Свидание

Свидание.


К школе подошла заранее, за двенадцать минут до окончания пятого урока. Встала в нескольких шагах от крыльца так, чтобы иметь максимальный обзор. На крыльце никого не было, у школы тоже, стояла одна с коробкой в руках, отсвечивала одиноким пятном.
Коробку узкую поставила рядом на землю, высоты хватило, чтобы придерживать рукой.
Хоть бы какое-то подобие непринужденности создать, была бы площадка детская, качели, скамейка, на которой можно было бы зависнуть, чтобы не бросаться в глаза так явно.
Ничего, - успокаивала себя, - прозвенит звонок, побегут дети, никто на нее внимания не обратит. Главное, не пропустить…
Какой он? Вдруг она его не узнает?
Узнает. Не может не узнать.

Руки дрожали. Второй раз за шесть лет она пожалела, что бросила курить. Первый – был год назад, когда они поссорились по-настоящему, и она думала, что все, больше его никогда не увидит. Хотя она так думала всегда, когда они ссорились, и каждый раз обрывалось сердце. Но тот раз был особенным, в тот раз она его сама обидела, не зная об этом, а когда опомнилась, он перестал отвечать на звонки, не хотел ее слышать, и она поняла, что все, на этот раз действительно все. И непрерывно болело сердце, периодически кружилась голова, и темнело в глазах. И тогда подумалось, что требуется какое-то простое механическое действие, переключающее ее с боли о нем на что-то иное, такая обманка, которая, казалось бы, помогает, как таблетка, примешь ее, и думаешь, что стало легче. И пожалела, что больше не курит. А потом они помирились.

Сейчас сигарета тоже пригодилась бы: плясала бы в дрожащих пальцах, гонялся бы через легкие ядовитый дым, и это напряженное ожидание проходило бы чуть легче. Хотя какая сигарета у крыльца школы? Ее отсюда погонят с позором. Так что лучше уж без сигареты.

Самая большая проблема – она не умеет врать. Совсем. Краснеет, путается, прячет глаза. Щеки горят так, точно по ним хлестали. А сейчас врать придется, хочешь - не хочешь, а придется – с выдумкой и упоением.
Главное – не пропустить, когда они побегут с уроков всей толпой – в неуправляемости обретенной воли.
Осталось шесть минут.
Мимо идут люди, обычные такие люди, как всегда. Ничего примечательного. Эти люди не знают, ничего они не знают. Так всегда и бывает, кто-то стоит у всех на виду и горит синим пламенем, а люди рядом идут, в двух шагах, и ни огня, ни вопля внутреннего, оглушительного, не подозревают.
Сердце опять заболело и заломило в затылке. Тут, главное, сознание не потерять, вот будет смеху, завалиться на землю прямо перед школой и собрать вокруг себя всех любопытных пионеров и перепуганных училок… А его пропустить.

Так, спокойнее, давай, говорю тебе, спокойнее.

Школа – стандартная, такая же и у нее была… Эти бетонные столбы на крыльце, покрашенные отвратительной зеленой краской. Впрочем, почему отвратительной? Нормальной такой зеленой масляной краской… Просто само отношение к советской школе связано именно с этим казенным цветом, от того так и брезгливо…
В ее детстве на школьном крыльце постоянно тусили курильщики – даже во время уроков –  опоздавшие или прогуливающие. На переменах дымила целая толпа, разбивающаяся на стайки, в этом был особый понт: посмотрите, какие мы смелые, не прячемся по туалетам как мелкие, дымим в открытую, попробуйте нам что-нибудь сказать… В старших классах она тоже курила на крыльце напоказ с этой внутренней бравадой, такая же как все. Личный внутренний бунт, типа. Учителя боялись выходить на крыльцо, потому что надо было реагировать как-то на эти зажатые в детских пальцах сигареты, сделать вид, что этого не замечаешь, не получалось. Вернее, кто-то так и поступал, мол, я не вижу, мне до вас нет дела, проходил мимо, подтверждая свою слабость, сдавая стальную воспитательную позицию, и получал в сутулую спину презрительные ухмылки. Некоторые останавливались, говорили какие-то слова, понимая всю бессмысленность своего тухлого выступления, и слышали в ответ добрые насмешливые реплики, типа: «Ну что вы, Вера Михайловна, мы не курим, мы балуемся…». Это была более правильная позиция, потому что после этих слов можно было укоризненно покачать головой и идти дальше, не пряча глаза, не сгибая спины. Ну а те, кто по глупости срывались на крики и угрозы, пытаясь разогнать всю компанию «Чтобы завтра в школу с родителями!» были изначально обречены на провал, подвергались жесткому прилюдному издевательству под общий хохот, рисковали и плевок в спину свою получить. Время было такое, полного развала и общей растерянности, авторитеты свергались, в школах царила безнаказанность, на улицах – хаос. Так что никто ничему не удивлялся.

Сейчас на дворе стоял 1974-й год, школа как идеологический институт застыла незыблемо. Хотя, что она знает про школы 1974-ого года?
Что она знает про мальчика, которого стоит, здесь ждет? А что если он ей не поверит, он с ней не пойдет, а что если его здесь вообще сегодня нет?

Отчаянно, пронзительно до дребезга в глазах, как и в ее детстве, заверещал звонок. И тут же, минуты не прошло, распахнулась дверь, и из нее посыпались мальчишки, размахивая портфелями, заполняя прилегающий к школе двор переливчатым смехом, криками, счастливой задиристой перебранкой.
Она смотрела на дверь, не отрываясь, она вцепилась в нее взглядом, как бы не пропустить, пальцы до вмятин сжимали коробку…
Не он, не он, не он.
Стали выходить девочки. Аккуратные птички, бантики на головах, на мальчишек не смотрят, мальчишки – пустое место. Темное платье, черный передник, воротнички белоснежные, манжеты – отпарывать и стирать хозяйственным мылом в раковине, сушить на батарее, по вечерам пришивать короткими стежками… Алые галстуки, намочить, потом гладить, и пар из-под утюга, как будто горит, и запах горячего мокрого шелка. Как это было давно, как давно, больше двадцати лет назад… Но ведь было, было, было. И, если на секунду закрыть глаза, хотя зачем закрывать, вот оно все, перед глазами, просто отключить на какое-то время эти странные, чужие двадцать с хвостиком лет, можно увидеть себя, двенадцатилетнюю, на этом крыльце…

Не о том думаешь, не о том… Будь внимательнее.

Выбежала группа мальчишек с шумом и гоготом, буквально вывалилась из тесных школьных дверей. Один отделился, рыжий, вырвался вперед, в него тут же под общий смех полетел чей-то портфель, не долетел, рыжий сделал разворот, ловко подхватил его, швырнул в кидавшего, тот нагнулся, портфель скрылся в кустах…
- Ату, пацаны! – заорал кто-то из стаи.
В воздухе замелькали портфели, сумки, мешки со сменкой, сменка вываливалась из мешков, тапки летели по другой траектории, мягко планируя на асфальт, тут же кем-то подхватывались и запускались друг в друга…
- Андрей! Андрей Горюнов! – она не узнала своего голоса, настолько он был громким, пронзительно-фальшивым, не ее.
Рыжий обернулся.
- Андрей, можно тебя на минутку?
Он запустил в кого-то сандалием, увернулся в очередной раз от летящего в голову ранца и посмотрел на нее с вопросом. Игра притормозилась. Все заметили тетеньку у крыльца. С длинной коробкой.

- Привет, Андрей. А я – к тебе. Не узнаешь меня? – голос противный до невозможности, идет из деревянного горла сам по себе, она только рот открывает…
Рыжий подошел ближе, махнул мальчишкам: играйте, мол, дальше, я сейчас. Без него играть никто не стал, все подошли к тетеньке.
Тетеньке отчаянно вдруг захотелось сбежать, сказать «Извините, дети, нам пора», взять рыжего за руку и пойти прочь от этой дюжины вопросительных глаз. Усилием воли она заставила себя посмотреть на мальчишек.
- Я давняя знакомая твоих родителей, - искусственно заулыбалась она рыжему, - ты меня и не помнишь совсем, наверное… Я тебя только маленьким видела.

Он, двенадцатилетний, был невысокий совсем по сравнению со своими друзьями, потянувшимися уже вверх, ниже многих, но занимал среди них далеко не последнюю позицию, это было ясно.
Рыжий молчал. Глаза с прищуром смотрели на нее внимательно и остро.
- Меня зовут Ира, можно просто, Ира, - заговорила она от растерянности быстрее, - мы же с тобой давние знакомые, друзья, можно сказать…
Слова запнулись друг о друга в горле… «Мы же с тобой друзья вроде …» - зазвучала в памяти ироничная интонация.
- Не бойся, ты чего, боишься? Я же Ира… - силы как-то слишком быстро кончились.
- Ничего я не боюсь… - просопел он, наконец.
- Это даже хорошо, что ты меня не помнишь, будет, так сказать, повод познакомиться заново… Я в вашем городе проездом, на несколько часов всего, вечером поезд, я здесь по делам, по работе…
- А… - он явно не понимал, что от него хотят.
- Я очень рада тебя видеть…- закончила она, в конец обессилев.
Рыжий молчал. Один из его приятелей нежданно пришел ей на помощь.
- А кем вы работаете?
- Я? Я журналистом работаю, вот, заехала в ваш город, чтобы заметку о нем написать, не могла не зайти, не навестить тебя, мы так давно не виделись… Ира, тетя Ира, - тормошила она рыжего, - что, совсем не помнишь?
- Нет…
- Ну, я же говорю, маленький был… Жаль, что я родителей твоих не застану, Аню и Володю, я совсем ненадолго здесь, вечером уезжать, но ты им передавай привет от меня, ладно?
- Мама на работе, и папа тоже, - взгляд его потеплел, когда она назвала имена, - дома только баба Дуня, хотите, пойдемте к нам, она обед приготовит…
- Пойдем, - обрадовалась она.
- Андрюха, ну ты чего, играешь? – закричал кто-то со стороны, те, кто стоял рядом, молчали.
- Без меня, - с досадой он посмотрел на товарищей,- я - домой…
- Пойдем, да? У меня для тебя подарок есть, - она показала коробку, - Специально тебе привезла, из Москвы.
- Вы в Москве живете? – он оживился.
- Ага! В самой что ни на есть Москве.
- И как там, нормально? – прищурил глаз.
Знакомый такой глаз, по-родному прищурил, она от счастья тут же поплыла. Захотелось обнять его, дурачка несмышленого, прижать к себе крепко-крепко, и, зажмурившись, потеряться в пространстве, во времени, совсем потеряться, чтобы вот так только: она и этот мальчик.
- А вот пойдем гулять, я тебе все расскажу. Мы ведь пойдем гулять?
- Ну… если вы хотите… А куда?
- Очень, очень хочу. 
- А куда вы хотите?
- Это ты мне расскажешь, куда. Где у тебя самые любимые места в городе?
- Не знаю… мест много. Ладно, идемте.
Он заметно сник: посторонняя тетка из далекого родительского прошлого в его планы сегодня явно не входила. Молча собрал разлетевшиеся из портфеля учебники, махнул рукой приятелям и под их разочарованные взгляды побрел через школьный двор. Она пошла за ним.

Когда прошли немного, повернули направо, потом еще раз направо, она спросила:
- А скоро ваш дом?
- Следующий – буркнул он.
- Знаешь что, - остановилась она, посмотрев ему прямо в глаза, - давай сделаем так. Я к бабе Дуне не пойду, она меня и не помнит совсем, неудобно, а ты зайди домой, закинь портфель, потом выходи и мы пойдем куда-нибудь перекусим… Где тут у вас можно поесть? Я тебя мороженым угощу, а потом пойдем в какой-нибудь сквер – кататься на самокате…
- На чем? – он вытаращил глаза.
- На самокате. Вот он, тут, - она показала на коробку, которую все это время тащила в руках, - я тебе специально из Москвы привезла.
- На самокатах одни только малолетки катаются, - ухмыльнулся он, - вы, вон Ганьке мелкому подарите, пусть катается…
- Это очень крутой самокат…
- Какой? – в его голосе была насмешка.
- Крутой. Ну, стильный. Модный. Здоровский. Из Москвы. В Москве все взрослые на таких самокатах ездят, это быстро и очень здорово…
- Взрослые? На самокатах? Ха-ха-ха… - он просто залился смехом, чистым, светлым, совершенно детским, пятилетним…
«Господи, как же я люблю тебя… - подумала она, - смейся, смейся, родной мальчик, смейся подольше…» И тоже засмеялась.
- В общем, давай сделаем так. Ты сейчас – к бабе Дуне, я жду здесь. Она тебя обедать посадит?
- Ну!
- Ты быстро пообедай, только не ешь много, мы с тобой кутить куда-нибудь пойдем, да?
- Ну!
- Чуть-чуть перекуси, скажи ей… ну, что тебе идти надо. Куда тебе идти может быть надо? Может, в кружок какой?
- Ну! В дом пионеров… Но она меня и так отпустит, она всегда пускает…
- Ну вот! Ты быстренько перекуси и давай ко мне, и пойдем гулять, самокат обкатывать…
Он опять засмеялся.
- Договор?
- Договор! – ухмылочка знакомая по губам играет.
- Ну, тогда – дуй! Только побыстрее, а то у меня самолет вечером, времени мало…
- Вы же говорили: поезд!
- Ну, так я и говорю: поезд! Теперь поезда скоростные, как самолеты стали. Дуй давай к бабе Дуне! Только не говори пока обо мне, пусть для родителей сюрприз вечером будет…
- Заметано!
Он убежал.  Она присела на подвернувшуюся скамейку. Ноги не держали, из глаз побежали слезы.
«Этого еще не хватало. Идиотка, перестань плакать, перестань плакать… Не к месту сейчас, не в тему… Господи, Господи, Господи… да что же ты делаешь…»
Вытащила зеркальце, принялась выравнивать плачущее лицо.

Он выбежал из подъезда, довольный, глаз с чертовщинкой. В заговорщиков играем.
- Ну как я – быстро?
- Очень! Как тебе удалось? – она поднялась ему навстречу, и они пошли вдоль дома.
- А я сказал, что меня на продленке с мелкими уроки заставили делать, ну и сбежал…
- Ты поел?
- Не-а! Портфель закинул и деру, сказал, что меня в столовке покормят!
- Ну, отлично! Веди меня, где тут у вас самое шикарное кафе? Будем гулять!
- А самокат? – остановился он.
- Да, конечно, самокат первее. Пойдем только куда-нибудь от твоего дома подальше, чтобы соседи не видели…
- А почему?
- Ну, ты их потом специально удивишь. А если они увидят, как мы тут с тобой его собираем, сюрприза не получится.
- А его собирать надо?
- А как же! Это же тебе не деревянный драндулет для малолеток! 
- Ну, пойдемте за дом… Хотя там Миха живет. Пойдемте, знаете куда? В парк! За школой, тут недалеко.
- А кафе?
- А кафе там рядом, «Буратино».
- Нам бы посолиднее чего, где кормят не одним мороженым.
- А! Тогда есть «Арагви», там папа юбилей справлял…
- Отлично, «Арагви» нам в самый раз… Идем!

Пошли.
- Ну, и как там – Москва?
- Москва? Она очень большая.
- А Кремль вы видели?
- Да.
- А Брежнева?
- Нет, Брежнева не видела. Только по телевизору.
- И я. А вам нравится в Москве?
- Да. Ты понимаешь, Москва – она очень разная. Каждый в ней видит то, что в состоянии разглядеть.
- А вы что в состоянии?
- Я вижу улицы старые, бульвары зеленые, дома красивые, думаю о людях, которые жили в этих домах, бродили по улицам… Мне это интересно.
- Я вот тоже в Москву хочу поехать. Посмотреть там, как чего…
- Поедешь обязательно. Обещаю тебе.
- Теть Ир, а вы давно маму с папой знаете?
- Знаешь что? Называй меня просто Ира, и на «ты»… мы же давние знакомые, а то как-то неудобно получается, я тебя Андреем, а ты меня тетя…
- Ха! – засмеялся он, - Ну я же еще не дядя!
- Так и я не тетя!
- А кто же тогда?
- Просто Ира…
- Просто Ира, а вы давно моих родителей знаете?
- Давно. Еще когда они в школе учились.

Вот дура! Зачем же про школу? Сейчас засыплется на самом простом…

- Вы вместе учились?
- Нет, просто я знаю их с того времени, как они были школьниками.
- А сколько вам лет?
- Мне… тридцать три.

Опять дура. Зачем ему врать про возраст?

- А папе тридцать пять…
- А маме?
- Маме тридцать четыре.
- Ну вот, у нас совсем небольшая разница.
- Ну да.
- А тебе как, в школу нравится ходить?

Прямо скажем, собеседник для него она не блестящий: какому двенадцатилетнему пацану нравится ходить в школу? Еще надо спросить, хорошо ли он учится…

- Да не особо.
- А что тебе нравится?
- Мне? Ну, я не знаю… ну многое.
- В футбол играешь?
- Так, бывает, не особо.
- На великах гоняешь?
- На великах это да, это класс! Только у меня своего велика нет, гоняю, когда Леха во дворе…

Надо было ему настоящий велосипед купить. И снова дура.

- Ну, теперь у тебя будет свой велик. Только не такой как у Лехи, а гораздо круче.
- Как?
- Круче. Ну, в смысле лучше.

Они подошли к небольшому скверу. Асфальтовые аллеи уходили вглубь. Стриженые газоны венчали щиты с потускневшими лозунгами. Лозунги призывали советского человека к труду. Она выбрала одну из скамеек.

-Давай сюда, - протянула ему коробку, - доставай.

Он попытался открыть аккуратно, жесткий картон не поддавался.

- Да бог с ней, давай, рви!

Обрадовавшись, стал раздирать бумажные стенки, наконец, извлек на свет длинную металлическую конструкцию.

- Это что?   
- Это твой новый велик. Он просто складной. Смотри…

Она сделала пару движений, и в руках оказался тонкий, плоский, металлический самокат. Она долго и придирчиво выбирала его в магазинах, выбрала самый лучший.

- Видишь, какой он легкий? Его можно складывать и брать с собой куда угодно: в магазин, в школу, куда захочешь… Здесь все регулируется, вставай, давай тебе руль сделаем…

Он, потрясенный неожиданным чудом техники, встал на самокат, автоматически оттолкнулся от асфальта ногой, тут же унесся метров на пять вперед…

- Подожди! Тебе же неудобно! Иди сюда, давай руль выправим!

Он подкатил к ней, глаза сияли.

- Клааассс… - протянул он, - зыбынско…
- А ты говорил, на самокате только мелкие ездят… - утвердила она транспорт, регулируя высоту руля, - уретановые колеса, сверхпрочная рама, она на взрослого человека рассчитана, до 100 килограмм…
- Какие колеса?
- Уретановые. Ну, это материал такой, очень хороший, для скорости ну и вообще… На нем знаешь, как гонять можно? Подожди, смотри, здесь – тормоз, вот так, нажимаешь, и он останавливается. Попробуй, разгонись, только не тормози резко, а то улетишь с него…

Он пару раз оттолкнулся от асфальта и, моментально набрав скорость, умчался до конца аллеи.

- Уррра! – летело за ним.

Плавно развернувшись, через минуту он слаженно затормозил около нее.

- Где ты его взяла? Ой, то есть, вы! Где вы его взяли?
- Нормально. Говори мне ты. Мы же друзья.
- Где ты его взяла?
- Привезла из Москвы. Специально для тебя. В Москве все на таких катаются. Все взрослые.
- Бляяя, вот пацаны обзавидуются! Ой, простите!
Лукавый глаз не выдал раскаянья.
- Ну, я очень рада, что тебе нравится…
- Нравится? Да это самый зыбынский велик на свете! Я теперь без него никуды! Можно, я еще прокачусь?
- Ну, конечно! Подожди, я тебе еще одну штуку покажу.

Она вытащила из полиэтиленового пакетика картридж, продемонстрировала ему:
- Видишь? А теперь вставляем вот сюда.
Щелкнула картриджем у заднего колеса.
- Теперь разгонись и нажми на тормоз. Только не резко.

Он оттолкнулся, проехал несколько метров, и вдруг из-под заднего колеса посыпались искры – яркие, крупные, белые.

-Аааааа! – истошно закричал он в восторге, обернувшись, и въехал в кустарник справа.
Раздался треск веток, она подскочила со скамейки.

- Нормально, нормально! – раздалось из кустов, треск веток усилился, и он красный и поцарапанный выскочил на дорожку с самокатом в руке. Махнул ей утверждающе. Поставил, оттолкнулся, разогнался и полетел. Новый каскад искр выскочил из-под колес.

Сделал круг по периметру сквера. Потом еще пару кругов. Прохожие оборачивались вслед, дивясь необычному транспорту, мальчишки восторженно свистели на искры и показывали пальцами нехитрые комбинации. Он мчался мимо них натянутый как струна, рыжие волосы растрепались от ветра, глаза горели огнем победителя.
Наконец, затормозил рядом.
- Ну как?
- Круть!
- Можно я еще проедусь?
- Конечно. А потом пойдем обедать.


А потом они пошли обедать. Она кормила его сочным шашлыком в кафе «Арагви», шашлык запивали лимонадом «Буратино», и заедали мороженым, два по двести с шоколадом и сиропом. Самокат сложенный стоял тут же, около столика.

- Расскажи мне, как ты живешь… - попросила она.
- А чего живу? Нормаль. – ответил он отправляя кусок шашлыка за щеку.
- Нормаль, да? – она заулыбалась, - В театральной студии уже занимаешься?
- Откуда ты знаешь? – от удивления он перестал жевать, - Никто не знает, я только записался.
- Интуиция, - усмехнулась она, - мне кажется, у тебя есть талант.
- Почему так думаешь?
- Ну, у меня чутье на талантливых людей. Только знаешь, такая штука… я вот тебе скажу, а ты запомни, хорошо?
- Ну!
- Нельзя сдаваться. Никогда не сдавайся. Талантливым быть очень трудно.
- Почему трудно?
- Ну, потому что ты – не такой как все. Не хуже, не лучше, просто – не такой, понимаешь?
Он кивнул.
- И эта разница она всегда будет. Ее надо просто учитывать, и понимать, почему тебе трудно. Трудно понять кого-то самому, и другим тебя трудно будет понять. Это, во-первых.
- А ты честно думаешь, что я такой талантливый?
- Честно. Послушай, пожалуйста, дальше очень важно. Тебя очень долго будут не признавать.
- Это как?
- Ну, ты будешь знать, что ты талантливый. Другие будут это знать. А в работе все может долго не складываться.
- Почему? Почему не складываться, если другие будут признавать?
- Потому что талант – это ступенька только, понимаешь, не вершина. А вершину нужно заслужить, нужно ее выстрадать. Я очень сложно сейчас для тебя говорю, да?
- Не, только я не понимаю. А зачем страдать?
- Для того, чтобы потом получить то, что тебе нужно.
- А что мне нужно?
- Тебе будет нужно признание. И ты его получишь. Только не сразу, очень не сразу, но обязательно получишь. Поэтому что бы с тобой не происходило в жизни, ты никогда не опускай руки, никогда не теряй веры. Да? Ты слышишь меня?
- Да.
- Вот как бы трудно тебе не было, ты все время вспоминай мои слова: никогда не теряй веры. Знай, что все, что с тобой происходит, даже самое плохое, это – испытания, тебя просто проверяют, сдаваться нельзя, это ступеньки, которые ведут наверх. И, если ты их преодолеешь, если по ним заберешься, то в результате получишь все, чего так долго ждал.
- Откуда ты это знаешь?
- Я знаю. Просто поверь мне. Ты очень яркий, очень непростой мальчик. И у тебя очень много будет в жизни испытаний. Главное, чтобы ты был готов к ним и никогда не терял веры в то, что все будет хорошо. Слышишь? Никогда не теряй веры в себя. А теперь давай напишем письмо твоим родителям.
- Какое письмо?
- Ну, чтобы они поверили, что это я тебе подарила самокат, а не ты его взял откуда-нибудь без спроса, чтобы не отобрали…
- Давай.
Она достала листок бумаги, стала писать, диктуя сама себе вслух.
- Дорогие Аня и Володя! Это Ира, ваша давняя-давняя знакомая. Помните… - тут она ненадолго задумалась, складывая и вычитая… - пятьдесят девятый год? Как давно это было! Очень жалею, что не смогла с вами повидаться: поезд… Но зато повидалась с Андреем. Чудный у вас растет сын. Я привезла ему в подарок самокат, пусть катается, он ему понравился. Целую вас обоих. Надеюсь, еще увидимся. Ира.
Она сложила листок вчетверо, отдала ему.
- Вот. Обязательно им передай. А то вдруг они не поверят, что я приезжала. Только не потеряй.
- Ага, - он спрятал листок в карман.
Помолчали.
- А как ты думаешь, кем я буду? – спросил он ее через паузу.
- Актером.
- Ты уверена?
- Абсолютно. Мне кажется, что ты еще рисуешь хорошо. Я права?
- Ну так, иногда получается что-то…
- Ты не бросай это занятие. Тебе оно помогать будет.

Когда они вышли из кафе, уже темнело. Она взяла его за плечи.

- Ну, давай, дуй домой. Дальше я сама.
- А вы знаете, где вокзал?
- Ты опять говоришь мне «вы»… Разницу в возрасте хочешь подчеркнуть? 
- А на сколько вы меня старше?
- На сущую ерунду. Поверь мне.
- Ну, ладно, я пошел?
- Иди. Подожди. Дай я на тебя еще посмотрю секунду.
Появились предательские слезы, побежали по щекам.
- Ты плачешь? – удивился он.
- Нет. Это так. Просто ты похож на человека, которого я очень сильно любила.
- А он тебя?
- А он меня тоже.
- Вы поженились?
- Нет.
- Почему?
- У него уже есть жена. Ее он тоже любит.
- А ты как же?
- А я теперь без него. Как-то. Ну все, давай, иди домой.
Она протянула ему руку. Он дал ей свою. Маленькая ладошка, тонкие холодные пальцы.
- Ну… до встречи?
- До встречи.
- Дай я тебя поцелую, мой хороший.
Она легонько коснулась губами его щеки.
- Я очень верю в тебя. У тебя все получится. Ну все. Давай. Скоро увидимся.
Он встал на самокат, оттолкнулся, проехал пару метров, затормозил и помахал рукой.
- Пока!
- До свидания, любимый.
И он умчался в темноту двора. 

…

Когда она открыла глаза, была полночь.
Это плохо, - подумала она, - мне надо поспать.
Пошла на кухню, открыла бутылку вина.
К трем часам бутылка закончилась, и она, не понимая сама как, добралась до постели.
Сны ей снились светлые, нежно-розовые.
В восемь прозвенел будильник. Она открыла глаза, будто бы не засыпала.
Сегодня.
Поднялась с постели, пошла в ванную.
Я сегодня должна быть красивой, я сегодня должна быть красивой. Все что угодно, но я должна.
В зеркало на нее смотрело белое лицо с опухшими от слез глазами-щелочками.
Соберись.    

…

Площадь около театра была наполнена толпой. У главного входа выстроилась длинная очередь. Кто-то тяжело вздыхал, кто-то откровенно плакал, мимо бежали известные люди с букетами и скорбными лицами, телевидение снимало чужое горе.
Хоронили народного артиста Андрея Горюнова. Ему было пятьдесят лет.