Гумер Каримов
КОРОЛЕВКА ТОШКА
Маленькая повесть
1. «НОВЕНЬКАЯ»
- Здравствуйте! Вы – Марат?
Июнь двухтысячного. Мир въехал в новое тысячелетие. В «миллениум» - говорили торжественно. А в России чёрт те что творилось. Бурлила страна. Но в Павловске – тихо-тихо, сонно-сонно. Правда, по выходным музей-заповедник окружали иномарки, а в самом городке безлюдно. Только у входа в Дом культуры царит некоторое оживление: здесь по субботам собираются непризнанные гении пера, организовавшие пару месяцев назад писательский союз.
Марат, руководитель союза, пятидесятитрёхлетний лысеющий мужчина с седой бородкой разглядывает «новенькую». Перед ним маленькая хрупкая женщина, по фигуре почти подросток: короткая чёрная юбочка и белая кофточка. «Повяжи галстук и марш на пионерскую линейку» - подумал про себя Марат.
- Я – Тоня Кармолик. Меня к вам Юрий Иванович Логинов, руководитель ЛИТО «Пегас» из Пушкина прислал, - говорила она тем временем быстро-быстро, как ученица, будто подтверждая его наблюдение о подростке-школьнице, а он вспомнил поэта Логинова и Союза писателей России. «Выходила тоненькая-тоненькая, Тоней называлась потому…» - почему-то пришла в голову строчка Александра Прокофьева. Наверно, потому что стояли они на улице Красных Зорь, а у того – чекиста и поэта - одна книжка так называлась. А ещё потому, что и в самом деле эта Тоня очень худенькая. - Голодает что ли? Вон как щёки впали… И полголовы седая. Видно, не сладко тебе живется, Тоня Кармолик».
- Я очень рад, - сказал он наконец, - заходите к нам. Посидите, послушайте. Вы пишите стихи?
- Да, немного.
- Почитаете нам?
- Сегодня? Так сразу?
- А чего тянуть?
Через неделю её приняли в Союз, не загроможденный формальностями. А вскоре после этого произошла страшная трагедия: при пожаре погиб в своём доме поэт Юрий Логинов. Вместе с женой – Тамарой Никитиной, тоже поэтессой…
Ничего личного в то время между ними не возникло, да и не могло. Он был женат, любил жену и думал, что это навсегда. У Тони тоже была семья. И она, в меру своих сил, боролась за неё. Об этом она потом напишет в своей повести.
Среди писателей она сразу как-то выделилась. Во-первых, своим весёлым, даже лукавым нравом. Во-вторых, прямотой. Дипломатии в ней – ноль. Говорит - что думает, врать не умеет. Если ей не нравятся чьи-то опусы, так прямо и говорит. Доставалось от неё и Марату. Странно, но обижались на неё редко. Умела аргументировано объясняться.
Словом, из «новеньких» быстро стала «своей».
А потом были весёлые капустники, посвящённые юбилярам, и там они веселили друг друга шуточными экспромтами:
Расцарапала сердце в кровь,
Назвала почти что скотиной…
Безответная моя любовь,
Синеглазая моя Антонина.
Любовью и не пахло, просто шутки. В тот же вечер, например, Марат «объяснялся» в любви другой поэтессе:
Я б украл тебя, Зоя Ли,
Только я теперь «на мели».
Пройдёт ещё полтора года и начнёт разваливаться его семейная жизнь. Н. сломает ногу и он будет её выхаживать почти год, а потом, когда она выйдет на работу, сорвётся, как после шока: на случайной вечеринке влюбится в свою молодую сотрудницу до безумия и всех поставит «на уши». Сумасшествие будет продолжаться недолго, но он напишет три книги стихов любовной лирики, похожей на горячечный бред, и одну из них даже выпустит в свет. Потом очнётся, как после запоя, но семейные узы будут уже подорваны.
А сейчас за его спиной спит королевка. Кто без греха - бросьте в него камень…
2. ТЫ
У Чугунных ворот я снимал тебя на видео. Смущаясь, ты одновременно шутила, вжав голову в плечи и разведя в сторону руки, изображала орла, венчающего Триумфальную арку. А на берегу пруда, нарвав жёлтых одуванчиков, ловко сплела венок и, напялив мне на голову, требовала:
- Кайся, грешник!
Я подползал к тебе на коленях, кланялся в ноги и опрокидывался навзничь в траву. Ты смеялась, а я лежал на спине, щурясь от ослепляющего солнца и радуясь божественной синеве небес.
Потом ты кормила уток. Они выходили из воды и, переваливаясь, с чувством собственного достоинства, шли к тебе, поддевая клювами, как китайскими палочками, ломтики белой булки прямо с твоей ладони.
А я лез целоваться. При этом не выключал камеру. Когда смотрим эти кадры - ты всегда краснеешь. Твои нежно алеющие щёки – разве может быть в мире чего-то прекраснее?
Тогда ты ещё не была моей женой. Прежде чем это случилось, мы прошли долгий и извилистый путь, похожий на полотна Дали, яркие, но безысходные… Но об этом я не стану распространяться. Во-первых, потому что лень, а во-вторых, надо вспоминать и плохое, а что-то не хочется. Всё равно что после сладкого десерта плюхнуть на тарелку кусок плохо прожаренного, жёсткого мяса…
Мы и сейчас любим гулять вечером Берёзовой аллеей. Моцион этот слегка надуман, но он «сближает», как сказано в одной очень пошлой телевизионной рекламе. Здесь нам никто не мешает разговаривать, ведь мы одни в целом мире. О чём? О чём угодно, Господи! До тебя я и не знал, что на свете так много тем, которые можно обсуждать с любимой женщиной.
О прочитанном, например. Тогда мы вместе читали «Золотой храм» Юкио Мисимы и я вспоминал нашумевшую в своё время историю японского писателя и лидера национал-шовинистической группировки ультраправой молодёжи.
Я отлично помню ту скандальную сенсацию. Тогда, в 1970 я поступил на философский факультет ЛГУ, а Юкио Мисима сделал себе публичное харакири, якобы в знак протеста по поводу утраты страной восходящего солнца «самурайского духа».
- Жаль его, - говоришь ты. – … Сколько ещё мог бы написать, не лиши себя жизни…
Много лет спустя, читая Харуки Мураками, я узнал из примечания переводчика, что некоторые биографы Мисимы считают, что суицид был обусловлен глубокой депрессией в связи с неполучением им Нобелевской премии в области литературы, на которую небезосновательно рассчитывал Юкио.
- Да, я тоже читала.
Ты идёшь, а берёзы будто не дают тебе покоя, ты всё тянешь к ним, пытаясь прикоснуться к их то гладким, то шершавым стволам.
- В примечании сказано, что премию получил Михаил Александрович Шолохов, но мне кажется, здесь переводчик что-то путает, ведь Шолохов получил свою премию в 1965 году, а японец совершил свой печальный акт в 70.
Вообще-то у нас много излюбленных мест и в парке, и в самом городе. Даже есть любимые деревья-старожилы: ель, ива, береза, липа, дуб. Всем, судя по стволу, более двухсот лет. Этой осенью вновь твоя любимая береза, что в два раза выше четырехэтажного дома, сделала мелирование своих плакучих прядей. Стало уже ритуалом ходить к ним на поклон. И всё благодаря тебе. Раньше я не западал на природу: конечно, понимал её красоту, но душу мою она не волновала. Может быть, оттого, что я родился и рос в городе, а ты в детстве из дома сразу попадала в объятья леса, речки. Поэтому у тебя совсем другой взгляд, ты видишь то, что для меня скрыто за семью печатями. Чувствую, как много я терял, отделяя себя от этой красоты, и учусь у тебя понимать твой мир.
К сожалению, в современных романах о природе нельзя много распространяться, сочтут старомодным… И всё-таки послушай, разве это скучно?
Днём давно не чищенный пруд кажется грязным, заброшенным, но когда мы приходим к нему в сумерках, он обретает таинственное, почти волшебное очарование. Тёмное зеркало воды, подсвеченное золотистыми фонарями Парковой улицы, отражает двойников каждого дерева, а те в своей неподвижности вовсе не кажутся мёртвыми, напротив, погружены в созерцание, размышление о себе.
Иногда мы ссоримся. В жизни всё бывает. Но когда приходим сюда, ты берёшь под руку, идешь прижавшись, и мы становимся единым целым. Не нужно лишних слов, объяснений…
Любить друг друга - означает не только друг друга любить, но и самих себя. Если мужчина превращает любимую женщину из Золушки в Принцессу, а она рада перевоплощению и благодарна за это своему любимому, чем он, разумеется, гордится, - тогда и возникает та самая гармония… Смотрю, как ты идёшь и исподтишка рассматриваешь себя, втайне довольная. Тряпки, которые мы тебе покупаем, будто сшиты по заказу, и очень тебе идут. Раньше, при «совковом» воспитании, это называлось мещанством - какая глупость! Вижу, как красивая одежда меняет человека: и внешне - у тебя даже походка изменилась, и внутренне - появилось чувство собственного достоинства, комфорта, не замечаемое в тебе раньше.
За долгие годы, что ты прожила без меня, у тебя вошло в привычку самоуничижаться. Не понимаю, почему. У тебя была трудная жизнь. После безмятежного и счастливого детства деревенской девочки, пусть и не богатого, но самодостаточного, ты была почти силком выдворена мудрым отцом в «большую жизнь». И не только потому, что отец понимал: русская деревня умирает, в ней не найдёшь себе достойного применения, он про тебя знал то, о чём ты не догадывалась: бог дал тебе многое, но и востребовал немало: не просторы сельских полей предстояло возделывать тебе, а поле иное…
Поздно мы встретились. Смотрю на тебя - маленькую, стройную. Сколько же испытать пришлось! Откуда силы брались, твёрдость духа? Как смогла побороться за себя, за свою семью, защитить её? Когда я думаю об этом, сердце сжимается от жалости. Это всё коммунисты придумали, что жалость недостойна ближнего. Чепуха! На Руси говорили: жалею тебя, а это всё равно что сказать: люблю тебя.
Стожок волос
пушистых и душистых
слегка взволнует шелест ветерка.
Как неба синь
терялась в облаках -
под чёлкой прятались
смеющихся
искристо
два скошенных
роскошных
василька…
И ещё одно удивительное ощущение. Я только теперь начинаю понимать, что такое Муза. Это когда все женщины в моих книгах в чём-то похожи на тебя…
Царица Мокошь -
ночь льняной куделью
твой лик языческий -
любовно оплела
И со Стрибогом жёсткий спор вела,
пока Даждьбог невесту ждал в постели.
Кто он -
Даждьбог?
Да тот, что связан
с солнцем, -
Ему в избранницы Перуном отдана.
Пил Beлес-Волос
горькую до дна,
а солнце поднималось над оконцем
светёлки
чужеземных мест Саар…
И даже семиглавый бог Семаргл
не знал о том, что мчится вор
с Востока, -
скуластый, узкоглазый сын Пророка,
сжимающий сафьяновый Коран, -
с туменом пробивался к ней с боями
с плечистыми Руссии сыновьями,
весь в шрамах - от добытых в битвах ран.
Отцом отпущенный -
за русскою княжною,
чтоб праздновать им Рамазан в Сарае,
наречь княжну любимою женою
и с ней предстать
в златых воротах рая.
3. НОЧНОЙ ДИАЛОГ О СЧАСТЬЕ
Взгляни, как рядом посидим,
и руки - два кленовых листика.
И ты - одна, и я - один,
немного - Бог, немного - мистика.
Когда же это всё началось? В тех же шуточных стихах Марат назвал её «кошкой»: «И сама ты – когтистая кошка». Может быть тогда… Нет, позже. Когда их отношения вступили в фазу «смутной определённости», то есть, они ещё не осознавали, что не могут друг без друга, но де-факто уже не расставались.
Много лет спустя, ночью им не спалось. За окном – полнолуние. Он вспомнил строчку: «На свете счастья нет, но есть покой и воля».
- Кто эту глупость сказал? – спросил он, - не помню. Шекспир? Или Пушкин?
- Не важно, какая разница, - сказала она. – Неправда это. Счастье есть. Оно всюду разлито.
- Ага, как подсолнечное масло Аннушки, – пошутил Марат.
- Всё дело в отношении к жизни. – Тошка продолжала, оставаясь серьёзной. - Для меня оно везде: стоит только окликнуть – подумать, например, как в детстве отец на руках носил, а потом, когда подросла, с радостью ходил на родительские собрания. И как у него, идущего из школы, светились глаза от гордости за мою учёбу. Тот взгляд всегда со мной. Счастье внутри нас… Проснуться, увидеть солнце, иву за окном…
- Мне кажется, счастье – сама жизнь. – Марат притянул Тошку к себе, и она уютно устроилась на его плече. – Каждый её миг, каждое мгновение. Словом, если ты любишь жизнь, значит счастлив.
- Мы говорим разными словами об одном и том же…
- И говорим банальности, потому что ничего эвристически ценного тут не придумаешь. Тема стара, как мир. Но эти банальности греют… - Марат нежно теребил прядку её волос, смотрел сквозь тюлевую занавесь на луну. – Прочти мне те стихи Нины Савушкиной.
-«…Иллюминатор Луны вплывает в астрал… - стала читать наизусть Королевка, - Кто ты – надмирный сумрачный адмирал? Я ничего уже тебе не отдам. Ты постепенно всё вокруг отбирал, Чтобы мне стало пусто здесь уже, а не там. – Тошка помолчала, потом сказала: – Как она несчастна в этом стихотворении. Потрясающее обращение к богу: «надмирный сумрачный адмирал».
- Не знаю, что это такое – быть несчастным. – Плечо у него затекло, но он не хотел её беспокоить. – Может быть, в личной жизни она и не очень счастлива, но зато с таким поэтическим даром разве можно чувствовать себя в чём-то обделённой? «Иллюминатор Луны…» Какой мощный образ!
- Ну ладно, а одиночество, страдания, неприятности, болезни? Они исключают счастье.
- Эпикур говорил – человек может быть счастлив даже на дыбе. А Иисус на кресте? Да, он страдал, но во имя… Разве он был несчастлив? – Марат ощущал ясность своих объяснений, осознавал, что они не просто понимание. Они – убеждения. – Понимаешь, это как синее небо. Мы ведь знаем, что оно всегда синее, в любую погоду… Так и счастье: безоблачным не бывает, но оно есть всегда.
- Вот и будь счастлив. А враги и недруги твои, желающие тебе неудач, зла, те, кто тебя предал – их жалеть надо, а не сердиться и недоумевать: почему так поступают? Это, как правило, обделённые, несчастные люди – не успокаивалась Тошка, - а чувство раздражения, зависти, мести, в конце-концов, - они как сигналы о неполадках. Напротив, душевно здоровый человек лишен этих качеств.
- Помнишь, у императора Александра Первого: «Надо мстить лишь воздавая добром». Здорово сказано. И заметь, это не толстовство какое-то. Это великодушие. А великодушие - удел сильного. Но не так-то просто воспитать в себе такое отношение.
- А ещё счастье – это память о каком-то счастье, - продолжала королевка. – Помнить маму, отца, родных и друзей…
И сразу стала рассказывать, как её, маленькую, отец впервые взял в лес за грибами.
- Больше прочих отец ценил рыжики, называл их «царскими грибами». Их не нужно вымачивать, посолил и ешь. Повёл меня вдоль кромки леса, по окраинам полян, где растут рыжики. А они по цвету сливаются с зелено-желтоватой травой. От вида залитой солнцем поляны, простора, близости устрашающего сказочного тёмного бора поначалу вовсе не обнаруживаю грибов, напрасно бегая по поляне. Ну, а когда в дремучий ельник зашли за белыми груздями – недоумеваю: где грузди? Одна чёрная земля видна. А отец ковырнёт палочкой слежавшийся слой листвы, приподнимет осторожно, а под ней – чистенькие белоснежные грузди! Какое счастье – помнить это! Зимой по вечерам помогала отцу дратву делать, кручённую нить. На дверную ручку натянет нитки, а я бегаю как челнок, с варом – куском свиного сала со шкуркой и натираю… Отец многому учил, например, черпачки из бересты делать. Идём с сенокоса мимо родника. Отец срежет небольшой прямоугольный кусок берёзовой коры, свернёт воронкой и, расщепив слегка прутик, соединит края, как скрепкой. Можно прямо с мостика наклониться и зачерпнуть воды, не замутив ручья. Вода из такого «стаканчика» родниковая вку-у-с-ная! Корзины плёл, валенки катал. Всё-всё умел делать...
Так и уснула Тошка на плече Марата. Он осторожно высвободил руку, помассировал затёкшее плечо и незаметно уснул. Ему приснилась мама. В их доме накрыт большой праздничный стол, а гости – мамины братья с женами, сёстры с мужьями, все молоды, живы-здоровы. Кто-то просит маму спеть, она соглашается и негромко запевает первые строчки старинной татарской песни «Сандугач» - Соловей. Шумный поначалу стол сразу затихает. Среди тишины только мамин голос… Песня летит над столом, над домом, над всем миром…
И снится мне десятый сон:
Восток. Жара, Кричат арабы.
Торговцы.
Музыка клаксон
Многоголосой гаммой.
Как бы
Не Мекка - старый граммофон.
И храм.
Священный храм Каабы.
В одеждах белых, просвещён,
Молюсь, коленопреклонён,
Паломник. В хаджи посвящён.
Рукою глажу «чёрный камень»,
В душе горит священный пламень...
И вдруг счастливый голос мамин
Послышался из-за небес -
Великим чудом из чудес.
4. «ЖИЛА-БЫЛА ДЕВОЧКА»
Я люблю твои глаза. Они небольшие, но очень выразительные и чаще всего - весёлые и беззаботные. Какого они цвета? Не совсем синие, хотя синева в них присутствует. Не очень голубые, хотя и голубинка в них гуляет. И не серые… Скорее, всего понемногу…
Ещё я люблю твои ушки. Они маленькие, аккуратные и плотно прижаты. Когда у Харуки Мураками в «Охоте на овец» прочёл про «уши подруги», подумал про твои. Впрочем, мы оба о них подумали, ведь ты тоже прочла Мураками после меня. Ты сама сказала об этом, когда мы сидели в кафе под тентом на Павловском вокзале.
…Люблю тебя всю, ведь и сама ты такая маленькая и умеешь так уютно устраиваться на моем плече.
И при этом, немного кичиться,
Дескать, что мне? - Я - вольная птица,
То подамся на юг, где жарко,
то на север, чтоб в Павловском парке
Свить гнездо со своей подругой
Сумасшедшей - того же круга…
А когда надоест эта тишь,
Мы с подругой свалим в Париж.
Ты очень не хотела идти в кафе под тентом на Павловском вокзале. Тебе казалось оно неопрятным и временным, как всё на вокзалах, но Павловск не Париж, здесь так мало подобных заведений, да и все они запрятаны в помещения, а так хотелось тёплым июльским вечером посидеть на свежем воздухе. В кафе всего несколько человек, негромко играет музыка. Мы сели спиной к посетителям и поэтому нам никто не мешает смотреть через дорогу напротив, где шумят старые могучие деревья Павловского парка.
Мы смотрим на них и тихо разговариваем. Я обнял тебя. Ты сказала:
- Вот бы лето никогда не кончалось.
- Ты знаешь, - говорю, - если у нас заведутся денежки, хотел бы увезти тебя в Париж. И не на недельку или две, а на целый год. Ну, по крайней мере, месяцев на девять - десять. Три осенних месяца мы прожили бы в Париже и набродились бы там всласть. А потом махнули бы на юг к Лазурному берегу, на Средиземноморье. К виноградникам и рыбакам. И ты и я написали бы по роману…
- Ой, - засмеялась ты, - отстань! Смени, пожалуйста, тему.
Но я продолжал.
- И скучали бы по России, по Павловску, по друзьям…
Ты посмотрела на меня строго и покачала головой.
- Что ты мелешь? Мы и так Юльку видим раз в неделю…
- А что Юлька? Устроена надёжно. Пусть учится в своей Вагановке и скучает о нас. А брат Сашка о ней позаботится, заменит тебя и меня. И вообще, хочу побыть с тобой вдвоём, чтобы только ты и я. Хочу, чтоб мы пожили для себя.
- Да-да-да… - скептически качаешь головой, вечно принимающая в штыки всё, что бы я ни предложил.
Вот подумал о Париже, - может быть потому, что читал в эти дни Кортасара, «Игру в классики», где Оливейра бродит по этому удивительному городу со своей Магой.
Этим городом я бредил лет с шестнадцати, с тех пор, как прочёл хемингуэйевский «Праздник, который всегда с тобой». Но ни разу там не был. Потом, в шестидесятых, ещё Александр Твардовский в «Новом мире» печатал книгу Ильи Эренбурга «Люди, годы, жизнь», и в ней у писателя был свой Париж…
Рассказываю тебе о Париже, но в глазах у тебя недоверие и, заранее, ностальгия. Недавно я вновь перечитывал у Эренбурга, о том, как он почти мальчишкой, скрываясь от царской охранки после пятимесячной отсидки в тюрьме, оказался в этом огромном городе: «…когда в январе 1909 года я наконец-то снял меблированную комнату на улице Данфер-Рошеро, разложил привезённые с собой книги, купил спиртовку, чайник и понял, что в этом городе я надолго».
Я заговорил с тобой о ностальгии. Но не только о ней: «Конечно, Париж меня восхищал, но я сердился на себя: нечем восхищаться!.. Я уже не был ребёнком, меня пересадили без кома земли и я болел… Здесь нет весны, думал я в тоске. Разве французы могут понять, как идёт лёд, как выставляют двойные рамы, как первые подснежники пробивают ледяную кору? В Париже и зимой зеленела трава. Зимы вообще не было, и я печально вспоминал сугробы Зачатьевского переулка, Надю, облачко возле её губ, тепло руки в муфте. Бог ты мой, сколько во Франции цветов! Ползли по стенам душистые глицинии, в каждом палисаднике были чудесные розы. Но глядя на лужайки Медона или Кламара, я огорчался: где же цветы? Как молитву, я повторял: мать-и-мачеха, иван-да-марья, купальница, львиный зев…»
- Как ты думаешь, кто это написал? – спросил я, прочтя тебе эти строчки.
- Конечно русский человек, - ответила ты.
- А вот и нет, - возразил я, - много лет спустя, вновь переживая свои юношеские ностальгические чувства в Париже, эти строки написал старый еврей Илья Эренбург.
- Редкий русский так напишет, – сказала ты.
- Сейчас у нас антисемитский бум, - сказал я, - но разве может человек без любви к России так написать? Я думаю, глупо делить людей по национальному признаку или по вере; а писателей на «иван- и «абрам-союзы», надо делить их традиционным способом – на хороших и плохих.
- Вот и напиши об этом – сказала ты.
- Не поймут, - мрачно вздохнул я.
- А ты всё равно напиши… Марат, я тебя люблю!
стынет след на щеке,
сыплют свет фонари:
что они? -
Лишь огни?
Или суть продолженье зари?
Своя ноша не тянет. Висит на руке.
Выносил из дворца
очень хрупкое и живое,
драгоценней ларца
с бриллиантами, И всё такое...
Своя ноша не тянет. Счастье какое!
На лице у неё. Стынет след на щеке
от её поцелуя.
С этой ношей иду,
шепчут губы в бреду:
Аллилуйя!
5. ИСТОРИЯ ВОЗНИКНОВЕНИЯ «КОРОЛЕВКИ»
У Тошки – феноменальная зрительная память.
Гуляют вечером в Павловском парке Марат с женой и дочкой. Мельком увидела королевка в кафе «Славянка» женщину, а потом они столкнулись с ней в аллее парка. Тошка здоровается. Обе вспоминают, где могли видеться. Оказалось, эту Марину в последний раз жена видела 25 лет назад в институте, где они учились на разных факультетах.
Вышли из парка, идут домой. Из подъезда жилого дома выходят две женщины с собачками. Юлька ни одной собаки или кошки не пропустит, чтоб не погладить… А мама ей говорит: «Это мама Гоши, с которым ты в один детский садик ходила».
- Вы мама Гоши? – спрашивает дочь.
Потом жена долго с ней разговаривала. Оказывается, они тоже переехали из Пушкина в Павловск.
Юльке нравится гулять с ними, слушать их разговоры и самой в них участвовать.
- Год не заглядывал в свой первый роман, - говорит Марат. Сегодня появилось желание его перечитать. И вспомнились ощущения, когда его закончил. Это правда, я задумал его в шестнадцать лет, а практически писал всю жизнь…
- Как это? – недоумевает Юлька, - разве в шестнадцать лет ты знал заранее, что с тобой случится?
- Как тебе объяснить? Я хотел написать роман о юности, - Марат прижал ребёнка к себе, - и там она есть.
- А потом к юности присоединялись всё новые и новые сюжеты, - вмешалась в разговор Тошка, - она прижалась к нему с другой стороны, - и получился роман о жизни.
Так они шли обнявшись и тихо разговаривали.
- А мне нравится, что вы оба – писатели, - дочка протиснулась между ними, обняла ручками, - и я люблю ходить на ваши писательские тусовки.
Иногда, глядя на них, дочка тоже вдохновляется и пишет стихи или заметки, порой любопытные:
«2 сентября, 14-40. Сижу в библиотеке в Пушкине, продаю книги. Переполнена эмоциями, хочу к тёте Люде и в Академию. В АРБ (Академия русского балета) еду завтра!!! Надеюсь, у меня что-нибудь купят! Скукотень!!! Хочется на Канары, в Испанию: понежиться на песочке и в океане! Очень хочется! Но не можется… Опять скучно. Ладно, буду считать машины. Телефон звонит, наверное, папу. Вот идут ещё писатели… Женщина говорит мне, что я выросла, похорошела. Вот пришел дядя лысый, говорит, что любит балет, уходит. Ладно, все, пока!»
Когда вернулись с прогулки, вот какую надпись выудил Марат из “Table talk” в ноутбуке, сделанную год назад: «Мой роман «9 жизней» потихоньку движется к развязке, каждый день отнимая у меня львиную долю времени. Тем не менее, труды тяжкие приносят удовлетворение».
Тогда же был задуман второй роман «Пробуждение Тейде»: «Вчера пересмотрел вторую часть видео по Канарам: Драгон-три, вулкан Тейде, деревушка аборигенов Маса. Аномалии, встречи, лагуны в океане… Хочу написать fiction, где сюжет играет главную роль».
4 сентября, ровно год назад, Марат записал в дневнике: «Звонила Света Филиппова: Мариничев стал чувствовать себя лучше». 12 сентября в дневнике сказано: «Звонил Анатолий Дмитриевич Мариничев. Слава богу! Голос бодрый. Надо к нему съездить, если сделаю машину». 20 сентября сам позвонил ему. Долго разговаривали. Хвастался, что прочёл всего Лескова. 9
ноября мы говорили с ним в последний раз. Мариничев умер 18 ноября…
После этой записи, у ноутбука «съехала крыша», и Марат почти неделю не мог пробиться к своей «Королевке». Сегодня под вечер ноутбук «открылся»: «Система восстановлена после серьёзной ошибки»… Уж какая-такая ошибка и что он нажал за кнопку – Марат не знал, но то, что он чайник полный – это точно!
Главка эта не про историю возникновения королевки Тошки, в ней она жила всегда, это история написания повести. «Королевка» писалась между делом: между двумя романами и между двумя книжками стихов. Она кроилась из легких ситцев яркого лета, из хрустальных брызг водоёма в парке, от томления белых ночей и песен «Дорожного» радио. Прочитанные книги бесцеремонно лезли в его книгу. Многое в повести не нравилось самой героине, но это Марата волновало мало. В сущности, он ведь писал для себя.
В голове у него не было никакого плана, замысла, фабулы, сюжета и всего такого, что сопровождает написание подобных вещей. Марат просто включал ноутбук и писал себе потихоньку. Вернее, тюкал одним пальчиком по клавиатуре в своё удовольствие, нимало не заботясь о том, что там пропечатывается на мониторе. Всё, что взбредало в этот момент в голову – вносил в строку. Так писалось им самое неорганизованное, самое анархистское произведение. А потому повесть могла быть и очень длинной, и весьма короткой.
Иногда Марат и вовсе халтурил, вставляя в свое повествование давно написанные куски, не имеющие никакого отношения к повести; просто хранящиеся в памяти компьютера. Более того, если бы его спросили: для чего он пишет, вряд ли Марат смог бы вразумительно ответить. Он вообще об этом не задумывался. Многие просто пишут «в стол».
Перечитывая написанное, он не мог адекватно оценить. То ему нравились одни главы и не нравились другие, то наоборот. Наконец, Марат решил вообще забросить эту вещицу. И год не прикасался к ней.
Через год Марат открыл забытый файл и прочёл весь текст. И сразу выбросил треть. Ещё треть оставил под большим сомнением.
- Мой бедный Маратик! – сказала королевка, заметив его мучения. Ей не нравилась его повесть.
6. «ХОЧУ ЖИТЬ В ПАВЛОВСКЕ»
- Пошли, я замёрзла, - сказала ты.
- Домой?
- Нет, мы пойдём мимо дома-вставки.
Тошка мечтает жить в Павловске и хочет, чтобы мы купили здесь квартиру. Когда мы поженились, мы сняли квартиру на тихой улице.
Пока шли, целовались. Всё бы ничего, но когда подумаешь, что на двоих нам сто семь лет… Вот и сейчас, надёжно спрятанные от людских глаз тенистой аллеей, то и дело останавливаемся, тесно прижимаясь друг к другу.
- Это какой-то «любоцид», - подумалось мне словечком Кортасара.
- Я люблю тебя! - будто догадалась ты.
- И я.
* («Жаль, мы знаем, что такое геноцид, но ничего не знаем о любоциде…» Хулио Кортасар «Игра в классики»).
Ах, что за вид у парусов нетканых!
Не в синем море, а по сини неба
вас ветер гонит и судьба вам - кануть
из-под неволи - в золотую небыль...
Так и мне, быть может,
пролететь, как стая:
нечего итожить,
облаком растаять.
С Павловском у нас многое связалось… Первые встречи, наша любовь.
Да просто сам город влюбил в себя. «Тихий милый Павловск» - как говорила о нём его основательница, императрица Мария Фёдоровна. Кажется, он таким и остался до сегодняшнего дня: тихим и милым. Здесь хорошо пишется, хорошо думается. Время течёт медленней, вкус к жизни ощущается полноценнее. Нет суеты, погони за деньгами и прочей мишурой мнимых ценностей. Здесь хочется думать о вечном. Читать книги… О том же городе, например. О нём написано не так уж много, гораздо больше работ неизданных, пылящихся в архивах. Так у автора книжки «Архитектурные памятники Павловска» Н. И. Громовой целый ряд работ о Павловске до сих пор не издан.
Известен Михаил Семевский.* Но его исследование прошлого Павловска ограничено во времени – с момента возникновения до смерти Марии Фёдоровны. Можно ещё назвать П. Шторха. Это сын известного в России экономиста и историка Андрея Карловича Шторха. Помню, готовя к выпуску свой первый издательский опыт – альманах «Ленинградская мыза», мы попросили поэта и переводчика Юрия Ходосова перевести с французского «Письма о саде в Павловске, писанные в 1802 году». Интересны работы В. Н. Талепоровского, Анны Ивановны Зеленовой, А. М. Кучумова. Ну и конечно, три книги Б. В. Януша «Неизвестный Павловск», представляющие большую ценность из-за своего богатого фактографического материала. Хотя автор недавно ушёл из жизни, его книги уже сейчас библиографическая редкость. Последняя книга Януша вышла пару месяцев назад, но достать мне её не удалось.
Знатоки города утверждают, что не всё в работах Януша бесспорно, но так или иначе, благодаря им мы можем судить, каким был город в прошлом. Совсем не таким, по которому мы сейчас бродим с Тошкой. Но мы всё равно радуемся, что город застраивается красивыми новыми особняками и хорошеет день ото дня. Хотя, конечно, жаль исчезнувшего навсегда Павловска деревянного зодчества.
Благодаря стараниям предпринимателя Сергея Гуцайта, например, восстановлена дача Карла Брюллова, где сейчас на деньги Сергея Эдиговича учатся ребята в элитной школе имени Горчакова. Он воссоздал также и Комендантский домик, а сейчас реставрирует Крепость-бастион императора Павла (БИП). Его мечта привести в порядок Мариентальскую долину - и слава богу!
Но, самое главное, у нас есть Павловский дворец и парк в семьсот гектаров. А здесь все слова лишние. Кто хоть однажды там был, знает, что я имею в виду.
Наконец, мы вышли к строящемуся дому, и он нам понравился на этот раз ещё больше. И хотя у нас не было денег, мы решили, что купим здесь квартиру, хотя бы самую маленькую. Очень довольные таким решением, обнялись и зашагали к дому.
7. ФАНТАЗИЯ ВОСПАЛЁННОГО УМА: БЫВАЕТ И ТАК
Так бывает. В жизни много примеров: для иной женщины хороший в общем-то муж - что кость в горле, и что бы он ни делал - всё плохо.
А ларчик просто открывается. Не любит жена мужа своего. Не по сердцу он ей, и всё тут. И сама понимает - не найти мужика лучше. И детям с ним хорошо. И от неё он без ума, на всё ради неё готов. И холит, и лелеет, и балует. Любые её капризы выполняет сам с собой наперегонки… Но не мил он ей. Видит бог, старалась, ох как старалась полюбить его. Но не смогла. Всё-то в нём её раздражает, и любовь его - в тягость ей. Про себя думает: пусть бы в сто раз хуже был, но любим.
Ушёл вот он, хлопнув дверью. Да и шут с ним. Пусть хоть совсем не возвращается… Только дочка подошла в слезах: «Мама, помиритесь!» Любит она его. Больше родного отца любит. Да что там? Мечтает фамилию его носить.
И Сашка к нему всё больше привязывается…
Ох, надо терпеть! Ради детей надо терпеть. Не давать себе волю. Изо всех сил делать вид, что всё хорошо. О, Господи! Да ведь и он не слепой. Всё видит, всё понимает. Ему-то, разве нужна такая любовь?
От прежней своей ушёл.., без года четверть века прожив. А он ведь любил её… Говорит: «перестали понимать друг друга…». И ушёл ко мне. «Полюбил» - говорит. С двумя детьми взял, не побоялся. Почти нищую. Никак не скажешь - по расчёту. Не в чем мне его упрекнуть. Ну вот ни на столечко… Ох, дура я дура.
Марат не очень доверял понятию «прочные браки», потому что в большинстве случаев, они сути своей не отвечают. Он и Она могут всю жизнь прожить бок о бок не любя, не понимая друг друга, и со стороны может казаться - вот незыблемый прочный брак. А по сути это фарисейство, притворство, леность души, страх перед предстоящими сложностями бракоразводного процесса, дележа нажитого барахла, квартиры..., боязнь одиночества и прочая ерунда…
Нет, всё не так. Браки, если они заключаются «на небесах», всегда уязвимы. Потому что держатся на таком трепетном, непрочном чувстве, как любовь. Её легко можно убить. Даже словом…
Надо разбегаться, когда он и она перестают любить, перестают понимать друг друга. Потому что это - не понимание разумом. Это понимание сердцем.
Он дописал главу, выключил компьютер, почистил зубы и тихо лёг. Долго лежал, ворочался, честно желая уснуть, но поняв, что не суждено, встал и вышел на кухню…
8. «ЧЁРНЕНЬКОЕ»
Первое купание в сезоне. Еле тебя уговорил, и сейчас ты плывёшь рядом, блаженно улыбаясь. А я лежу на спине, бездонная чаша синего неба расписана небрежными серебристыми мазками облаков. Маленький пруд с родниками называется «Чёрненькое». Он собирает воду разветвившейся речушки Славянки, что течёт по Павловскому парку из Тярлево, один рукав её образовал целую систему так называемых Круглозальных прудов. Вокруг шумит лес. Думаю о тебе и о множестве всяких вещей. Поток сознания, или, как я оговорился однажды - «потоп сознания», медленно тёк, как и сам я - по теплой и ласковой глади воды. Кто она, эта моя землячка татарочка Зуляйха Батаршина, родившаяся в 1919 и захороненная в Павловском парке в 1941 году? Мы с тобой обнаружили эту могилу случайно, когда шли на пруд.
- Надо же, всего 22 года девушке было, - вздохнула ты.
- А ведь кто-то еще ухаживает за могилой, оградка серебрянкой выкрашена недавно.
- Но кто же она? Наверняка служители заповедника что-то знают о ней… Надо бы поспрашивать, а?
Плыву дальше, думаю по ассоциации о своей малой родине, городе на Урале. Сочинять стихи, по свидетельству старшей сестры, я начал рано. В четыре года «воспел» мамины блины. По-татарски - блин - кимак. Во множественном - кимаклар. Я творчески «обрусил» окончание «кимаки», и вот что получилось:
Я кушал мамины кимаки.
Такие вкусные, такие сладкие.
Как жаль, что такие кимаки
Во мне превращаются в каки.
Почему я это вспомнил, не знаю… Потоп сознания. Ещё вспомнил про Сергея Довлатова. Сергей Довлатов появился на свет в том же роддоме, что и я, только на шесть лет раньше: 4 октября 1941 года. Это случилось на Пушкинской улице в городе Уфе... Семья его находилась там в эвакуации.
Не знаю, каким образом получилось, но мама Сергея Донатовича живет в той же деревне, где ещё два года назад жил и я: в Федоровском Посаде... Мир все-таки и вправду тесен…
Наблюдаю за тобой, убеждаюсь: ты наслаждаешься купанием. Глядеть в синеву уже невозможно: вырвавшееся из плена облаков солнце ослепляет. Закрываю глаза и снова попадаю в «поток сознания». Река жизни. «По волнам моей памяти», Тухманов. Река забвения. Плыть по течению… Что это? Желание приобщиться к вечности?
Хотел подумать о вечности, но вместо этого вспомнил почему-то анекдотический диалог с одним американцем ещё в свои студенческие годы.
- Это Волга-рива? - спросил американец.
- Нет, это Нева.
- А Волга-рива? - не успокаивался гость.
- Далеко.
- В Ленинграде нет Волга-рива? - не хотел он верить. - Чёрт! Я ведь только ради этого приехал в Россию.
Забавно слышать речь украинских эмигрантов. Помню, вхожу в море в Лазаревском, под Сочи, на берегу стоит дородная канадка хохлушка хохляцкого происхождения и кричит своему мужу, резвящемуся с детьми на воде:
- Юджин, шо, ты не андестенд, что чилдренята померзнут? А ну turn them out from моря!* (Гони их ! англ.)
Все эти историйки, случившиеся много лет назад, сохранились благодаря старым блокнотам. Между прочим, сам Пушкин вёл их. После его смерти нашли несколько листов бумаги, скрепленных вместе. А. С. назвал их по-английски «TABLE TALK». Записано там было разное. Что-то вроде дневника, но и не дневник вовсе. Какие-то исторические сведения, вычитанные из книг, информация, почерпнутая из разговоров с приятелями и знакомыми, короче, всякая всячина. Жаль, что Пушкин не смог продолжить эти записи. Интересная могла получиться штука. Смерть помешала.
- Поплыли к берегу? - наконец предложила ты.
- Устала?
- Немного. Только выйдем на этот берег, здесь почище.
Мы вышли из воды и пошли вдоль берега на свою сторону. И тут выяснилось, что девочка не может ступать по земле босой.
- Как же так, ты же деревенская девчонка, вспомни своё «босоногое детство»?
- Лучше понеси меня.
Но я заупрямился и ты со стонами и охами заковыляла за мной. Оглянувшись, я тихо засмеялся. Когда писал про твои выразительные глазки, имел в виду именно это. Они чётко улавливают все перемены твоего настроения и моментально передают их “Urbi et orbi”.* («Городу и миру» -лат.). И мне. Вот и сейчас - потупленный взор и по-детски надутые губы означают горькую обиду ребёнка. Другое дело, когда ты сердишься: в глазах мечутся маленькие молнии. Но они совсем не страшные. Я их не боюсь.
Мысль вновь перескочила на Пушкина. Что было бы, если бы Кюхля убил поэта на дуэли? Подстрелил же близорукий Пьер Безухов боевого вояку Куракина? Представляете: «Кюхельбекер - убийца Пушкина». Ужас! Хорошо, что у истории нет сослагательного наклонения.
Бог хранил русских людей от проклятия. Даже Зубова, бросившегося обнимать поэта после выстрела. Продолжая поедать черешню, Пушкин сказал только:
- Это лишнее.
И вновь про тебя: я не боюсь твоих молний в глазах. И вообще, мало чего боюсь в этой жизни. А вот сожалею о многом. Например, о том, что слишком поздно тебя встретил. Но если я боюсь чего-то по-настоящему, это потерять тебя.
Александр Сергеевич не отпускает, засел в голове. Александр Иванович Тургенев привел мальчика Сашу Пушкина в лицей. Он же увез его гроб во Псков. Доктор Арент сказал: «Сердце поэта остановилось». Жуковский остановил часы…
9. ЕСЛИ БЫ…
Тот наш месяц давно прошёл,
но его «медовый» вкус
всё равно чувствуется всякий раз,
когда целую тебя.
Эта идея Марату пришла в голову, после разговора с одним поэтом. Пьяный, он плёл о каком-то римском легионе, собранном богатым Васей, чтобы спасти погибающую Византию.
Марат размышлял об этом всегда: жалел Пушкина и с детства мечтал о том, как спас бы его от неотвратимой дуэли. Позже, будучи уже зрелым человеком, учась на философском факультете ЛГУ, размышлял о том, что мир, отказавшись от сослагательного наклонения, лишил себя главного - права на ошибку, изначально, с самых первых человеческих грехов - Евы, вкусившей запретный плод, с Каина, убившего Авеля...
Старая дева Клио, всё ещё косящая под девицу, капризная и взбалмошная до абсурда и редкая из дур, недальновидно назначенная кем-то писать историю, писала её левой рукой, хотя и была правшой, сослагательного наклонения не признавала. Изредка Марат захаживал к ней ненадолго, потому что задерживаться у неё не было сил. Разругавшись в пух и прах, пулей вылетал от неё.
- Что было бы, если бы Наполеоша пошёл на Питер, а не на Москву? - задавал ей невинный вопрос?
- Пошёл к чёрту! Что значит - если бы? - сразу начинала беситься Клио.- Ему вообще лучше было бы не соваться в Россию, если на то пошло. Только я тебе этого не говорила, понял?
EPISODAS 1
Они лежали, после утомивших их игр. Ничто не предвещало... Солнце уже было на своём месте. Впрочем, про солнце в Библии ни хрена, ничего. И вот:
Адам, указывая на дерево под сенью которого они лежали. Ты знаешь, как называется это дерево?
Ева. К чему мне?
Адам. Но ведь красивое.
Ева. А разве в Эдеме может быть по-другому?
Адам. А что это за жёлто-красные шары в листве?
Ева. Какая разница?
Адам. Ева, разве тебе не хочется знать, как это называется? Ева. Я не знаю... может быть... Да что ты пристал ко мне? Если тебе нужно что-то знать, спроси у хозяина.
Адам. Ты же знаешь, он не любит, когда ему задаёшь слишком много вопросов.
Ева. И правильно. Он сам решает, что мы должны знать, а что нет.
Адам. Но почему кто-то должен решать за меня: что я могу знать? Что я хочу знать?
Ева. А что ты хочешь знать, Адам?
Адам. О Ева, многое. Но позволь мне прежде спросить тебя, когда ты перестаёшь петь и смеяться, закрываешь глаза и не двигаешься, ты видишь что-нибудь?
Ева. Да. Я вижу эти маленькие разноцветные шары, что растут над нашей головой, и ощущаю кисло-сладкий вкус…
Адам. Я тоже часто вижу их… А ещё я вижу похожих на нас, но это не мы, они меньше нас и почему-то говорят мне Дади, а тебе Мами…
Ева. О, Адам! Мне страшно… Я тоже вижу живое. Но оно не похоже на нас, это чудовище с шипящей головой, сразу перерастающей в длинный хвост. Но оно умеет разговаривать…
Адам. Говори тише, Ева. Нас может услышать Он и Ему наш разговор может не понравиться… А ты видела это чудовище наяву?
Ева. О нет, никогда! но мне кажется оно где-то здесь, И мне страшно.
Адам. Страшно от неведения. Потому я и говорю тебе: хочу знать. Хочу познать всё!
EPISODAS 2
Адам не стал рассказывать Еве ещё один свой сон.
…Она приходит к нему по ночам, с белыми распущенными волосами, покрывающими ей всю спину, всегда поющая грустную песню, всегда с огромными печальными глазами… Подойдя к Адаму, молча прижимает его голову к своей груди, он чувствует её твёрдые прохладные соски, нежно кладёт ладони на её упругие маленькие полушария, и во всём его теле зарождается странная, неведомая ему наяву дрожь …
- О, Лилит! - задыхаясь, шепчет Адам, сам не понимая откуда знакомо ему имя этой женщины.
Проснувшись, Адам напрочь забывает и это имя, и саму женщину, ибо этого хочет Бог. Но смутные сны иногда находят его наяву и тогда он исподтишка пробует проделать, якобы играя, все эти действия с Евой, но встречает с её стороны решительный отпор, хотя замечает по её глазам, что смутное волнение проникло и в её сердце…
Неустойчивый табурет под ним зашатался и он шумно рухнул на пол, больно ушибся.
- Бляха-муха! Даже повеситься не можешь, кретин. - Сказал он себе и подполз к холодильнику, опершись спиной на дверку, поднял глаза. Петля висела изгибаясь, как длинный язык. Он представил себе, как вывалится его собственный язык, если он сделает это, и ему стало смешно. Он засмеялся, сначала тихо, потом всё громче и громче и, наконец, захохотал во все горло.
От шума она проснулась, пошла на кухню. Увидела петлю. Хохочущего мужа. Впервые она не составила ему компанию. Не засмеялась, не захохотала. Прижала его голову к себе и заплакала. А он всё смеялся, смеялся… И слёзы текли по её ногам.
- Как хорошо, что это всё всего лишь fiction, - подумал Марат, дописав абзац. – Такого у нас с Тошкой не было. И не будет никогда.
10. «БАЛЕРИНКА»
Дочка рассказывает анекдот: «Лежит Буратино с дыркой в виске. Опилки, дрель в руке. Гражданин с длинным носом объясняет милиционеру:
«Засверлился!». Жена смеётся. Я подхожу сзади, любуясь её ровным загаром, целую в шею. Она шепчет: «Хочу медового месяца».
Медовый месяц был два года назад, но “love story” длится гораздо дольше. Вот и Юлька выросла, ей уже 12. А когда мать впервые привезла её, это была совсем кроха. Внешне на мать не похожа, но очень мамина по натуре. Улыбаясь своим полубеззубым ртом, очаровывала сразу и бесповоротно, хотелось обнять её, тут же присвоить и не отдавать никому. Я так и сделал…
Писать честную книжку трудно, тем более о любимой, нельзя врать, приукрашивать… И страшно, надо быть решительным и смелым. У Веры Пановой когда-то прочёл, за точность слов не ручаюсь, но смысл передаю верно: «Надо выходить к читателю голым. Это трудно, но единственно возможно, чтобы быть писателем».
Ещё «до меня» мама отдала дочку в «художественную гимнастику»,
а при школе девочка занималась музыкой. Всё это в Пушкине, где они и жили. Когда стали жить вместе в Павловске, я сказал: «Тоня, надо Юльку забирать из гимнастики и отдать в балетную школу Антонелли в Павловском дворце. И в музыкальную школу тоже пусть ходит в Павловске».
Тошка, как всегда, поначалу восприняла всё «в штыки», особенно не хотелось ей забирать дочку из спортивной секции, но я настоял. В конце концов, уговорил и в течение одного дня перевёл Юльку из пушкинской школы в Павловскую. Съездили во Дворец, девочку посмотрели и тут же взяли в балетную студию. Павловскую музыкальную школу когда-то закончил мой сын. Я разыскал его преподавателя.
- Борис Львович, - говорю, - вы когда-то выучили моего сына Эдика. Теперь я привёл к вам дочку. Возьмёте?
Тот с радостью согласился.
Павловская музыкальная школа была хороша ещё тем, что в ней дети серьёзно специализируются в вокале и хоровом пении. У Юльки и голос отличный. Борис Львович говорил: «Музыка ей от Бога дана».
Но главную ставку я сделал на балет. В этой девочке угадывалась не просто пластика, координация, хорошо развитая талантливым преподавателем, замечательным тренером по художественной гимнастике Мариной Владимировной Зелинской, но и необычайная артистичность и выразительность, дарованные природой. К тому же, глядя, как девочка рисует, лепит, понял, что с фантазией и воображением у неё тоже всё в порядке.
Когда прошёл год, я позвонил в Академию русского балета имени Агриппины Вагановой и записал девочку на вступительные экзамены. До поры матери ничего не говорил. Юлька всё лето самостоятельно занималась в хореографическом классе Дома творчества юных. Когда мать узнала, что ей предстоит везти дочь на экзамены, разругалась не на шутку. Не потому, что не хотела, ей эта затея казалась абсурдной. Одно слово «Вагановка» приводило её в трепет, а мысль, что её дочка может там учиться - казалась вовсе нелепой. Я изначально не сомневался в девочке, но мать уговаривал: «Пусть попробует. Попытка - не пытка». В конце августа были экзамены. Юлька потом рассказывала, как мама на первом туре пыталась сбежать оттуда вместе с дочерью, обнаружив, что даже свидетельства о рождении не догадалась взять с собой. Вдобавок ко всему проспали, явились в буквальном смысле «с улицы». Хорошо, чья-то бабуля спросила у администратора: какие нужны документы для первого тура.
- Только ваш ребёнок в трусиках, - ответила та лаконично.
Услышав об этом, уже направившись к выходу, они вернулись и заняли очередь почти в тысячной толпе.
Войдя под своды старинного здания на улице Росси, маленькая девочка сразу поняла: она хочет здесь учиться.
Экзамены были в три тура. Дочку приняли. Отбор был один из тридцати на место. А кто от этого стал счастливее: дочка или её мама - это ещё вопрос…
Прошёл год. Юлька успешно закончила первый/пятый класс и даже успела поучаствовать в двух детских балетных спектаклях на сцене знаменитой Мариинки* («Щелкунчик» и «Волшебный орех» в постановке Михаила Шемякина). И музыкой продолжает заниматься, при академии музыкальная школа.
После премьеры балета «Волшебный орех», где Юлька танцевала котёнка, Шемякин подарил всем четырём «котятам» свою большую красивую книгу с иллюстрациями эскизов костюмов к спектаклю, изданную в Италии, с автографом художника. Юлька очень гордится подарком. Все дети что-нибудь коллекционируют. Дочка, естественно, коллекционирует автографы балетных звезд: Ульяны Лопаткиной, Дианы Вишневой.
Ассоциация с автографами вновь уносит меня к далёким воспоминаниям юности, к эпизоду одного дня. Вот как это было.
Много лет назад, в октябре 1969 года в Башкирском театре оперы и балета известного поэта Мустая Карима поздравляли с пятидесятилетием. Среди гостей Мустафы Сафича был и Расул Гамзатов. Сидел у края стола президиума, подперев кулаком большую с седой гривой голову, внимательно слушал поздравительные речи, зорко глядя в зал.
«Голубоглазая скала» - сказал как-то о прекрасном американском поэте Роберте Фросте Эдуардас Межелайтис, и я представил «голубоглазые» скалы на полотнах американского художника Рокуэлла Кента. «Голубоглазая скала», - подумал, глядя на аварца, потомственного поэта, и представил синюю страну Кавказа, будто писанную кистью Мартироса Сарьяна. А он и вправду, как гора, пришёл к другу Мустаю Кариму, будто Кавказ - к седому хребту Уральских гор... Вопреки Корану: «Гора пришла к Магомету, - подумалось мне тогда, - или гора с горой сошлись».
Потом, подойдя к трибуне, поздравил Мустая. Не помню я этих слов, но наверное была хорошая речь - поэт не говорит плохих речей и всегда находит нужные слова в адрес друга. А потом он читал стихи на аварском. Если это не были звуки зурны, значит, это были звуки пандура, а если это не песни пандура, значит, это звуки зурны.
В перерыве они спустились все в зал. Мустай Карим, Расул Гамзатов, Яков Козловский, Елена Николаевская, Михаил Дудин, Инна Снегова и многие другие известные и не очень поэты и писатели. Робея, подаю я Мустаю Кариму книгу его стихов. Мелькнула ручка в его руке: «Каримову - от Мустая Карима». Расулу Гамзатову я подаю его «Горянку». Явно польщённый, расписывается и он.
Удивительно переплетена жизнь. Я ведь тоже мог стать артистом балета. В детстве занимался танцами. Руководила студией народная артистка СССР Гузель Худайбердина, дочь известного писателя в Башкирии. Как-то она пришла к моей матери и стала уговаривать: «Соня, отпусти сына в Ленинград, в Вагановское училище. Он у тебя талантливый». Не уговорила. Матери и в страшном сне не могло привидеться такое: маленький сын один в огромном городе. Переживал ли я? По-моему, мне было всё равно. Я был ещё слишком мал, чтобы оценить тот шанс.
А в Ленинград я все равно попал. В 1970 году. И вот уже 35 лет тут живу. И в конце-концов встретил здесь свою Тошку.
как запотевший след на полировке
от дна стакана с горячим чаем...
давно исчезнувший со столешницы.
Чай давно остыл или выпит.
Стакан унесён на кухню.
Вымыт и опрокинут в сушилке.,
давно выброшенной на помойку.
А след перекочевал в память.
В клетушках памяти
томятся странные птицы:
то белые, то чёрные...
Эй, открой свою голубятню,
выпусти на волю бедных птиц
былых воспоминаний.
Может быть, они придутся по сердцу
кому-то ещё?
11. «МОЙ БЕДНЫЙ МАРАТИК»
«Мой бедный Маратик…» - с интонацией «О бедном гусаре замолвите слово», - часто шутит Тошка. Но иногда так говорила и в порыве нежности. Просто вспоминает название забытой пьесы и обыгрывает. Он не имел ничего против. Марат вообще в последнее время ощущал себя в приподнятом настроении. Женившись на королевке, он как будто бегун на дальние дистанции, обрёл «второе дыхание», ему не хотелось больше думать о своём возрасте, болячках, зацикливаться на размышлениях о будущем, хотелось просто жить, с максимально возможной отдачей. Ещё в вузе ему внушили: сущность человека – в его деятельности и он её бурно развил: организовал в городе «Центр современной литературы», начал выпускать журнал, собрав вокруг него лучшие литературные силы города. При этом, успевал еще писать сам, хотя и не столь интенсивно, как раньше.
Он достиг уже того возраста, когда опыт жизни просился в творчество, требовал осмысления, рефлектирования в прозе, в стихах. В этом проявлялось не честолюбие, а потребность. С женой у него взгляды на творчество совпадали на все сто. Говорил ей: «Пиши, Тонечка, у тебя есть, что сказать людям!» Так появилась её повесть «Жила-была девочка», напечатанная в первом номере журнала «Царское Село». Приняли её хорошо, королевка подкупила всех своей предельной искренностью, откровенностью…
Марат закончил, задуманный ещё в юности, свой первый роман, довольно крупный, почти в двести страниц. Он писал его всю жизнь. Пока его читали в одном толстом журнале, и он терпеливо ждал ответа, нисколько не комплексуя по этому поводу. Да и не до того. Издал шестую книжку стихов, приступил к новому роману «Пробуждение Тейде», продолжил книгу эссе «Исповедь книжного мальчика». Но сейчас Марата волновала «Королевка…»
Марат старался не показывать самой королевке свою работу после того, как прочитав одну из глав, Тошка неодобрительно фыркнула: «Коллаж какой-то, клиповая литература».
«Скора ты на выводы, мать» - подумал он и продолжал тихо постукивать по клавишам ноутбука. Не сказать, чтобы всё шло гладко. Да и пресловутый «декартовский принцип сомнения», как червь грыз «бедного Марата». Иногда хотелось всё бросить к чертям, заняться чем-нибудь другим, но он знал по опыту: не получится, не отпустит, пока не будет поставлена последняя точка.
«Муки творчества» обрекли Марата сидеть всё лето в Павловске. Благо, городок располагал к писательскому ремеслу. Тихо, малолюдно, приветлив чудный парк и аллеи города, где он каждый вечер «выгуливал» свою королевку.
Марат много читал и по обыкновению что-нибудь записывал. Когда писал «Королевку», читал Борхеса и вот что записал к себе в Table-talk: Хорхе Луис Борхес - плоть и кровь ангел-хранитель двадцатого столетия сопротивлялся как мог. Тринадцатью поэтическими сборниками, рассказами и эссеистикой неистово боролся с этим веком, с господствующим в нем рациональным мышлением. Отсюда «литературность» его прозы, пытающейся привлечь авторитет мирового литературного потока как идею бесконечности, способную, как он сам говорил «подорвать мир». Ему и требовалось его подорвать для доказательства его «конечности». Отсюда его уход в «Тысячу и одну ночь», в мифотворчество, в кораны и библии, в плиниев и геродотов. Он хорошо понимал, что позитивизм способен разве что удовлетворить плотские потребности, но никак не дух, и из всех кризисов Борхес пуще всего опасался не бунта плоти, но бунта духа. Вряд ли сам Борхес осознавал свое тяготение к Гегелю, но один из его любимых образов – земля, которая на чем-то стоит, а та стоит на чем-то еще и так далее, но
чтобы не докатиться до «дурной бесконечности», Борхес всегда вовремя останавливается, находя первопричину - бога. А еще он любит рыбу, кусающую свой хвост, как Гегель - виток змеи, Или "школьные доски в классе" длинной в тысячи километров. Половина этих досок исписана, а другие – чистые:
Песчинки убегают в бесконечность,
Одни и те же, сколько б ни стекали:
Так за твоей отрадой и печалью
Покоится нетронутая вечность.
Но самое большое удовольствие Марат и его королевка находят в общении с друзьями. Много их у данного семейства. Есть друзья и у Марата, но у Тошки друзья и подруги - многолетние и сокровенные. Она вообще очень верная и даже с подругами далёкого детства до сих пор встречается. Подруги, с кем училась в институте, с кем вместе работала… Удивительно!
У Марата конечно таких прочных привязанностей не было, но своей активностью в Союзе писателей, а потом и в издаваемом журнале, он вовлёк многих творческих людей в свой круг. Особенно много новых друзей они обрели среди писателей. Почти ежедневно у них в доме кто-нибудь был. И по будням, и по выходным. Тошка готовила очень хорошо. Из ничего она могла придумать настоящий праздник: это могли быть пироги с яблоками, или торт, или её знаменитая пицца.
Прежний муж королевки не любил гостей, даже родственников запросто мог выставить за дверь. Конечно, всё это объяснялось его природной нелюдимостью и болезнью, но Тошке от этого было не легче. Любящая людей, с детства приученная матерью держать дверь открытой перед путниками (даже цыган привечали в доме), Тошка, выйдя замуж за Марата, нашла в нём опору своему альтруизму и наслаждалась этим.
Как-то, в Доме творчества юных г. Павловска Марат организовал детскую литературную студию. Занимался с детьми один год, но администрацию ДТЮ требовала от Марата, чтобы в его студии было не менее 25 человек. Марат пытался объяснить, что для маленького городка 25 поэтов слишком много, но ему говорили про инструкцию: «не положено!»
Пришлось уйти. Но детей не бросишь. Стали собираться у него в доме. Так по средам и приходят к Марату и королевке юные поэты. Впрочем, они уже выросли, в этом году заканчивают школу, но продолжают увлечённо заниматься творчеством, выпустили уже свои книги, Марат напечатал их работы в своём журнале. А королевка стала душой юного общества. И счастлива…
12. «ПРИКОЛЬНАЯ ДЕВОЧКА»
Но больше всего на свете она любит смеяться. И вообще: хлебом не корми, дай повеселиться. Смешное Тошка находит во всём и с поразительной лёгкостью. Мы смеемся, когда ложимся и когда встаём. Порой, хохочем до слёз, до изнеможения. Из-за чего? Да из-за любого пустяка. Например, из-за моих бесчисленных оговорок. Тошка даже целую книгу составила из них. Когда-то она записывала смешные выражения своих детей. Теперь она переключилась на меня.
Вместе читаем Мураками. Жена говорит что-то о загадочном востоке, об отсталой стране.
- Это Япония-то отсталая страна? Ну ты даёшь!
- Конечно, проснулись в 18 веке, раздобыли готовые, разрабатываемые веками европейские достижения и усовершенствовали их, а теперь впереди планеты всей в научно-техническом прогрессе… Но народ не техника, его так быстро не усовершенствовать… Вспомни фильм об их азиатской дикости. - Понимаю. Ты хочешь сказать, что страна долго варилась в собственном саке?
А вот несколько «приколов» из её книжки обо мне:
«Ругается:
- После пожара драки кулаками не машают!»
«Напугала его из-за угла. Воскликнул:
- Ты совсем поезд крыша едет!»
«Звонок в дверь. Просит меня:
- Я уже разделся. Иди открой, а то вдруг там никто!»
«Ругается на меня:
- Пиши заявление на уходнение!»
В записных книжках каждого пишущего человека найдется немало таких анекдотов, баек, шуток, каламбуров... «Их есть у меня» - как сказали бы в Одессе.
Союз писателей - повод для наших постоянных шуточек и приколов:
Переводчик и поэтесса Н.Г. как-то с гордостью заявила: «Я по мужу - немка».
«Что-то переспросил у одного нашего писателя. Тот (после обильного возлияния) недоуменно:
- Ну чё ты, Марат, не русский что ли?»
«Один молодой прозаик принёс рассказ, начинающийся загадочной фразой: «За кружевными занавесками слышался звон цепи злой собаки...»
Читаю твои записи о смешных высказываниях маленьких Сашки и Юльки. И рассказываю о своём сыне. Стою в очереди к пивному ларьку. Сыну - года три-четыре. Дергает меня за штанину:
- Папа, папа, я тоже хочу квакс!
Еще о сыне. В детском саду уговорили меня на деда Мороза. Неузнаваемый, играю с детворой вокруг ёлки. Сын со стороны пристально за мной наблюдает. Наконец, сажусь - дети читают мне стихи и поют песенки. Дошла очередь до сына.
- Папу с мамой слушаешься?
- Я-то слушаюсь, - отвечает мне сердито, - а ты зачем папин голос украл?
«Еврейская тема» - была одной из ходовых в кухонных пересудах застойных лет. Сын где-то, что-то услышал... Играет на улице, вечереет. С балкона зову его домой.
- Пап, я еще немного?
- Никаких еще!
- Ну па-а-ап?!
- Домой, я сказал.
Покоряясь, сын в сердцах бросает:
- Папа, ты - еврей!
Из Довлатова я собрал целый букет приколов. Вот некоторые:
Сергей Донатович Довлатов любил придумывать псевдонимы: Михаил Юрьевич Вермутов. Шолохов-Алейхем...
Иван Сабило написал длинный очерк воспоминаний о Сергее Довлатове «Человек, которого не было»...
У Довлатова про Сабилу я нашёл одну строчку: «Сабило устроил мою дочку в плавательный бассейн». И все.
Одному безработному журналисту рассказываю анекдот из Довлатова: «Увольняют Костю Белякова из редакции за пьянку. На собрании друзья говорят ему:
- Костя, ты ведь решил больше не пить?
- Да, решил больше не пить.
- Обещаешь?
- Обещаю.
- Значит, больше - никогда?
- Больше - никогда.
Помолчал и добавил:
- И меньше - никогда!»
Посмеялись. Безработный журналист помолчал и спрашивает:
- Так уволили его?
- Уволили.
-Значит, там вакансия?
- Где?
- Ну в редакции?
-???
Ты ещё просишь рассказать смешные истории. Рассказываю.
К солидной юбилейной дате известного хирурга-глазника Филатова журнал «Огонёк» на обложке поместил его портрет в большой глаз. Увидев свой портрет, Филатов сказал:
- Представляю, куда бы они поместили меня, если бы я был гинекологом...
В детстве я жил в Уфе рядом с мечетью. Как-то с мамой мы встретили возле нее муфтия - нашего дальнего родственника. Увидев на мне пионерский галстук, он сказал сердито:
- Сними свою козлиную бороду.
Иммануил Кант дожил до зрелых лет, а женщин не знал. Как-то друзья решили, если не женить его, то хотя бы приобрести минимальный сексуальный опыт. Нашли подходящий «объект» и уединили с ним новичка...
- Ну как? - спросили после эксперимента.
- Слишком много ненужных, суетливых движений - ответил Кант.
-Ну хватит - говорю я тебе. - Пора спать.
Нежно целую тебя… и юмор отходит на второй план.
Утро. «Биттлз» по приемнику
Из английского кино.
Тюлем белая черемуха
Занавесила окно.
И прохладной ранней свежестью
Продувается крыльцо.
Золотое солнце нежностью
Опечалило лицо.
Исчезает наваждение:
Запах кофе, дом чужой…
Ночь, любовь и искушение
С хрупкой страстною княжной.
Срок не долог у черемухи,
Сбросив белую фату,
Разбросает темным омутом
Вязких ягод черноту.
13. НАЧНЁМ СНАЧАЛА. СТРАНИЧКА ИЗ ДНЕВНИКА
Ага! Тринадцатая глава! Самое то, чтобы продолжить повесть.
Из дневника Марата:
22.08.2006. Вторник. День должен был начаться с работы над этой главой. Но проснувшись, я решил дочитать начатую накануне «Хронику смутного времени» Дмитрия Каралиса в седьмом номере «Невы». Потом стал звонить Дмитрию Николаевичу, не застал. Пошли звонки, встречи. Приехал Герман Алексеев читать гранки своего рассказа «Постельничий Годунов», мы его печатаем во втором номере «Царского Села». Когда, наконец, сел за свой ноутбук, он завис. От безысходности стал листать свой дневник годовой давности, а там как раз главы из повести «Королевка»… вперемешку с выписками из «Золотого храма» Юкио Мисимы. И вся эта история с нашей ссорой.
2.09.2006. Суббота. И вот прошёл год. В нашей жизни произошло множество разных событий – и больших и малых, радостных и огорчительных. О последних говорить не буду, скучно. Скажу только, что после шестилетнего президентства в Союзе писателей Ленинградской области и Санкт-Петербурга 22 апреля я покинул этот пост. И организовал Царскосельский центр русской литературы. Начал с того, что выпустил первый номер журнала «Царское Село» и в нём опубликовал твою повесть «Жила-была девочка». И это, пожалуй, было самым главным.
Вспоминая теперь ту, прежнюю королевку, не могу узнать её в сегодняшней, потому что ты очень изменилась. А суммарным итогом перемен стала твоя повесть. Для меня публикация твоей вещи – с одной стороны, облегчила задачу, а, с другой, усложнила её. Облегчила – потому, что не надо повторять описанное тобой в повести; усложнило – потому, что о чём же тогда писать? Поэтому мне не остаётся ничего другого, кроме как попытаться рассказать про новую королевку.
- У каждого писателя должна быть биография. Кто это сказал?
- Биография должна быть у всех, - возразила ты.
- Ты говоришь не о том. Ты говоришь об автобиографии. О клочке бумаги, подшиваемой к анкете. Биография писателя – его жизнь. Успех писателя – не только талант и труд. Это ещё и его биография. Чем она богаче, тем интереснее писатель.
- Да-да, конечно: «Девять жизней Марата Уфимцева». Об этом даже писали в газете. – Ты насмешлива, язвительна, и вот-вот расхохочешься.
А мне смешно самому. И я первый начинаю хохотать.
Мы смеёмся и целуемся.
- Так кто же это сказал? – немного успокоившись спрашиваешь ты.
- У Каралиса прочёл, что ему так сказал Виктор Конецкий, но мне кажется, он лишь повторил, сказанное кем-то. Может быть, Шкловским?
- А у меня есть биография?
- Да, и очень богатая. Ты это показала в своей повести.
- Ах, оставь! Какая у меня биография? Нигде не была, ничего не видела…
- А ты думаешь богатая биография – это сплошные путешествия и приключения?
- О, если бы я могла повидать мир, побывать в Японии, Египте, Америке, Австралии, Греции, понырять с аквалангом возле рифов, заглянуть в глубины океана, повидать чудеса света…- насколько бы я стала богаче, - мечтаешь ты
Я читал у Эренбурга о Блезе Сандраре и подумал, что опоздал родиться. Родись я в начале прошлого века, я бы, наверное, стал авантюристом. Таким, как Блез Сандрар. Удивительным человеком был Блез. Его действительно можно было бы назвать романтическим авантюристом, если бы в дальнейшем не прожил долгую литературную жизнь, написав около десятка романов, книгу эссе и очерков. Сын шотландца и швейцарки, Блез Сандрар родился в 1887 году в швейцарском местечке Ла-Шо-де-Фон. Настоящее его имя Фредерик Заузер. Замечательный поэт, которого французы считат своим, оказавшим влияние на самого Гийома Аполлинера. Впрочем, и Г.Аполлинер – вовсе не француз, а поляк Вильгельм Костровицкий. А швейцарцы считают Сандрара своим.
Он прожил бурную молодость, это был человек, узнавший все профессии, исколесивший весь мир, он был дрожжами своего поколения. «Когда ему было шестнадцать лет, он отправился в Россию, потом в Китай, в Индию. Вернулся в Россию, уехал в Америку, в Канаду; был добровольцем в Иностранном легионе, потерял на войне правую руку; побывал в Аргентине, в Бразилии, в Парагвае; был истопником в Пекине, бродячим жонглёром во Франции, снимал с Абелем Гансом фильм «Колесо», покупал в Персии бирюзу, занимался пчеловодством, работал трактористом, написал книгу о Римском-Корсакове; никогда я не видел его опустошённым, оробевшим, отчаявшимся.» – писал о нём Илья Эренбург, хорошо знавший Сандрара.
«В 1913 году мы все читали поэму Блеза Сандрара «Проза сибирской магистрали и маленькая Жанна». Сандрар писал: «Я видел тихие эшелоны, чёрные эшелоны, они возвращались с Дальнего Востока, как призраки. Мой глаз их сопровождал – фонарь последнего вагона. На станции Тайга сто тысяч раненых лежали в агонии. В Красноярске я видел лазареты. Я видел эшелон потерявших рассудок. Пожар был на всех лицах, пожар занимался во всех сердцах…»
- Ты сам себе противоречишь, - сказала ты, выслушав мой рассказ о французском поэте. – А говоришь - богатая биография – это не путешествия и приключения.
«Мы теперь всегда будем говорить о литературе с этой новой Тошкой, - почему-то грустно подумал я. – А ведь это ты сам толкнул её в литературу.
Помнишь, как ты заставлял её писать? Теперь она вошла во вкус и ты тоже гонишь её дальше: «готовь книжку стихов, пиши новую повесть…». Мы влияем друг на друга. Она шутит: ты меня сотворил, хотя подобные признания – не в её духе. Упряма, своевольна, не забыл, как поначалу мы даже в шутку говорили об «укрощении строптивой»? Но вот превратилась в королевку.
Вот об этом и напиши в конце своей повести. О том, как ты сотворил «Новую королевку».
14. «ТЕЛЕПАТИЯ»
Счастье самодостаточно. Нам друг с другом интересно и, кажется, никто не нужен. Но ты очень любишь принимать гостей и мне нравится эта твоя тяга к людям. Поразительно, как ты привязана к своим друзьям и как через годы проносишь свою верность к ним. Три подруги по прежней работе были на нашей свадьбе и иногда бывают у нас, или ты уезжаешь к ним.
Если твои встречи затягиваются, я звоню на мобильник. Ты ворчишь:
«С подругами не даёт посидеть!»
По-моему, подруги рады, что мы поженились. Правда, не сразу они приняли меня. Помнишь, наша любовь висела на волоске, мы страшно поссорились и разбежались надолго… Представляю, как вы меня костерили, ясно, что подруги приняли сразу твою сторону. Но всё, слава богу, у нас с тобой сладилось и теперь одна из твоих подруг в шутку спрашивает тебя:
- Не поделишься, где таких женихов находят?
Считают, что тебе со мной повезло. Ну, не знаю. Знаю, что мне повезло с тобой… Мне иногда кажется, что я чувствую тебя на расстоянии. Ты уезжаешь, например, в Питер, а я чётко вижу, как ты идёшь по переулку Гривцова.
- Что ты там делала?
- А решила пешком прогуляться.
Ты даже не удивилась моему вопросу. Ведь ты и сама часто угадываешь и мои желания, и мои мысли. Захожу на кухню, а зачем пришёл, не помню.
- Ты не знаешь, зачем я сюда пришёл? – спрашиваю.
- Знаю, - отвечаешь, - за ножом. – Склерозник, - смеёшься.
Когда-то в юности, я занимался в кружке психологических опытов в медицинском институте у себя на родине, в Уфе. Как-то на гастроли к нам приехал даже знаменитый Вольф Мессинг. Я увлекался телепатией и даже записывал интересные случаи ее проявления, известные науки. Вот одна из таких записей: «Жили два брата-близнеца. Один в Москве, другой – в Сибири. Брат, что жил в столице, во время операции умер. В этот момент сибирский близнец спал и проснулся от того, что в стакане зазвенела ложка. Он встал, но в доме никого не было. Позднее, когда события были сопоставлены, оказалось, что оперировавший брата хирург, в момент его смерти уронил скальпель. Очевидно, этот последний сигнал и воспринял умирающий и, подумав о самом близком ему на земле человеке, «переслал» ему свой прощальный привет.»
Думаю про себя: «Когда буду уходить туда, хочу, чтобы ты держала меня за руку и закрыла глаза последним прикосновением». И никакая телепатия мне не нужна. Год назад я написал эссе о смерти своего друга от сердечного приступа. Накануне он крепко поссорился с женой и та уехала к матери. Покойника обнаружили сослуживцы через несколько дней, обеспокоенные его отсутствием на работе. Так человек умирал в одиночестве. Не приведи, Господь…
Впрочем, хоть и внушают мудрецы: «всегда memento more!», незачем туда торопиться, когда и здесь хорошо. Жизнь – удивительно хороша сама по себе, а когда ещё полна любви - адекватна счастью.
«А потом мы поссорились… Ссора была кратковременной, но крепкой. Через три дня мы помирились и зажили по-прежнему – нежно и счастливо. Но когда я попытался вернуться к повести, у меня ничего не вышло. Исчезла интонация, легкий стиль, само настроение. Какое-то время посопротивлялся, написал еще три главки. Но получилось неубедительно. Тогда я бросил писать эту вещь вообще, переключился на другое.
Прошёл год. Он бы и не возвращался к повести, если бы не позвонил его друг и не попросил для своего журнала что-нибудь из прозы. И тогда Марат вспомнил про «Королевку». Открыл заброшенный файл и перечитал повесть. Встал, закурил. Подошёл к окну долго смотрел на старую иву. Вспомнил, как год назад заканчивал последнюю главу романа. Стоял и смотрел на старую иву во дворе. А затем написал несколько абзацев. Как и сейчас:
«Мы вместе шесть лет. Я не знаю, много это или мало и, тем более, не ведаю, сколько ещё мне осталась прожить с тобой… Знаю одно: в этой жизни ты моё последнее пристанище и грех было бы желать иного. Чтобы не сфальшивить, позволь мне на этом закончить… Вернее, не так. Чтобы закончить повесть, позволь мне позаимствовать у тебя три последние строчки твоей повести. Только первое предложение следует перевести в мужской род, а всё остальное, как сказала «Королевка Тошка»:
«Наверное, это выглядит хвастовством, но я счастлив. Нравится ощущать вкус жизни. На этой ноте и завершаю повесть. Не задумываюсь: что будет завтра… Просто надеюсь…»
2005-2006 гг.
Павловск.