Порядок в танковых войсках.
Дядю Нойку я знаю смолоду. Знать смолоду в данном случае, – означает: когда Нухэм Цаплис молодым женился на девушке из нашего посёлка (пусть будет даже «местечка», чтобы не подумали, что я хочу показаться горожанином) с библейским именем Ева, я ещё «под стол пешком ходил». Фамилию этой девушки не помню, ибо с того времени в посёлке (пусть будет «в местечке») знали только семью Цаплис.
Расскажу, почему всё так произошло. Обычно, когда случается такой шидех, и жених, а правильней сказать, уже муж переезжает жить к невесте в её дом, да ещё в другом местечке, в обиходе у него остаётся в лучшем случае его имя, а фамилию свою он вспоминает только в документах и в общении с властью. В миру же таковой числится по фамилии тестя-старожила, а того хуже – по кличке, которую ему сразу придумают в соседней парикмахерской или в сапожной мастерской. Что-то вроде: - «А, это Цирюльниковский Моня?» или « - Вон идёт, Миля-кашкет, зять Балабанши.»
Такая судьба ждала любого «приймака», только не Нойку Цаплиса. Стало это ясно после первого скандала в доме невесты, которая по времени того события уже стала женой.
Здесь придётся отвлечься, чтобы рассказать о роде деятельности нашего героя. Надо сказать, что участник Великой Отечественной гвардии старшина Нухэм Цаплис сделал то, чего мало кто мог совершить в то время: на гражданке сумел сохранить свою военную специальность. А именно- три военных года Ной верой и правдой служил то интендантом, то фуражиром, то в непосредственном подчинении зам-по-тылу полка, делая всё возможное (иногда под пулями или артобстрелом), чтобы личный состав на передовой был обеспечен питанием и, что не менее важно, получал в срок свои фронтовые стограмм.
До того, как он перебрался в нашу «касриловку», Нойка работал в военном городке, что стоял рядом с соседним Ставополем – вотчиной Цаплисов – тоже по интендантскому делу. Но уже, как вольнонаёмный. Три послевоенных года Цаплис обеспечивал рацион военнослужащих срочной и сверхсрочной службы, не забывая между делом подкормить семьи командира части и других военначальников. Излишне говорить, что родители Нухэма, а также его старшая сестра с многочисленной семейкой тоже впроголодь не жили...
К тому времени, по образному выражению пролетарского поэта «стала оперяться моя кооперация» и Нойка решил усилить стремление народа к более сытой жизни. В должности председателя сельпо беспартийный еврей Цаплис проработал лишь пару месяцев. Потом появился номенклaтурный начальник с фамилией на «ко» (не путать с Коганом) и Нойка занялся привычным делом, то есть снова стал интендантом, что на гражданке именуется заготовителем.
Знавший до мозга костей тонкости этой работы и умевший ладить с начальством, Цаплис нисколько не скучал за руководящей должностью, а, наоборот, по образному выражению односельчан «эр от гилейбт а гитн туг» ( короче, процветал).
Вот именно такой –процветающий в делах и знающий себе цену – зять достался Евиной маме тёте Ульке. Снова же, не сказав несколько слов об Ульке и её супруге эреб Пинхасе, объяснять происшедшее дальше будет просто невозможно.
Несмотря на то, что тихий, молчаливый и образованный Пиня работал каким-то заместителем в артели (для местечка это а гройсер пуриц), главной и бесспорным лидером в семье была Улька - рослая, костистая, со смуглым лицом, смолистыми волосами под скобку в стиле комсомолок 20-х годов, с такими же чёрными пронзительными глазами и выходившим далеко вперёд носом, напоминающим фасад атомного ледокола. Говорила Улька громким командирским голосом и указания членам своей семьи, разносившиеся в окресте, в определённой мере дисциплинировали даже ближайших соседей. Вот в такой домострой наоборот или, проще говоря, матриархат попал Ной...
...Когда развеялся дым свадебных мероприятий и наступили трудовые будни, Нойка, естественно, вернулся на своё рабочее место. Также eстественно, с присущей ему энергией включившись в производственный цикл по добыванию парнусе, или, как говорят в столичной Одессе, «кусочка масла на свой кусочек хлеба».
Любое производство, тем более такого дефицитного продукта, как парнуса, имеет свои издержки. Не буду рассекречивать весь процесс, скажу только, что в системе промкооперации каждую удачную (неудачную тем более) сделку надо «обмывать» и, в традициях этого ленинского детища, весьма обильно.
Явившегося после очередного обмывания под привычным шафе зятя встретила грозная тётя Улька и решила раз - навсегда направить нового родственника в праведное русло. Разъярённая фурия ворвалась в комнату, где жили молодожены, и, недвусмысленно размахивая своими натруженными руками, громоподобно, на всю округу выразила зятю нетерпимость такого поступка и печальные последствия (включая членовредительство), которые его ждут сию минуту и всю оставшуюся жизнь...
...Очевидцев произошедшего в тот вечер, кроме членов семьи, не было, но в местечке шила в мешке не утаишь. Через день-другой в «прессу», (то есть в парикмахерскую) попала утечка информации, прояснившая картину событий в доме эреб Пинхаса.
Зять Нойка спокойно, не говоря ни слова, железной хваткой взял любимую тёщу за плечи руками, привычными к мешкам с мукой или сахаром, а также к бочонкам с селёдкой; развернул её в сторону двери, в которую она только-только ворвалась, и нанёс ей единственный (как потом оказалось , во всей их совместной жизни) пинок – не пинок, удар - не удар; единственное движение всей плоскостью стопы по месту, литературно именуемому задом...
Улька проделала обратный путь ещё стремительней, чем первоначальный, впопыхах распахнув дверь уже не руками, а благородным лбом....
Короче, синяки у Ульки прошли через месяц, обострившийся геморрой успокоился ближе к лету, а порядок в семье был установлен навсегда.
Правда, сгоряча Улька вроде собралась послать Пиню за участковым, снять побои, наказать зятя... Но тут уже вмешалась дочь (кому дочь, а кому жена) Ева, которая с непривычной решимостью заявила, что наложит на себя руки, если с Нуйкиной головы упадёт хоть один волос. Вот так всё утряслось и все стали просто родичами Нойки Цаплиса.
В ответ на ехидные приставания Яшки-парикмахера рассказать, как дело было, Нойка ответил по-армейски кратко и точно:
- Шо ты смеёшься? Знай, в армии главное – дисциплина. Если каждый боец знает своё место и соблюдает устав, тогда и порядок в танковых войсках!
Воскресение, 9-45
...В остальном же семья Нойки Цаплиса мало чем отличалась от большинства местечковых мишпух. Жили, как и все в посёлке, чинно и рутинно: шли годы, рождались и вырастали дети, старели родители. Киносеансы в станционном клубе начинались в течение полутора десятка лет в 7-45 и в 9-45. Откуда такая скрупулёзность (именно 45-ть минут при беспределе свободного времени по вечерам) не знал никто- к этому привыкли, как к данности:
« ...Для такого объясненья я стучался к вам в окно
пригласить на воскресенье в 9-45 в кино.»
А вот и нет! Привирает песенка из кинофильма «Свадьба с приданым»: именно в субботу и воскресенье вместо второго киносеанса в клубе были танцы.
«Дай мне руку на прощанье, улыбнись тайком...
Вечер танцев, вечер танцев в нашем клубе заводском.»
Вот это уже ближе к истине.
В выходные дни народ подтягивался к клубному скверу задолго до начала первого сеанса. Те, кто постарше, спешили «сгонять» партию-другую в домино и в шашки –шахматы. Термин сдвоенного вида спорта изобрёл большой любитель этих игр и бесспорный чемпион всего посёлка Мозя Лекар. В каждого встречного он выстреливал одной и той же фразой:
- В шашки-шахматы сыграем?
Знакомый, как правило, покорно соглашался, понимая, однако,что шансы на выигрыш у Мози близки к нулевым. Блестящие способности, можно даже сказать, талант в шахматах у Мози счастливо сочетались с круглыми двойками в школьных дневниках. Победитель и призёр районных, ведомственных (железная дорога) и областных олимпиад остался на второй год в седьмом классе, а десятилетку заканчивал вместе с физруком школы, который каждый раз на итоговом за год педсовете убеждал учительский коллектив о необходимости перевода в старший класс школьной гордости и позора одновременно Мози Лекара. К счастью для Мози физруку это удавалось.
...Ещё один популярный аттракцион до начала первого сеанса – игра навылет в волейбол на площадке в тенистой части сквера. Вместо проигравших вставала новая команда, подбиравшаяся тут же из ребят (мужиков), чья очередь играть подошла. Позднее формировались сыгранные шестёрки; спортивный уровень, равно как и соревновательный градус, повышался: играли уже на пиво.
После завершения партии проигравшие «ставили» пиво победителям тут же в стоявшем неподалёку пивном ларьке. Разделившаяся по командным симпатиям публика тоже, кто с радости, а кто из огорчения, пропускали бокал-другой пивца. Более крутые брали пиво «с прицепом», то есть со 150 граммами водочки. После этого большинство отправлялось смотреть долгожданное кино, а все остальные дефилировали по асфальтовой дорожке от клуба до станционного перрона и обратно, коротая время до танцев, которые начнуться сразу же после сеанса...
Ещё два «рассадника» своеобразной культуры – парикмахерские и портняжная мастерская. Парикмахерских было целых четыре: центральная на перекрёстке Ленина и вокзальной – двух сердечных артерий посёлка. Здесь работали целых три мастера - братья-забияки Сливинские и тихий, робкий, скромный и бритоголовый, похожий на персонажа «Великолепной семёрки» в исполнении Юла Бриннера, Элык Зусман (сходство только бритыми головами и ничем более). Нет смысла говорить, что все три мастера были евреями.
На железнодорожном вокзале в парикмахерской работала интернациональная бригада в составе православного Сергея Плюща и иудея Юры Кацефзона. Плющ был фигурой весьма приметной. Во-первых, он был единственным иноверцем в парикмахерской гильдии посёлка. Во-вторых, еврейский язык, особенно его матерную слагаемую, он знал лучше других парикмахеров и не только их одних.
В-третьих, это был человек незаурядных способностей с таким чувством юмора, что отдельным его клиентам после стрижки было совсем не смешно.
И,наконец, в-четвёртых, он был лучшим мастером, а это в местечке ценилось выше всего.
О героических личностях из портняжной и сапожной мастерских мы вспомним как-нибудь «другим разом», так как непосредственно к этой истории они отношения не имели.
...Вообще, я вынужден извиниться перед читателем, которому начал рассказывать о земляке и добром знакомым Нойке Цаплисе, а ушёл в тартарары описания послевоенного быта местечка и характеристик его обитателей. То, что читателю удалось узнать о поселковых нравах того времени, может, не имеет прямого отношения к случившемуся с Нойкой пустяшному приключению, имевшему далеко идущие последствия. Но и не описав атмосферу местечка, трудно передать логику и последовательность происшедшего.
(см. продолжкние в саге 12)