Она лежала на просторной разобранной кровати в позе Гогеновской «Жены короля», подложив под голову одна на другую две подушки.
Он, полуодетый, явно не спешил уходить, о чём-то сосредоточенно думая, ходил по комнате.
- Ты хочешь мне что-то сказать? – нарушила она молчание.
- Да. Я хочу спросить.
- Спрашивай.
- Я хочу спросить – кто ты?
- Кто я!? Я твоя одноклассница Катя Голубева. Ты меня не помнишь??
- Мне ли не помнить! Школа, первый класс. Маленькая девочка с тонкими ножками, с тонкими ручками, с тонкими пальчиками, запачканными чернилами, загорелая, с сумкой за плечиками, похожая на муравья.
- Я тебе не понравилась?
- Да, не понравилась. В классе так много было девчонок, но я никого не запомнил, кроме тебя.
- Потому что не понравилась?
- Да, наверное.
- А себе ты тогда сам нравился?
- Нет. Стриженный наголо, одетый кое-как – нет, я сам себе не нравился. Мы жили в одном краю и ты часто поджидала меня, чтобы идти вместе. Мы шли прямо на запад от школы, потом ты поворачивала направо на своей улице и шла недалеко на север к своему дому, а я проходил прямо до следующей улицы и поворачивал налево, на юг. Так было все четыре года, пока мы учились в одном классе.
- Но за четыре года мы никогда не сидели за одной партой.
- Логично. Мы же оба были отличниками – отличников рядом не сажали.
- Но на школьной доске почёта наши фотографии были рядом все четыре года. И тебе это тоже не нравилось.
- Откуда ты знаешь?
- Знаю. Я сейчас всё знаю. Правда не знаю, почему тебя нет ни на одной фотографии, где мы снимались каждый год всем классом.
- На фотографии надо было сначала сдавать деньги, а у нас в то время в семье денег не было и на хлеб.
- Все тогда жили бедно.
- Всё относительно. Я помню, как после окончания первого класса – учебного года, в школе торжественно вручали награды лучшим ученикам. Был полный актовый зал хорошо одетых мальчиков и девочек со своими родителями, и я пришёл один, босиком в застиранных брючках без пояса и в рубашонке без единой пуговицы. Я стоял в коридоре и не знал, что мне делать, когда ко мне подошла наша учительница.
- Анастасия Ефимовна.
- Да, ко мне подошла Анастасия Ефимовна, она хотела застегнуть мне рубашку на рукавах, на груди, но пуговиц нигде не было и она меня такого как есть взяла за руку и завела в зал. Сгорая от стыда, я почти ничего не запомнил кроме директора, который мне очень нравился, себя на сцене как у позорного столба и запомнил, как я бежал из школы с грамотой, не зная, куда её деть, пока не додумался положить её за пазуху. Больше ни на вручение грамот, ни на новогодние утренники, где раздавали подарки, на которые надо было сдавать деньги, я не ходил.
- Прости, но я до сих пор толком ничего не знаю о тех бедах и испытаниях что выпали на долю вашей семьи в те годы.
- "Чёрный ворон, чёрный ворон, чёрный ворон переехал мою маленькую жизнь". Но не будем об этом...
- А между прочим, у меня есть твоя школьная фотография. Когда мы с мамой после четвёртого класса забирали из школы документы, то там шёл ремонт, снимали доску почёта и я попросила свою фотографию и твою. Я хотела тебе её передать, но потом передумала.
- Ну и правильно. Я бы её порвал. Я никогда не любил фотографироваться. В другой школе было лучше?
- Других школ было много. Отец ведь у меня был военный – мы служили, меняли гарнизоны. Лучшие школьные годы – это четыре класса в нашей двадцать седьмой школе и мне всё время хотелось вернуться в свою школу, в свой город.
- И ты вернулась через шесть лет.
- А ты меня через шесть лет забыл, ты еле меня узнал.
- Я, забыл! Когда я увидел тебя в институте в своей группе, то я просто остолбенел от твоей красоты, от твоих синих глаз – в детстве я их просто не замечал, а тут такое волшебство. Да, к тому же всё было так неожиданно, ведь ты поступала без вступительных экзаменов как медалистка и я тебя не видел среди поступающих.
- И тогда ты влюбился в меня.
- Тогда, позже, раньше – какое это имеет значение – мне кажется, что я любил тебя всегда.
- Как же всегда, ведь в школе я тебе не нравилась – муравей, замарашка.
- Я думаю, что в том возрасте это была такая форма проявления любви – было что-то не то и я просто не знал, что это и принимал одно за другое.
- Ну ты и хитрец!
- Какой я хитрец – я отвергнутый поклонник. Помнишь, как ты играла со мной? Играла как кошка с мышкой – изводила меня.
- А ты знаешь, что когда кошка играет с мышкой и мышка уже еле дышит, не может двигаться, и кажется, что она уже кошке не нужна, не интересна, но когда кто-нибудь захочет её у неё забрать, то что с ней твориться, как у неё загораются глаза, как она мышку не отдаёт.
- Но ты меня отдала, ты меня оттолкнула. Помнишь, как это было?
- Помню. После окончания первого курса мы ходили всей группой в кино, потом долго гуляли по городу и ты меня провожал до дома. У дома, помню, я встала на свой любимый камень – валун и стала даже немного выше тебя, а ты неожиданно подошёл ко мне и начал меня обнимать всю, всю и целовать безумно, с упоением, захлёбываясь и расстегнул две пуговки на кофточке.
- И ты тогда резко оттолкнула меня и стала стыдить, и сказала, что у тебя есть жених физик-аспирант и что ты скоро выйдешь за него замуж. Сначала я не мог поверить, но потом всё оказалось правдой и ты даже меня с ним познакомила. Ты любила его?
- Нет, он мне нравился и нравится до сих пор, но я всегда любила и люблю только тебя.
- Меня!? Но ты же меня тогда прогнала, ты же тогда меня отвергла.
- Не прогнала, не отвергла – я тогда спасала тебя и спасала нашу любовь. Я больше не хотела, чтобы ты продолжал мучиться, продолжал надеяться на что-то – этого что-то между нами не могло быть.
- Не могло? А как же любовь?
- Что ты знаешь о любви.
- Я не знаю, а кто знает? Ты знаешь?
- Да, я знала и знаю, правда только этой ночью испытала и поняла, что такое быть близким с любимым человеком. За этот восторг, за это счастье всё можно отдать.
- Почему же ты вышла замуж за не любимого?
- Потому что тебя любила очень, потому что ты со второго курса перевёлся в Москву.
- Отца пригласили в Москву работать.
- Я знаю. Это предлог. Ты бы мог доучиться здесь, но ты убегал от меня.
- Ты же так хотела.
- Хотела.
- Почему?
- Потому что очень тебя любила.
- А сейчас, если отдать всё?
- А сейчас, дорогой, у нас с тобой одни долги. Мы с тобой забыли о времени. Меня самолёт не будет ждать.
- Пора. Ну а как там Америка, Манхеттен. Ты в Нью-Йорке, да что там в Нью-Йорке, наверное, во всей Америке самая красивая женщина. Кстати, как ты меня нашла, я ведь в Москве не живу. Я здесь на семинаре, всего на две недели.
- Ничего сложного. Вы здесь, дорогой мой, как у Пушкина, все ленивы и нелюбопытны, а нам за границей расслабляться нельзя. Мы всё должны знать и везде успевать. А, впрочем, шучу – Нью-Йорк, улицы, пьяные мексиканцы – ничего интересного.
- Мы больше не увидимся?
- Думаю нет, а там как Бог даст. Подойди ко мне. Ты что-то мне хочешь сказать?
- Я хочу спросить.
- Спрашивай.
- Кто ты?
- Я. Я твой крест, который ты будешь нести до самой смерти, до самой своей Голгофы.
- А кто я?
- А ты моя любовь, мой Свет, моя живая вода, которую я боюсь расплескать, которую я трачу иногда по маленькой капельке, чтобы залечивать житейские раны.
- Зачем ты прилетала?
- Снять с себя грех.
- Перед кем?
- Перед Любовью. Поцелуй меня и уходи.
- Ты меня совсем запутала… Всё, всё. Ухожу.
После его ухода какое-то время она оставалась неподвижной.
Его поцелуи горели на её груди, на губах, на щеках, на ладонях, - она ещё наслаждалась ими, но вскоре оцепенение прошло. Она вскочила с постели, босиком подбежала к двери, к окну.
Отодвинув штору, долго смотрела на широкую улицу, заполненную нескончаемым потоком автомашин и редкими прохожими, надеясь и не надеясь ещё раз увидеть его.