Горною тропой часть 1

               Мухамеджанов Михаил














                Горною тропой
                Повесть
                Книга 1














                Москва , 2007 год

    От редакции.

   Хотите узнать что-то новое, необычное и интересное? А попутешествовать по Таджикистану, о котором, как выясняется, не имеешь никакого представления, посетив его,  даже прожив там долгое время?  Хотите поразмышлять о жизни, поспорить, заодно  чему-нибудь поучиться, например, как завязать знакомство при любых даже самых неподходящих для этого условиях и подружиться на всю оставшуюся жизнь? А не заинтересует ли вас, скажем, как  влюбить в себя кого-то, даже если он этого не желает, или организовать выгодное,  интересное дело в буквальном смысле из ничего? 
   Тогда очень советуем прочитать эту книгу.  Если внимательно  понаблюдать за самой обычной жизнью, как считает ее автор,  меркнут любые, самые захватывающие детективные, приключенческие и фантастические  сюжеты.
   Таджикский паренек, не желающий подчиниться ущемляющему его достоинство решению старейшин рода, убегает из дома и случайно попадает в Россию, в столицу. Казалось бы,  что в этом  такого необычного и интересного?  Сколько таких же парней и девушек покидают родной дом в поисках лучшей доли?  Оказывается, в  этом-то и кроется та цепь увлекательных и захватывающих событий, которые удивляют, заставляют задумываться и даже подсказывают, как найти выход из многих сложных жизненных ситуаций.
   Столкновение двух различных миров со своими абсолютно противоположными, полярными мировоззрениями, менталитетами и традициями, приводит к самым  непредвиденным, удивительным, часто и трагикомичным  ситуациям.  Подчас они настолько нереальны и фантастичны, что возникает естественное желание, поддакнуть автору:  «Мол, давай, заливай дальше»!  Придумано ли  все это, подсмотрено, или  происходило на самом деле – понять непросто,  однако  не стоит делать поспешных выводов. Только глубже и внимательней окунувшись в ту атмосферу, которая окружает героя, начинаешь понимать, почему он оказывается то суперменом, то ловким, удачливым дельцом, то личностью, достойной уважения.
   Думаем, что эта книга обязательно найдет отклик в сердце каждого читателя, поэтому мы с радостью и воодушевлением приняли участие в ее издании.  Без сомнения она актуальна и необходима, так как затрагивает  такие важные и сложные вопросы человечества, как предназначение самого человека на земле, его любовь к  родине, родным и близким, а так же один из наиважнейших вопросов -  дружба и взаимопонимание людей различных вероисповеданий и национальностей.
    Правила хорошего тона не позволяют членам редакции высказывать своих отзывов, дабы не  навязывать своего мнения, однако следует отметить, насколько они были единодушны, закрывая последнюю страницу. И объединяли их лишь два момента: удовольствие от знакомства с удивительными персонажами и вопрос – а что же дальше?
   Поэтому от всей души пожелаем автору  дальнейших  творческих успехов, а нам, издателям и читателям новых и скорых встреч с его творчеством.


 



       
   

 
Несколько слов от автора:

   Салам Алейкум, мой дорогой и уважаемый читатель!

   Прежде всего, хочу поблагодарить тебя за то, что ты взял в руки эту книгу!  Значит, появилась надежда,  что мы станем добрыми друзьями. Очень хочется,  чтобы ты об этом не пожалел и не разочаровался. Наш народ считает, что добрый сосед, верный друг  или  просто хороший знакомый – это самые драгоценные  дары Аллаха, которые воздаются  за праведную жизнь, добрые, справедливые дела и  поступки.  С этими людьми  можно поделиться невзгодами,  сокровенными мечтами,  а  главное – счастьем  созерцать этот мир, радоваться жизни,  открывая что-то новое, доселе неизведанное. Мы  таджики стараемся никогда не отказываться  как от старых, так и от новых друзей. И это одна из причин, заставивших меня «взять в руки перо».   
   Другой, не менее важной причиной стало то, что меня об этом неоднократно просили.
   Рассказывая  друзьям и знакомым  о своей далекой и чудесной Родине, я видел,  с каким пристальным,  неподдельным вниманием меня слушали и просили рассказать что-нибудь еще. Это и понятно, многое, о чем я говорил,  являлось для них полным откровением. Ведь я открывал им другой, совершенно незнакомый для них мир.  А он стоит того, чтобы о нем знать, и не только ради праздного любопытства. Иногда начинало казаться, что, как пришелец с другой планеты,  я рассказываю им о какой-то иной, внеземной цивилизации.  Вначале меня это  удивляло и даже забавляло. Почему я, по их же мнению, не обладающий способностью кратко и достаточно ясно  изложить свои мысли, так надолго приковываю их внимание? Ответ оказался простым и, увы,  очень грустным. Отсутствие или скудность информации, особенно в последнее время  сделало мою родину  абсолютно закрытой, а посещение почти всех самых крупных книжных магазинов и библиотек  Москвы убедило меня в этом окончательно.   К  своему удивлению я  не обнаружил о нас, таджиках  никакой печатной продукции, в том числе: книг, даже советских, не говоря уже о географических картах, путеводителях, аудио и видео продукции.   Примерно такая же картина наблюдалась и в Интернете.
   Сложилось такое впечатление, что нашей республики не существует, как впрочем, той же  Киргизии, Узбекистана. А ведь это  странно и обидно. Русские, киргизы, узбеки и таджики прожили бок обок в одном государстве семьдесят лет при Советской власти,  около двух веков  при Российской империи, и  не осталось даже упоминания об этом. Неужели наши древние, богатые культурным наследием земли стали вдруг никому не интересны?
   К счастью, не все  жители России, как и их соседи,  утратили интерес друг к другу, о чем свидетельствуют  многочисленные и самые разнообразные  общества дружбы между народами, вечера – встречи, круглые столы, конференции. И это радует. Значит, не потеряна  еще надежда на то, что мы продолжим нашу долгую, проверенную временем дружбу и восстановим теплые, добрососедские отношения.
   Довольно часто приходится слышать, как россияне выражают неудовольствие по поводу «нашествия» в Россию так называемых гостерарбайтеров. Россиян  понять можно. Все это особой радости не вызывает. Одних только таджиков в Москве и Московской области в настоящее время по неофициальным данным пребывает около миллиона. И ведь это все активная, трудоспособная, жадная до работы армия, отнимающая рабочие места у местного населения и обесценивающая расценки за труд.  Но ведь их можно понять.  Не от хорошей жизни они оказались здесь, чтобы трудиться за гроши,  проживая в  нечеловеческих  условиях. И  раз уж так сложилось, что  абсолютно всем приходится глубоко переживать общую трагедию развала некогда огромной страны, тем более необходимо знать, кто эти люди, почему оказались здесь?
   Проживший большую часть жизни в России и знающий жизнь обоих народов с «изнанки», я наблюдаю, как мои соотечественники часто не в состоянии понять россиян.  Впрочем,  и вы  имеете о нас смутное, иногда и довольно превратное представление. Причем, в последнее время эта тенденция  усилилась. А ведь это может привести к непредсказуемым, скорее всего, губительным для всех народов  последствиям.
   Потому-то  мне и захотелось правдиво  рассказать о своем народе,  развеять о нем  устоявшиеся мифы и небылицы.  А главное,  очень  хотелось, что бы ты понял, что наш  древний, мудрый и доброжелательный  народ тоже хочет жить в мире,  согласии, что у него  есть много того, чему следовало бы и  поучиться. 
   Последние годы показали, что исламский фундаментализм остался чужд рассудительным,  не расположенным к фанатизму и экстремизму таджикам. А ведь это могло бы явиться ключом для понимания всего мусульманского мира.
   Россия для таджиков всегда была и останется добрым, отзывчивым соседом и товарищем. С ее помощью многие народы, в том числе и наш  обрел государственность. Неоценима ее помощь в развитие науки, культуры и промышленности.  Таджики  помнят,  ценят это и  стараются  не порывать с ней теплых дружеских, добрососедских отношений. 
   Россияне уже давно заметили, что таджики – добросовестные, прилежные трудяги, не требующие  окриков и понуканий. Чем бы они ни занимались, во все  присутствуют уважительность, тактичность,  какие-то особенные, уже непривычные, вернее, увы,  давно забытые для цивилизации  терпеливость и честность. Редко когда услышишь их повышенные  голоса, не говоря уже о серьезных разборках,  драках, что свидетельствует  не о забитости, а о внутренней культуре, впитанной с молоком матери. Для этого достаточно посмотреть, с какой чистотой содержатся их жалкие лачуги,  иначе и не назовешь то убогое пристанище, которое им предоставляется  хозяевами – работодателями. И в чистоте стараются содержать они  не только места своих обитаний и работы, но и  духовность. А для этого стоило бы обратить внимание на коврик для намаза и какую-нибудь память о далекой родине в виде народных песен на кассетах или томиков стихов своих поэтов. 
     Встретить  пьяного, грубящего таджика на московских улицах, к сожалению, уже можно, но это скорее редкое исключение, чем правило. При этом следует заметить, что трудятся они здесь так называемым «вахтовым» методом, что говорит об их ответственности перед своими семьями, которые они любят и порывать с ними, как и с родиной, не собираются.
   Да, конечно же, им  не хватает знаний, квалифицированных кадров, опыта, не все они   «белые и пушистые».  «В семье не без урода» - гласит  народная мудрость, не все выдерживают трудности суровой, нелегкой жизни, забывают Аллаха, такие понятия, как совесть, честь, становясь на шаткую и скользкую криминальную тропу. И все же радует, что в большинстве своем это тоже исключения.
   Таджики – единственный оседлый народ в Средней Азии. Веками он отвоевывал у гор и пустынь мертвые территории, превращая их в цветущие сады и оазисы.  Недаром таджикские дехкане славятся как прекрасные оросители земли, и своей любовью к ней  схожи и с российскими крестьянами, и прибалтийскими фермерами, и казацкими станичниками. Без выходных, в любое время года, под палящим солнцем обрабатывают они свои клочки земли верным своим другом и помощником – кетменем. Им они дробят камни, роют арыки, строят города, дороги, а порой и отстаивают свою независимость.
    Нелегкий труд, суровые природные условия сделали таджика рациональным, терпеливым, научили ценить жизнь и все, что она дает. Поэтому он бережливый, вдумчивый, радушный и  гостеприимный хозяин, считающий, что худой мир лучше любой, даже самой малой вражды.
   В  качестве иллюстрации хотелось бы привести один случай из личной жизни.

   В 80-ом году наша семья из трех человек переехала в довольно большую, по тем временам, московскую четырехкомнатную квартиру. Соседей это очень раздражало, как, впрочем, и районные власти, с которыми пришлось даже судиться. Никого не интересовало, что добились мы этого путем размена.
А, в дополнение к этому, я еще и «совершенно обнаглел», купив автомобиль.
   Наши новенькие «Жигули» явились причиной, из-за  которой каждое утро и каждый вечер  приходилось выслушивать  негодование соседей. Увы, не могу себе позволить дословно передать на бумаге то, что они высказывали. В России нецензурно выражаются многие женщины, даже дети.
   Собрав четырнадцать таких же «счастливых» обладателей авто, которых третировали так же, как и меня, я предложил им попробовать совместно  уладить этот конфликт.   Боже, каких только предложений я  не услышал? Например, «полить лавочку со злобными старухами керосином и поджечь», или «каждый вечер, соблюдая график, обливать лавочку какими-нибудь зловонными химикатами.  Автор этой идеи готов был приносить с работы дихлорэтан.  Другой ярый автолюбитель, которому разбили лобовое стекло, предложил «сложиться и  регулярно платить местной шпане, чтобы она периодически  «разбиралась» с нашими обидчицами».
   Когда же я предложил уладить все мирным путем, на меня посмотрели как на умалишенного. И сколько я ни увещевал их, что это живые, нормальные люди, и  среди них  могут оказаться наши бабушки, матери, все было тщетно. Более того, озлобление некоторых автолюбителей   дошло до того, что они  были готовы усадить на эту лавочку своих жен, тещ, чтобы «удавить их вместе с этими зловредными старухами». В результате громких и грубых дебатов с моим  предложением согласились  только двое, остальные, уходя, заявили, что «в этом идиотизме принимать участие не собираются».
   Оставшись втроем,  мы соорудили стол из старой, выброшенной на помойку двери и двух ящиков.  Накрыли все это  разовой скатертью, заставили вином, фруктами и конфетами. Пока  все это проделывалось, семь женщин  на лавочке настороженно наблюдали за нами, недовольно ворча по поводу наших действий.  Когда наш импровизированный стол был придвинут к лавочке,  они и вовсе повскакали с нее, разразившись громким негодованием и дружными криками.
   Мои компаньоны опешили, а мне не оставалось ничего другого, как  улыбнуться, поздравить  бабушек с престольным праздником и предложить  присоединиться к нашему застолью. На какое-то время женщины оторопели, но, увидев, что наши помыслы чисты, а желания искренни, растерянно переглянулись и  озадачились.
   - А у меня свои соленые огурчики  есть, - робко предложила одна бабушка.
   - А мы и  не откажемся! – дружно воскликнули мы.
   - А я бы  грибочки маринованные принесла, -  уже  улыбнулась другая.
   Как ты понимаешь, через каких-нибудь десять-пятнадцать минут  стол буквально ломился от яств. Несли все: квашеную капусту, домашнюю наливку, фрукты, овощи,  пироги.
   Только одна женщина из семи не участвовала в празднике, как потом сама же призналась, по своей «дурости».
   Этот вечер как-то сам собой  превратился в праздник. К середине вечера образовалось уже три таких стола. К нам присоединялись люди, проходившие мимо, выглядывавшие из окон, даже из соседних подъездов и дворов. Вынесли гитару, баян и магнитолу. Ну, а какое застолье без танцев и песен?
Ну, и  результат превзошел все ожидания. Мало того, что нам удалось решить вопрос с сохранностью наших автомобилей, мы умудрились  еще и  сдружить весь подъезд. Начать с того, что в нем перестали гадить, портить стены и лифт неприличными надписями, а на подоконниках появились горшочки с цветами. Позже детям разрешили разрисовать стены настоящими красками. При очередном ремонте маляры долго не решались закрашивать «этакую сказочную красоту». 
   Люди стали здороваться, улыбаться, ходить друг к другу в гости, устраивая дружные, шумные застолья. Я видел, как две  соседки за столом обнимались и  долго смеялись, вспоминая, как прежде  «травили  друг другу жизнь», выливая помои под дверь, пачкая, извиняюсь, дерьмом  дверные ручки, забивая замочные скважины паклей.   А ведь  до Москвы, как оказалось, они  жили в соседних деревнях.

   Безусловно, что решение бытовых конфликтов таким образом, присуще не только нашему народу, однако случилось так,  что именно он  сумел это сохранить  и подсказал мне,  как поступить в данной ситуации.
   Многих моих друзей и знакомых часто удивляло, как это мне удается находить такие  оригинальные и «мудрые»  выходы из весьма сложных жизненных ситуаций? По-молодости я порой  и сам не понимал, как это получается, объясняя это  везением,  благополучным  стечением обстоятельств.  Осознание  пришло несколько позже.  Оказывается,  в роли моего доброго, мудрого подсказчика часто выступал мой народ.  Народ никогда  плохому не научит, наоборот,  всегда подскажет, как легче перенести горе, как быстрее прийти к желанной цели. И вот уж в чем мне действительно повезло, так это в том, что меня научили прислушиваться к его голосу и понимать его душу.
   Хочу предупредить, что данное повествование  является абсолютным   художественным вымыслом,  но основанным на реальных фактах и  героях,  срисованных с самых настоящих людей. Не берусь утверждать, что все исторические события отражены в соответствии с действительностью,  но я и не ставил перед собой такой задачи. Я описывал только то, о чем слышал, и свидетелем чего  довелось побывать. И свою главную задачу вижу в том, чтобы внести свою лепту в понимание, что дружба между народами различных мировоззрений, менталитетов и вероисповеданий – единственный способ мирного существования и противостояния злу, которое пытается уничтожить нашу прекрасную жизнь на земле.   
   Считай, что ты попал в гости к таджику, и он  по законам гостеприимства постарался  тебя развлечь и убедить в том, что и наш  народ умеет дружить, любить и быть за это благодарным.
    От всей души хочу поблагодарить своих друзей и близких, прежде всего Фрейдина Якова Николаевича и жену Галину Михайловну за то,  что именно благодаря их помощи,  стало возможным написание и издание этой книги.

   Храни Всесильный и Всемилосердный всех нас  от  невзгод, болезней, пороков и неудач!
   С глубоким уважением и искренней признательностью
   Мухамджан  Мухамеджанов


















Отсюда не увидишь снежных гор
и ароматов не вдохнешь знакомых,
тех, что впитали улица и двор,
и каждый уголок родного дома.

И не услышишь, как журчит арык,
прорытый еще дедами моими.
С годами забывается язык,
меняются друзья, дома и имя.

С годами начинаешь понимать,
что Родину себе не выбирают,
как мы не выбираем себе мать,
которая одна нам все  прощает

И я, возможно б,  умер от тоски,
когда б ни звук «рубаба» или «ная»*,
да томики Айни и Рудаки -
хранители  тепла родного края.


     ПОБЕГ

      -1-
     Южное, утратившее свои  испепеляющие силы солнце медленно закатывалось за  скалистые, голые горы. Косые лучи небесного светила позолотили седые, снежные шапки вершин и покрыли склоны темно-синими, местами фиолетовыми тенями.  В сухом, быстро остывающем воздухе стала четче отчерчиваться линия горизонта. Величественный Памир погружался в сумерки.
      По каменистому дну огромного ущелья Муксу Джилга* могучим потоком неслась грозная и своенравная река,  кристально чистые  воды  которой собирали три ее младшие сестры: Сельдары, Саукдары и Каинда*. Первую поили снега самого огромного памирского ледника Федченко*, а последнюю – одни из самых высочайших вершин мира – два пика Коммунизма и Ленина*.  Понятно, что, падая с семи километров над уровнем моря, одна только Каинда передавала старшей сестре мощь, сравнимую, если только с энергией нескольких атомных станций.      
      Отсюда, с полукилометровой высоты западного склона  необузданная строптивица Муксу была видна  на довольно длительном протяжении.   Река восхищала и завораживала.
      Беснуясь в тисках красноватых склонов урочища Ходжатау*, единым, стремительным, извивающимся потоком, проносилась она среди скал, набирая силы на многочисленных порогах, водопадах и перекатах. Казалось,  ничто не могло остановить ее неукротимого бега, сокрушающего на своем пути все мыслимые и немыслимые преграды.  Однако горы  оказывали ей достойное сопротивление, заставляя ее смиряться и подчиняться своей воле.  Одно такое укрощение во всей своей красе можно было наблюдать   там,  где ущелье делало резкий, почти перпендикулярный поворот вправо. 
      Яростно обрушиваясь на почти отвесную, монолитную скалу,  с неимоверным грохотом, гигантскими брызгами и разбрасывая камни, бурлила она в западне, не находя иного выхода, пробивала себе новый путь через нагромождение каменных глыб и врывалась в расширяющееся ущелье уже несколькими потоками.  Те, в свою очередь, каскадами водопадов скатывались по порогам и, продолжая  рассыпаться на более мелкие  протоки, ручьи, ручейки, теряли  неудержимый напор и  превращали  плоское, безжизненное дно в зеленую, цветущую  долину.
     Глядя на этот чудесный, наполненный жизнью оазис, возникший среди суровой, каменной пустыни,  особенно остро ощущалось, какой живительной, поистине магической силой обладает вода. Стоило немного унять ее беснующуюся мощь, как из злобного, яростного монстра она превращалась в  мирного, доброго чародея, который тотчас начинал творить чудо, даруя жизнь этой скуповатой  для плодородия смеси камней, песка и глины. Недаром жители этого горного края так ценят, понимают и уважают воду, из поколения, в поколение, передавая секреты ее укрощения.
      Да, в памирских снежных шапках воды хватает, даже слишком, но попробуй обуздать падающие с них горные потоки? Даже в предгорьях и долинах нелегко загнать их  в рукотворные арыки.  И хотя там  реки уже спокойней и миролюбивей, еще неизвестно, что они могут выкинуть в следующий момент. Во всяком случае, верный друг местного жителя - кетмень* всегда должен быть под рукой,  чтобы углубить канаву, возвести запруду или водоотвод.  Иначе, не допусти Аллах, вода может уничтожить плодородные поля, сады, огороды,  жилище, а то и саму жизнь. Неуважение, оплошность, любой, даже малейший неоправданный спор с этой грозной стихией может обойтись слишком дорого.
     Таджики – как раз и есть те искусные, неустанные ее укротители, заставляющие бежать воду там, где ее не должно было быть в принципе, где от бессилия порой разводят руки даже самые опытные мелиораторы. Этот смелый и трудолюбивый народ смело можно назвать одним из самых прилежных и внимательных учеников  природы, понимающим и читающим горы, как книгу, содержащую немало мудрых советов и подсказок.  Иначе в этих местах просто не выжить.  А ведь эти упрямцы не только выживают, но и превращают безжизненные ущелья в цветущие долины, которые радуют своими щедрыми дарами и благодатностью  поистине сказочных кладовых.
     От сознания того, что сам великий Памир распростерся у ног, душу Ибрагима приятно ласкало ни с чем несравнимое, сладостное чувство победы. Еще вчера он себе и представить не мог, что решится на этот жестокий спор с одной из самых могучих и опасных горных систем мира, сможет  одолеть эти мрачные, неприступные  вершины, эту грозную, неукротимую  реку.  В той сумасшедшей гонке и от того неимоверного количества трудностей, которые сегодня пришлось испытать, совершенно не было времени не только подумать, но и просто оглядеться.  Только теперь, когда это третье,  самое огромное и сложное ущелье лежало перед ним поверженным в этой жестокой, изнуряющей схватке, он начал потихоньку приходить в себя и понимать, что ему удалось совершить.
     Он и раньше знал, что страстное желание или наоборот, нежелание рождает такие способности и чувства, о которых даже не подозреваешь, но сегодняшний день  показал это настолько ярко и красочно, что он неожиданно задумался, неужели все это совершил он? 
     Скажи ему кто-то еще вчера, что сегодня произойдет такое, он счет бы этого человека сумасшедшим. Да ему и сейчас все происходящее казалось каким-то нереальным. Как  будто он видел какой-то кошмарный сон, в котором участвовал не он, а кто-то совсем другой. Он  не узнавал себя и постоянно удивлялся.   Оказывается, он способен на то, о чем прежде даже не догадывался. Раньше, например, он считал себя мягким, слабохарактерным, более того так считали все остальные.  Поэтому он даже не предполагал,  что отважится так смело и резко сказать близким твердое – нет. Да, они часто и много спорили, ругались, обижались, но дело никогда не доходило до крайностей. Все как-то все обходилось, слаживалось, большей частью за счет его нежелания обострять отношения. И он действительно не желал портить эти натянутые отношения, боялся, что все это кончится плохо. И вот это «плохо» свершилось. Получалось, что он накликал беду, чего боялся, то и произошло. Сегодня он разом порвал со всем, что было так дорого и свято, с домом, родными, а может даже с родиной.
     От этих мыслей стало нехорошо, наступило какое-то отупение, как будто из него вынули нутро.
     « Но ведь этого не может быть! -  чуть не вскрикнул он, чувствуя,  что сейчас разревется от отчаяния,  пытаясь прогнать надвигающийся страх. – Этого не должно быть»!
     Ведь он на самом деле этого не хотел. Он хотел только одного, чтобы ему позволили жить так, как он хочет. Неужели это так много, что приходится платить такой ценой? Но выходило именно так, плата за свободу подразумевала именно разрыв с семьей и со всем прежним миром, который его окружал. А то, что произошло сегодня,  переполнило его чашу терпения. Сегодня его, как и эту реку, попытались загнать в коварную, подлую западню, унизив  человеческое достоинство.  Терпеть и мириться с этим, значит, признать себя бессловесным существом, бараном, не имеющим право даже на обиду. И  ответом стал этот отчаянный, решительный и смелый шаг. Да, да, именно решительный и смелый поступок, а не трусливое бегство нашкодившего мальчишки. И сегодня он доказал, что имеет право считаться настоящим мужчиной, способным защитить не только себя, но и тех, кто слабее и нуждается в его защите. Ведь он же смог осилить эти грозные, суровые горы, реки, по крайней мере, их силы сравнялись, благодаря чему он смог пересилить даже страх смерти. Конечно же, он гнал от себя  все мысли о ней, но сегодня, как никогда, чувствовал ее близость, ощущая за спиной ее леденящее дыхание.
     Когда он понял, что смог преодолеть еще и это, его сознание наполнилось гордостью за свою решимость. Весь сегодняшний сумасшедший день его преследовали и терзали мысли,  а правильно ли он поступает? В какие-то моменты ему  хотелось остановиться, еще раз подумать, а может и вернуться.  Он смутно представлял, что же, в конце концов, уготовил себе этим побегом, но неоспоримым оставалось то, что после сегодняшних событий появится дома не скоро, а может, не увидит его совсем. Сегодня слишком много было поставлено на карту. Если бы он хоть на мгновение усомнился в верности своего поступка, он бы  уже давно  повернул назад.
    Нет, сомнений не было! Он поступал верно. Родня во главе с тетушкой совершила подлость, поэтому  он был вправе защищаться. Вернуться, - значит потерять достоинство,  самоуважение и независимость, все то, что делало его настоящим мужчиной, и чем он по праву гордился. Значит, сегодня он должен был быть здесь, в этих горах и идти дальше вперед.  Иного пути у него не было. Такова была реальность, и с ней нужно было согласиться.  И, выдерживая этот своеобразный экзамен на прочность, он мог смело и с гордостью смотреть на эти горы глазами победителя.    
     Между тем, его путь, намеченный на сегодня, был еще не окончен. Расслабляться  было еще рано.  Следовало снова брать себя в руки и ползти по склону дальше, наверх. Только там, пока еще не стемнело совсем, можно было сделать долгую передышку, почувствовать себя в относительной безопасности и успокоиться. Оставаться здесь, на склоне, в этом неглубоком уступе, где невозможно было спрятаться от преследователей и ветров, было неразумно и опасно.  С  трудом оторвав взгляд от реки, он закрыл глаза, прижался спиной к холодной скале, позволив себе на несколько минут расслабиться и ни о чем не думать.
      Приоткрыв налитые свинцовой усталостью веки, он снова застыл от изумления. Туман, начинавший сгущаться над ущельем, творил с рекой что-то невообразимое.
      Над многочисленными поворотами излучин, где белый песок нежил ее берега, вырастали туманные облака каких-то причудливых шарообразных и каплеобразных  форм, в то время как над остальной  поверхностью долины, включая быстрые потоки, стелилась только слабая,  почти прозрачная дымка.  Скорее всего, это происходило потому, что под этими облаками вода замедляла свое движение и отдыхала, а именно такие виды форм были продиктованы им этими высотами.  Особую нарядность им придавали лучи исчезающего за горизонтом солнца, накрапывающие на них ту же позолоту, что и на снежные вершины. Глядя на это с высоты,  казалось, что по зеленому бархату долины рассыпаны белые, ажурные шары с тонким, золотистым налетом, похожие на огромные перламутровые жемчужины.   
     За все свои двадцать с лишним лет, немалая часть из которых прошла здесь, в горах, Ибрагиму  не раз приходилось наблюдать разнообразные туманы,  но такое великолепие он видел впервые.  Зрелище было настолько потрясающим и завораживающим, что на какое-то время он перестал понимать:  явь это или сон, как и зачем оказался на этом склоне?
     Неожиданно его внимание приковали шары, лежавшие в тех местах, где он сегодня переправлялся. Они оказались не самыми крупными. В других местах лежали  другие, значительно крупнее, прозрачнее и ажурнее, да и формой больше походившие на приплюснутые  полусферы.  А это означало, что вода под ними еще больше теряла стремительность и напор. И переправляйся он там, вероятнее всего, переправа не была бы такой мучительной и опасной.  Отойди в сторону всего лишь на несколько метров, может,  и не пришлось бы купаться в двух бурлящих и стремительных потоках с ледяной водой, цепляя и царапая тело о камни.   
     «Надо же, горы сами подсказывают, где вода спокойней!  - с восхищением подумал он и вспомнил, как переправлялся через эти протоки с дедом Ниязи.
      Это было почти пятнадцать лет тому назад, поздней  осенью, когда в горах наступает относительное спокойствие. В это время, как правило, реки мелеют и немного утрачивают свою силу.  Несмотря на это, дед начинал исследовать реку сразу же после появления в ущелье, а перед тем, как окончательно спуститься в долину,  еще раз всматривался во все ее подозрительные места и  прислушивался к шуму водных потоков на каскаде водопадов.  Спустившись к реке, он снова останавливался перед каждым протоком, даже небольшим ручьем и продолжал их исследовать.  При этом он требовал от внука постоянного внимания  и объяснял, зачем он все это проделывает.
      Тогда внук практически  не прочувствовал трудностей этой переправы, не обратил на нее внимания.  Прежде всего, потому, что большей частью она была совершена верхом на деде, да и сами протоки не были такими уж грозными.  Потому-то он не особенно прислушивался к наставлениям деда, а, как теперь оказалось, зря. Дед просто так ничего не говорил и не делал.
     Молодость редко прислушивается к советам умудренной старости. Ей все время кажется, что ее ущемляют  в правах, сдерживая ее  энергию и тягу к познанию. Ей еще неведом страх смерти и истинная ценность самой жизни. Поэтому она посмеивается над глупой, трусливой и чрезмерно осторожной старостью, которая, по мнению молодых, уже давно выжила из ума.
     Ибрагиму действительно тогда казалось странным, почему дед все время что-то бормочет, да еще по несколько раз повторяет, что горы не любят торопливости, что нужно улавливать каждый непонятный звук, каждую, даже самую мельчайшую перемену обстановки. Больше всего,  дед говорил об Аллахе.  Что здесь, в горах  особенно необходимо просить Всесильного о милости и благодарить за проявленную заботу.
     - Здесь мы ближе к Аллаху,  - поднимал он глаза к небу. – Он нас лучше видит и замечает все наши поступки.  Поэтому за любое невнимание и проявленное неуважение он может немедленно   потребовать ответа.  Человеку в горах трудно. Что-то постоянно отвлекает, требует сноровки и  спешки. Мысли человека, как молнии, стремительны и неудержимы. Поймать и остановить их практически невозможно, и все-таки необходимо помнить, что Аллах  рядом. Он твой единственный верный друг, помощник, подсказчик мудрых советов и защитник, который не предаст, не оставит в трудную минуту. Лучший способ удержать на себе его милость и благосклонное внимание, поступать так, как он велел, остерегаясь  неправедных поступков.  Лишь в этом случае и в горах, и в твоей жизни будет меньше ошибок,  и ты не будешь за них краснеть и раскаиваться. И если ты все это осознаешь и примешь своей душой, Аллах еще больше станет тебе помогать, как сейчас помогает нам.   
     Из его рассказов выходило, что это единственное место для более-менее нормальной переправы он нашел после  многочисленных попыток. И хотя оно удлиняло тропу почти на пять километров, и заставляло забираться на два довольно крутых, каменистых склона, переправляться здесь было наименее безопасно. В других местах, почти на всем своем сорокакилометровом пути  Муксу вообще оказывалась  неприступной, и дед никогда бы не решился на такой поход с шестилетним внуком.  Только вблизи ее слияния с Кызылсу* люди умудрялись наводить  какие-то переправы, даже сооружали висячие мостики, но здесь, на этих высокогорных участках, зажатая тисками скал, река  могла неожиданно увеличить напор, подняться и встретить непрошеных гостей довольно увесистыми камнями вперемешку с брызгами воды и песка. Попытка переправиться через  ущелье Фортамбек* чуть не стоили деду жизни. Уровень воды неожиданно поднялся метра на два и смыл с берега каменные осколки, многие из которых были  размером с лошадиную голову.
     Сегодня его внук несся, как угорелый, и только чудо, что горы и вода отпустили его живым.  Хвала Аллаху, что не наказал его за такую непростительную неосторожность! Не наказал, а только предупредил. Значит, Он верит в него,  дает возможность поразмышлять над своей бесшабашной глупостью и исправиться.  Недаром Он дает время покаяться даже самому страшному грешнику.  Хвала Ему, Всесильному, Великому и Милостивому! Хвала и искренняя благодарность! Ему и деду. Низкий поклон и благодарность за все!   
     «Да! – ухмыльнулся Ибрагим, как бы выговаривая себе. – Что это ты, Ибрагим, расхвастался, зазнался, дорогой? Сам же на всех углах кричал: горы не любят лихачей! Все сам, один, без помощи, а дед?.. Чтобы ты сделал здесь, в горах один без его подсказок и советов?..  Тщеславие одолело? Сердце Памира у  ног, ущелье одолел!?..  Нет, дружочек, надо быть скромнее и осторожнее!..  Прислушиваться к старшим, тем более к тем, кто достоин настоящего уважения и признательности! Спасибо, дорогой дед за помощь! Прости за глупость и неблагодарность! Попроси за меня, олуха прощение у Всесильного и Всемилостивого! Простите меня, дорогие! Огромное вам спасибо»!
      Стало заметно прохладнее.  Мокрая от пота рубашка вновь болезненно обожгла спину и вернула его к реальности. Он снова почувствовал смертельную усталость. Голова  кружилась,  заложило  уши, а в висках стучало так, будто по ним били молотом.  От слабости  болело и дрожало  все измученное, сожженное солнцем  тело, сильно   подташнивало, а  ноги одеревенели, отказываясь подчиняться.
      «Все… дальше идти не могу!..  Нужно отдохнуть, иначе сорвусь со скалы»!  –  подумал он,  осторожно сполз спиной по холодной, ребристой скале и с удовольствием вытянул гудевшие ноги.
      Быстрый и трудный подъем по крутому склону его совершенно измотал.
      Около двух  часов он поднимался сюда, на этот небольшой уступ по грандиозно вздымающейся до небес осыпи камней. Камни были бесформенны, пологи, шатки, словно кто-то сбросил город на город, и оба рассыпались вдребезги, не оставив ничего, кроме непомерной груды обломков.
      Продираясь по этой каменной катастрофе, он чувствовал себя единственным живым в этом распавшемся,  безжизненном мире. Хорошо еще, что сегодня был ясный, почти безветренный день, иначе сильный  ветер мог бы вызвать камнепады, и одолеть этот склон, скорее всего, было бы уже невозможно.
      Он знал, что скоро его организм адаптируется и перестанет так  остро реагировать на разреженный воздух и низкое атмосферное давление, однако, спешить так, как спешил сегодня он, было неразумно и  опасно. Даже привычные к этим условиям памирцы поднимались бы на эту четырехсотметровую высоту намного медленней и осторожней.
      Двигаться медленно он не мог. Сознание того, что за ним гонятся, заставляло его напрягать все силы, чтобы оторваться от преследователей как можно дальше.
      «Почему же их нет»? -  удивился он, вспомнив о погоне. По его подсчетам, его преследователи уже давно должны были показаться, даже если тронулись только утром и двигались неторопливо. Значит, вот–вот должны были показаться.  Причем, теперь они могли его видеть. Здесь, на этом склоне, да еще в своем неглубоком уступе, он был,  как на ладони.   Дальше на склоне тоже не было ни одной расщелины или кустика,  где можно бы было укрыться.  Несмотря на  это,  нужно было брать себя в руки и сделать последнюю за сегодня отчаянную попытку, добраться до вершины.
     До нее оставалось еще около часа нелегкого подъема.
     Он нехотя встал и снова принялся  внимательно изучать верхнюю часть склона. Дальше  местами он превращался в практически отвесную скалу, которая преодолевалась с помощью небольших серпантинов, крохотных уступов, еле заметных расщелин и  подобий лесенок.  Последний десяток метров требовалось осторожно ползти по сплошному монолиту, прижимаясь, можно сказать, прирастая к нему всем телом, чтобы не сорваться от случайного порыва ветра.  На этих высотах такое могло произойти внезапно и в абсолютное безветрие.  До темноты проделать все это  было  невозможно, да и сил уже не осталось. В таком состоянии лезть дальше было бы самоубийством.
     Отсюда, с этого маленького уступа, несмотря на быстро наступающую темноту, ущелье пока еще хорошо просматривалось. Он снова  внимательно его осмотрел, с особым вниманием вглядываясь в небольшую расщелину между двумя огромными шапками нетающего, льдистого снега, украшающими вершины противоположного склона. Именно оттуда он попал в ущелье сам.  Там было спокойно. Никакого намека на присутствие людей.
      Противоположный склон в отличие от этого  был ниже, отложе и имел какую-то растительность. На его террасах виднелись заросли кустарника, встречались и деревья, но спускаться по нему пришлось столько же, сколько карабкаться сюда. И виною тому была старая не по размеру калоша на правой ноге, постоянно скользившая по глиняному серпантину, перемешанному с галькой, и норовившая сбросить его вниз. Обмотки курпачи* на правой, хотя и не слишком скользили по глине, но надежным тормозом не являлись, а спускаться босиком было бы еще сложнее, да и дольше. Пришлось бы еще внимательнее смотреть под ноги, чтобы не пораниться о  камни и острые выступы скал.
       Естественно, что его преследователи в нормальной обуви спустятся намного быстрее. Да и на переправу затратят меньше времени. Ведь они тоже увидят эти шары и догадаются, как одолеть протоки с меньшими потерями. Догадался же он, почему же о них нужно думать  хуже? Та же тетушка часто повторяла, что о противнике правильнее думать, как о более ловком, сильном и быстрее соображающем. Значит, появившись на вершине противоположного склона, примерно часа через два они уже могли подойти к  подножию склона, на котором находился он.
      «Что же делать?.. Неужели  ждать, пока они полезут сюда, и по одному расправляться с каждым?» – подумал он и почувствовал неприятный холодок под сердцем.
       Он не сомневался, что справится с любым, кто только попытается подняться вслед. Еще бы! Уж он-то представлял, что испытывает человек, который, карабкаясь по осыпи камней местами на животе, извиваясь змеей,  думает только о том, чтобы не сорваться вниз. А камни, что сыплются из-под рук и ног, рождают лавину внизу, треск и грохот которой удесятеряет эхо, тонущее в первозданной тишине этих мест, и хоронят каждого, кто идет следом. 
      Место было идеальным, чтобы остановить целую армию. В горах один человек на тропе, да еще наверху, это просто неприступная крепость. Недаром горстка спартанцев остановила многотысячную армию персов у Фермопил, а те горы по сравнению с Памиром были просто маленькими холмиками.
     «Нет!.. Этого допускать нельзя! – твердо решил он.  Не мог же  он  и в самом деле становиться убийцей, да еще своих братьев, вина которых заключалась только в том, что они выполняли приказ старших. Нужно было придумать что-то другое».
       На ум ничего другого не приходило. Снова почувствовалась смертельная усталость, заставившая его присесть и снова вытянуть одеревеневшие ноги.
      «Ладно! - уговаривал он сам себя.  - Пригрожу им, что буду вынужден защищаться, в конце концов, устрою обвал.   Должны же они понять,  что у меня другого выхода нет.  А дальше будет видно».

      -2-
      Этот сумасшедший, злополучный день начался для него с того самого времени, когда  людей посещают самые  глубокие и сладкие сны.
      Когда он случайно проснулся ночью и понял, какую коварную, мерзкую западню ему приготовила родня, его охватили ужас и отчаяние.  Выбор был небогат: или подчиниться дикому, жестокому, ущемляющему его достоинство решению старших, или погибнуть. Раз уж они решились на такое вероломство, то и его упорство могло бы закончиться полетом в пропасть.  Именно тогда и возникло решение бежать в горы. Все иные пути были отрезаны. Его поймали бы на первом же перевале.  Слишком хорошо он знал своих родственников, особенно тетушку, которая все это устроила и, конечно же, все предусмотрела. Связываться с ней, да еще противоборствовать никто бы не решился, поэтому рассчитывать не чью-то помощь, особенно родных и земляков было бесполезно.
      И весь день он бежал, заметая следы, карабкаясь по крутым склонам, преодолевая бурлящие горные ручьи и реки. Порой он так взлетал на суровые Аланские вершины*, а потом так же стремительно по ним спускался, что ему бы могли позавидовать самые заядлые и одержимые альпинисты.
      С той самой минуты, как только он вступил на эту опасную «козью» тропу, которую ему еще в детстве показал дед Ниязи, он не позволял себе ни присесть, ни надолго остановиться. Понимая, что его будут искать, он решил, во что бы то ни стало оторваться от погони хотя бы на два – три часа пути.  Теперь стало очевидно, что он опередил своих преследователей  на большее время, хотя  шел по тропе почти сутки.  Тогда за это время они с дедом  не только прошли ее всю, но и успели  поужинать в доме его друга, Пира, в памирском кишлаке. Но это его не удивляло.
      Тропа сильно изменилась с тех пор, ведь  прошло почти пятнадцать лет, да и ему было тогда всего шесть. Хорошо еще, что он вообще о ней вспомнил.
      Движение по горной тропе – это несхожие шажки, разнокалиберные прыжки,  скачки вверх, вниз и в стороны. При этом нужно непрерывно решать головоломки, балансируя,  цепляясь руками и ногами за камни. Оглядеться можно только остановившись, иначе – осечка в тончайшем расчете движений, потеря равновесия и падение.
      Ибрагим часто подмечал, что у многих горных жителей какая-то своя, только им присущая походка, чем-то похожая на кошачью, с той только разницей, что у кошки четыре лапы. Ступая по незнакомой, а порой даже по знакомой местности,  горец делает ногой один-два  пробных шажка, чтобы убедится, что почва,  камень или глубокий снег не провалятся и не унесут его в пропасть или расщелину.  И только окончательно убедившись в отсутствии опасности, он совершает последний, но все равно осторожный шаг. Естественно, что все это проделывается привычно и довольно шустро, поэтому создается впечатление, что он отдергивает и встряхивает ноги, словно бы пружиня ими, как та же кошка. Ходить иначе,  как это делают в долине, здесь просто опасно.  Помочь себе руками, как альпинисты, у которых под рукой всегда найдется альпеншток или какой-нибудь шест, он не может. Руки, как правило,  заняты. Ведь он здесь живет, а не приезжает побродить в поисках острых ощущений и обозрения этих величественных красот. Вот и получается, что даже ползать по горам ему приходится только ногами.   
      Ибрагим, увы, такими навыками не обладал, хотя проходил и пролазил по горам почти все свое детство. Просто тогда все это ему было не нужно. Он ведь никогда и никуда не спешил, да и обычно не поднимался так высоко на эти безжизненные кряжи и плато. Та любовь к горам «с интересом», как он часто посмеивался над собой, не заставляла его  забираться выше двух – трех километров над уровнем моря. Змеи, за которыми его научил охотиться дед,  обычно водились в низинах, в ложбинах ущелий, ближе к воде. Конечно же, приходилось преодолевать перевалы, даже одолевать какие-то вершины, реки, чтобы добраться до нужного ущелья, но все это в основном были хоженые тропы, имевшие более-менее нормальные мосты и переправы. Сегодня же он забрался туда, где людей и их следы можно было встретить, как в самом невероятном, фантастическом кино.  Нет, конечно, можно было находиться здесь и даже выше какое-то время, но жить долго здесь не смогли бы даже памирцы. От одного перепада температуры можно было сойти с ума,  не говоря уже о  жажде, разреженном воздухе и нехватке кислорода. Увы, выбирать не приходилось, не по своей воле  он оказался здесь, на этой тропе.  Другой дороги к свободе, независимости и сохранению чести он видел, не знал, да ее вероятнее всего и не было.
     Поэтому ему не оставалось ничего другого, как нестись по этим камням, взбираться на голые, отвесные скалы, форсировать грозные водные потоки,  только чудом не срываясь в пропасти, расщелины, не разбиваясь о камни  в бурлящих, ледяных реках.  Видно, это тоже был своеобразный способ миновать коварные места. Только боковым зрением он видел, а чаще всего слышал и чувствовал, как за ним срываются в пропасть камни, на которые он только что ступал,  рождающие камнепады, снежные обвалы и лавины.
     Преодолев один такой сложный,  опасный участок, что    неосторожным движением вызвало довольно сильный камнепад, он неожиданно вспомнил, как приезжая в очередной кишлак с тем, чтобы полазить по горам в поисках какой-нибудь полезной живности, часто выслушивал  строгие наказы жителей. Все они сводились к тому, что он должен вести себя в горах как можно осторожнее, чтобы ни в коем случае не навредить самому кишлаку, а так же дорогам и тропам, обеспечивающим его жизнедеятельность.
      - Мы рады, что ты любишь горы, - напутствовал  его старейшина памирцев, мудрый и добрый старик в одном из таких кишлаков. – Долинные таджики редко забредают в горы сами, да еще пешком. Ты же  нас просто удивил. Один,  без старших лезешь туда, куда не решаемся забираться даже мы.  Мы  всегда рады принять тебя, встретить как друга, брата,  но если ты сотворишь обвал, камнепад или лавину, которые принесут беду  нашему кишлаку, дорогам, к нему проложенным с огромным трудом, сюда лучше не возвращайся! Мы добрый народ и всегда рады гостям, но мы не можем, не имеем права прощать  человека, который несет зло и беды нашему народу. Недавно здесь были альпинисты, которые вели себя неподобающе. Они кричали, как ишаки, визжали от радости, как обезьяны, так стучали своими молотками по скалам, что вызвали сразу несколько снежных обвалов.  Хвала Аллаху, что не допустил лавины,  не покарал нас, но их он  наказал  суровой снежной бурей. Кто-то погиб сразу, остальные пытались спастись. Так вот, из долины пришли люди, чтобы оказать им помощь. Они просили о помощи и нас, но мы все, как один, отказались даже за очень большие деньги.  Почему мы должны помогать тем, кто не уважает нас, наши горы и Аллаха? Среди этих недоумков было несколько женщин,  но мы зажимали в кулаки свои сердца и старались о них не думать.  Этих людей для нас просто уже не существовало. Раз их решил покарать Всесильный, могли ли мы вмешиваться в его праведный суд?  Учти все это и старайся думать не только о своей осторожности, но и о последствиях! Горы любят отважных людей, помогают им, но не прощают необдуманных поступков.  Да поможет тебе Аллах, да убережет тебя от легкомыслия и бессилия!
     Часто потом, вспоминая слова старика, Ибрагим старался не общаться с альпинистами. С одной стороны, они ему нравились. В основном это были интеллигентные, симпатичные люди, правда, чуть грубоватые, но очень любящие, знающие горы, бредящие покорением вершин. Его тянуло к ним из-за их открытости, особенно из-за простых и душевных песен под обязательную гитару.  К тому же  он понимал, что чаще всего они забирались туда, куда не ступала нога человека, что способствовало еще лучшему изучению его родного края. Уже позже он полюбит эти песни, а Висбор и Высоцский станут его любимыми авторами, но пока здесь, в горах он еще относился к ним с враждебностью.  Он был сыном своего народа, и ему было обидно за свой родной Памир, девственная природа которого нежна и ранима, как только что появившееся на свет дитя.  Большинство из этих людей действительно приезжали сюда, чтобы поиграть на своих и чужих нервах, погонять  адреналин в крови и потешить свое самолюбие. Их отношение к местным жителям оставляло желать лучшего. Они их не понимали, да и не стремились понять, в лучшем случае, считая их наивными, добродушными  аборигенами.
     Понятно, что и те отвечали им тем же. Во всяком случае, Ибрагим понимал своих собратьев,  нередко дружно встречавших этих искателей острых ощущений  недовольными взглядами, а то и камнями. Усмешку у него вызывали книги и фильмы об альпинистах, где местные жители встречали их, как самых дорогих гостей, радушными улыбками и хлебосольными достарханами. Конечно же, такое происходило, но только один единственный раз.   После этой первой встречи и тех, и других, как правило, ожидало полное разочарование. Дорогие гости и гостеприимные хозяева превращались во врагов.  Ни о каких дальнейших дружеских отношениях не могло быть и речи.  Даже жители Варзоба, излюбленного альпинистской и горнолыжной братией за близость к Душанбе, хотя и смирившись с нашествием этой непрошеной публики и живя в основном за ее счет, от души посылали на ее головы проклятия.   Альпинистов и туристов  в этих краях большей частью считали  чем-то вроде инородных и вредоносных тел. Поэтому и Ибрагим, впитавший это чувство с молоком матери, относился к ним с такой же антипатией.
     Самое смешное, что сами они, распознавая в нем такого же страстного единомышленника, любителя гор,  привязывались к нему, как банные листы и старались приобщить к альпинизму. Они почему-то были уверены, что «он – таджик, да еще такой продвинутый» непременно знает места на Памире, где «еще не ступала нога альпиниста».  И хотя виной  были его рассказы о родном крае, он был непреклонен. Он был готов заниматься чем угодно, но только не альпинизмом, хотя именно в нем он без труда бы добился самых высоких спортивных результатов.
     Эти воспоминания заставили его немного умерить свой бешеный темп.  И, хотя за ним гнались с тем, чтобы его погубить, он решил, что не имеет права уничтожать,  калечить природу и творение человеческих рук.  Он  должен был быть честным даже со своей погоней. А кто, в конечном счете, победит, должны решать  сила, выносливость, ум и Аллах. Ведь Всемилостивый вместе с дедом  пока что помогали ему двигаться вперед.
      В некоторых случаях  могло показаться, -  все, дальше пути нет, но так казалось только на первый взгляд. Например, как преодолевалась глубокая расщелина, шириной  пяти-шести метров, а на противоположной стороне нет ни одного приличного камня, расщелины, короче, места, за которое можно бы было зацепиться камнем с веревкой, и навести переправу? Понятно, что, даже сильно разбежавшись или используя шест, этой расщелины не одолеть, к тому же еще и с ребенком.  Дед преодолевал это так.
     Сначала он внимательно исследовал противоположную скалу и подбирал подходящий уступ, находящийся ниже обоих краев расщелины.  Затем он брал веревку, вязал на ней узлы, в которые вставлял дощечки, закреплял ее, спускал в расщелину и спускался по ней вслед, как по лесенке, предварительно подстраховав себя другой веревкой. Следующим этапом он перебирался на дощечку с узлом, который находился вровень с подобранным уступом. Ну, а потом оставалось оттолкнуться, немного раскачаться,  лихо перемахнуть на противоположную сторону и, наконец, попасть в нужный уступ. И все, переправа была наведена.
     Маленький Ибрагим воспользовался ею, проделав то же самое, что и дед, с той только разницей, что привязывался к тому страховочной веревкой. Когда они возвращались назад, то снова пользовались этими своеобразными  «качелями».  После всего этого дед аккуратно снимал веревку и  клал ее в мешок. Тропа снова становилась непроходимой.
    Вообще, без хорошей, надежной веревки соваться в горы бессмысленно. Та, бельевая, прихваченная в поселке, годилась только для того, чтобы перевязать тюк.  Сделать из нее навесную переправу, а именно: привязать большой камень, часами кидать его на другую сторону ущелья или пропасти, чтобы крепко зацепиться им за расщелины, а потом переползать на ней, ухватившись руками и ногами, было абсолютно безнадежным занятием.  Во-первых, она была короткой, а во-вторых,  все равно перетерлась бы на камнях.  Хорошо, что он вспомнил, где они с дедом прятали кое-какой скарб, необходимый в горах. Конечно же, в тайнике, расположенном вблизи источника, недалеко от поселка деда,  не сохранилось ничего из припасов. Истлела так же одежда, вконец испортились спички, топливо, но веревка осталась целой, да еще в неплохом состоянии. И она очень даже пригодилась, как для преодоления расщелины, так и в качестве страховки.   
    Подобных случаев, а так же других, на первый взгляд непреодолимых  препятствий  было множество, и, если бы не подсказки деда,  одолеть тропу было бы невозможно. Пользуясь ими, Ибрагим шел по ней уверенней, однако изменения, произошедшие за столько лет, постоянно подвергали его уверенность сомнениям, что заставляло его тратить драгоценное время на остановки, обдумывание и поиск новых решений.
      Он не боялся трудностей и изменений, произошедших с тропой, не удивлялся тому, что тогда с дедом, двигаясь неспешно, они преодолели ее всего за шестнадцать часов. Его тревожило и мучило только одно – осталась ли она вообще проходимой?
     Раза два ему казалось, что он ее потерял.  В первый  пришлось возвращаться метров сто, чтобы удостовериться в верности пути,  во второй - он умудрился  забрести на полкилометра в совершенно незнакомое место.  Полкилометра в горах, да еще по незнакомой местности, неимоверно трудны и опасны,  хотя не менее опасно двигаться и по знакомой.
      Годы и в самом деле значительно все здесь изменили.  Несмотря на неплохую зрительную память,  с большим трудом узнавались даже знакомые места. Правда, шли они с дедом поздней осенью, когда в горах наступала благоприятная пора.  В это время, как правило, здесь все вставало на свои места.  По крайней мере, бурные потоки снижали напор, превращаясь в мелеющие, относительно тихие реки, и ложились в свои обычные русла.  Конечно, и сейчас в начале июня они еще тоже не особенно шалили, но какой-нибудь шальной, случайный камнепад или лавина могли неожиданно все изменить. Увы, не по своей воле он оказался здесь. Ничего другого не оставалось, как упрямо двигаться вперед. Надо было еще благодарить Аллаха,  что не пришлось совершать этот побег чуть позже, в конце июля или начале августа. Вот уж когда  здесь появляться не стоило бы. Это был самый пик  летнего половодья, когда возникали большие суточные колебания уровня воды и довольно часто случались селевые потоки.
    Однако тропа и сейчас постоянно преподносила сюрпризы.
    В первом ущелье лавина полностью  уничтожила те крошечные уступы и терраски на скале, по которым на нее можно было забраться без особого труда.  Пришлось  потерять уйму времени, опетляя ее спиралями.
    Преодолевая не очень большую высокогорную пустыню на плато,  где не было ни воды, ни растительности, около двух часов пришлось пережидать штормовой, сбивающий с ног ветер. Оставалось присесть на камень и смотреть на буйство стихии. Зрелище было пугающим, неприятным и завораживающим. Казалось, попади какое-нибудь живое существо  в этот страшный смерч, и от него ничего не останется, но песчано-пылевой столб несколько раз накрывал его, забивая глаза, нос и уши мельчайшей пылью, и отпускал совершенно  невредимым. А на вершине горбатого хребта, между вторым и третьим  ущельями, пришлось, хотя и не очень долго, продираться еще и  через снежный буран, тоже оставивший малоприятное впечатление.
    Дед как-то рассказывал  про зловещую долину  «Моркансу», где  смерчи и бураны, сменяя друг друга, не унимались никогда. Ее не зря прозвали «Долиной тысячи смерчей». Теперь Ибрагим был даже рад, что попал только в один смерч и один буран.
     Во втором ущелье так же поджидал очередной сюрприз. Могучие, стремительные воды одного из притоков Муксу* изменили русло, поднялись и полностью снесли  «овринг»*- удивительное рукотворное подобие тропы,  возведенное  неутомимыми горными таджиками.
    Это было довольно странное сооружение.
    В  расщелины скал вбивались, а чаще  просто всовывались  размоченными концами толстые,  длинные жерди, на которые продольно накладывались другие жерди, прутья и ветки. Все это тщательно связывалось, переплеталось, укреплялось, и получалась  довольно прочная сетка, на которую насыпались камни и даже щебенка.  В результате прокладывалась своеобразная навесная дорога, по которой можно было ходить, даже ездить на ишаке.  Правда,  это требовало определенного навыка и смелости.  Овринг  постоянно осыпался, камни, прутья и щебенка летели в пропасть и уносились стремительными, мощными потоками горной реки.  Самое неприятное, что все это изгибалось, скрипело, раскачивалось при движении, и  казалось, что  все эти рассохшиеся доски, истлевшие прутья  держатся только на «честном слове».  К удивлению, овринги существовали столетиями, но что удивляло и поражало еще больше,  они практически не требовали серьезных капитальных ремонтов, так как были сделаны от души, как говорится, на совесть. 
     Видимо, этот давно потерял свою актуальность, и никто его больше не ремонтировал, даже не латал.  В результате  Ибрагиму, словно мухе, пришлось ползти  по отвесной стене над несущейся и грохочущей внизу рекой.  Другого пути не было.  Преодолевать  эти опасные и неимоверно трудные двадцать с лишним  метров пришлось не менее полутора часов.
     Немного передохнув, он снова упрямо устремился вперед.  Дороги назад, как и времени для отчаяния и долгих раздумий, увы, так же не было. И те короткие остановки, которые приходилось делать, чтобы отдышаться, он использовал для того, чтобы оглядеться и убедиться в правильности выбранного направления.
      Наконец, он добрался до этого склона в третьем, предпоследнем ущелье.
      Оставалось пройти уже меньше трети тропы, но и этот путь таил немало опасностей и сложностей.  После преодоления этого ущелья  начинался еще более крутой подъем на снежное плато,  пройдя по которому можно было, наконец, спуститься к четвертому, последнему ущелью, где на противоположном, восточном склоне  располагался  кишлак памирцев.  А  это означало, что дальше почти день придется идти по снегу, при минусовой температуре, скорее всего, при сильном, обжигающем ветре. Но даже это  пугало не так, как  Солнце  с его испепеляющими лучами, которые усиливались на этих высотах, выжигая кожу до мяса.
      Тогда, пятнадцать лет назад он очень сильно обгорел именно на этом леднике, хотя дед старался тщательно укрыть все открытые места. Сегодня он и так  уже успел схватить значительную порцию солнечных ванн и чувствовал, как горели от ожогов  лицо,  руки и шея. Хорошо еще, голова была обмотана подобием чалмы, иначе еще утром солнце свалило бы его своим сокрушительным ударом.  Хвала Аллаху, что мудрый, заботливый дед  научил его, как от этого спасаться,  показал места, где набиралась вода.  Эти порой совершенно незаметные  источники,   как будто специально сопровождали тропу на всем ее протяжении. Без них она тоже была бы непреодолимой. В горах организм обезвоживается намного быстрее, чем в жаркой и знойной долине. И чем выше поднимаешься, тем сильнее мучает  жажда.   
      Завтра предстоял не менее трудный день, может и труднее. Вероятнее всего, можно было получить ожоги кожи, а может и обморожение. Следовало хорошенько подготовиться к встрече с небесным светилом, холодом и жаждой, чтобы обойтись меньшими потерями и дойти до цели.  Для всего этого требовался основательный отдых.  Стало окончательно понятно, что именно здесь, на этом выступе придется остановиться до рассвета. Конечно же, внизу, в глубине ущелья сделать это было бы разумнее. Там было и теплее, и было из чего соорудить и шалаш, и костер, но при мысли, что для этого придется осторожно, не менее двух часов, спускаться обратно вниз, он  грустно усмехнулся. Ни сил, ни времени, да и  спичек у него не было.
      От усталости начали слипаться веки. Испугавшись, что  засыпает, он вскочил, как ужаленный. Мысль о погоне снова лишила  покоя, и он до боли в глазах вновь облазил ими все ущелье. В том месте, откуда могли показаться его преследователи, так же  не было никакого намека на движение. Все еще боясь поверить своим глазам, он немного успокоился и сполз спиною по скале, принимая прежнее положение.
       «Почему же их до сих пор нет? –  удивленно подумал он. -  Что же случилось? Неужели они отказались от погони?»
     Он  представил себе, как его исчезновение переполошило поселок, как его ищут по всем дорогам и окрестностям, докладывая дяде Анвару, как самому старшему, что беглеца нигде нет. А тот, проклиная свою судьбу, строптивого племянника, с ужасом думая только о том, как отреагирует на это его грозная сестра, посылает их снова и снова.
      Ибрагиму в какой-то момент стало  жалко этого доброго, тихого старика, постоянно  попадающего в различные комичные ситуации,  превратившие его в мишень для всеобщих насмешек. Завидуя отцам, у которых рождались сыновья,  он и его жена Муслима произвели на свет тринадцать девочек, которых постоянно воровали, чтобы не платить калым. На его шею всегда удобно усаживались все те, кто любил поживиться за чужой счет.  И таких умников было немало.  А это и его капризные, избалованные доченьки со своими мужьями и детьми, и  многочисленные бессовестные родственники и соседи. Его вечно обманывали, разыгрывали, вытаскивая из него последние гроши, которые случайно оставались после опустошительных набегов предыдущих обманщиков. Дядя все это стойко терпел и улыбался. Иногда даже  складывалось впечатление, что все это ему  доставляет удовольствие.
       «А может он и не догадывается, куда сбежал находчивый, взбалмошный племянник? Ведь о горах он наверняка подумает в последнюю очередь. Ну, конечно же, может и вовсе не подумать, если не получил на этот счет никаких инструкций» – неожиданно осенило Ибрагима, прекрасно знающего добродушный и безвольный характер своего дяди,  ясно представив себе его растерянное и беспомощное лицо. Горы тот не любил,  боялся и вряд ли  погнал в них ребят без команды свыше.  Те, в свою очередь, тоже умерили бы свой пыл и  инициативу.  Кому ж охота лезть на скалы, которых они  боялись, как черт ладана? Да, дядюшке здорово достанется, если не досталось уже.
       Незадачливому старику частенько доставалось от младшей сестры, которая частенько ворчала, что этому «бракоделу» ничего поручать нельзя. И можно себе только представить, какой она получила удар, увидев, что вся ее весьма неплохо продуманная затея трещит по швам. Проигрывать она ой, как не любила, не прощала никому никаких промахов, а уж тем более, когда они происходили по глупости и слабохарактерности.
       При воспоминании  о тетушке, у Ибрагима заныло под ложечкой.
      «А ведь только она могла догадаться, - продолжал  размышлять он. – Вот она-то и отправит погоню, как только появится в поселке».
      Да, только одна тетушка могла догадаться, куда пропал племянник. И только она могла заставить родню, не любившую, не знающую горы, пойти за ним следом. Была задета ее честь, а этого она вообще не прощала никому.  Да она и сама бросилась бы  в погоню, несмотря на неприязнь к горам и преклонный возраст. К счастью для Ибрагима, в поселке ее появление ожидалось только днем, скорее всего в полдень. Уж он-то знал, что ради такого случая она и проснется до рассвета, и водителя будет подгонять всю дорогу.
      Возникшее предположение, что они могли выйти в полдень или  чуть позже, означало, что Ибрагим опережал их часов на десять – двенадцать. Они должны были находиться  во втором ущелье, даже если шли быстрее. Естественно, что  ночь остановила их так же, как и его, а преодолевать скалистый гребень в сумерки было равносильно самоубийству. В результате, у него было время до рассвета. Его предположение как раз и подтверждалось тем, что он их еще не видит.
      Эти размышления его снова успокоили. Теперь он, наконец, мог расслабиться и подготовиться к отдыху.  Боль в голове и ушах потихоньку стихла,  но тошнота и легкое головокружение пока еще изредка давали о себе знать. Он зевнул и по привычке взглянул на левую руку, где должны были находиться часы. Командирские часы - его гордость и подарок командира  подводной лодки  остались в поселке, в  комнате, откуда ему  сегодня так спешно пришлось убегать. Чертыхнувшись, он приподнялся, вытянул из смастеренного мешка старый драный халат деда Мансура, натянул его на себя, закутался в прихваченную из поселка курпачу, прижался спиной к скале и с удовольствием расслабил уставшее тело.
      «Ну, надо же! – усмехнулся он, не сводя настороженного взгляда с противоположного склона. -  Приехал погостить домой, называется! Кому рассказать, не поверят.  Взрослый и уже вроде бы состоявшийся мужик, отслуживший три года в армии, отучившийся год в московском институте, как горный козел, убегаю по козьей тропе от своих же братьев. Вот уж тетушка уладила, так уладила вопрос со свадьбой и просьбу любимого племянника! Видели бы меня сейчас ребята!..  Видел бы все это дед!.. А может он меня сейчас видит? – подумал он и поднял глаза на небо. -  Да, дедушка, ты был прав, когда говорил, что предают только свои.  Такого, что сегодня придумали наши родственнички, не придумает самый смертельный, изощренный враг. И ведь все ради моего счастья, благоденствия и процветания нашего, а стало быть, и твоего рода. Неужели они только так понимают, что такое счастье, что именно так можно осчастливить свое любимое чадо?  Хорошо, хоть ты меня понимал и научил быть гордым и независимым. Как видишь, твои уроки не пропали даром.  Как же я тебе благодарен, огромное тебе спасибо за все! Если бы не ты, да не твоя тропа, оставалось только самому прыгать головой в пропасть. Твоя дочь устроила мне такую жаровню, что у меня до сих пор пятки горят. И теперь я иду к твоим друзьям – памирцам искать помощи и защиты. Еще раз огромное тебе спасибо, дед! Ты снова меня выручаешь. А я, вроде, не подкачал,  с тропой твоей вроде бы сладил, хотя прежде даже не представлял, что сумею все вынести, а главное, поспорить со всеми сразу, и с родней, и с тетушкой, и с этими горами.  Нет, определенно твои уроки оказались для меня самым драгоценным в жизни даром. Жаль, конечно, что всего ты не успел мне передать, и мы с тобой так мало виделись, но, как ты говорил, не нужно гневить Аллаха. И все-таки очень грустно, что тебя нет рядом. Хотя знаешь, сегодня, как никогда, я ощущал твое присутствие, и не только твое. Твой друг и мой второй дедушка Саид тоже был рядом.  Вы ведь действительно все время были рядом, помогали и снова давали советы даже оттуда, с неба, откуда, как говорят, еще никто не возвращался.  Получается, что вы никуда от меня не уходили,  а когда случилась беда, тотчас пришли ко мне  на помощь. И ведь это самый настоящий очередной  урок, никогда не забывать тех, кто дал тебе жизнь, воспитывал, вложил в тебя душу.  Вы продолжаете меня учить, помогать мне, давать советы как поступать в самые ответственные моменты жизни. Знаешь, что я скажу на все это? Как же мне повезло и какое это счастье, что у меня в жизни были вы. Благодаря именно вам, я теперь могу сказать, что становлюсь настоящим мужчиной, ответственным за свои поступки и способным постоять за свою честь.  Спасибо вам родные мои! Я очень постараюсь,  быть достойным вас, не забывать вас и ваши уроки. Сейчас, после всего того, что произошло, я еще больше уверовал в то, что необходимо всегда помнить – кто ты, откуда, кто тебе  дал жизнь и наставил на жизненный путь. Вы всегда учили,  быть благодарным за все то добро, которым кто-то меня  одарил, и будет одаривать и дальше. Не буду клясться, чтобы тратить слова и гневить Аллаха, может случиться и так, что я  что-то забуду.  Сейчас мне трудно быть благодарным той же тетушке, хотя она тоже для меня много сделала, да и родителям тоже. Меня все время преследует мысль, что они тоже принимали участие в этом кошмаре, по крайней мере, наверняка знают о тетушкиных замыслах. Но мне кажется, что они все очень горько пожалеют, если не пожалели уже, о том, что сотворили. Вы же, вероятно, поняли, что я не отступлюсь и не поверну назад. Тетушка, вероятно, тоже начинает  понимать, что проиграла в этом поединке, а я постараюсь сделать все, чтобы не случилось обратное. Никто не знает, как все сложится дальше, но я  постараюсь быть сильным и справедливым, чтобы когда-нибудь понять их, а может даже и простить. А сейчас мне действительно нужно отдохнуть, чтобы встретить завтрашний не менее трудный день.  До завтра, мои дорогие, и еще раз большое вам спасибо»! 
      Быстро темнело. Мгла уже скрыла долину вместе с туманными шарами.  Глядя на эту жутковатую картину, казалось, что внизу огромная, бездонная пропасть.  О том, что дно еще существует, напоминала шумящая внизу река.  Суровый и могучий Памир готовился ко сну и начинал прятать свои величественные красоты.

      -3-
      «Какая странная тишина», – подумал Ибрагим, приоткрыв глаза.  В большой просторной комнате, расположенной на мужской половине дома деда, было странно тихо и темно. Почему-то не слышался дядин храп и сопение братьев.  Судя по свету, еле сочившемуся из-под занавески на окне,  до рассвета было еще далеко.
      Он отлично помнил, что вчера вечером после долгого, сытного азиатского ужина какое-то время не мог заснуть от нахлынувших  впечатлений и слышал, как рядом мгновенно захрапел дядя, а потом  глубоко задышали, засопели  четверо его братьев. Сейчас стало понятно, что в комнате их нет. Вместо них его  чуткий, натренированный слух уловил чье-то незнакомое, тихое, сдержанное дыхание. В комнате явно был кто-то чужой. И этот кто-то явно не спал, осторожно наблюдая за ним.
      Ибрагим попытался поднять голову и тотчас ощутил резкую боль в затылке. Чтобы ее прогнать, пришлось  несколько раз встряхнуть головой. Боль усилилась, а к ней прибавилась еще и тошнота. Привычный к бесконечным тревогам, побудкам и быстрым подъемам на лодке, он очень удивился этому необычному, странному состоянию. Глаза слипались, а голову камнем тянуло к подушке. Что-то подобное он уже испытывал,  когда  из-за аварий на подлодке отключался агрегат, регенерирующий воздух,  но и тогда  он мог хоть как-то двигаться и четко мыслить. Теперь же он не мог даже  подняться, а главное, как-то странно путались мысли. 
     «Неужели за ужином что-то подсыпали? Вероятно, «отвар усни - травы» – предположил он, не раз наблюдавший, как действует это коварное зелье.  Им неоднократно пользовалась тетушка, когда  нужно было кого-то надолго отключить.  Усыпленный  беспробудно спал больше обычного, а, проснувшись, еще долго не мог прийти в себя, не понимая даже, где находится.      
      Про эту траву и ее действие ему много рассказывал еще и дед Ниязи.  А еще он несколько раз видел, как тот вместе с дедом Мансуром концентрированным отваром маковых семян исцеляли сильные головные боли у людей. Те спали несколько суток подряд, изредка просыпаясь, чтобы сходить в туалет, да и то, под присмотром провожатого.    
      Предположение подтвердилось, когда он снова попытался подняться. Вероятнее всего, его напоили именно этим отваром. Он еще удивился, что его любимый барбарисовый напиток, которым его поили вчера, имел какой-то очень знакомый, но давно забытый, сладковатый привкус. Только теперь он вспомнил, что именно этот привкус имели ватрушки,  которыми его в детстве по вечерам  потчевала баба Ира, чтобы он крепче спал.  Да, это был отвар специальных опийных маковых семян, причем, привкус был сильным, даже несколько приторным, значит, и концентрация была неслабой. К тому же пил он один, никто больше к графину не притрагивался. Плов был  необычно соленым и сильно приправленный специями, поэтому очень хотелось пить. А кроме того среди приправ явно присутствовали зерна конопли, которую нередко подсыпали специально для всеобщего веселья и небольшого дурмана.  Да, родственники постарались на славу, вчера во время ужина он влил в себя не меньше двух-трех литров напитка.
      Хитрое, коварное зелье неотвратимо и верно  вершило свое дело, не позволяя сделать ни одного,  даже малейшего движения.  В его затуманенной голове молнией вспыхнула мысль – «Одурманили, напоили специально»! Ну, конечно же,  его точно решили усыпить и одурманить, затеяв что-то очень коварное. Нужно было срочно что-то предпринимать, пока он снова не отключился. Чувствуя, что вот-вот заснет, он одним только усилием воли поднял  тело. Голова налилась свинцом, загудела и закружилась. От слабости  заложило уши. Почти теряя сознание от жуткой отдышки, он осторожно нащупал рукой стену, подполз к ней, прижался  спиной и попытался осмотреть комнату. Глаза, начинающие привыкать  к темноте, наконец, стали различать очертания предметов. Неожиданно его взгляд выхватил из темноты  девичий силуэт, сидевший на корточках у самой двери, и он все мгновенно понял.
       Это была самая настоящая коварная западня. Девушку подсадили к нему в комнату, чтобы его женить и, наконец, обуздать, сломить его гордый, независимый нрав.
       От отчаянья и  жестокой обиды он вновь попытался вскочить, но снова чуть не потерял сознание. Тело упорно не желало подчиняться.  Стало понятно, что двигаться нужно еще осторожнее, чтобы не отключиться.  Прежде всего, попытаться  прогнать эту странную сонливость, ослабив действие снотворного снадобья.  Собрав последние силы, он снова резко приподнялся и,  ощутив сильный  приступ тошноты, мгновенно сунул пальцы в рот.
      Метод очищения организма, подсказанный когда-то дедом, той же тетушкой, сразу же подействовал. Стало немного легче, голова еще гудела, но меньше и не так напряженно, позволяя легче мыслить и отдавать команды телу.  Для  закрепления первого успеха он еще несколько раз засовывал пальцы в рот, и только окончательно убедившись, что желудок почти  опустел, прекратил себя мучить, немного успокоился и отдышался.
       «Да, это западня!.. Причем продуманная и хитрая. Вот сволочи! -  с досадой думал он, отплевывая в угол неприятную, горькую слюну с остатками вчерашнего ужина.  – Конечно же, это все тетушка. Называется, уладила вопрос со свадьбой. Поэтому и усыпить решили,  и в горы  заманили. Гады, просто сволочи! Надо же так подло и мерзко обмануть! Средневековье какое-то!»   
       Да, все сходилось на том, что именно так решили обуздать его строптивый характер и подчинить своей воле.  Такие щекотливые и темные «делишки», как правило, старались «обделать» именно в горах,  в самых труднодоступных районах. И свидетелей нет, все же свои, а кто не свой, тоже будет молчать, как рыба, и убежать практически невозможно.  Недаром именно здесь, во время своего краткосрочного отпуска из армии он сам  прятал своего школьного друга Карима и его любимую девушку Муниру, которых на время надо было надежно укрыть от посторонних глаз.   


      -4-
       Карим и Мунира любили друг друга и собирались пожениться, но жених никак не мог собрать денег на свадьбу, хотя уже работал сапожником и неплохо зарабатывал. Он был самым старшим сыном у своих небогатых родителей. Денег в доме не хватало, все до копейки  тратилось  на пятерых младших братьев и сестер. Его мать осталась вдовой в тридцать три года с тремя детьми, старшим из которых был он, Карим. Через два года она снова вышла замуж за небогатого вдовца, инвалида,  потерявшего во время землетрясения руку,  двух взрослых детей, внучку и жену, который и стал его вторым отцом. А еще через  год в их семье один за другим появились братишка и  сестренка.
       Из-за этого Кариму пришлось бросить школу, где он прилежно, усердно учился и даже подавал большие надежды, как талантливый математик. Он был целеустремленнее и усидчивее Ибрагима, которому не хватало именно этих качеств, чтобы стать отличником.
       Карим трудился  все дни с раннего утра до позднего вечера,  выкраивая редкие минуты, чтобы немного позаниматься школьными науками. У него была мечта: получить экстерном аттестат о среднем образовании и поступить в Душанбинский университет. Но времени, как и денег,  катастрофически не хватало потому, что он был единственным полноценным кормильцем в своей большой, дружной семье, за что получил даже отсрочку от армии. Его родители получали небольшие пенсии и крохотную помощь государства в виде скудных подачек и обносков. Без помощи старшего сына семья бы вообще умерла с голоду.  Все это вызывало искреннее уважение, и Ибрагим с большой симпатией относился к другу.
      Приехав на побывку из армии, он узнал, что родители Муниры отвергли предложение бедного жениха и решили посватать дочь за какого-то важного и богатого чиновника. Увы, на Востоке редко кто считается с мнением и выбором дочери-мусульманки, как впрочем, и сына  тоже. У влюбленных остается один путь – бежать от родителей, чтобы бороться за свое счастье. И Ибрагим счел своим долгом помочь другу, предложил ему и Мунире на время укрыться в горах, в доме своего деда. 
      К счастью, скрываться  пришлось недолго. Родители Муниры, поставленные перед фактом, смирились и решили не мешать счастью дочери. Через неделю после побега они объявили, что прощают молодых и готовы сыграть свадьбу.
      В Таджикистане свадьбы, как правило, празднуют одинаково, однако существуют отличия, особенности,  присущие определенным областям.
      Родители Карима, уроженцы Горно-Бадахшанской области, настаивали на том, чтобы невеста по традиции была одета в семь национальных платьев с семью повязанными на голову платками.  Мать Муниры,  уроженка Хатлонской области, в свою очередь предлагала  дочери  свои платья, которые у них передавались  по наследству. Однако молодые предложили ограничиться современными обрядами, бытующие в Гиссарской долине, и все с этим согласились. А дальше свадебные мероприятия проводились по заведенному порядку.
     Мать Карима с гостинцами для родителей совершила визит в дом невесты и оповестила  о том, что ее сын хочет жениться на их дочери. Гостинцы и подарки были приняты, что означало: родители невесты были намерены продолжать обсуждение данного вопроса и дальше.
     Тогда мать жениха пришла во второй раз и принесла подарки уже для всех членов семьи  невесты. На этот раз ее родители дали положительный ответ, приняв в подарок отрез белой ткани – «сафеди»*. Под конец визита была сломана лепешка, и таким образом был проведен обряд «Ноншикалон»*, означающий, что  невеста засватана. Это было хорошим признаком, потому что родители невесты, как правило, не сразу дают согласие, и визиты матери жениха могут продолжаться довольно долго.
     Во время третьего визита родители жениха и невесты собрались уже в полном составе и обсудили, что должно входить в «тукуз»* - приданое жениха. Обговорили также  и подарки невесты. По обычаю она тоже должна была подарить будущему мужу халат - чапан*, сшитый из велюровой ткани, атласный платок - миенбанд*, который повязывается на пояс, тюбетейку и туфли.
     После того, как организационная часть была закончена, начались предсвадебные праздники.
     В доме Карима весело отпраздновали  «Оши нахор»* что-то вроде мальчишника по-таджикски, куда были приглашены все родственники и соседи. На нем было торжественно оглашено, что невеста засватана. Теперь все гости могли  порадоваться этому вместе с семьей жениха и разделить с ними  праздничную трапезу.
     В доме Муниры еще более пышно отпраздновали «Чойгаштак»* - девичник, на который были созваны все подружки невесты, вся женская половина ее родственников, а также  мать Карима со всеми женщинами со стороны жениха. Женщины по традиции Хатлонской области подарили Мунире полотно – «сузани»*, расшитое национальными узорами цветными и золотыми нитями, служащее  для пошива специального свадебного платья – «куртячакан»*.
     К девичнику приурочили еще один праздник «Туйтукуз»*, на который Карим с помощью Ибрагима и еще нескольких друзей привез сундук с приданым. В этот день за накрытым столом сидели гости, звучала веселая музыка, а невеста,  переодеваясь в разные красивые наряды, приветствовала всех на своем празднике.
     Ибрагим принял тогда самое активное участие в этих приготовлениях к свадьбе. Прежде всего, он  помог Кариму наполнить «тукуз», тратя как свои «флотские» накопления, так и деньги тетушки, которая, видя, что племянник делает благородное дело, тоже решила оказать содействие. Кроме этого она  дала ему отрез белой ткани «сафеди»*, чтобы мать Карима отнесла его в дом невесты и совершила, как полагается, «хостгори»* - обряд обручения, а потом подарила молодым огромный тюк с ватой и несколько отрезов тканей, как для шитья атласных платьев, так и для подушек, одеял, курпачей.
      Ее же выбрали на «Туйтукузе» ответственной «особой» со стороны жениха, открывающей сундук с приданым. Свою миссию она вершила с шутками, притчами и пожеланиями, что делало праздник еще оживленнее и веселее. Доставая из сундука платье, она шутила, что «именно в нем невестка будет ходить к свекрови и ублажать ее взор прекрасными узорами, отвлекая от неприятных разговоров». Или, доставая симпатичную кофточку, приговаривала, что «в ней опасно показываться на людях, так как Муниру могут украсть во второй раз».
      В предсвадебных приготовлениях участвовало много народа. Кроме родственников и друзей Карима, приняли  активное участие соседи, мастерская на рынке, где он работал, многие торговцы с рынка, его клиенты и  школа, в которой он учился. Не остались в стороне и государственные службы. Исполком выделил молодым на свадебные торжества автобусы, три автомобиля, и, наконец-то, выписал довольно солидную материальную помощь. Это было сделано после того, как чиновники узнали, что в свадьбе принимает самое активное участие сама Наргиз-апа.
    Несли и дарили все, что могли. То же самое происходило и с семьей невесты. Поэтому свадьба обещала быть многолюдной, богатой и веселой. Под конец предсвадебных праздников установили дату венчания «Никох»* и день самой свадьбы.
      На них Ибрагим уже не присутствовал, его отпуск закончился, но  уже в армии  получил от Карима письмо, в котором подробно описывались дальнейшие события.
      «Никох» - венчание  проводилось за день до свадьбы в доме невесты.
       Молодых  посадили в разные комнаты и покрыли их головы специальными покрывалами.  Рядом с ними сидели поверенные друзья и свидетели. Карим три раза отправлял к невесте своего поверенного и только с третьего раза, как полагается по обычаю, она согласилась стать его женой. После этого мулла, удостоверившийся, что Мунира согласна выйти замуж за Карима, прочитал молитву над пиалой с кипяченой водой. Молодые выпили воду и были  объявлены мужем и женой перед Аллахом.
      После этого обряда молодоженам  в течение сорока дней не полагалось есть и пить что-либо холодное, чтобы их отношения никогда не стали прохладными. Карим красочно описал, как они с Мунирой мучились в сорокоградусную жару, не разрешая друг другу брать воду из холодильника или арыка.
       Венчание окончилось тем, что Карим с родственниками и друзьями уехал домой, готовиться к свадьбе, чтобы утром вернуться уже за молодой женой.
       И, наконец, настал день свадьбы.
       В  доме невесты ее родственниками  и подругами был смастерен красивый «чодар»* - занавеска украшенная цветами, вышивкой и зеркалами, за которую посадили наряженную в свадебное платье и фату Муниру.
      Тем временем Карим с кортежем друзей подъехал к ее дому  и наступил на «пояндоз»* - кусок белой материи, специально положенный родителями невесты. Его друзья бросились вытягивать материю из-под его ног.   Согласно заведенной традиции тот,  кто первым вытянет его из-под ног жениха, женится следующим.
      Затем Карим решительно направился к «чодару», резко отодвинул его и попытался наступить на башмачок молодой жены. Но Мунира ловко убрала ногу и попыталась наступить на ноги Карима.  Существует еще одно поверье: кто первым наступит на ногу другого, тому и быть главным в семье. Молодые около получаса прыгали друг перед другом, не желая уступать первенство,  а все родственники, соседи и друзья  умирали со смеху, подбадривая молодых. Кое-кто  даже делал ставки. 
      Наконец, молодой муж одержал верх, и молодые вышли из дома. Гости осыпали их конфетами, деньгами и цветами, чтобы их жизнь была сладкой, богатой и красивой. И свадебный кортеж из тринадцати автомашин, двух автобусов и трех повозок, запряженных ишаками, направился в ЗАГС.
       Сама свадьба  происходила в доме Карима.
       Туда же перевезли «чодар» и  вывесили его на сорок дней, чтобы Мунира могла зайти туда со своими подружками.
       Во дворе дома развели костер, символизирующий домашний очаг, а  Мунира по традиции обошла его три раза.
       Потом начался «Арусбинон»* - смотрины невесты. Все женщины со стороны Карима стали дарить Мунире подарки и целовать в знак принятия  в свою семью. А она, низко кланяясь и опуская глаза,  показывала, что пришла к ним с миром, любовью и дружбой.
      Следом за смотринами начался «Руганбезон»* - обряд утверждения новой хозяйки в доме, заключающийся в том, что на руки Муниры полили масло, чтобы она замесила тесто,  из которого утром следующего дня ее свекровь должна была  испечь «кулчи»* - маленькие лепешки и раздать  соседям и родственникам.
     И только после всего этого гостей пригласили к столам.
     Карим писал, что свадьба была хлебосольной, веселой и красивой. Он от души благодарил Ибрагима за помощь, особенно за  свадебный «куртячакан», который произвел на всех огромное впечатление и имел оглушительный успех.  Во время обряда «Тукузбинон»*, когда каждый мог  посмотреть на подарки жениху и  невесте, гости были просто поражены тем, что свадебное платье скроил не кто-нибудь, а он, Ибрагим.  Это особенно поразило женщин. Мужчины-таджики «женскими» делами обычно не занимаются.


     Ибрагиму это было нетрудно, к тому же еще и доставило  удовольствие.
     Этим умением, можно даже сказать, мастерством  он   неожиданно для всех, в том числе и для себя  овладел в  армии, где всегда важно чем-то себя проявить, чтобы заслужить уважение сослуживцев.
    Моряки с особым вниманием относятся к своему внешнему виду.  Эта славная традиция завелась и поддерживается еще с давних времен, подчеркивая их принадлежность к особому морскому братству. Военные моряки к своей форменной одежде относятся с еще большим вниманием.  Ведь им важно показать, что они разительно отличаются не только от сухопутных «фраеров», но и от своих же гражданских собратьев, таких же морских волков,  корабельный устав которых не так строг и допускает всевозможные фривольности как в пошиве  формы, так и в ее ношении. Хотя даже речники предпочитают свои форменки из плотного шелка иной гражданской одежде, и прежде всего потому, что знают морские секреты особого за ней ухода. К примеру, все традиционные форменные ткани прекрасно отстирывает обыкновенная горчица. При этом сохраняется  свежесть, так необходимая, присущая морякам аккуратность, и никакой, даже  самый суперстиральный порошок не идет ни в какое сравнение. 
     Как правило, форма  шьется по особому крою, из специально подобранных, а  так же специально окрашенных тканей. И это продиктовано не только традициями и красотой. Время доказало, что все это обеспечивает удобство, функциональность, учитывающие специфику нелегкой морской службы. Например, та же тельняшка имеет десятимиллиметровые черные полосы  не только для красоты, но и для того, чтобы видеть матроса на палубе во время шторма. Пошив брюк из сукна удобен тем, что именно эта ткань неплохо держит отглаженные стрелки.
     Понятно, что человек, внесший в эту традицию свою, пусть даже скромную лепту, становится уважаемым и особо почитаемым. И случилось так, что Ибрагим неожиданно для всех, в том числе и для себя попал в этот славный список.
    Приехав, вернее, прибыв к месту постоянной службы, он получил свое обмундирование, примерил  и сразу же начал приводить его в порядок. Этому его обучили еще в «учебке» в Киеве, хотя та временная форма не шла ни в какое сравнение с этой, новой, неплохо пошитой, из более дорогих, а значит, и еще более красивых, прочных тканей. Это и понятно,  он стал моряком атомного флота, обеспечение которого являлось священным делом всего советского народа.
   Повозившись с иголкой и ниткой, а так же довольно ловко используя наперсток, он так быстро и ладно привел свою форму в порядок, что буквально сразил наповал своих товарищей, таких же «салаг - первогодок», даже некоторых «стариков».  Они тоже получили очередные комплекты, но так же, как и новобранцы, продолжили мучить себя  исколотыми, забинтованными пальцами, хотя уже имели опыт  и какой-то навык.  Небольшое «свободное время» матроса и  долг чести требовали быстроты, ловкости и ладности, а у них только на одни примерки уходили все межвахтенные часы.  Этот же шустрый азиат умудрился  часа за два, да еще с единственной примеркой так приладить на себя форму, что к ней абсолютно нельзя было подкопаться даже самому придирчивому, понимающему толк в морской форме моряку. При этом были скрыты небольшие изъяны фигуры - странная, неестественная худоба,  результат перемены образа жизни и питания, была  ладно ушита шелковая форменка, подчеркивающая богатырские плечи, но что самое интересное, брюки сидели, что называется, как влитые, заужены до колен, поэтому клеш смотрелся даже «фартово», словно  неуставной.  Трудно описать, какое разочарование испытывали патрульные офицеры, пытавшиеся  прищучить этого наглого щеголя, когда выяснялось, что клеш не превышает положенные двадцать восемь сантиметров.
    Секрет такого умения заключался в том, что Ибрагим помогал овладевать этими навыками своей родной маме, которая несколько раз начинала и бросала курсы кройки и шитья. За нее он часто выполнял домашние задания, даже сам присутствовал на занятиях. Увы, мама так и не научилась кроить. Шить с грехом пополам еще умела, могла пришить, к примеру, пуговицу, зашить подушку, но вот также аккуратно, как сын, залатать порванную рубашку, а уж тем более пошить брюки, было для нее непосильным делом. Вот и вышло, что Ибрагиму эти знания и навыки очень даже пригодились.
    Понятно, что за этим последовало. Сначала он помог товарищам, правда, из-за ограниченного времени обошлось только подгонкой и кроем. Ему торжественно вручили мел, которым он  рисовал, как признали ребята, «свои драгоценные швы и вытачки.  Ну а потом, конечно же, весь экипаж, включая офицеров, выстроился в очередь.   
    И тут для  него открылась еще одна прекрасная и удивительная черта моряков,  какая-то необыкновенная деликатность, которая тоже в какой-то степени оказалась самой настоящей доброй традицией. Уж казалось бы, чего проще,  прикажи своему подчиненному, даже попроси, и пусть он только попробует отказаться выполнить просьбу? До трибунала дело, конечно же, не дойдет, но гауптвахт и гальюнов хватит, чтобы заставить его пожалеть о своем отказе.  Не хотелось бы обижать представителей других родов войск, но  каждый уважающий себя моряк поступит так, что им это показалось бы фантастическим рассказом.  Прежде всего, он поинтересуется, а сможет ли его подчиненный оказать ему такую услугу, насколько он занят и можно ли рассчитывать на его время? И только после получения утвердительного ответа он займет место в очереди, в которой субординация не будет иметь никакого значения.
    От такого действительно тронешься умом. Офицеры спрашивали у матросов: «Кто последний?», благодарили за ответ и вежливо просили «свистнуть», когда подойдет их очередь.  Особенно поражало, что даже «деды» не пользовались своими привилегиями и стояли с «салагами» наравне, даже пропуская их вперед.  Ибрагим был приятно удивлен, когда сам командир лодки  деликатно отказался, хотя первоочередность ему уступала  вся команда, и предложил в первую очередь привести в порядок новобранцев.
    - Огромное спасибо, моряки, и вам, Ибрагим Рахимович, но я вынужден отказаться от предложенной чести! – вежливо и немного лукаво улыбнулся он. -  Как говорится, в бане все равны.  Ходили же, уже попривыкли,  значит, походим еще как-нибудь  в старом, а вот молодым нужно красоту наводить, к службе привыкать, к нашей прекрасной флотской форме. Им и флаг в руки.  Пусть знают, как должен выглядеть настоящий, подтянутый и аккуратный моряк. И не только знают, но и гордятся этим, берегут это высокое звание и эту прекрасно подогнанную нашим морским «Кутюрье» форму. Надо же, я и не мечтал, что обзаведусь таким чудом! Воистину говорят, что пути господни неисповедимы. Видно, Бог услышал мои молитвы. И акустика вроде бы неплохого приобрели, и портного в одном лице. Еще раз большое спасибо всем за честь! Я уж как-нибудь потом. Как-никак я командир, а он, как известно, покидает корабль последним. И все-таки я должен напомнить, что Сабиров прежде всего гидроакустик, поэтому загружать его даже этим делом по самое некуда не разрешаю!  Сами знаете, что такое лодка без ушей. Посему предлагаю подумать, как его разгрузить и использовать только его исключительные способности. Там, где могут справиться даже такие, как я, толком не умеющие держать нитку с иголкой,  пусть вообще к нему не приближаются на торпедный выстрел! Справляйтесь, уважаемые сами!  Не можете? Учитесь, овладевайте навыком!  Обязательно пригодится в жизни и службе.  Еще раз предлагаю  включить свои соображалки и думать, как помочь Ибрагиму без ущерба для службы? Он парень добрый, никому не откажет, но нас-то почти лихая сотня. Короче, увижу его за иголкой над чье-то формой, молитесь Богу, если в него верите! Лично уши пообрываю.
      Произнеся последнюю фразу с доброжелательной улыбкой, он подошел к Ибрагиму, пожал ему руку и пожелал счастливой службы. И это пожелание исполнилось.
      Обычно все, кто служил во флоте, вспоминают эти годы с любовью, даже какой-то нежностью, какой бы тяжелой ни  была эта служба. Ибрагим не являлся исключением, более того  он мог похвастаться тем, что сразу же завоевал уважение и симпатию всей команды. А это случалось не с каждым. Во всяком случае, в начале службы добиться расположения  командира, да еще подводника.
      Можно, конечно же, сказать, что Ибрагиму просто повело, хотя и  его заслуги в этом везении, несомненно, были немалые. Ведь он мог и не раскрыть свои «удивительные» способности.  На самом деле  и портным, и закройщиком он был никаким.  Так, от случая к случаю подшивал что-то, зашивал себе, братьям и отцу порванную одежду, потому что этого не любила мама, но перекроить костюм или какую иную одежду ему так и не довелось, да он и не решался.  Правда, несколько раз пришлось подгонять под себя и брата брюки, но без каких- либо навыков кроя. Он их просто не знал, хотя и помогал с домашними заданиями маме. Кроил те же брюки он довольно просто.  Смотрел, где и что «висит», вернее, не лежит на фигуре, как положено, а затем устранял эти изъяны, ушивая ткань, делая необходимые вытачки  и складки. И это было то, единственное, что он освоил неплохо.
     Естественно, что с такими навыками и уменьем считать себя даже учеником портного было бы просто наглостью.  И он таковым себя и не считал. Он даже не представлял, что обладает какими-то способностями в портняжном деле.  И все же  он обладал другим, не менее важным в жизни  качеством: никогда не бояться браться за любое, даже совсем неизвестное дело, если оно по его предположениям может получиться, и стараться довести его до логического конца. Как  показала жизнь, это качество действительно неплохо сослужило ему, да и остальным тоже. 
      Если бы его сослуживцы представляли, за сколько дел он брался и в скольких из них добился неплохих, порой очень неплохих и даже высоких результатов, они бы ахнули еще не так. Это только потом, постепенно и случайно узнавали они о его способностях «мастера на все руки».
     Конечно же, его трудно, да и смешно было назвать специалистом, но все хозяйственные дела, как и многие другие, ладно спорились в его руках, причем, даже несколько  выше бытового уровня.  Во всяком случае, разобрать и починить какой-нибудь несложный агрегат,  для него было делом чести, а он свою честь старался беречь. За сложные дела он старался не браться, предпочитая оставлять их специалистам.
      Сослуживцы потом действительно ахали,  когда открывались его другие таланты:  поэта, музыканта, певца, даже композитора, не знающего нотной грамоты.  И ведь что интересно, и здесь он преуспел, делая все неплохо, а что-то даже и профессионально.
      Удивляло то, что обо всем этом становилось известно совершенно случайно, а что-то приходилось вытягивать из него чуть ли не клещами. Причем, это не походило на обыкновенную скромность. Он был общителен, порой даже не в меру, охотно рассказывал и делился всем, что знал и умел, и все же приходилось ломать голову, почему он это делает?  Чувствовалась какая-то странная, непонятная продуманность его поступков, тем более он подшучивал над собой словами народной поговорки: «Меньше знаешь – лучше спишь
    Окончательно он добил всех тем, что скрыл свою спортивную славу. Полтора года экипаж, что называется, и  «ухом не слыхивал»,  а тут их любимчик оказался спортсменом, причем, настоящим.  Он имел  юношеские разряды по легкой атлетике,  даже первый разряд по вольной борьбе. 
     Конечно же, все видели его спортивную фигуру, знали, как он неплохо плавает, бегает, без особого труда сдает спортивные зачеты, может, да еще как постоять за себя и  других, но то, что он почти профессиональный спортсмен, представить себе не могли  даже его ближайшие друзья. Да и как можно было об этом узнать, если он старательно избегал участия в  спортивных соревнованиях,  хотя ему это часто и настоятельно предлагали?
    И узнали об этом опять же случайно.  Он съездил в отпуск домой и вместе с привезенными дарами  его щедрой родины, которыми он стал угощать любимую команду, в ящике с сухофруктами и специями  оказалась его спортивная зачетная книжка, которую, видимо, положил кто-то из заботливых родственников. И открыв ее, команда чуть не подавилась фруктами.
     Объяснить толком, почему он скрыл даже это, он не смог. Ведь именно это могло ему дать такие послабления в службе, о которых никто из смертных даже и не мечтал. Его наверняка выдернули бы с лодки, определили в комфортные условия, а в случае достижения серьезных результатов, вообще освободили бы от службы, забрали в столицу в центральный клуб с фантастическими  перспективами, вплоть до квартиры в Москве, постоянного приличного офицерского оклада и всенародной любви.
     А он на все это как-то странно и растерянно улыбался, пытаясь обратить все в шутку и прикидываясь эдаким простачком. «Ничего, мол, не знаю, «моя не понимает», я из такой глубинки, где о спорте и его возможностях никто даже представления не имеет. Конечно же, ему никто не поверил, а кто-то и серьезно обиделся.  Получалось, что он их выставлял  дураками и  втюхивал им такое откровенное вранье, что это было уже слишком.
    Конечно, можно представить,  что  он действительно мог ничего не знать  об этом в своей «Тьмутаракании», хотя в это верилось с большим трудом.  Но полтора года в России, в армии, где на каждом шагу только об этом и говорили, да еще всячески зазывали,   мог не знать и не понять только самый последний тупица, а он такого впечатления не производил.
    Когда стало понятно, что шуточками не отделаешься, он решил соврать, что его, дескать, де классифицировали за неспортивное поведение. И это чуть не стало роковой ошибкой.  Спортивные организаторы решили это проверить, и выяснилось, что никто его из спорта не выгонял. Наоборот, республиканские спортивные руководители, оказывается, тоже ломали головы, почему подающий надежды спортсмен неожиданно бросил спорт, отказался от ответственных соревнований, где ему уже должны были  присвоить звание «Кандидата в мастера спорта»?
    После этого от него отстали со спортом, да с остальным тоже. Вокруг него стала быстро вырастать стена недоверия и отчуждения.

     Ибрагим вспоминал это время, как самую черную полосу за все три с половиной года службы.  Возвести такую стену можно легко и быстро, можно сказать, в одно мгновение, а вот разрушить ее очень трудно, а порой и невозможно вовсе.
     Он не понимал, как такое могло случиться? Ему казалось, что он имеет право на что-то сокровенное, доступное только ему. В конце концов, это же его личное дело – заниматься ему спортом или нет, а получалось, что он всех, как они утверждали, бессовестно обманул. Он рассчитывал на понимание, ведь его окружали умные, добрые люди, обладавшие традиционной тактичностью моряков. Это ведь не серая, бездушная толпа, способная затоптать кого угодно, а вышло, что они его не понимали и не желали понимать.  Он же не сделал ничего дурного,  ножа за пазухой не держал, а его возвели в ранг лжеца и какого-то страшного негодяя. Больше всего его убивало, что его стал сторониться сам командир.
     И все это было действительно странно и непонятно.
     Ведь его так воспитали, причем, как он считал, неплохо. Среди прочих наставлений все его воспитатели, особенно дед Ниязи и тетушка постоянно внушали ему, чтобы он лишний раз не высовывался, старался держаться скромнее и тише, чтобы не вызвать зависть окружающих и не навлечь на себя гнев Всесильного Аллаха за излишнее тщеславие.  То же самое часто повторяла неродная, русская баба Ира, которую он любил не меньше остальных близких.
    - Знаешь, милый Ибрагим, - с грустью говорила она, ласково глядя ему в глаза и глубоко вздыхая. – У тебя очень светлая, добрая и слишком открытая душа. При этом ты – большой умница.  Когда я смотрю, как ты постигаешь знания, впитывая их, словно губка, моя душа нарадоваться не может. Я прожила долгую жизнь, видела немало добрых, умных и хороших людей, но даже среди них  такие, как ты, встречались нечасто.  Я уверена, что ты многого добьешься в жизни,  К сожалению, жизнь не всегда будет преподносить подарки в виде хороших, добрых друзей и знакомых. Чаще будут попадаться те, кто будет тебя опасаться, смотреть на тебя с завистью, даже невзлюбят, хотя я не смогу никогда понять, как можно тебя не любить?   Их не так много, но они, как накипь, всегда на поверхности, потому что стараются показать свою значимость, напомнить о себе, чтобы их не забыли.  И вот от них-то и нужно научиться оберегать себя, свою душу. Ведь  они почитают за счастье плюнуть в нее, очернить. Господь покарал их за злость, дурость, ленивость и трусость, дал им время одуматься, покаяться и встать на путь истинный, вот они бесятся, пока над ними властвует Сатана. Мы ведь все небезгрешны, иной раз и умный, добрый человек заблуждается. И пока его соблазняют бесы, он тоже может поддаться искушению, позавидовать, позлобствовать. Вот и выходит, что твои успехи могут кому-то стать поперек горла. Грустно об этом говорить, но ты должен научиться, все это понимать и уметь защищаться. Лучшая защита – не вводить людей в искушение.   Где надо – помолчать, а что-то и утаить. Умный человек всегда отыщет истину. На то он и умный, чтобы ее искать, а злобный дурак пускай остается в неведении. И ему так спокойней, и остальным тоже.  Иначе он по своей дурости и злобе такого наворотит, что сам умрет от страха. Говорят же нет ничего хуже, чем дурак с инициативой.  Он же не ведает, что творит, еще не дай Господь, порчу на тебя нашлет, ведь молиться будет дурень, чтобы тебе было плохо, сам того не понимая, что роет могилу себе. Не дай, Господи, испытать Твой Грозный Суд! Прояви милосердие свое, убереги это дитя от зависти и злобы людской! Не оставь без своей защиты и покровительства!
     Заканчивая свое наставление таким обращением к Богу, она перекрещивалась сама, потом перекрещивала Ибрагима и произносила молитву.  Ему нравилось, когда она молилась,  особенно,  произносила молитву «Отче наш», стоя перед небольшим иконостасом,  аккуратно приютившемся в углу ее комнаты. Это было самое любимое их время, которое они проводили вместе. Это было так приятно ощущать тепло, исходящее от любимой нянюшки, слушать ее тихий, красивый голос, смотреть вместе с ней  на лики святых,  освещенных светом небольшой бронзовой лампадки, испускающей неповторимый, чудный аромат.
     Так и получалось, что Ибрагим просто впитал эту «странную скромность», как говорится,  с молоком матери. После смерти деда Ниязи баба Ира, случайно оказавшаяся в доме тетушки и ставшая полноправным членом семьи, была чуть ли не единственной, кому он верил без всяких оговорок.  Даже отец, мама, тетушка и бабушка Нурия отходили куда-то на второй план, потому что часто сами же путалась в своих интрижках, постоянных недомолвках, а то и вовсе в откровенном обмане. Бабе Ире нельзя было не верить. Ей верили все и даже немного побаивались, поэтому и Ибрагим, любивший ее до беспамятства, слушался ее, как никого больше.
     И он, конечно же, стал таким, каким его желали видеть она и близкие. Ведь они вложили в него свои частицы души, и он неплохо усвоил их уроки.  Да, он старался меньше говорить о себе, быть скромным и особо не выделяться. При этом его нельзя было обвинить в абсолютной закрытости. Он же ничего не скрывал, когда это требовалось, правда, для этого нужна была какая-то серьезная причина, чтобы попросту не заниматься бахвальством. И ведь он не страдал отсутствием чувства тщеславия, наоборот, ему очень хотелось, чтобы люди знали о его возможностях, успехах, победах. И если бы кто-то знал, с каким трудом ему приходилось сдерживать себя, чтобы не похвастаться очередной победой. И его действительно сдерживали наставления любимых воспитателей. Он ведь не боялся зависти и злобы, как научился не бояться ничего в жизни, по крайней мере, очень старался перебороть свой страх.  Он просто не хотел разжигать в людях зависть и порожденную ею  ненависть.
    
    Между тем, он переживал не лучшее время. Стена становилась все крепче, и надо было немедленно что-то делать, чтобы ее пошатнуть. И тогда он понял, что придется рассказать всю правду, какой бы неприятной и горькой для него ни была. Другого выхода просто не было. Иначе  все это напряжение так и осталось бы висеть в воздухе, калеча и дальше пошатнувшиеся отношения. Любые недомолвки и искажения могли только все испортить вконец. Всем было бы  плохо, в первую очередь ему, и ведь он их всех действительно обидел этой ложью.
    И он им все рассказал, и они его внимательно выслушали, и все поняли, не дураки же,  недаром им была доверена такая серьезная, ответственная служба, но его рассказ ошарашил их ничуть не меньше, а может даже и больше, чем все предыдущие недомолвки.

    В несформировавшейся психологии подростка порой происходят какие-то странные  сдвиги, понять которые сложно даже опытному воспитателю. Если бы кому-нибудь из родных Ибрагима, особенно его воспитателям сказали, от чего страдает их воспитанник, они бы просто умерли со смеху, что собственно вначале и происходило. А страдал он от своей внешности, более того он в себе возненавидел  красивые, тонкие черты лица, нежную,  белую, с трудом поддающуюся загару кожу, короче, все то, что ему подарила  сказочно красивая мать.  Это все ему очень мешало, раздражало до отчаяния,  выделяя и разделяя с другими мальчишками.
    А началось все с их обидного поддразнивания, что уж больно он похож на хорошенькую девочку.  Взрослые тоже вносили в эту своеобразную травлю свою лепту, восхищаясь его ладностью и пригожестью.  «Ах, какой красивый мальчик, какие у него румяные щечки, а какие дивные глаза, волосы, фигура! Точь-в-точь как у восточной красавицы»! – часто слышал он их восторженные восклицания и скрипел зубами от злости.
    «Ну, зачем настоящему мужчине  вся эта красота»? – думал он, еле сдерживая слезы.  Понятно, что красота нужна женщине, это ей нужно обольщать и привлекать. А мужчине все это не нужно. Он же охотник, добытчик и воин. Недаром же говорят, его украшают шрамы,  ум, смелость и находчивость.
      Взрослые надо всем этим посмеивались, даже не подозревая, какая трагедия разыгрывается в его душе. Это действительно было смешно. Его сестренки  пудами изводили косметические средства, чтобы быть хоть чуточку быть на него похожими, а он вынашивал тайные планы, как изуродовать себя так, чтобы быть похожим на настоящего мужчину, например, на того же Квазимодо. А что? Горб даже очень украшал этого героя.
     Однажды тетушка чуть не сошла с ума, когда застала своего восьмилетнего воспитанника за тем, что он пытался опрокинуть на себя казан с кипящим маслом. Хвала Аллаху, что ее вмешательство было своевременным.  Племянник, наконец, все-таки получил свой первый шрам, украсивший щеку и часть шеи, а она обварила себе ногу от колена и устроила негоднику серьезную взбучку, после которой он уяснил, что уродовать себя самому – один из самых страшных грехов перед Аллахом.
    Ему пришлось смириться и принимать себя таким, каким его  создал Всевышний, однако его мучения и страдания на этом не кончились и продолжались довольно долго, вплоть до самой армии.  А происходило это примерно так. 
    Тетушке и родителям он не поверил. Их доводы показались ему неубедительными, а кроме того они не проявили должного такта, опять же высмеяли его блажь и потребовали, чтобы он не забивал голову всякими глупостями и никому о них не рассказывал. Конечно же, рассказывать кому-то о своей беде он не собирался,  а вот выкинуть все это из головы  был бы рад, да не получалось.  Он же не мог не видеть, как на него смотрят ровесники, да и ребята постарше.   Действительно, приходишь выяснять серьезные отношения и слышишь обидные реплики о своей внешности, делающей тебя похожим на девушку. В результате он все чаще стал уединяться, перестал смотреться в зеркало и вообще обращать внимание на свою внешность, и его любимым занятием стало времяпрепровождение в горах, где не нужно было ни перед кем красоваться и ожидать обидных насмешек.  Совсем, как Гадкий утенок в сказке Андерсена  или Серая шейка у Мамина - Сибиряка. 
    А причина его уединения и желания скрываться от людей была довольно веской. Занятия спортом стали развивать его фигуру и наряду с развитием мускулатуры у него вдруг начала расти грудь, очень похожая на женскую.  И это становилось уже просто невыносимо.  Трудно без содрогания и  сжимая кулаки было смотреть на мальчишек,  сравнивающих свои плоские грудные клетки с прыщиками вместо сосков с его «богатством» форм. Заставить его стянуть с себя рубашку или обнажиться на пляже было абсолютно безнадежным делом.
    В секции легкой атлетики, которую он начал посещать с восьми лет, это еще как-то можно было скрыть под футболкой или майкой, которую он специально ушивал под самое горло. Через два года ему надоело бегать, прыгать в высоту, метать гранаты, диск, копье и молот. Особенно доставал бег. Тренер, разглядев в нем задатки  неплохого спринтера, начал проявлять к нему особое внимание и заставлял бегать больше других.  Что угнетало больше всего, сам тренер садился в автомобиль, надевал широкополую  шляпу от солнца и  ругался в мегафон, если его подопечный сбавлял темп и не желал сделать еще пару кругов по стадиону для закрепления успеха. И это все под лучами палящего южного солнца.
    Короче, Ибрагиму надоело быть взнузданной скаковой лошадью, и он с удовольствием перешел в секцию плавания. Здесь, как он считал, свои изъяны фигуры тоже, по крайней мере,  можно было спрятать в воду.  Тренер по плаванию, правда, стал действовать так же, как и предыдущий, с той только разницей, что стоял на бортике и орал без мегафона. Акустика бассейна позволяла слышать его крик даже под водой. Через полтора года Ибрагим понял, что рыбой, да еще гоняемой по всему бассейну ему тоже быть не хочется.  К этому времени его фигура развилась так, что не оставляла равнодушными даже престарелых уборщиц. Скрыть ее, особенно свои уже довольно крупные груди, да еще с признаками первой растительности  даже в воде удавалось с трудом, несмотря на то, что остальные мальчишки  уже побаивались высказывать обидные реплики в его адрес.  Они знали, что за этим последует. Одному такому неосторожному шутнику еще повезло, что вмешался тренер, иначе он точно бы оказался в больнице.
   Спасение пришло в виде секции по вольной борьбе, где тренер  на тренировках разрешил ему одевать под трико футболку. Кореец Ян Ли давно присматривался к симпатичному парнишке и разрешил бы ему все, что угодно, лишь бы заполучить такого одаренного, перспективного борца. Он единственный увидел и понял, что означают его богатырская грудь. Ибрагим этого не знал, да знать не хотел. Ему просто не хотелось бросать спорт, тем более борьбу, о которой он тайно мечтал.   
   Ян Ли оказался не только опытным тренером, но и хорошим психологом. Он, правда, с трудом, но понял, что беспокоит Ибрагима и начал осторожно внушать ему, что о такой фигуре можно только мечтать и посмеиваются над ней только из зависти и глупости.  Ребята в секции тоже оказались понятливыми,  в каких-то случаях не без помощи тренера, предупреждавшего, что шутить с Ибрагимом на эту тему не рекомендуется.  Да они и сами видели, что подобные шутки могут окончиться серьезными осложнениями. Ибрагим действительно становился серьезным борцом.  Да и шутить на эти темы в секции борьбы было бы просто смешно. У многих ребят – борцов  были точно такие же изъяны фигуры, правда, не такие ярко выраженные, но грудь все-таки отчасти напоминала женскую или, как он потом понял, настоящую борцовскую.  И он немного стал успокаиваться и отходить от  своих навязчивых комплексов.
    И все-таки что-то не давало ему успокоиться окончательно. Рассматривая картинки и фотографии всех борцов, начиная с древнегреческих и кончая современными, он  отмечал, что у всех у них чисто мужская красота, мужественные черты лица. Он же  продолжал быть похожим на девушку с бархатистой нежной кожей, румяными щеками и добрым, вечно улыбчивым взглядом, не исчезающим даже во время борцовской схватки. Да и все тренеры, в том числе и Ян Ли часто жаловались, вздыхая, что Ибрагиму для достижения высоких показателей  не хватает только одного – спортивной злости.  И однажды, на третьем году занятий в секции по вольной борьбе  ему, да и всем остальным удалось узнать, что значит, разжечь ее в нем.
   Проходили  ответственные республиканские соревнования, где от борцов потребовали выступать в одних трико.  Увы, Ибрагиму, до этого  под разными ухищрениями,  вплоть до отказа от участия в соревнованиях избегавшему этого,   тоже пришлось стащить с себя футболку.  Естественно, все сразу же обратили внимание на такого дородного бойца, который к тому же еще и неловко себя чувствовал, стеснялся. Этим и решил воспользоваться один из эго противников, нахальный и немного развязанный курд, думая вызвать еще большую растерянность,  и таким образом обезоружить соперника.  Он плоско и пошло пошутил перед схваткой, что с удовольствием «обнимет хорошенькую девушку и получит истинное удовольствие».
     Курд уже имел приличный опыт в соревнованиях, звание «Кандидата  мастера спорта» и думал, что без особого труда сладит с неопытным, но подающем надежды новичком, только что получившим первый разряд.  То, что произошло во время схватки, не мог предположить ни он, никто из присутствующих, в том числе и сам Ибрагим.  Собственно говоря, никакой схватки и не было. Новичок в первую же секунду так обнял своего обидчика, что тот чуть не испустил дух в прямом смысле. Причем, не было нарушено ни  одного установленного правила ведения боя. Боец-девушка поймал руки и грудь противника в так называемый, борцовский «замок», оторвал его от земли и сжал так, что зал замер от ужаса, слыша хруст ломающихся костей.
    Бездыханное тело несчастного курда, в этот день так больше и не коснулось борцовского ковра.  Санитары приняли его из рук растерявшегося борца и отнесли на носилках в машину скорой помощи.  Та поспешила в больницу, где врачи констатировали, что пострадавший жив, но находится в тяжелом состоянии – сломаны два ребра, произошел вывих правового плеча и порвано сухожилие на запястье левой руки.  Однако трудно было сказать, кому из двух противников медицинская помощь потребовалась больше? 
    Ибрагима приводили в чувство несколько дней. Многим уже начинало казаться, что он тронулся умом.  Так он впервые оказался в руках психиатров, которые решили, что у спортсмена с головой все в порядке, но произошло сильное потрясение от случившегося, и нужно время, чтобы исцелиться и решить, продолжать ли занятия вольной борьбой? От них же он узнал, что у него развился несколько странный комплекс неполноценности, от которого теперь нужно осторожно и настоятельно избавляться. По крайней мере, избавиться от навязчивой и прочной мысли, что красота мешает стать ему настоящим мужчиной. 
    Месяца три Ибрагим и слышать ничего не хотел о спорте, но потом по настоянию Ян Ли и родных все же вернулся в секцию.  Однако выяснилось, что с карьерой борца на этом было покончено. Памятуя о его медвежьей хватке и о том, что он сотворил с курдом, с ним отказывались тренироваться, а уж тем более бороться даже самые опытные борцы. Да и сам он уже особенного рвения не испытывал, к тому же начисто потерял свою улыбчивость.
   Он с удовольствием занялся бы каким-нибудь другим видом спорта, например, игровым, тем же баскетболом, волейболом, наконец, теннисом, но они в республике были совершенно не развиты, да и у него самого никак не устанавливались дружеские отношения с мячом, даже с шариком для настольного тенниса. Кроме того, он  теперь очень боялся покалечить игроков команды, и на то были основания. Он действительно мог только бегать, прыгать, что-то метать, бросать и бороться, короче, он умел и владеет тем, что убивало, калечило, требовало силы и выносливости. И это было просто ужасно.  Он оказался какой-то машиной для убийств, монстром, выродком, да еще с лицом невинной девушки. Увы, обладая еще и уникальным слухом, он часто слышал, как о нем отзываются, перешептываясь, другие.  А отзывались о нем именно так довольно часто, и что самое ужасное, слово «выродок» в его адрес произносила даже его любимая мама.
    Трудно сказать, как бы излечивался Ибрагим от своих комплексов в других условиях, но здесь, в армии, да еще в таком дружном и сплоченном коллективе, исцеление происходило  быстрее и не так болезненно. Наконец, все стало становиться на свои места, и вдруг произошел этот нелепый случай с его спортивной книжкой.
    Конечно, такое объяснение поразило экипаж до глубины души, но и сразу же встретило полное понимание.  Даже самые неисправимые балагуры и насмешники  притихли и слушали друга  с сочувствием. Улыбки были, но одобрительные и грустные. История, безусловно, была странной и необычной, но чего только в жизни не бывает? Короче, дружеские отношения были восстановлены сразу же и даже стали еще теплее. Появилось еще большее понимание, сочувствие и естественное желание помочь другу.
     После этой  исповеди  командир объявил по громкой связи команду: «Слушать в отсеках», в которой попросил остальных членов экипажа считать инцидент исчерпанным, причину молчания старшины 2-ой статьи Сабирова весьма веской и оправданной. Еще он добавил, чтобы к виновнику с лишними вопросами не приставали и в дальнейшем его поведение не обсуждали.
     Пожелает, скажет сам, а нет, требуется  проявить деликатность и терпение.
     Первым единодушным решением было принято не выносить эту историю за пределы лодки. Остальные, скорее всего, могли ее понять неправильно.  Передать ее во всех красках, тонкостях и переживаниях было не под силу даже самым опытным рассказчикам.  Вторым, таким же единодушным решением было предложено подыскать для друга вид спорта, где бы он мог приложить свои способности спортсмена.
     Счастливый  Ибрагим   со слезами на глазах поблагодарил команду за понимание и дружбу, но с грустью заметил, что со спортом, вероятнее всего, ничего не получится.  У него просто уже не было на это времени. Ведь, как ни старался командир разгрузить его от посторонних дел, обеспечив его подмастерьями и стареньким «Зингером», сам же умудрился загрузить его «по самое некуда». С его легкой руки  его матрос стал обшивать еще и почти все женское население не только Северодвинска.  О знаменитом моряке – Кутерье мечтали жены и их дочери Заозерного, Большой и Малой Лопаток, где жили семьи офицеров подводников. И если экипаж еще мог освободить своего любимца и как-то уговорить своих женщин, то лишать такого счастья остальных было делом немыслимым.  Экипаж озадачился, и Ибрагима с большим трудом  удалось как-то высвободить только через год, чтобы он снова занялся спортом и стал пятиборцем.
 
     - Слушай, мастер! – обратился к Ибрагиму командир - капитан второго ранга, загадочно улыбаясь. – У меня к тебе одна несколько странная, но убедительная просьба. Мне кажется, нет, я просто уверен, что ты один с этим справишься. Короче, у нашего командира дивизиона дочка выходит замуж. Нужно сшить свадебное платье.
     - Но я же  не умею, - поперхнулся удивленный Ибрагим. –  Шить женские наряды я никогда в жизни даже не пробовал, а тут платье, да еще свадебное.
     - Я все понимаю, но думаю, что ты с этим справишься!  Мне кажется, что  флотская форма сложнее, но ты ее так шикарно подгоняешь, что нашему экипажу завидуют все другие моряки. Мои женщины сказали, что ты прирожденный  закройщик. Я, конечно же, не настаиваю, но очень хочется помочь другу, тем более своему непосредственному начальству. Там уже есть портниха, но у нее ничего получается.  Может, вы вместе что-нибудь придумаете?
      - Даже не знаю?.. Боязно как-то! – засомневался Ибрагим. – Видите, там даже профессиональная портниха не справляется.
      - Еще раз говорю, ты сможешь! – не давая ему опомниться, уговаривал командир. – Один ты и сможешь! Мы в тебя всей командой  верим. Ну, пожалуйста, очень тебя прошу! В вечном долгу у тебя в долгу останусь,  ну, что,  попробуешь?
     - Хорошо, попробую!  - неуверенно согласился Ибрагим. Уж очень просил командир, и он не мог отказать.
     - Ну, вот и ладно! - засиял улыбкой тот. - А то адмирал уже спокойно служить не может. Бабы его достали, хоть из кабинета беги. Представляешь, вчера нас в гальюне принимал, его жена с подругами в приемной засаду устроила.
     - Хорошо, постараюсь, Виктор Федорович! Когда приступать?
     - Сейчас же, адмирал уже за тобой машину прислал, - хитро улыбнулся командир.

      Дом контр адмирала  переживал ужасный  переполох. Кроме двух школьных подружек невесты, матери, бабушки и трех соседок, над свадебным нарядом трудились, как оказалось, уже две портнихи. И, хотя эти мучения продолжались уже несколько дней, к шитью еще так и не приступили.  Выкройки, которые предлагали модные и дефицитные по тем временам журналы «Бурда», никак не могли скрыть изъяны  спортивной фигурки невесты – результат серьезного увлечения  плаванием.  Открывались сильно развитые мускулистые плечи,  а, кроме того,  сильно приталенное платье с юбкой до колен, похожей на  парашютный  купол,  открывало тоненькие, немного искривленные ножки. Увы, свои условия диктовала еще и мода конца шестидесятых, поэтому слабоватый низ никак не сочетался с довольно массивным верхом.
      Глядя в зеркало, девушка заливалась горючими слезами. В нем отражался стройный, широкоплечий юноша, на которого пытались натянуть женское платье, порядком  изуродованное огромным количеством выточек и большими вырезами в области шеи и рук.  Как выяснилось, это было непременным  пожеланием мамы невесты.
      Когда Ибрагиму стало понятно, что отвертеться  уже не удастся, а женское население квартиры смотрит на него, как на последнюю надежду, он решил  действовать быстро и самостоятельно.  До  свадьбы оставалось всего лишь двое суток, и, если не принять решительных мер, все могло сорваться. А это означало подвести своего любимого командира, который в него верил и не раз выручал из разных передряг. Понятно, что такого  допускать было нельзя.
      Пролистывая модные журналы, он вдруг вспомнил, как сногсшибательно выглядели в длинных, строгих, шелковых платьях его сестры, те же тетушка и мама. Внимательно осмотрев фигуру девушки, он представил ее в длинном платье  и  спросил:
      - А какое платье тебе самой нравится больше  других? Только честно, положа руку на сердце. Может, у тебя такое есть или у какой-нибудь подруги? А потом, почему оно должно обязательно быть с именно такой широкой,  короткой юбкой, да еще и с этими громадными вырезами? Они же тебе совершенно не идут.
      Измученные женщины оживились и, перебивая друг друга,  принялись  объяснять, что сегодня все невесты должны выглядеть именно так, а вырезы необходимы, чтобы как-то скрыть чрезмерно большие плечи. Он их выслушал и, словно бы раздумывая, обратился к невесте и ее матери:
      - Если вас интересует мое мнение, я бы своей невесте разрешил такое платье, о котором она мечтает, и в котором будет выглядеть как самая настоящая сказочная красавица. В данном случае я бы наоборот скрыл плечи небольшими рукавами или накидкой. Скорее всего, рукавчиками, так как накидку все же придется иногда снимать. Само платье я бы ни в коем случае не делал бы приталенным и коротким, тем более юбку – таким куполом. Скорее всего, здесь подошел бы длинный, строгий  сарафан, например, как у Снегурочки или Василисы премудрой.  Это же на самом деле дивно, красиво и строго. Вам же, наверное, хочется, удивить Северодвинск, вот давайте и попробуем! Поэтому повторяю вопрос: Лена, какое платье ты хотела бы сама?
      Женщины озадачились, но тут неожиданно встрепенулась бабушка.
      - Внученька, дочка! - громко сказала она. – А ведь этот молодой человек прав. Я вам давно говорила, что эта мода подходит не всем, а тебя, Леночка, и вовсе уродует. Давайте, послушаем этого молодого человека,  кажется, он знает, что говорит! Мне тоже, кажется, что длинное платье тебя бы украсило.
      - Правда, бабуль? – ответила озадаченная невеста. – Но я ведь никогда таких платьев не носила, но, если честно признаться, мне очень нравится такое, в каком  Наташа Ростова была на своем первом балу.  Вообще женские наряды прошлого века мне нравятся больше, а  от платья актрисы Ермоловой  я вообще без ума.
      - А почему бы и нам такое  не сшить? – спросил Ибрагим, подбодренный вмешательством бабушки.
      Женщины затихли и удивленно переглянулись.
      - Но ведь оно же будет длинным, а это сейчас не модно? –  неуверенно возразила  мама невесты.
      - Вот именно, длинное, - улыбнулся Ибрагим, начиная брать в руки инициативу. – Думаю, именно в нем  ваша дочь будет выглядеть, как самая настоящая принцесса. Почему она обязательно должна быть похожа на остальных невест? Ведь это же  ее  праздник, она  сама может диктовать, что модно, а что – нет. Главное, выглядеть прекрасной  и счастливой.
      - Знаешь, мама!.. А ведь и правда!  – воскликнула невеста. – Чего мы мучаемся, чтобы угодить этой моде? Может, Ибрагим действительно прав, почему бы не сшить строгое, длинное платье? Между прочим, мне кажется,  я и чувствовала бы в нем себя лучше, увереннее.
      Ее мама и все остальные женщины еще раз удивленно  переглянулись и, сочтя доводы Ибрагима резонными, согласились. Все дальнейшее  происходило уже под его руководством.
      Он, конечно же,  не представлял, как шьется и кроиться такое больное  платье, не говоря уже о том, чтобы его шить самому, но неожиданно подумал, что это не так уж сложно. Морской китель в покрое был в тысячу раз сложнее, а этот женский наряд чем-то очень походил на национальные, таджикские платья, пошитые из атласа с небольшой кокеткой, отложным воротником и небольшими рукавчиками. Сшить его могли не самые опытные портнихи, по крайней мере, все его сестры делали это сами, без особых проблем.  Это как раз выручало и его, да и ситуацию в целом.    Рукава приподнимались немного выше плеча и скрывали плечи, а свободный, длинный крой скрывали ноги.
      Естественно, что вместо крепдешина была немедленно куплен белый тонкий шелк, за которым мгновенно сгонял в Военторг услужливый адъютант адмирала, специально приставленный для таких поручений.
     Самым сложным моментом  оказался крой кокетки.
Уж этого Ибрагим точно никогда не делал.  Можно было обратиться к двум ошарашенным портнихам, но этого  уже  не хотелось.   Мог пошатнуться завоеванный авторитет и испортить все дело. Ему, матросу прислуживал капитан второго ранга, смотревший на него, как на невиданное чудо, да и все остальные уже слушались его беспрекословно.   Пришлось включать мозги  и думать самому, даже не спрашивая ни у кого совета. И его соображалка, как выражался командир, снова не подкачала. Почему бы не использовать старую рубашку или блузку девушки, решил он, поправив на ней вытачки, рукава и размер? Уж это он делал почти профессионально, приведя в порядок довольно большое количество морских форм.
    Рубашку, только абсолютно новую,  через минут десять доставил адъютант, Ибрагим мелом сделал на ней свои «замечания», привычно прострочил все на машинке, снова примерил на невесте, убедился, что соблюдены все правила кроя, и взял в руки ножницы, чтобы отрезать все лишнее.  Женщины и адъютант,  наблюдавшие за его манипуляциями, приоткрыв рты и затаив дыхание,  несколько смутили чародея, и он попросил остаться только портних и невесту.   Иначе «чуда» и в самом деле могло не произойти.
     После того, как  еще не успевшие отойти от оцепенения женщины вывалили из комнаты, подгоняемые мамой невесты, а так же незаметно исчез адъютант, Ибрагим себя почувствовал свободнее и увереннее.  Дело в том, что его «методика кроя» требовала, чтобы он постоянно касался тела клиентки, в некоторых случаях интимных, запретных мест. А делать это под напряженными взглядами нескольких женщин, да еще матери девушки было просто невыносимо.
     Слава Богу, что девушка даже не придала этому значения. Видно, она уже посчитала, что будет лучше довериться этому парню и не мешать. В результате тот более-менее спокойно отрезал рубашку на уровне груди, сделал дополнительные необходимые вытачки, и кокетка, вернее, ее черновик,  сидела, что называется, «как влитая». Опомнившиеся портнихи предложили свою помощь,  дело пошло быстрее и  через час платье было готово.  Собственно, от них  требовалось пришить к кокетке ткань, собранную в сборках на уровне груди, и аккуратно отрезать все лишнее на уровне  каблуков туфель.
      Посмотрев на невесту в своем произведении, Ибрагим решил сделать еще несколько  дополнительных «мазков художника». Прежде всего, он приталил платье широким поясом, завязав его большим бантом, предложил сделать небольшую стоечку вместо отложного воротника, которая скрывала слишком тонкую шею, а  в заключение  решил сделать  небольшой вырез на кокетке в виде небольшой, пикантной капельки,  отрывавший верхнюю часть груди. Все это мгновенно было исполнено уже беспрекословно подчиняющимися портнихами, помощь которых он благосклонно принимал, даже строго на них поглядывал, не показывая вида, что страшно волнуется. Ведь он и сам до конца не знал, что получится в итоге, но по восторженным взглядам женщин читал, что платье действительно начинает производить еще более благоприятное  впечатление.  Да и самому оно все больше нравилось.
       Видя, что счастливая невеста уже не в силах оторвать восхищенного взгляда от зеркала, он решил добавить еще несколько штрихов в самом наряде.  Сначала были порекомендованы белые, тонкие, не слишком обтягивающие руку, длинные до локтей, ажурные перчатки, что немедленно было исполнено адъютантом, а затем не слишком длинная фата, украшенная маленькими белыми, искусственными розами, переплетенными с  живыми белыми фиалками. До этого предлагался довольно длинный шлейф,  который должны были нести за невестой ее подружки. 
     Если предложение с перчатками как-то скрывало слишком уж тонкие руки невесты, то, почему была предложена такая фата, он не мог объяснить даже  себе.  Видно, уже так увлекся, что трудно было остановиться, как говорится, разыгралась фантазия. Но, как потом оказалось, это было удобно, принято с восторгом, и так выделило невесту из общей массы, что она на самом деле стала законодательницей нового веяния в моде, по крайней мере, среди невест моряков.  Они с удовлетворением заметили, что теперь  могут отличаться от всех остальных тем, что всем своим видом показывают, «насколько жена моряка свободна  в своих желаниях и поступках».               
    После того, как были наповал сражены женщины и мать девушки, обреченно ожидавшие результата в соседней комнате, словно в предоперационной, можно себе представить, что стало происходить с Ибрагимом  дальше.  А дальше были просьбы жены командира, его дочерей, остальных офицерских жен. Ну, как им было отказать?
     К счастью, экипаж во главе с командиром очень постарались,  избавить своего любимца от этих хлопот и позволить ему заняться спортом. К концу его службы всем оставалось только с грустью вспоминать и жалеть о том, что того искусного мастера, завоевавшего сердца, как женского, так и мужского населения городов, где жили семьи подводников, больше нет. Для Ибрагима же это послужило хорошим, очередным уроком, как не стоит лишний раз выпячиваться и выставлять напоказ свои таланты.
     Тем не менее, сшить свадебное платье для невесты своего друга Ибрагиму не составляло особого труда, тем более  таджикские женщины не так подвержены влиянию европейской моды. Своих мужчин они покоряют и поражают совсем другими, не менее действенными приемами и искусными нарядами.

     -5-
     Ибрагим еще раз взглянул на силуэт девушки и стиснул зубы от досады.  Значит,  здесь в горах родня во главе с тетушкой решила  поставить его перед фактом так же, как когда-то Карим проделал с родителями Муниры. А это означало, что утром весь поселок явится свидетелем того, что он и эта девушка провели ночь в этой комнате. Сначала их немного побранят, а потом «простят», поздравят, и начнутся предсвадебные приготовления.
     «И все! – раздосадованный думал он. - Прощай, свобода! Может быть, даже институт с Москвой?! Новые друзья, знакомые! Новая увлекательная жизнь! Замыслы! Опять начнется обыденная жизнь под руководством тетушки».
     При мысли о тетушке он вздрогнул, непроизвольно сжав кулаки.
     «Нет! – мысленно произнес он, обращая к тетушке, которую сам себе представил и впервые в жизни назвал на – «ты».  - Не будет, по-твоему!.. Костьми лягу, а не покорюсь!»
     От ярости его затрясло так, что почувствовал, как у него заходили желваки на скулах, снова  вызвав острую головную боль.  Не обращая не нее внимания,  он взял себя в руки, заставил успокоиться  и оторвался от стены. Головная боль немного стихла, а мысли стали более ясными и четкими.
     «Думай! – приказывал он сам себе. - Нужно что-то  предпринять, пока все спят. Так,… прежде всего, необходимо оценить обстановку. Через дом не пройти, значит – окно».
     Он осторожно подполз к окну, приоткрыл занавеску и выглянул. Там было тихо.
     «Вот балбесы, я бы на их месте поставил кровать или посадил собаку на цепь», - усмехнулся он, вспоминая, как  приласкал и угостил  костью из плова огромного рыжего пса, вероятнее всего, вожака.
     Собаки, как правило, в мусульманских домах живут редко. Ислам почему-то считает их порождением дьявола. Вероятно, это произошло потому, что они является переносчиком бешенства. Поэтому собаку, как и свинью, объявили «нечистым» животным, во всяком случае, в Коране о ней говорилось не слишком лестно. Несмотря на это,  даже самые правоверные таджики заводили собак,  прощая им даже «демоничность» за  верную службу и преданность.
     Первым в роду Ибрагима здесь, в горах собак завел дед Ниязи. У него было два огромных сильных  пса – кавказца, подаренных горными пастухами. Благодаря знакомству с этими волкодавами Ибрагим перестал бояться даже самых свирепых и серьезных собак. Дед научил его, как с ними обращаться, подчинять  своей воле. После его смерти собак в поселке  больше не заводили.   Не было их  и во время последнего приезда Ибрагима сюда  во время отпуска из армии.  Эти же  три  «бестолковые» дворняги  появились совсем недавно, может быть, даже перед самым его приездом. Вероятно, тетушка продумала и этот момент. Он понял это по тому, как себя вели  псины, и не ошибся.  Как потом оказалось, их и в самом деле привезли перед его приездом, поэтому они  еще толком не освоились. И хотя он не знал этого, было понятно,  что с ними особых проблем не будет.
     Убедившись, что путь через окно свободен, он стал пересчитывать тех, кто может и будет его догонять? Кроме четверых двоюродных братьев, в поселке было еще трое незнакомых крепких парней, за весь вечер не проронивших не единого слова. Их наверняка прислали в помощь братьям. Все семеро были подобраны специально.  Они были крупными, здоровыми, выносливыми, немного старше, причем, именно эти его четыре двоюродных брата не разделяли его мировоззрений, не одобряли его действий и составляли тетушкину свиту. Теперь стало понятно,  почему в поселок не удалось пригласить Рашида, Зафара и Алишера. Все они симпатизировали ему, а не тетушке. 
      С того момента, как он появился  дома,  его не оставляли одного, даже в туалет за ним увязывался какой-нибудь из тетушкиных соглядатаев.  Конечно же, его зорко сторожили.
    «Значит, семеро. Что ж, посмотрим, кто кого?» - подумал он и вспомнил, как его учили убегать от оравы, изматывая догоняющих и вырубая лидеров по одному. А бегал и дрался он неплохо, сурово и осознанно, хотя не любил ни того, ни другого. Сказывались спортивная подготовка, неплохие природные данные, постоянные выяснения отношений с душанбинской шпаной и несколько успешных участий в соревнованиях, в том числе и  по национальной борьбе – гуштингири*. Частенько его противники выходили из драк  покалеченными.  Не зря же  еще до армии  он два года ходил в секцию по спортивной гимнастике,  год занимался плаванием, почти четыре года посещал секцию по вольной борьбе, где  получил квалификацию перворазрядника, а потом стал мастером спорта по пятиборью.  А, учитывая те убийственные тибетские приемы, которым его обучил дед Ниязи, его действительно можно было считать чуть ли ни «машиной смерти».
   Да, его семерым противникам в случае столкновения с ним  пришлось бы очень несладко.

       -6-
      Шел второй год его службы.
      Однажды  он не вернулся на лодку из увольнения. Защищая честь женщины, он умудрился так разобраться с тремя здоровыми оболтусами, причем, спортсменами, что двое из них оказались в больнице.
      На всю жизнь ему запомнился диагноз врачей: «субарахноидальное сотрясение мозга», который поставили одному из них. Это означало, что этот парень оставался калекой на всю жизнь, с переломом основания черепа.  За это  грозило  до семи лет лишения свободы за «превышение самообороны». К счастью, его оправдали.  Спасло то, что нападающих было трое, все они были  в хоть и в небольшой, но все же стадии опьянения,  имели не слишком лестные характеристики,  а,  главное, отец покалеченного парня  решил забрать заявление.
      Будучи капитаном третьего ранга и служащим Генерального штаба, он увидел, что обвиняемого рьяно защищают моряки, а его  избалованный оболтус окончательно превратился в неисправимого злостного  хулигана.   Стало понятно, что дальнейшая защита своего непутевого чада может, послужить серьезной угрозой и ему, и его карьере, и его семье.  Слишком часто он вытаскивал  отпрыска из разных неприятных переделок и так достал своими просьбами, как свое, так и милицейское начальство, что на этот раз все они ответили ему дружным отказом и посоветовали забрать заявление. Свою роль  сыграли характеристики на сына с работы, из спортивной секции по боксу, где того уже неоднократно предупреждали о невыносимом поведении и грозились выгнать, не говоря уже о том, что за аморальное поведение отчислили из института. Несмотря на причитания и истеричные вопли супруги, офицер решил проявить принципиальность ради своей чести и сохранения остальной семьи – двух младших детей. Тем более что вершителя возмездия над его старшим характеризовали так, что он бы готов был пожертвовать чем угодно, чтобы вырастить остальных сыновей, хоть чуточку на него похожими.
    Пока велось следствие и все это выяснялось, Ибрагиму пришлось три месяца отсидеть в городском следственном изоляторе. Камера, в которую его определил следователь,  ни в какую не соглашавшийся отдавать матроса военной прокуратуре, была переполнена блатными.
      - У, басурманская морда, ты у меня сгниешь в тюрьме! - злобно кричал  белобрысый, полноватый молодой старший лейтенант милиции. –  Ему, видите ли, не понравилось, как наши ребята  выражаются при женщинах? Слух его неприятными словами трогают. Сам-то из своего аула только-только спустился, а все туда же, в интеллигенты, нас вздумал учить, как вести себя с этими шлюхами. Я бы всю вашу черножопую братию своими руками  удавил!  Вас в Россию пустили, так вы за это всем нам задницы должны лизать, и рожи свои обезьяньи не скалить. Что бельмами своими сверкаешь?.. Ты глазки-то притупи! А то рассердишь меня совсем, сверкать нечем будет.  Хотя поверь, скоро спесь  твою поумерят. Будет время!..  Уж я-то постараюсь, чтобы тебя упрятали надолго. А там из тебя выбьют всю твою азиатскую гордыню.  Навсегда забудешь, как калечить русских ребят. А для начала посидишь в камере с мужиками, которые поучат тебя, как надо себя вести в России.
      После того, как мужики в камере решили поучить его «уму разуму», он оказался в карцере за то, что отключил  минут на двадцать троих сокамерников.  Надзиратели  довершили то, что не смогли сделать блатные и перед карцером отлупили его полотенцами, в которые были завернуты мешочки с солью. Правда, они не проявляли особого усердия.  «Белобрысого», который просил быть с этим подследственным построже, они не уважали, а еще поняли, что с этим драчуном особенно связываться не стоит, могут возникнуть серьезные проблемы.  Судя по тому, как он упорствовал, сверкал своими черными глазами и стойко переносил мучения, было понятно, что он скорее умрет, чем позволит уронить свою честь. И долгий опыт работы с людьми их не обманул.
      Сослуживцы Ибрагима первыми заметили, как обострено его чувство собственного достоинства, осторожно подшучивали, что он «носится с ним, как с писаной торбой», и предпочитали не связываться. Он и в самом деле готов был погибнуть за свою честь или кого-нибудь угробить. Сокамерники были тоже людьми опытными и наблюдательными, поэтому этот парень им так же приглянулся.
      Через день его вернули в камеру, где коренастый, седовласый пахан «Дементий» предложил ему присесть на койку рядом с собой и спросил, за что на него так взъелся «Белобрысый?
      Когда Ибрагим все честно ему поведал, тот гневно воскликнул:
      - Вот гнида!.. Парень, можно сказать, за честь свою и бабью заступился, а его на нары. Вот оно – советское законодательство. Раньше это только кровью смывалось, уважения заслуживало, а сейчас?.. А эта мерзость белобрысая даже представления не имеет, что такое честь?  Вот уж действительно «мент поганый»! Все они суки позорные, но этот вообще все границы перешел.  А на меня гад пытается повесить то, чего я не делал. Я, конечно, не без греха, но вешать на меня чужие дела, это уже слишком!.. А ты молодец!.. Правильно сделал, что смолчал о причинах драки в камере. Больше тебя никто не тронет!.. А  можешь научить меня так же отключать людей? Мы тут все головы сломали, как ты это сделал? Мгновенно а, главное, - тихо. Вон «Молот» в три раза больше тебя, а ты его двумя пальцами. Мы в то место, куда ты его ткнул, если только молотом не стучали, а ему, хоть бы что. А ты его на пол часика  отдохнуть определил. Правда, «Молот»?..
    Тут вся камера дружно расхохоталась, а бугай «Молот», посматривая на тонкие, музыкальные пальцы Ибрагима, удивленно покачивал головой.
    Когда смех стих, Ибрагим смело посмотрел в глаза «Дементию».
    - Извини, пожалуйста!.. Но обучать этому не буду!  – твердо сказал он. – Это мастерство в нашем народе  передается из поколения в поколение только тем, кто никогда не применит его в качестве оружия нападения. Я, правда, и сам им владею не в совершенстве, но, как ты сам понимаешь, передавать его человеку, которого я почти не знаю, не стоит. К тому же,  Бог обязательно накажет любого, кто применит его не в качестве защиты или передаст его человеку, в котором сомневается. Еще раз извини, но, даже, уважая тебя, я этого делать не буду. Уверен, ты человек умный и все поймешь сам.
    - Так ты что, не этим отоварил тех троих? – спросил удивленный Дементий, намекая на тех парней, из-за которых Ибрагим оказался в тюрьме.
    - Нет! – ответил Ибрагим и рассказал, что на соревнованиях по борьбе даже в самые критические моменты боялся применить эти приемы, которым его обучили дед и отец. И что Аллах действительно его однажды сурово наказал за то, что он в очередной драке отключил зачинщика.
    - Ну что же… нет, так нет, воля твоя! – вздохнул Дементий. - Может, ты и прав?.. Я ведь тоже верю в Бога.
    Потом он повернулся к сокамерникам и громко произнес:
    - Братва, все слышали и все поняли!?.. А кто не понял, я и без всяких приемов объясню, чтобы было доступнее. А «белобрысую гадину» не мешало бы придушить.
     Остальное время, проведенное в тюрьме, для Ибрагима прошло относительно  спокойно. Его переводили в разные камеры, но и там к нему относились с уважением.
    В тот морозный и снежный вечер, когда его освободили, узнав, что «Белобрысый» задержался в тюрьме, он решил подождать его на улице. В сущности, он не собирался ему мстить или серьезно выяснять  отношения. Просто ему страшно  захотелось «заглянуть в его глаза» и высказать все, что он о нем думает.
    Понимая, что другого такого случая не будет, он попросил друзей, приехавших за ним,  оставить его здесь, около тюрьмы одного, чтобы насладиться долгожданной свободой, обещая добраться до части  пешком и  намеренно скрывая свои истинные намерения.

     Таджики – народ, твердо верящий слову, особенно сказанному мужчиной. Их немногословность и ответственность, которая воспитывается, вернее сказать, впитывается «с молоком матери», заставляют относиться к слову бережно, с особенным уважением.  Безусловно, у всех людей человек, не сдержавший своих обещаний,  вызывает негативное отношение, но у таджиков, особенно у мужчин, этот порок считается чуть ли не самым страшным. Поэтому-то и возникает та наивность, с которой таджики так верят слову, особенно печатному или сказанному официальным лицом.
     Многие россияне, видя добродушное, приветливое лицо таджика, часто думают, что с таким «простофилей» можно делать все, что угодно. Как же они ошибаются.
     Таджики и в самом деле добродушны, жизнерадостны,  часто бывают чрезмерно наивны. Но вместе с этим они  способны постоять за себя и своих близких так, как другим и представить трудно. Они ценят и помнят добро, но в той же мере надолго  запоминают обиды и оскорбления.  Да таджик просто перестанет себя уважать, если простит их или  забудет. При этом он может ответить  не сразу, а затаиться, обдумать, собраться с силами и только потом  сказать или сделать так, что обидчик проклянет тот день и час, когда решил неосторожно с ним связаться.
     Нелегкая жизнь в горах и не всегда спокойных долинах приучила этот народ к терпеливости,  рациональности и осторожности. Поэтому и в драках он, как правило, серьезен, расчетлив и отважен.  Раскачать таджика  просто так «помахать руками» не так-то просто, но лучше этого не делать. Последствия могут быть непредсказуемыми, может даже и ужасными.
     В России ведь как? Размяться и намять кому-то бока – это же святое дело. Подумаешь, немного перестарались и отвесили лишнего, или отоварили так, что дело дошло до больницы. Так ведь все это же от любви, играючи, можно сказать, от широкой русской души. И никто не думает, а что же будет завтра? Ведь завтра все образуется по принципу: «до свадьбы все заживет» или «терпи казак, атаманом будешь». Наутро все мирятся, обнимаются, да еще смеются, как здорово вчера погуляли, что чуть глаз кому-то не выбили. С таджиками, как, впрочем,  со многими другими восточными мужчинами такие шуточки не проходят. Ну, что с них взять? Одним словом – дикий народ, угрюмый, жестокий, а в драках и вовсе озверевший. 
     Однажды в одной казарме решили поучить «уму-разуму» одного, только что начавшего служить солдата – таджика, устроив обычную темную. Сделали это просто так, «для профилактики».  Он плохо понимал язык, соответственно, и команды. Результат был ошеломляющий. Немного оправившись, через два дня он решил поодиночке расправиться с каждым. Старшина и сержант были задушены сразу же, а трое солдат серьезно покалечены. Да и  в живых остались только потому, что двое других  случайно увидели, как их жертва пытается расправиться с третьим.  Кровавую драку с трудом остановил подоспевший патруль. Ошарашенный офицер и двое сопровождавших его солдат никак не могли понять, как  маленький и щупленький солдат сумел нанести серьезные увечья трем довольно крупным парням, один из которых успел лишиться глаза, а другой извергал из гортани кровавую пену?  Пока другие били этого мстителя, он выбирал себе  жертву и «упорно ее уничтожал».
     Ибрагим был сыном своего народа. Поэтому он  отказывался понимать, как можно обижать слабого, унижать,  оскорблять,  «грязно» выражаться при женщинах, а главное,  безответственно что-либо обещать и не выполнять своих обещаний. Только позже, уже какое-то время прожив в России, он стал понимать, что здесь, к сожалению, это является нормальным явлением.  Естественно, он пообвык, стал  понемногу умерять свой пыл, даже не замечать жестоких разборок, но тогда в нем все кипело от возмущения и незаслуженных оскорблений, нанесенных следователем. Ведь тот даже не счет долгом извиниться, хотя был зачитан оправдательный приговор и все его с этим поздравили.
     А кроме того тот по закону не имел права сажать его в камеру к блатным, отправлять в карцер и производить многие другие незаконные действия, пока он считался только обвиняемым, а не виновным.  Ибрагим это знал точно. Сначала ему  объяснили в камере, потом он вычитал в уголовном кодексе и окончательно убедился, поинтересовавшись у своего защитника.  Он еще толком не знал, что он будет говорить «Белобрысому», делать с ним, но его оскобленная душа требовала компенсации, как вакуум требует немедленного заполнения воздухом. 
     Поджидая «Белобрысого», он прогуливался около проходной тюрьмы уже около двух часов. За это время он  основательно промерз и  изучил местность.
     Кроме самой тюрьмы и двухэтажного здания, больше похожего на барак, где состоялся суд, других учреждений и организаций  вблизи не было. Напротив ворот тюрьмы расположился захудалый, маленький магазинчик, около которого приютились сигаретный ларек и уже давно не работающий газетный киоск. Все они обслуживали несколько частных домов,  одноэтажный жилой барак,  два трехэтажных кирпичных дома и, естественно, саму тюрьму. Собственно, она и являлась центром этого захолустья,  куда даже не заезжал рейсовый автобус. Здесь он был  просто  не нужен. Все население, если и ходило на работу, то только пешком.  Ближайшая  автобусная  остановка находилась в полукилометре от проходной, на шоссе, связывающим Архангельск с Северодвинском.
     Было уже часов девять вечера, когда  «Белобрысый» вышел из ворот тюрьмы и направился к остановке.  Ибрагим его не сразу заметил, так как, спасаясь от холода, довольно прилично  отбежал в противоположную сторону, где растирал снегом слегка обмороженное лицо. Увидев  удаляющуюся спину милиционера, он побежал следом и догнал его в метрах ста от проходной.
    Увидев преследователя, «Белобрысый» расстегнул кобуру, выхватил из нее пистолет и, ухмыляясь, направил его на преследователя. Заметив, что оружие находится на предохранителе, Ибрагим ловко выбил его ногой и сделал попытку схватить  милиционера за ворот шинели.  Тот, в свою очередь, тоже попытался применить  какой-то прием, чтобы заломить его руку.  Попытка окончилась тем, что правая рука милиционера повисла, как плеть. 
    «Белобрысый» неожиданно побледнел, обмяк и упал на колени.
    - Прости!.. Христом Богом прошу, прости! – стал молить он испуганным голосом. –   Только не убивай!.. Я сделаю все, что ты хочешь… только пощади!.. Пожалуйста!
    Глядя в его испуганное, дрожащее и перекошенное от боли лицо с округлившимися от ужаса маленькими глазками, Ибрагим даже растерялся. Ничего подобного он не ожидал. Перед ним на коленях стоял  хоть и милицейский, но офицер, который дрожал от страха и молил о пощаде. Не зная, что делать дальше, он нагнулся, чтобы поднять свою бескозырку и милицейскую шапку, слетевшую с «Белобрысого». 
    Именно это спасло его голову от сокрушительного удара.  «Белобрысый» свободной  левой рукой попытался ударить его ребром своего тяжелого портфеля. Удар пришелся по спине и был такой силы, что Ибрагим, взвыв от боли,  упал лицом в сугроб.  Понимая, что за этим ударом может последовать второй, он  вскочил и выбил из  руки «Белобрысого»  уже снова занесенный для удара портфель. 
    Тот снова обмяк, упал на колени и заплакал.
     - Умоляю!.. Прости! -  начал  всхлипывать он. – Не убивай!..  Хочешь, поклянусь, что уйду из органов?.. Чем хочешь, поклянусь,  расписку напишу,  все сделаю,   умоляю!
    Ибрагим поежился от боли и, наконец,  схватил милиционера за ворот шинели. 
   - Что же ты, сволочь, делаешь? – грозно прошипел он. – Я ведь не собирался тебя даже трогать,  а ты, оказывается, такая мразь, что тебя и  убить не жалко. Может, тебя на самом деле грохнуть здесь?
    Он оглядел улицу. Вокруг было пустынно и тихо. Никакого намека на присутствие людей. В это время тюрьма отдыхала и готовилась к отбою. Не было слышно даже собак.
    Почувствовав искорку надежды, «Белобрысый» все еще стоя на коленях,  перестал скулить, оживился и начал  быстро говорить:
    -  Извини!.. Я думал,  ты собрался  меня убивать. Признаю, виноват, готов возместить ущерб,  пятьсот рублей, думаю, будет достаточно?..  За три месяца тюрьмы это даже многовато, но отдам, причем, сейчас же!..  Ну, хорошо, так и быть, тысячу за то, что ударил!
    Ибрагим слушал его, и ему стало мерзко. У этой сволочи, оказывается, есть деньги, и, судя по тому, как он  так свободно их раздает,  немаленькие. Кроме того, он может отдать их сейчас же, значит, они в портфеле. Недаром он такой тяжелый.  Видно, получил он их где-то в тюрьме. За  что?.. Какая разница, важно, что они получены за какое-то мерзкое дело, как и он сам.
    «Ну, что же!.. Посмотрим, что будет дальше?» – подумал он и опустил тяжелый взгляд на «Белобрысого».
    - Что, мало? – удивленно спросил  тот. – Это уже переходит за все рамки. Сколько же ты хочешь?
    Ибрагим продолжал напряженно молчать.
    - Послушай, это уже ни в какие ворота! – продолжал торговаться успокоившийся и удивленный  «Белобрысый».  – Черт с тобой, согласен на полторы!
    Ибрагим застыл, как изваяние, продолжая сверлить его глазами. До него вдруг дошло, что этот мерзавец хочет втянуть его в какую-то очень неприятную и опасную историю. У него  было много денег. Видимо, это взятка за какое-то преступление, и  теперь «Белобрысый» предлагает ему стать соучастником. А ведь в какой-то момент он чуть не дрогнул. Еще бы, такие деньги. Нет!  Он  их не возьмет, даже если  эта мразь выложит целое состояние. Нужно срочно звонить в милицию. Пусть уж лучше они с ним и разбираются.
     Не отпуская ворота его шинели, Ибрагим  начал быстро ее  расстегивать.
     - А-а-а! – закричал «Белобрысый» и снова задрожал.  – Умоляю!
     - Молчи сволочь!.. Расстегивай! – грозно приказал  Ибрагим.
    После того, как дрожащий от страха следователь покорно выполнил его приказание левой рукой, он вытащил ремень, крепко стянул им его руки сзади, встал и решительно направился в сторону тюрьмы. 
    - Послушай!.. – запричитал «Белобрысый» дрожащим, плаксивым голосом ему вслед, начиная понимать намерения Ибрагима и по мере  удаления, усиливал голос до крика.   – Ты с ума сошел?  Куда ты?  Не делай этого!  Возьми мой портфель. Там деньги… Их хватит на всю твою оставшуюся жизнь, только не делай этого!  Таких денег ты не видел никогда.  Здесь не только мои. Моих здесь мало. Меня убьют, если я не донесу их до начальства, но ты их бери! Я маленький человек. Хочешь, я еще дам денег, у меня дома еще есть. Тебе ведь все равно не поверят, а меня  погубишь. Да и сам погибнешь, я скажу, что давал тебе деньги, чтобы ты убил Дементия, а ты отказался, потому что мало… 
     Последняя фраза заставила Ибрагима остановиться и обернуться.  Он увидел, как  «Белобрысый» успел вскочить и упасть спиною в сугроб, где  находился пистолет.
     Бегом, вернувшись обратно, он  слету ударил «Белобрысого» по шее  ребром ладони и оттащил обмякшее тело за угол какого-то полуразрушенного здания. Там он шнурками связал ботинки «Белобрысого», засунул ему в рот кляп из его милицейского галстука, для верности повязал его серым милицейским шарфом, снял свой флотский ремень и притянул им  связанные руки к торчащей из стены арматуре. Поделав все это, он вернулся за портфелем, достал носовой платок, обернул им его ручку, взялся за нее и поднял, чтобы отнести туда же, где лежал связанный следователь. Портфель оказался довольно тяжелым, появилось огромное желание посмотреть, что находится внутри, которое тут же  пришлось погасись.  Прежде всего, нужно было решить, что делать дальше?
      «А ведь этот мерзавец прав», - задумался он, поглядывая на портфель. Действительно, что он мог им рассказать,  кто бы ему поверил? А потом, что он мог предъявить?   Военный билет и справку из тюрьмы?  Ведь он чуть не убил человека. По крайней мере, калекой оставил.  А главное,  «Белобрысый» -  милиционер. Вдруг поверят ему или  просто  не захотят выносить сор из избы, а вот он – драчун и убийца?
       И тогда появилось решение  звонить командиру. Уж он-то знал своего непутевого, вечно попадающего в передряги матроса. Ну, отчитал, всыпал бы  по первое число, но хотя бы попытался разобраться. Надо было намекнуть, чтобы  об этом узнали особисты. Те-то уж точно знали этого странного азиата, недаром ходили по пятам,  вербовали. Может, это бы помогло? Они же всесильны, тем более мусоров не жаловали, просто ненавидели.  Точно, надо было звонить бате, выручал не раз, и на этот раз сможет выручить. Иначе из этого дерьма не выпутаться.
    Он высунулся из-за угла и огляделся.  Вокруг по-прежнему не было ни души.  Он вспомнил,  что рядом с проходной тюрьмы стояли две телефонные будки. Слава Богу, что хоть с этим был относительный порядок. Город был военным и закрытым. Он пошарил в карманах бушлата, но нужной меди для таксофона  не оказалось. Тогда он с брезгливым чувством сунул руку в карман милицейской шинели, выгреб оттуда мелочь, отсчитал несколько двухкопеечных монет, а остальную высыпал обратно.   
    Когда в трубке зазвучал голос командира его лодки, Ибрагим успел выстроить версию и  доложил, что только что скрутил следователя-милиционера, который предлагал деньги  за убийство местного авторитета – вора в законе.  Еще он добавил, что не решился звонить в милицию, потому что следователь их офицер. В конце доклада он намекнул о начальнике особого отдела дивизиона, которому, вероятно,  было бы интересно узнать, что творит милиция в закрытом городе?
    Увы,  пришлось солгать даже своему любимому командиру, но иного способа,  как наказать мерзавца и выпутаться из этой истории, в данный момент он не находил.
     Минут через пятнадцать  на месте происшествия один за другим стали появляться  командир, замполит лодки с тремя офицерами  военной прокуратуры, помощник военного коменданта города,  начальник особого отдела дивизиона подводных лодок и двое понятых, за которыми в поселок сгоняли  комендантский «газик».
   Ибрагим негромко и четко отрапортовал командиру и подполковнику военной прокуратуры, что следователь предлагал ему деньги за убийство местного авторитета «Дементия», показал портфель и место в сугробе, где лежит пистолет, которым  угрожал милиционер, если он откажется от предложения. В конце он добавил, что следователь намекал на приказ своего руководства.
    В присутствии понятых подполковник военной прокуратуры в резиновых перчатках вскрыл портфель, вынул из него шестнадцать аккуратно упакованных пачек с деньгами, бутылку дорогого импортного коньяка, увесистую папку с какими-то бумагами и поручил капитану прокуратуры писать протокол изъятия.  Всего денег оказалось  - двенадцать тысяч рублей. Из сугроба достали пистолет, и криминалист-лейтенант в перчатках  положил его в полиэтиленовый пакет.
    Глядя на содержимое портфеля, Ибрагим ужаснулся и понял, почему удар был таким сильным. Одна папка с бумагами, на вид весившая килограмма четыре,  могла только так размозжить его голову, не говоря уже о бутылке, пачках с деньгами и самом портфеле, углы которого были обиты железными пластинками. Белобрысый знал, что делал, когда использовал портфель, как оружие. Им действительно можно было убить.   
    Теперь же он смотрел на все это остекленевшими глазами и бормотал, что все это не его.
    - И пистолет? – спросил подполковник юстиции.
    - Пистолет мой, - растерянно кивнул «Белобрысый».
    - Ах, все-таки ваш, а  коньяк, деньги? – продолжал допрос подполковник.
    - Это не мое! – воскликнул «Белобрысый» с ужасом в глазах.
    - Конечно же, не ваши, - со злобной иронией подтвердил подполковник. – У простого советского человека, тем более офицера не может быть таких денег. Тогда чьи же они? Этого матроса, которого только что освободили? Или скажете, что вы их нашли по дороге из тюрьмы? Молчите!?.. Тогда я попытаюсь предположить и ответить за вас.  Скорее всего, это взятка за какую-то чудовищную, мерзкую услугу, которую вы согласились оказать такому же ничтожеству, как и вы. Ну, ничего, с этим мы еще обязательно разберемся. Разберемся еще и с теми, кто надел на вас погоны офицера. Со всем и во всем разберемся.
   - Товарищ подполковник, - обратился к нему замполит лодки капитан второго ранга Болышев. – Теперь становится понятно, почему этот тип так вцепился в нашего матроса, не отдавая его вам? Ему, оказывается, нужен был  подручный. Хрен ему вышел, а не подручный. Моряков так просто не возьмешь. Видели, как Сабиров упаковал этого подлеца? Наша школа!
   - Молодец! – сказал подполковник, пожимая руку Ибрагиму.
   - Служу Советскому Союзу! – приложив руку к бескозырке, воскликнул Ибрагим.
   - Хорошо служишь! – улыбнулся подполковник Ибрагиму и, обращаясь к его командирам, добавил. – Всем бы так служить. Он у вас, оказывается, не только драчун, а еще и неплохой моряк. Честный, принципиальный. Не забудьте его отметить, да и мы постараемся. Обещаю разобраться с этим делом самым тщательным образом! Думаю, и особый отдел поможет. Надеюсь, вы не откажете нам в помощи,  Виктор Сергеевич?
    - Безусловно! – согласился начальник особого отдела полковник Строгнин. – Милиция совсем распоясалась, стала даже лезть в наши дела. Кстати, а почему, в самом деле, этим славным матросом занимались именно они? Насколько я знаю, он ведь находится на срочной службе, да еще секретной, никто его не увольнял, и его делом действительно должна была заниматься военная прокуратура.  Что вы на это скажете, товарищи офицеры?
    - Так  как раз именно этот милицейский следователь крайне возражал против этого, - пояснил подполковник прокуратуры. – Дело, говорит, уголовное и этим должны заниматься только они. Его еще их начальник поддерживал, да еще прокурор города.
    - Ну, тогда, действительно, становится понятно, - усмехнулся Строгнин и, обернувшись к Ибрагиму, добавил. – Им нужен был наш матрос, чтобы списать на него убийство авторитета. Дескать, вот вам, вояки, получите подарочек! А он и в правду, молодец,  мало того, что не поддался на уговоры и деньги, еще и скрутил эту мерзкую падаль. Конечно, разберемся, еще как разберемся! Жаль,  время не военное, мы с ними еще не так бы разобрались. Жиреют сволочи, на наших бедах наживаются, наших славных молодцев порочат. Ну, уж нет! Теперь мы с ними действительно посчитаемся. У меня  достаточно дел накопилось, думаю, у военного прокурора тоже.  Посчитаемся, ой, как посчитаемся!   
   «Белобрысый» посмотрел на него, потом перевел остекленевший взгляд на Ибрагима и горько заплакал. Он понял, что ему уже никто не поверит, а его непосредственные начальники будет его «топить», чтобы самим выкарабкаться  из этой дикой и весьма опасной истории.
   С милицией в городе и в самом деле разобрались. Оказалось, что у военных и КГБ давно «чесались руки», и данная история явилась довольно удачным поводом, чтобы основательно свести с нею счеты. Новый начальник городской милиции торжественно поблагодарил Ибрагима за оказанное содействие в разоблачении «преступника в погонах в рядах МВД», извинился за неправильно проведенное расследование и вручил почетную грамоту.
    Ибрагим смущенно ее принял, так же смущенно поблагодарил, а про себя подумал, что теперь эту неприятную историю можно будет забыть раз и навсегда. Она, видимо, закончилась для него благополучно, а та ложь, произнесенная в той горячке и выстроенная следствием в стройную версию обвинения, так и осталась нераскрытой. Даже, если «Белобрысый» и пытался что-то прояснить, ему действительно уже никто бы не поверил.
    Получалось, что  Ибрагиму удалось найти единственное правильное решение этой непростой задачи. Все произошло так, как он и предполагал. Скажи он правду, его бы затаскали по следственным кабинетам, а тут он отделался одним, единственным посещением военной прокуратуры, да и то недолгим и незначительным, чтобы подписать свои показания. Его даже не вызвали в суд.
    Потом он узнал,  что его обидчик-следователь под угрозой неопровержимых улик повесился в камере. Это известие его не обрадовало.  Жалости к «Белобрысому» он не испытывал, тот получил то, что заслуживал, и все же он не ожидал, что месть будет такой жестокой. Ведь, хотя и невольно, он отнял жизнь у человека, и успокаивал себя тем, что иного выхода тот ему просто не оставил. Окончательно его успокоила неожиданно пришедшая мысль, что с «Белобрысым», видимо, расправились его подельники в погонах или люди Дементия.  Причем, скорее всего, это совершили первые, для них живым он представлял серьезную опасность. 

   Другой  случай, когда ему снова пришлось калечить людей, произошел уже в Москве. Но этот раз он выяснял отношение с местной шпаной, где противников было уже пятнадцать, правда и он был не один. С ним оказалось четверо его сокурсников.
   Ему и его друзьям здорово досталось, но все они отделались синяками и ушибами, а вот среди нападавших семеро были здорово покалечены,  двое из которых очень серьезно, из-за чего даже не были призваны в армию. В той заварухе было трудно разобраться, скольких покалечил он, считать было некогда?  Однако, судя по тому, что ему досталось больше всех его друзей, выходило так, что он «помахал» руками и ногами намного интенсивнее, чем они.

   Да, он мог оказать серьезный отпор, но решил не  допускать этого ни в коем случае.  Как же после этого жить и смотреть людям в глаза, зная, что изуродовал или, не дай Бог, убил человека? Но если бы  такое и произошло, то это уже было бы  на совести тетушки.
   «Да, уладила, так уладила,  - со злостью и отчаяньем  подумал он о ней. -   Неужели мне и в самом деле придется убивать и калечить своих же братьев?  А у меня есть другой выход?  Но  может случиться и так, что я себя переоцениваю, и они со мной сладят?»
    Эта мысль обожгла его словно кипяток.
    Увы, не всегда он  был таким смелым и отважным. В его жизни было немало эпизодов, когда он разумно отступал, трусил, даже спасался  бегством. Один такой случай произошел совсем недавно в Подмосковном городке Хотьково, когда ему, Сане и Валентину пришлось убегать от подвыпившей компании отморозков, вооруженных цепями и заточенными прутьями из арматуры.  Тем  почему-то  не понравились заезжие «интеллигенты» из Москвы. Остановить эту озверевшую, вооруженную ораву можно было только одним – силой. Увы, силы были неравны, поэтому  благоразумнее было отступить.
   У него неожиданно похолодело в груди. В памяти всплыл тот жуткий, унизительный обряд обрезания, когда  несколько незнакомых крепких мужчин распяли его шестилетнего на полу, стянули с него штанишки и держали, пока какой-то маленький,  беззубый старик читал молитву и совершал над ним свое варварское деяние. Его потом долго душили слезы, но не от боли, а от обиды.  Обидно было то, что над ним совершили насилие, которое он не терпел ни в каком виде. Ведь он и сам мог бы лечь «под нож», если бы ему толком объяснили, что это необходимо.
   Вот и сейчас, представив себя тем беззащитным мальчишкой, он понял, что любая его оплошность, жалость к себе и к людям, тем более братьям, может привести к тому, что его просто убьют,  сбросив в ущелье. Кто знает, какой они получили приказ? И выяснить он этого не сможет, просто не успеет. Разбираться будет некогда. Любое их движение в его сторону будет воспринято, как сигнал к действию, и никаким словам он уже не поверит. Значит, и он, и все они был просто обречены на жестокую, смертельную битву.

   -7-
   Ибрагим еще раз внимательно пригляделся к девушке, все так же сидевшей на корточках  у двери, внимательно наблюдавшей за ним  и вздрагивающей  при каждом его движения. Да, кажется, это была она,  его нареченная невеста, с которой его обручили, когда им было по восемь лет. Тогда их, играющих в саду, подозвали к достархану, за которым сидело много взрослых, по обычаю над их головками  разорвали большой красный платок и его половинки вручили довольным отцам. С тех пор они считались посватанными, он стал женихом, она - невестой.
   Чувствуя, что головная боль почти отступила, он осторожно приподнялся, подошел к  девушке и шепотом спросил:
   - Ты, Ниссо?
   В ответ раздались тихие всхлипы.
   - Только, пожалуйста, не плакать! - мягко приказал он. – Значит, ты Ниссо.
   Девушка перестала плакать и засопела. Он тоже присел на корточки, а она дернулась к двери.
   - Да не бойся ты!.. Пожалуйста! – попросил он, осторожно, но крепко поймав ее за руку.
   Она дернулась, попыталась вскочить, но понимая, что это не так просто, прекратила сопротивляться и затихла.   
   - Ну, здравствуй! – прошептал он, чувствуя, как она дрожит. - Успокойся, пожалуйста, а то мы сейчас будем реветь и дрожать в унисон.  Ничего себе положеньице. С ума сойти можно. Средневековье какое-то. Давай успокоимся и подумаем, что делать дальше?.. Ты согласна?
   В ответ она робко кивнула.
    - Так ты, значит,  хочешь выйти за меня замуж?
    - Нет!- послышался тихий голосок вместе с глубоким вздохом.
    - Это, правда? – изумился он.
    - Да! – кивнула она, не переставая дрожать.
    - Честно?
   Она еще раз кивнула.
   На улице начинало светать, в комнате понемногу стала рассеиваться мгла. Он увидел ее большие грустные, наполненные слезами, глаза и повторил вопрос:
    - Так ты на самом деле не хочешь замуж? Так зачем же ты здесь?
    - Папа и дядя приказали, - глубоко вздохнула она и попыталась высвободить руку.
    - Понятно! - грустно улыбнулся он, отпустив ее руку.  – Так значит,  ты меня не ждала?
    - Нет! – тихо ответила она и немного успокоилась.
    - Честно?
    - Да!
    - Вот гады, а мне наврали, что ты жить без меня не можешь.
   Он снова услышал тихий плач.
   - Тихо!.. Тихо!.. Только не реветь!.. А твои здесь? – попытался он ее успокоить.
   - Только братья, - ответила она, шмыгнув носом.
   - Значит, эти трое твои братья?
   - Да!
   - А чем они занимаются?
   - Учатся, работают.
   - Спортом занимаются?
   - Да!
   - Каким?
   - Тамаз борьбой, Бури плаванием и боксом, Мамед – чемпион по легкой атлетике.
   - Они все родные?
   - Нет, только Бури, остальные двоюродные.
   - Понятно, а  родители?
   - Приедут днем.
   - А когда тебя привезли?
   - Вчера, после обеда, - ответила она, и он увидел, что ее дрожь понемногу стала стихать.
   В комнате стало светлее. Он понял, что нужно скорее заканчивать этот бессмысленный диалог и принимать решение.
   «Нужно  убегать, но все пути отхода, скорее всего,  давно перекрыты, - напряженно думал он. -   Слишком хорошо знаю тетушку, уж она-то все продумала.  Э, нет!.. Не все!.. Тропа деда!.. Если пойти по ней первым, идущим следом будет кисло. А потом, она же ведет к памирцам, а тетушка с ними не дружит. Значит, они выручат. Обязательно выручат, хотя бы в память о деде.  Это мысль!.. Это выход, причем, единственный!.. Только бы они его не перекрыли. Вряд ли!.. Ночь!.. Они думают, что я дрыхну. Значит, решено. Тропа!.. Все равно, другого пути нет!.. А дальше видно будет».
   Немного успокоенный своим решением, он снова шепотом спросил девушку:
   - У тебя кто-нибудь есть?
   Увидев, что она промолчала и опустила глаза, он понял, что эта тема для него запретна.
   - Извини, меня это не касается! – улыбнулся он. -  Значит, точно,  не хочешь за меня замуж?
   Она несколько раз мотнула головой в стороны.
   - Ладно, больше спрашивать не буду!..  А если я сейчас исчезну, ты не будешь возражать?
   Она подняла на него удивленные глаза и тихонько спросила:
   - А если тебя поймают?
   - Обо мне не беспокойся. Ты согласна?
   - Да! – услышал он тихий ответ.
   - Жалеть не будешь?  - уверенней спросил он.
   - Не буду!..  Они же тебя  покалечат или убьют, - с ужасом в глазах произнесла она.
   - Еще раз говорю, обо мне не беспокойся! – заявил он и, предупреждая ее желание задать тот же вопрос, произнес. - Что ж!.. Может, и поймают, но все беру на себя. А ты, пожалуйста, будь счастлива!.. И, как говорят в России, не поминай лихом!
   Он c улыбкой протянул ей руку и, глядя в ее большие, красивые и расширившиеся от удивления глаза, на какое-то мгновение  задумался о том, что девушка славная и при других обстоятельствах, очень даже может быть, и остался в этой комнате. Но решение было принято, и отступать от него в угоду родным,  особенно коварной тетушке не собирался.
   Бросив прощальный, дружеский взгляд на растерянную, несостоявшуюся невесту, он выдернул из-под курпачи свои брюки, которые по флотской привычке перед сном клал под матрац, схватил чей-то старый халат и первую, попавшую под руку рубашку, и выпрыгнул в окно.


   МОСКВА

   -1-
   В Москве Ибрагим оказался совершенно случайно. Несмотря на то, что за три года службы в армии он очень соскучился по дому, мысль о том, что его там ждет, нагоняла на него такую тоску, что ее не могли прогнать даже изнурительные, бесконечные вахты во время походов и занятия в спортивной секции по пентатлону.  После телефонных разговоров с родителями он возвращался таким мрачным и угрюмым, что сослуживцы начинали спрашивать, не случилась ли  какая беда? И чем ближе к концу подходил срок службы, тем мрачнее становился он.
   Где-то перед самым дембелем сослуживец и приятель Слава предложил ему погостить у себя дома, в Москве, и он, не раздумывая, согласился.
   Сдружились они еще в Киеве, в учебном центре Северного флота или, как его называли моряки, «учебке». Потом  очень привязались друг к другу, так как попали на одну лодку, проходили на ней все три года, он – «глухарем», Славка - радистом, вахты несли в одном – центральном отсеке, койки их были рядом. Короче, вместе делили тяготы нелегкой службы, свободное время и даже «губу».
   Ибрагим и прежде бывал в Москве.  Когда-то здесь жили дедушка Саид и бабушка Нурия. Его привозили к ним  еще совсем ребенком. Последний раз он гостил здесь в восемь лет,  даже учился в московской школе, правда недолго и еще во втором классе, да и то, под неусыпным  наблюдением тетушки и ее московских родственников.
   Воспользовавшись приглашением друга, он решил ни им, ни домой не сообщать, что  какое-то время будет гостить в столице.  Родителям же он отправил телеграмму о том, что его задерживают в армии.  Пришлось соврать, иначе  дома его бы не поняли, но он не так уж  был  далек от истины. Им со Славкой и в самом деле пришлось  «отмотать» еще три лишних месяца.   Когда пришел приказ о «дембеле»,  лодка еще находилась в Атлантике, а после окончания похода требовался еще и  «положенный» месяц на реабилитацию.  Хорошо еще, что их отпустили, и не пришлось слоняться по военному санаторию, где главный врач обязательно воспользовался бы дармовой рабочей силой. Это офицеров и мичманов отправляли «на Юга», а матросы довольствовались военными госпиталями и медсанчастями Севера.
   Оправдать свою ложь он мог еще и тем, что ему вообще  предлагали  остаться на сверхсрочной.  Он мог бы решить эту проблему еще проще, договорившись с девицами из спецотдела, что занимались рассылкой военной почты, но делать этого не стал. Подводники – народ суеверный. Были случаи, когда человека уже не было на свете, а письма, открытки и телеграммы приходили от него еще очень долгое время, оставляя родным надежду, что он еще жив.

   Москва встретила друзей тепло и радушно. На улицах, в скверах и во дворах бушевал май. Дни были жаркими, а вечера и ночи теплыми и нежными. Ароматы цветов и трав сладко кружили головы. Соловьи по ночам не давали спать.
   Их приезд совпал с затянувшимися майскими праздниками. Потянулись бесконечные встречи со Славкиной родней и бессонные вечеринки с его друзьями. Очень скоро Ибрагиму это порядком надоело. На скучноватых и однообразных вечеринках, как правило, происходило одно и то же, а ему очень хотелось с головой окунуться в столичную жизнь со всеми ее разнообразными искушениями.
   Скоро он  понял, что Славка и его друзья не составят ему компанию. Все его попытки хоть как-то расшевелить и разнообразить их скучное, по его понятиям, времяпрепровождение, заканчивались для него обидой и разочарованием. Над ним постоянно подшучивали, к примеру,  в Третьяковке можно поглядеть «на Врубеля «за рубль», а в Пушкинском на шикарный портрет «Моряка - таджика», намекая на роскошные зеркала музея.
   Он понимал, что они, таким образом, посмеиваются над его провинциальностью. А его в свою очередь удивляло,  что они ни в какую не хотели посещать даже те места, в которых никогда не были. Однажды он выронил бокал с вином, узнав, что две Славкины подружки вообще никогда не были в Большом театре. И тогда он решил не терять на Славку и его друзей свое драгоценное время, пытаясь развлечь себя сам.
   Столица поражала, будила воображение, не переставая удивлять даже в таких мелочах, мимо которых суетливая толпа, состоящая не только из москвичей,  пролетала со скоростью неплохих авто. Впечатлений было столько, что он не успевал их переваривать. Все они были яркими, запоминающимися, оставляющими огромную кучу вопросов.
 
     Одним из таких моментов, поразивших его до глубины души были объявления по радио в метро и другом общественном транспорте.  Он не поверил своим ушам, когда услышал, что, оказывается, необходимо уступать место пожилым, инвалидам, беременным и женщинам с детьми.  В его мозгах это никак не укладывалось, и действительно было странно. 
     Ему казалось, что в городе, где были сосредоточены все самые лучшие, известные мировые культурные ценности огромной страны,   должны были жить люди, на несколько порядков отличавшиеся от тех же провинциалов культурой, воспитанием и знаниями.  А им постоянно напоминали, да еще по радио,  о невоспитанности и невнимании к старшим.  При этом они воспринимали это, как должное, спокойно, даже не обижаясь. Ибрагим долго мучился этим вопросом и не решался спросить хозяев, опасаясь и не желая их обижать.
      Сначала он подумал, что это напоминание предназначается для приезжих, тех же иностранных граждан, но их пришлось отмести сразу же. В таком случае текст должен был повторяться на иностранных языках, по крайней мере, на трех-четырех основных. Так нет же, напоминали только на русском, как по радио, так и было написано на табличках и стеклах. И тогда получалось, что напоминание было адресовано именно таким, как он, следовательно, и  ему лично. И в этом случае должен был обижаться он, причем, не только за себя, но и за всех своих «собратьев по несчастью», оказавшихся в столице.  Но и в этом случае текст должен был произноситься или читаться  хотя бы на пятнадцати языках союзных республик. Не все же владели русским языком даже на уровне школы.  Многие приезжие, особенно из глубинок вообще его не  понимали, но как раз они-то и вели себя, как полагается. Он  почему-то сразу же стал отличать москвичей от приезжих, по крайней мере, тех, кто приехал не слишком давно и прожил в столице не больше нескольких лет.  Было заметно, как они скованы, стеснительны и внимательно наблюдали за местными жителями, чтобы, как это говорят в народе, «не опростоволоситься».
    Да, они толкались в очередях, может, что-то делали неправильно, но поверить в то, что они не помнили об уважении старших, было весьма сомнительно. А потом, именно они первыми и уступали места, а эта молодежь просто предпочитала стоять, чтобы не вскакивать при виде входящей бабушки, женщины с ребенком или дедушки.
   В своих наблюдения Ибрагим сделал несколько забавных открытий, доказывающих,  что именно москвичи были весьма изобретательны в том, чтобы не уступать своего места. Можно было, к примеру, сесть и закрыть глаза, делая вид спящего, или взять книгу, газету и внимательно ее читать. Лучше, если бы это были какие-то научные труды или, специально для студентов, конспекты,
учебники.  Тогда бы это вызывало больше уважения к сидящему. Неважно, что книга была перевернута и оставалась раскрытой  на одной странице, важно было то, что тебя никто не трогал, стоящая рядом старуха могла прожечь презрительным взглядом хоть до дырки, да еще уже почти сидя на твоих ногах, а напоминания по радио отскакивали, как теннисные  шарики от ракетки. Да приезжий до такого просто бы не додумался. Для этого требовалась практика, да еще очень длительная. Без нее полностью заглушить оставшиеся позывы совести было бы просто невозможно.
    В результате получалось, что эти настойчивые напоминания об уважение адресованы никуда и никому.  Ведь даже кавказцы, о которых здесь ходила молва, что они самые развязанные и наглые, старались наладить дружеские отношения с местным населением. Они прекрасно понимали, что им здесь жить, главное -  трудиться. А без улыбки и доброжелательного отношения та же торговля могла претерпеть трудности, если и не встала бы вовсе.  Неужели и им необходимо напоминать об уважении, которое они впитали с молоком матери?    
   Между тем, никто этого не замечал, не обижался и жил своими заботами, по принципу -  как выражался Славка: «Нечего забивать голову всякой хренью, живи, как все»! Ибрагим не был большим исключением и, как хороший ученик, послушался друга и пришел к выводу, что  уважение здесь вещь довольно дефицитная и обращаться с ней нужно осторожно.
    Действительно, попробуй проявить уважение и еще неизвестно, как это будет воспринято?  Например, подашь руку женщине, когда она выходит из автобуса, и испугаешь до потери чувств. А уж если предложишь поднести сумку или чемодан, и вовсе окажешься в милиции.   

   Была еще одна такая «хрень», поразившая его в самое сердце.  И озаглавить ее можно было бы, как  «Размышления о российских специалистах».
   Еще в армии он был удивлен, что даже его друзья восхищаются его «золотыми руками»  портного.  Когда его стали признавать электриком, слесарем, мастером теле и радиоаппаратуры, он  стал воспринимать это как одобрительную шутку.  А когда мастером холодильников признал сам командир, он понял, что шутка затянулась.
    Ведь он ничего особенного не сделал, взял, да поменял перебитый провод.  Правда, до него никто этого определить не мог, даже главный электрик лодки старший лейтенант  Лащенко. Холодильник был новый, на гарантии, почти неделю ждали мастера, а хозяйка – жена командира все эти шесть дней не давала мужу прохода. Тогда  Ибрагим так и не понял, почему его в оный раз признали специалистом? Служба закончилась и он демобилизовался.
   Осознание того, что же происходило на самом деле, пришло уже в Москве.  А началось с того, что Славкиной бабушке принесли из ремонта вязальную машину «Северянка». Она  попробовала на ней что-то связать и возмутилась. Чудо современной техники, заменяющее долгий и кропотливый труд любителей вязания, поработало минут пять и снова сломалось.  Машина снова рвала  пряжу.
   Возмущению бабушки не было предела.  Мало того, что она уже четыре раза  «таскалась с этой бандурой» через весь город,  ремонтируя ее по гарантии, теперь предстояло это делать снова, да еще, вероятнее всего за деньги. Гарантия закончилась, а те три дня, которые давались на проверку машины, она пролежала у племянника, который забирал ее из ремонта.
   Утром, собираясь к «нехристям, которым нужно было обломать все руки», ее возмущение сменилось изумлением. Машина, которую она вчера вечером швырнула в чехол, лежала на кухонном столе открытой и, как выяснилось, исправно работала, даже туже затягивала пряжу, чего не делала даже новой. От этого связанный рисунок становился ровнее и тоньше.    
    -  Мама, ты чего так рано? – сонно позевывая, обратилась к бабушке дочь, вошедшая в кухню следом за нею.
    Ее мать склонилась над кухонным столом и застыла, как изваяние.
    - Мама, что с тобой? – встревожилась дочь, мгновенно сбросив остатки сна. – Тебе нехорошо?.. Может, скорую вызвать?
    - Нет, Лиза, мне очень хорошо, - как-то странно растягивая слова, ответила ее мать, начиная выходить из оцепенения. – Скорой не нужно, а вот от рюмочки бы не отказалась.
    - Мамочка, да что с тобой? Ты меня пугаешь, - еще больше взволновалась дочь.
    - Успокойся, Лизонька! – улыбнулась мать, видя, что напугала дочь. – Со мной все в полном порядке, правда, минуту назад я подумала, что сошла с ума.
     - Как сошла с ума? От чего? – вскрикнула дочь.
     - Да, успокойся ты! – прикрикнула на нее негромко мать и снова улыбнулась. – Может, ты мне объяснишь, кто сотворил это чудо?
     Она показала рукой на стол, где лежала машина.  Ее дочь надела очки, подошла поближе к столу и тоже застыла в изумлении. Вчера она переживала за мать, что их с мужем подарок измучил ее настолько, что они уже собирались втайне от нее выбросить его на помойку.  Теперь было видно, что мама промучилась  не зря. Машина, наконец, показала, на что способна. Оказывается, ее нужно было только наладить. Но кто ее наладил?  Откуда ночью в квартире мог оказаться мастер,  хорошо знакомый с этой техникой.
      Подозрение сразу же пало на друга сына. Славка и на километр бы не решился подойти к машине, он вообще  не мог даже гвоздь  в стенку забить, муж пришел поздно смертельно уставший после двух бессонных ночей и не вставал даже в туалет. Конечно, это мог сделать только Ибрагим, никто другой ночью в квартире не появлялся, он и был тем самым мастером. Вероятно, у себя дома не раз отлаживал такую технику. Славка же уверял, что он прекрасный портной.
      Принимая поздравления и восхищенные отзывы о мастерстве, теперь уже изумился Ибрагим. Никаким мастером по ремонту вязальных машин он не был, он вообще увидел этот агрегат впервые. Да, он часто чинил что-то дома, помогал с ремонтом соседям, друзьям по-соседски и по-дружески. И ему доставляло удовольствие, покопаться в технике, разобраться, может, что-то и починить, но называться после этого специалистом у него бы просто не хватило смелости, хотя ее отсутствием он не страдал. Единственное, чему  он не возражал, когда его признавали профессиональным шофером. Это было законно и обосновано. Он же имел водительские права шофера 3-го класса, полученные до армии в клубе ДОСАФ. А называть себя каким-либо специалистом, имея в запасе «доморощенный дилетантизм», было бы просто наглостью и большим свинством. Да он бы умер со стыда, если бы признал себя мастером, да еще такой сложной техники, которой до этого и в глаза не видел.
   Между тем, чем больше он жил в России и сталкивался с профессионализмом жителей, которые себя называли специалистами в той или иной сфере, тем сильнее у него возникало желание, как выражалась Славкина бабушка, «оторвать им руки». Дома, на родине тоже не все обстояло так благополучно с мастерами, как бы хотелось, но они, по крайней мере, старались отработать те силы и средства, которые были затрачены на их обучение. Здесь же, в России, да еще в столице, глядя на жалкие потуги этих халтурщиков, которые они назвали работой, складывалось  впечатление, что они и понятия не имеют о том, что делают вообще. Вот о них-то как раз  и можно было  подумать, что они впервые  видят то, с чем им приходилось сталкиваться каждый день.   При этом абсолютное большинство надувало щеки от важности, с пренебрежением и чувством превосходства посматривало на несчастного клиента, да еще хамило, когда он выражал свое недовольство.
    Что удивляло больше всего, почти в каждой мастерской, каждом пункте сферы услуг висели благодарственные грамоты, дипломы, всевозможные вымпелы, свидетельствующие о том, что эти коллективы являются передовиками, отличниками производства, «мастерами – золотые руки». Причем, чем больше висело таких наград, тем больше было  важности и хамства.
   
    Чтобы произвести благоприятное впечатление на приемную комиссию университета, Ибрагим наивно решил постричься в престижной парикмахерской, вернее «Салоне красоты» у мастера, победителя престижного конкурса. Как он понял потом, лучше бы он стригся сам, да еще с закрытыми глазами.
    Для начала шустрый и хамоватый парень чуть не отстриг ему часть уха. Уж больно лихо и неосторожно он орудовал ножницами. Затем он так же лихо отхватил локон, в результате чего на виске стала проглядываться кожа. Ну, и в заключении  выстриг затылок лесенкой, который невозможно было сровнять даже машинкой. То, что клиент увидел в зеркале, не поддается описанию. Слава Богу, что заведующая салоном извинилась, вернула деньги за модельную стрижку и самолично сделала обычный «полубокс», орудуя только одной машинкой, ужасаясь каждый раз, когда на пол слетал очередной локон великолепной шевелюры, сразивший наповал немало женских сердец. Иначе, клиент превратил бы именитого мэтра в отбивную, а салон в гарнир из стекла и бетона.
    Выскочив из этой кошмарной пыточной на улицу и немного придя в себя, Ибрагим подумал, что это могло оказаться случайностью. У кого не бывает промахов?  Понаблюдав какое-то время за выходящими, не всегда довольными клиентами, он все-таки решил дождаться своего мучителя. Уж больно захотелось выяснить, где тот учился такому мастерству и как стал лауреатом конкурса красоты?
     Прижатый к стенке и дрожащий от страха «чародей» признался, что действительно учился  в комбинате и стал лауреатом, но только благодаря дяде – большому чиновнику управления сферы обслуживания населения.  Дядя запихнул его в свою подчиненную «сферу», чтобы он «не бил баклуши и становился человеком». И теперь после такого ужасного случая, он клялся, что станет таковым, начнет, наконец, уважать клиентов и подучится у настоящих мастеров.
      Слушая его, Ибрагим поражался.  То, что этому хмырю помогал дядя, было еще понятно. Но о каких мастерах говорил этот недоделанный урод, когда другие  в его салоне были еще хуже? И ведь этот салон находился в центре столице, да еще на центральной улице, а в очередь к этим палачам нужно было записываться чуть ли не за  месяц.  Он же неплохо «подмазал» приемщице, чтобы сократить  этот срок до двух дней.
     Все это было абсолютно непонятно, но что было непонятнее всего, если можно так было выразиться, так это позиция населения, которое обслуживали. Никто всего этого безобразия не замечал, терпел это форменное издевательство и хамство, а если кто-то пытался выказать  недовольство, очередь мгновенно вставала на защиту «несчастных», обиженных специалистов, с радостью выталкивая смутьяна и улюлюкая ему вслед.   «Не дай Бог, - раздавались крики, - испортить мастеру настроение, он же и обслуживать будет  хуже».
     «Куда же хуже?» – думал Ибрагим.
      Дома таких проходимцев и нахалов давно бы уже зажарили на сковородке. А тут происходило что-то непонятное.  С этими горе - профессионалами носились, как с писанной торбой, защищали люди, на несколько порядков грамотнее, раскованнее, можно даже сказать, умнее те же провинциалов,  опасаясь, что не обслужат уроды, которые не уважают ни их самих, ни себя, ни свою работу. Ведь здесь в столице был такой богатый выбор. Не нравится, врежь так, чтобы другим неповадно было, и иди в другую мастерскую.  Ведь в провинции не было такого выбора, но мастер, хотя и один на всю округу, из кожи лез вон, чтобы угодить клиенту, боясь потерять уважение.
      И на этой мысли он, словно бы споткнулся.
       «А ведь и в правду, здесь никто, никого не уважает, - осенило его. –   Не только старших, но и себя, свой труд и всех окружающих».
       Это открытие его поразило. О каком усердии, профессионализме могла идти речь, когда отсутствовал самый главный компонент  – уважение. Можно было получить хоть тысячу образований, но все эти удостоверения, свидетельства и дипломы, как их здесь называли, «поплавки» абсолютно ничего не значили, знаний и навыков не прибавляли, оставаясь лишь ничего незначащими бумажками. И свидетельствовали они только о том, что на человека были затрачены силы, деньги, душевные силы преподавателей, а он всем этим не воспользовался, более того просто, как здесь говорили, начихал и плюнул.
      И именно поэтому на человека, который умел хоть что-то сделать по-человечески, смотрели как на непревзойденного мастера и специалиста, приравнивая его к тем самым мастерам своего дела, которые ценились  на вес золота. Их, как потом выяснил Ибрагим,  оказалось не так уж мало, но они предпочитали не высовываться в силу разных причин. Кто-то уважал себя и свою работу даже слишком, требуя за это соответствующее вознаграждение, кто-то старался лишний раз не раздражать остальной коллектив, кто-то просто и честно выполнял свою работу потому, что не мог поступать иначе, но все они не на словах, а на деле знали, что такое уважение. Остальное большинство было чистыми приспособленцами, которые пользовались тем, что страна социализма уравнивала всех не только в правах, но и вознаграждение за труд.
    «Значит, права все-таки оказалась тетушка, когда говорила от Москвы все зло и исходит, - думал Ибрагим. – А может, я спешу с выводами? Уж больно все просто. Нет, нужно еще посмотреть и подумать. Дома  всякого дерьма хватает, значит, и здесь оно тоже должно быть».
     Действительно, может он  увидел только накипь, которая всегда вылезает на поверхность? Значит, нужно было еще покопаться, выяснить, почему в столице происходит такое безобразие. Ведь получалось, что, если он снимет головную боль, как маме или тетушке, еще могут признать доктором. И ведь точно признают, да еще в очередь выстроятся.  Вот смеху-то будет. Ну, уж нет, этого он не допустит. И показывать свои таланты и способности нужно очень осторожно. 
     Он-то думал, что в России люди особенные, умные, а оказалось, что в некоторых случаях они были даже наивнее, глупее его соотечественников.  Даже Славкины предки. Бабушка кандидат наук, мама – доктор наук и туда же: «Ты – Ибрагим – прекрасный мастер своего дела. У тебя золотые руки. Что же ты скрывал такое богатство»?
      Интересно, какое такое богатство он скрывал, когда видел эту машину первый раз в жизни? Интересно стало, покопался, да и бабку жалко было. Все на Славика удивлялся, что он ничего не умеет, а тут оказывается все безрукие, даже эти гады, что называют себя специалистами. А он  все голову ломал, почему все с ума сходят, когда у него что-то получается? А все оказывается так просто. Кругом одни халтурщики, да обманщики.  Один нашелся честный, так его сразу в мастера.  Интересно, в кого бы они его произвели, если бы узнали, что он еще может из глины пиалу вылепить? Гончаром?  Вот бы дед от души посмеялся.
 
   Когда Славка увидел, что Ибрагим мучается вопросом, почему в Москве только одна мечеть, когда даже в его «занюханном» Канибадаме православных церквушек, аж, целых три, не говоря уже о Душанбе и Ташкенте, где они есть при каждом кладбище, где есть русский участок,  он выразился еще крепче.  Еще и добавил, что за такие вопросы можно спокойно вылететь из партии, а то и надолго загреметь по этапу. А потом, коммунисту в мечети делать нечего,  неужели ко всем своим выкрутасам  его друг еще и тайный правоверный мусульманин?
    Нет, ни тайным, ни правоверным верующим Ибрагим не был, и ни в какую мечеть  не собирался, но ему было обидно за народы, исповедующие ислам.  Раз уж Советская власть пошла на послабление института церкви и разрешила открыть многие христианские храмы, включая православные, католические, старообрядческие, даже протестантские, то почему мусульмане, составляющие чуть ли не половину населения Москвы, не имеют возможности выбора своего храма божьего? Ведь мусульмане тоже разные, даже те же татары.  Получалось, что власть превращала одну единственную мечеть в монополиста, пытаясь «причесать всех по одну гребенку», а не согласных с этим, загоняет в секты.  Хвала Аллаху, что разрешает молиться  в любом месте, но где же тогда этим несчастным единиться?
   Можно было подумать, что мусульман устраивало такое положение, так нет же.  Ибрагим узнал, что огромное количество самых разнообразных просьб и петиций было просто отклонено. Никто даже не подумал, что таким образом власть сама отталкивает этих людей, оскорбляя их чувства, тем самым приближая свой ужасный конец. И у Ибрагима впервые появилась крамольная мысль, а правильно ли он сделал, что стал коммунистом? Уж больно много странного, непонятного, а порой и просто лживого оставляло после себя Великое шествие коммунизма.
   
 
   Наряду с этими неприятными мыслями, Ибрагим был очень доволен, что задержался в Москве, которая нравилась ему все больше и больше. Ему было приятно, что и здесь были места, где можно было вспомнить о родине. А это магазин «Таджикистан» на улице Горького, павильон республики на ВДНХ. Кроме того, он видел, как  проводятся декады союзных республик, в больших концертах участвуют таджикские артисты, устраиваются их гастроли.  Самым приятным было то, что русская интеллигенция  неплохо знала ирано-таджикскую поэзию, восхищались ею и воздавали дань  мудрости великих таджикских поэтов и ученых. Короче, в России знали, помнили его далекую родину, и это наполняло душу гордостью за свой родной край. 
   Между тем он неожиданно для себя стал влюбляться и в саму Россию,  и это чувство овладевало им все сильнее и сильнее. В какой-то момент он даже испугался. Ведь он всю жизнь считал себя таджиком, гордился тем, что  страстно любил родину, а тут с ним творилось что-то непонятное.  Ему  действительно  стали нравиться все эти люди, их культура, природа.  Все это неожиданно стало казаться  ближе, роднее.  Говорят, что сердцу не прикажешь, вот и его стало переполняться любовью, потянуло как к магниту.
    Вероятно, в этом свою роль сослужила служба во флоте, среди добрых, открытых и сильных людей, научивших его по-настоящему дружить, любить и радоваться жизни. Дома все это тоже было, но  с какими-то оговорками, постоянно опасаясь, как на это посмотрят старшие? Уважение старшего – это очень хорошее, доброе и необходимое качество, а вот беспрекословное послушание порой перечеркивает даже эту добродетель.  Ну, как можно слушаться старого и уважаемого человека, если он несет чушь или  просто выжил из ума?
    Здесь, в России, конечно же, тоже все было не идеально, но, по крайней мере, никто не сдерживал, не мешал жить, как хочешь, подбирать  друзей по душе.  Одним словом, свобода, о которой дома приходилось только  мечтать, была здесь полной и никем не сдерживаемой. 
    Тогда он еще не знал, что ему суждено жить с   сердцем, рвущемся на две половины, одна из которых плотью прирастет к России, а другая все время будет стремиться домой, на родину. Да и мог ли  он забыть землю, по которой были сделаны первые шашки, людей, подаривших ему жизнь, вложивших в него частицы своих душ?  Для нормального человека, если он желает таковым считаться, все это остается свято и незыблемо, какой бы не была она – его  Родина.
     А пока он жил у друга в Москве, и был признателен его семье за то, что подарили ему самое настоящее счастье – лицезреть и наслаждаться этим прекрасном городом столько, сколько пожелает  душа.
    
   Славка жил на Таганке в большой трехкомнатной квартире с родителями, бабушкой и имел даже  свою отдельную комнату. Вначале Ибрагим очень стеснялся, понимая, что оказался в ней случайно.   Почувствовав теплое и дружеское расположение обитателей квартиры, он стал понемногу осваиваться. А когда он случайно подслушал разговор Славкиных родителей, где его мама  Елизавета Николаевна отметила, что «дружба с ним благотворно влияет на сына», он и вовсе почувствовал себя уверенней и свободней.
   Избалованный и неуверенный в себе Славка и в самом деле слушался волевого и практичного Ибрагима. Команда лодки часто подшучивала над Славкой, грозя пожаловаться  Ибрагиму «Грозному». И в этой шутке была доля правды. То, что не могли его заставить делать другие, порой даже сам командир, почему-то удавалось именно Ибрагиму.
   Через неделю после их приезда родители напомнили Славе, что пора готовиться к вступительным экзаменам в институт. Елизавета Николаевна договорилась с преподавателем, который подтянет сына  по математике, и взяла  слово, что он сядет за учебники. Ибрагим выразил желание  помочь другу.  Конечно же,  родители возражать не стали. Более того они были  довольны, так как не слишком верили в обязательность и прилежность  сына.

   Славка до армии несколько раз поступал в институт, но не добирал нужных баллов,  поэтому в свободное от службы время частенько брал в руки учебники. Ибрагим из солидарности стал помогать другу и через какое-то время понял, что физика с математикой начинают его увлекать.  Таких интересных  задач он прежде не решал.  Этими предметами в школе он особенно не интересовался, отбывая на уроках, как в наказание. Учителя были слабыми и совсем не требовали прилежания.  Если бы не его школьный друг Карим, он, вероятно, вообще не имел с математикой ничего общего. 
   Тут он собрался, месяца два забрасывал Славку вопросами и перерешал с ним почти все задачи, которые предлагались на предыдущих вступительных экзаменах. Поняв, что выжал из друга все, что мог, он начал приставать с вопросами к двум офицерам, которые заочно оканчивали технические Вузы. Не получив должных ответов, он стал завсегдатаем дивизионной библиотеки, где переворошил еще десяток книг по физике. Позже он немного поостыл, но  продолжал заниматься с другом до конца службы.
   Понимая, как другу трудно засесть за учебники, Ибрагим решил снова, как в армии, составить ему компанию.  Ради этого он даже престал изучать Москву  с ее окрестностями и просиживал с ним дни и ночи в душноватой комнате, в результате чего впервые в жизни схватил насморк от постоянно работающего вентилятора – «подхалима».
   А природа, как нарочно, манила за город, на прогулки, отвлекая от скучных и убаюкивающих занятий. В комнату вместе с весенним, теплым  ветерком влетали майские жуки и ароматы сирени.
   Славка страшно мучился, придумывая разные предлоги, чтобы сбежать из-под опеки неожиданного «надсмотрщика», а однажды даже намекнул, что тому, мол, пора домой. Но Ибрагим был тверд и непреклонен, отбирая у хозяина ключи, отключая телефон, гоняя всех его друзей, особенно подружек.
   Этим он еще больше понравился Елизавете Николаевне, которая стала даже  уговаривать его погостить еще.

   -2-
   Прежде Ибрагим не думал о том, чтобы надолго задержаться в Москве. Да и как? Без жилья? Без средств к существованию? А тут у него вдруг неожиданно возникло страшное желание остаться хотя бы на полгода. 
    За ужином он поделился этим со Славкиной родней. Они улыбнулись и сказали, что он может жить у них столько, сколько сочтет нужным. Он поблагодарил их за гостеприимство и  заявил, что ни при каких обстоятельствах этим не воспользуется, объясняя это тем, что не только стеснит их, но и сам будет стеснен в действиях. Они сочли его доводы разумными и стали перебирать различные возможности, позволяющие остаться в  столице.
    Было обсуждено несколько вариантов: жениться на москвичке, пойти на стройку или в дворники. Можно было, наконец, вернуться в армию, где его, как спортсмена, приняли бы с радостью.  Конечно же, больше всего ему понравился вариант с поступлением в институт. Спортсмену там тоже давались некоторые послабления.  И тут возник вопрос, в какой? Пришлось крепко задуматься.
    Родители хотели, чтобы он стал врачом, тетка – юристом или экономистом, сам же он мечтал стать биологом,  еще  лучше - зоологом. Это дело он любил, во всяком случае, имел хоть какое-то представление.  До армии он посещал кружок юных зоологов при Душанбинском сельскохозяйственном институте, куда и собирался поступать после возвращения.
   - Биологом? – задумчиво произнесла Елизавета Николаевна, работавшая доцентом на химическом факультете МГУ. – А ты представляешь, как трудно поступить в МГУ на биологический факультет? Там конкурс раза в три больше, чем в Славкин, инженерно-физический.
   - А разве в Москве больше нет института, где готовят биологов или зоологов? – удивился  он.
   - Есть еще  «Второй» медицинский, - произнес Славкин отец Александр Михайлович.  -  Там есть медико-биологический факультет, но он открылся недавно, группы там малочисленные, поэтому конкурс туда, скорее всего, будет не меньше. Помимо своих абитуриентов, в него будут поступать еще и те, кто не прошел по конкурсу  в университет, -  пояснил он и, строго поглядев на сына, добавил. – Там экзамены сдают в августе, а в университете и Вячеславу сдавать в июле.
   - А ты твердо хочешь стать биологом? Там еще есть факультет почвоведения, туда и поступить легче, – предложила Елизавета Николаевна.
   Ибрагим твердо ответил, что хочет поступать только на «биологический».
   На том и остановились.  В июле он пробует свои силы в МГУ, а  в августе - во «Втором» медицинском. Елизавета Николаевна приняла  активное участие в его подготовке: снабжала литературой, договорилась с преподавателем с кафедры зоологии о нескольких консультациях и подарила огромную книгу «Биология» под редакцией Вилли.
   Он стал усиленно готовиться,  даже посетил лекций шесть для абитуриентов МГУ, но скоро понял,  что из этой затеи ничего не выйдет. Приехав в университет сдавать документы и поговорив с работниками приемной комиссии, он окончательно решил, что даже пробовать свои  жалкие знания на экзаменах  не будет. Абитуриенты знали наизусть не только «Биологию» Вилли, но  и кучу других не менее толстых талмудов, хранящих познания  этой, как оказалось, непростой науки, в которой он не мог осилить даже первых страниц.  Мало того, что он не понимал каких-то специфических терминов, он вообще не имел представления о каких-то непонятных науках, той же генетике, гистологии,  даже не знал, что они существуют. И никой спорт  бы не помог. Все закончилось бы письменным экзаменом и позором.
  Обо всем этом  Славкиным родным он решил не рассказывать. Уж очень хотелось еще  задержаться в Москве.  Признался он только Славке, который вдруг тоже решил не сдавать документы. Ну, нет! Этого он допустить не мог и поехал с другом  в его институт, чтобы убедиться, что тот поедет именно туда, а не сбежит по дороге к своим дружкам.

   Так впервые Ибрагим оказался в знаменитом инженерно-физическом институте, или, как его сокращенно называли, МИФИ. 
   Сначала он думал подождать друга на улице, но, опасаясь, что тот обманет, вошел в приемную комиссию вместе с ним. Славка с усмешкой  пошутил, как Ибрагим  предполагает  выслеживать его дальше, например, на собеседовании или экзаменах?  И случилось то, чего не ожидал ни он, ни сам Ибрагим.  Немного подумав, Ибрагим сдал документы вслед за ним,  благо они  оказались в кармане.  Славка  присвистнул, удивленно посмотрев на друга, так резко поменявшего свое желание, а потом обрадовался, что поступать, а, может быть, и учиться они будут вместе.
   На собеседовании Ибрагим честно во всем признался, чем рассмешил председателя приемной комиссии -  сухонького  мужчину средних лет с большими умными, добрыми глазами.
   - А вы вообще-то понимаете, куда попали? – улыбнулся тот.  - Может вы ошиблись, и вам нужно в цирк или театральный?.. Как раз там ваши спортивные достижения пригодились бы, да и людей вы веселить умеете. У вас это неплохо получается. Вы, я вижу, человек веселый, а у нас скучно, да и учиться трудновато. А потом, вступительные экзамены сдавать придется, во всяком случае, на письменном спортивная кафедра бессильна. Неужели вы рассчитываете, что у вас что-то получится?
   - А вдруг да получится?  - улыбнулся в ответ  Ибрагим и серьезно добавил. –  Мне начинает казаться, что это как раз то, чего я хочу. Правда, я впервые серьезно увлекся физикой благодаря другу только в армии, но меня она очень заинтересовала.   Мне вообще интересно изучать что-то новое, неизведанное. Кроме того, у себя дома мне удалось побывать  на Памирской высокогорной  станции физического института Академии наук, где занимаются исследованиями космических лучей. Мне очень понравились и сами люди, и то, чем они занимаются. Вот я и подумал.  Получу у вас знания, будет, с чем возвращаться домой.  А если возьмут на станцию, вообще здорово. Буду только счастлив.  А потом, если кто-то осилил ваш институт, почему бы и мне не попробовать. Медведей и то обучают езде на мотоциклах. Неужели я хуже?
   Профессор снова рассмеялся:
   - Нет!.. Вам определенно нужно в театр. Ну, а если серьезно, что именно вас привлекает в профессии физика? Только честно.
   - Умение абстрактно мыслить, анализировать и точно формулировать, – четко, по-военному отрапортовал Ибрагим.
   - И вы думаете, у нас этому учат? – удивленно спросил профессор.
   - Думаю, что  у вас учат именно этому, - убежденно ответил Ибрагим и добавил. – Я хотел сказать, что этому учат, вероятно, там, где изучают точные науки: физику и математику.
   - И давно у вас тяга к точным наукам? Наверное, с детства? – попробовал снова улыбнуться профессор.
   - Увы, совсем недавно, - грустно ответил Ибрагим. – Можно сказать, дня два, как только сдал документы в ваш институт. До этого мечтал быть зоологом.
   - Что же так вдруг поменяло ваше решение?
   - Понял, что зоолог из меня никакой. Да и знаний никаких.
   - А для физика, думаете,  знаний хватит?
   - Думаю, и для физика маловато, но желание появилось. И, поверьте, огромное, иначе я бы даже документы не сдавал. Смешить людей, как вы выразились, я вообще-то не люблю, особенно, когда это касается серьезных дел. 
   На  этот раз профессор лукаво улыбнулся и внимательно посмотрел в глаза Ибрагиму.
   - А не испугают трудности?.. Ведь у нас ой как нелегко. Студенты стонут. Преподаватели строгие. Да и знания подтягивать придется.
   - А вы знаете, чем труднее задача, тем интереснее. А учиться я люблю. Когда есть желание и цель, остальное прикладывается само собой.
   Потом они недолго поговорили о родине Ибрагима, службе в армии и причине, по которой он задержался в Москве. Профессор задавал вопросы, а Ибрагим охотно на них отвечал.
    В конце собеседования профессор задал несколько вопросов по физике и математике. Ибрагим ответил ровно на половину, но не знал, все ли ответы правильны?  Профессор откинулся на спинку стула, задумчиво опустил глаза, постучал шариковой ручкой по столу и, приподняв глаза на Ибрагима, спросил:
    - Значит, вы поставили перед собой цель – учиться в нашем институте?
    Тот еще раз утвердительно кивнул.
   - Ну, что ж, рискнем! У меня складывается впечатление, что у вас получится. А сами-то вы, как думаете? Хватит упорства?
    - Не знаю, но очень постараюсь, если честно!
    - Вы уж постарайтесь!.. Мне вдруг тоже захотелось, чтобы у вас получилось, если честно.
   Улыбнувшись и сделав акцент на последней фразе, профессор подписал приемный лист.
    Когда Славка узнал, что друг прошел собеседование, да еще и у самого председателя комиссии,  снова  удивленно присвистнул, поздравил и предложил отметить это дело. На что Ибрагим сделал встречное предложение: немедленно ехать домой и готовиться к экзамену, который должен был состояться через два дня. Ему вдруг страшно захотелось оправдать надежды профессора.
   Благодаря своему уникальному, натренированному слуху, он через две двери случайно услышал, как тот говорил кому-то:
    - За всю мою практику этот парень оказался единственным, кто с детства не мечтал стать физиком, но мне почему-то кажется, что из него как раз толк и выйдет.  Умен и быстро соображает. Ученый из него может и не выйдет, но такие люди нужны науке. Мне бы хотелось, чтобы он стал нашим студентом. Со знаниями там кажется неважно, а вот упорства и желания хоть лопатой черпай. Да и хорош собой. А, девушки? Между прочим, и отслужил неплохо, и холост. Моряк, спортсмен. Плечики то, дай Боже! Прижмет ненароком – раздавит. А что самое интересное  он – перс.  Им же много жен разрешается. Предлагаю организовать  очередь!
   И Ибрагим услышал дружный смех приемной комиссии.
   Письменный экзамен по физике он неожиданно для себя сдал на «хорошо». На следующем, устном, экзамене по физике ему так же поставили положительную отметку – четыре и  сообщили, что, несмотря на некоторые не решенные задачи и жуткие огрехи в математике, его рассуждения и способы решения отличаются смелостью и  заслуживают внимания.  Двое молодых преподавателей, принимавших экзамен, объяснили, что ставят ему эту оценку авансом, так как почему-то уверены и надеются, что он подтянет все свои недополученные  знания уже в институте.
   Четверки он так же получил по математике и за изложение, которое, как окончивший национальную школу,  писал вместо сочинения.

    Родители Славки впали в глубокий шок, узнав, что вместо их сына, снова не добравшего проходных баллов, студентом инженерно-физического института стал Ибрагим. Получалось так, что он бессовестно занял место друга, да еще  обманул, мороча всем головы с МГУ.  У Елизаветы Николаевны началась истерика, закончившаяся сердечным приступом и неотложкой.  Да и со Славой, считающим, что Ибрагима приняли только за спортивные достижения и членство в партии, отношения тоже были испорчены.
   В армии Ибрагима приняли в партию и присвоили квалификацию «кандидата в мастера спорта». Ибрагим понимал, что отчасти друг прав, но его обидело то, что, ни он, ни его мама не хотели признавать, что он, закончивший «тьмутараканскую богодельню», оказался подготовленным лучше выпускника престижной московской физико-математической школы.
   В этот же вечер ему  пришлось уйти из их дома и  ночевать на вокзалах. В общежитие его могли принять только в сентябре. Сдавая документы, он не указал, что на время вступительных экзаменов нуждается в жилье. Вероятно, это каким-то образом тоже сыграло свою незначительную роль в его зачислении.

   Он думал, что больше никогда не увидит друга, но жизнь распорядилась иначе. Однажды в институте он случайно встретил его отца.
   Думая, что тому будет неприятна эта встреча, он попытался пройти мимо, но Александр Михайлович его остановил и, улыбаясь, крепко пожал руку.
   - Здравствуй, коллега! Рад тебя видеть!.. Вижу, ты обижаешься на нас? Не стоит!.. Ты ведь и, в правду, для нас всех такое отмочил, что мы до сих пор в себя прийти не можем. А ты молодец!.. Не зря Вячеслав к тебе привязался. У меня складывается впечатление, что для тебя неразрешимых задач не существует, причем, только своими силами и честно.  На месте сына я бы не бросался такими друзьями. Так что заходи, звони!.. А на Елизавету Николаевну не обижайся, ее понять можно. А наш оболтус все-таки поступил в «Бауманский», хотя не очень уверен, что из него выйдет настоящий ученый. Рядом с тобой может и получился бы, а вот мы оказались плохими воспитателями.   Не забывай!.. Буду рад видеть тебя снова!
   Эта неожиданная встреча очень обрадовала Ибрагима и сняла «камень с его души». Он был благодарен этой семье за теплое и дружеское участие в его судьбе. А он хотел быть благодарным и старался всегда помнить добро. Поэтому он позвонил другу и встретился с ним. Встречались они и потом, и были рады, и не раз помогали друг другу, однако домой к Славке он больше так и не попал. Сначала не хотела Елизавета Николаевна,  потом не захотел он.


    -3-
    Так Ибрагим неожиданно остался в Москве, ошарашив родных сногсшибающей новостью. Мама во время  получасового разговора по телефону так и не смогла оправиться от шока, не зная, радоваться этому известию или реветь от горя? Отец встретил эту новость сдержанней, даже поздравил, но тоже был в смятении.  На вопрос, когда же блудный сын вернется домой, тот сообщил, вероятнее всего, только следующим летом.  До начала занятий осталось чуть больше месяца, тратить деньги на дорогу было нерачительно, они могли пригодиться во время учебы и жизни в столице.
     Об истинной причине он умолчал. Денег не было совсем.  Уходя из Славкиной квартиры, он гордо оставил на тумбочке все свои сбережения, включая деньги на билеты, которые ему выдали в армии. Так, считал он, следует расплатиться за проживание и  причиненный моральный ущерб.
     На предложение отца, выслать деньги на дорогу, он тоже гордо отказался, пошутив, что они в доме нелишние.   Истинную причину  своего сыновнего благородства он так же скрыл.  Он опасался  ехать домой, предполагая, что там его ждет.  Обратно в Москву его бы уже не отпустили, во всяком случае,  тетушка обязательно устроила бы очередную каверзу.  Своеволие племянника, как она считала, перешло уже все границы, и это требовалось немедленно пресечь.
     И он оказался прав. Узнав, что племянник снова ослушался, она устроила жуткий скандал и запретила ему помогать.
    - Кто такой – физик?.. – кричала она в гневе на очередной вечеринке  родственников. -  Зачем нам физик?.. Что полезного он может принести нашему роду, людям?  Атомную бомбу? Скажите люди, кому-нибудь нужна атомная бомба?  Может, она и нужна, но только для того, чтобы разбомбить этих паразитов, что засели в Кремле, сеют зло и смущают нашу молодежь бредовыми идеями.  Мы же мирные люди, неужели мы не можем договориться? А если кому-то неймется и дурь лезет в башку, выходите в поле, в пустыню,  за город, подальше от людей, и там выясняйте, кто дурнее и злобнее? Называется, растили человека, настоящего мужчину, доброго, умного и смелого, а он что удумал?  Ну, понятно, стал бы ученым, юристом, биологом, как он мечтал, а тут? Насмотрелся в своей армии на ужасы и сам решил эти ужасы делать. Говорила же,  нельзя его пускать в армию, он увлекается, с ума сходит от своих увлечений, кто меня послушал?  Короче так, раз он такой умный и непокорный, пусть сам себя и содержит. И пусть кто-то только попробует ему помогать! Ничего, кушать захочет, -  приедет!
   Конечно, «кушать» он хотел и поэтому стал искать работу. Оказалось, что это не так просто. У него не было жилья, прописки, даже временной, не говоря уже о том, что паспорт можно было получить только дома, откуда он призывался в армию. С этим  у него уже были сложности при приеме документов в институт, но все как-то уладилось обещанием предоставить его позже. Последний рубль был проеден через три дня после ухода от Славки, и положение стало критическим.  Хорошо еще, что на разгрузке вагонов и машин на двух сортировочных станции можно было хоть как-то заработать, иначе пришлось бы просить милостыню или умирать от голода. Идти к родственникам было бесполезно и унизительно.
   Попытки переквалифицироваться в носильщики, окончилась полным провалом.  На двух вокзалах ему сразу показали, кто  здесь хозяин. Каждая попытка поднести пассажиру багаж  пресекалась нехитрым, но весьма оригинальным способом. Стоило ему только договориться и взяться за ручку чемодана, раздавался крик: «Держи вора»!  Понятно, что происходило потом.  Пассажир с ужасом хватался за свое шматье, а ему приходилось быстро ретироваться.
   Попытки договориться с бригадирами, хитрющими и зловредными, как на подбор, татарами  так же претерпели  фиаско.  Нет, его, конечно, могли принять в свою компанию, как-никак он был единоверцем, но условия приема были просто невыносимыми.
   Сначала испытуемый должен был показать себя, проработав неопределенное время «бесплатно», то есть, отдавая все заработанное до копейки бригадиру.  За это его не трогали, даже оберегали  и кормили.  Чай с булкой – завтрак; тарелка супа – обед;  котлета с гарниром – ужин. При определенном усердии и отсутствие проступков можно было рассчитывать на байскую милость в виде билетов в кино или нескольких монет на мороженое.  Такая проверка обычно продолжалась до трех-четырех месяцев, при условии, если ты татарин, из родни,  с хорошими рекомендациями. Какие-то послабления мог получить земляк из очень близкой родни, к примеру, племянник или брат бригадира.
   После прохождения проверки счастливчик получал бляху и возможность законной работы уже за деньги.  Теперь он отдавал  только половину заработка и продолжал бегать по вокзалу на своих двоих, зарабатывая только тем, что можно унести на своем горбу. Заветную тележку можно было получить за годы безупречной службы хозяину. Татарские семьи были многочисленны, поэтому конкуренция была огромной и жестокой. Из желающих жить и работать в Москве, можно было выстраивать огромные очереди, причем, живые, из тех мест, откуда эти голодранцы были родом, да еще в несколько рядов. Один только казанский поезд  подбрасывал в  столицу и его пригороды больше двух тысяч молодых, трудоспособных потомков Золотой орды ежедневно, не считая горьковского, уфимского, астраханского…   
   Понятно, что при таком положении, какой-то неизвестный таджик одну только проверку мог проходить неизвестно сколько. Так что о карьере носильщика можно было  забыть навсегда. Порядки  и законы у мебельных магазинов, а так же у универмагов, где продавалась бытовая техника, были еще суровее. Хорошо еще, в  «ментовках», его только лишь вежливо просили, убираться «по добру, по здорову» и не путаться под ногами.  Видно, на них все-таки производила впечатление  морская форма,  хотя и без погон, но с медалью, знаками отличия, среди которых красовался значок «Кандидата в мастера спорта». 
    Несмотря на обилие плакатов на заборах и всевозможных стендах с неизменными надписями: «требуется», в разговоре с работниками отдела кадров выяснялось, что он подходит по всем показателям и статьям. Но, опять же, не хватало «проклятой прописки», жилья и еще каких-то справок, например, из поликлиники, без которой нельзя было пройти медкомиссию в Метрострое, Главинжстрое и еще в каких-то многочисленных «строях», трестах  и управлениях.  В отделе кадров одного СМУ пожилая начальница даже всплакнула, так ей не хотелось отпускать приглянувшегося  паренька, но, как говорится, «закон – есть закон».
     Через три недели, когда он уже начал отчаиваться и готов был признать себя побежденным, «не верящая слезам» Москва, наконец, ему поверила.  Видно, Бог все-таки смилостивился и не дал ему пропасть. Теперь он, наконец, мог избавиться от жутковатой  сортировочной станции, месте его обитания в перерывах между поисками работы.  В принципе, жить здесь и продержаться до начала занятий в институте было можно, уже профессионально разгружая вагоны, и в них же засыпая после долгих заунывно-суматошных дней. Вот только была одна опасность, рядом постоянно копошились не слишком приятные личности, способные и готовые совершенно спокойно проломить голову за кусок колбасы, даже просто так.  Поэтому появляться одному, а уж тем более спать здесь не рекомендовалось.
    Спасение пришло в виде  начальника смены московского таксопарка, приютившегося  на Юго-западе столицы.  Добродушному, сердечному дяде Леше, пенсионного возраста приглянулся грустный, симпатичный  хлопчик, согласный на любую работу в гараже.  Разговор  с перекуром оказался для обоих приятным и добрым. Узнав, что парень ко всем своим прекрасным показателям, имеет еще и  профессиональные права,  дядя Леша решил, что должен сделать все, чтобы не дать ему пропасть.  Дальше все пошло, «как по маслу». В милиции по ходатайству института ему, наконец, выдали паспорт. Отдел кадров ограничился временной институтской пропиской, сразу же были учтены его спортивные заслуги и членство в партии. В довершение ко всему решился  вопрос с жильем.  Дядя Леша порекомендовал снять угол у одинокой пожилой женщины, которая жила недалеко от парка одна в двухкомнатной квартире. Ее муж умер сразу же после войны, сына она потеряла во время венгерских событий в 1956-ом, второй брак был неудачным, принеся с собой только боль и разочарование, поэтому появление в доме молодого, доброго и симпатичного паренька было  ей только в радость. Как потом оказалось, она о таком соседстве  даже мечтала.
    В таксопарке Ибрагиму выдали такую «развалюху», что на ней не то, что ездить, даже сидеть было опасно. Подтекал  бензобак с бензопроводом, постоянно что-нибудь выходило из строя, не было ни одного «живого» места на кузове, а подвеска болталась так, что, трогаясь, спокойно можно было потерять какой-нибудь из мостов.  Как потом выяснилось, машину неоднократно пытались списать, но оставляли потому, что на ней дорабатывал до пенсии заслуженный орденоносец. Он безбожно пил, из-за драк  почти не вылезал из отделений доблестной милиции,  уже давно не выполнял план, систематически уродовал машину, короче, вел аморальный образ жизни, но администрация «сквозь пальцы» смотрела на его «художества».  С кого-то нужно было брать пример той же молодежи? Как-никак он был коммунистом, когда-то заслужил орден «Красного знамени», который уже несколько лет добивался сам автопарк.
    Провалявшись под машиной несколько суток, Ибрагим с помощью того же дяди Леши  привел ее в порядок. Выяснилось, что не такая уж она и убитая, тем более пробег составлял всего лишь чуть больше ста тысяч километров. Так что она, как шутили водители, была еще «девственницей».
    Начальство таксопарка сначала очень удивилось, а затем обрадовалось, что на нее можно будет посадить еще и сменщика. Но  Ибрагим сумел уговорить администрацию подождать до тех пор, пока  не подберет напарника сам, обещая  работать на ней в две смены. Этот упрямец пригрозил, хотя и шутливо, что после каждой смены будет приводить ее в еще более худшее состояние, чем она ему досталась. К этому времени всем стало понятно, что он слов на ветер не бросает.  «Чем черт не шутит, чего доброго, возьмет, да и выполнит свою угрозу»,  - подумала администрация и согласилась, даже нарушив КЗОТ.
   Очень скоро подтянутый, аккуратный, непьющий, приветливый, умеющий  постоять за себя, он быстро нашел взаимопонимание  с коллективом. Как говорят, прижился. В первый же  день после «прописки» он уже знал, кому, сколько «отстегивать» за то, чтобы машина была в порядке, вымыта и вовремя выпущена на линию. Через неделю работы, удивляя опытных «водил», он стал находить способы как больше, а главное, быстрее заработать, внимательно изучив карту города и определив самые короткие маршруты.  А через две-три недели уже давал консультации молодым таксистам, как быстро собрать «плановые» 64 рубля и  миновать те или иные заторы в часы пик.
    А потом так же скоро, чего греха таить, стал приторговывать спиртным, что было очень выгодно и, конечно же, весьма опасно.  Обоснованно подозревая, что он занимается еще и этим, администрация таксопарка неоднократно тщательно обыскивала  машину, но ничего не находила. Его изобретательность поражала даже самых бывалых и «прожженных». Правда, для этого были созданы благоприятные условия во время ремонта, а ему самому пришлось основательно повозиться с оборудованием  потайных мест в порогах и лонжеронах, даже освоить газовую сварку металлов. Теперь бутылка могла появиться в машине совершенно случайно и «ниоткуда», как по повиновению волшебной палочки. Причем, такой трюк без пополнения запасов мог повторяться до восьми раз за смену, что существенно увеличивало приработок.
   Увы, без этих нарушений невозможно было обеспечить  нормальную работу, порой даже отработать план. Деньги требовались везде. И в самом гараже, и на «хлебных» стоянках, и  для «умасливания» вечно голодных, строгих инспекторов ГАИ, а ведь хотелось еще что-то оставить себе.  Было бы просто обидно не откусить свой кусок от этого «нелегкого», твоим же потом политого пирога.
   Вот поэтому-то и приходилось постоянно что-то нарушать, например, тот же КЗОТ, работая по две смены, превышать скорость и так далее.  И это давало свои плюсы и минусы.  Плюсами были деньги, почти что свой, постоянный транспорт, ну и огромным минусом было совершенное отсутствие свободного времени.

   Ибрагим был счастлив. И тому, что остался в Москве, и тому, что нашел дело, которое его поило и кормило, а главное тому, что  сделал он  все это без опеки своей родни и тетушки. Он и не заметил, как начались занятия в институте. Бросать хорошую и прибыльную работу не хотелось. Поэтому он уговорил администрацию таксопарка оставить его работать ночным таксистом и, наконец, нашел себе подходящего сменщика.
   Очень скоро стало  понятно, что совмещать учебу, работу, да еще и спорт практически невозможно. Из дома, как он понимал, ждать помощи было бесполезно, а стипендии, вероятнее всего, хватало бы на два, максимум три дня.  Снова, как и до армии, проснулась  довольно стойкая привычка ни в чем себе не отказывать, и засыпать, хотя бы на какое-то время уже не желала ни под каким предлогом. Если и прежде отношение к деньгам было легким и бездумным, то привыкнуть в одночасье к бережливости, да еще строжайшей было просто немыслимо.
   Между тем положение с каждым днем становилось все больше угрожающим. 
   Если дела со спортом еще как-то и кое-как приводились в движение, то с учебой был полный стопор. Смотреть в глаза преподавателям, которые авансом ставили ему положительные оценки на приемных экзаменах, поверив в его способности, было  стыдно до ужаса. Он чувствовал себя последней сволочью.  Мало того, что он не оправдал доверие, ему все время приходилось их бессовестно обманывать, избегая дополнительных занятий, которые организовывались лично для него.
   На семинарах и лекциях он засыпал. Ни о каких дополнительных занятиях и подтягивания недостающих знаний не могло быть и речи.
   Как-то после ночной смены, заснув на лекции в аудитории, где зрительские места были построены по типу трибун стадиона или цирка, он вывалился в узкий и крутой проход.  Ребята неоднократно предупреждали,  не садиться близко к проходу, но приобретение пагубного порока – курить, заставляло его плюхаться именно ближе к выходу, да еще забираться на самую галерку, подальше от глаз преподавателя.  Переменки были короткими, а нужно было успеть проснуться, быстро слететь по крутым ступенькам, смотаться на лестницу, отравиться сигаретой и еще узнать последние новости, в лучшем случае спросить, какой предмет он только что так сладко проспал?
    Да, засыпал он мгновенно, проваливаясь в глубокий, спокойный сон, любой продолжительности и в любом положении. Наблюдая за ним, многих удивляло, как он умудрялся выспаться за какие-то десять - пятнадцать  минут, просыпаясь свежим, отдохнувшим, жизнерадостным, притом, что те же десять минут назад на нем не было лица от усталости? Но, что удивляло еще больше, он мог делать это на протяжении всего дня, разбивая сон на части, словно бы добирая их до нормы, оставляя ночное время полностью  для бодрствования.
     При этом спал он чутко. Его совершенно нельзя было застать врасплох, и мог проснуться при малейшем шорохе, правда, если появлялась какая-то угроза. Во всяком случае, в армии над ним так и не смогли подшутить ни одной из  армейских шуточек, например, поставить, так называемый «Велосипед». Это когда спящему между пальцев ног вставляют спички и поджигают.  Он же словно видел во сне. Не то, что вставить спичку, к нему нельзя было подойти на метр, как он вскакивал, и тогда уже шутник готов был спалить свою ногу, только бы избежать расправы. Таких шуток Ибрагим  не понимал и не терпел. В остальных, вернее, спокойных случаях разбудить его было невозможно. Он  мог спать даже под пушечные залпы. 
      Конечно же, такой способности можно было позавидовать, складывалось впечатление, будто бы он управляет своим сном.  А ведь так оно и было.
     Он действительно мог немного руководить своим сном, и этой способности научился у двух своих великих дедов, прошедших  застенки и лагеря Гулага, и вынесших из них не только страдания и изувеченные тела, но и многие полезные знания и навыки. Конечно же, все это они постарались оставить в наследство внуку, а он, в свою очередь, постарался все это унаследовать.  Причем, действительно постарался. Знание – это, конечно, хорошо, а вот приобрести этот навык, способность было не так просто. Требовалось приложить усилия, и немалые. Пришлось научиться медитировать, сдерживать свои эмоции, руководить ими, и только потом приступить к постоянным систематическим тренировкам, чтобы, наконец, добиться, чтобы организм расслаблялся так, что даже за короткие минуты сна почти полностью восстанавливал силы. 
    Это оказалось весьма полезным даром дедов. Многих удивляло, откуда он черпает столько сил и практически не устает? Ведь это же с ума можно сойти, сколько дел он способен переделать за день? А сколько он еще может сотворить ночью?! Его неуемность и одержимость действительно могли свести с ума кого угодно.
    Он и в самом деле трудился днем и ночью, причем, ночью почему-то его работоспособность только увеличивалась. Вероятно, это происходило потому, что никто не мешал, и он очень любил ночь. И, наверное, поэтому и ему никогда не было скучно, да и с ним скучать не приходилось.
   И если случалось, что он не справляется со своей усталостью, то это уже говорило о том, что все допустимые пределы  сильно зашкаливают, даже его могучий организм начинает давать слабину. Это был верный показатель неимоверных перегрузок.
    Так что сердобольные преподаватели обижались на него напрасно. Он действительно уже не мог заниматься. Да он бы просто заснул на первых же минутах.  Жизнь, вернее, он сам себя загнал так, что необходимо было чем-то жертвовать, чтобы не сломаться совсем.
    Вот и в этот раз на лекции он проснулся только, остановленный столом лектора, сделав перед этим несколько кульбитов в проходе, только без опоры на руки. Хорошо еще, что вольная борьба научила его тело группироваться в кувырке, оно совершило это автоматически, иначе бы он просто сломал шею.
    Аудитория замерла, а испуганный доцент, решивший, что на скатившемся с тридцатиметровой высоты студенте не осталось  живого места, а сам он превратился в мешок с костями, попытался испуганно заглянуть за стол.
   Ибрагим увидел его голову на вытянутой шее с расширенными от ужаса глазами, привстал, поднял правую руку и спросил с извиняющейся улыбкой:
   - Можно выйти?
   - К-к-конечно, – заикаясь, еле выговорил слово преподаватель и, глядя,  как Ибрагим встал, отряхнулся и вышел из аудитории, вытер пот со лба тряпкой, которой только что стирал с доски очередную математическую формулу.


   -4-
    - Ибрагим, дорогой, - обратилась к нему за ужином квартирная хозяйка Валентина Петровна.  -  Может быть, я лезу не в свое дело, но больше  терпеть такого не могу. Сколько можно говорить, что тебе нужно себя поберечь?  На тебе же лица нет. Эта ночная работа до добра не доведет. Я тут подумала и решила, что мне твоих денег не нужно.
    - Валентина Петровна!.. – попытался он возразить.
    - Пожалуйста, не перебивай и выслушай до конца! Потом будешь возражать, - твердо перебила его она.
    - Извините! Я вас слушаю.
    - То-то! Слушай и слушайся! – улыбнулась она. – Я решила не брать твоих денег, не могу видеть, как ты из-за них жилы из себя тянешь. Уже четвертый месяц смотрю, хватит, насмотрелась. Послушай, что я скажу! Бросай эту работу к чертовой матери и только учись! Пенсии моей, конечно, маловато, но на двоих как-нибудь хватит, а стипендию свою тоже себе оставь! Мне одной много не нужно, даже остается, кое-что скопила. Куда мне их копить, на похороны? Так есть уже, а с собой всего не заберешь. Короче, как-нибудь проживем. Вот выучишься, начнешь работать, тогда и отдашь помаленьку, если буду жива.
    Это был уже не первый их разговор в таком духе, начавшийся через месяц после начала  их совместной жизни. Теперь Валентина Петровна, славная, добрая женщина решила проявить настойчивость и окончательно взять опеку над полюбившимся квартирантом.
    Понравились они друг другу сразу же с первых дней. Ибрагим сначала взял на себя обеспечение дома продуктами, затем потихоньку начал брать остальные хозяйственные заботы, включая прачечную,  оплату коммунальных услуг и покупку лекарств. Понятно, что наличие автомашины позволяло это делать без особых проблем. На Валентине Петровне оставалась готовка и уборка, которую скоро Ибрагим тоже начал прибирать к рукам, по крайней мере, в генеральную еженедельную ей уже приходилось только наблюдать, как он драит кухню, места общего пользования, смахивает пыль и моет полы.  Естественно, все это он делал намного быстрее, и ее помощь только бы мешала. Даже цветы, которые находились в квартире в большом количестве, он тоже приводил в порядок сам.
     С его появлением жизнь одинокой, шестидесятитрехлетней  женщины стала приобретать другой смысл. Она была рада, можно сказать, даже счастлива, что этот заботливый, добрый и уважительный парень скрасил ее одиночество.
     По-разному отнеслись к этому ее подружки-соседки и две ее давнишние подруги, составлявшие все ее окружение.
     - Валюш, - говорила ей за чаем Светлана, подруга с работы. – Я, конечно, рада за тебя, но все-таки хотелось  предупредить, чтобы ты не слишком обольщалась. Парень он, возможно, и хороший, но кто знает, что у него на уме? Сама же говоришь, что он порой бывает непонятным, а иногда такое учудит, что хоть стой, хоть падай?  Ну чем он тебя так обольстил, что ты все ему готова отдать даже свою несчастную пенсию? Работает, учится и пусть себя сам содержит. Он же тебе совсем чужой. Мне начинает казаться, что у тебя не все в порядке с головой.
     - Вот именно, - вторила ей соседка Марья Ивановна, настроенная более радикально. – Совсем из ума выжила. Я ей говорю, не наш он, ты бы поменьше ему потакала, слушала, а она все: «Ой, да какой он милый, какой умный, добрый, уважительный, скоро за мной горшок  выносить будет». Как бы он тебя вместе с горшком не вынес?
     - Да, да! – поддакивала ей другая соседка баба Груня, самая старшая из всех. – Правду говорит Ивановна. Уж больно он уважительный, такого же не бывает, чтобы вот так чужую бабку приласкать, да еще баловать, как какую королевну. Где это видано, чтобы просто так за старухой ухаживали? Я вон внучка свого не допрошусь за хлебом сходить. Цельными днями слоняется, паразит, даже глазом не моргнет. Только и общаемся, когда пенсия. Все ему супостату мало. А эта сама добровольно свои гроши порешила отдавать, и кому? Без году неделя знакомы, и на тебе – «Бери, дорогой, бусурманушка, всю меня, да еще со всеми моими потрохами»!
     - Светлана, девочки! – изумлялась хозяйка. – Побойтесь Бога, что вы такое говорите? Вы же сами довольны, когда мой Ибрагим и вас уважает. Он же и вам продукты носит, всегда меня спрашивает:   «Может, что и вашим подругам захватить»?  Баба Груня, а кто вам лекарство это заграничное достал, когда его даже в первой аптеке не было? А ты, Марья? Кто твоего зятя непутевого приструнил, когда с ним даже милиция не справлялась?  Вот вы все бубните, что он это все специально делает, а что с меня взять-то? Прописать, как вы говорите, я его не могу, даже если на уши встану. Пенсию, между прочим, он просит, даже требует, чтобы я оставляла на книжке, а остальное?  Он что, на единственную серебряную  ложечку метит, на мои коронки, которые только наполовину из золота или на  эту рухлядь, которая когда-то называлась мебелью? Вы же сами видите, что с его появлением мебель-то, посуда и кое-что другое даже обновилось. Причем, не только в его комнате. Вон недавно телевизор новый притащил, да еще какой, а предлагает его мне.  «Смотрите, говорит, дорогая, Валентина Петровна, глаза свои не портите своим старым «Рекордом». Я пыталась было возражать, а он все равно настоял на своем.  Тут прихожу и вижу, его «Рубин» у меня на тумбочке стоит, а старый в кухне, над холодильником прилажен. Это, чтобы мне еще и там нескучно было. Сам-то все в институте и на работе, будь она неладна. Ему не то, что смотреть, даже включить его некогда. Ведь он, когда дома бывает, а это очень редко, все с книгой или что-то делает. Я удивляюсь, когда он вообще отдыхает? Только и вижу, только вроде заснул, захожу к нему, свет погасить, а он сидит, пишет или читает.  Тут однажды зашла и вовсе обомлела. Он на потолке висит, на железке, которую приладил, подтягивается. Улыбается, говорит, мол, виноват, разбудил, старался тише, соревнования скоро. Он же еще и спортом занимается. Какой же человек все это выдержит?      
     - Господи, чудо-то, какое! – воскликнула молчавшая до этого подруга Елизавета, самая молодая за столом, лет пятидесяти.
     - Вот именно, Лиза, чудо! – улыбнулась хозяйка, подбодренная подругой. – Хоть ты меня одна понимаешь. Для такого парня ничего не жалко. Что мы в жизни видели-то от этих мужиков? Одни только исподние подштанники, да «Подай, принеси!», еще, правда, «Давай в кровать!».  Хоть о покойных и не говорят плохо, но мой-то первый, Иван Сергеевич, пусть земля ему пухом будет, бывало, выпьет лишнего и так приласкает, что всю ночь потом утюг к синякам  прикладываешь.  А уж чтоб помочь по хозяйству, так уж это «Извините». Я ж от него сынишку Вовку прятала у соседей. Все боялась, приложит и изувечит. Как вернулся с войны,  не просыхал, праздника все какого-то ждал. Вот Господь его и прибрал, чтобы и сам не мучился, и не других не мучил. А ведь здоровый был, на фронте ни одной царапины. Вовка вырос и весь в отца пошел. Ушел в армию, а вернулся зверь зверем. Тоже пил безбожно, напивался так, что на меня с топором бросался. Жить я ему все мешала. Бог все это видел и его к себе призвал. Про второго мужа даже вспоминать не хочется. Так вся жизнь и прошла. Да чего я вам говорю, у вас всех такого добра и у самих за печку не перекидаешь. А вот мой Ибрагим – это действительно чудо. В армии тоже был, как все, и хлебнул тоже видать, немало.  У него знаков всяких серьезных поболе будет, чем у всех моих вместе взятых, даже медаль есть «За боевые заслуги». И это в мирное-то время.  И я не удивлена этому потому,  как вижу, как он трудится, ведет себя.  Одни раз за все время только и видела, как он пил  Я, честно говоря, думала, что он вообще не пьет, ан, нет, ошибалась. Может, еще как может! Тут к нему друзья приходили, ну, все честь по чести, посидели, выпили, закусили. Гляжу, мой Ибрагим  водку хлещет, да еще стаканами. Ну, думаю, дождалась подарочка. Приглядывать стала, чем все кончится?
    - Ну, и чем все окончилось? – поинтересовалась Светлана.
    - Да ничем, - улыбнулась хозяйка. – Выпил Ибрагим не меньше бутылки, а может и больше, точно просчитать не могла, проводил ребят, убрался за ними и сел опять читать. 
   - Да ты что? – изумилась  Марья Ивановна. – Неужели так и сел читать?
   - Да, Марья, - подтвердила хозяйка. – Сидел и читал, правда, через полчаса так над книгой и заснул. А ребята его все навеселе были, крепко навеселе. Он им еще предлагал остаться, так они  шутить начали:  «Раз, - кричат, - водки нет, значит, здесь делать больше нечего». Он ведь последнюю бутылку у них отнял и спрятал, еще пригрозил:  «Если, говорит, не успокоитесь, вылью, - говорит, - в унитаз!».  Испугались голубчики, обиделись, и вывалились, скорее всего, добирать. И никто даже не возразил, видно, уважали его и опасались.  Он их, когда провожал, вызвал своего знакомого таксиста из парка и попросил довезти, и все деньги у них отнял. Завтра, сказал, отдаст. Так по их рожам было видно, что найдут они и деньги, и выпивку. «Свинья всегда грязь найдет». И ведь вылакали по полторы бутылки на брата, я потом посчитала. С Ибрагимом их пятеро было, а бутылок – восемь, причем, все в один голос  орали, что хозяин пил больше, чтобы им меньше досталось. «В него, - кричали, - вливать, только продукт переводить».
   - Ты Валя, прямо сказки говоришь, - вставила свой голос баба Груня. – Наши бы так не смогли, а уж бутылку цельную оставить?.. Это ты лишку хватила.  Может, там и не было водки этой проклятой? Воды налил и показал: «Вот он я какой? Смотрите, русское дурачье, какая у меня сила воли»?
   - Эх, баба Груня! – усмехнулась хозяйка. – Вот вы жизнь прожили, а, оказывается, так ничего и не видели.  Водка там была, самая настоящая водка. Он мне потом из нее компресс делал, да еще на вату лил так, что наш мужик действительно бы умом тронулся. Вот вы все говорите, не наш он, не наш, а он и действительно не похож на наших, потому и странным кажется.  Мои бывалочи, да и ваши тоже нацепят на себя свои погремушки, зальют глазенки и давай орать, что они, мол, кровь за родину проливали, потому теперь имеют право пить и гулять, сколько душа пожелает. А он все свои награды прячет, никому не показывает, даже своим друзьям. Я-то и то случайно увидела, спросила, почему, мол, их прячешь, такое богатство носить нужно, они же честно заслужены. А он знаете, что ответил? «Да, - говорит, - они заслужены честно, но у нас почему-то все интересуются, на каком рынке они куплены и за сколько?  Зачем, говорит, людей в грех вводить, ведь им не нравится, когда вдруг выясняется, что они заслужены честно. Выходит, они обманулись, плохо о человеке подумали. А кому же такое понравится, - говорит, - что он, оказывается,  только плохое в своей голове носит»?
    - Ну, надо же, какой умница! – снова восхитилась Елизавета.
    - Да, Лиза, умница еще какой и сын очень хороший, - вздохнула хозяйка. – Я тут все время слышу, как он с родителями разговаривает, так у меня сердце кровью заливается.
    - От зависти, небось? – поинтересовалась Марья Ивановна.
    - И от нее, конечно же, и от того, как он это делает? – стала объяснять хозяйка. – Они ведь очень недовольны, что он здесь остался, все требуют, чтобы домой вернулся.
    - Странно! – удивилась Елизавета. – Другие бы за счастье посчитали, что их сын поступил в такой трудный, престижный Вуз. Я бы просто с ума от счастья сошла, если бы мой Игорь там учился.
     - Вот именно странно, – продолжала объяснять хозяйка. – Я их тоже никак не пойму. Ведь они ему нисколечко не помогают, наоборот, слышу, как он им деньги отсылает, причем, суммы немалые.  Да еще все время уговаривает маму, чтобы не плакала, не волновалась, просит прощения за то, что приехать не может. Все упрашивает, чтобы попросили прощения за него у какой-то тетки, которую уважительно так кличет «тетушкой», чтоб ей пусто было. Видно, она у них самая старшая, верховодит всеми и не желает, чтобы он учился в Москве. Боится, что он женится здесь на нашей девушке. Вот дура старая! Видела бы, как он тут надрывается. Он тут не то, что завести  девушку, даже лошадь свою любимую лишний раз навестить не может. Все жалуется, что она там, в конюшне сохнет от тоски.  У него же спорт связан с лошадьми.  А эти домашние так и звонят, так и шлют грозные телеграммы, чтобы немедленно ехал домой.  Ему и так трудно, а тут еще они сердце его на части рвут. А он ведь переживает, еще как переживает. Бывало, зайдешь к нему после такого очередного разговора, а у него глаза на мокром месте. И ведь мгновенно берет себя в руки, улыбается  и говорит, что все хорошо, только  с домом разговаривал, вот и затосковал чуток. Ну, как такого не пожалеть? Вот вы говорите, что ему от меня что-то нужно, а он тут однажды пришел и заявляет:  «Мне, - говорит, - комнату в общежитие дали, могу, -  говорит, - от вас съехать. Я, - говорит, - наверное, вам надоел»?  Я, как услышала, так меня в жар бросило. Все, думаю, кончилось мое счастье! Слава Господу, что говорил он все это грустно, да еще тихо так добавил, что ему не очень хочется уезжать. «Привык, -  говорит, - к вам, - ко мне значит, - и к вашим подругам.  Вместе, как-то веселей.  Благодарен, - говорит, - за то, что в трудную минуту не оставили одного, помогли пережить».  Он нас все почитай за родных принял, а вы? Помогать ему не надо. Это еще подумать нужно, кто, кому помогает? Вот и думайте после этого, выжила я из ума, али нет?
   Мнение ее подруг несколько изменилось в пользу квартиранта, но каждая по-прежнему осталась при своем.  Светлана все равно требовала осторожности, Марья Ивановна и баба Груня предупреждали о новых, непредвиденных странностях и только одна Елизавета была восхищена необычным азиатом, полностью одобрив желание и действия подруги, обещая оказывать посильную помощь. Что же, может это и правильно? Менять убеждения, как перчатки,  не самое лучшее человеческое качество.       
    
     Между тем, Ибрагим напрочь отмел предложение Валентины Петровны, считая, что садиться на шею женщине, которая его приютила и берет за комнату всего тридцать пять рублей, было бы  форменным свинством. При его заработках эти деньги ничего для него не стоили. В кафе с друзьями за один только вечер он мог оставить намного больше. И все же приходилось ломать голову,  как сохранить те завоевания, которые достались с таким трудом?
   Прежде всего, институт. Время бежало быстро и незаметно. Приближались экзамены,  уже начались зачеты. Преподаватели  вздыхали, ругались, требовали усердия, но, увы, знаний это не прибавляло, а пробелы были такими глубокими, что нужно было начинать с самых азов. В противном случае двигаться дальше было просто невозможно. Особенно досаждала высшая математика. 
   А ведь еще хотелось жить полной жизнью: бывать в театрах, на концертах, участвовать в общественной жизни института, заниматься музыкой...   Все время съедали институт, спорт и работа. Причем работа выматывала так, что на институт и спорт перепадали  крохи. А это грозило не только потерей стипендии. Надо было действительно чем-то жертвовать.
   И с горьким сожалением он решил оставить полюбившийся ему таксопарк.
  Прощание было грустным и теплым. Больше других грустил дядя Леша, даже всплакнул. Хлопнув рюмку водки,  он пожелал, всего доброго, не забывать, не притронулся к накрытому столу и быстро ушел, чтобы не травить сердце.  Остальные «гудели» до самого утра, вспоминая ратные подвиги удалого «восточного витязя». Сам витязь незаметно исчез в разгар самого пиршества. Ему было не до этого. Нужно было думать, что делать дальше?
   Он понимал, что догнать ребят уже не в состоянии. До зимней сессии оставалось меньше месяца. Был только один выход, полностью переключиться на спорт, тем более преподаватели со спортивной кафедры буквально ходили за ним «по пятам». Увы,  это тоже не достигало  желаемого результата. Теперь ему хотелось учиться. Он неожиданно почувствовал вкус к этой трудной и весьма интересной науке. А, кроме того, он знал, что его спортивная карьера будет недолгой, во всяком случае, становиться профессиональным спортсменом ему не хотелось ни в коем случае.
   Послабления и выгоды, которые давало общество «Буревестник», были крайне незначительными по сравнению с теми же армейскими, а времени на спорт уходило  больше, чем на ту же работу. Учиться и заниматься спортом одновременно, было еще труднее, к тому же полностью исчезала возможность дополнительного заработка. Правда, при достижении каких-либо значительных успехов, институтское руководство пошло бы на то, чтобы организовать ему какую-нибудь зарплату, например, устроить лаборантом на какую-нибудь кафедру.  Такое уже практиковалось, но, как правило, к таким студентам относились, как к «потерянным», да еще ожидающим, что кто-то что-то подбросит?  А уж это могло случиться только в самом ужасном конце.  О какой независимости тогда можно было говорить?  И все же пришлось хотя бы на время идти даже на это.  Спорт, единственное, что могло его выручить.  И он  решил снова усиленно заняться современным  пятиборьем, неплохие результаты в котором уже имел в армии, где ему в этом виде спорта  присвоили звание  «Кандидата в мастера спорта».
    Выбор именно этого вида спорта оказался  не случайным.

    Дружба со спортом началась еще с детства. Благодаря физическим данным и отменному здоровью, он без особого труда овладевал одним видом спорта за другим и, как правило,  добивался неплохих результатов. Сначала дед, а потом уже тетушка с отцом только подогревали в нем это. Он неплохо бегал, боролся, плавал, прыгал в высоту и длину, отлично метал ножи, копье, стрелял  и скакал на лошади. С появлением горнолыжников в Варзобском ущелье он  освоил еще и горный слалом.
    Учителя физкультуры и тренеры спортивных секций, куда он попадал, сразу же обращали на него внимание, отдавали ему предпочтение, забывая об остальных, и начинали строить грандиозные планы. Увы, их планы благополучно рушились, как только воспитанник овладевал, как он считал, достаточными навыками, добивался вполне приличных результатов, даже получал спортивные разряды. Дальше ему становилось неинтересно. Дальше планы его и тренера полностью расходились в диаметрально противоположные стороны. Тренер желал и требовал, что он забыл обо всем на свете и думал только о том, как повысить свои результаты?  Он же спокойно и безжалостно оставлял этот вид спорта, чтобы приступить к изучению следующего, в котором  можно было почерпнуть новые знания и навыки.  Остановиться на чем-то одном, как он считал, было глупо, скучно и нецелесообразно.
    Действительно, он и так неплохо бегал, а тут еще предлагалось превратиться в лошадь или сайгака, чтобы носиться с ними наперегонки под палящими лучами солнца.  Больше всего его раздражало то, тренер ехал перед ним на машине, посматривал на секундомер и истошно орал в мегафон, чтобы он прибавил ходу. Такая же картина наблюдалась и в секции по плаванию, когда пребывание в бассейне становилось просто невыносимым. У него от напряжения уже сводило конечности, а наставник требовал немедленно сделать еще три – четыре заплыва, чтобы закрепить успех.
     К сожалению, в республике совершенно не уделяли внимания игровым видам спорта, во всяком случае, волейбол, баскетбол, теннис и другие подобные спортивные игры  были в таком зачаточном состоянии, что многие граждане о них даже представления не имели. Неплохо был представлен только футбол, но Ибрагим ненавидел его только за тот ажиотаж, которым его окружали. Особую ненависть в нем вызывали фанаты-болельщики.  Когда со спортом было покончено, Ибрагим очень жалел, что так и не смог подружиться с мячом или шариком для настольного тенниса.   
     Вот чем бы он по-настоящему и с удовольствием занялся дома, так это конями.  Они были его страстью, заветной мечтой. Ради них он был готов на многое, но конному спорту почему-то тоже не уделяли должного внимания, а держать в городе лошадей, да еще спортивных было просто немыслимо. Этого не могла позволить себе даже тетушка, а на тех несчастных, заморенных клячах, обитавших в конюшне сельскохозяйственной академии,  не то, что скакать, даже покататься не позволяла совесть.  Приходилось довольствоваться теми кобылами, что удавалось выклянчивать у председателей совхозов и колхозов, чтобы принять участие в спортивных праздниках. Навыков, полученных еще в детстве, у деда Ниязи, ему вполне хватало, чтобы успешно выступать на скачках и состязаниях по любимому народом «козлодранию».
     Когда ему в армии на третьем году службы неожиданно предложили заняться пентатлоном,  он не поверил своему счастью. Ему впервые предложили стать хозяином лошади, причем, не какой-нибудь, а настоящей, спортивной, с хорошей родословной. И за это всего лишь  нужно было освоить еще и  фехтование. Трудно было себе представить, где и как  его можно было применить в жизни, но он согласился и на это. Как-никак это тоже  было новое, увлекательное занятие.  Бегать, плавать, стрелять он умел и неплохо, поэтому на эти тренировки времени много не потребовалось. Короче, через месяц, и он, и тренер считали, что уже можно показывать свои успехи. А еще через два месяца на первом ответственном соревновании он занял третье, призовое место, хотя ему так толком и не удалось освоить шпагу.
     К сожалению, срок службы подошел к концу. Несмотря на уговоры и обещания «золотых гор» высшими армейскими чинами  и спортивными заправилами, спорт и армию пришлось оставить, а полюбившуюся кобылу Санту, отрывая от сердца, передать другому спортсмену. Бывали моменты, когда он и сам начинал уговаривать себя остаться, но это быстро проходило, и он снова мечтал о «гражданке» и свободе. Он действительно был сугубо гражданским человеком, и свою свободу не желал отдавать даже за коня.  С пятиборьем, как и с большим спортом, он посчитал, было покончено раз и навсегда. Даже думать об этом было больно и грустно.
     Говорят, что «дважды в одну и ту же воду не входят», но судьба распорядилась иначе.  Скоро он снова скакал в седле на строптивом и горячем рысаке Булате, не желавшем подчиняться никому, кроме своего любимого седока.
     Возвращение Ибрагима в большой спорт ознаменовалось тем, что он сразу же круто повздорил с заместителем декана спортивной кафедры, Валерием Максимовичем, который, решил стать его главным тренером. Как и предполагал Ибрагим, тот потребовал строжайшей дисциплины и всецелой отдачи только одному спорту, причем, дисциплина стояла на первом месте. Ибрагим был категорически не согласен и постоянно возражал, тем более тренер и понятия не имел о пятиборье, требовал постоянного присутствия, систематического отчета за все действия и отлучки. Дело дошло до громкого скандала, в результате которого он все-таки добился, чего хотел. А хотел он только одного – тренироваться без понуканий, обидных замечаний и проверок.
    - Добровольное спортивное общество, - взывал он к институтскому руководству, - на то и является добровольным, что сюда приходят по доброй воле в надежде на помощь и обучение спортивному мастерству.  Надо  ли  каждый раз выговаривать спортсмену, что он должен и чего не должен, когда он прекрасно все понимает сам и отдает себе отчет в том, что делает? В пентатлоне и так довольно строгий распорядок. Пять видов спорта, пять тренеров, к которым нужно попасть, чтобы получить необходимые навыки. С каждым необходимо договориться о времени, с пользой его провести, а тут еще приходится его терять, выслушивая поучительные нотации и несправедливые замечания. Все же желают  получить хорошие результаты на соревнованиях, вот и не мешайте мне их добиваться, не мотайте мне нервы и поберегите свои! В конце концов, я и сам могу устанавливать, согласовывать графики тренировок, которые устроят всех. Надо ли для этого приходить на полуторачасовые совещания, которые устраивает кафедра, выслушивать отчеты всех спортивных секций, и только после докладывать, с кем я договорился, а с кем еще договариваюсь? А потом мне хотелось бы напомнить, что все-таки студент института, а уже потом спортсмен. Мне бы не хотелось совсем отставать от учебной программы, а для этого тоже нужно время. Я, конечно, понимаю, что спортивная кафедра помогает мне преодолевать некоторые трудности со сдачей зачетов и экзаменов, но мне кажется, что это не дает ей права полностью лишать меня учебного процесса. А получается именно так.  Вот собственно и все, что я хотел сказать.       
    Смелое заявление Ибрагима повергло всех в шок. Такое случалось не часто. Какой-то неоперившийся первокурсник посмел восстать против могущественной спортивной кафедры, однако его доводы сочли разумными и решили удовлетворить его пожелание. К тому же с пятиборцами, да еще кандидатами в мастера в институте было негусто, а этот строптивец мог действительно постоять за честь родного вуза. Валерия Максимовича попросили отойти в сторону, а занявший его место Александр Михайлович полностью доверился своему подопечному, а может, просто не захотел связываться со строптивым выскочкой. И неплохие результаты не заставили себя долго ждать.
     Через два месяца Ибрагим занял четвертое место на столичном чемпионате, еще через месяц стал бронзовым призером страны, а спустя полгода привез серебро с чемпионата Европы. За это время ему присвоили звание – мастер спорта СССР, а через год – заслуженный мастер спорта.
     К сожалению, через два года большой спорт закончился для него тяжелой травмой. После неудачной попытки прыгнуть на лыжах с трамплина, он сломал крестцовый отдел позвоночника. Согласившись на операцию без наркоза, он сохранил подвижность конечностей и не остался калекой на всю жизнь, но со спортом на этот раз было уже покончено навсегда.

     Словно бы предчувствуя, что спортивная карьера будет недолгой,  он продолжал искать способ, который позволил бы ему без особых проблем учиться и закончить институт. Занятия спортом никак не способствовали пополнению его знаний, скорее наоборот, только увеличивали отставание от институтской программы. Спортивная кафедра после его смелого заявления особенно за него не заступалась, поэтому назревала критическая ситуация. Догнать ребят он не мог уже при всем своем желание и упорстве.
   И выход из сложившейся ситуации ему неожиданно подсказали сами физики.
   Ибрагим часто слышал бытующую в среде физиков  шутку, что «физикой не занимаются, а болеют». Да он и сам  не раз наблюдал, как они, увлеченные каким-нибудь научным спором, забывали обо всем на свете.  Как глухари на токовище, они переставали  видеть и слышать окружающий мир. Их оживленные беседы часто  затягивались на долгие часы, даже сутки. При этом  перерывы на сон и еду были крайне нежелательными и очень скоротечными.  Да и то, необходимо было внимательно отслеживать, когда и что они могли положить себе в рот.
   Ибрагим часто вспоминал одну такую историю, когда профессор за жарким обсуждением какого-то научного события вместо кофе выпил чернила для самописцев. Какой-то раззява, а такое среди ученых случается довольно часто,  вылил их в кружку, другой посуды под рукой  не оказалось, добавил туда немного спирта, тщательно перемешал и поставил  отстаиваться. Так он пытался «вернуть к жизни» немного подсохшую жидкость.   А другой ученый все это неторопливо выпил, жалуясь оппонентам, что «кофе с коньяком совершенно остыл».
   И таких историй и анекдотов  Ибрагим насмотрелся и наслушался уже огромное множество, хотя и попал в этот удивительный, увлекательный мир совсем недавно. С огромным интересом наблюдая  за его обитателями, он учился у них, поражался их уму, силе знаний, ну, и подмечал их слабости.  И теперь  одной из них  решил воспользоваться.
   Выведав у сотрудников кафедры, какой проблемой на данный момент  увлечен  преподаватель, проводивший   семинар в его группе, он быстро смотался в библиотеку, кое-что почитал, что-то выведал у аспирантов и отправился на занятия.  В самом начале семинара он, как бы случайно,  коснулся этой темы.    
   Результат был ошеломляющим. Два с половиной часа они вдвоем говорили  только на эту тему, вернее, говорил только преподаватель, а он  изредка  ему поддакивал.
  Боковым зрением он видел, как его сокурсники пытаются задавать какие-то вопросы, скучают, спят,  играют в «морской бой» и даже карты. Доцент, кандидат физико-математических наук  их не замечал. Он не видел никого и ничего, кроме того светопроводящего волокна, которое нужно было удешевить, превращая кварц-полимер  в полимер в полимере.  Он был настолько благодарен студенту, который разделил с ним его боль, что и в дальнейшем при каждой встрече мучил того в коридорах института,  на улице, и несколько раз пытался продолжить диспут в туалете.
   Все пять лет Ибрагим успешно применял свое открытие и удивлялся, почему эти умнейшие люди не могут разгадать его «шитой белыми нитками» хитрости? 
  Только один раз на втором курсе пожилая, строгая и принципиальная преподавательница по математическому анализу, больше часа проговорив с ним на интересующую ее тему, попросила  ответить на вопросы в экзаменационном билете.  В результате он трижды сдавал экзамен, после чего даже во сне мог написать все основные формулы по ее предмету.
   Самое интересное, что болезни преподавателей довольно часто оказывались  весьма заразными. Рано или поздно, он ими заболевал, причем, рецидивы порой проходили даже сложнее,  а полное выздоровление наступало тогда, когда получался положительный результат. Во всяком случае, от болезни, полученной при первом своем эксперименте, а именно удешевление цветоводов, он начал избавляться тогда, когда основательно поломал голову над одним из заменителей кварца полимером дакрилом.

   -5-
   Решив таким оригинальным и, увы, нечистоплотным образом вопрос с учебой, Ибрагим добился совершенно неожиданного результата.  Времени, остающегося после занятий спортом и  учебы, если ее так можно назвать, стало хватать на остальную личную жизнь даже с лихвой. Можно сказать, что его стало просто навалом.
   Спортивная кафедра продолжала честно обегать и уговаривать кафедры, те, уже давно махнув на пропащего студента рукой, продолжали ставить положительные оценки, а сам он, пользуясь независимым, отвоеванным у той же спорткафедры положением, особо тренировками себя не утруждал. В какие-то моменты ему становилось совестно, особенно тогда, когда приходилось общаться со своими друзьями-сокурсниками, которых учеба заедала до печенок и жутких головных болей.
  В какой-то момент он  подумал, а не вернуться ли в таксопарк, причем, как и прежде, на две смены. Увы, эта мысль так и осталась неосуществленной.  К этому времени стали появляться совершенно иные идеи, позволяющие зарабатывать намного больше, чем дозволяла государственная служба. К тому же он еще и оставался полностью независимым от всякой дисциплины и, что еще немаловажно, от всякого руководства.
   Стипендии, которая была выше, чем в других вузах, явно не хватало, а обычные студенческие подработки были непродуктивны, отнимали много сил и времени, но желаемого результата   все равно не приносили.
   Разгружать вагоны с овощами, фруктами и даже с водкой было трудно и противно.  На  станциях и овощных базах обычно обсчитывали, а иногда и вовсе наказывали. Это он уяснил еще до таксомоторного парка. 
   Однажды, разгружая мандарины, они с напарником случайно разбили ящик о борт машины. Тому в руку впилась окантовочная проволока. Пришлось часа два собирать рассыпавшиеся под вагоном фрукты только для того, чтобы получить обратно паспорта. Ящик все равно оказался неполным, поэтому ни о каких дальнейших заработках на этом поприще даже и речи быть не могло.
    В канун  октябрьских праздников сосед по комнате в общежитии Саня Сумачев предложил ему войти в «Бригаду по оказанию помощи отстающим  студентам и аспирантам». Бригада под руководством очень шустрого доцента Юрика делала курсовые, дипломы и даже диссертации. Юрик приносил заказы, распределял задания и соответственно платил каждому по способностям, наказывая нерадивых, затянувших со сроками, подчас и вовсе оставляя без заработка. Поэтому текучка кадров была просто фантастической. Ибрагиму с его скудными знаниями самому требовалась помощь, поэтому из этой затеи тоже  ничего не вышло.  Он вылетел из бригады, как говориться, в одно касание, однако подметил, что, используя наемный труд, можно, очень даже неплохо заработать. Это был его первый наглядный  урок политэкономии капитализма.
    Подобрав бригаду из шести приятелей – однокурсников, он снова с еще большим рвением занялся поиском  выгодных заказов.
    Сначала бригада попробовала поработать на стройке, которая была организована руководством нового, Третьего медицинского института. Дело оказалось невыгодным и трудоемким. «Первый блин комом» - пошутили друзья и  взялись за сборку щитовых домиков для садоводов. Оказалось, что собирать «советские» домики в отличие от «финских» дело тоже трудное, муторное и неблагодарное.   За «финскими»  стояла огромная очередь, а скуповатый советский дачник ни в какую не соглашался их приобретать, так как стоили они в полтора раза дороже.
     Два суровых зимних месяца в свободное от экзаменов время он и шестеро его подельщиков промучились, подгоняя буквально каждую дощечку к трем советским домикам, проклиная как уродов - изготовителей, так и жадных садоводов.  Но результат был все равно неплохим. Они неплохо заработали и научились забивать пятнадцатисантиметровые гвозди с двух - трех ударов.
    Ибрагиму быстро надоела нелегкая  работа «дятла», и он настойчиво продолжал поиски более выгодного заказа.

   -6-
   Кто ищет, тот всегда найдет.  Во время зимних каникул, после первой  сессии такой заказ подвернулся. Одной солидной организации выделили около семи гектаров земли под Москвой для организации садового товарищества.  Треть  площади составлял обезображенный пожаром лесной массив.  Организация решила  «облагородить» землю, спилив изуродованные деревья, а дальше встала перед проблемой выкорчевки  пней. За эту трудную работу никто не брался. Пугал объем и сравнительно небольшие деньги. Но  Ибрагим почему-то решил взяться за этот заказ.
   Когда ребята увидели, на что подписался их бригадир,  помрачнели и дружно высказали  сомнение по поводу его  умственных способностей. Ибрагим спокойно их выслушал и спросил:
   - Все так думают?.. Я никого не неволю и хочу спросить: кто со мной?
   Четверо из шести пожелали ему «счастливо поработать!» и поспешили на автобус, который появлялся в этой глухомани два раза в день, да и то не всегда.
    - Баба с возу, кобыле легче, - грустно сказал Ибрагим, глядя им вслед. Потом повернулся к оставшимся Сане Сумачеву и Вале Баранову, и улыбнулся. – Ну, а вам, ребята большое спасибо за доверие.
    - Знаешь, Ибрагим, - ответил Саня. – Я остался только потому, что не хочу оставлять тебя одного. В твою затею, честно говоря, я тоже не верю. Может, догоним ребят, пока еще не поздно? Автобус-то на самом деле ждать не будет. Не будем же мы ночевать в этом поле?
     - Правда, Ибрагим, - присоединился к нему Валя. – Я с Сашкой  согласен и остался по той же причине. Ну, чего ты упрямишься?
     - Так, ребята, - прервал он их, хитро улыбаясь. – Во-первых, позвольте поблагодарить вас еще раз за то, что не оставили меня одного! Значит, вы и есть мои настоящие друзья.  Эти четверо уехали, даже меня не выслушав. Что же, это их выбор, а вам только за то, что остались, хочу преподнести королевский подарок. Если вы его примете, придется на недолгое время задержаться здесь, нет – сегодня же уедете в Москву. Причем, не волнуйтесь! В обоих случаях обещаю комфорт: и ночлег у жаркой печки, и доставка до станции с комфортом.  Ну, что продолжать, или поспешите к автобусу?
     Ребята переглянулись, улыбнулись и попросили его продолжить.
     - Еще раз спасибо за то, что не считаете меня идиотом! – улыбнулся он и продолжил свой монолог. – Мы приехали сюда, чтобы заработать, это понятно. Так вот. Думаю, что мы заработаем и очень даже недурно.  Я тут покумекал и  кое-что придумал. Правда, это рискованно, но, поверьте, игра стоит свеч. Самое интересное, что с этим может справиться даже  один, но троим, будет в самый раз.  Теперь каждый оставшийся получит больше. Еще раз  предупреждаю, это - авантюра, но уверяю, хорошо продуманная.   Если что, отвечаю я - один. Я придумал, мне и отвечать.
   Ребята переглянулись, а Саня сказал:
   - Мы остались, и этим все сказано. Мы видели, как ты пашешь, так что оснований для недоверия нет. А вот почему ты  не доверяешь нам, непонятно и обидно.  Так что и ответственность будем делить поровну. Валь, ты со мной согласен?
   Валентин кивнул и добавил:
   - Вообще-то меня это удивляет. Работу делим поровну, деньги тоже, а ты?..  Короче, говори, что делать?
   Ибрагим улыбнулся.
   - Еще раз благодарю вас за дружбу и доверие! А теперь объясняю. Мы поделим довольно приличные деньги на троих за исключением  расходов на транспорт, трактор и материалы. Да, денег будет много, они предназначены для  огромной бригады, которая корчевала бы эти пни «до посинения». С таким объемом  даже с техникой не управиться до следующего года. Но я вам твердо  обещаю, что через месяц, максимум – полтора  здесь будет чистое поле. Теперь показываю, как это произойдет.
   Тут он вынул из портфеля бутылку из-под пива, откупорил ее и  полил жидкостью  несколько пней.  Они зашипели и стали чернеть.  Потом он закупорил пустую бутылку, положил ее в полиэтиленовый пакет,  сунул в портфель и отошел метра на два.  Там он снова  достал из портфеля вторую такую же бутылку, стаканы, какую-то закуску, завернутую в газету, разложил все это на другом пне, откупорил бутылку, разлил жидкость по стаканам  и предложил отметить начало «первой особо выгодной авантюры».
   Завороженные ребята с открытыми ртами наблюдали за его манипуляциями, но к стаканам не притронулись.
   Он весело улыбнулся, взял стакан, осторожно ударил им по двум другим и одним глотком его опустошил. Тогда Саня и Валя осторожно взяли стаканы, так же осторожно понюхали их содержимое и, убедившись, что в них спирт, тоже их опустошили. Они  закашлялись, и  улыбающийся Ибрагим протянул им по соленому огурцу.
   - Ну, как, все понятно? – с сияющей улыбкой  спросил он.
   - Ни хрена не понятно! – выдохнул осиплым голосом Валя, начиная приходить в себя от спирта.
   - Правда, Ибрагим, объясни! – немного отдышавшись, прокашлял красный, как рак, Саня.
   - Объяснить, говорите? – хитро прищурил он глаза, не переставая улыбаться. – А это здорово, что вы ничего не поняли. Значит, и другие ничего не поймут. Это очень важно, чтобы никто и никогда даже не догадался бы о том, что мы здесь собираемся делать. Это новаторство следовало бы запатентовать, но мы этого делать не будем. Слава - дама капризная и слишком уж переменчива, как неверная супруга, а вот деньги – вещь материальная и постоянная.  И их постоянство свидетельствуется тем, что их вечно  не хватает. Так что, нам хлеба не надо, но дай колбасу! Короче, я сейчас объясню и надеюсь, вам идейка понравится.
   Он снова вытащил из портфеля первую опустошенную бутылку, вынул ее из полиэтиленового пакета и поставил на пень рядом со второй.
   - Вот в этой  бутылке находилась жидкость, которую я бы пить не советовал, - начал объяснять он, показывая на первую бутылку. – Как вы думаете, что это?
   Ребята пожали плечами.
   - Ну, а все-таки!?
   Саня осторожно взял бутылку, так же осторожно понюхал и скривился.
   - Фу, какая гадость! – произнес он.
   - А теперь понял? – спросил Ибрагим.
   - Нет, но что-то очень знакомое, - ответил Саня.
   Ибрагим, улыбаясь, покачал головой. Теперь уже  Валя попытался определить содержимое бутылки,  проделав то же, что и Саня.
   - Господи, что это? – скривив лицо, спросил он.
   - Значит, не знаете? - улыбнулся Ибрагим. – Химию надо было лучше учить! Ладно, не буду вас томить. Это серная кислота, причем неразбавленная, как и спирт, который вы пили. А теперь давайте посмотрим, что она сотворила с нашими пнями?
   Он подошел к облитым, уже успевшим почернеть  пням и несильно под  корень ударил не самый толстый  резиновым сапогом. Пень отлетел и рассыпался на несколько обугленных обломков. Потом он стал проделывать то же самое с другими. Средние пеньки так же разлетались на части, а совсем небольшие просто рассыпались в труху, словно они были не настоящими пнями, а поганками.  Устояли только два самых крупных, да и то треснули в нескольких местах.
    - Ну, как!? – спросил он, довольный произведенным эффектом.
    Ребята смотрели на сотворенное им чудо  и не верили своим глазам. Пни, с которыми надо было возиться не менее  двух - трех часов, были уничтожены за какие-то минуты. А это означало, что их не надо было подкапывать, жечь, пилить и выкорчевывать. Правда, оставались еще два, но вероятно, кислота их еще недостаточно пропитала.
   - Да! - вздохнул Ибрагим, словно читая их мысли. – Береза и осина крепкое дерево, кислоты на них уйдет намного больше, но ничего, если их полить еще раз и оставить денька на два, сами развалятся.
   - Вот это да! – выйдя из оцепенения, нарушил молчание Саня. – Это же гениально!
   - Гениально-то, гениально, - задумчиво сказал Валя. – Но мы же здесь все к черту потравим.
   - Конечно, потравим, - посерьезнел Ибрагим. – А что делать?.. Красота, наука и дело всегда требуют жертв. Но думаю, что все обойдется. Природа – матушка как-нибудь да справится. Люди еще не то с ней творят, а она бедная все терпит и исправляет. Правда, есть перегибы, как, например, Аральское море или  утопленные деревни на Днепре, на Волге. И таких памятников человеческой деятельности на земле, увы, слишком много. Мне один приятель рассказывал, что они на своем предприятии сливают в Яузу отходы от производства, где применяется цианистый калий, так что мы еще по-божески. Не мы – первые, не мы - последние. Ладно, об этом можно говорить много. Короче, я снова повторяю свой вопрос: кто со мной? 
   - Ладно, ладно!.. Не обижайся!.. Я просто спросил, -  быстро заговорил  Валя.
   - И, правда, Ибрагим, чего обижаться-то? - вступился за него Саня.
   - Никаких обид. Дело на самом деле стремное,  - строго спросил Ибрагим. – Потом дороги назад не будет!
   - Мы с тобой! – дружно и одновременно воскликнули  ребята и рассмеялись по поводу своей солидарности в ответе.
   - Тогда еще раз спасибо! – снова улыбнулся Ибрагим. – И в знак благодарности расскажу вам о своих соображениях. Прежде всего, об испоганивании этого участка. Как вы уже заметили, это действительно девственное и  божественное место уже начали поганить. Заметьте, не мы. Как его испоганят лет через десять – двадцать, можно себе только представить. А, если серьезно, то  я уже все это обдумал. Как вы думаете, когда начнется освоение садовых участков? Я думаю, не раньше трех-четырех лет, почему, постараюсь объяснить.  Прокладывать сюда дорогу наметили в следующем году. Так? Построена она будет еще через год, а, учитывая российскую расхлябанность, может и через два. Без хорошей дороги завести сюда стройматериалы будет просто немыслимо. Машины сюда пройдут только летом или зимой, когда строительство практически не ведется. Да и кто повезет стройматериалы, когда их негде хранить.  А их обязательно  растащат. На это умельцы найдутся даже без дороги. Все это означает, что и дома начнут строить после дороги. Строить их будут тоже не менее двух, а то и трех лет и только потом дело дойдет до сада и огорода. К тому времени от нашей кислоты и памяти не останется. Опять же матушка природа, да с Божьей помощью избавит эти почвы не только от нее, но и всей той гадости, что успеют натащить сюда садоводы. Я специально интересовался и выяснил, что почвы здесь преимущественно щелочные. А, если бы вы лучше учили химию, то знали бы, что кислота нейтрализуется щелочью. Поэтому единственное, что будет удивлять садоводов и огородников, почему у них в земле преобладают  сернистые соли. Можно было бы использовать и соляную кислоту, тогда бы здесь можно было организовать завод по выработки соли, но, увы, соляная кислота не имеет такого эффекта и дороже. Ну как я немного успокоил вашу совесть?
   - Довольно убедительно, - согласился Валя. – Слушай, а где ты  разузнал подробности  о почвах и  химии?      
   - Места надо знать, - хитро улыбнувшись, ответил Ибрагим. – Опять же наука. Друзья с почвоведческого факультета МГУ, да и от знакомых девочек из института тонкой химической технологии. Продолжаю! То, что я убедил вас, конечно же, хорошо, но вот проделывать то же самое с другими, не стоит.  Нас не поймут и будут правы. Да нас  просто удавят, поэтому все это следует сделать тайно и, как можно быстрее. Теперь техническая сторона вопроса. Работу нужно закончить за неделю, максимум полторы.  Кислоту купим на химбазе в Купавне. Там же купим резиновые сапоги, противогазы и фартуки. Машина сюда по снегу пройдет только сейчас, поэтому завтра же и начнем. Повторяю, наша главная задача, все это сделать скрытно и быстро, максимум за неделю. Прежде всего, нужно оборудовать место, где спрятать бутылей восемьдесят с  кислотой по двадцать пять литров каждая. Ну, а остальное вы уже видели. Ранней весной вернемся сюда и наймем трактор. Да и еще немаловажное. Пустые бутыли придется прятать подальше в лесу, предварительно их расколотив. Кстати, разбить  бутыль вдребезги не так-то просто, пробовал. И яма должна быть достаточно глубокой.  Да еще нужно будет сжечь все корзины, этикетки и стружку из-под тары. Короче, уничтожить все следы. Ну, и самый трепетный момент: встреча на этом поле со счастливыми заказчиками и полный расчет. Да,  чуть не забыл. Корчевкой будут заниматься пять бригад по двадцать человек каждая. Работать будут днем и ночью. Тут недалеко есть одна деревенька. Так вот. Останавливаться будем там. Один ящик дешевой водки  и  коробку с «Солнцедаром» я уже туда доставил, так что они уже не просыхают. Они теперь самые лучшие наши друзья, к тому же нам свидетели не нужны. Там даже бабки пьют так, что у них не то, что двоится, но и десятерится в глазах. А это нам на руку, пусть думают, что нас много. Кстати там и трактористы есть, целых трое. Мы же пьем в последний раз. Ну что, договорились? Тогда за успех!
   Он чокнулся с ребятами, опрокинул в себя стакан со спиртом  и повел их в деревушку.
   На эту маленькую, затерянную в Подмосковных лесах, деревню давно наплевало районное начальство. Ее  населяли  только древние старики и старушки. Самыми молодыми ее жителями была почти спившаяся шестидесятилетняя пара. В деревне было около тридцати домов, из которых треть была заброшена. Начальства, почты и телефона не было. До ближайшего населенного пункта было около двадцати километров. Каким-то чудом сюда еще давали электроэнергию, хотя за неуплату ее должны были отключить еще лет двадцать назад. Видимо ее потребление было таким незначительным, что даже эти строгие  службы махнули на деревню рукой. Проходящий рейсовый автобус появлялся здесь  раза три  в неделю, да и то по более-менее нормальной, не размытой грязью дороге. Слякотной осенью и ранней весной попасть сюда можно было только пешком, на тракторе или лошади.

   Деревенский народ встретил гостей тепло и радушно. Приезд трех молодых студентов из Москвы был для деревни важным и радостным событием. Несмотря на полунищенское существование,  столы буквально ломились от даров леса и яств самой деревеньки. Выяснилось, что даже с мясом и козьим молоком здесь особых проблем не было. В лесах пока еще водилось зверье, а в семи дворах имелась кое-какая живность. Так что спиртное, привезенное Ибрагимом, было как раз кстати. Деревенька гуляла от души и до беспамятства.
   Ребята поселились в довольно просторной избе еще крепкого и хитрющего старика Максимыча. Его сын работал трактористом в соседнем колхозе и приезжал к отцу на своем мотоцикле с коляской. Егор, так его звали, приехал и на этот раз. Работы в колхозе пока что не было, и Ибрагим договорился с ним иногда использовать его мотоцикл - «Урал» с коляской.
   Ребята плотно поужинали и легли спать, а Максимыч с сыном всю ночь орали песни.
   Открыв глаза утром, Ибрагим  увидел, как совершенно трезвый Максимыч готовит им завтрак.
   «Этого еще не хватало!» – с недоумением подумал Ибрагим. После вчерашней четверти самогона и почти ведра водки этот неуемный старик был «чист, как стеклышко». Егор тоже уже хлопотал у своего мотоцикла, смачно попивал рассол и  с удовольствием крякал после каждого глотка.
   «Да,  этих русских мужиков, пожалуй, даже кислотой не свалишь!» - с досадой думал Ибрагим, продолжая удивляться все больше и больше.
    Вся деревенька была уже на ногах, «гуляния» продолжались. Веселые бабушки с песнями доили коз, кормили скотину и выполняли обычную крестьянскую работу.  Даже  «Спившаяся пара» в своем дворе пыталась колоть дрова.
    «Может подсыпать им всем  снотворное? – ломал голову Ибрагим.  - Все равно не уследишь. Кто-нибудь обязательно сунется на участок. Гулять вместе с ними, - а кто будет работать?»
   За завтраком он поделился с ребятами новой проблемой.
   - А что, если их привлечь? – предложил Саня.
   - Они бы с радостью,  – возразил Ибрагим.  - Но где гарантия, что спьяну кто-то из них не сболтнет, что травил бедных садоводов.
   Ребята озадачились, и тут  спасительную идею подкинули Максимыч с Егором.
    - Слушай, Ибрагим, - спросил Максимыч. – Вижу, ты в Москву собираешься? Нельзя ли где дрожжами разжиться?  Мы бы тебе признательны были по гроб жизни. У меня вон яблоки и другие ягоды гниют, пропадают, а мы бы вам таким напитком угостили бы, что никакая водка в сравнение. А если бы дрожжец было изрядно, мы бы еще и другими напитками вас попотчевали. Ей Богу, и вам бы хватило, и нам еще осталось изрядно.
    - Батя, - забасил Егор. – Что ты мужикам такое обещаешь? Забыл, что у тебя аппарат совсем забарахлил? Чтобы такое обещать, нужен новый, да с хорошим выходом, а не наш по стакану за полдня.
    - А сколько вы могли бы производить, скажем, в день? – заинтересовался Ибрагим. – Сырья, то есть браги хватит?
    - Милок, - улыбнулся Максимыч. – А земля-то на что, лес? Ты только посмотри, какой он необозримый? Я же тебе что толкую, у меня на подворье этого добра хоть пруд пруди. Растить не надо, да и в лес ходить не придется. Вот, если аппарат хороший появится, глядишь, только к осени снова в лес идти придется, хотя у наших баб тоже всего немерено. У одной Настены всего этого, аж, выше  крыши. Она же жадная, зараза, к рынку готовится, все думает, с собой в могилу деньги свои забрать. Если ей предложить вместо торговли первач, она ж с ума от счастья сдвинется. Это же валюта, понимать надо!
     Ибрагим улыбнулся в ответ, поблагодарил хозяев за завтрак, обещал подумать и вышел во двор. Там он попросил ребят, взять ломы, лопаты и идти на участок, чтобы подготовить его к следующему дню. Главное, нужно было вырыть потайную яму. Сам же направился к мотоциклу Егора.  Ребята растерянно его окликнули, поинтересовавшись, что же он придумал? По его глазам было видно, что он что-то придумал, причем, что-то очень дельное.
     - Мужики, - лукаво ответил он. – Неужели вы сами не догадались?
    - Черт тебя разберет, Ибрагим, - пожал плечами Саня. – Неужели ты думаешь, что дрожжи их остановят? Они же нагонят самогону и придут к нам еще песни орать. Не дай Бог, глотнут из наших бутылей, ведь не усмотришь и не остановишь.
    - Правда, Ибрагим, - вторил ему Валя. – Кались, что придумал?
    - Мужики, - улыбаясь, ответил Ибрагим. - Поверьте мне, это будет то, что доктор прописал. Пусть это и для вас будет приятным сюрпризом. По дороге я все еще хорошенько обмозгую.  Думаю, что вы оцените идею. Завтра утром потайное место должно быть готово. Я появлюсь во второй половине дня с машиной, прошу меня не подводить!
   На следующий день он вернулся  вечером  с двумя крытыми «Газончиками», до отказа набитыми корзинами с бутылями, противогазами, фартуками и резиновыми сапогами.  Когда ребята разгрузили корзины с кислотой, противогазы и фартуки,  в машине  оказались еще  семь мешков с содой, три мешка  с сахаром, два почти новеньких довольно продуктивных аппарата для дистилляции воды, небольшой мешочек с марганцовкой и целый жбан дрожжей. Все это предполагалось отвезти в деревню.
   Ребята поздравили Ибрагима с очередной гениальной идеей и рассказали, что дважды приходили  Максимыч с Егором и двумя бабками, которые приносили еду, водку и предлагали свою помощь.
   - Теперь у них не будет времени шастать по окрестностям, – усмехнулся Ибрагим, и  они  поехали в деревню.
   Там он собрал селян и объявил, что за неделю нужно нагнать огромное количество самогона. Торжественно вручив аппараты по дистилляции Максимычу и бабе Насте, он назначил их ответственными за это задание.
   - Вы хотели нам помочь, вот и помогите с выгодой для себя. Тарой и сахаром мы вас обеспечим. Дрожжи портятся, поэтому придется работать много, вернее, беспрерывно. Половина готовой продукции нам, остальное, включая аппараты, бутыли, короче все, что останется, – вам. Нормальные условия?
   - Даже царские, – вскликнул Максимыч, и все его дружно поддержали.
   - Раз так, давайте дружить! Думаю, не в ваших и не в наших интересах, чтобы об этом кто-нибудь узнал. Поэтому из деревни на время работы ни шагу. Уговор дороже денег. А не то, нашей дружбе конец. Если кто-нибудь сунется на наш участок, где будут работать посторонние люди, мы будем вынуждены прервать с вами все отношения и поручить это дело  другой деревне. Согласны?..  Максимыч, баба Настя, проследите!
   - Есть товарищ начальник! – отрапортовал по-военному Максимыч.
   - Будь спокоен, милок! – весело и бойко крикнула баба Настя.
   Остальные одобрительно закивали.
   С этого момента на участке действительно из деревенских больше никто не появился, хотя для верности бригада Ибрагима два раза устаивала «субботники» с пикниками, куда приглашались несколько новых знакомых из соседнего совхоза. Их сосватал Егор. Естественно, их приглашали только тогда, когда очередная порция пней была уже обработана, а остальная кислота  и пустые бутыли были  надежно укрыты в потайном месте в лесу.  Работы хватало и так, нужно было собирать и сжигать мусор, копать и так далее.   Мужики работали с большим энтузиазмом и удовольствием. Ведь за это их угощали по-царски, да и оплата шла жидкой валютой.   

   Каникулы подошли к концу. Ребята принесли в деревню оставшиеся пустые бутыли, мешок с сахаром,  два мешка с содой, засыпали ею бутыли, попросили их домыть, попрощались и уехали в Москву. До автобуса их провожала вся деревня, бережно неся три наполненные первачом бутыли, завернутые в одеяла. За остальными друзья обещали вернуться весной.
    В середине апреля они вернулись, чтобы проверить свою работу. Снег почти что стаял. Участок стоял голый и выжженный. От огромного массива пней  не осталось даже упоминания, хотя для приличия были оставлены несколько небольших пеньков, уничтожение которых было делом одного дня.  Кислотой не пахло, правда, трава на участке была не по-весеннему пожухлой. 
    Деревенька встретила друзей, как самых  дорогих гостей, с обильно накрытыми столами. За пиршеством было доложено, что  двадцать  бутылей  наполнены чистейшим продуктом двойной перегонки и готовы к отправке в Москву. Остальное, как и  оговорено, было оставлено в деревне.
   Егор вспахал на тракторе весь огромный участок, удивляясь,  что траки и плуг трактора как-то странно и быстро поржавели. Ибрагим вручил озадаченному трактористу две сотни,  мешок с содой и посоветовал хорошенько отмыть трактор, объясняя, что  почва в этих местах содержит много щелочи.
   Приехав в Москву, ребята занялись  отчетной документацией.  Прежде всего, были составлены «липовые» ведомости на сто пять работников,  отчет о закупленном инструменте, материалах и продуктах. На это ушло почти двое суток. Помимо того, что необходимо было аккуратно подшить в дело товарные чеки, билеты и накладные, внимательно отслеживая, чтобы не были подколоты «ненужные» бумаги, часа два пришлось расписываться разными почерками в ведомостях на зарплату.
    После майских праздников  состоялся торжественный показ освобожденного от пней участка.
    Заказчики, приехавшие на трех волгах, не могли скрыть своего восхищения и удивления. Они даже не рассчитывали, что с такой трудной и объемной работой можно справиться  всего лишь за три  неполных месяца. Слава Богу, что от радости они  не замечали, что многие деревья по периметру освобожденного участка почему-то  не имеют почек. Они от всей души поблагодарили смущенных студентов, прибавив к оговоренной сумме  премиальные за скорость и добросовестность.
   В довершение  они предложили ребятам  дальнейшее сотрудничество, на что получили вежливый отказ. Ибрагим сообщил, что, занимаясь этим  участком, ребята очень отстали в учебе, и теперь придется усердно  наверстывать упущенное.
   По дороге он сказал своим подельщикам:
   - Мужики, в итоге мы поимели по пять с половиной тысяч  рублей, не считая двадцати  с лишним  бутылей первоклассного самогона. Как раз стипендия за семь с половиной лет успешной учебы или  зарплата добропорядочного инженера за четыре года безупречной службы.   Думаю, что этого даже слишком много за неполных две недели.  Надо же и честь знать. Теперь главное, от радости  не разболтать, как мы честно и случайно заработали такие деньги. Нас не поймут и будут правы.   Такие сверхприбыльные заказы, как вы понимаете, шальные подарки судьбы и не слишком частые. Поэтому, убедительно прошу не тешить свое тщеславие!  Когда-нибудь потом похвастаетесь перед детьми, лучше внуками, а нашим институтским поведаем байку о  «живописном лесном роднике, из которого бьет настоящий первач». Короче, с нами расплатились самогоном за, например, покрытие нескольких крыш черепичной кровлей. Идет?.. А отсюда  надо быстро уносить ноги. Нам здесь делать больше нечего. Все, чтобы нам здесь ни предложили, даже самые выгодные работы,  мы с удовольствием оставляем другим.  Кто знает, как природа-матушка отомстит за такое кощунство?  Будем довольствоваться тем, что имеем, иначе жадность погубит  нас, как жалких фраеров. Согласны?
   Понятно, что никто возражать не стал.

    -7-
   Многих удивляло умение Ибрагима зарабатывать деньги.  Ему  завидовали и боялись.  Приученные к тому, что заработок, не разрешенный официально, это уже преступление, большинство предпочитало с ним не связываться и отговаривало других.
   - Не связывайтесь с ним, «посодють», - часто слышал он шутливую фразу, которой обычно напутствовали тех, кто собирался принять участие в его «авантюрах».
    А его в свою очередь удивляло, что плохого  в том, что он хочет, а главное, может  честно выполнить любую работу и получить за это соответствующее вознаграждение? С самого раннего детства привыкший работать, а главное, прилично  зарабатывать,  он совершенно не удивлялся, что его заработки нередко в несколько раз превышают даже самые высокооплачиваемые в стране оклады и зарплаты. Ведь даже  его месячные, мальчишеские деньги  иногда в несколько раз превышали заработки многих взрослых, того же отца.
   И именно тогда он твердо уяснил, что все это  нужно тщательно скрывать. Страна социализма, как сначала учили его дома,  а потом и сама жизнь, не слишком любила богатых людей, особенно тех, кто мог организовывать приличные  заработки.   Их презирали, им завидовали, но самое грустное – их травили и сажали в тюрьмы, как  преступников. При этом абсолютно все мечтали где-нибудь и как-нибудь подработать. Ведь деньги-то никто не отменял, и их постоянно катастрофически не хватало.
   Самое смешное, что Ибрагиму их тоже не хватало. Его самого удивляло, как быстро разлеталась довольно приличная зарплата, да с еще большим приварком. Видимо, злую шутку сыграло то, что его научили легко и просто зарабатывать, а уроки бережливости, которыми его мучили мама и тетушка, увы, так и остались невостребованными.  Не помогала даже его врожденная, как шутили друзья, крестьянско-кулацкая привычка беречь все на «последний» день. Он ни в чем себе не отказывал, одалживал всем, кто только просил. Купил два новых приличных холодильника, один себе, другой хозяйке, и стал до отказа забивать их продуктами.  Правда, что-то все-таки  частично оседало в других ценностях. Он неплохо приоделся, обзавелся хорошей библиотекой, кое-какой  мебелью, даже предметами роскоши. Приобрел несколько старинных картин, икон, скульптур,  собираясь и дальше все это коллекционировать. Единственное, что заставляло его откладывать небольшие суммы, так это мечта вернуться домой с подарками и деньгами для родителей. Правда, для себя он считал эти деньги потраченными,  откладывая их на сберкнижку. 
    Валентина Петровна только охала и причитала, что такое количество продуктов хватит на дивизию солдат, что им, двоим, хватило бы и сотой доли, ведь многое приходилось даже выбрасывать, тем более что он довольно часто и подолгу отсутствовал.
   Он и сам понимал, что хватило бы и меньших доходов, да и времени на что-то другое оставалось бы больше, но остановиться уже не мог. Словно какая-то сила затягивала его в новые дела, поджигая его, как спичку, новизной и интересом.   
   Складывалось впечатление, что все это дается ему с какой-то невероятной легкостью.  Если бы только кто-то знал, сколько вариантов решений он прокручивал в голове, прежде чем подступиться к задуманному? То, за что не брались другие, брался он, осознавая и степень риска, и ощутимую  выгоду в случае удачи. Среди его друзей даже стала бытовать шутка: «то, что для других является красным запрещающим сигналом светофора, для  Ибрагима является зеленым».
   Однажды на семинаре он услышал одну фразу, которую запомнил на всю жизнь, которая  стала для него своеобразным руководством в жизни.
   - Коллеги, - говорил один известный и уважаемый профессор – физик.   - Правильно составленное условие задачи, - это более 50-ти процентов успеха, а остальное зависит от знаний, опыта и ума решающего. Чем отличаются законы физики или математики от законов жизни?.. В сущности, ничем, поэтому рекомендую применять их и в жизни.
   Применяя эту методику, Ибрагим  научился быстро просчитывать предложенные заказы, начиная с затрат. Это стало для него обязательным условием. Прежде всего, он до мелочей  вычислял, сколько денег придется потратить на выполнение самого заказа,  непредвиденные расходы, закладывая  даже взятки и всевозможные «откаты». И только после этого осторожно приступал к расчету прибыли.
   По мере роста «портфеля заказов», рос и совершенствовался его опыт, а это способствовало тому,  что скоро институтские ребята признали в нем бессменного, настоящего бригадира, доверяя ему как поиск и распределение работ, так и все договоренности с заказчиками.
   Особенно это проявилось в подмосковном подшефном институту совхозе «Зареченский», куда они регулярно стали выезжать на подработки.  Там Ибрагим быстро нашел взаимопонимание сначала с директором, а потом уже со многими работниками и  жителями. Выгодных заказов здесь оказалось даже больше, чем хотелось, а главное, он сам и его бригада стали желанными гостями. Приезжать сюда стало даже очень приятно. Наряду с плодотворной и выгодной работой на свежем воздухе, можно было славно отдохнуть.   Скоро у многих ребят здесь появились зазнобы, от которых оторвать их обратно в Москву стало даже не очень просто.
   Наряду с этим, Ибрагим старался не упускать из вида и московские заказы.  Именно среди них чаще всего встречались необычные и  сверхвыгодные. 

   Как только закончилось дело с «выкорчевкой пней», его нашла  знакомая студентка из консерватории Оля. 
   - У моей хорошей подруги есть проблема, - радостно сообщила она. -  С этим делом можешь справиться только ты, а кроме того можно очень даже неплохо заработать.
   - Я готов на все, только калечить и убивать никого не собираюсь, - устало ответил он, вспомнив, как в предыдущую встречу Оля просила его за деньги отмолотить какого-то парня.
   - Нет же, калечить и убивать никого не надо, - продолжала объяснять Оля. -  Но дело щекотливое. Моя подруга «залетела», и у нее прошли все сроки.
   - Криминальными абортами я тоже не занимаюсь, – резко прервал ее он.
   - Дослушай же ты, наконец. Она грузинка и ей надо вернуться домой. Ее хахаль исчез. Она хочет родить, а сам знаешь, без мужа ее дома просто убьют. Короче, надо изобразить мужа, жениха, ну, в общем, отца ребенка. Она хорошенькая и очень богатая.
   - Знаешь, Оля, я от своей невесты сбежал из дома, а тут ты предлагаешь мне самому лезть в петлю, да еще и с чужим ребенком.
   - Я все понимаю, но уж больно хочется помочь подруге. Ее ведь и в самом деле могут убить. Может, подумаешь? Слетаешь к ней домой в Боржоми.
   - Спасибо за предложение, Оленька, - язвительно поблагодарил ее он. -  Кавказские горы конечно поменьше, чем наши, но лежать в ущелье с проломанным черепом не хочется даже там.
   - Вот уж не думала, что ты чего-то боишься?
   - Вот только на это меня брать не надо,  -  возмутился он.  – Я никогда и ничего не боялся, а уж сейчас и подавно. Кстати, сколько платит твоя подруга?
   - Полторы тысячи, плюс билет туда и обратно.
   - Ну, ладно,  подумаю, но ничего не обещаю,  - согласился он и взял адрес ее подруги.

   Когда Ибрагим сообщил ребятам о новом необычном предложении, Валя сказал:
   - Знаешь, Ибрагим, я от корчевки  никак очухаться не могу, а ты уже другой кошмар предлагаешь. Для меня две авантюры подряд - это уже перебор. Извини, но я - пас.
   - Во-первых, это только предложение, - отвечал Ибрагим. -  Я и сам не решил, браться за него или нет? Хотя обдумать надо. Да и девушке помочь хочется. А во-вторых, никто никого неволит. Поэтому я повторяю вопрос: кто со мной?
   Валя промолчал, а Саня покраснел и произнес:
   - А что, подумать и поговорить с девушкой  можно.
   - И на том спасибо! – сказал Ибрагим, и они вдвоем поехали в общежитие московской консерватории.
 
   Нина, так звали Олину подругу, оказалась симпатичной стройной грузинкой. Узнав, от кого  пришли друзья, она потупила свои большие красивые черные глаза, покраснела и пригласила их в комнату, где жила одна.
   Комната была уютной и скромной. В углу стояла арфа, а на журнальном столике были аккуратно сложены нотные папки и тетради. Она усадила ребят в два старых кресла, сама села на кровать и предложила чаю.
   Ибрагим попросил изложить суть дела, а уже потом распивать чаи. Она смущенно согласилась и тихим голосом рассказала, что требуется от человека, который согласится ей помогать.
   - Родители у меня хорошие и добрые люди, – говорила она.  - Они меня очень любят, и, может быть, даже простили бы меня, но люди, родственники. Я даже не представляю, что будет, если я вернусь домой без отца будущего ребенка. Потом я им, может быть, все расскажу, но сейчас нужно, чтобы все выглядело по-человечески. Вы же знаете, как бывает у нас. Оля сказала, что вы - таджик, и вы, наверное, меня очень хорошо понимаете.
   И она заплакала.
   - Так, все будет хорошо, – мягким голосом успокаивал ее Ибрагим. - Успокойся, мы тебе постараемся помочь!
   - Правда? – воскликнула она. -  У меня есть тысяча семьсот рублей, эти деньги мне отец дал на всякий случай, если нужно больше, дома я отдам, честное слово.
   - Больше не нужно.  Если ты готова отдать полторы тысячи, этого достаточно. Тебе же еще надо купить билеты нам туда и обратно.
   - Вам? Вы полетите с другом? – удивленно, не скрывая радости, спросила она.
   - Ты вот, что Ниночка, сделай-ка нам чайку, а мы тут пошепчемся.
   Когда она вышла, он повернулся к Сане и спросил:
   - Ты согласен?
   - Рахимыч, с тобой, хоть на край света. Но как-то боязно, дело какое-то странное.
   - Дело, как дело. Страшновато.…  А ты как хотел?.. Без риска такие деньги не зарабатывают. Не боись!.. Отобьемся!..  Что-нибудь придумаем. Главное держаться вместе. Теперь давай решать: кто из нас муж и отец ребенка? Вернее так, пусть решит жребий.
   Он вытащил две спички, одну сломал. Длинную вытащил Саня.
   - Извини, Саня, но это небо!.. Может, оно и к лучшему. Другу жениха легче оценивать обстановку. Тем более на тебя там набросятся твои новые родственники, еще размякнешь и натворишь чего-нибудь. Как понравилась девушка? – улыбнулся Ибрагим и тут же серьезным голосом произнес. – Если не дай Бог, влюбишься, я сам тебя сброшу в первое попавшееся ущелье. Понял?
   Вошла Нина с подносом, на котором стояли красивые чашки с чаем и вазочка с конфетами.
   - Нина, познакомься, это отец твоего ребенка Александр, – приветливо сообщил Ибрагим ошарашенной девушке, которая чуть не выронила поднос, и добавил. -  Раз я взялся за это дело, придется слушаться меня! Сообщи родителям, что вылетаешь в субботу утром со своим.… Сама решишь, как его назвать. Лучше мужем. В воскресенье первым же самолетом мы вылетаем обратно. Скажешь, что он секретный физик и без него, например, не могут запустить ракету в космос. Я его охрана. Предупреди отца, что спецслужбы шутить не любят. Для всех остальных я его друг. Да еще скажи отцу, что муж работает под чужой фамилией и, чтобы не привлекать внимание, числится студентом. Если ты выполнишь все, что я сказал, все будет хорошо. И уж, пожалуйста, с ним на «ты», со мной, как хочешь. Мы потом из Москвы дадим тебе несколько телеграмм, чтобы у тебя не было никаких проблем и вопросов с родственниками. Ну что согласна?
   Она удивленно кивнула, и в субботу они втроем вылетели в Боржоми.
   Родня Нины встречала их радушно и торжественно. Первым к ним подошел невысокий, приятный, с короткими черными вьющимися волосами грузин средних лет.  Это и был ее отец.  Он крепко обнял Саню и пожал руку Ибрагиму. После этого все остальные мужчины проделали то же самое.  Ибрагим наблюдал, как Саню обнимает эти крепкие и гордые мужчины, и с ужасом думал о том,  что будет, если они с Саней не выдержат, на чем-нибудь проколются и выясниться истина?
   Слава Богу, все обошлось, торжественная часть закончилась и друзей повели к эскорту из шести машин, около которого стояли три женщины и приветливо улыбались. С ними друзей  знакомить не стали.  Отец Нины подвел их к белой красавице «Волге» с оленем на капоте и предложил Сане сесть за руль.  Тот поблагодарил, извинился, что не имеет водительских прав, и показал на друга, который водил машину профессионально.  Тогда улыбающийся отец предложил сесть за руль Ибрагиму, а сам сел на заднее сидение вместе с Саней. Ибрагим с удовольствием согласился, сел на водительское сидение и подмигнул другу.  Пассажирское место занял старший брат Нины, чтобы показывать дорогу, махнул рукой картежу и кивнул Ибрагиму, что можно трогаться.
   Машина была абсолютно новой, даже не обкатанной,  Ибрагим почувствовал, как задергался сильно «троивший» двигатель. Он извинился, вышел из машины, поднял капот и быстро отрегулировал зажигание. После этого двигатель заработал  плавно и престал чихать. Отец и брат Нины выразили ему свое восхищение, что сразу же  разрядило обстановку и успокоило друзей.
   По дороге Ибрагим внимательно слушал диалог, вернее монолог, который проходил на заднем сидении.
   - Сынок, - говорил отец Нины, обращаясь к Сане. - Я рад, что моя дочь выбрала такого хорошего человека. Ты мне  очень понравился. Сейчас хорошие люди большая редкость. Нина, правда, писала и говорила, что ты музыкант. А тут такой сюрприз. Ты, оказывается ученый, да еще  заслуженный. Не бойся, все это останется между нами и пусть твой друг не волнуется. Нам ведь, что главное, чтобы вы с Ниной были счастливы. Мы поможем всем вам, чем только сможем. Я главный механик большого винного завода, это о чем-то говорит. Нам ведь с мамой Нины много не надо. Братья у Нины тоже неплохо зарабатывают. Вот Георгий работает в Тбилисском универмаге завсекцией, уже подарил мне двух внуков. Вы еще собираетесь. Так что я буду самым счастливым дедушкой во всем Боржоми. И первый наш подарок вам за это  вот эта «Волга».
   Ибрагим чуть не выпустил руль, машину дернуло,  Георгий  удивленно на него посмотрел, но отец ничего не заметил и продолжал говорить.
   - Мы вам и с квартирой поможем. В Москве у меня есть знакомые, со временем купим ее там, а пока можем купить вам дом недалеко от Москвы. Пригодится. У вас будет дача. Ну, в Грузии, сам понимаешь, захочешь, живи у нас, захочешь, построим вам свой дом. Затем выстроим  виллу на черноморском побережье, как у Георгия. Для детей солнце просто необходимо.  Всем родом построим, даже лучше, чем у Георгия. И он не обидится, наоборот, только рад будет помочь семье сестры.  Правда, Георгий?
   Георгий многозначительно кивнул. Дальше разговор продолжался в таком же духе, из которого стало ясно, что у Нины много богатых родственников, которые помогут купить, построить все, что угодно. Даже заново отстроить небольшой городок в Сибири, откуда Саня был родом.
   Ибрагим наблюдал за другом через зеркало заднего вида и видел, как тот все больше млеет от нарисованных отцом Нины перспектив. И это его начинало напрягать.
   Наконец, они доехали до огромного, двухэтажного дома Нининых родителей, где началось пышное, сказочное,  грузинское застолье.
   Саня вначале отказывался от вина, ссылаясь на то, что вообще мало пьет, боязливо поглядывая на своего строго «охранника». Да куда там? Начались длинные грузинские тосты за уважаемых родственников Нины и родителей ее мужа, воспитавших такого умного и хорошего человека, дядюшек, тетушек, дедушек и  бабушек, будущего внука. К счастью, все закончилось тем, что Саня заснул за столом, и его осторожно отнесли в отведенную для него и друга комнату.
   Ибрагим лежал на соседней кровати рядом со сладко посапывающим другом и с упоением слушал красивое грузинское многоголосье, раздававшееся из большого зала, где был накрыт огромный дубовый стол человек на семьдесят. Оттуда же до него долетали острые ароматы грузинской кухни, чем-то знакомым и приятно-родным напоминавшие ему о его далекой отсюда родине.  От этих воспоминаний сильно билось сердце, а из глаз маленькими капельками выкатывались дрожащие слезинки. 
   Саня проснулся в полночь, долго извинялся и  вдруг заявил, что хочет на самом деле жениться на Нине, потому что страстно полюбил ее, ее будущего ребенка и ее чудесных родителей.
   Ибрагим вначале захотел задать другу взбучку, но, решив, что не вправе распоряжаться чужой судьбой, немного побурчал и отправился разыскивать Нину.  С трудом отыскал девушку в еще не угомонившемся доме, он пригласил ее в комнату, где вздыхал влюбленный Саня. Нина ответила, что в комнату мужчины ей входить не полагается, пока она с ним не расписана, поэтому предложила встретиться в саду. Ибрагим подумал, что так даже лучше, меньше свидетелей и «ушей», ухмыляясь про себя: «делать детей с мужиком можно, а входить к нему в комнату не полагается».
   Выслушав бессвязную речь Сани, Нина ответила резким отказом и как-то странно посмотрела на Ибрагима. Поймав ее пристальный, недоумевающий взгляд,  он, кажется, понял, что она хотела им сказать.  Сделай такое предложение он, она, возможно, еще подумала.
   «Вот ведь странная штука жизнь, – думал он.  - Мне эта славная девчушка совсем не нужна, а Саню, который уже начал сходить от нее с ума,  отвергает. И почему? Видимо понравился я.  А ведь она и  на самом деле хороша собой, и умненькая, и скромная.… А ну-ка, стоп, Ибрагим, надо быстро делать отсюда ноги!»
    Резко прервав и задушив свою разгулявшуюся фантазию, он  принялся успокаивать друга. Это оказалось не так-то легко, утешать его пришлось всю ночь. Парень, оказывается, влюбился всерьез.
    Утром, нагруженные ящиками, сумками с фруктами, двумя бурдюками с вином, коньяком в двух небольших бочонках и другими щедрыми дарами гостеприимных хозяев, они, наконец, горячо распрощались с ними и улетели в Москву. Ибрагим честно разделил заработанные деньги и дары, послал в Боржоми телеграмму с благодарностью, отправил Саню в общежитие и уехал отсыпаться к  Валентине Петровне. Только теперь можно было расслабиться и забыть все, что произошло за эти два нелегких дня.
   В течение полугода друзья регулярно, как обещали, посылали телеграммы в Боржоми, несколько раз ходили в консерваторское общежитие.  Безнадежно влюбленный Саня все еще надеялся, встретить Нину и попытать счастье второй раз. Потом они узнали, что она родила девочку и благополучно вышла замуж. После этого, опасаясь потревожить сердце друга, Ибрагим больше разговоров на эту тему не заводил и постарался обо все этом забыть.


   ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ

   -1-
   Трудно передать, с каким нетерпением Ибрагим ждал того сладостного момента, когда он сядет в самолет и вернется домой? И, наконец, это произошло, самолет приземлился в городе его юности.  Там, в Москве остался целый год жизни в ней и первый курс института.  Он вернулся домой, где не был здесь более трех лет.  Последний раз он приезжал сюда в короткий отпуск из армии, где отслужил на Северном военно-морском флоте или,  как говорят моряки, отходил три с лишним года.  Отпуск из армии  или, как его называют моряки, «побывка»  была такой короткой и полностью посвященной проблемам его друга Карима, что правильней было бы считать, что дома его не было более четырех с половиной лет. Боже, как это много для жизни молодого человека и как быстро пролетели эти годы? А ведь этот срок разлуки с домом мог быть короче, и намного.
    Три года службы – это было понятно. Необходимо было отдать долг мужчины и гражданина, а вот полтора года в Москве  почти полностью оставались на совести родных. Да он бы на крыльях летел сюда из армии, если бы знал, что ему позволят  жить так, как он хотел, считал нужным. Он и сейчас немного опасался, что они снова попытаются заставить его смириться и подчиниться очередному решению старших под руководством тетушки.
    Однако положение в корне изменилось. Он доказал себе и им, что может прожить один, без чьей либо помощи и опеки. Причем, неплохо доказал и может доказывать и впредь. Мало того, что он полностью мог обеспечить себя, у него хватало сил и средств,  помогать другим, тем же родителям, братьям. А кроме того он знал, более того был уверен, что теперь способен постоять за себя и свои убеждения.  И эту уверенность усиливало то, что за спиной у него стояли люди, друзья, с которыми он подружился за все эти годы. Если уж у них он добился уважения и признания заслуг, то свои должны были поддержать его в первую очередь.
    Проезжая по знакомым улицам, ему показалось, что он только вчера попрощался с родным городом.  И ему вдруг захотелось сбросить  с себя эти годы,  снова почувствовать себя тем беззаботным и наивным юнцом, который носился  по этим улицам сломя голову. Ведь он так долго мечтал об этом, неужели  не заслужил этого? Ведь победителям, а он считал себя именно им, всегда давались три дня абсолютно полной власти над завоеванным городом. Но он же приехал не требовать наград и положенных трофеев, наоборот, выразить признательность и благодарность своему родному городу и родине.  И не на три дня,  а на целых два месяца, отказавшись от участия в студенческом стройотряде,  пожертвовав увлекательной поездкой за рубеж, которой его наградили за достижения в спорте.
   Как же он соскучился по этому городу, улицам, самым лучшим в мире розам, украшавшим его площади и сады!  Какое же это великое счастье, снова видеть эти обожженные солнцем, красивые лица своего народа, слышать родную речь, вдыхать все эти неповторимые ароматы, присущие только ей, его любимой родине! Сердце его ликовало, а сам он сгорал от нетерпения, предвкушая радость от встреч с любимыми местами, бесчисленными родственниками,  друзьями и той, как и он сам, шпаной, с которой делились радости и беды его беспокойного, счастливого детства. 
 
   В Душанбе он впервые попал еще в пятилетнем возрасте, когда тетушка решила взять его к себе.  Тогда он погостил у нее около двух лет и вернулся в Канибадам к родителям,  поступать в начальную школу. За это время соседские мальчишки не обратили  на него никакого внимания. Опасаясь недовольства влиятельной тетушки, они старались лишний раз к нему даже не подходить. 
   Когда же через два года он снова появился у тетушки, да еще перевелся в душанбинскую школу, они  волей-неволей были вынуждены заинтересоваться им всерьез.  Ведь он уже становился своим и мог каким-то образом повлиять  на их жизнь,  а он в свою очередь старался сделать все, чтобы установить приятельские, а еще лучше  дружеские отношения. Вспоминая наставление деда и отца, он терпеливо и настойчиво стал добиваться уважения улицы.
   Скоро ему удалось стать не только своим, но и добиться особого расположения. Главную роль в этом сыграло его молчание обо всех уличных и  школьных стычках. Несмотря на бесконечные допросы, которые ему учиняла тетушка и ее верные нукеры, он упорно молчал о происхождение многочисленных  синяков и ссадин, предпочитая  разбираться со своими обидчиками самостоятельно.
   - Никогда и никому не жалуйся! – вспоминал он в таких случаях наставления деда.  – И  пожалеть не пожалеют, а уважать перестанут.
   Ребята  оценили поведение новичка  и  радушно приняли его в свою компанию. Ведь из него получался неплохой боец, отстаивающий общие интересы.
   Оценила это и тетушка. Ее умиляло, когда она слышала, как уличные мальчишки, вызывая его, уважительно произносят его имя, прибавляя еще более уважительную приставку – «бек».   
   В Душанбе, как, впрочем,  и везде, существовали свои неписаные законы жизни подростков. Если таковые  хотели  принимать участие в активной жизни улицы, а не сидеть взаперти под присмотром взрослых,  необходимо было утверждаться, рассчитывая только на себя. В противном случае даже показаться на своей улице, не говоря уже о чужой,  было небезопасно. Ее «хозяева»  просто не потерпели бы такой неоправданной наглости. И понять их было можно.
    Улица вставала на улицу, район на район, постоянно выясняя, кто сильнее? Чтобы стать полноправными хозяевами и защищаться от посягательств чужаков, приходилось объединяться в ватаги со своими предводителями.
     Взрослые посматривали на все это, как на детские, мальчишеские шалости, им было не до этого, да  и некогда. Они были заняты строительством  коммунизма, обеспечением семей,  тех же подрастающих бандитов.  Да, да, именно бандитов и криминальных авторитетов.  Такое положение вещей было крайне выгодно криминальному  миру.  Именно с помощью этой еще глупой, не знающей, куда девать свои силы, ребячьей массы он утверждал свое влияние над улицей, поселком, городом. 
    Если бы какому-нибудь почтенному отцу семейства сказали, что он принимал  самое непосредственное участие в установление жестоких, бандитских порядков и воровских законов в своем же собственном городе, он бы очень удивился, да и не поверил.  Ведь он никогда об этом серьезно не задумывался, наоборот, даже гордился тем, что когда-то кулаками доказывал ребятам с соседней улицы, кто хозяин в городе.  Шрамы, как говорится, украшают мужчину, и, вспоминая свое детство, нас в первую очередь умиляет та дворовая романтика, когда мы волтузили друг друга, устраивали дикие погромы и своим нетерпимым поведением изводили всех, кто только попадал под руку.  При этом почему-то мы старательно пытаемся  оградить свое чадо от влияния этой жуткой улицы.
     Увы, какой же нормальный, здоровый и любознательный мальчишка усидит дома, когда именно там, на улице и происходят самые интересные, увлекательные события? К тому же «запретный плод особенно сладок». Если бы люди хоть иногда вспоминали эту нехитрую народную мудрость, то им бы стало понятно, почему их дети перестают быть послушными, а криминальный мир так заинтересован их воспитанием. Ведь уделяя внимание подрастающей молодежи, блатные авторитеты не только обеспечивали свое будущее, но и  сразу же пополняли свои доходы, тот же «общак», как говориться, не отходя от кассы. Пока проходило обучение, обучаемые могли приносить весьма приличные ученические дивиденды.
   Следует отметить, что в Таджикистане воровскому миру приходилось туговато.  Необходимо было учитывать национальные особенности, традиции и как-то к ним приноравливаться.
   Если таджикского мальчика еще как-то можно было заставить «помахать руками» со своими же сверстниками, то заставить его поднять руку на старика или женщину, было просто немыслимо.  Так же трудно было заставить его воровать.  Для этого его нужно было убедить или обмануть,  что Аллах за это не покарает, и его рука не отсохнет, если он покусился на чужое. Правда, обмануть его не составляло большого труда,  но обман должен быть правдоподобным и убедительным. А то, чего доброго, пошел бы  к мулле или в милицию за консультацией и сорвал к чертям всю неплохо задуманную операцию.  Другое дело, когда, к примеру, ему сказали бы,  что наркотики необходимо поставлять на Запад для истребления неверных гяуров, и он это сделал с радостью. И деньги получил, и мулла одобрил, и криминальный мир был бы доволен, что получил прекрасного, честного исполнителя своих преступных замыслов.
   Вот и думай после этого, выгодно или невыгодно уделять внимание молодежи?
   Государству, безусловно, это тоже было выгодно, но у власти, так называемых, слуг народа, как правило, головы были заняты совершенно другими мыслями, а руки не доходили потому, что их постоянно нужно было держать наготове, чтобы проголосовать за решения вышестоящих товарищей и еще успеть запустить их в государственный карман. 

   Поселок, где жила тетушка, был относительно спокойным с точки зрения молодежных разборок. Это было что-то вроде «спального» района, где преимущественно  жила аристократия города, а главное, здесь не было таких «злачных» и привлекательных мест, за которые  стоило бороться, за исключением педагогического института.  Да и там молодежь собиралась нечасто.
   Другое дело, районы центральные, такие, как городской парк, тот же район центрального городского базара на улице Путовского, Комсомольское озеро, или район кинотеатра «имени 8-го марта». Эти оживленные места привлекали молодежь со всего города. Естественно, за эти «лакомые кусочки» в основном и шли суровые, жестокие, нескончаемые бои местного значения.
   Душанбе был многонациональным городом, что  добавляло свою долю остроты во все социальные сферы, соответственно и в мальчишеские войны. Как правило, все малочисленные народности предпочитали держаться друг друга, поэтому и мальчишки образовывали группы, соблюдая этническую принадлежность.
    Таджики, составлявшие большинство, к удивлению Ибрагима,  в этом им здорово проигрывали. Их  раздирали  межклановые,  местнические противоречия, не давая им соединиться в свою компанию. Они рассеивались, примыкали к другим группам и естественно в них терялись. Виною этому была  какая-то странная традиция, считать человека своим только по месту его рождения, невзирая  на то, что даже самые близкие  люди, например, отец или мать были из других районов. Они уже не считались своими, так когда-то принадлежали другому клану.
   Понять все это тому же россиянину довольно сложно, а информацию об этом трудно отыскать даже при большом желании.  Таджики не любят делиться своими тайнами даже с соплеменниками, как говорят в России, «выносить сор из избы».  Живут они обособленно, замкнуто, по праву считая себя арийцами, стараясь не допускать кровосмешения.  С одной стороны это очень даже неплохо.  Ведь таким образом они оберегали себя, свой народ и свою древнюю культуру от тлетворного влияния других, не слишком чистоплотных в моральном отношении. И это было обосновано. Одно то, что они сумели сохранить немало славных и добрых традиций, говорило о многом.  Их уже ставшей легендарной уважительности к старшим стоило бы поучиться многим народам. Именно им, подарившим миру прекрасный праздник «Навруз», удалось не только его сохранить, но и донести до полюбивших его народов в  первозданности и красоте. Но, как говориться, у каждого, даже самого доброго дела имеются издержки. Вот о некоторых из них и стоит поговорить, чтобы понять, почему для таджика так важно месторождение его земляка?
   На этом месте автору пришлось серьезно задуматься, а надо ли ему, таджику затрагивать этот вопрос?
   Человек другой национальности, тот же россиянин  на это бы удивился и сказал примерно так: «А что здесь такого? Есть желание рассказать, вот и валяй, выкладывай! Интересно же. Что  останавливает?.. Неужели это так серьезно?». Дальше он бы стал выдвигать различные предположения, мешающие автору продолжать повествование, но все они, вероятнее всего, были бы неверными. Для того чтобы выдвинуть правильное предположение, нужно одно непременное  условие  - родиться таджиком или афганцем, на худой конец,  узбеком. Даже интересно, пришло бы в голову, к примеру, россиянину, что это так важно  для этих народов,  а главное, что все это  действительно, очень серьезно?
    Как было уже сказано, соплеменники автора не слишком любили, когда кто-то приоткрывал теневые стороны их жизни, или как говорят  в России, «копался в грязном белье». Конечно же, и другие люди этого тоже не любили, но на Востоке этому придавали особое значение. Здесь это считалось прямым оскорблением и вмешательством в личную жизнь.  Восток, как говорил герой кинофильма «Белое солнце в пустыни» - дело тонкое.  Здесь не принято бросаться словами, давать слово, а потом забирать его обратно. Здесь каждому слову, каждому жесту придавалось свое, особое значение.  И не только слову. Немаловажно еще и то, кому это слово принадлежало, вернее, кто его произносил, свой или чужой?
   Если приоткрывать теневые стороны взялся бы чужак, например, россиянин или тот же азиат, но не таджик, реакция была бы отрицательной, но не слишком бурной.  Ну, копается нехороший человек, наносит обиду, ну и Аллах с ним, пусть  с ним Всесильный и разбирается.  Этот «любитель тухлятины», как бы о нем здесь сказали, мог не знать здешних порядков, да и что он мог раскопать? Ни один таджик не посмел бы ему в этом помогать. Пусть только попробует, и его немедленно проклянут, выгонят из дома,  родного города, а может, и вовсе из родной земли, не говоря уже о наказании Аллаха.
   Ну, и нетрудно представить, что случится с таджиком, который решился бы не только помогать, но и сам выставил бы на всеобщее обозрение, да на посмешище свой народ, своих старейшин. И это уже не оскорбление, не случайный проступок, который могут простить несмышленому юнцу или женщине, это уже тяжелое преступление против своего народа и Аллаха.    
   И все же автор решился взять  на себя смелость, попытаться приоткрыть завесу, окутанную тайнами, которую его народ бережет, как зеницу ока,  несмотря на то, что у него с ним и так сложились непростые отношения.  И сделал это не от обиды, не ради «красного словца», а  от боли за свой народ, который подарил ему жизнь, без которого он ее не представлял. И он не станет просить прощения, веруя его в доброту, справедливость и мудрость, одна из которых гласит, что «настоящий патриот – это тот, кто говорит своему народу правду».      
  Таджики, как и многие другие малые народы, живут кланами, родами. Естественно, так легче выжить. Сообща можно решить многие насущные проблемы. К примеру, помочь слабым, выучить, дать хорошее образование наиболее талантливым, способным, организовать пышную свадьбу и нормальную жизнь молодым, всем скопом построив новый дом. Список таких важных и полезных дел нескончаем, и все это, безусловно, еще понять можно. Но когда на них накладываются национальные особенности, традиции, да еще политика, проводимая Россией, понять  все это действительно сложно, а порой мозг и вовсе отказывается что-то соображать. Тут и  возникают те самые странности, которые могут стать невыносимыми, даже губительными, как для представителей рода, так и для него самого.
   Скажем, род одобрил решение одной из своих семей  поженить   сына на девушке из другого рода. Да, да именно так. Решение приняли или одобрили старейшины. В остальных случаях соединение двух любящих сердец могут постигнуть серьезные неприятности в виде изгнания из семей, а может даже и с родной земли. Только с согласия старших брак считается настоящим. И не важно, что муж с женой только на свадьбе или после нее первый раз увидели друг друга. Старшие решили, что так надо, им видней, а молодым остается только подчиниться.  Конечно же, бывают исключения, особенно с наступлением новых времен, когда жених с невестой полюбили друг друга, даже попробовали наладить отношения, не говоря уже о том, что виделись, а может и обнимались. Но и в этом случае одобрение старших обязательно. Без него свадьбу тогда лучше  справлять  на северном полюсе.
    Будем считать, что одобрение получено. А это значит, справляется пышная, многолюдная,  хлебосольная свадьба, и молодая жена входит в дом мужа, соответственно, в его семью.  Ее тепло и радушно встречают, принимают, радуются, что в доме появилась молодая хозяйка, которая несет с собой любовь, помощь старшим по хозяйству и, конечно же, детей – новых продолжателей рода, его защитников, может и новых руководителей. И вот тут-то и начинается это  странное и непонятное.
    Попробуем представить, что думают старейшины рода мужа?
    А думают они о том, как сделать свой род еще сильнее и могущественнее.  Они рады, что их род породнился с другим, таким же влиятельным, а может и еще могущественнее.  Приобретен союзник, можно будет подумать о расширении своих владений и усилении влияния. Но верный ли он, сколько времени он будет оставаться в союзниках, не захотят ли его старейшины взять первенство? Да, задачка не из легких. Ведь с этими родами  уже были трения, даже серьезные конфликты, значит, могут возникнуть снова. Интересно узнать, какие планы они вынашивают? Можно что-то выяснить у их представительницы. Если она что-то знает, обязательно расскажет. Она ведь мусульманка и воспитана в уважении старших, мужа, его семьи. Не зря же за нее уплачен хороший калым. А вдруг она заслана специально, чтобы выведывать тайны или еще страшнее, погубить род, извести всех старейшин? А что, такое происходит довольно часто. Отравит или подбросит горсть иголок в плов, и все умрут в страшных мучениях.  Даже, если она этого не захочет, ей могут приказать ее родители, которых она тоже беспрекословно послушает. А те пожертвуют своей дочерью, потому что им прикажут их старейшины. Причем, пожертвуют без разговоров и сантиментов, иначе их самих сживут со света, вместе со всеми отпрысками.
    И таких вопросов будет нескончаемое множество в различных вариантах, от которых будет пухнуть и болеть голова. И особенно изобретать эти вопросы не нужно потому, что они тысячу раз передуманы, и возникали тогда, когда дело касалось военных действий с враждебными родами.  Ведь старейшинам нужно было уберечь свой род от разных посягательств, его ослабления. И  их можно даже пожалеть. Мало того, что им приходится разбираться со своими, держать ухо востро с властями, а тут еще шпионские страсти со своей, пока еще чужой, ими же рекомендованной избранницей.  Тут же никаких мозгов не хватит.
    Понятно, что их тревога не остается без внимания. Остальным членам  рода тоже небезразлична его судьба, правда, они не обременены такими заботами, как старшие.  Поэтому направленность их мыслей сужаются и сосредотачиваются на чужачке, которая  довольно долго, порой до конца своих дней может оставаться под пристальным вниманием и не считаться своей.
     Еще серьезней и суровей эти вопросы будут волновать тогда, когда на месте девушки окажется парень. Ведь у женщины, как говорят на Востоке, «волос длинный, а ум короткий». И наблюдать за мужчиной придется еще серьезней и пристальней. А вдруг он послан, чтобы подмять весь род под себя?
    Конечно же, в таких случаях для старейшин было бы лучше, впускать в род безродных или представителей других национальностей. И толку было больше, и опасности меньше, но такого святотатства не поймут даже свои. Еще выкинут  на свалку за то, что не чтятся традиции, а род лишается национальной гордости. А потом, разреши такое, в семье могут появиться иноверки и иноверцы, а то и вовсе, не допусти Аллах, иудеи. Ведь молодежь так и тянет на сторону, да еще к этому проклятому племени.
    Вот и получается, соблюдены все устои, традиции, окружение – одни свои, выполнят любой, даже самый сумасбродный приказ, а на поверку –  никому нельзя верить, даже самым близким, а порой и себе самому. Ведь абсолютно все они из других кланов, откуда следует, что они чужие. И ведь никуда не денешься. Законы власти суровы и неумолимы. Чем ближе человек к ее вершине, тем меньше он может позволить себе такую роскошь, как привязанность, дружба или любовь.
    Почитав все это, таджик, особенно горожанин, может изумиться и разразиться негодованием.   «Где этот недоделанный автор такое выискал? – спросит он. – Сказок «Тысяча и одна ночь» начитался? Да, все это было, но давным-давно, сейчас всего этого нет, быльем поросло, а если что-то и случается подобное, то в каких-то очень далеких кишлаках, куда и люди редко забредают».
   И автору придется отчасти согласиться. Да, сейчас такого действительно не увидишь. Баи и защитники веры давно остались в прошлом. Советская власть постаралась на славу, чтобы от них и памяти не осталось, а к власти пришли совсем другие люди.  Вот только с традициями сладить она не смогла, уж больно крепко они засели в этом народе.
   - Так это же хорошо, - продолжит диалог таджик. – Свое прошлое нужно помнить и чтить, каким бы оно не было. А автор просто дурной и глупый человек, раз всего этого не понимает.  К тому же еще и плохо думает о своем народе. Какой же он после этого таджик?
    И автору снова придется согласиться. У него же нет фактов и документальных подтверждений его правоты, а предчувствия, отдельно подсмотренные, подслушанные беседы и прогнозы, как говориться, к делу не пришьешь.  Тем более не пришьешь тот ужас, который охватывает его, когда он начинает представлять, что произойдет с его родиной, если  эта «проклятая Аллахом Советская власть  ослабит свое  влияние над ней или вовсе решит ее покинуть?
    И эта тревога снова заставляет его продолжать этот странный и неприятный диалог со своим народом, чтобы достучаться до его разума и сердца, и он спрашивает:  «Почему при встрече таджики все так же, в первую очередь интересуются  происхождением, причем, именно местом рождения? И почему это происходит не только на родине, но и далеко от нее, где казалось бы, было достаточно только одного понятия – земляк?
   Таджик непременно бы ответил примерно так.   Для того чтобы  выяснить, откуда его земляк родом.  Ведь приятно встретить земляка, да еще соплеменника.
    Это тоже понятно, если оставить без внимания то, что он умышленно умолчал об истинной причине этой традиции. А она заключается в том, что он пытался определить, является ли этот земляк своим или принадлежит другому, скорее всего, враждебному клану? Ведь это крайне важно. От этого зависит, может он доверять ему или нет?
   Чтобы понять это лучше, следует представить следующую ситуацию.  Предположим, что встретились они, обрадовались друг другу, один попросил помощи у другого, а тот ему вежливо отказал. Что в первую очередь подумает тот, кому было отказано? А подумает он, скорее всего, так.  Если окажется, что они из разных мест, к примеру, один из Куляба, другой – из Гиссара, мысли будут следующими:  «Эх, не помог потому, что я чужой. Он же кулябец.  Был бы из родного Гиссара, понял бы меня, как мне трудно, в лепешку бы расшибся, а все сделал». Конечно, слова могли быть другие, но смысл был бы тот же. И с этим таджики  спорить бы не стали. «Да! - сказали бы они. – Так бы он, скорее всего, и подумал».
    Трудно передать, чтобы подумал обиженный, если бы они оказались уроженцами одного города или кишлака.  Думается, что его  негодование не имело бы границ. А вот подумать о том, даже представить, что земляк просто не может помочь потому, что не в силах это сделать,  ему бы и голову  не пришло. И  произошло бы это потому, он действительно не смог бы понять, как ему отказал его, можно сказать, кровный брат? Да расскажи он дома о таком его поведении, тому лучше домой не возвращаться. Его же проклянет родная мать. И с этим таджики, положа руку на сердце и опустив взгляды, так же согласились бы. Ведь это происходит не давным-давно, а сейчас, сегодня и будет происходить еще очень долго.
    Если для читателя, хотя бы что-то прояснилось, можно понять и другое.  Как  таджики потеряли все свои исконные территории со своими  городами, такими, как Бухара, Самарканд, Хорезм, Фергана со своею долиною?  И почему тем из них, кто не желал покидать родную землю, пришлось скрывать свою национальность и приноравливаться к жизни среди своих заклятых врагов узбеков? А произошло это потому, как, вероятно, догадался читатель,  что никому так и не удалось объединить кланы.  Хорошо еще, что узбеки, отличие которых состоит в том, что их кровь когда-то была разбавлена кровью степняков, приведенных когда-то полчищами Чингисхана, не полезли в горы. Видимо, именно эта примесь в крови и сыграла свою роль, заставляя их бояться и не любить скалистую местность с сумасшедшими реками.  Иначе, таджики, за исключением памирцев,  и вовсе бы лишились своей земли. Тех  не смогли завоевать ни Александр  Двурогий, ни другие завоеватели, даже Советская власть, хотя нужно отдать должное России.
    Именно она-то и смогла навести в республике хоть какой-то порядок. По крайней мере, кланы притихли,  немного умерили свои амбиции, перестали открыто враждовать и, можно сказать, объединились под надзором своего «Старшего брата».  Это и понятно. С Россией и ее мощью особенно не поспоришь. А уж тем более с ее богатым опытом, который она накопила, объединяясь сама и принимая под свое крыло другие народы.
   Трудно определить, да и бесполезно спорить о том, чего больше добра или зла принесла эта дружба? Оставим это на совести историков и политиков.  И все же неоспоримо одно, помощь оказалась своевременной и необходимой. Одно только то, что таджики с ее помощью вновь обрели свое государство, может перечеркнуть все минусы, издержки и перегибы, хотя и здесь можно отыскать приличное количество плюсов. Следует заметить, что политика, проводимая Россией, оказалась  верной, где-то даже мудрой и тонкой.
    К примеру, назначая на ключевые, важные посты инородцев и выдвигая на роль первых лиц уроженцев этой земли, она добилась того, что республика развивалась, не ущемляя  национальной гордости и самосознания.  Конечно же, старейшин  обижало, что с их мнением практически не считаются, а первые лица, как правило, жестко ограничиваются в правах и возможностях. Но многие из них  понимали, что у Москвы просто нет другого выхода, а сами они без единого руководства угробили бы республику окончательно.  Если уж ограниченные в правах умудрялись мгновенно обрастать бесчисленной  родней, то можно представить, чтобы они сотворили с республикой, обладая полной властью.  Поэтому родам, скрипя зубами от досады и умеряя свои амбиции, приходилось поддерживать эту политику во имя будущего своей родины. Старейшинам с горечью приходилось соглашаться с тем, что они воспитывают прекрасных, талантливых и честных исполнителей, но лишенных какой либо инициативы.  Да и откуда ей было взяться, когда они же сами ее и подавляли? 
    
    Ибрагиму такое положение вещей страшно не нравилось.  Ему  было обидно за своих соплеменников, которым даже в мальчишеских ватагах отводилась роль «пушечного мяса», в лучшем случае  - подручных у вожаков.  К сожалению, влияние Москвы на подбор неформальных лидеров не распространялось.
   Однако делать было нечего. Пришлось соглашаться с существующими порядками и занимать место среди своих.  Очень скоро ему надоело ходить с синяками, получая обидные оплеухи, и он стал думать, как изменить существующие порядки. Понимая, что в одиночку с улицей не совладать, он попытался сколотить свою, пусть небольшую, но состоящую из одних соплеменников  компанию. К этому времени он подрос и чувствовал в себе силы, необходимые лидеру, а кроме того, он видел, как к нему относятся мальчишки, даже старше его. Они его уважали и тоже признавали в нем вожака.
    Увы, его затея провалилась при первой же серьезной стычке.   
    Однажды вернувшись из очередной поездки в горы, где ему удалось довольно прилично заработать,  он решил пригласить своих новых «друзей» в кинотеатр «имени 8-го марта» и там, в кофе  солидно  угостить.   Обнаружилось, что «хозяевами»  этого   квартала  установлено  правило, по которому пришелец, захотевший «погулять» на их территории, должен был  выплатить определенную мзду.
   Сумма была небольшой, но сам факт вызвал у него негодование.  В результате ему здорово досталось, а его товарищи – семеро крепких ребят  стояли в стороне и спокойно наблюдали, как четверо щуплых подростков во главе со здоровым парнем ассирийцем устроили ему «пятый угол» и отобрали все деньги.
   Несмотря на клокотавшую ярость и обиду, он не стал ссориться с этими трусами и  вместе с ними вернулся на свою улицу. По дороге они объяснили, что он был не прав, и у них не было резона ссориться с хозяевами чужого района. И, если уж решаться на такую ссору, то необходимо заручиться поддержкой предводителя шпаны их поселка Джурбали. Может, тогда бы все и  кончилось миром, потому что тот был связан с взрослым, воровским миром.
   Узбекский парень Джурбали внимательно выслушал своих «подданных», покачал головой, похвалил Ибрагима за смелость и сказал, что такое прощать нельзя. На следующий день, вечером за кинотеатром состоялось побоище, окончившееся тем, что всех разогнала подоспевшая милиция.  Здесь Ибрагим показал себя с лучшей стороны, о чем свидетельствовали крупный фонарь под правым глазом, многочисленные синяки и ссадины на теле. Потом стычки стали повторяться каждый день примерно с тем же результатом.  Противники собирались к вечеру, волтузили друг друга около получаса, приезжала милиция, и все разбегались.
   Ибрагим обратил внимание, что в драке ни Джурбали, ни двое его подручных  не участвовали, только раздавали команды и наблюдали, как остальные, преимущественно таджики от души метелят друг друга. Оказалось, в лагере противника их предводитель  Ахмет вместе со своей свитой из трех своих братьев тоже не участвовал в драке, так же раздавал команды уже своим бойцам и, хитро улыбаясь, подмигивал Джурбали.
   Ибрагим оценил ситуацию и понял, что, если каким-то образом не переломить ситуацию, все это безобразие так и будет продолжаться до скончание века. Смелости ему было не занимать, злоба на  ассирийца Ахмеда, оскорбившего его и отнявшего деньги, прибавила  силы, и он решил попытаться сразиться с ним одним, вызвав  на поединок.  Он понимал, что исход поединка, вероятнее всего, будет не в его пользу, но ему захотелось своим примером пробудить в  своих собратьях по крови гордость и чувство собственного достоинства. Ну, а в случае победы, он автоматически становился их лидером.
    Риск, как говориться, благородное дело, почему бы не попробовать? Тем более  для всех это было бы приятной неожиданностью. Никто не знал, как он умеет бороться? Правда, он  только два раза применял на людях то, чему его учил дед, но уже тогда понятно, насколько  эти приемы   действенны и страшны для противников. Все это береглось на самый  крайний случай.   Конечно же, самые убийственные приемы он применять не будет даже в самый критический момент, но и остальными можно будет даже изувечить противника.  Может, их хватит, чтобы одолеть этого наглеца. Ведь для него это тоже будет полной неожиданностью, а  она часто уравнивает силы, может даже и увеличивает.
    Услышав о его намерение, Джурбали  расплылся в снисходительной улыбке, еще раз  похвалил за смелость и пообещал навестить в больнице.  Ахмед был старше лет на пять и выше на полторы головы.
    Мальчишеские драки  обычно начинались тем, что какое-то время  противники  выказывали друг другу свое презрение и ненависть. Это распаляло и разжигало их злость.  Именно в этот момент  из  толпы вышел Ибрагим и предложил померяться силами с самим Ахметом. Это вызвало общий дружный хохот и шутки в адрес маленького смелого поединщика, а Ахмет объявил, что с малышами не связывается. Ибрагим продолжал стоять и грозно сверлить противника глазами. Обе противные стороны  замолкли и замерли в ожидании.
   Видя, что дело принимает не слишком приятный для него оборот, Ахмет усмехнулся, неторопливо, шаркающей походкой  подошел к наглому выскочке  и поднял руку, чтобы отвесить оплеуху.  То, что произошло в следующий момент, вся душанбинская шпана вспоминала, придерживая дыхание,  красочно восхваляя  подвиг маленького, смелого и ловкого батыра,  добавляя разные подробности и возводя в ранг искусного бойца.
   На самом деле Ибрагим безобразно использовал прием, которому его обучил дед. Вцепившись мертвой хваткой в кисть противника, которая уже двинулась к его уху, он  повис на ней, заставив того потерять равновесие,  подпрыгнул, развернулся в прыжке на 180 градусов и рухнул на землю. Ахмету не оставалось ничего другого, как инстинктивно спасать руку. В результате она сломалась в нескольких местах под тяжестью двух тел.
    Ибрагим такого исхода даже не предполагал. Он хотел только применить болевой прием, а в результате покалечил человека и чуть-чуть не покалечился сам.  Не растеряйся Ахмет, вероятнее всего, обе кисти были бы вывернуты у самого Ибрагима.  Видел бы это дед,  здорово всыпал бы внуку за такой неоправданный риск, но случилось то, что случилось. В какой-то момент Ибрагим растерялся, услышав ужасный хруст ломающихся костей, но быстро собрался и понял, что победил.
    Наступила мертвая тишина. Обе пораженные стороны смотрели, как победитель выбрался из-под неподвижного тела, отряхнулся и спокойно обратился к противникам:
   - Кто следующий?
   Ответа он не дождался, потому что в этот момент подъехал милицейский «Газик». Вылезшие из него милиционеры были удивлены. По их мнению, здесь должна была происходить кровавая, жестокая бойня.  Вместо этого окаменевшие  бойцы  стояли, молча большим кругом и  с ужасом смотрели на небольшого подростка, стоявшего в центре  круга, который пожирал их таким тяжелым взглядом, что даже сами милиционеры в какой-то момент почувствовали себя кроликами перед удавом. Когда он скользнул по ним своими сверкающими холодным блеском глазами и двинулся в их сторону, они невольно дернулись назад вместе с мальчишками.  Грузный, усатый и лысоватый старший лейтенант попятился назад, почувствовал спиной дверцу машины, дернулся и первым пришел в себя.
  - Что здесь происходит? – спросил он осипшим голосом.
  Никакой ответной реакции не последовало. Внимание ребят все так же было приковано к этому странному мальчишке.
   - Что здесь случилось? – уже громче крикнул он, проглотив перед этим комок в горле. – Может кто-то объяснит мне?
    Ребята вздрогнули, скосили на него свои остекленевшие взгляды, немного расступились, и он увидел, что рядом с подростком лежит неподвижное, скрюченное тело какого-то парня.
     - Здесь убийство? – спросил он  сдавленным гортанью  голосом,  расширяя свои узкие  глазки степных жителей так, что становился похожим на европейца. – Кто это сделал?.. Почему?..  За что?
     Ответа не последовало, потому что в этот момент тело дрогнуло и издало стон. 
     - Может, наконец, мне объяснят, что здесь произошло? – вздохнул милиционер, начиная приходить в себя, смахнув со лба пот и радуясь, что никакого убийства не произошло.
     - Ничего особенного, ака, - начал объяснять Джурбали, подскочивший к нему из толпы, приветливо улыбаясь. -  Не стоит так волноваться. Никто никого не убивал, даже не трогал.
     - Как же не трогал, а этот? – спросил он, показывая на Ибрагима.
     - Этот смелый мальчик высказал свою обиду в лицо Ахмету за то, что тот поколотил его со своими друзьями, отнял деньги и обещал убить, если он кому-то расскажет об этом.  Ахмед хотел за это его снова поколотить, но, как  только занес руку, чтобы ударить,  вдруг упал и что-то себе сломал, кажется руку. Все это видели. Правда, джигиты?
      Толпа дружно закивала в знак согласия.
      - Так вот, - продолжал Джурбали, с ободряющей улыбкой поглядывая на Ибрагима. – Я хотел вмешаться, восстановить справедливость, но за этого смельчака заступился сам Всесильный и Справедливейший потому, что он храбрый и сильный, как наш великий Рустам. Недаром уважаемая Наргиз апа взяла его к себе, он ее племянник и теперь живет в ее доме.  Да продлит Аллах ее благословенные годы!
     Услышав имя уважаемой особы, милиционер расплылся в учтивой улыбке, подошел к Ибрагиму, поинтересовался драгоценным здоровьем  тетушки, попросил передать ей свои самые наилучшие  пожелания от всего сердца и похвалил его за  храбрость настоящего мужчины.  Потом подошел к лежащему телу Ахмета, потрогал его мыском сапога, услышав стон, подозвал своих подчиненных и приказал вызвать скорую помощь.   Она приехала через минут пятнадцать и увезла уже кричащего от боли Ахмета в Медгородок, расположенный  рядом с кинотеатром.
     Ибрагим стоял, как вкопанный. Теперь уже на него напало оцепенение, прежде овладевшее ребятами. Он никак не мог понять, радоваться ему или нет? Когда Джурбали начал объяснять произошедшее, он подумал, что тот его хочет выгородить из неприятной истории, старательно ее исказив. Когда было произнесено имя его тетушки, в нем вспыхнул протест. Больше всего он не хотел, чтобы это как-то повлияло на всю эту ситуацию, в том числе и на милиционеров. Ведь он же считал себя  ответственным за свои поступки,  и сам мог ответить за них. И только потом до него стало доходить, что Джурбали пытается извлечь выгоду для себя. Это открытие его и поразило. Оказывается, он ровным счетом ничего не понимал  в этой тонкой политике интриги. Видно, он был еще слишком мал, чтобы претендовать на роль вожака, не имея никакого опыта в таких делах. 
    Посмотрев на ребят, которые с восторгом смотрели на Джурбали, он ужаснулся. Они готовы были упасть перед ним на колени, благословлять его, как избавителя, и выполнить его любое приказание. Ведь именно он защитил их героя от милиции, ловко придумал, как это сделать. Причем, бывшая враждующая сторона смотрела на него с тем же восхищением. Получалось, что он становился предводителем двух группировок.
     Еще раз окинув взглядом ребят, особенно задерживая его на лицах таджиков,  ему вдруг расхотелось становиться их предводителем. Они так ничего и не поняли, не оценили его поступка.  Лживый и ловкий Джурбали оказался для них ближе и понятней.  Он же все за них решал, и им не нужно было утруждать себя никакими мыслями. Никто из них даже не подумал воспротивиться, хотя некоторые были его ровесниками, даже старше. Им было так удобно.  Оказывается, правду говорила тетушка,  пренебрежительно отзываясь о них, как «о стаде баранов, которым требуется козел, который будет топтать их копытами, грызть  до смерти и убивать строптивых в назидание остальным».
    - Только так, - говорила она в минуты отчаяния, -  можно заставлять их жить по-человечески. Иначе они так и останутся в грязи, невежестве, смотря в рот каждому, кто только им прикажет что-либо делать. Обидно говорить такое о своем народе, но он действительно начинает вымирать по недомыслию, серости и глупости, затаптывая самых лучших своих сыновей. Каждый народ страдает тем, что не любит умных и сильных, но мы оказались даже хуже  своих врагов - ненавистных узбеков, а  когда-то были самым сильными, мудрыми и красивыми. Весь мир поражали своими мудрецами, учеными и поэтами. Теперь только одна красота и осталась, да и то на Памире. Этих монголы не достали, побоялись лезть в горы. Что меня убивает больше всего, так это то, что узбеки  переняли от нас все наши добрые традиции и теперь их сохраняют лучше нас. У них же толком не было никакой культуры, а они теперь даже к женщинам, женам своим относятся лучше, уважительней.  Ты не слушай меня, мальчик! Это я так, от бессилия и горечи плачу о своем народе потому, что не в силах что-либо изменить. Да и что  могу сделать я – женщина? Нет, я не хочу сказать, что у нас нет мужчин. Наоборот, наши мужчины  ответственны, храбры и не страдают отсутствием героизма, но, как это, ни странно и, ни горько, они умеют только подчиняться. Заставить их принять какое-то свое волевое решение, стукнуть кулаком по столу и гонять других пинками и палками, совершенно невозможно. Скольких я двигала во власть, назначала на хорошие, ответственные посты, результат был один, надувание щек и абсолютная беспомощность.  «Апа, а что мне делать?.. Апа, меня эти одолевают…  Апа, помогите!..  Спасите!». Как же все они мне надоели!  Ни одного, даже самого малого самостоятельного решения, все мне в рот смотрят. А ведь, казалось бы, созданы самые великолепные условия, окружение – все свои, надежные, выполнят любой приказ, бери власть и действуй!  Нет, советоваться, конечно, надо, но не по каждому же пустяку. Когда дело касается серьезных моментов, пусть только попробуют не посоветоваться, голову оторву, но спрашивать совета, какую директиву Москвы им выполнять: собирать хлопок завтра, через три дня или через неделю, это же уму не постижимо.  Эта Москва сама запуталась в своих директивах, шлет их пачками, сама не ведает, что творит, а потом, где Москва,  где они?  Возьмите ту, которая  устраивает погоду, землю и вас дураков, и действуйте! Остальные, как говорят в этой Москве, спустите в отхожее место. Сколько их можно учить? А потом, для чего я их туда направила, штаны протирать, да гостей важных  принимать?  Они же думать должны, учиться и становиться настоящими ответственными мужами.  Так нет же, «апа, мы боимся».  Тьфу! Хоть бы поспорил кто, поучил меня глупую женщину уму-разуму. 
    - Тетушка, - спрашивал Ибрагим. – Извините, что прерываю вас, но вы же сами не любите, когда у вас не спрашивают совета.  Я же видел, как вы их ругаете. Они же потом за сердце хватаются. А еще, вы же не любите, когда вас учат, спорят с вами.
    - Ах ты мой добрый защитник, - улыбалась она. – Пожалел своих никчемных дядюшек? Да, я очень не люблю, когда меня учат, еще больше не люблю, когда спорят, и страшно сержусь.  А почему же тогда ты все время со мною споришь, учишь меня? И ведь не боишься.
    - Но я ведь спорю тогда, когда считаю себя правым. Вы же сами потом признаете, что я был прав. И не боюсь я потому, что за мной правда, а правды боятся все, даже вы.
    - Милый мой! Конечно, ты прав. Правды боятся все, и я тоже. Но я говорю не об этом. Я говорю о том,  что ты не боишься говорить мне правду,  ты не боишься спорить со мной. С одной стороны это плохо. Перечить старшим – значит, не уважать их мнение, а  с другой, я даже рада, что у меня есть спорщик, причем, один единственный. Все остальные почему-то не решаются.
    - Почему только я, а баба Ира? Папа тоже часто спорит. Извините, ваш дядя Ильхом тоже с вами спорил. Я хотя и маленький был, но слышал. Я уже не говорю о дедушке, с которым вы не спорили, потому что сами его боялись. Он никогда не говорил со мной об этом, но я же видел. Вы же из-за этого к нему меня не пускали? Простите, что я говорю вам обо всем этом, он ваш отец и вам, наверное,  это неприятно, но это же правда.
    - Опять ты со своей правдой, правдоискатель ты мой, - улыбнулась она и вдруг сделалась задумчивой. – Знаешь, дорогой Ибрагим, правда не всегда бывает такой однозначной, как ты ее себе представляешь, попробую тебе объяснить это. Что касается бабы Иры, я не спорю. Она была светлым человеком и всегда говорила мне в лицо то, что думала. И я с ней не спорила, даже побаивалась спорить. А вот о дедушке твоем и дяде Ильхоме  я бы сказала так. Они были хорошими, сильными людьми, смелыми, мудрыми. Им бы и надо было возглавить род, повести его за собой, своим примером зажигать остальных, растить себе достойную смену, а что сделал твой дедушка? Бросил все и ушел в горы. И ты думаешь это правильно? Он же нас бросил, если говорить начистоту. Ильхомджон сделал примерно тоже. А папа твой и слышать не желает о власти. Ведь им всем так было удобно, меньше забот, меньше здоровья нужно тратить на своих близких. Вот и получилось, что я - женщина взвалила на себя их ношу. Когда-нибудь ты все это поймешь. Не сейчас, чуть позже. Мне бы очень хотелось, чтобы ты это понял. Поэтому я рада, что ты растешь настоящим мужчиной, смелым и умным. Может, когда-нибудь и свою старую тетку поучишь уму-разуму. Я этому только рада буду.
    Вспоминая этот разговор, Ибрагим тогда окончательно решил, не делать никаких попыток что-то менять в этих мальчишеских компаниях. Они хотели, чтобы ими правил ловкач и лжец, пусть так и будет. Пусть сами потом жалеют, рвут на себе волосы. Лично он свое место под солнцем отвоевал и выскочил из этого унизительного положения, теперь его вряд ли кто посмеет тронуть.  Тогда он стал свободен в своих поступках и мог делать все, что пожелает.      
     Дома ему досталось от тетушки, хотя и не очень сильно. Конечно же, ей  было приятно, что он сумел постоять за себя, однако она опасалась, что друзья и  родные покалеченного могли мстить. Взяв с него честное слово, что без ее ведома он не будет ввязываться в подобные истории, она позаботилась, чтобы  этот случай не оставил последствий. Во всяком случае, больше об Ахмете  он  ничего не слышал.  Даже тогда,  когда  родители переехали в Душанбе и поселились в том самом районе, где когда-то жила семья Ахмета, о нем никто не вспоминал.
   Джурбали недолго праздновал свою победу. Скоро его осудили  на десять лет за групповой разбой.  Он  оказался злобным, недалеким, да еще не чистым на руку.  Введенные им порядки были еще хлеще Ахметовских. К тому же выяснилось, что именно он сообщал милиции о драках, проще говоря, «стучал» на своих же ребят. Он хитрил, стравливал и предпочитал «загребать жар» чужими руками. Эта хитрость его и сгубила. Он поручил часть кровавой работы своим  подданным, а они дружно явились в прокуратуру.
    Стараясь держать слово, данное тетушке, Ибрагим немного поумерил пыл, однако доказывать всей душанбинской шпане, что он имеет право свободно разгуливать там, где ему хотелось, уже не требовалось. Решающую роль в этом играла его громкая слава.  По крайней мере, никто с «этим психом» предпочитал не связываться.  К тому же  его заметили и стали приближать к себе многие городские авторитеты. Учитывая все это, в  том числе и близость к влиятельной тетушке, в городе он заимел что-то вроде статуса  неприкосновенности. 
    Правда, за пределами города обещание тетушке все же приходилось частенько нарушать. Ведь там уже действовали  свои законы и порядки.  Но он уже никого и ничего не боялся, хотя со временем все больше пытался уладить конфликты мирно.  И это приносило свои плоды. Главное, он совершенно перестал бояться улицы, незнакомых мест и незнакомых компаний.  Он знал, что сможет за себя постоять, в крайнем случае, найти способ уладить все миром. Поэтому  свое детство и юность  он считал удачными.  В них было все: и оплеухи, и обиды, но в основном преобладали победы и радости. А главное, он гордился тем, что даже в самые неприятные моменты своей  суматошной, подчас чрезмерно  активной жизни ему удавалось сохранять самоуважение и независимость.
    Об униженном положении своих собратьев он уже старался не думать.  В этом очень постарались его двоюродные и троюродные братья, не понимая его, даже не стараясь понять. Они посмеивались над ним,  не разделяли его желания, общаться и дружить «с кем попало», перечить старшим и интересоваться тем, что, по их мнению, было пустой тратой времени и денег. Вероятно, именно последнее и явилось той последней, но весомой и решающей каплей, заставившей его махнуть на них рукой. Его ужасало, что их устраивает такая жизнь, пугают какие-то изменения и  ограничены интересы. С ними было просто скучно. Весь мир сходил с ума от Окуджавы, группы «Битлз», Элвина Пресли, Высоцкого, Галича, не говоря уже о других крамольных личностях, а  всем этим интересовалась только золотая таджикская молодежь, да еще комсомольские вожаки. Причем, первые это делали потому, что это  модно, а вторые для того, чтобы заклеймить позором проклятый Запад. 

    Гуляя по ночному опустевшему городу и предаваясь этим, милым сердцу, воспоминаниям, Ибрагим получал истинное наслаждение. На душе было спокойно и радостно.  Несмотря на усталость и бессонные ночи последних дней, он не желал терять драгоценное время общения с родиной на пустые сны. 
    Омрачало лишь одно. Мать с отцом почему-то уехали в Канибадам* улаживать какие-то дела. Это было странно. Хотя он не давал телеграммы о приезде, в разговорах по телефону он намекал, что возможно приедет в начале июня. Вылететь пришлось в середине. Интересно, какие дела могли их заставить так срочно уехать, если только вчера утром он говорил с мамой и обещал им всем сюрприз сегодня?
    Правда, сюрприза могло и не получиться.  В суматохе он совершенно забыл, как покупал билет на самолет дней за семь до вылета. Тогда  к нему на шею бросился троюродный брат Шавкат, улетевший домой двумя днями раньше. Шавкат был противным и нудным типом,  особой радости от встречи с ним Ибрагим не испытывал, потому и не предал ей значения.  К тому же тот не видел билета, не знал даты вылета. Правда,  мог и узнать, дав девушкам шоколадку.  Но этот жмот даже конфетку пожалел бы, а за шоколад и вовсе бы удавился.  Вот если бы он сказал тетушке, кого видел в кассе аэрофлота, то остальное представить нетрудно.  Дату вылета блудного племянника ей преподнесли бы на блюдечке.
    А может, все это разыгравшаяся фантазия и излишняя подозрительность? Узнали дату, ну и что? Это же не государственная тайна. И все-таки все это было как-то странно.
    Через минуту он об этом снова забыл. В конце концов, он приехал отдыхать, увидеть друзей и хороших знакомых.
    Немного подумав, он решил не возвращаться домой, а отправиться к другу детства Женьке Либману, который жил на берегу шумящего «Лучоба». Так он решил «убить сразу двух зайцев». Увидеть друга и любимую речку.

   Женька был одним из самых близких и верных друзей детства и юности. Вместе они ходили в спортивные секции, где попеременно занимались легкой атлетикой, плаванием, фехтованием и борьбой, правда, Женька в основном предпочитал смотреть, как борется друг. Если бегать, прыгать, плавать, даже фехтовать на саблях ему еще как-то удавалось, то борьба просто приводила его в отчаяние. Он не то, что бороться,  правильную стойку не мог сделать, как полагается, поэтому тренер терпел его только из-за своего любимчика, Ибрагима.  К тому же его  мама  возражала, что сын участвует в «мордобитии».  Совсем другое дело, когда мальчики ходили  в кружок юннатов при Сельхозинституте.
   Женька сопровождал друга повсюду, даже в театр оперы и балета имени Айни, где Ибрагим старался не пропускать ни одного нового оперного спектакля. Женька оперу ненавидел и сидел на спектаклях исключительно  ради друга, делая вид, что влюблен в «это дикое пение».
   Другие мальчишки, в их числе братья Ибрагима такого себе даже не могли себе представить.  Все попытки уговорить их пойти в театр, даже на детский спектакль, вызывали такое недоумение, что Ибрагим начинал волноваться за их психическое состояние.  Только из-за уважения к нему они вежливо отказывались, а после его ухода облегченно вздыхали и крутили пальцем у виска. Дескать, и у нормальных людей бывают сдвиги по фазе. Ибрагим на них не обижался, а Женьке был признателен за его участие.
    Общаться с Женькой было приятно,  интересно и полезно. Тот  был начитан, хорошо рисовал,  много знал и даже пытался учить Ибрагима арабскому языку, который немного выучил, когда жил с родителями в Ираке. С ним можно было поговорить о том, о чем другие их ровесники и представления не имели. Друзья часто рассуждали и спорили о религии, истории и литературе. Причем, Женька разбирался в этом намного лучше.  Сказывалось то, что его родители были  начитанными и интеллигентными людьми. В их домашней библиотеке можно было найти такие книги, каких не было  даже  в научной библиотеке, которую создавал сам великий ученый республики Сулейман Умаров
    Спустя полгода  со дня их знакомства в городском дворце пионеров неожиданно выяснилось, что Женька неплохо играет на пианино.  Еще в самом раннем детстве его учили музыке,  сначала на скрипке, потом  - на пианино. Лет в десять он вдруг взбунтовался,  родители огорченно вздохнули и перестали возить с собой громоздкий инструмент.
    Когда Женька заиграл, Ибрагим от удивления грохнулся на пол  мимо стула, не почувствовал ушиба и просидел он около часа на полу, боясь шелохнуться, пока Женька исполнял популярные произведения Шопена, Глюка, Бетховена и Баха. С этого момента Женька стал ему еще дороже. А потом дома у Женьки он впервые услышал пластинки с «Пятым концертом для фортепьяно с оркестром»,  «Аппассионату» и «Романс для скрипки» Бетховена.
    С этих пор  почти каждый вечер Женька и его мама знакомили его  с новым  композитором. Самыми любимыми у него долгое время оставались Бетховен и Моцарт.  А через какое-то время, благодаря стараниям друга, он уже даже двумя руками осторожно выводил начало «К Элизе» и  несколько аккордов «Лунной сонаты» Бетховена. У себя дома о таком он даже не мог мечтать.
    Из чувства благодарности  он решил взять Женьку с собой горы и показать, как можно заработать приличные деньги, собирая лечебные травы, змей и пауков. До этого он ни с кем этим не делился. Это было его личной  тайной даже от многих своих родственников.  Узнавая, чем он занимается в горах, люди приходили в ужас.
   К сожалению, Женька, а потом и его мама тоже пришли в ужас. Никакие уверения, что змеи по-разному защищаются, берегут свой яд и кусают только в случае  настоящей  угрозы, не действовали и вызывали еще больший панический страх. Если Женька, передергиваясь и цепенея от ужаса, еще мог выслушивать красочные рассказы друга, то мама и слышать ничего не желала. Стало понятно, что совместную поездку в горы уже повторишь. Женьке и первой хватило выше крыши. Мало того, что он чуть не лишился дара речи, наблюдая, как друг ловил эту гадость руками, ему пришлось еще  сопровождать его до города с мешками, в которых она сидела. И он впервые не помогал Ибрагиму, не делил поровну тяжесть, которую тот взвалил на свое плечо. Слава Богу, тот это понимал, иначе на свое второе плечо ему пришлось бы взвалить еще и бесчувственное Женькино тело. 
   Несмотря на все это Ибрагиму хотелось верить, что друг сможет пересилить себя и периодически возобновлял разговор о поездке. Он теперь мечтал, как они вдвоем смогут наловить, а главное, доставить в город  такое количество змей, что все остальные змееловы просто умерли бы от зависти. А что самое замечательное, их заработок мог спокойно перекрыть довольно приличную зарплату Женькиного отца за год, притом, что они совершили бы всего несколько поездок. Сезон отлова не такой уж большой, всего два-три месяца, как раз период школьных каникул. Это ли не подарок другу? Женькины родители были не слишком богаты, потому и ездили по миру, чтобы заработать на кооперативную квартиру. А сын своей долей мог бы значительно сократить срок их скитаний и даже претендовать еще и на свою отдельную комнату.
   Увы, мечта Ибрагима так и не осуществилась. Окончательную точку в этом поставил Женькин отец. Он относился к змеям с еще большим ужасом, чем его супруга.  От укуса гюрзы на его глазах погиб рабочий. Эта тварь ухитрилась укусить за шею, и спасти его не смогли даже с помощью сыворотки. Услышав, чем уговаривают заняться его сына, он категорично заявил, что не допустит этого ни в коем случае. А, если сын все-таки решится на это, то он пообещал, что самолично оторвет ему голову, чтобы не мучился от укуса какой-нибудь гадины.  Друга сына он отговаривать не стал, понимая всю бесполезность слов и заметив на руке след от укуса, но порекомендовал  быть осторожнее и поискать менее опасное занятие.
   Отец Женьки был хорошим специалистом, горным  энергетиком, и его часто приглашали на строительство гидроэлектростанций. На этот раз он  приехал в Таджикистан на строительство Вахшской гидроэлектростанции. Ибрагим тогда учился в шестом классе. Григорий Моисеевич поселился в Нуреке, а семью оставил в Душанбе, где мама Жени Елена Аркадьевна устроилась работать в городскую больницу.  Она была хорошим хирургом. В числе ее пациентов были многие родственники Ибрагима,  даже он сам.
 
    Однажды он серьезно вывихнул левую руку, гоняясь за змеями в горах, и отец привел его к ней. И она так удачно вправила вывих, что рука зажила через две недели. Обычно такие травмы другим врачам удавалось вылечивать за два – три месяца.
    Там же в больнице он и познакомился с Женькой, куда тот пришел жаловаться матери, что не пойдет в школу, потому что мальчишки его бьют и обзывают «жиденком».
   Ибрагим плохо знал район, где находилась школа Женьки, но пошел туда и разобрался с Женькиными обидчиками. Несмотря на загипсованную руку,  он так отметелил самого активного участника травли друга, подростка - узбека, что того чуть самого не уложили в гипс. К счастью, все кончилось миром.  Кто-то из дерущихся ребят  крикнул, что этому психу покровительствует признанный душанбинский авторитет Зафар.  Драка мгновенно прекратилась, и  обидчики предложили загладить свои распри распитием пиалок с вином в самой чайхане «Рохат»*.
   Женька попробовал водку в первый раз, и Ибрагиму пришлось тащить на себе умирающего от смеха друга через весь город. Люди, провожавшие взглядом эту пару, охали и ахали, но сочувствия не выражали.
   Когда они дотащились до базара на улице Путовского, их обступила толпа, из которой вышел высокий, стройный старик, с правильными чертами на лице, вероятнее всего щугнанец*, и громко назидательным тоном произнес:
   - Вай, вай, калека тащит на себе пьяного еврея.  Смотрите  люди, как Аллах карает нашу молодежь за то, что она нарушает его волю, беспутствует, оскверняет себя дружбой с иноверцами, не знающими меры в соблазнах дьявола.
   Этого Ибрагим уже стерпеть не смог. Он очень уважал этот гордый горный народ, о котором очень хорошо отзывался его дед, и решил объяснить старику, что тот неправ. Он положил похохатывающего Женьку под тополь, вытер здоровой рукой  пот со лба, подошел к старику и, глядя ему в глаза, ответил:
   - Дедушка! Я не хочу быть неуважительным, но вы вынуждаете меня сказать то, что вы совсем не правы. Я, конечно же, еще молод, чтобы вас поучать, однако  молчание  в этом случае – это  преступление  перед людьми и нашим Всемилостивым Аллахом. И я знаю, что Всесильный  меня не покарает, потому что я буду говорить правду. Этот отрок, которого я несу, не по своей воле отведал напиток, пить который не запрещается даже нашей великой книгой мудрости и истинных слов Великого Создателя нашего, благословенным «Кораном».   Даже в великий пост больным разрешается выпить немного вина, чтобы они одолели свою хворь.  Наши великие и почитаемые всем миром предки Рудаки, Абу Али ибн Сина, Омар Хайам, Насир Хосров, и многие другие, которых я не назвал, не только пили вино сами, но и восхваляли это чудодейственное средство, как лучшее лекарство от хвори и простуды. Оно помогает людям отвлечься от дурных мыслей и расслабиться с друзьями за достарханом. Ведь вы же даете вино заболевшим детям и внукам, если они хворают. Да пошлет им Всемилосердный здоровья. А руку свою я повредил сам. И вылечила ее мать этого отрока, которая помогает Всемогущему спасать нас от своих же пороков.  Ибо только Он дает жизнь и решает, когда человеку надо предстать перед ним. А отец этого парня спас горный кишлак, который по глупости людей чуть не затопил Коферниган. А еще он помогает нашему народу построить гидроэлектростанцию в Нуреке. Вот вы говорите, что они иноверцы. А не Аллах ли призывает быть терпимым к людям иной веры. В Коране сказано:  «Будь терпимым и уважай заблудших». Мы мусульмане тем и сильны, что уважаем других. Вот вы дедушка нюхаете ноз*.  А ведь это порок. И все мы сотканы из пороков. Так не лучше ли искоренять пороки в себе, чем искать их у других. Простите меня, пожалуйста, если я вас обидел, я этого не хотел! Да благословит Аллах вас, ваших близких и всех нас!
   Потом он вознес руки к небу, прочитал  суру из Корана, пожелал старику и собравшейся толпе милость Всевышнего и здоровья, и  направился к уснувшему Женьке. Слушая одобрительный ропот людей, он был доволен. Ему удалось высказать все, что у него накипело на душе, а заодно и отдохнуть.
   Этому он научился у тетушки. Ему нравилось таким образом привлекать людей, которые, в конечном счете, всегда оказывались благодарными.
   И на этот раз его отблагодарили. Первым подошел старик, который извинился и высказал свою признательность за такое почитание Аллаха, знание Корана и благородство. А несколько людей из толпы помогли ему донести пьяного и брыкающего Женьку до дома, где тот жил со своей мамой.

   Елена Аркадьевна вплеснула руками, увидев пьяного сына, который  беспрестанно бубнил что-то непонятное. Она поблагодарила Ибрагима, пригласила поужинать и стала приводить Женьку в порядок, пытаясь уложить его в кровать. Женька не унимался, постоянно вскакивал и принимался красочно описывать «подвиги» своего лучшего друга матери.
   Она выказала Ибрагиму свое недовольство. Конечно, она была благодарна, что он заступился за Женьку, но считала, что можно было найти более мирный способ.  По ее мнению нельзя было калечить людей, да еще с больной рукой, даже, если они не могли постоять за себя сами. Оказывается,  Ибрагим должен был убедить мальчиков словами, потому что насилие порождает обязательно другое насилие.
   Ибрагим не стал спорить. Этого он вдоволь наслушался дома от мамы и бабушки, но с удовольствием просидел с Еленой Аркадьевной, а потом и с протрезвевшим Женькой до самого позднего вечера.

   Так он подружился с Женькой, его мамой и отцом, который каждые выходные вырывался к семье. Дружба с ними заставила его задуматься и резко изменить свое отношение к евреям.  Ему теперь стало стыдно за то, что вместе со шпаной  частенько травил некоторых учеников первой школы именно за их принадлежность к этой национальности. Сказывалась врожденная ненависть к бухарским евреям.
    Правда, одному из них – Яшке Фридману, как считали  даже его одноклассники, доставалось справедливо.  Тот был ужасным снобом, ябедой и трусом, постоянно нарываясь на грубость своим острым, ядовитым языком. Остальным  доставалось не меньше, хотя они никого не трогали, жили тихо и даже охотно помогали с учебой.
    Удивляя свою ватагу и братьев, Ибрагим перестал участвовать в третирование еврейских мальчишек, больше того стал с ними тесно общаться, ходить к ним в гости и защищать. Окончательно он убил свою уличную компанию тем, что публично извинился перед Яшкой, взял с него слово больше не злословить и так же взял под свое крыло.  Яшку после этого, как подменили. Он перестал дурно отзываться о нацменах и  даже взял шефство над двумя отстающими учениками, таджиком и киргизом.
   Через некоторое время вся душанбинская шпана разом ахнула. В городе появилась довольно странная мальчишеская компания из представителей совершенно разных народов под предводительством таджика, где преимущество составляли евреи. До этого даже они не помышляли о единении.
    Компания сразу же категорично заявила, что в разборках участия принимать не будет, ни на какие городские территории не претендует и желает только одного, чтобы ее оставили в покое и не мешали заниматься изучением истории и культуры родного края.   
    В течение нескольких месяцев ребята совершили около десятка походов в театры города,  драматический имени Лохути и  оперы и балета имени Айни. Почти каждую неделю совершались поездки за город. Больше всего их было сделано в Варзобское ущелье. За это время компания из восьми ребят выросла до четырнадцати. Примкнувшие в основном были русскими и теперь уже они составляли большинство. К сожалению, последняя поездка на Варзоб закончилась неудачно. Одни мальчик сломал руку.
    Идея, которую Ибрагим привез из своего родного,  Канибадама, понравилась и не осталась без внимания взрослых. Сначала в походах  принимали участие некоторые родители. Первыми были Яшин отец и дедушка киргиза Аксая. Потом компания заинтересовала энтузиаста туризма, учителя физкультуры Женькиной школы Алексея Васильевича. Он привел с собой  компанию нескольких своих учеников и походы стали еще интереснее, длительнее, да еще с настоящей туристической экипировкой, которую предоставила его школа. У ребят появились настоящие палатки, поварская утварь, включающая в себя несколько больших, вместительных котелков и чайников. До этого приходилось обходиться двумя большими китайскими и одним маленьким термосами, которых не хватало даже на один привал.
     С появлением передвижной кухни привалы стали желанными и долгими. Теперь можно было не только вдоволь напоить двадцать с лишним человек чаем, но и накормить горячей едой вместо сухомятки. А главное, эти привалы стали еще и интересными потому, что можно было от души наговориться, выслушать какие-то новые, удивительные истории, сообщения, посмеяться, да еще послушать песни.  Алексей Васильевич жаловался на отсутствие гитары, но с довольствием декламировал речитативом многие туристские песни. Ребята тоже по очереди пели то, что знали, в крайнем случае, читали стихи или рассказывали короткие истории.  Так они впервые узнали, что означает для туристов девиз «Гитара по кругу», несмотря на ее отсутствие.
    К сожалению, все это продлилось недолго. Спустя  два  месяца после появления Алексея Васильевича, компанию стали постигать неудачи. Началось с того, что один из ребят, несмотря не строжайшую оговоренную дисциплину, захватил с собой бутылку вина и угостил двух своих товарищей. На первый раз ограничились предупреждением. Через два дня всех троих пришлось выгонять. Кроме вина, у них обнаружили еще и сигареты. В следующем  походе неожиданно произошла драка, вспыхнувшая на национальной почве. Причем, в драке принял участие сам организатор компании. Несмотря на то, что он защищал своего друга Женьку и сам писал устав, ему  пришлось покинуть пределы лагеря. Устав компании, а вернее, уже официально зарегистрированного клуба «Юный турист Таджикистана» был суров и писан для всех без исключения.
    Следом за ним в знак солидарности ушли все еврейские ребята. Осиротевший Алексей Васильевич не смог справиться с оставшимися сорванцами. В лагере вместе с вином стали появляться наркотики, даже  чистый героин. Милиция долго разбиралась с ребятами, измучила Алексея Васильевича, которого отстранили от работы с детьми, но так и не определила виновников. Наконец, председателем клуба был назначен бойкий комсомольский вожак – узбек Улугбек, который благополучно довершил крах столь интересного начинания.
    Из-за дружбы с иноверцами у Ибрагима начались разногласия с тетушкой. Она никак не могла смириться с тем, что в гостях у Женьки и своих «необрезанных уродов» стал бывать чаще, чем дома.  Ее просто убивало, что он практически перестал встречаться с таджикской молодежью, отдавая предпочтение кому угодно, но только не своим.  К сожалению, врожденная неприязнь мусульман к бухарским евреям мешала ей даже выслушать все справедливые и разумные доводы, которые ее племянник приводил в защиту этой дружбы. И как он ни старался доказать, что евреи такие же люди, что Женькины родители не бухарские евреи, все было тщетно.
    Уже позже он понял, что, если бы она даже хотела этого, все равно бы не смогла. Ее родня, не говоря уже обо всех остальных, этого бы просто не поняли.
    -  Чем выше  поднимается человек, тем меньше у него друзей, тем меньше он может позволить себе любить и делать то, что пожелает душа,  -  внушала она своему воспитаннику.   – Ты всегда должен помнить, кто ты и какая в тебе течет кровь. Твои великие предки презирали этот народишко, а он всегда был у них в услужении. Многие из них были даже  в тысячу раз богаче твоих дедов, но пресмыкались перед ними. Ты спросишь, почему? Да потому что в  жилах твоих предков текла кровь великих и могущественных ханов, подчинивших себе половину мира.  Моя кровь не чета твоей. Мои деды были простыми ремесленниками, но и я не могу себе позволить такой роскоши, как дружить с кем попало. У тебя и у твоего любимого дружка еврея совершенно разные дороги. Когда ты подрастешь, ты сам все поймешь и будешь мне благодарен, а пока я просто тебе запрещаю даже встречаться с ним и позорить наш род.
    Он был категорически с ней не согласен, твердо стоял на своем и скоро эти разногласия переросли в нечто большее.  Чем больше родня во главе с тетушкой  оказывала на него давление, тем сильнее  в нем разгорался протест.    
   На всю свою оставшуюся жизнь он возненавидел антисемитизм.  Именно это  и явилось той движущей силой, скорее, ключом к пониманию, что  каждый народ имеет равные права на место под солнцем,  а несправедливое разделение придумано для того, чтобы ни в коем случае не допустить единения.   Ведь это бы  угрожало власти, которая не смогла бы осуществлять свои коварные и неправедные замыслы.  Недаром тетушка стравливала даже всех своих родных, иначе удержать род в подчинении было бы просто невозможно.  В то же время он понимал, что без твердой власти  нельзя сплотить людей для решения важных стратегических задач. А это, в свою очередь, вынуждало его  соглашаться с тем, что насилие необходимо так же, как и война, которые, как это ни странно,   способствовали прогрессу.
    Ужасаясь этим открытиям, он отчаянно продолжал искать ответа на вопрос: почему же он не имеет права общаться и дружить с тем, кто разделяет его мысли, взгляды на мир, ближе по духу, чем остальные, но отличается только принадлежностью к иному народу или племени? Ведь именно это и могло принести неоценимую пользу и его соотечественникам. Ведь у тех же евреев можно было многому поучиться. Неужели для этого, как его учит тетушка и вся остальная родня, нужно было притворяться, ловчить и становиться шпионом? Ведь это же противно, глупо, когда этот народ сам, бескорыстно делился опытом и знаниями, в конце концов, открывал свою душу, зная кто он.
    Много позже,  работая  на предприятии, где проводилось анкетирование с целью повышения производительности труда, на вопрос, что мешает  работе, он коротко и честно ответил: начальник. И хотя его туповатый  патрон  был самым настоящим евреем, он не придал этому особого значения, считая, что дураки и подлецы   присутствуют  у каждого народа.
    Среди его друзей было много евреев, если не сказать, что они составляли большинство. Он учился у них, восхищался ими, любил, и понимал, что они имеют право на ошибки, недомыслие и иные пороки.  При этом, он никогда не связывал это с  национальностью, и признавал только то, национальные особенности присущи каждому народу.  К примеру, те же евреи были для него яркими, выдающимися, как и многие южные народы, но практически не имели средних индивидуумов. Его можно  было  назвать народом крайностей.  Если кто-то из них был умным, то по-настоящему,  до гениальности, ежели - дураком, то таким ярко выраженным, что, как говорят в России: «Хоть святых выноси»!               
    С годами он вообще перестал различать принадлежность к национальности,  оставляя за собой право на некоторые «слабости», приоритетные особенности к тому или иному народу. Понятно, что первой такой слабостью были и остались евреи. Еще бы. Больше всего лауреатов Нобелевской премии,  любовь к музыке, необыкновенное, почти фантастическое  умение делать деньги. Вторыми стали армяне, со своей великой тягой к  культуре, особенно к литературе и музыке. Следом шли казаки  за любовь к свободе, умение воевать, удаль,  песни,  любовь к лошадям и раздолью. Потом стали сибиряки и северяне со своей простотой, великодушием  и силой духа.

    Чем дольше он жил в России, тем больше подобных привязанностей у него становилась. Ее многонациональность только этому способствовала.
    На первом курсе института с появлением свободного времени, он решил утолять интерес к другим народам не книгами, не телевизионным Клубом путешественников, а настоящим общением, как говориться, вживую. Ведь это позволяло делиться этой  радостью с друзьями и знакомыми.  Любопытно было наблюдать, как все это происходило. 
     Встретив очередного представителя малоизвестного народа, он тут же загорался интересом, выуживал из него какую-то информацию, затем  собирал  все, что удавалось, созывал друзей и знакомых, и устраивал Клуб путешествий на дому. Всех приятно удивляло, что его комната превращалась в филиал Музея этнографии, где на стенах,  любых свободных поверхностях висели и лежали картинки, фотографии, книги и предметы, рассказывающие о жизни и культуре данного народа. Одним словом, своеобразный уголок этого народа в обычной московской квартире.  После того, как гости рассаживались по свободным местам, начиналось основное представление.
      Хозяин произносил вступительное слово и передавал его представителю этого народа. Тот, ободренный гостеприимством хозяина, по возможности, облаченный в национальный костюм, выкладывал все, что знал и умел, отвечал на вопросы и помогал хозяину дополнять информацию о своей стране или местности, на которой проживали их соплеменники. Потом исполнялись народные песни или пересказывался народный эпос, и все заканчивалось дружным  чаепитием.
    После первого удачно проведенного вчера, где самим организатором и его другом узбеком Садыком были представлены узбеки, уйгуры и таджики,  такие вечера стали проводиться с периодичностью раз в неделю.  Людям это понравилось, они стали приглашать своих друзей и знакомых, а  друзья организатора стали ему помогать с организацией.
    Вторыми были представлены нанайцы. К сожалению, нанаец, которого нашел хозяин, оказался самым настоящим ленинградцем,  никуда из него не выезжал и не располагал о своем народе никакой интересной информацией, даже путал свой автономный округ с другими.  Назревающий конфуз спас один из слушателей, сосед, профессор истории, который рассказал много интересного, что-то спел, вслух почитал главы из эпоса, даже исполнил нанайские матерные частушки. На третьем и четвертом вечере были представлены карелло-финны и народ Нигерии.
    Организатор вечера на всякий случай проверил принадлежность приглашенных представителей  на принадлежность к своим народам, а так же их возможности и способности. И хотя нигериец был самым настоящим негром,  помощники организатора внимательно изучили его паспорт и сделали звонок в ректорат института Патриса Лумумбы, где тот  и был найден.
    Вечера прошли с большим успехом и показали, что очень скоро двадцатиметровой комнаты будет явно не хватать. Посетителей с каждым разом становилось все больше. Если вначале они были представлены соседями по дому в количестве трех бабушек и институтскими друзьями, то уже на втором вечере появились совершенно незнакомые лица, а на предпоследнем из них и вовсе был уже полный аншлаг. Одни соседи увеличились в неимоверное количество раз, а среди  гостей появилось большое количество специалистов и любителей этнографии. К сожалению, последний вечер послужил тому, что все это неожиданно прекратилось до того, как было решено перебазироваться в институт  хозяина, где ректорат предоставлял даже целый актовый зал.

    Застенчивый и неважно говорящий по-русски бурят Майсын, предложил пригласить своих соплеменников.  По счастливой случайности как раз в это время, в Москве гостила  семья из самого Улан Уде.  К ней могли примкнуть московские  буряты, и уж у них-то можно было почерпнуть намного больше информации, чем от двадцатилетнего студента, не говоря уже об исполнении народных песен и прочтении легенд – улигеров.   Хозяин был только рад предложению нового приятеля, обещавшего представить  настоящий эпос  загадочного, единственного из сибирских народов, имевшего  даже  свою древнюю письменность.
    Ожидания не обманули хозяина. Соплеменники Майсына пришли в ярких, красочных национальных костюмах, захватив с собой самые настоящие национальные инструменты. До них нигериец Абду выступал только в национальной шапочке, а  тамтам мог изобразить лишь с помощью гитары, по которой стучал пальцами и локтями. Африканский  бубен  не удалось выпросить даже у хороших знакомых в Доме дружбы народов.
    Бурятов было  около двадцати человек, одних только мужчин -  семеро, поэтому не все  гости уместились в зрительном зале, где были заняты все свободные углы, закоулки и стены. Многим пришлось сидеть на коленях друг у друга, на полу, а счастливчики, образовавшие стоячий амфитеатр, были намертво прижаты к стенам.  Опоздавшие примыкали к тем, кто расположился  в коридоре, подстелив под себя газету. Большей части  уже не было видно сцены, образованной у окна, но гости продолжали прибывать, все теснее сплачивая ряды. Очень скоро стало ясно, что двигаться по коридору можно только по головам или летая по воздуху. О том, чтобы воспользоваться местами общего пользования, тем же туалетом, не могло быть и речи, тем более что кто-то открыл туда дверь, а закрыть ее уже не представлялось возможным. Больше других повезло первым прибывшим, соседкам и подружкам хозяйки, восседавшим на стульях и буряткам с детьми, облюбовавшим диван и кровать.
    Организаторы вечера могли быть довольны. Такого аншлага не было даже у самых популярных московских театров.
    Выступление бурятов началось без вступительного слова организатора, которому так и не удалось покинуть кухню, где он готовился  к предстоящему чаепитию.  Вечер открыл старик совершенно неопределимого возраста и начал наизусть читать легенду – улигер, название которой никто из гостей так и не услышал. Заунывный, негромкий голос старика, звучащий только на одной ноте, сразу же успокоил зал до полудремы, и это продолжалось довольно долго, без перерывов. Только по редкой мимике на непроницаемых лицах бурятов можно было догадаться, о чем так долго и мучительно сдавливал горло до хрипоты этот старик. Вероятно, он повествовал  о чем-то самом сокровенном, потому что даже бурятские дети ясельного возраста сидели притихшие, опасаясь шелохнуться, не говоря уже о том, чтобы произвести какое-либо движение телом и губами. Остальным гостям из уважения к национальной культуре приходилось делать то же самое. Правда, соседские подружки  хозяйки квартиры  не совсем оценили бурятского эпоса и мирно дремали на стульях, а две их них даже похрапывали. 
   Организатор уже знал, что бурятские улигеры – поэмы содержат от пяти тысяч строк и более, но он и  представить себе не мог, что каждая строка произносится не менее минуты.
  Через каких-нибудь три часа старик, наконец, замолк, превратившись в неподвижного буддийского божка. Видно, устал и убаюкал себя  своим же неторопливым, измучившим его старческое горло повествованием. Народ встрепенулся и попытался расправить свои затекшие тела. Но опасаясь разбудить уставшего сказителя, сделал это тихо и не слишком уверенно, и, как оказалось, совсем напрасно.
    К старику мгновенно подсел здоровенный бурят в национальном костюме, положил на колени струнный национальный инструмент Хур,  резво начал пилить по нему смычком и заорал так, что зрительный зал вместе с окрестными соседями вздрогнул и оглох. Наконец-то, зрителю была представлена обещанная музыкальная культура Бурятии, где исполнитель, оказалось, мог драть глотку во всю мощь. Понятно, что слушатели должны были представить себе бескрайнюю степь и несущиеся по ней табуны.  Сорокалетний бурят обладал отменным здоровьем и испытывал терпение зрителей около часа, которые только из-за уважения к исполнителю не затыкали уши.
    Когда же слушатели полностью вкусили художественный ор и уже готовы были удавить исполнителя, тот неожиданно перешел на горловое пение. Тут  ему начала подыгрывать девочка на чанзе, очень похожей на среднеазиатский дутар, и пожилая бурятка, стучащая  о голову дамарой, бубном, похожим на персидскую дойру.
    Смена жанров благотворно подействовала на зрителя, который немного успокоился и даже стал устраиваться  поудобнее за счет того, что слабые здоровьем  бабушки окончательно разочаровались в  бурятской культуре и решили покинуть свои привилегированные места. Правда, сделать это оказалось не так–то просто, как они потом вспоминали, «уж лучше бы их выбросили в окно с третьего этажа. Так было бы быстрее и удобнее.  А так им все равно пришлось прослушать почти все выступление бурята, да еще продираясь по телам, головам и другим частям тела этой сумасшедшей массы зрителей, заполнившей весь через этот чертов коридор и лестничную площадку.
     Вместо них к квартире стали стекаться остальные жители дома. Видимо у них проснулся интерес к самобытному искусству бурятов. Многие из них протиснулись в квартиру, но вернуться обратно уже не смогли. Желающих поинтересоваться, откуда раздаются все эти «божественные» звуки, с каждым новым звуком становилось все больше.
    Организатор всего этого не видел, да и не мог увидеть при всем своем желании. Только по шуму у подъезда, который доносился из открытого окна, он мог догадаться, что участники  вечера, как он и хотел, увеличивались в геометрической прогрессии. Конечно же, такого бешеного успеха он не ожидал и с тревогой  поглядывал на часы. К счастью, часы показывали только половину одиннадцатого, когда произошла смена жанров, и он с удовлетворением заметил, что буряты, как оказалось, не совсем утратили искусства горлового пения, как об этом информировали официальные источники. На многих  это так же произвело неизгладимое впечатление, которое продолжалось еще каких-то два часа.
     Когда голос бурята стих, люди с радостью ему зааплодировали, попытались привстать, но тут проснулся старик, показывая, что выражать восторг еще не время. Хозяин взглянул на часы, и обомлел, они уже показывали далеко за полночь. Гости это поняли  уже давно и начали вылезать из неудобных поз. До этого сделать это было не так-то просто. Спрессованный людской монолит этого просто не позволял, а так как произошло небольшое, но дружное  движение, то и остановить его распад уже было так же невозможно.
    Не обращая внимания на оживление в зале, старый бурят продолжал сдавливать горло новым эпическим улигером.  Увидев, что первые ряды освобождаются, буряты стали протискиваться ближе к сцене.  Скоро  стало понятно, что покидать зрительный зал они не собираются.  Организатор поискал глазами Майсына, и с трудом заметил  его в коридоре, где тот пытался найти и надеть обувь, чтобы незаметно исчезнуть вместе с остальным гостевым потоком. Попытка, помешать этому, не увенчалась успехом. Коридор был полон людьми, и пробить эту пробку оказалось не так просто.  К счастью, отчаянные потуги хозяина  заметили друзья и остановили беглеца уже на улице.  Когда,  организатор, наконец, добрался до  своего нового приятеля,  тот почему-то неожиданно перестал понимать русскую речь. После внушительного объяснения, понимание так же неожиданно вернулось вновь, но он наотрез отказался забирать с собой своих соплеменников, мотивируя это тем, что не может перечить старшим, а уж тем более прерывать самого старшего в роду, если тот пожелал пропеть одну из самых почитаемых в народе поэм.  Когда организатор выяснил, что эта поэма в три раза больше по объему, чем  прежняя, у него волосы встали дыбом.
    Попросив друзей, чтобы они глаз не спускали с этого отпрыска славного бурятского рода, он прошел в свою комнату и сам попытался прервать надрывный стон его главы. Буряты зашипели на него, как змеи, в свою очередь, пытаясь урезонить неучтивого хозяина, даже  предлагая  довольно большие деньги. Того  это оскорбило.  Он категорически  отказался выполнять их просьбу,  объясняя это тем, что сам снимает эту комнату у хозяйки, которая закрылась в своей комнате и, вероятнее всего, уже скоро вызовет милицию. Засидевшихся гостей это нисколько не смутило.  Они сами попытались прорваться в комнату хозяйки, чтобы, вероятно, договориться о смене столь неуважительного  жильца. Та в скором времени действительно была вынуждена вызвать наряд милиции, потому что в квартире вспыхнула потасовка.
   К ее приезду взбешенный организатор с помощью помощников  уже одерживал победу, вышвыривая одного бурята за другим в коридор, где его друзья приводили их в чувство и  вежливо выпроваживали за дверь. Буряты оказались неплохими бойцами, но вынуждены были отступить перед натиском невоспитанного нахала, который, как оказалось, еще обладал техникой боя, очень похожей на тибетскую, которую они знали, но основательно позабыли, проживая какое-то  время в столице. Дать достойный отпор, скорее всего, мог бы их глава рода, но он был стар, немощен, да еще  и слаб мозгами. Он абсолютно не понимал, что происходит, и продолжал мучить  свое горло даже тогда, когда от ног организатора вылетели в коридор два последних его слушателя мужского пола.
   Женская половина с детьми, до этого неподвижно наблюдавшая за полем битвы, гордо покинула негостеприимный дом, прицельными плевками под ноги организатора выражая все свое презрение и ненависть. Бурятские детишки на руках  тоже пытались выразить свое негодование, разбрызгивая слюну на свои нарядные костюмчики и платьица, и награждая дядю ненавидящими взглядами.  Предпоследней покинула комнату девочка с чанзой, смачно плюнув хозяину на живот, а последней - бурятка с дамарой, которая прибавила к плевку довольно длинную тираду их бурятских и русских ругательств, в довершение стукнув бубном неучтивого хама по голове.   
    Старшина и сержант милиции  быстро оценили обстановку, помогли друзьям организатора и жильцам окончательно привести в чувство столпившихся у подъезда бурятов и предотвратили акт вандализма, который те собирались учинить  у  подъезда негостеприимного дома.  Если с мужчинами бурятами это было еще  просто, то с  женщинами и детьми помогли справиться высыпавшие из подъезда жильцы, вернее, две огромные овчарки, лайка, два терьера и дог, которых ради такого случая спустили с поводков.  Понятно, что приседать, задирать свои национальные наряды, а уж тем более  оголять нижнюю часть туловища было  просто небезопасно.
     Увидев, что улица уже не представляет опасности и остается под надежной защитой, милиционеры поднялись в квартиру,  успокоили хозяйку,  организатора, которого неплохо знали и симпатизировали, на руках вынесли продолжающего сказывать героические улигеры главу рода,  передали его родным, пожелали всем спокойной ночи и уехали доигрывать прерванную партию в домино.    
     Организатор с грустной усмешкой оглядел свою комнату. Следы  славного побоища, где,  как говориться, не осталось ни одного живого места, действительно производили довольно грустное зрелище, а в разбитом зеркале отражалось что-то отдаленно напоминающее лицо хозяина комнаты с обильным количеством синяков и ссадин. Подсчитывать их и приводить себя  в порядок, уже не было сил, поэтому он подошел к дивану  и устало опустился на его край.    Диван скрипнул и рухнул на бок, сбросив хозяина на пол, как необъезженный монгольский конь. Видимо, он тоже решил выразить тому свои негативные чувства за неучтивость к гостям. 
    Четверо вошедших друзей дружно присвистнули, остановились перед пузырящейся лужей из плевков, собравшей  все презрение и ненависть оскорбленных буряток, и уставились на организатора.  Тот поднял на них перекошенную от синяков улыбку и поблагодарил за помощь.
      - Не стоит благодарности, - улыбнулся в ответ Саня. – Следующий раз не забудь пригласить медиков, а то троих твоих гостей мы с большим трудом откачали и привели в чувства.  Думали, уже вызывать скорую. Думаю, двоим точно понадобится помощь травматолога.
      - Да, да, - вторил ему Валентин. – Предупреди докторов, чтобы зарезервировали палату в институте Склифосовского, даже две. Количество гостей растет. Глядишь, через какое-то время и этажа не хватит.   
      - Да вы чего, ребята? – воскликнул Юрка. – Ему же институт актовый зал предлагает, там уже одной больницей не обойдешься.
      - Слушай! – обратился к организатору Аркадий. – А когда ты собираешься пригласить японцев? Страсть, как хочется посмотреть на настоящий рукопашный бой. Я бы тогда и других бойцов пригласил, пусть поучатся, а то: «Мы – самбисты, нам сам черт не страшен». Видели бы они этого черта, думаю, не только бы притихли, но и в штаны наложили, как тот бугай, что тебя приложил первым. Слава Богу, что мы его на улицу выволокли, а то бы весь дом его амбре вдыхал. Ну, ты и гостеприимен! А еще говорил, что таджики одни из самых хлебосольных хозяев в мире. Представляете, мужики, как они гостей провожают?
      - Да, мужики! – скривил улыбку тем, что осталось нетронутым на лице, организатор вечера. – И в самом деле, пора завязывать с таким  гостеприимством. А то и правда придется свою больницу строить, а  всех вас в медики определять.
      Все дружно загоготали, и на этом этнографический уголок прекратил  свое существование.  Его организатор понял, что перед тем, как приглашать представителей малоизвестных народов, необходимо учесть те их национальные особенности, которые открываются в экстремальных случаях. А в официальных источниках об этом абсолютно не было никакой информации. 

    Инцидент с бурятами не охладил его интереса к другим народам. Он прекрасно понимал, что на месте бурятского рода мог оказаться любой другой, да еще с такими национальными особенностями, от которых волосы вообще попадали бы с головы. Более того он понимал  бурятов, защищавших свои традиции. Они действительно не могли прервать старейшего и должны были дослушать его до конца. Просто этого здесь в России никто не понял, в  том числе и он сам. 
    Скоро, сам того не замечая, он начал превращаться в убежденного космополита.  Приятелей и друзей из представителей других народов становилось все больше, а убежденность, что национальность не является определяющей в характеристике самого человека,  все крепче. К своему удивлению, он стал замечать, что стал совершенно иначе относиться даже к тем народам, которые прежде недолюбливал.
   Многих его друзей и знакомых интересовало, в чем причина такого повышенного интереса к другим народам? Долгое время он и сам не знал истинной причины. Ему казалось, что так он утоляет свое любопытство. Осознание стало приходить позже. Оказалось, что он продолжал спор с тетушкой, а через нее и со своим народом, пытаясь доказать им, что они не правы,  ограждая себя от других народов и считая тех же узбеков своими врагами. Ведь этим они обедняли свой народ  и, в конечном счете, приводили к его вымиранию. Но  чем дальше продолжался спор, тем больше возникало противоречивых вопросов, ответа на которые он так и не находил.
    К примеру, один такой вопрос его совершенно измучил. Опасно ли проникновение чужих культур в самобытную культуру таджикского народа? Ведь вместе со всем добрым и хорошим они несли с собой  и зло, которое  калечило и губило славные и добрые традиции. Он же сам видел, как попадая под их  пагубное влияние,  его соотечественники начинали морально разлагаться, пьянствовать, сквернословить, терять человеческий облик. Но самое ужасное, что они теряли то, чем так гордились их отцы и прадеды на протяжении целого тысячелетия: честностью, уважением к старшим, трудолюбие и добросовестное отношение к труду.  И здесь он  полностью разделял тетушкино  мнение.
     Получалось, что однозначного ответа на эти вопросы на сегодняшний момент просто не было, а найти ту золотую середину, которая бы склоняла ответы в его пользу, не позволяли обстоятельства, в числе которых снова возникали не слишком приятные национальные особенности каждого народа.
    У тех же его любимых евреев было одно весьма неприятное качество, отталкивающее иные народности до тошноты. Ибрагиму пришлось потратить немало сил и времени, убеждая  Женьку и других еврейских ребят, особенно Яшку, чтобы они прекратили раздражать остальных своими «еврейскими замашками», всем своим видом показывая свое превосходство, принадлежность к избранному народу и носясь со своим сионизмом, как с писаной торбой. Ведь, как только они поняли это и превратились в обыкновенных доброжелательных ребят, все остальное решилось само собой. Они мгновенно были приняты в компанию, причем, даже стали ее костяком и душой. Правда, дома им, как потом выяснилось, здорово досталось за такое «отступничество» от своего великого народа и еще более великого, грозного Бога.
    Самое ужасное и грустное, что дома доставалось не только им, а всем подряд.  Нацменов наказывали за то, что они якшаются с «неверными собаками», русских – за любовь к «христопродавцам» и чучмекам, от которых ничего, кроме подлости, ждать нечего, и еще много такого подобного, чего Ибрагим не знал, но уже догадывался.
 И выходило, что тетушка большей частью оказывалась права.
    Признавать это было страшно и обидно, поэтому он с еще большей энергией продолжал искать те ответы, которые бы успокоили, наконец, его мятежную душу.            
    Как-то, слушая воспоминания своих друзей об армейской службе, он вдруг с ужасом подумал, что, окажись он в других войсках, где не было тех братских и дружеских отношений, которые присутствовали на их многонациональной подлодке, ему пришлось бы очень туго. Не смирись он с оголтелым большинством, либо кого-нибудь убил бы он, либо распяли его самого, что, скорее всего, может даже и свои - таджики, татары или узбеки.

     Но сейчас, ни о чем этом  он уже не думал. Все эти нелегкие думы остались там, в далекой России. Он приехал домой, и  этим было  сказано все.
     Родина встретила своего блудного сына тепло, с неистребимым таджикским радушием и любовью. Потянулись нескончаемые застолья, встречи с друзьями, соседями и многочисленными родственниками. Он часто удивлял  россиян, рассказывая  о том, что у него только  двоюродных братьев  и сестер сорок три человека, не считая родных,  притом, что две его родные тетки вообще не имели детей.  А уж сосчитать остальных родственников не смогли бы даже работники  Госкомстата.  Теперь нужно было обежать всю свою душанбинскую родню. По крайней мере, тех, кому внимание должно было быть оказано в первую очередь.
    Одна  только тетушка Саодат закатила в его честь такой прием, что уйти с него было не так-то просто. Кроме родни она пригласила в дом еще две улицы соседей.
   А хотелось еще побродить по любимым улицам, побывать в тех местах, что снились ему в далекой отсюда Москве.  Поэтому, даже утомленный от беготни по родственникам,  он уже в одиночестве бродил по ночному городу, пугая одиноких прохожих и городских собак.   
   Жаль, что в это время практически   невозможно было встретить своих ровесников, всю ту душанбинскую шпану, с которой прошли беззаботное  шаловливое детство и  посерьезневшая юность.  По крайней мере, сейчас хотелось помнить только теплые, милые  и забавные странички той, давно промчавшейся в прошлое жизни.
Как же он соскучился по всему этому!
  Так надолго он отрывался от дома  в первый раз, и соскучился так, что последнее время чуть ли не каждую ночь видел все во сне. Это было до того приятно, что до ужаса не хотелось просыпаться, отрывать глаза, чтобы реветь навзрыд и кусать подушку. Четыре с лишним года – это не шутки.
   Вообще-то из дома его провожали на два года, да и служить он должен был не во флоте,  а  в автобате,  просто произошел случай, резко изменивший решение призывной комиссии.
   На сборном пункте у него украли вещмешок, в котором находились документы. В их числе были автомобильные права, полученные после окончания школы ДОСАФ. В результате пришлось задержаться на полторы недели. Домой его, естественно, не отпустили, да и сам он особо не рвался. И без того грустное прощание было омрачено тетушкиными скандалами. Она категорически не желала отпускать его в армию, опасаясь, что оттуда он, как и его беспутный отец, обязательно привезет жену иноверку, да еще с ребенком.
   За это время смышленого паренька, да еще  знающего два языка, свой и узбекский  решили использовать как переводчика и помощника, что-то вроде  старшины. Скоро офицеры заметили, а вернее всего, кто-то «настучал», что у  парня какой-то необыкновенный слух. Через две закрытые двери он умудрялся слышать, как кому-то из призывников  назначали место его дальнейшей службы. Это и решило его армейскую судьбу. Состоялась дополнительная медкомиссия, где врачи внимательно исследовали этот феномен.
   Когда пришли дубликаты документов и неожиданно нашлись права, его, наконец, отправили служить. О том, где будет проходить служба, он узнал уже  в учебном центре Северного военно-морского флота под Киевом. Для него это было неожиданностью. Все-таки три и два года – большая разница, особенно для молодого парня.
   Недоумение и грусть в глазах заметил командир  отделения мичман Бубнов и потребовал объяснений. Узнав причину грусти, он приказал - отставить сопли, улыбнулся и объяснил, что матросу еще здорово повезло потому, что предыдущие служили  целых пять лет.
  Так Ибрагиму пришлось  отслужить почти три с лишним года, а остальное уже было на совести тетушки и родителей.
   Если бы не эта дурацкая свадьба, он бы летел домой на крыльях и ничто бы его не остановило. Честно говоря, он был даже рад этому и не жалел. Все это время прошло не впустую.
   В начале службы он, конечно же, страшно тосковал, а потом новая жизнь с ее бешеным ритмом так захватила и увлекла его, что грустить и даже звонить домой он стал реже, да и было некогда.
   Вероятно, так происходит со всеми, кто отрывается от привычной, обыденной, размеренной жизни и попадает в бурный водоворот новых, совершенно непредсказуемых, удивительных и интересных событий. И все же, при каждом удобном случае он выкраивал минуты, чтобы позвонить домой или черкнуть пару строк.
   Родина и сама часто напоминала о  себе. Как же  щемило сердце, когда он  случайно слышал знакомую речь, неповторимую родную  музыку или  покупал дары родины в  магазине «Таджикистан»*. О доме  напоминали ему и его новые знакомые, которые часто просили  что-нибудь рассказать о своем далеком, таком близком его сердцу,  удивительном крае.
    Долгожданная встреча с родиной опьянила его, вышибла все грустные мысли напрочь, взлохматила  голову и приделала крылья. Как пес, сорвавшийся с цепи, он носился по родному городу, стараясь увидеть, услышать, ощутить все и всех сразу. С какой-то сумасшедшей, ненасытной жадностью вдыхал он знакомые с детства ароматы, по которым почему-то особенно соскучился. Ведь там, в Москве, даже  в ресторане «Узбекистан» или  магазине «Таджикистан», в том же постпредстве на Скатертном он вдыхал  похожие, но совершенно не такие запахи, какими можно было надышаться только здесь, на этих милых, дорогих сердцу улицах.
    Лишь один раз, когда на Ленинградском проспекте неожиданно появилось кафе «Бахор», он чуть не сошел с ума от счастья, уловив знакомый аромат. Там действительно блюда готовили его соотечественники, но, увы, все это продлилось несколько дней. Россияне не оценили прелести национальной кухни.
     Первым из меню исключили плов из маша. Люди были в шоке, когда им предлагали отведать какой-то мелкий, дикий горох, вероятнее всего, годный на корм скоту. Еще больше им было непонятно, почему таджики с особым почтением относятся именно к этому блюду, с нескрываемой завистью поглядывая на «счастливчиков», на столах которых стояли целые тарелки с этой дымящейся гадостью. Затем им не понравилась непривычная зира, которую заменили привычным, зеленым, консервированным горошком, потом убрали другие травы и специи.  Какой-то непонятный соус заменили обычным кетчупом, манты перестали делать на пару, а плов уже готовился не на пережаренном масле. Окрестные жители вместе СЭС бурно возражали, что из кафе по утрам валит черный, едкий дым, требующий вмешательства пожарных. Через недели три и вовсе поменяли таджиков, на более понятливых азербайджанцев, которые уже категорически не возражали,  использовать несвежие продукты, и клали в порции  мяса даже меньше, чем требовала дирекция, а не больше, как эти упрямые бараны.   
    Ошарашенные увольнением таджики потом долго удивлялись странности москвичей. Действительно, это же уму непостижимо. Сорвать их с места, хотя они не очень-то и хотели, привести в Москву, чтобы ее удивить и порадовать, только для того, чтобы через две недели вернуть их на место. Но что удивляло больше всего,  ведь они и так радовали тех же москвичей у себя дома, приезжающих за шесть тысяч километров лишь затем, чтобы отведать их блюда, несколько раз попросить добавки и сказать, что такой сказочной еды не пробовали никогда в жизни. Ведь трата не дорогу несоизмерима со стоимостью всех блюд, какие они только могли приготовить. Неужели москвичи настолько богаты и щедры, если только не назвать это безумным расточительством, что могут позволить себе такие выходки? Ведь когда они рассказывали все это своим землякам, которые приезжали из самых отдаленных кишлаков, чтобы самим удостовериться, что это правда, даже у душанбинцев глаза вылезали из орбит.
    Да что там Душанбе, вся республика дружно и долго обсуждала эту ошарашивающую новость и единодушно пришла к выводу, что сам Аллах не позволяет всем этим безбожникам вкушать  настоящую, божественную пищу. И правильно поступают те же кавказцы, когда скармливают им, как свиньям, несвежее, а то вовсе протухшее мясо в шашлыках и остро приправленных блюдах, когда эти неверные сами едят, что попало, уже давно позабыв, каким бывает настоящее молоко и другие самые обыкновенные продукты. Недаром, там в этих дьявольских городах и, конечно же, в самой столице так много предприятий по переработке одних отходов в другие. Один микояновский мясокомбинат чего стоит? Как утверждали очевидцы, он испускал такую вонь, что ее не убивал даже спертый, тяжелый и удушающий запах в поездах метро в часы пик.
   Будучи сыном своего народа, Ибрагим тоже долго не мог понять, почему в России так старательно избавляются от нормальных, более-менее приличных столовых, уравнивая их с самыми низкосортными?  Ведь от этого страдали все, даже спецстоловые,  спецраспределители, даже престижные рестораны, где тоже падал уровень обслуживания, не говоря о том, что дефицитными становились уже самые простые и необходимые продукты.
     Его просто убило, когда в ресторане гостиницы «Националь» официант, пробегая мимо, поставил на столик к тем же иностранцам поднос с грязной посудой  и убежал в подсобку минут на сорок. Надо было видеть их лица, с которыми они взирали на эти объедки, полагая, что им принесли их заказ, но почему-то не подали, как полагается. Столик до этого был чистым. Еще любопытней было наблюдать за их вытянутыми физиономиями, когда он совершенно невозмутимо, не извиняясь, забрал поднос и через минуту принес на нем их заказанный суп и, как им показалось, в той же посуде. Он потом еще долго удивлялся, почему французскую  бабушку с внучкой чуть не стошнило тут же, у столика, и они пулями вылетели в туалет. Такого проявления неуважения к гостям на Востоке не могли себе позволить даже в самой занюханной забегаловке. 
    Открытие истинной причины российского расхлабутства и непонимания   поразило Ибрагима до глубины души. Оказывается, во всем, что здесь происходило, наряду с полным развалом экономики, руководили самый обычный страх и полное равнодушие. Люди боялись что-то менять, высовываться, проявлять лишний раз доброжелательность, ожидая, что за этим последует какой-то подвох. Это вошло в стойкую привычку, и избавиться от нее было уже непросто. А все это порождало еще большие человеческие пороки: лень, злобу, тупость. Конечно, оставались и те, кто не желал с этим мириться, но они пребывали в меньшинстве и ничего изменить не могли.  Да и отыскать их было тоже непросто.
    Ему еще здорово повезло, как говорил мичман Бубнов, что он оказался на Северном военно-морском флоте, да еще на подводной лодке. Иначе он просто бы возненавидел эту землю со всеми ее обитателями, и это бы тоже вошло в стойкую привычку, от которой он не избавился бы до конца жизни. Можно сказать, что он просто жизнью был обязан морякам, которые помогли ему понять, что и здесь можно жить, даже лучше, чем дома, что и здесь есть те, с кем можно дружить по-настоящему, учиться у них, воспринимать этот мир таким, как он есть, и  стараться делать его лучше.
    Конечно же, в российских городах с такой постановкой дел, ни о каких приятных запахах и речи быть не могло, а уж о каких-то там басурманских нежностях даже упоминания. Слава Богу, что хоть для женщин пышно расцветала парфюмерная индустрия, начисто отбивающая  естественное обоняние и приучающая этих несчастных к сложнейшим химическим композициям.  Самое ужасное, что все это приводило к тому, что люди переставали готовить, печь, питаясь одними полуфабрикатами, суррогатами, даже таблетками и другой ядовитой гадостью, которую нес с собою развивающийся прогресс.
    Можно было, конечно, питаться с колхозных рынков, но это было дорого, не слишком удобно, а главное, процесс приготовления пищи отнимал много времени. Причем, никто даже не хотел задумываться о том, что все это, в конечном счете, приведет к еще большему расходу времени, тех денег на врачей и лекарства, которых все равно не хватит потому, что появятся еще свой букет недугов, продиктованных самой жизнью.  Вот и получалось, что самым огромным дефицитом здесь была обыкновенная нормальная еда с естественным приятным запахом.         
    И Ибрагима можно было понять. За все эти годы  отсутствия он умудрился сохранить свое обоняние. Можно сказать, что ему повезло. Ведь он питался выборочно и очень осторожно, стараясь избегать подозрительных компонентов и самих продуктов. Именно поэтому он и стремился заработать так, чтобы не стеснять себя в средствах. При этом он не считал себя настолько богатым, чтобы тратить деньги на дешевые вещи, включая и пищу. И все же ему не хватало только одного. Ни за какие деньги он мог купить себе свой родной аромат.
    Тот, что зарождался  на кухнях, в разнообразных пунктах общественного питания, лепешечных и пекарнях, где каждая хозяйка, каждый повар или пекарь старался удивить гостя  непременно своим, одному ему известным рецептом приготовления лепешки, сластей или блюда. При этом непременными оставались такие важные моменты, как, например, прокаленное в казане масло, крепко пережаренный в нем репчатый лук с морковью, до кристальной чистоты перемытый рис для плова. Ну и, конечно же, неповторимую остроту всему этому придавали разнообразные, всевозможные травы,  специи и добавки, которых здесь на Востоке огромное множество, среди которых превалировали  зира, барбарис, кинза,  красный и черный перцы и многое, многое такое, о чем россияне и представления не имели. Одна только трава Райхон, которую он страшно не любил в детстве, придавала блюдам такой аромат, что  можно было спокойно выхлебать даже помои.
    Интересно было то, что эти ароматы витали не только над старыми кварталами, где готовили пищу  преимущественно на угольных и деревянных печах, рукотворных тандырах, керосинках, а порой и  настоящих кострах.  В новостройках на современных кухнях  так же чтились народные традиции.  Даже если в доме не готовили национальных блюд, отдавая предпочтение иной, например, европейской кухне,  какие-нибудь гости обязательно принесли бы  с собой в подарок национальное  блюдо, и его ароматы  так пропитали бы  стены, мебель и ткани, что от них невозможно было избавиться никакими, даже самыми сильными духами или дезодорантами.
     Но разве можно представить здесь какой-либо другой запах? Да и нужно ли это? Ведь это Восток. И  люди стремились сюда только затем, чтобы насладиться его сладкими, несравнимыми ни чем ароматами, посидеть за его хлебосольными достарханами,  отведать его вкусные, многообразные дары.
     И Ибрагиму действительно повезло, что он родился здесь, в своем солнечном, благодатном крае. Того запаса энергии, который он получил здесь, ему хватило надолго, можно сказать, на целую жизнь в России, где его друзья и знакомые удивлялись его сумасшедшей неуемности и неутомимости.






   -3-
   Подойдя к Женькиному дому, он увидел на двери большой амбарный замок. Спросить в столь поздний час, где хозяева, было не у кого. Немного посидев на берегу Лучоба*, он решил вернуться в центр.  Играя пустой консервной банкой, немного  пробежался по ночному городу и оказался около чайханы «Рохат».  Немного утомившись,  сменил бег на ходьбу и, пританцовывая, стал напевать народную таджикскую песню.
   Из чайханы вышел сонный сторож и крикнул:
   - Тебе, что, дня мало?.. Чего орешь?.. Совсем ополоумел.  От радости или с горя?
   - С радости, отец, с великой радости и чуть-чуть с горя. Я домой вернулся, родители уехали. К другу хотел зайти, а его нет. Прости, что разбудил! Дня не хватает, чтобы со всеми радостью поделиться, – ответил Ибрагим.
   - Ну, если так, заходи!.. Позволь разделить с тобой радость, а то в последнее время преследует бессонница  и  мучают только грустные мысли. Может, мне попоешь? – приветливо сказал старик, приглашая в чайхану.
   Он напоил Ибрагима чаем, зажег свет и вынес дутар.
   - Сам поиграешь или мне подыграть? – лукаво улыбнулся он.
   - А как душа пожелает, – улыбнулся в ответ Ибрагим и запел «На рав», что означало «Не уходи!».
   Старик стал ему подыгрывать, закрыл глаза и из-под его век показались слезы. Потом дутар взял Ибрагим и запел песню на узбекском языке «Ноз этма». Песня была тоже посвящена любви и повествовала о том, чтобы влюбленная не слишком задирала свой носик.
   - А ты любишь узбекские песни? – спросил удивленный старик, когда песня закончилась.
   - Я, отец, любые песни люблю, лишь бы они были хорошие, душевные. А мать моя наполовину узбечка, наполовину татарка. Знаешь, какие красивые бывают татарские песни?
   - Нет!.. Не знаю, - вздохнул старик.
   Ибрагим снова взял дутар и запел старинную татарскую песню «Умурзае» о подснежнике.
   - Какая хорошая песня! – воскликнул старик. – Душевная, чувствуется душа народа.
   – Воистину все песни народные  душевны и прекрасны,  - задумчиво произнес Ибрагим.  -  А хочешь, я тебе русскую народную  спою?  Меня бабушка русская научила.
   Старик кивнул, и он спел любимую: «Калинушка».
   - Вот шайтан!..* Сколько ж в тебе кровей?.. Твои родители сумасшедшие, и сын такой же.  Где они тебя родили и где твоя родина?  По-русски говоришь, как русский, по-узбекски, как узбек, и по-нашему хорошо говоришь. Ты вообще-то кто? Может, ты себя русским считаешь?
   - А что, отец,  русским быть - это плохо?.. Или узбеком?..  Или евреем?
   - Да нет, все люди хороши.  У каждого народа есть свои мудрецы и уроды. У всех  есть, чему поучиться. А ты что, правда, еврей?
   Ибрагим вздохнул и отложил дутар.
   - Что ты… что ты?.. Не обижайся, пожалуйста! – быстро заговорил старик, подумав, что обидел гостя.  -  Я очень хорошо отношусь к евреям, у меня даже друг есть еврей.  Ну, пожалуйста. Ты очень хороший человек. У меня глаз, как у орла. Я вижу, кто хороший, а кто пустой. Я же чайханщик. Ты же понимаешь? Столько лет людей вижу?
   - Все я понимаю. Не притворяйся, отец, не любишь ты евреев и узбеков тоже.  Я тоже кое-что вижу. Не любишь, в конце концов, это твое дело. Насильно мил не будешь, говорят у русских. Жалко, что весь наш народ так думает.
   - Ты говоришь неверно, наш народ ко всем относится с уважением. Аллах так учит… Постой!..  А почему ты сказал: наш? – изумился старик.
   - Да, отец, ты правильно расслышал,  - усмехнулся Ибрагим.  -  Я - таджик, мать - полуузбечка, полутатарка.  Поэтому я - мусульманин. И в Аллаха верю, как и ты. И родился в Канибадаме. И бабка моя русская - не родная. Но у нас с тобой есть маленькая, но очень существенная разница.
   - Вай, как интересно, какая? – удивился старик.
   - Я верю в Аллаха, а ты в дьявола.
   - Зачем ты так говоришь? -  оторопел старик.  - Я правоверный, в мечеть хожу, ничего не нарушаю, Аллах тебя покарает за такие слова.
   - Не обижайся отец. Ты ведь даже не знаешь, что поклоняешься сатане. Ты читал «Коран»?
   - Я, сынок, еле-еле буквы разбираю. В наше время грамоте плохо учили.  С десяти  лет зарабатываю на хлеб, какая тут учеба? Это вы молодые, грамотные.
   - Так вот, если бы ты прочел Великую книгу, то обязательно знал бы, что Аллах  запрещает  не уважать, оскорблять, а тем более убивать иноверца.  Он  разрешает защищать нашу веру, верша только добрые дела. Он вообще не разрешает никого убивать. Только Он решает: кому жить, а кого судить Страшным судом?
   - Там, правда, так написано?
    - Да, отец!.. Там еще написано, что Аллах не разрешает никаких войн. Не только в Великий пост и во время намаза*, а вообще никаких войн. И тот, кто объявляет «Джихад», вероотступник.
   - Ты знаешь, я тебе, верю….  Я вижу, ты хороший человек. Но раз ты знаешь слова Аллаха, почему ты не скажешь их людям? Тебя хочется слушать, ты говоришь очень хорошо и правильно, слова сразу на душу ложатся.
   - Отец, даже если я буду самым лучшим равви*, как я им скажу? У тебя в чайхане?
   - Почему в чайхане?.. Надо пойти в мечеть, где много народа, они тебя послушают. Ведь они ж должны знать истину. Вон, ты даже знаешь, кто такой равви? Наша молодежь уже и представления не имеет об этом.
    - Ты думаешь, мулла и муфтий мне разрешат это сказать? «Кто ты?» – скажут,  – муджтахид * новый выискался, свой тафсир* выдумал»? Они ведь тоже читали «Коран», но почему-то не хотят, чтобы  ты и другие люди знали истинные слова Аллаха.  Да люди  меня камнями забросают  до того, как я подойду к минбару*. Тот же муфтий наложит на меня фетву*, и меня с позором не только убьют, но и забудут даже родные. А я еще молод,  хочу пожить. Знать - одно, сказать - другое. Знание –  великая сила. А там, где сила, там и оружие. Вынимая кинжал, еще не знаешь, как его используешь, может, им убьют тебя. Поэтому, когда  знаешь истину, еще неизвестно: хорошо это или нет? Сколько людей пострадало за правду? Их жгли на кострах, забрасывали камнями.  Святого Ису распяли за правду, за то, что он все наши грехи на себя взял. А ведь он сын Аллаха. Знаешь об этом? Знаешь, как он погиб? А ты, хотя бы знаешь, что он еврей! И Святой Муса тоже. Кстати, равви у евреев называют их священников, потому, что само слово имеет общее происхождение. Вот мы не любим евреев, но даже не знаем, что наш ислам вообще-то позаимствован именно у них. Исламу от силы лет семьсот, а их религии  уже пять тысяч лет.  Мне лично наша вера нравится больше, она, как и вся христианская, имеет только десять заповедей, а у несчастных евреев запретов, аж, триста с лишним. Их не только придерживаться, выучить все невозможно. Как им только удается все это выдерживать?  Видно и в правду, это избранный народ.  Где же наша благодарность, в конце концов? Что мы с ними делим? Одни идиот когда-то выгнал их с законной земли, они разбрелись по свету, кое-как приспособились, а мы, добрый, мирный народ, мусульмане улюлюкаем, ем вслед, как дикари и последние сволочи. Как же, все кричат: «Бей, жидов!», и мы туда же, вслед за Гитлером, и другими такими же кретинами. И ты думаешь, что мне это позволят сказать? Ты, хоть  это-то знаешь?
   - Нет! – захлопал глазами ошарашенный старик. – А ты оказывается, действительно просвещенный и не только в шариате человек, говоришь, как имам, даже лучше. Я вижу, что  ты знаешь Коран, как самый настоящий хафиз* или гази*.
   - Нет,  отец, я ни тот, ни другой. Я – всего лишь простой смертный, как и ты. Хотел быть мутрибом*, так и этого родня не позволила, а вот мулла и имам специально для этого поставлены, учились этому, хадж, возможно, совершали ни один раз. Что же они не рассказали всего этого?  Они ведь для того и поставлены, чтобы люди знали слова Всемогущего. Что же они молчат? Они боятся потому, что такие люди, как мы с тобой.  Знают истину и боятся. Заметь, не Аллаха боятся, а тех, кто приказал им молчать. А приказали тоже люди, не Мухаммед, а простые, жалкие, грешные люди, которым  страшно подумать даже над словами пророка.  Вот и я боюсь. Я ведь тоже человек. А может я и ошибаюсь. Я, хоть и читал «Коран», но до конца так и не понял. Арабского языка, к сожалению, не знаю, а те, кто его переводил, возможно, тоже ошибаются. Да и вообще, я  мало, что знаю. Чем больше учишься, тем понятнее становиться, что ничего-то толком не знаешь. Правду люди говорят: «век учись, дураком помрешь!»
   - Ну вот, - вздохнул и улыбнулся старик. - А то ему мулла не прав, боится сказать правду. Видишь, сынок, сам не знаешь, а говоришь. Ты сначала хорошо подумай!.. Если, что не знаешь, спроси у народа, муллы, нашего муфтия. А потом уже говори!   А то ты меня старого даже напугал. Я хоть и безграмотный, но тоже много видел. Больше тебя…  Ты вот книжки читаешь, а я жизнь знаю. У меня тут в чайхане столько людей бывает, и умных тоже много. Так что я тоже уму-разуму научился. Надо же такое сказать: служу дьяволу? Ты вот что. Послушай старика. Иди в мечеть, попроси у Аллаха прощения! Он милостив, не накажет тебя. Ты еще молод, потому и глуп. Иди к мулле и хорошенько подумай!
    Ибрагим с удивлением посмотрел на старика и понял, что тот воспринял его слова, как покаяние. Ему вдруг стало грустно, и он ощутил сильную усталость. Уже начинало светать,  повеяло утренней прохладой. Он попрощался со стариком и пошел домой.

   
    «Ну, и дурак же я! – думал он по дороге домой. -  Когда-нибудь точно доиграюсь. Нарвусь на фанатика, и он меня прирежет».
   И он вспомнил, как отец неоднократно предупреждал его меньше говорить на религиозные темы.
   - Знаешь, сынок, - говорил отец в тот день, когда Ибрагиму пришла повестка из военкомата. - Если хочешь поделиться своими мыслями на эту тему, разговаривай с Аллахом. Иначе тебя когда-нибудь забросают камнями. Люди делятся на волков, шакалов, овец и праведников. Думаю, что ни волком, ни их прислужником шакалом, а уж, тем более овцой ты быть не хочешь. Ты метишь в праведники. А для того, чтобы стать им, нужно знать намного больше, чем знаешь ты. Кроме того, нужно быть твердо уверенным в своей правоте, чтобы твои слова дошли до сердец людей. А для этого нужно обладать таким авторитетом, чтобы они к тебе хотя бы прислушались. А самое главное, ты должен четко понимать, что этим ты можешь вступить в противоречие с духовенством. И только тогда, когда ты почувствуешь, что иначе не можешь, начинай говорить. А попросту трепать языком и шутить на эти темы не стоит, да и опасно. А пока я вижу, что надевать на себя терновый венец ты не собираешься. Поэтому выбирай тему для разговора другую, тем более что у тебя, их столько, что непонятно, кем же ты, в конце концов, хочешь стать?  Нас с мамой и сестрой  беспокоит и удивляет, что при твоей целеустремленности, упорстве, ты никак не определишься в выборе профессии, которая будет кормить тебя и твою будущую семью. А пора бы. Детство давно кончилось, кончается юность. Осталось только время, которое ты отслужишь в армии. А потом все. Ты мужчина, и вся ответственность ляжет только на тебя. Мы все, конечно, поможем, чем сможем, но все решения принимать будешь только ты сам. К сожалению, жизнь состоит не только из радости. Это очень тяжелая ноша. Я уверен, что ты пронесешь ее с честью. Но, как говорят и у нас, и в России, «от сумы и от тюрьмы не зарекаются». Конечно, мы будем надеяться, что этого не случиться, но на «авось» полагаться опасно. На то, мы и мужчины. Только настоящий мужчина не раскисает, не поддается панике и не вопит о помощи. Твои деды были настоящими мужчинами, а ты должен быть достоин их. Пусть дедушка Ниязи и дедушка Саид спокойно лежат в земле и с гордостью взирают на своего внука с неба. И твоя главная задача не посрамить их. А еще вырастить таких правнуков, чтобы и мне было спокойно за них, когда придет мое время предстать перед Всевышним.
   «Эх, папа, папа, - думал Ибрагим, вспоминая те редкие вечера, когда они оставались с отцом наедине. - Как же я по тебе соскучился?.. По тебе, маме, братишкам, даже тетушке. Что же такое произошло в Канибадаме, что вы с мамой должны были уехать?»

   Он вошел во двор родительского дома. На деревянной пристроечке к дому в виде открытой веранды тихо посапывали уснувшие родственники, тетушка и младший братишка Амир. Видно было, что они так и уснули за столом после ужина. Кто-то укрыл их ватными одеялами. Тетушка спала почти что сидя, чуть-чуть похрапывая, остальные лежали вповалку. Он поправил сползшее с нее одеяло и подошел к тандыру*.  Печка была еще теплой, а внутри стоял старый, обгоревший,  закопченный чайник. Он взял его и, поняв, что в нем еще есть вода, налил полную пиалу. С жадностью ее опустошил, снял туфли и осторожно, стараясь никого не разбудить,  залез под бочок к младшему братишке, свернувшемуся калачиком.  Тот чуть-чуть пошевелился, перевернулся  и, сладко почмокивая, уткнулся в его плечо. Ибрагим свободной рукой осторожно натянул  на него  одеяло  и закрыл глаза.
   «Как же хорошо и уютно дома!» – подумал он и мгновенно заснул.

   - 4-
    Из аэропорта он сразу же поехал в родительский дом, откуда четыре с половиной года тому назад уходил в армию. Собственно это был даже не целый дом, а половина довольно большого  одноэтажного кирпично-каменного дома с небольшим двориком и маленькой пристройкой на месте бывшего сарая. Для того чтобы жить в столице республики, пришлось значительно пожертвовать площадью, как дома, так и двора. Двор и дом в Канибадаме были больше раз в десять.
    Подойдя в полдень к знакомому, трехметровому дувалу, он пригнулся и вошел в маленькую, знакомую с детства, калитку. Она захлопнулась и сильно шлепнула его по ягодицам.  От неожиданности он уронил чемодан и вспомнил, как еще до армии сам поставил через чур жесткую пружину, благодаря которой вошедший получал хороший пинок. За четыре года он умудрился совершенно забыть об этом, и сейчас калитка ему об этом напомнила таким образом.
   « Ну, теперь уж я точно вернулся домой», - улыбнулся он, потирая ушибленный зад. 
    За эти годы его отсутствия практически ничего не изменилось. Все так же журчал неглубокий, обложенный камнем и пересекающий двор арык. Единственным новшеством была сооруженная в дувале решетка в том месте, откуда он перетекал от соседей. Как потом оказалось, они завели собаку, которая забиралась в чужие дворы и воровала все, что попадалось ей в зубы. Все остальное оставалось таким же, каким  это было еще до армии.
    Все так же угрожающе провисал высокий  навес с виноградником, который вместе с дувалом и крышей дома, покрытой оцинкованным железом вместо канибадамской черепицы, поддерживали еще четыре полые железобетонные трубы. Как ни странно, еще не рассыпался деревянный помост,  доставшийся еще от предыдущих жильцов. Это было довольно странное сооружение, похожее на приподнятую от земли на полметра огромную беседку с метровыми балюстрадами с трех сторон, на которой можно было спокойно разместить человек тридцать.  Отсутствующую  крышу  еще задумали делать старые хозяева, потом несколько попыток предпринимали  уже новые, но, ни те, ни другие, так и не приступили к осуществлению замысла. Главной причиной этому было  то, что этому монстру долгое время никак не могли найти место. Когда, наконец,  его взгромоздили перед домом, у крыльца, предварительно уничтожив несколько кустов орешника с  цветником, он, навечно, занял это место, которое оказалось самым удобным.  Потом  выяснилось, что данная перестановка выявила ряд преимуществ.  Во-первых, совершенно не понадобилась крыша. Ее с успехом заменили виноградник с навесом и огромное инжирное дерево, сросшееся с дувалом. Во-вторых, гости, входящие во двор, сразу же попадали  к достархану,  в-третьих, освободился участок двора, где разместили небольшой огород, а в-четвертых, это позволило застеклить и утеплить террасу в доме, что увеличило количество помещений. К трем небольшим  комнатам добавилась еще одна большая, и появилась довольно просторная теплая кухня.  Если учесть, что старший брат Ибрагима Рашид, соорудил из сарая свое жилье, то у каждого обитателя, включая младшего брата, оказалось, по собственной, личной комнате. 
   Ибрагим еще раз огляделся. Все остальное, как будто тоже не изменилось. Тандыр, мангал, уличная печка стояли на месте и не претерпели никаких изменений. Правда, подобие сарая для угля и дров соорудили в самом углу двора, рядом с туалетом. На дверях пристройки висел огромный замок. Из телефонных разговоров с мамой он знал, что Рашид уехал в Одессу,  поступать в мореходное училище.
   На доме замка не было, хотя мама сообщила телеграммой, что их не будет до 15 июня, а Амир уехал в Ташкент к дяде Шамилю. Открыв дверь, он вдруг увидел тетушку, которая дремала у телевизора.
   Увидев племянника, она оживилась и тут же  стала поносить  его то, что он совершенно забыл дом, родных и невесту, которая устала ждать.
   Эти причитания напомнили ему, что три года назад, в последний день его отпуска из армии, они из-за этого в который раз крепко повздорили, но радость от встречи развеяла даже эти неприятные воспоминания.  Он бросился к ней и крепко обнял. В его объятьях она еще немного поворчала, затем расплакалась и стала его целовать.
   Как только они оторвались друг от друга, к нему на шею, толкая друг друга, стали бросаться  неизвестно откуда взявшиеся родственники и соседи. Их было много. Приятным сюрпризом оказалось то, что Амир еще  не успел уехать в Ташкент и тоже обнял  брата.  Пока Ибрагим  целовался и  обнимался с каждым, на достархан успели поставить  несколько глубоких тарелок с горячей шурпой.
   Перед тем, как сесть за стол, он распаковал свой чемодан и стал доставать подарки. Все были довольны, особенно тетушка. Ей он преподнес маленькую черную коробочку, в которой лежал изящный золотой гарнитур из сережек с аметистами и перстенька с изумрудом. Он знал, чем ей угодить, к этим камням она имела особую слабость. Из-за аметистов у нее часто возникали раздоры с мамой, которой они тоже «безумно» нравились. Поэтому для мамы в чемодане лежала точно такая же коробочка, с точно таким же гарнитуром с той только разницей, что в сережках и колечке присутствовали одни аметисты.
   Как только восторги и радость поутихли, все расселись за достарханом. Тетушка прочитала молитву, и началось праздничное застолье. 
   Не успел он облизать ложку после шурпы, тетушка неожиданно снова  завела разговор о свадьбе.  Недовольно поморщившись, он попытался, как это проделывал не раз до армии, перевести разговор на другую тему.   Увидев, что это не удается, он дождался, когда тетушка закончит фразу, и твердым голосом, чеканя каждое слово, заявил:
    - Прошу прощения, но никакой свадьбы не будет!  По крайней мере, до тех пор, пока я не окончу институт.
   Наступила гробовая тишина. Сидевшие за достарханом перестали жевать, смолкла даже перепелка в клетке, и только журчащий арык напоминал о том, что жизнь еще не кончилась.
   - Значит, не будет? – нарушил тишину тихий тетушкин голос с угрожающими нотками.  - А как же быть с невестой и обещанием, которые мы дали ее семье?
   Понимая, что его резкое и смелое заявление повергло всех в шок, Ибрагим решил попытаться  разрядить обстановку. Он наклонился к тетушке,  нежно прижался щекой к ее плечу,  и ласковым, просящим голосом заговорил:
   - Тетушка, вы же самая мудрая и добрая женщина на свете. Вы же все прекрасно понимаете сами и все можете уладить. Ну, пожалуйста! Ведь мне же  надо доучиться, встать на ноги. Ну, куда я приглашу жену? К бабке, у которой снимаю комнату, или в общежитие? Я понимаю, что мы дали слово, но уж так получилось. Это же такая ответственность. Я к ней не готов.
    - Что ж? Придется уладить, раз просит любимый племянник, - лукаво улыбаясь, ответила она, и посмотрела на него долгим и внимательным взглядом, словно бы заново изучая его.
    Считая инцидент исчерпанным, Ибрагим улыбнулся, поцеловал тетушкину руку  и стал передавать приветы от московских родственников. Его стали расспрашивать о том, как они живут, а он охотно и подробно стал рассказывать и о них, и о своей жизни в Москве. Видя, что тетушка слушает его внимательно и с удовольствием, остальные, естественно, тоже присоединились к ней.
    Весь оставшийся вечер  разговор о свадьбе больше не возобновлялся. Потом он пел вместе со всеми народные песни, подыгрывая на рубабе, слушал, как на дутаре играл сосед и только уже поздним вечером, когда ушли соседи и часть родственников, тетушка спросила:
   - У тебя в Москве кто-то есть?
   - Дорогая тетушка! – серьезно ответил Ибрагим. – Я  бы мог и солгать, но делать этого не хочу и не буду. У меня, конечно же, были девушки, даже женщины, но сейчас никого нет. Я и в самом деле хочу доучиться, а там будет видно. Обещать, что у меня никого не будет, было бы глупо, да вы бы  и не поверили.
   Она улыбнулась, ничего не сказала, но вновь посмотрела на него долгим изучающим взглядом.
   Он выдержал этот взгляд, улыбнулся, поцеловал ее в щеку и отправился спать.
   Он был доволен. Все, наконец,  вроде бы образовалось. Она согласилась с его доводами, а он ее не обманул. Может быть, она и не слишком ему поверила, но на этот момент у него даже в мыслях  никого не было.


   МОСКОВСКАЯ ВОЛЬННИЦА

   -1-
   Если бы тетушка только знала, у какого количества девушек и молодых женщин он пользовался оглушительным успехом?  Стройный, плечистый, темноволосый с тонкими красивыми чертами лица и красивыми азиатскими глазами он сразу же привлекал их внимание, а дальше шли в ход: обходительность,  тактичность,  скромность и удивительная, естественная простота в обращении. Все это действовало на них безотказно, и сокрушительно. Ему охотно давали телефоны, а он аккуратно их записывал, причем, как правило, предложение поступало от самих представительниц слабой половины человечества.  Его записная книжка буквально пухла от женских имен и телефонов.
    Как-то его однокурсники ее выкрали, и весь институт просто балдел, зачитываясь ею, как неплохим любовным романом.  На одну только букву «А» было записано около тридцати имен.  Чтобы как-то их различать, напротив каждого имени стояла своя пометка, характеризующая, ее обладательницу.
   Однажды один из студентов Олег Бросов, который, вероятнее всего, ее и стащил, с выражением, выделяя пометки, зачитывал перед застывшей аудиторией отдельные выдержки.
   - Алла, «тел.» - телефон, «студ.»- студентка.  «Втормед.»- Второй медицинский, «св» - свободная или светленькая, нет - темненькая, значит, свободная. «Пух.» - вероятно, пухленькая, «хор.» – конечно же, хорошенькая, «ум.» – значит, умненькая.  «Общ.» – интересно, живет в общежитие или общительная?  Думаю, все-таки общежитие.  «Пироговка» – вероятно, место знакомства. Далее. Алла - другой телефон, студентка текстильного, высокая, стройная, умная. Ребята, внимание! Москвичка, увлекается музыкой, да и познакомились они в большом зале консерватории, ничего не сказано о внешности. Мужики! Тут вообще классный вариант: Анна – красавица, разведенная, да еще и с ребенком. Интересно сколько ему лет? Ну, вообще, - отдельная квартира! Заведующая отделом в универмаге! Дача! А знаете, где они познакомились? В музее Дарвина. Мужики, да это же просто  кладезь девиц! – и обращаясь к Ибрагиму, воскликнул. - Рахимыч! Мы, конечно, понимаем, что ты человек восточный, собираешь гарем. Но умоляем, поделись! Ты же человек добрый. А Аллах велел делиться.
    Ибрагим не сердился на Олега и ребят.  Наоборот, веселился со всеми,  удивляясь тому, что книжка, заведенная  месяца четыре назад, так быстро заполнилась женскими именами.  Правда,  почти всех обладательниц  он  видел в жизни, в большинстве случаев, лишь по разу. А не  обижался он потому, что  слава о нем, как о «Великом сокрушителе женских сердец», была всего лишь мифом. Все эти его многочисленные  женщины и девушки  на самом деле являлись случайными знакомыми, большей частью даже деловыми.  Все они были симпатичны, даже красивы, но среди них   не было тех, кто мог похвастаться, что имел с ним какие-либо близкие отношения.
   Для тех, кому это удалось, существовал другой, глубоко спрятанный от посторонних глаз список, в глубине его сердца и памяти. Запомнить его было нетрудно.  За все четыре года жизни в России в нем скопилось всего лишь пять имен.  Ребята были бы очень удивлены, узнав, что все его любовные похождения ограничивались тремя короткими армейскими романами и  двумя  случайными, интимными, такими же мимолетными свиданиями в Москве. Но еще больше они удивились бы тому, что он, оказывается, презирал себя за эти минутные слабости. И происходило это совсем не из-за того, что он трусил, скромничал или стеснялся. Совсем наоборот, где-то он даже перебарщивал с напором, решительностью, быстротой, а порой даже неестественной для него наглостью.
    Отсутствие надзора со стороны тетушкиных соглядатаев и родственников способствовало и позволяло вести свободный образ жизни, конечно же, утоляя любопытство и свое мужское естество. Морское мужское братство постоянно завязывало увлекательные романы и делилось своими любовными похождениями, что разжигало страсти до предела. Он не хотел оставаться в стороне, более того его страсть не давала ему возможности даже на небольшие передышки.  Слабый пол настолько будоражил его плоть и воображение, что  на его представительниц он уже не мог не только спокойно смотреть, но и думать о них. 
     Понимая, что все его возлюбленные будут временными, он старался поступать так, как поступали остальные ребята, учил тот же Славка, а именно.  Прежде всего, не давать никаких обязательств, не особенно влюбляться самому, избегать серьезных выяснений отношений, стараясь делать их легкими, непринужденными, а главное, не допускать, чтобы  партнерша питала на его счет какие-то иллюзии. Увы, как раз происходило противоположное.  Все его пассии влюблялись в него по самые уши, что превращало последующие отношения в самые настоящие трагедии. А это, в конечном счете, стало приводить к тому, что он вообще стал избегать женского общества.   
     Много позже он понял, почему у него не получалось легких отношений с женщинами?  Конечно же, в первую очередь это  происходило потому, что заниматься любовью с кем попало, он категорически не желал.  Легкодоступные дурочки, которые сами вешались к нему на шею, вызывали в нем чувство брезгливости и отвращения. Славка, единственный посвященный в его интимную жизнь, считал, что именно это и являлось источником его неудач.
     - Ты  ищешь принцесс, ждущих сказочных принцев, - упрекал его  армейский друг после очередного скандального романа, - не желаешь коротать приятное время с любительницами любовных утех, теми же девушками легкого поведения, вот и получай приключения на свою задницу!  Подавай ему морально устойчивую, умную и красивую, как Быстрицкая, не меньше.  Я бы тебя понял, если бы так лошадь выбирал, подругу жизни, наконец,  а тут ведь нужна подружка, чтобы расслабиться, утолить свое мужское естество, чтобы с ума не сойти. Я же вижу, как ты маешься. Это же сбрендить действительно можно, наблюдая, что ты с собой вытворяешь.  Тебе ведь даже пальцем шевелить не нужно, как они сами в очередь мгновенно выстроятся и сами твою любую прихоть выполнят с радостью.  Вот и строй их, меняй почаще, и все будет в порядке.  А ты сам на свою голову такое вешаешь, что хоть святых выноси.   Со стороны на все это смотреть, дурно становится.   Все твои  идеалы просто сходят с ума, влюбляются по самое некуда и уже не могут без тебя жить.  Это же просто наваждение какое-то!  Как только ты приближаешь к себе очередную офицерскую жену,  так она прирастает к тебе намертво. Ты хотя бы представляешь, чем это, в конце концов, может закончиться?
     Ибрагим это прекрасно представлял. Мужья-офицеры, жены которых  сходили от него с ума, могли сурово встать на защиту своей чести, и ему бы, ой как  не поздоровилось, не защитил бы даже командир, последнее время уже как-то странно посматривавший на своего любимчика.  Три раза с одним и тем же печальным концом, где этого несчастного Дон Жуана приходилось силой отбивать и прятать от  вполне приличных дам, разом потерявших разум, стыд и честь, и их разъяренных супругов  было уже многовато.
    Ибрагим и сам видел, что все это уже давно перестало быть смешным, но понять, почему это происходит, не мог.  Казалось бы, он все делал правильно, и женщин подбирал умных, замужних. Ведь это гарантировало от нежелательных последствий, так как они сами и прежде всего, были заинтересованы в сохранении своих тайн.
    Собственно говоря, понять все это можно было уже во время первого романа. Тридцатилетняя красивая, умная и интеллигентная брюнетка Юлия сразу же после первой бурно проведенной ночи никак не могла прийти в себя и призналась, что такого счастья не испытывала никогда в жизни.
      
    - Господи! – с усталой улыбкой взмолилась она после очередной, уже потерявшей счет близости. – Все, больше не могу! Сейчас же встаем, кормлю тебя завтраком, и немедленно убирайся с глаз! Иначе ты меня просто угробишь.      
    Ибрагим вскочил и стал быстро одеваться, стараясь не смотреть на хозяйку.  Было видно, как он смущен и подавлен, явно не понимая, чем вызвана такая реакция.  Юлия привстала, с интересом за ним наблюдая, охнула,  рухнула головой в подушку и забилась в истерике.
    Он остановился, не успев натянуть на себя второй ботинок, подошел к кровати, присел на краешек, осторожно положил руку на ее  плечо и заговорил нежным, виноватым голосом:
    - Прости меня, пожалуйста! Я же говорил, что не имею никакого опыта. Надо было меня остановить, попросить. Ведь я же не хотел причинить тебе зла, наоборот, очень хотелось, чтобы тебе было только хорошо, и мне казалось, что ты всего этого хочешь. Ты же мне очень нравишься, может даже больше, чем нравишься, иначе бы здесь не остался. Мне даже жутко, что я посмел причинить тебе боль и разочарование. Прости, пожалуйста, если сможешь! Я, конечно, уйду, как ты просишь, и никогда к тебе даже не приближусь, но только не думай обо мне плохо!
    Юля оторвала голову от подушки, подняла не него красивые, полные любви глаза, и он увидел, что она только что умирала от смеха, а не от огорчения, как он думал. Это смутило его еще больше, и он застыл в оцепенении, не зная, что делать дальше. 
    - Тебе когда возвращаться в часть? – лукаво спросила она, прильнув к его груди.
    -  Когда захочу, - растерянно ответил он.
    - Так ты в самоволке?
    - Нет, то есть да!
    - Что-то я не поняла?
    - Ну, у меня есть чистая «увольнительная», - пояснил он. – С разрешения командира, только об этом никто не должен знать. Так что ты не волнуйся, меня искать не будут! Правда, мне нужно периодически звонить самому.
    - Тогда быстро звони, а я все-таки пойду готовить завтрак! -  прошептала она с улыбкой, целуя его в нос.  -  Надо же и это предусмотрел. И еще говорит, что нет опыта. Даже страшно представить, что будет, когда он у тебя появится.  Постарайся остаться хотя бы до завтрашнего утра! Тебе же выспаться тоже бы следовало, меня всю ночь мучил, сам, небось, тоже измучился. Хотя тебя измучаешь. Это надо же? Экая силища и в таком наивном, невинном дитя! Я и не представляла, что такое вообще может быть на свете. Не останови такой пыл, точно со свету сживешь. Казалось, все перевидала, а выходит, все наши мужички, да и кавказские петушки по сравнению с тобой  блохи, да клопы. Теперь на них и смотреть-то смешно. Пыжатся, лезут кобелями, а на деле шавками оказываются, пшик – два и все.  А  тут такой львище, спокойный, вдумчивый и до того заботливый, тактичный и могучий, что поневоле голову теряешь. А с виду и не подумаешь. 
    - Так ты на меня не сердишься? – озадаченно удивился он.
    - Сержусь, еще как сержусь, милый ты мой! -  шутливо улыбнулась она, встала и, направляясь на кухню, остановилась, задумчиво пояснив.  -  Какой же ты еще дурачок, ты же со мной такое сотворил, что теперь уж и  не знаю, на каком я свете, как жить дальше и без тебя?
 
     Этот первый недолгий  армейский роман окончился не слишком громким скандалом.  Об их отношениях кто-то из соседей Юлии настучал в партком по месту службы мужа.  Юлия собрала вещи и уехала к родителям в Киев, оставив записку, где предлагала развод. Вернувшийся из похода муж пустился в беспробудное пьянство, разгул и скоро нашел себе новую подругу. Ибрагима, тщательно скрывавшего свои похождения даже от командира, и пытавшегося защитить честь своей возлюбленной, задраили на лодке и недели полторы не выпускали до самого боевого похода. С Юлией он больше так и не увиделся,  хотя в последнее их свидание у них состоялся разговор, в какой-то мере расставивший все точки.
   - Спасибо тебе за все! – с грустью говорила она, словно  предчувствуя прощание.  – Я тебе действительно очень благодарна, но наши отношения в том виде, каком они развиваются, нужно заканчивать. Пожалуйста, не перебивай! Я догадываюсь, о чем ты хочешь сказать. Мне и так трудно  говорить, но я должна это сделать.  Я вижу, что наши отношения слишком далеко заходят и это уже может закончиться очень плохо. Вот ты меня  боготворишь, сделал самой счастливой бабой на свете, а я ведь всего этого не стою. Свой выбор я сделала давно, женив на себе своего старшего лейтенанта. Мечтала, что он меня на мир вытащит посмотреть, себя показать. Все вроде бы свершилось, как мечтала.  До жены капитана второго ранга дослужилась,  мужа на службе ценят, а вот в остальном мы оба с ним слабаками оказались.  Я ребенка вначале не хотела, боялась, помешает сказочной жизни, он не настаивал.  Потом увидела, как он пьет, да молоденьких дурех по подворотням тискает, и  решила, чем я хуже, стала мужичками баловаться. Он, кабан по бабам таскался, считая себя неотразимым дамским любимцем,  ну и я стала этих недоумков менять,  как носовые платочки.  Всех и не упомнишь. Меняла часто и быстро, чтобы свинства не допускать.  И доменялась, что после нескольких абортов  Бог лишил материнского счастья.  И вдруг ты!  Поначалу думала: ну, дорвался мальчонка, пусть потешится, а потом вдруг, как током ударило.  Да это же чудо, о котором даже мечтать не смеешь, и все сразу: и любовь нежная до самозабвения, и сила мужская неиссякаемая, и уважение,  заботливость,  ответственность. И все искреннее, неподкупное, что  даже танком не сдвинешь, остается только подчиняться и наслаждаться бабьим счастьем, осознанием, что ты в руках сильного и умного мужика. И все это выпало мне тридцатилетней дуре, наделавшей столько глупостей, что и до смерти не отмолить. Не говори ничего, молчи и слушай!  Ты и так для меня много сделал, женщиной настоящей, счастливой, а теперь все. Не могу я от тебя больше такие подарки принимать, не стою я этого, но и отказаться так просто не могу.  Хочешь приходить, приходи, я только рада буду еще потешиться бабьим счастьем, а душу свою не растрачивай, пожалей, оставь на потом! Прежних отношений сама не допущу, я же себя окончательно уважать перестану. Ты же себя вон как уважаешь, вот и мне оставь такое право. Мне уже тридцать с лишним, а ты только жизнь начинаешь, потому и не могу взять то, что не принадлежит. Не могу такой грех брать на душу. Ты ведь и меня своей силой тоже сильной быть заставил. Даже и не думала, что смогу сама своими руками оттолкнуть от себя такое счастье. А теперь даже горжусь, что пересилила в себе бабу распутную, человеком снова стала.  Ты же не от большой любви ко мне пришел, а вот поиграться, как другие, не смог, не захотел.  Видно, ты этого никогда не сможешь.  Слишком уж ты уважаешь себя,  других, даже тех, кто этого  не заслуживает. Я раньше думала, что такие мужики только в книжках, да легендах бывают. Ты вот все о своем народе говоришь с такой любовью, что позавидуешь. Видно там, у вас действительно такие только и остались. А вот у нас они как-то повывелись. Так что ты с ними и с нашими бабами поосторожней будь! Они же тебя на части разорвут, узнав только о том, каким ты можешь быть в постели, неутомимым, неуемным любовником, да еще заботливым, все время голову ломающим, как бы зазнобе плохо не сделать, да удовольствие доставить превеликое.  Точно разорвут, в грязь втопчут, мужики из зависти и лютой злобы, бабы – из-за жадности и глупости. Ты уж извини, если по старшинство опытной бабы учу тебя жизни. Пусть это тебе будет платой за те счастливые мгновенья, которые ты мне надарил с лихвой, а может, даст Бог, и еще подаришь.

      После дальнего почти четырехмесячного похода, где немного  подлечивший истерзанные чувства и истосковавшийся по женскому обществу  Ибрагим, не извлекший урока из предыдущих событий,  снова вляпался в очередной роман, до удивительности похожий на первый.  Разница заключалась лишь в том, что на этот раз у  его двадцатипятилетней возлюбленной  все-таки произошло самое настоящее помутнение сознания.  Она честно призналась мужу, одиннадцатилетней  дочери, что не может жить без своего возлюбленного, и стала преследовать его несчастной, одиноко стоящей фигурой у контрольно-пропускного пункта.
     Слава Богу,  и на этот раз все окончилось более-менее благополучно. Ибрагим, ошалевший от такого поворота событий, уже сам попросил вмешательства. Несчастную признали душевнобольной, пожалели, естественно простили и вернули в семью.
    Как говорится, Бог любит Троицу, и третий, так и не начавшийся, задушенный в самом зародыше роман убедил Ибрагима больше судьбу не испытывать, по крайней мере, до конца службы. Пришлось крепко брать себя в руки и не приближаться к дамскому обществу ближе километровой отметки. И это, как ни странно, принесло определенные, положительные результаты.
    Однажды на коллективном просмотре популярной итальянской кинокартины «Укрощение строптивого» на том самом месте, где главный герой рубит дрова, чтобы как-то унять свое влечение к героине,  члены экипажа в буквальном смысле чуть не умирали со смеха.  Оказалось, что методику погашения в себе своих страстей, избранную  Челентано, уже давно и успешно использует их гидроакустик.  Причем,  нагрузки, которыми он пытался унять свою плоть, были несоизмеримо большими и намного разнообразнее, отчего колка дров актером, да еще с пританцовыванием  казалась жалкой пародией, хотя и красивой игрой на публику.    
    Ибрагиму ничего другого не оставалось, как веселиться вместе со всеми, хотя видел, как моряки, покатываясь со смеху, дружно толкают друг друга и показывают на него. Как говориться, что есть, то есть.  Ему действительно приходилось измучивать себя жуткими нагрузками и разносторонними делами так, что от усталости свалиться замертво.
    И ведь других способов он не находил. Прибегать к такому подсказанному когда-то еще в юности ребятами, дающему хоть какое-то облегчение методу, как  онанизм, он считал равносильным самоубийству. Даже мысли об этом омерзительном действие, как и поход к проститутке, вызывали в нем приступы рвоты.
    Среди народа ходили упорные слухи, что подводникам и другим служащим стратегических служб в пищу подмешиваются специальные препараты, ослабляющие половые инстинкты.  Когда об этом спрашивали Ибрагима, он даже мог поперхнуться.  Да, на лодке были какие-то успокаивающие средства у врача, было вино, спирт сверх меры, но все это выдавалось только с разрешения врача, но только после приказа командира, а тот  скорее бы проглотил все это сам, нежели  позволил  притупить «уши лодки».  Во всяком случае, добавить несколько капель брома в чай гидроакустика он разрешил только один раз по настоятельной просьбе врача, когда тот припугнул, что напряжение после двухсуточной, непрерывной вахты может непредсказуемо повлиять на слух.
     Ибрагим потом часто с благодарностью и искренней признательностью своих морских друзей, которые помогали ему переносить все тяготы нелегкой службы, даже такие их  острые шутки, как « чистоплюйство до добра не доводит», воспринимал, как доброе сочувствие и советы.  Это они научили его не так остро реагировать на злобные реплики и остроты тех, кто никак не мог понять и удивлялся,  почему у него такая спортивная фигура, богатырское здоровье, и как это он успевает переделать такое огромное количество дел? И ему, конечно, страшно завидовали, что он может вот так легко знакомиться с женщинами, очаровывать их своей внешностью, спортивной фигурой, пением, даже гитарой, на которой он толком-то и играть не умеет. Везет же так человеку? За что ему все это?
    Глядя в восторженные, чуть тронутые завистью глаза сокурсников,  Ибрагим вспоминал  любимый кинофильм «Мичман Панин», где моряки вот так же любовались и восхищались героем.  И ведь они так же не догадывались об истинных причинах этого героизма. Всех их волновали только любовные похождения, и никому даже в голову не могла прийти мысль, что речь идет об ответственности мужчины за порученное дело, перед людьми, собой, совестью и Богом.

    Однажды в армии ему удалось  присутствовать  на похожем, как в этом фильме, суде офицерской чести. Матросов туда не допускали, но он попал в офицерский клуб совершенно случайно, сопровождая замполита.
   Судили  молодого капитан – лейтенанта, который  пригласил на подводную лодку вольнонаемную служащую, и  ей пришлось даже «поучаствовать» в боевом походе. Женщина на военном корабле вообще – нонсенс, а тут еще подлодка.  Короче, случай был просто анекдотичным, но только не для этой гостьи. Дома на берегу у нее остался муж – офицер, да еще и семилетний сынишка. 
    А случилось это так.
    Вахтенный матрос, которому, вероятно, тоже досталось, растерялся, увидев на борту команду, командира и проверяющего - капитана первого ранга, и отрапортовал, что на борту корабля все в порядке. И лодка вышла в море.
   Хорошо еще, что она была дизельной, поэтому отсутствовала  на базе только недели три, но и этого хватило, чтобы несчастную женщину успели похоронить. Она ведь прошла  через КПП на секретную базу, и обратно не вернулась. Стало понятно,  кроме как в море, деться ей было некуда, а командир скорей бы  пулю пустил  себе в висок, чем решился бы  доложить в штаб, что на вверенном ему, военном корабле находится посторонний, да еще, «пардон!», -  баба. Моряки рассказывали, что только присутствие проверяющего спасло несчастную пару, и их не выкинули за борт. 
   Ибрагим не знал, что произошло с женщиной, ее мужем и дочкой, но видел,  как  достойно себя вел себя капитан - лейтенант, разжалованный в  младшие лейтенанты и  бравший всю вину на себя,  пытаясь доказать, что затащил работницу базы на лодку силой.  Все мужики  одобряли его действия, многие им восхищались. В их числе был и Ибрагим. Офицер вел себя достойно, по-мужски, а это не могло не вызывать уважение.
   Ибрагим делил сильный пол на настоящих мужиков и слюнтяев. И середины для него не существовало. С молоком матери он впитал в себя это чувство, ему нравились только те мужчины, кто не боялся  ответственности за все свои поступки, включая даже неправомерные.
   - Если женщина не права, попроси у нее прощения, – любил он повторять фразу, услышанную от отца, как и тот, считая, что спрос с настоящего мужчины должен быть несоизмеримо больше, чем с женщины или мальчика, да и, то, только с грудного малыша.
   В  то же время большого сочувствия бывший капитан-лейтенант у него не вызывал. Как подводнику, Ибрагиму было понятно еще и другое.   Огромная мера взаимной ответственности, которая присутствовала  на боевом корабле, не позволяла члену команды подобных проступков, так как они влекли за собой удар по всем остальным. И он отлично представлял,  какое потрясение испытали моряки-подводники этого корабля во главе с их командиром.  Мужчина должен был быть ответственным во всем, даже тогда, когда эта ноша становится непосильной.

   -2-
   Московский инженерно-физический институт был сугубо мужским. Редко какая девица попадала в его стены, но даже самая страшненькая и неказистая сразу же становилась предметом всеобщей влюбленности и обожания. Однако при всей любви к редким представителям противоположного пола, доходило до того, что дамские комнаты за ненадобностью переоборудовали во что-либо другое, а несчастным женщинам приходилось бегать через всю довольно большую территорию в единственный туалет в главном корпусе. 
   Однажды, еще в начале первого семестра, Ибрагима попросили зайти в комитет комсомола, где комсорг  Юрий Рыжов обратился к нему с просьбой.
   - Слушай, Ибрагим! – говорил Юрий. - У тебя как-то легко и здорово, получается, знакомиться со слабым полом. Может,  поможешь нам с девушками для вечера? Мы тут обзвонили несколько институтов, разослали приглашения и даже заслали гонцов. Но по опыту прошлого я в это слабо верю. Если тебе не трудно, пожалуйста, помоги институту. А то мужики опять будут танцевать друг с другом,  вдобавок еще и напьются. Кстати, ваша единственная на потоке Надя Кошелева переводится в другой институт. Она так ревела в ректорате о мужском засилье, что ей сам ректор разрешил перевод. Если твое сердце дрогнет, и ты пожалеешь ребят, советую зайти в медицинские, педагогический,  короче туда, где с кавалерами не густо.
   Ибрагим неплохо выполнил это поручение, пригласив девушек сразу из нескольких вузов. Собственно говоря, это оказалось и не так уж трудно.
   Погуляв по Пироговке, он посетил педагогический и оба медицинских института. Кроме официальных визитов в комитеты комсомола, деканат и профкомы, он  знакомился со стайками девушек прямо на улице и приглашал на вечер еще и их,  красочно его описывая.
   Не обошлось и без эксцессов.

   В комитете комсомола Первого Московского медицинского института за закрытой дверью раздавались громкие голоса. Постучавшись несколько раз и не получив ответа,  он вошел в довольно просторную комнату с двумя огромными, запыленными окнами и придвинутыми к ним, такими же огромными, старинными письменными столами.
   Столы были специально расставлены так, чтобы сидящим было хорошо видно входящих.  Единственный  стенной шкаф в левом углу был заставлен и завален  книгами и газетами до самого, почти четырехметрового потолка, поэтому остальной  макулатурой и другими канцелярскими принадлежностями  были завалены сами столы и все свободные углы. Причем, штабеля из газет, книг и журналов как-то скрашивали  облезлые стены и чуть-чуть не доставали  до портретов видных коммунистических деятелей и советских вождей, что пылились в больших золоченых рамах. Остальная площадь была совершенно свободна, не считая довольно приличного количества  старых, самых разнообразных стульев.  Все это создавало впечатление, что в этой комнате действительно занимаются серьезными, общественными делами.
   Видя, что на него не обращают внимания, Ибрагим недолго постоял, затем присел на стул возле  двери и начал внимательно изучать комнату и их обитателей.
   У торца левого стола, за которым сидел рыжий, щуплый парень в очках,  происходила  оживленная беседа.  Спиной к Ибрагиму стояли двое:  долговязый, прыщавый паренек в белом халате  и  пухленькая, темноволосая  девушка, которые  что-то бурно объясняли  «Рыжему». За другим столом, развернувшись к ним и подперев щечку рукой, их так же  внимательно выслушивала голубоглазая, стройная блондинка. На крышке ее стола, опираясь  правой рукой на кипу газет, восседал толстый, краснощекий парень с маленькими глазками, болтал ногами, иногда вставлял громкие короткие реплики и сам же над ними похохатывал.
   Через какое-то время Ибрагим понял, что «Долговязый» и «Пухленькая» пытаются доказать, что комитет комсомола был неправ в отношении их студенческой группы, когда снизил показатели по посещаемости занятий по физкультуре. У многих девушек были уважительные причины, а две, хоть и задним числом,  даже представили соответствующие справки. Снижение показателей оказалось серьезным нарушением установленных деканатом правил и  грозило лишением стипендии.
   Через две-три минуты «Рыжий», наконец, заметил скучающего Ибрагима и, стараясь перекричать разгоряченных собеседников, громко спросил:
    - А у вас, что?
    - Здравствуйте! Я к вам насчет девушек,  –  оживился  в ответ Ибрагим.
   Оживленная беседа мгновенно прекратилась и все обернулись в его сторону.
   - Каких девушек? – поправил очки растерявшийся  «Рыжий».
   - Желательно, хорошеньких,  -  мечтательно улыбнулся в ответ Ибрагим и, показывая взглядом  на «Блондинку», добавил. -   Таких, например,  как  эта очаровательная девушка.
   «Рыжий» открыл рот, побледнел и  снова поправил очки. Вероятно, это была своего рода защитная реакция, чтобы скрыть волнение.
   - А зачем вам девушки? – осторожно поинтересовалась «Блондинка», подняв на Ибрагима свои красивые,  голубые глаза.
  - Странный вопрос - зачем нужны девушки? – удивленно ответил он, не отрывая от нее глаз.
  Та  смутилась и, в отличие от «Рыжего», покраснела.  «Пухленькая» от удивления  тоже сделалась пунцовой, у «Долговязого» вытянулось и без того длинное лицо,  а у «Краснощекого» так отвисла челюсть, что появился третий подбородок.  «Рыжий»  побледнел еще больше, округлил глаза и, глядя поверх очков, сползших на нос, почти  шепотом спросил:
   - Вы думаете таким образом найти себе девушку?
   - Девушек, - поправил его сияющий  Ибрагим.  - Много девушек.
   - Вы что, будете выбирать? – озарило «Пухленькую».
   - Зачем выбирать? И вы подойдете, и ваши подруги. Я же объяснил, чем больше девушек, тем лучше. У нас на Востоке считают, некрасивых девушек не бывает вообще. Все они по-своему привлекательны и очаровательны. Так что я готов познакомиться со всей женской половиной вашего института. Это было бы просто здорово. Ну, как, согласны? – радостно дополнил свое объяснение  Ибрагим и двинулся к ребятам.
   «Пухленькая»  вцепилась в рукав «Долговязого», который, пятясь, стал двигать мощный стол на «Рыжего».  «Блондинка» мгновенно вскочила со стула, обежала стол, чуть не сбив с ног стоящих,  и вжалась в шкаф за спиной  у «Рыжего». Шкаф задрожал, но, к счастью, натиск выдержал. Видно кипа из газет и журналов была заложена давно и превратилась в монолит, спихнуть который было уже не так-то  просто.  Все окаменели от ужаса и только «Краснощекий», проявив решительность,  мгновенно сполз со скрипнувшего стола и бросился заслонять своим большим телом  остальных.
   Ибрагим подошел к нему,  доброжелательно улыбнулся и протянул руку.  Тот растерялся,  с нескрываемым ужасом на нее посмотрел и раскрыл рот так, что у него появились еще два подбородка. От его решительности не осталось и следа.
   Понимая, что произвел достаточное впечатление, Ибрагим поймал его руку и рассмеялся, крепко ее пожимая:
   - Извините, ребята!  Чуть-чуть перебрал. Но как иначе привлечешь ваше внимание? Как-никак я ваш гость, а вы меня не замечаете, вот я и пошутил. Но в каждой шутке есть  доля правды. Мне на самом деле нужны все ваши очаровательные девушки, которых я хочу пригласить на вечер в нашем институте. Я из МИФИ, а у нас, как вы, наверное, знаете, с девушками  просто беда. Одни кавалеры.
   Его объяснение прервал дружный хохот. Ребята, наконец, отошли от шока и теперь не могли успокоиться от нового потрясения.
   Когда смех немного поутих, ему дружно пожали руки и познакомились. Не переставая смеяться, они пообещали ему организовать девушек на вечер. На прощание «Рыжий», оказавшийся председателем комитета комсомола, протирая окончательно свалившиеся очки и вытирая слезы от смеха, сказал:
   -  Учитесь ребята, как можно легко и просто знакомиться с людьми. Ошарашиваешь человека чем-то подобным, приковываешь к себе все его внимание, а потом делай с ним, что хочешь. Вон, Катя даже забыла, о чем спорила. Правда, можно перестараться и тебя упекут в «Кащенко». Но все равно гениально!
    «Рыжий» оказался прав и в педагогическом Ибрагима действительно  чуть-чуть не забрали в психушку. Решив повторить тот же трюк в деканате дефектологического факультета, он не заметил, как из кабинета выскользнула одна из методистов и вызвала скорую помощь.
    Пожилой врач, еле сдерживая смех, посоветовал ему на прощание «не повторять одну и ту же шутку дважды».

   Институтский вечер удался на славу. Девушек оказалось даже больше, чем нужно.
   Каково же было удивление Ибрагима, когда  за приглашение его стали благодарить студентки из вузов, о которых он даже не подозревал. Оказалось, что его несколько  приглашений на улице имели больший успех, чем посещение трех комитетов комсомола, профком  и двух деканатов. В результате на вечер попали студентки  экономико-статистического,  тонкой химической технологии, текстильного институтов и даже слушательницы сельскохозяйственной академии. И их оказалось раза в два больше, чем приглашенных «официально».
 
   -3-
   Умению привлекать внимание людей и делать из них друзей Ибрагим учился у многих.   Конечно же, в первую очередь у  тетушки, отца, но совершенством этого искусства ему в дальнейшем, несомненно, помогал опыт  Юрия Гудмана.
   Юрка работал на ткацкой фабрике, а вечером  учился в текстильном институте. Там они и познакомились.
   Господь щедро одарил  Юрку  многими талантами и способностями. Он не был красавцем, но, как говорила одна актриса, «был чертовски мил». У него, как и у Ибрагима, так же  было много увлечений, но всеми ими он владел совершеннее и изящнее.  К примеру.  Его достижения в спорте были намного скромнее,  но ни у кого не вызывало сомнение, что  Ибрагим по сравнению с ним просто физкультурник.  Голос у него был тоже слабее, на гитаре играл чуть лучше, да и слух частенько подводил, но когда он пел и играл, людей завораживало  не меньше, чем от тех же любимых  Ибрагимом Бернеса или Отца.
   Но самым главным Юриным талантом, вернее сказать, его божественным даром было то, что он был поистине прекрасным организатором,  мгновенно распознающим таланты других, которые он развивал  и мастерски использовал на службу себе и своей компании. В результате он всегда был окружен яркими, талантливыми, интересными людьми,  которые роем, кружились вокруг своего кумира и купались в этой удивительной, теплой, благодатной, сказочной ауре, которую сами же и создавали.
   Ибрагим впервые попал в такое сообщество, где все завораживало, приятно кружило голову, расслабляло, и  было совершенно не походило на  богемные сборища, где махрово расцветали снобизм, высокомерие и зависть.  И его, как магнитом, потянуло к Юрке. Не обращая внимания на сопротивление его окружения, Ибрагим, буквально, бросился в Юркины «объятия» и неожиданно наткнулся на железобетонную стену.
   В какой-то момент он растерялся. При всем своем обаянии и видимой легкости, Юра оказался жестким, строгим, в какой-то степени даже циничным, можно сказать, неприступной крепостью.  Его внимательный, суровый и изучающий взгляд остудил пыл Ибрагима и заставил задуматься. И Ибрагим понял, что пока, к нему хорошенько  не присмотрятся, в компанию,  тем более, в ее самое ядро просто не пустят.
   Ну, что ж, это было понятно. Эта компания зорко стерегла свои завоевания.
   «Это же гениально, и так просто!» - думал Ибрагим, глядя на Юркину «империю».
Юрке удалось то, что на протяжении уже стольких лет безуспешно пытались создать в стране.  Он  создал настоящую коммуну, где наряду с приятным  времяпрепровождением, царили  настоящая дружба, взаимовыручка и взаимная выгода. «Коммунары» не на словах, а на деле ощущали на себе действие «закона о венике». Вместе – сила, порознь –  сломают и превратят в обычную серую массу.
   Присмотревшись внимательней, Ибрагим заметил, что,  как всякая империя, Гудмановское объединение имело немало своих  минусов таких, как те же интриги, иерархия и т.д. Но самое главное сам «император» уже не был предоставлен сам себе и вынужден был жить только  интересами своего общества, что отнимало огромное количество времени, душевной энергии и физических сил. Попытайся он хотя бы на йоту отступить от законов, им же  придуманных, ему бы этого не простили. Не помогли бы ни его природное обаяние, ни удивительная сатанинская изворотливость, ни  то, что именно он отбирал своих «подданных». Ведь каждая такая личность несла в компанию свою яркую индивидуальность со всеми вытекающими последствиями.
   Ибрагим решил не спешить пополнять ряды  Юркиных «коммунаров»,  понимая, что рано или поздно ему все равно удастся занять там свое достойное  место. При всей своей общительности он не любил больших, шумных, сутолочных сборищ, где нельзя было уединиться и пообщаться в «камерной» обстановке. Он вообще не любил, даже ненавидел толпу.
   Она ломала даже вполне приличного человека и заставляла его подчиняться ее законам. Эта нелюбовь Ибрагима началась со спортивных  ристалищ, когда огромные толпы болельщиков превращались в озверевшую,  бездумную массу, сметающую все на своем пути. Он любил футбол и, как настоящий патриот, болел за свою республиканскую команду «Памир». Но то, что происходило на стадионе и вокруг него, практически отбило у него охоту, появляться там и вообще играть в футбол даже во дворе.
   Когда же он попал в Москву и увидел, что творилось во время матчей там, у него вообще чуть не пропала охота, заниматься спортом. Если на родине фанаты бурно выражали свои эмоции и только кричали проклятья в  адрес приверженцев других команд, например, в адрес любителей и почитателей команды «Пахтакор», то в столице устраивались жуткие, подогретые спиртным, «звериные», безжалостные,  кровавые сражения с привлечением конной милиции и армейских спецподразделений.
   Глядя в эти остервенелые лица, где исчезали остатки разума и всего человеческого, он никак не мог понять, почему такая добрая и поистине красивая игра рождает такой звериный всплеск эмоций, который трудно остановить даже пожарными брандспойтами? Со временем он понял, что управлять толпой намного легче, чем одним человеком, даже научился этому и стал довольно лихо использовать эти навыки, но от этого  она стала ему еще омерзительней и ненавистней. Правда, это уже не было связано со спортом.
   Однажды его пригласили поучаствовать в одном жутком предприятии.
   Столичная молодежь почему-то постоянно устраивала разборки со студентами института Патриса Лумумбы. Это было и понятно. Некоторые африканские студенты слишком развязано и непристойно вели себя с русскими девушками. Короче, московские парни их возненавидели и часто выезжали на так называемый 42-ой квартал Юго-запада, где располагались несколько корпусов общежития института Дружбы народов, чтобы наказать наглых негров. Никто даже не задумывался над тем, что остальные студенты, например, из Южной Америки или Азии, той же Африки, вели себя довольно мирно и прилично. Доставалось всем.  Милиция, привыкшая к подобным ристалищам, уже знала заведенный порядок и поэтому расставляла свои силы, согласно  действиям московской шпаны, которая собиралась в огромную стаю, отлавливала группы студентов с черным цветом кожи и мутузила их до появления стражей правопорядка.
    Студенты проклятого москвичами института в целях самозащиты тоже собирались в группы и старались, не появлялись там, где их можно было застать врасплох.  По крайней мере, путь от института до общежития охранялся и ими, и органами правопорядка.
    Решив в очередной раз проучить наглецов, московская шпана отдельными группами съезжалась со всех районов и собиралась на пустыре, около улицы Волгина.
    Ибрагим с группой  студентов их института приехали на обозначенный пустырь и наблюдали за сбором остальной массы. Наглость африканцев ему тоже не нравилась. Уж больно развязано вели они себя в гостях у радушных хозяев.
    Неожиданно он заметил, что некоторые парни вооружаются цепями, кастетами и заостренными арматуринами.  Это его возмутило, и он  сделал им замечание о нечестности поединка, в результате чего  чуть сам  не получил удар  цепью по голове.   
     Часть ребят встали на его защиту,  что позволило ему громко обратиться к остальной толпе.
    - Мужики! – закричал он. – Эти отморозки хотят втравить нас в кровавую бойню.  Я сам ненавижу этих обезьян, спустившихся с пальм, и у меня самого чешутся руки, но убивать я никого не собираюсь и вам не советую. Проучить их, конечно же, стоит, но можно  ли брать такой тяжкий грех на душу? Я – матрос,  умею постоять и за себя, и за честь нашей страны, но я не желаю всю оставшуюся жизнь корить себя за то, что отнял жизнь пусть даже у гориллы. Мужики, если вы только настоящие, призываю вас, не позорьте свою честь, остановите этих недоумков! Подумайте о себе и ваших близких! Неужели вам хочется, чтобы и вас считали такими же отморозками?
   По мере того, как он кричал, толпа неожиданно стала разделяться на два лагеря. Причем, сторонников Ибрагима сразу же стало  значительно больше. Видя, что инициатива уходит из рук со скоростью скорого поезда, его вооруженные противники сделали еще одну попытку  прорваться к оратору. Лучше бы они этого не делали.  Приехавшая «поразмять» свои руки толпа ребят весь свой гнев обратила на них.
    Их мгновенно разоружили и стали бить их же оружием. Причем  так, что рвались цепи, ломались прутья  арматуры и разлетались вдребезги свинцовые кастеты. Самое жуткое, что остановить озверевшую толпу было уже невозможно, а милиция была далеко.   
   Ибрагим с ужасом и остолбеневший глядел на эту кровавую бойню, и уже был не рад, что вмешался.  Толпа, еще полчаса тому назад готовая расправиться с африканцами, с остервенением добивала превратившиеся в кровавое месиво, уже, кажется, бездыханные тела своих же соотечественников. 
   После этого случая ненависть к толпе у него усилилась настолько, что он стал ненавидеть ее даже во время веселых праздников. И одновременно с этим он прекрасно понимал, что одному в этом мире не выстоять, требовалась какая-то общность. Человек не может жить один, как-никак это существо общественное. И  это натолкнуло его на мысль, создать свою «империю», в которой присутствовали бы только деловые, полезные отношения. Он на всю жизнь запомнил слова отца: «хочешь потерять друга, дай ему взаймы» и  решил не связывать дружеские и деловые отношения.
   Главной побудительной  причиной ее создания,  являлось  чувство абсолютной  незащищенности перед этим новым, неизвестным  миром, который наряду с приятными сюрпризами очень часто преподносил и неприятные. Слишком часто судьба ставила его в такие ситуации, когда он не то, что отомстить, даже постоять за себя, был просто не в состоянии. Требовался сильный покровитель, у которого можно было бы всегда и в любое время попросить помощи.  А раз такового  не было,  необходимо было его создавать.
   Используя свое удивительное умение легко и просто сходиться с людьми, он довольно быстро начал подбирать для уже своей «империи»  нужных ему подданных. Очень скоро он имел довольно внушительный список людей, обладающих различными возможностями. Естественно, что преимущество  отдавалось  людям из силовых структур.
   Следующим этапом был тщательный отбор кандидатур.   
   Основным принципом в их подборе было следующее. Найти такого человека, с кем можно было бы договориться, чтобы тот отстаивал его интересы, а он, в свою очередь, соблюдал интересы своего компаньона. Многим нравился такой подход.  Обычно в своих организациях редко кто может выпросить что-то лично для себя, к тому же это было просто не  удобно.
   Видя, что Ибрагим честно выполняет условия договора, его новые «друзья» были ему искренне благодарны и старались выполнять его просьбы, удивляясь, а иногда и пугаясь, что они  крайне редки и незначительны. Сказывалась «деревенская» привычка Ибрагима: беречь все на крайний случай.  При этом он старался всегда четко отслеживать каждого  члена своей «тайной империи», периодически заходя к нему просто так, «попить чайку», справиться о здоровье и делах.
   Он  старался не афишировать  дружбу с влиятельными людьми, крайне редко прибегал к их помощи и просил их соблюдать то же самое. И это давало свои преимущества.
Очень скоро в одной и той же организации у него было по несколько таких «друзей» на разных уровнях и на разных должностях. Самое интересное, что они даже не догадывались о существовании друг друга, и  что  их часто используют для решения одного и того же вопроса, как бы дублируя. А он определял,  у кого быстрее и лучше получается, и только потом решал, каким вариантом воспользоваться.  Этим он практически лишал их монополии на свои организации.
   Решая ту или иную очередную проблему, Ибрагим долго взвешивал, к кому обратиться с просьбой, и никогда не обращался к вышестоящему чиновнику, если проблему мог решить рядовой клерк.
   А самое главное, Ибрагим справедливо полагал, что в своей «империи» он - единовластный «император». В случае чего, он мог без особых усилий одернуть,  наказать своих «подданных», в крайнем случае, просто удалить или поменять.

   -4-
   А строилась эта «империя» примерно так.
   Еще в армии его стали вербовать сотрудники из всемогущего КГБ. Помня напутствие отца, чтобы сын остерегался этой организации, Ибрагим старался держаться от них подальше. Под  разными предлогами он отказывался от их заманчивых предложений. Наблюдая, как подводники относятся к гебешникам, он перенял и их неприязнь. А после того, как сам испытал на себе их присутствие во время вахт, она усилилась.
   Особист, в обязанности которого входило «вынюхивание атмосферы» на секретном объекте, как правило, во время вахты находился в центральном отсеке. Делать ему было нечего, и он развлекался, как мог. Видя, что Ибрагим старается его не замечать, конопатый чекист стал  напоминать о себе следующим образом.
   -  Знаешь, азиат, что-то ты мне сегодня не нравишься, опять нос воротишь, задираешься, может тебя пристрелить в конце вахты?
   При каждой встрече он повторял свою  дежурную шутку и злорадно улыбался.
   Однажды это услышал командир и пригрозил, что сам выбросит лейтенанта за борт, если тот вздумает доставать акустика и лодка останется без «ушей». После этого особист больше прилюдно  не приставал, но при каждой встрече,  подмигивал и показывал  на кобуру.
   Вместо него все три года службы  к Ибрагиму периодически приставали его начальники, рисуя радужные перспективы своей сложной и увлекательной службы. Ибрагим устоял даже в последний момент, когда беседу проводил сам начальник особого управления Североморского флота.
  Когда же в институте  с ним  снова  провели очередную «беседу», он понял, что просто так они не отвяжутся. Вероятно, в этом играла главную роль его чистая анкета.  Поэтому он решил подождать такого сотрудника, с которым можно было бы поговорить так, чтобы эта организация, наконец, поняла, что  работать у них он  не будет никогда,  ни за какие блага.
   И очередной разговор не заставил себя долго ждать.
   В начале первого семестра появился очередной сотрудник комитета, представившийся Леонидом Сергеевичем. После недолгого разговора Ибрагим понял, что перед ним сидит умный, внимательный и  интеллигентный  собеседник. И тогда  он решил рискнуть.
   - А что, если нам просто подружиться, не связывая служебных отношений, – предложил  он.
   - Интересно, это как? – поинтересовался седоватый, но еще не старый  чекист, лет сорока пяти.
   - Очень просто. Я вам чем-то помогаю, вы, если пожелаете, - мне, но при этом никаких подписок, рапортов, благодарностей, вознаграждений и тому подобного. Вместо всего  этого обоюдная честная, мужская дружба. Причем, за какие-то услуги я  сам буду вам благодарным, даже материально, - пояснил Ибрагим.
   - Это что же получается? Не я тебя вербую, а ты меня? – лукаво улыбнулся чекист.
   - А почему бы и нет? –  улыбнулся в ответ  Ибрагим. - Чем черт не шутит, может, и я вам на что-нибудь сгожусь. Чекист из меня, скажу откровенно, хреновый. Человек я неорганизованный, сугубо гражданский. Рано или поздно мы с вами из-за этого обязательно  поругаемся. Писать доносы на своих друзей я не буду и ваших надежд не оправдаю. А вот, если мы с вами подружимся, тогда другое дело. В случае чего и обратиться будет к кому. Скажу честно, вы мне кажетесь самым умным и симпатичным из всех, кто меня агитировал. Вот я и решил рискнуть.
   - Ну, спасибо за доверие – чуть-чуть убрав улыбку с лица, произнес Леонид Сергеевич, - Ты оказывается еще и занятный парень. А не боишься вот так просто разговаривать с незнакомым человеком, да еще зная, откуда я?
   - А чего мне бояться? Я не совершил ничего криминального. Вы же, наверное, знаете об этом. А, кроме того, как умный человек, вы понимаете, что лучше дружить, чем служить. Ведь такое понятие, как дружба, вам не чуждо. Я, конечно, не набиваюсь, но предлагаю  рискнуть. Я слышал, что люди вашей профессии, как правило, рискуют. А время само подскажет, кто из нас прав? Одним агентом больше, одним меньше, я все равно не решу всех ваших проблем. Другое дело, когда помогаешь по-дружески. Агент или, как говорят, «стукач» продал душу за деньги. Я же свою продавать не собираюсь. По крайней мере,  дешево.  А кроме всего стукачей не уважают все, в том числе и вы сами. А я себя уважаю и того же требую от других.  Каким же я буду патриотом своей страны без этого?  Ну, что, подумаем?
   Леонид Сергеевич рассмеялся и сказал:
  - Ну, что ж, подумаем! Ты на самом деле интересный парень. Не зря наши к тебе присматриваются. Я надеюсь, ты не болтлив?
   Ибрагим сделался серьезным и сказал:
   - Не в моих, да и не в ваших интересах рассказывать о наших отношениях. Надеюсь, что и вы будете соблюдать интересы обеих сторон. Я предпочитаю вначале договариваться, как враги, чтобы в дальнейшем оставаться добрыми друзьями. Постараюсь не докучать вас своими просьбами, но и вы, пожалуйста, соблюдайте условия договора. И уж, пожалуйста, если, правда, в ваших силах, сделайте так, чтобы ваши сотрудники больше меня не беспокоили.
   Леонид Сергеевич рассмеялся, сказал, что Ибрагим многого хочет, оставил свой телефон и на этом они распрощались.
   Ибрагим понимал, что после этого разговора,  практически вступил в сотрудничество с «органами», и все же надеялся, что этот умный, интеллигентный  человек  поймет его правильно.  И, если не станет другом, то, по крайней мере, хорошим, добрым знакомым, будет использовать его, лишь  в самых крайних случаях. И не ошибся.
   Леонид Сергеевич, оказавшийся подполковником и начальником отдела, на удивление согласился с его разумными доводами, но, что самое удивительное, принял это необычное предложение.
   Этот рискованный и откровенный со стороны Ибрагима разговор сыграл свою роль. Леонид Сергеевич никогда и ни о чем его не расспрашивал, более того на правах старшего товарища стал многому его учить,  сам знакомил с людьми, подсказывая, с кем можно откровенничать, а с кем быть осторожным. Очень скоро благодаря этой «дружбе» Ибрагим знал многих сотрудников не только того управления, где служил его покровитель.
   Не зная, что делать с таким «богатством», он с помощью того же Леонида Сергеевича стал осторожно «вербовать» их в свою «тайную империю» и так же осторожно использовать. Результат превзошел ожидания самого Леонида Сергеевича. Очень скоро Ибрагим умудрился двинуть его по служебной лестнице и даже повысить в звании.
   Но Ибрагима это ничуть не обрадовало. Он вдруг понял, что в этом мире, где царят свои довольно опасные и жестокие законы, все игры, подобные той, в какую играл он, обычно оканчивались плохо и были связаны даже  со смертельным риском. И он упросил  своего патрона осторожно вывести его из этого опасного круга, куда так лихо попал.
   Однако идею создания своей империи не оставил и стал искать новых  «друзей» в организациях, менее влиятельных и опасных, чем Комитет госбезопасности.
   Скоро у него появились «друзья» во враждебной  «конторе»  милиции. Кадры в МВД в основной своей массе были слабее, поэтому, казалось, что играть с ними было легче, хотя риска здесь было не меньше.
   Милиция в той или иной мере была связана с криминалом, и скоро Ибрагим познакомился со многими авторитетами, поделившими Москву на зоны влияния.  Ему это  тоже  не нравилось, однако тешило его самолюбие и оставляло надежду на то, что при случае,  можно было  решить многие проблемы, как свои, так и своих многочисленных друзей. Боясь попасть в зависимость, денег, которые ему предлагали криминальные авторитеты, он не брал. Наоборот, все свои просьбы  старался даже оплачивать.  И ему каким-то чудом удавалось соблюдать дистанцию и оставаться независимым.
   Он прекрасно отдавал себе отчет в том, что рано или поздно все это может плохо кончиться. Помня слова отца, что люди из «органов» или бандиты никогда не могут быть друзьями, он старался «держаться от них подальше» и в большинстве случаев решал свои проблемы сам. Но и отказаться от этой «дружбы» уже не мог. Слишком  уж она была заманчива.  Во всяком случае, он решил не прерывать ее  до тех пор, пока  его «уважали».
   Это «уважение» и славу человека, способного давать дельные и полезные советы, он неожиданно приобрел  после одного случая.

   Однажды, навещая своего очередного влиятельного «друга», он увидел, как тот чем-то очень озабочен.
   - Кадров не хватает – жаловался Василий Степанович, как бы разговаривая сам с собой, подполковник милиции, заместитель начальника оперативного отдела Московского уголовного розыска. - Установили наблюдение за объектом, ребята дежурят по три смены. Сколько еще придется сидеть в засаде, неизвестно? А мои ребята начинают баловать, то в сортиры отходят на час, то по магазинам бегают. Я их понимаю, - дело житейское, но служба-то страдает. Однажды упустили клиента. Меня начальство чуть самого на улицу к ним не выкинуло. Ума не приложу, что делать? За ними, что ли следить?
   - А почему бы и нет? – неожиданно спросил Ибрагим.
   - Не понял?.. Это как? – удивленно посмотрел на него подполковник.
   - Наверняка в том месте есть люди, которые вынуждены отсиживать целые смены. Киоскеры, мороженщицы, пенсионеры, любящие поглядывать в окна, старушки на лавочках и так далее. Остальное, дело техники. Тетрадочка, карандаш, краткая инструкция и чуть-чуть денег для живости дела. Должны же сознательные граждане помогать доблестной милиции. И на вашем столе полный отчет и о клиенте, и о ваших доблестных сотрудниках, которым совершенно не обязательно знать обо всех действиях начальника.
   Василий Степанович долго буравил Ибрагима удивленным взглядом и воскликнул:
   - Слушай, да это же выход! Ну, ты, студент, даешь. Все так просто и гениально. Как же я сам не додумался?
   Через три дня он позвонил Ибрагиму и пригласил на встречу в кафе.
   - С меня причитается, – вместо приветствия, расплываясь в улыбке, произнес подполковник, переодетый в штатский добротный костюм.   Разливая водку по стаканам, он рассказал, что идея Ибрагима имела колоссальный успех. Глазастый, любопытный пенсионер из окна и мороженщица представили ему такой отчет, что в результате один подчиненный получил строгий выговор, а другого с позором выгнали.
   - Ты представляешь, какие гады, - рассказывал он.  - Один постоянно дрых в машине, а второй бегал по магазинам и искал бабе босоножки. А в довершение ко всему они  еще и вместе отлучались часа на два.  А я еще этой сволочи квартиру пытался выхлопотать. Ничего, пусть теперь в босоножках жены побегает в поисках работы. Когда я доложил о твоей затее руководству, они мне порекомендовали беречь тебя, вернее твою голову. Кстати, просили никому не рассказывать о тебе, так что, извини, твою идею присвоил я. Думаю, ты обижаться не будешь, иначе мои ребята тебя быстро лишат соображалки.
   После этого случая Василий Степанович, а потом уже и другие сотрудники уголовного розыска, стали обращаться к Ибрагиму с просьбами и вопросами.  Он охотно их консультировал, а в некоторых случаях его подсказка оказывала реальную помощь. А, кроме того, это было ему очень интересно. Единственное, от чего он упорно отказывался, так это от штатного сотрудничества.
   Оперативники постоянно получали нагоняи от секретных отделов за то, что допускали к секретам следствия человека, который  не давал никаких подписок,  поэтому советовались с Ибрагимом на свой страх и риск.
   Они, в отличие от  других милиционеров, и их работа  нравились Ибрагиму, потому что напоминали команду подводной лодки, которую объединяли общие риск и опасности. Но терять независимость и свободу он не хотел даже с ними. Если уж он отказался от службы во всемогущем КГБ, то о карьере милиционера не могло быть и речи, тем более дружба с всесильной организацией в лице уже полковника КГБ Леонида Сергеевича продолжалась и становилась все крепче. Ибрагим даже познакомился с его женой и дочерью. К сожалению, жизнь диктовала свои условия.
   Силовые и властные структуры никогда так просто не расстаются с человеком, однажды побывавшим в их «объятиях», тем более, проникшим в их какие-то, пусть даже самые незначительные тайны. Самое интересное, что и сам человек так просто отказаться от этой дружбы не в состоянии. 
   - А знаешь, почему моих коллег  сильно заинтересовала твоя персона? – спросил как-то Ибрагима Леонид Сергеевич во время очередной встречи. – Причем так, что мне с очень  большим трудом удалось выполнить твою просьбу и тебя отбоярить?
   - А что здесь такого сложного? – искренне удивился тот. – Огромное спасибо, конечно, но все-таки, чем же я вызвал такой интерес? Человек, я сугубо штатский, как я уже говорил, несобранный, увлекающийся, иногда вляпываюсь в такие ситуации, из которых потом приходится выкручиваться, проявляя неимоверные усилия, даже героизм. Вечно меня тянет туда, куда нормальный человек и носа не сунет. Ну, какой из меня чекист? 
   - Значит, не догадываешься, или это опять твои восточные хитрости? – улыбнулся Леонид Сергеевич.
   - Честное слово, я и в самом деле не представляю, - удивился Ибрагим.
   - Ладно, верю! Хотя ты только что сам ответил на свой вопрос.
   - Вы не шутите?
   - Да уж, какие тут шутки. Если бы ты заглянул в свое личное дело, ты бы еще не так удивился.
   - А что, даже глазком нельзя? Ну, а в полглаза?
   - Думаю, не стоит нарушать заведенный порядок, но кое-что тебе по дружбе открою. Конечно же, серьезно твоими способностями заинтересовались в армии. А знаешь, с какого случая? Не догадываешься?
   - Думаю, во втором походе, когда лодка выполнила боевое задание…
   - Намного раньше, - прервал его полковник.
   - Даже представить себе не могу, - удивился Ибрагим. – Может, когда приняли  кандидатом в партию?
   - Ладно, не буду мучить загадками. Это случилось еще в самые первые месяцы службы еще в Киеве. Помнишь, особый отдел округа,  военный трибунал?

   И Ибрагим вдруг вспомнил этот совсем забытый, в какой-то степени, комичный эпизод.
   Это произошло за неделю до окончания «учебки». Ему  только что присвоили звание – старший матрос, квалификацию гидроакустика и уже готовили к отправке к постоянному месту службы. Неожиданно его вызвали к замполиту капитану третьего ранга Силину, где его поджидал  армейский, худощавый, старший лейтенант, который его зачем-то спросил,  знает ли он свой родной язык? Он немного удивился и на всякий случай  ответил, что знает в пределах школьной программы.  «Худощавый» поблагодарил замполита, сказав, что «этого вполне достаточно», и повез Ибрагима  с собою в город.
   Всю дорогу Ибрагим ломал голову, зачем подводникам понадобился таджикский язык? В  Таджикистане нет ни одного такого водоема, по которому могут ходить даже лодки-малютки. В конце дороги у него закралась мысль, что знание языка может понадобиться в Пакистане, Индии или Иране, где есть выход к  морям, даже океану.
   «А почему бы такому не быть? – подумал он. – Может, из меня хотят сделать специалиста по персидскому флоту. А что, это даже неплохо!»
   Ободренной и окрыленной этой мыслью, он вылез из Газика и последовал за «Худощавым», представившимся старшим лейтенантом госбезопасности.  Перед входом в какое-то невзрачное, двухэтажное здание  он пробежался глазами по вывеске и почувствовал, как у него похолодело в груди. На красной,  стеклянной табличке золотыми, небольшими, строгими  буквами было выведено довольно длинное  название, бросающее в дрожь  двумя, предпоследними строчками:  «… при особом отделе военного округа…, военный трибунал».   
    «Худощавый»,  предъявив удостоверение на КПП, провел Ибрагима в небольшой отросток  ужасного длинного коридора, посадил на стул, и, велев подождать, исчез где-то в самом его конце.
    Ибрагим плохо помнил, о чем передумал за полчаса ожидания, наблюдая за редко появляющимися военными и прислушиваясь, как из кабинетов через закрытые двери доносятся обычные, канцелярские звуки? Мысли и предположения, одни страшнее других, истерзали его так, что он даже не сразу услышал, как его окликает здоровенный старшина внутренних войск.  Услышав свою фамилию, он поднялся и ватными ногами пошел вслед за ним.
   Побледневший и уже отрешенный от мира, он даже не вздрогнул, когда за ним  с лязгом и грохотом закрылась массивная, железная, автоматически открывающаяся дверь, что-то рассеянно отвечал какому-то старшему сержанту, спросившего об оружие, других колюще-режущих предметах и похлопавшего его по карманам брюк и ногам. Так же покорно отдал ему  свой оригинальный, перочинный ножик – подарок отца, и вошел в другой, еще более мрачный коридор. Проходя  мимо огромных дверей с засовами и маленькими глазками, он понял, что это следственные камеры.
   Наконец, старшина остановился перед одной из них и постучал. Громкий голос за дверью ответил: «Входите!» и они вошли.
   Камера оказалась довольно просторной. За большим письменным столом, спиной к двери сидел седоватый, крепкий майор, а на приставленном сбоку стуле -  «Худощавый». При виде Ибрагима «Худощавый» встал и, уступая свое место, пригласил  присесть на его стул, а сам пересел на другой, стоящий  у другого торца стола.
   Ибрагим осторожно присел на краешек стула, чувствуя неприятный обжигающий холодок основательно вспотевшей спины и не сводя глаз с майора. Тот, не обращая внимания на все передвижения в камере, что-то напряженно писал и оторвался только раз, поблагодарив старшину, который тут же удалился.
   Наконец, майор положил ручку и дружелюбно посмотрел на Ибрагима.
   - Здравствуйте! – чуть улыбнулся он и протянул руку.
   Ибрагим хотел вскочить и поприветствовать старшего офицера, как положено, но что майор расплылся в еще большей улыбке, удержал его на стуле и попросил на время забыть уставные отношения.
   - Извините, что заставили вас поволноваться, но что поделать? – продолжал он улыбаться. – Служба такая. Короче, мы пригласили вас, чтобы вы помогли нам в одном странном  деле. Нам рекомендовали вас, как хорошего, умного,  очень способного матроса, кроме того, отличника боевой, политической подготовки и хорошего специалиста. Это все очень хорошо, но нам потребуется от вас совсем другое. Вы ведь таджик? Значит, знаете свой родной язык. Вот именно это на данный момент от вас и потребуется.  Ну, как, вы согласны?
   У Ибрагима  отлегло от сердца, которое еще минуту назад готово было выскочить из груди, и он ответил согласием.  Теперь он был согласен на все, и оба этих,  доброжелательно улыбающихся офицера были для него теперь самыми дорогими на свете благодетелями.
    - Так вот, - посерьезнел майор. – Как вы понимаете, дело это государственной важности, поэтому мы и не могли вам сразу всего объяснить, пока не убедились, что вы поймете всю ответственность и серьезность. Вы же человек  военный и понимаете, что такое секретность? Поэтому я не буду вам напоминать о том, что, все, что вы услышите или увидите здесь, должно остаться в строжайшей тайне от всех, даже от своих непосредственных начальников. Это, надеюсь, понятно?
   После того, как Ибрагим снова ответил согласием, майор снова продолжал.
   - Ну, вот и славно. Тогда непосредственно перейдем к делу. Сейчас приведут человека, который утверждает, что он таджик. Личность его не установлена. Он убеждает нас в том, что он добропорядочный гражданин,  не понимающий русского языка. У нас есть подозрения, что он лжет и очень искусно притворяется?  Не скрою, мы бьемся с ним уже больше недели, но дело так и не сдвинулось. Он упрям до безумия. До вас с ним работал наш переводчик, но подозреваемый уверяет, что его не понимает. Правда, переводчик был русским и не слишком хорошо знает таджикский язык, который выучил в Афганистане. Оказывается, у вас есть несколько наречий и не все жители из разных мест могут понять друг друга. Так вот, подследственный утверждает, что он из той же местности, что и вы. Вот мы и решили попробовать, использовать вас в качестве переводчика. Думаю, глубоких знаний  не потребуется, да, и, увидев соотечественника из той же местности, он должен понять, что отпираться бесполезно. Если, он, правда, и в этом не врет.  Нам бы его только уличить во лжи, а дальше уж мы сами. Ну, как, согласны нам помочь?
   - Попробую, - неуверенно ответил Ибрагим, а про себя  подумал, как бы ему увильнуть от этого дела?  А вдруг этот человек окажется, каким-то страшным шпионом и будет посылать в его адрес страшные проклятья? А ему бы очень не хотелось встречаться глазами с исламскими экстремистами, да еще религиозными фанатиками. Но что еще страшнее, он может на самом деле оказаться уроженцем их мест. Тогда надо молить Аллаха, чтобы никто, никогда не узнал, что он помог разоблачить земляка, своего же, мусульманина, выдал его «неверным собакам». Никто не посмотрит на то, что тот террорист, шпион, наоборот все его будет считать мучеником веры, а в сторону Ибрагима будут плеваться и посылать проклятия и не него, и на весь род вплоть до последнего колена. И первой его проклянет тетушка со всеми родственниками вместе.
   Он уже рисовал себе самые мрачные перспективы, как вдруг в камеру ввели худенького, симпатичного, черноволосого паренька с обреченно опущенной головой  и посадили на привинченный к полу табурет перед столом.   
   - Ну, что, Ходоназаров, или как вас там, вы все так же будете утверждать, что не знаете русского языка? – спокойным голосом спросил его майор. – Повторяю, этим вы только усугубляете свое положение. Вы же знаете, что всякому терпению приходит конец. Мы же уже давно поняли, что вы все понимаете. Чем же вызвано такое упорство? Мы же не оставим вас в покое, не имеем право. Это-то вы прекрасно понимаете. Так что молчать бесполезно. Рано или поздно вы все равно заговорите. И это вы прекрасно понимаете. Ну что, так и будем молчать?
   Парень чуть приподнял на него измученный, наполненный скорбью и слезами взгляд.
   - «Ман на медунам» русский.  Понимай мало, мало, сказат совсем мало, - напряженно ответил он и снова опустил голову.
   - Хорошо, постараемся вам помочь, - сказал майор и обратился к Ибрагиму. – Переведите ему, что вы будете его переводчиком и поможете общаться с нами.
   Ибрагим, еще не до конца пришедший в себя от волнения,  никак не мог сразу перейти на родной, теша себя надеждой, что ему удастся выкрутиться из этой неприятной истории.
   - Вам, то есть «Шумо», - начал он свой лепет.  - Говорят – «мугот», что я – переводчик – «ман - мугурджем». 
   Парень поднял на него взгляд и застыл, сверля его лицо округлившимися, полными ужаса и отчаяния, черными, огромными глазами.
   - Теперь спросите его, - продолжал допрос майор. – Понял ли он вас?
   - Они спрашивают, поняли вы меня? – снова по-русски спросил Ибрагим и перевел. – «Ин вазех аст?»
   От волнения он никак не мог собраться. Он уже давно каким-то чутьем  понял, что парень врет и все отлично понимает по-русски.  Об этом говорили его жесты, а главное то, с каким акцентом тот ответил майору. Тонкий музыкальный слух Ибрагима в одной лишь фразе уловил неестественность и фальшь. Таджик, даже еле-еле владеющий русским языком, так бы никогда не сказал. А, кроме всего, парень продолжал сверлить его глазами, в которых, неожиданно вспыхнули искорки надежды и мольба о помощи.
   «Только этого мне не хватало, - думал он про себя. – Еще мгновение и  он бросится мне на шею».
   Между тем парень, продолжая сверлить его глазами, ответил по-русски, растягивая слова:
   - Да,…  понимаю….
   - Теперь спросите его настоящую фамилию, имя, отчество и год рождения, - попросил майор. – Да, и не надо повторять вопрос по-русски, достаточно вашего языка.
   - Вас - «Шумо», спрашивают фамилию, имя, отчество  – продолжал говорить Ибрагим, словно не слышал просьбы майора. - «Соал кардан фамил, эсме»? «Эсме шома чист?»
   - «Ман» - я, Худоназаров Карим, - стал отвечать парень, не сводя с него взгляда и повторяя, как он,  таджикский текст по-русски. – «Таваллод йафтан» – родился - «чехел сал» - сороковой год.
   - Надо же! – улыбнулся майор, обращаясь к парню. – Разговорились, наконец, слышу и по-русски мало, мало понимаете, и отвечаете мало, мало. Может, обойдемся без переводчика?
   Парень замотал головой в стороны, показывая, что переводчик нужен.
   - Ну, хорошо, - согласился майор. – Раз он здесь, пусть переводит, хотя у меня большие сомнения, что он нужен. Не отсылать же его обратно, - и обратился к Ибрагиму. – Вы еще с нами поработаете?
   - Товарищ майор, разрешите обратиться! - сказал Ибрагим, огорченный тем, что сорвалась надежда выскользнуть из этой истории. – Только мне хотелось бы, чтобы нас не слышали.
   Майор предложил выйти в коридор и там спросил:
   - Ну, говорите!
   - Даже не знаю, как сказать, но мне все это кажется странным.
   - Нам все это уже неделю кажется странным. Ладно, что у вас конкретно.
   - Дело в том, что этот парень явно таджик, но говорит очень плохо, неграмотно. Такое впечатление, что он из какого-то далекого кишлака.
   - Ну-ка, ну-ка, а  по конкретнее.
   - Я и говорю, вероятно, жил где-то далеко в горах, где говорят на других наречиях, поэтому, как правило, такие люди плохо говорят по-таджикски, плохо строят фразы, путают падежи. Вы видели, как он отвечал и переводил? Так вот, он не ставил слова в именительный падеж.
   - Ну, что ж! Спасибо! А вы очень наблюдательный парень, молодец! Давайте понаблюдаем и дальше. Вы же  видели, как он вдруг правильно начал выговаривать русские фразы. Пусть говорит, а дальше, посмотрим. Только б говорил. Слушайте, а без вашей  помощи мы точно его не расколем. Еще раз спасибо! И держитесь в таком же духе. Вот еще что, попробуйте разговорить его на том наречии, на котором он говорит! Если, конечно вы их  знаете. В конце концов, может и в правду  он прикрывается им, как щитом, и оставляет его на последний случай, как козырь. А мы его и тут накроем.  Вы  для нас просто находка.  Ну, что идемте?
   И они вернулись на свои места.
   - Ну-с, продолжим! – бодро сказал майор. – Мы тут посовещались и решили пойти вам навстречу. Если вам трудно говорить по-русски и отвечать на вопросы, поговорите со своим соотечественником. Может, вы ему объясните причину вашего долгого молчания? Вам это понятно?
   - Мала понятно, - кивнул парень, снова беря прежний стиль поведения, тон и поднимая  на Ибрагима свой уставший, измученный взгляд.
   - Ну, вот и хорошо, - улыбнулся майор и попросил Ибрагима перевести.
   Ибрагим выполнил приказание, зная, что парень давно все понял и смотрит на него еще жалобнее и призывнее. Он опустил взгляд и спросил:
   - Ну, что вы на меня так смотрите? Я же не собираюсь вам помогать. Не знаю, что вы там совершили, но отпираться бесполезно. Поэтому говорите, что хотите, а я готов перевести. Я для этого сюда и вызван. Не я же погубил вашу душу, и буду отнимать вашу свободу и жизнь. Аллах свидетель…
   - Брат, - вдруг прервал его парень. – Ты таджик?
   - Какое это теперь имеет значение? Да, я – таджик.
   - А откуда?
   «Начинается», - подумал про себя Ибрагим и сказал. – Я из Канибадама, но это ровным счетом ничего не меняет.
   - Понимаешь, брат, - не слушая его, продолжал парень. – Я мог бы им все рассказать, но я очень боюсь за свою семью. Я совсем запутался и очень устал. Клянусь Аллахом, я никого не убивал и не совершал ничего такого, за что меня можно было убить, но теперь я прошу только одного, пусть они меня убьют. Я боюсь, что не выдержу, и тогда пострадают мои родные. Только пусть они это сделают поскорее, и тогда я до последнего вздоха буду молиться за тебя.
   - Что же вы такого совершили, что ищете смерти? – удивился Ибрагим, начиная проникаться состраданием. Он неожиданно почувствовал, что этот парень говорит правду. Да и не мог человек перед лицом смерти так притворяться. Слишком искренно он плакал, как-то по-мужски, не размазывая сопли по лицу и дрожа от животного страха, а внутренне, самим сердцем,  роняя редкие мужские слезинки. Все это вызывало глубокое уважение.
   - Я не могу тебе этого рассказать. Ты расскажешь им, и тогда я не буду рад даже смерти. Поверь, мне нужно умереть, чтобы остались жить все мои родные. Иначе  их сживут со свету, но уверяю,  я не совершил ничего такого, что как-нибудь затронет твое честное имя и твою честь. Просто это нелепая случайность, которой Аллах наказал меня за глупость. Повторяю, я никого не убил и не обесчестил.
   - На тебя вешают какой-то чужой грех? – допытывался Ибрагим. – Может, вместо тебя кто-то изнасиловал женщину или убил кого-то?
   - Нет, нет, про меня говорят, что я шпион и диверсант. Требуют сказать, кто я? А я не могу сказать, кто я, иначе у нас дома разделаются с моей семьей. Вот и вся моя вина. Я и так сказал тебе больше, чем мог. Если можешь, помоги мне, скажи им, чтобы они меня убили. Я больше не могу.
   И он заревел навзрыд.
   Майор попросил старшего лейтенанта дать ему стакан воды и успокоить, а сам попросил Ибрагима выйти с ним в коридор.
   - Ну, что удалось выяснить? – заинтересованно спросил он, закуривая сигарету и предлагая Ибрагиму. Тот отказался и начал отчитываться.
   - Я не выяснил, откуда он и кто?  Об этом он категорически говорить отказывается. Он почему-то очень боится за жизнь своих родных. Говорит, что, если расскажет, их могут убить, и клянется, что не совершал ничего такого, за что его нужно наказывать. Но он умоляет не расспрашивать его. Просит, чтобы его поскорее убили, но не мучили. Вот, пожалуй, и все.
   - Все? – удивился Майор. – О чем же он так долго говорил?
   - Только об этом, он несколько раз повторял только это, – подтвердил Ибрагим и спросил. -  Товарищ майор, а можно спросить?
   - Конечно.
   - Что он совершил, вернее, что ему ставят в вину?
   - В вину ему ставится то, что он скрывает, кто он есть?
   - И это все?
   - А что, этого мало?
   - Нет, наверное, с точки зрения закона это  преступление, но все-таки это как-то странно.
   - Вот именно, странно. Вот мы и пытаемся выяснить, почему он все так тщательно скрывает?
   - Значит, он никого не убил? И ничего такого криминального не совершал?
   - Слава Богу, еще нет, но кое-что криминальное за ним числится.
   - Что, если это не секрет?
   -  Хорошо, я расскажу, может, это поможет делу. Дело в том, что он уже дважды появляется в Киеве, но под разными фамилиями. В первый раз он появился здесь четыре года тому назад в качестве солдата строительных войск. Тогда он был Исламбековым, а год рождения у него был 46-ый. Теперь он снова появился здесь в той же части, как ты уже слышал Худоназаровым, повзрослевшим сразу на 6 лет. Объяснять такой феномен он категорически отказывается, постоянно врет или молчит, хотя люди, которые его помнят, уверяют, что он  неплохо изъяснялся по-русски. Вот и получается, что это довольно странно. Зачем-то  он постоянно стремится попасть именно на эти строительные объекты? Вообще в этом деле довольно много странного, мы уже тут все головы сломали. Теперь вам, слушай, я тебя буду называть на – «ты», не возражаешь?  При нем на - «вы». Так вот, теперь ты понимаешь, какой это фрукт? Да, вот еще что! В тот раз он был узбеком, а теперь  вдруг стал таджиком.
   - Значит, все его преступление только в этом? – задумчиво спросил Ибрагим. – А вы уверены, что Исламбеков и Худоназаров одно и то же лицо?
   - Эк, тебя забрало? – улыбнулся майор. – Тоже решил голову поломать? Оно и хорошо, видишь, какие нам дела приходится распутывать? Почище, чем в книгах и кино. Одно лицо, одно. Его врач по шрамам опознала, да и пальчики его остались. Знакома тебе такая наука, как дактилоскопия? Правда, с ними какая-то петрушка может, и вышла, но врач опознала точно. Да и паспорта все подлинные. Что самое странное, оба были выданы именно на него. Причем, настоящими паспортными столами. Правда, первый был выдан, как утерянный, но справка была настоящая.
   - А врач не ошиблась?
   - Что же ты все нам не веришь-то? Не ошиблась. Она ему операцию делала, а она очень опытный врач, хирург с большим стажем, всю войну прошла. Обычно свои шрамы они хорошо помнят. Она так и сказала, что сразу не узнала, но, как только увидела шрамы, тотчас признала. Причем, она-то его и вычислила.
   - А как это произошло?
   - Слушай, да какой же ты настырный? Пойдем, а то мы с тобой здесь заболтались!
   - Но вы же просили меня помочь разобраться, вот я и думаю.
   - Ну, и что, Пинкертон,   надумал, мысли, какие есть?
   - Есть, но кое-что хотелось еще прояснить. Например, где выданы паспорта?
   - Ладно, проясним, надо идти, а то старший лейтенант там  уже с ума сходит. Он уже плачет от нашего загадочного субъекта. Они вероятно  там уже дружно ревут друг от друга.
   Ибрагим попытался еще задать очередной вопрос, но на этот раз майор уже строже прервал его и повел снова в камеру. 
   Когда они вошли, следователь сидел и листал толстую папку, а чуть успокоившийся парень  смирно сидел на своем табурете и исподлобья, выжидающе смотрел на них. Ибрагим, стараясь не встречаться с ним взглядом, сел на свое место.
   - Ну, как у вас тут дела? – спросил майор, глядя на парня. – Надеюсь, все успокоились, и мы можем продолжать, или кто-то хочет отдохнуть?
   Старший лейтенант посмотрел на парня. Тот сидел и снова сверлил глазами Ибрагима.
   - Вижу, особых возражений нет, будем продолжать, - сказал майор и обратился к Ибрагиму. – Ну, что, Ибрагим Саидович, у вас, надеюсь, тоже нет возражений? Тогда, пожалуйста, объясните гражданину Ходоназарову, что в его положении стоит начать сотрудничать с нами. Может, только в этом случае мы не будем трогать его близких, если они, конечно, его близкие.
   От услышанного в глазах парня вспыхнул ужас. Он  скосил взгляд на майора, закрыл глаза, из которых стали выкатываться слезы, и опустил голову.
   Майор показал Ибрагиму глазами, чтобы он немного помолчал,  а потом кивнул, давая понять, что теперь можно.
   Ибрагим перевел слова майора и спросил:
   - Как случилось, что врач опознала твои шрамы?
   Тот поднял на него немного удивленный, полный слез взгляд.
   - А разве ты не знаешь?
   - Нет!
   - А они тебе не рассказали?
   - Я, честное слово, ничего не знаю.
   - А разве ты не с ними?
   - Я солдат, такой же, как и ты. Просто меня попросили быть переводчиком.
   - А где ты жил в Канибадаме?
   - Ты мне не веришь?
   - Нет, ну, что ты! Я тебе верю, просто…
   - Что, просто?
   - Ты же с ними, а я не знаю, как сказать?
   - Не хочешь, не говори, но я могу узнать то, что знают они? Это же не повредит твоим родным. Вернее, уже ничего не изменит, а может быть даже поможет тебя и им.
   - Как это?
   - Ты же сам сказал, что запутался, вот я и постараюсь помочь тебе распутаться.
   - Мне очень хочется поверить тебе, но я боюсь. Моих просто убьют.
   - Слушай, ты хоть понимаешь, что они от тебя не отстанут и умереть тебе не дадут? А все это и тебя замучает, и твоих родных тоже. Они ведь сами умрут от горя, если узнают, что ты попал в такую беду. Повторяю, ты мне можешь рассказать то, что уже известно следователям? Этим–то я не помешаю, а может, даже помогу. Я же не требую рассказать большего.
   - Извини, брат, но я не могу. Ты вон, какой умный, а я дурак.  Я боюсь, что начну рассказывать, а ты воспользуешься и вытянешь из меня все, а это убьет моих.
   - Скажи, пожалуйста, хотя бы одно. Тебе на самом деле двадцать с лишним лет или годика два? У тебя вообще-то хотя бы какие-нибудь мозги есть? Или ты настолько глуп, что не понимаешь серьезности положения. Я понимаю, что тебе сейчас трудно, ты устал, но ведь слезами и молчанием делу не поможешь. Ты же мужчина, причем настоящий, я это вижу. Я даже преклоняюсь перед твоим мужеством и терпением.  Неужели ты не можешь собраться и хорошенько подумать о том, что все это на самом деле может плохо кончиться и для тебя, и для твоих родных. У меня возникли кое-какие подозрения о том, что с тобой произошло, но я не знаю, что с тобой сделают эти два человека, если мои подозрения подтвердятся. Я бы на их месте, убил бы тебя собственными руками. Они-то думают, что ты шпион, страшный басмач, а ты окажешься, простым идиотом. Они же занимаются очень серьезными делами, видишь, ради тебя прислали даже майора.  Ты хоть представляешь себе, что твоей персоной занимается майор государственной безопасности. У нас, на границах начальники застав и то выше капитана не поднимаются. Если я сейчас начну выяснять у него все подробности, которые знает он, он мне может, всего не сказать, а главное, еще и меня заподозрит в сговоре с тобой. Теперь-то тебе понятно, почему я спрашиваю все у тебя. Ну, что поможешь мне разобраться? Не мне, себе, дурья твоя башка!
   - Извини, брат, лучше попроси их убить меня! Поверь, так будет лучше для всех!
   - А ты сам, что же не попросишь? Ты же ведь русский язык знаешь, я ведь это теперь тоже понял. Увы, без твоей помощи.
   - Я просил, но они отобрали у меня даже шнурки и смотрят за мной днем и ночью. Даже ложку отбирают. Просил ручку, как будто хочу что-то писать, дали маленький карандаш. Им не то, что убить себя, даже писать невозможно. Да еще сидят рядом. А на ночь  привязывают  к кровати.  Может, ты им скажешь, что я шпион, и они меня убьют. Я признаюсь, честное слово, я и им признавался, а они требуют все рассказать. А я, клянусь Аллахом, должен молчать. 
  - А ты думаешь, они меня послушают?
  - Не знаю, но ты же хочешь мне помочь, может, и послушают? А нет, буду молчать, сколько смогу. На все воля Аллаха! 
  - Значит, будешь молчать?
  - Да! – твердо заявил парень и опустил скорбное лицо.
  - И со мной тоже?
  - Прости, брат, и тебе больше ничего не скажу!
  - Ну, что же воля твоя. Как только я заговорю с майором, будет уже поздно. Впрочем, ты сам все сейчас увидишь и поймешь. Твое упорство и похвально, но глупость и упрямство просто ишачьи. Ну, что я начинаю?
   Парень молчал, тупо уставившись в пол. Ибрагим повернулся к майору.
  - Товарищ, майор, вынужден вам сообщить то, вероятнее всего, вас не обрадует. Перед вами сидит ни какой не шпион, а просто идиот, который  что-то натворил, а признаваться не хочет.
   - Как это?! – искренне удивился майор. – Откуда у вас появилось такое мнение? Объясните, пожалуйста! И поподробнее.
   - Хорошо!  Этот парень упорно твердит, что, если он расскажет обо всем, то обязательно пострадают его родные. Причем, он клянется, что не совершал ничего такого, что заслуживает серьезного наказания. Так вот, я ему поверил, и попробовал ему помочь разобраться. Извините, хотел сделать это так, чтобы вы узнали об этом чуть позже, чтобы подумать, как все это преподнести. Все-таки он мой соотечественник, а потом, у меня создается такое впечатление, что я его где-то видел. У меня неплохая память на лица, и я точно помню, что его видел. Я сказал ему, что собираюсь ему помочь, но он мне не поверил. Он думает, что я из вашей организации и очень хитрый, искусный следователь. Конечно, его понять можно, но он мне не объясняет даже того, что давно известно вам. Я попытался спросить его о враче, вернее, как она его опознала, при каких обстоятельствах? Но он упорно молчит даже об этом, думая, что я из него выпытаю все остальное. Что ж, может, он и прав? Я же не стал выяснять, где мы с ним виделись, чтобы он мне поверил, даже ничего ему об этом не сказал. А я его видел, и, кажется, даже знаю - где.  Короче, никакой он не государственный преступник, а просто дурень, попавший в переплет. В этом я твердо уверен. Даже, если он что-то и совершил, то это какое-то уголовное, а может и вовсе не преступление. Теперь остается все выяснить.  Если бы узнал все подробности дела, тогда бы  я вам сказал намного больше!   
   - Майор внимательно посмотрел на него, потом на парня, который раскрыл  свои огромные глаза так, что в них исчезло все, кроме удивления, а  их овальность повернулась  на девяносто градусов. Потом он задумался, перевел взгляд на коллегу, который от удивления, тоже перестал даже дышать, и спросил его:
   - Ну, а ты, что думаешь по этому поводу? Что ты все молчишь? Я же высказывал такое предположение, а ты уверял меня, что это не так. Вот теперь и уверяй нашего толмача.
   Видя, что старший лейтенант оцепенел, он взял у него довольно толстую папку, вынул из нее другую, поменьше, быстро пролистал ее, вынул какие-то документы и справки, вызвал из коридора старшину, посадил его на свое место, передал папку Ибрагиму и сказал:
   - Вот вам  дело, ознакомьтесь,  а мы со старшим лейтенантом выйдем, посовещаемся! Старшина побудет здесь. Прошу,  никаких вопросов и разговоров с подследственным! Это понятно? Старшина, строго проследите за этим! Если вдруг кто-то произнесет, хоть ползвука, сразу же вызывайте нас! Всем  понятно?
   После того, как следователи вышли, Ибрагим открыл папку и, не глядя на парня, начал ее листать. Оказалось, что все дело началось с анекдотического курьеза.
   Этот парень, приехавший из Таджикистана служить в стройбате, в первую же увольнительную отправился в городскую больницу и преподнес бывшей заведующей хирургическим отделением довольно увесистую посылку с дарами из Средней Азии. Она, естественно, поинтересовалась - от кого она, и парень  на ломаном русском языке объяснил, что так ее отблагодарил  пациент, которого она вылечила четыре с половиной года тому назад. Она вспомнила, что действительно оперировала какого-то парня из Средней Азии,  поблагодарила за память и признательность. Вместе с тем  ей показалось, что,  передавший посылку, удивительно похож на того пациента. Парень объяснил,  что это его родственник, и ее подозрения немного рассеялись. 
   Через неделю, парень появился снова и снова принес ей еще большую посылку с огромным букетом цветов. Потом это стало повторяться с периодичностью раз – два в неделю. Подарки с каждым разом становились все богаче и крупнее. Причем, букеты из роз стоили раза в два-три больше, чем ее профессорская зарплата, а парень, влюблено улыбался, ничего не требовал и все его свидания составляли не более трех минут, притом, что, дожидаясь ее, он простаивал у отделения часами, а иногда и целыми рабочими днями.  Больница уже начала шептаться, что молодой таджик влюбился в 65-летнюю женщину, у которой внук был старше влюбленного.
    Когда же в седьмой раз он принес, естественно, вместе с цветами, два отреза национального, атласного шелка,  она не выдержала и потребовала серьезных объяснений. Они не последовали, а вместо этого парень на еще более изломанном языке попытался объяснить, что так этого пожелал его родственник, который не может забыть ее доброты.  Тогда она попросила сообщить ей адрес этого человека, чтобы, в свою очередь, выразить уже свою признательность. Парень начал лепетать что-то непонятное, и, прижатый «к стенке» упрямой женщиной, договорился до того, что, оказывается, тот родственник давно умер, а он просто исполняет его волю. Все это показалось очень странным, и она поделилась подозрениями с мужем – полковником в отставке. Тот в свою очередь поинтересовался этим «воздыхателем», а в части, где он служил, тоже высказали предположение, что этот парень очень странный, и, что самое удивительное, очень похож на солдата, который служил у них года четыре назад. Причем,  похож не, только внешне, но и такими качествами,  как: добросовестность, вежливость, уважительность,  аккуратность, а главное, работоспособность. И тот, и другой, если, конечно, их было два, копали траншеи так, что за ними еле-еле поспевал трактор «Беларусь».
   Дальше начались разбирательства, в результате которых выяснилось, что этот парень и тот, служивший четыре года тому назад – одно и то же лицо. Опытный врач опознала шрамы от операции, а к этому добавилась еще и дактилоскопическая экспертиза.      
   Копая очередную траншею во время первой службы, он умудрился врезаться в какой-то силовой правительственный кабель, а виновниками этого были: лейтенант, исполняющий роль прораба и старшина – бригадир.  Оба были мертвецки пьяные, и на радость всей такой же подвыпившей бригаде, стали делать ставки на «землеройку», за какое время он прокопает  один десять метров?  А тот углубился больше положенных полутора метров, и случилась страшная авария, закончившая тем, что его со страшными ожогами отвезли в больницу, да еще завели следствие. Командир части, спасая честь мундира, попытался все списать на «чурку». К счастью, следствие во всем разобралось, лейтенанта со старшиной отдали под трибунал, а командиру вкатили строгий выговор с предупреждением и понизили в должности, но дактилоскопическую экспертизу все-таки успели сделать.   
   Когда у солдата теперь потребовали объяснений, он неожиданно замкнулся и перестал говорить даже на своем переломанном русском языке, хотя и медики, и военнослужащие, помнившие его, в один голос уверяли, что он довольно сносно говорит по-русски. А врач, добавляла, что он даже немного ругался во время операции и перевязок, когда становилось невыносимо больно, но крепких русских ругательств не употреблял, хотя она и разрешала.
   Естественно, все это показалось странным, и солдата взяли под следствие.
   «О, Аллах! – думал Ибрагим, закончив читать. – Что же такого совершил этот идиот, что так боится признаться? Ведь он добрый и честный малый, причем, такой труженик, которым стоило бы гордится. И такой парень просит, чтобы его убили. Вот уж поистине, «неисповедимы дела Господни», как любила повторять баба Ира».
   Его мысли прервали вошедшие следователи.
   - Ну, как, у вас здесь все в порядке? – спросил майор. - Старшина, можете быть свободным!  Ну, а вы, старший матрос, ознакомились с делом?
   - Да, товарищ майор, спасибо! – ответил Ибрагим.
   - Ну, и что вы можете добавить?
   - Уверенность в том, что я верю своему земляку, что он никакой  не шпион, а просто добрый дурень.
   - А какие мысли у вас появились насчет того, что он натворил?
   - Пока есть предположения, но они требуют дополнительной информации.
   - Да вы просто прирожденный следователь, - улыбнулся майор. – Вернее, адвокат. Надо же так просто все определить! Вы точно уверены в своих предположениях и уверенности?
   - В том, что он дурень, а не шпион – на все сто, а предположения, как я уже говорил, нужно проверить.
   - Ну, а вы, что на это все скажете? – обратился майор к парню. – Видите, как вас пытаются защищать?
   Парень продолжал молчать, хотя бы видно, как он борется с собой, пытаясь поверить в то, что появилась слабенькая искорка надежды. Об этом красноречиво говорил его взгляд, обращенный к Ибрагиму. Теперь он жалел, что не поверил ему, и в дело вмешался майор.
Оставалось одно препятствие, которое мешало ему открыть рот – истина, которая, как он считал,  на самом деле могла повредить его родным.
   А вы знаете, товарищ старший матрос, - сказал майор Ибрагиму, продолжая глядеть на парня. – У меня почему-то нет такой уверенности,  и я продолжаю думать, что ваш подзащитный очень хитрый, коварный и страшный шпион и диверсант. Все улики и факты говорят в пользу этого, у вас же только домыслы и желание помочь своему земляку. Так вот в случае, если он на самом деле окажется таковым, всю ответственность вам придется взять на себя. И мне придется вас арестовать, потому что вы разговаривали с ним и он вас, может быть, завербовал или чем-нибудь припугнул. Как вы на это смотрите?
   Ибрагим поднял на майора удивленный взгляд и хотел возразить, но вдруг прочел  в его глазах, что тот говорит все это специально  только для парня, и понимающе опустил глаза.
   Парень же вскинул встревоженный, отчаянный взгляд на него и застыл, пораженный словами майора. Такого он явно не ожидал, что может подвести еще и человека, который захотел ему помочь.
   - Матрос ни в чем не виноват, - произнес он с небольшим акцентом. – Во всем виноват только я один.
   - И в чем же вы виноваты? – продолжал допытываться майор.
   - В том, что я шпион и диверсант.
   - И какую же диверсию вы хотели совершить?
   - Взорвать ваш город Киев.
   - Так–то весь Киев?
   - Да!
   - А какими силами, кто вам должен был помогать, где взрывчатка?  И это все один? Рассказывайте! Прежде всего, назовите свое настоящее имя.
   - Да, один, никто мне не помогал, я все один сам, а взрывчатку хотел достать в соседней части. Имя я назвать не могу, иначе могут пострадать люди.
   - И вы уверяете меня, что в соседней части вы можете достать несколько полных, доверху загруженных составов? И один разнести все это по всему городу? Какие-то люди, которых мы не знаем, оказывается, могут пострадать, а то, что будет снесен с лица земли огромный город, оказывается совсем неважно?  – спросил майор и обратился к Ибрагиму. – Вы и теперь будете уверять нас, что это добрый дурень? Это же самый  страшный преступник, которого я когда-либо видел. Даже прижатый к стенке, он пытается изворачиваться и скрывать свое настоящее имя.  Теперь я просто вынужден вас арестовать. Вы такой же преступник, как и он, потому что покрываете его и пытаетесь защищать.
   Парень сидел уже неживой, готовый грохнуться в обморок. Смотреть на него уже не было сил. В камере зависла звенящая тишина.
    - Ладно,  - нарушил тишину майор уставшим голосом, обращаясь к Ибрагиму. – Нужно уже заканчивать эту трагикомедию. Даю вам, матрос, еще одну возможность, поговорить с нашим железобетонным героем! Убедите его в том, что его молчание теперь только вредит делу. Мы уже все давно поняли, что он не шпион,  а просто,… в общем, сами знаете кто?  Говорите, на каком хотите языке, хоть на тарабарском, только втолкуйте ему, что мы ни от него, ни от его родных не отстанем, пока не будет представлено толковое  и честное объяснение. Он должен сказать правду, какой бы она суровой ни была, иначе все это уже теперь добром не кончится ни для него, ни для его родных, ни для нас. Причем, чем больше он будет молчать, тем больше  навредит всем и себе. Кстати, хотелось бы напомнить вам о том, что вы его где-то видели. Может, хоть это как-то  поможет? Ну, что согласны?
   -  Я попробую, - согласился Ибрагим и обратился по-таджикски к парню. – Тебя хоть, как зовут? Карим, как звали узбека, или Абдулло?
   Парень сжал губы и закрыл глаза.
   - Ладно, Абдулло, я все понял, ты снова защищаешь семью, - сказал Ибрагим.
   - Как ты догадался? – открыл он испуганные глаза.
   - Раз ты не хочешь думать, приходится думать мне. И я догадываюсь о причине твоего молчания. Сейчас я скажу, только, пожалуйста, не падай в обморок! У меня такое впечатление, что и они уже догадываются. А ведь я тебя, кажется, видел?
   - Где? – испуганно спросил парень, и лицо его изобразила болезненная гримаса.
   - В Душанбе, лет восемь назад у тетушки Малики, что живет около бани, напротив Медгородка. 
   - Теперь ты меня выдашь?
   - Какой же ты все-таки дурень и упрямый, как сто баранов? Неужели ты надеешься, что тебя не распознают? Ты ведь старше меня на десять лет, а ума не нажил. Разве тебе и теперь непонятно, что твоим преступлением, которое ты совершил, если, правда, еще совершил, должны заниматься не органы государственной безопасности, а милиция. Тебя ведь посчитали шпионом, государственным преступником. Ты же теперь понимаешь, что это бред. Этим людям совершенно безразлично, какое уголовное, да именно, уголовное преступление ты совершил. Что не так? Теперь разубедить меня в этом уже невозможно. Если и они все это поймут, они, во-первых, просто ошалеют от такой глупости, потом громко посмеются, а в конце дадут тебе такого пинка под зад, что  ты  до самой родины будешь потирать свою задницу.  Ну, чего ты боишься? Ты же ведь мужчина, а я это понял. Причем, очень мужественный и терпеливый. Неужели ты не сможешь сам защитить своих семь сестер и родителей?
   - Я бы смог, но я здесь, а они там. Тем более меня могут посадить в тюрьму. Как я им смогу помочь? А откуда ты знаешь Малику- апа? Она твоя родственница?
   - Нет, она наша соседка. Так что мы с тобой не родственники, но это тоже не имеет никакого значения для дела. Мы же с тобой люди, причем, земляки.
   - А откуда знаешь про сестер?
   - Из твоего дела. Ты думаешь, что они не знают об этом? А они уже знают про тебя и довольно  много. Даже про то, что ты закончил семилетку в Исфаре, потом работал в совхозе «Заря Востока» чабаном и гонял отары в горы. Они все проверяют, вынуждены проверять. Вот они и проверили все твои пути передвижения.  Даже твой путь от Душанбинского сборного пункта до твоей воинской части в Киеве. Единственное, чего они пока не знают, кто тот узбек, за которого ты служил? Но они его найдут, обязательно найдут и тогда все твои жертвы станут напрасными.
    От этих фраз парень на самом деле, чуть не грохнулся в обморок. Ибрагим попросил дать ему стакан воды. После того, как он немного пришел в себя он со слезами на глазах стал умолять Ибрагима.
   - Брат, умоляю, не выдавай меня! Я буду молиться до последних дней моих за твое здоровье и благополучие, только молчи!
   - Хватит! – строго прикрикнул на него Ибрагим. – Возьми себя в руки и давай вместе подумаем, как выпутаться из этой неприятной истории?
   - Ты же  знаешь этих узбеков, - продолжал плакать парень. – Они же вырежут всех сестер, если я выдам их сынка. Они же весь наш род сгноят. Они же такие властные и сильные, а мы – кто?
   - Мы, между прочим, таджики, - снова строго прервал его Ибрагим. – Мы хозяева своей  земли, а не они. Постыдись наших отцов и дедов! Где твоя гордость, ум, честь? Ладно, успокойся и давай на самом деле думать, как исправить все то, что ты наделал? Теперь уже все равно слезами горю не поможешь.  Хорошо?
   - Хорошо, - неуверенно согласился парень. – Но ты же знаешь, у нас там свои порядки и меня не поймут, если я нарушу слово и выдам кого-нибудь.
   - Тебе, что много заплатили?
   - Да!
   - Ну, и сколько?
   - Шестьсот тридцать рублей за каждый год.
   - Вот сволочи! Хотя бы по тысяче за год, крохоборы!
   - Они еще отцу протез новый сделали.
   - А кто они? Да не бойся, это теперь ровным счетом ничего не меняет!
   - Я не могу назвать, извини!
   - Ну и дубина же ты! Известно и их фамилия, и номер военного билета.  Ладно, скажи хотя бы, кто кем они работают или служат. Наши бандиты что ли?
   - Нет, намного хуже. Отец – председатель крупного колхоза, герой соцтруда, депутат Верховного Совета всей страны, а его брат министр в нашем правительстве. Так что теперь понимаешь, кого я могу подвести, а ты:  мы - таджики, хозяева земли.
   - Всего-то, а я уж  думал, будет хуже, - неожиданно улыбнулся Ибрагим. – Ну, тогда считай, что тебе повезло. О своем горе можешь забыть, как о страшном сне. Сейчас все расскажем этим людям и, как у них говорится, на свободу с чистой совестью! Только бы они тебя и меня не убили от великой радости, что дело закончено. Пожалуй, буду говорить я, а то ты опять будешь просить их не трогать твоих родных. Я-то уже как-то привык, а они точно тебя пришибут и будут правы. Ну, надо же какой ты дурак, да еще упрямый, как я уже тысячу раз повторял, извини, тысяча ишаков!
   Парень смотрел на развеселившего Ибрагима и думал, что тот сошел с ума, не понимая, чему он так радуется?
   - Ну, хорошо, я им расскажу, а дальше-то что? Меня посадят в тюрьму, а против этих узбеков заведут уголовное дело, - рассуждал он, и вдруг лицо его снова исказила гримаса ужаса. – А моих будут сводить со свету?
   - Да, забудь ты про этих поганых узбеков! Хотя и многие таджики не лучше, – посерьезнев, сказал Ибрагим. – Еще неизвестно, кто кого сживет со света? Придется мне обращаться к своей тетушке и рассказать ей, как они заплатили за освобождение своего сынка от армии всего лишь около двух тысяч. Вот тогда я бы хотел на них посмотреть? Живут в Таджикистане, за счет его народа свои жирные животы и сундуки набивают и такой плевок в сторону своих благодетелей.    
   - А кто твоя тетушка? – осторожно спросил парень.
   - Не волнуйся, Абдулло, моя тетушка то, что надо, а я - ее воспитанник. Надеюсь, ты знаешь, кто такая Наргиз-апа?
   - О, господин! – сгибаясь в позе  раболепской покорности и сползая коленями на пол, воскликнул парень. – Да будут благословенны твои дни! Да будет твой путь …
   - Прекрати, сейчас же! – останавливая и прерывая его, строго прикрикнул Ибрагим. – Возьми себя в руки, ты же мужчина! 
   - Да, да! – быстро заговорил парень, быстро возвращаясь на свой, привинченный к полу табурет.  – Я во всем тебя слушаюсь!
   - Никаких господ!.. Слышишь!..  Не смей даже думать об этом!  Мы с тобой просто люди! Сегодня я тебе помог, завтра ты мне!  Иначе, я сейчас встану, и разбирайся сам, как хочешь! Это понятно?
   - Да, да, брат, понятно!
   - Раз понятно, решай, что делать дальше, но сам решай, не смотри на меня! Повторяю, ты – мужчина и несешь ответственность перед собой, Всесильным и людьми.  А чтобы тебе было еще понятней, объясню, почему я тебе помогаю, и влез во все это дерьмо, которое ты наварил?  Я готов помогать только тем, кому указал помогать Всемилостивый и его пророк, а это, как ты знаешь, слабые и беззащитные.  К ним я тебя причисляю только потому, что просто не знаешь, что делать? Я понял, что ты человек не слабый только потому, что в тебе есть великая любовь к своим родным. Тебя ведь не сломали еще до сих пор,  не выбили  правдивые показания. А я думаю, что у этих людей, которые сейчас сидят здесь большой опыт в этих делах. Раз ты сумел это выдержать, значит, в тебе есть силы и мужество посмотреть правде и смерти в лицо. Если я хоть на мгновение усомнюсь в этом, я  сам помогу тебя угробить. А  сейчас  я преклоняюсь перед твоим мужеством, терпением и силой души, потому что сам бы такого, может быть, и не выдержал.  А вот теперь думай и решай! Да поможет тебе Аллах! Тебе дать время подумать?
   - Не надо! Только говори, пожалуйста, ты. У меня так не получится. Не сумею все так правильно объяснить, а я буду все подтверждать.
   - Ты хорошо подумал? Обратного хода не будет, учти это!
   - Да! Я понял, что ты прав! Нужно говорить только правду.
   - Можно, в каких-то случаях что-то не договаривать, - как-то странно задумавшись, произнес Ибрагим, и, уже поворачиваясь к майору, добавил. - Хорошо бы еще, если бы нам поверили?
   После этого он рассказал следователям все, что выяснил за сегодня у солдата-землекопа.
   - Ну, вот, пожалуй, и все, что мне удалось выяснить в интересах следствия, - закончил он свое повествование, во время которого оба следователя его внимательно слушали, не перебивая и не задавая вопросов.
   - Да! - глубоко вздохнул майор и с иронией взглянул на напарника. – А хорошего ты переводчика ты привел!  За сколько времени он нам все дело рассыпал? – посмотрев на часы, воскликнул. – За два часа! Вот это класс! Ты его уже неделю ведешь, меня – следователя по особо важным четыре дня как подключили, половина страны на ногах проверяют и перепроверяют, начальство все на ногах, ночи не спят, доклада требуют, в Москву, уже, небось, доложили, дырочки для звездочек прокрутили, сам-то, небось, тоже уже проковырял, и приехали!  Я уже сейчас слышу дружный и оглушительный  хохот по всему управлению. Шпиона помали! Полудурка с благородными наклонностями. Ну и что теперь прикажешь с ним делать? Его же теперь и гражданским не отдашь.
   Он поглядел на притихшего, ничего не понимающего парня и, переведя взгляд на Ибрагима, поймал его улыбку. Поняв, что наговорил лишнего, он вызвал конвойного и приказал увести солдата в камеру. После того, как несчастный вышел, бросив свой прощальный, умоляющий и грустный взгляд на Ибрагима, майор сел напротив, как раз на привинченный табурет для подследственных, подозвал к столу «Худощавого» и заговорил тише, не так эмоционально.
   - Ну, а ты что улыбаешься? – обратился он к Ибрагиму. – Рад, что мы так влипли? Рано, голубчик, радуешься! Мы с тебя подписочку о неразглашении следствия возьмем, вот и радуйся, сколько хочешь, только молча! Тебе это знакомо?
   - Конечно, в кино видел!
   - В кино он, видите ли, видел! Ладно, давай поговорим, как мужчины. Сразу видно, мужик ты умный и понятливый. Короче, нам бы очень не хотелось, чтобы ты не болтал об этом, даже с друзьями. Проколы бывают у всех, а ты, как-никак военный матрос, да еще будешь служить на таких объектах, куда простой смертный даже во снах попасть не смеет, слышишь, самых фантастических. Ну, как договорились? А наши органы всегда оценят и даже поощряют таких понятливых.
   - Об этом можете мне не напоминать! – серьезно ответил Ибрагим. – Я все четко понял.
   - Ну, вот и прекрасно!  - улыбнулся майор. - Кстати, ты этим и своему земляку -  землеройке поможешь. Да, а чего это он вдруг тебе в ноги стал броситься, все хотел спросить? 
    - Раз уж зашел разговор о нем, можно я тоже  кое о чем вас расспрошу?
    - Если это, конечно, не государственная тайна, постараюсь утолить твое любопытство. Ладно, сейчас нас покормят, тогда и поговорим.
    Майор позвонил и в камеру на подносах внесли довольно приличный обед. Когда дежурный солдат ушел, пожелав всем приятного аппетита, и все приступили к еде, Ибрагим снова заговорил:
    - Это никакая не государственная тайна и не любопытство. Меня на самом деле волнует его судьба. Он, конечно же, виноват, но вся вина его в том, что он очень любит свою семью, дурень, вот и наделал глупостей. К сожалению, у нас многие настолько необразованны и все понимают так, что, как говорят у вас, «хоть святых выноси!» Вот и этот от своей же доброты и пострадал. Если бы не этот нелепый случай, никто бы в жизни не догадался, что он служит и за себя, и за других, у кого есть чем откупиться. В России разве такого не бывает?
   - Россия – страна большая, здесь еще не то бывает, но, увы, попался он, и в этом его несчастливая судьба. Ладно тебе, давай поедим, а то остынет. Да и устал сегодня от этих разговоров. Башка просто разламывается. Мы же на самом деле уже неделю из-за этого горемыки долбанного на ушах.
   - Хорошо, тогда речь не о нем, а о его родных, - продолжал настаивать Ибрагим. – Мы же сейчас расстанемся, а мне очень нужно кое-что выяснить.  Он очень просил меня сделать так, чтобы его родных не трогали, не расспрашивали. Потому и кланялся мне в ноги.  Я обещал ему, что постараюсь вас упросить. Это возможно?
   - Увы, уже поздно, - вздохнул майор. -  Если бы он соизволил все рассказать сразу, то, вероятно, мы и пошли бы ему на встречу, а так – был отправлен запрос в республику, и там уже ваши товарищи основательно пошерстили его семью и выяснили, что был такой тихий, старательный и очень внимательный к родителям и к своим бесчисленным сестрам юноша. Между прочим, именно это сейчас очень помогло следствию, и мы убедились, что он не врет. Кстати, и больницу местную, шерстили, и школу, и  призывную комиссию, колхозников, даже чабанов, чтобы они подтвердили, что он где-то там, в горах пас овец. А потом весь путь от вашего Душанбе до Киева тщательно проверяли, чтобы выяснить, что он идиот. Да и  мы тоже.
   - Неужели ничего нельзя сделать, как-то исправить? Они же теперь с ума сойдут.
   - Думаю, что вряд ли. Да не волнуйся ты так, думаю, все обойдется легким испугом! Ну, попадет в дисбат, правда, Алексей Витальевич!  Ему и там будут рады, да и он служить  любит. Парень неплохой, выдержит. Впрочем, это уже не важно, да и не мое дело. Главное – все выяснилось, а что будет дальше, знает Господь и начальство.
   - Но ведь начальство решает так, как это преподнесут мудрые подчиненные,  - неожиданно тихо и как бы, разговаривая сам с собой, произнес Ибрагим.
   Оба следователя подняли на него удивленные взгляды и застыли в ожидании.
   Видя, что его внимательно слушают, Ибрагим продолжил размышления в том же духе.    
   - Начальство же не желает оказаться посмешищем, вот и надо ему подсказать, как выпутаться из этой истории? Милиции и прокуратуре это дело ни при каких обстоятельствах отдавать нельзя. Следствие все равно зайдет в тупик. Сначала врач заберет свое заявление, сказав, что ошиблась, потом подвергнут сомнению отпечатки. Или вдруг окажется, может оказаться, например, что в призывной комиссии перепутали дела и ошибочно отправили парня служить во второй раз, да еще под чужой фамилией, а он – дурень даже не сопротивлялся этому, решив, что так надо. Что возьмешь с дитя гор, бараньего скалолаза? Одним словом - чучмек. Подумаешь, язык забыл? С горы грохнулся головой, вот  вся русская речь и выскочила, а вдобавок еще и узбекский язык забыл.  Или смена климата так подействовала, что у несчастного частично память отшибло. Таджикистан – страна небольшая, но чудес там не меньше, чем в России. А на кого все неудачи с нелепым следствием повесят? Конечно же, на тех, кто его начал. Посмешищем никто не желает быть. Вот и получается, как ни крути, это дело нужно, как можно, тише и быстрее, спустить на тормозах. А осчастливленный таджик всю оставшуюся  жизнь  будет славить своих благодетелей, молиться за их здоровье, носить и присылать дары своей солнечной родины им и их семьям. А когда его не станет, он завещает все это своим детям и внукам. И эти благодетели станут для его многочисленного рода самими почитаемыми  святыми. Их портреты повесят в золоченые рамочки и будут на них молиться.
    По мере того, как он произносил свои измышления, у обоих следователей очень быстро и живописно менялись лица. Даже привычные ко многому, они не могли скрыть всех своих эмоций. При этом было видно, что изумление, превалировавшее над остальными чувствами,  не давало им возможности встать и резко осадить наглеца. И оно было вызвано тем, что этот, уже доставший их матрос – таджик спокойно высказывал то, о чем они сейчас так мучительно и напряженно думали? Причем, он так же спокойно и непринужденно разложил все «по полочкам», кратко сформулировал и даже обрисовал радужные, но и, вместе с тем, весьма реальные перспективы.
    Ибрагим никогда бы не решился на такой шаг, если бы четко и уверенно ни почувствовал, что именно это сейчас нужно, но и отчасти безопасно для всех, в том числе и для него. Не смотря на то, что он почувствовал себя хозяином положения, он ни на минуту не расслаблялся, пристально и внимательно наблюдая за реакциями двух следователей. Ожидание, терпеливость и ум его не подвели и не обманули. Ему удалось уловить в этих двух достаточно опытных в своем деле людях те слабые струнки, которые выдавали их человеческие качества и характеры. Сказались усталость и некоторая растерянность от этого абсолютно абсурдного, трагикомичного, да еще непонятного своими перспективами дело.  А это позволило ему подобрать к ним ключики, пусть не совсем правильные, но вполне достаточные для того, чтобы открыть души.  Оставалось только настроиться на правильную волну, начать игру и, главное,  не переиграть самого себя. В какой-то степени это было очень рискованно, но очень заманчиво. К тому же сладко наполняло сердце адреналином и тешило самолюбие. Это была своеобразная компенсация за тот ужас, который он пережил, когда попадал  в эти устрашающие стены. И предвкушение сладостного предчувствия победы его не обманули.
   - Все!..  Довольно!  – воскликнул добитый «до конца» майор и, обращаясь к коллеге, стал быстро выплескивать где-то наигранные, а где-то и серьезные эмоции. – Я не могу этого больше слушать!.. Умоляю, Алексей Витальевич!..  Отвези это чудо туда, откуда привез!..  Поблагодари от души нашего благодетеля!..  Заплати, все отдай, чтобы забрал его обратно!.. И упроси, чтобы  никогда, слышишь, никогда его больше не присылал!.. Иначе я сам, сейчас же, своими руками развалю эти стены и выпущу на волю этого восточного, благородного  витязя – землекопа, упаду ему в ноги и буду целовать его следы, чтобы он нас простил.
   Ибрагим дождался, пока он немного успокоиться, быстро поднялся, подошел с боку, по-военному вытянулся и, сдерживая улыбку, уставным голосом быстро проговорил:
   - Разрешите отбыть к постоянному месту прохождения  службы? Был рад оказать помощь и познакомиться!
   Майор поднял на него уставший, чуть перекошенный, как от зубной боли, взгляд, перевел его на сдерживающего улыбку коллегу, протянул руку Ибрагиму и, не глядя на него, выдохнул:
   - Валяйте!.. Спасибо за помощь!
   - Есть, валять! – ответил Ибрагим, пожимая протянутую ладонь майора. – Служу Советскому Союзу!
   Тот скосил на Ибрагима уже собранный привычкой, с появившейся иронией взгляд и, не отпуская руки, спросил:
   - Хотелось бы узнать, вы случаем  не собираетесь заняться адвокатской практикой?
   - Никак нет!
   - Интересно узнать, почему? – повернувшись всем туловищем к Ибрагиму и делая взгляд еще ироничнее, добавив немного притворного изумления, снова спросил окончательно успокоенный и взявший себя в руки майор.
   - Образования нет и желания тоже.
   - Ну, что же, это немного радует и оставляет нам со старшим лейтенантом надежду на то, что мы не останемся без работы и спокойно дослужимся до пенсии. Так что за это особое наше спасибо! Ну, что же вы стоите? Ах, да забыл, вольно! Присаживайтесь, пожалуйста! Не обижайтесь на нас! Как  можно обижать такого благодетеля? Сейчас мы быстро утрясем все необходимые формальности, напишем вам благодарность и, конечно же, доставим вас в целости и сохранности к месту прохождения службы.
    По мере того, как майор произносил свою тираду, не отпуская руки и усаживая Ибрагима на место, стало очевидным, что приятельские, даже к какой-то мере дружеские отношения установлены окончательно и, видимо, надолго. Ибрагиму удалось завоевать их расположение, симпатию, может быть, даже доверие.
   Расставались они уже чуть ли ни друзьями. Старший лейтенант подарил матросу трофейную, оригинальную зажигалку, а майор даже пожалел, что Ибрагим наотрез отказался служить во внутренних войсках киевского гарнизона, что могло обещать им новые встречи, но оставил Ибрагиму свой телефон, попросил не забывать и хоть изредка напоминать о себе.  Тот же ни разу так и не позвонил. Захотелось навсегда забыть этот странный и нелепый случай. Да и новые события полностью увлекли его так, что времени уже практически не оставалось.
   Абдулло, как и предполагал Ибрагим, без последствий отпустили на свободу, но перевели в другую часть, чтобы он, наконец, дослужил уже за себя. Произошло это утром того дня, которым  уже вечером Ибрагим садился в поезд, увозивший его в Москву, откуда он должен был уехать на Север. Поэтому землякам удалось увидится еще раз, пообщаться и выразить друг другу признательность. Во время этой недолгой встречи Абдулло радостно сообщил, что врачиха забрала все свои заявления, пригласила в гости и со слезами на глазах умоляла ее простить. На прощанье они обнялись, как братья. К сожалению, они так больше и не увиделись, хотя Абдулло регулярно присылал посылки родителям друга, благодаря их за такого сына. Они их с благодарностью принимали, но не понимали - за что? Ибрагим запретил другу даже им рассказывать подробности киевских событий, опасаясь, что они будут неправильно истолкованы. Никто бы не поверил, что простому матросу удалось вытащить земляка из следственного изолятора Комитета госбезопасности. А объяснить такое было просто невозможно.





   - Ну, что вспомнил? – улыбался Леонид Сергеевич. – Сначала я подумал, что мои киевские коллеги просто бредят. Но когда я прочел еще один отзыв о том, как тебе удалось разоблачить, да еще задержать милиционера- взяточника в Северодвинске, я понял, что ты  прирожденный аналитик. У тебя просто поразительные способности вникать и распутывать сложные дела. Твои мозги соображают так, как многим и не снилось.  Теперь тебе понятно, почему наши органы от тебя не отставали? Твои способности, знания, да еще умение довольно лихо постоять не только за себя – это оружие, причем довольно мощное. А раз это оружие, то очень важно, в каких руках оно окажется.  КГБ и другие специальные службы всегда собирали, и будут собирать таких людей. В этом их сила и залог успеха. Причем, у нас у всех существует жесткая конкуренция, поэтому каждый стремится первым заметить и завербовать таких людей. Не зря твои друзья милиционеры  «рыдают от радости», когда ты им помогаешь. Когда ты попросил освободить тебя от нашей дружбы, мне с огромным трудом удалось убедить начальство, что ты не пойдешь служить в ГРУ или МВД. Можно сказать, я головой поручился, что ты хочешь оставаться простым физиком-ученым и добропорядочным гражданином. Так что ты теперь мой должник. Я двум генералам обещал, что не спущу с тебя глаз. Так-то вот, бесценный ты мой таджик, как ты теперь понимаешь, твое личное дело с начала нашей дружбы перестало пополняться твоими подвигами. Зная тебя, думаю, что даже очень предостаточно. Твои милиционеры от тебя не отстают, так что будь очень осторожным, иначе громкая слава превысит  мои скромные возможности и нам с тобой здорово достанется.
   - Неужели органы так никогда и не отпускают свои жертвы? – спросил пораженный Ибрагим.
   - Конечно, никогда. Только в случае какой-нибудь серьезной болезни или смертью. Личное дело для того и заводится, чтобы наполнять его сведениями, а человек, попавший в поле зрения, уже никогда не выпускается из вида. Даже однажды встретившись с нами, он уже обладает секретом, который другим знать не обязательно.
   - Получается так, что практически все советские люди находятся в поле зрения органов, - задумчиво стал размышлять Ибрагим. – Ведь каждый когда-нибудь да сталкивался с каким-нибудь секретом. Значит, органы обладают такой властью, которая не снилась даже нашим членам Политбюро. Это же страшно. Никто  не может даже чихнуть, чтобы это не  стало известно вашей конторе. А уж, не дай Бог, кто-то подумает как-то иначе, чем разрешают ваши начальники? Выходит так, что все мы «под колпаком», как выражаются мои друзья милиционеры, и никуда не рыпнешься.  А что тогда мешает какому-нибудь из ваших начальников, который мечтает о господстве, скинуть все наше правительство вместе со всеми членами Политбюро и самому сначала занять место в Кремле, а потом уже и подумать о мировом господстве? Для чего же тогда создавалась огромная сеть резидентуры? Причем, сделать это без особых усилий. Ваша организация – это огромный монстр, да еще опутанный туманом секретности. Затеряться в нем ничего не стоит. Вот вы жаловались, что меня было трудно отбоярить от вашего руководства. Да нет ничего проще. Вы же сами говорили, что мной заинтересовались  несколько управлений. Вот вы и убедили бы руководство вашего, второго управления, что меня, например,  увело из-под носа первое управление – разведка, или  третье – военная контрразведка.  А еще лучше пятое. Туда уж точно никто не сунется, даже ваши генералы.  Вопросы идеологии в нашей стране незыблемы. Учитывая все это, что помешает какому-нибудь генералу взять власть в стране? Причем, все вы и ваши коллеги будут думать, что действуют в интересах нашей многострадальной родины, а не в интересах маньяка или властолюбца. А если генсек и члены правительства будут особо сопротивляться, на них и компромата найдется достаточно. Не на них, так на их родных, друзей. Совершенных людей и людей без пороков не существует. И все! Все под колпаком, причесаны одинаково и ходят одним строем под ту музыку, какую пожелает повелитель. Теперь начинаешь понимать Сталина, который держал органы в страхе и менял их руководителей, как перчатки. Даже своих соратничков не так трогал, как этих, истинных властителей человеческих душ.
   - Да! – выдохнул пораженный Леонид Сергеевич. – И в правду, ты абсолютно прав – нельзя тебе к нам! Уж больно быстро ты докапываешься до самой сути, до самого главного. Тебя или возвысят до небес, или пристрелят в самом зародыше. Ты мне очень нравишься, поэтому по-дружески заклинаю, постарайся думать о чем-нибудь другом, но только  не о политике! Так, поверь, будет лучше для всех  и, прежде всего, для самого себя!
   Уже потом Ибрагим часто задумывался и задавал себе один и тот же вопрос: «А может, хватит играть в  супермена и пора остановиться? Забыть и эти проклятые органы, друзей ментов, как советовал отец, начать жить нормальной духовной жизнью, игнорируя эту грязную политику, в которой ничего, абсолютно ничего невозможно изменить, как не изменишь  сущность человека. Сущность жалкую, алчную, глупую, ленивую и трусливую».
   Но, вспоминая этот разговор с Леонидом Сергеевичем, тут же себе отвечал: «Нет, Ибрагим, придется тебе всю жизнь нести этот крест! Раз уж ты вляпался в такое дерьмо, да еще так наследил, придется  продолжать в том же духе. Теперь тебе никто, а в первую очередь  ты сам, не поверит в то, что ты сможешь жить другой жизнью. Ты уже научился обманывать,  грешить налево и направо. Так не лучше ли уж грешить по принципу: «спать – так с королевой, воровать – так миллион». Все равно Аллах или Бог, если они есть, накажут, а люди не поверят в твою чистоту».      

 
  -5-
  Первый ощутимый положительный результат деятельности  «империи» Ибрагим получил после одного случая, начало которого послужило  весомым толчком  к ее организации и активной дружбе с органами власти.
   Еще в начале своей самостоятельной жизни в Москве, сразу же после его ухода из Славкиной семьи, он столкнулся с хорошо организованной группой мошенников. Это произошло еще перед  началом занятий в институте, в начале работы в таксомоторном парке. Естественно, что тогда его «империи» еще не было  даже в замыслах.
   Одержимый идеей задержаться в Москве, он неосторожно поверил одному из сотрудников  Госавтоинспекции, что тот может помочь ему в этом деле. Владислав, так звали этого веселого, респектабельного и общительного лейтенанта очень располагал к себе и все время намекал на весьма влиятельные связи в вышестоящих кругах. Он пообещал Ибрагиму за приличное вознаграждение выхлопотать  письмо, подписанное заместителем министра о том, что он, как ценный работник, приглашался в Москву. Ибрагим проверил. Такая практика существовала и давала  возможность  «приглашенному» без проблем устроиться в столице.
   Через две недели он, наконец, собрал требуемую сумму, оставшись практически «голым», да еще с долгами. Для того чтобы собрать две с половиной тысячи рублей, пришлось занимать деньги у нескольких своих новых знакомых, друзей по службе, даже у командира своей лодки.
   Все это время он внимательно наблюдал за Владиславом и ничего подозрительного не заметил. А может, и не хотел замечать, слишком хотелось решить вопрос с пропиской.    Короче, он отдал деньги и стал ждать.
   Прозрение наступило довольно быстро.
   Случайно он явился свидетелем того, что его «благодетель» обманул какую-то приезжую женщину с постановкой на учет на кооперативную квартиру.  Попытки разобраться с аферистом закончились приводом в милицию. У Владислава все-таки  были покровители, но оказалось,  что они принимали самое непосредственное,  активное участие  в его аферах. К своему ужасу Ибрагим понял, что ни денег, ни обещанного письма он уже никогда не увидит. Вместо этого он в кабинете дознания снова увидел нахальную, откровенно смеющуюся физиономию мошенника. Моложавый лейтенант, проводивший дознание, улыбнулся и вышел.
   - Я вижу, ты немного поумнел, - шутливо улыбался Владислав. – За учебу тоже надо платить. Видишь, как я здорово тебя поучил? Но знаешь, а я ведь могу и помочь.  Мы же не звери. Короче, парень ты смышленый, поэтому быстро поймешь, как  не только отработать свои деньги, но и прилично заработать. Желающих что-то быстро и незаконно получить в этой стране огромная армия. Кому-то нужен диплом, кому-то, как тебе, прописка, вот и думай! Приведи несколько таких жаждущих и считай свои денежки! Ты же понял, как это делается. Чисто, со вкусом и никаких трений с законом. Уголовный кодекс надо чтить. Это свято! Ты можешь хоть с трибуны мавзолея кричать, что тебя ограбили, тебе никто не поверит. Кому ты отдал деньги? Мне? А может, это я дал тебе взаймы, а ты их пропил в ресторане, и теперь придумываешь разные небылицы. А главное, за что? За то, чтобы устроиться в Москве лучше других. К твоему сведению, дача взятки так же наказуема, как и ее получение. Так что предлагаю тебе десять процентов от сделки. Ну, и получи  свои ученические за вычетом твоих кулаков. Советую  следующий раз руки не распускать, иначе будешь еще и должен! Надеюсь, ты все понял?
   Он бросил перед Ибрагимом сто пятьдесят рублей, еще раз оскалился своей наглой улыбкой  и вышел из комнаты.
   Можно себе представить, какие чувства овладели оскобленным, униженным и ограбленным Ибрагимом? Но все это продолжалось недолго. Он понял, что отчаяние, злость и ярость  горю  не помогут, и начал напряженно думать, как вернуть деньги и отомстить обидчику?
   Решение пришло неожиданно и как-то сразу.
   Проклиная своего обидчика и обзывая его разными самыми ужасными прозвищами, он несколько раз обзывал его  ядовитой змеей, скорпионом и шакалом.  Себя он тоже сравнивал с животными, но не хищниками, глупым бараном, ишаком.  Неожиданно он прекратил ругаться и задумался. У многих животных, за которыми ему доводилось наблюдать,  была одна интересная особенность. Когда их загоняли в угол и заставляли осознавать свое поражение, они начинали искусно притворяться. Кто-то притворялся мертвым, кто-то мгновенно сдавался на милость победителю, а иные выказывали такое дружелюбие и подобострастие, что победитель терялся и прекращал преследовать жертву.  Особенно этим отличались хищники, боровшиеся  за приоритет.  Иногда приходилось удивляться долготерпению побежденного, с которым он ждал, когда победитель  даст слабину, чтобы мгновенно ею воспользоваться.
   Ибрагиму не хотелось быть глупым бараном или упрямым ишаком, наоборот, он чувствовал настоящим хищником. Значит, и действовать надо было как хищник,  умно, хитро и осторожно. Он  улыбнулся, представив себя змеей, превратившейся  в покоренное и прирученное животное, терпеливо ждущее своего мгновения, чтобы ужалить своего расслабленного и ничего не подозревающего «хозяина» в самое слабое, больное место.
   И он решил, прежде всего, на время забыть о деньгах и осторожно втереться в доверие обидчика, чтобы выяснить все его слабые стороны.  Смирить свою плоть,  улыбаться при встречах и слушать бесконечные  поучительные беседы, к которым этот мерзавец  имел большую слабость. И, конечно же, ждать подходящего случая, чтобы вернуть деньги и сурово наказать. В том, что это свершится, он нисколько не сомневался. По крайней мере, пока он жив, а умирать он, естественно, не собирался.   
   Ждать подходящего случая пришлось почти два месяца.
   За это время, может быть даже ради этой мести, у него появились влиятельные друзья в милиции. Одновременно с этим он неплохо  изучил  организованную шайку мошенников. Да, это оказалась именно целая шайка со своим центром, системой безопасности и довольно большим количеством рекрутов. Владислав был довольно близок к центру, но  не входил  туда и страшно мечтал о возвышении. Это было еще одной его слабостью.
   Дело было поставлено на «широкую ногу».  Удовлетворяя потребности нечистоплотных просителей,  шайка  изготавливала поддельные документы, начиная с простых справок, паспортов, военных билетов, прав для вождения автомобилей,  различных дипломов, кончая даже партбилетами.  Наряду с чистой подделкой, существовали подлинные бланки и документы, полученные в настоящих государственных организациях.
    Предпочтение отдавалось обману, где государственные документы не фигурировали или являлись только рекламной наглядной агитацией, чтобы у жертвы на руках не оставалось никаких следов от аферы. Поэтому фиктивные документы вручались только тогда, когда существовала твердая уверенность, что обманутый клиент ни при каких обстоятельствах не пойдет жаловаться в соответствующие инстанции. Продумано было даже то, когда жертва оказывалась в состоянии постоять за себя.  В таких случаях деньги с извинениями, даже с возмещениями морального ущерба возвращались. Система безопасности действовала четко и отлажено.
    Наряду с этим, как и в любой криминальной системе,  в этой  существовало  много различных изъянов и слабых сторон. Все было построено на обмане, поэтому, как ни старались организаторы шайки ввести строгий учет, конспирацию  и дисциплину, все их намерения разбивались об излишнюю болтливость, безбожный обман не только своих жертв, но и друг друга, алчность, зависть и другие человеческие пороки. Но другого и не могло быть. Ведь ее активными членами становились люди, у которых такие добродетельные чувства,  как совесть, честность или  сострадание притуплялись, или вовсе отсутствовали.
   Когда Ибрагим понял все это, он от всего сердца  поблагодарил Бога за то, что тот вразумил, не позволяя  делать опрометчивые поступки, в результате которых его  бы раздавили, как козявку, даже не заметив. 
    Владислав же был доволен, что заимел довольно толкового и  смышленого ученика. Кроме тщеславия, которое  его распирало, как воздушный шарик, он, наконец, почувствовал реальную возможность подобраться к самому центру преступной организации, где для него открывались еще большие перспективы.  И хотя у его молодого «друга» пока еще не получалось активно зарабатывать, тот очень даже успешно компенсировал это своими дельными советами. Все это было и понятно – неопытность, непродолжительное пребывание в России.  Поэтому «старый» и опытный мошенник охотно делился с новичком  всем, что знал сам, иногда даже  подбрасывая  небольшие ученические вознаграждения.
   Очень скоро, благодаря излишней болтливости своего наставника, Ибрагим  был знаком почти со всеми так называемыми руководителями центра и их подручными.  Несколько раз он случайно сталкивался с одним очень приличным старичком с умными, злыми и пронизывающими глазами. Владислав однажды многозначительно намекнул, что это и есть сам шеф.   
   Собрав достаточную, по его мнению, информацию, Ибрагим понял, что настало время действовать.
   Василий Степанович был крайне удивлен тем, что его молодой друг-студент самостоятельно разработал безукоризненный план разоблачения и ареста всей преступной организации. Предусмотрены было даже сроки заключения каждому из членов преступной шайки, действия адвокатов, а самое главное, участие в самой операции его отдела.  Делами такого рода, как правило, занимался ОБХСС.
   - Василий Степанович, - убеждал его Ибрагим. – Не все же им снимать лавры с этих денежных мешков. Почему бы их не потрясти и вашему отделу. У вас же все одни  убийцы, да мертвецы, а тут  жизнерадостные, жирные сволочи, которые за свои жизни, вернее, за сохранение хоть каких-то условий даже за колючей проволокой будут разбрасывать деньги налево и направо. Сами же видите, как работники ОБХСС жиреют на этих подачках. Обидно, что вы рискуете жизнью, а они только доят эту в какой-то степени безобидную братию и только посмеиваются над вами.  Короче, предлагаю вам свою помощь вместе с благодарностью. Повторяю, деньги и все прочее оговариваю  и беру только я, поскольку я - лицо неофициальное. Ваше дело задержать преступников и сдать их органам правосудия. Уверяю вас, что все протоколы и признания они напишут сами, никакого длительного следствия даже не потребуется. Они сами оплатят своих адвокатов, оговорят свои условия содержания под стражей без каких либо посредников. Единственное, что, возможно, не удастся совсем, так это их обезглавить. Тот, кто это придумал, может остаться на свободе. Увы, он незапятнан и ни один в мире суд его не осудит. Слишком умен, сволочь, но надо отдать должное его мудрости. Впрочем, может это и хорошо. Его армия будет сговорчивей. Но он все равно когда-нибудь расплатится за все сам. В этом я тоже уверен.  Мы,  конечно,  не сможем помочь всем обманутым, но это даже  хорошо. Это будет им хорошим уроком, как и мне. Не разевай рот на то, что не положено! Не скрою, хочу отомстить за обиду и вернуть деньги. В противном случае мне придется удовлетвориться одной местью, а я по натуре человек не мстительный. Более того я им даже благодарен за урок, но наказать их необходимо. Да и вам бы не мешало достойно встретить ваш праздник. Думаю, что руководство вас отметит  и 10-го ноября по достоинству оценит раскрытие целой банды мошенников.  Между прочим, их сеть составляет около ста человек, из которых солидные сроки получит почти половина. Да и масштаб приличный. Несколько крупных городов европейской части СССР, не считая Москвы и Подмосковья. У меня почему-то есть предчувствие, что они уже давно на подозрении. Значит, их кто-то уверенно покрывает, может, выпасает, а тут вы разом накрываете всю банду. Главное, без особых проблем и последствий. Ну, что возьмешь  с того, кто пришел, увидел и победил? Это пусть потом разбираются и наказывают тех, кто такое упустил. Ваше дело действовать быстро и четко. А раз операцию провели вы, то вам  и докладывать-то было некогда. Необходимо было действовать немедленно, иначе бы все сорвалось.   Ведь их система безопасности не стала бы ждать и быстро уничтожила бы все улики. Победителей, как говорится, не судят, им воздают по заслугам. А за такое дело, я думаю, не только медали светят. Если вы все-таки сомневаетесь и не хотите в этом участвовать, я могу договориться и с вашими ребятами.   
   - Эк, куда хватил! – улыбнулся подполковник. – Может тебе еще и свое место уступить? Ладно, давай подумаем! Предложение и в самом деле заманчивое. Ну, ты и гусь! Два с половиной месяца вынашивать такую месть. Тебя обидеть, оказывается, все равно, что самому под поезд броситься. Надо же такое придумать! А с виду и не скажешь! Да, восток – дело тонкое!
   На всю операцию, включая обсуждение и получение одобрения руководства, ушло трое суток.  Весь отдел Василия Степановича взялся за ее осуществление с воодушевлением. ОБХСС привлекать не стали. На самом деле на это просто не хватило времени, вернее, его могли просто упустить.
   Одновременно в семи местах были проведены «липовые»  сделки с целью  выявления преступников и получения неопровержимых улик их преступной деятельности.
   В одной из них участвовал сам Ибрагим, который, наконец, привел  очень важного и достаточно выгодного клиента. Добродушному,  глуповатому старичку из Средней Азии потребовалось сразу несколько дипломов и пять комплектов прав на вождение автомобиля. Старичок оказался очень богатым и прижимистым дедушкой, который хотел сделать подарок своим многочисленным внукам. Поэтому он долго торговался,  выпрашивая  приличную скидку, увеличив количество требуемых документов и даже добавив к этому еще и два «белых» военных билета.
   Руководство шайки долго совещалось, но потом решило удовлетворить желание старика. Они очень долго смеялись, узнав, что три диплома и два комплекта прав предназначались для его малолетних внуков, старшему из которых исполнилось только пять лет. Дело было весьма рискованное, но алчность взяла верх. Ввиду сложности и объема, руководство на себя взяла  патронесса Владислава Екатерина Михайловна, сотрудница одного из отделений Сбербанка, по прозвищу «Мисс осторожность». Она сразу же потребовала участия в сделке самого Ибрагима, более того, чтобы именно он передавал старику документы и получал деньги. Тот от участия не отказался, но привел разумный довод, что документы и деньги должны передавать другие лица, официальные, иначе старик просто мог не поверить. Ведь они познакомились совсем недавно и только как земляки.  «Мисс осторожность» согласилась, и сделка состоялась.
   Все остальные шесть сделок, в которых принимали участие «проверенные» члены шайки, действующие уже под контролем  уголовного розыска, так же  были проведены успешно. Преступникам ничего не оставалось, как спасать свои «шкуры».
   Подпаленная со всех сторон, шайка мошенников запылала ярким пламенем. В этот день в течение одного часа были арестованы все основные участники, в том числе группы лиц на двух государственных типографиях, все девять изготовителей печатей, штампов  и бланков, ну и, конечно же, центральный совет шайки из семи человек. Аресты продолжались почти сутки и не только в Москве.
   В результате этой операции было арестовано и задержано семьдесят шесть человек. Судебный процесс, как и предполагал Ибрагим, прошел быстро, «дружно» и почти незаметно. По крайней мере, громкой огласки дело не получило. Этому способствовало то, что раскрытие такой большой  шайки явилось неожиданностью,  а власти  не захотели в канун октябрьских праздников афишировать такое столь неблагополучное состояние с организованной преступностью.   
    Отдел Василия Степановича все-таки отметили, наградив почетными грамотами, внеочередными отпусками и ценными подарками в виде часов с выгравированными на них благодарностями от министра Внутренних дел. Материальное вознаграждение работники отдела получили из рук Ибрагима, который и на этот раз не ошибся в своих прогнозах.

   Когда Владислав и «Мисс осторожность» поняли, что наступила неожиданная развязка их деятельности, оба, естественно, пришли в ужас и  оцепенение. Улики были налицо, что означало следствие, суд и сроки. Может быть, даже с конфискацией имущества, и никакой надежды  на то, чтобы вырваться из крепких рук оперативников и правосудия. Казалось,  наступил крах их всех надежд, как вдруг стало происходить что-то непонятное.
   Вместо того чтобы составлять протоколы и производить положенные в этих случаях действия,  оперативники вместе с потерпевшим дедушкой  неожиданно вышли,  оставив всех троих участников сделки одних. Владислав и «Мисс осторожность» удивленно посмотрели друг на друга и перевели взгляды на Ибрагима.  Тот спокойно сидел и улыбался. Стало понятно, кому они были обязаны таким громким провалом. Владислав побледнел еще больше, а «Мисс осторожность», ощутив сверкнувший лучик надежды, со слезами бросилась пред Ибрагимом на колени.
   - Умоляю!.. Все, что хочешь, только помоги! – начала оживленно шептать она. – У меня две дочери, их надо вырастить.
   - Так, господа жулики! – резко прервал ее Ибрагим. – Жалобить меня не надо и бесполезно! Все, что вы заслужили, получите сполна, но кое-что сделать могу. Например, попросить, чтобы вам оформили явку с повинной, могу даже помочь с адвокатом. Суд это учтет, может, и срок уменьшит, но для этого требуется чистосердечное признание и еще кое-что. А именно, пока вы еще не за решеткой, придется возвращать мой долг, возмещать моральный ущерб и не только мне. Причем, именно сейчас и немедленно.  Как вы понимаете, ордер на обыск ваших квартир, дач, гаражей уже подписан, и все, что будет изъято, уйдет в пользу государства, если, конечно, будет конфискация. А она, я думаю, будет. Потому что преступление совершено особо опасной группой. Чтобы у вас не было никаких сомнений, открою тайну следствия, о которой вы, правда, очень скоро узнаете. Вашей мерзкой организации больше не существует. Как раз сейчас идет массовый арест всех ваших членов совета, мастеров печатей, ну, конечно, в первую очередь работников правоохранительных органов, которые составляли ваш, так называемый, совет безопасности. Вам же, считайте, повезло.  Ну, так как, давать вам время на раздумье? Минуты три, надеюсь, хватит?
   - Не нужно! – ответила «Мисс осторожность», строго взглянув на окаменевшего Владислава. – Мы согласны!.. Сколько  стоит ваш моральный ущерб? И как вам его выдать? Мы же арестованы.
   - Ну что ж, для начала неплохо! – одобрительно улыбнулся Ибрагим. – Сумму долга знает Владислав, а вот  сумму ущерба предлагаю определить самим. Да и об адвокатах тоже не забудьте, если, конечно, хотите. После возмещения долга и ущерба мне на вас обижаться будет даже грешно, поэтому я сдержу свое  обещание, хотя вы мне, честное слово, и противны! А решение финансового вопроса дело техники. И не бойтесь, больше положенного я не возьму! А теперь быстро решайте, как и где? Если есть сомнения, нашего разговора не было.
 
    Василий Степанович  оторопел, когда Ибрагим вручил ему довольно внушительную сумму материального вознаграждения за  проведенную операцию.
   - Слушай, я в шоке! – сказал он, покраснев. – Как это тебе удалось? Уж больно страшно брать такие деньжищи. И ведь, что самое интересное, никто кроме тебя и меня об этом не знает. Ты просто ас! Ребята с ума сойдут.
   - А вы им выдавайте не сразу, а постепенно, да еще оставьте про запас, - улыбаясь, учил его Ибрагим. -  Думаю, пригодится. А потом, надо же когда-то начинать привыкать к хорошей жизни.  У меня к вам огромная просьба. Хотелось бы, чтобы о моем участии в операции знало как можно меньше людей. Я  дешевым тщеславием не страдаю. Лучше бы вообще меня не упоминать. Так, прохожу свидетелем, но лучше будет, если и этого не делать, только в крайнем случае. Идет?
   «Мисс Осторожность» оценила материальный ущерб Ибрагима в двадцать пять тысяч рублей, не считая суммы его взноса за письмо замминистра. Она выдала ему эти деньги  еще и потому, что он согласился, как обещал, передать ее сестре значительную сумму на дочек и адвокатов. Он прекрасно понимал, что таким образом сам нарушает законодательство страны, но деньги все равно взял, частично оправдывая себя тем, что, раз государство само толкает людей на преступление и не в состоянии защитить честных людей от мошенников, то и его  следует немного наказать.
   Все двадцать пять тысяч он принес Василию Степановичу для распределения вознаграждения каждого участника, считая справедливым его старшинство и то, что, если уж они обманывают государство, то между собой должны быть честными.
   Василий Степанович согласился со всеми его доводами  и попытался выделить ему половину суммы.  Тот отказался, объясняя это тем, что рисковал со всеми на равных, и  согласился на шестую часть.
    Как пострадавшего, как он и просил, его нигде не упоминали, но слух о его способностях  все равно достиг ушей руководства МВД. Ему настоятельно стали предлагать работу в оперативном отделе хотя бы в качестве консультанта, хотя все единодушно сходились на том, что ему «прямая дорога в аналитический отдел» министерства. Он вежливо и твердо отказался, ссылаясь на то, что желает остаться физиком.
    Когда о его удивительных способностях узнали криминальные авторитеты, Ибрагим с удовлетворением отметил, что поступил правильно, не став даже  внештатным консультантом милиции. Кадры МВД и в самом деле оказались слабее в «коленках», о чем говорила та быстрота, с которой его слава достигла бандитских ушей.
    Об этой теневой стороне его жизни не знал никто, не догадывались даже его ближайшие друзья. И многие из них, у кого вдруг решались те или иные проблемы, даже представления не имели, что этим они были обязаны именно ему, Ибрагиму. Он, конечно же, не был лишен тщеславия, но, как бы ему ни хотелось его потешить, приходилось тщательно все скрывать, понимая и опасаясь, что это может быть неправильно истолковано.
    К сожалению, в обществе всегда бытовало и  бытует мнение, что дружба с людьми из спецслужб как бы «попахивает» чем-то нечистоплотным, даже омерзительным. Чекистов упорно считали «исчадием ада», «поставщиками бесплатной рабочей силы в Гулаг», а милиционерам присваивали позорные  клички «менты», «мусора» и «волки позорные». 
    Однажды в разговоре с очень приятной, интеллигентной и умной девушкой,  мнение которой ему было небезразлично, Ибрагим обронил, что знаком со многими сотрудниками органов и даже считает их своими добрыми друзьями. У девушки мгновенно изменилось отношение.  Брезгливо поморщившись,  она  сказала, что в таком случае ей бы не хотелось приглашать его в приличное общество, где к людям этих профессий относятся с презрением и омерзением. Он попытался встать на их защиту, доказывая, что это самые нормальные, обычные  люди, среди них много  приличных и порядочных работников, но все было бесполезно. Она настаивала  на своем и привела пример, когда ей было особенно омерзительно слышать о них.
   - Ты представляешь! – возмущалась она. – Моя подруга пришла в дом одной  высокопоставленной  особы,  чтобы подписать какие-то бумаги. Она работала референтом в министерстве среднего машиностроения. Так вот, пока она ждала, чтобы эта особа соизволила ее принять, ей захотелось в туалет. Оказывается,  кегебешники  установили там камеру слежения и подсмотрели за тем, как она меняла там, пардон, вату от месячных и не вымыла руки.  Фу, мерзость, какая! И ты после этого хочешь сказать, что это приличные люди?
   - Ты понимаешь, Катя! – ответил он.  - Я считаю, что охрана этой важной особы поступила правильно и профессионально.  Так оберегать своего подопечного – достойно особого уважения! И в том, что они за ней наблюдали, лично я не вижу ничего такого криминального и омерзительного. А если бы она, например, заложила в интимное место бомбу, чтобы взорвать охраняемую особу? Я, конечно, шучу, но остаюсь при своем мнении. Ведь эти люди в данном случае поступали как врачи. Для них было совершенно безразлично, кто находится перед камерой.  А твоей подруге следовало бы мыть руки и, конечно же, с мылом
   Девушка посмотрела на Ибрагима, как на умалишенного, и с тех пор стала его избегать.
   В какой-то степени он ее понимал. В государстве, где от кошмарных, неправомерных действий спецслужб пострадало столько народа, иного мнения быть и не могло, но он оставался при своей твердой убежденности, что они необходимы, а во многих случаях без них просто не обойтись.
    Этот случай и другие подобные окончательно убедили его в том, что своих связях нужно молчать,  чтобы не предстать перед друзьями и знакомыми эдаким «влиятельным дельцом со связями в силовых органах», что могло, в конечном счете, разрушить дружеские отношения.
    К дружбе он относился очень серьезно, и ему тоже хотелось иметь настоящих, добрых и верных друзей, как у Юры Гудмана. И он упорно начал их собирать, устраивая частые вечеринки и приглашая на них понравившихся людей.  Когда его спрашивали,  «зачем их так много», вначале он и сам не знал истинного  ответа. Осознание пришло чуть позже. Привыкший к большим шумным сборищам своих многочисленных родственников, знакомых и  соседей у себя на Родине, здесь в Москве он ощущал людской вакуум.
Природа не терпит пустоты, поэтому он заполнял ее случайными, совершенно разными по возрасту, темпераменту и интересам людьми.
   Эти людские «винегреты» не приносили желаемого результата. Люди удивлялись друг другу и, чувствуя, что он не так прост, каким старался казаться, не спешили становиться его близкими друзьями.
    Иногда его начинало охватывать отчаяние, и он с грустью начинал думать о том,  что ему никогда не удастся создать такую же компанию, как у Гудмана. Не позволит та двойная жизнь, которой отдавалось так много времени и душевных сил.  Его душа протестовала против этого обмана, но разум подсказывал, что иначе ему не выдержать в этом мире, а главное, не достигнуть заданной цели. Поэтому, как бы ему не хотелось, приходилось смиряться и становиться похожим на свою хитрую и коварную тетушку.
И все же он верил, что обязательно найдутся те, кто поймут и  по-настоящему оценят его благие намерения и чистые помыслы.
   
   -6-
   Ибрагим умел и никогда  не боялся знакомиться случайно на улице, в метро, даже в самых неподходящих для этого местах, таких как, например, общественный туалет.  А что тут такого? 
   Встретились люди, переждали сильный дождь, зацепились языками, понравились друг другу, и  оказалось, что у них общие интересы.  Один опаздывал на концерт в Гнесинку, другой в малый зал консерватории, следующий раз договорились идти вместе. Вдвоем как-то веселее, интереснее, послушать скрипку и обсудить можно будет. И ведь, что самое интересное, надолго стали приятелями, а потом и друзьями.  Даже работать стали вместе и отдыхать. И не беда, что одному было двадцать, а другому за пятьдесят, когда познакомились, главное, дружба продолжалась почти тридцать лет, пока один не закрыл глаза другому.
   И только потом мир узнал, кого хоронили с почестями на Новодевичьем кладбище, впервые назвав его настоящую фамилию и перечислив его громкие регалии. А все и началось-то с того, что один передал платок другому, заметив слезы на глазах седоватого мужчины. Двадцатилетнего  тогда поразило, что такой мужественный и сильный на вид человек может плакать. Значит, случилось какое-то большое горе, и он оказался прав. Спустя какое-то время он узнал, что этот человек за два дня до их встречи потерял жену и дочь в авиакатастрофе и шел в консерваторию только потому, что его туда водила  жена.

   Отвезя пассажиров на Онежскую улицу, Ибрагим понял, что сегодня не его день, который не заладился еще с утра. Мало того, что пришлось его ухлопать на ветврача для повернувшего ногу Бада, еще и стальной конь начал выкидывать необычные фортели.  Жадный до выпивки коновал, вероятно, снова перебрал, пришлось вправлять и бинтовать ногу лошади самому, а тут еще и двигатель  начал троить так, что за машиной тащился шлейф, как на подбитом самолете.
   Попытки что-то исправить на ходу, успехом не увенчались, нужно было возвращаться в таксомоторый парк и просить помощи у дяди Леши. Иначе к утру масло выгорело бы синим пламенем. В довершение ко всему еще и барахлил желудок, не желающий мириться с какой-то гадостью, перехваченный впопыхах перед ночной сменой. Развалины какого-то полуразрушенного здания как раз подходили для того, чтобы уединиться. Туалеты в России, как и все, находились в жутком дефиците.
   Неожиданно он  заметил, как из подъезда здания буквально вывалился  немолодой, тучный и прилично одетый человек. Было видно, что ему  нехорошо. Он  тихо стонал от боли и хватался за грудь.
   Ибрагим бросился к нему, подхватил за подмышки и осторожно усадил  на поваленное дерево.
   - Посидите здесь, а я вызову скорую помощь! – объявил он и сделал попытку броситься на улицу к ближайшему автомату.
   - Благодарю вас! – остановил его незнакомец, отдышавшись. – Не надо скорой. Сейчас все пройдет.
   Ибрагим взял его за руку посчитал пульс, дотронулся до головы и внимательно посмотрел в бледное лицо.  Тот разрешил все это проделать, немного улыбаясь и отвечая  добрым, благодарным взглядом.
   - У вас, по-моему, серьезные  проблемы с сердцем, - заключил Ибрагим. – Пульс дает сбои, слабый и учащенный. Вероятно, аритмия.  Может, все же вызвать скорую? У вас есть валидол или нитроглицерин?
   - Еще раз спасибо! – выдохнул незнакомец, улыбнувшись. – Скорой не нужно. Нитроглицерин я только что принял.
   - Ну, что  вы улыбаетесь? – строго сказал Ибрагим. – У вас действительно нелады с сердцем. Давайте, я вам помассирую мизинцы пальцев! Это должно помочь.
   Он присел рядом, положил большие пухлые руки незнакомца к себе на колени и стал массировать его  мизинцы.  Тот сразу же стал розоветь.
   - А вы, я вижу, доктор, -  продолжал улыбаться незнакомец. – Ловко у вас это получается.
   -  Нет, я не доктор,  – возразил Ибрагим. – Просто у моего дяди больное сердце, вот я и знаю, что делать в таких случаях. У него приступы бывали очень часто.
   - А я думал,  мы с вами коллеги, – произнес уже пришедший в себя незнакомец. – Я-то  ведь врач, причем, даже профессор.
   - Ну, и слава Богу, профессор! – улыбнулся Ибрагим. – Я вижу вам уже лучше, но все-таки рекомендую  вызвать врача. Вы – врачи, между прочим, как сапожники, без сапог, о своем здоровье заботитесь в последнюю очередь. Все знаете, а сами лезете, черт знает куда. Гулять нужно по дорожкам, а не лазать по катакомбам.  Поберечься бы надо!
   - Хорошо, я это учту. Завтра же вызову врача.
   - Не завтра, а сегодня, - строго возразил Ибрагим. - Неотложка работает круглосуточно. Давайте, я вас провожу до дома?
   - Спасибо огромное! Но я живу далеко отсюда.
   - Если не секрет, где?
   - На  юго-западе Москвы.
   - А точнее.
   - У метро «Университет».
   - Ну, тогда нам почти по дороге, - улыбнулся Ибрагим.
   - Если вы так будете любезны?
   - Конечно, буду! Не оставлять же я вас в этом дворе, - сказал Ибрагим и повел незнакомца к своей машине.
   - Так вы таксист? – спросил незнакомец.
   - Да,  еще и студент, - пояснил Ибрагим. – Подрабатываю только по ночам, но  раз уж подвернулась такая оказия, заскочу в парк.  Что-то машина барахлит,  так что насчет денег не беспокойтесь. Подвезу бесплатно.
   - Бесплатно не надо, все-таки я профессор.
   - Будь вы хоть сам Ротшильд,  я вас все равно довезу бесплатно! - прервал его Ибрагим. – Для меня вы, прежде всего, больной человек, которому нужна срочная медицинская помощь. Поэтому не возражайте, аккуратно садитесь в машину и не вынуждайте меня везти вас в больницу! А о деньгах поговорим после, когда  довезу в сохранности до дома. Хотя слово сказано, и брать его обратно я не намерен.
   - Ну, что же! Еще раз огромное спасибо! Но в долгу я тоже оставаться не хочу.
   - Да что мы с вами торгуемся, как на базаре? Поехали?
   Не успели они тронуться, как незнакомец вдруг вспомнил о портфеле, который потерял где-то в здании. Ибрагим  быстро сбегал за ним, одновременно совершив, наконец, то, зачем забрался в этот двор, и они  поехали.
   - Я вам премного благодарен, Ибрагим! – улыбнулся незнакомец, прочитав табличку на торпедо автомашины. – Будем знакомы, меня зовут Алексей Захарович Белов. Я профессор и ректор медицинского института. Мне на самом деле хотелось бы отблагодарить вас, в крайнем случае, быть вам чем-то полезным.
   - Очень приятно, Алексей Захарович! – ответил Ибрагим. – Спасибо, конечно, но думаю, ваша помощь мне понадобиться не скоро. Болеть я не собираюсь, да и некогда. Правда, ни от чего зарекаться не стоит, но Бог меня пока  милует. А вы ректор какого медицинского института?
   - Третьего.
   - Что-то  не знаю такого.   Да знаю, медицинский факультет Патриса Лумумбы тоже.
   - Это новый, на базе стоматологического.
   - Понятно!.. Извините, а можно вас спросить, что вы делали в этом разрушенном здании? На жилой дом не похоже, это же, по-моему, какая-то бывшая школа?
   - Правильно, это бывшая школа.
   - Вы в ней учились?
   - Нет, Ибрагим!.. Просто я подыскиваю здание для института.
   - Ну и как, подошло?
   - Вроде бы да, но мне таких зданий нужно еще несколько.
   - Странно! – сказал задумчиво Ибрагим.
   - Что странно? – спросил Белов.
   - Странно, что именно вы, ректор, занимаетесь этим.
   - А что, по-твоему, должен делать ректор? – переходя на «ты» и оживляясь, спросил Белов.
   - Не знаю – снова задумался Ибрагим. – Ну, руководить институтом, лекции читать.  Кстати, у вас же есть подчиненные, целый институт. Почему же вы сами больной лазаете по этим зданиям, да еще ночью?
   - Вот и лазаю, как ты говоришь, ночью потому, что днем руковожу. А подчиненные на то и подчиненные, чтобы подчиняться. Инициативы от них не добьешься, а нужно, чтобы институт рос, креп и мужал. Потому и приходится все делать самому. Если не я, то кто?
   - А зачем столько институтов? – изумился Ибрагим. – Если нужно больше специалистов, не проще ли увеличить количество студентов в двух уже существующих.
  - Конечно, в чем-то ты прав, - стал еще более оживляться Белов. Было видно, что эта тема его очень волнует. – Как бы тебе  объяснить, чтобы ты понял?
  - Я вы расскажите, дорога-то длинная! Я постараюсь понять, только, пожалуйста, не волнуйтесь вы так!.. Иначе вас и правда, придется везти к врачу.
  - Ну, как тут не волноваться?.. Здоровье и в самом деле ни к черту, а нужно еще так много успеть. Ладно, постараюсь объяснить. Это ведь дело всей моей жизни. У меня складывается впечатление, что ты и в самом деле можешь меня понять, не то, что мои коллеги. Я  хочу создать новый институт, совершенно отличный от других, где будут выпускаться врачи широкого профиля. Я ведь сам из Первого медицинского, где был проректором. Кое-что меня, как врача и руководителя, в нем не устраивало. В наших существующих институтах готовят неплохих специалистов, но там существуют определенные традиции, которые в какой-то степени даже мешают. Слишком уж наша медицина стала консервативной и неповоротливой. Ведь  у нас как? Чем выше статус врача, его научная степень и профессионализм, тем уже его специализация. И это очень даже неплохо. Если уж получился хороший кардиолог или уролог, то это просто здорово.  А если не получился, так сказать, не нашел себя?  Куда ему деваться? А  как быть со знаниями, которые он приобрел? Престиж врача общего профиля утерян, никто терапевтом стать не стремиться.  Вот и получается, что он до конца дней своих будет прикрываться бумажкой и считаться специалистом.  Вот мне и хочется поднять престиж простого доктора, избавить его от обязанностей диспетчера и вернуть ему чувство ответственности за больного.  Вот я вижу, ты не москвич, если не секрет, откуда?
   - Я из Средней Азии.
   - Из города?
   - Да!
   - Вот, если бы ты был из сельской местности, ты бы понял меня лучше.
   - Почему же? Постараюсь понять! Наш городок, как  большой кишлак, или по-русски, деревня.
   -  Я это знаю, даже бывал у вас. Ну, хорошо, вижу, ты парень толковый, и поймешь меня правильно. Я пытаюсь создать институт, где будут готовить таких специалистов, которые  должны будут брать всю меру ответственности за больного на себя, как когда-то это делали земские врачи. По принципу: «отступать некуда, за нами Москва!». Больной пришел к доктору и должен немедленно получить помощь. Только в самом крайнем случае доктор может послать его дальше, где уже без помощи специалиста ну, никак не обойтись. Этот доктор должен быть уникальным и знать все. По крайней мере, стараться узнать как можно больше, а главное – применять в лечении новые, прогрессивные методики. Этим мне хочется возродить старую, увы, забытую, но  нужную для людей традицию.
   - Да это же здорово! – воскликнул Ибрагим. – Наконец-то врачи  перестанут смотреть на нас, как на кроликов для опытов, а разглядят в нас обычных людей со своими особенностями и причудами. Нам бы на лодку такого, а то наш специализировался на кишечных заболеваниях и лечил насморк, даже переломы клизмами и слабительными. Даже острую зубную боль пытался снять этим, смеялся сам над собой, что иначе не может,  а командиру докладывал, что так, мол, учили. Мужик-то неплохой был, все хирургом мечтал стать, а его, как он шутил, «в недоделанные  эпидемиологи определили». Так что мы старались не болеть. По крайней мере, меня Бог миловал.
   - Вот именно! Ты и в самом деле все понял и очень быстро. Так ты, стало быть, служил на подводной лодке.  Кстати, а чему ты учишься сейчас? Тебе, определенно нужно к нам. У нас так мало людей, которые так быстро все схватывают. К тому же у тебя есть одна немаловажная для врача черта – сострадание к ближнему.  Слушай, а давай, я возьму тебя в свой институт! Серьезно, никаких проблем с поступлением не будет.
   - Спасибо за лестное  приглашение, но я решил стать физиком, да и стипендия у вас раза в два меньше.  Двадцать восемь рублей против пятидесяти,  если, правда, их еще получать. Я и так по ночам не сплю, а вы предлагаете и вовсе забыть о сне. 
   - К сожалению, ты прав. В материальном отношении у нас дела обстоят совсем неважно.
   - Вам ли, стоматологам жаловаться?
   - Насчет стоматологов, особенно ортопедов, ты в какой-то степени прав, но я ведь говорю не о них, а  о  простых, лечащих врачах. Вот с ними-то и возникают проблемы даже в самой столице и  за ее пределами. Никто на такие зарплаты идти не желает, потому и стремятся на специализацию и в престижные больницы. А вот появиться институт, выпускающий только терапевтов, причем, такой классификации, что нам все завидовать будут, тогда и  о зарплатах высоких можно будет подумать. Государство, прежде всего, задумается.  Кому, как и ему, заботится о престиже нашего советского врача.  Опыт, особенно военных лет, показал, что мы выпускаем неплохих медиков, но опять же, в силу военных лет мы почему-то разучились ценить труд врача.  Вот мне и моим единомышленникам и захотелось выпускать таких специалистов, чтобы утерли нос иным специалистам. Вот ты  тер мне мизинцы  и   успокаивал сердечную мышцу. Кстати, а кто научил тебя этому?
   - Мой дед.
   - А он врач?
   - Нет! Что вы? Он учился этому у корейцев и китайцев.
   - Ну, вот видишь, твой дед это знает, а многие мои коллеги этого не знают, а самое страшное, даже знать не хотят. И это еще один плюс в  защиту того, что   такой  институт с традициями, где будут изучаться любые учения и труды, которые пойдут на помощь больному, просто необходим. Все, что будет полезно, но не навредит.  Любая наука, любая бабушкина сказка, даже шарлатанская выдумка должна быть использована, чтобы помочь человеку облегчить его боль и страдания. Конечно, мои коллеги из других институтов тоже думают об этом, но частенько наши мнения расходятся. Поэтому требуется консилиум, чтобы прийти к единому, наиболее верному мнению. Чем больше будет специалистов, тем лучше. Каждый учтет что-то свое, известное только ему, а, думая вместе, мы обязательно найдем правильное решение. К сожалению, у нас, как впрочем, и в других науках, в том числе и у вас, физиков, существует авторитарность, когда мнение одного профессора считается правильным и единственным, даже если оно утратило свою актуальность. Короче, мне очень хочется, чтобы стены нашего института выпускали таких специалистов, которые обучались бы и дальше, совершенствовали свое мастерство, учитывая весь накопленный опыт, привносили бы свое, но главное, как я уже говорил, не боялись бы  ответственности.
   - А разве в Первом и во Втором медицинских учат не тому же самому?
   - Конечно, там учат тому же, но по-своему. Я же уже говорил. Вот и мне хочется, чтобы наш институт тоже внес свою лепту. Это очень сложный вопрос, так сразу и не поймешь. По крайней мере, дороги, чтобы объяснить это, явно не хватит.
   - Ну, теперь понятно, почему вас не понимают коллеги.  Объяснение должно быть понятным и простым, как клизма, чтобы это прошибло самого тупоголового чиновника.
   - А ведь ты абсолютно прав, - немного задумавшись, сказал Белов. – А я-то все думаю, почему меня не поддерживают и не понимают? На самом деле, нужно сделать объяснение таким, чтобы могли понять даже эти туповатые чиновники. Слушай, а ты и вправду молодец! Как же я не додумался до этого раньше, а еще профессор? Нет, определенно, ты все больше и больше мне нравишься, хотелось бы продолжить знакомство. Чем черт не шутит, может оно будет взаимовыгодным. Для меня уже точно, но и для тебя тоже. Как ты думаешь?
   - Собственно, я не против. Наоборот, мне очень приятно подружиться с профессором-медиком, да еще и ректором института. Между прочим, объяснение насчет клизмы придумано не мною, а нашим академиком. Это он учит нас таким образом пробивать чиновничьи баррикады. Так что дружба на самом деле может быть взаимовыгодной. 
   Так началась эта странная для многих дружба.
   Алексей Захарович оказался довольно интересным, умным человеком и приятным собеседником. Одержимый идеей создать новый институт, он стал довольно часто пользоваться советами студента-физика. А тому было приятно, что к ним прислушиваются. А еще ему было лестно, что он участвует в организации такого нового, масштабного дела, причем,  и выгодного.  Белов всегда старался отблагодарить своего советчика и уже друга за оказанную им услугу.
   Первое, за что он отблагодарил Ибрагима, было составление объяснения для вышестоящих чиновников, где явно проглядывалась и их выгода. Это существенно повлияло на привлечение влиятельных единомышленников и помощь московских властей. Теперь уже помещения для института подыскивали по прямым указаниям председателя Моссовета и Первого секретаря горкома партии.  Два таких помещения нашел сам Ибрагим. Это была  подлежащая капитальному ремонту школа в Старомонетном переулке и несколько подвальных помещений около 50-ой больницы.
   Привлечение единомышленников позволило институту размещать свои кафедры на территориях медицинских учреждений. Таким образом, появились базовые места института в 50-ой, 33-й, 36-й и других больницах. Институт стал расти и расширяться. Многие  чиновники и работники Минздрава тогда удивлялись, как из небольшого здания на Каляевке, которое по документам являлось филиалом Харьковского стоматологического института, в Москве появился и быстро формируется институт, по масштабам не уступающий уже двум существующим. Кипучая, неиссякаемая энергия Алексея Захаровича делала свое дело. Зданий и помещений, требующих перестройки и ремонтных работ становилось все больше и больше. Все это требовало еще больше строительных рабочих, материалов, техники, которых тоже явно не хватало.
   Позже, когда Ибрагиму пришлось уйти из таксопарка, он с воодушевлением включился в институтские строительные работы, пытаясь привлечь  своих сокурсников.  К сожалению,  все закончилось так же быстро, как и началось. Больших денег это не приносило, а выполняемая работа требовала несоизмеримых усилий.   Брать за глотку Белова было неудобно, неприятно, да и бесполезно. Алексей Захарович и так старался заплатить им больше, чем остальным.
   Однажды, когда они работали в здании на Делегатской улице, где по замыслу ректора должны были разместиться базовые отделения лечебного факультета, его ребята  взбунтовались.  Даже те крохи, что им платили за работу,  уже задерживались больше недели, хотя расчет был обещан  сразу же после выполнения задания.
   - Понимаешь Ибрагим, - оправдывался Алексей Захарович. – Тебе я еще как-то могу заплатить, а вот твоим ребятам придется немного подождать. Я не буду объяснять про трудности, ты и сам все понимаешь. Стройка идет сразу на восьми объектах, а денег просто нет. Голова разрывается, кому платить в первую очередь? То ли бригаде на Соколиной горе, то ли двух этажах на Лестева,  которые нам дали полгода тому назад с условием, что мы наведем там порядок в течение  месяца?
   - Но вы же понимаете, что мои ребята просто уйдут, - говорил  Ибрагим. - Сам-то я еще могу здесь остаться, но что я сделаю один, когда мы семеро ничего не успеваем. Сами видите, работы здесь непочатый край, а конца не видно. С такими темпами мы до пенсии здесь будем пахать. Нужно  какое-то быстрое и кардинальное решение Я тут кое-что придумал, но не знаю, как вам это понравится?
   - Ты знаешь, Ибрагим, я начинаю верить, в твою светлую голову. Давай, рассказывай! – заинтересовался Белов.
   - Денег, как я понимаю, нет и в скором времени не предвидится. Поэтому мои ребята, конечно же, уйдут. Но есть один выход. Вы иногда присылаете нам в помощь своих студентов. Все они стараются, но, как правило,  приходят сюда отработать только субботник. Квалификации и отдачи, как вы понимаете, никакой. В лучшем случае мы можем поручать им уборку мусора, да и то не всегда. Однажды  они вместе с мусором вынесли на помойку инструменты и мешки с раствором.  Ждать от них ответственности и желания  было бы просто глупо. И их понять можно. На кой ляд стараться, если не заплатят, по-настоящему не оценят? Короче, нужны  заинтересованные люди, которым будет небезразлична и своя судьба, и судьба института. Но даже и  это не главное. Нужны постоянные работники, из коих  будут получаться  настоящие специалисты, кому можно будет поручать ответственные работы.  Думаю, нужно создать бригаду из ваших студентов, которые по каким-то причинам не учатся в настоящее время, но из института уходить не хочется.  Я  несколько раз наблюдал, как они ходят за работниками деканата и просят, чтобы их не отчисляли за неуспеваемость, другие проделки. Вот вы их и не отчисляйте. Дайте  им возможность искупить, так сказать, свои грехи честным трудом. Пусть они поработают на благо института. Вот им и  платить не придется, а, если и платить, то немного. Уверен, таких желающих  будет немало.
   - Все это неплохо, мы даже думали об этом,  но как все это обосновать юридически,  меня же не поймут, если я буду заставлять их работать на постоянной основе? Субботниками тут не прикроешься. Да еще, как ты предполагаешь, такое количество народа.
   - Я слышал, что в исполкомах люди за квартиры по несколько лет работают бесплатно, предположил Ибрагим.
   - То исполком, так сказать, наша власть, а меня, увы, не поймут. Там люди добровольно работают за улучшение жилья, а я могу предложить только обучение, которое в нашей стране, как ты знаешь, бесплатное.
   - А вы создайте постоянно действующий студенческий отряд, в который люди пойдут добровольно, - немного подумав, предложил Ибрагим. -  Кстати, и свой летний студенческий отряд тоже можно подключить, опять же добровольно.
   - А вот это уже дело! Причем, стоящее. Надо же, как все легко и просто!  Даже не знаю, как благодарить тебя? Нет, непременно, мне хочется, чтобы ты был нашим студентом. Хочешь, даже стоматологом. На стоматологический факультет даже не все блатные поступить могут.
   - Кстати, это тоже выход! – воскликнул Ибрагим, осененный новой идеей, не обращая внимания на очередное заманчивое предложение. -   Пообещайте абитуриентам, что будут какие-то поблажки при поступлении, вот вам и еще работники. Уж они-то точно будут стараться, а особо отличившимся, вообще, прием без конкурса.
   После этого разговора Алексей Захарович на самом деле быстро организовал рекомендуемый Ибрагимом студенческий строительный отряд, предложив его автору стать  командиром или комиссаром. Ибрагим вежливо отказался, он уже перестал принимать участие в делах института.  Какое-то время  у него появились мысли о переходе в медицинский институт, но потом твердо решил этого не делать. Как бы ни были заманчивы предложения, увлеченность физикой зацепила его крепко.  Да и менять дело, за которое он взялся, было не в его правилах, не по-мужски. Его нужно было доводить до конца.  А,  кроме того, какой-то внутренний голос  настойчиво подсказывал, что  делать этого  не стоит. Медицина была явно не его стезей.
   Между тем студенческий отряд мединститута начал действовать и дело, наконец, сдвинулось с мертвой точки. Добровольцев, как и предполагал Ибрагим, оказалось даже с лихвой. Все бригады были укомплектованы и стали даже появляться неплохие строители. Теперь недостатка в рабочих руках уже не требовалось, поэтому Белов с радостью отказался от других подрядчиков.
    Для Ибрагима тоже дело нашлось. С увеличением строительных работ, резко возросла потребность в строительных материалах и комплектующих, где он довольно успешно поработал, в том числе и на себя.
   Со временем их встречи стали редкими, хотя их дружба не прекращалась. Они изредка  позванивали друг другу,  Алексей Захарович  приглашал на институтские встречи, торжества. Потом и  это стало происходить все реже.
   Когда Алексея Захаровича не стало, Ибрагим убедился в правильности своего решения,  не став студентом мединститута. Преемник, заведующий кафедрой фармакологии, оказался совершенной  противоположностью Белова.  Ибрагим впервые увидел его на похоронах, и тот ему сразу не понравился. Как потом оказалось, чувство его не обмануло.  Новый ректор мгновенно свернул все начинания предшественника.  Прежде всего,  был разогнан постоянно действующий строительный отряд, потом стали меняться  существующие порядки и вводиться новые, по мнению многих, «дурацкие» и недальновидные, которые почти полностью уничтожили все то, о чем мечтал неуемный, одержимый, авантюристичный и жизнелюбивый Алексей Захарович.
    Несмотря на то, что его последователи значительно исказили, можно сказать,  даже изуродовали его мечту, она продолжала существовать и развиваться. Институт по праву занял свое достойное место среди медицинских учебных учреждений.  Его назвали именем великого русского медика, хотя, как считал Ибрагим, он по праву должен был носить имя его настоящего основателя.  Увы, Россия, как впрочем, и многие другие страны, никогда не отличалась благодарностью к своим воистину великим сыновьям.


   -7-
   После институтских вечеров, где Ибрагим принимал активное участие в качестве  организатора, отвечающего за приглашение  девичьих компаний, или, как шутили в институте,  «ходока за девицами»,  стали появляться влюбленные пары, которые без конца стали приглашать его на вечеринки, помолвки, даже встречи с родителями.  А весной отпраздновали сразу три свадьбы, где он присутствовал, как один из самых дорогих гостей.  Он смотрел на поглупевшие от счастья физиономии ребят, и его переполняла гордость, что в этом есть и его заслуга.
   Однажды он вычитал  у Александра Грина одну фразу: «если можешь сделать человека счастливым, сделай это»!  Она ему так понравилась, что заставила переосмыслить понятие о добре.  Он  понял, что, делая людей счастливыми, и сам греешься у этого костерка.  И его просто обуяло желание делать добро.
   Он без конца кого-то знакомил, мирил, улаживал отношения, но один случай немного охладил его пыл и помог  понять другую истину: «делать добро нужно умеючи».
    Как-то к нему обратился один из его институтских приятелей и, жалуясь на трудности в отношениях со слабым полом, попросил познакомить с какой-нибудь девушкой.
   - Нет ничего проще, - пошутил Ибрагим и быстро выполнил его пожелание.
   То, что произошло потом, надолго отбило у него охоту вмешиваться в эти тонкие человеческие отношения. По крайней мере, он зарекся: больше никогда никого не сватать.
   Девушка, с которой он познакомил приятеля, имела близкую подругу. А этот балбес, истосковавшийся по женскому обществу, умудрился оказать внимание сразу обеим. В результате закадычные, интеллигентные подруги рассорились и на институтском новогоднем вечере, как озверевшие базарные бабы, драли любвеобильного ухажера на части,  чуть не оторвав ему ухо. Свидетелем этой безобразной сцены стал весь институт. А в довершение ко всему все трое предъявили  «добровольной свахе» претензии  и умоляли их помирить.

   -8-
   - «Ни одно доброе дело не остается безнаказанным», - любил повторять народную поговорку отец и добавлял.  -  Любое, даже самое прекрасное и благородное дело требует вдумчивого подхода. Прежде, чем осуществить свой благородный порыв, тысячу раз подумай, а нужно ли его осуществлять? Может, он совершенно не нужен тому человеку, ради которого ты будешь стараться, даже рвать свою душу? Может, в этот момент ему необходимо что-то совершенно иное.  Потому-то никого и никогда нельзя осчастливить насильно, если он сам того не желает. 
     Ибрагим все чаще и чаще стал задумываться над смыслом этих слов. Однажды после очередного неприятного телефонного разговора с мамой, которая, плача в трубку, снова умоляла бросить все и вернуться домой, он с грустью подумал, почему ни она, ни тетушка не хотят его понять?  Почему он обязательно должен сделать так, как желают они?  Неужели они так не поняли, что ему   хорошо именно здесь, в Москве. Ведь они же любили его и желали ему счастья.
   В том, что они его любили и желали ему добра, он нисколько не сомневался, но их любовь душила и заставляла отказываться от тех завоеваний, которые доставались с таким трудом,  которыми они же сами и гордились. Их можно было понять, когда они запрещали ему заниматься ловлей змей и ядовитых пауков. Тогда он был ребенком, и они боялись за его жизнь. Но теперь-то он стал настоящим мужиком, защищал Отчизну, сам поступил в институт и сам отвечал за свою жизнь.
   Неужели мама не видела, что своей любовью избаловала младшего брата настолько, что ей самой становилось стыдно за то, что он ничего не умеет, ловчит, хитрит, врет и все время пытается прожить за чужой счет? Два его деда, отец любили его не меньше, но их любовь только помогала, а не мешала. У него на какое-то время сложилось убеждение, что так бескорыстно и разумно умеют любить только мужчины. Но это опровергала  бабушка Нурия, чья любовь была мудрой, совершенно бескорыстной  и самоотверженной. Правда, и она немного перебарщивала, совершенно избаловав своего сына.
   Размышляя над этим, Ибрагим пришел к выводу, что любовь – это, прежде всего, большая ответственность пред тем, кого любишь. И на самом деле нельзя заставлять человека быть счастливым против его воли. Ведь ему  за это придется расплачиваться всю свою оставшуюся жизнь. И яркой иллюстрацией этому был пример его отца, которого насильно «осчастливили», и он за это всю жизнь расплачивался  моральными, а иногда и физическими страданиями.  Конечно же, он любил маму Ибрагима, но до конца своих дней чувствовал вину перед своей первой женой и ее сыном – сводным братом Ибрагима.

   Несмотря на громкую славу «Дон Жуана», и здесь в Москве  серьезных отношений с женщинами Ибрагим продолжал не заводить.  Он считал, что этого делать нельзя, пока твердо не встанет на ноги. Даже случайных связей он старался избегать, потому что они оставляли неприятный осадок на душе и разрушали  уважительное, бережное отношение  к женщине. Этим чувством он особенно дорожил. Он видел, как относятся к женщине у него дома настоящие мужчины, те же его деды, отец,  дяди, и хотел быть похожим на них. Для них женщина была, прежде всего, матерью, существом,  способным подарить жизнь другому человеку. За это ей прощалось все, даже глупость, трусость и сварливость.
    Была еще одна причина, которая, может быть, перевешивала все остальные. Девушка, в которую он был влюблен еще там, у себя дома, до армии занозила его сердце, и эта рана все никак не проходила. Это было его первой, настоящей любовью и, как оказалось, довольно сильной. Он никак не мог понять, почему они расстались? И это не давало ему покоя.         
    Здесь, в России отношение к женщинам было несколько иным, и первое время вся его душа протестовала против этого омерзительного, пошлого, чисто потребительского чувства большинства сильного пола. Однако со временем, под влиянием новой обстановки его убеждения стали претерпевать некоторые изменения. Природа брала свое, женский пол  тянул его, как магнитом, разжигал  страсть, будил воображение, и он стал потихонечку поддаваться  соблазнам, которые буквально бурлили вокруг него.
    Не смотря на то, что лишился невинности  еще до армии, у себя дома, в Россию он попал, если так можно сказать, совершенно неопытным мальчиком. Тот первый опыт был глупым и анекдотичным. Одна бойкая матрона напоила его до потери сознания, и он утром очнулся в ее постели. Сознание содеянного заставило его наделать много глупостей, одной из которых по праву честного человека было желание узаконить их отношения. Слава Богу, что соблазнительница оказалась еще и мудрой. Она ловко и быстро «спустила все на тормозах», успокоила потерявшего покой парнишку и вернулась в семью, к мужу и двум взрослым детям, от которых, как оказалось, уходить, и не собиралась.
    Попав в армию, где женское население гарнизонов буквально пожирало глазами молодых, симпатичных матросов, он какое-то время еще продержался, а потом сдался «на милость победительниц». То, что стало происходить потом, ему тоже не очень нравилось.  С одной стороны это было приятно, интересно, даже захватывающе, но с другой, все это даже начинало раздражать. Той романтики отношений, о которой он грезил еще дома, не было и в помине. Все было буднично и просто до омерзения. Женщины оказывались легкодоступными, он от них шарахался, но потихоньку превращался в какого-то самца, мысли которого постоянно были заняты поиском новых приключений и ощущений.  Несколько раз он влюблялся и тут же старался гасить в себе бушующие чувства учебой, службой и разнообразными увлечениями.  В конце концов,  научился смирять свою неистово бушующую плоть. 
    Изредка он решил делиться своими мыслями со Славкой, единственным, как ему казалось, кто мог его понять и был несомненным  авторитетом в этих делах.
   - Ты слишком серьезен, – учил его Славка. -  Надо быть проще. А потом, всему нужно учиться, и этому тоже. Как же ты наберешься опыта, если боишься даже легких интрижек? Для тебя каждая баба – богиня, и в этом ты глубоко заблуждаешься. Судьба дала тебе в руки такой шанс. Обшиваешь половину северодвинских красоток, которые мечтают затащить тебя в свою постель. Ты же для них лакомый кусок. Вот уж, воистину, Бог бодливой козе рогов не дал. Интимной близости они хотят не меньше, чем мы, но делают вид, что не подступись. Это, брат, такое искусство, что нам никогда его не постичь. Ах, да ты у нас выше этого. Тебе же подавай морально устойчивую!  Скромную и девственную. Есть такой старый анекдот. Приходит мужик к проститутке,  она быстро разделась и в кровать. Он посмотрел на нее и говорит: «Одевайся и сопротивляйся! А кровать с бревном я и дома имею».  Кстати, имей в виду, недотроги – самые блудливые козочки. Тут главное вовремя унести ноги, а то захомутает какая-нибудь стерва. Ты думаешь, почему на лодке существует закон: даже не шутить на эту тему? Да чтобы мужики с ума не сходили от мысли, что их верные супруги вытворяют на берегу. Посмотри на офицерских жен!  Каждая третья – «б», каждая вторая – вопрос цены. Извини, я знаю, что ты не любишь этих слов и подробностей, но другие подобрать трудно. Короче, меньше думай, пользы будет больше!  А иначе так и будешь страдать, каяться и потешать всех и вся.  Каждый раз, как только у тебя очередная любовь, звон и грохот на весь флот.
   Слушая Славку, Ибрагим во многом с ним соглашался, но поступать так, как это делали другие, не хотел. Слишком пошло и противно было пользоваться слабостью, как женщины, так и своей. Он уважал себя и требовал уважения от других. 
   Была, правда,  еще одна причина, заставлявшая его побаиваться легких романов, но в этом он боялся признаться даже себе. Все его любовные похождения, как правило, оканчивались какими-то нелепыми, даже  анекдотичными ситуациями.

   -9-
   Принимая участие в концерте в Доме офицеров флота в городке Заозерном,  он  познакомился с молоденькой, хорошенькой женой офицера. Весь вечер они танцевали, шутили, ну и он оказался у нее дома в гостях.
   В двухкомнатной, неплохо обставленной  квартире на диване важно возлежал красивый сиамский кот. Таких животных Ибрагим прежде никогда не видел и решил его погладить. Женщина еле-еле оторвала кота от его руки и, отшлепав, вышвырнула в прихожую, где тот злобно проорал минут двадцать и затих. Окровавленную руку пришлось обработать йодом и забинтовать. 
    Когда подошло время возвращаться из увольнения,  он  вышел в прихожую и обомлел. Картина была жуткой. Из довольно приличного количества верхней одежды, мстительный кот стащил с вешалки только его вещи и изуродовал так, что они уже не подлежали восстановлению. У бескозырки были отгрызены ленточки, а вместо них лохмотьями свисали остатки верха. Из ботинок были вырваны и изжеваны язычки, шнурки, стельки, даже один мысок.  Самое грустное зрелище представлял его бывший бушлат, от которого целым остался только воротник. Все остальное лентами спускалось до пола,  который устилали обрывки ткани и  бесформенные куски ватина.
   У хозяйки началась истерика и, держась за живот, она стала предлагать матросу офицерскую шинель. Ибрагиму было не до смеха, на улице стоял морозный ноябрь, и он, облачившись в эти «лохмотья», побежал на базу.
   Надеясь, что пронесет, он бежал «огородами», стараясь не попадаться на глаза офицерам. Естественно, не пронесло. Патруль поймал его около КПП, и обескураженный офицер потребовал объяснений. Приложив забинтованную руку к тому, что осталось от бескозырки, Ибрагим отрапортовал, что на него напали беспризорные собаки.
   Выслушав его, старший лейтенант выказал сомнения по поводу правдивости  рассказа, обратив внимание на то, что брюки и сама форма почему-то были не тронуты.
    - Что это за собаки такие? – ухмыляясь, спросил он. – Прямо деликатные и аккуратные. Рвали только то, что обычно снимают в прихожей. Потрудитесь объясниться!
   Ибрагим упорно твердил что-то несуразное о стае голодных собак, и его забрали в комендатуру. Начались разбирательства,  в результате которых выяснилось, что это уже не первый случай.  Дотошные офицеры комендатуры выяснили, что за два с половиной года службы именно этого матроса уже дважды как-то странно, не оставляя следов,  кусали домашние животные, трижды забирали в милицию и комендатуру за драки, раз пять возвращали из самоволок и дважды сажали на «губу». К счастью, снова выручил командир, неожиданно вернувшийся из отпуска, и, как обычно, «замял дело».
   После этого третьего подобного случая, прославившего его на весь Северный флот, Ибрагим решил больше  не искушать судьбу хотя бы до конца службы. Ему было неловко перед своим спасителем, который постоянно вытаскивал его из всех этих передряг.



   НОВЫЕ ДРУЗЬЯ И ЕЩЕ НЕМНОГО О ЛЮБВИ

   -1-
   После случая со Славкиными родителями Ибрагим старался не заходить в дома к своим московским приятелям. Его пугало, что он снова совершит что-то такое, за что его выгонят так же, как это сделала мама Славы.  Но его тянуло туда, как магнитом. Там для него открывалась совершенно новая интересная жизнь, которую он когда-то попробовал на вкус еще дома. Этот  уклад, быт, интересы чем-то напоминали  колонию немцев, переселенных с Поволжья, дома еврейских рябят и, конечно же,  семью Женьки Либмана. Теперь ему захотелось не только снова попробовать ее на вкус, но и пожить этой удивительной жизнью самому.
   В конце лета, еще перед началом занятий в институте, он познакомился со студентом  мехмата МГУ Петром.   Этот добрый, тихий, скромный, приветливый, с большим чувством такта и юмора парень ему сразу понравился. Петр обладал глубокими энциклопедическими познаниями,  быстро думал, прекрасно  анализировал и неимоверно много читал. Наряду со всем этим  в нем чувствовался сильный волевой характер. Он согласился подтянуть Ибрагима по математике, отказавшись от денег за репетиторство. Так они подружились, и Ибрагим оказался у него дома.
   Атмосфера, царившая в доме Петра, настолько поразила и околдовала Ибрагима, что он часами, а иногда сутками напролет стал надоедать домашним. Ему сразу же и безоговорочно понравилось здесь все.  И обаятельные родители, и приходившие к ним  родственники, и друзья, и вещи, и даже избалованная зазнайка, младшая сестра Пети Надя, которая только-только поступила в медицинский институт. Ибрагим часами мог разговаривать с их матерью Варварой Николаевной доброй и умной женщиной, уделявшей детям и их друзьям все свое время. Ее муж Александр Петрович, полковник, преподаватель в военной академии все свое свободное время так же посвящал семье.
   Ибрагим почувствовал, что здесь, в этом доме  можно было по-настоящему расслабиться. Здесь не надо было хитрить, приспосабливаться, ожидать какого-то подвоха. Вместо разговоров о деньгах, «перемалывания» костей очередным родственникам и знакомым, говорилось о науке, театре, литературе, поэзии и музыке. Вся семья неплохо играла на пианино.    Насущные, бытовые проблемы,  тоже присутствовали, но решались как-то легко, тактично и незаметно.
   Ибрагим и раньше много слышал о русской интеллигенции, но тут почувствовал, что находится среди лучших ее представителей. Он представлял себе, какого труда все это им стоило, и удивлялся, когда они только все это успевали делать? Перечитывать огромное количество новой современной литературы, быть в курсе всех новостей, как политических, так и культурных, да еще заниматься с детьми спортом, ходить с ними в настоящие многодневные походы с палатками и байдарками. Как губка, впитывал он в себя все, что слышал и видел здесь. Даже понимая, что часто становится надоедливым, уходить не хотелось.
    Он очень дорожил и гордился дружбой с Петром. Петр никогда не кичился своей начитанностью, умением, знаниями в отличие от его дружков, которым доставляло удовольствие лишний раз подшутить над  «дремучестью» и провинциальностью Ибрагима. Если Петр и подшучивал над кем-то, то делал это тактично и беззлобно. Ему бы Ибрагим простил все, а этих двух снобов сразу же невзлюбил, часто гася в себе  приступы ревности и злобы.  Ему казалось, что эти двое избалованных москвичей неуважительно относятся  к самому Петру. Эти придурки даже не представляли, что он мог бы с ними сделать, если бы не боялся предстать перед Петром и его семьей в совершенно другом, неприглядном виде.
   В том, что они, по его понятиям, не стоили дружбы Петра, он был уже уверен. Он с ними специально познакомился и выяснил, что ничего особенного и выдающегося они собой не представляли. Более того  в них не было мужского начала, какой-либо четкой цели и самоуважения. Так, всего понемногу, ничего плохого, да и хорошего тоже. Короче, они были никакие. Но вот чего в них было и с избытком, так это избалованности и снобизма, причем, ничем не обоснованного.
   В какие-то моменты ему было даже жаль Петра. Со стороны было, конечно же, видней, как эти два гаврика так до конца и не понимали, чего стоит эта дружба, что Петр для них делал намного больше, чем они, хотя Ибрагим так и не мог припомнить случай, когда что-то для Петра сделали они. Ведь Ибрагим своими ушами довольно часто слышал, как они даже удивлялись, что Петька просто блаженный, коли терпит их выходки.  Ибрагим  понимал, что другу просто не приходилось выбирать, а кроме того, у Петруши, как ласково называли его домашние, был довольно тяжелый, можно сказать, титановый характер. Он очень трудно сходился с людьми, когда дело касалось дружбы, да и заставить его сделать что-то против воли и принципов, было делом немыслимым.  И это при всей его видимой мягкости, удивительной тактичности, даже какой-то чрезмерной  уступчивости.
   А с ними он дружил честно, преданно и с удивительной любовью, вероятнее всего, стараясь не замечать всех издержек этой дружбы. Просто иначе он дружить не умел, а школьные годы просто так бесследно не проходят.
   Ибрагим потом часто думал о том, как Петр вообще с ним подружился?  Ведь они были из  различных миров, причем, Ибрагим не всегда вел себя так, как бы это устроило самого Петра и его семью. Ведь все они часто чувствовали какую-то неестественность и странность в его поведении, от которой он сам страдал.
         
    -2-
   Однажды поздней осенью, как обычно, засидевшись у Петра,  он стал свидетелем визита Надиных подруг.  Надя была единственной, кого он недолюбливал в семье друга, поэтому к ее друзьям относился  так же.  Но  тут с ним произошло что-то непонятное.
   Он увидел Лену и забыл, что она подруга Нади. Он вообще забыл обо всем на свете, и весь вечер, не отрываясь, смотрел только на нее. Он понимал, что смущает эту симпатичную девушку, что она краснеет, что все заметили это, и вредная, глупенькая Надя без конца шутит по этому поводу, но  ничего не мог с собой поделать. Он не слышал, что ему говорил Петр, что-то рассеянно отвечал Варваре Николаевне, не заметил, как пришел с работы Александр Петрович. Он подумал, что нужно встать и уйти, но удивился, что не может сделать и этого. Впервые в жизни он не мог подчиниться своим же приказам. Он сразу оглох, поглупел и не видел никого и ничего, кроме нее.
    Он не помнил, как оказался на улице, но только там немного пришел в себя.
   «Что это было?» – думал он.
   Никогда еще он не испытывал ничего подобного. До этого ему казалось, нет, он был уверен, что уж с этими чувствами справиться без особого труда. Ведь у него был какой-никакой опыт, да и плоть свою он научился как-то смирять, даже гордился этим, а тут с ним происходило то, что не укладывалось ни в одну логическую систему, вернее, не подчинялось никакой логике. Больше всего его поражало то, что его первая, как он считал, настоящая и сильная любовь к девушке-мусульманке у себя на Родине неожиданно прошла, словно испарилась. Он больше не хотел о ней думать, вспоминать, как и ту сердечную рану, напоминавшую  о себе больше трех лет и мешавшую ему сближаться со слабым полом. Все это вдруг исчезло, даже не оставив следов. Он ни о ком больше не хотел думать, кроме Лены. Это было каким-то наваждением.   
   И он испугался. Ведь он этого не хотел, все время старался не думать об этом, даже запрещал. Это мешало ему достичь главной цели: определиться в жизни.
   Резкая перемена его поведения была настолько разительной, что это сразу же заметили окружающие. Сокурсники,  поглядывая  с удивлением,  стали интересоваться его здоровьем, а однажды во время перерыва к нему подошел декан, порекомендовал ехать домой, отлежаться дня три, но лучше обратиться к врачу.  Саня и Валька тоже советовали ему обратиться в медсанчасть.
   Приехав домой, он попытался подумать о чем-нибудь другом, расслабиться, даже  напиться. Выпив в одиночестве даже больше, чем обычно, он не только не расслабился, а совсем наоборот, почувствовал себя еще хуже. Водка «вывернула его наизнанку», прочистила мозги и заставила тосковать еще сильнее.
    В какой-то момент промелькнула мысль, попробовать выбить клин клином, как это советовали бывалые ходоки, тот же Славка.  Но это желание, пойти к несчастной одинокой  бабе, которая только и мечтала о близости, подействовало на него даже хуже водки. Пользоваться слабостью женщины только потому, что некуда вылить свою тоску и утолить бушующую плоть, было еще омерзительней.
   После трех бессонных ночей, где Надина подруга преследовала его даже во сне, он решил, что, вероятнее всего, перетрудился, и на самом деле подумал о визите к врачу. 
   Посоветоваться было не с кем. Оказалось, что среди его довольно большого числа приятелей и знакомых не было того, с кем бы он мог поделиться свалившейся на него напастью. Ответ Валентины Петровны он приблизительно знал, она обязательно связала бы это с нагрузками на работе, со Славкой отношения были разлажены, у Сани и Вальки опыта в этих делах было еще меньше, Женька и отец были далеко. Пожалуй, единственными, кому бы он мог открыться, были Петр и его мама, но и к ним идти постеснялся, вернее, почувствовал, что друг как-то странно смотрел на него и Лену. Видимо, ему все это почему-то не очень нравилось.
   В институтской медсанчасти молодая женщина врач-терапевт, предупредив небольшую очередь, что, вероятнее всего, приема не будет, стала водить его из кабинета в кабинет. В кабинет главного врача он уже входил в сопровождении пяти специалистов. И, наконец, его на машине неотложной помощи доставили в знаменитую больницу имени Кащенко. По дороге Ибрагим решил, что у него какое-то страшное психическое заболевание и приготовился к самому худшему. Такие случаи в МИФИ были не редкостью. 
   Седой симпатичный профессор с бородкой, похожий на академика Павлова, в окружении пяти врачей долго листал его амбулаторную карту, потолстевшую только за один день в три-четыре раза, внимательно изучая экспресс анализы, записи специалистов и рентгеновские снимки головы. Потом он так же долго задавал Ибрагиму различные вопросы.  Отвечая на них, Ибрагим с ужасом ждал приговора.
   Наконец, профессор аккуратно сложил все листочки в амбулаторную карту, захлопнул ее, сел напротив Ибрагима и, лукаво улыбаясь, произнес:
   - Вынужден вас огорчить, вы не наш пациент. Вы конечно больны, да еще как. Всем бы так болеть. Лично я бы был счастлив, если бы мой зять заразился от вас хотя бы на сотую часть.  Боже мой, до чего же наш народ безграмотен и доводит все до абсурда! Простые человеческие чувства принять за психическое расстройство. Ну, вам-то простительно, вы же у нас физик, да еще из республики, где об интимных отношениях говорить не принято, а вот моим коллегам непростительно. Вы уж их простите Бога ради! Так вот, ставлю вам окончательный диагноз: вы влюблены. Причем, с первого взгляда. Вы когда-нибудь слышали об этом? Вижу, что не слышали. Вы, молодой человек, абсолютно безграмотны в этих вопросах. Физика физикой,  но такие вещи тоже знать необходимо. Ведь, чтобы так любить, нужен  особый талант. Так вот дар у вас есть, а знаний никаких.   Поэтому-то вы и приняли это великое чувство за болезнь и ввели в заблуждение моих коллег. Что же вы им постеснялись рассказать о ваших чувствах? Хотя придется  вас немного  оправдать, вероятно, они и не спрашивали. Так ведь? – спросил он, скосив лукавый взгляд на молодую врачиху, привезшую Ибрагима на консультацию. Потом он снова обратился к Ибрагиму.  -   Советую вам почитать Куприна, Мопассана, Толстого, еще кого-нибудь из классиков. Мой внук в свои одиннадцать лет, по-моему, уже дважды все это перечитывал. Ну, и неплохо бы кое-что почерпнуть из популярных медицинских книг. У ваших великих поэтов тоже можно многому научиться. Когда вы всему этому научитесь, а я нисколько в этом не сомневаюсь, ваша избранница будет самой счастливой женщиной на свете. Вы очень смелый и мужественный человек. Я бы, например, не решился вот так открыто признать, что у меня с головой не все в порядке. Вы молодец, что пришли к нам, решились. Я представляю, что это вам стоило. Кстати у вас реакция и аналитическое мышление просто потрясающие. Я понимаю, что наука требует отдавать себя целиком, но все же забывать простых житейских истин не следует. Единственное, чтобы я вам посоветовал, как врач, так это беречь сердце. Я так думаю, что вы все близко принимаете именно к нему, поэтому и чувства у вас такие глубокие и сильные. Еще раз простите моих коллег. Таких «больных» в их практике не много, да и в моей, признаюсь, за пятьдесят лет вы – чуть ли ни первый. Так что, желаю вам счастья и почту за честь узнать, чем кончится ваша история. Если ваша избранница умная женщина, она поймет все и оценит. Ну, а если нет, послушайте старика, не тратьте на нее напрасно силы и  чувства. Считайте, что звезды чуть-чуть ошиблись. Они ведь тоже, к сожалению, часто ошибаются. Да вы и сами быстро в этом разберетесь.
   Ибрагим вышел из больницы смущенным и посрамленным.
   «Боже мой! - думал он. - Какой же я идиот, да еще и трус! Оказывается, я просто боюсь признаться, что влюблен, и все время думаю только о  Лене. Столько ее ждал, а как только она появилась, прячу голову, как страус. Мерзкий, паршивый трус! А еще считаю себя умным человеком и даю советы другим».
   Он еще долго ругал себя, удивляясь тому, что профессор, назвал его мужественным и смелым, не распознав истинной причины его прихода в больницу. Потом он представил себе, как смеялись бы над этой историей все его друзья и знакомые. Это его тоже развеселило,  немного успокоило, и он снова захотел увидеть Лену.

   -3-
   Лена только что окончила школу,  в институт не поступила и работала на  швейном объединении. Она жила с родителями, дедушкой, бабушкой и младшей сестрой в трехкомнатной квартире с соседями, где их семья занимала две комнаты. Ее родители чем-то напоминали родителей Петра. Они были так же добродушны, интеллигентны, просты в общении и так же уделяли молодежи свое свободное время. Их дом так же наполняли  душевный  уют, литература, поэзия и музыка.
   Отец Лены, Семен Николаевич был архитектором, и чувствовалось, очень даже неплохим. По крайней мере, в квартире не было места, куда не прилагалось его мастерство и настоящие  натруженные  руки. Как позже выяснилось, во время войны он был сапером, да еще офицером, а они, как известно, ошибаются только один раз. Вероятно, именно поэтому во всех его действиях присутствовала особенная продуманность и невероятная аккуратность.  Вместе со всем этим он был необыкновенно начитан, обладал обширными энциклопедическими знаниями, любил и неплохо знал поэзию, литературу и музыку.
   Сначала Ибрагиму показалось, что этим он очень похож на Петра, но оказалось, что его знания и увлечения намного глубже и шире. Петр значительно уступал ему в спорте, хотя и занимался борьбой, в той же музыке и поэзии. Короче, гармоничности в отце Лены было намного больше, несмотря на разницу в возрасте. Собственно говоря, Петру это было и не нужно. Он был прекрасным математиком, и это говорило само за себя.
    А вот что действительно их отличало, так это невероятная дотошность Семена Николаевича во всем и вся. Он  все время пытался докопаться до сути вопроса и поэтому перечитывал огромное количество справочников, определителей, словарей, которые занимали в их небольшой комнате все свободное пространство.
   Происходил он из донских казаков, о которых Ибрагим знал только по книгам, в основном по произведениям Шолохова. Эти герои ему нравились своей простотой, удалью и свободолюбием. Зачитываясь «Тихим Доном» и «Поднятой целиной», он  влюблялся в Мелихова, Нагульного и мечтал когда-нибудь увидеть настоящего казака.
   Первого такого казака он увидел во время службы в армии. Это был командир его подводной лодки. Этот человек настолько поразил его своими поистине великими человеческими качествам, что он был просто влюблен и очарован. Он мог сравнить его разве что со своим любимым дедом Ниязи. Даже отец немного до него не дотягивал. Командир так же отвечал ему взаимностью. Под конец службы Ибрагима они вообще стали добрыми друзьями.
   И вот он увидел второго такого настоящего казака и так же был им очарован.  После знакомства с этими двумя людьми,  казаки и стали  его «слабостью».
   Мать Лены Ольга Сергеевна работала библиотекарем и прекрасно дополняла своего мужа удивительной природной добротой,  унаследованной от своей  матери Василисы Егоровны – бабушки Лены.
   Единственным, кто выпадал из общей гармонии, был ее дед Прохор, - добрый,  дурашливый алкоголик.
   Однако всего этого Ибрагим вначале не увидел  и все, что происходило потом, вспоминал, как кошмарный сон. Прав оказался профессор больницы имени Кащенко: он болел и болел сильно. А так как происходило это с ним впервые, и не было рядом того, кто бы мог подсказать, как переносить этот недуг, то и «подвигов» наделал немало. Любовь ослепила его, сделала поглупевшим и одержимым.
   Знакомство с семейством своей возлюбленной он начал с деда Прохора. Не подозревая о слабости деда к спиртному, он с радостью одолжил ему десятку вместо выпрашиваемого рубля. Результат его благодеяния был потрясающим.  Дед Прохор и двое его собутыльников лежали во дворе на детской площадке и не дышали. Ибрагим в панике вызвал своих друзей медиков, которые немного успокоили его, сказав, что доза для этих троих хоть и большая, но не смертельная.
   - Вот, если бы ты дал ему рублей тридцать, могло бы быть намного хуже, – смеялся его друг - ординатор Первого мединститута Кирилл.  -  Хотя и это, вероятнее всего, их бы не убило. У твоего деда здоровье, как у молодого бычка. Печень, конечно, здорово увеличена, но, в остальном, просто блеск. И все-таки рекомендую в дальнейшем давать ему не больше рубля, иначе помощь потребуется тебе. Его родственники намылят тебе шею.
   Тут дед Прохор, словно подтверждая слова Кирилла, неожиданно очнулся и начал дурным голосом орать песни.
   Глядя на него и своих веселящихся друзей, пораженный Ибрагим никак не мог прийти в себя. Он и раньше видел пьяных, пил сам, дома мужчины крепко выпивали, кегебешники, милиционеры и моряки частенько «перебирали», но тут он впервые в жизни столкнулся с явлением, которое его мозг понять отказывался. Старый человек, да еще дед Лены, которого он должен был уважать,  лежал в луже из собственной мочи и в пьяном бреду дурным голосом орал одну из самых любимых песен Ибрагима «Калинушку».
   «Может быть, это произошло случайно и виновата проклятая десятка?» – с надеждой подумал Ибрагим, но,  к сожалению, его надежда не оправдалась. Дед Прохор устраивал такие «концерты» каждый день.
   Много позже Ибрагим узнал, что  вся семья страдала от «болезни» деда, но сейчас он был поражен и удивлен, как  такое вообще может быть?
    Второй, кто еще больше ошарашил Ибрагима, был отец Лены. Его дотошность он воспринял как издевательство над «дремучестью» провинциала. Семен Николаевич буквально изводил его, устраивая «допросы с пристрастием».
   Все началось с одного случая, который, безусловно, остался незамеченным семьей Лены. Но именно с него началась та цепь нелепостей и неудач, которые преследовали Ибрагима, выбивая почву из-под его ног.
   А произошло это в первый же день знакомства.
   Узнав, что Ибрагим увлекался поэзией, Семен Николаевич завел разговор о таджикских поэтах. Когда Ибрагим сказал, что его любимым поэтом является Рудаки, Семен Николаевич удивился, почему ударение  сделано на втором слоге, и прочел растерявшемуся парню целую лекцию о таджикских поэтах, фамилии которых произносятся с ударением на последнем слоге.
   Ибрагим растерялся. Он не знал, как это объяснить. На самом деле было бы правильней ставить ударение так, как говорил Семен Николаевич. В таджикском языке  имена собственные всегда произносились с  ударением  на последнем слоге,  но на втором почему-то делали ударение все его знакомые таджики-литераторы,  сам заместитель главного редактора издательства «Ирфон», как раз и подаривший Ибрагиму томик стихов Рудаки.  А ведь он был русским, очень известным ученым филологом и большим знатоком ирано-таджикской поэзии.
   Семен Николаевич пристыдил Ибрагима и, улыбнувшись, посоветовал лучше  изучать свою национальную литературу. И Ибрагим сделал из этого следующий вывод: литературная тема, особенно национальная, в разговоре с семьей Лены навсегда для него закрыта. Затем такая же участь стала постигать и другие темы.  К концу третьей встречи тем для разговора практически не осталось.
   Все три первых посещения Ибрагима срамили из-за отсутствия элементарных знаний, как малограмотного идиота  учили «уму разуму». Все это время  он краснел, даже не пытаясь оправдываться. Только выходя на улицу, он вдруг вспоминал аргументы в свою защиту.   Ведь этот «въедливый» мужик, говоря о тех же Рудаки, Хайяме или Ибн-Сина, все свое представление о них строил на переводах Левика или Липкина. Но они не передавали всей красоты стихов, их музыки, а главное, делали поэтов похожими друг на друга. Они не знали персидского языка, и переводы свои делали только по подстрочнику.  При этом у каждого поэта  терялся свой  неповторимый «литературный почерк».
   Ибрагим всегда отдавал должное переводчикам. Они многое делали для того, чтобы другие народы узнавали о существовании великой национальной культуры  таджикского народа, но, увы, не зная языка, обычаев и традиций, они все-таки не могли в полной мере предать его  душу, красоту и силу.  В  персидском языке было множество таких слов и оборотов, которые вообще не переводились на русский язык. В качестве примера Ибрагим бы мог привести один пример.
   Однажды американцы, пораженные красотой мавзолея «Самани» в Бухаре, предложили правительству Советского  Союза за него золота столько, сколько он весил сам. Можно себе только представить, насколько заманчиво было это предложение. К счастью, этого не произошло, но если задуматься, то вероятно, сам Бог был против этого.
   Конечно же, американцы, заплатив такие деньги, все бы сделали аккуратно и как надо. Они бы разобрали ту удивительную узорную кладку великих зодчих, собиравших мавзолей более тысячи лет тому назад, так же осторожно ее собрали где-нибудь в Калифорнии или во Флориде, и мавзолей бы сохранился. Но смогли бы они перенести так же аккуратно и осторожно всю ту природу, окружавшую это величайшее творение, синее бухарское небо, этот знойный среднеазиатский воздух, нередко заполняемый песком, последствием песчаных бурь, эту землю, терзаемую регулярными землетрясениями? А как бы они перенесли душу народа?
   Все это Ибрагим бы мог рассказать отцу Лены, но он этого делать не стал. Он вдруг с ужасом подумал, что не сможет объяснить им всего этого потому, что они уже его не слушали.  Все только тихонечко посмеивались, и остановить их было уже невозможно.  Оказывается, нужно было возражать уже с первых слов, а он этого не сделал из-за деликатности и уважительности к старшим. Теперь к нему намертво было прилеплено клеймо незнайки и дремучего неуча. Правда, мама и бабушка Лены видели, что Семен Николаевич, увлекаясь своими поучительными беседами, немного перебарщивает, а посрамленный  ухажер дочери становится все мрачнее и мрачнее. Но и это было уже бесполезно. Ведь Ибрагим и на самом деле мало что знал, а что-то вообще узнавал впервые.
  Слава Богу, что диспутов по поводу музыки, спорта, игры в уголки и о прогулках не возникало. И это осталось единственным, что хоть как-то оправдывало его пребывание в их доме.
  Он  мог бы  рассказать им, как заработать много денег, как приспособится и вывернуться из любой ситуации, как заставить людей делать то, что им не хочется. Он знал то, о чем эти люди даже не имели представления, но все это было им не нужно, даже считалось порочным. Он был из другого мира, который они не понимали и не хотели принимать.
   И он растерялся. Ему так хотелось понравиться, а выходило совсем наоборот. Главное он продолжал быть неинтересным самой Лене. Он смотрел на нее, а ее взгляд ничего не выражал. И он стал подумывать,  как  заставить себя отказаться от нее? Легко сказать, да трудно сделать. Нет! Этого сделать он уже не мог. Чем больше он старался не думать о ней, тем сильнее болело его сердце, тем неистовей рвала на части душу его страсть.
   И случилось то, о чем он потом будет жалеть всю оставшуюся жизнь. Он решил, вернее, поставил перед собой цель, во что бы то ни стало найти путь к сердцу любимой.
  В условие этой задачи все окружение Лены, включая ее родителей, на какое-то время ее саму, попадало в качестве самых настоящих врагов, которых  необходимо было обезоружить и склонить  на свою сторону. Смеются, развлекаются, ну и пусть. Он даже станет им подыгрывать, ожидая, когда они начнут смеяться сами над собой. В этом его сила. Они же даже не подозревали, кого разбудили в нем своим смехом? И не беда, если он рассмешит их еще больше, все равно он будет победителем. В этом он уже не сомневался. В нем проснулась тетушка, а она, как известно, никогда не проигрывала. Да что там тетушка, проснулся он, которому как раз она-то и уступала.
   И так, решение было принято, оставалось действовать.
   Первым делом  он стал сочинять о себе небылицы. Врать толком он не умел, поэтому у родни Лены все это вызывало только недоумение и раздражение. Все  больше и больше запутываясь в своей же лжи, он все  дальше отдалялся  от возлюбленной.
   В своих тяжелых снах он все чаще видел тетушку и отца. Тетушка веселилась, видя в какую дурацкую ситуацию он попал, а отец грустно качал головой и приговаривал: «Не умеешь врать, сынок, не берись»!
   Где-то он вычитал или услышал, что сердце любимой можно разжечь ревностью. И тогда он решил немного поухаживать за ее подругой.
   Люда, так  звали третью подружку из Надиной компании,  сочла их отношения серьезными. Ибрагим ей  понравился, она познакомила его со своей мамой и с радостью приняла его ухаживания.  Короче, она в него  влюбилась и серьезно.
   Для Ибрагима же это явилось полной неожиданностью. Стараясь не обидеть девушку, он  попытался  выбраться из этого «неловкого» положения, сосватав ее за Саню.  Все кончилось обидами, оставившими и у него самого, и у окружающих  неприятный осадок.
   Выходило так, что все его попытки понравиться Лене оборачивались какими-то невероятными глупостями и вызывали обратный эффект. Даже подарки, которые он пытался делать, вызывали ее недоумение, а иногда и просто раздражение. Если цветы, сладости и игрушки еще как-то принимались, то от золотых украшений она просто пришла в ужас. К тому же ее очень удивило, откуда у студента могут быть такие деньги?
 
   -4-
   Однажды в МУРе его грустное настроение заметил Василий Степанович и поинтересовался источником его тяжелых раздумий. Немного подумав,  Ибрагим решил ему открыться и   рассказал, что подарил любимой девушке дорогие, модные и редкие духи, а они вызвали сильную аллергическую реакцию.
   Подполковник удивленно улыбнулся.
   - Я-то думал, что у тебя кто умер, а ты оказывается, влюблен. Ну, пожалуйста, не обижайся! Кое-что и мы смертные можем. Сейчас пойдем к одной цыганке, и она постарается  решить твою проблему.
   Он схватил сопротивляющегося  Ибрагима за руку и повел в отдел криминалистов.
   «Цыганкой» оказалась Лариса Михайловна, симпатичная женщина лет сорока, майор милиции и заместитель начальника отдела. Василий Степанович представил Ибрагима, убедительно попросил помочь и убежал обратно в отдел.
   Лариса Михайловна приветливо улыбнулась, внимательно выслушала застенчивую речь Ибрагима, задумалась  и попросила принести несколько волосков девушки или  ее состриженные ногти. Потом  из шкафчика со стерильной посудой достала стакан, положила его в полиэтиленовый пакет и попросила сделать так, чтобы девушка что-нибудь из него выпила.
   Ибрагим удивленно посмотрел на стакан в пакете, поднял заискрившиеся глаза на криминалиста и замер.
   - Ты что, испугался? – улыбнулась она.
   Проглотив комок в горле, он, в свою очередь, тоже задал вопрос:
   - Нет!.. Я подумал,  можете ли вы составить характеристику человека с особенностями его характера? Я  слышал, что можете.
   - Ничего себе! - подняла теперь уже удивленный взгляд на него.  -  Мочь-то мы можем, а не побоишься знать о своей возлюбленной такое, что знать не хотелось бы?.. Я бы, например, не хотела, чтобы мой муж знал обо мне такое, что знать вовсе не обязательно. Все-таки женщина должна оставаться загадкой.
    - В чем-то вы, конечно, правы, но все-таки мне этого вдруг захотелось, - задумчиво ответил он.
    - Ну, что ж!.. Дело твое. Может ты и прав. Я с таким сталкиваюсь впервые. Мне это становится даже интересно.  Ладно, будь по-твоему! Сейчас пойдешь к нашему психологу, ответишь на ее вопросы за свою девушку. Я  сейчас позвоню, но только, пожалуйста, не рассказывай, зачем тебе это нужно. Просто ответь и все. Я сама все ей объясню.  А  к тому, что я просила, в следующий раз захвати еще образец почерка твоей девушки, ее фотографию и какой-нибудь ее рисунок. В крайнем случае, попроси  что-нибудь нарисовать. И, как говорится, желаю тебе счастья! Вообще-то ты мне начинаешь нравиться. Хотелось бы узнать, чем закончится ваша история?
   Он взял полиэтиленовый мешок со стаканом, и они попрощались.
   После трех бессонных ночей он принес Ларисе Михайловне все, что она просила, добавив к этому волосы и образцы почерка родителей Лены.
   - Ого! – улыбнулась Лариса Михайловна.  - Вижу, ты обстоятельно подходишь к делу. Раз обещала, конечно же, помогу.
   - Раз так, составьте, пожалуйста, и на меня характеристику! – улыбнулся он и подставил ей свою шевелюру.
   Она еще раз скосила на него улыбку, вырвала у него несколько волосков, попросила написать записку и направила к психологу.
   Через два дня он читал четыре заключения, которые ему выдал в запечатанном конверте Василий Степанович.
   Каждое заключение состояло их четырех пунктов. В первом подробно описывались характеры всех четырех исследуемых  и  их  психологические  особенности, во втором - физиологические особенности организма, в третьем – развернутый биохимический анализ, коэффициенты отклонений,  а в четвертом, заключительном пункте давались рекомендации по устранению отклонений от норм.
   Из  заключения на Лену было видно, что она была «ярко выраженным флегматиком с довольно большим коэффициентом  инертности мышления», что  в некоторой степени обуславливало  заторможенность принятия решений. Однако это не означало, что она была  тугодумом и с большим  опозданием реагировала на те или иные события, просто ей было свойственно  глубоко и очень длительно переживать события. И именно это противоречие и  было основным отклонением от обусловленной нормы.
   Во втором пункте  объяснялось, почему у нее все это возникало,  а в третьем – все было подсчитано в коэффициентах и процентах.  Оказалось, что ее флегматичность была тесно связана с иммунодефицитом, обусловленным каким-то очень серьезным заболеванием лимфатической системы.  Из-за этого у нее   возникали сильные аллергические реакции, непереносимость терпких, сильных запахов, а так же ярких и сочных красок.
   Сравнивая все четыре заключения, Ибрагим вдруг отметил, что многие его показатели резко отличались от показателей семьи Лены. Например, такие как коэффициенты возбудимости и реактивности нервной системы у него значительно превышали их цифры и были короче по времени. И объяснялось это довольно просто. Наличие в его организме микроэлементов, отвечающих за это, было даже в избытке, в отличие от семьи Лены,  а показатели Семена Николаевича в свою очередь превышали показатели женщин. И это говорило о том, что  он и Ибрагим родились и выросли в южной части огромного Советского Союза, где солнце и обилие фруктов наполнили их организмы необходимыми витаминами и ферментами.
   Когда Ибрагим увидел примечание, гласившее, что у женщин эти показатели должны быть выше,  он ужаснулся. Показатели Лены были самыми низкими.
   У него вдруг сжалось сердце. Его Лена была больна и не знала об этом. И сказать он ей не мог. Во-первых, ему бы никто не поверил, а потом, произнеси он хотя бы слово, дотошный Семен Николаевич мог бы вытянуть из него все.
   «Ну, что, идиот, доигрался? – с досадой спросил он сам себя.  -  Правду говорила криминалист, лучше бы было этого не знать. И что теперь с этим делать?»
   Он тоскливо посматривал на эти четыре листка и проклинал себя и всю науку, которая в данном случае оказалась таким страшным обоюдоострым оружием. У него было такое чувство, словно он через замочную скважину заглянул в чужую спальню. А он ненавидел людей, которых интересовали интимные подробности.
   «Господи!  - думал он, - опять очередная глупость. Вот уж воистину говорят: «дурак с инициативой страшнее атомной бомбы».
    Достав пепельницу, которой в последнее время пользовался все чаще и чаще, он зажег спичку,  поджег сразу все четыре листка и прикурил сигарету. Глядя на огонь, он подумал, что стал курить чаще. Эта вредная привычка все больше и больше его затягивала.
   «Вот уж тетушка была бы рада, что я здесь совсем «отбился от рук», - подумал он и  вздрогнул  при мысли о тетушке, которую неожиданно переплюнул в постоянном желании знать о других такие тайны, о которых порой не догадываются даже они сами. Да, она бы сейчас очень даже гордилась им.  Он сделал то, до чего другие не додумались. Заглянуть в души людей – это ли не мечта каждого? А ему это отчасти удалось.  Поставил цель и решил эту задачу. А как он ее решил, это уже его дело. Почему он должен все время оглядываться и думать, как на это посмотрят другие?  В конце-то концов, он же не желает никому зла.  Наоборот,  хочет добра и счастья той же Лене, ее родителям.   Ведь и ему тоже придется ломать себя.  По этим сгоревшим листочкам  видно, что Лена  не лидер. Значит, лидером будет он, потому что мужик и не боится ответственности.
   Успокоив себя этими  мыслями,  он впервые за последнее время почувствовал, что снова становится  прежним, только еще увереннее.
   «Ну, что ж, тетушка!.. Спасибо за науку! – стал размышлять он, мысленно представив себе ее и обращаясь к ней.  - Сами того не ведая, вы подсказали мне выход из этой идиотской ситуации. Влюблю в себя эту чудесную девушку, подарю вам симпатичных внуков и заставлю всех, в том числе и вас считаться с моим мнением. Она не наша. Тем лучше. Внуки будут красивыми и умными. И пусть только кто-нибудь из родни попытается вякнуть хоть слово. Пожалеет на всю оставшуюся жизнь. Сами же учили не спускать никому обиды и оскорбления, а теперь-то я знаю, как постоять за себя и свои убеждения. Еще как знаю!».
   И он представил себе, как бы ему завидовала тетушка,  владевшему  оружием, о котором люди  даже и не могли мечтать. Все это оказалось до гениальности просто. Любая слабость, болезнь и особенности организма человека с помощью криминалистики определялись с точностью до десятой доли процента, а  дальше оставалось принять решение, как изменить эти показатели, чтобы человеку стало хуже или лучше. Это же власть, да еще какая. Шаманы, колдуны, цыганки, всякого рода знахари, да и сама тетушка веками подбирали травы и различные снадобья, чтобы владеть душами людей. А тут за какие-то часы можно было подобрать букетики цветов, которые кого-то могли  осчастливить, а кого и подвернуть страшным мучениям,  даже свести в могилу. В этот момент он даже пожалел, что не попал на биологический факультет МГУ.
   Весь следующий день в читальном зале ГПНТБ он мучил двух молодых библиотекарш бесконечными заявками на специальную литературу, откуда выписывал растения и продукты, содержащие микроэлементы, которые открывали путь к сердцу любимой. Хотя он и сжег заключение, память его быстро восстановила. Список получился не очень большим. Всю ночь он высчитывал дозировку ингредиентов и концентрации ароматов.  К утру расчеты были готовы, и список сократился почти наполовину.

   -5-
   На следующее  утро он уже выпрашивал необходимые растения в ботаническом саду МГУ.
   - Вы, что с ума сошли? – говорила ему заведующая оранжереей, пожилая женщина с добрыми, удивленными глазами, - Где я вам возьму полевые цветы в ноябре? Вы, прямо, как та принцесса из «Двенадцати месяцев». У нас, конечно, есть садовые ромашки, даже васильки и незабудки, но достать их сейчас не смогу при всем желании. Эта оранжерея зимой открывается крайне редко, чтобы не нарушить условий для растений.  А мы открывали ее только два дня тому назад. Так что придется подождать недели три.
   - Мне не нужны садовые, только полевые, – сказал Ибрагим и протянул ей список.
   Женщина озадаченно посмотрела на листок бумаги, где печатными буквами были выведены несколько полевых растений, почесала щеку и спросила:
   - А зачем вам именно эти цветы, да еще травы? Вы что, парфюмерией увлекаетесь?
   - Вообще-то, да!.. Мне нужны запахи этих растений, – ответил он.
   - Так бы сразу и сказал. А то подавай ему подснежники зимой. Ну, в этом я кое-чем могу помочь, правда, не я сама, а мой коллега.
   Весело улыбнувшись, она отвела его в лабораторию, где познакомила с молодым скучающим кандидатом биологических наук Левой.
   Лева очень обрадовался человеку, который так же увлекался ароматами растений, прочел Ибрагиму о них целую лекцию, дополнив ее практическими занятиями, где наглядно показал, как делаются вытяжки запахов. Часа через  три Ибрагим уже сам довольно прилично владел технологией получения концентрации ароматов из всевозможных органических соединений, которая являлась основой парфюмерии. Оказалось, что для получения необходимого аромата не обязательно иметь даже сами растения.  Достаточно иметь  необходимый набор химических элементов, из которых, зная пропорции и технологию, можно было составить практически любой запах.
   На прощание новый знакомый подарил  Ибрагиму нужные ему флаконы с  концентратами ароматов растений и вариант рукописи своей будущей  книги по аромотерапии.  Когда Ибрагим спросил, что означает этот термин, Лева прочел ему еще одну лекцию, в которой увлеченно рассказал о новом методе лечения ароматами и запахами.
    - Ты только представь! – рисовал Лева сказочные перспективы. - Эта методика потеснит другие методы лечения. Мы уже вылечиваем ей не только заболевания верхних дыхательных путей, но и другие сложные болезни. Сволочные чиновники Минздрава пока не хотят признавать это, но в скором будущем ноги будут нам целовать. У вас на Востоке давно уже лечат запахами. Ваш великий Авиценна еще в те далекие времена исцелял людей, а в Индии и Китае эта наука существует с незапамятных времен. А у нас твердолобые гады твердят: молодая наука, опробовать надо. Поэтому люди и жрут их химию. Генетика у них прислужница империализма, гомеопатию зажимают.
   Ибрагим с увлечением еще долго его выслушивал. Ему была понятна боль ученого, которого не признавали. В физике, как впрочем, и в других науках происходило то же самое. Новое всегда принималось с огромным трудом и встречало страшное сопротивление не только чиновников, но и самих же ученых. С Левой они расстались хорошими и добрыми друзьями.
   Зайдя на рынок и дополнив флаконы с ароматами продуктами, в которых содержались необходимые микроэлементы, он отправился в дом Лены.

    -6-
   Дня  через три он неожиданно почувствовал, что его затея начинает действовать. Лена к удивлению всей семьи вдруг резко переменила свое мнение и стала проявлять к нему интерес, а через неделю убедила его окончательно.
   Вечером его встретил ее парень, о существовании которого не догадывались даже родители. Лена умела скрывать свои чувства и тайны.
   Георгий, так звали этого симпатичного и интеллигентного армянина,  вероятно, уже  давно живущего в Москве,  ему даже понравился, и  он отметил про себя, что у Лены иного и не должно было быть.  К сожалению, Георгий повел себя глупо, придя на встречу в сопровождении двух друзей. Выяснение отношений закончилось тем, что Ибрагим сломал ему нос, а двух его товарищей  уложил к его ногам.
   Следующая встреча была более благоприятной. Георгий пришел один, с повязкой на лице, извинился за глупое поведение и предложил поговорить снова по-мужски. После этого разговора они расстались чуть ли не друзьями, договорившись, что Лена сама должна выбрать одного из них.
   С этого момента у Ибрагима закралось сомнение: правильно ли он поступает?
 
   Между тем, семья Лены тоже  резко стала менять о нем свое мнение.
   С Семеном Николаевичем они стали лучшими друзьями. Мама Лены, еще вчера не воспринимавшая его   всерьез, вдруг стала  уговаривать дочь проявить к нему интерес. А Лена и сама была уже влюблена, что называется, по уши  и удивлялась, почему он вдруг изменился, сделался мрачным и грустным.  Ведь он  так долго и упорно добивался ее, а когда она, наконец, согласилась,  даже отказалась от встреч с Георгием, он неожиданно стал ее избегать.  Она терялась в догадках.
   Одна только Катя  не понимала, что происходит,  продолжая  подшучивать над Ибрагимом и удивляясь, что ее все стали одергивать. Чувствуя какую-то странную «искусственность», она пыталась «образумить» сестру, говоря, что Георгий и Петр ей нравятся больше.
   А Лена ее не слушала. Она уже не слушала никого, кроме Ибрагима и  удивлялась, отчего вдруг он стал таким нерешительным, задумчивым и серьезным. Это было совершенно на него не похоже.   Конечно же, она  была благодарна за то, что он был с ней деликатным в интимных вопросах, но в ней неожиданно проснулась женщина. А он почему-то стал избегать этих тем и зачем-то все время таскал ее по врачам.  И это ее стало обижать.
   А Ибрагим окончательно запутался.
   Он никак не воздействовал на родителей, а они стали к нему благосклонны,  даже полюбили.  С Леной вроде бы тоже вышло так, как он хотел, но мысль о том, что он приручил ее с помощью психологии, запахов и еды, приводила его в отчаяние. Она приняла от него в подарок золотое украшение, а он был уже этому не рад. Он видел, как светились ее глаза, а у него холодело в груди. Он добился всего, чего хотел, но радости не испытывал. Мысль о том, что он все угробил своими глупыми идеям и поступками, как червь выедало его нутро.
   Он чувствовал, что Катька относится к нему настороженно, и где-то в глубине души был ей благодарен за это. Она его отрезвляла и, сама того не ведая, не позволяла приблизиться к Лене.
   Он понял, что сделал что-то жуткое и непоправимое. Казалось, само небо встало на его пути. Нелепости и глупости продолжали сыпаться, как из «рога изобилия».

   Месяца за два до этого он подарил Лене щенка. Лена и ее родители мечтали о  пуделе. Он съездил на птичий рынок, долго выбирал, и, наконец, его взгляд упал на симпатичную собачью мордашку.
   Супружеская пара уверяла его, что это чистокровный пудель, вручив ему родословную с печатями. Ибрагим плохо разбирался в породах собак, но где-то подспудно почувствовал, что они врут. Но почему-то именно этот щенок из всего огромного числа собак привлек его внимание и купил он именно его.
   Когда он принес это «чудо», все высказали сомнение по поводу его происхождения. Он даже не стал показывать его «липовую» родословную, понимая, что снова может попасть в глупую ситуацию. Уж лучше оставаться обманутым дурачком, чем снова оправдываться и лгать.
   Через полтора месяца стало окончательно ясно, что это не пудель.
   Этот заморыш прожил в их доме некоторое время и даже стал любимцем. Ибрагим несколько раз пытался его забрать, но ему отказывали. И тогда он понял, почему небо подкинуло ему именно этого щенка. Ведь этот «Прощелыга», как его шутливо окрестила семья Лены, пусть невольно, но путем обмана проник в их дом и,  пользуясь добротой хозяев, остался там навсегда. Эта мысль окончательно его добила – примерно таким же путем собирался проникнуть и он.

   Его «Влиятельные» друзья  сработали быстро и четко. Муж с женой, продавшие ему собаку, стояли пред ним на коленях. Видно было, что их здорово «обработали» и несколько перестарались. У женщины был обезумевший взгляд, а мужчина, годившийся ему в отцы, плакал и нервно вздрагивал при каждом жесте или слове, которые производили или произносили четверо молодых, здоровых бугаев.  На неудачливых продавцах были надеты строгие собачьи ошейники.
   Увидев Ибрагима, несчастные бросились ему в ноги и, задыхаясь в  ошейниках, стали молить его о пощаде,  обещая достать чистопородного, королевского пуделя самой английской королевы.
   Ибрагим смотрел на эту отвратительную картину, и ему стало еще тоскливее и горше. Конечно, он хотел проучить этих людей, но не представлял, что это будет так омерзительно и страшно.
   Он попросил удивленных ребят извиниться перед этими мошенниками, отвезти их домой, а сам, пряча лицо и не прощаясь, сел в машину и поехал к себе.
   Там он закрылся в комнате и лег на диван.  Раздавалось много телефонных звонков, но он не подходил и просил Валентину Петровну его не подзывать. Она несколько раз пыталась с ним заговорить, но  он молча  лежал на диване и курил одну сигарету за другой. Он видел, как  она несколько раз так же молча приносила на подносе какую-то еду и уходила.
   На следующий день вечером она не выдержала и снова попыталась узнать, что случилось. А он снова в который раз  закрыл глаза, делая  вид, что заснул.
   Утром она снова вошла с завтраком на подносе и стала  зачитывать список телефонных звонков.  Больше всего их было  из института,  где всех интересовало,  почему он пропустил важный экзамен? Несколько раз звонила мама и сообщала,  что  к нему в гости собирается отец.
   Ибрагим поднялся, поблагодарил Валентину Петровну за заботу и взял у нее список. Она  вздохнула и вышла.
   Список был большим. Несколько раз звонила Лена, затем следовал длинный перечень имен. Все они просили его срочно позвонить.
   Не успел он отпить остывший кофе, как снова вернулась Валентина Петровна и, извиняясь, что не записала один звонок, сообщила, что звонила какая-то Надя и просила срочно ее навестить.

   -7-
   Через час он уже был в квартире Петра. Дома оказалась одна Надя. Ибрагим разделся и прошел в комнату.
   Услышав, что речь пойдет  о Лене, он резко прервал ее и сказал, что на эту тему разговаривать ни с кем не собирается. Он летел сюда, думая, что случилось что-то серьезное с их семьей, а о Лене, тем более с Надей, он говорить не хотел.
Считая, что разговор исчерпан, он направился в прихожую.
   Надя остановила его и неожиданно спросила:
   - А я тебе совсем не нравлюсь?
   Ибрагим остановился, повернулся к ней и, изумленно усмехнувшись, в свою очередь, задал ей вопрос:
   - А как же быть с тем, что вы подруги? Кроме того, у тебя же  есть Юра.
   Она  смутилась, покраснела и стала говорить, что в любви каждый за себя, что давно в него влюблена, а он не хочет этого замечать. Он стоя слушал, но было видно, что ее признание его не трогает, а этот разговор ему неприятен. И как только Надя вновь упомянула Лену, он снова  резко ее прервал, сухо поблагодарил за признание и извинился, что ответить тем же не может. 
   Увидев слезы в ее глазах,  он  не стал ее успокаивать и снова решительно направился к выходу.
   Когда он одевался, Надя подошла к двери, протянула ему клочок бумаги с написанным телефоном и, шмыгая носом, сказала,  что его очень хочет видеть Кира.
   Глядя в ее заплаканные, красные, но уже злые глаза, он понял, что она никогда ему не простит такого пренебрежительного отношения. В ее лице он нажил врага. Женщины никогда не прощают, когда их отвергают, а тем более так, даже не сочувствуя. Ему было безразлично, как и что она будет думать. Ему в этот момент вообще не хотелось думать.

   -5-
   Выйдя на зимнюю заснеженную улицу, он взглянул на клочок бумаги и с удивлением подумал:
    «А этой-то  интересно, что от меня надо?»
   Киру он несколько раз видел в доме Петра.
   Это была красивая, стройная брюнетка. Ее огромные, черные глаза, такие же черные роскошные волосы и тонкие черты лица делали ее похожей на Брюлловских женщин. В ней было что-то восточное и загадочное. И чего греха таить, вначале она его манила и чаровала. Во время коротких встреч он невольно ею любовался. Но она была девушкой одного из друзей Петра.  И, хотя он не слишком уважал ее избранника, она для него была запретна. Он считал себя настоящим мужиком, а «женщина друга для него переставала быть женщиной».  Скоро он перестал о ней думать, а после знакомства с Леной вообще забыл о ее существовании.
   И вот она снова так неожиданно напомнила о себе, и им овладело какое-то странное, непонятное чувство. Ему вдруг захотелось ее увидеть.
    После неприятностей последнего времени и  разговора с Надей хотелось развеяться, отвлечься, в конце концов, просто с кем-нибудь поговорить, но какой-то внутренний голос буквально приказывал, чтобы он не звонил и не встречался именно с Кирой, которая его снова взволновала, но он решил все же позвонить.
   Она обрадовалась его звонку и пригласила к себе домой, сославшись на то, что хочет поговорить с ним лично, не по телефону.  Скоро он был у нее.
   - Ну, так, что вам нужно? Надя сказала, что вы очень хотите меня видеть, – спросил он, как только открылась дверь.
   Она улыбнулась и пригласила войти. Он вошел, разделся и повторил вопрос.
   - А ты не догадываешься? – улыбнулась она.
   - Нет! – удивился он.
   - И Надька тебе не сказала? Вот зараза!  – вдруг резко выпалила она. 
   Ибрагим растерялся, смутившись ее тоном, но собрался и ответил:
   - Она сказала только, что я вам зачем-то нужен.
   - Слушай, давай на «ты», а то, как на королевском приеме! – улыбнулась она.
   - Хорошо, давай на «ты», - еще растерянно, согласился он.
   - Чаю не хочешь? Может, тебя покормить? – снова улыбнулась она.
   - Спасибо, не хочу! Хотелось бы все-таки узнать, зачем я нужен? – продолжал интересоваться он, не зная, как справится с растерянностью. 
   - Надька, небось, вся злостью изошла, посылая тебя ко мне? Она тебе ни капельки не нравится? – вдруг спросила она, не переставая улыбаться.
   - Это к делу не относится. Так что вы, простите, ты хочешь? – ответил он, начиная свыкаться с ее тоном.
   - Тебя, дурачок!
   - Не понял! – растерянно сказал он и с грустью подумал про себя: «Они сегодня, как сговорились, доконать меня».
   Не давая ему опомниться, Кира посерьезнела и  вдруг быстро, срывающимся  голосом стала говорить:
   - Ну, точно, дурачок. Что бабе нужно от мужика? Надька сказала, что ее подруга  мозги тебе пудрит. Ей, мол, счастье привалило. Мужика настоящего встретила, да никак разобраться не может. Я вот гляжу на тебя, и у меня слюнки текут. Таких мужиков еще поискать надо. Ты и вправду дурачок, цены себе не знаешь. И мне жалко, если ты такой дуре достанешься. Ты вот смотришь на меня и удивляешься, что я такая смелая. А как иначе вас дураков остановишь. Ведь вы все на этих скромниц смотрите. Считай, что я пушкинская Татьяна, только современная. Я, как тогда увидела тебя у Надьки, до сих пор прийти в себя не могу. Вот я и решилась. Я за тобою уже  полгода наблюдаю, и барышню твою кисейную видела. И знаешь, мне тебя жалко, хотя не скрою и себя тоже. Ты по ней сохнешь, а я по тебе. Тебе ведь помощница нужна, а не обуза. Так вот, я для тебя все сделаю. Ты вон один в Москве, а сколько всего успел. Мои родители не хуже Надькиных, кооператив  обещали, если мы поженимся. Да, да я им рассказала о тебе, и они будут счастливы тебя увидеть. Ну, а если не хочешь жениться, я согласна жить с тобой просто так, без штампа в паспорте. Я на все согласна, только будь моим!
    Слушая ее признание, Ибрагим растерялся окончательно. Оказывается, эта красивая девушка его любит, а он даже не подозревает об этом. Только сейчас он вспомнил, как  во время  встреч в доме Петра она всегда улыбалась ему своей чарующей улыбкой, которую  почему-то он воспринимал, как насмешку над его провинциальностью.   
   - А как же Петин друг? – не зная, что сказать, спросил он.
   - А, этот воздыхатель недоделанный, - ответила она, потянувшись к нему. - Он только и может, что вздыхать. Я думала, ты умнее. Неужели ты не видишь, что он тебе в подметки не годится. А то, что он крутится вокруг меня, так это даже приятно. Какой-никакой, а мужик. Хотя, какой он мужик? А вот ты…
   Вдруг ее голос задрожал, а в огромных красивых глазах заблестели слезы.
   Ему вдруг стало жалко ее, себя и  у него самого выступили слезы.
   Он  потянулся к ней, схватил,  крепко обнял, с жадностью стал  целовать и оторваться уже не мог. Он уже не думал, что делает. Ему больше не хотелось думать.  За все последнее время он так устал и измучился, что сейчас он хотел только одного - испытывать только это блаженство и этот хмель, ударивший в голову.
   Он даже не представлял, что может быть таким нежным и неистовым. Любуясь ее огромными томными глазами, роскошными волнистыми волосами и прекрасным упругим телом, он желал ее все больше и больше.
   Она смеялась и говорила, что больше уже не может, что скоро придет бабушка, что нужно оставить что-нибудь «на потом».  А он боялся от нее оторваться  и о чем-нибудь подумать.
   И случилось то, чего он так боялся. Когда они, наконец, оторвались друг от друга, первая же мысль заставила его ужаснуться:
   «Что же я делаю?.. Еще не успел разобраться с Леной, как тут же морочу голову другой. Что же я за сволочь такая?»
   Он быстро оделся и, не смотря Кире в глаза, произнес:
   - Ты знаешь, я, наверное, совершил глупость?
   - И это ты называешь глупостью? – вспылила она.
   - Понимаешь, я еще не во всем разобрался. К тому же ты меня совсем не знаешь, – начал он бормотать.
   - Молчи!.. Только молчи! – закричала она и в ее глазах вновь заблестели слезы.
Понимая, что сейчас все испортит, он продолжал говорить и остановиться уже не мог. Ему казалось, что он должен ей все объяснить,  нужно разобраться с Леной, что поступил непорядочно по отношению к самой Кире, к ее парню.  Да, он его не уважает, но он же друг Петра.
   Кира резко прервала его, со злобой выпалив:
   - Раз уж ты такой деликатный, почему же ты не уступишь свою Леночку своему Петеньке. Ты что не знаешь, что он сохнет по ней?
   Нет, этого Ибрагим не знал. Ошеломленный этой новостью, он  посмотрел на лицо Киры и испугался. Оно перекосилось от  злости, сразу став некрасивым,  а, еще недавно нежные, влюбленные  глаза, пылали от ненависти.
   Очутившись на улице, он вздохнул и подумал, что так, наверное, будет лучше. Он уже ничего не понимал, что происходит с ним, кого он любит? Позже он подумал, что, вероятнее всего, именно Кира могла бы быть его настоящей любовью. Но было уже поздно. Такое дважды не повторяется, и он свой шанс упустил.
   Сейчас же он понимал одно, что Лену нужно оставить в покое, пока не совершены новые ошибки и глупости. Видно, небо и в самом деле не хотело их соединять. Оказалось, что в нее влюблен  его лучший друг. Да и Георгий  ему симпатичен. Пусть уж она сама  выбирает кого-нибудь из них. Он всех их любил и желал им счастья.  Так зачем же приносить горе любимым людям?
   И подумав об этом, он неожиданно за все это последнее время снова  почувствовал  на душе какую-то неимоверную легкость. 



   ТАРЕЛОЧКА ПЛОВА.

   -1-
   На третий день  пребывания Ибрагима на Родине, дядя Анвар предложил ему вместе с братьями поехать в горы, и тот сразу же с радостью согласился. Больше того, он воспринял это предложение, как подарок, так как очень соскучился по Памиру. Правда, его немного удивило, что предложение поступило от дяди, который и в молодости-то гор не жаловал, а постаревший и разбитый различными недугами вообще перестал их переносить. Он очень страдал от разреженного горного воздуха.
   «Может быть, дядя решил это сделать ради меня?» – подумал Ибрагим,  но промолчал. У дяди могла быть такая причина, о которой никто не  догадывался.
   В «резиденцию» деда  их на своем газике отвозил Саид - муж одной из дочерей дяди. Дорогой они вспоминали визит приятеля Ибрагима из Москвы к дядюшке Усману. История была анекдотичной и забавной.

   Произошло это полгода тому назад,  в конце октября. Тогда один из  приятелей Ибрагима Сергей,  аспирант Института физики Земли побывал  в Таджикистане  в командировке. Тема его диссертации была связана с работами известного таджикского ученого-астронома Пулата Бабаджанова*, который занимался исследованием метеоритных потоков, поэтому его направили на  Гиссарскую астрономическую   обсерваторию*, где был создан сложнейший радиофизический комплекс для изучения среднеширотной ионосферы и  радиоизлучения Солнца.
   Перед командировкой  Сергей обратился к Ибрагиму.
   Естественно, кроме научной деятельности, его интересовало, где лучше всего остановиться на день–два в Душанбе, что интересного посмотреть в городе, где купить фрукты, а главное, где отведать настоящего плова?
   - Хочется наесться им до отвала, – говорил Сергей.  - Сам знаешь, что цены в ресторане «Узбекистан» не для нашей аспирантской стипендии. Ты приглашаешь редко, в последнее время  увлекся европейской кухней. Кстати, как там насчет слабого пола? Может, что посоветуешь? Ведь ты у нас большой знаток.
   - Нет ничего проще - ответил Ибрагим, - передашь привет с  посылкой моему дядюшке и будь спокоен. Плова и других блюд наешься досыта. Домой, извини, не посылаю по политическим соображениям. У меня с тетушкой и мамой немного натянутые отношения из-за того, что остался в Москве. Дядя Усман один из немногих родственников, кто меня, по крайней мере,  не проклинает, так что он и его семья отнесется к ученому- физику с пониманием, хотя и мои тоже отнеслись бы к тебе с почтением. Да, заклинаю, приходи к дяде голодным. Пусть тебя не соблазняют запахи и виды блюд на улицах. К нашим женщинам советую не приставать! Наши мужчины – народ серьезный, даже посматривать в сторону наших девушек не советую! Это очень опасно! А уж если заговоришь или улыбнешься, считай, остался у нас навечно. Причем, в любом случае, и когда тебя полюбят, и, не дай Аллах, захочешь убежать.  Горы у нас высокие, пропасти – глубокие. Так что учти, искать тебя будут долго!
   - Неужели это так серьезно?.. Спасибо, что предупредил!
   - Это на самом деле крайне серьезно. Кстати, когда ты возвращаешься, я тебя встречу?
   - Ладно, доберусь как-нибудь, - вздохнул Сергей.
   - Нет уж, я тебя обязательно встречу!..  Слишком хорошо  знаю своих.  Без подарков они тебя не выпустят, поэтому советую зайти к дяде раньше, чем будешь покупать что-то на базаре!
   Быстро собрав посылку, узнав дату и время возвращения,  Ибрагим пожелал ему доброго пути.

   Встречал он Сергея вместе с его женой Катей поздним вечером в Домодедово. Сергей вышел к ним бледный, измученный, с позеленевшим лицом.
   - Сережа, что случилось? – одновременно воскликнули Ибрагим и Катя.
  Тот поднял на Ибрагима свои уставшие, поблекшие глаза, протянул ему стопку багажных квитанций и грустно усмехнулся:
   - И он еще спрашивает?
   Катя засуетилась вокруг него,  посадила  в кресло и побежала помогать Ибрагиму, который уже начал получать багаж. После часа изнурительного сбора деревянных ящиков с фруктами, авосек с дынями и двух совершенно невообразимых тюков, выяснилось, что в одну машину они не влезают. К счастью, среди таксистов оказался знакомый водитель из таксопарка Ибрагима, шутливо спросивший: «на какой рынок их везти»? Он согласился довезти остатки багажа за дыню  «Торпеду».
   В машине Сергей немного отошел и стал рассказывать свою удивительную историю.
   - После того, как меня радушно, по-королевски приняли в обсерватории,  я поехал в твой кошмарный Душанбе. Нет, нет, ты не подумай, город красивый, весь в цветах. Я таких роз, хризантем и других растений, отродясь не видел. Но очень жарко и душно. Какое счастье, что у вас там кругом  арыки, а то бы помер. Троллейбусы ходят, автобусы. Знаете, что меня сразу поразило? Стоят две таджички по обе стороны центральной улицы и разговаривают, вернее, перекрикиваются через всю улицу. Я, конечно, их не понимаю, но думаю, говорили о чем-то своем девичьем. Их лица и головы были прикрыты белыми мужскими рубашками. Троллейбусы идут, машины едут, - они их пережидают, а  потом опять кричат. Я за ними  наблюдал минут тридцать, а они все перекрикивались.  Что вы смеетесь? Мне же интересно. Вообще, там  все  делается неспешно,  чинно. Таджики – народ уважительный, даже дети. Место друг другу уступают, улыбаются друг другу. Ты представляешь, Катя, один паренек мне место в троллейбусе уступил. Расскажу в институте, не поверят. Когда я спросил одного таджика, как пройти к твоему дяде, он так показывал мне дорогу, что я подумал, не идет ли он со мной? Короче, я освободился часа в два. Погулял по городу, надышался вкусных ароматов и пошел к твоему дяде. Следуя твоему совету, нагулял аппетит. Жрать хочу, нет сил. Знаешь, Кать, какие там улицы?  Заборы, высоченные из глины, дувалами называются, а калиточки маленькие, низенькие. Я чуть лоб себе не расшиб.  И, только войдя в калику, понимаешь, почему они это делают. Это же гениально. На улице жарко, душно. А во дворе? Прохлада, уют, арык журчит, птички поют. А над всем двором огромный навес от забора до крыши дома. А с него виноград свисает, как на картине Брюллова. Одним словом, оазис. Благодать.
   Он мечтательно вздохнул и продолжал.
   - Ну,  вот.…  Добрался я до дома твоего дяди и пролез в калитку. Две хорошенькие девочки сидели на деревянном помосте и красили брови. Я потом выяснил, что волосы и брови они красят травой «усьма»*. Обалденное средство!.. Понятно, почему у таджичек такие густые и черные брови. Третья девочка, постарше поливала двор. Увидев меня, бросила шланг и побежала за взрослыми.  Вышел твой брат Зафар и вежливо пригласил в дом. Меня сразу же усадили за стол и бросились его накрывать. Принесли чашки, или, как их, пиалы, поставили чайник. Потом наставили какие-то сладости, фрукты и бросили на стол лепешки. И только после этого спросили, зачем я пришел? Я и рта не успел открыть, как быстро они все это сделали. А когда Зафар узнал, что я от тебя, они и вовсе замельтешили, как сумасшедшие. Через пять минут стол был просто завален фруктами и сладостями. Зафар начал расспрашивать о тебе, а в комнате и в дверях застыли женщины с детьми. Зафар прикрикнул на них, и их будто ветром, сдуло. Вот, что значит Восток!
   Вздохнул он, многозначительно посмотрел на жену и продолжал.
   - Потом меня начали поить чаем. Я поначалу думал, что надо мной просто издеваются. Зафар наливал мне чаю столько, что его едва хватало на глоток. Затем он снова брал у меня чашку, тьфу, пиалу и снова наливал столько же.  А протягивал он мне ее с улыбочкой,  каждый раз прикладывая левую руку к груди, а сам в свою пиалу не наливал.  Не говоря уж о том, что я хотел жрать, меня еще и чаем поили по капельке. И так продолжалось довольно долго, пока я не спросил: нельзя ли налить полнее? «Нельзя! Это неуважение к гостю» - ответил  он и, улыбаясь,  налил мне полную пиалу. И только тогда, наконец, наполнил и свою. Потом дернулась занавеска, и принесли две большие пиалы. Ну, думаю, теперь меня будут поить чаем из больших емкостей. Гляжу, а это суп, да еще какой! Деревянная ложка стоит. А вкусный какой, с мясом, зеленью. Ну, поел - стало веселее. Я еще подумал: вот чудеса, после чая кормят первым блюдом. Сидим, разговариваем, вдруг опять дергается занавесочка, и хозяйка вносит блюдо. Все, думаю, дождался плова. Ан, нет. Картошка с мясом и зеленью. И все с ложками к блюду. И мне выдали.  Вижу, все застыли и смотрят на меня, а твой брат взглядом приглашает, мол, давай, кушай. Ну, а я, интеллигент паршивый, не могу, мол, из общей-то посуды. Вот с этого-то все и началось. Зафар что-то крикнул на своем, и мне принесли отдельную тарелочку, будь она неладна. Поел, снова вкусно. Еще веселее стало. Потом принесли дыню.
   Сергей мечтательно улыбнулся, посмотрел на дыни, валяющиеся в ногах, поежился  и продолжил повествование.
   - После дыни я подумал, что ужин уже  кончается. Но не тут-то было! Пришел твой дядя, выпил с нами чаю, произнес: «Аллах Акбар!» и позвал меня на улицу. Я вышел довольный, сытый, даже покурить не успел, как он меня снова тащит за стол. Вернее, на какой-то странный деревянный помост перед домом.  А на нем уже накрыта скатерть, у вас ее называют достарханом, на которой стоят пиалы и, тем же порядком, наставлены сладости, фрукты. Ну, точь в точь, как у Зафара, только чайников стоит штук двадцать, не меньше. Они вообще какие-то чокнутые на чайниках, у них они даже в сортире висят. У них и животные ненормальные: куры спят на деревьях, а собаки совсем не лают. Я стал отказываться, поел, мол, сыт, а твой дядя меня не слушает и  подталкивает к столу, мол, - давай, садись! Вижу, во дворе мужики стоят, смотрят на  меня, улыбаются и тоже взглядами приглашают. Делать нечего, полез я в глубину. Хотел сначала примоститься с краю, но дядя даже обиделся. Как только уселся, вижу, как другие садятся и  снимают обувь. Я-то в спешке и забыл про нее. Когда я снял свои штиблеты, все одобрительно закивали и опять уставились на меня.  Я, было, заерзал, не привык сидеть на корточках, но мне  принесли подушки и обложили так, что стало даже комфортно. Да, Катя, сидели мы на каких-то странных узеньких одеяльцах. Они называются «курпачами», это их мебель. А что, и удобно, и места занимают мало. В самый  раз для наших малогабариток. Сидим, улыбаемся, молчим. Тут дядя спрашивает, что я буду пить? Я  отвечаю, что уже напился, а он опять, какой чай предпочитаю?  Я, особенно в чаях не разбираюсь, а он показывает на чайники и предлагает:  «Красный крепкий», «Белый очень крепкий». Я, как услышал про «Белый», у меня даже глаза выкатились. А разве такой бывает?- спрашиваю, а он смеется и снова спрашивает, какой чай я с друзьями пью?  А я опять не понимаю, все  уже гогочут, а  он решил до конца надо мной посмеяться и говорит,  есть  «Пшеничный», «Столичный», «Особый». Тут до меня, наконец, и дошло. Шутить, так шутить! Спрашиваю: а «Посольский» есть? Он улыбнулся и крикнул детям: «Скажите Джаннат, что гость хочет «Посольский» чай». И через минуту дети принесли еще один чайник. Твой дядя налил мне  полную пиалу и стал разливать «крепкие чаи» из разных чайников другим гостям, улыбаясь и в шутку спрашивая гостей, одному  - тебе, как обычно, «Коричневого - Армянского отборного», другому - а ты будешь «Белый» местного разлива или столичного» и далее в таком же духе.  Потом он произнес какую-то короткую молитву,  и мы выпили. Как вы поняли, крепкий «чай» приятно согрел нутро, и снова  захотелось кушать, вернее, закусывать. Передо мной опять поставили большую пиалу с супом. Я попытался отказаться, да куда там! У вас, оказывается, не кушаешь, значит, обижаешь хозяйку. Причем, когда остановишься, все тоже останавливаются и вопрошающе смотрят на тебя. Ну, короче, опять поел,  дядя снова  налил. Тут снова дергается  занавесочка, уже в доме, и снова вносят огромное блюдо. Ну, думаю, неужели плов? Опять нет. Принесли какой-то малюсенький горошек с мясом и зеленью. «Маш» называется, вкусный, острый, аж жуть. И тут Зафар что-то шепчет твоему дяде и мне снова приносят тарелочку, только чуть меньше общего блюда. Дядя берет ее и  накладывает в нее почти половину общего блюда.  Я ему и так, и эдак, мол,  уже сыт, не могу, а он удивленно смотрит на меня и спрашивает, какой же я мужчина, если отказываюсь от чисто мужского блюда? И снова,  - обидишь хозяйку, где такое еще попробуешь? Короче, меня привязали к столу и не отпустили даже на перекур.
   Тут он прервался, достал пачку сигарет и закурил. И, глядя на сигарету,  принялся рассказывать дальше.
   - По поводу сигарет. Когда твой дядя спросил, не куришь ли ты? Я ответил, что нет. Я, надеюсь, правильно сделал? Так вот, он подарил мне блок настоящего «Кемела». Чувствуете, какой запах? По-моему в Москве даже в «Березке» таких нет.  Продолжаю. Когда мне захотелось закурить, и я сказал об этом дяде, он что-то крикнул детям, и они втащили поднос, чуть меньше обеденного стола. На нем, кажется, лежали сигареты со всего мира.  Такого разнообразия я не видал даже у Званцева, который коллекционирует сигаретные пачки. А по миру он поездил достаточно. Вот я и закурил американский «Кемел». А на подносе лежали еще и сигары, и папиросы, и трубки, причем уже набитые. Приволокли даже кальян.
   От этих воспоминаний у него на лице блуждала блаженная улыбка и он, закрыв глаза, приятно затягивался сигаретой и молчал. Ибрагим и Катя сгорали от нетерпения и просили быстрее утолить их любопытство. Сергей снова затянулся и неторопливо ответил:
   - Ша, ребята!.. Я с Востока, а  там все делают не торопясь.  Дайте передохнуть!
   Было видно, что он и в самом деле устал. Его снова начал беспокоить  желудок, лицо покрылось испариной и побелело. Катя снова засуетилась, но он остановил ее, закрыл глаза и откинулся на спинку сиденья. Так они добрались до дома, где за чаем, он закончил свое повествование.
   - Все было хорошо и чудесно. Я впервые чувствовал себя настоящим падишахом. И наслаждаться  этим мешали туго набитый живот и проклятая занавеска.  Я с ужасом ждал, когда она распахнется, и внесут очередное блюдо. За столом я сидел уже целый рабочий день и удивлялся: сколько же в человека может влезть? Занавесочка снова  дернулась и внесли, как вы думаете, что? Да, это был плов. Умру, но съем! - сказал я сам себе и принялся уплетать эту вкуснятину. Дядя сказал, что после плова ни «Белого», ни «Красного» чая уже не будет, и  я подумал, что ужин заканчивается. Тем более  принесли дыню, от которой я отказался. Как же я ошибался? Когда принесли второй плов, я не поверил своим глазам. Потом их стали носить с кошмарной периодичностью, один за другим. Не успевал я попробовать очередной, как несли следующий.  Твой дядя после выпитого был уже никакой и каждый раз накладывал мне полную тарелку, а когда я пытался возразить, весь стол уговаривал меня не обижать хозяйку.  Только в самолете я узнал, что у таджиков существует  обычай.  Каждая хозяйка, желая удивить и ублажить гостя, готовит свой плов по своему, только ей известному, рецепту.  Кто-то кладет курагу, кто-то – чеснок, айву и так далее. Боже мой!.. Сколько же у тебя родственников? Я, честно говоря, думал, что ты заливаешь, рассказывая об их количестве. И все эти родственники словно сговорились уморить меня. Короче, я выдержал семь, а над восьмым откровенно зарыдал, и только тогда от меня отстали.  Весь полет, все шесть часов я просидел на толчке, но у меня ничего не получилось. А, если бы и получилось, я бы, наверное, пробил самолет. В гостиницу  меня не отпустили и провожали  до самолета, как мне думается, всем районом.  Гостинцев надавали, сами видели.  Кстати, вон в том огромном ящике оставшиеся пловы, вместе с «утренним». Они еще и «утренний» готовят для важных гостей. А я для них на самом деле был очень важным. У них о нас такое представление, что мы каждый день распиваем чаи с членами Политбюро. Меня даже попросили передать им, как трудно живется твоим родственникам. Завтра же пойду к Леониду Ильичу, и буду просить за Ильхома, Кадыра, Карима, Мухаммеда, Джам… Джам…. Даже не выговоришь без пол-литра. Я теперь понимаю, почему ты такой сильный и большой. Много каши в детстве ел, причем рисовой, да еще и с мясом, с айвой, с черносливами, с кишмишем, с инжиром…
   Он закончил рассказ, потому что Ибрагим и Катя не могли сдержать слез от смеха. Смех смехом, а запор у Сергея был таким, что не обошлось без врачебного вмешательства.
   Когда ехавшие в машине отсмеялись, Ибрагим спросил у дяди, как получилось так, что они и дядя Усман чуть не уморили его приятеля? На что дядя ответил:
   - А что он влез со своей тарелкой?.. Ел бы, как все, и ничего бы не было. Традиции на то и существуют, чтобы их чтили. Ведь и в России «в чужой монастырь со своим уставом не лезут».

   -2-
   За веселым разговором  они  и не заметили, как миновали районный центр Гарм, затем последний маленький горный кишлак Мук и к вечеру добрались до «резиденции» деда Ниязи.  Так окрестили поселок из пяти  добротных, просторных, каменных домов  с садами и многочисленными постройками, пролегающий  в ярусе огромной живописной, лениво изгибающейся амфитеатром долины, по дну которой, извиваясь змеей и клокоча пеной, спускался с гор  один из притоков Муксу.* Последние пять километров пришлось идти пешком, сюда не мог забраться даже испытанный газик.
   Последние два перевала машина и с  открытым капотом,  почти полностью закрывающим обзор впереди.  Дорога пролегала на  высоте трех с половиной километров над уровнем моря, и вода  на этих высотах закипала уже при 80-ти градусах по Цельсию, поэтому мотор перегревался, чихал и захлебывался. Ибрагима всегда удивляло мастерство  шоферов, лихо водивших машины в таких жутких условиях.
   Когда–то давно здесь жили памирцы, но сильное землетрясение уничтожило их поселение вместе со всеми жителями. Это место  считалось проклятым, гиблым, и люди боялись здесь селиться, хотя место было поистине сказочным.
   Недалеко от поселка на небольшой террасе, примостившейся на середине склона, среди зарослей шиповника прямо из-под огромного камня струился бриллиантовой жилкой горячий  чудодейственный источник, образовавший вокруг камня крохотный пруд, над которым туманились пары сероводорода. Легенда гласила, что этот источник, как и многие на Памире, заставил бить из земли сам Носир Хосров -  великий пир и предок памирцев.  Абу Му ин Носир ибн Хосров ибн Хорис-и Кубодианини был великим проповедником и наставником горцев.  Он обладал даром провидения и умел творить чудеса.  Одним из  его умений было находить родники и заставлять их служить людям. Естественно, что около них  теплилась жизнь, а многие из них обладали даром исцеления.
   Вот и к этому  источнику больными паломниками была протоптана узенькая, но вполне приличная тропочка. Уже позже ее превратили в более-менее приличную дорогу, по которой даже на машине можно было добраться до  трассы, соединяющей высокогорные памирские кишлаки и  Гиссарскую долину.  Правда, она не вела в сам поселок, а проходила от него стороной в пяти километрах и поднималась дальше в горы,  к маленькому кишлаку Алтын Мазар, где расположилась высокогорная метеостанция, но добираться сюда  стало значительно легче.
   По живописности и целебности это место ничем не уступало таким известным курортам, как «Ходжа-Оби-Гарм»*, «Гарм Чашма»* со своими термальными кислыми, щелочными, радиоактивными, сероводородными водами, и уж несравнимо было лучше, чем облюбованный душанбинцами кишлак «Шаамбары»*.
   Казалось бы, жизнь здесь должна была «бить ключом», однако поселок оставался  оторванным от цивилизации, как и многие другие подобные места, которыми богаты эти края. Сюда не провели электричество, не было никаких официальных учреждений,  почты, телефона, да и  названия он не имел, а постоянными его жителями, кроме деда Ниязи, были только дед Мансур, да две древние старушки, которые однажды пришли к источнику и остались здесь навсегда. 
   Женщины не вспоминали о своем прошлом, вообще говорили мало, даже не называли своих настоящих имен, окликая друг друга словом «Сайэ»*, что по-таджикски означало, тень. Так их и различали.  Одну, горбатую и уродливую называли «Доурэ Сайэ»* - горбатая тень, а другую высокую – «Боланд Сайэ»* - высокая тень. Днями они молчаливо и непрерывно хлопотали по хозяйству, а вечерами в том же молчании ужинали с дедом Мансуром, который развлекал их долгими рассказами.
   Оживал поселок только летом, когда сюда приезжали отдохнуть и подлечиться долинные таджики, в основном, родня Ибрагима. Это место и облюбовал однажды дед Ниязи, построив здесь свой первый дом и несколько глиняных мазанок. Он-то и возродил здесь жизнь, так как его дети и остальная родня были вынуждены приезжать в гости к своенравному, упрямому старику, не желавшему жить в долине.
   Поселок, состоящий из пяти добротных каменных домов, множества разных построек и окруженный садами и пашнями, то поднимался, чуть ли не к самому гребню склона, то спускался к реке.  Чтобы все это, особенно сады и пашни, здесь появилось, требовалось очень многое.  Земли, пригодной для земледелия, на Памире очень мало. Кругом камень, скалы.  Для того чтобы  превратить их в плодородные почвы, нужно было постоянно все  удобрять, поэтому  содержание любой домашней живности было нелишним.  Навоз, оставленный коровами, баранами, козами и лошадьми, даже птичий помет, ценился здесь на вес золота.
   Ну и самым главным условием жизни была вода. Самое удивительное, что по поселку протекал самый настоящий арык. Дед рассказывал, что его ему помогали сооружать  два друга, памирца, родившихся и выросших в «Мургабе.*  Они умудрились сделать ответвление реки где-то за два километра выше поселка и прорыть канал на почти  вертикальных, скалистых скалах.
   Поселок в полном составе встречал гостей. В этот раз его население вместе с приехавшими гостями насчитывало около сорока человек. Больше половины составляли малолетние дети, приехавшие погостить сюда со своими бабушками и дедушками. Ибрагима даже удивило, что людей на этот раз было даже многовато, а среди встречающих появилось даже трое незнакомых ему ровесников. Обычно молодежь предпочитала другие места для отдыха, и численность поселка была куда меньше.
   Ужинали всем поселком. Весь вечер Ибрагима забрасывали вопросами и не давали закрыть рта. И он все рассказывал и рассказывал обо всем, что увидел за четыре года своего отсутствия. А весь поселок, затаив дыхание, внимательно слушал его удивительные рассказы о далеких отсюда России, заснеженной Москве, безмолвном, пустынном Севере, великих и бескрайних океанах.


   
               
































Пояснения к тексту повести.

Глава: Побег
Часть 1. «Муксу Джилга» – ущелье в предгорье ледника Федченко. Муксу – река, протекающая по ущелью.  Сельдары, Сауксай и Канида – ее притоки.  Пик Коммунизма – вершина 7495 метров над уровнем моря, пик Ленина – 7134 метра.  Кызылсу, Сурхоб, Вахш – реки бассейна Амударьи.  Ходжатау, Фортамбек – каньоны ущелья Муксу Джилга. «Рубаб» - струнный национальный инструмент.  «Най» - таджикская флейта.
Часть 2. Аланский хребет – расположен на северо–западе Памира. Овринг -  рукотворное подобие горной тропы.  На Памире горные таджики часто возводят эти зыбкие, качающиеся сооружения, каким-то чудом держащиеся на деревянных кольях, вбитых в расщелины скал. На колья укладываются жерди, насыпается хворост, который сверху прижимается камнями или щебнем. Получается навесная тропа или мостик шириной до полутора метров, ходить по которым нужно было с особой осторожностью и соответствующим навыком. Если по ним проходит осторожный ослик, значит, может спокойно пройти и человек.
Часть 4. «Тукуз» - приданое, специальный сундук для приданого жениха. «Сафеди» - отрез белой ткани, предсвадебный подарок матери невесты. «Ноншикалон» - обряд переламывания  лепешки, говорящий о том, что невеста засватана. «Чопан» - ватный стеганый халат. «Миенбанд» - атласный платок, повязывается поясом на чапане. «Хостгори» - обряд визита матери жениха в дом невесты. «Куртячакан» - свадебное платье, расшитое в форме национальных узоров. «Оши нахор» - подготовка к свадьбе, праздник в доме жениха. «Чойгаштак» - праздник в доме невесты, девичник, на который приглашаются все подружки невесты, а так же мать жениха и женщины со стороны жениха.  «Сузани»- полотно, расшитое различными узорами. «Туйтукуз» - обряд привоза приданого в дом невесты. «Никох» - венчание, происходит за день до свадьбы.  «Чодар» - специальная занавеска, украшенная цветами, зеркалами и вышивкой, за которой находится невеста. Вывешивается на 40 дней.  «Пояндоз» - белая материя, стелется перед женихом родными невесты.  «Руганбезон» - обряд утверждения невесты-хозяйки в доме мужа. Она замешивает  тесто, из которого свекровь печет «кулчи» - маленькие лепешки, чтобы раздать их соседям и родственникам. «Тукузбинон - обряд показа приданого невесты всем желающим.

Глава: Возвращение домой.
Часть 1 «Комсомольское озеро» - озеро в центре  Душанбе. В Москве на улице Горького (ныне Тверской) был магазин «Таджикистан», где продавались его дары, сувениры.   «Душанбинка», «Варзоб», «Лучоб» - реки, протекающие по Душанбе.  Канибадам - город в Ленинабадской области  на реке Исфара.  Чайхана «Рохат» - самая известная и большая чайхана в центре Душанбе. «Ноз» - нюхательный табак.  Тандыр - специальная печь для выпечки хлеба (лепешек) и порожков: самса, самбуса. Усьма - трава, которую таджикские женщины используют, как народное косметическое средство для подкрашивания волос. «На рав» –  «Не уходи», песня популярного певца и композитора Зафара Нозимого.  Джихад – защита мусульманской веры добрыми делами, намерениями и поступками. Муджтахид – богослов, законовед, принимающий решения по вопросам религии и мусульманского права самостоятельно.  Минбар – кафедра в мечети, с которой вещают праведники.  Маншур – распоряжение, приказ. Мутриб – музыкант, певец.  Муфтий –  глава мусульманской общины. Равви – декламатор, чтец, исполнитель народных преданий.  Хафиз – почетное звание человека, хорошо знающего, выучившего наизусть Коран. Фетва – постановление, указ, который выносится муфтием.
Глава: Национальные традиции.
Часть 1. Гиссарская астрономическая обсерватория – создана в 1932 году при Институте астрофизики Академии наук Таджикистана (2300м над уровнем моря). Филиал находится на Памире (4350м над уровнем моря).  Пулат Бабаджанов – академик-астрофизик, один из создателей обсерватории.
Часть 2. Сайэ – тень.  Боланд – высокий.  Доурэ – уродливый.
Часть 3. Мургаб –  центр Горно-Бадахшанской  АО (в переводе с таджикского – утка).