Вещий Олегович

Гумер  КАРИМОВ
ВЕЩИЙ  ОЛЕГОВИЧ

Память о светлом человеке


По улице моей который год
звучат шаги — мои друзья уходят.
Друзей моих медлительный уход
той темноте за окнами угоден.
Белла Ахмадулина


*  *  *

…Я называю его храмом Неба. В Пекине есть такая древняя мраморная площадка, входишь в круг и молишься… Бывал там, молился. Но мой «храм» другой. Когда-то в Павловском парке Гонзаго посадил вкруг несколько маленьких елочек. За столетия елочки выросли, вымахали метров на двадцать в высоту. Кажется, некоторых из них уже давно поменяли,
и они догнали старших подруг: по высоте такие же, но тоньше.
Каждый раз, гуляя в парке, обязательно захожу под своды колючего "храма" и, задрав голову, гляжу в просвет между устремленными ввысь вер-шинами елей. «Ла Илаха-Илла-Аллах! Мухамед Расул Аллах», — шепчу одними губами. Это то, чему меня в детстве научила бабушка
и повторяла мама. Я не знаю молитвы полностью. «Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет про¬рок его…» Так, кажется.
Но важно не это. Важно, что душа в этот момент чиста и доверчива. Просто думаю о своем. О разном. О себе, о прожитом худо ли бедно ли…
О маме, об отце, о первой любви своей Эммочке. Их уже давно нет…
О сестрах своих думаю. О сыне, уже взрослом, подарившем мне двух вну¬чек. О жене и дочери. Вон они, ждут, когда их папа помолится. Потом они тоже войдут в круг. Это уже традиция. А я и друзей сюда привожу. Васи-лий Русаков долго стоял здесь, думая о своем, но был уже неизлечимо
бо¬лен…
А еще думаю о своей невезучей Родине.
Ничего не прошу у Бога, только благодарю его всякий раз за каждый прожитый день…

«Время человеческой жизни — миг; ее сущность — вечное течение; ощущение — смутно; строение всего тела — бренно; душа неустойчива; судьба — загадочна; слава — недостоверна. Одним словом, все относящее¬ся к телу, подобно потоку, относящееся к душе — сновиденью
и дыму. Жизнь — борьба и странствие по чужбине; посмертная слава — забвение. Но что же может вывести на путь? Ничего, кроме философии». Так говорил Марк Аврелий.

“Вещий” — красноречивый, провидческий, умный, мудрый, предсказывающий, премудрый, предвидя¬щий, пророческий.
Словарь русских синонимов


Поэт Илья Фоняков
Дата рождения: 17 октября 1935
Место рождения: Бодайбо, Иркутская область, СССР
Дата смерти: 23 декабря 2011 (76 лет)
Род деятельности: проза, поэзия, журналистика
Годы творчества:1950-2011

1. «Зима  тревоги  нашей…»

В начале декабря одиннадцатого года страна выбирала «защитников на-рода» в Госдуму, а питерцы еще и в Законодательное собрание города. Ито¬ги выборов многих не устроили. После митинга на Болотной в Москве по всей стране прокатились митинги протеста. Словом, тревожный декабрь, власти были откровенно напуганы, казалось, еще немного — и все рухнет. На этом фоне автор этих строк встретил свои 64 года жизни. Вместе с Тош¬кой они присоединились к митингующим, стали ходить на митинги. 24 де¬кабря тоже собирались на сбор оппозиции. Позвонил писатель Александр Ласкин: «Вчера умер Илья Фоняков».
Была попытка написать прощальное слово, но я от этого отказался, ибо время еще не пришло. Масштаб личности Фонякова не допускал поспешно-сти. Надо было многое перечитать, переосмыслить, все желания рассказать о дружбе с ним казались мне неискренними, фальшивыми…
Поэт сам об этом написал в сонете:

Обжегшись на любви не раз, не два,
Как Станиславский, говорю «Не верю!»
В ответ на все красивые слова.

Да ведь не один я любил его, скажут другие, более близкие ему люди. Только трудноуяснимо это: мы потеряли одного из самых светлых людей…

Через год после начала издания журнала «Царское Село» в нем появил¬ся раздел художественного перевода «Поэтический глобус Ильи Фонякова» — его «фирменная» рубрика. Теперь это раздел имени Ильи Фонякова. По-следнее, что передал Илья Олегович в журнал, переводы английского поэта Герберта Ломаса. В первом номере «Царскосельской лиры» мы их опубли-ковали. А еще переводы Эллы Ефремовны Фоняковой, его неразлучной «по-ловинки».
Журнал «Царское Село» Фоняков любил. С Эллой Ефремовной они при-езжали к нам в Павловск, не пропустили ни одной презентации, а вышло десять номеров. Более того, Илья Олегович активно сотрудничал и пропа-гандировал журнал: было несколько публикаций в «ЛГ», в петербургской печати… Однажды он устроил большой вечер в Российской нацио-нальной библиотеке, посвященный скромным изданиям: «Царскому Селу», «Изящной словесности»…
Когда в 2009 журнал перестал выходить, Илья Олегович очень расстроился… Но все же я успел с ним поговорить о возобновлении «проекта». «Это было бы очень хорошо, — сказал он, — “Царское Село”, думаю, важнее даже журнала “Петербург”, оно уникальное явление!»
Теперь так не будет хватать его ясного, открытого взгляда.

*  *  *

Первая книжка стихов Ильи Фонякова вышла в Лениграде в 1957 году, когда ему было 22 года. А печататься начал гораздо раньше. Об этом он сам рассказал в журнале «Царское Село» №1 — 2007 г. в своем небольшом эссе «Мое Царское Село»:
«В этом городе я впервые напечатался. В местной газете, называвшей¬ся тогда «Большевистское слово». В 1950 году. Мне было 14 лет. Рискован¬ная параллель: много лет назад другой обитатель Царского Села также
в 14 лет опубликовал свое стихотворение. Называлось оно, как из¬вестно, «К другу стихотворцу» и было не только талантливым, но и впол¬не про-фессионально зрелым. Увы, о моем опусе этого сказать было нельзя. Назы-вался он, конечно, «За мир»:

От Мурманска до Занзибара,
В горах, в морях, в любой стране,
По всем фронтам земного шара
Война объявлена — войне.

За эти высокоидейные строки был даже выплачен гонорар: 37 рублей 06 копеек. Хватило на маленький торт «для дома, для семьи» и на мороже¬ное в течение нескольких дней. Так что Царское Село — еще
и город моего первого заработка». А когда настала пора выходить на пен-сию, пишет далее Илья Олегович, он в «Публичке» разыскал
и отсканировал тот номер газеты, и литературный стаж поэта стал ис-числяться с этой «детскосельской» публикации. Хотя он, «к сожалению, никогда не жил подолгу в этом городе», город Пушкин в жизни Фонякова, по его собственному признанию, сыграл «весьма значительную роль»: «По¬мню его послевоенным, когда в руинах лежали не только Екатерининский дворец, но и многие жилые дома. Один из моих приятелей завел меня к себе домой, задрал край огромной географической карты, занимавшей всю сте¬ну, и под картой обнаружились огромные буквы, намалеванные синей крас¬кой по-испански: «Вперед, Испания! Да здравствует Франко!» То был след квартирования в городе, в период его оккупации, испанской «голубой диви-зии».Та же газета «Большевистское слово» обратила внимание на этого мальчика еще за год до публикации его стихотворения. Вот отрывок из моего письма к другу: «Тошка поехала в шахматный клуб им. Алехина
в Пушкин. Она каждое воскресение туда ез¬дит: обожает древнюю игру».
Клуб тоже старый, знаменитый, туда Илья Олегович еще пацаном бе¬гал. В 1949 году пушкинская районка написала о нем: «Серьезного успеха добился самый молодой участник — 13-летний Фоняков, — писала газета
в заметке о шахматном турнире на первенство Екатерининского парка…— Уже на четырнадцатом ходу он заставил сдаться Иончика, поймав его на незнании острого гамбита Эванса…»
А сам Фоняков, вспоминая ту пору, написал в своем эссе: «Шахматный клуб Екатерининского парка, располагавшийся тогда в павильоне «Кон-цертный зал», заслуживает упоминания хотя бы строчкой в истории Цар-ского Села. Там собирались и сражались настоящие энтузиасты. Признанн-ым лидером был Владимир Васильев, ныне известный поэт-пере¬водчик. Участвовал в турнирах и отец его — Ефим Васильевич. Играл он сла¬бее сына, но своей импозантностью и значительностью вносил черту не¬коей солидности в нашу разношерстную и разновозрастную компанию. Вторым по силе после Васильева-младшего слыл токарь авторемонтного завода Петр Вересовкин. «Как ты думаешь, сколько мне лет?» — спросил он меня однажды. «Лет сорок»,— сказал я. «Двадцать шесть,— грустно поправил Петр. — Война состарила».
Одно время клубом руководил известный тогда ленинградский мастер Леонид Шамаев. Было чрезвычайно интересно, почесывая одну босую ногу другой, следить, как он манипулирует плоскими фигурами на большой де-монстрационной доске, объясняя очередной дебютный вариант. «Отойди, ты же все равно ничего не понимаешь»,— говорил из-за моей спины какой-нибудь дядечка. Я послушно делал шаг в сторону, а потом, улучив минуту, невинным голосом спрашивал нашего педагога: «Леонид Иванович, а что если побить на d4 не конем, а ферзем?» Аудитория начинала гудеть, спо¬рить, а Шамаев соглашался: «А ведь он прав! Такой вариант возможен…» И я с торжеством оглядывался на того, кто сказал: «Ты же все равно ни¬чего не понимаешь».
Там, в одном из «пушкинских» турниров, я выполнил норму первого раз-ряда. Получил документ и… остановился на этом: другие занятия увлекли. Играл только изредка в профсоюзных командных соревнованиях. Однако
в стихах моих прежнее пристрастие след оставило. В разное время были опубликованы «первая» и «вторая» шахматные элегии. Третья, «компью-терная», пусть откроет нынешнюю подборку...

Третья  шахматная  элегия
(Компьютерная)

 
У меня компьютер, друзья —
Настоящий шахматный бог.
В первый месяц ни разу я
Пересилить его не мог.
Он бесстрастен, как монумент,
Он безжалостен, как судьба.
Чуть расслабился на момент,
Возгордился, и мне — труба.
Вот его я прижал к стене,
Вот уже он почти что смят,
Но опять не ему, а мне
Получается шах и мат.

Я завелся, черт побери!
Подступался и так и сяк.
И спустя недельки две-три
Стал и он попадать впросак.

Если вдумчиво рисковать,
Если преодолеть шаблон —
Оказалось, паниковать,
Психовать способен и он.

Врешь, не выкрутишься, пострел,
Хоть бесплотен ты и безлик!
Я в экран говорю: «Что, съел?»
И показываю язык".
 
...Он любил этот город, любил приезжать сюда. И всегда, если был отно-сительно здоров, откликался на мои приглашения. А в первый раз он прие¬хал в лицей, где состоялась презентация первого номера «Царского Села». Может быть, потому, что в лицее преподавал его дед по материнской ли-нии. Но это уже совсем другая история.
...Время деда щадило. Уж так, слава богу, случилось,
   Видно, время тогда не совсем еще ожесточилось,
   Полетело вперед, на лету постепенно лютея,
   Но не дожил до худших времен педагог из лицея...
   Умер смертью своей, проходя у лицейской ограды,
   Ни Большого террора не знал, ни войны, ни блокады...

2. Как  начинается  дружба?
А было так. Когда мы с Тошкой поженились, я усадил ее за комп
и поставил рядом пакет. В нем ее тетрадочки, блокнотики, разрозненные листочки, записочки — клочки бумажек, испещренные ее заметками.
— До последней точки все эти записи перенеси в компьютер, потом напишешь книгу.
Жена поворчала немного, но перечить не стала. За три дня все
в компьютер перенесла и, не отрываясь, за неделю написала первую
по¬весть.
Я прочитал и заплакал. Схватил Тоню в охапку, прижал к себе.
— Господи, сказал, слез не пряча, — какую страшную жизнь ты прожи¬ла, милая! Не знаю, сколько мне осталось, но я все сделаю, чтобы ты больше никогда не знала нищеты и горя…
А вскоре мы осуществили издательский проект — начали выпускать ли-тературный журнал и в первом же номере напечатали ее повесть. Жена про-тестовала: «Нескромно!», но я и слышать ничего не хотел.
Презентацию устроили в Царскосельском лицее. Набрался нахальства, позвонил Фонякову, пригласил Илью Олеговича.
Много лет мы общались по телефону, но встречались редко, случайно. Где-нибудь в Союзе писателей, на каких-нибудь литературных встречах или в коридоре питерского радио столкнемся на Малой Садовой. Фонякова ча¬сто приглашала ведущая литературной передачи Наталья Милях. Меня тоже приглашали туда иногда выступить на областном вещании.
Так что с некоторым колебанием решился пригласить поэта, но он прие¬хал вместе с женой Эллой Ефремовной. Через несколько дней позвонил:
«Я вам письмо послал по электронной почте, почитайте».
Открыл почту: «… Еще и еще перечитываю прозу Вашей супруги. Она впечатляет своей подлинностью и драматизмом. И написана хорошо. Стихо-творные вставки тоже неплохи…»
— Тошка! — заорал.– Поди быстро сюда! Читай, что Фоняков о тебе пи-шет.
Испуганная, прибежала из кухни, вперилась в экран:
«У меня возникла мысль: не выдвинуть ли это произведение на соиска¬ние премии Санкт-Петербургского литературного фестиваля? Он проводит¬ся ежегодно, в 2007 году в четвертый раз… Так что, если решитесь, — медлить не надо… Будьте здоровы! Желаю успехов. И. Фоняков».
Тоня прочитала письмо и задумалась. Впрочем, к этой истории
с книжкой жены мы еще вернемся.
С тех пор мы стали дружить.

*  *  *

Я пишу свое слово об Илье Фонякове, только то, что он говорил или пи¬сал мне за шесть лет нашего с ним общения. А это лишь десятая часть его долгой творческой жизни — от упомянутого выше детского стихо- творения, опубликованного в пушкинской газете «Большевистское слово»
в 1950 году, до последней прижизненной книги «Овертайм» и журнальных публикаций.
В краткой биографической справке в «Овертайме» сказано о поэте:
«Потомственный петербуржец, ленинградец-блокадник. Однако
в паспорте, в графе «место рождения», у него значится город Бодайбо Ир-кутской области. Туда, в столицу Ленских золотых приисков, уехал на ра-боту по договору вместе с молодой женой отец — инженер-геолог. Успел порадоваться рождению сына, но домой вернуться так и не смог: нача¬лась очередная волна арестов. Единственное, что удалось сделать
в последний момент — отправить жену и ребенка к родным, в Ленинград».

В 1999 году Илья Фоняков выпустит мемориальный сборник, посвящен¬ный отцу — Олегу Фонякову, погибшему в сибирском лагере
в феврале 1938 года, и составленный из его произведений (О. А. Фоняков. Ночь накануне: стихи и проза. СПб.).
Слава Богу, что столь мрачный факт в самом начале биографии Ильи Фонякова не имел для него тяжелых последствий. А могло быть и по-дру¬гому. Часто в те страшные годы и было по-другому, когда невинные дети репрессированных на всю жизнь становились жертвами. Далеко за приме-рами ходить не надо. Вспомним Леву — несчастного сына Николая Гумиле¬ва и Анны Ахматовой…
Лев, сын Ахматовой и Гумилева,
Со сцены желчно вглядывался в зал.
«Скажите о родителях два слова!» —
И раз, и дважды кто-то подсказал.
А далее у Ильи Олеговича все сложилось в жизни удачно, если «шеле-стеть» страницами биографии. Илья Фоняков воспитывался матерью
в Ленинграде, где в 1952 году окончил 222-ю среднюю школу, престижную Петришуле.
Галогены, глаголы,
Двойки-тройки, стенная печать…
Ленинградскую школу
Довелось мне когда-то кончать.
Двести двадцать вторая,
«Петришуле», ты — веха в судьбе,
Но прости, дорогая,
Что сегодня я — не о тебе.
А затем университет, филологический факультет, отделение журна-листики, который он окончил в 1957 году. Еще в студенчестве — первая журнальная публикация — 2 стихотворения в девятом номере «Звезды»
в 1955 году. По тем временам это был успех молодого поэта.
А по окончании ЛГУ — первая книга стихов «Именем любви», выпущена Ленинградским отделением издательства «Советский писатель» в 1957 году.
«Его ранняя лирика живо отражает молодежные настроения тех лет: здесь и романтика студенческих комсомольских строек, и безоглядное же-лание «вглядеться в простор неоткрытой земли», и рассуждения
о «сущности атомной войны», и мечта о «смеющихся людях», строящих светлое будущее социалистической страны. Эти стихи Фонякова подкупа¬ли — особенно сверстников — своей искренностью».
Так написано о Фонякове в Википедии.

Говорите о любви любимым!
Говорите чаще, каждый день.
Не сдаваясь мелочным обидам,
Отрываясь от важнейших дел.

Говорите, слышите, мужчины?
Искренне, возвышенно, смешно.
Говорите над кроваткой сына,
Шёпотом на танцах и в кино.

В вашем старом, в вашем новом доме.
В час прощаний руки на плечах,
На перроне, на аэродроме,
Реактивный гул перекричав.

Пусть толкуют вам, что это детство.
Пусть в стихах доказывают вновь
Истину известную, что дескать
Молчаливая сильна любовь.

Пусть при этом поглядят с налётом
Превосходства, даже торжества,
Для чего придуманы народом
Добрые и светлые слова?
Для чего им в словарях пылиться?
Говорите, радуйте невест.
И не бойтесь повториться.
Уверяю, им не надоест!
Чудаки, медведи, нелюдимы,
Слышите, отверзните уста.
Нынче в мире так необходимы —
Нежность, чистота и доброта.

3. Тошкино  счастье

Надо сказать, что Фонякова всегда отличала высочайшая добросо-вестность. Каждый номер журнала он прочитывал «от корки до корки»,
и для нас следующее затем его суждение о номере, о его достоинствах
и недо¬статках, становилось своего рода учебой, ценным материалом для дальней¬шей редакционно-издательской работы. Прочтя Тонину повесть, Илья Оле¬гович рассказал о своих впечатлениях в некоторых газетах:
«Не побоюсь сказать, что повесть А. К. — одно из яр¬ких явлений прозы ми-нувшего года».
Так все начиналось. За повесть Тоня получила первую премию
и диплом, с легкой руки Ильи Олеговича. А это для любого автора, тем более начинающего — огромная мотивация. Неслучайно после этого она пошла на курсы «Литератор», од¬ним из основателей и педагогов которых был Фоняков, и уже во второй сво¬ей повести с восторгом описала увлекательный период учебы. Там и о Фонякове есть: «Поэтическую мастерскую ведет Илья Олегович Фоня¬ков, внушительной монолитной фигурой похожий на одного из атлантов, "держащих небо". Мы все трепещем перед личностью такой величины. "Поэтом в кубе" назвал его замечательный питерский поэт Алексей Ахма¬тов, когда похвасталась ему
о курсах. Помимо поэтического Илья Олегович обладает талантом вдумчивого слушателя, внимательного, человеколюбивого. Для него любая рукопись, даже присланная крестьянкой из глубинки, представляет интерес. Убедитесь, прочитав его книгу "Островитяне". И в нем нет ни на йоту менторства, хотя является "колумбом" новых имен, переводит с различных языков стихи никому не известных доселе авторов из различных уголков мира. Вот уж действительно "гражданин мира"...».
Эти строчки в книгу Тони не вошли. Их попросил убрать сам Фоняков, написавший к ней большое предисловие.
*  *  *

Илья Олегович действительно написал для книги Тони прекрасное Всту-пительное слово. Самым ценным для меня является этот абзац: «Важным достоинством книги А. Каримовой является то, что при всей неприкра-шенности рисуемых ею картин это — отнюдь не «чернуха». Автор не пла-чется, не жалуется на жизнь, он борется, бьется за себя
и близких, за свое понимание добра и справедливости. И с полным основа-нием делает вывод: "И все-таки у страны есть будущее". Этот вывод вы-страдан — и поэтому дорогого стоит»..
Жить Илье Олеговичу оставалось один год и одну неделю.

Когда у Тошки вышла книга, они, Илья Олегович и Элла Ефремовна,
несмотря на плохое самочувствие, приехали на своей старенькой «Ладе»
в Павловск на презентацию. Прозаик-царскосел Александр Ласкин был по-ражен: «В сорокаградусную жару приехали! С ума сойти!»
Это был их последний приезд в Павловск… Они любили Павловск
и часто приезжали к нам. Илья Олегович всегда поднимался на сцену, гово¬рил добрые слова, читал стихи. Элла Ефремовна выступать
не любила, но неизменно сопровождала мужа. Бывали они и на застольях, пил Фоняков всегда в меру, но поесть любил, похваливал пиццу Тони или ее «фирменные» блины.
В 2007 году, когда мне стукнуло 60, в Павловске собралось много го¬стей. Приехали друзья-однокурсники, районное начальство, поэты
и писатели… И, конечно, Фоняковы. После торжественных речей
и поздравлений в городском доме культуры переместились в местную го-стиницу, где в ресторанчике был накрыт стол. Фоняковы скромно сели
в сторонке, но все время притягивали к себе внимание моих друзей-одно-кашников, постоянно подходивших к ним. Попросив разрешение присесть, тихо беседовали по очереди, как исповедовались… Потом
в письмах неизменно передавали приветы.
На том юбилее с Фоняковым встречался и мой лучший друг, чеченец Муса Ибрагимов. И будто даже обиделся на меня: «9 января 2012 года. Ты мне и не сказал, что умер Илья Фоняков. Все мы смертны, но жаль... Ухо¬дят последние поэты советской страны. Сейчас так кажется, что всё
в той эпохе было чище и светлее, и поэзия поэтичней, и поэты величавей. Пусть земля ему будет пухом...»
Не полюбить этих светлых людей было невозможно.
4. «Овертайм»

В России хоккей любят, потому английское слово overtime не требует перевода. Но для непосвященных скажу: когда в хоккее три периода уже по-зади, а победитель не выявлен, назначают дополнительное время до первого гола. Гол — это смерть. После него игра заканчивается.
Последняя книга Ильи Фонякова, вышедшая при жизни, так
и называлась: «Овертайм».
У него не было никаких иллюзий, он знал, что тяжело болен, безнадеж¬но. Жизненное пространство и время делил между больничной койкой
и «вечным городом», который он беззаветно любил. Тут жила его Муза, вер-ная и бесконечно родная. Здесь жили и творили его друзья — братья и се-стры по перу. Его многочисленные ученики, зачарованные, бродили по го-роду. Наконец, здесь жили его стихи…
Презентация книги стихов «Овертайм» проходила в книжном супермар-кете «Буквоед», что занимает теперь едва ли не половину первого этажа го-стиницы «Октябрьская» на Невском проспекте, напротив Московского вок-зала.
Фоняковы сидели за столиком вместе со своим давним другом Алексан-дром Ильичом Рубашкиным. Потом, когда горечь утраты немного притупит-ся, я попрошу его написать о Фонякове в журнал «Царскосельская лира». Александр Ильич откликнется двустраничным текстом «После «Овертайма», пришлет фотографию из своего архива и малоизвестное сти¬хотворение Ильи Фонякова «Дальняя оглядка».
«Земную жизнь пройдя до половины…» — эту строчку Данте Фоняков любил и часто повторял. По этому поводу Рубашкин написал:
«В стихотворении, давшем название всей книги, автор отослал читателя
к строке из поэмы Данте. По Данте, эта «половина» — 35 лет, а значит, в 70 умещается вся жизнь. Что сверх того — «овертайм», то есть «допол- ни-тельное время».
А начинает Александр Рубашкин свои короткие воспоминания с одной остроумной затеи Фонякова: «В новом веке поэту Илье Фонякову было трудно издавать свои книги, он готовил при помощи компьютера листовки
с рисунками, тиражом два десятка экземпляров, и дарил их».
Помню эти «листовки»… Желтые, синие, зеленые, красные. У меня тоже хранятся несколько штук, подаренных автором. Нередко на литератур¬ных встречах Илья Олегович делал из них бумажные самолетики и запускал в зал.
Встречу открыл Евгений Жуков. Выступили Александр Рубашкин, ак-триса Лариса Малеванная. Говорила хорошо, но немного с актерским пафо-сом, но все равно хорошо. Говорила, что знакома с Фоняковым один год, но помнит его голос и стихи по выступлениям на «Радио Петербурга».
Эти выступления я тоже запомнил. Тогда живы были еще на кухнях ра-диоточки, и в квартирах часто звучал голос поэта. Ведущая литературной передачи Наталья Милях (Гранцева), зная это завораживающее свойство го-лоса Ильи Олеговича, часто его приглашала. Вот и сейчас в «Буквоеде» зву-чал его голос, все такой же звенящий, молодой. Он у него не менялся до конца, не дребезжал старчески, был все также звонок и чист. И до кончины Илья Олегович находился в здравом уме и твердой памяти. За день до смер-ти звонил Валерию Георгиевичу Попову, председателю Союза писателей Санкт-Петербурга, и просил учесть его голос при голосовании на от¬четно-выборном собрании.
Александр Ильич Рубашкин вспоминает: «Илья Фоняков долго болел,
с болезнью боролся мужественно, сначала определив заключительный раз-дел книги как «Последний рубеж обороны», а потом, в течение своего по-следнего года, написав еще многие произведения удивительной стойкости, силы и выразительности. Таково, к примеру, стихотворение «Пятая колон¬на». Да, это стихотворение Илья Олегович написал позже, когда книга уже вышла:

Старость, словно пятая колонна.
Двери открывает изнутри…

Жаль, в «Последний рубеж обороны» это стихотворение не вошло.
Вот эта книга избранных стихов 1963 — 2012 годов. На обложке — пор-трет Фонякова (дружеский шарж Эллы Ефремовны), а под обложкой — до-рогая надпись: «Сердечно дарю свою неожиданную книгу! Будьте счастли¬вы! Илья Фоняков. 18.12.10». «Овертайм» — толстая книга. В ней почти триста страниц. Но тираж скромный — 500 экземпляров. Да и на тот деньги собирали «всем миром», по инициативе Евгения Жукова, директора изда-тельства «Любавич». Книга Фонякова была первой. Потом так же издали Галину Гампер, Вячеслава Лейкина, Олега Левитана…
«Хорошая затея, когда поэзия не востребована», — горько подумалось мне. Я Жукову сказал: "Жму руку! Доброе дело сделал, спасибо!"»



*  *  *

20 декабря 2010 года
Илье Олеговичу — от Тони

Здравствуйте, дорогой Илья Олегович!
Хочу сердечно поблагодарить Вас за вчерашний поэтический вечер. Правда, мне хотелось возразить Ларисе Малеванной, сказавшей, что поэты живут в выдуманном мире. У Вас-то в стихах как раз не выдуман¬ный мир, а дыхание самой жизни, причем взгляд реалистичный, строгий, ироничный и одновременно добрый, человечный, трогательный.
Я желаю Вам спортивной стойкости, мужества, потому что, как сказал мой дядюшка, "волей своей силён человек".
А еще хочу поделиться с Вами тоже неожиданной радостью. Оказыва-ется, мой словарик диалектов оказался востребованным
в Институте лингвистических исследований. Меня там радушно встрети¬ли и пригласили сотрудничать. Оказалось, некоторые слова в моем словарике записаны в 19 веке и считались "умершими". А благодаря моему подтвер-ждению, жизнь "батамушки" (домового), например, продлилась на сто с лишним лет. В институте словари готовят
к переизданию с дополнениями, ими интересу¬ются зарубежные исследователи. Так что недаром я относилась к этим словам, как
к одушевленным существам.
Еще раз благодарю Вас за ваши уроки доброты. Передавайте привет
и пожелания здоровья Элле Ефремовне.

А я дописал:

Дорогой Илья Олегович, Тошка написала Вам хорошее письмо,
я повторяться не буду, просто присоединяюсь. Когда я Вас вчера слушал,
у меня в голове вертелись Кант и Декарт. "Две вещи наполняют душу все более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них. Это звездное небо надо мной и моральный закон во мне". И о Рене, о его знаменитом принципе сомнения: "Cogita ergo sum". Вот и в Ваших стихах: и мораль, и закон неба, и какая-то детскость,
и глубоко скрытое сомнение. Вот все это и делает Ваши стихи светлыми
и чистыми, искренними и ироничными чуть-чуть...
А «Овертайм» для меня несет гораздо больший подтекст, чем Вы вче¬ра объяснили. Я вижу это "дополнительное время" — как дар бога, открывшего для Вас "второе дыхание". И Вы восприняли его и ответили невероятным творческим взлетом, тем самым принеся свою благодар¬ность жизни. Высокопарно, правда? Но ведь по сути так и есть.
Спасибо Вам! Я очень счастлив, что судьба свела меня с вами и дала мне право быть Вашим другом.
5. Стихи  и  закон  Старджона

Женя Жуков конечно молодец! Его проект прекрасен. Но такой малый тираж (500 экз.) удручает. Вспоминаю слова Бориса Натановича Стругацко-го из его интервью про закон Старджона: думаю на 5-миллионный город среднестатистические десять процентов любителей поэзии — это не 500,
а 500 000 тысяч! Мы провели эксперимент: прошли по книжным магазинам и везде просили показать стихи современных поэтов. Везде отвечают: нет. «А Кушнер есть?» — спрашивает Тоня, и они видят, что молодой человек впер-вые слышит это имя.
Мы разговаривали со знакомым издателем. Он говорит, что не печатает стихи, потому что их не берет торговля. Но ведь это просто неразумный ме-неджмент. Если бы "Овертайм" вышел тиражом не 500, а 100 000 экземпля-ров, книжка бы не стоила 400 рублей, а стоила бы 40 или даже меньше.
И каждый любитель поэзии мог бы позволить себе купить ее.
Был такой случай. В начале 2000 года я принес в Дом книги свою пер¬вую книжку стихов. Сначала взяли 10 штук, через неделю просят еще де¬сять. И так несколько раз. Тираж тоже был пятьсот. Книжка — дрянь, сла¬бая, но настоящий любитель поэзии гребет все, он всегда испытывает голод на поэзию. Мне в блоге в Живом журнале одна девушка из Новосибирска написала. Пошла в книжный, хотела современных поэтов почитать, а там большой выбор: Омар Хайям — в шести вариантах, Шекспир — в трех
и Пушкин. Я написал ей, что в Питере не найти стихов даже старшего поколе¬ния: Кушнера, Горбовского, Фонякова... Она говорит, что про таких даже не слышала.
Как-то Виктор Петрович Астафьев сказал, когда журналист назвал его "известным": "Меня на другом краю Овсянки-то никто не знает, а вы гово-рите — "известный". «Так мы всю страну в Овсянку и превратили», — подумалось и обо всем этом тоже написал Фонякову. Тот ответил:
«С тиражами и ценами на книги — поистине заколдованный круг. Тут ведь и конкуренция со стороны Интернета работает, отучает людей от шеле¬ста страниц. Что делать, будем держать свой "последний рубеж обороны".

*  *  *

В 2006 году Илья Фоняков «собственноручного» участия в журнале «Царское Село» не принимал. Вышло три номера. Он все их прочитывал «от корки до корки». Высказывал свои пожелания и замечания, помогал его продвигать, публиковал в федеральных и городских СМИ заметки
о журнале, но сам не печатался, очевидно, приглядывался — что из этого выйдет? Я, конечно, приставал к нему, просил что-нибудь для журнала. Го-ворят, вода камень точит. В конце концов, уговорил.
В первом номере за седьмой год появились сразу две его работы.
С маленьким эссе «Мое Царское Село» прислал подборку стихов. Вместе
с ними мы опубликовали и стихи Юлии Ждановой, его ученицы. Она тогда училась на курсах «Литератор», одним из организаторов и педагогов ко-торых был Илья Олегович. Стихи Юлии шли под рубрикой «Учитель, вос-питай ученика». Это вообще была традиция нашего молодого издания.
В предыдущем номере, например, мы представили Вячеслава Абрамовича Лейкина и его ученицу Нину Савушкину.
Но самым важным был другой материал Фонякова: он впервые пред-ставил нам свои переводы. Тогда еще не было его «именной» рубрики «Поэ-тический глобус Ильи Фонякова», она появится лишь в третьем номере за тот же год, а в этом, в рубрике «Весь мир и все времена» шел первый пере-вод его друга, мальтийского поэта Оливера Фриджери.

6. Дружба

Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, что на земле внизу, и что в воде ниже земли. Не поклоняйся им и не служи им; ибо
Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до тре¬тьего и четвёртого рода, ненавидящих Меня, и творящий милость до тысячи ро¬дов любящим Меня и соблюдающим заповеди Мои.
Пятикнижие Моисеево

Писать о дружбе не просто. Всё ведь соизмеряется масштабом лично¬сти, уровнем ее культуры, духа, морали… Что уж говорить о высоком профес-сионализме Фонякова-поэта! Да и никогда бы я не осмелился публично на-звать Илью Олеговича своим другом, если бы сам Фоняков однажды не на-писал: «…и мы с Вами не только успешно сотрудничаем, но, смею сказать, дружим».
Мужская дружба — трудное дело. Дружба ведь — это прежде всего огромное уважение к тому, с кем дружишь. Что греха таить: друзья разные бывают. Минувшей ночью один такой «друг», хорошо «поддав», принялся звонить в три часа ночи, считая, что другу позволено все. Перебудил всех домашних, пришлось отключить телефоны. До утра мы не могли заснуть…
Ничего подобного изначально немыслимо было в наших отношениях
с Фоняковым. Дружба стала итогом творческого сотрудничества. Илья Оле-гович вместе с женой, поэтессой Эллой Ефремовной, довольно часто наез¬жал в Павловск, приглашал нас с Тоней на свои мероприятия. Так мы побы¬вали в Пэн-клубе на творческом вечере Фонякова, посвященном творчеству поэта-переводчика.
Илья Олегович Фоняков завел свой постоянный раздел в нашем журна¬ле: «Поэтический глобус Ильи Фонякова». В последние годы поэт
с увлечением занимался переводами зарубежных поэтов, и мы с Тоней гор-дились, что доселе совершенно незнакомые поэты-чужестранцы впервые были представлены русскому читателю благодаря Фонякову, профессионалу высочайшего уровня. Любой издатель и редактор этим бы гордился. Тем бо-лее что вел Фоняков свой раздел совершенно бескорыстно, зато радовал своих зарубежных друзей, посылая им номера журналов с их стихами на русском языке.
Как-то у нас в доме провели несколько часов Всеволод Владимирович Овчинников со своей женой Музой Павловной. Зашла речь и об Илье Оле-говиче. И надо было слышать, с каким «респектом» говорил о нем автор «Ветки сакуры» и «Корней дуба». Оказывается, книгу Фонякова он знал.
*  *  *

5 июля 2010 года
От Ильи Фонякова:

Вы меня порадовали сообщением о "теплом отзыве" Всеволода Овчин-никова насчет моей скромной персоны. Мы ведь с ним не встречались ни-когда. Стало быть, знает меня по публикациям. Моя первая книга
о Японии ("Восточней Востока") выходила первым изданием как раз тогда, когда все зачитывались его "Веткой сакуры". Он — японист-профессионал, и его оценка очень важна для меня.
Насчет "приехать и встретиться" — пока ничего определенного ска¬зать не могу. Медицина держит меня на коротком поводке, самочувствие нестабильно. Иногда все же выбираюсь в свет, но ненадолго, на вечерок.
А дальше видно будет.
С лучшими пожеланиями вам и Тоне — И. Ф.
Я ответил ему:
"Мы рады, что порадовали Вас своим письмом. Объясните своим эску-лапам, что держать поэта на коротком поводке преступно. Поэт должен всегда быть в гуще событий. Но мы терпеливо будем ждать Вас
с Эллой Ефремовной. Обнимаем. Поправляйтесь!"
«Не сотвори себе кумира» — наставляет Великая книга. А мы
и не сотворим. Просто будем любить тех, кто любил нас, и хранить
в своем сердце, как дар, память об этом светлом человеке.
Это стихотворение написано в конце июля 2008 года, за несколько дней до трагических событий в Южной Осетии. В нем отразилась ностальгия по той Грузии, которую мы знали и любили в течение многих лет. Теперь эта ностальгия стала еще острее.
Утро на Кавказе

Была, как пьянка, бурной эта ночь:
Ругался гром, и молния блистала,
Как нож — но вот гроза умчалась прочь,
И утро благодатное настало.
Туманы исчезают из низин,
Весь мир становится добрей и краше,
Блаженно проясняясь, как грузин,
Вкусивший отрезвляющего хаши.
7. Когда  ушел  Василий  Русаков

Когда в 52 года умер Василий Русаков, поэт, лишь успевший по-настоя-щему «встать на крыло», Фоняков, тяжело больной, приехал на Звениго-родскую, в Дом писателей на вечер памяти. Не мог не приехать.
Помню, написал ему по электронке: «Илья Олегович, дорогой, сегодня Вася Русаков умер. Ему было 52 года».
Он ответил: «Мы с Эллой Ефремовной глубоко скорбим о кончине Васи-лия Русакова — прекрасного человека и поэта. К сожалению, состояние здоровья не дает мне возможности присутствовать на похоронах. Светлая ему память. И. Ф.»
После похорон написал ему: «Сегодня простились с Васей. Была тьма народу, в два потока: коллеги по геодезии и братья и сестры по цеху литера-турному. Родные и близкие. Я его знал десять лет.

Когда мы организовали областной союз, призвали и сланцевских: Васю Иванова, Юлю Жданову, Толю Козлова и Васю Русакова. Первый альманах издали "Ленинградская мыза", там его стихи. Потом "Отечественные за-писки", и там его стихи. И так во всех наших изданиях, пока я возглавлял тот союз. Русаков — единственный, кто приходил на мои семинары област¬ных литераторов в Дом Державина. А недавно приезжал с Юлей Ждановой к нам в Павловск. Сидели, беседовали у нас, потом в парк пошли, гуляли. Грустный он был. Да ведь и по подборке его в последнем выпуске "Петер-бурга" все сразу видно. Юля говорит, еще неделю назад на машине ездил по городу. А потом упало давление, и поднять не смогли. Угас...
Видел там Александра Танкова, он был у вас, рассказал, что чувствуете себя не очень... Какая у нас с Вами, Илья Олегович, грустная переписка
в последнее время. Держитесь, пожалуйста. От Тони Вам привет. Юлька наша уехала в Молодежный лагерь вчера под Зеленогорск, будет работать там у детишек хореографом. А мы уже скучаем. Поклон Элле Ефремовне. Обнимаем...».

Фоняков любил и помнил Василия, «прекрасного человека и поэта». Когда писал эту главу, Тошка с Юлией Ждановой готовила к публикации
в «Царскосельской лире» его драматическое произведение «Иов». Пьеса опубликована лишь на его страничке в stihi-ru. А публикация в журнале выйдет к очередной годовщине смерти поэта. Уход Василия мы пережили так же тяжко, как уход Ильи Фонякова. Тяжело терять друзей.

*  *  *

Листаю подшивки журналов «Царское Село», «Петербург», и почти
в каждом номере «Поэтический глобус» Ильи Фонякова. Поражаюсь, как много мы успели с ним рассказать о зарубежных поэтах, друзьях Ильи Олеговича, и показать их стихи. После мальтийца Оливера Фриджери
в том же 2007 году, в третьем номере «Царского Села», впервые Фоняков представил американского поэта с русскими корнями Марка Гальперина:«…Он хорошо говорит по-русски. Иногда ему не хватает слов, но его произношение свидетельствует, что язык он изучал не по книжкам.
И действительно: отец его — эмигрант из нашей страны. Мать — корен¬ная американка. Так что Марк на берегах Невы одновременно и гость,
и свой человек. Потому и смотрит на нашу жизнь непредвзято, без каких-либо очков: розовых или темных. Ему нет необходимости дели¬катно закрывать глаза на наши грязные лифты или сюрреализм коммуна¬лок. Но ценит он и красоту Петербурга, и открытость, коммуникабель¬ность наших людей. Я переводил его стихи «просто так», без всяких дого¬воров
и обязательств. Мне было просто интересно».


УРОКИ РУССКОГО

Приятели отца моего, компания
тряпичнозадых попрошаек,—
я сначала думал: отец их ценит
лишь за то, что говорят они по-русски,
на первом его языке. Однако
потом я понял: язык — не только
грамматика и словарь. Всплывали
названия улиц, лишь им известных,
вид с моста, который все они знали,
открывался. В комнате пахло супом,
потной кожей, влажнели глаза, в которых
страх таился до первой выпитой рюмки.
Забывались грязь, угрюмые толпы,
новости, наводящие ужас —
все так схожее с тем, от чего бежали,
с тем, что так или иначе стало прошлым.
Одиночки, чья жизнь — постоянный нечет,
может быть, им последней потерей стала б
невозможность поговорить об этом,
об ушедшем, давнем, о том, что в мире
лишь они одни понимали как ценность.
Илья Фоняков не только публиковал переводы своих друзей и коллег — зарубежных поэтов, он рассказывал историю своих встреч с ними, обстоя-тельства знакомства и дружбы с ними. Вот, например, его рассказ о дат-ском поэте Вигго Мадсене:
«В моем книжном шкафу среди других раритетов хранится уникум: поэтическая книжка, изданная в море, на борту корабля. Да, именно так: на борту советского лайнера «Константин Симонов» во время совместно¬го круиза писателей стран Балтийского региона по Балтийскому морю. Очень скромная книжечка, набранная на компьютере и тиражированная
в нескольких десятках экземпляров на ксероксе. Сейчас едва ли не каждый может сделать подобную книжку не выходя из дома. А тогда, в 1992 году, это было для многих в диковинку. Автором книжки был датский поэт Вигго Мадсен, большой чудак и выдумщик.
В другой раз мне довелось видеть, как Вигго вырывал страницы из сво¬ей очередной книжки и бросал их в толпу. Прошли годы, и много воды утекло, и даже лайнер «Константин Симонов» был продан куда-то за дол¬ги, и теперь плавает под другим именем и под другим флагом, А мы
с Вигго нет-нет да и встретимся. Чаще всего — на шведском острове Готланд, где расположен Балтийский центр писателей и переводчиков. Вигго и в стихах такой же чудак и выдумщик, как в жизни. Мало того, что он почти не пользуется рифмой и часто отказывается от знаков пре-пинания — так пишут на Западе многие. Он и в сюжетах своих парадокса-лен: его стихи надо иногда буквально разгадывать. Почему, например, одно из его стихотворений носит длинное и отчасти шокирующее название «Она не могла заниматься любовью, пока открыт платяной шкаф»? Ведь в самом тексте ничего про это нет! Изволь догадываться, искать скры¬тую связь. Переводить такие стихи — мучение... Ведь это Вигго, его «Эко¬номика», к примеру, скорее анти-экономика. Там вожделенные доллары ва¬ляются под ногами, а поросята в кузове грузовика едут не на бойню, а на курсы совершенство¬вания! Но трудно не прислушаться, когда Вигго говорит: «Удачи хочешь? Фрахтуй корабль побольше!»


Вигго МАДСЕН

ЭКОНОМИКА

Узрев на асфальте доллар
нагнувшись чтобы поднять его
заметил еще один
глянул кругом — зеленые
бумажки по тротуару
всюду: одну хватаешь —
две тотчас лезут в глаза
рваные? или поддельные?
ничуть не бывало: с каждой
минутой росла их ценность
а мимо вдруг — грузовик
битком набитый, в нем свинки
хрюкающие весело:
«Нет, нас везут не на рынок!
Тем более не на бойню!
Мы едем в учебный лагерь,
чтобы достичь совершенства!»
8. Электронный  эпистолярий

Кроме очного общения и продолжительных разговоров по телефону, мы с Фоняковым успешно освоили электронную почту. У меня сохранилось около 90 писем, что мы написали друг другу, не все, к сожалению, часть пи¬сем пропала. Иногда, пожалуй, я даже злоупотреблял Интернетом, достав¬ляя поэту немало хлопот. Как-то отправил Илье Олеговичу большую под¬борку своих стихов: явно опрометчивый поступок, я ведь и не подозревал, как добросовестно, скрупулезно прочтет он мои вирши. Стыдно теперь, что отнял у поэта, отнюдь уже не молодого и не очень крепкого здоровьем, та-кую львиную долю его драгоценного времени: «Вы не обиделись на меня, дорогой Илья Олегович? Завалил Вас стихами. Вы и замолчали. Удалите их в «корзину», вот и все. Как чувствуете себя? Как Элла Ефремовна? Поклон от всех моих».
Зато получил в ответном послании Фонякова порцию хорошо освежаю¬щей, принципиальной критики в свой адрес за эти стихи.

20 сентября 2009 года
От Ильи Фонякова

«Какие у меня могут быть на Вас обиды? С чего Вы взяли? Все стихи Ваши мною добросовестно прочитаны. Просто я был в затруднении: что де-лать дальше? Ведь я читал — и, конечно, по дурному свойству моего харак-тера, все время к чему-то придирался. Видел Вашу искренность, видел до-брые намерения, видел благородную позицию публициста, волею судьбы оказавшегося на стыке двух миров, двух культур... … «ухом зацепился» за одну строчку: хорошая по идее строчка: "Потому что поэт в государстве де-тей старожил". Но тут фонетика играет злую шутку: получается, что поэт
в государстве ДЕТЕЙ  СТОРОЖИЛ!»
Потом, при встрече, по поводу «сторожил», я пошутил:
— Тоже неплохое занятие, Илья Олегович. Помните «Над пропастью во ржи» Джерома Дэвида Сэлинджера? Холден Колфилд ловил детишек, ле-тевших к пропасти…
Ничего не сказал Фоняков. Улыбнулся.


Из моего письма
4 августа 2009

"Илья Олегович, дорогой, здравствуйте!
Вчера получил Ваш материал о Цветаеве. Все хорошо. Напечатаем, если появится такая возможность. Анатолия я хорошо знал с 2000 года, когда организовал Союз писателей Ленобласти и СПб, он часто приезжал к нам из Волхова. Подарил мне обе свои книги. Мы публиковали его стихи
в наших альманахах. Он был большим поэтом. Водка сгубила его. Очень жалею, что Лена Кириллова не сообщила нам с Тоней..."
Недавно перебирал старые бумаги и наткнулся на рекомендацию Толи, которую он давал мне для приема в СП. Возможно, письмо это и до Вас до-ходило. Оно ведь адресовано непосредственно Вам:
«Председателю секции поэзии Санкт-Петербургского отделения Союза Российских писателей Илье Олеговичу Фонякову. Рекомендация». Посылаю ее вам. Мне дорог этот документ как память об Анатолии, хотя, помнит¬ся, я тогда сказал ему, что главный его довод для приема в Союз — мои ор-ганизаторские способности — не может быть аргументом для творче¬ской организации. Он даже как будто слегка на меня обиделся. Наш поклон с Тоней Элле Ефремовне. Пишите. Ваш Г. К.

P.S. В своей папке нашел еще одну любопытную «Рекомендацию». Она датирована 15 марта 2000 года и принадлежит Юрию Дмитриевичу Чер-ниченко, помните такого? Когда я фермерствовал, он был председателем Крестьянской партии России, а я возглавлял отделение партии в Ленобла-сти. Тогда у меня вышла моя первая книга стихов «Следовательно, суще-ствую...». Плохая книжка с никакой редактурой, но рекомендация солид¬ная: «Гумер Каримов — поэт «тютчевского региона» российской поэзии. (О, как!).
Забыл сказать, что мы "скачали" Вашу статью из ЛГ о молодых поэтах Питера. Горжусь, что Володю Беляева и Юлю Жданову мы прини¬мали в областной союз, дав им хороший старт в большую поэзию.
Илья Фоняков:
"Дорогой Гумер Исламович! Получил Ваше письмо. С интересом прочел рекомендации Цветаева и Черниченко, с которым, кстати, был когда-то хорошо знаком, даже путешествовал вместе "по великим озерам Се¬веро-Запада" с писательской бригадой (нам достались Ильмень и Чудское). Вы-соко ценю Ваши человеческие качества, организаторский талант, равно как и тот факт, что Вы все-таки не обиделись на меня по-настоящему,
и мы с Вами не только успешно сотрудничаем, но и, смею сказать, дру¬жим. Возможно, на сегодня мои позиции несколько устарели: все вокруг из-менилось, и Союз сегодня нужен, наверное, другой, у нас по этому поводу идут жаркие дискуссии, но мне-то меняться уже поздно. Тем паче, я уже не председатель секции, только член бюро, и не более. Между прочим, слу¬чай с Цветаевым был в свое время как раз "пограничным", он с большим скрипом был принят на секции, я голосовал "за", но трое и аргу- ментированно — были "против"... Кстати о том, сгубила ли его вод¬ка. Наверное, да, хотя я не мог из этических соображений написать об этом
в предисловии. А впрочем — кто его знает? Вечно стерильно трезвый Цветаев был бы другой личностью, что бы он написал тогда — нам
не дано знать. Что написал бы Есенин без его стихийности, бес- шабаш-ности, безоглядности и всего, что с этим связано,— кто знает? Мысли эти отчасти еретические, но талант — вещь настолько загадочная, что никаких закономерностей тут нет...
Ну вот, договорился я до теоретических обобщений. А точнее — до расхожих банальностей.
Желаю Вам всяческих успехов и удач, прежде всего скорейшего решения всех проблем с квартирой, компьютером, журналом. Кстати, в свое время я передал Вам, помнится, еще и рассказ некогда "открытого" Вами рус-скоязычному миру мальтийца Оливера Фриджери в своем переводе. Полу¬чили?
Сердечный привет Антонине.
 Искренне Ваш
 Илья Фоняков".

В журнале «Петербург» в рубрике «Память» мы напечатали заметку Фонякова «Странный человек из города Волхова»:
«В далеком 1993 году мне довелось опубликовать в «Литературной га-зете» колонку под названием «Ахматов и Цветаев». Да, так вот получи¬лось: почти одновременно в наше поле зрения попали со своими стихами два однофамильца великих русских поэтесс. На этот феномен, каким бы случайным он ни был, никак нельзя было не обратить внимания. Тогда же был устроен их совместный вечер.
Член Союза писателей России Алексей Ахматов поныне плодотворно работает в поэзии. Анатолий Цветаев — он был старше по возрасту — умер в феврале 2009 года в городе Волхове, где он жил много лет, и мы, его коллеги по Союзу писателей Санкт-Петербурга, узнали об этом лишь три месяца спустя. Такова разобщенность нынешней литературной жизни.
А в конце июля в волховском культурном центре имени А. С. Пушкина со-стоялся вечер памяти Анатолия Цветаева. Выступавшие говорили
о необычности, даже отчасти странности его личности, не вписы- вавшейся в общепринятые параметры. Странными были прежде всего его поэтические книжки «Тайная свобода» (1992) и «Старые мальчи¬ки» (1996).
Изданные на самой плохой бумаге по месту жительства поэта,
в Волхове (книга стихов, выпущенная в районном городе — еще недавно это было совершенно немыслимо!), без общероссийского индекса ISBN (то есть официально как бы не существующие), они были плохо отредактиро¬ваны, а точней сказать не отредактированы вообще никак, изобиловали ошибками и опечатками. И тем не менее в них явственно ощущался
не только поэтический взгляд на мир, но и определенная культура. Историк по образованию, окончивший Петрозаводский университет, Анатолий Цве-таев зарабатывал на хлеб преподаванием в каком-то местном ведом- ственном училище, играл на сцене знаменитого тогда Волховского народного театра под руководством режиссера-энту¬зиаста Юрия Берсенева (тоже, кстати, примечательного стихотворца), писал историко-краеведческие статьи, но главным для него всегда была поэзия. И уж чего не было в его стихах, при всех их шероховатостях — так это литературных штампов. «Ни одного литературно-пошлого сло¬ва!» — как воскликнул однажды Бунин. Одно из стихотворений Анатолия Цветаева
я запомнил когда-то наизусть с первого прочтения, и оно навсегда осталось в моей «внутренней антоло¬гии».
Это и есть те самые «Старые мальчики», которые дали название од¬ной из книжек:

Старики играют в домино.
Словно дети, ссорятся, играя.
Взрослые вернулись из кино,
Тени злятся, а луна — нагая.
Верховодит бывший военком.
Бывший зек устроил «два загиба».
Жизнь прожить, чтоб теплым вечерком
Весело и страшно крикнуть: «Рыба!»

9. «Пишем,  что  наблюдаем»

Никакой «эвристической» ценности написанное мною о Фонякове
не несет, ничего нового о нем не скажу. За эти нисколько лет, что выдались нам для общения и дружбы, мы даже ни разу не поспорили, не то чтобы по-ссориться, а по законам жанра нужен конфликт, завязка, крутой поворот
в сюжете. Ничего подобного не было, в результате, с моей стороны — сплошная комплиментарность, почти умиление. И как с этим быть?
Не придумаешь же конфликт для остроты сюжета. В таких случаях я всегда вспоминаю запись из бортового журнала Фаддея Фаддеевича Беллинсгаузе-на, вычитанную когда-то у Валентина Пикуля: «Пишем, что наблюдаем. Чего не наблюдаем — того не пишем!» Вот сейчас тот случай. Просто так было.
И все же, при всех декартовских сомнениях, дружба эта очень грела меня, потому что, как признался однажды Илья Олегович, мы, действитель¬но, «во многом близки по духу, по своим взглядам миропонимания и мора¬ли, а это дарит нам легкость и радость в нашем взаимодействии». Хотя оба мы никогда не опускались до панибратства, не позволяя себе переходить ту грань, за которой дружба сама себя девальвирует. Берегли эту, увы, уже до-вольно редкую в наше время ценность.
Это, однако, не исключало принципиальности и честности между нами, когда речь зашла о пресловутой рекомендации в СП, Фоняков спокойно «от-шил» меня: «Я, наверное, старомоден, но считаю, что вы еще
не готовы». И я согласился с этим.
В новогодние дни позвонил Илье Олеговичу, застал его дома, «между двумя больницами». «Да что же такое? — вопрошал, — минувшим годом очень нездоровилось Элле Ефремовне, а теперь вот стали подтачиваться «корни дуба» у самого. Казалось, такой крепкий, сто лет не свалить».
В самый канун Нового года получил от него письмо по электронке:

«С Новым годом Тоню и Вас! Пусть все будет лучше, чем в прошлом году — без крушений, пожаров и тревожных встреч с медициной! Надеюсь и верю, что у Тони все обойдется наилучшим образом. О скандале
с Н. Романовой (речь шла о пресловутом сборнике стихов с шокирующим (ненормативным) названием. — Г. К.) слышал "по касательной", я сейчас мало бываю дома, а тем более в Союзе — много времени приходится прово-дить в больнице. Надеюсь, что все и у меня обойдется, хотя — годы, куда от них денешься...
Как поживает журнал? Газету Вашу читаю, она полезна, радуюсь Вашей неутомимой энергии, но журнал она, конечно, заменить не может.
Действительно давно не видались. Надеюсь, что сможем видеться чаще, когда проясню отношения со своими эскулапами.
Элла Ефремовна шлет привет и лучшие пожелания.
Искренне ваш Илья Фоняков».
...Как не хватает теперь мне этих писем…

10. Илья  Фоняков — литературный  редактор

Эта сторона жизни и деятельности Ильи Олеговича в его последние годы была одной из самых ярких и увлекательных в нашей дружбе,
в сотрудничестве. Вот некоторые странички из дневника и выдержки из переписки.
5 февраля 2008 — ориентировочно 12 марта Илья Фоняков договорился о презентации нашего журнала в Российской национальной библиотеке.
3 марта 2008, понедельник — сегодня сдал журнал ЦС №1 — 2008
в типографию, обещали сделать к 12 марта, к презентации в Российской на-циональной библиотеке. Говорил с Фоняковым, поздравили друг друга
с Всемирным днём писателя. Илья Олегович будет вести нашу презента¬цию. Он сегодня выступал на радио по этому поводу и говорил
о наших журналах.
Хорошо помню тот вечер. Зал Российской национальной библиотеки,
а попросту «Публичка» на углу Невского и Садовой, был забит до отказа. Все места заняты, люди стоят вдоль стен и в проходах. Но вместить всех желающих попасть на презентацию зал не смог: густая толпа стояла
в коридоре и слушала через настежь распахнутые двери.
Вел презентацию сам Фоняков. Были представлены два журнала: наше «Царское Село» и «Изящная словесность». У каждого из них были свои ав-торы, читатели и почитатели. Такого солидного представительства луч¬ших питерских поэтов и прозаиков я ни до, ни после той презентации уже нигде не встречал. Конечно, мы попали в жесткий цейтнот: желающих вы¬ступить было гораздо больше, чем отпущенного времени. Но Илья Олего¬вич умуд¬рялся как-то все отрегулировать, мягко останавливая слишком многослов¬ных, а мы, редакторы этих двух изданий, старательно ему в этом помогали. Потом в задней комнате устроили фуршет, пили шампанское и оживленно общались. После той встречи наш журнал сразу стал известен в Петербурге. А многие из тех, кто впервые напечатался в «Царском Селе», ныне стали известными поэтами и прозаиками. У них свои книги и публикации
в солидных «толстушках». Так Илья Фоняков по¬могал творчески одаренной молодежи встать «на крыло».

27 апреля, воскресенье — сегодня закончил работу «Книжный салон». Вывез свои журналы, забрал у Фонякова стихи прапраправнучки Пушкина.

А тут речь уже идет о другом журнале — «Петербург». Была у нас такая попытка возродить некогда закрытый Ждановым опальный журнал «Ленин-град». К сожалению, мало что получилось тогда. Вышло всего пять номе¬ров, и журнал приказал долго жить. Увы, тогда в России разразился очеред¬ной финансовый кризис, и спонсоров не нашлось. Но все равно то был ин-тересный период. Соредактором журнала выступил писатель Валерий Геор-гиевич Попов. Его авторитет очень помог поддержать новое издание. Пре-зентацию первого и второго номеров мы провели в знаменитой «Бродячей собаке». Тогда тоже собрался весь литературный цвет северной столицы. Был и Илья Олегович. А следующий выпуск «Петербурга» —
3 и 4 номера мы уже представляли на ежегодном питерском салоне «Время читать» в Ленэкспо. Но Илья Олегович отсутствовал, начались его долгие отлучки к эскулапам. Нередко мой звонок заставал его на больничной кой¬ке. Он и на представление пятого номера, которое мы проводили в Доме пи-сателя на Звенигородской, не попал: лежал в больнице.

4 августа, вторник — Илья Фоняков прислал материал об Анатолии Цве-таеве. Сегодня надо ответить ему, Ахматову.
Удивительно, но так везде! Какую запись из дневника ни возьмешь — там среди друзей почти всегда встретишь упоминание о Фонякове…
22 декабря 2008
"Дорогие Илья Олегович и Элла Ефремовна!
Еще раз поздравляем Вас с 52-й годовщиной супружеской жизни! Мы счастливы, что Вы у нас есть, что мы сотрудничаем с Вами. Вчера был чу-десный вечер. Илья Олегович, пришлите, пожалуйста, свое стихотворение
о Грузии. Возможно, мы сделаем раздел в следующем номере, посвященный кавказской теме. Будьте здоровы!"
Он отвечает:
"Дорогой Гумер Исламович, дорогая Тоня! Спасибо за добрые слова.
Стихотворение пересылаю. С лучшими пожеланиями — И. Ф. (Он все¬гда так обращался ко мне — по имени и отчеству и всегда на «Вы»,
а к жене — чуть ли не по-отцовски просто).
Дорогой Г. И, хочу предложить журналу прозу (рассказ) мальтийца Фри-джери, с которого когда-то начинался мой "глобус". Три других его рассказа взяла "Звезда".
Когда я послал ему материалы следующего номера, без сокращений
и купюр, Илья Олегович ответил: «Я с интересом ознакомился
с материалами очередного номера журнала. К сожалению, сейчас не готов еще к выполнению обязанностей члена редколлегии в полном объеме. Од-нако некоторые соображения возникли. Конечно, стихи на уровне
"И, утонув во чреве тьмы, где липы голые стояли, я в эйфории поплыла, со-мнамбулично-величава" (Л. Горькова) — не для профессионального писа-тельского журнала. Может быть, автор и впрямь замечательная певица
и красивая женщина, как пишет В. Рекшан, но строки эти — пародия. Главное сейчас, особенно при той "родословной", которую вы выстраиваете для свое¬го журнала, — держать уровень. Прелесть "Царского Села" во многом состояла в трогательном сочетании профессионализма
и непосредственной самодеятельности. "Петербург" — иное, не пригород,
а Город. Поэтому я не вижу на его страницах, например, корявые стихи
А. Смунева (одно четверостишие — сплошь на женских рифмах, другое — сплошь на мужских, третье — вперемежку). Кстати, мне звонил из Германии Геннадий Николаев, советовался: что за журнал такой, можно ли иметь с ним дело? Сославшись на опыт своего со¬трудничества в "Царском Селе", я заверил его, что он не уронит себя, предложив вам одну из своих неопубликованных вещей — а предложить ему есть что. Обращались ли вы к Штемлеру? Он как раз ищет, куда бы пристроить новый роман (тема — Кавказ, отношения армян и азербайджанцев в его родном Баку), утверждая, что вопрос гонорара его не слишком волнует.В целом радуюсь вашей энергии, тому, что портфель "Петербурга" по¬полняется, есть интересные вещи, в том числе и поэзия, включая перевод¬ную. А вот "Иудейская этика..." Штейнберга — едва ли для худо- жествен¬ного журнала.Кстати,
а нельзя ли получить второй выпуск первого номера с моим бол¬гарином? Хочу послать ему в Варну. Может быть, оставите для меня в Лавке писателей, а я найду способ забрать его оттуда и передать вам за него деньги?
Элла Ефремовна кланяется. Ваш И. О.»
Написал ему: «Как Вы, Илья Олегович? Вы дома или все еще
в больнице?
22 апреля в 2 часа дня презентация журнала на большой сцене
в Ленэкспо, в павильоне 7. Надеюсь, ничто не помешает Вам быть. Мы
с Тоней очень хотели бы Вас видеть».
Илья Олегович ответил: «Дорогой Гумер Исламович, желаю успеха. Вряд ли смогу быть. Привет Тоне».
Я сожалел: «Как жаль, что Вас не будет. Избаловали Вы меня своим присутствием на моих презентациях. Вы также на Посадской живете?
Я Вам пришлю второй номер авторский, вернее, два. Соседу Вашему, Дании¬лу Гранину, тоже посылаю. Есть ли у Вас возможность, дорогой Илья Оле¬гович, прислать что-нибудь в Ваш "поэтический глобус"? А еще мы
с Тоней хотели бы дать в третьем выпуске журнала большую подборку Ва-ших стихов. Держитесь, дорогой друг! Что-то мне захотелось напиться...»

Илья Олегович: «Посылаю материал для "Глобуса". В ближайшее время пришлю свою подборку. Только... не слишком ли будет много Фонякова
в первых номерах?
Хотели подборку — вот она: двенадцать стихотворений. Желаю успе¬хов...
Поздравляю с успешной презентацией, желаю новых сил и энергии на будущее. Что касается французов, то я их, считайте, не переводил. Тем бо¬лее Превера. Я вообще, как Вы могли заметить, почти не перевожу класси¬ков, перевожу почти исключительно людей знакомых, с кем так или иначе столкнула меня судьба. А французов надо искать в первую очередь
у Миши Яснова. Кроме того, подборка переводов из современной француз-ской поэзии была дипломной работой Лидии Пиви, занимавшейся
у меня на курсах "Литератор". Симпатичная такая негритяночка и вполне "публикабельные" верлибры. Кроме того, французскую поэзию переводит (и хорошо) член нашего Союза поэтесса Людмила Павлова, Людмила Ген-надиевна). Вот все, чем могу помочь сегодня. Привет Тоне. Искренне Ваш И. О.»
Я поблагодарил его за стихи. Меня поражала его волнительная забота
о людях. И как я ему благодарен за активное соучастие в "преступлениях", которые творю.
Только что с Тошкой буквально приползли с книжного салона. Все про-шло несколько сумбурно, но в целом я доволен. Но, самое главное, по-мое¬му, довольны авторы. Журнал-то ведь выходит, слава Богу! Но устали... Зав¬тра снова едем туда.
Сообщил ему, что с нетерпением жду возможности отправить ему жур¬нал, но, боюсь, завтра не получится, а в субботу семинар с областными пи-сателями в Доме Державина. Скорее всего, только в начале следующей не-дели. У Валерия Попова возникла идея частично посвятить третий выпуск Франции. Спросил, нет ли у него французов в переводах? Превера, напри-мер. Пожелал долготерпения, чтоб поскорее выкарабкались: «Честное сло¬во: скучаю по живому общению с Вами. И у нас в новой квартире Вы
не были, хочу чтоб с Эллой Ефремовной побывали у нас.
Илья Олегович, у меня есть такая идея: расширить значение и масштаб "Поэтического клуба Ильи Фонякова": публиковать там не только переводы самого Ильи Олеговича, но и других переводчиков, как бы ставших члена¬ми такого клуба. Это мое предложение пока ни с кем не обсуждалось, я без Вашего согласия и шага не сделаю. Поправляйтесь, дорогой друг. Привет Элле Ефремовне».

Илья Олегович ответил: «Вы совершенно правы, "мою" рубрику следует расширить. Все по той же причине: "Петербург" — не "Царское Село".
И тут уж без всякого упоминания моей фамилии: просто "Клуб переводчи-ков" или что-то в этом роде. Например, "Глобус переводчиков", чтобы нена-вязчиво обозначить преемственность. Моего англичанина (Герберт Ломас) можно в этом случае отодвинуть и печатать позднее в общем ряду. Искренне Ваш И. Ф.»

Я возразил: «Категорически не согласен, Илья Олегович! Ваша рубрика должна остаться именной. Это Вы придумали, Ваша идея, ноу-хау. Но глав-ное не в этом. Главное — сам принцип подхода к переводам. Нам современ-ную зарубежную литературу не перевести без нарушения авторских прав. На то, чтобы их соблюсти, нужны деньги и огромная волокита. А Вы пере-водите своих друзей, и все довольны. Вот этот принцип "личных связей" "Поэтического клуба Ильи Фонякова" и должен остаться незыблемым. Бу¬дем считать, что я Вас убедил, дорогой друг. Обнимаю, Ваш Гумер».

И. Ф. сдался: «Вы редактор, Ваше слово — решающее. Что же касается "моей" рубрики в журнале, то в любом случае надо ее точнее сформулиро-вать. "Поэтический клуб Ильи Фонякова" не годится, необходимо подчерк-нуть, что речь идет именно о переводах. Может быть, просто "Поэтический глобус"? А в аннотации сообщить, что был, мол, "глобус Фонякова", а те¬перь решили его расширить...».

Я ответил: «Так уж и редактор, решающее слово... Все это ю-р-у-н-д-а! Ничего менять не будем. Илья Олегович, дорогой, нет ли у Вас чего-либо по Франции? У нас полвыпуска будет посвящено Парижу. Вы же были там. Может, эссе или стихи. Михаил Яснов прислал свои стихи, но этого мало — 160 страниц надо чем-то заполнить. Я ему свой рассказ послал "Ночь в Кло-зери де Лила", и он стер меня с лица земли. Хотите, я его Вам пришлю?"

И. Ф.: «Разумеется, я "за" публикацию как переводов Миши Яснова, так и "документа" Дравича. Хотя мне и несколько претит высокомерие его тона в первой половине его текста. Этакий взгляд представителя "высшей расы" на несчастных дикарей.
Мое отношение к тогдашней жизни и литературе все-таки более слож¬ное. Была и тогда высокая и благородная поэзия, на которой я вырос, из ко¬торой многое помню наизусть. Что касается меня, то повторю еще раз: французов я практически не переводил (было когда-то два случайных сти¬хотворения, к тому же давно опубликованных), во Франции не бывал, языка французского не знаю. Так что в этом случае едва ли могу быть полезным. Разумеется, для меня было бы честью сохранение рубрики "Поэтический глобус Ильи Фонякова", но как совместить ее с предполагаемым "расширением"? Рубрика "Поэтический глобус И. Ф.", а под ней — скажем, переводы Миши Яснова? Что-то не стыкуется. Или запустить сразу несколько "Глобусов"? Кстати, а не найдется ли что-нибудь интересное "по французской части" у Володи Васильева?
С лучшими пожеланиями. Ваш И. Ф.»
На мое сообщение, что написал Владимиру Ефимовичу и жду от него ответа, Илья Олегович написал: «Дорогие Гумер Исламович и Тоня!
В настоящее время я дома (отпущен из больницы), самочувствие трудно на-звать идеальным, но выхожу понемногу в свет. В частности, завтра, 23.05,
в 16.00 в "Бродячей собаке" выступление очень интересного вокального ан-самбля из Латвии — "исторической родины" Эллы Ефремовны. Мы оба там будем, я даже кое-что почитаю по просьбе гостей. Если окажетесь в городе, загляните — вход свободный.
Журнал "Петербург", посланный в Болгарию, дошел до адресата,
и я имею уже самый положительный отзыв моего друга о журнале в целом. Второго журнала пока не получил, если еще не послали — готов подождать до встречи, которая, надеюсь, должна состояться. Ваш И. О.»

Я ответил: «Очень рады, что Вы ведете такой разгульно-светский образ жизни! С удовольствием бы присоединились к Вам в "Собаке", но Тоню дети подрядили нянчиться с внучкой, а я жду гостей своей балеринки.
Ей в День пионерии стукнуло 17 лет. Кажется, я отправил Вам второй эк-земпляр журнала, но позже. Подождите. Готовим очередной выпуск».
И. Ф.: «Дорогой Гумер Исламович! Журнал получил, спасибо. Тоне — сердечные поздравления с выходом поэтической книжки. Искренне Ваш
И. Ф., 3 июля 2010 года».

Я поблагодарил его: «Спасибо, дорогой Илья Олегович, за Ваш велико-лепный отзыв! И спасибо за то, что Вы нас с Тоней понимаете. Вести жур¬нал вдвоем очень непросто, это правда. Но мы счастливы! Такие люди нас окружают! Приезжайте, если здоровье позволит, дорогие наши. Обнимаем. Тоня, я.
Дорогой Илья Олегович, как Вы? Посылаю вам пятый "парижский" но¬мер. Привет Элле Ефремовне».

И. Ф.: «Дорогой Гумер Исламович, — пятый номер получил, спасибо. Отдаю должное вашим титаническим усилиям. Вам удалось, на мой взгляд, собрать достаточно разнообразный материал, Хотя "гоголевские" эссе По-пова, Садулаева, Шпакова и Носова в чем-то все-таки похожи друг на друга по интонации. Но, как говорится, "чем богаты..." Очень неплоха поэзия, даже Горькову я прочел на этот раз другими глазами — да ведь
и стихи, кажется, другие. Несколько мелочей: "куртуазные манЬеристы", упоминаемые у Садулаева, пишутся именно так — с мягким знаком.
Не уверен, что существует "нидерландский язык", с которого якобы перево-дит Ольга Гришина — по-моему, язык жителей Гааги и Амстердама
у нас принято называть все-таки голландским. Екатерининский парк
в рассказе некоего ветерана труда иногда почему-то называется "Екатери-новским". Понимаю, как трудно работать без постоянного штата редакторов и корректоров — и желаю вам всяческих успехов! Искренне Ваш И. Ф.»


*  *  *

Побывав с Эллой Ефремовной на моем юбилее и познакомившись
с моими друзьями-однокурсниками, с которыми я дружу уже более 40 лет, Илья Олегович сказал: «Вы умеете дружить. Это очень редкое умение
в наше время…»
И может быть, подумал при этом о своих друзьях. Например, о своем албанском друге со студенческих лет Дритеро Аголли. Позже, в книге поэта «Откуда эта музыка?», переведенной Фоняковым, я прочел в его предисловии: «С албанским поэтом Дритеро Аголли мы были не просто од¬нокурсниками: одногруппниками!» Это было в 1952—1957 годах. Предисло¬вие озаглавлено: «Мой университетский друг»:
…А самое главное — надо сохранить неповторимый албанский, бал-канский колорит этих строк, присутствующее в них дыхание Средиземно-морья. Нет, не того, которое в туристских проспектах. Приобщившись
к мировой культуре, Дритеро Аголли не забывает своих крестьянских кор¬ней. И пусть время оставило от отчего дома один только фундамент, за¬росший травой, — поэт говорит себе: «Ты строить обречен все планы, все мечты на том фундаменте извечном!..»

11. Элла

Вслед за Ильей Олеговичем ушла Элла Ефре- мовна, тихо и незаметно… Она и в жизни была такой, тихой и немногословной. Хотя личностью была яркой, со своим виденьем мира, но это отражено в ее творчестве — поэта, пере¬водчика, худож- ника, во всех смыслах одаренной незаурядной инди- видуаль¬ностью, достойной своего выдающегося мужа. Только в повседневной жизни этого не показывала, выбрав для себя «роль второго плана». Однако было понятно и так: жить друг без друга для них обоих означало все равно что не дышать. Может быть, поэтому
и не задержалась она на этом свете, поспешила за ним, единственным. Такими неразлучными мы и запомним их навсегда.
В крематории, прощаясь с Ильей Олеговичем, мы подошли к Элле Ефремовне. Взяв Тошку за руку, она тихо произнесла: «Я с вами пойду...»
Что-то хотела сказать...
Вскоре я отправил ей по почте первый номер «Царскосельской лиры».

31 января 2011 года написал по прежнему адресу: «Не знаю, дорогая Элла Ефремовна, заходит ли кто-нибудь на почту Ильи Олеговича, но пишу на всякий случай, потому что не могу до Вас дозвониться, никто трубку
не берет. Мы с Тоней волнуемся, как Вы? А пишу вот по какому поводу: на днях вышел первый номер журнала "Царскосельская лира". Это новое на-звание бывшего "Царского Села". Я вам этот номер сегодня по почте отпра-вил на М. Посадскую. В нем мы сохранили рубрику "Поэтический глобус Ильи Фонякова", дали его переводы Герберта Ломаса и Ваши переводы Бар-бары Палюховой. Хотим и дальше сохранять эту рубрику, если Вы не возра-жаете. Надеемся, журнал, который Илья Олегович так любил, будет жить.
Мы помним и любим Вас, Элла Ефремовна, надеемся, что Вы здоровы... Не знаем, как с Вами связаться. Обнимаем. Гумер и Тоня».

Журнал открывался словом о Фонякове и рубрикой «Поэтический гло¬бус» теперь уже его имени. Там были его переводы английского поэта Гер¬берта Ломаса, последнее, что он передал, и переводы Эллы Ефремовны польской поэтессы Барбары Палюховой. Не знаем, успела ли она подержать в руках этот номер, полистать его.
Теперь читаешь совсем с другим чувством их книги. Общаясь с теми, кто знал их и дружил с ними, узнаешь какие-то подробности, детали, штри¬хи их жизни, возникает острое ощущение досады, что мог при жизни лю¬бить горячее, ценить больше. В суете жизни всегда не успеваешь ухватить главное, распыляешься по мелочам, не замечая, по существу своему, бес¬ценное.
Вспоминая образ удивительной женщины, я поражался тому, как значи¬мы были скупые слова Эллы Ефремовны, ее застенчивый взгляд, улыбка. Раз в Павловске, подошла и тихо сказала: «Мне понравился ваш роман «Де¬вять жизней». И никаких комментариев, подробностей.
Они оба были такими. Однажды Илья Олегович, заканчивая свое пись¬мо, тоже как бы невзначай, написал: «Могу добавить, что в бессонные ночи, связанные с моим нынешним состоянием, я не без удовольствия перечитал Ваш роман "Девять жизней" в "Царском Селе" №3 за 2007 год...»
Как много значат для меня их скупые реплики.

Мы с Тоней всегда ждали встреч с ними, строили планы, надеялись на новые проекты.
И. Ф.: «Дорогие Гумер Исламович и Антонина! Рад весточке от вас. Мо-жет быть, и телефон у вас, наконец, появился? С наступлением лета или хотя бы настоящей весны, может быть, и выберусь в Павловск. Если здоро¬вье (увы, нестабильное) позволит. Машину во всяком случае уже расконсер-вировал и понемногу езжу. Может быть, устроим (вместе с моим издателем) представление "Овертайма" вашей литературной общественности. Кстати,
у Эллы Ефремовны тоже вышла книга. Не книга даже, а целый альбом ее жи-вописи. Очень красивый. Да еще со стихами. Так что представление может быть совместным. Но это пока лишь предположение. Дождемся мая-июня, там посмотрим. Сердечный привет! Ваш И. Ф.
26 мая 2011 года»
Увы, из-за болезни этим намерениям не суждено было сбыться.
«Мои намерения выбраться с книгой на презентацию в Павловск, види¬мо, и впрямь были чересчур оптимистичны. А вот презентация альбома гра¬фики Эллы Ефремовны в магазине-клубе на Австрийской площади на Пет-роградской стороне (это в двух шагах от нашего дома) состоится в черверг
9 июня в 19.00. Поговорим, пригубим шампанского. Будем рады, если сможе¬те быть. Искренне ваш Илья Фоняков».
Конечно, мы приехали с Тоней на Австрийскую набережную, и встреча запомнилась уютом, камерностью, какой-то сердечностью. Были очень близкие Фоняковым люди: Александр Ильич Рубашкин, студийцы Ильи Олеговича.
Но и встреча в Павловске все равно состоялась! Привезли целую короб¬ку книги Эллы Ефремовны, и она мгновенно разошлась. Получилось вроде того, о чем мечтал Илья Олегович: презентация книги Тони и альбома Эллы.
Этот замечательный альбом Эллы Ефремовны у нас кто-то благополуч¬но «засмотрел». Как бы он нужен был сейчас!
К своему поэтическому творчеству Элла Ефремовна порой относилась иронично. Возможно, кто-то оспорит такое утверждение, но ведь не побоя-лась она открыть свою книжку стихов «Капли дождя на стекле» такими шу-тливыми строчками:

Стихи мои корявы
И нескладны.
Но привязались,
Будь они неладны!

Строчки эти под собственным автопортретом. Книжки свои она сама
и оформляла. Поди узнай теперь, что для Эллы Фоняковой было главнее:  живопись, графика или стихи и проза?
Ее картины и эстампы выставлялись в стране и за рубежом.
В упомянутой книжке, изданной в 2007 году, в биографической справке ска-зано, что за последние 15 лет состоялось более тридцати ее персональных выставок.
Но у члена Союза писателей Санкт-Петербурга Эллы Фоняковой выхо-дили книги прозы: повести, рассказы. Ее пьесы ставили «на театре»
и игрались в радиоспектаклях. Ее повесть «Хлеб зимы» (о блокаде) переве-дена на десятки языков, а повесть «Сопричастность» (о судьбе россий¬ско-латышской интернациональной семьи) в 2005 году была удостоена Литера-турной премии имени Н. В. Гоголя.
А поэзия, представленная в поэтических сборниках «Бессонница», «Зе-леный прилавок», «О старом и новом», «Капли дождя на стекле», запо-мнилась своим неповторимым голосом, юмором, ироничными интонация¬ми, присущими только ей, поэтессе Элле Фоняковой. И перо, и кисть Эллы Ефремовны двигались легко, свободно, как-то просто, без вычурности, но искренне и ясно. А получалось живо, весело, два-три мазка кистью —  и вот стоят несколько вазочек. Приглядишься, да не вазы это вовсе, а толпа смешных, обескураженных чем-то человечков… Я не раз наблюдал реакцию маститых художников, листавших альбом Фо¬няковой: они тоже были обескуражены, видя, какими скупыми средствами достигается художницей потрясающая выразительность воплощенных об¬разов. То же
и в стихах. По скупым строчкам Эллы Фоняковой можно откры¬вать огромный мир ее жизни, ее биографии, ее мыслей и чувств.
 
Что такое повседневность?
Эта наша каждодневность.
Это кофе по утрам
С недосыпом пополам.
Это пола подметанье,
Серой пыли обметанье
И душевные метанья
С угрызеньями внутри.
Пыль летает — три не три.
Вот и вечер. Спать пора.
День пронесся «псу под хвост».
Чай попили, съели тост…
Спать ложимся. Утра ждем.
Бог позволит — доживем…
 

Элла Фонякова пишет стихотворение памяти друга Ларса Бекстрема
и «проговаривается» о себе:

 
А я бывший блокадный ребенок —
Была глубоко тронута,
Понимая всю деликатность
Нашего друга.
 
А деликатность Эллы Ефремовны была ее сущностной чертой. И ушла она также «деликатно», без шума, тихо, вослед за своим единственным.
Ниже — посвящение польской поэтессы Барбары Палюховой своей подруге — Элле Фоняковой.
УЖЕ  НЕ  ВЕРНУСЬ
Элле Фоняковой

 
Уже не вернусь
К тем глазам наивным
Шиповника лепесткам
Невинным
К дрожи румянца
Когда его ладонь
Груди коснется

Уже не вернусь
К тем слепым ладоням

Как малые котята
Прижавшимся друг к другу
Страшно боялись
Что рассвет их поранит
И схватит

Уже не вернусь
К тем стопам моим быстрым

В беге молодости
Упругом
Не коснусь я ими
Того пречистого
Мгновенья

На отведенном мне на Земле
Месте

Камнем лягу
Выветрюсь под тонкой кожей
Воздушной
Кто же меня поднимет?

 
ЛЕСТНИЦА

 
Вышла из автобуса
Сердце крутило пируэты
Вечер январский
Вился над улицей
Мостился в голых деревьях
Раздвигался в бесконечность
Лестниц тоски привычной
Превратилась я в крылья
Душой и телом
Так к тебе торопилась
Твоя рубашка
Ароматным нарциссом
Зацвела в потемках
 
Перевод Анатолия Нехая
«Все следует делать, обо всем говорить и помышлять так, как будто каждое мгновение может оказаться для тебя последним. Если боги суще-ствуют, то выбыть из числа людей вовсе не страшно: ведь боги
не ввергнут тебя во зло. Если же богов не существует или им нет дела до людей, то, что за смысл мне жить в мире, где нет богов и нет промысла?» Так говорил Марк Аврелий.

Январь — сентябрь 2012
Санкт-Петербург — Павловск


Об авторе. Гумер Каримов родился в 1947 году в г. Уфе.  Окончил философский фа¬культет. Автор 6 книг стихов и 3 книг прозы. Публиковался в разных литературных журналах. Живет в Павловске.