы любимому Лешеньке было хорошо. Слава Богу, что отец строже и ответственней подходил к воспитанию сына, иначе супруга «зализала бы его так, что у него не осталось бы ни одного отверстия». Но их можно было понять, сын достался им трудно, чуть не погиб во время родов, а потом долго болел.
        Увы, даже этих денег ему хватало только на два-три дня нормальной, как он считал, жизни. Не привыкший в чем-то себе отказывать, он проматывал их в одночасье, в результате чего приходилось просить на дорогу и обед еще у своей нелюбимой и вредной Катьки, которой, в свою очередь, уже помогали ее родители. Они были щедрее и обеспеченней. Мало того, что они полностью содержали семью дочери, ими же молодоженам была куплена   двухкомнатная кооперативная квартира, да еще выплачивался пай. 
Катю он не любил, презирая за провинциальность и серость, но побаивался. Если бы ее терпение, наконец, лопнуло, закончилась бы и его, пусть даже такое существование, что вызвало бы кучу нежелательных проблем. И первой было бы трудно представляемое возвращение к родителям. Отец и так настороженно поглядывал на все его проделки, а тут бы просто взвыл бы волком. Какая после этого была бы жизнь, представить нетрудно. У него даже не было друзей, у которых можно было перекантоваться какое-то время. Были два школьных приятеля, таких же, как он,  «прожигателей жизни и диванных мечтателей»,  все общение с которыми  ограничивалось походами в пивнушку или перекурами в подъезде.  Так что приходилось считаться с Катериной и не доводить ее до точки кипения.
        Хотя ее-то, вероятно, и можно было назвать его единственным другом. Даже зная о нем все и о многом догадываясь, она не переставала его любить и ждать, когда же «он, наконец, образумится и станет человеком»? Она терпела все его выходки,  несостоятельность и даже всех его «бесконечных баб». При этом она старалась вытянуть его из «болота», в котором он блаженствовал и не желал вылезать, делая неоднократные, отчаянные попытки восстановить его в институте.  Как-никак он был способным,  до армии проучился почти три семестра. Она даже заставляла его ходить в театры, на вернисажи и в концертные залы, которые, как говорил он сам, являются «истинным смыслом его жизни». Вообще она старалась сделать для него многое, что помогло бы только ему самому, не ожидая ответной благодарности.
         К сожалению, со своим провинциальным менталитетом  она совершенно не понимала  столичной жизни, пугалась  ее и сторонилась, поэтому и совершала множество ошибок, главными из которых было ее попустительство его дальнейшего растления. Да и характера не хватало, чтобы одной справиться и  с ним, и с его любвеобильной мамой, но просить помощи у его отца или у своих родителей не решалась. Свекра почему-то сторонилась, а рассказывать своим о неполадках в семье было стыдно. Ведь они столько сделали для нее и ее семьи, что быть неблагодарной не хотелось. В итоге, они были в полном неведении, вернее, были уверены, что у дочери все в порядке.
        Как потом, оказалось, «привести мужа в чувство», по крайней мере, в то состояние, которое ее вполне устраивало, особых усилий и не потребовалось. Достаточно было хорошенько его взгреть, и он сразу же превратился  в послушного, нормального семьянина. Причем, эта встряска пошла на пользу всем, в том числе и ему самому. Самое интересное, что из лодыря и прогульщика к тому же получился еще и неплохой работник.
Катя любила Алексея преданно, даже самозабвенно, прощая ему все только за то, что он был, как она считала, не самым плохим  мужем и отцом.  Позже, когда Ибрагим побывал в городке, откуда она была родом, стало понятно, почему она была готова терпеть и прощать мужчине все, что угодно, лишь бы он только не был алкоголиком. Это, по ее мнению, было самым страшным горем на свете.
Пользуясь этим, Алексей и жил своей однообразной, тоскливой жизнью, скрашивая ее нереальными грандиозными мечтами и любовными романами, был даже доволен.  Благо, времени у него для этого было предостаточно,  никто ему не мешал, не дергал. Он часами мог  просиживать у телевизора, перелистывать журналы, решать кроссворды, иногда прерываясь, чтобы немного пообщаться с дочкой или собакой.  А еще он очень любил поплакаться  по телефону матери о своей несчастливой и неудачной жизни.  Она одна его понимала, жалела и покрывала все его отлучки из дома.
Единственное, чем был увлечен по-настоящему, так это сочинением стихов, таких же мрачных и тоскливых, как и его жизнь. Это ему неплохо удавалось,  но и здесь он особенных усилий не прикладывал, хотя, как говорят, поэт – это от Бога. Во всяком случае, он нигде не публиковался и даже не собирался этого делать, так как толком делать ничего не умел, а  любой труд – презирал, как и издательский мир, и самого читателя.
         Мужского общества  он сторонился и боялся, поэтому с мужиками был предельно осторожен, вел себя скромно и сдержанно.  С женщинами  он мгновенно преображался, делаясь важным, значительным и деловитым. У него это получалось мастерски. Он искусно сочинял о себе правдоподобные легенды, создавая некий образ романтика и мыслителя, не понятого и не признанного пока еще неблагодарной толпой. Порой он так вживался в этот  образ, что начинал в это верить сам.  Самое интересное, что ему для этого хватало того багажа знаний и опыта, которые он получил в школе, где учителя, даже по литературе,  в буквальном смысле, тянули его за все, что только можно, чтобы он из нее не вылетел.
Институт, куда он попал с помощью какого-то родственника, ему толком ничего не дал. В  армии его все-таки  чему-то научили, по крайней мере, там он  активно участвовал в художественной самодеятельности,  писал статьи и стихи для дивизионной газеты. Не дали ему ничего и его бесконечные работы, откуда его выгоняли или он уходил сам. Ибрагиму случайно удалось заглянуть в его трудовую книжку и насчитать там одиннадцать организаций за тринадцать лет трудового стажа, причем, перерывы составляли в сумме около двух лет, а с двух мест он был уволен по статье за прогулы.

-3-
Имея такое досье на соперника, Ибрагим себя чувствовал Остапом Бендером, собравшим компромат на Корейко. Он понял, что его борьба за Сашу почти выиграна. Оставалось только осуществить разоблачение вруна и обольстителя.  В  том, что Саша не знала истинного лица предмета своей любви, Ибрагим  не сомневался, но его останавливало лишь одно. Это могло вызвать у Саши такое потрясение, которое могло бы ее просто убить. Он же видел, как мог «запудрить мозги» этот гад, обладая таким искусством обольщения, что однажды чуть сам не попал под его чары.
У него на какое-то время даже возникла жалость к этому не очень удачливому человеку, и стали одолевать сомнения, а правильно ли  поступает он сам? Все-таки  Алексей был поэтом, а это всегда вызывало в Ибрагиме уважение и чувство сострадания. Он представил, каково тому было в армии и как доставалось?
- Да, пришлось почистить клозетов и сапог, - с грустью поведал однажды Алексей Ибрагиму о службе. Судя по тому, с каким чувством это было произнесено, у Ибрагима даже мурашки побежали по коже, и это усилило в нем чувство жалости. Оказывается, Алексей мог быть и искренним, раз признался, что в армии был просто «шестеркой».
Алексей, обрадованный тем, что у него, наконец-то появился такой друг, в знак признательности и  благодарности, однажды  предложил Ибрагиму, познакомиться с «одинокой и очень соблазнительной женщиной».
- За мной долг.  Поэтому могу познакомить тебя с очаровательной блондинкой, которая мечтает о тебе и сгорает от нетерпения увидеть. Она, правда, моя женщина, но с лучшим другом и поделиться не жалко. В войну люди хлебом делились, а уж этим добром нам, мужикам сам Бог велел. Если ты не против, мы сейчас же едем к ней. Звонить?
«Вот сволочь! – подумал Ибрагим. – Рано я расслабился. У этого ловеласа, оказывается, еще одна женщина есть. Еще одна обольщенная несчастная душа. Может быть, это как раз кстати. С ее помощью будет легче вывести этого подлеца на «чистую воду». А может, что и придумается, как смягчить удар по Саше? Заодно еще одно доброе дело сделаю. Значит, нужно знакомиться, а морду ему начистить я еще успею».
Зажав свои чувства и улыбнувшись, он ответил согласием, и они поехали. Когда Ибрагим понял, что они подъехали к тому самому дому, где он видел Алексея с Сашей, ему стало не по себе. Он еле сдержался, чтобы тут же, в машине не изувечить эту улыбающуюся мразь. Вместо этого, ему даже пришлось улыбаться, выслушивая наставления о том, как себя вести.
- Давай договоримся! – учил его с улыбкой заговорщика Алексей. - Ты мой старинный друг, я - твой старший товарищ. Ты же хочешь понравиться, потому никаких удивлений и возгласов типа, «Да это не так!» или «Что ты обманываешь?». Если что не нравится, промолчи или сделай вид, что скромничаешь! Короче, я тебя представляю, а ты, смотришь. Ну, а дальше решай сам. Но баба, хочу тебе сказать,  что доктор прописал. Как раз для тебя. Да ты и сам увидишь. От сердца отрываю и, увы, от тела тоже. Что ни сделаешь ради дружбы?! Да, вот еще что. Если решишь остаться, сам понимаешь, время позднее. Короче, одолжи на тачку! И не боись, все будет в ажуре! Уж я постараюсь.

-4-
«Терпи! Ради Саши нужно вытерпеть и это,– уговаривал себя Ибрагим, еле сдерживая злобу и ненависть, через силу улыбаясь и вручая этому подонку червонец, как плату за его щедрый дар. - Держись Ибрагим и смотри, как эти недоноски живут! Теперь-то я точно разорю это его гнездышко для свиданий. Интересно, чья это квартира?»
Их приветливо встретила хорошенькая, стройная блондинка лет тридцати. Звали ее Людмила. Она-то и оказалась хозяйкой этой, небольшой, уютной, со вкусом обставленной квартиры.
Все трое расположились за маленьким журнальным столиком, и началось вечернее чаепитие, вернее, смотрины. Мила, так назвал ее Алексей, держалась скромно,  с достоинством, внимательно присматриваясь к довольно симпатичному, молодому студенту-физику, который свободно разъезжает на служебной машине, и, кажется, не беден. В ее зеленоватых, красивых глазах периодически вспыхивали искорки живого интереса.
Мила неплохо зарабатывала в Министерстве внешних экономических связей, где работала экспертом по закупкам. Именно это позволило ей  удачно разменять с бывшим мужем его малогабаритную двухкомнатную квартиру в пятиэтажке на комнату, куда поехал он, и однокомнатную квартиру, которая досталась ей и сыну. Сама она была из подмосковного города Коломна, где жили ее родители и ее шестилетний сынишка. Взять его к себе пока  не позволяла работа, связанная с постоянными командировками, в том числе и за границу.
Наблюдая за Алексеем, Ибрагим от удивления  открыл рот. Его поразило, как этот гад преобразился. Исчезли робость, неуверенность, скованность, и он неожиданно превратился в эдакого светского льва, который снизошел до простых смертных, снисходительно разрешая  разделить с ним его общество и называть себя Лешиком.  Вальяжно раскинувшись  в удобном кресле, маленькими глоточками отпивая коньяк, он неторопливо и снисходительно  разукрашивал достоинства своего молодого, скромного друга, включая в его заслуги свое непосредственное, обязательное, значительное участие.  Затем  с той же снисходительностью  принимался расхваливать хозяйку.
На какое-то время в Ибрагиме поутихла неистово клокотавшая ненависть, и он заворожено смотрел это на представление,  думая о том, что по этому прохвосту  просто плачет какой-нибудь неплохой академический театр. Слишком легко и естественно у него все это получалось.
«Да это же настоящий театр одного актера!» - восхищался он и вспоминал труппу известного, популярного, молодежного театра, с которой был когда-то очень близко знаком. Теперь стало понятно, почему Лешик так притягивал к себе женщин? Он на самом деле был способным и талантливым актером.


-5-
- Вот сволочь, как он играет! Паразит, да чего душу трогает, - часто говорила  тетушка Наргиз, восхищаясь игрой какого-нибудь талантливого артиста.
- Тетушка! – удивлялся Ибрагим. – Ведь он вам нравится, зачем же вы так ругаете его?
- Да потому что он и есть сволочь и паразит. Он же не человек, а так, пустое место. Слишком много я видела их в жизни, чтобы уважать этих недоносков. Красивую жизнь, красивую любовь они переживают на сцене или на экранах кинотеатров, а в настоящей жизни это обыкновенные моральные уроды и нелюди.  И я костьми лягу, чтобы не пустить тебя в их безобразный,  безбожный мир.
Этот эпизод из детства напомнил Ибрагиму разговор с одним довольно известным кинорежиссером, который забраковал его игру и отказался снимать в своей кинокартине.
- Извини, Ибрагим! - говорил он, объясняя свой отказ. – Ты очень способен, талантлив, ярок, чертовски фотогеничен,  подходишь по всем статьям, но сниматься не будешь. Мне очень не хочется тебя обижать, поэтому постараюсь объяснить, почему я отстраняю тебя. Буду предельно откровенным, ты не устраиваешь потому, что с тобой слишком сложно. Мало того, что тебя всему приходится учить,  тебя ведь еще нужно убедить, что это нужно делать именно так, а не иначе. Ты все время споришь,  анализируешь, высказываешь свое мнение. И я понимаю, отчего это происходит? Ты уважаешь себя и требуешь, чтобы с твоим мнением считались. Честно говоря, я от этого жутко устал. Но даже не это главное. Мне никак не удается расслабить тебя настолько, чтобы вылепить то, что нужно по сценарию. В тебе слишком развито чувство собственного достоинства, и именно оно мешает тебе стать настоящим, профессиональным актером, который одновременно может сыграть и героя, и злодея, а понадобиться, такую мразь, от встречи с которым, хочется тут же отмыть руки. Ты же можешь прекрасно сыграть только одну роль, самого себя. Поэтому я вообще тебе не советую лезть в эту артистическую клоаку. Ты только посмотри на них.  Все они готовы стелиться передо мной или другим режиссером пластом, чтобы только получить хоть какую-нибудь, самую малюсенькую роль, даже клопа, лишь бы появиться на экране. Они же зависимы от малейшего ветерка, от каждой моей прихоти, прихоти всего нашего гадюшника. Кого из них можно уважать? Есть, конечно, актеры, достойные уважения, но их, увы, очень мало. А таких, как Раневская, Гоголева и Андрей Попов вообще единицы.
Он глубоко вздохнул и продолжал.
- А тебя я уважаю, потому и стою здесь, с тобою, объясняю. Поэтому извини, к своему глубокому сожалению, я расстанусь с тобой и постараюсь найти какое-нибудь не особливо строптивое создание, чтобы, как из глины, вылепить то, от чего потом будут рыдать благодарный зритель,   искренно думая, этот сотворенный  мною герой так же благороден, смел и мудр, как это было написано в сценарии. И ведь ничего не поделаешь.  «Пипл» хочет кушать это дерьмо, платит за это деньги и приходится подчиняться, а искусство, как ты знаешь, требует жертв.  А знаешь, я тебе завидую. Твой гордости, независимости, нежеланию «хавать» то, что дают.  Бог угораздил меня вляпаться в это болото, и искренне его полюбить. Мне  даже повезло, я стал известным и признанным, но, увы, я так же зависим. И от тех, кого не уважаю, и от тех, кого уважаю и боюсь. В общем-то, и от тех же актеров, сукиных детей. Так что прощай и не жалей!

Вспомнив это откровение, Ибрагим понял, почему и Саша, и эта симпатичная женщина Мила так долго и упорно терпят этого урода,  даже любят. Виною этому была поэзия и игра сложившегося почти профессионального актера. К тому же, и режиссером, вероятно, он был неплохим, раз из «пустого места» создал такой «шедевр».
Но все это уже не интересовало Ибрагима. Его внимание было переключено на хозяйку дома. Именно на нее можно было рассчитывать, как на союзника, в борьбе  за свою любовь. Тем более она, кажется,  тоже  раскусила  игру Лешика. Ведь согласилась же она поменять его на него, Ибрагима и уже с нетерпением ждала, когда же Лешик исчезнет. А это Ибрагим знал уже точно. Ведь ни она, ни Лешик не догадывались  что, благодаря своему уникальному слуху, он снова через стенку услышал ее шепот о том, что она хочет остаться наедине с ним.
- Ну, мне пора, - сказал Лешик, многозначительно подмигнув Ибрагиму. – Домой к жене, делать баиньки. Провожать меня не нужно.  А ты,  Милочка, попытай моего скромного друга,  пусть  он тебе расскажет, как делал доклад о научном открытии. Он ведь у нас большой скромница. Пока не вытащишь клещами, ни за что не поделится.
- Правда? – воскликнула Мила. – А где вы делали доклад? Это же так интересно! Научное открытие?!
- Не совсем еще открытие,  так, гипотеза, - поскромничал Ибрагим. – А выступал в  Физическом институте имени Лебедева.
- Серьезно? – снова воскликнула она. – У меня же там подруга работает.
- Вот как, а в каком отделе? – спросил удивленный Ибрагим.
Тут в разговор вмешался встревоженный Лешик. Было видно, что эта новость его неприятно поразила.  Упоминание о ФИАНе заставило его даже остановиться и перестать застегивать пуговицы на своем модном длинном плаще.
- Милочка, можно мы пошепчемся, а то я уже спешу? – обратился он к хозяйке и в коридоре стал шептать Ибрагиму.  - Слушай, пожалуйста, не продолжай больше эту тему! Сам знаешь,  Катя работает в ФИАНе, вдруг до нее как-то просочится информация. Видишь, оказывается, у Милки там подруга. Договорились? А что же ты мне об этом не рассказывал? ФИАН – это фирма. Поздравляю! Ну, короче, не подведешь меня, а то давай уйдем вместе?!
Ибрагим немного подумал и решил проводить его.  Извинившись перед хозяйкой, он пообещал вернуться минут через пятнадцать.
Когда они дошли до  остановки, он остановил довольного Лешика, повернул его лицом к себе  и, чеканя каждое слово, твердо и неторопливо произнес:
- Ну что, дошли до знакомой остановки? А теперь, мразь,  слушай внимательно и запоминай все, что я скажу! Я бы здесь, сейчас изувечил  тебя так, что тебя не узнала бы даже  твоя любимая мама. Но сегодня я этого делать не буду! Учитывая то, что у тебя есть дочь и жена, я даю тебе ровно две недели для того, чтобы ты, наконец, определился и перестал мучить честных и порядочных женщин! Я не моралист, не ханжа, но не позволю тебе измываться над ними! Если у тебя чешется твое мужское начало, выбирай себе таких же потаскух, как и ты! Если на твоей совести, хотя я очень сомневаюсь, что она у тебя есть, окажется еще одна такая невинная душа, о которой я не знаю, советую тоже забыть! Допускаю, что кого-нибудь из своих женщин ты любишь, и она отвечает взаимностью. Тогда ты придешь к ней и во всем сознаешься! Если после этого она не перестанет тебя любить, и ты останешься с ней, я возражать не стану, и ты меня больше не увидишь. Еще раз повторяю, она тебя не разлюбит, а ты останешься с ней. Только с ней или Катей! Если же ты по истечении назначенного срока, повторяю, после двух недель тронешь, хоть одну невинную душу, я тебя из-под земли достану, и тогда молись Богу, если в него веришь!  Иди и думай! Серьезно думай! И учти, я слов на ветер не бросаю, и дважды повторять не буду!
После этого он немного посмотрел в удивленное и растерянное лицо Алексея, повернулся и, не оглядываясь, пошел к дому Людмилы. Он был доволен, что высказал все, что хотел.   Дойдя до квартиры Людмилы, он успокоился и вошел в дверь, уже дружелюбно улыбаясь. Наконец-то, он мог быть самим собой и поговорить с этой женщиной спокойно, без присмотра и многозначительных взглядов Лешика.
- Несчастный он, - с грустью в голосе сказала Мила. – А так, вроде бы неплохой мужик.
- А вы, прямо купаетесь в счастье? – усмехнувшись, спросил Ибрагим.
- Да уж, прямо захлестывает, с головой накрывает, -  в ответ усмехнулась она.
- Что же не хватает для счастья? Квартира шикарная, работа тоже. У вас даже сын есть, и вам есть, ради кого жить, стараться. Да и выглядите вы просто чудно. С такой женщиной общаться и то большая радость.
- А вы, я вижу, разбираетесь и в женщинах, не только в науке, – игриво парировала она.
- Если бы разбирался, давно был бы приставлен к дивану, тапочкам и телевизору.
- А вы, оказывается, еще и шутник. Вы мне все больше начинаете нравиться.
 - Честно признаться, вы мне тоже.
 - Ну, в честь такой взаимной признательности, давай перейдем на: «Ты».
 - Согласен, но прежде мне хотелось бы объяснить, почему я здесь, чтобы не возникало обид и какого-то непонимания, – посерьезнев, сказал Ибрагим, чувствуя, что дело доходит до совершенно ненужного ему поворота событий.
- Интересно, и зачем же вы здесь? – спросила она, явно растерявшись после его неожиданного признания.
- Прошу у вас прощения, и не хотелось бы вас обижать! Но я скажу честно и прямо, из любопытства и, извините, чтобы наказать Алексея.
- Ничего не понимаю. Он же вас привел ко мне. За что же его наказывать?
- В какой-то мере и за вас.
- Меня!? А вас с головой все в порядке?
- Уверяю, что с головой и со всем остальным у меня все в порядке.
- Как же в порядке, когда вы несете сущий бред. Объясните, пожалуйста! – продолжала удивляться она.
- Ну, хорошо, попытаюсь объясниться! – задумался он. – Видите ли, я не являюсь другом  Алексея, скорее, совсем наоборот. Этот человек мне крайне неприятен потому, что портит жизнь другим людям. В частности своей жене, вам. Я не ханжа, сам грешен, но не могу ему позволить  калечить жизнь другим.
- Кому это он жизнь калечит? – резко прервала она его, явно обиженная, что он пришел ни к ней. – Мою жизнь он не искалечил, наоборот, я ему даже признательна. Кто ты, вообще, такой, и по какому праву вмешиваешься в жизнь других? Тоже, моралист нашелся! Каждый устраивает свою жизнь так, как ему хочется. Не нравится, вон - дверь! Нечего мне здесь морали читать!
Ибрагим встал и направился к двери.
- Подождите! – начала соображать она. – Вы хотите заступиться за чью-то честь, вероятно,  женщины?
- Конечно, а то я засомневался в вашей проницательности, - усмехнулся он, надевая туфли.
        - И вы хотите заручиться моей поддержкой? – медленно произнесла она, продолжая отгадывать причину визита Ибрагима. Неожиданно ее взгляд сделался недобрым.  – Ваше желание похвально, но ничем помочь не могу!
- Ну что ж, спасибо и на этом! Заодно, благодарю и за откровенность! – набросил он на себя куртку и открыл входную дверь.
- Подождите, а ваша пассия случаем не Саша?
Он остановился, повернулся к Людмиле, внимательно на нее посмотрел и  ответил:
         – Раз уж я имел неосторожность, позволить вам догадаться, придется договариваться еще и с вами.
- Интересно, это как? – удивленно усмехнулась она.
- А так, с очень серьезным предупреждением.  Прошу меня выслушать  внимательно!
- Ой, ой, как страшно! – продолжала она шутливо и кокетливо улыбаться.
- Можете шутить сколько угодно, но советую запомнить то, что я сейчас скажу!  –  с угрозой в голосе сказал он и  прикрыл дверь. – Только что я дал ровно две недели Алексею для того, чтобы он, наконец, принял окончательное решение прибиться к одному берегу.  Повторяю, я  не блюститель нравственности, но я не могу позволить такой мрази, как он, измываться над такими порядочными женщинами, как его жена Катя  и Саша. О вас, простите, начинаю думать, что вас все это устраивает. Если вы меня разуверите в этом, буду только счастлив. Так вот, я дал вашему Лешику срок, и уверяю вас, если он не выполнит этих условий, то горько об этом пожалеет.  Я не собираюсь его калечить и делать тому подобные глупости, но прошу поверить, что он действительно горько пожалеет о содеянном.  Во всяком случае, он с ужасом будет вспоминать день и час, которые нас с ним свели.  Думаю, что это только пойдет ему на пользу. Теперь, что касается вас. Я не знаю, какая вы подруга Саше, поэтому оставляю за вами выбор: или ей помочь, или забыть о ее существовании. Повторяю, не мне, а Саше. Если Саша решит остаться с ним, а он будет только с ней, я спокойно удалюсь. Но это возможно лишь в том случае, если он все честно расскажет ей, а она после этого от него не отвернется. Ежели вы каким-то образом помешаете всему этому,  буду вынужден наказать и вас. Могу уверить, что и в этом случае я буду последователен и не отступлюсь.  Как вы понимаете, поднимать руку на женщину не в моих правилах,  но сковородка под вами будет раскалена ничуть не меньше, чем под, тем же Лешиком. Могу примерно рассказать, как это произойдет, дабы у вас не осталось никаких сомнений и иллюзий насчет моих угроз. Так вот, если вы доводите меня до греха, на  работе о вас забудут, как о кошмарном сне,  а вы, в свою очередь, тоже забудете и о ней, да и  о Москве. И поверьте, возможности для этого имеются немалые и серьезные. Честно говоря, мне очень неприятно все это говорить, но вы, повторяю, меня просто вынуждаете.  И последнее.  Провожая Алексея, я предупредил его только один раз. Предупреждать снова, уговаривать, вести душещипательные беседы, принимать поздние извинения больше не намерен и не буду. Я сказал все и только один раз, - вы слышали.  Советую очень серьезно подумать над моими словами!
По мере того, как он произносил свою тираду, он видел, как меняется лицо Милы. Когда он закончил, она уже сидела серьезная, угрюмая и задумчивая. Видя, что наступила пауза, она подняла на него влажные и грустные глаза и тихо сказала:
- Господи! Ну почему опять не мне выпало счастье? Кто бы вот так меня защищал? Конечно же, я помогу, чем смогу. Вот Сашке-то повезло, так повезло. Ты на меня, Ибрагим, не обижайся. Ты правильно распознал Алексея. Сволочь он, да и я не лучше. Он Сашку использовал и я туда же. Она же, дурочка верит ему, и правда ее на самом деле может убить. Я ведь замужем побывала, нахлебалась досыта мужской гнили, потому и распознала этого павлина хреново, а у нее он - первый. Она-то с ним меня и познакомила. «Мой Лешенька, ах несчастный, ах ненаглядный». А он, козел сразу ко мне в постель. Хотела я ей рассказать, да бабская зависть заела. Если я хлебнула горюшка, то почему ей должно быть хорошо? Ну, короче, можешь рассчитывать на меня. А ты все верно рассчитал. И ведь, что самое интересное, я не из робкого десятка, но, честно говоря, испугалась. Встать у тебя на пути все равно, что решиться на самоубийство. И откуда только такие мужики берутся?
- Хороших мужиков много, только их нужно хорошенько поискать, - дружелюбно улыбнулся Ибрагим. – Например, у меня на родине. У нас особенно почитаются старики, женщины и дети.
- Насчет стариков не спорю, про детей не знаю, а вот про женщин ты, наверное, что-то путаешь. Я видела сама, как они до сих пор прячут лицо, да их и за стол, и в мечеть вашу  не пускают. Так что ты, маленько загнул. Ваши дома разделены на женскую и мужскую половины.
- Так, -  расплылся в улыбке Ибрагим. – Вижу, что требуется, просто необходимо, кардинально изменить ваше абсолютно неправильное представление о нас, таджиках, и разрушить миф о забитой женщине Востока. Возражений нет?
- Конечно же, нет! – ответила той же улыбкой Мила.
- Ежели так,  не попить ли нам чаю? Тем более что все дружеские, теплые беседы на Востоке проходят за ним, да и у вас он их скрашивает.
Остатки вечера, плавно перетекшие в ночь, они  сидели за уютным журнальным столиком, как старые, добрые друзья, и Ибрагим рассказывал о своей далекой родине. Судя по тому, каким воодушевленным был рассказчик, и с каким вниманием его слушала она, было видно, что это доставляет обоим  огромное удовольствие.
Приоткрыв рот от удивления, Мила слушала об обычаях и традициях этого гордого, доброго и трудолюбивого народа. Для нее многое открылось впервые. Она была просто поражена тем, что таджики на самом деле очень уважительно относятся друг к другу, особенно почитая старших, женщин и детей.
Мужчина в доме берет на себя всю ответственность за семью перед собой, людьми и Аллахом. Он не имеет права быть слабым и несостоятельным, если он решил жениться, поэтому он должен доказать, что в состоянии обеспечить свою будущую семью. Именно поэтому он должен заплатить калым или украсть невесту, чтобы доказать свою решимость и серьезность своих намерений. Больше того, всю свою жизнь он обязан доказывать это и оберегать одну или даже нескольких своих жен, за которых он так же несет ответственность. Все они матери его детей, а мать это самое святое и любимое, что есть у человека. Поэтому именно ей выделяется ее женская половина в доме, где она может чувствовать себя полной хозяйкой, воспитывать детей, поддерживать очаг в доме, который построил и обязан содержать он, ее муж.
Если он не в состоянии всего этого сделать, то просто не имеет права завести семью  и считаться настоящим мужчиной. Его подвергнут всеобщему презрению, а могут даже и проклясть. И большего позора  и придумать нельзя. Поэтому мальчиков с самого раннего возраста приучают к труду, ответственному отношению ко всему, что он должен будет делать в жизни, в том числе и к данному им слову. Мужчина, не сдержавший своих обещаний, не считается таковым, потому что обязан быть сильным. Это прощается только женщине, потому что она может быть слабой.
В результате всего этого другие народы, особенно живущие в городах, часто не могут понять, почему мусульмане, например, женщин не пускают за общий стол? Возможно, в этом и есть какая-то несправедливость, но так их пытаются уберечь от стрессов и ненужных волнений, ибо за «мужским» столом могут возникнуть серьезные, порой грубые и неприятные для женского уха разговоры. Поэтому мусульманских женщин и мальчиков, не достигших мужской зрелости, не пускают не кладбища, оберегая от скорбного зрелища, разрешая проститься с покойным только дома.
Убеждение россиян о том, мужчины-таджики целыми днями просиживают в чайхане, а их несчастные женщины трудятся под палящими лучами жаркого южного солнца,  выдумано не очень умными и совершенно невнимательными людьми. Их поверхностный взгляд и неправильное умозаключение не позволило им заметить самого главного. Да, мужчины часто отдыхают за пиалкой чая, а женщины, может быть, даже больше их находятся на поле, в саду или огороде. Но почему это происходит? Да потому что мужчина выполняет самую трудную, так называемую, черную работу. Скорее откроешь новую звезду, чем увидишь таджичку с кетменем или лопатой. Правда, бывает, что какая-нибудь мать или бабушка показывает сыну или внуку, как с ними правильно обращаться, но женщина в поле или огороде за тяжелой и изнуряющей работой это просто абсурд.
А вот в России и в правду сходишь с ума, когда видишь женщин, таскающих тяжелые железнодорожные рельсы и шпалы, или девушек у кузнечного пресса.
- Надеюсь, что наша дружба будет долгой, и я, может быть, когда-нибудь покажу тебе забитых женщин Востока, например, свою тетушку, которая держит в страхе половину Таджикистана, потому что она глава могущественного рода, или свою маму, которая, извини, даже готовить толком не умеет, -  с улыбкой закончил Ибрагим свое повествование и вдруг задумался.
Сегодня впервые за три с половиной года с того самого злополучного дня, когда ему пришлось вступить на тропу деда и убежать по ней из дома, он с таким воодушевлением, теплотой и любовью говорил о своей Родине. И его ни разу не кольнула боль от обиды, нанесенной самыми любимыми и родными ему людьми. Он почувствовал, как затуманились его глаза. И это были уже не слезы обиженного, оскобленного и униженного человека, а слезы радости и счастья оттого, что у него есть родина, родные и близкие люди.
Как же он по ним соскучился?


«КОНЕЦ «ПИЖОНА»
 -1-
«Ну, вот я и допрыгался, - подумал Ибрагим, когда за его спиной с грохотом и скрежетом захлопнулась железная дверь камеры предварительного заключения московской «Бутырки». – Уже второй раз на нарах, и на этот раз, кажется, надолго. Видно по мне и в самом деле тюрьма плачет. Может, это потомственно?»
Он вспомнил, как отец часто говорил, что в этой стране «от тюрьмы и от сумы не зарекаются». Два его деда половину своей жизни провели по тюрьмам и лагерям, не совершив ничего такого, за что бы их можно было даже задержать. Ну, ладно еще дядя Акбар, отсидевший свои восемь  лет за то, что раненым и без сознания попал в плен к фашистам. Несмотря на то, что это было несправедливо, в этом случае хотя бы была причина. А несчастных дедов гноили и мучили всю жизнь  только за то, что один был зажиточным ремесленником, а другой – потомственным князем.
У их внука была довольно серьезная причина. Он чуть не убил человека. Как это произошло, его мозг понимать отказывался?

Поздно ночью попрощавшись с Людмилой, он уходил довольный. Они подружились, и  она  пообещала, что будет ему помогать. Это была уже вторая союзница в борьбе  за свое счастье. Первой была Катя.
Вызвав Катю на откровенный разговор, он выяснил, что она любит Алексея, несмотря на все его отрицательные качества, даже зная о том, что у него где-то на стороне есть женщины. Она знала, что нелюбима,  но отчаянно  надеялась своей любовью и дружеской помощью убедить мужа, не оставлять семью. Она с ужасом думала о том, что ей придется остаться одной с ребенком. Ее родители сделали все, чтобы ее семья была счастлива, и оказаться теперь такой неблагодарной ей не хотелось. А еще она надеялась, что Алексей ее полюбит, и жаловалась на свекровь, которая мешала сделать его нормальным человеком.
Внимательно выслушав ее, Ибрагим предложил свою помощь, на что она с радостью согласилась. Для начала он предложил ей перейти на другую работу, где бы платили больше, чтобы меньше зависеть от родителей, да и Алексея тоже.   Выяснив, что ее не пугают милицейские погоны, он  помог ей устроиться в отдел делопроизводства МВД,  где ее зарплата увеличилась почти вдвое.
Руководство библиотеки потребовало, чтобы она отработала положенные по закону две недели. Ибрагим  даже  позавидовал, что ее  ценят. В его управлении только и ждали, когда он, наконец, уйдет и освободит служебную жилплощадь.  Катерина находилась в отпуске и до его окончания оставалась неделя, поэтому она срочно написала заявление о переводе и отработала еще неделю.
За такое участие в судьбе она решила  отблагодарить Ибрагима, пригласив к своим родителям. Ее отец работал главным механиком на Рязанском спиртовом заводе и, естественно, снабжал дочь  высококачественным спиртом. Много без машины она увезти не могла, поэтому Ибрагим оказался кстати.  К тому же представилась возможность  похвастаться  добрым, толковым и умным другом  мужа.
Эта поездка еще больше их сдружила. Ее родители оказались милыми, добрыми интеллигентами. Несмотря на обилие соблазнов, отец Кати был в меру пьющим, много читающим и вообще разностороннее образованным  человеком. Его основным и сильным увлечением было коллекционирование старинной русской игрушки, поэтому их частный, уютный и добротный дом представлял настоящий музей народного творчества, где многие подсобные предметы были сделаны руками самого хозяина.
Все это слишком выделяло их семью из общей массы полулюдей, населявших этот небольшой промышленный поселок, где трудно было найти хотя бы одно трезвое мужское лицо. К ужасу Ибрагима здесь пили не только мужчины. Несколько раз он видел пьяных женщин, старух,  даже малолетних  ребятишек.   Встретив на дороге совершенно невменяемую немолодую  женщину, где-то на последних сроках беременности, да еще и с двумя маленькими детьми, он чуть не врезался в забор на своем «Москвиче».
Когда он вышел из машины, чтобы посмотреть, не задето ли крыло,  чуть не падая, она подплыла к нему, состроила гримасу, пытаясь поиграть глазами,  и попросила угостить сигареткой.  Хорошо еще, что Катя на нее прикрикнула, а она отошла, иначе бы он первый раз в жизни ударил женщину.
Всю обратную дорогу он находился под впечатлением.  Даже родители  Кати с их домом - музеем отошли куда-то на второй план. Сравнивая их поселок с теми же Мытищами, которые он  прежде считал  «Центром непросыхающей  империи», ему было не по себе. Теперь  они казались  символом трезвости.  И тогда он, наконец, понял, почему  Катя  так яростно боролась за Алексея. Несмотря на все  пороки, его тоже можно было считать образцом трезвости. 
Катя была настолько признательна Ибрагиму за все, что он делал, что решилась рассказать о некоторых подробностях своей семейной жизни, которые под пыткой не отрыла бы даже матери. Оказывается, Алексей несколько раз поднимал на нее руку, она терпела, но однажды произошел выкидыш.  После этого он присмирел, но однажды ударил маленькую дочь. Тогда,  она вцепилась ему в лицо ногтями, и он две недели не мог показаться на людях. После этого он вообще перестал с ней общаться, даже здороваться. Только при людях он еще как-то с ней разговаривал, а потом снова ложился на диван и разгадывал кроссворды. Даже его любимую собаку приходилось выгуливать ей и дочке.
Слушая ее, Ибрагим все больше проникался состраданием к этой несчастной, терпеливой женщине и решил объяснить, почему решил ей помогать. И он рассказал ей почти все за исключением того, кто та женщина, за которую он заступился.
- Боже! – воскликнула Катя. – Я о таком только в книгах читала, да в кино смотрела, а тут наяву такой роман. Я думала, что в жизни такого не бывает. И ты моего Лешку будешь бить?
- Не знаю! Как получится.
- Нет, побить его, конечно, надо, - стала просить она. - Но ты его не очень. Он ведь трус, да еще и слабенький. Ну, пожалуйста, не калечь его! Ну, так пару синяков, ему и этого будет достаточно. Ну, пожалуйста! Хочешь, я на колени встану!
Увидев слезы на ее глазах, он резко остановил машину, поругал ее за такое самоунижение и пообещал, что сильно бить, тем более калечить ее мужа и отца дочери не собирается, но «всыпать по первое число» постарается для его же пользы.
Когда они прощались, он поблагодарил ее за поездку, родителей, две канистры спирта и еще раз пообещал, что «сильно бить ее Лешеньку не будет». Она  еще несколько раз взяла с него клятвенное обещание и довольная удалилась.

-2-
Полковник милиции Василий Степанович Лященко встретил Ибрагима в своем новом кабинете радостный и довольный.
- Ну, как твоя протеже, довольна? Вроде и зарплата ничего. У меня оперативники с нее начинают, – расплывшись в улыбке, спросил он.
- Спасибо огромное, товарищ полковник! – улыбнулся в ответ Ибрагим.
- Рад стараться, товарищ студент! – шутливо отрапортовал Лященко.
- Ну, вот и вы туда же. Я же говорил, что это случайно, - смутился Ибрагим, понимая, что ему намекают  на знакомство с Прословым и Грущиным.
- Ничего себе случайно. Случайно с такими людьми не знакомятся. Да к ним, почитай,  вся матушка Россия на полусогнутых входит, а он - случайно. Не зря я тебя приметил. Скоро сам к тебе, согнувшись до пола, входить буду.
- Вот чего не будет, того не будет. Но даже, если и случится такое, для меня вы были и останетесь уважаемым Василием Степановичем.
- Ну, спасибо, обрадовал! Только, пожалуйста, не забудь то, что сейчас сказал! – снова пошутил полковник и пригласил к столу, на котором стояли две рюмки, бутылка армянского коньяка, тонко нарезанный лимон на блюдечке и бутерброды с красной икрой на тарелочке. - Ну, давай за встречу, мою новую должность и твое здоровье! – разлил он коньяк по рюмкам, и поднял свою.
- За нашу встречу, вашу звезду и наше здоровье! – ответил Ибрагим.
Они чокнулись, выпили, закусили. Увидев, что полковник снова разливает коньяк, Ибрагим предупредил, что за рулем и больше пить не будет.
- Да ты чего! Хотел бы посмотреть на того гаишника, который посмеет  отобрать у тебя права. Я лично бы не решился. С тобой не только звездочек, погон лишишься.
- Имея даже ваше удостоверение, все равно пить бы не стал. Законы надо уважать. Нельзя, значит – нельзя! А потом,  обращаться с такой мелочью, значит не уважать себя.
 - Ну, извини! Честно говоря, забыл, что ты у нас человек-кремень. Сказал, сделал. А вообще-то сам виноват, пропал куда-то, вот я и забывать стал. Хотя тебя забудешь!? Ты извини, в прошлый раз толком даже поговорить не удалось! Сам видел, что творилось. Ну, давай, рассказывай, куда ты пропал? Я тут по тебе сильно скучал. Да и ребята наши тоже.
Ибрагим вкратце рассказал, что не совсем удачно съездил домой, что там произошло. Затем учился,  работал. А вот сейчас наступили события, которые вернули его к жизни. Маячит очень интересное дело, которое может сделать его настоящим москвичом. Встретил, наконец, девушку, которую хотел бы видеть женой. Есть, конечно, небольшие проблемы.
- Вот об этом поподробнее, пожалуйста! - улыбнулся полковник. – Рад оказать помощь. А то в тот раз неудачно вышло. Но ты тогда такое учудил, у нас все тогда решили своих баб проверить. Кошмар. Отдел криминалистики только на них и работал.
Они дружно посмеялись над тем, как Ибрагим при помощи отдела криминалистки определил особенности характера, физиологические и биохимические характеристики Лены и ее родителей.
- Ну, что решил снова проверить здоровье и характер своей новой девушки? – спросил полковник.
- Нет, уж увольте! Лучше этого не знать. Как говорится, сердце подскажет и Господь.
- Ты, никак православным стал. Господа поминаешь, а не Аллаха. Неужто совсем отвернулся от своих от обиды?
- Нет, от своих родных я никогда не отворачивался и не буду. Я мусульманином родился, им и умру. А обида, конечно, есть. Еще какая. Но на родных долго обижаться нельзя. Тем более на отца с матерью. Я их в Москву пригласил, Скоро, наверное, приедут. Соскучился так, что сил нет. Даже по тетушке, которая устроила мне это светопреставление с невестой.
- Так в чем же проблемы?
- Да так, нужно разобраться с одним типом. Гад совсем запудрил мозги моей девушке.
- Ну, это мы мигом.
- Нет уж, я сам с ним разберусь. Это дело мое, так сказать, семейное. Да и разбираться-то, особо, не придется. Я ему две недели дал на раздумывание. Неделя уже прошла. Еще неделю потерплю, а потом начну действовать. А потом мне сейчас некогда, дело надо делать. Сами же знаете, Сам Прослов проверяет. Вот угораздило. Сам же придумал, сам теперь исполняй. Недаром говорят: «Дурная голова ногам покоя не дает». Кстати, помните, как я вам посоветовал следить за сотрудниками? Теперь и самому пригодилось. Я теперь везде, где появляется мой соперник, наблюдение расставил, причем продублировал каждый дом. В случае обнаружении его с моей возлюбленной,  обещал премию.
- Ты бы лучше моих ребят использовал и без всяких премий. Уж они бы для тебя постарались.
- Нет уж, пусть они лучше настоящих преступников ловят. Кстати, а как они? Женя, небось, опять жениться собрался? А Валя опять худеет?
- Евгений Владимирович теперь руководит  отделом. Валя разъелся на два размера. Ну, а я, как видишь, в новом кабинете. Ты табличку-то читал? Я, товарищ студент, теперь заместитель начальника всего этого хозяйства.
- Ой, и, правда, Василий Степанович, все обо мне, да обо мне. Как у вас дела? Как жена, дочь, внучка?
- Твой плов до сих пор забыть не можем. Вера Сергеевна все кастрюли в доме пожгла, а повторить не может. Да чего Вера, мы тут тремя дачами пытались освоить твой рецепт. Каша рисовая со жженым мясом и только.
Теперь настала очередь полковника делиться своими новостями.

-4-
Ибрагим сидел на очередном совещании у Дескова, где обсуждались детали предстоящей сделки, как неожиданно вошла секретарша и попросила его срочно позвонить домой. Валентина Петровна сообщила, что звонили какие-то странные, незнакомые люди и просили срочно связаться. Она не решилась дать им телефон приемной директора, который Ибрагим оставил ей для экстренных случаев. Когда она продиктовала телефоны и имена звонивших, он увидел, что звонили люди, которых он нанял для  наблюдения за домом Людмилы и понял, что Алексей снова появился там  спустя три дня после оговоренного срока.
Сообщив участникам совещания, что ему нужно срочно быть дома, он поехал на работу Алексея.   Дорогой появилась надежда, что тот мог появиться с какой-нибудь другой женщиной, а не Сашей. Ведь своим информаторам он показал только его фотографию, которую ему дала Катя. Тогда он развернул машину и направился к дому  Людмилы.
Старик пенсионер рассказал ему, что интересующий его объект появился с дамой в шесть часов вечера.  Они прошли в квартиру и не выходили оттуда до половины десятого. Потом  вышли и проследовали на троллейбусную остановку, после чего разъехались по разным направлениям. По его описанию Ибрагим сразу же догадался, что это была  Саша.
Ибрагим поблагодарил старика, выдал ему обещанную премию, зашел ко второму информатору, женщине–инвалиду детства, выслушал ту же информацию, выдал ей те же деньги и попросил разрешения позвонить. На работе Алексея не оказалось, тогда он позвонил ему домой.  К телефону подошла Катя.
- Алексея нет, он у родителей, - обрадовано сообщила она и удивленно спросила.  – Ибрагим, а почему ты не здороваешься? Что-нибудь случилось?
- Здравствуй, Катя! – быстро произнес он.
- Ибрагим, что случилось? – встревожилась она.
- Извини, пожалуйста! Ничего, все потом! – буркнул он.
- Ибрагим, умоляю, что произошло? У нас все хорошо. Алексей обещал…
Ибрагим ее уже не слышал. Он мчался к родителям ее мужа.

-5-
Теплый августовский вечер только вступал в свои права. Заканчивалась трудовая неделя, начинались выходные, последние перед сентябрем.  Весь город собирался на дачи, на природу, чтобы отдохнуть с детьми в последние дни  перед занятиями в школах. Москвичи бегали по магазинам, закупая снедь, школьные принадлежности и цветы. 
Ибрагим ничего этого не замечал, он летел по дороге, не обращая внимания на светофоры, сплошные линии и постовых. У него была одна цель, немедленно увидеть мерзавца. Он еще не знал, что сделает и что скажет?  В нем все кипело.
Он уже не раз бывал около дома родителей Алексея, когда следил за ним, и неплохо изучил окрестности.
Влетев во двор, он сразу увидел знакомый  «Запорожец». Рядом с ним стоял сам Алексей и помогал отцу, возившемуся  с мотором. Его мать укладывала сумки в открытый багажник. Пока Ибрагим подходил к ним, она прошла в подъезд.
Увидев Ибрагима, Алексей побледнел.
- Идем! – грозно и тихо приказал Ибрагим, и двинулся в сторону пустыря, который находился сразу же за школой.
Алексей дернулся и покорно пошел следом.
Выглянувшая из окна квартиры мать, видя, что ее сын уходит с каким-то неизвестным парнем, что-то ему крикнула, но тот не обернулся и отрешенно продолжал удаляться. Когда отец, наконец, оторвался от мотора, сын уже скрылся за углом дома.

-6-
Они стояли рядом со школьным забором друг напротив друга и молчали. Ибрагим грозно сверлил глазами своего соперника, а тот опустил взгляд и ждал. Так продолжалось несколько минут.
Наконец, Алексей не выдержал и первым нарушил молчание тихим, сдавленным голосом:
- Я вернулся к жене, как ты хотел.
Ибрагим продолжал молчать.
- Ну, все, я больше не хожу к Миле, - громче сказал Алексей.
Видя, что Ибрагим продолжает молчать и смотреть на него таким же пронзающим и словно бы застывшим взглядом, он занервничал еще больше.
- Что ты еще хочешь? Я сделал все, как ты хотел.
У Ибрагима не дернулся ни один мускул.
- Я не понимаю, что я еще должен  сделать? – вскрикнул Алексей, и его охватила дрожь. – Ах, да я должен поблагодарить тебя за Катю. Огромное спасибо!
- Говоришь, все? – медленно и грозно спросил Ибрагим, сверкнув глазами, как молнией.
Алексей дернулся, как от удара, попятился назад и остановился в неестественной позе, отодвинув ногу назад.
- Ибрагим,  я на самом деле не понимаю, за что ты так на меня взъелся?
Ибрагим закрыл глаза и сжал кулаки. Глядя на это жалкое, трясущееся подобие мужчины, он понял, что бить, даже трогать рукой этот омерзительный  студень не будет.   На какое-то мгновение он растерялся, не зная, что делать дальше. Он летел сюда с одной целью, наказать негодяя, а теперь увидел, что этого даже не потребовалось.
«Как Саша, такая умная и честная девушка, могла полюбить такую падаль? – думал он. – Неужто он и в самом деле обладает таким искусством преображения, что люди не в состоянии сразу разобраться, даже женщины?  Да, это талант, и талант от Бога. Вот и сейчас меня остановил. Чувство опасности у него развито так, что, честное слово, можно только позавидовать.  А может и, правда, Бог с ним! Пусть живет, как может. Он и так наказан. Надо же, как он раскис, даже смотреть противно».
- Ибрагим, ну, пожалуйста, объясни! – продолжал выспрашивать  Алексей. – Ты во всем прав, я на самом деле тебя послушал! Я  сволочь, но я хочу, чтобы ты не бросал меня. Мне впервые в жизни захотелось быть человеком. У меня никогда не было таких друзей. Ну, что мне сделать, чтобы снова заслужить твою дружбу?
- Не смей называть меня другом! – очнулся Ибрагим и, открыв глаза, подумал про себя. –  «Ну, нет, гаденыш, тебе меня не разжалобить.  Уж я-то разгадал твое звериное чутье, меня ты уже больше не обманешь!»
Да, у Алексея было поразительное чутье. Он прекрасно знал и чувствовал, как, и с кем себя вести. Вот и сейчас, он чуть не разжалобил его, Ибрагима, который вновь начал поддаваться его чарам.  И он снова задал себе вопрос, как такая гадость может жить на свете? И ту же себе ответил. Видно Бог специально расплодил их на земле, чтобы учить таких дураков, как он. Все справедливо. Отобрав львиную смелость, оставил шакалье чутье и осторожность.
- Ну, хорошо, я согласен, - опустил глаза Алексей, вытирая слезы. – Но объясни хотя бы, что делать, чтобы ты не сердился?
Ибрагим поднял на него взгляд, полный ненависти и злобы.
Алексей упал на колени и застонал. Наконец, до него стала доходить причина гнева Ибрагима.
– Ибрагим, умоляю, прости! – быстро заговорил он. -  Я же не знал, Я подонок, самая последняя свинья. Я люблю ее. Я не знаю, как ей сказать.
Услышав все эти «Я», Ибрагим задрожал, и у него свело скулы. Этот подлец даже сейчас думал только о себе. Он уже не мог видеть эту жалкое плачущее подобие мужчины. Подойдя к нему, он со всего размаха правой рукой ударил его по левой щеке, вложив в этот удар все  презрение, которое испытывал к этой мрази. Перешагнув через упавшее тело, он, не оглядываясь, быстро пошел прочь.


-7-
- Так ты что, одним ударом отправил человека в больницу? – удивленно спросил Ибрагима сосед по камере, здоровяк Максим, невысокий, полноватый мужчина средних лет, с удивлением сравнивая его небольшие и «музыкальные» руки со своими огромными и толстыми лопатами. Он находился под следствием уже третьи сутки за то, что по пьянке выбил соседу два зуба. – Что-то не верится? Говоришь, пощечину отвесил? Чем же ты ее, мил друг отвесил? Для того чтобы так отоварить человека, надо ломом было побаловаться. Так что брось заливать!
- Но, я на самом деле дал этому гаду пощечину. Может, падая, он так покалечился? – ответил Ибрагим, удивляясь, как такое могло произойти?
Ведь он и в самом деле ударил только один раз. Да очень сильно, можно сказать, от души, но как могли быть нанесены такие серьезные увечья, его мозг понимать отказывался. Когда  следователь зачитывал поврежденья, которые зафиксировали врачи, он не верил своим ушам и упорно твердил, что ударил только один раз. Ну, сотрясение, поврежденный глаз, даже множество синяков  как-то можно было еще объяснить, но отбитая селезенка, печень, пах, два сломанных ребра и, самое непонятное, синяки на ногах и ягодицах не поддавались никакой логике. Что-то во всем этом было не так, не складывалось.
Когда его арестовали в тот же день, после встречи с Алексеем, поздно вечером, он не сопротивлялся и тут же признался, что ударил гражданина Кригина, не объясняя причин драки. Не указана была она и в заявлении родителей потерпевшего. Причину драки объяснила его жена, гражданка Кригина Екатерина Егоровна.  Из ее объяснений стала понятна и причина таких увечий.  Так как она взяла слово у гражданина Сабирова, что он не будет причинять особых неприятностей мужу, вероятнее всего, за него это сделали его «дружки».
- Ну, что мне с вами делать, Сабиров, почему вы упорно отказываетесь помочь следствию, а главное, себе? Все из вас приходится вытаскивать клещами, вернее узнавать от других, как было дело? Почему я от жены потерпевшего узнаю, что вы заступились за честь женщины. Что трудно было сказать это мне? Что вас в камеру к блатным сажать, чтобы вы были ко мне благосклонны? Даже не ко мне, к себе. Ведь это не шутки, так изувечить человека. Мало того, что вам грозит срок, вы же ему всю жизнь будете обязаны помогать. Ну, расскажите все! Как было дело? Здесь каждая мелочь важна, - пытал его малорослый прыщавый следователь.
- Даже не подумаю! – твердо ответил Ибрагим, подумав про себя. – «Да, почему же у нас все следователи такие мерзкие и хлюпинькие. Прямо наказание какое-то. То баба какая-нибудь, вертихвостка, то недоносок вроде этого».
И он вспомнил, как оперативники Лященко часто жаловались на то, что они с таким трудом вылавливали какого-то «зверя или ублюдка», а следователи и «адвокатишки» его «отмазывали»,  сажая за решетку невиновных, если те не могли откупиться.
«Вот сволочь, - думал Ибрагим, вернувшись в камеру. – У них одна методика, выбивать признания: сажать  в камеру с блатными».
Не успел он присесть после допроса, как его снова вызвали, на этот раз с вещами. Вещей у него не было, хотя Валентина Петровна пыталась ему сунуть какой-то узелок. Он уже  решил, что его переводят в камеру к блатным, как его  повели в кабинет, из которого он вышел минут двадцать назад.
Войдя в кабинет, он увидел снова «Прыщавого» и Лященко, который сидел напротив.
- Ну, что дебошир! – расплылся в улыбке полковник и начал язвить. – Я сам разберусь, сам его накажу,…  Куда ты без нас денешься? Посидел два дня, отдохнул и на свободу с чистой совестью. Я правильно говорю? – обратился он к «Прыщавому». Тот с улыбкой кивнул, подписал освобождение, попрощался и попросил не уезжать из города, пока ведется следствие.
Когда они сели в «Волгу», Василий Степанович рассказал ему, как было дело. Оказывается, когда они с Алексеем выясняли свои отношения, их случайно подслушала местная шпана. Их было шестеро, причем двое из них  были боксерами, а один – самбистом.
- Они-то и добавили, как они сказали, твоему мерзавцу, потому что ты, по их мнению, поступил слишком благородно, - рассказывал полковник. - Ну, немного перестарались. Уж больно разозлил их этот хмырь. Он, оказывается, когда-то учился с ними в школе и был весьма неприятной личностью. Вот они ему и припомнили. Когда их разыскали, они тут же во всем сознались. Скажи спасибо Валентину, что он дежурил в субботу и увидел в сводке твою фамилию. Он-то всех нас на ноги и поставил. А еще спасибо скажи своему следователю Павлову. Он, между прочим, этих ребят нашел  даже раньше нас,  жутко удивлялся твоему упрямству и нежеланию помочь даже самому себе. Говорит, заладил одно: «вмазал один раз и больше ничего не знаю». Слава Богу,  докопался сам, все выходные бегал по окрестным дворам, нашел какую-то старуху и сторожа школы, которые видели и  вашу драку, и избиение твоего соперника после того, как ты ушел?
      Слушая его, Ибрагим, конечно, был рад, что все выяснилось, и ему было очень неловко, что он опять, в который раз ошибся в человеке.
     - Ну, куда тебя? – спросил полковник. – Домой? После таких событий лучше всего домой, «принять на грудь» и отлежаться. Или может,  к нам. Я сейчас Валентину позвоню, поблагодаришь его, заодно и отметим твое освобождение. Или  отвести к зазнобе. Заодно и я бы глянул, за кого это ты готов был угробить человека.
     - Спасибо, Василий Степанович! За все огромное спасибо! Но мне нужно в Мытищи. Сами знаете, дело превыше всего. Как-нибудь доберусь сам. А отметить, обязательно отметим, и Валю отблагодарю, и Павлова, и вас. Еще раз огромное спасибо за все!


О ЛЮБВИ НЕМАЛО ПЕСЕН…

-1-
- Слушай, Саня! – быстро говорила возбужденная Марина Саше. – С вами со всеми точно чокнешься. Оказывается, твоего Ибрагима выпустили из тюрьмы. Он не виноват. Конечно же, он Лешке врезал, может быть, даже как следует, но до больницы его довели какие-то ребята, которым он тоже насолил. Катька белугой ревет. Она следователю сказала, что это, мол, он их натравил, потому что клялся ей, что не тронет вашу скотину Лешеньку, чтоб ему пусто было. Оказалось, что Ибрагим к этим парням не имел никакого отношения, они сами на вашего паразита зуб имели.  Катька стала искать Ибрагима, чтобы покаяться, а его и след простыл. Пошла к тому большому начальнику, который ее устроил, чтобы спросить, где Ибрагим, а он ее послал, куда подальше, и наорал, что негоже так предавать человека, который ей же помог вылезти из дерьма. И еще добавил, что оторвет голову всякому, кто хоть пальцем тронет Ибрагима. Такие вот дела, подруга. Теперь уж мне, определенно, хочется посмотреть на этого витязя восточного. Ты, знаешь, он, наверное, домой уехал. Как-никак каникулы, но к сентябрю обязательно должен вернуться. У него же последний курс. Странно, правда, что он с тобой не попрощался. Такая любовь, и на тебе. Может он тебе, какую весточку прислал?
        Саша еле сдерживала себя от того, чтобы не выразить подруге признательность в виде поцелуев и объятий за такое радостное известие. Она одна чувствовала и верила, что Ибрагим не мог быть таким жестоким. Справедливость, наконец-то, восторжествовала. Огорчало одно. Она знала то, чего не знала Марина, почему Ибрагим исчез. Он не прислал весточку, а два раза появлялся сам. Первый раз с ним сурово поговорила мама, а второй раз ему нагрубила она, объявив, чтобы он никогда не смел, показываться ей на глаза и появляться в их доме.
Увидев слезы на ее глазах, Марина снова стала ее успокаивать, думая, что это очередной нервный срыв. И Саше пришлось рассказать все. Даже то, что Людмила неожиданно изменила свое мнение об Алексее и стала называть его так же, как и Марина, пустым и никчемным.
- Знаешь, все это дело поправимое, - уверенно произнесла Марина. – Все утрясется, а что-то утрясем мы. Найдем Ибрагима, никуда он не денется. Главное, что ты прозрела и стала умницей.
Слова подруги ее немного успокоили, но на деле оказалось совсем не так просто.
Ибрагим исчез всерьез и надолго. Не появился он и в сентябре, в своем институте. И никто ничего о нем не знал и не слышал. Самое удивительное, что его разыскивали и там. Приходил Абовян и интересовался, не слышала ли что-то о нем она? Было принято решение оставить Ибрагима на кафедре с тем, чтобы рекомендовать его в аспирантуру, но ему даже не могли сообщить об этом. Попытки узнать о нем у хозяйки, где он снимал комнату, тоже не принесли никаких результатов.
Он провалился, как  «сквозь землю».

-2-
Ибрагим появился неожиданно в начале октября.
За весь сентябрь Саша отчаялась его ждать и искать. Несколько раз  она  обращалась за помощью к его сокурсникам и даже решилась навестить его хозяйку. У нее она выяснила что-то совсем непонятное. Валентина Петровна сказала, что Ибрагим выполняет какое-то «очень трудное и ответственное задание, государственной важности».
Дома она поделилась этой новостью.
- Да он у тебя чекист, - воскликнула Юлька. – Нам еще только кегебешника в доме не хватало! Бабушка с ума сойдет, если узнает.
- Вообще-то, похоже, - согласилась с ней мама. Смотри, как у него легко все получается. Захотел, устроил Катю в МВД, а как его легко выпустили из тюрьмы? Да, он невиновен, но, сколько невинных сидят месяцами, даже годами, а его даже двух дней не держали. Это, дочка, очень серьезно. Ты же знаешь, как мы относимся к этим людям. Это страшные люди. Они всесильны, все могут, и эта вседозволенность делает из них сверхчеловеков. Ты, конечно, думай сама, но я бы не решилась связать свою жизнь с человеком из органов. А ты говорила ему, что ты еврейка? Это же может его остановить. Им же не рекомендуют такие браки. Короче, может все сразу и прояснится. Жалко, конечно, такой парень хороший, но ты не отчаивайся. Встретишь еще свою любовь.
- Что вы меня хороните? – возразила Саша. – Может, все это еще не так. Прошлый раз мы все тоже ошиблись, поспешив с выводами.
Ей и самой стало не по себе от этих новых подозрений, но все сходилось на том, что он и в самом деле может служить в органах. И все-таки  она решила не спешить с выводами, дождаться его и все выяснить сама.
Она увидела его стоящим у проходной ФИАНа с огромным букетом белых роз. Когда он подошел поближе, она чуть не ахнула. За это время он сильно похудел, осунулся, и даже глаза стали уставшими и поблекшими. Было видно, что это «важное дело» его сильно измотало. Он улыбнулся и протянул ей цветы.
- Я хотел бы поздравить тебя с днем рождения! Знаю, что он был месяц назад, но, к сожалению, тогда появиться не мог. Желаю всего самого доброго и светлого!
Она с благодарностью приняла цветы, подумав, что этот букет стоит не меньше трех ее зарплат. Он попросил разрешения проводить ее домой. Она улыбнулась, и они медленно побрели по малой дорожке Ленинского проспекта.
Они довольно долго шли, молча, потом он спросил разрешения закурить.
- Я бы хотел попросить у тебя прощения! – сказал он, затягиваясь табачным дымом.
- За что? – спросила она, любуясь розами и вдыхая их аромат.
- За то, что без твоего ведома, вмешался в твою личную жизнь.
- За это я скорее должна тебя поблагодарить.
- Это правда!? – удивился  он и остановился.
- Правда! – повернулась она к нему и тоже остановилась.
Они стояли друг напротив друга и смотрели друг другу в глаза, не замечая ничего вокруг. Проходившие мимо прохожие внимательно разглядывали эту странную пару, остановившуюся на середине тротуара.
- И ты на меня не сердишься? – спросил он и его глаза вспыхнули, как лампочки.
- Нет! – ответила она, и ее лицо осветила добрая и нежная улыбка.
- И я тебя не раздражаю и не противен? – продолжал выспрашивать он, намекая на последнюю встречу, когда она выпалила ему все обидные слова, какие знала.
- Нет! – сказала она, продолжая улыбаться. – Я тебе на самом деле признательна за все, и за эти цветы, и за такое внимание ко мне.
- А я так боялся подойти к тебе, - оживился он. – Думал, что ты сердишься?
- За что же мне сердится на тебя? За то, что я тебе нравлюсь?
- Так значит, ты согласна стать моей женой? – с надеждой в голосе, осторожно спросил он.
- Ну, об этом еще надо подумать, -  кокетливо улыбнувшись, ответила она. - Что ты все торопишься? Ведь мы еще совсем друг друга не знаем.
- Как не знаем? – искренно удивился он. – А что еще нужно знать? Может, мне нужно что-то рассказать тебе о себе? Я готов.
- Неплохо бы для начала.
- Хорошо! – сказал он и кратко пересказал ей свою автобиографию.
- Ну, вот видишь, я, наконец, от тебя услышала все то, что приходилось урывками слышать от других. Кое-что для меня явилось новостью. Например, то, что ты из далекого Среднеазиатского городка. А как твои родители отнесутся ко мне? Ведь я даже не знаю, кто они?
- А какое это имеет значение? – прервав ее, спросил он, пряча взгляд, который неожиданно стал суровым и озадаченным.
Саша поняла, что эта тема ему неприятна, и подумала спросить о чем-нибудь другом, как он вдруг тихо и внятно  произнес.
- Они будут против. Отец, еще не знаю, но мама точно. Они должны будут скоро приехать, тогда все выяснится окончательно, но их мнение не является решающим.
Саша подняла на него удивленный взгляд и спросила:
- И ты так спокойно об этом говоришь? А что же для тебя является решающим?
- Наши с тобой отношения, - ответил он, глядя ей прямо в глаза.
- Но мы же не одни с тобой на белом свете? – продолжала спрашивать она, удивленная его решимостью.
- Конечно, мы не одни, и я люблю своих родителей, но с их мнением считаться не буду, - твердо уверил ее он и добавил. – Понимаю, тебя это удивляет, но поверь, у меня есть веские причины так считать. А объяснять все это сейчас  не хотелось бы. Так случилось, что все решения  по поводу своей жизни принимаю только я, и ни с кем, кроме тебя, советоваться не собираюсь. А, кроме того, я мужчина и должен все ответственные решения принимать сам.
- Слушай, Ибрагим, давай пойдем, а то я подмерзла, да и дома заждались? Договорим дорогой, - попросила она, и они двинулись в сторону дома.
- Неужели у тебя на родине не осталось никого, с кем бы ты хотел посоветоваться? – снова спросила она. – Ведь есть у тебя, братья, сестры, дяди, тети, хотя бы двоюродные?
- Двоюродных братьев и сестер у меня сорок три человека, не считая трех родных. Дядей и тетушек тоже немало, но их мнение меня интересует еще меньше.
- Значит, тебе никто не помогает, тогда откуда все это? – спросила она, показывая на букет. – Ведь он же стоит Бог знает, сколько?
- Ну, во-первых, стипендия, а потом я работаю.
- Интересно, где, если это не секрет?
- Никаких секретов нет. Раньше подрабатывал, где придется, сейчас уже месяцев девять работаю в жилуправлении.
- Где? – ее лицо вытянулось от удивления. – И что же там делаешь?
- Запасными частями машины обеспечиваю.
- Как это? – заинтересовалась она, и он, вкратце, объяснил ей принципы своей работы.
- Так это поэтому у тебя машина. А сколько же у тебя там зарплата, опять же, если это не секрет?
- Зарплата чуть больше ста, а вот машины уже нет. Да и работы, думаю, скоро не будет.
- Это из-за учебы?
- Да нет, но это уже неинтересно. Уверен, что найду не хуже, - ответил он серьезным тоном и, посерьезнев еще больше, добавил. – Ты как-то спрашивала, не женюсь ли я на тебе из-за прописки в Москве? Так вот, я скоро стану москвичом и попробую прописаться в твоем доме.
- Ради Бога, только не обижайся! Мне же на самом деле интересно, что-то узнать о тебе. Вот только с пропиской ты, наверное, хватил лишнего? Это же просто невозможно, да еще в нашем доме.
- Ладно, посмотрим, - сказал он таким же серьезным тоном. Было видно, что он немного обиделся.
- А ты обо мне что-нибудь хочешь узнать? – спросила она, стараясь  развеять его обиду.
- Конечно же, я все хочу знать о тебе, - сказал он, немного убрав обиженный тон. – Но это нисколько не повлияет на мое решение просить у тебя твоей руки.
- Какой же ты настырный? – улыбнулась она. – А тебя не устроит просто так повстречаться со мной? Может, я тебе разонравлюсь, или ты мне?
- Насчет себя я уверен, потому что решил давно, а ты думай! Дней пять хватит?
- Ах, какой же ты быстрый? Значит, встречаться просто так, ты не хочешь?
- Почему же, очень даже хочу, но только с условием, стать моей женой, или, по крайней мере, дать слово, что станешь ею.
- А я не испорчу твою карьеру? – вдруг спросила она и внимательно посмотрела ему в глаза.
- Интересно, чем это? – улыбнулся он.
- Ты хоть знаешь, что я еврейка? – гордо спросила она.
Ибрагим внимательно и удивленно посмотрел на нее, и отвел взгляд. Было видно, что это его озадачило.
- Ну, вот видишь, а ты говоришь, давай скорее поженимся. Ведь ты даже не понимаешь, как это серьезно? И для тебя, и для меня. У меня ведь мама есть, сестренка, бабушка. Мой отец похоронен на еврейском кладбище. И я никогда не откажусь от них.
- Извини, пожалуйста! - прервал он ее и улыбнулся. – Я просто подумал, как у моей родни вытянутся лица и что они скажут? Они меня теперь точно со свету сживут, но все равно мое предложение остается в силе, как и пять дней, что я дал тебе на обдумывание. Я еще раз повторяю, что свое слово держу. Мне совершенно безразлично, какая у тебя национальность, что скажут твои родные. Важно одно, что скажешь ты. Я лично все обдумал давно, и поверь, серьезно.  Могу сказать твердо, я не обещаю тебе золотых гор и райских кущ, но постараюсь сделать так, чтобы ты и наши дети были счастливы. Свое счастье вижу в том, чтобы быть рядом с тобой.
- И тебе безразлично, как я к тебе отношусь? – тихо спросила она немного обиженным тоном. – Ведь мы с тобой даже ни разу ни целовались.
Он остановился, повернулся к ней и обнял. Почувствовав его крепкие объятия, она затихла, закрыла глаза и потянулась к нему губами. Он сжал ее еще крепче и осторожно поцеловал в щеку. Она открыла удивленные глаза.
- Извини, я просто еще не верю своему счастью, - прошептал он, и она увидела, как в его нежных и восторженных глазах заблестели маленькие слезинки.
- Молодые люди! – услышали они голос и одновременно на него оглянулись. Огромный букет роз мешал им видеть говорившего. Когда Саша его убрала, они увидели перед собой маленького, сухонького старичка с бородкой, который смотрел на них с укоризной. – Вам не стыдно, вот так обниматься на виду у всей Москвы?
- Дедушка! – с улыбкой ответил Ибрагим, продолжая обнимать Сашу. – Поздравьте нас! Мы, наконец, нашли друг друга, и я боюсь разжать руки, чтобы не потерять свое счастье.
- Это, конечно, другое дело, - сказал старичок, лукаво улыбаясь. - Поздравляю, конечно, но все-таки советую обниматься где-нибудь в другом месте, а то, не ровен час, вас просто задавят!
Они оглянулись и рассмеялись. Объяснение в любви их застало на перекрестке, прямо на середине улицы.

-3-
Мама, Юлька и бабушка досматривали какой-то кинофильм по телевизору, когда в кухню вошла Саша и объявила:
– Мы с Ибрагимом подали заявление в ЗАГС.
Все повернули головы в ее сторону и онемели. Первой нарушила тишину бабушка.
- Поздравляю, внученька! Вот что значит настоящий коммунист. Дал слово и сдержал.
- Подожди, мама! – прервала ее  Надежда Петровна и строго посмотрела на Сашу. – Саша, ты же обещала подумать, еще раз посоветоваться с нами. Ты уверена, что он сказал тебе всю правду? Что-то не очень верится, что он работает простым электриком. Он просто забросал тебя подарками, как какой-нибудь шахиншах.
- Мама, он получил премию.
- Интересно, какую? Нобелевскую что ли? На нормальную советскую премию такой золотой гарнитур не купишь. А он еще и цветами одаривает так, что у нас уже цветочный магазин открыть можно. А книги. Я знаю, сколько на черном рынке стоит Цветаева,  Ахматова, Северянин и Булгаков. А он ведь подарил каждой из нас по книге. Я, конечно, ему очень признательна, но все-таки стоит об этом задуматься. Я все-таки математик и считать умею, хотя и без математики видно, что деньги у него просто не иссякают. Это ведь очень странно. Студент, дома не помогают, комнату снимает, машина. Откуда это все? Я кандидат наук не могу себе позволить купить даже лишние чулки. Что-то здесь не так, или он тебе что-то не договаривает?
- Ты, конечно, в чем-то права, - задумчиво произнесла Саша, - И все-таки я хочу выйти за него замуж. Я ему верю. И люблю. Мне многое и самой кажется странным, но за ним, как за каменной стеной. Он же самой тебе нравится. А о премии он говорить не хочет. Я спрашивала, а он говорит, что эти деньги за благое дело. Кстати, машины у него больше нет. Она была государственной. Мне ребята объяснили, государственные и частные номера отличаются. Мы этого не знали, вот и считали, что она его. Я видела его хозяйку. Очень славная женщина. Она, оказывается, давно предлагала ему не платить, но он не только исправно платит, но и еще ее содержит полностью.
- Ладно, дочка, я погорячилась, может тебе и виднее. Просто это так неожиданно. Для родителей это всегда неожиданно. А я за тебя рада. Мне так хочется, чтобы ты была счастлива. И все-таки у меня будет просьба. Ты пока не прописывай его! Знаю, что ему это необходимо, и все-таки повремени!
- Знаешь, мама, этого не потребуется.
- Как это?
- Я говорила вам, что он слово свое держит? – спросила Саша, и лицо ее стало радостным с хитринкой. – Я говорила, что он обещал прописаться в Москве?
- Да! – дружно согласились женщины, и на их лицах появилось удивление.
- Так вот, Ибрагим нас всех приглашает к себе на новоселье в субботу.
- Вот это да! – воскликнула Юлька. Мама уронила чашку с чаем, а бабушка переспросила:
- Еще раз, повтори, пожалуйста! Я ничего не поняла.
- Повторяю еще раз, - сказала Саша. – Ибрагим получил комнату и приглашает всех нас на новоселье. Там он обещает познакомить нас со своими родителями.
- А комната большая и на каком этаже? – полюбопытствовала Юля.
- Не знаю, - ответила Саша. – Он сказал, что это сюрприз.
- Да, Ибрагим мастер делать сюрпризы, - наконец, выйдя из оцепенения, сказала мама. – Но он хоть объяснил тебе, каким образом, получил комнату в Москве?
- В общем-то, да! – озадаченно произнесла Саша.
- То есть, как это, в общем-то? – удивилась бабушка.
- Он сказал, что придумал и сделал для Москвы что-то очень важное и полезное, и за это ему выделили жилплощадь. Но, что сделал, говорить наотрез отказывается. Более того, просит, чтобы я не допытывалась, иначе грозится, что соврет.
- Так ему выделили служебную площадь, - выдвинула догадку мама.
- Нет! – возразила Саша. – Служебная площадь у него уже есть. Он на самом деле стал москвичом. Я сама ходила с ним в наше отделение милиции, и там его прописали.  Сам начальник отделения поздравил его с пропиской.
- Что же он такого сделал, что его так быстро прописали? - задумчиво спросила мама.
- Надя! – строго сказала бабушка. – Ну что ты к ней пристала? Видишь, она и сама не знает. Может, Ибрагиму не разрешили об этом говорить. Сама знаешь, какие могут быть дела. Главное, парень получил комнату и прописку. Радоваться надо, что у Саши, наконец, появился настоящий мужчина, который думает о будущей семье. Молодец, настоящий коммунист, не то, что все ваши болтуны беспартийные. Саша, а кто его родители?
- Не очень себе представляю, но Ибрагим сказал, что папа, - инвалид войны, а мама, – домохозяйка.
- Извини, дочка! – поддержала разговор мама. – Я очень рада за тебя и Ибрагима. Просто сегодня для меня столько сюрпризов, что голова идет кругом. Твой Ибрагим на самом деле молодец. Даже родителей пригласил для такого важного дела. Все это как-то непривычно. Ну что ж, будем знакомиться с будущими родственниками. Ты бы поинтересовалась у него, как нам с ними себя вести, что можно говорить?
- Знаете, - вдруг посерьезнела Саша. – Он сказал, что родители, вероятно, будут против нашей свадьбы, особенно, мама, не говоря уже обо всей остальной родне. Ему будет очень трудно, но он дал мне слово, что не отступится от меня. Он что-то недоговаривает, но я чувствую, что у него с ними произошло что-то очень неприятное. Поэтому он предупредил, чтобы мы ничему не удивлялись.
- Ну, что же. Все понятно, - сказала мама. – Начинаются национальные игры: мусульмане, евреи. Кроме того, таджики считают себя арийцами и не допускают смешанные браки.
- Я знала одного таджика, - сказала бабушка. – Он был хорошим, принципиальным товарищем, но был подвержен национальным предрассудкам. Посещал мечеть, имел трех жен одновременно и соглашался на обрезание всех своих сыновей.
- Ты представляешь, Саша, ты любимая жена в гареме Ибрагима, - улыбнулась Юлька.
- Юля! – строго сказала мама. – Сейчас нам только шуток недоставало. А вообще-то, Саша, Юля в чем-то права. Ты же выходишь замуж за мусульманина. Их мир очень сложен, бывает  совсем непонятен, а для нас совершенно, не приемлем. Не подумай, что я тебя отговариваю, но подумать об этом серьезно просто необходимо. Мы же совершенно забыли о его окружении, где он рос, с кем?  Кто его родственники, друзья? Он ведь не один у родителей.
- Да! – задумалась Саша.  – Я как-то об этом не думала. Он говорил, что у  него два родных брата, не считая, сорока трех двоюродных братьев и сестер.  Еще четыре родные тети, столько же дядей, а троюродных родственников он вообще сосчитать не может.
- Ничего себе, - поперхнулась Юлька. – Это же целая армия.
- Ну вот, видишь! – округлила глаза мама. – Сорок три, ты ничего не путаешь? Для меня это не удивительно. Их семьи, обычно, многочисленны, кроме того, их кровные узы очень крепки и они почтительно относятся к старшим. Представляешь, они со своей, как правильно выразилась Юля, армией, и мы с горсткой родственников, большую часть которых мы уже и не помним.
- Но ведь он, же противопоставил их мне, - возразила Саша.
- Не обольщайся, дочь! – продолжала мама. – Рано или поздно он обо всех  вспомнит, как сейчас вспомнил о своих родителях. Он же не может их всех выкинуть из своей жизни и памяти, даже если сейчас они все неправы.  Человек не может жить без родины, а Ибрагим мне кажется именно таким, кто очень привязан к ней душой и сердцем. Меня удивляет, как он вообще решился на такой шаг? Немного зная мусульман, я предполагаю, что этим он противопоставил себя всем. У них, между прочим, за это могут и убить.
- За что? – одновременно вскликнули Саша и Юля.
- За то, что Ибрагим осквернил веру связью с иноверкой и не послушался старших, - вздохнула мама.
- К сожалению, Надя права, - подтвердила слова дочери бабушка. – Мусульмане считают это чуть ли не самым страшным преступлением. Святотатством, если хотите. Как мы ни пыталась это искоренить, ничего не вышло. Хорошо еще, что в России, в больших городах нам немного удалось изменить ситуацию, даже на Кавказе, а вот в Средней Азии, особенно в горных районах все осталось по-прежнему, как в средневековье. Чего далеко ходить, я знаю коммуниста – татарина, родившегося в Москве, который выгнал дочь за то, что она вышла замуж за латыша. А если бы она связала жизнь с евреем, он бы ее совсем убил.
Видя, что разговор переходит к какой-то тупиковой ситуации, мама предложила подождать до субботы, где все может проясниться. Все ее с удовольствием поддержали.

-4-
- Я же рассказывал вам, как хорошо устроился сын, а ты и сестра все не верили, - выговаривал отец Ибрагима супруге, сидя в комнате сына за круглым  столом, уставленным всевозможными винами, закусками и блюдами.
Она сидела напротив него между сыновьями, младшим братом Ибрагима Амиром и им самим. Между Амиром и отцом сидела квартирная хозяйка Ибрагима Валентина Петровна и с нескрываемым интересом слушала беседу своего любимого квартиранта с семьей.  Они долго не виделись  и она была рада этой долгожданной встрече.
Пробуя блюда и пироги, над которыми расстаралась Валентина Петровна, мама была довольна и счастлива. Она не переставала радоваться и улыбаться с тех пор, как сошла с самолета на московскую землю и встретила сына, по которому очень соскучилась. Она была рада всему и удивлялась, как изменилась и сильно похорошела Москва, которую она не видела больше пятнадцати лет. Нравилась ей довольно просторная комната сына, хорошо и уютно обставленная, и его добрая, приветливая хозяйка.
Огорчало ее только одно. Сын выглядел очень уставшим, измученным и сильно похудевшим. Видно было, что все это благополучие достается ему не просто. В ней одновременно проснулись жалость и гордость за него, ее первенца.  Теперь ей стало стыдно за себя и всех  родственников, вместе с которыми она осуждала его за непослушание, своенравие.  Оказалось, что сумел выстоять, да еще очень даже неплохо, постоянно помогал, даже выслал деньги на дорогу всем троим, а она даже пальцем не шевельнула, чтобы помочь ему выжить в этой нелегкой московской жизни. Ей действительно было теперь стыдно и неудобно.
Когда на столе на традиционном, огромном блюде оказался плов, все испытали восторг, а она отметила про себя, что и готовит Ибрагим намного вкуснее и лучше, чем она
Вообще его комната не производила впечатления, что здесь живет одинокий и брошенный всеми студент. Отец заметил, что с тех пор, когда он был здесь, более трех лет назад, она стала еще богаче. Наряду со сменой современной бытовой техники и появлением еще большего количества книг, появились и предметы роскоши. На темной, современной и дефицитной стенке «Спутник» среди книг и сувениров стояли три хрустальные вазы для цветов и фруктов, набор хрустальных рюмок и фужеров, а так же две огромные хрустальные пепельницы. На стенах были развешаны картины, три из которых были написаны маслом и обрамлены массивными старинными рамами. И все это дополняли два прекрасных ковра, один из которых даже лежал на полу.
- Ну, как, понравилась вам комната? – спросил Ибрагим, оглядывая родных нежным и жадным взглядом, говорившим о том, как он соскучился по ним.
- Еще бы, - воскликнула мама, разглядывая его новый телевизор «Рубин» последней марки с большим экраном. – Такого даже у Наргиз еще нет.
- Что там телевизор, - вторил ей Амир. – Ты только посмотри, какой здесь магнитофон! Это же «Грюндик»! Класс! Да еще с реверсом и колонками.
- Молодец, сынок! – сказал отец. – Я очень, очень доволен. Да что там я. Все мы довольны, будет, что рассказать дома сестре. Она тебе тоже передавала огромный привет и просила, чтобы ты не нее не очень сердился.
При упоминании о тетушке Ибрагим немного нахмурился, было видно, как он быстро поборол себя и снова улыбнулся.
       - Ну, и вы передайте ей теплый привет.
- А разве ты не собираешься домой? – удивилась мама.
- Мама, я еще  должен окончить институт, поэтому до лета никуда не могу отлучиться, а потом…
Тут он замолчал, решив, что еще не время ошарашивать их новостями.
       - Так что, потом? – нетерпеливо спросила она.
       - Вам же понравилась комната, вот и живите здесь столько, сколько хотите!
- Да нет, сынок, - возразил отец. – Тебе и самому здесь нелегко, а тут еще мы всем табором на твою шею. Вот братишку примешь, и то – хлеб, а мы уж как-нибудь дома. Погостим немного и уедем. Да и на работе меня  надолго не отпустят.
       - Значит так, родные мои! – улыбнулся Ибрагим. – Так просто я вас не отпущу. Не для того вы приехали ко мне, чтобы я поглядел на вас немного, а потом опять потерял.  Послушайте меня внимательно, подумайте, а потом уже решайте, спешить вам домой или нет? Брат останется, тут даже никаких разговоров быть не может, а вам предлагаю пожить здесь столько, сколько вам захочется. Поверьте,  денег хватит, чтобы просуществовать безбедно. Если тебя, папа, тяготит, что ты останешься без работы, я помогу тебе и с этим. И поверь, зарабатывать здесь будешь не меньше, чем дома, а может и значительно больше. Если Амир будет со мной, то дома вас уже никому держать, а здесь, чтобы посмотреть всю Москву, сами видите, жизни не хватит. И нам с братом будет спокойней, что вы с нами. Правда, Амир?
- Конечно, - кивнул Амир, с интересом разглядывая большую коллекцию зажигалок.
- Ну, а как же соседи, друзья, родственники? – расширив глаза от удивления, спросила мама. – А что скажет Наргиз-апа?
- Мама, а почему тетушка что-то будет говорить? – удивленно ответил он.  – В конце концов, вы же сами можете принять решение.  Если она будет чем-то недовольна, пригласите ее сюда, пусть посмотрит, как вы живете, поживет сама. Я и ее постараюсь устроить, хотя она, вероятнее всего, решит это сама. Насчет друзей и родственников тоже волноваться не следует, пусть поживут без вас, крепче дружить будут. А потом  здесь тоже много хороших людей. Вот тебе первая подруга и соседка, Валентина Петровна.
- Правда, Зайна, Зайнаба, простите, пожалуйста! – вступила в разговор Валентина Петровна.
- Да вы не смущайтесь, зовите меня просто Зиной! - улыбнулась мама.
- Ну, вот, - улыбнулся Ибрагим. – Ты уже и по-русски себя называешь.
- А, что! – весело сказал отец. – Зина даже звучит хорошо, я тоже буду звать тебя Зиной.
- Нет уж, - улыбаясь, возразила мама. – Четверть века называл Зейнаб, а теперь будешь звать по-другому. Я ведь могу и не откликнуться. Ишь чего захотел, другую женщину, наверное?
Все рассмеялись над ее шуткой, отец попытался отшутиться, и это рассмешило всех еще больше. Когда смех затих, отец, вытирая слезы от смеха, произнес:
- Ладно, сдаюсь! Но все-таки сынок, мы уедем. Большое спасибо за предложение, но стеснять тебя мы с мамой не будем.
- Ну, ладно, не хотел сегодня не говорить, но придется. Вы нисколько меня не стесните, потому что у меня в Москве есть еще одна комната.
Все застыли от удивления, а Валентина Петровна решила прояснить обстановку.
- Ибрагим, наверное, не успел вам рассказать, что ему на работе выделили служебную комнату. Он не хотел оставлять меня одну, поэтому пока отдал ее своим друзьям – молодоженам. Так что они с братом, возможно, уедут туда, а мы здесь останемся, и будем очень дружно жить. Что нам с вами двухкомнатной квартиры не хватит? У меня никого нет, а пенсия хорошая, даже дача есть. На лето можем поехать туда отдохнуть. Ибрагима приглашаю, а ему все некогда. Молодым всегда некогда, а мы с вами варений наварим, компотов накрутим. Может, тогда к нам и молодые начнут ездить. Вы уж извините, но мне ваш Ибрагим родным стал.
- Что вы, что вы, Валентина Петровна, это мы вам благодарны за сына! – сказала мама. – Одному ему было бы здесь очень одиноко. Большое спасибо, что присматриваете за ним!
- Это кто еще за кем присматривает? – возразила Валентина Петровна. – Скорее я вас благодарю за такого хорошего человека.
- Так! – вмешался в их диалог Ибрагим. – Сейчас вы меня захвалите, и я задеру нос выше крыши, но ты знаешь, мама, Валентина Петровна права, поживите с отцом в Москве! Домой вы всегда успеете, а мне будет приятно, да и Валентине Петровне тоже. А то я все время занят, к тому же делами Амира придется заняться. А за меня не волнуйтесь, потому что у меня еще одна комната появилась, теперь уже своя.
Все замолчали и повернули на него свои удивленные и вытянутые взгляды.
- Сынок! – нарушил молчание отец. – Ничего себе, у тебя комнаты плодятся, как кролики. Люди годами здесь мечтают хотя бы о маленьком  уголке, а у тебя сразу три. Я ровным счетом ничего не понимаю. Как тебе это удается?  Я теперь начинаю понимать, почему о тебе на Памире уже слава идет, как о «бургушзода».
Ибрагим с Амиром прыснули от смеха и начали сползать под стол, а  мама подняла на мужа удивленный взгляд.
- Ты что это, Рахимджан, меня перед людьми позоришь? – обиделась она. – Совсем уже не любишь, раз так обижаешь. Дожила! Родной муж и так оскорбляет!
- Ой, прости, дорогая! – стал оправдываться отец. – Я ведь не тебя хотел обидеть, я сына спросил. Очень прошу, прости! Как это вырвалось, сам не понимаю.
- Нет уж! Такое простить, себя потерять! – продолжала обижаться она, неожиданно перешла на узбекский язык и стала выговаривать свою обиду.
- А чем же ваш папа так обидел маму? – тихонько спросила ничего непонимающая Валентина Петровна Ибрагима.
- Сейчас попробую объяснить, - тихонько ответил он и громко обратился к родителям. – Так все, успокойтесь, пожалуйста! Видите, Валентина Петровна уже обижается. Ей кажется, что вы ругаете ее пироги. Все, говорим по-русски! Мама, папа хотел сказать иносказательно, ты уж прости его! Просто его удивило, как это я так легко получаю комнаты. Я постараюсь объяснить, но прежде объясню Валентине Петровне, почему вы ссоритесь.
- Как это он сказал иносказательно? – продолжала обижаться мама, снова переходя на русский язык.  – А вас, детей своих  я ему тоже рожала иносказательно? 
Все  улыбнулись и поняли, что она уже не обижается, но сердится по инерции.
- Мамочка, ну, пожалуйста, не порти сегодняшний вечер! – ласково уговаривал ее Ибрагим. – Ты же все понимаешь, и уже не сердишься на папу. Давай я лучше все объясню Валентине Петровне, и мы все дружно посмеемся. А то как-то неудобно получается, мы смеемся, ссоримся, а она одна ничего не понимает.  Доставь и ей удовольствие, пожалуйста! Ведь это наша сказка, легенда, ты ее всерьез. Мне даже как-то неудобно за тебя.
- Хороша легенда! – улыбнулась мама. – А женщину оскорбляет.  Вот ты ее расскажи, пусть Валентина Петровна нас рассудит! Права я, если обижаюсь или нет? Она женщина и меня поймет.
- Хорошо, мама! – рассмеялся Ибрагим и обратился в Валентине Петровне. -  У наших горцев есть одно сказанье о Бургуше. Это такой демон обольститель. Бур – это бурый, рыжий, а гуш – ухо. Получается рыжеухий. Так вон очень красивый и все умеющий делать мужчина, но увидеть его может только женщина, которую он полюбит. Он делает для своей любимой все, что она пожелает, потому что умеет делать абсолютно все, просто незаменимый помощник в хозяйстве. Причем, он любит только чистоплотных и опрятных женщин. Не дай, Бог, если она испачкается или будет выполнять грязную работу. Он будет ей мстить, мешать, потому что сам ужасный чистоплюй. Мстить он ей будет так же, если она окажется, ему неверна. Он страшно ревнив, и мешает ей жить с мужем, вернее, просто не дает. Если у женщины появляется от него сын, то он бывает самым удачливым и все умеющим делать человеком. Его-то и называют Бургушзода.  Вот папа и сказал, что я, сын Бургуша. Но я, уверяю вас всех, что это не так. Да вы и сами видите, как я похож на отца, а еще больше похож на деда. Тут никакой экспертизы не надо, так, что мама может быть спокойна.
- Ну и что, Валентина Петровна, как вам нравится это объяснение? – спросила мама. – Я рожаю своему мужу мальчиков, да еще каких, а он меня оскорбляет.
- Что вы! – принялась ее успокаивать Валентина Петровна. – Он же вас очень любит, и мальчики вас любят, это же со стороны так видно. Ведь вы у них одна, такая красавица. Да они вас никакому Бру, Буру, простите, какому-то демону просто не отдадут. Да еще кости переломают. Они у вас на самом деле богатыри, сами все могут, никакой демон не угонится. Я уже давно наблюдаю за Ибрагимом. Ведь все это ему не просто дается. Ведь он частенько таким приходит, что даже смотреть страшно. Он ведь за  эту комнату однажды таким пришел, что я подумала, не из концлагеря ли? Похудел так, что в одну брючину спокойно мог влезть. Хорошо, что хоть сейчас немного отошел. Я на него гляжу, не нарадуюсь. Под конец жизни такого парня приютила. Это же подарок Господа. И друзей у него хороших много, и в институте очень ценят. Он, правда, молчит, скромничает, а ребята его говорят, он открытие научное сделал, говорят, он большим ученым станет. Да еще работает, как вол, вот потому ему и комнаты дают.
- Спасибо вам, дорогая Валентина Петровна еще раз, от всего сердца спасибо за добрые слова о сыне! – поблагодарил ее отец и снова обратился к Ибрагиму. – И все-таки, сынок, объясни нам, как это тебе удается. Тебе же уже дали служебную площадь, откуда года еще одна комната? Я хоть и не такой ученый, как ты, но считать умею. Но все равно, как, ни считай, получается три. В Москве люди живут в одной комнате, у нас дома, тоже.  Может, я чего-то не  понимаю?    
- Да нет, папа! – начал объяснять Ибрагим. – Ты все считаешь верно, но на сегодняшний момент их именно три, так получилось. Ну, эту комнату, как вы видите, я снимаю у Валентины Петровны. Другую мне выделили, как служебную. А теперь я, наконец, получил свою, настоящую московскую, даже с пропиской. Получил  ее только три дня тому назад, сейчас там делают ремонт, а в субботу я решил устроить новоселье.
- Так ты решил навсегда остаться здесь? – с ужасом в глазах воскликнула мама.
- А что тетя и вы оставили мне возможность выбора? – неожиданно вскипел Ибрагим.
- Так все замолчали и успокоились! – сурово прикрикнул на них  отец, чувствуя, что застолье перерастает в скандал. – Зейнаб, Ибрагим, возьмите себя в руки! Давайте, во всем спокойно разберемся! Амир, пойди, поставь, пожалуйста, чайник!
Амир вышел, а вслед за ним вышла Валентина Петровна, сославшись на то, что надо помочь Амиру. Когда они остались втроем, мама снова начала плакать.
- Зейнаб, сейчас же прекрати истерику! – попросил отец и обратился к сыну. – Ты на самом деле решил здесь остаться?
- По крайней мере,  вы с тетушкой  сделали  все, чтобы я здесь остался, - ответил Ибрагим. – Ты что считаешь, я должен упасть в ноги тетушке и просить ее о милости? Я этого делать не буду. Не вы ли с дедом учили меня уважать себя? Считай, что я хороший ученик. Я здесь из кожи лез, чтобы быть независимым ни от кого, извините, даже от вас. И, как видите, я кое-чего добился. Но это совсем не означает, что я отказываюсь от вас и от родины. Я хочу только одного, чтобы меня уважали и считались со мной. Да вы бы меня первого перестали уважать, если бы я приполз на коленях к тетушке. Прости, папа, но у меня тоже есть сердце. И все это время, пока я не видел вас, оно не переставало болеть. Когда я, наконец, увидел вас, я, впервые, по-настоящему обрадовался. Если мы сейчас не поймем, друг друга, оно снова будет болеть. Но я все равно не откажусь от того, чтобы уважать себя и любить вас. Поэтому я и хочу, чтобы вы пожили здесь и, наконец, поняли меня.
- Знаешь, Зейнаб, а я ведь кое в чем согласен с нашим сыном, - обратился отец к своей жене. – Ты только посмотри, какой у нас с тобой герой вырос? Настоящий мужик. Им же гордиться надо, а не плакать. Надо же в Москве комнату заработал. И сестра тоже им гордиться будет. Это очень серьезно. Москва, говорят, слезам не верит, а он ее одолел. Мне стыдно, что мы ему не помогали. Так давай хоть сейчас поможем ему! Давай, приводи себя в порядок, и продолжим ужин! Видишь, сколько они наготовили, чтобы встретить нас, самых дорогих гостей.
- Да, - всхлипнула мама. – Я всегда у вас дурочка, а что люди скажут?
- Дурочка, не дурочка, а сына умницу родила, - улыбнулся отец. – А люди скажут, что у нас самый умный и добрый сын. А кто-то от зависти еще и с ума сойдет. Короче, время покажет, кто прав. Поживем, увидим.
И застолье продолжилось.

-5-
Выйдя из отделения милиции, Ибрагим был счастлив. В его паспорте стоял штамп с постоянной пропиской в самой столице огромного Советского государства. Его мечта сбылась. Последнюю точку в его мытарствах по кабинетам чиновников поставил сам первый секретарь МГК КПСС, к которому было решено обратиться от отчаяния.
Можно было бы попросить помощи у Прослова, с которым он виделся чаще, но что-то подсказывало, что все-таки лучше идти Грущину. В пользу этого говорило многое. Например, он слышал от того же Сергея Ивановича, что Грущин, в отличие от того же Прослого,  многое решал сам, ни с кем не советуясь. А Людмила Васильевна рассказала одну интересную историю, которая характеризовала Грущина  как справедливого, мудрого руководителя.

Москва разрослась настолько, что ею стало трудно управлять. В частности, у администрации нескольких крупных районов, в буквальном смысле, «руки не дотягивались» до своих окраин. Желая как-то исправить  положение, Грущин вызвал к себе первых партийных руководителей двух таких соседних районов и предложил им самим выделить территории для образования нового района. Чиновники обрадовались и «слили» в него свои неблагополучные территории, в основном, жилые застройки и не слишком производительные организации. Территория нового района получилась вытянутой, как селедка, с наростами из неприбыльных предприятий. Посмотрев на «творчество» своих подчиненных, он подумал, а затем одного назначил председателем исполкома,  другого, - первым секретарем райкома партии, пожелав им через очень короткое время добиться таких же показателей, какими они радовали Москву в своих прежних районах. Через полгода показатели нового района и двух старых почти сравнялись. 

        До этого приема Ибрагим встречался с  Грущиным  два раза. Первый, на совещании в Мосгорисполкоме, второй, на банкете, устроенном в честь успешного окончания «самосвальной эпопеи».  Во время банкета  Грущин сам подошел к Ибрагиму, поблагодарил за проделанную работу и спросил, что бы исполнитель хотел получить в дар от Москвы. Ибрагим тогда смутился, замялся, ему  тогда уже было известно о выделенных ордерах на комнату, поэтому просить ничего не стал, да и договорить им не дала огромная толпа чиновников, старавшихся лишний раз засвидетельствовать почтение и признательность такому важному советскому сановнику. Теперь  Ибрагим решил воспользоваться предложением Грущина, что говорило в пользу этого визита.
Было и еще одно обстоятельство, почему он так стремился на этот прием. Он продолжал ломать голову, где он этого видел этого человека? Он уже был почти уверен, что они встречались и не раз, причем встречи эти были дружескими и теплыми. Но где, так и оставалось для него загадкой. Это стало для Ибрагима просто каким-то наваждением.
Виктор Васильевич встретил его приветливо и дружелюбно, что снова удивило и приятно поразило Ибрагима. Даже не выслушав до конца его грустную историю, Грущин быстро поставил свою размашистую визу с разрешением и подписью на заявлении в паспортный стол, поинтересовался здоровьем, учебой, личной жизнью и дополнительными пожеланиями. При этом он внимательно и с сочувствием выслушивал собеседника, не прерывая и не отвлекаясь на звонки. Было видно, что ему на самом деле небезразлична судьба пришедшего к нему на прием человека. Все это еще больше расположило Ибрагима, и он проникся огромной симпатией к этому поистине настоящему и прекрасному руководителю. Теперь он понял, почему в приемной толпились все эти люди.  Все они знали, что в этом кабинете найдут понимание, сочувствие,  а главное, помощь.
Всматриваясь в доброе и немного усталое лицо Грущина, Ибрагим мучительно пытался вспомнить, где они встречались? В какой-то момент ему показалось, что это вспомнил сам Грущин и приветливо ему кивнул. Но наваждение продолжалось, память пока еще не желала открывать свои тайны.
Они попрощались, как хорошие старые знакомые, и Ибрагим счастливый вышел из кабинета. Рассказывать о своих неприятностях на работе и в институте он стал. Ему это показалось мелким и недостойным. Решено было главное. Он стал москвичом.

        Поглядывая на заветный штамп в паспорте, он вспоминал, как начальник отделения вызвал к себе начальника паспортного стола и приказал ему «немедленно, без всяких проволочек прописать этого замечательного азиата». Тот снова стал возражать, ссылаясь на законодательство.
- Ты резолюцию читал? - повысил голос подполковник на капитана.  – Кто подписал, знаешь? Подписывай и не думай! Мне лично погоны еще не мешают. Если тебе они не дороги, как и твоя голова, можешь настаивать! В таком случае очень советую самому написать рапорт и продолжить службу где-нибудь, очень далеко от Москвы, где о тебе не вспомнит даже твоя жена и дети!
После этого капитан выполнил все формальности в течение двух минут, по истечении которых подполковник лично вручил Ибрагиму оформленный паспорт, проводил его до самого выхода из отделения, на прощанье горячо пожав руку и порекомендовав «обращаться к нему лично по любым вопросам».
Проводив Сашу, домой, которая невольно стала свидетелем этой сцены, Ибрагим поспешил в теперь уже свою законную квартиру, чтобы поближе познакомиться и подружиться со своими соседями. В свои прежние визиты он почувствовал, что они были ему не очень рады и встретили настороженно. Это было и понятно. Молодой, незнакомый, парень, да еще и приехавший из тьмутаракании, мог таить в себе разные неожиданности, в том числе и неприятные.
Соседи занимали две комнаты в трехкомнатной квартире, аналогичной Сашиной.  В  самой маленькой двенадцатиметровой комнате жила симпатичная, бойкая женщина лет шестидесяти Серафима Михайловна, работавшая инспектором в райпищеторге, чем-то удивительно похожая на Валентину Петровну. Другую комнату, чуть больше, чем у матери, занимала семья ее дочери. Сама дочь, Наталья Сергеевна, учитель истории средней школы, ее муж, Дмитрий Михайлович, ведущий инженер на заводе и их дочка Танечка, ученица восьмого класса.
Ибрагим поздоровался с Серафимой Михайловной, которая открыла ему дверь, прошел в свою, самую большую, двадцатиметровую комнату, насладился сознанием того, что она теперь его, дождался, когда все соседи соберутся, и вышел на кухню, где ужинали Дмитрий Михайлович и Наталья Сергеевна.
- Добрый вечер! Приятного аппетита! – поприветствовал он их. – Не помешаю?
Дмитрий Михайлович кивнул, так как рот его был занят рыбой, а Наталья Сергеевна поздоровалась и подвинулась ближе к мужу, освобождая место за столиком, оставшимся от прежних соседей.
- Наверное, все-таки помешал, - констатировал факт Ибрагим и направился в свою комнату. – Я подожду, пока вы поужинаете, а потом хотел бы с вами поговорить и поближе познакомиться.
- Ладно, чего уж там, - наконец дожевал рыбу Дмитрий Михайлович. – Не стесняйся, проходи, садись с нами ужинать!
- Честно говоря, не откажусь! – улыбнулся Ибрагим. – Я с самого утра ничего не ел. Только у меня даже тарелки нет, не говоря уже о вилке и чашке.
Наталья Сергеевна вскочила, быстро положила рыбу с картошкой в глубокую тарелку, поставила ее перед новым соседом, переставила стул, чтобы не сидеть к нему спиной, пододвинула к нему ближе масло, капусту в банке и маринованные грибы в вазочке. Перед тем, как сесть на стул, Ибрагим быстро сходил в комнату и принес оттуда бутылку грузинского «Цинандали», килограмм различных шоколадных конфет, торт «Прагу» и букет из пятнадцати алых гвоздик. Вручив цветы соседке, он поставил вино со сладостями на краешек своего стола, попробовал рыбу и поблагодарил Наталью Сергеевну за вкусно приготовленный ужин.
- Это не Наташа готовила, - улыбнулся Дмитрий Михайлович. – Это ее мама, баба Сима. Она у нас мастерица. Значит, празднуем новоселье, я так понимаю? Наташа, тогда неси рюмки!
- Новоселье будет немного позже, - ответил Ибрагим. – Это так, для близкого знакомства. Нам же теперь вместе жить, и я бы предложил выпить вина, чтобы меньше ссориться и лучше понимать друг друга. А еще я бы пригласил бабу Симу, чтобы поблагодарить за отличный ужин.
- Ну, вот, а вы все боялись, что у нас будет нехороший сосед? – обратился Дмитрий Михайлович к жене. – А он, вроде бы, даже ничего, симпатичный и уважительный. Видишь, как ловко подметил, что ссориться, все-таки будет, но мало, потому что не хочет.
Все дружно рассмеялись, Наталья Сергеевна встала и пошла, приглашать мать, заодно и поставить цветы в вазу.
Когда она вернулась с мамой, Ибрагим встал и торжественно вручил букет из пятнадцати белых гвоздик Серафиме Михайловне.
Чай с тортом и конфетами пили уже в ее комнате за большим столом. К чаепитию присоединилась еще и Танечка. Ей Ибрагим подарил букет лиловых хризантем.
Немного рассказав о себе, Ибрагим обратился к Серафиме Михайловне:
- Мне бы очень хотелось, чтобы вы в этом доме оставались хозяйкой. Как я понимаю, вы ведете хозяйство в своей семье, следите за порядком. Я не набиваюсь к вам в сыновья, хотя и был бы совсем не против этого, но свое хозяйство как-нибудь буду вести сам. Так как мы живем вместе, я не стану возражать, если вы установите общий порядок. Я никогда не жил в коммунальной квартире и поэтому совершенно не представляю, что и как здесь нужно делать? Чтобы всем было удобно, и мы лучше понимали друг друга, мне бы хотелось, так сказать, знать свои права и обязанности. Не могу обещать, что буду тихим, покладистым соседом, люблю жизнь, у меня много друзей, привычек, конечно же, пороков, но одно могу обещать твердо. Если мы договоримся разумно, не ущемляя права каждого, свои обязательства постараюсь выполнять четко и честно. Короче,  предлагаю мирно сосуществовать, уважая друг друга. У нас говорят: «Сосед – послан Богом, не уважать его, значит, не уважать волю Всевышнего»
В конце визита все были довольны и разговором, и новым соседом. По крайней мере, он производил неплохое впечатление. По сравнению с его скандальными, склочными и мелочными предшественниками, он казался просто ангелом. Единственное, что огорчало Серафиму Михайловну, так это то, что исполком отказал ей в получении дополнительной площади.
- Решение вашего вопроса пока что откладывается,  - ответила ей начальник жилищного отдела, женщина лет пятидесяти. – Мы не можем вам ничем помочь, даже если вмешается сам председатель исполкома. Да, мы обещали помочь вашей семье, а я лично была уверена, что все так и произойдет.  Скажу даже больше, мы уже подготовили решение для депутатской комиссии, как вдруг именно эту комнату потребовали в Моссовете, и ее судьба уже решалась на самом верху. Так что придется потерпеть.  Советую смириться и подружиться с новым жильцом. Сами видите, какой он важный человек,  раз за него хлопочут  такие большие и влиятельные люди.  Думаю, что в вашей квартире он задержится ненадолго, вот тогда снова и вернемся к вашему вопросу. Кстати, может, все и к лучшему. Мне кажется, если он замолвит за вас словечко, наша помощь может, и не понадобится. Подумайте об этом!
Когда Ибрагим уехал, Серафима Михайловна с домочадцами пришли к выводу, что это не самый плохой подарок судьбы. Судя по тому, что ему, еще студенту выделили комнату, в скором будущем его покровители обязательно поселят в отдельную квартиру.  А, если с ним подружиться, то и перепасть может немало.  Чем черт не шутит?!

-6-
Наконец, наступила суббота.
Саша была взволнована.  Сегодня предстояло увидеть комнату Ибрагима, а главное, познакомиться с его родителями. Вчера вечером было видно, как он волнуется, с большим трудом стараясь не показывать вида. Попытки завести разговор о родителях, вызывали только еще большее волнение, не слишком удачные шутки и такие же неудачные попытки сменить тему разговора. Когда же она предложила отложить визит до лучших времен, он неожиданно собрался, успокоился и ответил, что завтра собирает и желает видеть только самых близких людей, в первую очередь именно ее.  Расставаясь, они договорились, что он позвонит утром, а затем зайдет ровно в два часа дня, чтобы проводить ее с мамой, бабушкой и Юлькой в свой дом.
- Знаешь, Саша,  - сказал он прощаясь. – Завтра у меня будет нелегкий день, хотя и очень радостный.  И мне бы очень хотелось, чтобы у тебя он  был  только радостным и счастливым.  Я постараюсь и прошу тебя помнить, что ничто не повлияет на мое решение, стать твоим мужем. Ничто, даже родители.  Главное, чтобы  у тебя ко мне чувства не погасли.  А теперь мне пора, надо стараться, чтобы завтра все было торжественно и празднично. Ведь у меня двойной праздник: комната и ты.

- До ужаса интересно, куда мы все-таки идем? - сказала Юлька утром, после звонка Ибрагима. –  Саш, неужели он даже не намекнул,  где его квартира? Судя по тому, что он обещал за нами зайти, она где-то недалеко, иначе бабушку пришлось бы везти на машине.
- Юля, не мучай! - ответила Саша. – Я сама сгораю от любопытства, но сюрприз есть сюрприз. Так что терпи!
- Господи! – сказала мама. – Какая ерунда вас волнует? Я вот думаю, какие сюрпризы нас еще ожидают? И главный, родители Ибрагима. Как с ними себя вести, о чем говорить?
- Ибрагим просил вести себя естественно, - сказала Саша. – Его родители очень добрые и хорошие люди. Да, совсем забыла вам сказать. Там будет его младший брат. Он тоже приехал с ними.
- А он такой же симпатичный, как старший? – лукаво поинтересовалась Юлька.
- Не знаю, не видела, - ответила Саша. – Но тебе бы я посоветовала меньше интересоваться другими парнями, а, то твой Юрка, ни за что наставит ему синяков.
- Да, да! – согласилась с нею бабушка. – Юра тоже шуток на эти темы не любит, как и Ибрагим. Этот будущий зять ухажеров отхаживает, да до больницы спроваживает, другой тоже не лучше.  Скоро на моих внучек другим парням  и посмотреть-то будет боязно.  Глядишь, так все окрестные травматологические пункты работой и обеспечим.
Все рассмеялись. У Юльки уже давно появился жених, который в настоящее время служил в армии. Он был симпатичным, серьезным и уже раза два доказал, что умеет постоять за честь своей возлюбленной. По крайней мере, к Юле относился очень серьезно, считал ее своей законной невестой и отвадил одного ухажера так, что тот действительно оказался в травмпункте.

Ибрагим, как и обещал, появился ровно в два.
Мама и бабушка были готовы уже давно, а девчонок пришлось ждать еще минут двадцать. Надежда Петровна была недовольна, но Ибрагим старался ее успокоить.
 - Пожалуйста, не волнуйтесь! Гости приглашены к половине третьего.
- Значит, идти минут десять? – быстро в уме сосчитала она.
- Зинаида Николаевна, - специально громко спросил он бабушку, чтобы слышали все. – Сколько вам нужно времени, чтобы пройти метров сорок?
Услышав его, в комнату вбежали Саша и Юля.
- Значит, твоя комната в нашем доме? – воскликнула Саша. – Как обещал?
- Конечно! - расплылся в довольной улыбке он. – Как видишь, пока свое слово удается держать.
Женщины вновь рассмеялись, поздравили Ибрагима с удачным сюрпризом, и вышли из квартиры. По мере того, как они пересекали двор, веселье становилось еще оживленнее.  Ибрагим уверенно вел их к тринадцатому подъезду, симметричный их второму.
Их девятиэтажный, четырнадцати - подъездный дом имел конфигурацию буквы «П». Поэтому у входа в подъезд Ибрагима, они уже не могли сдержать смеха. Ибрагим от души веселился вместе с ними. Сюрприз удался, но это было только его начало.
Когда Ибрагим поднял их на третий этаж и предложил пройти в квартиру, у них у всех началась дружная истерика. Мама с бабушкой, обнявшись, стояли в дверях, хлопали друг друга по спине и пытались успокоить друг друга. Саша давилась от смеха, сползая по стене, а Юлька завывала так, что было уже не понять, смеется она или плачет?
Ибрагим даже испугался. Не случился бы с ними какой-либо приступ? Он взял умирающую от смеха бабушку, повел ее в комнату и с трудом усадил ее за стол. Надежду Петровну, находящуюся в таком же состоянии вели под руки ее дочери. Все они пытались взять себя в руки и успокоиться, но это у них  получалось плохо. Периодически все прыскали от смеха. 
Сидевшие за огромным столом гости с удивлением смотрели на вновь прибывших, не понимая, что происходит, улыбались, но  кое-кто уже  начинал заражаться смехом.
Наконец, Ибрагим усадил всех четверых  и попытался объяснить причину такого веселья.
- Уважаемые друзья! – заговорил он, еле сдерживая смех сам. – Прошу вас извинить этих милых женщин, но сюрприз, который я для них приготовил, оказался даже через чур удачным. Впрочем, вы и сами это видите. Дело в том, что они только что вышли из точно такой же квартиры, который находится в противоположном крыле этого дома.  Так вот, они вышли из квартиры, расположенной на третьем этаже, из второго подъезда и попали в точно такую же квартиру, находящуюся в этом крыле. Совпало все, даже расположение комнат и распределение по ней ее обитателей. Правда, они этого еще не знают. Когда-то я пообещал Саше, что получу комнату в их доме. Она, естественно, не поверила. Ну, а теперь,  как вы теперь все видите, они умирают от смеха. Позвольте представить вам своих друзей…
По мере того, как он говорил, вся комната заражалась хохотом. Когда он закончил, все уже дружно смеялись, толкая друг друга и вытирая слезы. Сюрприз удался на славу,  дал начало веселому новоселью и общей дружбе.
Когда смех немного стих, все обратили внимание на стоящего с бокалом лысоватого, но еще красивого, крепкого мужчину, доброе лицо которого светилось от радости. Судя по тому, что он сидел во главе стола, рядом с  красивой восточной женщиной и парнем, которые были удивительно похожи на Ибрагима, было понятно, что это его родители и брат.
- Дорогие друзья! – сказал негромко его отец, и шум стих. - Огромное спасибо за то, что вы сегодня пришли разделить с нами радость за нашего сына. Для нас это радостное и немножечко грустное событие. Родителям всегда грустно, когда мальчики становятся мужчинами и улетают из родительского гнезда. Но это не омрачает радости и не уменьшает гордости за них, особенно, когда они добиваются таких успехов, каким сегодня может  похвастаться  наш сын. Нам очень приятно видеть, что у него так много хороших и добрых друзей, принимавших в его судьбе непосредственное участие. Он сказал мне, что сегодня, за этим столом, соберутся те, кого он считает самыми близкими друзьями, и мы, его родители счастливы, что вас так много. Сегодня эти очаровательные женщины принесли в этот дом лучший подарок к торжеству, веселье и смех. И мне бы хотелось, чтобы они никогда не кончались. Пусть здесь чаще звучат смех, шутки, потому что они продлевают жизнь и делают человека добрее. Спасибо вам за вашу доброту и тепло ваших сердец! Извините, что тост получился длинным, но так много хочется сказать. За ваше здоровье, счастье и долгую светлую жизнь!
Все выпили и приступили к закуске. Разнообразие и обилие огромного стола просто  поражало. Он практически занимал все пространство комнаты, собранный и сколоченный из небольших столов и снятых дверей.  Напитков, блюд и посуды с закусками, соусами было столько, что довольно большая часть всего этого чуда кулинарного искусства пока еще не нашла свое место на столе и заполняла все остальное свободное пространство комнаты, кухни и площади соседей.  В самой комнате пришлось использовать подоконник, немногочисленные предметы мебели, даже пол и место под столом.
Гостей тоже было немало. Хорошо еще, что комната была еще  свободна от мебели, а сидеть приходилось на длинных сколоченных и обернутых поролоном скамьях, что позволяло расположить довольно приличное количество хоть и тесноватых, но довольно удобных сидячих мест.  Все гости с интересом поглядывали друг на друга, знакомились и усердно ухаживали друг за другом, каким-то чудом приноравливаясь к тесноте, которая усиливалась за счет вновь прибывающих.
Ибрагим, занявший пока еще свободное место у двери, взял на себя роль тамады, встал с бокалом, дождался, пока все обратят на него внимание и произнес:
- Здравствуйте, мои дорогие! Я счастлив, что сегодня в этот день вы откликнулись на мой призыв, бросили все свои дела и находитесь здесь, со мною, моими родителями и друзьями.  За четыре с половиной года я знакомился с вами на разных этапах своей жизни в Москве, каждый из вас помогал мне, внес свою долю помощи, и  вот я стал москвичом.  Огромное спасибо вам всем за участие и дружбу!  Я вижу, многие еще незнакомы друг с другом, поэтому я с огромным удовольствием хочу вас всех представить. Хотелось бы, чтобы вы подружились, хорошие люди должны знать друг друга. Говорят же, «мой друг – твой  друг». Надеюсь, вы  возражать не будете?
     После одобрительных выкриков: «Давай! Валяй!», он продолжил.
     - Вы, конечно, поняли,  первое слово сказал мой отец Рахим Ниязович, рядом с ним сидит моя мама Зейнаб Саидовна и мой братишка Амир, - улыбнулся он, увидев, что они пытаются встать. – Спасибо родные, но вы могли бы и не вставать, во-первых, это, увы, сложно, а потом, вас и так все увидят! Прошу остальных тоже не быть такими торжественными, иначе вы просто покалечитесь. Уверяю вас, этот стол сколотили мои друзья, и он довольно прочен.  Думаю, что из-за некоторой тесноты, нам проститься. Предлагаю сидя поднять свои бокалы  за здоровье моих родителей!
За столом возникло оживление, все все-таки кое-как поднялись и стоя опустошили свои бокалы и рюмки.
- Спасибо! – сказал он, дождавшись, когда все снова уселись и отведали закуски.  - Раз уж я взял на себя роль тамады, разрешите представить своего друга, с которого все и началось. Еще в армии он пригласил меня погостить у себя дома в Москве, и вот чем все кончилось. Жаль, что он пришел один, иначе вы бы увидели всю его замечательную семью, которая первой приняла участие в моей судьбе, здесь в Москве.
 - Да, именно так все и было, - сказал Славка, с трудом вылезая из-за стола. – Я пригласил погостить к себе старшину второй статьи Сабирова, а ему так понравилось гостить, что он решил остаться здесь навсегда. Сначала он вместо меня поступил в институт, от чего мама до сих пор прийти в себя не может. Никак не может поверить, что он лучше меня знает физику, чтобы ее черт побрал. Я ее до сих пор не знаю. Потом утер нос мне и всем моим друзьям, зарабатывая так, что мы всем скопом угнаться за ним не можем. Облазил всю Москву и ее окрестности, и теперь знает то, о чем мы даже представления не имеем. А теперь и вовсе стал москвичом. Его кошмарная энергия соизмерима с какой-нибудь приличной гидроэлектростанцией, а может даже и атомной.  А ведь в армии был тихим, приличным и дисциплинированным. Рахим Ниязович, а у вас все сыновья такие же? Я бы еще кого-нибудь пригласил. Глядишь, и жизнь в Москве наладилась бы. А если серьезно, я рад, что у меня есть такой друг. Предлагаю выпить  за нашего друга и его родителей!
После того, как все отсмеялись и выпили, Ибрагим снова встал.
- Я, конечно, не возражаю, что мне здесь поют дифирамбы,  но только прошу не забывать, что это скромность не только украшает, но и развращает. Следующий, кого бы мне хотелось представить вам, человек, который сыграл в моей судьбе, пожалуй, самую главную роль. Он стал моим наставником, старшим другом. Леонид Сергеевич, человек очень серьезный, как и его тяжелая, сложная профессия.
Когда Леонид Сергеевич встал, всем сразу стало понятно, что это очень влиятельный и важный сановник. И казалось, что именно ему Ибрагим обязан всеми своими успехами.
- Я очень рад, что судьба подарила мне такого замечательного друга, - заговорил он. – Мне приятно присутствовать в такой славной и дружной компании, которую он собрал, приятно, наконец, видеть его родителей и сказать им спасибо за такого сына. К сожалению, мы с ним видимся не часто, и я чуть ли не последним узнал о его новой победе. Вот он назвал меня наставником, старшим другом, а я даже не знаю, кем себя считать? Все время получается так, что, скорее, я у него учусь, да помогает он мне намного больше, чем я ему. Кстати, должен отметить, что  своей генеральской  должностью, как это ни странно, я обязан именно ему. Причем делает он это совершенно бескорыстно и удивительно легко. Мы с супругой, и она не даст мне соврать, часто удивлялись, как такой, можно сказать, еще юный и отчасти наивный человек добивается таких грандиозных успехов? И совсем недавно мы поняли. Оказывается все очень просто. Однажды он сказал, что его деды и отец, очень смелые, сильные и гордые люди, которые не боятся взять на себя всю ответственность не только за себя, но и за людей, которым они верят. Теперь, глядя на вас, Рахим Ниязович, я убедился в словах вашего сына. Здоровья и счастья вам и вашей семье! И еще раз большое спасибо за сына!
Дальше все продолжалось в таком же духе. Ибрагим представлял друзей, они говорили тосты в его честь, в честь его родителей. Таким образом, он представил заместителя начальника МУРа Василия Степановича Лященко с супругой, друзей из института Сашу и Володю, свою хозяйку Валентину Петровну, своих новых соседей, даже друзей с дворовой волейбольной площадки. Но к удивлению всех приглашенных среди них не было того, кто, по их мнению, оказал в деле получения комнаты и прописки самую важную и главную роль.
Ибрагим это понял, и ему стало немного обидно, что все они, искренне, радуясь за него, никак не могли согласиться с тем, что и прописку, и комнату сделал он сам. Да, ему, конечно же, помогали, что-то даже делали за него, но самую важную и ответственную часть работы выполнил он сам, без чьей либо помощи.
Его не удивляло, что об этом важном и ответственном покровителе его постоянно спрашивают родители, друзья, даже мама, бабушка и сестра Саши. Его удивляло и чуть-чуть обижало, что в его способности не верила сама Саша. Она несколько раз подходила к нему и интересовалась, когда же, наконец, появится тот, кто «совершил всю эту фантастику  с квартирой – близнецом»?
- Я и все мои просто умираем от любопытства, - смеялась она. – Когда же ты покажешь свой главный сюрприз? Очень хочется посмотреть на того, кто может проделывать такие штуки. Твои родители удивительно хорошие люди, а мама просто красавица. Я даже не представляла, что на свете могут быть такие красивые женщины. Одни волосы чего стоят, а глаза, а брови! Как ты думаешь, я им понравилась? По-моему папе я уже приглянулась. Ты знаешь, у меня к тебе просьба. Не говори ничего сегодня о нашей свадьбе, вдруг все испортится.
Между тем, веселье было в самом разгаре. Все перезнакомились и громко, перебивая друг друга, объяснялись в любви и дружбе, рассказывали забавные истории и приглашали друг друга в гости. На столе опустошались бутылки и менялись блюда. Ибрагим специально для обслуживания стола пригласил трех женщин из институтской столовой,  которые успевали не только прекрасно выполнять свои обязанности хозяек, но и принимать самое активное участие в общем веселье. Нередко  появлялись опоздавшие гости, которые мгновенно брались в оборот, уже представлялись сами и вовлекались в общее  веселье.
Среди них оказались Людмила Васильевна с дочерью,  два институтских друга Ибрагима, два приятеля из Мытищ, Абелян и Мила. От обилия гостей в комнате стало тесновато, и соседи Ибрагима предоставили для торжества  свои комнаты. Все разбрелись по квартире и в каждом углу продолжались беседы, курящие выходили на балкон и в подъезд.
Гургена Саркисовича Саша увидела сразу, но подойти не могла. Его протиснули на другой край стола, поэтому они только, молча и вежливо, обменялись улыбками. Увидев Людмилу, от неожиданности она выронила ложку с пловом. Та кивнула ей и бросилась на шею  вошедшему в комнату Ибрагиму.
Саша даже представить себе не могла, что они знакомы. Между тем Ибрагим, как старый знакомый, чмокнул ее в щеку, усадил рядом с соседкой и присел сам.
Саше это не понравилось,  она поймала себя на мысли, что просто банально ревнует его. Она попыталась взять себя в руки, успокоиться, но что-то не давало ей этого сделать. Ей было неприятно видеть свою подругу именно здесь и сейчас. Этот сюрприз Ибрагима здорово испортил ей настроение. Ей сразу же захотелось домой. Сославшись на то, что  необходимо проводить бабушку, она ушла и не вернулась.

Ибрагима Саша увидела только через два дня. За это время он несколько раз звонил, но она не подходила к телефону сама и просила домашних врать, что ее нет дома.  Они удивлялись и спрашивали, что произошло? Она упорно ссылалась на плохое самочувствие, и ее оставляли в покое.
Оставшиеся на новоселье мама и Юлька рассказали, что после ее ухода веселье продолжалось, начиная набирать обороты.  Часть столов сдвинули и разобрали, освободив половину комнаты. Начались танцы, пели песни.  Причем, отплясывали так лихо, что пришли недовольные соседи и снизу, и сверху, но вместо того, чтобы ругаться, влились в общее веселье.
- Ибрагим, оказывается, неплохо поет под гитару и национальные инструменты, а еще и танцует, - сказала мама. – Петь его уговорили отец и друзья, а танцевать, – мама. Он, оказывается, с ней еще школьником ходил в кружок бальных танцев. Ты знаешь, все просто любовались, как грациозно и хорошо они танцевали. Его отец, как и твой, оставил половину ноги на фронте, но так пританцовывал национальные танцы, что многие ничего даже не замечали. Он очень добрый и мудрый человек. Нашу бабушку очаровал, со мной был галантен, даже Юльке внимание уделил. Ты ему тоже понравилась. Все спрашивал, почему ты ушла? Это он уговорил недовольных соседей смирить свой гнев и сделал их, чуть ли ни друзьями. Теперь мне понятно, откуда у Ибрагима удивительная способность налаживать отношения. До чего ж красива Зейнаб Саидовна. Она, правда, со всеми была осторожно вежлива, но приветлива и радушна. У нее во время танца случайно расплелась коса. Все просто ахнули. Коса была толщиною в хорошую мужскую руку и оканчивалась ниже колен. Сейчас это вообще большая редкость, а тут еще такая роскошь, да еще и в сорок лет. Ибрагим и его брат очень похожи на нее. Все порывался пойти за тобой, а его не пускали. Я даже не представляю, во сколько все разошлись, если мы с Юлей ушли в третьем часу, а там все еще  приходили гости? Представляю себе, как он и его родители вымотались. Ты только посмотри, как ему его соседи новые помогали? Не хуже родных. Тоже очень симпатичные люди.
Юлька тоже была довольна. У Ибрагима оказалось много симпатичных ребят, которые, чуть ли дрались за право потанцевать с ней.
- Ты представляешь, Саш, - восторженно и со смехом говорила она. – Амир и институтский друг Ибрагима Саша не отходили от меня целый вечер,  караулили даже у туалета. Ибрагиму пришлось их несколько раз от меня отгонять, а они, как два упрямых бычка, продолжали меня осаждать. Мне показалось, что они в подъезде даже  выясняли отношения, дурачки.
Саша веселилась с сестрой и ждала Ибрагима.
Наконец, он появился, немного утомленный и радостный. Она предложила ему прогуляться, и он согласился.
Он был внимателен и очень интересовался ее самочувствием. Убедившись, что с ней не случилось ничего страшного, он осторожно спросил, как ей понравились комната и родители? Она ответила, что ей все понравилось, поблагодарила его за сюрпризы, и они снова от души посмеялись над совпадением квартир.
- А откуда ты знаешь Людмилу? – неожиданно спросила она.
- А ты ее тоже знаешь? Как интересно! – ответил он улыбаясь. – Надо же, до чего тесен мир.
- Да, я ее знаю. Ну, а все-таки, где вы с ней познакомились? – настойчиво допытывалась она, внимательно глядя не него. Ей вдруг показалось, что это напоминание о Людмиле его немного смутило. Было видно, что он чего-то недоговаривает.
- Да так, один приятель познакомил, - ответил он, пряча взгляд.
- А я знаю этого приятеля?
- Ну, уж этого я не могу знать, - ответил он, еще больше смущаясь.
- Ладно, пусть будет так, - сказала она серьезно. – И все-таки, ты чего-то мне не договариваешь. Извини, но врать ты не умеешь!
- Ну, хорошо, - сказал Ибрагим. – Если тебя это так волнует, я расскажу. Она пришла к нам на вечер в институт, а приятель решил отблагодарить меня и познакомил с ней.
- И ты пригласил ее к себе на новоселье, как одного из самых близких твоих друзей? Ведь так, кажется, ты отбирал людей на свое торжество? Что же она такого сделала, что стала тебе близкой? – выпалила она.
- Да ты никак меня ревнуешь? – улыбаясь, спросил он и, видя, что она смутилась, продолжил. - Глупенькая, я же люблю только тебя, а Люда мне кое в чем на самом деле помогла.
Он обнял ее, и она немного успокоилась.
- А ты сказал родителям обо мне? – тихо спросила она.
- Честно говоря, еще нет. Когда до дня свадьбы останется недели две, скажу. Меньше будет переживаний. За отца не боюсь, а вот за маму опасаюсь. Она у меня с характером, причем, увы,  непредсказуемым, как и у меня. Ты же видела, как я на нее похож. Но я тебя уверяю, что все будет так, как я сказал. Я надеюсь, ты поняла, что на мое слово можно положиться?
- И ты ради меня готов поругаться со всем своим родом?
- Думаю, что до этого не дойдет, но кто-то, конечно, останется недовольным. Но, если и дойдет, то, Бог свидетель, не они от меня, а я от них отвернусь! Если все они захотят оставаться идиотами, я в этом не виноват. Может я, конечно, и наивен, но продолжаю верить, что умных и добрых людей все-таки больше. А потом, я же не остаюсь один. У меня есть ты, твои мама и бабушка, Юлька, Валентина Петровна, друзья, соседи, та же Люда, наконец. Ты же сама все видела, и я от тебя ничего не скрывал.
- Не скрывал? – обиженно спросила она. – А кто помог получить тебе комнату, не говоришь, про Люду тоже все сумрачно и, вообще, многое мне не договариваешь.
- Ну, должны же быть у меня какие-то тайны, - весело вздохнул он. – Иначе жизнь будет совсем не интересной.
- Ибрагим! – вдруг серьезно сказала она. – Я не могу так. Пожалуйста, не скрывай от меня ничего и не лги мне никогда! Мне от этого очень плохо.
- Понимаю, что врать это плохо, но ведь есть такие вещи, которые женщинам лучше не знать. Я ведь стараюсь тебя уберечь от неприятных для тебя эмоций, это мой долг.
- Все равно, я должна все знать всю правду, какой бы горькой она не была.
- Но ведь тогда ты сама меня заставляешь тебя обманывать. Правда не всегда бывает удобоваримой. Ну, например, зачем тебе знать, как и за что я даю взятки. Ведь в вашей семье это не принято, и ты к этому относишься негативно. А мне, увы, приходится это делать, иначе я ничего не добился бы. Ведь вы даже билеты в театр с нагрузкой воспринимаете, как преступление.
- А как же мы будем с тобой жить? Я все время буду бояться, что ты меня обманываешь. А за взятки можно попасть в тюрьму.
- Понимаешь, лапушка, в этой стране, как впрочем, и в любой другой, от тюрьмы и от сумы никто не застрахован. И в наших тюрьмах половина людей сидят безвинно или их вина незначительна. Яркими примерами тому твоя бабушка, мои деды и твой расстрелянный дед. Я же никогда ничего не делал и не собираюсь делать такого, за что бы меня можно было упрятать в тюрьму, как это говорят, за дело. Я чту уголовный кодекс, как говорил Остап Бендер, хотя он очень далек от совершенства. Но я мужик, а мужик – охотник и добытчик. А охота без риска никогда не бывает. Даже, если мне не нравится убивать, я это делать должен, чтобы накормить семью. Извини, слово убивать я употребил в переносном смысле. Так зачем же я буду тебе рассказывать, как бедное животное мучилось, когда я его загонял, выслеживал и убивал. У тебя же волосы встанут дыбом от этих подробностей. Ты спрашиваешь, как мы будем жить? Хорошо мы будем жить, нормально. Я постараюсь, чтобы в нашем доме было, что кушать, во что одеть тебя и наших детей, а ты будешь следить за тем, чтобы в доме не погас очаг и радостно встречать меня с добычей. Иногда придется залечивать мои раны, чтобы я снова мог идти на охоту. Вот и получается, что не все я могу рассказать. Не то, что не могу, просто не имею права, если я по-настоящему люблю. И от этого есть только средство: один раз поверить и навсегда.
- Все это, конечно, правильно, но получается как-то по-пещерному, как в каменном веке, а ведь мы-то живем в двадцатом веке, и между мужчиной и женщиной существует равенство. Ты на меня, пожалуй, еще и паранджу оденешь, и дома сидеть заставишь?
- А, знаешь, не мешало бы, - улыбнулся он. – А то еще украдут такую красавицу, что я буду делать. А если серьезно, то тот, кто придумал равенство между мужчиной и женщиной просто кретин. Мы не можем быть равны по определению. Ты способна подарить жизнь другому человеку, а я, увы, могу ее только отнять. Женщина – мать и только за одно за это она достойна уважения, а мужчина всю свою жизнь должен доказывать, что он имеет право называться человеком. Поэтому на нем ответственности и обязанностей должно быть во много раз больше, чем на женщине. К чему привело это равенство? То, что теперь бедная баба таскает рельсы и шпалы, или стоит у кузнечного пресса. Какая же она после этого женщина? Ведь ее мозоли не скроешь никакими кремами, а ее бицепсы не всунешь ни в одно платье. А во что превратился мужик? Бесхребетное ничтожество, которое даже пить толком не умеет.
- Все это правда, но я все равно настаиваю, чтобы ты был со мной правдив и откровенен. Ведь, если ложь откроется, мне будет в тысячу раз хуже. Я не хочу, чтобы между нами было какое-то непонимание, а главное, неискренность.
- Но я же не против искренности. Просто есть вещи, о которых говорить не хочется.
- Все-таки, давай постараемся, чтобы таких вещей не было.
- Ну, ладно, давай попробуем.

-7-
На следующий день Саше на работу позвонила Людмила и предложила встретиться у себя дома.
Марина страшно была недовольна этим звонком. Во-первых, она никак не могла услышать подробности о новоселье, а во-вторых, недолюбливала Людмилу и назвала ее «стервозинкой из-под Коломенки», намекая на провинциальное происхождение и не совсем добропорядочные способности, хорошо пристроиться.
- Что-то она последнее время опять зачастила звонками, - сказала она. – Я уж думала, что в нашем институте она всех перебрала, нужного объекта не отыскала, значит, отстанет. Видно, опять почуяла добычу, и ты ей снова стала нужна.
Саша и сама в последнее время стала немного тяготиться отношениями с Людмилой. Прикидываясь несчастной и одинокой женщиной, Людмила и в самом деле четко и очень настойчиво добивалась того, что хотела.  Ехать не хотелось, особенно после того, как увидела ее на новоселье, но Людмила настаивала, ссылаясь на очередную длительную командировку. Сразу же после работы Саша была у нее дома.
- Привет, Сашенька! – доброжелательно улыбаясь, встретила ее подруга. – Сейчас поужинаем и пообщаемся. Мы с тобой так давно не разговаривали. Все бегом, все спешим.
Она пригласила ее к журнальному столику, уставленному различными дорогими закусками и бутылками, в одной из которых находился самый настоящий французский коньяк,  поставила на него принесенную Сашей бутылку Алжирского вина и бросила кулек с ее пряниками.
- Ну, что, подружка, отметим нашу встречу? – подняла она коньячный бокал.
Саша подняла бокал и вспомнила, как они познакомились в доме отдыха в Юрмале. Тогда в баре у них обеих денег хватило только на две маленькие порции коньяка и одну карамельку, которую они раздели и сосали почти весь вечер. Она поделилась своими воспоминаниями, и они дружно посмеялись.
- Слушай, Санечка, а куда ты тогда исчезла с новоселья? – спросила Людмила. – Я и оглянуться не успела, как ты пропала.
- Да я бабушку отвела домой.
- Так это твоя бабушка с тобой сидела? Вот молодец Ибрагим, всех пригласил. Я твою маму с сестренкой еще раз увидела. Сестренка так на тебя похожа, прямо одно лицо, только ростом меньше, а бюст. Я вся завистью изошла. И танцует неплохо, озорно. Мужики все просто с ума сошли. Так что зря не вернулась. Было очень весело. Жаль.
- Мне тоже. Люда, а как ты познакомилась с Ибрагимом? – наконец, решила спросить Саша.
- А он тебе не сказал?
- Нет!
- Странно. Мне он про тебя рассказал. Собственно, мы из-за тебя и познакомились.
- Как это?
- Да так, всю ночь о тебе только и говорили. Зная, что я твоя подруга, он просил меня помочь.
- В чем же? – удивилась Саша.
- Ты знаешь, я что-то сболтнула лишнее, - встревожилась Людмила.
- Нет уж, Люда, прошу тебя, расскажи, пожалуйста!
- Тебе это будет неприятно.
- Мне теперь будет неприятно, если ты не расскажешь.
- Ну, ладно, расскажу, только уж не обессудь!
- Его привел Алексей в благодарность за то, что я давала вам ключи. Потом он узнал, что я твоя подруга и набил Лешке морду. Ну, а затем попросил меня, чтобы я уговорила тебя забыть Лешку. Вот, собственно, и все. Ты, конечно, извини, что пришлось рассказать тебе правду, но ты бы все равно ее узнала. А мы все-таки подруги.
- Да нет, Люда, спасибо! – сказала Саша и в глазах ее появились слезы.
- Ой, Сашенька, я не хотела. Пожалуйста, успокойся! Да не стоят эти мужики наших слез. Тем более что у тебя с Ибрагимом ничего бы не получилось.
- Почему? – удивилась Саша.
- Да потому что он очень любит своих родителей, а они будут против тебя.
- Почему, и откуда ты это знаешь? – еще больше удивилась Саша, почувствовав, что в словах подруги есть что-то неискреннее. Она давно знала Люду, и та никогда не была с нею такой уж близкой, чтобы вот так откровенничать, а главное, сочувствовать. Люда всегда была расчетливой и холодной эгоисткой.
- Тебе это будет еще неприятнее.
- Хорошо, Люда, я переживу и это.
- Ну, как знаешь. Короче, я слышала, как его мама очень плохо отзывалась о евреях.
- И что же она сказала?
- Ну, что ты все из меня вытягиваешь? Это, между прочим, слышала и твоя мама. Спроси ее!
- И все-таки? – настаивала Саша, подумав, что Людка не так уж не права.
- Ну, хорошо. Когда твоя сестра танцевала с братом Ибрагима, его мама сказала, что это очень хорошая девочка, только жаль, что она еврейка. Если ее сын выберет себе еврейку, она руки на себя наложит.
- Что, именно так и сказала? - спросила Саша, думая, что Людмила ей, все-таки сочувствует.
- Да, именно так и сказала. И еще добавила, что никогда не прикоснется к еврейскому внуку. Ты уж извини, что пришлось тебе все это сказать, но лучше  правда, чем снова разочарование. Давай лучше выпьем за нашу нелегкую женскую долю!
И Саша залпом осушила почти полный фужер с коньяком.

-8-
Ибрагим весь вечер ждал Сашу у подъезда ее дома. Когда она появилась в первом часу ночи сильно выпившая, он понял, что никакого разговора не получится. А поговорить было необходимо, тем более  разговор должен был быть серьезным и именно сегодня. Завтра, ранним утром он уезжал из Москвы недели на две.  Начиналась  производственная практика, и его, как старшего группы, куда входили еще два дипломника, направляли в Горький.  Там  им предстояло опробовать его «открытие» на практике.  Понятно, что не ехать или задержаться он не мог.
С Сашей нужно было многое обсудить, а, главное, рассказать, что он сообщил родителям о свадьбе. Понимая, что она абсолютно ничего не воспринимает, он кое-как довел ее до квартиры и позвонил в дверь. Открыла заспанная Юлька. Вручив Сашу ей, он попросил разбудить Надежду Петровну. Юля попыталась возражать, но он настоял.
Надежда Петровна ужаснулась, увидев дочь в таком состоянии, помогла Юле уложить ее в постель и пригласила Ибрагима на кухню.
- Надежда Петровна, - начал объясняться он. – Извините, что пришлось разбудить вас в столь поздний час, но меня вынудили  обстоятельства. К сожалению, завтра я должен срочно уехать в командировку недели на две в Горький.  Саша, как вы видели, говорить не в состоянии, а мне нужно сообщить ей что-то очень важное. Я не знаю, сказала ли она вам, что я сделал ей предложение, и мы подали заявление в ЗАГС?
- Да, я знаю об этом, - ответила она.
- В таком случае, еще раз извините, что приходится вот так ночью, просить руки вашей дочери! Поверьте, если бы не командировка, я бы сделал это более торжественно.
- Спасибо, Ибрагим! Я признательна, что ты спрашиваешь разрешения на ваш брак, а в какой обстановке, совсем не важно. А ты уверен в том, что делаешь это правильно и осознанно?
- Если бы я не был уверен, то, вероятнее всего, нашего ночного разговора не было бы.
- Ну, что ж, согласна. Если вы так решили, как я могу возражать, а твои родители знают об этом?
- Да, знают. И вот об этом мне и хотелось поговорить. Они узнали об этом только сегодня и, честно говоря, пребывают в шоковом состоянии, особенно, мама. Но я вас заверяю, каким бы, ни было их решение, я и Саша будем вместе, если только не передумает она сама. Мне бы этого не хотелось. Поэтому прошу вас на время моего отсутствия поддержать меня и постараться не реагировать на мамины истерики. Более того прошу уберечь от них Сашу. Я думаю, даже уверен, что отец окончательно примет мою сторону, а вдвоем с ним мы как-нибудь уговорим и маму. Она добрый человек, но влияние моей родни и наших традиций не позволит ей быстро согласиться. Могу вам обещать, что Саша никогда не узнает и не почувствует с моей стороны даже намека на антисемитизм. Могу сказать даже больше. Для меня совершенно не важно, какой национальности человек, важно лишь одно: чего в нем больше: ума, доброты и порядочности. Кроме того, к вашему народу я отношусь с особой симпатией. Среди вас умных и порядочных людей намного больше, о чем говорит статистика. Одних лауреатов Нобелевской премии столько, что позавидует любой другой народ, но не это главное. Главное, что я люблю Сашу и постараюсь сделать ее счастливой. Надеюсь, что и она отвечает мне взаимностью.
- И тебя совершенно не пугает, что сегодня она пришла в таком виде?
- Нет, не пугает, но настораживает. У меня появилось предчувствие, что кто-то не хочет, чтобы мы были вместе. Все это на уровне интуиции, но, как правило, она меня не обманывает. И об этом тоже я хотел поговорить с Сашей, но, увы, не получается. Короче, на эти две недели мне бы хотелось, чтобы кто-то меня подстраховал. Если вы не возражаете, я бы воспользовался именно вашей помощью.
- Так ты что, так неуверен в самой Саше?
- В Саше-то я уверен. Может, вы меня неправильно поняли? Я не хочу каким-то образом через вас влиять на нее, я просто хочу уберечь ее от поспешных и необдуманных поступков. Ведь она меня еще очень мало знает, и ее многое пугает. И это естественно. Я и сам иногда воспринимаю ее неправильно. Ведь, что ни говори, но мы из разных миров. И, наверное, самое главное, что мы хотим понять друг друга, а для этого нужно время.
- Что ж, Ибрагим, я рада, если ты так думаешь. Скажу откровенно, меня тоже в тебе многое настораживает и даже пугает, но я вижу, что ты пришел к нам с добрыми намерениями, поэтому постараюсь помочь вам. А что будет дальше, поживем, увидим?

-9-
На следующий день Саша чувствовала себя скверно. Нет, физически все было нормально, но ей было страшно неудобно перед мамой. Юлька утром рассказала ей о вчерашних событиях, и следовало ожидать неприятного разговора. Она так злилась на Ибрагима, который вмешал маму в эту историю, что снова ничего не рассказала Марине. Та обиделась и перестала с ней разговаривать.
Вечером мама потребовала объяснений: где и с кем она так напилась? Саша не стала рассказывать о своем визите к Людмиле. Мама, как и Марина, ее недолюбливала. По двум мимолетным встречам, Сашиным разговорам и Юлькиным отзывам она составила  свое не очень лестное представление, считая Людмилу недоброй и нечистоплотной. Чтобы лишний раз не огорчать мать, Саша объяснила, что чуть-чуть не рассчитала свои силы на дне рождения одного из сотрудников института. И она не обманула, потому что перед поездкой к Людмиле и в  самом деле заходила в отделение физики твердого тела, чтобы поздравить с днем рождения Вальку Смелина, неплохого физика и заядлого волейболиста.
Немного успокоившись, мама рассказала ей о ночном разговоре с Ибрагимом.
- Знаешь Саша, - сказала она. – Он все больше начинает мне нравиться. Он, конечно, не ангел, многое в нем может настораживать и даже не нравиться, но у него есть то, чему многим мужчинам стоило бы поучиться. Он умеет добиваться поставленной цели. Да, его деловитость, непредсказуемость и размах пугают, но он поразительно быстро усваивает, что - хорошо, а что – плохо. И это оставляет надежду, что, в конечном счете, он окажется неплохим человеком, хотя жить с ним придется нелегко. Бесспорно, он талантлив и ярок, но любой талант требует строжайшей дисциплины. Ему же этого явно не хватает, и самое неприятное, что это довольно трудно исправить. Он упрям и очень изворотлив. Если на него воздействовать силой, он обязательно увернется и сделает так, как считает нужным. Может, я и ошибаюсь, но уж лучше пусть ошибусь я, чем потом придется расплачиваться тебе. А вообще-то, дочь, я тебя поздравляю! Думаю, что счастья в вашей жизни все-таки будет больше, чем невзгод. Вместе вы все уладите. Даже отношения с его родителями, хотя это будет непросто.
- Спасибо, мама! – бросилась на шею матери Саша. – Ты у меня самая мудрая и справедливая на всем белом свете!
Они обнялись и высказали друг другу слова признательности. Потом мама еще раз не сильно поругала дочь за злоупотребление спиртным и та обещала, что такое больше не повторится. Надежда Петровна с улыбкой посмотрела на дочь и порекомендовала никогда не зарекаться ни от чего.
- Мам, - спросила Саша. – А как Ибрагим отреагировал на то, что я вчера была ну этой …, никакой?
- Ты знаешь, он меня удивил, - задумчиво ответила та.
- Как это?
- Воспринял, как самое обычное дело. Нет, он, конечно же, был недоволен, но его больше огорчало и волновало, что он не может с тобой поговорить. Вероятно, что он любит тебя настолько, что даже готов прощать тебе такие шалости. А ведь это говорит о многом. Например, о том, что его любовь настоящая. Думаю, что не каждый мужчина готов прощать любимой такие выходки. И все-таки ты этим не злоупотребляй! Мужик он, чувствуется, горячий. Такой и побить может. И ведь ничего не скажешь, за дело.
Последние фразы мама говорила с улыбкой, и они рассмеялись.
- Знаешь, дочь, - сказала мама, вытирая слезу от смеха. – Ты у меня просто камень с души сняла, когда сказала, что выпила лишку на дне рождения в институте. А то я стала думать, как твой Ибрагим.
- О чем же? – удивилась Саша.
- Да ему кажется, что кто-то мешает вашим отношениям. Вот и я подумала, что кто-то специально тебя решил споить. Он тебя так оберегает, что даже я поддалась его страхам. Ну, понятно, он тебя немножечко ревнует, а я туда же.  Ой, мы с тобой заболтались, надо ужин готовить. Скоро Юля придет, да и бабушкина программа «Время» начинается.
Саша задумалась о Людмиле и тут же убедила себя в том, что та ее совершенно не спаивала.
«Не насильно же она вливала в меня коньяк, водку и какое-то сладкое вино. Не хотела бы, вообще  не притронулась, - подумала про себя Саша. – Наоборот, Людмила меня успокаивала, а я, неблагодарная свинья, буду о ней плохо думать».
Эти мысли ее немного успокоили, и она стала помогать маме.

-10-
Ибрагим ехал в поезде и думал, как исправить  ошибку, которую допустили институтские руководители, назначив его старшим в группе, а не Юру Варинского. Юрий был одним из самых способных и талантливых студентов на всем потоке. Уж он-то на самом деле болел физикой, да и знания его были намного глубже и основательней того же Аркадия Семенова, который был третьим в их рабочей группе. Все трое отлично понимали, чего стоят знания самого Ибрагима.
Ребята косились на него, и он понимал, что надо как-то их расположить к себе, тем более что все мысли его были направлены не на выполнение задания и дипломе. Его волновало совсем другое, например, как наладить отношения между родителями и Сашей, или что придумают друзья со свадьбой?
Саша с Володей обещали устроить грандиозную свадьбу, заручившись поддержкой директора подшефного совхоза «Зареченского»,  профкомов и комитетов комсомола двух институтов, МИФИ и ФИАНа,  а главное, привлекли к предстоящим мероприятиям аспиранта Женю Сосновского. Все это представляло огромную силу, особенно  «кипучая» энергия Женьки.  Ибрагим  и сам был «не промах», но по сравнению с Женькой в делах организаторских являлся просто малым дитя. Женька так мастерски организовывал вечера, капустники и другие подобные мероприятия, что к нему часто обращались многие профессиональные творческие коллективы, даже телевидение, знакомое с его необычайным талантом по великолепной организации КВНов. Ибрагим и сам довольно длительное время поставлял ему артистов  и поражался, как Женька лихо собирал на концерты не только студентов и сотрудников МИФИ, но и всю интеллигенцию Москвы с ее окрестностями. Часто бывало так, что билеты на концерты разыгрывали, как в лотереи, а в зале на тысячу мест сидели на ступеньках и даже на полу. И это притом, что никакой широкой рекламы не было.
Думая обо всем этом, Ибрагим с трудом представлял, какой получится эта комсомольская свадьба, где-то даже побаиваясь ее размаха.
Короче, ему было совершенно не до работы, и он решил, что будет лучше, отдать всю инициативу вместе с регалиями ребятам, заодно и успокоить их задетое самолюбие.
- Мужики! - обратился он к ним. – Наши мудрейшие институтские умы перемудрили и сделали меня старшим. Считаю необходимым, восстановить справедливость и назначить старшим  Юру. Аркадий, надеюсь, возражений не будет?
- Да это же здорово! Конечно, не будет! – согласился немного растерявшийся Аркадий.   
- Ты чего это, добровольно отказываешься? – спросил удивленный Юрий, явно польщенный признанием Ибрагима.
- Да, Юра, добровольно слагаю с себя эту почетную обязанность, потому что думаю,  так будет справедливо и для дела полезно. Сами же знаете, чего стоят мои знания. Это я еще преподавателей могу водить за нос, а вам-то врать даже неловко. А в институте скажем, что я не справился, потому и отдали старшинство и инициативу тебе.  Ну, как договорились?
- Нет, ты что, правда? – спросил Аркадий. – И тебе нисколько не жалко, вот так просто отказаться?
- Нисколько, Аркаша. Ты меня поддерживаешь?
- Конечно! – сказал Аркадий.
- Тогда большинством голосов Юра назначается старшим группы, - произнес Ибрагим и аккуратно исправил запись в командировочном предписании. Протянув его Аркадию, попросил: - Аркаша, будь добр, поставь свою подпись, а то одной моей недостаточно! Потом попросим поставить на них печать.
- Мужики, вы, что с ума сошли? – воскликнул Юрий. – Это же документ!
- Вот именно, документ, - сказал Ибрагим. – Теперь все по закону, Юра, действуй!
Ибрагим и Аркадий рассмеялись и вручили предписание растерянному Юре. Он посмотрел на него и тоже рассмеялся. Справедливость и дружеские отношения были восстановлены. Оставшуюся дорогу все весело обсуждали предстоящую командировку. Ибрагим пригласил их на свадьбу, и они торжественно его поздравили.
В Горьком их поджидал неожиданный казус. Администратор ведомственной гостиницы, посмотрев на их предписание, уставшим голосом объявила, что мест нет.
- Юра, не расстраивайся! – обратился Ибрагим к растерянному другу. – Можно дать тебе несколько советов, как решить этот вопрос? Думаю, в жизни пригодится.
- Конечно! – одновременно воскликнули его спутники, посмотрели друг на друга и рассмеялись. Им обоим стало интересно.
- Так вот ребята. Прежде, чем начать разговор с администратором, надо четко прояснить ситуацию. Юра, ты же видел, что она уже устала отвечать, что свободных мест нет, так что же ты спрашиваешь у нее о нашем поселении, когда она перед этим отказала двум докторам наук?
- А о чем же мне ее спрашивать, о погоде что ли? – удивился Юра.
- Вот именно. Не обязательно о погоде, а о чем-нибудь другом, только не о наличии мест.
 - Даже интересно. А о чем бы ты, например,  спросил? – спросил Аркадий.
 - Вот в этом-то и самая фишка. Я бы, например, спросил о здоровье, о том, как ей трудно работать, о ее семейном положении, главное установить с ней контакт. Вы что-нибудь знаете о законе «Три - да»?
 - Бог ты мой! А это что еще за закон? – удивился Юрий.
 - Тогда замрите и внимательно слушайте! Для того чтобы расположить человека к себе, надо, прежде всего, улыбнуться,  причем улыбка должна быть искренней, а не притворной. Иначе человек вам не поверит. Ни в коем случае нельзя подходить с такой серьезной и кислой физиономией, с какой подошел Юра. Как спросил, такой и получил ответ. Дальше вы должны добиться, чтобы с вами начали соглашаться, то есть нужно, чтобы человек начал  говорить вам слово: «Да». Как правило, этих – да, должно быть не менее трех, чтобы у человека выработался своеобразный рефлекс на соглашение с вами. Значит, задаваемые вопросы должны быть построены так, чтобы ответы на них были всегда утвердительными. И таких вопросов должно быть задано столько, сколько потребуется для того, чтобы убедиться, что человек к вам расположен дружелюбно и не сможет отказать. И только после этого можешь осторожно задавать  вопрос, который тебя интересует. Но и это еще не все. Нельзя перегибать палку, задавать провокационные вопросы, быть неискренним и недружелюбным. Короче, нужно уважать собеседника, даже любить, если он тебе противен, а еще лучше, истребить в себе эту нелюбовь. Иначе ничего не получится. Ну, теперь поняли?
- Понять-то поняли, а как это сделать? - ответил Юрий. – Слушай, да это целая наука! Теперь я начинаю понимать, почему у тебя прекрасные отношения с преподавателями, извини, и неплохие оценки. А мы-то все голову ломаем, как тебе удается их уламывать?
- Ибрагим, - спросил Аркадий. – А где ты, интересно, всему этому научился?
- Прежде всего, у своего мудрого народа, у деда, отца, тетушки, а потом уже учился у самой жизни.
- Гениально! – воскликнул Аркадий. – А нам покажешь, как это делается? Поучишь нас дураков?
- А куда я денусь, спать-то хочется? Попробую, но предупреждаю, дело сложное, мы уже засветились. Может, придется пробовать в другом месте? Ладно, чем черт не шутит?
И ребята увидели, как Ибрагим подошел к окошку и улыбнулся администратору.
- Извините, пожалуйста, - заговорил он. – Вы не скажете, что можно посмотреть в вашем замечательном городе? Уж больно он напоминает мне родной, по крайней мере, у вас намного тише, чем в суматошной Москве.
Пожилая уставшая женщина подняла на него удивленные глаза и улыбнулась в ответ.
- Да, город у нас красивый, старинный, - ответила она. – А вы на пристани были? Волга - матушка у нас и есть самая красота. Кремль наш посмотрите. Уж это точно великое зрелище. Потом наши музеи, их три, в их числе и Алексея Максимовича Горького. Печерский монастырь, обязательно посмотрите Смоленскую и Рождественскую церкви.
- Спасибо огромное, думаю, за две недели успеем.
- А вы к нам на две недели?
- Как получится, а может и больше. Нам бы найти  какого-нибудь гида, который знает город, а главное, любит его, как вы. Может, вы нам поможете? Мы в долгу не останемся.
- Стара я для гида-то, да и работы много. Потом же надо внуков воспитывать олухов. Вы кого помоложе найдите.
- Чем же они провинились ваши внуки, что вы зовете их олухами?
- Чем, чем нынешняя молодежь страдает? Дерзят, не слушаются, учатся плохо.
- Интересно, а в каком классе они учатся?
- Старший - в десятом, а внучка в седьмой пошла.
- А по каким предметам они не успевают?
- Володя по всем предметам хромает, особенно по математике, а Леночка молодец, учится хорошо, только вот у них в классе с учителями беда, за одни только прошлый год сменили три учителя по химии, а по физике, вообще нет. Его завуч замещает, а он историк.
- Простите, а как вас зовут?
- А зачем вам? Ну, Мария Николаевна.
- Так вот Мария Николаевна, есть одно предложение. Мы, три дипломника физика престижного столичного Вуза стараемся подтянуть ваших Володю и Леночку по математике, физике, может еще и по химии, а они нас поводят по городу. Идет?
- Нет, что вы, правда, можете помочь? – с удивлением, и обрадовано, спросила она.
- А почему бы и не помочь хорошему человеку, тем более и мы город ваш посмотрим. Вот только устроимся и сразу же позвоним вам.
Мария Николаевна улыбнулась и протянула ему три гостиничных бланка для заполнения.
- Да! – восхищенно вздохнул Юрий, когда они оказались в довольно приличном двухместном номере, где в прихожей стоял еще диван, два кресла и журнальный столик. – Такого мастерства я в жизни не видел. Даже представить не мог, что такое бывает. Ты просто виртуоз. Я бы до такого бы никогда не додумался, а уж исполнить такое, для меня это тема докторской. Правда, Аркаш?
- Чего тут говорить? – поддержал его Аркадий. – Ребятам рассказать, не поверят. В такой номер, да еще и без всяких взяток и подарков. Ради такого случая, согласен на диван, а вы уж на кроватях, как белые люди.
- Так, отставить похвалы! Все гениальное просто. А, кроме того, не забывайте, нам еще оболтусов подтягивать! По праву виновника торжества диван выбираю я, не то вы меня, того и гляди, еще и удавите за мой храп?
- Вопросов нет, мы и в самом деле забыли, как весь вагон дрожал от твоих богатырских трелей, - сказал Юрий и все дружно рассмеялись.

Утром все трое стояли перед столом начальника объекта, доктора технических наук Владимира Ильича Ладейникова. Нацепив на самый кончик носа большие роговые очки, он читал бумаги, которые предоставил ему Юрий.
- Так, коллеги! – сказал он, продолжая читать. – Ну, и что мне с вами делать? Вы бы еще через месяц приехали со своими открытиями, у меня уже все монтажи закончены и через три дня первые испытания. Что же, прикажете фундамент ломать под оборудованием? Ни одной единицы оборудования тронуть не могу, иначе сорву все сроки. Так что придется отложить ваши исследования месяца на два, а может и на три.
- Тогда мы свободны и можем уезжать обратно? – обрадовано спросил Юрий.
- Нет, уж, дудки! Приехали, будем работать! Дел много, рук не хватает. Так что вы как раз кстати. Устроились?
- Да, неплохо, - ответил Юрий.
- Ну, тогда, вообще, чудненько. Два дня даю на осмотр города, а потом милости прошу к станку!
Ибрагим чертыхнулся и подумал про себя, что лучше бы они ночь провели на вокзале, тогда бы их, может быть, и отпустили?

-11-
Как Ибрагим и предполагал, реакция родителей на его сообщение о предстоящей свадьбе была резко отрицательной. У мамы началась истерика, кончившаяся сердечным приступом, отец угрюмо высказал свое негодование.
Оставив маму на попечение брата, Ибрагим пригласил отца на кухню, где состоялся долгий и серьезный разговор, после которого в кухне повис густой сигаретный туман. Все возражения отца сводились к одному. Ему все нравилось в Саше, кроме одного, ее национальности. Собственно, то же самое заставляло отрицательно относиться к ней и маму.
Все доводы, которые приводил отец, были  неубедительными, и он понимал это сам.
Понимая, что Ибрагим принял твердое решение и ни за что от него не откажется, отец смирился и попытался убедить сына найти какое-нибудь компромиссное решение, чтобы не слишком раздражать родню. Ибрагим не согласился даже на это.
- Но ты же понимаешь сынок, что все наши тебя проклянут, могут даже убить? - с отчаянием спросил отец.
- Понимаю, - ответил сын и в глазах его вспыхнули огоньки убежденности в своей правоте. – Но уверен, что так думают не все, и это вселяет надежду, что не весь наш народ поглупел настолько, чтобы забыть Аллаха и не прислушаться к голосу разума и совести. Лично я перед Всевышним чист, так же, как и перед своей совестью. Поэтому уверен, что он не оставит меня своей помощью и милостью, а кто считает иначе, пусть пробует меня проклинать, даже убивать. Но, пробуя, пусть твердо знает, что себя и свою семью я буду защищать до последнего вздоха. Если кто-нибудь хоть пальцем тронет Сашу, ее близких и не убьет меня сразу, пусть лучше сам на себя руки накладывает. Чести своих дедов я не посрамлю!
- Неужели это так серьезно, сын? – с восхищением глядя на сына, спросил отец.
- Папа, неужели ты думаешь, что я могу шутить такими словами?
- Конечно, конечно, сын! – ответил отец, окончательно сдаваясь.
Ибрагиму было жаль отца.  Было видно, как тому сейчас нелегко, но иначе он уже поступить не мог. Нужно было раз и навсегда расставить все точки, как на этом сложном национальном вопросе, так и вопросе его независимости от необдуманных, а порой и диких, глупых решений родни.
Ибрагим часто вспоминал один случай из далекого детства, когда он впервые стал невольным и случайным свидетелем того, как отец страдал от национального вопроса и действий родни. Тогда  у отца не хватило решимости оказать им сопротивление и побороться за свою любовь.

Как отец расстался со своей первой женой, Ибрагим не видел, его еще тогда не было на свете, но поговаривали, что сестра Наргиз и родня  крепко приложили руки к тому, чтобы этот брак распался. Оставив маленького  сынишку, несчастная женщина  была вынуждена уехать из Таджикистана.
Увидел ее Ибрагим при весьма странных обстоятельствах.
Ему было уже почти семь лет, когда отец перед школой повез его, маму и младшего братишку Амира в Москву, где они сняли дачу недалеко от станции Лосиноостровская. Это было великолепное место для отдыха. Им предоставили две хорошие комнатки с верандою в огромном, деревянном доме. Позже стало понятно, почему с ними не захотел ехать старший брат – Рашид. Отец тоже на этом не настаивал.
Две другие комнаты в этом же доме занимала семья одной известной и сказочно красивой актрисы. Ее портреты не сходили с афиш кинотеатров. Ибрагим узнал ее по любимому фильму-сказке «Садко».
Тетя Ева, так звали ее дома, оказалась очень доброй и приветливой женщиной. Свое настоящее имя, гремевшее на весь мир, она не очень любила и стеснялась, хотя им  она была обязана своему отцу, которого очень любила и уважала.
Он был дворянином и офицером в царской армии. После победы Октябрьской революции, он с воодушевлением принял новую власть и дослужился  до генерал-лейтенанта Советской Армии. Безоговорочно приняв заветы вождя революции, он и дочку свою назвал его именем. Правда, читалось оно, как у арабов, справа налево: «Нинел»
Тетя Ева была удивительно красива, добра и отзывчива.  Наряду с этим, она была  умна и отличалась безудержной смелостью.
О ее смелости и независимом характере Ибрагим узнал из разговора приехавших на дачу актера, игравшего главную роль в снимавшемся тогда фильме «Илья Муромец» и его друга. Они успокаивали ее и выражали искреннее сочувствие по поводу того, что ее снимали с главной роли за то, что она посмела отказать во взаимности  очень важному советскому сановнику.  Причем, отказала резко и принародно. К счастью, скоро ему самому отказали во всенародной любви, и ее снова утвердили на роль, но слава о строптивости и дерзости не без помощи того же советского руководства значительно притушила ее народную славу. Именно это качество вызвало в семилетнем Ибрагиме особое уважение к этой женщине, заставило ее хорошо запомнить и даже полюбить.
Все эти сочетания в одном человеке не могли ни очаровывать окружающих. Естественно, в нее были влюблены все дети и мужчины, и страшно ревновали, завидовали все женщины. Казалось бы, она должна была купаться в любви и счастье, однако этого не происходило.  Она была глубоко несчастной и одинокой, хотя в настоящее время была замужем то ли за главным оператором, то ли главным художником кинокартины. И узнал об этом Ибрагим совершенно случайно.
Играя с детьми в казаков-разбойников, он спрятался в заросли бурно разросшихся кустов акации, и ему удалось случайно подслушать разговор тети Евы с отцом. Вернее, говорила она, а он, молча, слушал ее и успокаивал.
В результате этого монолога выяснилось, что они давно знают друг друга, любят, и что выезд на эту дачу организовала его семье именно она.
Она жаловалась отцу, что после встречи с ним  в последние годы войны никакой другой мужчина не мог заменить ей его. Что ей пришлось бросить мужа, актера, которого она не любила, но уважала за доброе отношение к ней и порядочность.
     - Ты, знаешь, - говорила она с болью в голосе. – Ведь Ибрагим мог бы быть моим сыном, если бы не твоя сестра и твои родные. Они растоптали наши отношения, даже меня не выслушав. Ведь ради тебя я готова была отказаться даже от сцены. Про меня ходят слухи, что я меняю мужчин чаще, чем платья. В какой-то степени это так. Из-за любви к отцу  меня все время тянет к военным. Мне кажется они такие же дисциплинированные и порядочные, как он. А в результате все время ошибаюсь. И я, наконец, начинаю понимать, что единственный, кого бы я не поменяла, это ты. Мне ведь не свойственна и не нравится моя жизнь. Я хочу быть при муже, причем одном и на всю жизнь, хочу от него иметь много детей. Ты прости меня, я нисколько тебя не виню в том, что случилось и вероятно во многом виновата сама. Начать с того, что я смалодушничала, бросила сына и не боролась за него. Теперь он даже не хочет меня видеть. Он никогда не простит мне всего этого.  Спасибо, что ты и твоя жена вырастили его, сделали человеком. И получается, что ты единственный, кому я могу вот так открыться до конца, до самого донышка обнажить свою душу. Потому я так хотела тебя видеть. Честно говоря, я рада, что у тебя все в порядке. Жена просто очарование, дети… Да у тебя и не может быть других. Я вот только немного поплачусь и снова возьму себя в руки. Не дай Бог, причинить боль еще кому-нибудь из твоих. И все же, я хочу, чтобы ты знал, что есть на свете человек, который не перестает тебя любить и помнить. И еще я благодарю Господа за то, что он послал тебя мне! Я ведь счастливая женщина. Я знаю, что такое любовь, и какая она бывает. Еще раз прости за то, что потревожила! Пойду, надо Костика укладывать. Это теперь моя отрада в жизни. Хорошо, что он подружился с ребятами,  с твоим Ибрагимом. Он у тебя очень смышленый и добрый парнишка.  Костя очень трудно мне достался. Добрый, а вот умом и характером в папашу, которого уже пришлось бросить мне.
Никому и никогда Ибрагим не рассказывал об этом случае, перевернувшем всю его детскую душу. Именно тогда он понял, какое непоправимое горе может причинить мужчина женщине, если она его полюбит по-настоящему, а он не сможет ответить ей взаимностью. И именно поэтому его отношение к женщине стало еще более  трепетным и осторожным. После этого разговора он взял пятилетнего  Костика под свою опеку и не позволял обижать его никому. До этого его обижали все местные соседские мальчишки, даже трехлетний брат Ибрагима Амир, заставляя добродушного, немного дурашливого и наивного «маменькиного сыночка» есть куличики из земли и песка.

Когда Ибрагим понял, что отец полностью на его стороне, он пощадил его и не рассказал о том, что знает о его встрече и отношениях с тетей Евой – его первой женой. А ведь был момент, когда Ибрагиму очень захотелось открыться. К счастью, ему хватило терпения и тактичности, пока отец сам не признал свою неправоту. До самой смерти отца он хранил в себе эту тайну.
Уговорив отца, оставалось уговорить маму. Но оказалось, что это было намного сложнее.  Ее истерики оканчивались сердечными приступами. И тогда он решил призвать на помощь бабушку Нурию, выслав ей деньги на билет и телеграмму с просьбой, чтобы она срочно вылетала в Москву. Он был почти уверен, что бабушка его обязательно поддержит.
Бабушка не во всем поддерживала внука и не всегда одобряла все его поступки, но, в отличие от дочери,  четко понимала,  кто на самом деле отваживает его от дома, и почему он так упорно не желает возвращаться?  Она недолюбливала тетушку Наргиз, которая в свою очередь не слишком жаловала ее и всю ее родню, обвиняя в гибели Саид-бека.


АХ, ЭТА СВАДЬБА, СВАДЬБА…

-1-
Ибрагим вернулся в Москву за неделю до дня бракосочетания. За время его отсутствия произошел совершенно нелепый, можно сказать, анекдотичный случай.
Буквально за два дня до отъезда его разыскала одна  хорошая знакомая студентка института тонкой химической технологии Вера и попросила помочь в одном весьма трудном и деликатном вопросе. Ее близкие родственники навсегда уезжали из России в Израиль. Паспорта им уже выдали выездные, то есть они уже не являлись гражданами СССР, поэтому в обычную гостиницу их уже поселять отказывались.  Сами они приехали в Москву из Белоруссии, а валюты для интуристовской гостиницы, конечно же, еще не было. Положение действительно оказалось трудноразрешимым. Требовалось какое-то время пожить в столице, чтобы дождаться чартерного авиарейса. Ввиду обеспечения безопасности, о дате и времени  вылета агентство «Сахнут», занимавшееся переправкой  евреев «на историческую родину», сообщало только  в день вылета.   
Приютить в общежитие семью из четырех человек Вера не могла, так как сама жила в общежитие. И Ибрагим согласился ей помочь, предложив на это время свое, недавно полученное жилье. Это было не трудно, комната пока еще была необжитой, потому и невостребованной, а, кроме того, он уезжал из Москвы на две недели.  Хорошо еще, что он успел привезти в нее кое-что из мебели. По крайней мере, уже стояли диван, кровать и  стол со стульями. 
Предупредив соседей, что у него какое-то время поживут гости, он отдал Вере ключи и проинструктировал, как ими пользоваться. Особое внимание он обратил на очень серьезный замок в комнате, оставшийся после предыдущих жильцов, который имел  обыкновение захлопываться, если неосторожно нажимали на рычажок, называемый «Собачкой».
То, что произошло потом, ему рассказывали в подробностях сразу несколько человек. Это и соседи, и сама Вера, и Саша. В результате получился довольно забавный рассказ.

Спустя два дня после его отъезда, Вера привела своих родственников. Встреча и знакомство с соседями Ибрагима дружно всех рассмешили.  Семейство гостей в точности повторяло семью соседей. Самой старшей была бабушка, примерно такого же возраста, что и баба Сима. Ее дочь с мужем были ровесниками Натальи Сергеевны и Дмитрия Михайловича, а их дочка была ровесницей Танечки. Естественно, сразу же были установлены дружеские отношения.
Гости удобно расположились в комнате и решили воспользоваться случаем, чтобы прогуляться по Москве и показать ее навсегда уезжающей девочке.  Все-таки они прощались с Россией навсегда. Бабушка решила остаться дома.
Баба Сима предложила гостье, выпить чашечку чая на кухне, та с удовольствием согласилась, вышла из комнаты и, конечно же, неосторожно захлопнула дверь, причем, случайно нажав на ту самую злополучную собачку. В комнате остались ключи, документы и вещи, с которыми они уезжали  на новое место жительства.
Положение оказалось довольно сложным. Замок, о котором предупреждал Веру Ибрагим, на самом деле оказался очень серьезным и неприступным. Предшественники Ибрагима постарались на славу. Дубовая, мощная, филенчатая дверь закрывалась по типу банковского сейфа. Распорки, вернее, массивные щеколды выскакивали на довольно приличную глубину в укрепленную дверную коробку, да еще сразу на три стороны: вверх, в сторону, да еще в пол.   Ибрагим и сам побаивался этого казематного запора, потому что уже успел с ним столкнуться, просто не хватило времени его снять.
        Соседи с пониманием отнеслись к  сложной проблеме. Попытки дозвониться до его родителей ничего не дали, к телефону никто не подходил даже ночью.  Пришлось обращаться к Саше, но та тоже не знала, как найти Ибрагима? Его телефона в Горьком никто не знал.
       Вернувшаяся с прогулки молодая чета сообщила, что вылет назначен на утро следующего дня. Понятно, что нужно было  немедленно вскрывать замок.
      Слесарь из ЖЭКа почесал затылок и сообщил, что такой замок ему  не под силу. Сосед по лестничной клетке предложил вызвать пожарных, чтобы попасть в комнату через окно. Оказалось, что и это невозможно. Проживающие до Ибрагима люди капитально отгородились от мира, превратив свое жилье в неприступную крепость.  В окно была прочно вмонтирована солидная, кованая решетка. Стены были капитальные в два кирпича, так что этот путь, через стену тоже исключался. Положение казалось безвыходным.
       Все бросились искать человека, который бы мог вскрыть эту «проклятую» дверь, а баба Сима в своей комнате успокаивала неосторожную бабушку, которая от горя рвала на себе последние волосы, проклиная себя и свое «еврейское счастье». 
Часам к десяти вечера все снова собрались в коридоре. Наконец, нашли умельца, который согласился попробовать вскрыть дверь. Дмитрий Михайлович с радостью отложил топор, которым собирался  «порубать эту чертову дверь на куски». Правда, он, как и все остальные, очень сомневался, что что-нибудь получится.  Бывшие жильцы очень долго колдовали над дверью, а баба Сима призналась, что случайно подсмотрела, как они рассверливали ее с необычно толстого торца и вставляли толстые, железные прутья, видимо, арматуру. Даже странно, как они могли оставить «такое сокровище»? 
Пожилой, угрюмый умелец, наконец,  пристроил мощный гидравлический домкрат и стал  расширять им дверной проем.  Молодой слесарь с фомкой, техник-смотритель, здоровенная женщина средних лет с ломом воткнули в проем свои инструменты и дружно стали на них надавливать. Все это происходило в абсолютной тишине, изредка прерываемой негромкими, строгими командами умельца. Косяк поскрипывал, трещал, и понемногу начал  поддаваться. Понемногу стала оголяться щеколда и увеличиваться проем. Видно щеколды вверху и внизу были, к счастью, неглубокими и тоже поддавались, но при этом предательски осыпалась штукатурка с верхней части проема, и что-то напряженно скрежетало в нижней части. Лом с фомкой, верно, вершили свое дело, и дверь потихонечку выгибалась. 
Столпившиеся в коридоре обе семьи в полном составе, два соседа с лестничной клетки, а так же Саша и ее мама, затаив дыхание, молча и напряженно, наблюдали за происходящим. Из-за тесноты все прижались друг к другу так, что образовался достаточно крепкий человеческий монолит. Причем,  его женская часть со страхом выглядывала из-за мужчин, а в самом первом ряду стояли две четырнадцатилетние девочки, замершие от любопытства, страха и напряженности момента. Обе матери делали безуспешные попытки их вытащить, но они крепко держали друг друга за руки и покидать самое удобное для наблюдения место упорно не желали.
        Неожиданно напряженную тишину нарушили обе бабушки, стоявшие в глубине коридора. Неосторожная бабушка  тихо плакала и причитала, а баба Сима негромко ее успокаивала. И тот момент, когда толпа невольно, в очередной раз  скосила на них взгляды, как вдруг что-то бухнуло, грохнул упавший домкрат, и дверь с силой распахнулась.
        Это случилось так неожиданно и молниеносно, что слесарь с женщиной - техником не успели уронить свои инструменты, оставаясь в своих позах. Коридорный монолит тоже  не шелохнулся, даже девочки не успели испугаться, и только умелец, сидевший на корточках, в том же положении был чуть сдвинут с места и прижат дверью в угол.
       А вот от картины,  представшей за открытой дверью, все отпрянули и ахнули. Техник-смотритель выронила лом,  даже не почувствовав, как он саданул ей по ноге. В открывшемся дверном проеме стоял абсолютно голый, обалдевший парень, а глубине комнаты на кровати визжала, пытаясь прикрыться руками, обнаженная девица.

        Позже соседи и Саша  узнали этого парня. Это был один из друзей Ибрагима Марк. Все видели его на новоселье, где он принимал самое активное участие, помогая ремонтировать  комнату и  сколачивать столы. Короче, у него оказались вторые  ключи, которыми он воспользовался, когда узнал, что хозяина не будет в Москве недели две. Самое интересное, что Ибрагим сделал еще два дубликата комплектов.  Один  находился в комнате,   второй -  у родителей, а его ключи, соответственно,  оказались у  Марка.  Впоследствии какой-то комплект предполагалось отдать  соседям. Увы, этого не случилось, поэтому всем пришлось пережить это потрясение.
        Пока вся квартира носилась в поисках человека, который бы смог открыть комнату, Марк тихонечко, чтобы не тревожить соседей прошел в нее сам, провел свою подругу и снова закрыл дверь.  Естественно, никто их не заметил. Потом он жаловался Ибрагиму, что получил такой шок, что чуть не остался импотентом.
        - Представляешь? –  рассказывал он. – Лежу  с подругой, только к ней прикоснулся, вдруг слышу, как с дверью происходит что-то непонятное.  Гул какой-то странный, треск. У вас же стены такие, что ни черта не слышно, что в коридоре твориться,  да и дверь железобетонная.  У тебя же звонок и тот  в комнату проведен. А оттуда звуки какие-то странные исходят.   Короче, решил подойти поближе. Прислушался, опять ничего не понятно. Что-то трещит, скрепит, кто-то плачет, а  дверь как-то неестественно дрожит и корежится. Ну, думаю, все, дожил до галлюцинаций. Так нет же, моя подруга тоже со страхом на нее смотрит. Ну, и угораздило же меня в этот момент дотронуться до замка.  Проверить хотел, идиот?  Только нажал на твою проклятую собачку, как дверь возьми и распахнись! Кто же знал, что ее, оказываются, вскрывают, да еще домкратом и ломами?  А, как она открылась, я так  и обмер. Полный коридор народа и две несовершеннолетние девчушки  смотрят на меня, вернее туда, ниже. Ну, чего ты ржешь? Я ведь чуть калекой не остался, а тут еще и моя пассия начала визжать, как поросенок. Ужас! Тебе бы так?!
         Слава Богу, что все закончилось благополучно. Все были довольны.  Гости Ибрагима уехали на землю обетованную, оставшиеся на этой пришли в себя и вдоволь насмеялись,  девочки-подростки  получили свои первые наглядные познания о взаимоотношении полов, а Марк снова  продолжил свои любовные похождения.  Ибрагим был тоже доволен и благодарен другу.  Ведь, если бы тот не стал «проверять» замок, кто знает, чтобы было с дверью,  открылась ли она вообще? Не дай, Господь, пришлось бы ее взрывать! Во всяком случае, он срочно спилил все три щеколды.

За  время отсутствия Ибрагима страсти, бушевавшие между родителями, неожиданно улеглись. Приехала бабушка Нурия и помогла отцу утихомирить дочь. Именно  в тот злополучный день, когда вскрывали дверь, ее ночью встречали в аэропорту.
Затем, родители вместе с ней совершили торжественный  визит в дом невесты  и стали готовиться к свадьбе.
Не обошлось  без эксцессов.
Ибрагим застал родителей и бабушку Нурию удрученными. Невеста заявила, что собирается в Загс в черном брючном костюме.
Он приехал к Саше и поинтересовался: так ли это? Саша ответила, что черный цвет ей очень идет, к тому же другого приличного костюма или  платья у нее просто нет. Тогда он улыбнулся, достал сантиметр и снял с нее мерки.
Проделал он это так быстро и профессионально, что вначале  никто не успел понять, что он на самом деле сделал? Когда же до них, наконец, дошло, все дружно уставили на него удивленные взгляды, а Саша твердо заявила, что платье, сшитое женихом,  да еще белое не наденет, никогда, в жизни, потому что не желает быть «огородным пугалом».
- А нельзя ли обойтись более скромной церемонией? – спросила она. – Ну, не хотите шикарный брючный костюм, могу пойти в своем черном свитере и джинсах.
Мама, грустно, улыбалась, Юлька каталась от смеха по дивану, а бабушка настаивала на своей, специально сшитой для особых, торжественных случаев, белой блузке, которую последний раз доставала из  сундука лет тридцать тому назад.
 - Смотрите! – говорила она, разглаживая рукой белый шелк. – Совсем, еще, как новая. Я ее всего два раза надевала, на, увы, печально известном  семнадцатом съезде, а потом еще раз на пленуме ЦК. Если Надя достанет свою черную юбку, в которой присутствовала на выпускном вечере в институте, внучке не стыдно будет показаться даже на самом именитом пиру.
- А шляпку и туфли, бабушка, ты мне предложишь те, в которых твоя мама ходила в гимназию? – иронично пошутила Саша.
- Вот туфельки придется купить, - серьезно парировала та. – У меня как раз от пенсии на приличные туфли осталось. Еще и на шляпку хватит, если, конечно, не заказывать ее у шляпницы. Вот это и будет моим подарком.
- Спасибо, конечно, бабушка! – поблагодарила Саша, продолжая иронично улыбаться. – Но ведь я не на съезд собираюсь, даже не на пленум ЦК. Это же свадьба, в конце концов, обычное семейное дело.
- Вот именно! – вставил фразу Ибрагим. – Милый женщины, можно я поступлю так, как это делается у нас, таджиков.
- А как это? – дружно поинтересовались мама и Юля.
- У нас, обычно, этим занимается жених и его родители, - ответил он.
- Что делает? – спросила Саша.
- Готовит свадебный наряд невесты.
- А ты сам будешь шить платье? – поинтересовалась у него Надежда Петровна.
- Пока не знаю, времени в обрез, но, если не найду подходящую портниху, сошью сам, – уверенно ответил он.
- Тогда  тем более не надену! – заявила Саша. – Ибрагим, ты с ума сошел! И ты хочешь, чтобы я надела то, что ты там скостролишь? Извини, но это уже слишком! Даже не трать время! Ну, подумаешь, быстренько  распишемся и все. Ну, чего огород городить? Да и денег жалко.
- Причем здесь деньги, - возразил он.  -  Такое событие бывает раз в жизни, и оно требует торжественности. Будут гости, все они придут нарядными, а ты собираешься встречать их в черном, как на трауре?  Извини, но я, ни за что не соглашусь! Хочу гордиться своей прекрасной невестой, чтобы все любовались тобой! Белый цвет платья и фаты  подчеркивает красоту невесты и  отличает ее от других женщин.
- Какие гости? Какая фата? – удивленно вскинула брови Саша. – Я ничего этого не хочу! Пойдем, быстренько распишемся, потом посидим дома с твоими родителями и все.
- Ничего не понимаю, - в свою очередь удивился Ибрагим. – А как же свадьба, друзья, родственники?
- Какая свадьба! – чуть не плача, вскричала Саша. – Ну, почему она вам всем так нужна? Неужели без нее нельзя обойтись? Лучше бы эти деньги потратить на какую-нибудь поездку, на мебель, в конце концов.
- Понимаешь, Саша, - начал объяснять он. – Отец и так говорит, что в России все делается по типу: «Бац, бац, - и матрац». И я  хочу, как лучше. Друзья уже что-то придумали и просили нас быть нарядными и красивыми. А поехать куда-нибудь, - обязательно поедем…
- Какие друзья, что вы там придумали? – с ужасом в глазах прервала его Саша. – Вы, что с ума сошли? А вы меня спросили?
- Ибрагим, - отсмеявшись, сказала Юля. – Почему же ты такой непонятливый? Загс находится напротив ФИАНа, вот Саша и не хочет, чтобы весь ее любимый институт глазел на нее, тем более на сшитое тобой белое платье. Самый ее любимый наряд – это черный свитер. В нем тебе  и придется вести ее под венец. Так что ты ее не слушай! Делай так, как считаешь нужным!
- Юля, ну, не время сейчас шутить! – прервала ее Саша.
- А может и правда, сделать свадьбу скромнее? – спросила Надежда Петровна. – Хотя я с Ибрагимом согласна. Не каждый же день я выдаю дочь замуж. Я  бы тоже пригласила друзей и родных. Ведь они же  обидятся и будут правы. А потом, как я не приглашу людей, которые знали Сашиного отца?
- Мама, но ведь это, же столько людей! – возразила Саша. – Где мы их всех разместим?
- А вот об этом волноваться не надо, - сказал Ибрагим. – Два института помогут найти помещение, если еще не нашли. И стол будет приличным. Профкомы обещали выделить поваров и транспорт.
- Боже! Вот этого я и боялась. Какие институты, профкомы? - побледнев, простонала Саша, и все снова уставились на Ибрагима.
- Наконец-то я слышу речи не мальчика, но мужа! – воскликнула Юлька.
- Подожди, Юля! – одернула ее Надежда Петровна и обратилась к Ибрагиму. - И сколько же ты предполагаешь человек на свадьбе?
- Пока, не знаю, но прикидывал,  - задумался он. – Думаю, будет много. Часть из них вы видели на новоселье, будут еще люди из института,  может, кто из родни подъедет, с Сашиной работы приглашены несколько человек, из  Мытищ, ну и ваши гости.
- Но ведь это кошмарные деньги, - продолжала она допрос. – Одного спиртного потребуется не один ящик.
- Почему вас всех так волнуют деньги? – удивился он. – На самом деле, здесь никаких денег не хватит. Я же повторяю, нам помогают два института, у меня дома стоят пять двадцатилитровых канистр со спиртом, еще две обещал профком Сашиного ФИАНа, наш институт что-то выделит. Совхоз «Десна» обещал помочь вином, мясом, птицей, овощами и фруктами, с комбинатом «Черемушки» уже договорились о выпечке и тортах. Готовить стол вызвались две совхозные столовые.   Остается решить вопрос с транспортом и платьем, хотя наш институт уже выделил два автобуса, а один мой товарищ обещал помочь с легковыми машинами. Да вы его знаете, это Леонид Сергеевич.
- Вот это свадьба, свадьба…. - попыталась спеть Юля и присоединилась к остальным, которые  начинали понимать, что размах свадебной церемонии продиктован Ибрагиму его восточными традициями, и это нужно принимать, как неизбежность.
- Я ни на какую свадьбу не пойду! – тихо и утвердительно нарушила тишину Саша.
Остальные женщины поняли, что ее и Ибрагима надо оставить вдвоем и, молча, удалились. И сделали это правильно, потому что в результате Саша согласилась и на свадьбу, и на белое платье.

-2-
Наконец, наступило пасмурное, морозное ноябрьское утро, обещавшее неплохой, солнечный, хотя и прохладный день. До этой субботы Сашин дом почти три недели сотрясали волнения и бытовые катаклизмы, вызванные предстоящими неминуемыми событиями.  Общую нервозность подогревало то, что о самой свадебной церемонии было почти ничего неизвестно: где состоится сама свадьба,  сколько будет народа, кто приглашен, на чем молодые поедут в Загс, а главное, во что она обойдется устроителям?
Ибрагим на все вопросы уверенно и твердо отвечал, чтобы никто не волновался и не стеснялся приглашать гостей. После его неожиданных, недолгих появлений в доме,  его уверенность на некоторое время передавалась другим,  но затем волнения вспыхивали с новой силой и, как цепная реакция, вовлекали остальных. Естественно,  больше всех нервничали Саша и мама.
Понимая их состояние, пытаясь хоть как-то погасить их волнение и страхи, Ибрагим буквально забросал их билетами в театры на самые труднодоступные премьеры, продолжая приносить в их дом самые дефицитные книги. Они, конечно же, были  благодарны, но напряженности это не снимало. Приглашая очередных гостей, обе с ужасом думали о предстоящих расходах.
Весь дом прекрасно понимал, что такое гости, да еще на таком торжестве. Надежда Петровна к тому же считала, неудобно взваливать все расходы на шею студенту. И, хотя он упрямо твердил, что никаких расходов не потребуется вообще, в это не очень-то верилось.  Пересчитав свои скромные сбережения, она решила на всякий случай заручиться поддержкой друзей,  киевских родственников, и написала заявление в кассу взаимопомощи на работе. Проделав все это, она вздохнула  с небольшим облегчением и  стала успокаивать остальных.

За три дня до свадьбы, во вторник вечером мама и бабушка Ибрагима неожиданно принесли большую коробку со свадебными нарядами для Саши и привели с собой портниху. Когда Саша примерила белое платье,  все были приятно поражены. Оно было так прекрасно пошито и так ладно сидело на Сашиной фигуре, что даже подгонять ничего не пришлось. Единственное, что оставалось сделать портнихе Маше, как оказалось, живущей в их же доме, так это закрепить иголками и тут же подшить на руках длину самого платья.
Саша стояла перед единственным большим зеркалом в маминой комнате и любовалась собой.  К платью не было никаких претензий. Кокетка в национальном стиле с поднятыми рукавчиками скрадывала ее спортивные, чуть больше, чем надо, развитые плечи, а свободный покрой шелковой, атласной ткани с подкладкой до самого пола убирал небольшие изъяны фигуры. При этом оно не выглядело дорогим, помпезным и вычурным, скорее наоборот, производило  впечатление строгого и скромного вечернего наряда, выполненного в чисто английском, строгом и скромном стиле, что подчеркивали неглубокий вырез и маленький воротник стоечкой. Дополнением к нему служили тонкие кружевные перчатки до локтей, небольшая, строгая, ажурная фата с венцом из небольших, белых с розоватым отливом бутонов роз и такие же  строгие, белые, удивительно удобные туфли на довольно высоком каблуке.
Когда коробку на половину опустошили, выяснилось, что под картонной прокладкой лежит еще одно платье, такое же ладное и красивое, но другого, сочного, темно-зеленого цвета, из другой, более дорогой шелковой ткани. Оно уже не было таким длинным, хотя и повторяло крой первого. Понятно, что в нем можно было появляться не только на свадьбе.
       Когда его аккуратно вынули из коробки, оказалось, что это не последний сюрприз. На самом дне лежали  удобные, под цвет платья туфельки уже на менее высоком каблуке, чем белые.
       После того, как Саша все это примерила, и поутихли восторги, она со слезами благодарности кинулась на шеи  своим будущим родственникам. Те тоже выразили ей свою признательность за красоту и любовь к Ибрагиму. Немного дольше и больше они постояли, обнявшись с его мамой. Ведь это случилось в первый раз.  Обе это понимали и были рады, что, наконец, их родственные и теплые отношения были установлены.
      После этого они вдвоем бросились обнимать и выражать благодарность Маше, которая   заканчивала подшивать свадебное платье, но та неожиданно, скромно отстранилась.
       - Извините! – подернула плечами она. – Но это не я.
       - Ну, что вы скромничаете, Маша? – улыбнулась Надежда Петровна. – Мы вам очень признательны. Такую красоту сотворить, это какие же золотые руки надо иметь! Вы - истинный мастер своего дела!
       Остальные женщины тоже бросились благодарить Машу, высказывая в ее адрес хвалебные оды и воздавая дань ее скромности.
       - Но это, правда, не я! – пыталась остановить их она.
       Женщины ее не слушали и продолжали уговаривать ее, оставить свою чрезмерную скромность.            
       - Ну, что вы заладили Машенька:  «Не я, не я»? – ласково возражала ей Сашина бабушка, и все ей поддакивали. -  Вы же на самом  деле сотворили чудо, причем,  за два дня, да еще без примерки. Что же здесь скромничать? Вы же на самом деле мастер, и мастер удивительный. Этим же гордиться надо и по праву!
       - Но это ведь и в самом деле не я, честное слово! – опустила взор она, чуть ли плача.
       - А кто же тогда? – нарушила наступившую тишину Зейнаб Саидовна.
       - Он  просил меня не говорить, - шмыгнула носом Маша.
       - Кто он? Ибрагим? – продолжала допытывать ее Зейнаб Саидовна.
       - Да! – тихо призналась Маша.
       - Но мы ведь были у вас дома и видели, как вы шили его на своей машинке. Правда, мама? – снова продолжила допрос Зейнаб Саидовна, обращаясь за подтверждением к своей матери.
       - Да! – призналась Маша. – Я их только шила, но не кроила, да и, как шить, мне тоже показывали.
       - Интересно, а кто же их кроил? – настаивала Зейнаб Саидовна.
       - Ну, что ты пристала к человеку? – строго одернула ее бабушка Нурия. – Она же сказала, что ей не велели говорить.
       - Неужели это такая тайна? – удивилась дочь. – Почему меня и всех вас лишают удовольствия, выразить благодарность человеку, который сотворил это чудо?  Ничего не понимаю!
       - Мы же получили истинное удовольствие, вот и должны быть рады, - хитро улыбнулась бабушка Нурия и обратилась к Маше. – Спасибо огромное, дочка! Пусть твоя совесть будет чиста, ты ничего нам не сказала, считай, мы сами догадались. Он тебя ругать не будет, это я обещаю!
       - Ой, мама! – не унималась  дочь. – О чем это мы догадались? Ты хочешь сказать, что кроил эти платья мой сын? Больше-то ведь некому.
       - Вай, Аллах! Наконец, моя дочь поумнела.  Разве ты не видишь, что даже эти люди, которые знают твоего сына меньше тебя, уже все давно поняли, - рассмеялась она и показала рукой на остальных. – Так что, хочешь выразить благодарность, вырази ее своему сыну!
       Саша, ее мама, Юлька и их бабушка сидели притихшие, удивленные и озадаченные. До них на самом деле уже давно дошло, что платье кроил Ибрагим, и все же им не верилось. Они еще раз внимательно посмотрели на оба платья, даже потрогали их и снова застыли завороженные. 
- Мой сын умеет кроить? – сама у себя спросила удивленная Зейнаб Саидовна.
- Что же ты хочешь? – улыбнулась бабушка Нурия. – Ведь он же  за тебя столько раз  выполнял домашнее задание по крою, что волей-неволей научился.  Ты же этому  училась лет двадцать, но до сих пор не можешь сделать выкройку даже на куклу.
Раздался дружный смех. Оказалось, что из присутствующих кроить не умеет никто, даже шить и то немного умеют только две бабушки и Маша.
- Неужели ты забыла, какое платье он сшил невесте Карима? – спросила у дочери бабушка Нурия. – Нам всем тогда еще  не верилось, что это дело его рук. Весь Душанбе сбежался посмотреть на его куртячакан. Я еще тогда тебе говорила, что он – умница, а ты все не верила. Эти люди этого не знают, им простительно, а ты-то все видела своими глазами, и опять: «Мой сын – умеет кроить?». Что же это ты, мама, так плохо знаешь своего сына? Это, конечно же, и моя вина. Видно плохо мы с твоим отцом учили тебя уму-разуму. Ой, смотри, придется мне тебя доучивать! Слава Аллаху, у меня теперь помощники появились. И невестка твоя – красавица, и внук – большой молодец, а там и правнуки пойдут. Вместе, как-нибудь и одолеем нашу серость и неверие.
Все снова, но уже не так громко и дружно рассмеялись, глядя на Зейнаб Саидовну, которая, не отрывая завороженного взгляда от платья, делала безуспешные попытки зарыть рот.
- А вы не знаете, где будет свадьба? – решила перевести разговор на другую тему она, когда смех немного утих. – А то нам Ибрагим ничего не говорит, просит не волноваться и обещает, что все будет, как надо. А мы все изволновались. Непривычно сидеть и ждать. Да и боязно ожидать сюрпризов. Что эти мужики, да еще молодые ребята,  там без нас придумают?
- Увы! - ответила Надежда Петровна. – Мы тоже уже начинаем привыкать к его сюрпризам. Ибрагим и нам сказал, чтобы мы не волновались, ждали, приводили себя в порядок и только приглашали гостей. Обещал, что транспортом обеспечит всех. Проходится с этим мириться.  Вы ведь на самом деле вырастили хорошего человека, настоящего мужчину, который не боится ответственности. Огромное спасибо вам за это!  Так что нас уже ничего не удивляет. Только вот Саша пока привыкнуть к этому не может.
- Привыкай, дочка! – ласково сказала бабушка Нурия Саше. - Ты ведь входишь в наш дом, а наши мужчины все делают, как надо. Если Ибрагим сказал, что сделает, так оно и будет. По-людски и разумно. Ему можно верить.  Да, мы чуть не забыли сказать, что он договорился с парикмахером, который придет завтра вечером и сделает прическу тебе, дочка и всем, кто пожелает.
- Да! – радостно вздохнула Зинаида Николаевна. – Ты, Саша, на самом деле выходишь за настоящего мужчину. Твои дедушка и отец были бы очень рады за тебя. А теперь неплохо бы и к столу. Надо же как-то отметить эти чудесные платья, подарки.
Все с радостью бросились сервировать стол.  Зейнаб Саидовна с матерью начали вынимать из сумки гостинцы,  Надежда Петровна с Юлей расставляли чайные принадлежности, а Саша побежала в свою комнату, переодеваться.
 Вернувшись, она вдруг не обнаружила Людмилы, которая приехала к ней еще до прихода родственников Ибрагима. Они  толком даже не поговорили.  Получилось не очень  красиво.  Предсвадебные хлопоты так привлекли всеобщее внимание, что о ней совершенно забыли и не заметили, когда и как она исчезла?
Понимая, что невниманием обидела подругу, Саша позвонила и попросила ее быть свидетельницей на свадьбе. Та охотно согласилась.

С того самого злополучного вечера, когда Саша так неосторожно перебрала со спиртным, Людмила совершенно изменилась, подобрела, стала отзывчивой и откровенной.  Она чаще стала появляться в Сашином доме, внимательно выслушивала ее откровения и давала дельные советы.  Всем это показалось странным, но Саша обрадовалась, что у нее появилась еще одна подруга.
К сожалению, с Мариной из-за этого отношения неожиданно немного испортились. Сашу удивило и обидело, что та поставила довольно странный и  жесткий ультиматум: либо она, либо Людмила.

-3-
Взволнованная Саша с нетерпением поглядывала на часы. Рано утром позвонил Ибрагим и обещал появиться в одиннадцать часов. Было уже без четверти одиннадцать. Почему-то опаздывала Люда, обещавшая  быть в половине одиннадцатого?
Уже пора было одеваться, но  нервозность мешала собраться и сосредоточиться. Несколько раз заходили мама с Юлькой и предлагали свою помощь.  Саша отказывалась и отсылала их к приехавшим на свадьбу гостям, которые пили чай в маминой комнате.
 Предполагалось, что после свадьбы в ней уже будет жить она с Ибрагимом. Часть маминых вещей уже были перенесены сюда, в большую комнату, в которой жила она и Юлька. Здесь уже стоял мамин диван. Вместо него в мамину комнату внесли огромную тахту, купленную в мебельном магазине, который находился  в их же доме. Смотреть на все это было грустно, ломался их привычный, сложившийся годами быт. Она с грустью думала о маме, которой тоже было нелегко  прощаться со своей комнатой, где они все вместе проводили свои тихие, уютные и теплые вечера.
Теперь мама в последний раз пила в ней чай с гостями. Мамины двоюродные тети: Дарья Семеновна и Софья Иосифовна приехали из Киева вместе со своей племянницей Наташей. Старинный друг отца  Юрий Григорьевич приехал на свадьбу с супругой Евгенией Мироновной. Они жили в Москве. Остальные гости должны были подъехать позже.
        Саша взглянула на часы и поняла, что пора одеваться. Она быстро оделась, натянула на себе перчатки, осторожно, чтобы не испортить прическу, приладила фату, влезла в туфли и прошла в мамину комнату.
        Сидящие за столом выразили восторг. Юрий Григорьевич вскочил, галантно подал ей руку и усадил за стол.
        - Господи! Я всегда был уверен, что у твоего отца дочь будет красавицей, но такого чуда даже не предполагал, -  восхищался он. – За один только этот неземной, божественный взор умереть можно! А здесь же еще волосы, руки, губы! Да и наряд ошеломляющий, одно платье чего стоит?! 
         Мама, Юлька и бабушка хитро улыбнулись, а остальные  продолжали восхищаться.
         - Да! – выдохнула Дарья Семеновна. – Я невест на своем веку перевидала, но такой, честное слово, даже представить себе не могла. Вот уж удивили, так удивили! Мне же в Киеве не поверят, что такое может быть? Я это говорю откровенно, не потому что Саша моя племянница. Зина, Соня, Надя, вы же меня знаете, я врать не умею!
         - Конечно, знаем, - подтвердила Софья Иосифовна. – А чего тут врать? Все и так видно. Эку кралю Надя с Зиной выхолили! Это вам не смазливая болонка с обложки, это же  писаный шедевр!  Да еще таким живописцем, что мир не видывал, будь он не ладен! Это что же получается? Для того чтобы у всех глазенки повыскакивали, надо всего лишь приодеть, да причешпурить бабу. Мы же все рядом были, а, как слепые, ничего такого не замечали. Позор! Прежде всего, мне. Я бы остаток своих костей положила, а так просто ее бы не отдала. У меня бы этот принц, прежде бы в котле поварился, да голову свою поломал. А уж, если выдержал бы все это, тогда может, и получил бы.
         - Что это ты тут раззверствовалась? – остановила ее Зинаида Михайловна. – Принц, между прочим, что надо! Это он ее и принарядил, ведь она собиралась на свадьбу в джинсах. Платье, между прочим, он тоже сам сшил.
         - Так он у вас портной? – удивилась Софья Иосифовна.
         - Никакой он не портной, -  возразила Зинаида Михайловна. – Он ученый, физик и коммунист. Так что ты не очень-то! А то она его в котле поварит, голову ему поломает. Его голову, между прочим, ценят так, что и прописку в Москве дали, и комнату. Ладно, сами увидите.   
         Слушая их шутливую перепалку, остальные веселились, а гости еще и радовались тому, что жених оказался таким интересным и удивительным парнем. Саша тоже немного развеселилась со всеми.
          - Да ладно вам, бабушки! – смеялась она. – Еще захвалите нас, носы задерем и всю свадьбу расстроим?
- Ой, мамочки! – неожиданно взвизгнула Юлька, выглянув в окно маминой комнаты. Все  бросились вслед за ней к окну и замерли. Во дворе творилось что-то невообразимое.
Вся половина огромного двора была буквально усыпана людьми, которые, как мухи облепили  повозки, запряженные самыми настоящими лошадьми. Повозки растянулись от арки, выходящей на Ленинский проспект до самого конца крыла дома, имевшего шесть подъездов, и заполнили все свободное пространство.
Около Сашиного, второго подъезда стояли две тройки с настоящими бубенцами под дугами, украшенные цветами и разноцветными лентами.  Лошади были запряжены в четырехколесные пролетки, на козлах которых  важно восседали одетые  в черные дубленки и мохнатые шапки, краснощекие возницы средних лет.
У других подъездов разместились еще четыре  довольно большие,  вместительные,  четырехколесные телеги. В трех были запряжены по две лошади, а в одну – один могучий тяжеловоз.  Все телеги были аккуратно застелены брезентом, а лошади так же были  убраны цветами и разноцветными лентами.  Управляли ими молодые, веселые парни, не такие важные, как на тройках,  но в таких, же тулупах и шапках. 
Судя по тому, что среди повозок затесались так же убранные цветами и лентами   «ЗИМ», две черных «Волги», «Москвич», горбатый «Запорожец» и два автобуса, было понятно, они тоже приехали на свадьбу. Чтобы как-то разместиться, телеги и машины пришлось загонять на тротуары перед подъездами, цветочные клумбы, палисадники, газоны,  даже на детскую игровую площадку, а один большой автобус, к капоту которого цветными лентами была привязана огромная кукла, так и остался в арке.
- У вас кино снимают? – поинтересовалась Дарья Семеновна.
- Боюсь, что все это за нами, - озадачилась Надежда Петровна.
- Господи, да это же целая демонстрация, как  на Крещатике! - воскликнула  Софья Иосифовна.  – И это все будет гулять на нашей свадьбе?
- Думаю, что да! –  растерянно ответила Юлька,  посмотрела на сестру, которая уже находилась в предобморочном состоянии, и  бросилась  ее успокаивать. – Сашенька, ты только не волнуйся, может это не все к нам? Просто переплелись две, а может и три свадьбы. Такое бывает. Время осенних свадеб.
- Да, Саша! – поддержала ее мама. – Я совсем забыла, что сегодня суббота, может, Юля права. Сейчас придет Ибрагим и все выяснится.
- Вот это свадьба! – восхищенно воскликнул Юрий Григорьевич. – Ну и жених! Надо же, настоящие кони, тройки!
- Юрий, успокойся! – одернула его жена. – Видишь, Саша и так сама не своя. Вечно ты шутишь не к месту.
- Ну, внучка, тебе пора! – дружелюбно улыбнулась бабушка.
Саша не могла двинуться с места. Тогда мама и Юля подошли к ней, и повели ее в другую комнату. Она двигалась, как неживая.
Раздался звонок, Юрий Григорьевич пошел открывать дверь и ввел в комнату  Ибрагима и его друга Сашу. Оба были одеты в черные костюмы, белые рубашки и галстуки. Таким торжественным и нарядным видеть Ибрагима было абсолютно непривычно.  Зинаида Николаевна, а потом уже Надежда Петровна с Юлей  отметили, как он похорошел. Остальным гостям он тоже понравился.
Ибрагим вежливо поздоровался со всеми, представил своего друга и поинтересовался у киевских тетушек, как они доехали? В этот момент вошла Надежда Петровна, отозвала его и шепнула, что Саша совершенно отказывается выходить из дома.
Войдя в комнату девочек, он увидел ее лежащей и плачущей на диване. Рядом сидела Юля и успокаивала сестру. Попросив Юлю удалиться, он осторожно присел на диван.
- Сашенька, - мягко сказал он. – Очень прошу у тебя прощения!  Ребята немного перестарались, но и они не виноваты. Когда я увидел этих лошадей, я сам чуть не заплакал. Не понимаю, как они оказались здесь, в Москве?  Ведь они должны были довести нас только до поселка «Десна», где ребята договорились провести нашу свадьбу. Это здесь совсем недалеко, за городом. Когда они проезжали пост ГАИ, их задержали. Милиция побоялась, что лошади могут оставить навоз на мостовой. Тогда им предъявили мужичка, который совочком убирал его с мостовой, и они сжалились. Обрадованные ребята решили проявить инициативу, украсили две тройки и решили прокатить нас до Загса с ветерком. А тут еще два института выделили по автобусу, Леонид Семенович пригнал три легковые машины и кое-кто из друзей приехал на своих машинах. Вот и получился перебор. Если ты сейчас скажешь, чтобы я отослал всех, я это сделаю и понесу тебя в ЗАГС на руках, только очень прошу тебя не сердиться и не волноваться! Правда, сделать это будет нелегко, все словно сговорились, ехать с нами в ЗАГС, но я сделаю так, как ты хочешь!
Он даже вздрогнул, когда услышал ее смех. Она поднялась и бросилась к нему шею.
- Говоришь, мужичок с совочком? – спросила она, смеясь и с любовью глядя ему в глаза. – Господи! Угораздило же меня влюбиться в тебя? Горе ты мое! Ладно, сейчас быстро приведу себя в порядок и выйду.

Через минут пятнадцать они вышли из подъезда, и раздались громкие крики: «Ура!». Вокруг подъезда образовалось плотное, огромное полукольцо, скандирующее поздравления и требующее выкуп за невесту. Создалось такое впечатление, что весь огромный дом спустился во двор и участвует в этой «манифестации».
Друзья Ибрагима с трудом растолкали толпу, бросив в нее несколько бутылок со спиртным и закуской, и только тогда Ибрагим, наконец, смог усадить Сашу, ее маму и Юлю в первую пролетку. В этот момент обратили внимание, что нет свидетельницы. Ее место пришлось быстро занять двоюродной сестре Саши Наташе, и пролетка двинулась в сторону арки. Ибрагим с Саней, Валей и Амиром  вскочили во вторую пролетку и двинулись следом.
Около «ЗИМа» и двух черных «Волг» суетился Леонид Сергеевич, рассаживая родителей и бабушку Ибрагима, его соседей и Валентину Петровну. Увидев Сашину  бабушку и ее спутниц, он предложил им занять место в машине, но они вежливо отказались.
- Вы таки едете в брачную контору? – поинтересовалась тетя Соня мягким украинским выговором у родителей  жениха, с которыми только что познакомилась. – Мы бы уж тогда прокатились с шиком на пролетке, в крайнем случае, на телеге, да боюсь, обратно привезут мешки с костями. А нам бы еще хотелось погулять на свадьбе и станцевать по одному вальсу.  Так что, за нас поцелуйте молодых, а мы вас всех подождем дома!
Медленно проезжая мимо телег, Ибрагим в толпе заметил Василия Степановича Лященко с  сотрудниками. Все они держали бумажные стаканчики, которые наполнял из огромной бутыли молодой возница. Увидев Ибрагима, они растолкали очередь из людей с такими же стаканчиками,  бросились к его пролетке и так истошно заорали: «Здравия желаем!», что дернулись лошади.  Ибрагим привстал и помахал рукой.  Тогда они быстро выстроились  в шеренгу из пяти человек, по-военному отдали ему честь и, поглядывая на лошадей, шепотом изобразили: «Ура!».
В этот момент пробка из лошадей, людей и машин, наконец, начала рассасываться и пролетка тронулась. Свадебный кортеж  медленно выползал из арки на маленькую дорожку Ленинского проспекта. Люди на ходу стали  прыгать в телеги, уже двигавшиеся следом за пролетками.
Возница первой тройки остановил пролетку перед поворотом с проспекта на улицу Гарибальди, чтобы собрать всех, кто ехал в Загс. За ним стали выстраиваться остальные.
Когда их пролетка остановилась, Ибрагим побежал к первой. Он очень волновался за Сашу. Она сидела веселая и куталась в доху, которой ее заботливо укрыл веселый, усатый возница. Видя, что Наташа одета в довольно легкомысленную курточку, он сбегал к своей пролетке и укрыл их с Юлей точно такой же дохой. Теперь он был доволен. Всем четырем женщинам никакой холод был не страшен.  Надежда Петровна, она же будущая теща, утеплилась сама.
Затем он посмотрел на свадебный кортеж и улыбнулся. Вдоль фасада всего дома вытянулись повозки с лошадями. Люди на них грелись при помощи бумажных стаканчиков, весело что-то обсуждали и предлагали толпе из прохожих и гуляк выпить за здоровье и счастье молодых. Те охотно откликались. На всех телегах мелькали бутыли, вероятно с самогоном, из которых плескали жидкость в стаканчики теперь уже не только возницы. 
Толпа росла буквально на глазах. Люди, не обращая внимания на транспорт, пересекали довольно широкий Ленинский проспект  и тотчас вливались в бурное веселье. Ошалевшие водители притормаживали и тоже с интересом наблюдали за происходящим. Дети облепили лошадей и с разрешения довольных возниц их гладили и пытались даже покормить. Лошади фырчали, мотали гривами, но особенно не возражали и не отказывались даже от конфет.
Наконец, все телеги вытянулись вдоль всего дома, а из арки стали тихонько выползать машины. Возница первой тройки заметил это, лихо стеганул лошадей, и свадебный кортеж понесся вслед за ним по маленькой дорожке в сторону центра. За последней телегой поехали ЗИМ, две «Волги» и  венгерский автобус. Замыкал процессию желтый «Запорожец - Мыльница». Второй автобус и «Москвич» решили оставить во дворе, собирать оставшихся гостей.
Когда в  ушах Ибрагима засвистел ветер, прохладный воздух начал пронизывать тело и обжигать лицо, он с удовлетворением отметил, что правильно сделал, когда отнес в первую пролетку доху. Теперь можно было не бояться, что Наташу и Юльку довезут до Загса окоченевшими.  Про себя же он подумал, что зря отказался от куртки, которую настойчиво предлагала мама. Брезентовый плащ, предложенный ему возницей, пришлось накинуть на дрожащего от холода Амира. Слава Богу,  Валя оказался еще предупредительней, захватив еще и второй, в который он закутался вместе с Саней.
Межу тем, пролетки потихонечку набирали скорость, отчего ветер в ушах становился все сильнее. Ибрагим видел, как останавливаются люди, машины, даже городской транспорт, пропуская и провожая их долгими недоумевающими, удивленными, порой и завистливыми взглядами.
Возницы важно восседали на козлах и, залихватски посвистывая, подстегивали лошадей. Было видно, что они уже крепко приложились к спиртному, согреваясь с самого раннего утра, отчего их  уже особенно не волновало, что лошади скачут по центральным московским улицам. Наоборот, им было весело и приятно, что обалдевшие москвичи «выкатывают» на них свои остекленевшие от удивления глаза.
Постовой на перекрестке с Ломоносовским проспектом от удивления выронил жезл. Его попытки остановить неизвестно откуда взявшиеся, сумасшедшие тройки оказались бесполезными. К тому же было уже и поздно.  Его полуминутного замешательства хватило для того, чтобы первые две тройки  лихо пронеслись по площади и скрылись в глубине  малой дорожки. Ничего  другого не оставалось, как наблюдать за несущимися вслед за ними телегами, до отказа заполненными гогочущими и орущими песни людьми. Более того,  пришлось приостанавливать движение, чтобы пропустить всю эту дикую процессию, даже подождать, не появится ли за «Запорожцем» еще какая-нибудь сумасшедшая кобыла? Собственно говоря, особенно  стараться не пришлось. Водители и сами были шокированы увиденным, поэтому начинали  движение только после того, как приходили в себя.
 Не успел Ибрагим подумать, как они будут перебираться  на другую сторону проспекта, чтобы подъехать к Загсу, как перед магазином «Олень» первая тройка, не останавливаясь и не притормаживая, свернула на главную магистраль и лихо понеслась уже по ней. Все остальные, естественно, устремились за нею.
На перекрестке с Университетским проспектом их снова попытались остановить.  На этот раз постовых оказалось уже двое, и они, видимо, были уже предупреждены. Но как только они притормозили первую тройку, стало очевидно, что они сами, своими руками могут организовать такой затор, что движение транспорта вообще и надолго может стать невозможным. Брать не себя такую ответственность, они не решились, дружно замахали жезлами, чтобы только поскорее избавиться от этой напасти.
       Остальную дорогу до Загса  доехали без приключений, не считая маленькой задержки у разворота на Ленинском проспекте напротив ВЦСПС.
Здесь организаторы свадьбы, наконец,  сообразили, что их «цыганский табор на колесах», на самом деле может устроить столпотворение, и решили его разделить.  К самому  Загсу подъехала только две тройки с машинами, а автобус с остальными повозками разогнали по прилегающим скверам и бульварам. Причем, все телеги с лошадьми пришлось загонять на  газоны, чтобы не занимать и так сузившуюся от стоящих машин проезжую часть малой дорожки. В результате создалось впечатление, что в середине Ленинского проспекта  на газонах  расположился  цыганский табор.
Особенное оживление у зевак и прохожих вызывал сухонький пьяненький старичок с совком и ведерком, который, не обращая внимания на толпу, обходил окрестности и собирал конский навоз. Делал он это  невозмутимо, деловито, и казалось,  именно он  является здесь самым главным действующим лицом. Естественно, все перед ним расступались и не мешали ему выполнять  свое важное дело, тем более  кто-то уже успел вляпаться в навозные кучки.
Толпа росла с неимоверной скоростью. Ребята потом рассказывали, как проезжающие мимо троллейбусы и автобусы почти полностью опустошались на остановке, а пассажиры спешили к Загсу, боясь пропустить невероятное зрелище. В итоге у входа в  него образовалось такое плотное кольцо, что прибывающим  гостям удавалось с трудом протиснуться внутрь.
В  помещение самого Загса стало тесно до такой степени, что даже его работникам приходилось жаться по углам.  Благодаря мощной свите и умелому действию друзей Ибрагим с Сашей  еще как-то по нему  продвигались, а другие брачующиеся пары вместе с гостями и родственниками оказались плотно и прочно зажатыми в закутки.  Хуже пришлось тем, кто приехал немного раньше и ожидал церемонии. Женихи и невесты, попавшие в отведенные для них комнаты, уже и не надеялись из них выбраться. 
Как потом выяснилось, эта огромная сутолока  образовалась не только за счет приглашенных гостей.  Оказалось, что многие из них были просто подобраны из зевак на улице.  Просматривая свадебные фотографии, Ибрагим с Сашей потом еще долго удивлялись и смеялись, будучи  не в состоянии определить, откуда взялся тот или иной гость? Естественно, что больше всего удивлялся Ибрагим.  Сашины гости, даже работники ФИАНа на само  бракосочетание так и не попали. Слишком плотными были несколько колец вокруг Загса.
Ибрагим   и сам часто слышал, как его сокурсники рассказывали, как они участвовали на совершенно чужих свадьбах. Веселились  несколько дней, и только потом выяснялось, что ни к жениху, ни к невесте, они не имели никакого отношения. В данном случае происходило то же самое, с той только разницей, что эти неизвестные люди даже преобладали. По крайней мере, половину людей, участвующих в свадебной церемонии, не определил никто. Увы, это оказалось издержкой, с которой приходилось считаться. Эта необычная для москвичей церемония привлекла довольно большое количество «стороннего», бесцеремонного, но очень любопытного народа.
Чтобы как-то навести порядок в этой жуткой давке, друзья Ибрагима плотным кольцом встали у входа, чтобы уже никого не пропускать внутрь. Таким образом, на само бракосочетание не смогли попасть многие гости со стороны невесты, не говоря уже о том, что другие пары, приехавшие на бракосочетание, видя плотный кордон из толпы, вместе с гостями ретировались сами.
Неосторожно вышедший покурить брат Ибрагима Амир чудом вернулся обратно, да и, то только потому, что жених случайно вышел поискать свидетельницу со стороны невесты и услышал жалобные призывы младшего братишки.
Администрация Загса, наконец, сообразила, в чем причина этого кошмара, и решила немедленно расписать виновников, вопреки установленной очередности. Никто из остальных брачующихся не возражал, даже те, кто был записан задолго до них.
Распорядитель брачного процесса, миловидная женщина оглядела огромную толпу округленными от ужаса глазами и предупредила, что в зал бракосочетания могут войти не более тридцати человек, включая будущих молодоженов и свидетелей. Друзья Ибрагима под руководством Леонида  Сергеевича и Лященко, уже немного научившиеся справляться с толпой, поняли свою задачу и стали сортировать гостей.   Действовали они жестко, но уважительно и сдержанно, объясняя, что огромное количество людей может испортить торжество. Благодаря их усилиям, все прошло без эксцессов. Люди все-таки отнеслись к этому с пониманием, но в небольшом зале  все равно оказалось больше полсотни человек, несмотря на то, что сами они туда не пошли.
И, наконец, свершилось. Ибрагим и Саша обменялись кольцами, скрепили свой союз подписями и поцеловались. Их желание засвидетельствовали: друг жениха Александр и двоюродная сестра невесты Наташа.  Приглашенную свидетельницу так и не нашли.
        Новобрачных поздравляли минут пятнадцать, устроив самый настоящий салют довольно приличным количеством бутылок с шампанским. Измученный фотограф с неимоверными усилиями собрал всю свадебную процессию в кадр, и работники Загса вздохнули с облегчением, когда эта кошмарная людская  масса стала вываливаться на улицу.
Когда Ибрагим и Саша первыми вышли из загса, их оглушил поздравительный рев толпы. Двинуться дальше двери было невозможно.  Уличные зеваки и прохожие образовали такие плотные и огромные кольца, что проделать брешь в этой живой изгороди можно было, если только танком.  Друзья Ибрагима, еле-еле выползшие из-за их спин, дружно бросились прокладывать  дорожку от крыльца к пролетке. Пришлось ждать минут двадцать, пока  они хоть как-то раздвинут толпу.
За это время толпа жарко принялась обсуждать достоинства жениха и невесты. Все  согласились, что это все-таки не цыганская свадьба, о чем свидетельствовал возраст молодоженов.  Как правило, цыгане женятся только в раннем, подростковом возрасте, а кроме того, в свите не оказалось ни одного цыгана.
Пораженные красотой невесты и ее истинно русским нарядом, толпа единодушно выразила всеобщую радость, что это и есть самая «истинно русская красавица», вероятнее всего, вывезенная из какой-то далекой, русской глубинки, где таковые еще водятся.  В адрес  жениха было высказано несколько совершенно противоположных предположений, но остановились на том, что это тоже «русский молодец» с примесью татарской крови. Что поделаешь, Русь триста лет находилась под гнетом татаро-монгольского ига. В результате все пришли к общему мнению, что стали свидетелями настоящей русской свадьбы», что доказывали опять же исконно российские тройки и «вселенский размах неповторимой, широкой, русской  души».
Когда Ибрагим и Саша, наконец, уселись в пролетку, оказалось, что они направляются в Кремль, возложить цветы на могилу неизвестного солдата, а затем на смотровую площадку на Воробьевых горах. Это было сложившейся традицией всех московских молодоженов, и ее решили не нарушать.  Более того возницы уже вошли во вкус и жаждали, подивить еще и кремлевских гуляк.
Правда, на этот раз организацию дальнейших поездок, как старшие, взяли на себя Леонид Сергеевич и Василий Степанович. Прежде всего, они отослали  в поселок  тройку и две повозки, возницы  которых изрядно переборщили с «винным подогревом». У них были отобраны бутыли и  тщательно обысканы повозки.  С ними  же, на всякий случай, уезжал и автобус. Естественно, что их отправляли еще и с пассажирами, успевшими изрядно попраздновать и погреться самогоном из бумажных стаканчиков. Тех из них, кто пытался возражать и продолжить экскурсию по Москве, вежливо и уважительно относили в автобус или на повозку. Никакой альтернативы не было. В противном случае догуливать им пришлось бы здесь возле Загса или, не дай Бог, в милиции.   
Автобус и отъезжающие в поселок повозки наполнились довольно быстро.
Минут через двадцать все было улажено. Автобус с повозками тронулся за город, а значительно поредевший и перераспределенный кортеж -  в сторону Кремля. Теперь уже во главе его уже ехал ЗИМ, за ним  - тройка со счастливыми молодоженами и их свидетелями, следом за ней – двойка с повозкой и тяжеловоз, управляемый пьяненьким старичком. Увы, несмотря на то, что он был почти никакой, без его совочка и веничка кортеж с лошадьми никак обойтись не мог. Замыкали процессию остальные легковушки и все тот же желтый «Запорожец», за рулем которого сидел армейский друг Ибрагима Славка.
В результате весь дальнейший вояж обошелся без особых приключений, не считая того, что где-то Красной площади или Воробьевых горах было снова прихвачено несколько людей из толпы гуляк, среди которых оказались иностранцы. Это выяснилось, когда в понедельник Ибрагима нашли сотрудники госбезопасности и потребовали объяснить, куда он увез членов канадской делегации международного симпозиума по проблемам экологии?  Только тогда, наконец, стало, понятно,  откуда взялись эти гости, плохо говорившие по-русски и подарившие молодоженам оригинальный и дорогой, серебряный набор, состоящий из подноса, небольшого кувшинчика и шести рюмок. 
Пока молодожены пересаживались в «Волгу», чтобы  отпустить уставших лошадей и немного отдохнуть пред свадьбой самим,  канадцы  успели сбегать за этим подарком  в валютную «Березку», расположенную как раз напротив их дома. Отсюда же уезжал в поселок их кортеж, наделавший столько шума и увозивший на предстоящую свадьбу   родителей Ибрагима, его бабушку, брата, маму невесты, друзей и остальных гостей, чтобы там встретить молодых снова уже в качестве мужа и жены.
Вместе с кортежем уезжали  люди, которых занесло на эту свадьбу «случайным ветром». Подсчитать их было невозможно, да и не так уж важно.  Кто-то утолил свое праздное любопытство, кто-то просто решил погулять на чужой свадьбе. Никто на них не сердился, наоборот, им даже были признательны за то, что они разделили всеобщую радость. Пусть не все, но многие были искренне рады за молодых, во всяком случае, сделали это мероприятие еще интереснее и радостнее.
 А ведь и, правда, что плохого в том, что люди просто отдохнули, повеселились, да еще внесли свою лепту в общую радость и веселье?  Тем паче, что та атмосфера и масштаб этого праздника,  который устроили, отчасти сами того не ведая, друзья Ибрагима, все это позволял.  Ведь некоторые из них впоследствии стали хорошими приятелями, даже друзьями. Что греха таить? Ведь  не все приглашенные, даже друзья оставались таковыми на протяжении жизни. И не все они искренно желали счастья молодым. На самом деле, какая разница – приглашен человек или нет? Важно то,  с чем он пришел,  еще важнее, с чем он уйдет? И не зря восточные и деревенские свадьбы в России собирали и продолжают собирать такое огромное количество людей. Только в общности полнее ощущаются радость и счастье.
Ибрагим был доволен. Такого подарка от друзей он даже не ожидал, хотя и сам внес в него свою значительную лепту. Естественно, что и остальные тоже были довольны. Правда, многие были ошарашены настолько, что еще до конца этого не понимали.
Слава Богу, что Саша стала понимать  любимого. Она видела, что все, что он желал и  задумал с ребятами, превзошло и его, и их ожидания, и в какой-то момент даже казалось, что все выходит из-под контроля. Но задумка, все равно оказалась стоящей. Возобладали здравый смысл и добрая дружеская помощь. Его друзья быстро  подчищали  все огрехи. Ее даже поразило, как они быстро решили вопрос с перебравшими гостями, организовали замечательные поездки по Москве.
«Интересно, что они приготовили на самой свадьбе? – думала она. - Сколько же, в конце концов, на ней будет народа? Судя по тому, что явно случайных людей до этого  было предостаточно, их там  будет не меньше половины тысячи, а может и больше. Ибрагим же рассказывал, что у них на свадьбах доходит до семисот человек. Боже, что будет с мамой, бабушкой и тетушками? На самом деле Ибрагим прав, говоря, что здесь никаких денег не хватит. И все-таки он молодец. Надо же такое сотворить! И все это ради меня. Господи, как же я его люблю!»
В это момент она еще не знала, что  автобус, который оставили во дворе, собирать гостей, уже наполнился и не только ими. Сбор «случайных гостей» активно продолжался. Не зря же к его капоту была привязана кукла, приглашавшая всех желающих, принять участие в торжестве. Она еще не подозревала, что после сегодняшнего дня с ней и со всеми ее родными будут раскланиваться, здороваться, как старые, добрые знакомые, все жители их огромного 9-этажного, 14-подъездного дома. Вначале это будет ее шокировать, ведь до этого, она толком не знала даже жильцов на лестничной клетке, а потом понравиться. Ведь все они сегодня вместе с другими гостями будут дружно кричать: «Горько!» и желать им с Ибрагимом счастья, долгих лет жизни и детей. И, конечно же, она очень ошибалась в количестве гостей, хотя после пятисот количество уже не имеет значения.
 

-4-
Каждый нормальный советский человек, особенно горожанин, обычно помнит, сколько гостей у него присутствовало на свадьбе.  Их можно посчитать по объему выпитого,  съеденного, по количеству истраченных денег, по вместимости помещения, наконец, по свадебным фотографиям или подаркам. Даже пышные и многолюдные восточные свадьбы поддаются какому-то, пусть даже приблизительному счету,  и ошибиться можно, примерно, на десяток гостей. Самое смешное, что на этой свадьбе этого не смог бы сделать никто, даже при всем своем умении и желании. И ошибка в подсчете исчислялась сотнями гостей.
Обычно свадьба планируется, взвешиваются возможности родителей жениха и невесты, затем все идет своим чередом. Заказываются наряды, помещение, спиртное, продукты, транспорт, приглашаются гости и так далее.
В данном случае планирование не подчинялось обычным законам, потому что отсутствовали одни из самых важных факторов, расчет и деньги.  Может быть, именно это-то и  было хорошо. Ничто  не сдерживало буйно разыгравшейся инициативы организаторов. Можно было  сказать, что их «душа  гуляла без присмотра и одергиваний». Недаром говорят, «голь на выдумки хитра». Организаторы свадьбы были обычными советскими студентами. Понятно, что все их деньги, как правило, заканчивались в течение первых двух-трех дней после получения стипендии и еще быстрее после телеграфного перевода из дома. А вот чего у них было в избытке, так это инициативы, смекалки и огромного желания помочь другу.  Причем такому,  чья бешеная энергия позволяла, неплохо поправлять свое финансовое положение, чтобы лишний раз не клянчить «трешку» до следующей стипендии.
В нормальном цивилизованном обществе, человек, дающий  другим  возможность заработать, почитаем особенно. В советском государстве, где все было перевернуто с ног на голову, это почему-то считалось, чуть ли не преступлением, поэтому многие относились к Ибрагиму с некоторым предубеждением, что он «не в меру деловит». Те же,  кто  верил и шел за ним, были искренне ему благодарны и признательны. Собственно, это-то и явилось той самой главной причиной, почему эта свадьба превзошла, все ожидания и показала, что деньги не самое главное в жизни.
Во всяком случае, она запомнилась всем надолго. Ведь мало кто может похвастаться тем, что гулял на свадьбе, в которой участвовало несколько тысяч человек.
А случилось это так.

-5-
Совхоз «Зареченский», расположенный в двадцати километрах от кольцевой дороги по Калужскому шоссе, был подшефным предприятием Инженерно-физического института.
По берегам Десны раскинулись его бескрайние поля, леса и перелески щедрой, удивительной Подмосковной земли с ее волнистыми, шелковистыми и мятными травами, березняками, осинниками, дубравами и хвойными борами. В отличие от тесноватой и суетливой столицы, здесь царили  необозрпмые просторы и спокойствие, а воздух пьянил так, что у приехавшего из города по нескольку дней кружилась голова.
Молодые здоровые ребята, будущие физики с удовольствием проводили здесь каникулы и выходные  на свежем воздухе, откармливаясь в щедрых совхозных столовых и встречая рассветы с деревенскими девушками. Многие из этих красавиц впоследствии становились их  верными спутницами в жизни.
Сложилось так, что за время учебы почти каждый приезжающий на работы студент, аспирант или научный сотрудник, уже знали свое место работы, ее объем и размер вознаграждения  за труд. Так как физики могли работать не только руками,  многие усовершенствования и внедрения в совхозе происходили не без их участия.  Совхоз, в свою очередь, так же  доволен этой дружбой. К тому же  «институтские» представляли собой интеллигентную, инициативную, добросовестную, в меру пьющую публику, что заставляло равняться на них «деревенских».
Совхоз относился к разряду крепких хозяйств, выполнявших Государственный план без  корректировок. Сильным и передовым ему умышленно  позволял становиться его директор Василий Игнатьевич Строков, умный, строгий и хитрющий мужик, лет сорока.  Будучи сравнительно молодым руководителем, но уже орденоносцем и опытным хозяйственником, он насмотрелся на развалы сильных хозяйств, когда из людей «выжимали последние соки», и действовал очень осторожно и разумно, думая о будущем и людях. Поэтому хозяйство развивалось и крепло.
Наряду с подтягиванием основных направлений земледелия и животноводства, внедрялись и совершенствовались такие хозяйства, как огородничество, выращивание фруктов, птицеводство, цветоводство и пчеловодство. Строились и пускались в эксплуатацию новые коровники, птичники, теплицы и оранжереи. Причем, упор делался на то, что приносило реальную, ощутимую прибыль, поэтому в теплицах выращивали дефицитные овощи и фрукты, в оранжереях выращивались цветы к новогодним и весенним праздникам, а огороды засевали клубникой и другой ягодой. Все это требовало всецелой отдачи имеющихся кадров и, конечно же, привлечения новых людских ресурсов.
Поэтому директор много времени и внимания уделял людям и их проблемам. Велось активное строительство жилых домов, в том числе для молодоженов и молодых специалистов.  Было построено новое общежитие, отремонтированы два старых. Не забывал Строков и о культурно-бытовом секторе. Не без его участия в совхозе были построены и капитально отремонтированы такие постройки, как приличный клуб, две столовых, школа, детский сад с яслями,  даже небольшой дом быта.
Ибрагим ему приглянулся сразу же. Василию Игнатьевичу понравился это скромный, добросовестный, смышленый паренек с неплохими организаторскими способностями, который быстро схватывал суть задачи и прилагал все усилия для ее решения. Приглядевшись повнимательней, он понял, что Ибрагим является идеальным прорабом, который довольно быстро оценивает задание,  возможности, умело, толково объясняет задачу другим, четко отслеживает ее выполнение, отчего работа, как правило, выполняется, раньше намеченного срока. В результате все остаются довольными. Руководитель тем, что она быстро и качественно сделана, а работники-студенты – неплохими заработками.
Естественно, что всем этим, особенно своей жадностью до работы Ибрагим нравился директору все больше и больше.  Скоро ему стали  поручать более ответственные работы, которые, стоили значительно больше, чем неквалифицированные. Бригада, которой он  руководил, отлично справлялась и с этим. Более того, у ребят еще находилось время, чтобы выполнять и частные заказы жителей совхоза. Но что больше всего порадовало Строкова, так это то, что Ибрагим и его бригада стали появляться в совхозе не только в каникулы, как это  требовало партийное, институтское руководство, но и по собственной инициативе.
Таким образом, у совхоза появилась постоянно действующая бригада  студентов, которая уже не просила, а требовала работу, увеличивая количество, как работников, так и самих бригад.
- Василий Игнатьевич, - просил Ибрагим,  – вы только обеспечьте нас работой и зарплатой, а все остальное – уже наше  дело!
Строков был доволен. Сбылась его заветная мечта.  Даже когда у него случались перебои с деньгами, ребята терпеливо ждали, зная, что их не обидят. И, конечно же, с ними расплачивались, причем, даже сверх договоренности только за то, что они входили в положение совхоза. Они практически стали своими.  В итоге Строков с радостью отказался от шабашников, которых не интересовало ни его положение, ни качество выполненных работ, а самое печальное, сохранность строительных материалов, которые они сами же и подворовывали.  С «институтскими» голова об этом перестала болеть совершенно. Они строили и ремонтировали так быстро, что подвозить материалы часто просто не успевали.
В общем, у Строкова и Ибрагима сложились хорошие, можно сказать, даже дружеские отношения. Василий Игнатьевич даже стал подумывать, как поселить Ибрагима у себя, в совхозе, сватая ему  местных красавиц.  Тот  благодарил, отшучивался, но не соглашался, ссылаясь на увлеченность наукой, а Строкова удивляло, когда же тому ей заниматься, если он все время пропадает в совхозе?
Так продолжалось года два. За это время  все пять совхозных деревень, не говоря уже о центральной усадьбе, узнали и  полюбили Ибрагима и его ребят. Многие совхозники и селяне уже считали их чуть ли не родными.  Ведь ребята умели не только качественно выполнять их просьбы за вознаграждение, но и дружить, нередко помогая просто так, по дружбе.
Одна престарелая совхозница Анастасия Дмитриевна, всю свою жизнь, проработавшая на ответственных совхозных должностях, и с мнением которой считались, однажды сказала на торжественном совхозном собрании про Ибрагима и его ребят:
- Смотрю на этих хлопцев, и сердце не нарадуется.  Побольше бы таких, глядишь, и вытянули бы страну из болота. Это же какая молодежь! Умная, воспитанная, да еще работать может так, что просто позавидуешь. Наши то мужики  и то подтягиваться стали, даже пить реже стали.  Да, вы и сами все знаете.  А вот что меня особенно приятно поражает, так это  отношение  нашего Ибрагима ко всему живому. Вы только посмотрите, как к нему относятся все наши животные?  Я уже не говорю о  лошадях, что в его присутствии становятся послушными и игривыми, как маленькие жеребята. У меня создалось такое впечатление, что он с ними каким-то образом общается, даже разговаривает. Ну, чего вы смеетесь? Уговорил же он как-то окрестных лисиц, чтобы они не разоряли основную птицеферму. Вспомните, сколько мы с этим мучились? А теперь эти лесные разбойницы дружно и систематически навещают только изолятор, где, как вы знаете, находятся только отбракованные цыплята. Как это ему удалось – уму  непостижимо, но это факт! Прямо таки колдун какой-то! Да чего там лисицы? У меня самой, как вы все знаете, самый злющий пес на всю округу. Я уж и сама была не рада, потому что его даже дочь с зятем побаиваются, соседи заходить боятся. Того и гляди, цепь порвет, паршивец!  Что я с ним только не делала?  К ветеринару возила, который объяснил, что у «кавказцев» такой суровый нрав и ничего с ним не поделаешь. Хотела в питомник отдать, так его даже там не берут. Вот уж удружил мне покойный муженек!  А как только появляется Ибрагим, эта кобелина превращается в такого ласкового щенка, который с невинными глазками весело машет хвостиком и заискивающим взглядом просит почесать ему за ушком. Вон Матрена Степановна видела эту картину, чуть в обморок не упала. Но самое интересное, что подружились они с самой первой встречи. Ну, что вы теперь скажете? И я думаю, вот чему нужно у него учиться? Ведь даже ос он не убивает, а старается отойти от цветка. Вы бы посмотрели, как мы с ним варили однажды варенье? Он же им почти все блюдечки из сервиза расставил, чтобы они не мешали.  И ведь, что самое смешное, не мешали, а дружно опустошали блюдечки с пенкой.
Точно, точно! – воскликнул директор совхозной столовой Игнат Савельевич. – Это у Ибрагима есть. Он ведь и мне здорово помог с крысами. Что мы только ни делали, чтобы от них избавиться? Даже пытались вырастить крысиного «короля». Ничего не помогало, даже самые новейшие яды. Травились все, но только не крысы. И вот приходит однажды ко мне Ибрагим, и предлагает с ними подружиться. Я поначалу думал, что он бредит, а он настойчиво советует их полюбить. Врачи санэпидемстанции под стол сползали от смеха, когда узнавали о таком совете. Короче, решили мы с работниками попробовать, и по совету Ибрагима приручили одну крысиную семью. Папа - крыс – такой матерый, весь в шрамах, мама – под стать своему важному мужу и несколько крысенышей. Недели через две над санэпидемиологами смеялись уже мы, когда они, разинув рты, наблюдали за нашим крысиным цирком. Многие уже это видели, но я все-таки расскажу остальным, кто этого не видел.  Это довольно забавно,  интересно и поучительно.  Крысы, как будто, поняли наши намерения и стали жить с нами, как это ни странно, относительно дружно. Окончательно убедившись, что мы не собираемся с ними воевать, они прекратили лазать по кастрюлям, плитам, самое любопытное, даже в кладовке. Все, что им нужно, они подбирали с пола. Причем, мы обоюдно выбрали это место, рядом с кладовкой. Мы им бросали остатки еды, а они все это тщательно сортировали и складывали в свои закрома. Их закрома – это разговор отдельный.  Такого порядка я не видел даже в нашей совхозной больнице. Рисинка к рисинке, зернышко к зернышку, хлебушек к хлебушку. За этим четко отслеживала «мама» семейства. Иерархия и субординация у них просто потрясающие. За сбором продукции  следил «папа». Сам не собирал, но внимательно наблюдал за своими крысенышами, которые хватали остатки еды и несли на склад к «маме». Стоило какому-нибудь из них зазеваться, или попытаться что-либо съесть, как  он тотчас выскакивал из норы и кусал  его  за задние лапы для того, чтобы отступник сам осознал свою вину и сделал  вклад в общаг. Чаще всего это происходило тогда, когда мы подбрасываем им остатки сыра. Перед этим лакомством младшие  крысеныши никак устоять не могли, как правило, бежали прочь от норы, и тут уже «папе» оказывала  помощь «мама» и старшие крысеныши. Так что, как вы теперь понимаете, вся эта крысиная семья стала, чуть ли ни ручной. А когда мы несколько раз наблюдали, как они защищают свою территорию от других, бродячих чужаков, они и вовсе стали родными.  Мои работники уже научились различать даже крысенышей и давать им клички. Скоро вместе с кормлением людей придется открывать крысиный цирк. А что, про меня уже и так говорят, что я срываю уроки в школе. По крайней мере, кружок юннатов  я уже организовал.
Договорить ему не дал дружный хохот всего зала. Смех смехом, но Ибрагиму удалось доказать, что дружба даже с такими заклятыми врагами человека, как крысы, тоже могла принести определенную пользу. Об этом он узнал от своих друзей с биологического факультета МГУ, дружба с которыми продолжалась и становилась все крепче.  Как-никак это была его «первая», увы, так и не состоявшаяся любовь к этой удивительной и прекрасной науке. Много позже он поймет, что любовь к биологии, как и природе, ему прививали его воспитатели, прежде всего его два деда.

-6-
Когда ребята обратились к Василию Игнатьевичу с просьбой провести свадьбу Ибрагима в совхозе, он, долго не раздумывая, согласился, несмотря на то, что Ибрагим уже около года назад прекратил заниматься делами совхоза и появлялся за это время всего лишь раза три. Вероятно, главное, что побудило Строкова дать согласие, заключалось в том, что он симпатизировал Ибрагиму и верил в его дружбу. И не ошибся. Сразу же после свадьбы Ибрагим сделал совхозу поистине королевский подарок. Помог получить на Мытищинском заводе два новеньких самосвала, а на АВТОЗИЛе - полный грузовик запчастей к ним.
      Когда принципиальное согласие было получено, выяснилось, что в совхозных деревнях праздновались еще четыре свадьбы.  Три  из них были назначены на тоже число, что и у Ибрагима, а еще одна - на предыдущее.  «Гулять, так гулять!» - подумал Василий Игнатьевич  и предложил:  объединить все свадьбы,  приурочить к ним  проводы в армию призывников осеннего призыва и празднование  «Дня  урожая». Люди с радостью его поддержали. Все это позволяло привлечь к организации больше людей, ну, и что немаловажно, отпустить на эти мероприятия намного больше денежных средств.  Выделяя на это деньги, совхозное руководство могло наглядно показать, как  здесь  идут навстречу и не скупятся для тех, кто честно и верно  служит родному совхозу.
     Когда Женька Сосновский узнал о масштабе предстоящего мероприятия, даже у него перехватило дух.  Быстро набросав план мероприятий, он обсудил его в двух институтах: ФИАНе, своем и приехал к Строкову. Тот внес свои коррективы, добавил денег и объявил, что постарается «обойтись своими силами,  так как проводы призывников, все свадьбы, включая Ибрагимовскую, являются неоспоримой собственностью совхоза, не говоря о празднике  «День урожая». Единственное, от чего он не отказался, так это от  двух двадцатилитровых канистр со спиртом, сославшись на то, что «медицинский спирт еще пригодится, а вот водки, самогона и домашнего вина в совхозе и так «по самое некуда». Сам бы с большой радостью поделился,  чтоб своим не околеть окончательно»
     Сосновский же ни от чего отказываться не стал, поэтому Ибрагиму не только не дали материально поучаствовать в своей же свадьбе, но и неплохо на ней сэкономить, можно сказать, даже заработать.
     Для проведения грандиозных торжеств выбрали клуб и крытую танцевальную площадку, примыкающую к нему. Она впоследствии должна была превратиться в  танцевальный зал с колоннами и мраморным полом, а пока представляла собой огромную почти квадратную беседку с крышей из оцинкованного железа и полом из битого, красного кирпича. В ней и в зале клуба силами студентов были сколочены большие столы и удобные лавки со спинками. Несколько столов сколотили на всякий случай под открытым небом.
     Для всех молодоженов на время свадебных торжеств выделили два вновь построенных, но еще незаселенных 2-х этажных коттеджа с четырьмя отдельными двухкомнатными квартирами в каждом, укомплектовав их  спальной  мебелью  с постельными принадлежностями из соседнего пионерского лагеря. Остальных гостей обещали с радостью взять к себе на постой жители совхоза и комендант общежития. Так что с размещением гостей проблем не ожидалось. Более того бригада студентов обещала досрочно и бесплатно подвести к коттеджам воду, свет, хотя бы по лампочке в квартиру и по возможности отладить канализацию.
    Недолго посовещавшись, организаторы решили  предоставить один коттедж полностью Ибрагиму с молодой женой и его гостям, так как все они прибывали из Москвы. Ибрагим попытался возразить и попросил его не выделять из остальных молодоженов, так как планировал уехать с Сашей в Москву в тот же день, в крайнем случае, утром. Он знал, что уединиться и отдохнуть им не дадут. Однако решение совхозной администрации так и осталось неизменным. Остальные молодожены тоже согласились со справедливым решением, так как все они были местными, почему могли разъехаться по домам и вернуться так же скоро. В  результате спальных мест оказалось даже с излишком.   
     В организации и сервировке самих столов приняли активное участие работники двух совхозных столовых, жители поселка и сокурсники Ибрагима. Не остались в стороне от этого родители призывников и деревенских молодоженов. Культурные и развлекательные мероприятия взял на себя, организованный на это время  «Объединенный штаб студенческой и совхозной молодежи» под руководством  Жени Сосновского. Торжество обещало быть пышным, веселым, продолжительным и хлебосольным.

-7-
Совхозные свадьбы и проводы призывников на самом деле вылились в грандиозные продолжительные народные гуляния. Начать с того, что гости приехали не только на свадьбы. Пользуясь тем, что никто не будет разбираться, где, чьи гости, народ в «Зареченский» потянулся целыми окрестными деревнями и поселками. Гуляли по-русски, широко, с размахом, несколько дней, с песнями, танцами, играми и аттракционами, которые бесконечно выдумывал Сосновский. Не обошлось и без разборок, которые оканчивались кровавыми драками и вмешательством милиции. А какая свадьба без хорошей, добротной драки?
     Вся эта веселая, «Зареченская ярмарка» плавно перетекла в празднование Великой Октябрьской социалистической революции. Самые стойкие и неуемные продолжали гулять и веселиться даже после того, как закрыли клуб и разобрали столы даже на улице.
     Предполагая все это, Ибрагим увез Сашу в Москву в первый же день поздним вечером. Вместе с ними уехали родители, бабушки и многие гости. Поэтому второй день они праздновали в Сашиной квартире в узком,  семейном кругу.
    Первым совместным решением новорожденной семьи было желание помирить Сашу с Мариной, что было блестяще исполнено Ибрагимом и его другом Сашей. Марина пришла утром, поздравила подругу, и обе с радостью кинулись друг дружке в объятья.
    Некоторой, неожиданной проблемой явились долгие ночные посиделки молодежи в компании Ибрагима и Саши. Погуляв в совхозе, друзья Ибрагима явились на следующий день и просидели до утра. На это Ибрагим с Сашей не рассчитывали. Они был уверены, что ребята предпочтут оставаться в совхозе, где было столько интересных событий.
    На следующий день состав друзей чуть-чуть поменялся, но повторилось то же самое, последние гости разошлись утром, с открытием метро. И так стало повторяться изо дня в день.  Не действовали никакие намеки, даже откровенное указывание хозяев «на дверь». Друзья ни в какую не желали покидать комнату Надежды Петровны, которая была отведена для молодоженов. Если учесть, что днем заходили еще и другие гости, в частности, родители Ибрагима, то получалось, что приемы гостей протекали сутками без перерывов на сон.
    Несмотря на Сашину трехкомнатную квартиру, две комнаты Ибрагима, даже гостеприимство его соседей, готовых взять к себе часть гостей, спальных мест все равно не хватало. Поэтому измученной Надежде Петровне вместе с тетушками из Киева приходилось ждать, когда же разойдутся последние гости, а молодые, наконец, уедут в квартиру, которую они сняли на время проведения свадьбы. Об этой квартире, кроме семьи Саши, не знал никто, а Ибрагим с Сашей упорно молчали, иначе им пришлось бы искать уединения до бесконечности.

-8-
Не считая этих неудобств, все остальное прошло без особых происшествий. Все были довольны. Молодоженам надарили кучу подарков. В квартире не было ни одной свободной емкости, где  не стояли розы, а ванная комната была просто полностью завалена гвоздиками, хризантемами и георгинами. Огромную часть пришлось раздаривать, иначе обитатели задохнулись бы от ароматов. Совхоз подарил Ибрагиму и Саше  современный, большой цветной телевизор «Рубин». Такие же подарки были сделаны остальным совхозным парам. Но самый больший ажиотаж вызвал подарок родителей Ибрагима. Это было алое, ватное, стеганное, атласное одеяло шириной три с половиной метра, а длиной больше четырех.  Его хватало, чтобы спокойно уложить спать человек шесть – семь, причем, подушек, матраца и одеяла уже не требовалось. Этот подарок очень пригодился, особенно, на первое время, значительно увеличив количество спальных мест.
       Окончательно убедившись, что никаких расходов не потребуется, Сашина мама  раздала занятые деньги и вручила молодоженам приличную сумму, заведя этим удивительную, довольно полезную и практичную традицию, делать подарки в виде конвертов с вложенными в них деньгами. Скоро эта традиция всем очень понравилась. 
      Свадьба запомнилась многими интересными и забавными моментами.
      Например, Амира, не дававшего «прохода» Юле, напоили так, что бабушка Нурия, брезгливо морщась, отнесла его совершенно новый костюм на помойку. Зная бабушку, можно было с уверенностью сказать, что он уже действительно не подлежал никакой, даже самой основательной чистке.
     Другой случай был курьезнее. Когда Саша, первой из молодых жен, по традиции бросила свой букет в толпу будущих невест, девушке Наде, поймавшей его, умудрились сломать ногу.  Слава Богу, что все остальные четыре схватки окончились только ушибами и мелкими синяками. Все удачливые победительницы были вознаграждены, в том числе и Надя. Друг Ибрагима Володя, возивший ее в районный травматологический пункт, скоро  стал ее мужем.
    Один момент особенно запомнился Саше. Для нее открылось, что Ибрагим, оказывается, умеет петь. Сама она не обладала музыкальными способностями, не слишком разбиралась в музыке, но, видя, как его слушают другие, поняла, что он  талантлив. Он снова приятно поразил ее и  ее близких.
    Он вышел на сцену в национальном, пестром халате, подпоясанном красным платком, в тюбетейке и объявил, что исполнит свою любимую песню на родном языке, под названием: «Нару». Подыгрывая себе на странном и непривычном для россиян национальном инструменте «рубабе», немного смущаясь и ни на кого не глядя, он довольно приятным и красивым голосом запел нежную и ласкающую слух мелодию. Чувствуя, что он смущается и робеет, отец решил его подбодрить и стал подтанцовывать в такт музыке.  Песня была ритмичной, поэтому в такт музыке ему стали похлопывать. Это придало ему уверенности, и его голос зазвучал сильнее. Закончил петь он под дружные аплодисменты.
     Думая, что это все, он снял с себя национальный наряд и попытался вернуться к Саше, но Сосновский под дружное скандирование застолья вернул его к микрофону. Тогда он попросил у музыкантов гитару, быстро подстроил ее под себя и объявил, что исполнит ту же песню на русском языке. Всем снова пришлось затихнуть, но на этот раз уже от его сильного и красивого баса, когда запел старинный русский романс «Не уходи». Оказалось, что на таджикском языке это означает «Нару».
    Музыканты стали подыгрывать, и исполнение романса сделалось почти профессиональным. Голос Ибрагима  стал еще сильнее и задушевнее. Особенно поражал его приятный и своеобразный тембр.
    Саша подумала, что с таким голосом  можно петь серьезные оперные партии.  Она окинула взглядом людей и поразилась. Все сидели и слушали, как зачарованные. Она заметила, с какими счастливыми лицами сидели мать и бабушка Ибрагима, как буквально отвисали челюсти у многих гостей, а женщины просто умирали от восторга и любви к исполнителю.  Она  вдруг поймала себя на мысли, что страшно его ревнует, даже к его матери, с которой он прекрасно кружился в вальс и еще более выразительно танцевал танго. Сама она, увы, так танцевать не умела.


-9-
Ибрагима потом часто спрашивали, как  удалось организовать такую свадьбу? Но он и сам не понимал, как все это получилось? Конечно же, он принимал самое активное участие в организации,  четко отслеживал все инициативы, но многое все равно вышло из-под  контроля и поражало его самого.
       Например, ему бы и в голову не пришло разъезжать по Москве на лошадях да еще по центральным улицам. Правда, позже он специально объехал маршрут, по которому двигались запряженные повозки от самого совхоза да Загса, и к своему удивлению не обнаружил знаков, запрещающий движение гужевого транспорта. Первый и единственный такой знак он потом случайно увидел на пересечении Профсоюзной улицы с Балаклавским проспектом. Самое смешное, что кортеж свернул с улицы задолго до него и по улицам Волгина и Новаторов благополучно  добрался до Ленинского проспекта.  Получалось так, что кортеж достиг сначала дома Саши, потом Загса, даже не нарушив правил. Видно, столичная милиция такого «безобразия» даже не предполагала.
       Идея прокатить Ибрагима с невестой на тройках по Москве принадлежала Василию Игнатьевичу Строкову, который знал, что  жених унаследовал от дедов слабость к лошадям. Собственно, благодаря  Ибрагиму в «Зареченском» и получило развитие коневодство.  Все началось с того, что он посоветовал дирекции дешево приобрести в Стерлитамаке  отбракованных,  башкирских лошадок, которых уже приготовились забивать на мясо.
     В совхозе построили хорошую, неплохо оборудованную конюшню для сорока лошадей вместо старого, развалившегося сарая для пяти совхозных кляч. Появление молодых, выносливых животных, как и предполагали Ибрагим и Строков, позволяло беречь совхозную технику и экономить, уже начавшие дорожать горюче-смазочные материалы.
     Так что почти все совхозные лошади были просто обязаны Ибрагиму своими жизнями.  Ему еще повезло, что в этот день в совхозе состоялись еще четыре свадьбы, иначе перед домом Саши  повозок стояло бы значительно больше.
     Что касается «народных гуляний» в совхозе, то он и подавно не мог предположить, что они превратятся в такой грандиозный, продолжительный и веселый  праздник.
      Если бы Ибрагима или какого-нибудь другого организатора свадьбы, например, того же Сосновского попросили организовать его еще раз, вряд ли бы они на это согласились, а главное, вряд ли бы у них что-либо подобное получилось. Слишком много обстоятельств должно было совпасть, среди которых одним из  важных моментов было то, совхоз во главе с директором хорошо и по-доброму относился к жениху.
      Безусловно, Ибрагим был доволен и признателен всем, кто поучаствовал в организации этой свадьбы. Единственное, что его омрачало, было то,  что на ней не появился никто из родственников отца, даже дядя Анвар, который ему всегда сочувствовал и помогал. Никто из всех его многочисленных дядюшек, тетушек, братьев, сестер, племянников не позвонил, даже не прислал открытки, хотя, приглашая их, он сообщил, что готов  оплатить  расходы на дорогу. Это означало, что вся  родня не одобряет его поступка.   Это было и понятно.  Женитьба на еврейке была той последней каплей, переполнившей чашу терпения тетушки, а остальные не посмели ей перечить.
      Это было горько и обидно, но он верил и надеялся, что время все рассудит и сделает правильные, разумные выводы, что все это когда-нибудь осознает даже тетушка.  Он знал, что сейчас в ней преобладала и говорила обида за то, что он ее снова ослушался. Так что оставалось ждать, когда она остынет, и он не ошибся.
     Со временем, хотя и с большим трудом, она первой признала свою неправоту, и они помирились. Обида на всех остальных так и осталась в нем на всю оставшуюся жизнь. Раз они решили, что он перестал для них существовать, то и он старался больше о них не думать.
     А поздравления из дома все-таки были. Звонили и присылали поздравления школьные друзья, учителя, соседи по улице. И это его согревало, и оставляло надежду на то, что родина его никогда не забудет так же, как и он ее.
     Оказалось, что был еще один человек, переживавший эту свадьбу, как оскорбление и  личное горе. Это была Людмила. Все ее попытки как-то разладить отношения Саши с Ибрагимом не увенчались успехом, а смотреть на чужое счастье было выше ее сил. Потому-то  ее так не смогли найти. К телефону она тоже не подходила. Вероятно, и ее понять было можно.




         ДО СВИДАНИЯ, ИНСТИТУТ И КАРЬЕРА ФИЗИКА!

        -1-
       - Ну, здравствуй, наконец!  - расплылся в улыбке Десков, крепко пожимая руку Ибрагиму в середине своего кабинета. – Уж и не чаял увидеть и очень соскучился. Ну, проходи, располагайся, не забыл, небось? Тебя, говорят, можно поздравить с законным браком? Ты теперь у нас и москвич, и остепененный человек. Наслышан про твою свадьбу и красавицу жену. Извини, что не пришлось погулять и спасибо за приглашение! Сам понимаешь, дела не отпустили, был за рубежом. От души поздравляю! Как твое здоровье? Ты нас тогда всех здорово напугал. Я даже не представлял, что ты так пахать можешь? Чуть Богу душу не отдал? Ты уж следующий раз побереги себя! Ты и твоя голова нужны нашей родине, еще послужат.   
       Ибрагим улыбнулся, поблагодарил за поздравления, в свою очередь, поинтересовался здоровьем Владимира Ивановича. Десков ответил, что здоровье пока еще терпит, пригласил его за сервированный журнальный столик с  бутылкой «Арарата» и разлил по рюмкам коньяк.
       - Предлагаю за встречу и за тебя!
       - Алаверди, за встречу и за вас!
       - Хорошо, за встречу и за нас! – улыбнулся Десков и, видя, что Ибрагим, против обыкновения, опустошил свою рюмку, спросил. – Да ты, я вижу, никак без машины или тебе теперь все нипочем?
       - Да, я без машины, поэтому могу себе чуть-чуть позволить, – ответил Ибрагим и рассказал,  что машину отобрали еще в октябре прошлого года, когда Москва получила все  самосвалы, и теперь он уже месяца три пользуется  городским транспортом, как все смертные.
       - Ничего себе, - посочувствовал Десков. – Называется, отблагодарили. Я уж думал, что после такого подарка Москве, тебе не меньше «Волги» должны были выделить, а они и вовсе транспорта лишили.  Знаешь, я о Прослове был лучшего мнения.
       - А он об этом ничего не знает.
       - Как так, не знает?
       - Вот так и не знает. Мы ведь с ним с тех пор практически и не виделись. Кто я, а кто – он?  Он меня к себе не вызывает. Если бы даже и вызвал, что же я ему жаловаться буду на своих начальников?
       - А они обижают? – лукаво спросил Десков.
       - А вы как думаете?  Кто же терпит  выскочек?  Скоро и вовсе работы лишат.
       - Как же они тебе прописку тогда оформили?
       - Грущин помог в самый последний момент, иначе пришлось бы просить приюта у вас,  в Мытищах, - грустно пошутил Ибрагим. – Надеюсь, нашлась бы какая-нибудь комнатка в заводоуправлении или, например, на складе неликвидных самосвалов?
        - Конечно, нашлась бы, но только не там, - рассмеялся Десков. – Сторожа до сих пор под впечатлением от твоего могучего, богатырского храпа. Они жаловались, что по ночам им приходится привязывать подушки к ушам и  успокаивать несчастных собак. Если ты соберешься у них ночевать, они у меня все разом напишут заявления по собственному желанию.
       - Да, есть такой грех, - улыбнулся Ибрагим.
       - Ты уж извини! – продолжал веселиться Десков, вытирая слезы от смеха. – У меня тут половина завода наслышана о твоем таланте. Оказывается, чтобы тебя послушать, люди даже на работу приходили пораньше. Если человек талантлив, то уж он талантлив во всем. Ты, мне говорили, и поешь неплохо? Романсы и русские народные песни.  Это я очень люблю, и с большим  удовольствием бы послушал. Да и не только я. Ну, да ладно, повеселились и будет. Значит, говоришь, Грущин помог? Это мужик, что надо. Такие стоят уважения.  Когда он был у меня еще до тебя, я ведь ему чуть  не отдал самосвалы, и тогда бы твоя помощь не понадобилась.  Ведь  он еще и   настоящий охотник, не то, что все эти «завидовские» стрелки. 
       - А почему вы ему все-таки отказали? – поинтересовался Ибрагим, довольный, что их мнение о Грущине совпало.
       - Лично ему бы не отказал, а Москве, сам понимаешь. Значит, у меня, в Мытищах плохо?
       - Я бы этого не сказал, но все-таки хотелось жить в Москве.
       - Чем же она тебя так прельстила?
       - Если честно, мне очень хотелось бы жить только там. Полюбил я ее.
       - Спасибо за откровенность! Тут уж ничего не поделаешь, тем более с любовью. Надеюсь, в институте-то все в порядке?
       Ибрагим вздохнул и рассказал о своих злоключениях  в институте.
       -  Да! – вдохнул Десков. – Выходит так, что тебя везде поджимают. За свое же усердие и страдаешь? Делай после этого людям добро! Значит, ты ко мне не просто так заглянул, а я-то обрадовался. Думал, соскучился?
       Видя, что Ибрагим смутился и пытается оправдаться, он улыбнулся:
        - Да, ладно уж. Мы люди понятливые и не гордые. Скажу честно, я тебя очень хотел видеть, ждал. Молодец, что приехал! С молодой женой, надеюсь, все в порядке?
        - Вот с ней-то, как раз, все хорошо, - ответил Ибрагим и пошутил. – Скоро может получиться так, что она меня кормить будет на свою зарплату библиотекаря, заодно и моих родителей с братом и бабушкой. 
        - Ну, раз так серьезно, поговорим о деле! -  улыбнувшись, сказал Десков, убрал коньяк, рюмки и попросил секретаршу вызвать своего зама по режиму и кадрам. – Сейчас придет Игнатенко и решит твою проблему.
       - Владимир Иванович! – удивленно, спросил Ибрагим. – Так вы хотите, чтобы я работал у вас?
       - Конечно! – утвердительно кивнул Десков. – А  зачем же ты тогда приехал?
       - Честно говоря, хотел найти какую-нибудь подработку.
       - Это не серьезно. Подработок у меня нет, а вот настоящая,  хорошая работа есть, причем, именно для тебя, по твоему масштабу.
       - Но ведь я, же еще дипломник, да еще физик, что я буду у вас делать?
      Десков с иронией поглядел на Ибрагима и еще раз лукаво улыбнулся:
       - Конечно, и для физика место нашлось бы, но я  уже говорил и повторяю еще раз, твое место в народном хозяйстве. Именно здесь ты добьешься успеха, да и дело только выиграет.  Короче, сейчас придет Николай Федорович, тогда и поговорим.
        Ибрагим хотел снова возразить, но в этот момент вошел сухощавый,  высокий Игнатенко.
        - Ну, вот, Николай Федорович, - сказал Десков, когда тот присел вместе с ними за журнальный столик. – Дождались мы, наконец, нашего  «Хоттабыча». Ты что-нибудь ему подыскал?
        Ибрагим удивился. Оказывается, они о нем уже думали, даже подыскивали работу. Это было  приятной неожиданностью, однако он не собирался работать в Мытищах. Тащится через всю Москву до Ярославского вокзала, а потом ехать в область не хотелось, тем более завод начинал работать с восьми. Это означало, что вставать надо было в шесть, даже раньше, а это было совсем «кисло». Он и так за три месяца  наездился сюда «выше крыши», а тут предлагалось делать это еще и  на постоянной основе.
         - Да! - глубоко вздохнул Игнатенко, прервав его мысли. – Значит, опять сплошное нарушение режима?
         - Ну, а как ты хотел? – шутливо посочувствовал ему Десков. – Ибрагим Рахимович у нас человек широкий, масштабный, но, увы, нужный заводу и нашему государству. Так что давай, выкладывай, что у тебя там  из вакансий!?
         Игнатенко положил перед ним список. Десков надел очки, начал читать,  размышляя вслух:
        - Так, начальник цеха.  Нет, это не подойдет.  Зам, - тоже. Зам главного энергетика, пожалуй, тоже. Слишком ответственно. Начальник спецучастка, слишком хлопотно. Слушай, а если его заместителем на сбыт? Нет, Борщев его работой завалит. Может, в производственный или замом главного инженера? Нет, это тоже хлопотно.
        - Владимир Иванович, - прервал его Игнатенко. – В  отделе кооперации Славский в министерство уходит, может, туда?   
        - Вот, это дельно! – снял очки Десков и, наконец, посмотрел на Ибрагима, сидевшего с удивленным лицом. – Вот и должность для тебя нашлась. Как раз то, что нужно.
        - Владимир Иванович! - стал возражать Ибрагим. – Конечно, огромное спасибо за предложение, но я еще не решил, буду ли я у вас работать вообще? Надо подумать.
        - Он еще думать будет, - шутливо возразил Десков и спросил у Игнатенко. – Сколько стоит его должность?
        - Оклад - двести десять, - ответил тот.
        - Ну, вот, двести десять, - удовлетворенно повторил Десков. – Плюс прогрессивка сорок четыре процента. Сколько ты там, у себя в институте получать будешь, как младший научный сотрудник?
         - Сто пять, - ответил Ибрагим. – Но, Владимир Иванович, что я у вас делать-то буду?
         - Еще ежеквартальные экспортные тридцать три процента, -  не обращая внимания на вопрос  Ибрагима,  продолжал считать Десков и снова спросил у Игнатенко. – Сколько у него будет выходить?
         - Рублей четыреста, «грязными», - подсчитал Игнатенко.
         - Ну, а теперь, что скажешь? – улыбнулся Десков. – У вас, поди, кандидаты столько не получают, а мы тебя сразу на докторскую вывели.
          -  Большое спасибо! – снова попытался возразить Ибрагим. – Я, конечно, вам очень признателен, но я не понимаю, что я должен буду делать за эти деньги, а потом, я еще до конца не решил, где я буду работать? Уж больно далеко сюда добираться.
         - Ну, нет, ты только посмотри! Он еще кочевряжится, - шутливо обиделся Десков. – Ну, хорошо, добавлю  еще тридцать директорских.
         - Хорошо! Сдаюсь! – согласился  Ибрагим. – Что я должен делать?
         - Ну, вот я, наконец, слышу настоящего мужчину, - сказал довольный Десков. – А то слышатся всякие восточные штучки: «Надо подумать,  не решил». Ну, ты доволен?
        - Конечно!
        - И я доволен, будем работать вместе! – сказал Десков.
        Понимая, что больше не нужен, Игнатенко попросил у Дескова разрешения удалиться. Когда он вышел, Десков снова достал коньяк, рюмки и поставил на столик.
        – Я, на самом деле доволен, что ты будешь работать у меня, – сказал он.   -  Думаю,  не пожалеешь. Теперь   пиши заявление!
         - Как заявление!? – удивился Ибрагим. – Ведь я же еще не окончил институт, у меня нет диплома. До защиты еще четыре месяца. Как же я займу инженерную должность? А вдруг я не защищу его?
         - Ну, вот опять отговорки, - сказал Десков. – Ну, прямо, как барышня. Ты решил у меня работать или нет?
         - Решил!
         - А раз решил, все остальное тоже решаемо. Институт ты окончишь, никуда не денешься! Попробуй, не окончить! Игнатенко тебя с кашей съест. Да и мы   поможем, хотя, уверен, ты все сделаешь, как надо. А, кроме всего, твоя должность  позволит вести тебе свободный график, сам будешь планировать, когда работать, когда отдыхать, когда защищать диплом. В случае чего, подключим, кого надо. А потом, чудак, зачем терять деньги. Чем раньше начнешь работать, тем скорее начнешь получать. А то отпусти тебя, не поймаешь. Поэтому и настаиваю, чтобы ты сейчас же писал заявление и с завтрашнего дня приступал к работе. А чтобы у тебя исчезли последние сомнения, сразу напишешь еще и заявление на квартиру. Не бойся, не у нас, в своей любимой Москве!
         Услышав это, Ибрагим даже поперхнулся и закашлялся. Десков встал,   дружески похлопал его по спине,  снова сел и стал объяснять Ибрагиму суть сказанного:
          - Я тут все думал, как отблагодарить тебя за твою идею, и придумал. В Тайнинке у меня строится дом. Когда мы начинали его строить, земля принадлежала области. Теперь, как ты понимаешь, многие мои работники с областной пропиской туда не попадут.  А тебе, считай, повезло. Напишешь заявление, а через год, может, и раньше, как молодой специалист, въедешь в новую, шикарную, однокомнатную квартиру. Так что, дорогой, придется поработать, иначе  не объяснить, с какой стати, тебе такое счастье? Как видишь, мы оказались щедрее Москвы. Я знал, что твои чопорные москали тебя не оценят, потому и ждал,  - довольный произведенным эффектом, сказал он и снова разлил коньяк. -  Ну,  еще вопросы будут?
          - Будут! – улыбнулся благодарный Ибрагим. – Что я должен делать?
          - Как что? – улыбнулся в ответ Десков. – Продолжать  то, что уже начал. Полторы тысячи некомплектных самосвалов за минусом ста ждут своих покупателей. Да и на ЗИЛе народ заскучал. Ну, поехали, с Богом!
          Они  рассмеялись, чокнулись и опустошили рюмки.

             
             -2-
           Через неделю, после встречи с Десковым, Ибрагим и Прослов сидели в кабинете Грущина.
           - Может, кто-нибудь мне объяснит, как такое могло произойти? -  спрашивал у обоих рассерженный Грущин. – Владимир Федорович, вы что-нибудь знаете об этом?
          - Виктор Васильевич, - отвечал озадаченный Прослов. – Для меня это тоже новость. Виноват, я обязательно во всем разберусь и приму меры. Не волнуйтесь, виновные будут наказаны.
          - Вы уж меня извините, но давайте, разбираться вместе! – продолжал возмущаться Грущин. – Дело-то общее, и мне совершенно небезразлично, как оно окончится? Я тоже виноват и возмущен до глубины души. Мы с вами либеральничаем с людьми, вот они и распустились.  Это надо же, человек им задницы подтер, а они вместо того, чтобы сказать спасибо, решили его   утопить.  Я не успокоюсь до тех пор, пока вы их всех не задавите. Всех до единого. И не забудьте, пожалуйста, своих управленцев. Чтобы  их партбилеты лежали у меня на столе. Беспартийных уволить по статье за несоответствие с занимаемыми должностями!
          - Полностью с вами согласен! – вторил ему Прослов. – Сегодня же список будет у вас на столе. Лично прослежу за этим.
          Слушая их, Ибрагим с ужасом подумал, что теперь будет с Мусиным?
          - А вы, почему молчали? -  услышал он Грущина, который теперь обращался к нему. - Ведь мы с Владимиром Федоровичем, кажется, просили обращаться, если будут какие-либо трудности. Почему мы узнаем об этом безобразии последними?
          - Извините, пожалуйста! – начал оправдываться немного растерянный Ибрагим. – Мне просто не хотелось рассказывать о своих личных неприятностях, вы и так для меня много сделали.
         - Вы считаете  это только личными неприятностями? – сверкнул глазами Грущин. – А то, что вместе с вами и нас мордой об стол, это как? Ведь мы же вместе делали дело. Благородное дело. Москва не нарадуется,  мусор и снег убирается вовремя, техника не простаивает. Я вижу, вы не до конца понимаете задачи партии и правительства. И прощаю вам это только по молодости!  В какой-то мере я вас понимаю. Вы человек умный, образованный, скоро станете ученым, любите музыку, Бетховена, но вы, же еще и коммунист.   Я вас считаю неплохим коммунистом, пожалуйста, не разубеждайте меня в этом!  Вам просто необходимо учиться непримиримости к тем, кто мешает партии наводить порядок и делать жизнь советских граждан лучше…               
         Всмотревшись еще раз в его лицо, Ибрагим, наконец,  вспомнил, где он его видел. Упоминание о музыке и Бетховене всколыхнули его память и вспыхнули яркими, живыми картинами. Конечно же, они встречались в Большом зале консерватории, концерном зале имени Чайковского, даже в Гнесинке, когда исполнялись произведения Бетховена. Получалось, они  любили одного и того же композитора. Потому и кивали друг другу, как старые, добрые знакомые. Тогда Ибрагим даже представить себе не мог, что кивает самому первому секретарю партийной организации всей Москвы. Слишком скромно держался тот в толпе любителей музыки, ничем не выказывая свою поистине великую  для простого смертного должность. Скромен был и его немного поношенный костюм. Видно, поэтому Ибрагим никак не мог вспомнить его в совершенно другом качестве.
         Вспомнив все это теперь, Ибрагим снова приятно поразился. Оказывается, грозный и всесильный Грущин – симпатичный и добрый человек, да еще и любитель классической музыки. И он решил заступиться за Мусина.
        Дождавшись, когда Грущин закончит свою гневную речь, он попросил разрешения высказаться.
         -  Пожалуйста! Мы вас внимательно слушаем, - сказал Грущин и откинулся в кресле.
          - Я понимаю, что не совсем прав, но прошу у вас снисхождения, - выпалил Ибрагим.
          - Да мы вас не собираемся наказывать, - удивился Грущин. – Наоборот, нам  хотелось бы вас защитить, раз вы сами  не в состоянии постоять за себя.
          - Извините, но вы неправильно меня поняли. Сам  за себя, как-нибудь, постоять могу. Я хотел сказать, вернее, прошу, чтобы вы не наказывали  Мусина Хайдара Умаровича! - объяснил Ибрагим.
           - Кто это? Что-то не припомню, - задумался Грущин.
           - А это и есть самый активный участник травли Ибрагима Сабировича, - нарушил молчание, Прослов. – Он его непосредственный начальник.
           - Что-то я не понимаю? Это что, шутка? - удивился Грущин, обращаясь к Ибрагиму. – Чем же он вызвал такую милость?
           - Хайдар Умарович принял меня работу и отнесся ко мне по-отечески, - ответил Ибрагим.
           - И это все? – еще больше удивился Грущин.
           - Да! Его вина только в том, что он меня не поддержал, - пояснил Ибрагим.
           - Так, теперь все понятно, - ухмыльнулся Грущин. – Оказывается, снова начинается  игра в благородство. Выходит, что и наказывать никого не надо. Видно, и вправду необходимо серьезно заняться вашим партийным воспитанием. Да поймите де вы, что этот  Муськин,  прежде всего руководитель и должен отвечать за все, что происходит в его хозяйстве.  У него ведь не частная лавочка.  Какой же он коммунист, если проглядел и не поддержал дела, которое по-настоящему помогло Москве? Он первый должен был кричать на всех углах, что вас необходимо поддержать. А раз проглядел, то имей мужество признать свою оплошность, если не сказать большее, и поблагодари тех, кто выполнил за тебя твою же работу. Ладно, я ничего не обещаю в отношении вашего подзащитного, но разберусь самым тщательным образом. Спокойно возвращайтесь на работу и не волнуйтесь! Мы с Владимиром Федоровичем позаботимся, чтобы условия для работы у вас были нормальные.
          Ибрагим поблагодарил и замялся, не зная, что ответить.
         - Что есть еще какие-нибудь  пожелания? – спросил Грущин.
         -  Извините, Виктор Васильевич, но вернуться в управление не могу.
         - Это еще почему?
         - Я уже перевелся  в Мытищи на машиностроительный завод.
         - Как перевелся, когда же это случилось?! – воскликнул Грущин.
         - Уже неделю тому назад.
          - Да! – выдохнул Грущин. – Выходит, что мы с вами, Владимир Федорович, опоздали. А Десков молодец, тут же воспользовался. И вас никто не задержал?  Даже положенные две недели держать не стали, – обратился он к Ибрагиму. – И вы еще заступаетесь за вашего  Муськина? Да я бы его собственными руками удавил за то, что он разгоняет лучшие кадры. Сам ничего не делает и другим не дает. Что же теперь нам прикажете делать? В ноги Дескову падать, чтобы отдал вас обратно?
          - Думаю, Десков его не отдаст, - улыбнулся Прослов. – Это уже дело принципа. Я бы ни за что не отдал.
         - Вы так думаете? – спросил Грущин Прослова и обратился к Ибрагиму. – А вы тоже так думаете? Кем он вас взял?
         - Заместителем начальника отдела, - ответил он.
         - Вот, Владимир Федорович, учитесь, как надо обращаться с кадрами, - улыбнулся Грущин и, обращаясь к Ибрагиму, добавил. – Поздравьте от нас Владимира Ивановича! И вас позвольте поздравить! А как же Москва, институт? Честно говоря, я думал,  отучитесь, и  мы  предложим  вам что-нибудь подходящее. Нам ведь и ученые нужны. Неужели Десков предложил работу по специальности? Что-то на него не похоже.
          - Вы абсолютно правы, Виктор Васильевич, -  признался Ибрагим. – Он предложил мне работу не по специальности, но  сделал такое предложение, от которого я не мог отказаться.
          - Интересно узнать, какое? – продолжал лукаво улыбаться Грущин.
          - Обещал мне в течение года квартиру в Москве. Я даже договор с заводом подписал.
          - Как это в Москве? – удивился Грущин.
          - У Дескова в Москве строится заводской дом, -  высказал предположение Прослов. – Видно, москвичей у него мало, вот он и предложил квартиру  Ибрагиму Рахимовичу.
          - Да, - еще раз выдохнул Грущин. – Теперь его точно у Дескова ни какими клещами не вытянешь. «Против лома нет приема». Ну что ж! Молодец Десков! Ой, какой молодец! Ну, теперь я этого Муськина точно заставлю самого улицы подметать! Ох, и попляшет он у меня с метлой!  - и, обращаясь к Ибрагиму, снова улыбнулся. – Ну, что же, ничего не попишешь, придется смириться и отпускать. А жалко. Вы уж нас не забывайте, если что, милости просим. А вообще-то мы рады за вас.  Надеюсь,  мы еще увидимся.
          
        -3-
         Ибрагим был доволен.  Его, наконец-то, оценили и признали, и ни кто-нибудь, а самое высокое руководство Москвы. Причем, не просто признали, но и сурово разобрались с его обидчиками. Он никогда не отличался «кровожадностью», но, тем не менее, получил  моральное удовлетворение, когда кого-то и в самом деле уволили, и даже лишили партийных билетов. Правда, все они были руководителями среднего звена и были наказаны только потому, что нужен был «стрелочник». Вышестоящие же чиновники, участвовавшие в его травле, серьезно не пострадали, их просто перевели на другие работы или с почетом отправили на пенсию.
         Конечно, жалко, что под «раздачу» снова попал Мусин, но, в конце концов,  виноват он был сам, продолжая упорно не признавать заслуг Ибрагима и активно участвовать в его травле. К счастью, ему только «вкатили строгача» и Ибрагим был рад, что в какой-то мере сыграло свою роль его заступничество. По крайней мере, его совесть была чиста.
 
        Выйдя от Грущина, Ибрагим поспешил домой. Ему не терпелось показать заводской договор, в котором  черным по белому было напечатано, что  «в течение одного календарного года с момента подписания и вступления в должность заместителя начальника отдела внешней кооперации, молодому специалисту  Сабирову И.Р при соблюдении им соответствующих обязательств, а именно: добросовестного отношения к своим должностным обязанностям и отсутствия срыва производственного Государственного плана по его вине,  администрация завода  обязуется выделить однокомнатную квартиру  в городе Москва, по адресу:   Тайнинская улица, дом номер такой-то».   Юридический документ был подписан директором, секретарем партийной организации, председателем профкома и скреплен гербовой печатью.
        Показав документ Саше и ее родным, он снова их приятно удивил, но подробно рассказывать о том, как и  почему это произошло,  не стал, умолчав  о своих визитах, как  к Дескову, так и руководству Москвы. Пользуясь тем, что мытищинский завод является почтовым ящиком, он пояснил, что участвует в выполнение  важного государственного задания, поэтому не все может рассказывать о своей работе.
       Расскажи он им о том, чем ему придется заниматься на самом деле, они бы пришли в ужас.  Ведь тогда пришлось бы объяснять, почему его работа связана с бесконечными взятками, ресторанами, ублажением чиновников на  государственных дачах, вплоть до представления им девиц легкого поведения. Нет, они бы этого не поняли. Да и не стоило рушить Сашины иллюзии. Как-никак, она выходила замуж за физика.
       Единственное, что хоть как-то успокаивало его совесть, так это то, что обманывать Сашу ему придется  около года, то есть до того времени, когда он получит квартиру. А после он надеялся уйти с завода и как-нибудь все ей объяснить. А, кроме того, нужно было еще  спокойно защитить диплом.  Правда, писали его Варинский и Семенов, а ему  оставалось только его оформить и подготовиться к защите.
     Родителей, бабушку и Амира очередная новость, конечно же, привела в восторг.  В отличие от Саши и ее родных,  никаких объяснений не потребовалось.  Родные им только гордились и восхищались.
      В институте тоже все были поражены, рады за Ибрагима и особенно не удивлялись тому, что он не желает оставаться в институте на кафедре.  Один только Глебов свободное распределение подписал  с сожалением.
     Алексей Михайлович прекрасно знал, что знания  Ибрагима оставляют желать лучшего, но понимал, что такие люди в науке тоже необходимы. Они могли осуществить то, о чем  настоящий ученый не мог даже мечтать.  Прекрасно лавируя и пробивая чиновничьи крепости,  они добивались того, что самые сумасшедшие идеи, наконец-то, становились реальностью. А, кроме того, Ибрагим ему просто нравился  потому, что при всей своей деловитости и предприимчивости,  оставался немного наивным и отчаянным романтиком.  Более того о его бескорыстии и умение дружить в институте уже ходили легенды. 
     Глебову с большим трудом удалось выбить для Ибрагима ставку младшего научного сотрудника с окладом 105 рублей. И все же пришлось его отпускать. Не мог же он мешать молодому парню, улучшать свои жилищные условия, а противопоставить что-то предложению, которым его сманили в производство, был не в состоянии.  Выхлопотать квартиру даже кооперативную своему сотруднику, между прочим, доктору наук ему никак не удавалось в течение пяти лет.
 

          -4-
         Саша была счастлива. Она любила и была любима. Однако ей нравилось не все, что делал возлюбленный,  и  понимала, что, строя семейную жизнь,  с чем-то придется мириться, а с чем-то и решительно бороться.
         Прежде всего, ее настораживало и пугало какое-то странное, очень уж вольное обращение  Ибрагима с деньгами. Привыкшая к строгой, рациональной бережливости, возникшей от их постоянной нехватки, она никак не могла смириться с тем, что он их тратил слишком  спокойно и даже бездумно. А, кроме этого, он еще и помогал родителям, бабушке,  брату и щедро давал взаймы всем, кто бы ни попросил.
         Маму и Юльку это тоже изумляло. Откуда у молодого специалиста, да еще не закончившего институт, такие, можно сказать, «бешеные» деньги?
        Саша решила серьезно поговорить с ним  об этом, и он пообещал отдавать ей полностью всю зарплату, пошутив, что « в его карманах деньги не держатся». Когда же он принес домой  то, что заработал за месяц, она ахнула. Денег оказалось в полтора  раза больше, чем получала мама, старший научный сотрудник отраслевого института и кандидат наук.
         Целый месяц Сашу мучили сомнения, что эти деньги заработаны не совсем честно. Она даже боялась их тратить и говорить о них с  домашними. Когда Ибрагим снова принес такую же сумму, она не выдержала и потребовала объяснений. Он удивился и обиделся, что ему не верят, а через день принес распечатанный на ЭВМ квиток, в котором была подсчитана его зарплата. А, чтобы убедить ее окончательно, показал партийный билет.
        Саша поняла, что была не права и извинилась. Доводы Ибрагима оказались весьма убедительными. Все подозрения и сомнения исчезли, и она снова была счастлива. Его и в самом деле высоко ценят, значит, вопрос о происхождение денег  закрыт.
        Она с радостью поделилась всем этим с мамой и Юлькой, показала им распечатки зарплаты Ибрагима и его партбилет. Надежда Петровна, недоверчиво поглядывая на то на распечатку, то на партбилет,  признала свою неправоту и извинилась за свои подозрения перед дочерью и зятем. В доме вновь  воцарились покой и радость.
        Казалось бы, что все образовалось, как хотела Саша, но дальше стали происходить вещи, понимать которые ее мозг отказывался.
       Принося полностью всю зарплату и подтверждая  ее происхождение распечатками на ЭВМ, Ибрагим стеснения в средствах как будто даже не почувствовал, продолжая их спокойно и бездумно тратить. Но самое поразительное было в том, что зарплата полностью оставалась у Саши. Из нее он не брал ни копейки, даже на дорогу и обед. И ее снова начали мучить сомнения и подозрения,  откуда же тогда  брались остальные деньги?  Попытки это выяснить, натыкались на еще более странные объяснения. Его все время за что-то благодарили.
       Ко всему прочему, выяснилось, что является  постоянным обитателем нескольких престижных московских ресторанов. Однажды они  пришли  в «Славянский базар», и она была просто поражена. Оказалось, что официанты хорошо изучили его гастрономические пристрастия, а музыканты исполняли для него его любимые произведения. То же самое повторилось в «Арагве», «Балчуге» и ресторане при гостинице «Советская», где, как оказалось, он еще и хорошо знаком с цыганским ансамблем театра «Ромэн».
      И она снова решила серьезно поговорить с ним обо всем этом.
      Ибрагим внимательно выслушал все ее претензии, немного помолчал и ответил:
     - Но, я надеюсь, ты понимаешь, что я не ворую эти деньги?
     - Так откуда же они берутся?
     -  Я же тебе объяснял, что меня благодарят и премируют.
     - Я не понимаю, за что?
     - Как за что? За работу.
    - Но ведь за работу тебе платят неплохую зарплату.
    - Конечно же, платят, а ты не допускаешь, что  сами люди могут еще и благодарить за труд, усердие, отзывчивость, наконец? Тебе же читатели дарят цветы, фрукты и сладости.
    - Это же совсем другое дело. А потом, это все такие мелочи, а у тебя все время одаривают деньгами. Это же противно, как будто ты за свой труд берешь взятки.
    - Э, нет! Почему ты свои дары считаешь мелочами, а мои – взятками? Ведь цветы, конфеты и фрукты тоже стоят денег, пускай небольших, но именно, денег.
    Чувствуя, что этот разговор ни к чему хорошему не приведет, а может даже и окончиться скандалом, он пообещал серьезно подумать и попросил  больше к этой теме не возвращаться.
    Скоро она увидела, что он резко изменил свое отношение к деньгам, перестал бездумно их тратить  и стал даже брать деньги из зарплаты.  Поводов для беспокойства по этому вопросу стало намного меньше, но все рано это не успокоило ее до конца. Через некоторое время этот вопрос возникнет снова, причем, настолько остро, что это кончится серьезными неприятностями. Количество денег в карманах Ибрагима возрастет настолько, что она будет вынуждена принять решительные меры, чтобы снова вернуть жизнь в привычное, счастливое русло. Все это будет потом, а сейчас она была рада и считала это, пусть небольшой, но самой настоящей ее победой. Теперь об этом  можно было не думать и не беспокоится, тем более, оставалось еще  много проблем, которые предстояло решать.

        -5-   
        Ибрагим, прикрыв глаза рукой, как обычно, дремал на производственном совещании, и вдруг услышал, что произносят его фамилию. Это было так неожиданно, что он даже не сразу понял, что говорят о нем.
      Вот уже шестой месяц он регулярно ходил на эти совещания, которые должен был посещать, как заместитель начальника  ведущего отдела завода, и привык к тому, что  обычно песочили, грозили, наказывали лишением прогрессивки, выговорами кого угодно, но только не его.   
     Да и кто мог его тронуть, если он подчинялся непосредственно самому  Дескову? Только с ним он решал все вопросы, а остальное заводское руководство предназначалось  лишь для того, чтобы поставить свои подписи на нужных ему бумагах, которые они подписывали, не задавая лишних вопросов, и в первую очередь.  Все знали, что он выполняет особое задание директора и побаивались в чем-нибудь ему отказать.  Да и сам Владимир Иванович беспокоил его раза - два в месяц, да и то лишь  для того, чтобы убедиться, что дела идут нормально.
       Дела, в самом деле,  шли совсем неплохо. Из полутора тысяч разворованных самосвалов на складе оставалось всего лишь  двадцать три «калеки», да и то, все они уже были распределены. Оставалось поставить их на колеса, оформить документы и выкатить за пределы завода. Он даже не заметил, как быстро пролетели эти пять месяцев, и  была распродана вся эта масса некомплектных машин?
        С того самого времени, как он занял эту должность с отдельным кабинетом и личным телефоном, ему было некогда  не то, что их  посчитать, даже подумать о какой-либо передышке. Всегда казалось, что машин много, проблем с их отпуском, комплектацией тоже хватает, да и остальных мелких дел так же было невпроворот.  Дело навалилось и захватило его так же, как и в первый раз, когда он сам получал для Москвы первые сто некомплектных  монстров.
       Правда, теперь он, наученный горьким опытом,  старался не допустить  такого же истощения и изматывания организма, как тогда. Планируя свою работу, прежде всего, он установил максимум, отпускаемый за один раз. Сначала, в первый месяц самосвалов было не более тридцати, что означало отпуск  всего лишь десяти некондиционных самосвала. С появлением двух помощников и опыта, их количество увеличилось всего лишь вдвое. В дни поездок на ЗИЛ за запасными частями, отпуск отделом сбыта через него прекращался вообще. Как  его ни уговаривали покупатели, он твердо стоял на своем, жестко установленном порядке.
       Это, соответственно,  дало свои  положительные результаты. Сумасшедшая гонка прекратилась, появилось время для улаживания крупных и мелких проблем, которых с каждым разом становилось все меньше и меньше. По крайней мере, он мог вовремя пообедать и не задерживаться на работе допоздна.
        Как только слава о нем, как о человеке, который может помочь с получением самосвалов, достигла ушей «толкачей», от них просто не стало отбоя. Он сделался самым нужным и важным работником на заводе.
       Сначала караулили электричку, на которой он приезжал из Москвы. Потом   его уже ловили на Ярославском вокзале. Все попытки как-то спрятаться, даже добраться до завода другим путем, окачивались неудачами.    Всюду он натыкался на заискивающие взгляды «толкачей», готовых выполнить любое его пожелание. Через две недели они уже ходили за ним  толпой,  прежде, осаждавшей отдел сбыта. 
        Когда директор выделил ему «Москвич - каблук», засады все равно продолжались и организовывались у всех остальных проходных. Представители автохозяйств изучили его привычки,  умудряясь ловить его машину даже на Ярославском шоссе.  Пришлось неоднократно менять газетные и сигаретные ларьки, а так же  внимательно следить за тем, чтобы не привести за собой «хвост» еще и домой.  В общем, жить стало весело, как в фильме про шпионов.   Особенно радовало то, что проблем со сбытом неликвидных машин даже не предполагалось.
        Схема действовала безотказно. Автохозяйства страны с удовольствием брали неликвидные машины, тем более на них уже по заведенной схеме, можно было получить запасные части на самом, практически «неприступном» автозаводе имени  Лихачева. Естественно, Ибрагима старались отблагодарить. Деньги и спиртное он категорически брать отказывался. Первое, по понятным причинам, могло закончиться неприятностями. Заводчане и так посматривали на него слишком «косо». Ну, а горячительное, вконец, скосило бы и его, и не слишком стойкие заводские  кадры. Бесконечные рестораны тоже стали утомлять. Однако благодарные  потребители сдаваться так просто не желали, а их изобретательность и щедрость порой просто не знали границ.
        Первыми свою изобретательность проявили  представители одного крупного грузинского автохозяйства. Собственно, он-то и были первыми клиентами Ибрагима.
       Получив свои двести автомобилей, и обескураженные тем, что молодой заводчанин,  оказавший им поистине «царскую услугу», ни в какую не соглашался брать увесистую пачку с деньгами, они подогнали к проходной завода крытый  грузовик, полностью груженый дарами своего щедрого края.  В результате машина  двое суток простояла у проходной. Никто, в том числе и сам отблагодаренный не решался к ней подойти. Пришлось прибегнуть к старому испытанному средству – передать этот дар профкому с тем, чтобы уже он распределял это по заводу.
       Правда, Ибрагиму все равно пришлось вмешаться. Десков  его вызвал и приказал «изъять из даров все спиртное, делать с ним все, что угодно, но только не оставлять не только на заводе, но и в радиусе пятидесяти километров».  В результате пришлось везти домой пять бурдюков  с вином, четыре  бутыли с чачей и два двадцатилитровых, деревянных бочонка с коньяком. Благо для этого ему тотчас же выделили служебную машину.
        После этого случая, над ним стали подшучивать, что «его среднеазиаты уже точно, как  земляку, пригонят к проходной отару овец».  Те оказались и в самом деле предсказуемыми. Стараясь не отстать от кавказцев, киргизы тоже привезли дары уже своего края, но не машиной, а носильным грузом, с которым, еле-еле справились семнадцать низкорослых азиатов. Только Ибрагим успокоился, передав очередные фрукты и овощи в профком, как от них же  появилась машина.  До отказа нагруженный  ЗИЛ -131ый, помимо стеганых халатов, одеял, сувениров и сухофруктов был буквально забит  упакованными, засоленными кусками постной  баранины и тушками баранов. Естественно, все это, за исключением сувениров и халатов, тут же было  разгружено в заводской столовой. 
        Короче, все это стало превращать Ибрагима в своеобразного поставщика заводчан дарами всего огромного Советского Союза. Потом они вспоминали и прозвали этот период, как самый «вкусный, сытный и деликатесный».  Многие из них, как и их семьи, пробовали то, о чем порой даже не слышали. Наряду с сибирским кедрачом, башкирским кумысом, алтайским медом диких пчел, оренбургской облепихой, мурманской, архангельской и астраханской рыбой, им довелось полакомиться олениной, мясом молодых сайгаков, туркменской верблюжатиной, даже амурским омулем и сибирской  форелью. Причем,  многие  из этих продуктов заводчане  не, только пробовали, но и  в буквальном смысле «обжирались». Увы, все это не подвергалось заморозке и очень быстро портилось. 
        Каждый уголок страны старался удивить и отблагодарить тем, чем он был богат, да и  удивлял весь мир.  Им это было не трудно. Машина по заведенной традиции  все равно посылалась в Мытищи для того, чтобы сопровождать вновь полученные, еще не доведенные до «ума» самосвалы, а уж загрузить их тем, что у них в буквальном смысле «валяется под ногами», сам Бог велел. К тому же следует отметить, что получение некондиционных, а, следовательно, еще и непредсказуемых машин, заставляло начальников автохозяйств посылать в Москву еще и дополнительные машины.
       Быстро прознав, что «странный благодетель» не берет взяток, они обрадовались и стали загружать машины дарами, которые он тут же передавал в профком. Шоферской мир особый, дружный  и щедро делится информацией со своими коллегами, поэтому любые, даже самые незначительные слухи со скоростью молнии облетает даже самые отдаленные окраины.
      За все это время Ибрагим все же единственный раз воспользовался щедростью потребителей в своих, можно сказать, корыстных целях. Правда, в этот раз он просто воспользовался случаем.
      Представители одного очень крупного азербайджанского колхоза-миллионера наотрез отказывались  брать две уже выписанные,  оформленные и оплаченные «калеки».
      - Слушай, брат!  -  обратился их седоватый начальник автохозяйства к Ибрагиму. – Зачем мне эти уродины? Они же своим ходом не едут, двигатели разморожены, не заводятся, в дороге будут только мешаться. Оставь их себе, считай, это наш тебе подарок! Мы же мусульмане и должны помогать друг другу.  Хочешь, мы оформим их через колхоз, как списанные? Только умоляю, не заставляй их брать! Мы все равно спихнем их в вашу Яузу.
       Ибрагим удовлетворил просьбу азербайджанцев, отремонтировав и отправив одну машину родному институту, а другую совхозу «Зареченскому».  Это, конечно же,  устранило все проблемы с защитой дипломного проекта, а совхоз, обрадованный тем,  что их не забывают, выделил ему землю под строительство дома для родителей.
       Понятно, что Ибрагим был очень доволен всем. Прежде всего, на него перестали косо смотреть даже работники его отдела.  Заводчане с ним приветливо здоровались и интересовались, чем он их порадует в следующий раз? Конечно же, что-то из  привезенных даров ему тоже перепадало. Причем, это были не, только продукты. Родителей и родных Саши он каждый раз удивлял то ковром  ручной работы, то каким-нибудь отрезом ткани, то дорогим сувениром. Например, кубачинским браслетом, настоящим грузинским кинжалом.
       Чтобы лишний раз не вызывать удивление и нежелательные расспросы, многое  он нес родителям или передаривал друзьям.  К счастью, один хороший знакомый предложил ему временно попользоваться гаражом, и у него появилось место, куда все это можно было складывать. Все эти расспросы и в самом деле были нежелательны. Хватало других эмоций и радостей. Например, он уже несколько раз сам, а потом уже и с родными подъезжал к своему, строящемуся дому на Тайнинской улице.  К концу года его  обещали пустить в эксплуатацию. Оставались только отделочные работы. Это, пожалуй, было, вторым самым радостным событием. Первым было то, что Саша была уже на третьем месяце беременности.
       Казалось бы, все так удачно складывалось, и вдруг, как гром среди ясного неба,   на оперативке зазвучала его фамилия.
       Сначала ему показалось, что он ослышался, но  очень скоро убедился, что говорили именно о нем.
       - Думаю, что этот месяц нужно подтянуть, - говорил заместитель директора  по производству Астапчук, обращаясь к начальнику  отдела внешней кооперации Чудиновой Нине Павловне. -  У вас же есть заместитель по автосамосвальному  производству Сабиров? Мы  честно подождали, пока он защитит диплом, вот пусть теперь и займется  своими непосредственными вопросами, прежде всего, поставками шасси с ЗИЛа. У вас, между прочим, отставание в этом месяце где-то на четыреста машин, а с учетом прошлого месяца вообще под шестьсот. Конвейер уже простаивает по четверть смены, а так недалеко и до полного срыва квартального  плана. А это, как вы все понимаете, грозит не только потерей прогрессивки, но и более крутыми, непредсказуемыми последствиями. Кстати, начальник сборочного жалуется, что у него  постоянные перебои с гидравликой и катафотами.  Пожалуйста, обратите на это внимание!
       Дальше он говорил в том же духе, в результате чего выяснилось, что Ибрагим должен был срочно ликвидировать отставание по тридцати двум позициям, которые изготавливались на  различных предприятиях страны в разных городах. Из-за большей части этих  позиций, как потом  оказалось, все семь его подчиненных практически не вылезали из командировок. Самой жуткой и сложной была проблема доставки шасси с московского ЗИЛа  в Мытищи.  На 18-ом автокомбинате Главмосавтотранса, который занимался    перегоном,  не хватало водителей, да и работающие постоянно доставляли букеты  сюрпризов. В основном это были – лишение водительских  прав за пьянство, прогулы и разгильдяйство.
       Невыполнение всех этих проблем грозило не только лишением прогрессивки, но и более суровыми наказаниями, самым легких из которых было увольнение по статье. Только теперь он начал понимать, почему его должность, в отличие от двух других замов Чудиновой, часто была вакантной? Все его предшественники не задерживались на ней больше года. Двух предшественников  выгнали со строгими выговорами и неприятной записью в трудовой книжке -  « о несоответствии с занимаемой должностью».  Последний,  отделавшись лишь «строгачем»,  умудрился перевестись в министерство, наплевав на понижение в зарплате и  должности. Ходили упорные слухи, что у него там была сильная «рука». 
       Положение было критическим. Рушилось все: и благополучие, и обещанная квартира, а главное, это грозило серьезными, партийными неприятностями, что обязательно сказалось бы на всей карьере.
      « Вот это попал! – думал он, оставляя себе слабую надежду, что Десков всего этого не знает. –  Неужели он все же разрешил? Мы же договаривались совсем не так.  Я же должен заниматься только  «калеками».
       Неожиданно молнией его пронзила мысль, что  разворованных машин практически не осталось. А это означало, что он свою работу выполнил.
      «Господи!..  Какой же я идиот!? – воскликнул он в душе. –  Я же спокойно мог растянуть это удовольствие на год, даже на два, и никто бы меня не тронул. Нет же,  как оглашенный, куда-то спешил, докладывал, что все идет нормально, вместо того, чтобы рыдать, что ничего не получается. Сам себе вырыл могилу, кретин! Что же делать? Идти к Дескову, падать в ноги, чтобы уволил меня хотя бы по собственному желанию? Не может же он быть такой сволочью, чтобы утопить меня окончательно. Ведь я же столько сделал для завода.  Жалко, конечно, но видно, другого ничего не остается».
      Вечером этого дня он дождался возвращения Деского из Москвы.
      - Что это ты у меня такой хмурый? – устало, улыбнулся Владимир Иванович. – Кто это тебя так потрепал? Вид, как у забитой собаки.
      Вместо ответа Ибрагим протянул ему протокол производственного совещания и глубоко вздохнул.
      Десков взял протокол, надел очки и внимательно его прочитал.
     - Ну, и что ты обо всем этом думаешь? – с той же усталой улыбкой спросил он.
     - Думаю, что нужно писать заявление об уходе по собственному желанию, - мрачно ответил Ибрагим. –  Мавр сделал свое дело, значит, должен уйти.
     - И это все, что ты хочешь мне сказать? А как же наша дружба, квартира, в конце концов? По твоему косому взгляду понимаю. Дескать, заманил, выжал все, что можно, и бросил на самый трудный участок. Мол, погибай теперь один!  Я же понимаю, о чем ты думаешь? Можно было, конечно, растянуть твое дело, ну еще на полгода, может еще на год, а дальше-то что? Все равно оно должно было закончиться, и нужно было думать о новом. А оно подвернулось само собой. Между прочим, интересное,  очень нужное дело. Почему бы не попробовать? Представляешь такую перспективу, утереть нос маловерам еще раз!  Мне почему-то верится в то, что именно ты с этим  справишься. С неликвидными машинами, как ты понимаешь, что сделано, то сделано. С этим уже ничего не попишешь. И за это тебе огромное спасибо, ну, а дальше думай сам! Короче, конечно, я подпишу заявление, и уговаривать тебя  не буду, но хорошенько подумать советую! Честно говоря, не хотелось бы в тебе разочаровываться.  Если все же надумаешь остаться, рекомендую поладить с коллективом и со  своим непосредственным начальником. Женщина она неплохая, мудрая, но строгая. Видишь, как она управляется с таким крупным отделом, где в основном  одни мужики? Думаю, вы бы с ней поладили, да и дело сдвинули? Кстати, заявление об уходе нужно согласовывать с ней. Ничего не попишешь, таков порядок. По поводу протокола не волнуйся, это мы уладим, но, увы, на  очередном совещании произойдет тоже.  Ишь, как они обрадовались и налетели, как вороны! Время подумать у тебя будет, но не обольщайся, оно будет недолгим. Как ты понимаешь, я сказал все, что хотел. Больше добавить, честно говоря, нечего, но, поверь, мне будет, очень жаль, если ты решишь уйти. Да и ты, вероятнее всего, пожалеешь, что погорячился.  К тому же хотелось бы погулять на твоем новоселье. Надеюсь, в скором времени увидеть тебя радостным и озаренным новыми идеями.   
 
  -6-
      После разговора с Десковым Ибрагим немного успокоился. Все-таки Владимир Иванович еще раз доказал, что он человек справедливый и умный. Он на самом деле сделал для Ибрагима все, что мог, помнил добро, даже мог бы его отпустить с завода без неприятных последствий, а в том, что произошло, в конечном счете, виноват только он – сам. Вот уж поистине: «заставь дурака Богу молиться – лоб расшибет».  Снова встал извечный вопрос «русской» интеллигенции: что делать?
      Увольняться и проситься обратно в институт, пряча глаза и объясняя свое возвращение тем, что обманули с квартирой? Нет, это слишком подло и мерзко! Идти на поклон к Грущину - еще хуже. В результате можно потерять  и его уважение, если он узнает истинную причину ухода с завода. А он обязательно узнает, «доброжелатели» найдутся и все доложат, да еще во всех красках. Любят и уважают только победителей, а «побитых собак» - презирают.  Можно, конечно, просить кого-то из влиятельных «друзей», того же Леонида Сергеевича, и вероятно, они будут даже рады, но уж больно не хочется просить. Самый простой и даже очень выгодный ход – пойти к Строкову в совхоз. Тот будет рад, многие зареченцы тоже. Но даже это все равно, пусть даже самая малая, но все равно потеря самоуважения. К тому же, как все это объяснишь Саше и ее родным? Они-то все еще  верят, что он ученый. Для Саши это будет ударом, причем, очень большим. А она уже носит под сердцем его дитя.  В результате выходило так, что уходить с завода пока что нельзя. Иначе придется объяснять все или снова врать, даже выдумывать новую ложь.
       Двое суток эти мысли не давали Ибрагиму покоя, на третьи он решил идти к Чудиновой. Появилась маленькая надежда на то, что они не поладят. Тогда он со спокойной совестью снова идет к Дескову просить, перевести его в другой отдел, в конце концов, даже в цех или увольняться. Другого выхода он не видел. Браться за дело, которое может привести к краху,  было абсурдно.
      - И что же привело ко мне такого важного гостя? – шутливо улыбаясь, встретила его  Нина Павловна. – Что же такое могло случиться, что вы, наконец, заглянули в мой кабинет? Видно, что и в самом деле что-то экстраординарное. Да вы присаживайтесь, можете даже курить, я потерплю!
      - Я тут подумал, и решил, непременно, посетить такую мудрую, очаровательную женщину, - ответил Ибрагим, перенимая ее шутливый тон.
     - Что-то вы уж больно долго думали, чуть ли не полгода?
     - Признаю, думал плохо! Мужики, к сожалению, все тугодумы.
      - Вас бы я к таковым ни в коем случае не причисляла. Вы у нас просто «гигант мысли», причем, можно сказать, молниеносной. И даже не пытайтесь меня в этом разуверить! 
      - Увы, Нина Павловна, я все-таки попытаюсь уверить вас в том, что я, к сожалению,  очень серьезно страдаю недомыслием, - с грустью вздохнул Ибрагим, сразу же сделавшись  серьезным.
      - Ну, если так, поговорим серьезно, - сказала она, так же убирая улыбку с лица. Да вы курите, я на самом деле не возражаю! Мужики меня так обкуривают, что я уже и сама, как бы, курю.
     - Если вы и в самом деле не возражаете, я, пожалуй, закурю, - ответил Ибрагим, доставая сигарету. – Я, честно говоря, очень волнуюсь, разговор у меня к вам долгий и серьезный, может быть, и не очень приятный.
     - Я вас внимательно слушаю.
     - Может быть, я не вовремя и отвлекаю вас от дел?
      - Ничего, дела подождут. Говорите спокойно и не волнуйтесь! Для меня это, как раз одно из самых важных дел. Ведь вы, как я понимаю, пришли говорить о работе?
     - Да, именно о работе. Насколько я понимаю, я, хоть и невольно, но все же занял место вашего зама по самосвальному производству?
      - Конечно, вы это правильно понимаете.
     - Так вот, мне хотелось бы его освободить.
      - А почему, позвольте вас спросить? Только, если можно, откровенно.
      - Если откровенно, то я совершенно не понимаю, как решать вопросы, поставленные перед вашим отделом, конкретнее, перед человеком, занимающим ту должность, на которую меня назначили? Я ведь, как вы, вероятно, знаете, имею диплом физика и даже не представляю, что такое кооперация? Вы же себе можете представить, что будет, если, например, поэта поставить к токарному станку?
     - Значит, вы пришли просить меня освободить вас от занимаемой должности?  И это связано с тем, что вы совершенно не понимаете задач кооперации, вашей работы? Я вас правильно поняла?
     - Да, именно так!
     - Ну, что же, откровенность за откровенность! Только разреши мне называть тебя на - ты. Женщина я, как ты заметил мудрая, очаровательная, но и простая.  К тому же возраст дает мне на это право. Я ведь, вероятно, старше твоей матери. Думаю, особых возражений нет?
      - Ну, конечно, как вам будет угодно!
      - Ну, раз так, то слушай! Долго говорить я не буду, но скажу самое главное. Времени у меня и в самом деле для разных объяснений и реверансов нет. Если бы ты пришел ко мне месяцев пять назад, я бы даже и думать не стала, подписала бы заявление с радостью, но теперь меня даже под расстрелом сделать этого не заставишь. Так что, увы, может, я тебя и разочаровала, но другого ответа не будет. Скажу больше, если меня будет уговаривать даже Десков, я ему отвечу так же. Спросишь, почему и откуда такая любовь? С удовольствием объясню. Ты пытаешься уверить меня, что не знаешь кооперации, а мне думается, что просто не хочешь заниматься тем, что тебе не очень нравиться. Конечно, снимать «жирные сливки» намного приятнее, чем копаться в дерьме. Я полгода внимательно наблюдаю за тобой, и вижу, как ты поставил кооперацию, да, да, именно кооперацию на должный, можно сказать, почти предельный уровень. Полгода я терпеливо ждала, когда же, наконец, закончатся эти несчастные, разграбленные машины. А теперь, когда они закончились, ты приходишь ко мне и просишь освободить от должности, которой я жертвовала в надежде, что ты, наконец, поможешь и нам – грешным? Так вот, я костьми лягу, но постараюсь заставить поработать твои мозги на нас. Можешь меня не любить, считать исчадием ада, но предлагаю на выбор только два пути. Или ты уходишь, а мы портим тебе нервы, карьеру, или остаешься, напрягаешь мозги и честно, со всей отдачей, как это мы уже видели, продолжаешь работать и на завод, и для себя.  Думаю, что второй вариант намного интереснее первого. И нервы сбережешь, они ой, как пригодятся для работы, ну, и квартиру получишь, да еще нашу благодарность. Единственное, что могу обещать твердо, так это то, что, если уж станет совсем невмоготу, отпущу. Но повторяю,  прежде  поставишь дело на ноги. Как ты понимаешь, мы все тебе поможем, потому, что кровно заинтересованы в этом.
       Слушая ее, Ибрагим немного растерялся. Он совершенно не ожидал, что, оказывается, она о нем думала, да еще совсем неплохо. Вот почему Десков так настаивал на этом разговоре. Она, конечно же, довольно резко выразила все, что хотела сказать, но все же улавливались и симпатия к нему, и вера,  даже какое-то восхищение его способностями. Главное, что к нему не было предвзятого отношения, как к директорскому фавориту. Да, не зря ее считали одним из самых мудрых и толковых руководителей завода.
       - А вы и в самом деле уверены в моих способностях? – спросил он.
       - Ну, в это еще нужно уверовать, - улыбнулась снова она. – Я ведь не Господь Бог, но кое-что вижу и понимаю. Например, насчет твоего недоумия и тугодумия. Что-то ты уж больно быстро все стал понимать? 
       - Начнешь тут соображать, коль так прижмут, - улыбнулся и он, переходя вместе с ней на шутливый тон, с которого началась беседа.
      - Насколько я понимаю, мы уже подумали и решили работать вместе?
      - Выходит, что так! –  выдохнул он.
      - Тоже мне, недоумок - физик! – лукаво подмигнула она. -  Ну, раз так, давай к делу! Долго, как ты понимаешь, входить в курс дела не дам. Думаю, что и ты в этом кровно заинтересован, поэтому сразу хочу объяснить тебе задачу и  высказать несколько соображений. Кстати, кое-что я подсмотрела у тебя.  Короче, у нас самый больной вопрос – доставка шасси на конвейер. На ЗИЛе проблем нет, весь кошмар с 18-ым автокомбинатом.  Для начала  ты должен в первую очередь поговорить с шоферами, сбить костяк, как-то заинтересовать их. Многого мы обещать не можем, но кое-что у Дескова выбить можно. Ребята там толковые, должны понять. Сама видела и могла бы этим заняться, но, как сам понимаешь, упустишь все остальное. Кадры у тебя неплохие, исполнительные, но, вынуждена  признать, инициативы практически никакой, да и со спиртным бывают переборы. Ничего не поделаешь, русский мужик пока не вываляется в грязи, как свинья, -  работник никакой, да и мужик тоже. А здесь нужен трезвый ум, размах и полет фантазии. Мне думается, у тебя все это есть. Так вот. Руководство на комбинате – дерьмо. С  ними каши не сваришь, поэтому советую поискать альтернативу. Это довольно сложно, поэтому стоит использовать наш опыт и лучше организовать наших мытищинцев. Это тебе ребята объяснят. Если ты  решишь эту проблему, все остальное вообще останется щелкать, как семечки. К сожалению, для  шасси могу выделить только двух мужиков из твоей группы,  остальные, как ты понимаешь, будут прикрывать все остальное. Валентин Морозов – кадр неплохой, пока держишь в руках, другой – Леня  Кашкин – тоже хороший  исполнитель. Оба дружат с зеленым змеем, так что гоняй их, как «сидоровых коз» или козлов! Увы, чем богаты!  Значит, условились, ты полностью занимаешься только «шасси» и ни на что другое не отвлекаешься. Машина, которую тебе выделил Десков, как раз кстати. Да и еще, всей документацией по «шасси» занимаешься сам. Письма, телеграммы печатает и подписывает секретарь, а ноги к ним приделываешь ты. Это понятно? Ну, желаю, нам всем успеха! Да и с коллективом нужно поближе познакомиться. Думаю, тебе об этом напоминать и объяснять, как это делается, не нужно.    
        Дальше они сидели и оговаривали технические вопросы. Вечером Нина Павловна собрала общее совещание, куда были приглашены все остальные замы со своими подчиненными и группа Ибрагима, из которой отсутствовали трое сотрудников, находящихся в командировке. На нем Ибрагим был представлен отделу, как полноправный его член, и были оговорены остальные  вопросы.
        Отдел внешней кооперации общей численностью до 75-ти человек, включая руководящий состав складского хозяйства, преимущественно состоял из мужчин.  Нелегким, изнурительным, кропотливым трудом и потом отрабатывали они свой хлеб, размещая заказы на бесчисленные комплектующие изделия по многим предприятиям огромного Советского Союза. 
        Ибрагим, конечно же, лукавил, когда говорил Нине Павловне о том, что не имел никакого представления о кооперации, и в чем заключается его работа? Безусловно, он не знал каких-то тонкостей, специфику работы заводского отдела, но  прекрасно понимал  ее суть. Всего этого героизма, головокружительных комбинаций, кропотливых поисков он насмотрелся вдоволь и в армии, и в других организациях, ну, и, конечно же, в коммунальном хозяйстве Главмосжилуправления. К тому же  знал, как оценивается труд снабженцев? Именно поэтому ему так не хотелось этим заниматься.  Раз уж за его должность платили примерно столько же, сколько какому-нибудь приличному доктору наук, да еще занимающему какой-то ответственный пост, то и  ответственность за это взваливалась тоже не малая.
       Еще бы, одних только шасси с ЗИЛа нужно было доставлять до 600-от единиц в сутки. И это,  не считая гидравлики, катафотов, прицепных устройств, электрики,  резинотехнических изделий и многого, многого другого. А, если учесть российскую расхлябанность, уже узаконенную ложь в цифрах, беспробудное пьянство, брак, воровство и другие человеческие пороки, то трудно себе представить, как можно было заставить все это работать слаженно, качественно, да еще выдерживая определенные сроки? Причем, все это делалось на чужих предприятиях, разбросанных по всей территории огромной страны. Ко всем этим трудностям добавлялись еще и проблемы с дорогой до мест назначения, а на какие-то предприятия вообще попасть было сверхсложно.  Например, кто же тебя пустит на особо засекреченное предприятие или в зону с особым, строгим режимом,  чтобы ты наводил там порядок, упрашивая тех же зеков, чтобы они учли интересы какого-то завода и работали лучше, качественней и прилежней?  А весь этот ужас еще и усугублялся тем, что многие  из этих предприятий были монополистами. 
       Взять, к примеру, тот же завод резинотехнических изделий «Каучук», куда в свою очередь обращалась вся страна.  Ведь  за своими сальниками, пыльниками, шлангами приходилось становиться в огромную, многорядную  очередь и, отнюдь,  не в первых ее рядах. Прежде всего, нужно было пропустить вперед себя оборонные предприятия, среднего машиностроения, авиапром, сельское хозяйство и так далее, так далее.      
      Понятно, что все эти перспективы Ибрагима не радовали, но отступать было некуда. Тем самым последним рубежом для него стала Саша со своими родными, вернее, объяснение всего этого им. И он решил, что будет лучше, остаться на заводе, еще какое-то время  на нем поработать, а затем снова вернуться в науку.  К тому же ему неожиданно приглянулся этот коллектив, где тяжелый труд и общие задачи сплачивали его, рождая взаимовыручку и дружеские отношения. 
       На первом же совещании к своему удивлению он  заметил, что часть комплектующих его группы ведут работники, отвечающие за комплектацию оборонных заказов, даже метро. Это было мудро и толково.  К примеру, получалось, что работник, отвечающий за комплектацию резинотехническими изделиями в своей группе,  обеспечивал все три направления. Раз он уже должен был ехать на тот же «Каучук», то ему,  как говориться, сам Бог велел помочь родному заводу, побеспокоившись обо всех его заказах.  Ведь за это другой сотрудник отдела, в свою очередь, занимался  решением его проблем на другом предприятии, если все равно ехал туда, решать свои. Безусловно, за свое направление каждый отвечал сам,  но такая помощь была весьма весомой.
       Все это было несомненной и неоценимой заслугой Чудиновой, что еще больше говорило в пользу того, что она была мудрым руководителем и прекрасным организатором. До нее, при предыдущем начальнике сотрудники отдела вдвоем или втроем с небольшой разницей во времени, независимо друг от друга, выезжали на одно и то же предприятие, стояли в одних и тех же очередях, терзали одних и тех же исполнителей, вызывая их недоумение, а чаще всего - смех. Причем, из-за этого, иногда случались совершенно анекдотичные, одновременно и грустные ситуации.
      Сотрудники отдела со смехом вспоминали одну историю, напоминавшую  сказку Пушкина  «О старике и золотой рыбке». Существенным отличием   являлось то, что «Старик» - старейший, опытный работник отдела Василич забрасывал «невод», аж, четыре раза, ничего не поймал, в результате чего  оказался на больничной койке.  Учитывая его преклонный возраст, к счастью, все ограничилось лишь небольшим нервным срывом.
 
       Началось с того, что ранним утром в понедельник  он выехал в Москву, отстоял огромную очередь, к вечеру получил заказ и отдал его в производство, которое на следующий день уже могло  остановиться. Утром следующего дня выяснилось, что он привез сальники не тех размеров.
        Получив строгий нагоняй от начальства и обескураженный таким непростительным для себя проколом, он снова выехал на «Каучук», с большим трудом обменял сальники и к вечеру снова доставил их в сборочный цех. Начальник цеха вместе с его непосредственным начальником высказали все, что  думают о его «опыте двадцатитрехлетней, безупречной работы и сильно пошатнувшихся за эти годы умственных способностях». Сальники подходили по внутреннему и внешнему размеру, но их толщина чуть-чуть превышала допустимую.
        На следующее утро несчастный Василич, захватив с собой штангенциркуль, уже в третий раз отправился на  «Каучук»,  снова, умоляя уже двух начальников цехов, чьи производства находились в разных концах Москвы, и заместителя начальника сбыта, обменял злополучные сальники. Теперь они подходили по всем размерам, но, увы, не прессовались в изделие, так как имели совершенно иную, непредусмотренную чертежами конфигурацию.
     Четвертый раз все-таки доконал Василича и уложил  в больницу.  И, слава Богу! Это уберегло его и так помутившееся сознание от грандиозного скандала, в котором участвовало уже все высшее руководство завода. Он на самом деле чуть не сошел с ума, когда выяснилось, что подходившие по всем параметрам сальники были изготовлены из совершенно  другой резины  вместо требуемой - маслобензостойкой. Получив, как ему казалось, наконец-то, свои «чертовы» сальники, радостный и подслеповатый Василич совершенно не обратил внимания на отсутствие  трех крохотных буковок на маркировке, что, в конечном счете, и отправило его на больничную койку.
      На следующий день, в пятницу все  прояснилось, и сказка закончилась благополучно.         
      Когда представитель завода получил все три вида сальников, включая те, что с огромным трудом менял Василич, стены отдела сбыта и склада «Каучука» долго сотрясал хохот его работников. Они все-таки ошиблись, но только одни раз – первый, а все остальные три раза  поступали правильно, выдавая  сальники по доверенности  завода, который их заказал. Они даже представить себе не могли, что все три вида были заказаны тремя разными работниками и предназначались для совершенно разных изделий. Собственно, это их и не должно было волновать, но их жутко удивляло,  отчего они были заказаны в трех разных подразделениях, да еще расположенных в разных концах Москвы, когда проще бы было заказать все в одном месте? Кстати, именно поэтому у них и Василича возникали трудности с обменом, которому жутко не повезло, что именно его сальники оказались выданными последними.
     Следом за ними от дружного и нервного смеха не могли удержаться и мытищинцы, включая строгое руководство завода.  Но, что самое смешное и грустное одновременно, все это продолжалось еще лет пять, пока не пришла Чудинова. Предыдущий начальник требовал, чтобы каждый сотрудник сам полностью отвечал за вверенный ему участок и ничего менять упорно не желал. 
       Нина Павловна сразу же стала наводить  порядок и с этим, и другими нелепостями, которых в работе оказалось в изобилие. Безусловно, на это ушло много времени и душевных сил. Производить реформы во время производственного процесса, да еще хромающего на все ноги трудно, да и небезопасно. Любая самая небольшая  остановка грозила серьезными последствиями, да и сами люди отдела не очень-то желали расставаться  хоть и с бешенным, неудобным, непродуктивным, но все же привычным ритмом.
      Одержав  победы над многими, подобными, производственными «ляпами»  и доказав, что при нововведениях работать удобнее, она завоевала уважение коллектива и руководства. Самое главное, что мужская часть отдела, до этого недовольная «бабским» командованием,  признала ее, как неоспоримого, мудрого лидера.
       Поменяв двух замов по автосамосвальному производству, немного огорченная сбежавшим последним, она уже думала над новой кандидатурой, как неожиданно появился «лихой, восточный молодец», и должность оказалась занятой по приказу директора.  Десков вызвал ее и объявил,  что ей  какое-то время придется  обходиться без зама, пока для Ибрагима ни будет подобрана или выхлопотана  в министерстве другая должность. Ее это, конечно же, огорчало, но она понимала и другое. Раз уж директор, понимая общее положение вещей и зная, что может повлечь за собой отсутствие человека в отделе, тем более занимающего такую должность, решился на такой шаг, значит, это очень серьезно. С этой минуты она стала внимательно следить за Ибрагимом.
     То, что она увидела, ее поразило. Парень действительно стоил того, чтобы за него побороться. Наряду со своей кипучей, какой-то неуемной энергией, непьющий, обходительный, ответственный, инициативный, а  главное, обладающий даром убеждения, сразу же ей понравился, и она решила, что лучшей кандидатуры для должности зама подыскать трудно. В отличие от него, она считала лучше и видела, что склад некомплектных машин скоро  опустеет, поэтому терпеливо решила ждать. По мере того, как продвигалась его  работа, в ней росла уверенность, что он просто необходим отделу. Когда Десков спустя полтора месяца после начала его работы,  сообщил, что она может подыскивать зама, она даже уговорила его попридержать выбитую для Ибрагима должность второго помощника директора. Ожидания ее не обманули, тот справился со своей задачей намного раньше, чем она  предполагала.
     Оставалась самая малость, заставить его работать в отделе. Она видела, что это будет не просто. Немного избалованный победами, да еще водивший «дружбу», чуть ли ни с первыми лицами столицы, он мог бы совершенно спокойно вывернуться.  Но и она была, как говорят, «не лыком шита», уговаривать и убеждать она тоже умела,  тем более события разворачивались не в его пользу, и самым весомым аргументом была квартира. Он умудрился подпилить сук, на котором сидел. До выписки ордера оставалось еще полгода. И она решила действовать быстро и довольно резко.
       Ибрагим всего этого даже не предполагал. Наоборот, он был уверен, что она попытается от него избавиться при первом удобном случае. В результате его растерянность и ее напор сделали свое дело – он остался на заводе, да еще согласился теперь уже по праву занять свою должность, подумав о том, что, раз уж так случилось, это должно было произойти. А, кроме того, Нина Павловна ему понравилась и как руководитель, и как умная женщина.    
       И он стал быстро втягиваться в дела.

      -7-
       Уже через три дня он внимательно изучил злополучный автокомбинат и понял, что так просто с ним не сладишь. Основная беда заключалась в том, что руководство со слишком раздутым штатом было абсолютно не заинтересованно, да и не способно решить все свои проблемы. Начать с того, что сам директор – хитроватый и напыщенный хохол Боровко дорабатывал по пенсии, особенно в дела не вникал, кое-как закрывал государственный план с помощью замов, которые находили способы, его корректировать, а все остальное время занимался своими личными проблемами. Держаться на плаву ему помогали какие-то прежние заслуги, включая медаль за доблестный труд, звание «Заслуженный транспортник РСФСР»,  а так же дружба с влиятельными друзьями, которых он так же использовал  исключительно в своих интересах. 
       Остальной руководящий штат был не лучше. Все они, как и директор, за взятки или другие услуги помогали машинами и шоферами, и так же частенько используя свои должности в личных целях.
        В результате весь огромный, рабочий коллектив комбината, включая колонну водителей-перегонщиков, был практически предоставлен сам себе. Они прекрасно знали свои участки работы, их объем, даже свою здорово урезанную зарплату. Все они были «сдельщиками» и для их руководства с обслуживанием  хватило бы двух диспетчеров, нормального механика, снабженца, кладовщика,  бухгалтерии, охраны,  ну, и одного начальника. Вместо этого им приходилось содержать огромный штат бесконечных замов, начальников, каких-то немыслимых отделов. Например, «Отдел организации труда», где кроме начальника и зама, в трех комнатах сидели еще пять размалеванных девиц, которые только и делали, что в перерывах между перекурами, бесконечными чаепитиями, строчили какие-то бумажки и строили глазки посетителям. «Отдел новой техники» был, правда, чуть поменьше. Три женщины занимали одну комнату, но то, чем они занимались, было просто фантастикой. На комбинате за десять лет их существования никакой новой техники, за исключением автоматов с газированной водой, не приобреталось. Да и то, эти автоматы поставлялись и обслуживались какими-то сторонними организациями.  «Отдел капитального строительства» из пяти престарелых мужиков и одной дамы, занимавший две приличные комнаты, был тоже абсолютно не нужен, так как никакого строительства, даже ремонта не велось уже давно и видимо, даже не предполагалось начинать. А вот отдел снабжения и поставки оборудования из трех человек занимал маленькую комнатенку метров в шесть. Собственно, она была и не нужна, как рассуждало руководство,  потому как «волка кормят ноги», и периодически переселяли снабженцев на склад.  Не лучше устроились «Отдел эксплуатации» и диспетчерская служба.
      Естественно, что все  отделы, службы требовали огромное количество помещений в двух  добротных, трехэтажных, кирпичных строениях, которые занимались соответственно рангам. Например, кабинет одного из замов Боровко, которых было, аж, целых  шесть, занимал такую же площадь, как и вся бухгалтерия из девяти женщин. Самое интересное, что никакие сокращения и бесконечные реорганизации никак не отражались и на них, и на остальных экзотических службах, в которых, как правило, работали многочисленные родственники начальства и хорошие знакомые. Сокращались в основном производственные отдела, те же снабженцы, диспетчера и дворники.  Но и здесь после каждого такого сокращения все снова возвращалось на прежнее место, да еще с неожиданным появлением  новых, самых невероятных служб типа «Бюро технической эстетики».
        Водители в эти экзотические отделы не попадали вообще, а  в другие службы, за исключением бухгалтерии, так же  заходили крайне редко. В том же профкоме делать было абсолютно нечего.  Детский сад благополучно прекратил свое существование еще лет семь тому назад, в комбинатовский пионерлагерь отправлять ребенка было просто  страшно, а путевки в дома отдыха и пансионаты почему-то оставались только в такую «тьму-таракань», что отдыхать дома или в деревне было намного интереснее.  Увы, комбинат, как говорило начальство, «переживает свое не самое лучшее время».
        Почему-то это «не самое лучшее время» затянулось лет на десять.
        У водителей не было комнаты отдыха, курилки, душа, даже элементарного умывальника, а раздевалка находилась в таком сарае, что Ибрагим вначале подумал, что это туалет.  Кстати, туалета, как такового, тоже не было, вернее, было какое-то подобие, похожее на захолустный, привокзальный нужник, конечно же, на улице и давно не работающее.  Благо, коллектив был мужским, и это его не особо волновало.  Курилка и место для отдыха тоже присутствовали, но они оказались продуваемой всеми ветрами беседкой на улице. Подобие умывальной комнатенки  водители соорудили сами по соседству с  аккумуляторной, умудрившись  запихнуть ее в маленький, железный сарайчик с прогнившей крышей.
        Вот чего было с избытком на огромной, огороженной бетонным забором территории, так это таких ветхих сарайчиков, свалок. Ремонтная зона и стоянки для автомобилей так же представляли собой жалкое зрелище. Более-менее приличное место в единственном довольно большом и теплом гараже занимали машины руководства, как служебные, так и личные.
       Водители – перегонщики  работали большей частью по привычке. Комбинат когда-то был сильным предприятием. К сожалению, таких «патриотов - старожилов» было немного, остальные долго не держались. Одной из причин было то, что им не только не выплачивали положенного, но и  постоянно штрафовали. Руководство строго и отчаянно  боролось за дисциплину.
       Учитывая это, мытищинцы, нарушая все инструкции и законодательство,   доплачивали перегонщикам, помогали по профсоюзной линии пионерскими лагерями, детсадами и домами отдыха,  но даже это не могло решить основной проблемы. Потребное количество все равно не перегонялось. Махрово процветали:  пьянство, разгильдяйство, необязательность, прогулы, чаще всего просто лень. Но самым главным было даже не это. Постоянная  нехватка водителей  рождала у них чувство безнаказанности и своей необходимости по принципу: «Никуда вы не денетесь,  как миленькие,  будете умолять, чтобы мы поработали». И в этом они были непоколебимы. Более того, они были рады тяжелой ситуации мытищинцев, которые буквально «скакали перед ними  на задних лапках». Эта избалованность в какой-то степени  помогала комбинату «вытягивать» свой Государственный план.
      От отчаяния мытищинцы собирали бригады из своих шоферов и посылали их на ЗИЛ с тем, чтобы они хоть как-то помогли родному заводу. Эти затеи тоже кардинально ничего не решали. Во-первых, гараж завода не мог собрать достаточное количество квалифицированных водителей. Для перегона автомобилей  по три шасси в сцепке, требовалась квалификация на меньше водителя первого класса. Во-вторых, снова вставал вопрос об оплате. Разово оплачивать их труд  еще было  можно, а вот для постоянной основы требовались более веские причины и  разрешение министерства. Плохая работа комбината, который все же умудрялся выполнять Госплан, таковыми не являлись.
        Попытки найти другое автохозяйство тоже оканчивались неудачами.   У всех были те же проблемы, в первую очередь - нехватка кадров, а главное – 18-ый автокомбинат был монополистом.  В результате  получалось, что основным виновником недопоставки являлся отдел внешней кооперации завода, который «не мог договориться с автокомбинатом о правильном взаимодействии». Это было устоявшейся, официальной версией всех высокопоставленных чиновников, включая многих заводских руководителей.   

       Спустя неделю после разговора с Чудиновой Ибрагим вконец с испорченным настроением ехал утром на работу. Снова появилось огромное желание, писать заявление и идти к Дескову. Причем, даже не заходя в отдел.
       Вчера он второй раз перегонял шасси с помощью водителей из заводского гаража. Мало того, что завгар Осинушкин  дал ему «со скрипом» двенадцать шоферов, восемь из них не имели требуемой классности, а двое вообще оказались учениками без прав. В результате пришлось объясняться с тремя гаишниками, долго и нудно рассказывая им о трудностях завода, взывая к  жалости. Дело вроде бы закончилось тем, что их отпустили, предупредив, что в следующий раз наказание будет  строже. Пришлось, как и в первый раз, отдавать им целый полтинник. Итого – сто рублей за неделю, вернее  два дня работы.
        Уж больно быстро и вовремя появилась машина этих «шакалов у ворот. Вероятно, кто-то их вызвал специально. Скорее всего  это были сами перегонщики, им-то первым было  не выгодно, чтобы Мытищи выполняли план и лишали их законных заработков, да еще разных приплат.  Получалось, что засады ГАИ будут постоянными и никаких денег не хватит на штрафы.  Чудинова  выделила на месяц всего двести рублей, а Осинушкин ляжет костьми, но классных водителей не даст. Ему самому необходимо выполнять план перевозок. Конечно же, можно было обратиться к  друзьям из МВД, но даже это не решало  проблемы.
        Во-первых, водительский состав, выделенный завгаром, был неопытным, три раза терялся по дороге, хотя Ибрагим четко приказал ехать только колонной по отпечатанному на ротапринте маршруту. Машины и так были необкатанные, новые, а эти «бараны» норовили свернуть с трассы. Увы, это тоже было понятно.  Этим кретинам было мало заработка, они старались продать еще и бензин,  поэтому пришлось искать их до поздней ночи.  Горючее заливалось в машину строго, согласно маршруту, на сорок километров. Сливая его, они естественно оставались в тех закутках, в  которые забирались, и не могли двинуться с места.
       В дополнение ко всему, механик на заводской, специально приданной колонне машине умудрился «набраться» где-то на кольцевой и врезаться в последнюю сцепку. Колонна, естественно уехала в Мытищи, а им пришлось как-то латать пробитый фаркопом сцепки радиатор и вызывать помощь из гаража. Слава Богу, что не оказалось ГАИ, а колонна, не считая двух, сливших бензин  идиотов, благополучно сама добралась до завода.
      Короче, все это было не работой, а сплошным кошмаром. Ну, а самое грустное, что все эти жертвы все равно были напрасными. Их тридцать шасси в первый раз и тридцать шесть – вчера, все равно не погашали отставание. Комбинатовские перегонщики в виде протеста не выполнили в эти дни свой план перегона именно на это количество машин. Когда он поделился этими соображениями  со своими сотрудниками, они признались, что он не ошибся. Перегонщики, которых  устраивало такое положение вещей, не желали ничего менять и попросту саботировали, отказываясь делать вторую ходку.
       Получалось так, что он должен прекратить эти бесполезные, комариные укусы, только раздражающие перегонщиков, и противопоставить им  бригаду водителей, причем классных и в таком количестве, которая сильно ударила бы и по их карманам, и по комбинату сразу. Например, хотя бы пятьдесят, а не несчастный, неопытный десяток.   Сто  пятьдесят шасси это уже весомо, хотя тоже маловато, но где  возьмешь этих классных водил? Во всем заводском гараже не набралось бы и тридцати, а это самый крупный завод в городе.
      С этими невеселыми мыслями он подъехал к центральной проходной завода, чтобы подняться в дирекцию, и тут его окликнул представитель крупного казанского автохозяйства Рамиль Шамиевич Дасаев – невысокий, коренастый мужчина. Эпопея с казанцами была шумной, веселой и хлопотной.
       В числе двухсот восьмидесяти самосвалов, полученных ими в апреле, было сто «инвалидов», причем, десять из них было с размороженными двигателями. Правда, Ибрагим для них на ЗИЛе выхлопотал даже семнадцать новеньких блоков, не считая трех,  полностью набитых запчастями грузовиков. Это был один из самых крупных покупателей Ибрагима. Они пошли даже на то, что выбрали все свои автомобили за два квартала, пойдя на такое же нарушение, как и он с Мосглавжилуправлением. Правда, предупрежденные им, они утрясли все вопросы с Госпланом. Короче, у него с ними установились хорошие, дружеские отношения, подкрепленные, аж, тремя самыми престижными московскими ресторанами.
       - Здравствуй, дорогой! – улыбаясь своей широкой улыбкой и распахивая крепкие огромные руки для объятий, воскликнул Дасаев. – Как твои дела, здоровье? Дома, надеюсь, все нормально? Я тебя тут третий день ищу! Рад тебя видеть!
       - Здравствуйте, Рамиль Шамиевич! – радостно ответил Ибрагим. – Я тоже рад вас видеть! Только я теперь не занимаюсь отпуском машин.
       - Я, конечно же, наслышан, но разве просто так  я не могу увидеть друга? – даже обиделся Дасаев. – Мне показалось, мы с тобой расстались друзьями, разве не так?
       - Что вы, Рамиль Шамиевич, конечно, мы друзья, просто меня одолели грустные мысли. Ради Бога, не обижайтесь! Я на самом деле рад вас видеть, только сейчас спешу! Давайте встретимся чуть позже!
     - Хорошо, а когда? У меня ведь тоже дела.
     - А разве вы приехали не за машинами?
     - И за машинами тоже, и с тобой переговорить хотелось бы, но только, желательно, не здесь.
      - Я, к сожалению, сейчас занят, все-таки на работе, хотя, честно говоря, хочу ее бросить. Сейчас зайду к директору, брошу заявление на стол, тогда и освобожусь. Как это все произойдет и когда, естественно не знаю, поэтому, если вам не трудно, давайте встретимся вечером! Можно где-нибудь в Москве. Вы где остановились? Готов даже подъехать, куда скажете?      
      - Вот это да! – удивленно присвистнул Дасаев. – Неужели все так плохо? Мне казалось, что к тебе на заводе хорошо относятся, ценят? Выходит, я ошибся?
      - Да нет, Рамиль Шамиевич, ценить-то меня ценят, просто я сам кое в чем виноват, не рассчитал, вот и попал в переплет, из которого один выход – бежать, куда глаза глядят.
      - И ты думаешь, тебя так просто отпустят? Я бы лично не отпустил.
      - В том-то и дело, что так просто не отпускают, но уйти нужно.
      - Что-то ты темнишь, парень? Говори честно, что ты натворил? Может, я смогу помочь по старой дружбе?
      - Честное слово, я ничего такого не натворил, но объяснить все это трудно. Нужно рассказывать с самого начала. Да и вряд ли вы мне поможете?
       - Э, брат, ты еще всех моих возможностей не знаешь, но вижу, что ты порешь горячку. Хотя мы оба и спешим, но вижу, необходимо поговорить,  а бросить заявление ты всегда успеешь! Может, меня Аллах как раз и послал тебе, чтобы помочь?
      Ибрагим взглянул на часы и подумал, что может быть, Дасаев прав. Одни ум хорошо, но посоветоваться с кем-то необходимо. В  данном случае человек с таким жизненным опытом может явиться очень даже неплохим советчиком,  а потом, он, как-никак, свой – мусульманин. В конце концов, заявление можно будет бросить и позже, если, правда, нужно будет это сделать? Окончательной уверенности пока еще не было.
     - Может быть, вы и правы? – согласился он и рассказал о своей беде.
     - Да! – вздохнул с лукавой улыбкой Дасаев, выслушав его. – Положение серьезное, но не безвыходное. Скажу честно, мы тут посовещались у себя и решили предложить тебе, быть нашим представителем на заводе. Причем, и оклад подобрали соответствующий, даже присмотрели квартиру, чтобы она стала твоим, так называемым, штабом, заодно и гостиницей для наших представителей, в крайнем случае, кого-то из водителей. Там же можно будет хранить подарки нашей земли, как для нужных людей, так и для тебя. Машину будем тебе присылать.  Ты же знаешь, что это нам не трудно и даже очень выгодно. К тому же и тебе машину дадим лучше твоего постоянно ломающегося «Каблучка». «Волжанку», конечно, не обещаю, но приличный ижевский «Москвич» постараемся выделить.  Так что мы с радостью возьмем тебя даже, если ты уйдешь, но все-таки лучше бы было, если бы ты оставался на заводе. И у меня тут мелькнула одна мысль, а почему бы не помочь тебе с перегоном шасси с ЗИЛа. Ведь у меня и водителей с требуемой классностью для такого дела наберется достаточно. Жаль, что я ограничен фондовым нарядом, иначе, мы бы на тебя только и работали. Твоя задача только одна – способствовать быстрому получению наших самосвалов, ну и, как сам понимаешь, запчастями на ЗИЛе. Ну, как, есть над, чем подумать? А ты – «заявление брошу», уйду – «куда глаза глядят»!? Короче,  мы в этом квартале  будем  получать сто сорок автомобилей, а это сто сорок водителей. Сделай так, что все они будут получены без проволочек, и все сто сорок помножить на три, а именно, четыреста двадцать шасси доставлены на завод. Поможешь с запчастями на ЗИЛе – еще раз поможем, и так далее. Как тебе перспектива? А дальше – еще кому-нибудь поможешь. Нас-то здесь, хоть лопатой черпай!
        По мере того, как он говорил, Ибрагим зажигался все больше и больше. Да, Дасаев предлагал удивительно выгодное и толковое дело. Причем, постоянно действующее. Желающих получить автомобили и запасные части было столько, что они все могли просто отобрать всю работу у автокомбината. Он уже прикидывал, кто таковыми мог быть, и получалось, что он мог просто спокойно завалить завод не только шасси, но заодно и собрать их на конвейере.
        «Все так просто и гениально! – думал он. – Как же никто не додумался до этого раньше? Теперь есть, с чем идти к Дескову и Чудиновой».
       Он горячо поблагодарил Дасаева за предложение, гениальную идею и отправился на завод. Тот пожелал ему удачи, и они условились встретиться вечером. 

       Чудинова даже подпрыгнула на стуле, когда он рассказал ей о предложение казанцев поработать перегонщиками. О предложение стать их представителем он умолчал. Об этом они условились с Дасаевым. Зачем заводчанам знать о том, что он будет получать деньги еще и в Махачкале, да и не только деньги. Это должно было оставаться втайне от всех, тем более, заработную плату, да и не только ее ему должны были присылать по почте или привозиться наличными, а он нигде не должен будет за нее  расписываться. Это устраивало обе стороны.
      - Все так просто и гениально! – воскликнула она. – Да это же решение всех проблем! Ты просто умница! Не зря я к тебе присматривалась, а потом воевала за тебя! Ты же теперь видишь, что я не зря уговорила тебя остаться. С тобой мы точно все наладим. У меня самой что-то подобное вертелось на уме, но, увы, что не дано, то – не дано. Недаром говорят, бабий ум короток, но ничего, твой ум, мой напор, глядишь, что-то, да выйдет. Ну, что идем к Дескову. То-то Рохман обрадуется. Полгода ждал бедный, когда же у тебя закончатся «калеки», а ты к нему снова за новыми. Причем, на этот раз он будет вынужден отдавать тебе столько, сколько попросишь ты. Представляю его физиономию. Он-то себя снова королем почувствовал, ан, - нет. Приходит Сабиров и приказывает отдать ему весь его хлеб, может быть, даже до последнего самосвала. Как же он теперь жить-то будет? На паперть что идти?
      - Ничего, - улыбнулся Ибрагим. – Он свое возьмет. Я же ему вместо одного отобранного сразу три пригоню. Не потеряет свой жирок, даже больше растолстеет. Не правда ли?
      - Да, совсем забыла. Твоя, правда. Глядишь, мы еще и план перевыполнять начнем. Тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить! Смотри-ка, и это учел, нет, ты просто большой умница! Даже о начальнике сбыта подумал. Давай, срочно звони Дескову!
      - А вы? – удивился Ибрагим.
      - Ладно, ладно, не скромничай! Тебя-то он вне всякой очереди примет, а меня может, и не принять. Что я ему, начальник рядового отдела.
      - Ну, хорошо, сейчас позвоню! Только перед этим хочу вас попросить вот  о чем. Снимите меня, пожалуйста, с должности! Согласен, даже на рядового инженера. При этом обещаю, что подумаю  обо всех трудностях в отделе.
      - Вот это просьбочка! – округлила она глаза от удивления. – Я даже дар речи потеряла. И чем же тебя не устраивает твоя должность, позвольте спросить?
      - Мне так думаться будет легче.
       - Что-то ты финтишь? Ответственности боишься? Беда с вами, мужиками, все-то вы норовите за нас, баб спрятаться. Уж от кого-кого, а от тебя я такого не ожидала! Ты, как мне показалось, ее не боишься, да и работать тоже. Что-то здесь не так?  Но ведь у тебя же тогда отнимут кабинет, машину, хотя машину, конечно же, оставят, но заплата-то все равно  будет меньше.
      - Бог с ним, с кабинетом,  зарплатой и машиной тоже. Все-таки я не оставил мысли заниматься наукой. Честно говоря, думал, кончится эпопея с разукомплектованными, найду себе место потише и буду поступать в аспирантуру. Да и потом, какой из меня начальник? Я себя-то организовать не умею, а тут куча людей. Вы же обещали меня отпустить, когда я налажу дело.
       - Ну, что ж, все это понятно, но дела ты пока еще не наладил, так, что давай подумаем! Обещать ничего не буду, но твое пожелание учту. Не буду же я мешать тебе, устраивать жизнь по своему разумению, но, честно говоря, очень жаль, если ты уйдешь. Ты прирожденный хозяйственник, хотя не знаю, может быть, и ученым будешь не плохим? Я ведь этого не знаю, всю жизнь на производстве.
       В этот же день было получено добро, а еще через два дня, ошарашив комбинатовских перегонщиков,  он на заводском автобусе привез на площадку сбыта ЗИЛа первую группу кавказских шоферов. Их было восемьдесят пять человек, все они были тщательно проинструктированы, имели требуемые классность и опыт. Гаишники у ворот выборочно поверили документы у десятерых, посмотрели на улыбающееся лицо Ибрагима, даже не стали смотреть  выписанные путевые листы с заданием и удалились, а  колонна из восьмидесяти шести сцепок двинулась в Мытищи.  Последней сцепкой управлял сам Ибрагим, которому за один день повысили требуемую классность в мытищинском ГАИ.  В этот раз на склад приема его последняя сцепка была принята без замечаний в два часа дня. Получалось, что без проблем можно было сделать еще и вторую ходку. Останавливало лишь то, что отдел сбыта был не готов выдать сразу все сто семьдесят автосамосвалов. Да и начальник отдела сбыта Рохман просто сошел бы с ума, а он, ой, как был еще нужен. Требовалось время, чтобы увеличить их объем. Пришлось следующую поездку отложить на  день.
       А еще через две недели Ибрагима попросили приостановить свою «кипучую» деятельность.  Начальник сборочного цеха взмолился, что не поспевает собирать самосвалы, а склад приема был забит настолько, что пришлось организовывать охрану  машин, оставшихся на улице. Комбинатовские водители, напуганные таким поворотом дела, тоже подтянулись и с дисциплиной, с объемом работ. По крайней мере, старый костяк стал регулярно выполнять по две ходки.
         Ко всему прочему выяснилось, что отдел тоже не поспевает с поставкой комплектующих, причем, самой же группой Ибрагима. Пришлось подключиться еще и к ним.

       -8-
       На производственном совещании у главного инженера Савельева, где подводились итоги прошлого месяца, Ибрагим чувствовал себя королем. Все поздравляли и благодарили его за работу. Впервые за последние четыре года план был выполнен с большим опережением и заделом. Все это обещало большие премии и благодарность министерства. На производственном совещании присутствовал сам Десков и с нескрываемой радостью поглядывал на своего протеже.
       Ибрагим даже немного устал от доброжелательных взглядов, во многих из которых иногда вспыхивали искорки зависти. Он сидел смущенный и с напускным уставшим видом.  Самый победоносный и доброжелательный взгляд был у Нины Павловны.
      - Я считаю, что к нашим просьбам и замечаниям следует прислушиваться, - говорила она. – Нам удалось подтянуться, поэтому теперь следует обратить внимание и на производственные службы. Если бы нас не сдерживали, мы бы могли сработать намного лучше. Почему каждый раз бьют только нас и отдел  снабжения? Вы же, наконец, теперь ясно видите, что не только мы – виновники в срывах плана. Всегда получается так, производство  из сил выбивается, а мы сидим на печи и только семечки лузгаем. Прошу руководство самым серьезным образом обратить не это внимание и не искать виноватых, которые, как все привыкли, только мы. Думаю, нет я  уверена, что мы еще не раз докажем, что мы тоже умеем работать, а порой даже лучше…
        Договорить ей не дала внезапно распахнувшаяся дверь, на пороге которой стоял главный бухгалтер завода Федченко Иван Андреевич. По его виду было понятно, что произошло что-то страшное и кошмарное. Его последние, редкие волосы были вздыблены, глаза были наполнены  ужасом, а руки дрожали, держа какие-то бумаги.
      - Иван Андреевич, что случилось? – воскликнул встревоженный Десков.
       - Г-де Са-а-биров? – промычал он дрожащим, чуть не плачущим голосом.
       - Вот он, - указал Десков  на ошарашенного Ибрагима. – Он у нас сегодня герой.
       - Ка – к-кой гер-р-рой? Он – он – ужас! – уже рыдая, вымолвил Федченко, посмотрев на Ибрагима так, как будто увидел конец света.
        - Да что же случилось? – снова нетерпеливо спросил Десков.
        Федченко только открывал рот, показывал рукой с бумагами на Ибрагима и не мог вымолвить ни единого звука. Потом он откашлялся, показал рукой, чтобы все вышли и остались только Десков и Ибрагим. Когда все это поняли и стали быстро освобождать кабинет, он показал еще на Нину Павловну.
        - Мы вас внимательно слушаем, Иван Андреевич! – проговорил Десков, когда закрылась дверь за хозяином кабинета Савельевым.
        - Владимир Иванович,  - начал говорить Федченко, которому никак не удавалось справиться с волнением и дрожью. – Я даже не знаю, как сказать? Это выше моего понимания. Это просто ужас какой-то!
       - Да, говорите же, Иван Андреевич! – попросил Десков, теряя терпение и начиная раздражаться. – Успокойтесь и говорите!
       - Сейчас, Владимир Иванович, чуть-чуть приду в себя и скажу! – ответил он и засунул, видимо еже очередную таблетку валидола. -  Вы только сначала посмотрите на эту ведомость. Это, между прочим, ведомость на зарплату.
       Десков взял в руки ведомость, надел очки и начал ее смотреть.
      - Вы на эту строчку посмотрите! – Федченко показал ему очками на бумаге. – Что это такое?
      - А вы не ошиблись? – спросил его Десков, почесав висок.
      - Нет, это не ошибка, - ответил Федченко. – Мы  тщательным образом все проверили. Начислено все верно. Мы даже звонили на ЗИЛ. Сам главбух тоже ужаснулся, но подтвердил. У них ведь зарплату ЭВМ считает, но они все проверили, все верно, именно эти цифры. Ни копейкой больше, ни копейкой меньше.
        - Да! – выдохнул Десков. – Ну, и дела!
        - Да, да, Владимир Иванович! – стал кивать Федченко. – И что самое ужасное, я по закону должен все это выдать. Меня же в банке повесят.
        - Да вы не волнуйтесь, Иван Андреевич! – сказал Десков и посмотрел на Ибрагима с Чудиновой, которые сидели уже неживые. Они поняли, что произошло что-то из ряда вон выходящее, а они каким-то образом причастны к этому.
         - Да как же не волноваться, Владимир Иванович? – вскрикивал Федченко. – Он каждый раз у нас так получать будет? У  нас же даже всему  отделу и то меньше начислено. Он что с инкассацией свои деньги будет забирать или мне переводить их на книжку?
         - Иван Андреевич, успокойтесь! – еще раз сказал Десков. – Сейчас мы во всем разберемся. Думаю, все уладим, - и, обращаясь к Чудиновой с Ибрагимом, протянул им ведомость, – Да, ребята, натворили мы дел!   
        Взглянув на цифры, стоящие против фамилии Ибрагима заставили теперь   ужаснуться и их.  В колонке, где указывалась сумма к выдаче на руки, стояло -  16885 рублей 43 копеек. И это не считая его основной довольно приличной для советского служащего зарплаты в 457 рублей, которая была проставлена строкой ниже и составляла где-то сороковую часть от первой начисленной суммы.
         Стало, наконец, понятно, как это произошло.
         Шасси Ибрагим получал по своей  доверенности, а зиловская бухгалтерия  справедливо начисляла ему заработную плату. За каждое перегнанное шасси были установлены расценки в размере 17 рублей 56 копеек. Ну, а дальше все просто. За первую неделю было перегнано 164 сцепки, за вторую – 228.  Умножаем это на три, получаем 1176 шасси, а в итоге выходило, что за их перегон было начислено  двадцать с половиной тысяч. И получалось, что за две неполных недели, вернее, всего лишь за четыре рабочих дня Ибрагим умудрился один заработать столько, сколько бы ему пришлось зарабатывать за три с лишним года. Как раз на трое «Жигулей» да еще и прицепом в придачу.
         Теперь стало понятно и состояние Федченко, ему было, отчего прийти  в ужас. Его с большим трудом удалось успокоить твердым обещанием Ибрагима, не получать этих денег, а Десков уговорил его подумать, как представить все это ошибкой. Иван Андреевич обещал подумать и, удаляясь, несколько раз переспрашивал Ибрагима, что тот никогда и ни при каких обстоятельствах  не потребует начисленной ЗИЛом суммы. После того, как он удалился, оставшиеся стали напряженно думать, как продолжить так удачно начатое дело, исключив подобные ляпы.
          - Владимир Иванович, разрешите, мне высказаться? – нарушила тишину Чудинова.
          - Конечно, Нина Павловна! – разрешил Десков. – Мы вас очень внимательно слушаем.
         - Понимаете, Владимир Иванович, - говорила она. – ЗИЛ все равно будет перечислять деньги, поэтому не вижу ничего зазорного в том, чтобы  их получать и выплачивать  нашим помощникам, то есть людям, которых завербует Ибрагим Рахимович.  Думаю, что нужно заключать с ними  трудовые  соглашения, составлять расходные ведомости на зарплату и получать их росписи в получении. Единственной  загвоздкой будет то, что деньги начисляться  и перечислять нам будут с большим опозданием, а именно тогда, когда эти водители будут уже у себя дома.  Думаю, что мы с Ибрагимом  Рахимовичем  как-то решим этот вопрос. Во всяком случае, очень постараемся. Короче, я высказала вам официальную версию, а как получится наяву, вам, вероятно, знать будет не интересно? Главное, не загубить такое интересное и важное дело, не правда ли?
       - Я вас понял, Нина Павловна, - сказал Десков. – И, конечно же, не возражаю. Зная вас,  надеюсь, что все будет в порядке, но хотелось бы напомнить, что дело очень рискованное, и все его подробности должны остаться в этом кабинете и только среди нас троих. Нежелательны даже слухи об этом.
       - Уверена, что вам беспокоиться будет не о чем! – ответила Нина Павловна и посмотрела на Ибрагима. – Хотелось бы, чтобы ваши замы нас не трогали, тогда все будет в порядке.  Думаю, что Ибрагим Рахимович такого же мнения?
        - Безусловно, мы все сделаем, как нужно! – согласился Ибрагим. – Полностью согласен с Ниной Павловной, дело ни в коем случае останавливать не нужно, это на сегодняшний день – единственный выход, чтобы добиться выполнения плана, а что касается технической стороны вопроса, постараемся учесть все тонкости. Добавлю, что требуется квалифицированная юридическая консультация, чтобы с законностью все было в полном порядке. Могу это взять на себя. Честно говоря, мне тоже хотелось бы спать и жить спокойно. При этом уверяю, что информация дальше этих стен не просочиться, хотя какую-то правдоподобную версию для окружающих придумать необходимо. Все равно нас будут подозревать во всех смертных грехах, так уж лучше им дать самим какую-то легенду.
       - Слушай, Ибрагим Рахимович! – лукаво улыбнулась Нина Павловна. – А ты, случаем, не чекист? Уж больно ты ловко выстраиваешь схемы, да еще с такой подстраховкой, учетом всех тонкостей. Да и терминология, ну точно чекистская – легенды, правдоподобная версия, законность.
       - Уверять, и бить себя в грудь, что это не так, было бы глупо, но я все же отвечу. Нет, Нина Павловна, я не чекист, хотя они упорно меня вербовали. Не скрою, у меня есть друзья и чекисты, и милиционеры, причем, друзья настоящие, как это ни странно. Но, как они не выдают своих тайн, так и я не выдаю им свои. Можете мне верить или нет, это ваше дело, но даже, если бы я им был, то не в моих интересах, чтобы кто-то знал обо всех моих делах, тем более связанных с неучтенными деньгами. Надеюсь, я вас убедил?
        - Вполне, но я оставляю право на некоторые сомнения, - еще раз лукаво улыбнулась Чудинова
        - Думаю, что прения сторон окончены? – улыбнулся Десков и, посерьезнев, продолжал. – Тогда позвольте мне подвести итог. Дело вы продолжаете, продумывая все тонкости с точки зрения соблюдения законности. Прошу вас быть предельно осторожными и внимательными с людьми, которых вы будете нанимать. Любое ЧП, как вы понимаете, может, не только  положить этому конец, но и закончиться большими неприятностями. Наблюдая за работой Ибрагима Рахимовича должен отметить, что он справляется с эти очень неплохо, но есть моменты, когда его немного заносит. Поэтому прошу учесть это, и действовать только вдвоем, обдумывая каждый шаг или момент! Ибрагим Рахимович внес дельное предложение насчет юридической консультации. Подумайте об этом! Я, в свою очередь, тоже постараюсь вам помочь. Так, мне думается, будет спокойно всем. При малейшем намеке на неприятные ситуации докладывать мне! Остается пожелать нам всем удачи и плодотворной работы! Что касается ваших непосредственных начальников и моих замов, не волнуйтесь! Можете смело говорить им, что именно это дело я взял под свой контроль лично. Со своей стороны постараюсь, чтобы они вас оградили от своей опеки. Понятно, что они проявят интерес, вот и подумайте, что им отвечать? Да и не забудьте сообщить об этом мне! Ну, что - за работу?
       - Владимир Иванович, у меня есть еще одно замечание! – сказала Чудинова.
       - Да, Нина Павловна! – ответил Десков. – Слушаю вас!
       - Дело в том, что Ибрагим Рахимович просит освободить его от должности, - ответила Чудинова. – Правда, уверяет, что дело не оставит и доведет его до конца.
       - Это как? – удивился Десков, обращаясь к Ибрагиму. – Чем же вас не устраивает эта должность? А потом, как же вы будете справляться с этим делом, если вдруг перейдете на другую? Кто будет общаться с Рохманом? Нет, я с этим категорически не согласен!
      Ибрагим попытался объяснить это своим желанием заняться наукой, но Чудинова остановила его и попыталась объяснить сама.
      - Я думаю, что просьбу Ибрагима Рахимовича надо удовлетворить. Он хочет заниматься наукой и это похвально. Честно говоря, я ему даже завидую, но мешать не буду. Конечно же, мы это сделаем не сразу.  Пока подберем человека на его место, он еще поработает. А после Рохмана возьму на себя.  Я  тут подумала и решила, что так даже будет лучше. Должность ему будет только мешать, сами знаете, хозяйственные и организационные заботы, те же совещания, оперативки – это все не для него, тем более он на них большей частью спит. А вот если его от всего этого освободить, он и думать, и работать будет лучше. Он мне все это пытался объяснить, но я сначала думала, что он боится ответственности, а потом вдруг, как осенило. Он же на самом деле работает, думает и загорается делом только тогда, когда чувствует свободу. Ничего не поделаешь, он у нас – что-то  вроде свободного художника. Я понаблюдала за его работой в отделе и ужаснулась. Он за эти три недели измаялся так, что я даже испугалась. Хорошо еще, что ездил на ЗИЛ. Вот там он еще горел, а как появлялся в отделе, так даже углями не тлел. Как это ни странно, но он не любит быть начальником.  С ужасом смотрел на своих подчиненных и не знал, что с ними делать? Видно и в самом деле права молва, что в начальники лезут одни дураки, как, например, я.  Это на самом деле удивительно: такая дикая страсть, такой бешеный темперамент – когда живое дело, и такая жестокая, унылая тоска – когда рутина и бытовые, обыденные  дрязги.  Короче, я не возражаю, если его оставить в отделе, например, ведущим инженером. Это, между прочим, и делу поможет. По крайней мере, к нему будет меньше внимания, да и от высокого начальства подальше, и народ немного успокоиться. Вот вам и легенда. А то он так нагремел на заводе, да и не только на нем одном, что от этого звона даже двинуться невозможно, чтобы каждый ни спросил, а как там наш благодетель?
        - Ну, что ж, Нина Павловна, делайте, как считаете нужным! – согласился Десков. – И все-таки жаль! У меня на Ибрагима Рахимовича были другие планы, а он опять со своей наукой. Ну, ему виднее. Но, надеюсь, все наши договоренности остаются в силе?
       - Безусловно! – ответила Чудинова и вопросительно посмотрела на Ибрагима.
       - Все свои обязательства постараюсь выполнить! – ответил он. – И не только в отношении «шасси».
       - Ну, что же, я очень рад! – сказал Десков. – И особенно тому, что вы поладили. Я, почему-то, в это очень верил. И все-таки, ребята, не нашумите так, чтобы всех нас вышибли с завода! Понимаю, у вас появятся средства, большей частью неучтенные,  но все это  должно знать границы. Ну, а я, как вы должны понимать, не всесилен и не всегда смогу вас прикрывать. Договорились?          

        -9-
        В условиях нормально развивающейся экономики, вероятнее всего, такие способы решения производственных задач были бы невозможны, да и не нужны. В Советском Союзе, где все было перевернуто с ног на голову, было  возможно еще и не такое.  «Теория развитого социализма», провозглашенная его лидерами, трещала по всем швам. Самое грустное, что даже те, кто считал, что трудится и живет честно, все равно волей-неволей участвовал в этом чудовищном идиотизме, если он только желал трудиться. Любое, самое незначительное телодвижение вовлекало жителей этой страны в общую агонию.
        Потом это время назовут «застойным», тоталитарным. Его будут много критиковать, осуждать, даже предъявлять серьезные претензии, но оно было таким, каким было, и имело даже свои положительные стороны. По крайней мере, люди жили, влюблялись, рожали и растили детей, имели общие и личные цели, причем, светлые и добрые, даже если они вели в никуда.
        Ибрагим часто потом задавался вопросом: насколько неблаговидна, может быть, даже преступна была тогда его деятельность?  Самое смешное, что даже с точки зрения  социалистического общества он и Чудинова закона не нарушали.  Умные, толковые юристы помогли им составить такую схему, при которой они вообще не подлежали никакой ответственности. Наоборот, они были победителями и героями, решившими сложнейшую и важную задачу, которая помогла заводу увеличить выпуск продукции. Без них самосвалы бы не выпускались в полном объеме, а  завод попросту бы простаивал. 
        Между тем, картина с доставкой шасси на завод резко изменилась. Теперь уже Мытищи диктовали свои условия автокомбинату, на котором сразу же присмирели и руководство, и сами водители. Теперь уже они бегали за Ибрагимом «на задних лапках» и умоляли не лишать их работы.
        Он уже несколько раз вывозил на ЗИЛ такое количество своих водителей, что полностью лишал комбинат суточного плана перегона. Первыми к нему на поклон прибежали встревоженные перегонщики. Он в полном молчании дождался последнего и объявил:
        - Мужики, честно говоря, мне бы не хотелось, ссориться с вами, вспоминать старые обиды и упреки.  Лично я готов, забыть все, но, как вы теперь видите, мы, мытищинцы не забыли ваших уроков и даже извлекли из них пользу.  Короче,  я представляю  не профсоюзную организацию и не намерен терпеть все ваши прежние выходки, но твердо обещаю, что оставлю работу тем, кто пойдет на наши условия. Они очень просты – честная работа,  никаких пьянок, саботирования, прогулов и так далее. Соглашусь, что бывает всякое, так вот. Первый срыв еще как-то понять и простить можно, после второго рекомендую, сразу же идти в свой отдел кадров и писать заявление по собственному желанию. Обещаю, что самых добросовестных работников мы будем продолжать отмечать, но, конечно же, не в том объеме, как прежде. И только так сохранится и наша дружба, и взаимопонимание.  Да и еще немаловажное замечание. Советую, подружиться с нашими водителями. Они, как вы должны понимать, тоже бьются за эту работу. Единственное их отличие от вас, что все они приезжие и плохо знают трассу. Это вынуждает нас давать сцепки вам, но учтите, все они тоже классные водители и нам не составит особого труда подтянуть их до вашего уровня, а может, и выше. На сегодняшний день, ответственности и желания в них намного больше. Это все, что я хотел сказать, а теперь идите и думайте!
          К его  удивлению, эти условия приняли не только «старожилы», но и многие новенькие.  И это все, несмотря на то, что мытищинцы твердо им заявили – больше никаких доплат и всевозможных требований!
          Вслед за водителями, почуяв неладное,  появились один за другим четыре зама Боровко. Ибрагим заявил, что ему с ними  разговаривать не о чем, и они дружно отправились на завод к Чудиновой. Та тоже была с ними не ласкова, и тогда к ней приехал сам Боровко. 
        Сначала у Нины Павловны и Ибрагима было одно жуткое желание – втоптать эту «кучу жира» в землю и сделать так, чтобы он с треском вылетел с комбината. Обида за все прежние унижения, нежелание снизойти до их законных требований клокотала в них, словно кипяток. Однако, чуть позже, даже не сговариваясь, они неожиданно остыли и улыбнулись. Для этого им хватило одной мимолетной встречи взглядами – они стали понимать друг друга  с полуслова.  Боровко уехал довольный, даже не подозревая, какая буря его миновала? Ему пообещали, что войдут в его положение, даже помогут комбинату, а уж с выполнением плана, вообще проблем не будет.
       Хлопая своими маленькими, заплывшими жиром глазками и думая, что произвел впечатление своими регалиями, он и представить себе не мог, чем вызвана такая милость? Да он бы и не поверил, что это произошло оттого, что эта симпатичная женщина и молодой, черноглазый парень увидели настоящего, напыщенного и самодовольного дурака, который их устраивал именно на своем месте. А он их на самом деле очень устраивал. Ведь другой руководитель комбината мог бы и догадаться, что их дела не так уж и благовидны.
        И самая главная неблаговидность заключалась в том, что из этого дела, словно насосом, можно было выкачивать деньги, причем, столько, -  сколько пожелает душа и позволит совесть. Схема выкачивания, невольно подсказанная Федченко и доработанная ими с помощью квалифицированных юристов, стала действовать безотказно.
        С представителями автохозяйств, завербованными Ибрагимом заключались  договора, и теперь уже они юридически брали на себя ответственность за перегон «шасси», являлись как бы  бригадирами комплексных бригад. На них же и перечислялись начисленные за перегон деньги. Естественно, они за них расписывались и должны были распределять среди своих водителей, но, ни один представитель так к ним и не притронулся. Все  прекрасно понимали, что, взяв их хотя бы раз, они могли стать уже невостребованными. Но самое главное было даже не это. Посланные на завод за самосвалами, они естественно, ссужались еще большими суммами для взяток, а эти деньги, соответственно, оседали в их карманах. В результате все были довольны, даже водители, которым в документах проставлялись те даты убытия из Мытищ, которые позволяли им какое-то время поработать на новых машинах еще и на себя. Ну, и, конечно же, все предпочитали обо всем этом помалкивать.  То же представитель скорее бросился бы под машину, нежели признался своему руководству, что присвоил деньги,  предназначенные для «подмазывания» неприступного отдела сбыта ММЗ. Он же и водителей подбирал самых «надежных», сговорчивых и, опять же,  - молчаливых. 
         Когда Ибрагим и Нина Павловна получили первые итоговые  деньги за первый месяц работы по схеме, оба на какое-то время лишились дара речи. Конечно же, они предполагали, что их будет много, но то, что их оказалось намного больше и все они были в их полном распоряжении, ввергло их в шок.  Девять представителей автохозяйств отказались в общей сумме от одиннадцати «Жигулей» с тремя прицепами.
        Первым от шока отошел Ибрагим и предложил отложить значительную сумму, как резервную, на нужды всего отдела. Это было и понятно. Теперь даже стыдно было клянчить деньги у руководства, того же Дескова.
       Нина Павловна пришла в себя следом за ним и тут же заявила, что «клянчить «крохи» у замов Дескова нужно продолжать и еще в большем объеме». Затем она согласилась с разумными доводами компаньона по поводу резервного фонда, а по поводу остальных денег высказала предложение – «немедленно их поделить между всеми троими участниками, включая Дескова, и навсегда о них забыть.
       Через месяц они снова напомнили о себе и еще в большем объеме. Руководство, обрадованное практически неограниченной поставкой шасси на конвейер,  решило увеличить объем выпуска самосвалов. На этот раз деньги было решено поделить уже на четверых. Десков и Ибрагим согласились с разумными доводами Чудиновой, вовлечь в дело еще и заместителя по общим вопросам Златого Льва Витальевича. 
        Этот умный, въедливый и очень оборотистый мужик уже и сам начинал догадываться об истинном положении вещей. Именно к нему чаще всего приходилось обращаться за подписью в документах, а, кроме того, он уже был просто необходим для дела.  Он обладал тем, чего очень не хватало Нине Павловне и Ибрагиму, - это удивительной педантичности и аккуратности в делах. Они просто таки страдали от постоянных своих ляпов, которые допускали в, казалось бы, отработанной и выверенной схеме, а это могло привести к краху. Требовался осторожный, до противного аккуратный  крючкотвор, каким был Лев Витальевич. По крайней мере, с ним можно было не бояться, что завтра тобой займутся компетентные органы.
      
         БРАТЬЯ

        -1-
        Есть  страницы в жизни, которые вспоминать не хочется.  Это слишком больно и трудно, но они рано или поздно всплывают в памяти жестокими, грустными картинами и снова выжигают душу испепеляющим, губительным огнем.  Со временем начинаешь понимать, что угли от тех пепелищ  не погасить даже временем. 
         Многих  друзей Ибрагима удивляло, почему он никогда не вспоминает о своих братьях. Ведь помимо какого-то огромного количества двоюродных и троюродных, у него было два родных, правда, один из них был сводным.  Кто-то даже помнил его младшего брата, но на вопрос, где и что с ним, он сухо отвечал,  жив, здоров и все. Как же могло произойти, что именно Ибрагим, человек добрый и отзывчивый,  не забывающий даже тех, с кем и виделся-то раз-два в жизни, да еще лет тридцать, сорок назад, звонит им, навещает, шлет открытки и подарки, и вдруг такое забвение? Это было совершенно на него не похоже, однако получалось, что эта тема запретна.  Что там друзья, многие знакомые знали, что, если его об этом расспрашивать, значит, испортить настроение ему, да и себе тоже.  А ведь одна из  самых близких подруг его семьи вместе со всеми своими родственниками, включая даже дальних, была когда-то невестой его младшего брата Амира.
         Так что же на самом деле произошло? Многие, в том числе и эта семья терялись в  догадках, понимая только одно: случилось что-то ужасное и непоправимое.

          Со своим старшим, сводным братом Рашидом, отношения не заладились как-то сразу, как только Ибрагим родился. Это было и понятно. Рашид был страшно обижен на жизнь, отца, мать и всех своих родных. В отличие от своих младших братьев, он был нежеланным. Мать согрешила во время войны, когда приехала с концертной бригадой на фронт, а отец – бравый, красивый лейтенант, гвардеец, командир взвода разведчиков и внимательный, тактичный, добродушный кавалер, покорил сердце замужней актрисы.
          После войны они встретились. Уже демобилизованный  капитан, инвалид,  узнав, что их мимолетный роман не остался без последствий,  сразу же предложил ей узаконить отношения, но она на это не решилась. У нее был муж, тоже артист,  порядочный, достойный мужчина, который очень ее любил, хотя отношения после рождения не его ребенка, сильно обострились. Тогда счастливый отец предложил, забрать сына с собой на родину, а ей, подумать и решить, что  делать дальше?  Она охотно согласилась потому, что не желала бросать свою кочевую жизнь актрисы, тем более ей повезло и ее стали снимать в кино,  да еще приглашая на главные роли. Сынишка жил  у ее больной, престарелой матери, которая после смерти мужа уже  почти не ходила. Получалось, что он всем только мешал.
 
        Так четырехлетний Ромка, не понимая, почему его теперь стали называть Рашидом, оказался в большой среднеазиатской семье, где у него неожиданно появилось неимоверное количество братьев, сестер, дядюшек, тетушек и еще каких-то  родственников. Он растерялся и испугался. Ему захотелось домой, к маме, нет, только к бабушке. Мама была вечно занята, очень редко приходила, а иногда пропадала где-то так долго, что он начинал ее забывать.  Бабушка говорила, что «мама разрывается между театром, своим мужем, кино, а они ей только в тягость.  Поэтому нужно смириться с тем, что они оба никому не нужны, только всем мешают и портят жизнь».
        В отличие от тихой, однообразной жизни у бабушки, эта новая, совершенно непонятная жизнь его пугала до ужаса.  Все эти люди говорили на чужом, непонятном языке, делали все по-другому,  кушали, веселились, одевались, умывались, молились, даже  ходили в туалет.  Часто ему казалось, что он попал в какое-то заколдованное, загадочное царство, о которых ему рассказывала сказки бабушка, где все злодеи были из восточных стран.
       Как мама могла отпустить его сюда, даже уговаривала, что ему будет хорошо, что этот добрый дядя, которого, теперь он должен называть папой, сделает все, чтобы он был счастлив? Какое же это счастье, когда он, не переставая, дрожит от страха и слез? А этот папа, как и мама, тоже вечно пропадает. Уходит рано, приходит поздно, разок улыбнется, спросит, как дела, покушает и тут же засыпает, даже не слышит, как сын плачет и просится к бабушке.  А ему целыми днями приходится общаться с этими непонятными женщинами, старухами и детьми, которых он не понимает и не любит. Нет, он их просто ненавидит, когда они лезут к нему с поцелуями, подарками. Ему ничего от них не надо, пусть только оставят его в покое. Ведь они с первого дня, как он только вошел в этот проклятый дом, только и знают, что целоваться, обниматься, гладить по голове и что-то дарить. Нет бы, остановиться,  спросить, а что ему нужно на самом деле? Не нужно ему от них ничего, ни их языка, ни их жизни, ни их проклятых подарков!
       Когда через два года приехала мать, он не обрадовался и понял, что ненавидит ее больше всех. Ведь именно она его предала. Теперь она плакала и убивалась, но он к ней так и не подошел, пока она не уехала. Он знал, что бабушки уже нет, а эта женщина стала ему чужая.  К отцу отношение немного изменилось. Он понял, что этот человек теперь его единственная опора и защита.
       Изменилось его отношение и к некоторым родственникам отца, по крайней мере, он стал уважать его старшую сестру и двух его братьев.  Они его жалели, были к нему добры, хотя тетушка и называла его «Зверенышем».  Когда она изжила из дому его мать, он был ей благодарен, но обида на жизнь и людей  не давала ему в полной мере выразить даже эту признательность.
      Когда ему исполнилось семь лет,  а у отца появилась новая жена, он понял, что снова стал лишним и никому не нужным, хотя неожиданно для себя с ней подружился.  Оказалось, что для нее этот брак был не совсем желанным, неожиданным. Она, так же как и он,  тоже чувствовала себя чужой в этом огромном семействе. Это их сдружило, и эта добрая, заботливая мачеха, всего на двенадцать  лет старше, стала для него что-то вроде старшей сестры. Увы, это продолжалось недолго. Когда у нее стали появляться дети, он их невзлюбил. Ведь теперь вся ее забота и доброта перешла на них. Особенно он ненавидел первого, старшего, которого почему-то стали делить между собой и сама его мать,  и тетушка, выясняя, кто его больше любит?
      Это было обидно.  Единственные женщины, которых с таким трудом полюбил он, всю свою любовь стали отдавать этому несносному, упрямому, всюду сующему нос существу. Вот уж кто был настоящим «Зверенышем». Над ним нельзя  пошутить, просто тронуть, как он сразу же лез в драку. Кусался, царапался, извивался змеей, затихал, когда зажмешь, никогда не просил пощады, но стоило только его отпустить, как он снова бросался с кулаками. Откуда только в его маленьком, хрупком теле, бралась такая сила и поистине, звериная злость?  И ведь помнил все обиды, не то, что другие мальчишки. С этим психом всегда нужно было ухо держать востро, он мог спокойно чем-нибудь запустить, даже надеть на голову горячую сковородку. Правда, если его не трогать, всего этого можно было даже не распознать. Он становился добрым, спокойным и даже очень внимательным. Вот ведь как обманчива внешность, даже  не подумаешь, на что он способен. До чего же все люди глупы и могут так ошибаться? Ну, правда, за что его любить? За то, что из дома норовит сбежать, дружит, с кем попало, вопросами всех мучает,  увлекается черте чем, носится где-то, как вечный двигатель. И ведь его  просто так не заставишь ничего делать, даже уважать кого-то. Все ему объясни, докажи, и только после этого он соизволит решить, будет он это делать или нет.  И вот такое сокровище тетушка обожает, даже забрала к себе.
       Ко второму сыну мачехи Амиру он относился немного лучше, хотя тоже недолюбливал. Этот, по крайней мере, не был таким упрямым и предпочитал никуда не лезть.  Когда тетушка забрала любимчика во второй раз и уже, насовсем, Рашид вдруг понял, что у него появился союзник в борьбе за любовь тетушки и мачехи. Амир тоже был обижен и тоже не понимал, чем такая всеобщая любовь именно к Ибрагиму? Ведь его мама любила больше, чем старшего. Тот с ней постоянно спорил, даже дрался. Пусть даже за него, но все равно дрался и дерзил.
       Помимо этих неприятностей у них обоих были еще и другие.  Они не ладили со своими ровесниками. Те никак не хотели принимать их в свои компании. У Рашида это было даже трагедией.  Таджики и узбеки обзывали   «злобным урусом», а  русские – «злым азиатом». А что делать, приходилось быть злым, и после постоянных разборок приходить домой в синяках и ссадинах. Дело доходило до того, что он уже просто не мог выйти на улицу. Слава Богу, что его однажды заметили чеченцы и взяли под свое покровительство. Теперь он с удовольствием метелил всех своих обидчиков и уже по-настоящему был злым.  В одной из драк он ударил ногой по глазу соперника. Глаз не спасли, отец с тетушкой с трудом замяли это дело и отправили драчуна в Душанбе к своему брату, подальше от этой скверной компании.
       Пока отец  перебирался с семьей в Душанбе, его старший сын, живший у родного дяди, снова вляпался в новую неприятную историю. Теперь его обвиняли в групповом разбойном нападении на семью ювелира. На этот раз он связался с настоящими бандитами. Тетушка помогла и на этот раз. Всю банду посадили, а его полгода скрывали в горах.
       Вернувшийся  домой, он на какое-то время затих, но к концу восьмого класса снова взбудоражил семью. Теперь уже все были рады, что тетушка отправила его с глаз домой в одесскую мореходку, где начальником был хороший друг ее мужа.  В противном случае он точно бы отправился по этапу.
       В училище его немного привели в порядок,  все-таки его закончил и отправился служить офицером в Севастополь, где продержался два года и был уволен за пьяную драку.  Сердобольная тетка перевела его в торговый Балтийский флот, откуда он выскочил через год. Последний раз свою заботу она проявила, переведя его в Мурманск. После этого ее желание, помогать ему пропало навсегда. Оно совпало с его третьим, скандальным разводом,  двадцатипятилетием и тюремным сроком за кражу.  Больше о нем она и слышать ничего не желала, приказав не подпускать его к отцу и его семье на «пушечный выстрел».
         Ибрагим, в отличие от нее, помнил брата и помогал, чем мог. Он даже нарушил ее грозный приказ и у себя в Москве часто его не только принимал, но и способствовал его встречам с отцом. Последний раз они виделись на его похоронах. Что там произошло, осталось тайной, но средний брат, как и грозная тетушка, предупредил старшего, чтобы тот не смел, появляться на его горизонте намного дальше пушечного выстрела.  Тот это прекрасно понял, правда, только со второго раза, когда, как ни в чем не бывало, решил его навестить. На этот раз он твердо уяснил, что настоящие мужики помнят добро и зло в равной мере и слов на ветер не бросают.

        -2-
        «Какое  счастье! – думал Ибрагим. – Мама подарила братика. Теперь мне будет, о ком заботиться и кого защищать».
         Его радости не было предела. В доме появилось маленькое, совершенно беспомощное  существо, которое требовало заботы и любви. С этого момента все в доме было подчинено только ему. Главное, даже тетушка не могла удержать своего пятилетнего воспитанника у себя и отпустила домой. С ним действительно стало происходить что-то непонятное. Он словно взбесился и стал совершенно неуправляем. Удержи его, и он действительно спалит дом.
         - О, Аллах! - завидовали маме все родные и соседи. – О такой няньке можно только мечтать! Ваш старший сын никого, даже вас не подпускает к братику. Надо же, какая нежная и сильная любовь!»
         Мама улыбалась и соглашалась. Да, все было именно так. Ибрагим даже ночью теперь не спал, караулил, чтобы младшенький не плакал, и не раскрывался. Даже каши сам ему варил, не доверяя даже ей, потому что однажды она дала бутылочку чуть теплее, чем надо.  В следующий раз из-за этого даже с кулаками на нее полез.  А ей даже стало легче,  она теперь могла спокойно выспаться и не беспокоиться, что младенец останется без присмотра. Отец тоже умилялся, таких отношений между братьями ему прежде наблюдать не приходилось. Только тетушка и баба Ира все время ворчали, что «Ибрагим вконец испортит ребенка».  Правда, тетушка говорила:  «Ладно, пусть балует, наиграется и перестанет».   
          Увы, ее предсказание не сбывалось. Наоборот, забота старшего становилась все сильнее и трогательнее.  Становилось даже смешно, к  Амиру уже нельзя было подойти, даже протянуть конфету, если на то не было позволение Ибрагима. Главное, что и  карапуз не желал принимать подарки даже от матери, если их не одобрил старший, а о том, чтобы наказать его за какие-то проделки, вообще и речи не было.  Чтобы его отшлепать, нужно было в прямом смысле перейти через труп его опекуна.  Даже, если такое и удавалось, когда он отсутствовал, то потом можно было об этом пожалеть. Мама с ужасом вспоминала случай, когда Ибрагим, узнав о том, что в его отсутствие она все-таки отшлепала негодника, бросился на нее с горячей сковородкой.  Только чудо, что дома случайно оказался Рашид, иначе кипящее масло было бы у нее на лице.
        Вот наказать самого Ибрагима, это, пожалуйста, он сам подставит голову, спину, все что угодно, причем за проделки своего же братика.
        Когда тетушка неожиданно снова забрала Ибрагима к себе, сразу в двух домах разыгрались трагедии. К счастью, тетушкин характер и твердое мамино обещание, что его любимого Амирчика  не тронут и пальцем,  немного  успокоили старшего, который быстро смекнул, что с тетушкиными возможностями, да еще проживая в столице, он сможет делать любимцу такие подарки, о которых дома и мечтать не мог. 
        В родном доме страсти улеглись еще быстрее. Увидев посылку с подарками от старшего брата, Амир мгновенно успокоился, на всякий случай, пригрозив маме, что пожалуется Ибрагиму, если ему не разрешат играть столько, сколько  захочет. С этого момента угроза, все рассказать старшему брату,  стала его основным оружием, как в отношениях с мамой, так и уличными  мальчишками. Для них это явилось веским аргументом, а для родителей  очередным умилением.   Несмотря на то, что братьев  все-таки оторвали друг от друга, их дружба продолжала быть крепкой, надежной и трогательной.  Посылки стали приходить с неизменным постоянством.
        Тетушке приходилось мириться с тем, что необходимо покупать две совершенно одинаковые вещи, иначе ее воспитанник сам лично ни за что бы, не воспользовался ее дарами.  Она уже устала   бороться с тем, что все купленные в единичном экземпляре вещи, немедленно собирались в мешок и отправлялись домой, любимому братику. Самое смешное, что это были не только вещи. Баба Ира первое время жаловалась, что «Ибрагим ходит голодный, все время прячет еду, которую ему дают, упорно складывая ее в банки, даже компот в них сливает, чтобы отправить все это в Канибадам. Она портится, но попробуй ее выбросить, - кровная обида, обидели его брата».
         С годами все это только усиливалось. Посылки становились все весомее, а тоска по брату еще сильнее.  В результате тетушка предложила брату с семьей перебраться в Душанбе, где братья, наконец, снова были бы вместе. Когда Ибрагим ушел в армию, посылки и письма снова возобновились.  Эта дружба была основной из причин, почему Амир и родители оказались в Москве. Жена Ибрагима Саша часто жаловалась подругам, что выходила замуж за одного брата, а в итоге приходится терпеть постоянное присутствие другого. Причем, второй бывает в ее доме намного чаще, чем хозяин.
          Пожалуй, единственные места, где их не видели вместе, была «Дедушкина резиденция в горах» и  тетушкин дом.  Дедушка, почему-то, сразу невзлюбил Амира, считая его «никчемным мелким пакостником», а тот, в свою очередь, невзлюбил строгого деда и эти жуткие горные кручи. Особенно его приводило в ужас то, чем там занимались дед и его брат.  Еще больше его невзлюбила баба Ира, часто повторявшая, что «это исчадие ада еще себя покажет». Ибрагиму было неприятно и горько это слышать, но переубедить ее он так и не смог.    
         У бабы Иры были основания ненавидеть Амира. Попав в дом  тетушки, он сразу же  ей нахамил,  обозвав  старой ведьмой, и указав, что ее место на кухне, у плиты. Ибрагим сделал брату внушение, что эта женщина никакая не прислуга и потребовал, чтобы тот немедленно извинился. Амир ухмыльнулся и спросил, а кто же она тогда, если не приживалка? Старший брат впервые был обескуражен поведением младшего, но настоял на своем.   Извинения тогда приняты не были, а разъяренная тетушка выгнала наглеца из дома и потребовала, чтобы он не смел здесь появляться, пока не одумается. Через какое-то время Амир пришел извиняться снова, но баба Ира ушла в свою комнату и не выходила до его ухода. Несмотря на уговоры своего любимца Ибрагима, тетушки, до конца своих дней своего мнения она так и не изменила.
        Как только родители переехали в Душанбе, братья снова стали неразлучными, однако Ибрагим стал замечать, что на поведение Амира жалуются буквально все, в том числе и родители. Тогда он решил серьезно заняться воспитанием брата, постоянно внушая, что плохим быть просто невыгодно. Между тем тревожные сигналы продолжали поступать с нарастающей быстротой.  После каждого такого сигнала, Ибрагим пытался провести соответствующую беседу, тот внимательно выслушивал, обещал, что больше такое не повториться, но  повторял с еще более неприятными  последствиями. Отчаявшись и понимая, что не может с этим справиться, Ибрагим обратился к матери. Обращаться к другим было стыдно,  он знал ответы тетушки, бабы Иры и деда, что «по заднице Амира давно плачет ремень». Но это он не соглашался. Его никогда никто не бил, за исключением мамы, а от мысли, ударить братика,  вообще приходил в ужас.
       Реакция мамы его поразила.
       - Бедному Амиру все приходится делать самому, - говорила она. – Тебе ведь из-за тетушки помогают абсолютно все, а он обижается, что никто на него внимания не обращает. Вот, если бы он имел то же самое, что и ты, он бы тоже был послушным и внимательным.  Ты же  старший, взялся ему помогать,  оберегать от всех, даже от меня, вот он  теперь никого и не слушает. Что же ты теперь хочешь? Ты ведь для него самый главный авторитет. Помоги ему примером,  а он  обязательно исправиться, только нужно время. Он же еще очень маленький, вырастет и все поймет сам.
        Немного обескураженный таким советом мамы, он вдруг понял, как влиять на Амира. Тот очень любил подарки и деньги. Значит, если урезать его аппетиты, он станет послушнее. На самом деле, Амир стал послушнее, уважительней относиться к другим, перестал опаздывать в школу и дерзить учителям. Ибрагим завел специальную тетрадочку, куда аккуратно записывал все проступки воспитанника. Теперь Амиру деваться было некуда. Он с ужасом узнавал, что Ибрагиму известно все, что происходило с ним в школе, в других местах, где старшего брата не было и не должно было быть. Ему даже стало казаться, что у Ибрагима появились такие глаза и уши, которыми он слышал и видел все, что происходило с ним даже в его спальне. Причем, сам Ибрагим этого не скрывал, все время говорил, что теперь он будет следить за каждым его шагом, где бы он не находился, потому что имеет волшебное зеркало, в котором видно абсолютно все.
          Этим, действительным волшебным зеркалом были несколько ребят из школы Амира, соседи, словом, люди, которых Ибрагим попросил наблюдать за младшим братом за небольшие вознаграждения.  Действовало оно безотказно. Амир уже боялся сделать «шаг в сторону» и это возымело успех. Вместе с подтянутой дисциплиной у него неожиданно появилась большая тяга к спорту. Оказалось, что у него даже стали появляться достижения в таких игровых видах спорта таких, как футбол, баскетбол, волейбол. Вместе с этим, наконец, стали появляться и приятели.
         Все  удивлялись необычным превращениям оболтуса и были довольны. Родители,  даже тетушка хвалили Ибрагима за такое искусство в воспитании и просили продолжать в том же духе.  Ибрагим понимал, что поступает, не совсем правильно, зная, что дед бы этого не одобрил, но надеялся, что со временем брат привыкнет быть хорошим и послушным. О   «волшебном зеркале» не знал никто. Ему было стыдно признаться, что заставил брата быть послушным за деньги.
         Единственное, с чем никак не удавалось справиться, так это с учебой. Тут не помогали никакие деньги. Амир придумывал тысячи отговорок, говорил, что у него нет способностей, плакал, умолял, закатывал истерики, готов был делать, что угодно, но только не учиться. Ибрагим сначала думал, что у брата и в самом деле нет способностей, но когда оказалось, что их нет абсолютно по всем предметам, понял, что этот паршивец просто лентяй. Когда это выяснилось, было уже поздно, нужно было сдавать экзамены. Амира  могли оставить на второй год из-за сплошных двоек. В стране было введено новое положение, защищать полученные знания государственными экзаменами. Если до этого еще как-то можно было уговорить учителей, то теперь это оказалось бесполезным, проверялось и их умение преподавать.
         Оставалось как-то спасать положение. Взяв с брата клятву, что лето они просидят за учебниками, пользуясь сходством, он натянул на себя его школьную форму, состриг свои роскошные кудри, чуть – чуть подгримировал лицо, повязал отцовским, мохеровым шарфом щеку и пошел сдавать экзамены за четвертый класс в его школу. Увидев это несчастное чудо, учителя были несколько удивлены, как потом оказалось, абсолютно все распознали подмену, как-никак старший был на голову выше младшего и шире в плечах, но шума поднимать не стали. Короче, все экзамены были сданы на отлично, Амиру натянули тройки и перевели в следующий класс. Учителям ведь тоже хотелось поднять успеваемость.
         Несмотря на все клятвы, уговоры, лишение денег, в пятом и шестом классе повторилось то же самое. Третий раз окончился громким скандалом. Ибрагим переборщил, вымазав лицо зеленкой и заявив, что у него корь.  Проверяющие из Горано объявили карантин, директор школы кое-как уладил дело с медиками и экзамены продолжились, но тут неожиданно вмешалась тетушка, наорала на учителей, и Ибрагима прогнали с экзаменов. Оказалось, что из пяти экзаменов, он успел сдать четыре, а пятый тоже успел написать. В результате Амира все-таки перетащили в седьмой с условием, что он возьмется за ум.  Тетушка пообещала этому поспособствовать.
        Экзамены за седьмой класс Амир сдавал уже сам. Брат уже был в армии, а за его воспитанием  строго следила тетушка. Выяснилось, что у него откуда-то появились способности, даже желание учиться. Кое-какие предметы он умудрился сдать даже на хорошо. Причем, без всяких поощрений, подарков и тому подобных глупостей. Тетушка все это считала вздором и ненужной роскошью. Последний, десятый класс он закончил даже без троек, почти догнав старшего, в аттестате которого среди пятерок стояли всего две четверки по его любимым предметам – истории и литературе.

         Когда Амир приехал в Москву,  Ибрагим был счастлив. Наконец-то, родной брат снова с ним.  Разлука была долгой и мучительной. Амир за это время возмужал, вытянулся, стал даже немного выше старшего и только что отслужил в армии. Остро стал вопрос, что делать дальше?  Естественно, нужно было получать высшее образование.
         У Амира появилось желание, повторить карьеру старшего брата. Ибрагим понял, что это невозможно. Если уж его знаний еле-еле хватало на то, чтобы как-то еще держаться в институте, то у младшего просто не было никаких шансов. Амир обиделся, но согласился,   что нужно выбрать институт попроще, тем более в другом Вузе, где их не знают, можно было воспользоваться старым проверенным методом, вступительные экзамены сдает старший.  Теперь  их схожесть  была почти идеальной.
        Естественно, что самым первым и важным делом, стало приодеть Амира. Это оказалось  несложно. У братьев был один размер одежды и обуви, правда, рост младшего был выше на два сантиметра, да и живот чуть больше, но даже это не было не так уж важно. Ибрагим предпочитал довольно свободную одежду, чуть удлиненную и всегда имел что-то про запас, поэтому сразу же поделился по-братски. Первое время многие просто ахали, принимая одного за другого. Только тогда, когда они были вместе, можно было понять, что они не близнецы. 
        Защитив диплом в своем институте в июне, Ибрагим успешно сдал вступительные экзамены на технологический факультет  Полиграфического в августе.  Этот институт был выбран потому, что туда сдавал экзамены его друг Яша, с которым они познакомились на «черном» книжном рынке.  Яша был потомственным полиграфистом и партнером Ибрагима по книжному бизнесу.
        Первый этап был успешно пройден. У братьев появилась уверенность, что, помогая друг другу, они смогут без особого труда еще больше покорить такую строптивую, неприветливую столицу. Ибрагим строил грандиозные планы, у него появился надежный и верный помощник. Правда, что-то мешало ему поверить в это окончательно. Он постоянно ловил себя на мысли, что у младшего все время проявляются не очень приятные черты, такие, как излишнее тщеславие, присваивание чужих заслуг, какое-то неоправданное расточительство, которые очень мешали общему делу.
       Он и сам был не лишен этого, особенно, расточительства, но ведь это было частично оправдано тем, что все эти деньги были заработаны им. Амир, же сорил ими даже больше, практически не имея представления, как они достаются.  Это было и понятно, у него же не было таких воспитателей, как деды, тетушка, та же баба Ира, значит, нужно было взять на себя их роль и восполнить эти пробелы в воспитании. Ибрагиму пришлось вспомнить детство и снова урезать разыгравшиеся аппетиты Амира.
        Увы, это успехом не увенчалось. Все, что было ограничено с его стороны, еще в большем объеме восполнялось мамой и  бабушкой Нурией. Причем, еще и с неприятными разговорами о том, что он обижает бедного брата, отказывая ему в самых необходимых вещах. Попытки разобраться, почему деньги на все необходимое исчезают в кафе и ресторанах, вызвали только обиды и недоумение.  «Мальчику же нужно устраивать свою личную жизнь?»       
        Понимая, что с этим бороться бесполезно, Ибрагим решил открыть брату один из источников его доходов. Он мог бы открыть и основной, но тут воспротивились его серьезные компаньоны.
       - Ты уверен, что поступаешь верно? – спросила Чудинова, строго посмотрев на его протеже. 
       Нет, он был не уверен, поэтому вопрос отпал сам собой. В результате, пригодилось дело, которое он организовал с друзьями, на первых курсах института, заключавшееся  в том, чтобы обрабатывать архивы в государственных учреждениях.  Дело было весьма прибыльным и несложным.  Требовались небольшие знания, навыки, главное, допуск к архивам.  Для Ибрагима  это не было проблемой, спецслужбы, которым он оказывал разного рода услуги, были к нему лояльны.  Основная проблема этого состояла  в том, чтобы иметь довольно приличное количество свободных трудовых книжек, без которых невозможно было получить  все оговоренные деньги. Например, работа выполнялась двоими работниками за неделю, а для получения тех же восемьсот – девятьсот рублей, требовалось не менее одиннадцати – двенадцати трудовых договоров, не говоря уже о том, когда сумма возрастала до двух тысяч. Магазины, как правило, пытались расплатиться продуктами, но Ибрагим, ни за что на это не соглашался. Вездесущий ОБХСС мог спокойно прихватить выходящего с ними, и отправить по этапу, если у выносящего ее не оказывалось чеков, свидетельствующих о законности покупки.
        Когда-то это дело было оставлено одного из компаньонов, Зиновия Аркадьевича, Зяму, как называли его все его шесть дочерей и трое благоверных супруг. Да, у этого немолодого, невысокого, можно даже сказать, невзрачного мужичонки было сразу три семьи, и всех он любил, и, соответственно, содержал. Надо отдать должное, что и жены, и дочери, как на подбор, были красавицами. Что-что, а это он умел выбирать, и делал это просто исключительно. Первые две его супруги, провинциальные русские красавицы были моложе на десять, пятнадцать, а последняя, Маша и вовсе на двадцать два года. Правда, все они не отличались умом и благородством, но ничего не поделаешь, красота требует жертв.
        Зяма был обязан этой работой молодому компаньону, прекрасно понимая, что со своим иорданским профилем и пятым пунктом, который бы он с огромным удовольствием поменял на три судимости, его даже на пушечный выстрел не подпустили бы к государственным архивам.  Не посмотрели бы на его удивительную скрупулезность, аккуратность и деловитость, все те качества, которые просто необходимы в этом деле. Но именно из-за них он здесь и остался.  Все остальные друзья Ибрагима были безжалостно выгнаны. Кстати, первыми вылетели работники органов, в результате чего в управлении кадров решили усилить требования по подбору кандидатур.
        В итоге Зяма прижился и даже стал пользоваться авторитетом, как опытный и толковый специалист. Все его любимые женщины удобно уселись на его небольшую шею, а так как никто из них не работал, все девять трудовых книжек для этого дела были просто кладом. В результате Зиновий Аркадьевич, как заботливый муж и отец, обеспечивал всех их, как говориться, не отходя от кассы. Очень любопытно было наблюдать, когда они все приезжали за зарплатой и собирались у кассы.
        Несмотря на то, что он умолял бухгалтерию, рассчитать всем равные суммы, этого никогда не удавалось. Все эти договора и так были подозрительными, а тут еще, и вывести одинаковые суммы не решился бы ни один руководитель. В результате, ведомость на зарплату работников составлялась  с разницей в один – два рубля. Они-то и создавали в этой накаленной атмосфере инциденты, равные по значению мировым скандалам.  Сначала по старшинству шло выяснение отношений между женами, которое  обычно заканчивались десятиминутным потоком взаимных оскорблений. Потом наступала очередь сводных сестер в следующем порядке. Прежде всего, доставалось его старшей дочери от первого брака, затем мерились силами две дочки от второго с тремя младшими от последнего, ну и, наконец, каждая отстаивала свое право на любовь отца в битве с остальными. В итоге все уходили довольными, высказав свое, наболевшее, и получив от мужа и  отца дополнительные, подарочно - успокоительные.
        Зяма с удовольствием не устраивал бы этих душераздирающих спектаклей, которые собирали весь штат той или иной организации, но его любимый гарем, ни за что не желал расставаться со своими драгоценными трудовыми книжками даже на день.  А бухгалтер, рассчитывающий зарплату в первый раз, получал такое удовольствие, что  старался поделиться им, как с остальными работниками, так и другими друзьями и знакомыми, обещая всем незабываемое зрелище. Поэтому в следующие дни получения зарплаты он уже подбавлял «масла в огонь», увеличивая разницу до пяти-шести рублей. Зритель, как правило, собирался загодя, и был вознагражден за ожидание. Накал страстей возрастал, рождая истинный шедевр в жанре трагедии, с дружными потасовками, вырыванием волос, даже настоящими синяками.  Несчастный Зяма мужественно сносил оплеухи, пытаясь остановить и успокоить разъяренных красавиц, но, как правило, спектакль затягивался, минимум, на час.  Участники тоже желали получить моральное удовлетворение.
        Его молодой компаньон неоднократно предлагал ему свою помощь.  У него почему-то всегда оказывалось достаточное количество неработающих знакомых, которым нужна была запись в трудовой.  Самое главное, что все эти люди при авралах за умеренную плату с радостью подключались к работе. Два раза Зиновий Аркадьевич  воспользовался щедрым предложением, но потом  вынужден был отказаться. Его любимые устроили ему такую головомойку, что ни о чем подобном он уже не помышлял, работая, как каторжный, один, без чьей-либо помощи. Если какая из его любимых дочерей и согласилась бы помогать, то только за дополнительную плату. Увы, за все приходится расплачиваться.   
       Увидев Ибрагима снова, Зиновий Аркадьевич был безмерно счастлив. Наконец-то, появилась долгожданная помощь. Работы было невпроворот, а трудовые книжки людей, которые он получил в наследство от щедрого компаньона, таяли, как прошлогодний снег.  Они неожиданно потребовались самим владельцам, половина которых ушла на пенсию. Сам он таким умением быстро и надолго заводить знакомство не обладал, поэтому приходилось оставаться один на один со своими алчными, прожорливыми красавицами, которые  не оставляли ему денег даже на дорогу. Объяснить им, что довольно приличная доля должна остаться у руководителей, дающих работу, так же не представлялось возможным. Узнав о том, что такая сумма отдается неизвестно кому, они и вовсе лишили бы его работы, а затем сжили бы со света за ненадобностью. Увы, когда тебе за шестьдесят и ты далеко не красавец, любовь молодых женщин приходится покупать за очень большие деньги.
       Многие организации были ему уже должны, но выплатить деньги могли только в следующие отчетные месяцы, да и то, по тем, же трудовым договорам при наличие трудовых книжек, паспортов или доверенностей, заверенных у государственного нотариуса. В его случае, тех же жен и дочек. В результате, зарабатывая тысячи и питаясь одними плавлеными сырками, приходилось стрелять трешку до следующего месяца.   
      Через неделю все проблемы были улажены. Ибрагим со свойственной ему энергией быстро привел все в порядок, получил все задолженные деньги, в результате чего у Амира образовались даже ученические. Затем  его включили в дело, снабдив необходимым количеством трудовых книжек, так же быстро обучили несложному делу, и он остался на попечение довольного Зиновия Аркадьевича.
   
         -3-
        Амир был  доволен.  Спасти положение в институте было под силу только Ибрагиму, что тот благополучно сделал, а он сам, наконец, занялся настоящим делом, дающим настоящие, неплохие деньги, которыми можно было распоряжаться самому, не ожидая, когда и сколько, подбросит богатый брат-благодетель?  К тому же его мучил непростой вопрос, оставаться здесь, или ехать домой к тетушке?
          С одной стороны, уехать домой было заманчиво. После того, как Ибрагим поругался с тетушкой и уехал, его место оставалось вакантным. Тетушка со всей своей энергией переключила внимание на младшего, даже приложила немало усилий для его воспитания.  Это означало, что теперь по праву можно было рассчитывать на ее благосклонность и помощь. Однако этот «проклятый» Ибрагим так и остался для нее любимым.  Амир потихонечку возненавидел все, что с тем было связано, да его самого тоже. Уже было противно слышать,  какой Ибрагим  хороший, умный, сильный, умелый, сообразительный.   Тетушка  им постоянно восхищались, а его, Амира с тем же постоянством корила буквально за все.  Даже те успехи, которые ему удавалось сделать самому, упрямая старуха приписывала к заслугам ее любимца.  Самое жуткое, что все остальные родственники и знакомые были тоже такого же мнения, причем, на него не оказывало влияние властной и грозной главы рода, они так считали сами. Он это понимал, отчего становилось еще поганее. Неужели он и в самом деле, как они все говорили, «не стоит и тени своего старшего брата»? 
        Единственная, кто его понимал и любил, была мама. Но теперь, здесь в Москве она, как и все остальные, восхищалась Ибрагимом, а о своем любимом, младшеньком совершенно забыла. Это было обидно и несправедливо.  Заслуга старшего лишь в том, что он родился первым, а в остальном,  они были  похожи даже  внешне. Причем, та же тетушка и бабушка часто повторяли,  что он, Амир немного ближе, понятнее, роднее, нежели старший со своими постоянными «выкрутасами», от которых трясет всю родню.
        Конечно же, поучиться у него можно многому. Вот и сейчас он подкинул брату на бедность дело, о котором можно только мечтать. Можно себе только представить, чем он занимается сам, если деньги у него просто не иссякают? Нет, уезжать домой, сейчас не следует. Не зря Ибрагим так рвался в Москву, где можно проворачивать такие дела. Ох, и хитер братец, значит, нужно быть хитрее. Выведать у него все, а дальше посмотреть, кто кого? Тем более он ничего не скрывает, по крайней мере, от него, Амира. Учит, значит, пусть учит.
       Старший поворчал, исправил положение в институте, и снова продолжил ворчание уже по поводу личной жизни младшего брата. Вообще ворчание и нотации стали его постоянным делом, которые стали просто утомлять. Хорошо еще, что это делалось не прилюдно, даже в отсутствии родителей и друзей. Ему, видите ли, было стыдно за своего воспитанника. Сначала сам принял самое активное участие в свадьбе с этой дурой Настей, а теперь ужасается. Кто его просил устраивать эту грандиозную гулянку, давать деньги на кооперативную квартиру ее отцу, покупать мебель? Они не прожили вместе и двух месяцев, как она вдруг начала закатывать истерики, что он ее обманул, абсолютно все наврал.  Дура была, потому и верила, что мастер спорта не он, а брат, что кандидатская, орден и медали тоже его. Он же ей показывал документы, должна была понять, что имена как-то  отличаются. Подумаешь, хотел прихвастнуть? С кем  не бывает?
        Это Ибрагим все свои награды прячет, все боится чего-то, никому не верит, даже брату и матери.  Ведь они  даже ахнули, когда отец им показал, чего он добился. Им же обидно было, не говоря уже о других родственниках, которые бы просто сошли с ума. Действительно, почему бы не показать все это тетушке?  Нос ей утереть, в конце концов?  Все-таки он странный какой-то, все мудрит, чего-то выжидает, а сам иногда такое отчебучит, хоть стой, хоть падай! И ведь никогда не поймешь, что он выкинет в следующий раз?
       Вот и сейчас, приказал не трогать эту ненормальную Настю. Совершенно чужая баба оказалась ему  дороже собственного брата. Рассказать родителям и тетушке, не поверят, с ума сойдут, а не поверят. Не только приказал, еще и пригрозил, что, если, мол, подобное повториться, не посмотрит на братские чувства. Что ж, пусть попробует? Мало ему, что от него весь Таджикистан отвернулся, хочется еще более острых ощущений. Родители проклянут, его любимая бабушка, не говоря уже о тетушке. Вот уж вырастили такого зверя на свою голову?  Да, придется на время смириться, кое-чему у него поучиться, а уж потом посмотреть, кто из них двоих окажется самым умным, добрым и верным сыном?   
    
       -4-
       Ибрагим был тоже доволен. Кажется, Амир основательно взялся за ум. Вроде бы сложились отношения  с Зямой,  работает, как ненормальный, даже решил перевестись на заочное отделение, чтобы зарабатывать больше. Да и с женщинами стал вести себя аккуратнее, умнее. Правда, продолжает пускать им пыль в глаза, но, видно, с этим  ничего не поделаешь. Главное, появилась цель доказать всем и, прежде всего, самому себе, что он чего-то стоит. И ведь многое получается. Поступил на курсы английского, даже пытается петь по-английски, не смотря на совершенное отсутствие музыкального слуха. Это значит, хочет в чем-то обогнать. Это же просто здорово.   Все-таки они братья, и тяга к знаниям, мудрость, кровь, в конце концов, берут свое. Значит, вырастает помощник и единомышленник, о котором он так долго мечтал. Еще немного, и его можно будет приобщать к более серьезным делам. Ведь тогда он, наконец, сможет за него поручиться. Казалось бы,  все развивается нормально, даже очень неплохо, как неожиданно почва стала  уходить из-под его, собственных ног.
       Саша и ее родные, наконец, выяснили, что является источником его баснословных доходов.  Для Саши это было жестоким ударом. Оказалось, что он давно уже не физик, а жуткий делец, мошенник. Прикрываясь вывеской «почтового ящика», он «расхищал на своем ММЗ какие-то гигантские суммы, которых, вероятно, хватило бы на расстрельную статью». Теперь стало понятно происхождение всех квартир, других волшебных превращений, с помощью которых он совершенно спокойно покупал дачу, машину, жилье всем своим родным, делал такие сказочные подарки тому же брату, родителям,  бабушке. Все это время он бессовестно врал, что, например, машина принадлежит заводу, дачу ему подарили.  Саша  подала на развод и на алименты, пытаясь оградить сына от кошмарного отца.  Все его попытки,  как-то все объяснить, были уже бесполезны.  Слушать его она уже не желала.  Мама и Юлька ее поддержали, и развод состоялся.
        Его домашние тоже были в шоке, однако все происходящее объясняли по-своему. Всех тонкостей дела они не знали, да и не пытались узнать. Мама набросилась с упреками на мужа, который первым поддержал сына с этой женитьбой. Отец молчал. А что он мог теперь сказать? На самом деле эта неблагодарная, через, чур, принципиальная гордячка бросила их любимого Ибрагима и больше не хочет его знать. «Вот они, эти московские дуры, которым подавай хорошую жизнь, да еще при этом, не испачкай рук!»  А этот несчастный еще заступается за нее, говорит, что виноват во всем сам. Ну, это надо же, бросить такого человека? Что говорить, дура, она и есть дура! Ничего, может это даже к лучшему, может теперь он, наконец, поймет, что лучше взять в жены свою, мусульманку, которая не будет лезть в дела мужа, а будет рада и счастлива, что ее осыпают дорогими подарками, как царицу.
         Между тем, Ибрагим стал таким мрачным и тусклым, что они испугались. Таким они его даже не представляли. Он словно бы погас, казалось еще чуть-чуть, и он просто погибнет. Было решено, успокоиться самим, чтобы успокоить его.  Сына  нужно было срочно спасать.  Мама была готова даже к тому, чтобы следующая невестка тоже была еврейкой.  Все что угодно, только бы он был счастлив.
          К удивлению родителей, сын, оказывается, даже и не думал отступаться от Саши. Выдержав жуткий развод, презрение ее родных, он неожиданно ушел с завода, где все, буквально, ахнули. Добровольно отказаться от такого почета, уважения, должности и денег, мог только ненормальный. В институт, куда он устроился, заахали еще больше. Он согласился на зарплату, которая составляла меньше четверти прежней. Оказывается, он дал слово  бывшей жене, что больше подобными делами заниматься не будет. Вот уж действительно, неисповедимы творения и дела Всевышнего. Родители снова впали в шоковое состояние и безучастно стали наблюдать за происходящим.

        Амир тоже озадачился. Такого поворота он не ожидал.
        Еще вчера он по-братски утешал брата, давал ему советы, даже деньги, тот их взял, вроде бы прислушивался и вдруг такое? Нет, он действительно непостижимое существо, абсолютно непонятное никому.  Что бы все это могло означать?  А вдруг он снова вырвется  из западни, в которую сам себя загнал, как тогда, когда его пыталась обуздать сама тетушка?  И тогда снова он будет всеми любимый, самый, самый, самый. Нужно как-то этому помешать, хотя чего тут думать? Он ведь лишен главного, источника своих доходов.  Только бы он не вернулся к Зяме,  хотя, вряд ли. Зяма часто повторяет,  что толк от Ибрагима был только вначале, когда все организовывалось.  В этом  ему не было равных, а дальше он  только  лишний  балласт, потому что работать не любит и теряет всякий интерес к делу. Вот именно этим и нужно воспользоваться.  Он же слово дал, что теперь будет работать честно, пусть теперь и вкалывает. Интересно посмотреть, как он будет выпутываться? А деньги в дом будет теперь приносить он, Амир. Теперь, кажется, начинает сбываться его мечта, опередить старшего и стать всеобщим любимцем. Теперь он ему  покажет, как нудеть, ворчать, читать нотации?  Главное, выясниться, кто главный в доме?
        Наблюдая за братом, Амир даже разочаровался. Ему казалось, что сейчас Ибрагим соберется, как всегда, начнет яростно защищать свои позиции, что-то придумывать, бороться, а он размяк и стал спокойненько сдавать свои, с таким трудом завоеванные позиции.  У Амира  даже захватывало дух, какими деньжищами ворочал брат. Придумать такое, да еще осуществить и теперь от всего этого отказаться. Ужас, он действительно псих.  Выкачивать столько денег, сколько пожелает душа – об этом можно только мечтать.  Причем, даже юристы были в шоке. Оказалось, он совершенно не нарушал законодательства. Следователи сломали бы головы, а предъявить к обвинению было нечего. Конечно, такое в стране Советов задавили бы на корню, но он отказался от этого сам, хотя это можно было бы продолжать еще очень долго.  Нет, он действительно сумасшедший. Из-за своей дуры - жены и ее  принципиальных родственничков  все бросить и пойти работать простым инженером. Вот уж действительно, «бодливой козе Бог рогов не дал».       
         Амиру думалось, что ему придется бороться с братом, искать его слабости, а вместо этого ему даже стало его жалко. Действительно, все им восхищались, думали, что он совершенно непревзойденный мастер на все руки, изобретатель, сильный и смелый. А этот кумир приходит теперь, как побитая собака, уже не может быть таким же щедрым, как раньше. Тьфу! Даже смотреть противно, а еще учил, как вести себя с женой, морали читал, грозился. Теперь вот ищет, как бы найти работу, где платят больше.  Перевелся на авиационный завод в какой-то занюханный отдел.  Что ж, придется немного подбрасывать. Как-никак, помог закончить институт.  Брат ведь. С собой на завод зовет.  Обещает какие-то перспективы. Смысл, конечно же, есть. Вдруг снова что-то нащупает. Сам-то он теперь, словом своим связан. Удавится, а выполнит, а он, Амир, никому никаких обязательств не давал. Может, и его звездный час настанет?
         Продолжая наблюдать за братом уже на заводе, он все больше в нем разочаровывался. Тот на самом деле ничего больше такого грандиозного не изобретал. Правда, весь завод ахнул, когда он где-то раздобыл инструкцию по использованию спирта. Теперь это зелье лилось рекой, но он с этого ничего не имел, кроме благодарности всей этой пьяни и небольшой премии.  Создавалось впечатление, что он хочет теперь облагодетельствовать весь завод, доставая всех сумасбродной идеей, запустить какие-то товары народного потребления. Над ним смеялись, директор грозил выгнать, а он не унимался. Видно, последние события на самом деле помутили его разум, раз он стал всеобщим посмешищем.
      Самое смешное, что его дурная Саша, наконец, снизошла и разрешила ему видеться, как с собой, так и с сыном, продолжая при этом взыскивать алименты по суду. И ведь этот дурачок добился-таки своего, простаивая под ее окнами каждый вечер, как влюбленный дон Жуан, или наблюдая, как он, Амир играет с ней в ее любимый волейбол. Сам-то  играть так и не научился. Правда, чего греха таить, сломал позвоночник, и со спортом пришлось завязать. Может, именно тогда он так надорвался, что стал идиотом? Нет, определенно, его просто жаль. Стоит, радуется непонятно чему, как жизнерадостный рахит?  Ну, точно, ненормальный!
   
       Когда Амир понял, что влип, у него сперло дыхание. Откуда здесь, на этом забытом дачном участке появились оперативники и милиция? Значит, они пасли их машину от самого завода. Все же было нормально, кирпич списали, документы были в порядке, и вот теперь при передаче денег их всех взяли с поличным. Целая фура отборного, галицинского кирпича. Даже по государственной стоимости это попахивает вышкой, а тут еще сговор, да еще группой. Точно, все, называется, приехали! Первая серьезная сделка и такой жуткий конец. Может, на первый раз обойдутся сроком? Но это ведь все равно тюрьма, да еще срок будет немалым.  Хищение в особо крупных размерах.  Даже как-то не верится, что все это происходило с ним?
        Да, все это происходило именно с ним. Он подписал протокол допроса, на руках защелкнулись наручники и его повезли в настоящую тюрьму. Осознание произошедшего приводило его в ужас и отчаяние. Мысль была только одна, только бы не расстреляли, все,  что угодно, только бы сохранить жизнь!
        Два дня он сидел в следственном изоляторе, давал показания, плакал и каялся. Когда на третий день его снова вызвали к следователю, и тот объявил, что дело закрыто за недостаточностью улик, он не поверил своим ушам.  Он снова попросил немолодого, лысоватого работника прокуратуры, объяснить сказанное. Тот усмехнулся и гневно закричал: «Пошел вон, мерзавец»!
         Когда он получил свои вещи и вышел из ворот тюрьмы, то сразу же увидел Ибрагима, который стоял хмурый, сердитый и нервно курил. Амир бросился к нему, но тот отстранился, ничего не сказал, сел в машину и жестом пригласил сесть на пассажирское место. Там он достал портфель, вынул из него лист бумаги и попросил написать заявление об уходе с завода по собственному желанию. Амир покорно все исполнил, Ибрагим убрал листок в портфель и довез его до метро. Там он его высадил, попросил дома ничего не говорить о случившемся и, ни слова не говоря, уехал.
          Как потом оказалось, ему как-то удалось прекратить дело, пообещав директору, немедленно убрать брата-вора с завода. Амир вдруг с ужасом понял, что рано радовался, когда списал брата со счетов? Оказывается, у того на самом деле были такие знакомые, которые могли вмешаться и отменить существующие законы. Такое было не под силу даже самой тетушке.  Какие же у не него были покровители, если могли прикрыть дело, в котором абсолютно все преступники сразу же  во всем сознались? Ведь Амир собственноручно подписал все признания и этот лысый следователь обрадовался, что виновные получат минимум лет десять. 
          Интересно, кто же этот могущественный знакомый, который смог, в виде исключения, отменить законодательство?  Амиру казалось, что знает всех, но вряд ли полковник МУРа, даже  генерал КГБ на это решились, да и определенно, сделать этого не могли.  В чем-чем, а в этом он уже разбирался. Как-никак тетушка направила его служить во внутренние войска. 
          Значит, он правильно сделал, что остался с Ибрагимом. Повезло, так повезло!  Теперь к нему следует присматриваться еще внимательней, слушаться и бояться. Чего доброго разозлится и упрячет так далеко, что даже Сибирь покажется раем? Вот тебе и сумасшедший? А он-то наивно полагал,  что с ним так легко справиться? Слава Богу, что  уберег от необдуманного поступка!  Нет, братец не так прост, каким  хочет казаться? С ним ухо надо держать востро. Учиться и искать его слабые места. Не может же он быть совершенно неуязвимым?

          Ибрагим был вне себя. Ну, надо же, каков мерзавец?  Все-таки заставил падать в ноги Грущину.   «Помогите ради всего святого ради родителей»! Да чего же стыдно и мерзко! Чего ему еще не хватало? Денег, проклятых денег. Все затмили, даже не побоялся пойти на преступление. Ведь вышка светила, точно. Прокурор так и сказал.  Ну, как об этом скажешь родителям? Привез в Москву, называется, облагодетельствовал. Может, хоть это чему-нибудь научит? Может, рано вытащил из тюрьмы? Нет, дальше бы было поздно.
          «Ладно, посмотрим, что будет дальше? – подытожил он. -  Если что-либо подобное повториться, больше помогать не буду! Без всяких разговоров. Пусть катится домой к тетушке»!
          Неожиданно он задумался. Ведь этого он не сможет сделать. Ведь он сам во многом виноват. Всегда его защищал, брал под свою опеку, прощал ему все шалости, как, впрочем, простил и сейчас. Да, покипел, жутко рассердился, а потом бросился спасать. И не только брата, но и себя тоже. Свой авторитет, свои методы воспитания, конечно же, спокойствие родных, но и свое тоже.  И еще неизвестно, кто больше виноват? Амир со своей жаждой наживы, или он, сам со своей слепой, бездумной любовью? Ведь он, сам поощрял все его выходки, даже платил за послушание. Ведь это самое настоящее растление.  Что же тогда упрекать маму, когда у самого «рыльце в пуху»? Вот и доигрался в горе-воспитателя. Может, Саша и в этом права, что теперь не позволяет видеть и развращать Юрку? Ведь он и его любит, и все время балует. Нет, со всем этим надо что-то делать! Пересмотреть, абсолютно все. Господи! Как же вернуть Сашу? Полностью ей довериться. Ведь она же желает только добра. Ведь этим разводом, сама того не понимая, вытащила из дерьма, в которое он снова чуть не угодил. В Мытищах уже доигрались,  ими серьезно заинтересовались органы. Им тоже все мало. Начали выпускать прицепы к легковушкам, а половину пускают налево. Это уже точно приведет к краху. Ветераны и инвалиды, которым они положены, поднимут такую бучу, что гром прокатится по всей стране. Любит же русский мужик искать на свою задницу приключения. А он, сам, что лучше?
         Нет, этому нужно положить конец! Самому успокоиться и других успокоить.  Того же Амира.  Придется подыскать ему такую работу, где соблазнов будет меньше. В конце концов, он же специалист полиграфической промышленности, вот пусть и работает где-нибудь в типографии.  Ан, нет, так тоже есть соблазны. Кому, как ни ему, Ибрагиму о них знать?  Научно-исследовательский институт, вот что подойдет в самый раз.  Ну, а с Зямой пусть работает, раз уж так сложилось, правда, два «колорадских» жука, - это уже слишком, но хотя бы будет под присмотром. Зяма не позволит выходить за рамки, за этот кусок будет землю зубами грызть. И все-таки, какой мерзавец, так подвести? Главное, нашел время, гаденыш. Развод, неприятности у старшего, он тут, как тут. Может, все-таки рано его было выпускать? Посидел бы, подумал, братва поучила уму разуму. Нет, Ибрагим, слабак ты в воспитании, характера не хватает! Вот тетушка бы ему показала, как красть и подводить брата.  Хвала Аллаху, что Виктор Васильевич в который раз подтвердил, что он добрый и справедливый человек. Дай Бог, ему здоровья и долгих лет жизни!

       -5-
       Когда Ибрагим понял, в какую историю снова попал,  ему стало не по себе. Он снова наступил на одни и те же грабли. Мозги плохо соображали.
       Три дня тому назад пришел Юра и сообщил, что Амир занял у него полторы тысячи рублей еще год назад, объясняя тем, что деньги очень нужны ему, Ибрагиму, который стеснялся их попросить. Поэтому Юра год хранил молчание, хотя все сроки возврата давно прошли, но сейчас деньги потребовались на квартиру, и он совершенно не знает, что делать?  Почуяв неладное, Ибрагим обзвонил часть своих друзей и очумел.  Все, как один, дали Амиру разные суммы под одним и тем же предлогом.  Оказалось, что кто-то терпеливо ждал уже несколько лет. Амир просто от них скрывался.  Даже по этим девяти друзьям сумма долга получилась довольно внушительной.
        Только теперь до Ибрагима дошло, почему все эти годы этот паршивец так шиковал. Родители радовались, что Амир, наконец, взялся за ум, хорошо зарабатывает, приносит в дом деньги и делает такие подарки, которых старший сын уже делать не может.  Женился, сам оплачивает свою квартиру. 
        Теперь все стало понятно. Стоит только чуть-чуть отпустить вожжи, и этого мерзавца снова несет рысью, да еще с такими последствиями. И ведь загнал так, что выкрутиться из этого неимоверно сложно. Друзья, которые верили и помогали. Как им теперь объяснишь, что брат – сволочь? Получается, что виноваты оба. Один воровал, другой - покрывал. Ведь знал же, что вор, но не предупредил, стыдно было. И за это теперь придется платить. За все приходится расплачиваться. Еще недавно он потешался над Зямой, теперь было сразу несколько поводов, чтобы вдоволь посмеяться над собой
         Когда четыре года назад появилась возможность получить кооперативную квартиру, он естественно, уступил ее Амиру.  Он снова ничего не сказал Саше, потому что она, вероятнее всего, настояла бы на других кандидатах, на их хороших и добрых друзьях, Вале и Ирине, которые действительно остро нуждались в жилье.  Мало того, что ради этого «великовозрастного дитяти» он лишил друзей квартиры, он еще втайне от нее оплатил половину пая.  Ему было мало, что он уже однажды вносил пай полностью.
         Самое ужасное, что квартира досталась одной из дочерей Зямы Фире, старшей от последнего брака.  Эта «Дрянь», другого слова он не находил, не нравилась ему больше всех, но Амир выбрал именно ее.  Видно, родственные души долго искали друг друга и, наконец, нашли. В результате пришлось терпеть эту глупую, жадную, не работавшую в жизни ни одного дня тварь, даже помогать.

          Когда Амир обратился к нему с просьбой помочь ей поступить в историко-архивный институт, он не смог отказать. Все знали, что в этом престижном Вузе у него сильные связи, там училась Саша. Условие было только одно – написать сочинение на положительную оценку. В первый раз условие было не выполнено. Ибрагим попросил подготовиться к следующему году хотя бы только к письменному экзамену.  Во второй раз, результат был не лучше. Тогда Фира стала всех уверять, что Ибрагим просто не хочет ей помогать потому, что она ему не нравиться. Все ее и его родные, в том числе и мама, упрекнули его тем же.   
         Разозлившийся Ибрагим уговорил председателя приемной комиссии пойти на должностное преступление, принес домой и показал творчество обиженной мерзавки. Увидев три  проштампованных и исчерканных красными чернилами  листочка, все, наконец, убедились в его честном желании помочь и отстали.  Доказательство  было весьма убедительным.  Неудовлетворительная оценка выставлялась за пять ошибок, а она умудрилась наляпать, аж, сорок три грамматические  ошибки, не считая синтаксических, и не говоря уже о стилистике и орфографии. И все это после  твердых заверений, что русский язык и литература ее любимые предметы.  Понятно, что после этого Ибрагим стал заклятым врагом этой «Дряни» и ее отца.  И они, и никто из домашних даже не подумал, что ректор института был в шоке и снова имел  кучу неприятностей только за то, что допустил до экзаменов уже вторую абитуриентку  с «проклятым» пятым пунктом.
          Казалось бы, даже после этого можно было доказать Амиру, что он сделал очередную глупость, но, сделав несколько неудачных попыток, он только еще больше обозлил ее, да и его тоже.  После этого он плюнул и решил, пусть разбираются сами, хотя уже тогда начал осознавать, что Фирочке нужна только московская прописка и часть квартиры. Что собственно и произошло. Она дождалась положенных пяти лет и выгнала его на улицу.
         Теперь становилось понятным, куда ушли все деньги? Говорят же, хочешь мгновенно потратить миллион, заведи себе ненасытную, непробиваемую дуру. А тут налицо была еще и злобная тварь. Смесь получилась отвратительной и мерзкой.
           Ибрагим вдруг понял, что между ним и братом выросла железная стена, уничтожившая все добрые намерения.  Причем, следом за ней начинала расти еще одна стена, между ним и родными, и он виноват, как в возведение первой, так и второй, когда молчал о художествах своего любимца. Нет, он уже не любил Амира, как прежде, с ужасом понимая, что тот  ничему не хочет учиться: ни жить, ни работать,  ни любить. Каждый сам выбирает свою дорогу, помочь в выборе еще можно, но заставить идти другой, невозможно, да и не стоит. Это слишком дорогое и безрезультатное удовольствие. Теперь стало понятно и то, почему абсолютно все его женщины не общались с ним больше месяца. Он просто никому был не нужен.
           Оставалось спасать  все то, что с таким трудом вроде бы наладилось. Мама, отец и бабушка просто сошли бы с ума, узнав истинное положение вещей. И он решил снова терпеть все это уже ради них. Он уже знал, что время обязательно все расставит по своим местам. Вмешайся и разрушь все сейчас, его не поняла бы даже Саша, не говоря уже о маме и бабушке. Как-никак, он был виноват тоже.         
           Попридержав своих влиятельных друзей, готовых немедленно расправиться, как с Амиром, так и со всем «змеиным» семейством Зямы, он решил в последний раз протянуть руку помощи брату, теперь уже отслеживая каждое его телодвижение. Он ему  уже не верил, но «стирать в порошок», как думал прежде, не собирался. К этому времени он твердо для себя решил, что не вправе вмешиваться в «Промысел Божий». Он уже знал и видел, каким грозным и жутким бывает этот суд, который, куда страшнее, чем его.  Ведь Божья кара настигнет абсолютно всех,  кто был близок к виновнику,  участвовал в его воспитании и становлении. И остановить Всесильного мог только сам грешник, осознав глубину своего падения и искренно раскаявшись. И вмешайся кто-нибудь иной в этот процесс, расплата будет еще суровей и грозней. Он вдруг вспомнил слова двух дедов, говоривших об одном и том же, «если рассердить Аллаха по-настоящему, то лучший исход – самому изжариться на сковородке»!
   
        Амир, увы, так ничего и не понял, вернее, не захотел понять, семимильными шагами приближаясь к краю пропасти. Признать свои ошибки мог только сильный,  смелый человек, а он таковым не оказался с самого рождения. Он не понял даже того, почему ему снова помогают? Видно самовлюбленный человек даже себе представить не мог, что его могут не любить или презирать. Об одолженных деньгах он уже давно не думал. На самом  деле, чего тут думать, когда они все были взяты без расписок, свидетелей, как правило, о них не знали даже жены этих дураков? Единственное, чего можно было серьезно опасаться, так это гнева Ибрагима. Но он уже был не опасен, потому что неожиданно стал верить в Бога.  К тому же, ради спокойствия родителей он бы не стал, поднимать такую мерзкую историю, в которой отчасти был виноват сам.  В самом крайнем случае, можно было уехать в Таджикистан. А там руки коротки даже у него. Конечно, развязка была близка, и Амиру самому стало даже интересно, чем же все это кончится?  И брат его снова удивил.
       За эти годы он внимательно за ним наблюдал и видел, что Ибрагим совершенно перестал заниматься какими-то посторонними делами, не связанными с заводом. Ведь он же дал слово и честно его держал. Правда, он постоянно рос по служебной лестнице и становился мощным руководителем. Хотя он многое и скрывал, но должность заместителя генерального директора говорила сама за себя.
       При этом дома все было скромно и не броско. Обстановка была прежней, как остатки от прежней роскоши, личная машина долгое время оставалась обычными «Жигулями». Он даже не приобрел дачи. Все это говорило о том, что лишних денег в доме давно уже не водиться. Однако  все это казалось только на первый взгляд.  Выяснилось,  что Ибрагим остался верен себе. У него было припасено необычное и довольно прибыльное дело. И вот оно снова проявилось.

        Ибрагим собрал всех своих девятерых друзей, притащил Амира и сказал:
        - Мужики, должен признаться, что мой брат сволочь и мерзавец. Но и моей вины немало в том, что я это скрывал. В результате, и я, и вы оказались в этой гнусной ситуации. Вы, конечно, можете теперь хлопнуть дверью, высказать все, что думаете о нас.  Думаю, это было бы справедливо. Ведь только потому, что вы верили мне, вы поверили и ему. Вы вправе требовать денег, даже подать  в суд, но вряд ли это поможет делу. Вернуть их не сможет ни он, ни я. Их просто нет. Этот гад умудрился, как вы теперь понимаете, взять у вас такую сумму, что погасить ее не так-то просто. Более того я не уверен, что здесь присутствуют все, у кого он таким образом одолжил. Вчера я узнал, что деньги он взял даже у своей бывшей невесты. Теперь я, конечно, предпринял кое-какие меры, но, увы, поздновато. Короче, вы, конечно, можете его и меня  сейчас, хоть убить, но, повторяю, это делу не поможет. Поэтому предлагаю вам выход из существующей ситуации. Причем, это довольно выгодный выход. Я предлагаю  дело, которое не только вернет деньги, но и сделает вас богатыми людьми. В этом я нисколько не сомневаюсь. Через полгода вы в неделю будете зарабатывать столько, сколько одолжили этому негодяю. Честно говоря, я не хотел этим заниматься, но теперь видно пришло время. Вы меня знаете давно, и, кажется, ни у кого не было повода, усомниться в моих словах. Ну, так как, рассказывать дальше?
        Мужики переглянулись, посмотрели на притихшего, совершенно красного Амира и дружно согласились. Ибрагим поблагодарил их за доверие, достал несколько  игрушек, разложил их на столе и продолжил:
       - Вы видите игрушки, все  они очень популярны у детей. Вот мышка, которая, как вы все видите, бегает столу. Она вызывает восторг у детей и заставляет раскошеливаться родителей.  Когда-то я не понимал,  какую прибыль она может принести?  Однажды меня попросили поработать над ее технологией, чтобы повысить количество ее выпуска.  Я вспомнил технологию изготовления «нецке», собственно из-за них ко мне и обратились, и мне удалось сделать так, что теперь два-три человека за неделю могут выпустить да тысячи штук.  Если положить за работу хотя бы полтинник, то считайте, что эти три человека в неделю заработали по двести пятьдесят рублей. Причем, эти люди делают все сами. Отливают, красят, вставляют механику, которую, между прочим, придумал один доцент с мехмата МГУ.
       - Неужели на этом можно хоть что-то заработать? – скептически, поинтересовался один из ребят.
       - Представьте себя, и  довольно прилично, - ответил Ибрагим. – Я наблюдал в Зоопарке, как раскупают эту продукцию. Какая-то мудрая голова поставила там всего два столика, и я недолго постоял возле каждого. Цена одной мышки варьирует от рубля до трех в зависимости от дня. Понятно, что в выходной она поднимается. Так вот в обычный, будничный день продажа только ее составляет до двухсот штук в час. В середине дня столики сворачиваются, потому что не хватает продукции. В выходной продукция заканчивается еще раньше.  Если положить на столы еще две-три такие же боевые игрушки, то оборот возрастет раз в десять, пятнадцать. Дети вытрясут из своих родителей, любимых дедушек и бабушек душу за обладание хотя бы одной.  Можно оглохнуть от их постоянного ора и плача: «Мама – папа -  дедушка -  бабушка, купи, хочу такую же»!  Если чуть-чуть подработать и внести свежие предложения, то организаторы этого с радостью ухватятся за идею. Как на них выйти, беру на себя.  Сейчас я вышел только на производителей. А если я даже к ним  выйду со своей новой, боевой идеей, которую я уже подсмотрел и знаю, как осуществить, то смогу уже  выторговывать совершенно другие, более выгодные условия. Но нужны только первые лица.  Думаю, даже уверен, что они это оценят, как оценил их я.  Вы представляете, они додумались использовать инвалидов труда и детства, которым разрешен вид этой деятельности. Все стало абсолютно законно, только нужно соблюсти некоторые условия.  Игрушка должна быть изготовлена из тех материалов, которые можно без особых проблем купить в магазине, а главное, сам продавец, мог ее изготовить, чтобы убедить в законности финансового инспектора. А дальше начинается волшебство. Никто же не будет считать, сколько можно изготовить, скажем, за час или день? Так вот, если разделить обязанности и труд, то можно, увеличивать количество до сумасшедших размеров. Все это будет выгодно только всем участникам, и никаких налогов. Уверен, что мы никогда не сделаем столько, сколько потребует рынок. Ведь Зоопарк  не предел, а только начало. В одной только  Москве таких точек тысячи, где происходит скопление ребятишек с родителями, бабушками, которые ради улыбки своих балованных чад  снимут с себя последние штаны.  А то уродство, которое изготавливает наша промышленность, сослужит нам неоценимую службу.  Остается, снабдить себя всем необходимым, в первую очередь, гипсом, краской, лаком, и делать, делать и делать. За технологию я спокоен. Формы имеют потрясающую тиражеспособность, а именно, отливать на них продукцию можно до бесконечности, правда, может, через несколько лет их чуть ремонтировать. Остается, чуть-чуть подработать технологию, повысить прочность гипса, качество изделий и выдавать новые. Кстати, мышку придумал не я. Это, хорошо, забытое старое изделие. Просто ее делали из пресс-папье. Так вот, если ее мастерить старым способом, в день можно сделать максимум – сто штук, не вставая и не отвлекаясь даже на обед. У меня же на примете появилась новая идея, которая позволяет отказаться от двойной формы, которая зовется «папа-мама».  Это даст двойной эффект,  повысит производительность, увеличив выпуск изделий до нескольких тысяч в неделю, а из отходов гипса позволит изготавливать еще и другие заготовки. Ну, а теперь самый животрепещущий момент. Конечно же, самим можно заработать много, но вы только представьте себе, что все это делают ваши близкие, друзья и знакомые? Вы даете им всем заработать. Они вам благодарны, даже готовы целовать руки, а вы берете себе процент за их обучение, обеспечение материалами и занимаетесь новыми, более выгодными, перспективными изделиями. Как вы думаете, сколько можно заработать после этого? Как вам этот наглядный урок политэкономии? Единственное условие,  держать все это в секрете. Наша страна, увы, не слишком любит богатых людей, особенно тех, кто зарабатывает честно.
      После этого он попытался объяснить, почему вдруг  решил заняться  предпринимательством и именно в настоящее время. Для начала он признался, что больше не верит существующей власти, как и в коммунистические идеалы.  Потом он обрисовал перспективы развития экономики страны, где четко предсказал, что очень скоро остановятся буквально все предприятия, а вся ее трудовая армия будет выброшена на улицу.
     Ребята слушали, раскрыв рты. Ведь говорил ни кто-нибудь, а самый авторитетный, успешный их друг, один из руководителей крупного оборонного предприятия, с чьим мнением считалось не одно его министерство. 
     -  Перестройка – это очень хорошее дело, но не для нашей страны, - говорил он.  -  У нас все равно все испоганят, потому что у власти остались те же кретины, кто довел страну до этого маразма. Поверьте мне, как экономисту.  Я не лезу в политику, но уверен, что даже наш славный военно-промышленный комплекс не выдержит той гонки, которую сам себе и устроил.  Понятно, что каждое государство должно себя защищать, но эти козлы устроили  бардак даже в оборонке.  Приведу несколько весомых примеров. Мы продолжаем делать устаревшие танки, вертолеты, наращивая их количество.  Опять занимаемся гигантоманией, вместо того, чтобы использовать новые технологии и научные достижения.  У меня, да и не только у меня, сердце обливалось кровью, когда губили  проект подводной лодки «Альфа». Хватило бы всего двух десятков таких уникальных монстров, чтобы держать в страхе весь мир. Как же, наши заплывшие жиром генералы не желают, чтобы их выкидывали с насиженных мест! Ведь на такой лодке должны были служить только молодые, стройные офицеры, да и то максимум человек двадцать. Какой адмирал, тем более генерал пролезет в полуметровый люк?  Она ведь маленькая, хоть и атомная, с одним только контуром, но на  ней добились всего, о чем даже нельзя было мечтать.  Даже  шумность, наконец,  убрали, как и положено тайному флоту. Американцы в ужасе были от ее испытаний, еще бы скорость в полтора раза больше, маневренность, как у катера, а наши тугодумы мечтают  выпускать «Тайфуны» размером с авианосец, где матросов можно насажать человек двести.  Вы представляете, почему не развивается маломерный флот?  Да на лодке или катере, где служит всего – ничего народу, звездочку на погоны будешь ждать до самой глубокой старости. Это же бред, но он узаконен  этими кретинами.   Они же все гигантоманией страдают, армию раздули до невероятных размеров, а их же  кормить всех надо. Слава Богу, у американцев то же самое! Нет бы, понять своими куриными мозгами, что будущее  только за новейшими открытиями, а они и мы  все шашками наголо на лазерную и ядерную технику.  Говорю это ответственно, как руководитель одного их оборонных заводов.  Даже мы уже корчимся в агонии, не говоря уже о других, уже давно брошенных на произвол судьбы, предприятиях. Я бы никогда не решился на это кустарное производство, если бы не видел наших новых горе – демократов, особенно их действия. И особенно после того, как увидел, что они сотворили с моим заводом, его поистине гениальным директором. Опять торжествует лозунг: «старый мир рушим до основания, а затем…». Увы, так ничего путного не построишь. На руинах можно уверенно возводить что-то серьезное только тогда, когда твердо уверовал, что ломаешь их без плачевных последствий. Короче, я лично им не верю, не верю их вырастающему лидеру, и призываю к тому же вас, моих друзей. Думаю, что скоро многие воспользуются единственным выходом для России из тупика, и этот выход окажется, «Шереметьево-2». Не знаю, воспользуюсь ли им я, либо кто из вас, но это будет очень сложно и страшно. Поверьте, я уже такое пережил однажды, и вряд ли смогу пережить снова. А пока мы здесь, у себя дома, стоит, наконец, воспользоваться тем, что нам предлагает судьба.  Мы займем эту благодатную нишу и без особых потерь сможем пережить, как эту перестройку, так и другие, грядущие перемены. Более того мы сможем создать армию, способную решать любые экономические задачи. Вы же уже и сами видите, что идут сокращения за сокращениями, не говоря уже о перебоях абсолютно со всем, что хоть как-то еще производится. Ладно, не буду заглядывать так далеко в будущее, но настоящее вполне реально. Этот бизнес: «Мама, купи» ждет наших рук и голов, а дальше посмотрим. По крайней мере, у вас у всех уже не будет надобности, стрелять десятку до зарплаты. Вас сейчас, включая моего нерадивого брата, десятеро. Все вы мои друзья, мне хотелось бы сохранить нормальные дружеские отношения, поэтому предлагаю очень хорошо все обдумать и принять решение. Я, абсолютно, никого неволю!  В конце концов,  готов взяться за это дело и вдвоем с Амиром, но тогда буду вынужден просить отсрочки долга хотя бы на полгода.
         - И ты уверен, что через полгода отдашь весь долг? – спросил Валентин.
         - Да, уверен! По крайней мере, через это время деньги у нас появятся немалые. Скоро начнется самый благодатный сезон для торговли в Зоопарке.  Своих я отправляю на юг месяца на четыре, поэтому моя квартира  станет  своеобразным полигоном.  Я даже надеюсь к их приезду ее отремонтировать, хотя, вероятнее всего, это блеф. Если  удастся запустить новое изделие, то деньги могут появиться и раньше.
        - Тогда мы с тобой, - одновременно, сказали Валентин с  Сергеем и засмеялись. К ним примкнули еще  трое, остальные четверо согласились подождать и подумать. Но даже эти пятеро, решивших попробовать  еще до конца не верили, что все получиться так, как предсказывал их друг. Кто-то остался из любопытства, а кто-то из солидарности. Амиру выбирать не приходилось, он остался, отрабатывать долги.
   
        -5-
        Как и предполагал Ибрагим, первые более-менее нормальные деньги появились через месяц. За неделю его четырехкомнатная квартира была превращена в мастерскую. Вся мебель была сдвинута и закрыта полиэтиленовой пленкой, в  Юркиной комнате была оборудована самая настоящая гипсовая мастерская, где отливались заготовки, на кухне осуществлялась их сушка, а в ванной - покраска. Не тронута была только Сашина комната,  в двух других происходила доделка. Они же оставались жилыми.
        Однажды приехала теща Ибрагима, Надежда Петровна. У нее отключили горячую воду, и она решила воспользоваться квартирой дочери. Войдя в дверь, она поняла, что зять все-таки затеял грандиозный ремонт. Картина ее потрясла, хотя она даже не смогла втиснуться в прихожую, откуда  выскочило сразу несколько мужиков в одних плавках, перепачканных гипсом, краской и еще непонятно чем. Они дружно извинились и тотчас разбежались по квартире. Им было некогда даже уделить ей несколько минут.   
        Распределение работ и обязанностей  было следующим: трое в течение трех дней, начиная с понедельника и меняясь,  непрерывно в три смены отливали гипсовые заготовки. Увы, приходилось еще работать на основной работе.  Неработающим и постоянно находившимся в квартире был только Амир. Остальные подключались в   свободное  от работы время, мечтая о заветном отпуске.  Ибрагим тоже мечтал о нем, ночами  делая формы из каучука и обдумывая новое изделие.  Четверг и пятница были авральными днями, в пятницу вечером происходила сдача продукции и расчет.
         Производительность увеличивалась с каждой новой формой, что влекло за собой увеличение сырья, того же гипса, красок и лаков. Всего катастрофически не хватало. Приходилось постоянно отвлекаться  еще и снабжение, совмещая поездки на работу.  К концу третьей  рабочей недели перерабатывалось уже два мешка гипса и выпускалось до полторы тысячи мышек. К этому времени, наконец, был готов комплект форм, и были вовлечены уже восемь друзей Ибрагима, которым уже помогали их жены, подключавшиеся  в авральные дни.  Двое так и не поверили, и появились только через полгода, уже в качестве наемных работников, хотя долг без особых проблем был отдан им уже через два месяца.
         Когда в четвертую пятницу было сдано две тысячи мышей, и была получена первая тысяча рублей, Ибрагим показал свое новое изделие – гипсовую змейку, которая извивалась, как настоящая. Ее прототипом послужила змейка из дерева, изготавливаемая с давних пор народными умельцами. Отличие от деревянной заключалась в том, что технология с применением отливки позволяла ее штамповать, как пельмени. Сразу стало понятно, что она намного проще в изготовлении и выгоднее, чем мышь. К тому же форма теперь  была изготовлена так, что можно было практически  избегать отходов гипса. Соскабливаемые  излишки  использовались для  отливки других, менее сложных изделий. Например, тех же гномиков, различных животных, которых можно было раскрасить и с успехом реализовать. Все эти изделия уже не требовали дополнительных операций, как в изготовлении мышке, а это и вставка, резка хвоста, довольно трудоемкой механики, чтобы она бегала.
         На мышиных формах поработали еще полмесяца и с удовольствием отдали Санькиному знакомому, который организовал производство у себя дома. Появился первый дополнительный источник прибыли. Мужик согласился изготавливать их за сорок пять копеек за штуку, и вскоре стал выпускать до тысячи штук в неделю, что соответственно приносило в кассу дополнительные восемьсот рублей  в месяц.
         Через месяц был готов первый комплект форм на змей, а гипса стало уходить до шести мешков в неделю. Естественно,  увеличился и выход продукции, – три - четыре тысячи змеек. Одновременно с этим делались формы на гномиков, крокодильчиков, как прозвали их ребята, «семечек».  Если их, как и змеек, раскрашивали из краскопультов, то гномиков с удовольствием раскрашивали  уже дети и тоже получали за работу свои деньги. Скоро были задействованы все члены семей, включая братьев, сестер, дядей, теть, дедушек и бабушек. Валентин привлек к работе даже своего начальника, чтобы иметь возможность, уходить с работы раньше времени и брать отгулы. Работа была выгодной. За то, чтобы покрасить язычок у змеи и два глаза, платилось пять копеек.  Но работников все равно не хватало. Однажды, ночью, кто-то из ребят, видно, уже засыпая, накрасил глазки специальной вилочкой на хвосты змейкам. Слава, Богу, что их было всего триста штук. На такие случаи пришлось срочно подрабатывать и изготавливать новые формы. В результате появились новые змейки с  большой, выразительной головкой.  За весь второй год, оказавшийся годом змеи, было израсходован целый вагон качественного, куйбышевского гипса.
         Кстати, формы, как и технология, постоянно совершенствовались, имелось уже три вида змей, последние формы позволяли одновременно, за один замес  заливать и вынимать сразу пятьдесят - шестьдесят заготовок, почти не допуская брака.  Это было как раз то количество, которое умещалось на «вибростоле», который был тоже придуман и усовершенствован.
         Гипс, в который добавлялась вода и клей ПВА для крепости, имел обыкновение оставлять пузыри. Их необходимо было хорошенько вытрясти, перемешивая раствор. Сначала ребята перевернули табуретку, прибили к ножкам крепкие резинки и привязали железную пластинку так, чтобы она свободно на них висела. В качестве первого вибродвигателя приспособили электродрель. Это было прекрасным, но ужасно громким, дребезжащим изобретением. Понятно, что в жилом доме долго работать было просто невозможно, не говоря уже о том, чтобы продолжать отливать заготовки ночью. Неделю, просидев в наушниках, ребята перевернули обеденный стол, привязали к ножкам фанеру, а в качестве вибратора использовали тихий домашний вентилятор, на лопасть которого в качестве эксцентрика была подвешена внушительная гайка. Единственным неудобством новой установки было то, что вентилятор поднимал тучи гипсовой пыли, в остальном все было просто прекрасно. На стол можно было уложить большее количество форм, а значит, и увеличить производительность. Позже, уже в другом помещении  размер такого вибростола позволял отливать одних только змей до пятисот штук за один замес. Вибрацию обеспечивали уже два мощных электродвигателя с эксцентриками.
        Смешная история произошла и с емкостью для замесов. Вначале  придумали, приспосабливать прямоугольные пакеты из-под молока, причем, они должны были  аккуратно разрезаться на две половинки. С первых же дней стала ощущаться их острая нехватка,  поэтому решено было, обходить соседей,  предлагая им свои услуги по доставке самых необходимых продуктов, конечно же, молока в первую очередь. На какое-то время это решило проблему.
         Было довольно забавно, наблюдать со стороны, как передавались пакеты  с молочными продуктами. Хозяев упрашивали предоставить
какую-нибудь емкость, затем посередине пакета делался осторожный надрез, откуда молоко так же осторожно сливалось в банку или кастрюлю.  Надо было видеть лица этих людей!
         На какое-то  время члены бригады стали невольными   поклонниками молочной диеты. Все имеющиеся в квартире емкости были заняты под молоко. Кто-то уже начинал стонать, мечтая разбавить рацион хотя бы кефиром. Увы, промышленность только начинала осваивать разлив ряженки и кефира в нужные для производства пакеты, они были страшно дефицитными.  Скоро положение стало просто угрожающим.
       Клей ПВА, белила, жидкий каучук и растворы для отмачивания инструмента, как и молоко,  имели такой же белый цвет, а главное, ставились, куда попало. Уже имелись случаи, когда кто-то отхлебывал из банки клей или гипсовый раствор. Слава Богу, что неразбавленный каучук вылить из банки было непросто, но, разбавленный и наполненный отвердителем, он уже являлся сильнейшим ядом. Увы, катализатором процесса затвердевания служил настоящий  яд «кураре», который делал формы такими прочными и долговечными. С молоком надо было решительно покончить, так как у ребят начались расстройства желудка.
     К счастью, скоро выход был найден, когда собака во дворе порвала детский, резиновый мячик. Все гениальное оказалось, довольно просто. Половинка мячика была, куда удобнее и долговечнее молочного пакета, а главное, ее одной хватало на несколько лет.
     Еще смешнее происходили  истории с покраской.
     Продукция окрашивалась так. Сначала змеек окунали в огромное корыто с желтой или оранжевой краской и раскладывали на специальные сетки для того, чтобы дать им обсохнуть. Потом из краскопульта обливали их спинки. Получалась довольно симпатичная рептилия, даже очень похожая на настоящую, с желтым брюшком и зеленой спинкой. Понятно, что постоянно терпеть сильные ароматы ацетоновых красок было неприятно и вредно, поэтому Ибрагим принес с работы несколько противогазов и потребовал, чтобы работали только в них. 
     Один из ребят, выполнявший на данный момент роль красильщика, надел противогаз, перед этим, как обычно, распахнул настежь окно и начал красить из краскопульта змеиные спинки. Если до этого он как-то мог регулировать струю воздуха и наблюдать за покраской, то теперь был лишен такой возможности. Стекла противогаза постоянно запотевали, и нужно было следить только за этим. В итоге змейки неожиданно стали сдуваться в открытое окно, на кроны огромных, достающих почти до седьмого этажа деревьев. Обитатели двора были в шоке, когда на них с этих деревьев посыпались полчища жутких, зеленых гадов. Перекрещивающихся бабок  сдуло со скамеек, а кричащие от страха дети еще быстрее покинули игровую площадку.  К счастью, в это время бригада разносила по дому молоко, и змеиный дождь был остановлен.  Ликвидировать его последствия оказалось не так просто.  Если с земли  собрать змейки  было довольно просто, то достать их с десятиметровых деревьев, оказалось  непростым делом. Нитролак намертво приклеил их к недоступным кронам, поэтому они еще долго пугали соседей,  зловеще поблескивая на верхних ветках тополей, берез и лип. Только поздней осенью Ибрагиму удалось уговорить  дворников-озеленителей, спилить их верхушки, тем самым похоронив  для жителей дома память  об этом странном событие.
         Вот так весело и дружно постигалось и развивалось это дело.   
         Наряду с развитием и усовершенствованием технологии, расширялось и само производство.
         Когда еще через месяц был изготовлен самый производительный на тот момент комплект змеиных форм,  выпуск только одних змей повысился до семи тысяч в неделю. Учитывая, что за змею уже платили по рублю,  это было довольно существенно. Ребята шутили, что Ибрагим организовал в столице Север, куда теперь не надо было уезжать за высокими заработками.  О долгах братьев уже никто не вспоминал, даже ничего не хотел слушать, хотя Ибрагим неоднократно настоятельно предлагал рассчитаться, по крайней мере, начал рассчитываться, отдав долги четверым из девяти. Думать о таких глупостях было просто некогда, надо было продолжать и наращивать темп. Все вошли во вкус. У многих «безлошадных», наконец-то, появилась мечта, обзавестись новеньким автомобилем.  Трое  уже  стали такими счастливчиками, потому что с самого начала принимали самое активное участие в  «афере» Ибрагима. Глядя на них, подтягивались и остальные.  Воодушевление было таким, что в дело активно стали, буквально, врываться все новые и новые люди.
         Старые формы было решено отдать им, чтобы не останавливать рост производства, ну и, конечно же, получать дополнительную прибыль.  Помимо квартиры Ибрагима было организовано еще несколько производственных точек в двух подвалах, на двух дачах, даже в атомном бомбоубежище. Ибрагим уже не мог посчитать людей, занятых в производстве, хотя сам раздавал зарплату. Как правило, он выдавал деньги за готовые изделия десятерым бригадирам, а дальше уже решали они, кому и сколько платить? К этому времени формы делали уже четыре человека. Производство развивалось и расширялось, как на дрожжах. К концу августа, а это был уже четвертый месяц с начала эпопеи, выяснилось, что было переработано около семи тонн гипса, и еще больше требовалось. Самое любопытное, что научные разработки внедрялись и здесь. И первой являлись сами формы, изготовленные из высококачественного каучука.
        С расширением производства расширялся и сбыт, старые знакомые Ибрагима по «нецке», индийским украшениям, такие фирмы, как «Союзсувенир», «Зоообъединение», «Весна» и «Природа» с удовольствием брали изделия оптом по цене чуть выше, чем в Зоопарке.  Основным условием для них было то, чтобы данная продукция до конца года не реализовывалась в столице. Приходилось отправлять посылки в несколько городов России.  В Москве основным потребителем оставался Зоопарк, пожиравший основную, львиную долю, где стояло уже пять столиков для продажи. Как и обещал Ибрагим, контакты с организаторами этого бизнеса были установлены и становились все более  тесными.  К концу лета одних только змеек изготавливалось около  десяти тысяч в неделю. 
        Квартиру Ибрагиму удалось отремонтировать только весной следующего года, поэтому вернувшимся с Юга в конце августа  Саше  с Юркой пришлось вливаться в общее, дружное производство.
       
        -6-    
        Увидев крепкого, хорошо сложенного, симпатичного парня в очках, почти своего ровесника, Ибрагим понял, что именно он является организатором торговли игрушками и хозяином этих двух столиков.  Парень ему сразу же понравился. В нем почувствовались напор, ум и неукротимая энергия.  Ибрагим всегда отмечал и любил этих умных, смелых и сильных людей, с твердым характером, способных толково, с размахом, соблюдая осторожность и ловко обходя несовершенное законодательство,  организовывать и с успехом развивать любое дело. Этот же расположил  его сердце еще и тем,  что, скорее всего, был армянином, и чем-то очень уж был похож на любимого деда Ниязи. К армянам, как и евреям, Ибрагим питал особую слабость, а сходство с родным дедом окончательно влюбило его в этого парня.
        Немного позже, когда они уже познакомились ближе,  он случайно услышал, как кто-то назвал его нового приятеля Дедом. Это его приятно удивило, что совпало не только внешнее сходство, но другие, замечательные черты  родного деда, поэтому он решил, что тоже будет называть его дорогим для себя именем, и не ошибся. Новый, хотя и молодой, но мудрый армянский дедушка не раз оправдал свое достойное прозвище.
        От этого Деда, действительно, веяло чем-то родным и близким. Глядя на него, Ибрагим неожиданно вспоминал далекое детство и вновь чувствовал себя тем, шестилетним мальчишкой, делающим свои первые серьезные шажки по жизни рядом с сильным, мудрым и отважным дедом Ниязи. Самое интересное, что это чувство осталось в нем на всю их долгую дружбу. Многих, кто знал его совершенно другим, удивляло,  как в присутствии Деда  из не менее сильного, смелого, независимого и  уверенного в себе мужика, он неожиданно превращается в робкого, послушного, временами даже заискивающего ребенка. Даже Сашу поражало, почему Дед действует на него, как удав на кролика. Больше всего ее смешило, что, разговаривая с тем по телефону, он, человек, которого не могла заставить сделать что-то ему противное даже она, вытягивался по струнке и тут же мчался исполнять поручение, которое его невозможно было заставить сделать под страхом смертной казни.
         В результате, он не только сам признал Деда бесспорным лидером, но  и активно способствовал тому, чтобы это совершили все остальные его компаньоны.  Слава Богу,  умных и хватких долго уговаривать не приходилось.  Они и сами быстро распознавали в Деде мудрого и сильного руководителя, так же признавали в нем лидера, активно включались в дело, с некоторым недоумением поглядывая на своего бывшего лидера, который быстро и бескорыстно сдавал свои позиции, идеи, самых толковых и преданных людей, занимая в Дедовой епархии не самое высокое место. Вероятно, поэтому, слово Дед они произносили, скорее, как шутливое прозвище, искренно не понимая, почему их Ибрагим относится ко всему этому серьезно, а главное, обожает этого эксплуататора и того же требует от них.
       
         Еще до встречи с Дедом, ребята из МВД собрали для Ибрагима информацию, чтобы иметь хоть какое-то представление, с кем им придется иметь дело. Собственно она-то и послужила толчком к тому, чтобы начинать гипсовое производство.      
         Из собранного досье следовало, что Дед после школы приехал в Москву из Баку, поступил и успешно окончил экономический факультет МГУ, еще  успешнее защитил диссертацию, после чего был принят в серьезный научно-исследовательский  институт.  Помимо этого обучался на курсах иностранных языков, одолев сразу два, а может, и три языка.  Все это говорило о его необычной тяге к обучению, феноменальных способностях и удивительной работоспособности.  Конечно же, это сразу же приковало внимание Ибрагима, и этот парень уже заочно понравился.  В этом они были похожи, и только одно это уже располагало к симпатии. Читая дальше, он все больше ею проникался и удивлялся схожести биографий. Этот парень так же был женат на москвичке, имел сына, так же способствовал переезду родных и брата в Москву, так же им помогал. Что самое удивительное, у него так же была вторая, теневая жизнь, о существовании которой не догадывались даже самые близкие. Уж это было знакомо Ибрагиму, как никому другому.  Во всяком случае, у того, и у другого на государственных службах считали, что все основное время они посвящают только ей, а жены обоим устраивали скандалы по поводу того, что их неинтеллигентные мужья  занимаются чем-то непонятным и предосудительным. Ну, и в довершение ко всему, оба развелись именно по этой причине. После этого, правда, стали наблюдаться различия их биографий.
         Дед, естественно, как настоящий, порядочный мужик, оставил все, включая хорошую квартиру, своей бывшей супруге и бесповоротно ушел практически голым на улицу, жалея только о сыне. Потом нашел себе другую, русскую женщину, не такую интеллигентную, как «бывшая», но добрую, мудрую и до умопомрачения красивую. Ибрагим впоследствии отметил, что именно такая, любящая, понимающая и принимающая его таким, как  есть, и нужна была другу.  Она и двое ее детей разделили с ним скитания по чужим квартирам прежде, чем обзавелись своей, новой, ничуть не хуже прежней.  Ибрагиму повезло несколько больше. Он восстановил отношения с Сашей, которая его, наконец, поняла, в результате чего, не потерял ни жены, ни сына, ни квартиры. 
         Дед, конечно же, тоже имел представление об Ибрагиме. Как-никак он продавал его продукцию,  правда, информация была не такой подробной, что может, и к счастью. Знай, он немного больше, особенно, о связях своего будущего компаньона, не говоря уже о двойной жизни, никакого контакта, вероятнее всего, и не было бы.  Осторожность в этой стране, да еще во времена, когда с хозяйственными преступлениями разбирался славный ОБХСС, была не лишней.
         Наконец, случилось так, что они познакомились.   
         Их первая встреча была странной, а кому могла показаться и смешной. Увидев двух непрошеных гостей, а это были Ибрагим и Валентин, приехавшие разобраться, почему у них в назначенную пятницу не забрали продукцию, хозяин понял их намерения, сделал грозное, страшное  лицо и выпроваживал их до самого выхода.  К удивлению Вальки, Ибрагим неожиданно сделал вид, что  испугался, покорно вышел с территории Зоопарка, поблагодарил трех, сопровождавших их, оперативников Мура, попрощался  и спокойно уехал домой. Там он объявил, что встреча состоялась, и надо ждать ответного хода.
          Ребята были разочарованы. Действительно, их лидер поехал, чтобы серьезно разобраться с наглым покупателем, который почему-то отказался брать их продукцию, не прислал, как обычно, в пятницу человека, даже не позвонил. Значит, их не уважают. Да и кто? Какая-то шелупень. Ведь все же собственными ушами слышали, что об этом зоопарковском парне рассказал влиятельный мвдешник.  Оказывается, все его прикрытие составляет он сам и кое-кто из местного отделения милиции. Он не был связан ни с армянской диаспорой, которая уже начинала набирать обороты в России, ни с кем-то из  криминальных авторитетов. Генерал так и сказал:
          - У их вожака возможно и есть какие-то связи, но они, вероятнее всего, моментально оборвутся, как только эти влиятельные люди, если таковые действительно существуют, прознают про эти делишки.  В крайнем случае, и на тех можно будет серьезно надавить «конторой». Ведь у вашего Ибрагима и там есть серьезные люди, не говоря уже о двух криминальных авторитетах, которые, конечно же, не откажут в помощи, а, скорее всего, с радостью выполнят пожелания своего благодетеля».
          Удивлению компаньонов Ибрагима не было предела. Обладать таким мощным арсеналом, и растеряться, повести себя странно, даже глупо!?
          Валентин  заявил, что мужик ему совершенно не понравились, и  его необходимо поставить на место,  как и предполагалось. Он был свидетелем этой встречи и совершенно не понимал, почему Ибрагим повел себя, как испуганный заяц.  Уж это на него никак не походило. Он знал друга больше  пятнадцати лет, не раз был свидетелем, когда тот даже перебарщивал с напором, неукротимостью и  отчаянной храбростью. А тут, вместо того чтобы поставить этого наглеца на колени на виду у всего Зоопарка, он почему-то не только  ничего не предпринял сам, но и не дал команды ребятам – оперативникам, которые  так же уехали в непонимании и растерянности.
         Ибрагим спокойно и внимательно слушал ребят, не удивляясь тому, что все они единодушно поддержали Валентина. Он их понимал, и все действительно,  обстояло  так, как тот говорил.  Ему и самому до конца не было понятно, почему он поступил именно так?  Ведь получалось, что он  противопоставил их всех этому, совершенно незнакомому армянину, вместо того, чтобы защищать их, общее дело, в конце концов,  и свое тоже.  Чутье  подсказывало ему, не предпринимать в отношении этого парня никаких серьезных мер. В отличие от других, он внимательнее вслушивался в слова  Василия Степановича, который предупреждал, что начальник отделения милиции отзывался об этом парне, как о серьезном, упорном и очень умном противнике. Вспоминая его суровый, хладнокровный и решительный взгляд с неистовым блеском ярости в огромных, умных и красивых глазах, увеличенных за счет плюсовых диоптрий, он понимал, что этот парень так просто от своего не отступится, будет биться до конца, до последнего вздоха. Чувствовалось, что он имеет представление о чести. В отличие от этих, ничего не смыслящих в настоящих делах горлопанов, которых даже в это прибыльное дело приходилось тащить на аркане, он знал, что делал, и  так просто не сдал бы с таким трудом завоеванных позиций. А это означало, что его следовало бить так, чтобы он уже не поднялся, может и вовсе уничтожать.  А ведь именно он мог оказаться тем самым партнером,  может, даже другом, о котором можно было только мечтать. Ведь  решился же он в одиночку, так же как и сам Ибрагим, завоевывать Москву, что говорило о  его отчаянной храбрости, незаурядном уме и ответственности за свои слова и поступки.  Ведь это как раз были те качества, которые Ибрагим больше всего ценил в людях.
        И Ибрагим понял, что оказался прав, когда не поддался общему настрою и пошел вопреки всем.  Хвала Аллаху, Всесильному и Премудрому, что  не позволил ему поднять руку на человека, равного ему по духу, а может и выше!  Хвала деду Ниязи и отцу, которые учили его начинать вражду только тогда, когда уже ничего другого не остается! Хвала тетушке, часто повторявшей, что  «сильный и мудрый противник может стоить тысячи, пусть даже толковых и верных друзей, если в нем чувствуется сила, упорство и мудрость. По крайней мере, такой не предаст и не отступится».
        Подняв взгляд на своих компаньонов, продолжавших осуждать его за неправильное поведение, и настаивавших на новой поездке в зоопарк с тем, чтобы решительно потребовать выполнение их условий, Ибрагиму  вдруг стало  противно и мерзко до тошноты.  Его толкали на  неравный, нечестный поединок.  Все они прекрасно знали, что может сделать их друг с теми, кто отважиться оказать ему сопротивление. Причем, сделает один без чьей либо помощи. Чего стоили: одна его закалка уличного борца или звание мастера спорта. И ведь это было бы не банальной дракой, а просто избиением. Да, парень возможно силен и крепок физически, но у него ведь было одно слабое место, и все они об этом слышали, слабое зрение.  И он, конечно же, представления не имел, с кем столкнулся. Вероятнее всего, он на самом деле оказался бы поверженным, даже на коленях, но сломило бы его это?  Этим недоумкам и в голову не приходило, что он будет защищаться до конца, в конце концов, может погибнуть,  защищая свою честь.   Но даже не это главное.
      Эти горе – бизнесмены, не ведая, что творят, как обычно происходит в этой несчастной, обезумевшей и  измученной такими же дурнями стране, толкали его то, чтобы он своими руками разрушил умное, интересное и выгодное дело, выстроенное с таким трудом.  И, между прочим,  выстроил его именно этот парень со своими помощниками. Ибрагим с бригадой только его подхватили. И вот теперь, когда оно требовало дальнейшего развития и объединения усилий, вместо того, чтобы думать головой, благодарить родоначальника за гениальную идею, его дико, грубо, по-российски ставили в неудобное положение и предъявляли требования, хотя и справедливые, но преподнесенные так, что можно решить, они выдуманы задницей. Причем, от обрамления этих требований, волосы просто вставали дыбом.   Вместо элементарного знакомства, просьбы о встрече и деловых переговорах, предлагалось бить сразу, наотмашь и по морде.  Будет мало,  добавить  пару нарядов из самого МВД. Опять не хватит,  потомить в  застенках Лубянки, а на закуску, еще и потравить двумя авторитетами «в законе».   Ну, и кто же после этого будет иметь  дело,  да и вообще знаться?
        А ведь, в сущности, никто из них так и не поинтересовался, не задумался, почему произошел сбой в эту злосчастную пятницу? Может, и причина-то была совсем не в этом парне. Мог же кто-то заболеть, не успеть, правда,  могли бы и позвонить.  Да и Геннадий Гансович, забиравший продукцию и являвшийся единственной связью, ниточкой с зоопарком, последнее время стал вести себя как-то странно. Ведь он мог схитрить,  противиться тому, что с его помощью неожиданно вырастала мощная бригада, которая, в конечном счете, могла вытеснить его самого из этого бизнеса, в лучшем случае, оставить пристяжным, да еще на втором плане. 
       Гансович уже не раз бывал на заводе у Ибрагима и видел, на что способен его приятель, расширяющий производство до невероятных размеров. Да и возможности  были несравнимы. Пока Ибрагим помогал ему,  просто играясь с этими «глупостями», это еще можно было пережить, а тут вдруг благодетель проснулся,  начал набирать обороты, да еще как. Так ведь можно и не у дел остаться.
      Да, вероятно, так оно и могло произойти. Почувствовав оперение серьезного конкурента, Гансович  решил  этому помешать. То-то он так не хотел, чтобы Ибрагим появлялся в зоопарке. И правда, кто же сам добровольно отдаст свой кусок хлеба, да еще с таким маслом?
     Знакомы они были уже давно, все началась с того, что Геннадий  попросил открыть технологию изготовления нецке.  Ибрагим  не только снабдил ею своего нового приятеля, но и подарил ему целый бидон секретного герметика для форм, несколько бидонов с эпоксидной смолой, а в довершение  еще и пять новых  разработок, которые не пошли в серийное производство на заводе. «А что, не жалко. Бери дорогой друг, если тебе это нужно, нам-то это ни к чему»!  Оказалось, что производство нецке заводу запретили в Моссовете, как чуждое советской идеологии искусство.
     Портфель идей и разработок у Ибрагима действительно был огромен и неиссякаем. Мало того, что он сам был напичкан ими, как любительская колбаса,  к нему еще постоянным потоком стекались наработки других работников завода, да не только их.  Ибрагим действительно располагал кладезем идей, за счет которых можно было, обогатится так, как не снилось даже Рокфеллеру. Чего стоила одна мышка, не считая «чулочно – проволочной» технологии изготовления бабочек, цветов и женских украшений?  Гансович давно бы разжирел на всех этих идеях, если бы не был стеснен рамками своей семьи.  Рук не хватало, а расшириться не позволяла осторожность. Советская власть не слишком жаловала подобных предпринимателей.
     Гипсовая мышка на самом деле была уникальным изделием. Приводя детвору в восторг, она двигалась, как живая, приводимая в движение  «карандашно-резиновым» двигателем, так в шутку окрестили они механизм, придуманный и изготовленный приятелем Ибрагима, доцентом мехмата МГУ.  Сама мышка родилась не сразу.  Сначала  был скорпион, потом черепашка, а дальше - крыса. Причем, все они изготавливались из эпоксидной смолы, а их образцами служили фигурки нецке из восточного календаря знаков зодиака. Понятно, что они были неудобны, как в изготовлении, так и в эксплуатации, пришлось совершенствовать технологию. Прежде всего, их увеличили и начали украшать, что повлекло за собой увеличение объема сырья и затрат. Это оказалось не совсем выгодно, да и места эти изделия стали занимать намного больше. Геннадий часто жаловался, что никакие изменения и улучшения  не повлекут за собой увеличение цены. Это оказалось решающим. Ибрагим мгновенно сообразил, что, чем проще будет изделие, тем оно - выгоднее. Действительно, счастливый родитель выложил бы для ребенка только ту сумму, которую наметил, но не больше.
      Вторым решающим моментом тоже стал Господин случай.
     Заметив, что муж занимается черт знает, чем, Саша пришла в ужас. Когда он занимался нецке, это еще можно было понять. Копирование великого, древнего, восточного искусства можно было даже уважать, а тут же ее муж произвел на свет мерзкую крысу, при одном только виде которой, ее бросало в дрожь и поднимало  под потолок. Причем, эта гадость еще и бегала по столу. Надо признать, что первое изделие действительно  выглядело, как самая настоящая крыса. Автор покрыл ее кусочком настоящего меха, приделал усы и резиновый хвостик, вырезанные из автомобильной камеры. Все это привело в восторг сына Юрку и Гансовича. Правда, прагматичный  Гансович снова покачал головой. В данный момент он был заказчиком, потому и диктовал условия. Последнее слово было за ним.
    - Да! - вздохнул он, восхищенно оглядывая крысу. – Это просто шедевр, я такого даже не ожидал, но, увы, этого никому показывать нельзя, особенно в зоопарке. Там, конечно же, все оценят, но не добавят ни копейки. Полтинник и то с трудом  выцарапаешь, так что просто необходимо, прежде всего, убрать мех, и все это упростить.   Их же нужно будет выпускать сотнями, а может, и тысячами. Представляешь, сколько меха потребуется? Тогда уж лучше шубы шить. Короче, чем проще, тем лучше.
     Естественно, крыса была упрощена, осталась без меховой шкурки, уменьшена до мышки, а в дополнение  пришлось поменять еще и сырье. Ребенок, есть ребенок, не дай Бог, еще в рот ее засунет.  Эпоксидная смола содержала ядовитый фенол, поэтому был подобран гипс, который укреплялся клеем ПВА.
    Выполнив заказ друга, Ибрагим несколько лет интереса к зоопарку не проявлял, но самого Гансовича не забывал.  Иногда помогал изготавливать и совершенствовать формы, поставлял   герметик, другие компоненты, новые идеи, а тут вдруг обратился с предложением, поработать вместе. Гансович часто жаловался, что «зоопарк, как провальная яма, не хватает рук и изделий, чтобы заткнуть это ненасытное жерло».
   начале Гансович обрадовался. Он только и мечтал, заполучить такого работника и компаньона. Ударили по рукам, и Ибрагим с бригадой подключились к производству мышки.  Скоро стало понятно, что Ибрагим и его бригада начинают наступать партнеру на пятки, главное, бригадир буквально ссыпал дельные идеи и наработки, словно песок.  Причем, все они с каждым разом становились все выгоднее и проще в изготовление. Наконец, появилась змейка, технология которой оказалась, намного, проще мышки, а стоимость даже возросла на несколько порядков.  Появилась угроза, что зоопарковский воротила очень скоро обратит на Ибрагима, а акции Гансовича упадут до нуля, а может, и исчезнут совсем.
     Гансович, естественно, испугался. Он не рассчитывал на такой размах, предполагая, что Ибрагим будет работать так же тихо, как и он, своей семьей или очень узким кругом. Увидев, что производство Ибрагима растет, как на дрожжах, он решил этому как-то помешать и просчитался. Остановить Ибрагима было уже невозможно. Кто же мог предположить, что он оставит свою престижную должность, довольно неслабую карьеру,  полностью переключится на теневое производство, да еще вовлечет в это своих друзей? Самое любопытное, что полгода тому назад этого не мог предположить даже сам Ибрагим.
    
    Продолжая внимательно разглядывать своих компаньонов, Ибрагим с грустью думал о том, что он и в самом деле никудышный руководитель. Рассчитывая на единомышленников и допустив эту горе – демократию, он действительно умудрился посадить их всех себе на шею.  Больше других горлопанили Валентин и Амир. Ну, первого еще понять можно, хотя он всю жизнь сидел на шее и смотрел в рот. Правда, старался делать вид, что всего этого не происходит. Но братик-то, мерзавец, что он глотку дерет, когда все рыльце в пуху, да еще каком? Ведь получилось, что он, Ибрагим, организатор всего этого и руководитель допустил, что с его мнением не считаются. Оказывается,  Валентин и Амир, практически не организовавшие толком ни одного дела, наоборот многое провалившие, знают лучше, как поступать и в этом случае, и в других тоже. И  что самое печальное, остальные с ними соглашаются.
     «Господи! – думал Ибрагим. – Сколько же промахов я допустил? Еще чего доброго власть возьмет Амир или Валентин. Ведь эти бараны смотрят им в рот, а меня совершенно не слушают.  Смотрят в рот человеку, соглашаются с ним, а он их бессовестно обманул. Действительно, безмозглые бараны»!
    Он вдруг вспомнил, как все они побледнели, когда в квартиру, превращенную в мастерскую, с улыбкой и шутками вошел Василий Степанович в своем милицейском, генеральском мундире. Многие из ребят видели его лет десять назад, когда он еще был полковником, и на новоселье, и на свадьбе. Но то, что их дружба продолжалась и, оказывается, была еще крепче, оказалось для них открытием и неожиданностью. Все эти годы ни о нем, ни о другом генерале, да еще КГБ,  их добрый и верный  Ибрагим  даже словом не обмолвился. А этот генерал вошел, приветливо улыбнулся, и они обнялись, как родные. При этом он еще передал горячие приветы, как от своих подчиненных, так и от гебешника, который стал, аж, генерал- лейтенантом. Ибрагим видел, как у тех же Валентина и Амира, аж, мороз ходил по коже, когда они слушали его беседу с генералом.  Оказывается, их друг и брат принимал участие в каких-то важных и довольно серьезных делах, касающихся перестановок в государственных структурах. С ним считались, советовались и жаловались, что какие-то перемены не удались.
     Ибрагим потом долго корил себя за эту глупость. Действительно, это было непростительной глупостью.  Открывать  свои, да еще, какие возможности, обсуждать при этих людях, большая часть которых вообще не понимала, не желала понимать,  что происходит с ним, со страной, да и с самими тоже, было опрометчиво  и бесполезно. Все они жили в своих обывательских мирках и не желали их покидать. То, что он считал их компаньонами, тем более – единомышленниками, было самой настоящей иллюзией. Ведь именно это и дало им в руки флаг -  «Давай, мол, Ибрагим, действуй! Покажи этому несчастному, как обижать честных тружеников»?  Он  долго клял себя последними словами, но исправить ничего уже не мог. Вот, что значит, поддаться всеобщему унынию и проявить минутную слабость?  Желание как-то их успокоить, вселить уверенность в завтрашнем дне, обернулось тем, что теперь его начали сторониться, побаиваться, а главное, он перестал быть для них своим, понятным. Снова обманул, значит, он не свой. Нет бы, задуматься, почему это так происходит, они посчитали себя обиженными, оскорбленными в самых лучших чувствах.  Валентин с Амиром оказались ближе, понятней, и хотя один из них был самой настоящей сволочью, они все равно оставались своими.
    Естественно, что теперь тех дружеских отношений, в которых Ибрагим  чувствовал себя вольготней, приятней, уже не будет.  Ведь, примерно, то же самое произошло и с Сашей, когда она вдруг узнала о его второй, никому не известной жизни. Даже она еле-еле ему это простила, так что же говорить о других?
     Вероятнее всего, и эти друзья, ни компаньонами, ни настоящими друзьями, тем более единомышленниками никогда не были, да и вряд ли когда-нибудь станут. Так хорошие знакомые, с которыми приятно скоротать   свободное время. Снова  права оказалась Саша, спрашивая с усмешкой: «Ну, кого ты еще не привлек в дело? С кем ты еще не поссорился»?
     Ибрагим был уверен, что с настоящим, верным и понимающим другом как раз не поссоришься, если дело верное и честное. Да, могут быть размолвки, недопонимание и ошибки. Никто от этого не застрахован, но взаимопонимание, а главное, дружба всегда помогут их уладить. Значит, все эти в принципе неплохие ребята, к сожалению, оказались хорошими приятелями, но не друзьями. И требовать от них понимания неправомочно и бесполезно. Верно, молвит народная мудрость, что настоящих друзей много не бывает. А самое обидное, что среди всех,  кого он привлек в это дело,  таковых не оказалось вообще.
     Думая обо всем этом, он вдруг с ужасом начал понимать, что, если сейчас все это решительно не пресечь, дело может рухнуть и похоронить всех под его обломками. Значит, нужно собирать себя в руки, а вернее, в кулак и становиться диктатором, как бы ему этого не хотелось. К чертям всю эту демократию, общее воодушевление, душевный подъем. Как в армии:  приказ, - выполнение. Несогласные – навылет.  Надолго ли его хватит?  Ну, не свойственно ему гонять и одергивать людей, не умеет он этого, и не желает. Его самого еще нужно одергивать, гонять, удерживать, а потом, он же весь в сомнениях. Нет, никакой он не руководитель! Помощник, зам, - еще, куда ни шло, а вот руководить всем этим, да еще этими баранами,  которых хоть дубиной бей, но единомышленниками не сделаешь, увольте!
     Анализируя свой жизненный трудовой путь, он вдруг понял, что способен поднять людей на дело, даже неплохо их организовать, но только до начала трудностей и рутинной, каждодневной работы.  Здесь его характера, терпения, силы воли, даже находчивости уже не хватало. Он  умудрялся сажать себе на шею абсолютно всех, постоянно входя в их положение, и такое  случалось уже не раз. Оказывается, он мог быть очень даже неплохим, но только пристяжным к какому-нибудь сильному и мудрому лидеру, таким как, Строков, Десков, его любимый директор, Леонид Сергеевич, а впоследствии тот, же Дед.  Только с ними все его начинания имели и успех, и длительное продолжение. Вероятно, сказывались его разносторонняя, просто сумасшедшая увлеченность всем и вся,  романтизм и отчаянная вера в людей.   
      Вот и сейчас стало понятно, что дело начинает рушиться из-за его просто-таки  нежелания подчинить себе этих людей. Он мог это сделать, да еще как, но не хотел. Ведь после этого дружеские отношения были бы полностью нарушены. Да тетушка была права, когда говорила, что, «чем выше поднимается человек над остальными, тем меньше он может,  позволить такую роскошь, как дружба, любовь и душевность». И как сохранить одно с другим, он просто не представлял?  Дело, рожденное им, просто требовало жертв, недаром этот зоопарковский лидер так яростно защищал свою, отвоеванную территорию. Ведь ради этого дела, его действительно пришлось бы уничтожить, а он ему уже нравился больше, чем все эти ребята, увы, уже бывшие друзья. Да, все они были добрыми и славными людьми, но они  не понимали самого главного.  Руководителем в таком деле, где уже не было никакого вышестоящего начальства, где нужно было принимать ответственные решения за судьбы всех, кто шел за тобой и верил только тебе, должен был быть именно такой, как Дед.  По крайней мере, таковых среди своих компаньонов Ибрагим  не видел. Как потом скажет одни из его самых близких друзей, на самом деле умный и способный руководитель Василий Васильевич: «Хороший человек, это еще не профессия».
      Короче, у Ибрагима действительно закралась мысль, объединить силы с зоопарковскими, а может быть, и просто лечь под них, поучиться у Деда, ставить дело и развивать его так, как это удалось именно ему. Понятно, что мысль была крамольной и, конечно же, вызвала бы бурю негодования, но сделать это было нужно как раз во имя дела, и для блага этих же недоумков, которые сейчас бурно высказывали, неудовольствие действиями своего лидера. Им казалось, что он ошибается.  Ведь он уже ошибался не раз, и эти ошибки вместе с его упрямством, чуть не довели до разрыва и краха, когда его упрашивали на время отложить новое изделие и усовершенствовать мышку. Слава Богу, что его змейка все-таки получилась,  а, если бы не получилась, что тогда?  Ведь он и сам постоянно сомневался в ее успехе. 
     Сомнение – это великая и полезная вещь. Она способствует анализу, в том числе и своих собственных поступков. Чуть позже, вспоминая эти события, Ибрагим вдруг задумается о том, что желание и стремление, делать деньги, не слишком заманчивая цель. Более того она постоянно требует  серьезных жертв. Безусловно, быть богатым и независимым, это очень приятно и неплохо, а быть бедным, оставаясь здоровым и сильным, просто стыдно, но ведь еще и другие цели, совершенно другие ценности, которые не требуют таких подвигов и усилий, за многие из которых потом становится стыдно даже перед самим собой. Взять, к примеру, то же творчество, к которому он постоянно стремился, но серьезно заняться так и не удосужился.  Да, жизнь часто бывает жестокой и беспощадной, заставляя человека таким же быть и тебя, самого, но ведь это еще не повод, чтобы уподобляться жестоким, алчным тиранам.  Действительно, Ибрагим всегда имел много денег, умел их зарабатывать и в то же самое время, смешно сказать, оставался нищим. Деньги имеют удивительную способность исчезать так же, как и появляются. Если бы ни Саша, он действительно был бы нищим, потому что совершенно о них не думал, зная и будучи уверенным, что завтра они появятся снова.
        Конечно же, деньги дают власть, но он к ней никогда не стремился, даже ненавидел все, что было с нею связано. Он и  сам всегда был свободным и независимым, и того же желал остальным, конечно же, в первую очередь, своим близким и друзьям. Но ведь всего этого он добивался совсем другим способом, где деньги ничего не решали. А это верная и честная дружба. Уж ее-то ни за какие деньги не купишь. И ведь таких друзей было немало. Он так гордился этим, и вдруг часть таких друзей была потеряна из-за какого-то  проклятого бизнеса.  Отчасти они были виноваты сами, не желая понимать его законов, презирая людей из тех же «органов». Но ведь и там тоже были люди, причем, очень даже человечные, порядочные и честные.  Проклятое «чистоплюйство», поразившее советское общество, мешало признать, что везде есть свои гении и уроды, а настоящим другом может стать кто угодно, даже самый последний, униженный дворник.
         Ведь, в конце концов, этот зоопарковский воротила как раз и оказался потом его другом, правда, совсем не таким, как ему хотелось, но преданным и настоящим. Ибрагим почувствовал все это  сразу и не ошибся.  И именно тот помог ему в трудную минуту, когда другие даже не поняли, что он серьезно болен и умирает. Когда он вспоминал об этом, его охватывал ужас. Ведь он мог всего этого так и не узнать, а, поддавшись общему настроению своих недальновидных, проще говоря, бездумных и бездушных горе –помощников,  чуть-чуть не уничтожил такого мудрого, доброго и смелого человека. И из-за кого  - брата, оказавшегося вором и подлецом; друга,  который его предал и чуть не убил?

         -7-
        Дед действительно оказался мудрым и, можно сказать, великим руководителем.  В каких-то вещах он был просто великолепен. Например, зачем раздражать российского чиновника и обывателя своей восточной внешностью, когда для этого под рукой всегда найдется обыкновенное, русское лицо с широкой, добродушной, немного туповатой улыбкой и таким же наивным, романтическим взглядом.  Вот ему-то, этому лицу, как говориться, сам Бог велел представлять  лицо фирмы, поэтому первым и верным помощником Деда стал симпатичный, русский парень Федор.
     Уже позже, когда был организован кооператив, Дед ввел несколько принципиальных условий, за невыполнение которых вводилась своеобразная система штрафов.  Прежде всего, работник кооператива должен был иметь, опрятный внешний вид, соответствующий служащему какого-нибудь серьезного государственного департамента, не ниже Министерства иностранных дел.  Работяга завода, на котором базировался кооператив, мог ползать на четвереньках в рубище, даже голым в собственной моче и блевотине, а член товарищества обязан  был всегда выглядеть подтянутым, аккуратным, в чистой, выглаженной рубашке и галстуке. Опоздание могло спокойно лишить работника ощутимой части зарплаты. Тоже касалось «бутылки пива на рабочем месте или бранного слова».  Для этого, на самом видном месте была выставлена специальная банка, куда собирались штрафы за такие провинности. Причем, отчислялись они не в карман хозяина, а на хозяйственные нужды самих работников. Благодаря этому, были куплены многие полезные предметы, скрашивающие их жизнь и быт, например,  холодильник, магнитола, телевизор, аквариум с рыбками, кухонная утварь,  даже мягкая мебель.
        Все эти правила касались абсолютно всех, в том числе и самого  автора. Во время производственных совещаний, перед тем, как раздавать соответствующие «тумаки», он клал в банку солидную сумму и только после этого мог высказать все, что «накипело» на душе руководителя?
        Когда благосостояние работников стало быстро расти, и они стали обзаводиться личным транспортом, было введено еще одно правило: каждая третья машина, поставленная у подъезда кооператива, так же строго штрафовалась, и в ту же банку. Понятно, что таким образом улучшалось и благосостояние самого кооператива.
        Ни один из работников не припомнил бы случая, когда  Дед лично не интересовался личной жизнью каждого своего подчиненного. Даже в случае смерти  кого-то из работников, не дай сего Господь,  его семья могла рассчитывать на помощь кооператива. Причем, это было не разовое пособие,  а длительная, заботливая опека. Люди строго отбирались и так же ценились.
       Дед часто шутил, что у него нет профсоюзов, он никого не держит, однако никто так и не помыслил его покинуть кооператив за все десять лет  существования  по собственной инициативе. Пожалуй, единственный, кто это сделал добровольно, был только Ибрагим.         
       Все это говорило о том, что встреча с таким руководителем была равносильна выигрышу в лотерее нескольких миллионов.  Дед действительно много думал о других, практически забывая о себе, работая по двадцать часов в сутки. Трудно было понять, когда он отдыхает, спит, наконец, когда совещания «генералитета», к примеру, устраивалось часа в два ночи?
       Конечно же, он не был идеален и имел достаточное количество пороков. Он ведь был всего лишь человеком, но все его волевые и мудрые качества перекрывали все остальное.
        Еще у него была потрясающая память и какой-то невероятно весомый интеллектуальный багаж знаний, который он выкладывал малыми порциями и всегда к месту. Это были и народные притчи, и высказывания мудрецов древности, и свои довольно тонкие и мудрые замечания, которые Ибрагим потом цитировал в серьезных, научных, политических и экономических спорах. Чувствовались, и тонкий, отточенный ум Деда, и его поразительная склонность к анализу, и еще более потрясающая способность предвидения. Как хороший шахматист, он всегда предугадывал ход того или иного своего друга, знакомого или врага, и во многих случаях оказывался правым, когда давал им характеристику.
        Много позже, Ибрагим был поражен, с какой точностью были предсказаны Дедом события, которые потом развивались с родным братом Амиром, тем же Валентином и многими другими? Дед, что называется, «глядел в воду»,  охарактеризовав их низменные качества, буквально, с первого взгляда. Было бы неудивительно, если бы Дед, например, писал неплохие стихи, еще более удачные прозаические произведения. Вообще, если бы за ним кто-то записывал его повседневные будничные изречения, какие-то всплески эмоций, к примеру, высказывания на производственных совещаниях,  получилось бы довольно интересное, отчасти забавное, но и поучительное литературное произведение. Во всяком случае, чувствовался талант неплохого рассказчика и вдумчивого литератора.
      Признавая лидерство Деда, Ибрагим чувствовал, что для того практически нет неразрешимых задач, а главное, тот все это делал намного быстрее и почти безошибочно.
      Наряду со всем этим Дед мог быть невыдержанным, злым и жестоким до самодурства. Правда, он быстро отходил, но легче от этого не становилось. У многих подчиненных, как правило, оставался неприятный осадок. Ведь они же не могли ему ответить тем же. Слишком неравны были силы.  Ибрагим считал, что такой сильный и мудрый  человек не мог позволить себя, так распускаться. 
      Он часто задавался вопросом, как все это могло сочетаться в одном человеке?  Осознание пришло позже, когда они неожиданно расстались после почти одиннадцати лет совместной работы.  Ибрагим был обижен на его постоянные, часто несправедливые замечания и шутки, хотя, скорее всего, сказалась  банальная усталость. Он уже был серьезно болен,  и терпеть довольно сложный, взрывной  характер компаньона было уже трудно. Была еще одна немаловажная причина. Саша упрямо считала, что именно Дед был виноват в том, что у Ибрагима  развились тяжелые осложнения после гриппа.  Возразить ей было нечем. Дед действительно упросил совершенно больного Ибрагима с невероятно высокой температурой участвовать в серьезных переговорах. Увы, без него они не состоялись бы вообще.
      Расставшись, Ибрагим неожиданно остро почувствовал потерю и вдруг начал понимать, что заставляло Деда быть таким?
      Из досье, составленного на него милицейскими и «конторскими! служаками, следовало, что тот совершенно не общался со своей диаспорой, даже с армянами, выходцами из Азербайджана, откуда был родом сам. Из этого, в свою очередь, проистекал вывод, что он не чувствует и не знает «голоса крови». Однако это было совсем не так.  Дед любил свой народ и даже им гордился. Да и не такой это был человек, чтобы просто так отказаться от своего народа, родины и предков.
        Если бы этим вопросом задался кто-либо другой, вероятнее всего, этому не было придано такого  значения, а Ибрагиму, выстрадавшему все это на собственной шкуре, эти мысли просто сломали голову. В ней никак не укладывалось, как в его друге одновременно сочетались  - неистовый напор, звериный оскал, порой граничащий с жестокостью, и тонкая, добрая, интеллигентная душа романтика?  Что заставляло  Деда быть каким-то нелюдимым зверем – одиночкой, циником, не верящим порой даже себе? Ведь Ибрагим не раз был свидетелем, с какой теплотой тот относится к матери, жене, детям и слабым, хотя и пытался, казаться, эдаким  толстокожим деспотом, тираном и паханом.  И как не скрывались под этими масками его доброта, душевность и отзывчивость, они все равно проявлялись и к русским компаньонам, и к окружающим,  да и сам Ибрагим неоднократно испытывал их на себе. Ведь, в какой-то степени Дед был очень близок и похож поступками и мыслями на него самого. Ибрагим это чувствовал, как никто. И все же они сильно отличались друг от друга.  Деда что-то довольно сильно ожесточило, сделало  одиноким, несчастным и циничным. И это «что-то»  должно было быть очень весомым. Характер у Деда был сильным, если не сказать больше, почти непрошибаемой броней.  И все-таки это «что-то» прошибло его броню. 
        Откровение пришло неожиданно. Вероятнее всего, истоки этого нужно было искать в  его детстве и юности.  Ведь они прошли среди враждебных к армянам азербайджанцев.  Кому, как ни Ибрагиму было знать,  с какой жестокостью у него на родине травили  мальчишек других народностей, в первую очередь, тех же армян и евреев? Ведь они были похожи всем, и внешностью, даже традициями, но отличались только тем, что почему-то не верили в Аллаха. Это уже было непростительно, и, естественно, считалось откровенным предательством. Ведь русским их вера еще как-то прощалась, но этим иудам этого спустить было нельзя. Вот их-то и травили еще сильнее. Недаром эти оба  не слишком многочисленных народа стали самыми яркими, талантливыми, достаточно сильными и, увы, нелюбимыми всеми.
       Вспоминая всех своих знакомых армян и евреев, Ибрагим отмечал, что почти все они действительно были талантливыми, яркими и сильными личностями. Один Абовян, или тот же академик Гинсбург стоили того, чтобы преклоняться перед их талантами ученых и высокоразвитым  интеллектом настоящих, можно сказать, великих людей. Однако первого  не продвигали  даже в ученый совет института, а другого попросту старались не замечать.  И все потому, что их национальность не соответствовала соответствующим канонам российского общества, которое, хотя и меньше, но все равно травило инородцев так же, как и все остальные. И Дед, конечно же, был в  первых рядах этих бедолаг, так как обладал качествами, сопоставимыми с теми, какими обладали те же Абовян и Гинсбург.   
       Да, Деда, вероятнее всего, сначала сильно травила азербайджанская безмозглая поросль, подогреваемая такими же недалекими родителями, а затем и российское общество, не подозревая, что растит богатыря и свою погибель.  Да, да, именно могучего богатыря, который когда-нибудь обязательно расправит плечи и, в конечном счете, будет давить своих обидчиков,  как клопов.  Вот, что значит, передавить такую сильную личность, как Дед?  Не понимая этого, можно вообще вырастить монстра, который перевернет мир.  Ведь именно в момент ответной реакции обостряются все чувства, ум, воля, наконец, талант организатора, которые собираются в единый мощный кулак, способный нанести такой сокрушительный удар, который обидчик не может представить даже в самой разгулявшейся фантазии. 
       Чем больше Ибрагим думал обо всем этом, он еще яснее понимал, что поступил верно, решив, не затевать с Дедом вражды. Верную службу сослужили его природное чутье,  осторожность и напутствия деда Ниязи, часто говорившего, что обязательно найдется тот, кто окажется сильнее, изворотливее и стойче. Деда, действительно, нужно было убивать в прямом смысле, иначе этой войне не было бы конца. Тот не сдался бы, ни при каких условиях. С таким человеком нужно было быть только союзником или отойти в сторону.
        Наблюдая за ним со стороны и немного зная его личную жизнь, можно было без конца удивляться, а частенько и веселиться. К примеру, Ибрагима забавляло, как к его партнеру относились на  основной работе.  Сотрудники считали его той самой рабочей лошадью, на которой пашут без продыха, при этом, человеком, который много себе позволить не может потому, что помогает своей первой семье, конечно же, близким родным, матери, брату и вообще всем, кого любит и почитает.  А при его большой и сердобольной душе, таковых, конечно же, насчитывалось немало.  Собственно, так это и было.  Он, действительно, трудился, как вол, вел себя достаточно скромно, тихо, а кроме того, никогда не обедал в столовой,  не носил пальто.  Никто же даже не предполагал, что у подъезда его всегда ждала какая-нибудь машина, и верхняя одежда ему просто не нужна.  По этой же причине ему не нужен был единый билет,  который он регулярно покупал и предъявлял, как документ принадлежности к среднему сословию скромных, советских служащих.
        По поводу пальто Ибрагим часто вспоминал один забавный случай.  У Деда, конечно же, было пальто, и не одно, но сотрудники, отметив про себя крайне его стесненное финансовое положение, решили сложиться и подарить ему недорогой, но вполне приличный пуховик. Понятно, какую реакцию это вызвало у супруги и его близких компаньонов. Он, естественно, не любил таких шуток и только то, что подарок был сделан от души, не позволял ему его выбросить на помойку.
      У окружающих действительно складывалось впечатление, что он не может себе многое позволить. Всегда и всюду в одном и том же выглаженном костюме, конечно же, одних до блеска вычищенных туфлях, накрахмаленной, чистой рубашке, даже в одном и том же галстуке. Только очень близкое окружение знало о том, что абсолютно одинаковых костюмов у него в шкафу видело до двух десятков, то же самое происходило с обувью, не считая несколько сотен рубашек. Попытки любимой хоть как-то разнообразить его гардероб обычно заканчивались грандиозными скандалами. Нет, купить еще что-то, было возможно и не преследовалось, но вот надеть на него это невозможно было даже под расстрелом. Единственно место, где он переодевался в совершенно несвойственный ему, цветастый спортивный костюм, был Тушинский аэродром. Дед был заядлым дельтапланеристом, а его компаньоны с замиранием сердца наблюдали за тем, как их босс парит под небесами на своем алом дельтаплане, усердно моля Бога, чтобы все закончилось благополучно. Больше всего на свете они теперь боялись осиротеть, прекрасно понимая, что это лишило бы их привычного куска хлеба, да еще с таким жирным и вкусным маслом. Поэтому особой радостью для них был момент, когда он снова переодевался в свой обычный серый костюм, превращаясь в любимого руководителя.
     Этот консерватизм был для Деда своеобразным, отработанным имиджем, выучкой застойных времен, защищающей успешных людей от завистливых, нередко озлобленных взглядов простых, советских тружеников.
     Ибрагиму все это было понятно, как никому другому. Он так же пытался слиться с толпой, стать в ней своим, незаметным, особо не выделяющимся, однако взять пример с мудрого друга так и не смог. Слишком велик для него оказался соблазн, одеваться хорошо и разнообразно, когда к тому же позволяли возможности. Да и не хотелось сливаться с серой, безликой толпой, поэтому он выбрал другой способ. Покупать добротные, дорогие вещи, разок другой покрасоваться среди близких,  чтобы почувствовать себя человеком, затем прятать в шкаф до хороших времен, а на людях появляться в том, что куплено дешево на барахолках.  «Слаб в коленках», по сравнению с Дедом, он оказался не только в одежде.  Когда появилась возможность пересесть из «Жигулей» в приличную машину, он еле-еле сдерживал себя, чтобы не купить свою голубую мечту - «Мерседес». Только ультиматум друга останавливал его от последнего шага. Дружба с Дедом перевешивала даже это.         
       К сожалению, для Ибрагима, их отношения так и не переросли в настоящую, искреннюю дружбу. Ни тот, ни другой так и не смогли, не решились  приоткрыть души. В жизни очень редко встречаются  единомышленники, чаще всего этого вообще не происходит, а тут Бог решил сделать обоим такой щедрый подарок, а они этого не поняли, не почувствовали, а может и не захотели. Хотя так оно, вероятно, и было предначертано. Кто знает, что было бы, если бы судьба их не развела?
     Ведь каждый жил двойной жизнью, старательно пряча свою скрытую сторону, как от всех остальных, так и  друг от друга. Один играл хитрую, загадочную личность, другой подыгрывал, прикидываясь простачком, глядишь, и доигрались бы? А ведь могло быть и так. Один, не поверив в силу и разум другого, неудачно пошутил или посмеялся, а другой – возьми, да обозлись. И результат непредсказуем. Как-никак у обоих, горячая кровь, восточная, где мужики, как правило, слов не ветер не бросают. А испытывать судьбу, когда она и так преподносит такие сюрпризы, что только держись, все же не стоит.  На силу всегда найдется другая сила.  «Вынимая кинжал из ножен, еще не знаешь, как это обернется? Может им зарежут и тебя, самого»?
      А так, отношения дружеские, к счастью,  сложились, что в бизнесе, особенно российском, бывает редко. И было много совместных дел, которые принесли достаток не только им, и симпатия друг к другу на всю оставшуюся жизнь.

        Компаньоны с нетерпением ждали ответа Ибрагима, который вот уже довольно долгое время не принимал участия в трениях и о чем-то напряженно думал. Это было на него не похоже. Обычно он принимал решения довольно быстро, легко, с неизменной дружеской улыбкой. Теперь же его лицо было суровым, задумчивым и огорченным. Могло показаться, что он осознал свою неправоту и очень сильно все это переживает.  Во всяком случае, так казалось присутствующим, и  двое ребят -  Леня и  Сергей  даже пробовали  его успокаивать, негромко подбадривая  дружескими взглядами и теплыми словами.
      - Ладно, Ибрагим, с кем не бывает? -  негромко нашептывал, сидящий рядом Леонид и положив руку на друга. - Мы все понимаем, оробел, не проявил необходимой твердости, но дело – есть дело. Ты же все прекрасно понимаешь. Уступи сейчас этому армяшке, -  он же вообще на шею сядет. Они же хитрые и жадные. Мы же свое просим.  Где же твоя гордость, восточная хитрость, наконец? Давай, дружище, приходи в себя и покажи ему свою силу! Что ты, в самом деле, раскис, как барышня»?
      - Правда, дружище, кончай хандрить! – вторил ему сидевший напротив Сергей. –  Плюнь ты на этого барыгу! Что он тебе родной?  Вон Валька говорит, он тебя унизил, даже разговаривать не стал. В конце концов, не хочешь, - мы сами с ним разберемся.
         
       Ибрагим поднял глаза и еще внимательно оглядел  свою команду.   Будто заново изучая, он убедился, что они единодушно продолжают настаивать на решительных действиях в отношении зоопарка,  неожиданно улыбнулся и спокойным твердым голосом произнес:
         - По-моему я уже сказал, что встреча в Зоопарке состоялась, и мы будем ждать ответного хода. Никаких других, тем паче решительных действий от нас не последует. Кто со мной не согласен, я не держу, но предупреждаю, кто сунется туда без меня, горько об этом пожалеет! Надеюсь,  на этот счет ни у кого сомнений нет. Все свои обязательства перед вами, я, кажется, выполнил, даже научил чему-то, в том числе зарабатывать. Возвращаясь к зоопарку, могу сказать, что  только один  раз они не выполнили своих обязательств. Причем, причины могли быть разные, в том числе и наш брак. Придется подтянуться. О браке говорят и другие потребители, а для них мы отбираем самое лучшее. Так что вина отчасти, а может и в большей степени наша. Мы ведь не ширпотреб делаем, как при социализме, а настоящую качественную продукцию, которая, между прочим, стоит денег.
         - Но ведь они, же платят нам только рубль, а сами продают и за два, иногда и за три, они, же торгаши, что хотят, то и воротят,  - возразил Саня и все его поддержали.
        - Хотелось бы спросить? – ответил Ибрагим. – С каких это пор мы не уважаем чужой труд? Из вас кто-нибудь пробовал торговать? Кстати, они тоже люди и могут ошибаться. К тому же они первыми нашли этот способ заработка, хотя бы за это их стоит уважать и быть им благодарными.  Лично я помог бы им укрепиться в этом месте и искать новое. Сам я торговать не умею, не намерен и вам не советую. Насчет цены отчасти согласен, но по опыту знаю, сколько им приходится отстегивать разным проверяющим, тем  же, милиции, зоопарку? Может получиться и так, что они своих денег не отрабатывают, когда мы недопоставляем им продукцию. Короче, уговор дороже денег и мы этот сезон закончим так, как начали. И еще, категорически буду против, если кто-нибудь из вас попробует наладить продажу в Москве.  Считайте, как хотите, можете считать это вторым серьезным предупреждением!
       - Ты бы таким грозным был в зоопарке, - усмехнулся Валентин.
        - Повторяю,  у меня к ним претензий нет, а вот к вам, по поводу брака есть.  Так что предлагаю закончить трения и приступить к работе. Хороший я руководитель, плохой, теперь уже не важно, давайте закончим сезон, а после поговорим. Тогда готов буду всех выслушать, но сейчас, пока вы здесь, в этой квартире, вы будете выполнять только мои распоряжения. Всем понятно?
        Ребята немного, удивленно поворчали и дружно согласились.  Для них было неожиданностью, что Ибрагим, до того тихий, даже где-то робкий, неожиданно повысил голос и взял командный тон. Это их мгновенно успокоило, и они даже прикрикнули на Валю и Амира, которые бурно продолжали обсуждать неправильное поведение лидера.
       Совещание было закончено, но обиженный Валентин решил уйти из бригады, и работать дома, сдавая продукцию Ибрагиму и отвечая только за себя. Через недели две он снова попросился в бригаду. Соседи были не в восторге от его деятельности. Его примеру больше никто не последовал, правда, Амир немного пометался по разным точкам, убедился, что там его присутствие нежеланно, и успокоился.      
 
        -4-
        Ибрагима трясло от предстоящего разговора, но он понимал,  больше так продолжаться не могло.  Его душили слезы, обида, при этом страшно кололо под сердцем. Он уже чувствовал, что чем-то сильно болен, и этот недуг его быстро пожирает, но даже это не было самым страшным. Страшно было то, что все его старания, усилия, были абсолютно напрасны,  любимый  брат так и не исправился, окончательно превратившись в вора и подлеца.   До какого-то момента он еще пытался уверить себя, что это болезнь, что от нее нужно как-то избавить брата, отучить. Увы, все это оказалось блефом, своего рода успокоением, боязнью признаться самому себе, что самый близкий человек может быть таким мерзавцем, даже хуже, чем его мерзкая жена.
      Еще совсем недавно Дед нашел способ, как от него избавиться.
      Он попросил усовершенствовать технологию игрушки, за которую не брался никто из разработчиков, в том числе и сам, Ибрагим. Жадность Амира  снова одержала победу, хотя старший брат всеми силами пытался его отговорить.  В результате, тот взял деньги, оговорил срок и не появился. Он просил всего две тысячи и две недели, Дед же авансировал его тремя тысячами и месячным сроком.  Ибрагим предпринял несколько попыток, вернуть за брата деньги, а в последнюю, спустя месяц от назначенного срока услышал от Деда следующее:
       - Знаешь, Ибрагим, я, хоть и не верю в Бога, но искренне ему благодарен за то, что твой брат так и не появился. Неужели ты не понимаешь, что я  никогда у тебя этих денег не возьму? Ты меня, пожалуйста, извини, но я бы и больше заплатил, чтобы никогда не видеть, эту сволочь. Я все понимаю, ты его любишь, все прощаешь, но, была б моя воля, я и к тебе бы его на пушечный выстрел не подпустил.
       Месяца два Ибрагим не мог прийти в себя от этого разговора. Дед был абсолютно прав. Амира уже давно нужно было гнать из дела поганой метлой. 
       Теперь изобретательность Амира ополчила и всех остальных ребят.
       Два раза Ибрагим ловил его на том, что тот потихонечку вытаскивал деньги из конвертов с зарплатой у своих же людей. Те, естественно, обращались  с вопросами,  за что с них вычли?  Пришлось извиняться, дескать, ошибся, запарка.  Стыд-то, какой!  А потом выяснялись отношения с Амиром.  Тот выкручивался, даже не краснея, клялся, что такое не повториться и делал то же самое. Ибрагим опять никому, ничего не сказал, хотя многие уже догадывались, почему деньги пропадали только у людей Амира. Пришлось лишить его возможности общаться со своими людьми, и вот теперь он стал воровать продукцию и продавать ее на «Птичьем рынке». Дед, конечно же, все мгновенно выяснил, сам мер не принял и предложил разбираться самим. Ну, а что сказали мужики, нетрудно догадаться. Месяц тому назад, они выгнали вора, который вынес всего лишь двадцать пять змеек, а этот, оказывается, воровал чемоданами. Вчера его снова поймали за руку.
       Около трех лет получать наравне со всеми организаторами, а это  уже по две-три тысячи рублей в месяц, еще зарабатывать самому где-то полторы, и все испоганить из-за каких-то двухсот рублей. Действительно, «горбатого исправит только могила»
       Еле сдерживая себя,  Ибрагим предложил брату уйти по-хорошему, обещая выплачивать такую же сумму, какую получает сам.  Вместо того  чтобы принять эти, вполне нормальные условия и уйти по-мужски,  Амир вдруг обиженно раскричался, начал грозить, что все еще горько пожалеют, что как-нибудь проживет без этих подачек.
      - Все, вы сволочи! – кричал он. – И твои друзья, недоумки, и твой Дед. Я стоял у самых истоков, во всем тебя поддерживал, работал, как проклятый, а ты? Все они тебе дороже родного брата. Значит, ты такая же сволочь! Подумаешь, чуть-чуть продал не сторону, вы же не обеднеете, а у меня проблемы. Можно же это понять? Ничего, проживу как-нибудь без вас. Я даже не предполагал, что именно ты окажешься таким гадом? Не нужна мне твоя любовь и ты сам!
     Ибрагим отказывался верить своим ушам, у него еще теплилась надежда, что брат просто болен на голову, и его еще можно вылечить.
Скоро выяснилось, что это не так. Как ни в чем не бывало, Амир вернулся к Зяме и поведал тому, что брат его бессовестно выгнал, даже не объясняя причины. Маме, бабушке и тете он сказал то же самое.
     Окончательно поняв, что Амир не желает объяснять истинных причин, а мама, в свою очередь, не хочет замечать подлости младшего сына, Ибрагим приехал к ним, пригласил туда бабушку, тетю и сказал:
    - Не хочу, и не буду объяснять причин наших окончательно прерванных отношений. Хочу сказать только одно. Мой брат – вор, подлец и мерзавец! Очень прошу запомнить, что это не очередная ссора, а очень серьезная оценка всех его поступков и его сущности. Приятно вам это или неприятно, но я больше не хочу его знать, видеть и слышать! Хочу обратить ваше внимание, что я долго взвешивал и думал прежде, чем все это сказать. И теперь заявляю с полной ответственностью, что для меня брата больше не существует! Говорить все это больно и трудно, поэтому прошу вас никогда, слышите, никогда больше ничего говорить о нем, спрашивать, даже упоминать! Вы вправе поступать так, как велят вам ваши сердца и совесть, но сам я ничего другого, к моему глубокому сожалению, сказать не могу.
       После этого он оделся и вышел. Он надеялся, что его слова заставят их всех, наконец, задуматься и понять, что же на самом деле представляет, из себя Амир. Как потом оказалось, этого не произошло.  Наоборот, все ополчились против него самого. Если бабушка и тетка еще как-то пытались его образумить, то мама просто перестала разговаривать.  Образумить ее уже было не кому, отца и тетушки уже не было.
       Между тем, Амир пил свое горе стаканами, не забывая забирать все деньги у матери, полностью выгребая ее холодильник. У бабушки и тетки происходило, примерно, то же. Он все еще надеялся, что брат одумается, попросит прощения, и их отношения станут прежними.  Он был уверен, что Ибрагим никогда не пойдет на крайние меры, но ошибся.  Прежнего Ибрагима больше для него не существовало. Он вдруг стал жестоким и неумолимым. Все обещания, мольбы, воспоминания о прошлом стали абсолютно бесполезными. Никто такого не ожидал, он снова всех поразил.
      Да, Ибрагим был уже очень болен, но у него хватило мужества и сил, сказать родному брату свое последнее – нет!  После этого тот для него и в самом деле перестал существовать. Единственное, что он сделал ради родных и памяти отца, так это сдержать своих могучих, влиятельных друзей, готовых сурово наказать негодяя.  Время показало, что это  было зря, по крайней мере, мама была бы жива. Но тут уж ничего не поделаешь, мать есть мать, она любит свое дитя, каким бы оно, ни было, и расплачивается за эту любовь даже ценой жизни. Трудно судить, что было бы лучше, а может и не стоит. Все-таки это промысел Божий и не следует решать за кого-то его собственную судьбу, даже если это твоя родная мать.

      Дальше Амир плелся по жизни той жалкой  дорогой, которою выбрал сам и упорно к ней стремился. Очень скоро он лишился своей квартиры. Фирочка быстренько с помощью любимого папочки прибрала ее к рукам, вышвырнув мужа-неудачника на улицу, который, как, оказалось, был должен крупную сумму еще и Зяме.  Зяма, в отличие от друзей Ибрагима, предъявил зятю нотариально заверенные расписки. Сумма была даже большей, чем стоимость квартиры. Самое грустное и одновременно смешное, что сама квартира посмеялась над ее новыми владельцами. Уезжая в Израиль, они продали ее своему знакомому с условием, что деньги будут переведены по новому месту жительства. Денег, увы, как за нее, так и за свою трехкомнатную квартиру под Москвой, они так и не дождались. Их приятель оказался очень ловким мошенником.
    И тогда произошло действительно самое смешное и грустное. Оставшись без денег, Фирочка вспомнила про мужа, стала уговаривать его приехать к ней, даже приехала к нему на последние отцовские деньги. Амиру было не до нее, он и сам не знал, как существовать самому, измученный одной мыслью, что делать дальше?   
    Понятно, что единственный человек, который протянул ему руку помощи, конечно же, была мать.  Она прописала его к себе, отдала ему все свои драгоценности, включая  даже то, что осталось от отца. Амир постоянно закладывал их в ломбард, где они и остались навсегда.
     Ибрагим делал попытки, как-то их спасти, хотя бы оставить память об отце, предлагая их выкупить, но ему этой возможности так и не дали. Единственное, что ему удалось, так это на какое-то время оградить мать от посягательств ее «несчастного» сына, выдав ее  замуж за  знакомого вдовца, профессора. Мама прожила с ним почти восемь лет, очень довольная, что стала женой профессора, затем и академика. На какое-то время она снова  была счастлива. Новый муж полюбил ее, всячески оберегал и заботился. С ним она побывала в таких странах, о которых даже мечтать не могла с Рахимджаном, а это и Египет, и Франция, и Испания, и Индия. Ей удалось побывать даже на королевском приеме в Швеции.
      Бабушка Нурия и ее младшая дочь, поддержавшие Ибрагима с затеей, выдать маму замуж, были за нее  рады и довольны.  Правда, их немного удручало, что ее новый  муж  немного жадноват и совсем не дает  денег. Они же не знали, что он был строго предупрежден ее старшим сыном, что она все, до последней копейки отдает любимому и несчастному Амиру, оставаясь без гроша.
        Амир, конечно же, был недоволен этим браком. Сначала он пытался ему воспротивиться, закатывая истерики, как матери, так и ее мужу. Поняв, что это не возымело действия, он стал им мешать, буквально. Ложился спать в их комнату, выставлял вещи мужа на лестницу. В результате, «молодоженам», в прямом смысле, пришлось бежать в холостяцкую квартиру, которую они предполагали сдавать. Перед отъездом сын выкрал у матери паспорт и уговорил ее выписать генеральную доверенность.  Несмотря на все уговоры, мольбы матери и сестры, она совершила эту глупость, уверовав в то, что сын не сделает ей ничего дурного. Больше в свою квартиру она так и вошла. Ее просто не стало. Она и ее любимый Амир превратились в бомжей.
      С потерей квартиры родителей Ибрагим лишился большей части своих документов и наград, не считая подарков, которые отец дарил своему внуку. Все это хранилось именно там, чтобы родители могли похвастаться успехами своих детей, которые относились к этому слишком небрежно, даже скептически. А для них все это было огромной радостью и сознанием того, что жизнь прожита не зря, что они вырастили настоящих людей. К счастью, бабушка Нурия все-таки сохранила что-то из документов и наград внука. Это обнаружилось перед самой ее смертью. 
     После неожиданной смерти мужа, с которым мама так и не расписалась, ей пришлось  переехать в маленькую однокомнатную квартиру, которую снял старший сын, и где она прожила вдвоем со своим несчастным любимцем еще два года. Навещала ее только родная сестра, Ибрагим здесь так и не появился.  Он уже был тяжело, болен, а Саша, опасаясь за его жизнь, просто не пустила. Последние визиты к матери оканчивались серьезными сердечными приступами и больницей.  Испытывать судьбу она уже не желала, понимая, что причиной его болезни явились события, связанные именно с матерью, братом и его женой.
    Чуть позже выяснилось, что именно Фирочка желала смерти так ненавистному ей брату мужа. Нельзя определенно сказать, что она сделала, и участвовал ли в этом сам Амир, но все три народных целителя, к которым пришлось обращаться в разное время, в один голос заявляли, что виновницей тяжелой, сердечной болезни Ибрагима является очень близкая родственница, очень похожая на нее. Последняя женщина-экстрасенс, снимавшая с него порчу, так и заявила, что «это жена брата». Когда он ей не поверил, она предупредила, что все скоро проясниться, потому что эта женщина будет сурово наказана. Любое подобное деяние, объяснила она, включая порчу, имеет свойство бумеранга. Если, человек, на которого она была наведена, сумеет устоять, обязательно пострадает тот, кто ее наслал. 
     Во время последнего визита к маме Ибрагиму пришлось поверить во всю эту чертовщину.   Мама, как обычно, стала плакаться по поводу того, что братья никак не помирятся, что ей тяжело на это смотреть. Ее родная сестра и Саша, уже не отпускавшие к ней одного Ибрагима, стали уговаривать ее, пожалеть сына, закончив этот бесполезный, губительный для него разговор.  Ее это не остановило, и она уже настойчиво стала умолять Ибрагима пожалеть Амира в его действительно трудный момент.  Его жена Фира неожиданно попала в больницу и находится при смерти. Ее поразила какая-то страшная, неизвестная болезнь, а все тело покрылось жуткими язвами.  Тетя и Саша, знавшие о предупреждении целителя, переглянулись и все поняли.  Да, все это оказалось правдой.  Эта дрянь на самом деле наслала порчу и пострадала от своего же проклятия.
      Самое любопытное, что все это уже позже подтвердила Ибрагиму одна его знакомая цыганка, жена цыганского барона. Она так и сказала,  «брат  потому-то и породнился с этой «мерзкой тварью», способной только на подлое, черное дело», что сам обладает такой же черной, злобной душой». Еще она предрекла, что он погубит мать, а эта «тварь» может и выживет, но останется уродиной, от которой откажется абсолютно вся ее родня. 
      Фира уцелела, но от  былой красоты и здоровья не осталось даже упоминания. Родные ее покинули уже в Израиле, практически бросив на произвол судьбы. Зяма умер, надорвавшись на тяжелой работе, друзей и подруг у нее никогда не было, а мать с сестрами были заняты поиском своего счастья. Нужно было думать о себе, а больная, безобразная сестра в их планы никак не вписывалась. Последний раз ее видели в арабском квартале  Иерусалима, где она в шабат подметала улицу. Евреи вначале возмущались, как может иудейка опуститься до такой низости, но скоро успокоились. Все дочери Зямы не являлись настоящими еврейками. В Израиле национальность человека всегда считалась по матери.
     Ибрагим не желал смерти ни ей, ни брату. Более того он просил Бога сурово их не наказывать, так как они наказали себя сами. Видно, и это он сделал напрасно.  Оказалось, что они были прямыми виновниками смерти мамы. После ее похорон тетя обнаружила огромное количество нетронутых лекарств от сахарного диабета и довольно большое количество посуды из-под сладких сиропов, варений и джемов.
     Только теперь стало понятно, что темные силы, завладевшие Амиром еще с рожденья, так его и не отпустили, а сам он даже не попытался вырваться из их рук. Правы оказались и дед Ниязи, и баба Ира, и тетушка, но остальные к ним так и не прислушались.   

        Последний раз братья встретились на похоронах матери.
        Амир с трудом узнал брата. Тот выглядел больным, уставшим, стал совершенно седым, поправился и побледнел. После двух клинических смертей и серьезной операции на сердце, он еще держался молодцом, сам сидел за рулем  машины, даже подносил с друзьями гроб с мамой. Амир бросился к нему на шею, но тот отстранился, подал руку и попросил, то, же самое проделать сына, который отдернул руку. Совершенно чужие люди поступают на похоронах  именно так и не более того. Тетя и Саша тоже подали ему руки, так же  отстраняясь от его объятий. Обниматься  пришлось только с детьми тети, которые многого не знали и удивлялись поведению матери и семьи Ибрагима.  Подходить к друзьям брата он уже не решился, зная, что за этим последует.   
      Маму хоронили в абсолютном молчании.  Ее положили в землю рядом с отцом, мулла прочитал поминальную молитву,  и толпа провожающих поспешила в автобус.   Амир в нерешительности посмотрел на брата, пытаясь о чем-то спросить,  но тот его прервал, забрал похоронные документы, посадил в машину Сашу, сына, тетю и, даже не кивнув, уехал. Растерянный Амир так и остался один  у ворот кладбища.   Ему не предложили даже помянуть маму.  Собственно, а зачем? За все восемнадцать лет он так и не появился на могиле отца, у бабушки, которая лет десять назад после его визита так и не нашла пенсии, у тетки, которую он тоже бессовестно обворовал.  Впрочем, на могиле матери он не появлялся и после.  Для нее и для всех остальных Амира  уже больше  не существовало.