Вытрезвитель и морг. Морг и вытрезвитель.
Наличие завсегдатаев в одном и их отсутствие в другом делает заведения внешне непохожими. Но, если днем еще какие-то различия есть, то ночью они стираются начисто. Те же кафельные стены, те же бетонные полы и даже вонь и мат – те же…
Так, вот…
* * *
Родился я в Мавзолейске, в самый последний день, уходящего года. И родился, прямо скажу, навеселе. Назвали меня Акимом – в честь прадеда, спившегося еще при царе.
Отца не помню. Помню только, что матушка моя, Катерина Семеновна, поносила папеньку распоследними словами, желая ему всех «адовых благ». Она уверовала, что отец мой был произведен на свет для того лишь, чтоб водку жрать, да баб пугать.
«Чтоб ты сдох!» - повторяла маменька всякий раз, когда видела своего супруга. Папа это дело уразумел, проникся и оставил меня в три с половиной года полусиротой, а мамашу – вдовой.
В школу я иногда ходил. Был пионером, бил стекла, давал в морду и получал сам. Мужал на пиве и дешевом вине, а тайны бытия постигал в школьном подвале со старшеклассницами.
Просидев два года в третьем, два – в пятом, закончил восьмилетку с твердым шестиклассным образованием. Но тут же был призван в «несокрушимую и легендарную».
Воевать не хотелось, но благодаря имевщимся дефектам здоровья, а именно – слабоумию, косоглазию и плоскостопию, служить меня отправили в тундру, в караульную роту особого назначения. И прослужил я полгода, после чего, из-за обострения всех моих недугов, был спешно комиссован в родной Мавзолейск.
Возвращение мое никого на родине не порадовало, даже – маменьку.
На работу не брали. Без денег и перспектив болтался я еще год, пока внезапно не поумнел.
Этот неожиданный проблеск божьего дара я использовал с умом. Буквально, за год закончил при филиале вечерней школы восьмимесячные курсы дворника-ассенизатора. Мамкины знакомые помогли с работой – устроили подкрашивать траву и сбивать листья в городском парке. А, время от времени, удавалось даже подработать продувщиком канализации, благо грудная клетка у меня – дай бог каждому!
Обзавелся я и казенным жильем при кочегарке и даже двумя друзьями – инвалидом Кузей и дворовым псом Шмайсером.
* * *
Помню, сижу в своей комнатенке, чешу Шмайсеру живот, да гадаю – кто же страной рулить будет, этот или тот? Этот, конечно, свой мужик. И Шмайсер тоже за него. Как услышит по радио, так и завиляет одобрительно хвостом, а, как того, другого – рычать начинает, а то и «сходит» прямо мне на ногу…
Вот так, в государственных думах и застал нас как-то Кузьма.
- Здорово, Аким! – прохрипел он, занимая собой половину комнаты. – Готовь закусь, гулять будем. Как люди.
- А что за праздник, Кузя? – спросил я полупьяного инвалида.
- Пенсию дали, гордо ответил он, выпятив грудь с медалькой «За долголетие Мавзолейска».
Достал я свой неприкосновенный запас, припрятанный на особый случай – краюху ржаного, да ржавую воблу – и разлил по жестянкам принесенный одеколон.
- За что пьем? – поинтересовался я, зная наперед любимый тост Кузи.
- Как за что? За нее, за родину-матушку! – и, еще сильнее выпятив грудь, он хлестанул в беззубый рот бодрящий напиток.
Грудь моментально втянулась и то, что когда-то было лицом, сморщилось, как гнилая репа. В таком виде он пребывал минуты две-три, пока организм усваивал жидкость, не предназначенную для возлияния. Спустя еще пару минут, наступал процесс излияния, заключавшийся в том, что Кузя, не сходя с места, мочился в свое галифе.
- А-а-а… Хорошо пошла, - выдохнул он, обнюхивая воблу от хвоста к голове, что так же входило в ритуал. – Ну, а ты чё, гад, за родину-то?
- Да я ничё, - промямлил я и, нехотя взялся за банку. Кузя услужливо подал старушку-воблу, подбадривая любимой присказкой:
- Давай-давай, пошла пехота!..
Шмайсер, сидевший под ногами, жадно смотрел в рот, истекал слюной и нервно передергивал хвостом.
- А вот теперь, и скотинке – не грех! Тоже ведь член общества, - добродушно проворчал Кузя.
- Член, - согласился я.
Кузя взял ломоть хлеба, и, смочив одеколоном, как в паровозную топку зашвырнул его собаке в пасть. Лязг челюстей громыхнул так, что мухи, мирно дремавшие на клейкой ленте, тут же попадали в наши жестянки. Шмайсер, заглотив подношение, в точности повторил Кузин трюк с прысканьем.
- Вот, шельмец, - одобрительно икнул Кузьма. – Ведь, как человек, только не говорит.
И, с этими словами полез к псу с поцелуями, на что тот ответил ему всей своей собачьей взаимностью.
Второй и третий круг прошли, как и первый. Последний не отличался ничем, кроме крылатой фразы: «Дай бог не последняя». После нее начался концерт художественной самодеятельности, завершившийся грудой тел, мерно посапывающих и источавщих терпкий парфюмерный аромат…
* * *
Участковый наш, майор Елдаков, изо всех сил трудился на ниве правопорядка, ибо служебная карьера, успешно начатая в городском угрозыске, оказалась жестоко прерванной.
Причиной тому была жалоба, накатанная гражданкой Ягодкиной на самого стража порядка. В жалобе фигурировали все безобразия, творимые Елдаковым в свободное от службы время. Но главная пакость заключалась в детальном описании пьянства и разврата, творимого в собственной квартире майора. Сгоряча, его поперли было из органов, но, припомнив былую доблесть, вовремя спохватились, пожурили и… направили участковым в наш район.
Днем он шатался по вверенному участку, пугая старух, торгующих из-под полы мочеными огурцами и первачом, а вечерами предавался разврату с той же самой гражданкой Ягодкиной. И разврат сопровождался экспроприированным у старушек самогоном и огурцами.
Природа не раз допускала ошибки в эволюции, но главной ее ошибкой был майор Елдаков.
С этим демоном правопорядка судьба столкнула меня в день аванса.
Получив причитавшееся и возвращаясь домой, я заглянул в «Рюмочную». Принял две по сто, три по пятьдесят и чекушку, после чего, одухотворенный и счастливый, слегка придерживаясь за асфальт, бодро зашагал в сторону дома.
Когда путь мой, казалось бы, завершился, голова неожиданно уперлась во что-то мягкое и теплое, как живот Шмайсера. Присмотревшись, я разглядел сильно оттопыренный гульфик лоснящихся форменных брюк.
Несколько раз я боднул выросшее передо мной препятствие, но, осознав всю тщетность своих попыток, притих.
- Ну и чё? – раздался голос свыше.
- Чё?!! - переспросил я.
- Портупея через плечо!!!
- Это кто? - не понял я.
- Конь в пальто!!! – и надраенное копыто, описав замысловатую дугу, врезалось ровно промеж ушей. Брызнувшие из глаз искры были последним проблеском рухнувшего сознания…
* * *
Очнулся я на холодном полу пьяновоза. Лязгнул замок и меня выволокли на свежий воздух. Наученный горьким опытом, я решил не пререкаться и не подавать признаков жизни.
Путь от пьяновоза до медкабинета я прочувствовал всем своим организмом. Коридор, Поворот, Ещё коридор. Ступеньки. «Тридцать три», - сосчитал я затылком, и последняя маневрирующая мысль зашла в тупик.
Как использованную половую тряпку, меня зашвырнули в кабинет, воняющий спиртом, карболкой и хорошим куревом.
- Кого еще привезли? Был бы человек, а то… Сегодня – наша публика, а этот фекалий, как высшая и последняя стадия эволюции… Я, что, практикующий сантехник?! – заорал хозяин кабинета на сержантов.
Хоть и задело меня до глубины души, я продолжал придерживаться избранной тактики, демонстрируя стойкий иммунитет к жизни.
- Назвался дерьмом – полезай в унитаз! Суньте-ка эту мразь в подпол, может, к утру очухается… - выдал рецепт доктор, и чьи-то руки сгребли меня в охапку.
- Лев Захарыч, а он, вроде того… Дохлый… А ведь повесят на нас.
- Ну, помер и – помер. Правильно, в общем-то, сделал, - философски заметил доктор и тронул мое запястье.
- Хм-м… Действительно, отвалил. Да, это участковый, придурок, пришиб его до вас. Вызывайте-ка, любезные мои, труповозочку!
Меня опять долго волокли, потом везли, потом снова волокли и, видимо изрядно намучавшись, бросили на ледяной кафель.
Довольный тем, что меня оставили в покое и что так ловко выкрутился из вытрезвителя, я окончательно захмелел. Полежав некоторое время, пока всё не смолкло, я решился открыть глаза.
* * *
- Маш, ты завтра, после ночной, зайди к моему, проверь, один спал или нет. Неделя, как живет на огороде – опять же, полаялись…
- Не-е-е. Ты, Нюрка, извини, но в этом деле я тебе больше не помощница. Помнишь, месяц назад, посылала его проверить? Ведь, еле отбрыкалась! Давать надо мужику, и не будет кобелить!
- А я, что – не даю?!! Жрать даю, денег даю, всё даю!!! Так, ведь, паразит, возмущается! Говорит, надо – в двойном размере, а лучше – в тройном. Ты, хоть, понимаешь? Получку б приносил, а то прохлещет всю, да еще «на починку» требует!!!
Я приоткрыл незаплывший глаз и сразу приметил целых две женские фигуры, лет тридцати-пятидесяти. Белокурая, судя по всему – Маша, понравилась сразу. Вторая, крашеная, но – тоже ничего. По телу разлилась блаженная истома. Я даже забыл про холодный кафель.
- Ты, Ягодкина, опять? Да, хоть ты Маша – да не наша! Что, подруге помочь не можешь?! Я из-за проклятых дежурств никак его не накрою!
- А ты, Елдакова, потому и Нюра, что – дура! И котелок у тебя не то что не варит, а даже не вскипает. Разбежалась бы со своим давно, да жила б себе в радость! Чё ты вылупилась? Ну, чё ты смотришь?! Пойдем, работу привезли,
Я молчал и не шевелился. Интересно, что удумали, стервы?..
- Давай-ка, новеньким займемся!.. Опять срань привезли. Хорошо, хоть, худой, а то всё пухлые, да пухлые, как наш Лев Захарыч… Я тебе потом расскажу, как он пропил своё место в очереди за водкой… Умора! Ты давай ножницы, а я буду резать. Только придерживай, ладно?
Я сразу ощутил, как правая брючина легко и быстро расползлась вверх к поясу. Интересно, что они удумали?
- Вот работа, дохлятину раздевать, а? – Платили б, хоть, по-людски.
Моё приятное настроение мгновенно обгадилось. Насчет «срани» и «дерьма» я давно не обижался. Но, что б – дохлятина… Ну и сервис!!!
- Ты посмотри, посмотри!!! Нюрка, какой у него хобот!!! – восторженно завизжала Маша, - Если б у моего – такое богатство, я б на других не зарилась. Мой мужик всем хорош – и красив, и глуп, но хоботок, как у комара… Нет в жизни счастья, - подытожила она и сдавила моё достоянье с такой силой, что глаза у мои попёрли на лоб.
Расправившись с одеждой, они погрузили меня на каталку и, удалилившись, оставили на память номерок на ноге.
Свет погас. Я попытался прийти в себя. А после ухода баб стало ещё холодней! Чтоб как-то согреться, я решил сходить на разведку. На цыпочках, прокравшись к полоске света, я приоткрыл дверь…
* * *
Коридор, с едва мерцавшей лампочкой, вел в безысходность, С трудом осмотревшись, я обнаружил еще одну дверь. Открыл…
И предстала предо мною мифическая картина. В просторной комнате на мраморных нарах возлежали голые бабы и мужики! Так много голых баб и мужиков, что!.. Где же Кузя?!
Я подошел к одному дядьке и шлепнул его по ноге. Раздался звук, как от удара по мёрзлому полену.
- Во, дрыхнет! – возрадовался я. То же самое я попробовал с другими, но… «Умаялись бедолаги, - посочувствовал я. – Ну и хрен с вами, спите!»
А холод натолько сковал моё тело, что в черепе неожиданно шевельнулась извилина и родился план. Я решил-таки найти свою одежду!
Искать пришлось недолго – по голосам и смеху я выбрался на пост. Прикрывая одной рукой достояние, а другой, протягивая снятый с ноги номерок, я поинтересовался:
- Бе-бе-льишко, вы-вы-дайте, по-по-по, ну-ну, по-жалуйста!
И, то ли вид у меня был не слишком опрятный, то ли выразился я не слишком внятно, но одна из гардеробщиц, дважды ойкнув, бухнулась в обморок, а вторая ошалело замахала на меня руками. Лицо её мгновенно побелело, а через миг пожелтело, как тыква.
Я стоял с протянутой рукой и наблюдал. Представление затягивалось… Холод окончательно вывел меня из равновесия и подтолкнул к действию.
- Эй, тетка! - рявкнул я. – Дай одеться! Человек замерзает!.. - Мои слова утонули в пронзительном визге той, второй, охнувшей и осевшей на пол. «Дурдом какой-то», - сказал я сам себе и осмотрелся.
На спинке стула висел грязно-белый халат. И, пусть он, даже не прикрывал мой пуп, я тут же напялил его на себя. Стало теплее…
«Пока эти две не очухались – подумал я, - надо делать ноги…» Поплутав по коридору, я наконец-таки, выбрался на волю.
* * *
Было темно. Засиженная мухами луна, едва высвечивала деревья и дома. Пахло прелыми листьями и помойкой. Кошка орала, ожидая кота, а он всё не шел, и не шёл. А она орала всё громче и громче…
«Держи его!!!» резанул хор голосов. Прячясь за спину Елдакова, наряд полиции и пожарный расчет с гиканьем ринулись на меня. Путь к бегству был мгновенно отрезан, а отступать было некуда.
«Вот, и прощай, Кузя! Прощай, верный друг Шмайсер!! Прощай свобода!» - это всё, о чем успел подумать я.
И, как пружина, в своём неудержимом порыве, я взвился на мусорный бак и встал в позу американской статуи.
Спустя мгновение, я выбросил вверх перехваченную в локте руку, и запел «Интернационал»…
* * *
«а еще кузя принеси мне что-нибудь съедобное а то я прошу а мне не дают и уколов много делают говорят что для ума а мне это ни к чему скажу тебе кузя по секрету я вчера сделал большое открытие и хотел его записать но опять не дали бумагу и я забыл а вообще здесь тепло и хорошо только ноги и руки связаны но меня все успокаивают говорят скоро отпустят домой но это пишу не я а мой сосед по планете зовут его оноре де и у него хороший почерк и он все время пишет на старых историях болезней наверное стихи и все пока не забудь про съедобное твой аким…»