История протестантизма. Дж. Э. Уайли Книга первая

                КНИГА ПЕРВАЯ



                Развитие с первого по четырнадцатый век.


                Глава 1


                Протестантизм.


Протестантизм – Семена искусства, образования, свободных государств и др. – Его история – великая драма – Его происхождение – Его окружение – Великая созидательная сила – Протестантизм – возрожденное христианство.

История протестантизма, о котором собираемся написать, не является просто историей фактов. Учение Христа есть семя; современный христианский мир с его новой жизнью – это хорошее дерево, выросшее из него. Мы будем говорить о семени, а также о дереве, сначала маленьком, затем растущем и предназначенном однажды покрыть всю землю.
Как семя было посажено в землю; как дерево росло и расцвело, несмотря на  яростные бури, которые воевали вокруг; как век от века оно поднимало свою вершину выше в небо, и раскидывая ветви широко вокруг, защищая свободу, поливая образованность, питая искусство и собирая братство преуспевающих и сильных народов вокруг себя. Этим мы будем заниматься на наших страницах. Между тем, хотим отметить, что так мы понимаем протестантизм, об истории которого мы начинаем рассказывать. Такой взгляд  (а любой более узкий взгляд был бы неверным с точки зрения философии и фактов) на историю протестантизма является летописью одной из самых больших драм всего времени. Несомненно, истинно, что протестантизм, при тщательном рассмотрении, является просто доктриной. Это не политика. Это не империя, владеющая флотом и армией, офицерами и трибуналами, чтобы расширять свои владения и заставлять подчиняться своей власти. Это даже не церковь со своей иерархией, синодами, эдиктами; это просто доктрина. Но это величайшая из всех доктрин. Это созидательная сила. Его мягкое влияние всеохватывающе. Оно проникает в сердца и обновляет человека. Оно проникает в глубины и своей всемогущей и безмолвной энергией оживляет и преобразует общество. И таким образом, становиться создателем всего праведного, красивого и великого; основателем свободных королевств и матерью чистых церквей. Земной шар представляет не очень большую сцену для проявления его благодатного действия; и вся область земных дел не считается слишком большой сферой для наполнения его духом и следования его закону.
Откуда пришла эта доктрина? Название «протестантизм» появилось недавно, но суть его очень древняя. Термину «протестантизм» чуть более 300 лет. Он восходит к Протесту, который лютеранские курфюрсты подали на рейхстаге в Шпейере в 1529 году. Ограниченный историческим значением, протестантизм носит отрицательный характер. Он лишь определяет позицию, занятую в эту великую историческую эпоху одной частью христианского мира, по отношению к другой. Но если бы этим все и кончилось, то у протестантизма не было бы истории. Был бы он только отрицательным, он бы начался и закончился теми людьми, которые собрались в немецком городе в уже упомянутом году. Новый народ, вышедший из него, является доказательством того, что в основании этого протеста лежал великий принцип, угодный Богу, чтобы удобрить почву и сделать их семя великим, полезным и совершающим подвиги, которые сделали последние три столетия во многих отношениях наиболее богатыми событиями и замечательными в истории. Люди, которые вручили этот протест, не собирались просто произвести пустой звук. Если они не признавали символ веры и сбросили ярмо римской церкви, то они могли и насадить более чистую веру и восстановить правление высшего закона. Они заменили авторитет непогрешимости авторитетом Божьего Слова. Они рассеяли долгую и гнетущую тьму веков, чтобы двойная звезда свободы и знания могла воссиять, сознание раскрепостилось, разум пробудился от глубокого сна, и человеческое общество, омолодившись, могло бы спустя полторы тысячи лет снова идти к высокой цели.
Повторим вопрос. Откуда пришла эта доктрина? Просим читателей  обратить внимание на ответ, так как  он является ключом ко всему  нашему огромному предмету, и помещает нас в самое начало, к источнику длинного повествования, которое мы начинаем.
Протестантизм является не только результатом человеческого прогресса. Это не только доктрина совершенства, присущая человечеству, но является одной из исконно присущих сил, с помощью которых общество при загнивании может очиститься. И когда он сдерживается в своем течении какой-нибудь внешней силой или останавливается вследствие истощения, он может нарастить свою энергию и снова выйти на свой путь. Он не является ни продуктом субъективного разума, ни результатом совместной мысли и энергии человечества. Протестантизм – это доктрина, которая имеет свое происхождение вне человеческого общества. Это – Божественный план о разумной и нравственной природе человека, при помощи которого новая жизнеспособность и сила даются ему, и  человеческий род приносит впоследствии более славные плоды. Именно небесное действие, соединяющееся со всеми инстинктами и качествами индивида, со всеми законами и стремлениями общества, убыстряющее развитие индивида и социума в новую жизнь и направляющее их усилия к более благородным целям, допускает высочайшее развитие, на которое только способно человечество, и наиболее полное достижение его великих целей. Одним словом, протестантизм – это возрожденное христианство.



                Глава 2

                Отклонение ранней христианской церкви.

Ранний триумф истины – Причины – Четвертый век – Ранняя простота потеряна – Структура церкви по образцу империи – Споры относительно празднования Пасхи – Нравственное падение Готских народов – Введение языческих ритуалов в церковь – Ускорение разложения – Не способность мира сразу принять Евангелие во всей его полноте.

С 5 по 15 век Светильник Правды слабо горел на алтаре христианского мира. Его огонь часто еле теплился, и, казалось, вот-вот погаснет, но, однако, никогда окончательно не угасал. Бог помнил  Свой завет со светом и ограничивал тьму. Этот зажженный небом светильник не только имел периоды роста и спада подобно светилам, которые Бог поместил в небесах, но и подобно им свой предопределенный круг движения. Вот, его свет осветил города северной Италии; его лучи упали на равнины южной Франции. Вот, он осветил путь Дуная и Влтавы, или бросал отблеск на бледные берега Англии, или осветил своей славой шотландские Гебриды. Вот, он  светит на пиках Альп, принося благодатное утро на вершины гор, обещая непременное наступление дня. И вот, вскоре, он скрывается в глубоких долинах Пьемонта, и находит убежище от свирепых бурь гонений за огромными скалами и вечными снегами бесконечных гор. Давайте коротко проследим развитие истины до дней Уиклиффа.
Распространение христианства в первые три столетия было быстрым и экстенсивным. Основными причинами, способствующими этому, были – перевод Писания на языки римского мира, преданность и рвение проповедников Евангелия и героическая смерть мучеников. Именно успех христианства впервые ограничил свое развитие. Оно получило ужасный удар при Домициане. Это самое ужасное из всех ранних гонений, по убеждению язычников, полностью уничтожило «христианское суеверие». С тех пор  оно не могло не дать Евангелию возможность предоставить миру более сильное доказательство своей божественности. Оно поднялось от костров и боен Домициана, чтобы начать новое быстрое движение, в котором ему было предназначено победить империю, которая думала, что разгромило его. Почет и богатство теперь текли на его служителей и последователей. И согласно единому мнению всех ранних историков, вера, которая поддерживала их праведность, рвение в их скромных прибежищах и низкое положение в первом веке среди пожаров языческих гонителей, стала портиться и пришла в ничтожное состояние среди великолепных храмов и мирской славы, которая с имперской щедростью одаривала ее.
С 4 века разложение христианской церкви продолжалось заметно и быстро.
Библию стали прятать от людей. И в той же пропорции, как свет, который является надежной гарантией, убирали, узурпировав авторитет духовенства над другими членами церкви. Постановления соборов занимали место одного истинного Символа Веры; таким образом, был заложен первый камень в основание «Вавилона, великого города, который заставил все народы пить вино гнева ее блудодеяний». Служители Христа стали любить почетные звания и распространять свой авторитет и правосудие на мирские дела, забыв, что богослужение даровано Богом и служит высочайшим интересам общества и никогда не лишится почитания при наличии людей образцового характера, искренне преданных выполнению своего долга.
Вначале все казалось довольно невинным. Чтобы избежать суда в мирских трибуналах, служителей часто просили разрешить спор между членами церкви, и Константин принял закон, подтверждающий такие решения церковных судов, не допуская пересмотра приговоров гражданскими судами. Следующим шагом на этом роковом пути было создание внешней структуры церкви по образцу гражданского правительства. Четыре вице короля или префекта управляли римской империей при Константине. И почему, спрашивается, не ввести эту структуру в церковь? Соответственно христианский мир был поделен на четыре патриархата; над каждым был поставлен патриарх, который управлял всем духовенством своей области, и таким образом возвысились четыре престола и царства в доме Божием. Где было братство, стала иерархия; и от высокого патриаршего престола иерархия санов, субординация власти и должностей спускалась к более низкому положению и ограниченному кругу пресвитера. Блеск санов, а не репутация ученых и блеск добродетелей впредь будет отличием служителей церкви.
Такая структура не соответствовала процветанию духовности ума, кротости нрава и миролюбию. Враждебность и жестокость гонителей была велика, у духовенства не было причин бояться; но дух разногласий, который возобладал церковной аристократией, пробудил неистовые споры и яростное соперничество, которые унижали достоинство и пятнали славу святого служения. Сам император был свидетелем этих непристойных зрелищ. «Я настоятельно прошу вас – находим его патетическое обращение к отцам Никейского собора – возлюбленные Божии служители и слуги нашего Спасителя Иисуса Христа, удалите причину разногласий и расхождения во мнениях, установите мир между собой».
В то время, как не обращалось внимание на «живой признанный авторитет», ревность духовенства стала распространяться на обряды и ритуалы, заимствованные у язычников. Они увеличились в такой степени, что Августин жаловался на то, что они были « тяжелее, чем бремя евреев под законом». В этот период римские епископы одевались в дорогие одежды, устраивали пышные банкеты, и при выезде заграницу их носили в паланкинах. Они начинали говорить властным голосом и требовать подчинения от всех церквей. Примером разногласий между западной и восточной церквями является празднование Пасхи. Восточная церковь, следуя еврейской традиции, праздновала 14 нисана, в день еврейского Песаха. Западные церкви, особенно римская, праздновали Пасху в воскресение, следующее за 14 нисаном. Виктор, римский епископ,  решил положить конец этому разногласию, и, соответственно, выставив себя единственным судьей по этому важному вопросу, приказал всем церквям отмечать этот праздник в один день с ним. Восточные церкви, не признавая авторитета римского епископа отдавать распоряжения по тому или иному вопросу, продолжали отмечать Пасху, как и раньше; из-за этого вопиющего неуважения, как о нем отозвался Виктор, к его законной власти, он отлучил их от церкви. Они отказались подчиниться человеческим установлениям, и им был закрыт вход в Царствие Божие. Это был первый раскат грома, которые позже так часто и грозно гремели с Семи Холмов.
Богатство, лесть, почтение продолжали служить римскому епископу. Император обращался к нему – «отец»; зарубежные церкви считали его судьей в своих спорах; ересиархи иногда находили у него убежище; те, кто искал покровительство, восхваляли его праведность и делали вид, что следуют его традициям. И не удивительно, что его самолюбие и амбиции, питаемые постоянными фимиамами, продолжали возрастать. Пока, наконец, пресвитер Рима, от  бодрствующего пастыря одной общины, перед которой он входил и выходил, уча из дома в дом, проповедуя им Слово Божие, служа Господу в кротости со многими слезами и различными искушениями, не возвысил свое седалище над равными себе, взошел на патриарший престол, господствовал  над наследием Христа.  После того, как ворота святилища были открыты силой, поток разложения продолжал течь с возрастающей мощью. Отклонения от доктрины и богослужения изменили яркость церковного утра на вечерние сумраки; нашествие северных народов, которое началось в 5 веке и продолжалось несколько последующих веков, превратило сумерки в глубокую ночь. Новые племена изменили их страну, но не их суеверие, и, к несчастью, не было, ни ревности, ни сил в христианстве той эпохи, чтобы дать им учение и истинное обращение к Богу. Библию убрали; за кафедрой басни заменили истину; жизни священников, чье красноречие без слов могло бы привлечь язычников, редко могли служить примером; и так, вместо того, чтобы церкви рассеять суеверия, они окружили ее как облако, и эти суеверия заслоняли ее собственный свет. Она открыла свои врата, чтобы принять новых людей такими, как они были. Она побрызгала их водой крещения; записала их имена в свои регистры; она научила их в своих молитвах произносить имена Св.Троицы; но учение Евангелия, единственно которое может дать понимание, очистить сердце и обогатить жизнь добродетелями, она не старалась им привить. Она ограничила их своими рамками, но они едва ли были более христианами, чем прежде, в то время, как она было гораздо менее. С шестого века и далее христианство стало чудовищной системой, состоявшей из языческих ритуалов, возрожденных с античных времен, суеверий, привнесенных из лесов северной Германии, и христианских верований и обрядов, которые не полностью исчезли из церкви со времени первых, более чистых веков. Внутренняя сила веры была утеряна; и тщетно люди пытались заменить ее внешней формой. Они вскармливали свою праведность не у живого источника истины, но «скудными дарами» обрядов и мощей, освященных свечи и священных облачений. Только божественное знание было в пренебрежении; люди воздерживались от совершенствования образования и добродетелей. Бароний признается, что в шестом веке мало, кто в Италии, знал и греческий, и латынь. Даже Григорий Великий признавался, что не знает греческого языка. «Основными требованиями к духовенству были следующие: они должны были хорошо читать, петь заутреню, знать Господню молитву, псалтирь, виды экзорцизма и понимать, как подсчитывать время церковных праздников». Но и в этом они не были успешны, если верить свидетельству о них. Мускулий говорит, что многие из них никогда в жизни не видели Писания. Это кажется невероятным, но об этом говорил такой авторитет, как Сикстиний Амама, что архиепископ Майнца, посветив на Библию и заглянув в нее, выразился так: «Правда, я не знаю, что это за книга, но полагаю, что все в ней против нас».
Отступничество, подобно движению вниз тяжелых тел, убыстряется с возрастающей скоростью. Сначала зажигались светильники на могилах мучеников, затем вечеря устраивалась у их могил, затем возносились молитвы за них и к им, затем картины и изображения стали уродовать стены и трупы осквернять церковь. Крещение, для совершения которого апостолам нужна была только вода, не могло проходить без белых одежд, елея, молока, меда и соли. Затем появлялась толпа церковных служителей, чей сан и количество контрастировали с малочисленными и доверчивыми группами людей, которые были задействованы в раннем распространении христианства. Были помощники дьяконов, алтарники, экзорцисты, чтецы, хористы и привратники. И так как для всей этой толпы нужна была работа, то появились посты и экзорцизм, светильники, чтобы их зажигали, алтари, чтобы их убирали, церкви, чтобы их освящали. Появилась евхаристия, чтобы ей служить по умершим; были умершие, чтобы их погребать, для чего была отделена целая группа людей. Если кто обратится к простоте ранних дней, то не может быть не удивлен, видя громоздкую структуру необычного механизма, дорогую обстановку, необходимую теперь для христианского служения. Не столь едкое, сколько правдивое замечание – «когда в церкви золотые чаши, тогда там деревянные священники».
До этих пор и разными этапами продолжалось отклонение церкви. Точку, к которой она пришла можно назвать эпохальной. От черты, на которой она стояла, не было пути назад. Она должна была продвигаться вперед в новые и неизвестные ей регионы, хотя каждый шаг удалял ее от простых форм и праведной жизни ранних дней. Она получила новую подпитку от чуждой доктрины, от которой фактически появились великие системы, охватывавшие землю до прихода христианства. Эту доктрину нельзя было быстро искоренить; она должна очерчивать свое течение, она должна развиться логически; и, доведя сквозь века свои плоды до зрелости, тогда, но не раньше, она погибнет и исчезнет.
Оглядываясь назад на этап перемен в церкви, мы не можем не увидеть, что самое начало нужно искать в неспособности мира принять Евангелие во всей его полноте. Этот дар был слишком огромным и доступным, чтобы человек мог его понять и верить. Ангелы в своем ночном пение в долине Вифлеема коротко определили его, как высочайшее «благоволение человеку». Величайший проповедник, апостол Павел, не дал этому другого определения. Это был не только закон жизни, но «милость», «Божия милость», и, следовательно, всемогущая и безграничная. Падшему и несовершенному человеку Евангелие предложило полное прощение и полное духовное возрождение, за которым следовало невообразимое и бесконечное блаженство вечной жизни. Но ограниченное сердце человека не могло расшириться до огромного милосердия Бога. Благо было так велико, так совершенно по своей природе и так безгранично в своих размерах, что он не мог поверить, что Бог дает без денег и жертв; должны же быть условия и требования. Так он рассуждал. И с тех пор именно этот момент побудил людей перестать прикладывать усилия, их последователи и ученые заняли свои места; люди, несомненно, апостольского духа и учения, но без полного знания своих предшественников. Они стали чувствительны к переменам; затмение нашло на необъятную славу Евангелия. Когда переходим от Павла к Клименту, от Климента к Святым Отцам после него, мы находим, что в Евангелие становится меньше благодати, но больше достоинства. Свет ослабевает, когда идем по дороге патристики, и удаляемся от рассвета апостолов. По крайней мере, какое-то время оно остается тем же Евангелием. Но слава его сократилась, сила его ослабла; и мы вспоминаем о перемене, которое происходит с солнцем, когда после созерцания его в тропических широтах, мы видим его в северном небе, где его лучи, вынужденные пробиваться сквозь мглу и туман, теряют половину своего блеска. Видимое сквозь туман эры патристики, Евангелие едва ли выглядит тем же, как оно появилось в мире без облаков несколькими столетиями ранее.
Такое положение дел – делать Бога менее свободным в Своем даре, а человека менее зависимым в принятии его: желание ввести элемент достоинства со стороны человека, и элемент условия со стороны Бога – способствовало, в конце концов, открытию дверей для проникновения языческого учения в церковь. Характер богослужения сменился на мертвый и медленный. Вместо спонтанного благодарения и радости души, они уже не пробуждали чувства и не воздавали  благословениям, которые вызывают радость, подобно  тому, как аромат цветов является следствием их роста, или радость, что зажигает сердце человека при восходе солнца и является результатом его восхождения. Богослужение, которое было выражением чувств души, стало ритуалом сходным с ритуалом еврейского храма, и еще более сходным с ритуалом греческой мифологии. Было  ритуалом, который содержал определенную степень человеческого достоинства и врожденной силы.  Богослужение частично создавало, частично использовало благословения, с которыми оно было связано. Это был момент, когда вирус язычества распространился в христианском институте.
Эти изменения повлекли за собой множества других подобного рода. После того, как богослужение было трансформировано в жертвоприношение – жертвоприношение с элементом искупления и очищения – «служение учительства» было, конечно, преобразовано в «священство, совершающее жертвоприношение». Когда это произошло, не было пути назад; был достигнут предел, который нельзя было преодолеть, пока не прошли столетия, и преобразования более зловещие, чем когда-либо, не коснулись церкви.




                Глава 3

             История папства со времен Константина до Гильдебранда.

Эдикты императора – Престиж Рима – Падение западной империи – Папство ищет и находит новое основание власти – Наместник Христа – Обращение готских народов – Пипин и Карл Великий – Лангобарды и сарацины – Подделки и фальшивые декреталии – Выборы римского понтифика.

Перед тем, как открыть нашу большую тему, возможно, необходимо кратко сказать о подъеме и росте папства как политико-церковной власти. История, в которую мы вступаем, и которую мы должны подробно обсудить, является самой замечательной в мире. Едва ли возможно представить более скромное начало, чем то, с которого началось папство, и, конечно, невозможно представить той высоту, на которую оно со временем поднялось. Тот, кого в первом веке видели скромным пастором, руководящим одной общиной, и не претендующего на звание выше своих братьев, в двенадцатом веке занимает  место, с которого смотрит сверху вниз на все светские и духовные престолы христианского мира. Как, спросим с удивлением, могло папство преодолеть огромное пространство, разделявшее скромного пастора от короля в митре?
Мы проследили в предыдущей главе загнивание учения и нравов в церкви. Среди причин, способствовавших экзальтации папства можно отнести это отклонение к фундаментальным, так как оно открыло дверь другим разрушительным влияниям, и чрезвычайно способствовали их деятельности. Вместо того, чтобы «достигать того, что было раньше», христианская церковь позволила, чтобы ею овладел дух прошедших веков. Наступили неожиданные последствия еврейской обрядовости, греческой философии и языческого ритуала и идолопоклонства. И как следствие этих трех действий, духовенство начало постепенно меняться, как уже упоминали, от «служения учительства» на «священство, совершающее жертвоприношение». Они больше не стали слугами и служителями своих братьев христиан; они заняли положение касты, Претендующей на превосходство над мирянами, облаченной таинственной властью, каналами благодати и посредниками Бога. Так появилась церковная иерархия, принявшая на себя посредничество между Богом и человеком.
Структура иерархии была естественным сопутствующим обстоятельством иерархической доктрины. Эта структура так укрепилась со временем, что империя стала христианской,  Константин взошел на трон (311 г.) и церковь отделилась от государства. Ее новая организация, принятая позже, подобно государственной, о чем говорилась в предыдущей главе, помогла в дальнейшем установить и укрепить свое иерархическое управление. О главенстве Рима тогда не было слышно. Очевидно 300 отцов церкви, собравшихся в Никее (325 г.) ничего не знали об этом, так как в шестом и седьмом канонах они ясно признавали авторитет церквей Александрии, Антиохи, Иерусалима и других, каждая в своих пределах, даже Римская имела юрисдикцию в своих пределах; и предписали сохранять юрисдикцию и права этих церквей. При Льве Великом (440-461) был предпринят шаг вперед. Римская церковь приобрела форму и пользовалась правами церковного государства, в то время, как ее глава, на основании имперского манифеста Валентина III (445 г.), признавшего римского епископа главой западной церкви, предпочитал авторитет и пышность духовного правителя.
Дальнейшему восхождению римского епископа к верховной власти молчаливо. Но сильно содействовало тайное и коварное влияние, которое, казалось, было присуще той земле, где находился его престол. В ту эпоху, когда положение города определяло положение его пастора, было естественно, что римский епископ должен был занять главенствующее положение среди духовенства, как и Рим занимал среди городов. Постепенно благоговение и страх, с которыми люди относились к этой старой блуднице, начали концентрироваться вокруг личности и престола ее епископа. Это была эпоха раскола и борьбы, и взгляд противоборствующих партий устремлялся на пастора Тибра.  Они умоляли его о совете, или они представляли свои разногласия на его суд. Эти обращение римский епископ тщательно регистрировал как признание его главенства, и в удобном случае не забывал опираться на них для все новых и высоких претензий. Латиняне, более того, сохраняли те практические навыки, который были им давно известны; и В то время, как на востоке придавались созерцанию и дискуссиям, западная церковь твердо шла по своему пути, и умело пользовалась всем, что могло способствовать увеличению ее влияния и расширению ее юрисдикции. Перемещение императорского трона из Рима в прекрасный город на Босфоре, Константинополь, который император построил с подобающим великолепием как свою резиденцию, также способствовало усилению власти папского престола. Это удалило от Папы то официальное лицо, которое затмевало его, и оставило его первым лицом в этой старой столице мира. Император удалился, но престиж старого города – плоды бесчисленных побед, несколько веков господства – не ушли. Конкуренция, существовавшая какое-то время между пятью патриархатами – Антиохийским, Александрийским, Иерусалимским, Константинопольским и Римским – по тому же вопросу, что возбуждал споры между первыми учениками, «кто больше», теперь ограничивалась двумя последними. Город на Босфоре был местоположением правительства и пристанищем императора; это давало его патриарху большие права. Но город на берегах Тибра обладал таинственной и сильной харизмой, действующей на воображение, как наследник прошлой власти, славы и превосходства; и этот огромный престиж давал право его патриарху иметь успех. Как Рим был единственным на земле, так и его епископ был единственным в церкви. Спустя полтора века  (606) это высокое положение было дано римскому епископу эдиктом императора Фоки.
Итак, до падения западной империи римский епископ в основном установил свое духовное превосходство. Огромное влияние, немалую часть которого составлял престиж города и империи, поднял его на роковое высокое положение. Но пришло время, когда империя должна была упасть, и мы моги бы ожидать , что та верховная власть, которой она помогла подняться, упадет вместе с ней. Но нет! Волна варварства, которая катилась с севера, сокрушая общество и сметая империю,  разбилась без всякого вреда у ног римского епископа. Удары, которые потрясли династии и уничтожили народы,  оставили нетронутой его власть и непоколебимым его престол. В тот самый час, когда общество погибало вокруг него, римский епископ положил новое основание своей власти и поместил его туда, где бы оно могло оставаться непоколебимым на все времена. Теперь он сам бросился на гораздо более сильный оплот, который еще не сносила ни одна революция. Он объявил себя приемником Петра, главного апостола, и наместником Христа.
Каноны соборов, как писал Ортуин, обнаруживают поток определений от Папы Селестия в середине пятого века до Папы Бонифация II в середине шестого века, претендующих, прямо или косвенно, на эту августейшую прерогативу. Когда римский епископ поместил свой престол со всеми его привилегиями и достоинствами на это место, то он более не стоял на просто имперском основании. С тех пор не держал кесаря или Рим, он держал непосредственно небо. Что один император дал, может забрать другой. Папу не устраивало быть у власти такой неопределенный срок. Он поспешил поместить свою власть туда, откуда ни будущий декрет императора, ни течение лет, ни грядущая революция не могли скинуть. Он заявил, что поместил ее на божественное основание; он заявил, что он не просто главный епископ и первый патриарх, но и наместник Всевышнего Бога.
С утверждением этой догмы система папства была существенно и доктринально завершена, но пока не на практике. Ей пришлось ждать окончательного воплощения идеи наместника, что случилось не ранее Григория VII. Здесь мы имеем семя в эмбриональной стадии, то есть должность наместника, из которого возникла огромная система папства. Именно оно было в центре системы псевдо божественной юрисдикции, и поставила Папу над всеми епископами с их паствами и над всеми королями с их подданными. Именно оно дало Папе два меча. Именно оно дало Папе три венца. День, когда эта догма была провозглашена, является истинным днем рождения папства. До этого римский епископ сидел на месте кесаря, после этого он должен был сесть на место Бога. С того времени рост папства был чрезвычайно быстрым. Состояние общества благоприятствовало этому росту. Ночь опустилась на мир с севера; и во вселенском варварстве, чем выше были претензии, тем скорее они находили доверие и принятие. Готы, когда пришли в свои новые поселения. Увидели религию, которой служили в великолепных соборах  с пышными обрядами, богатые и важные прелаты во главе с главным священником, в чьей общепринятой святости и духовном авторитете они снова нашли своего главного друида. Эти грубые воины, которые свергли трон кесарей, низко склонились перед папским престолом. Евангелизация этих племен была легким делом. «Католическая вера», на которую они сменили сое язычество и арианство, состояла, в основном, из того, чтобы запомнить имена предметов поклонения, которым им разрешили молиться почти по тем же обрядам, что и в своих родных лесах. Они не озадачивали себя изучением христианской доктрины или развитием христианских добродетелей. В эту эпоху было мало руководств к первому, и еще меньше примеров второго.
Первым из готских королей, который вступил в римскую общину, был Хлодвиг I, король франков. В исполнение обета, который он дал на полях Толбиака, где он разгромил аллеманнов, Хлодвиг был крещен в реймском соборе (496г.) со всей торжественностью, которая вызывала чувство благоговейного трепета в умах грубых прозелитов. Три тысячи членов его дружины приняли с ним крещение. Папа назвал его «старшим сыном церкви» - титул, который носили короли Франции, его приемники, на протяжении 1400 лет. Когда Хлодвиг поднялся из купели, он был единственным, а также старшим сыном церкви, так как он один из всех новых правителей запада, прошел обряд крещения.
Как только порог был преодолен, другие не преминули явиться. В следующем, шестом, веке бургунды южной Галии, вестготы Испании, свевы Португалии и саксы Британии вступили в ограду римской церкви. В седьмом веке тенденция подчинения и разрешения спорных вопросов у Понтифика, как их духовного отца. возрастала среди правителей западной Европы. Национальные ассамблеи проводились дважды в год с одобрения епископов. Прелаты использовали эти собрания для введения законов, способствующих распространению веры, исповедуемой Римом. Эти ассамблеи сначала поощрялись, потом предписывались Папой, который, таким образом, считался кем-то вроде отца и защитника западных государств. В связи с этим мы находим, что Сигизмунд, король Бургундии приказал (554г.) собирать ассамблею в будущем каждый год 6 сентября, «в то время., когда церковники не так заняты мирскими делами в сельском хозяйстве». Церковное завоевание Германии в этом веке было завершено, и, таким образом, духовное господство Папы еще больше распространилось.
В восьмом веке наступил момент наивысшего риска для Римской церкви. Почти в одно и то же время она подверглась двум опасностям, которые угрожали уничтожить ее существование, но которые в результате способствовали укреплению ее господства. На западе победоносные сарацины, перейдя через Пиренеи и минуя юг Франции, купали своих коней в Луаре, угрожали придти в Италию и воздвигнуть полумесяц в крестном зале. На севере лангобарды, которые при Альбионе обосновались в центральной Италии двумя веками ранее, преодолели барьер Апеннин и размахивали мечами у ворот Рима. Они собирались заменить ортодоксальную католическую веру арианством. Получив преимущество в иконоборческих спорах, чтобы сбросить иго императора, Папа не мог рассчитывать на помощь императора Константинополя. Он обратил взгляд на Францию. Быстрое и сильное вмешательство армии франков спасло папский престол, находящийся в большой опасности. Отважный Карл Мартелл отбросил сарацин (732г.), Пипин, майордом, сын Карла Мартелла, который только что захватил трон и нуждался и папском благословении, чтобы скрасить свой незаконный захват,с соответствующей расторопностью поспешил на помощь Папе (Стефану II) против лангобардов (754г.). Победив их, он положил ключи от их городов на престол Св. Петра, и также заложил первое основание светской власти Папы. Еще более известный сын Пипина, Карл Великий вынужден был повторить такую услугу Папе. Так как лангобарды опять стали беспокоить, Карл Великий победил их во второй раз. После этой компании он посетил Рим (774г.). Молодежь города, неся оливковые и пальмовые ветви, встретила его у ворот, Папа и духовенство приняли его в притворе собора Св. Петра, и войдя « в склеп, где лежали кости апостола», он передал понтифику территории побежденных племен. Таким образом, Петр получил  свое «наследие», церковь – свое приданое, а Папа – свой тройной венец.
Папа теперь получил два из трех статусов власти, которые составляют его огромный авторитет. Он сделал себя епископом всех епископов, главой церкви, и стал коронованным монархом. Был ли он этим доволен? Нет! Он сказал – «Я взойду на небо, выше звезд Божиих вознесу престол свой; я буду как Бог». Не будучи довольным, быть епископом из епископов, и управлять всеми духовными делами в христианском мире, он вознамерился стать королем из королей, и также управлять всеми светскими делами во всем мире. Он стремился  к единой, абсолютной и безграничной верховной власти. Этого одного не доставало, чтобы завершить колоссальную структуру власти, папство. За это понтифик начал бороться.
Некоторые уловки, к которым обращались. Чтобы добиться страстно желаемого положения, были очень необычными. Поразительный документ, по-видимому написанный в четвертом веке, о котором не было слышно до недавнего времени, в 776 году увидел свет после тьмы, в которой так долго оставался. Это была «Дарственная» или Завещание императора Константина. Константин, говорится в легенде, нашел Сильвестра в одном из монастырей на горе Соратте, и посадив его на мула, взял его под уздцы, и идя всю дорогу пешком, он привез его в Рим и посадил на папский трон. Но это было ничто по сравнению с тем огромным и великолепным наследством, которое оставил ему Константин, как явствует из следующей цитаты дарения, которую мы здесь приводим: «Мы воздаем престолу Св. Петра всю честь, всю славу, весь авторитет имперской власти. Далее мы отдаем Сильвестру и его приемникам Латеранский дворец, который неоспоримо является самым красивым дворцом на земле; мы отдаем ему нашу корону, нашу митру, нашу диадему и все наши императорские одеяния; мы передаем ему императорское достоинство. Мы отдаем святому понтифику в безвозмездный дар город Рим и все западные города Италии. Чтобы передать ему приоритет, мы лишаем себя права на эти провинции и удаляемся из Рима, перенося престол нашей империи в Византию; в виду того, что не присуще земному императору иметь меньшую власть там, где Бог поставил главу Своей веры».
Редкий образец скромности со стороны Пап – хранить этот бесценный документ у себя в течение 400 лет и никогда не обмолвится о нем; и также приводит в изумление выбор тьмы восьмого века как наиболее подходящее для его публикации. Цитировать его значит опровергать его. Он, вероятно, был немного подделан до 754 года. Он был составлен, чтобы отбить лангобардов с одной стороны и греков – с другой, а также повлиять на Пипина. В нем Константин вынужден изъясняться  на латинском языке восьмого века и обращаться к Сильвестру как к главе апостолов и наместнику Христа, и как имеющему власть четырех великих тронов, пока, однако, не установленных, - Антиохи, Александрии, Иерусалима и Константинополя. Он, возможно, был написан священником латеранской церкви, и добился своей цели – то есть, он привел к тому, что Пипин подарил Папе экзархат Ровенны с двадцатью городами для снабжения маслом лампад римских церквей.
В течение более 600 лет Римская церковь выразительно цитировала эту дарственную, вставляла ее в свой свод законов, не разрешала никому спрашивать о ее подлинности и сжигала тех, кто отказывался ей верить. Первых лучей света было достаточно, чтобы открыть обман.
В следующем столетии еще один необычный документ был представлен миру. Мы имеем в виду «Декреталии Исидора». Они были сфабрикованы приблизительно в 845 году. Они были признаны коллекцией писем, рескриптов и булл ранних пасторов римской церкви – Анаклета, Климента и других до Сильвестра - тех, кому слова «рескрипт» и «булла» не были известны. Вина его составления лежит на папстве, которое утверждало, что он существует с первого века. Это была самая грубая, но самая успешная из всех подделок, которые были выпущены, как осуждающе называли греки, отчим домом фабрикаций и фальсификаций документов». Составитель, который, говорили, жил в первом веке, рисовал римскую церковь в том великолепии, которое она обрела только в девятом, и вкладывал в уста пасторов первого века помпезные слова Пап средневековья. Погрязшая в глупости, противоречиях и пережитках, она дает возможность понять интеллект той эпохи, которая приняла его как подлинный. Им с удовольствием завладел Николай I, чтобы укрепить и расширить структуру власти. Его преемники сделали его арсеналом, из которого брали оружие для нападок на епископов и королей. Он стал основой канонического закона и продолжает быть таковым, хотя сейчас уже нет ни одного папского сочинителя, который бы не знал, что это подделка. «Никогда – пишет преподобный Де Ригнон – не было такой наглой, далеко идущей, серьезной и устойчивой подделки». Однако, обнаружение обмана не потрясло систему. Ученый Дюпюи предполагает, что эти декреталии были сфабрикованы Бенедиктом, дьяконом Ментца, который впервые опубликовал их, и чтобы придать им большую ценность, он прибавил к ним имя Исидора, епископа, который процветал в Севилье в седьмом веке. «Без псевдо Исидора – пишет Янус – могло бы не быть Григория VII. Подделки Исидора служили хорошим фундаментом для подделок Григория». Все это время папство работало по другой схеме для избавления его главы от посягательств и контроля либо со стороны народа, либо со стороны королей. В ранние времена епископы избирались народом. Вскоре они стали избираться духовенством с согласия народа; Постепенно народ исключили из всякого участия в этом, сначала в восточной церкви, и затем в западной, хотя следы народного голосования можно найти в Милане в 11 веке. Избрание римского епископа в ранние времена не отличалось ни в коей мере от избрания других епископов, то есть он выбирался народом. Потом было необходимо согласие императора, чтобы народный выбор имел юридическую силу. Потом император сам выбирал Папу. Потом кардиналы имели право голоса в этом деле; они выбирали и представляли предмет своего выбора императору для утверждения. И наконец, кардиналы взяли полностью это дело в свои руки. Так постепенно прокладывался путь к полной абсолютной власти папства.


                Глава 4

           История папства от Григория VII до Бонифация VIII.


Война инвеститур – Григорий VII и Генрих IV – Триумф митры в империи – Зенит папства при Иннокентии III – Продолжение при Бонифации VIII – Контраст между первыми и последними священниками римской церкви – Семь веков непрерывного успеха – Интерпретировалось некоторыми людьми как доказательство священности папства. – Причины, объясняющие чудесный успех – Омраченный распространением Евангелия.

Мы подходим сейчас к последней большой битве. Не достает одной степени власти, чтобы завершить и венчать эту огромную структуру господства. Духовной власти добились в седьмом веке, светская суверенность была получена в восьмом; не доставало только папской верховной власти, – хотя  она иногда ошибочно именуется светской властью – чтобы поставить Папу над королями, как это уже произошло с народом и епископами. И чтобы наделить его таким правом, которого еще не было на земле, правом уникальным настолько, чтобы нагло претендовать на любую власть, поглощать любые права и топтать любые границы. Планируя, прежде всего достигнуть цель – сокрушить  своей железной ногой троны и народы, и маскируя свою цель также коварно, как и Люцифер, с огромным лицемерием, эта власть сначала продвигалась тихими шажками и вкралась в мир как вкрадывается ночь. Но с приближением к цели ее шаги становились длиннее и быстрее, пока она не перешагнула троны монархов к престолу Божьему.
Продолжим рассматривать эту великую войну. Когда Папы на раннем этапе объявили себя наместниками Христа, они фактически требовали безграничных прав, в обладании которыми их созерцала горделивая эпоха. Но они знали, что будет неосмотрительно и невозможно в действительности заявлять пока об этом. Их девизом был Spes messis in semine (Надежда на урожай в посеве семян). Понимая, что «урожай в посеве», они старались тем временем внедрить принцип верховной власти в свое вероисповедание и в сознание Европы, зная, что в будущем оно созреет и даст плоды. В этом направлении они начали работать тихо, но умело и упорно. Наконец, последовали явные и открытые меры. Шел 1073 год. На папском престоле восседал, возможно, самый великий из всех Пап, Григорий VII Хильдебранд. Дерзкий и амбициозный более всех своих предшественников и многих его преемников на папском престоле, Григорий ухватился за идею теократии. Он придерживался того мнения, что правление Папы было Божиим правлением, но под другим названием. И он решил не успокаиваться, пока эта идея не осуществится через подчинение престолу Петра всех авторитетов и властей, как духовных, так и светских. « Когда он изложил – пишет Янус – всю систему папского единовластия в двадцати семи тезисах в своем «Диктате», то они были частично повторением или следствием исидоровых декреталий; частично он и его друзья пытались придать им традиционный и классический вид новыми фантазиями». Например, рассмотрим следующий отрывок. В одиннадцатом тезисе говориться, что «во всем мире лишь он удостоен имени Папы»; Двенадцатый учит, что «Папа вправе низлагать императоров»; восемнадцатый утверждает: «Никто не вправе изменить решения Папы, пока он сам не внесет в него соответствующие изменения; девятнадцатый заявляет, что «никто не вправе судить Папу». Двадцать пятый предписывает ему абсолютную власть смещать и возвращать в должность епископов, а двадцать седьмой – власть освобождать подданных от присяги. Такой вызов бросил Григорий королям и народам всего мира, мы говорим всего мира, так как папское единовластие охватывало всех, кто жил на земле.
Итак, началась война между митрой и империей. Целью Григория в этой войне было отвоевать у императоров право назначения епископов и духовенства в целом, и взять в свои единственные и ненадежные руки весь интеллектуальный и духовный механизм, которым управлялся христианский мир. Битва была кровавой. Митра, хотя и терпела временные неудачи, тем не менее, продолжала упорно наступать на империю. Дух времени помогал священству в их борьбе с гражданской властью. Век был суеверен до самого основания, и хотя он был не духовным, но глубоко религиозным. Крестовые походы также сломили дух и истощили состояния королей, в то время как растущая сила и богатство духовенства меняли соотношение сил все больше и больше против государства.
Короткий промежуток времени Григорий VII испытал на себе наслаждение пользоваться этой сверхчеловеческой властью. Появился луч в той ужасной тьме бури, которую он поднял – не окончательная победа, которая будет через столетие, но ее предзнаменование. Он имел удовольствие видеть, как император Германии Генрих IV, которого он отлучил от церкви, босой и в одеянии из мешковины ждал три дня и три ночи у ворот замка Каноссы в зимнюю вьюгу, прося прощения. Но только мгновение Гильдебранд стоял на ослепительной высоте. Фортуна войны быстро повернулась в другую сторону. Генрих, кого Папа так глубоко унизил, в свою очередь стал победителем. Григорий умер в ссылке, на мысе Солерно. Но его преемники  поддержали его проект и сражались хитростью, оружием и анафемами, чтобы привести мир под скипетр папской теократии. Конфликт продолжался на протяжении почти двух столетий. Как печальны хроники этих времен! Они представляют нашему взору много опустошенных полей, много незанятых тронов, много ограбленных городов, много залитых кровью мест!
Но среди всей этой неразберихи и бед идея Григория настойчиво осуществлялась, пока, наконец, не была воплощена, и все увидели победу митры над империей. Для Иннокентия III (1198 – 1216гг.) празднование этой великой победы было удачей и катастрофой. Именно тогда папское единовластие достигло высочайшего развития. Один человек и одно желание опять владели миром. В каком-то оцепенении мы смотрим на 13 век и видим на переднем плане отступающей бури этого колосса, проявившегося в лице Иннокентия III. На его голове все митры церкви, а в руке все скипетры государства. «Каждая из трех целей, к которой Рим стремился – пишет Халлам – независимый суверенитет, верховная власть в христианской церкви, контроль над всеми правителями земли – была достигнута этим понтификом». «Римская церковь – говорит он снова – внушила в эту эпоху весь ужас своего древнего имени, еще раз она стала владычицей мира, а короли ее вассалами». Она вела тяжелую борьбу и теперь праздновала непревзойденную победу. Иннокентий назначал всех епископов; он рассматривал на церковном суде все дела, от самых сложных дел могущественных королевств до частных вопросов простых граждан. Он объявлял все королевства своей вотчиной, всех монархов своими вассалами, и рассылал щедрой рукой стрелы отлучения против тех, кто противостоял воле понтифика. Идея Гильдебранда полностью реализовала себя. Верховная власть понтифика была во всей своей полноте – полноте духовной власти и полноте светской власти. Это был зенит папства; но зенит папства был полночью для мира.
Величие, которым Папа наслаждался и права, которыми он обладал, получили догматического выражение, и одна или две селекции дадут ему право  приукрасить себя в своем зените. Папа Иннокентий III заявлял, «что авторитет понтифика превосходит авторитет короля, как солнце луну». Он не мог найти более подходящих слов, чтобы описать свои грозные действия, чем слова Всевышнего к пророку Иеремии: «Смотри, Я поставил тебя над народами и царствами, чтобы искоренять и разорять, губить и разрушать».
«Церковь, моя супруга – находим высказывание того же Папы – не вышла за меня замуж без того, чтобы не принести мне чего-нибудь. Она принесла мне в приданое, чья цена выше всего, полноту духовности и весь диапазон плотского; величие и богатство обоих. Она дала мне митру, как знак духовности и корону, как знак плотского; митра для священства и корона для царства; сделав меня заместителем Того, Кто написал на Своем одеянии и на небе: «Царь царей и Господь господствующих». Мне одному принадлежит полнота власти, чтобы другие могли сказать обо мне, второй после Бога, и «от его полноты мы получаем».  «Мы заявляем, – говорит Бонифаций VIII (1294 – 1303гг.) в булле Unam Sanctam (Единый Святой) – определяем и провозглашаем, что для своего спасения каждому человеку нужно быть подданным римского понтифика». «Это подчинение, как определено в булле, охватывает всю деятельность». «Один меч – говорит Папа – должен быть ниже другого, и светская власть должна подчиняться духовной; таким образом, если земная власть уходит в сторону, ее должна судить духовная». Таковы были несколько слов, услышанных с  холма Ватикана, этого нового Синая, который, как и старый, окруженный ужасом, поднимался среди удивленных и трепещущих народов христианского мира.
Какой контраст между первыми и последними пастырями римской церкви! Между кротостью и бедностью первого века и великолепием и властью, в которых тринадцатый видел их на престоле! Этот контраст не избежал внимания величайших итальянских поэтов. Данте в одной из своих вспышек света представил его нам. Он описывает первого пастыря церкви так:
«Худы и босы, хлеб ели свой
За первой трапезой, как случилось».
И обращаясь Петру говорит:
«Ты нищ и худ, принес святые зерна,
Чтобы взошли ростки благие там,
Где вместо лоз теперь колючки терна».
Петрарка постоянно останавливается с еще большим акцентом на этой теме. Мы приводим только первую и последнюю строфу его сонета о римской церкви:
«Что ж, в том же духе продолжай, покуда
Небесного огня не навлекла!
Ты бедностью былой пренебрегла,
Ты богатеешь – а другому худо.
Вся мерзость на земле идет отсюда,
Весь мир опутан щупальцами зла,
Ты ставишь роскошь во главу угла,
Презренная раба вина и блуда.
Здесь старики и девы сатане
Обязаны, резьвясь, игривым ладом,
Огнем и зеркалами на стене.
А ведь тебя секло дождем и градом,
Раздетую, босую на стерне.
Теперь ты Бога оскорбляешь смрадом».
Есть здесь что-то необычное. У нас нет желания преуменьшать мирскую мудрость Пап; они, в этом отношении, были самым компетентным родом из всех правителей мира. Их смелое предприятие высоко вознеслось над самыми огромными структурами других властителей и завоевателей, а очевидные затраты для достижения его были ниже последних. Чтобы построить такую структуру господства на Евангелии, каждая строка которого опровергает и осуждает ее! Навязать ее миру без армии и флота! Склонить шеи не только невежественных людей, но и могущественных властителей перед собой! Склонить последних к установлению власти, которая, как они не могли не предвидеть, сокрушит их самих! Добиваться этой структуры на протяжении нескольких столетий, не встречая никакой серьезной проверки или отпора! Было 130 Пап, между Бонифацием III (606г.), который в сотрудничестве с Фокием заложил основы папского величия, и Григорием VII, который первым воплотил его, и далее через два века до Иннокентия III (1216г.) и Бонифация VIII (1303г.), который, наконец, положил замковый камень на нее, не уступив ни одного дюйма земли, полученной его предшественниками!  Сделать все это является, повторяем, чем-то необычным. Нет ничего подобного во всей мировой истории. Этот успех, продолжавшийся семь столетий, был нагло истолкован как доказательство божественности папства. Вот! говорили, что, когда был свергнут трон кесаря, тогда поднялся престол Петра! Вот! когда варварские народы захлестнули Италию, отменив законы, уничтожив знания и разрушив общество, тогда церковный ковчег безопасно плыл среди потопа! Вот! когда победные войска сарацин подошли к вратам Италии, то они повернули назад! Вот! когда митра вела борьбу с империей, тогда она победила! Вот! когда началась реформация, и казалось, что дни папского царства сочтены, тогда к ним прибавилось еще три столетия! Вот! когда, в итоге, разразилась революция во Франции и вихрем пронеслась по Европе, сметая троны и династии, тогда лодка Петра пережила шторм и победно плыла по волнам, которые поглотили еще более сильные структуры! Разве это не та церковь, о которой Христос сказал, что «Врата ада не одолеют ее»?
Что еще означают слова кардинала Барония? Кичась предполагаемыми пожертвованиями венгерского короля Стефана папскому престолу, он сказал:   « По чудесному Божьему провидению в то самое время, когда римская церковь может пасть и погибнуть, даже дальние короли приходят к апостольскому престолу, который они признают и чтут, как единственный вселенский храм, святилище праведности, столп истины и нерушимую скалу. Вот! Короли не с востока, которые в древности приходили к колыбели Христа, но с севера, ведомые верой, они смиренно пришли к хижине рыбака, римской церкви, принеся не только дары своих сокровищ, но принеся ей даже царства, и прося царств у нее.



                Глава 5

                Средневековые протестантские свидетели.


Амвросий Миланский – Его диоцез – Его богословие – Руфиний, пресвитер Аквилейский – Лаврентий Миланский – Епископы Гризона – Церкви Ломбардии в седьмом и восьмом веках – Клавдий в девятом веке – Его труды – Краткое содержание его богословия – Учение о Евхаристии – Борьба с изображениями – Взгляды на примат римской церкви – Возникающее из этого доказательство – Соборы во Франции одобряют его взгляды. – Вопрос о служении римской церкви западным народам.

Отступничество было не повсеместно. Никогда Бог не оставляет Евангелие без свидетелей. Когда одни исповедники уступают тьме или насильно отрезаются, другие появляются в какой-нибудь другой стране, поэтому не проходит и века, когда в одной или другой стране христианского мира не было бы открытого обличения заблуждений римской церкви от имени Евангелия, которое она пыталась уничтожить.
Страна, в которой мы находим самые ранние протесты, - это Италия. Папский престол в те дни охватывал только столицу и прилегавшие провинции. Диоцез Милана, который включал Ломбардию, Пьемонтские Альпы и южные провинции Франции гораздо превосходил его по размерам.
Несомненным историческим фактом было то, что этот крупный диоцез не относился к папскому престолу. «Епископы Милана – пишет Папа Пелагий (555 г.) – не приезжают в Рим для рукоположения». И далее он сообщает, что «это была их старая традиция». Далее он сообщает, что Папа Пелагий попытался уничтожить «эту старую традицию», но его усилия окончились еще большим отчуждением диоцезов Милана и Рима. Так как, когда Платина говорит о подчинение Милана Папе при Стефане IX в середине одиннадцатого века, он признает, что «на протяжении 200 лет церковь Милана была отделена от римской церкви». Даже тогда в канун эры Гильдебранда уничтожение независимости диоцеза не прошло без выступлений его священников и народных волнений. Первые утверждали, что церковь Амвросия не должна подчиняться законам Рима, что она всегда была свободной, и не могла так просто уступить свои права. Среди народа поднялся ропот, и возникла угроза для Доминиана, так что был послан его представитель для усмирения. «Народ находился в сильном возбуждении, пишет Бароний, колокола звонили, дворец епископа был осажден, легату грозила смерть». Следы прежней независимости сохранились по сей день в Рито или Культо Амброгиано, который все еще в ходу в Миланском диоцезе.
В результате церковной независимости коррупция, источник которой находился в Риме, поздно появилась в Милане и его диоцезе. Свет Евангелия несколько веков светил здесь после того, как тьма объяла южную часть полуострова. Амвросий, умерший в 397 году, был епископом Милана двадцать три года. Его богословие и богословие его диоцеза существенно не отличалось от протестантского богословия наших дней. Только Библия была законом его вероисповедания; только Христос был основанием церкви; оправдание грешника и отпущение грехов не обуславливались заслугами человека, а только искупительной жертвой на кресте; было только два таинства – крещение и Вечеря Господня, и в последнем Христос присутствовал только метафизически. Таково вкратце было вероисповедание, которого придерживался и учил епископ северной Италии в конце четвертого века.
Руфиний Аквилейский, первый митрополит Миланского диоцеза, учил в основном тому же в пятом веке. Его трактат о символе вере не соответствовал катехизису Тридентского собора в той же степени, как и протестантский катехизис. Его приемники в Аквилии, насколько можно судить из их сочинений, разделяли настроения Руфиния.
В шестом веке мы находим Лаврентия, епископа Миланского, считавшего, что сокрушенного сердца достаточно для покаяния без отпущения грехов священником.  В конце того же века мы находим епископов Италии и Гризона в количестве девяти человек, отрицавших литургическое общение с Папой, как еретиком, так мало верили тогда в его непогрешимость и превосходство римской церкви. В седьмом веке мы находим Максентия, епископа Миланского, заявлявшего, что все вероисповедание церкви содержится в апостольском символе веры, из которого очевидно, что он не  считал необходимым для спасения добавления, которые начала делать римская церковь, и многие из которых потом прибавила к апостольскому учению. Литургия Амвросия, которую до сих пор служат, как мы сказали, в Миланском диоцезе, является памятником относительной чистоты веры и поклонения ранних церквей Ломбардии.
В восьмом веке мы встречаем Павлиния Аквилеи, утверждавшего, что «мы питаемся божественной природой Иисуса Христа, что можно сказать только в отношении верующих, и должно пониматься метафорически». Тем самым он провозглашал о том, что отрицает плотское жевание, признаваемое римской церковью. Он также предупреждает людей от приближения к Богу через другого посредника или защитника кроме Иисуса Христа, утверждая, что только Он был зачат без греха, что Он – единственный искупитель и единственное основание церкви. «Если кто-нибудь – пишет Алликс – возьмется за труд изучить взгляды этого епископа, то ему трудно будет не заметить того, что епископ отрицает то, что утверждает римская церковь относительно этих принципов, и утверждает то, что римская церковь отрицает».
Необходимо признать, что этим людям, несмотря на огромный талант и благочестие, не удалось полностью избежать упадка той эпохи. Свет, бывший в них, частично смешался с тьмой. Даже великого Амвросия затронули поклонение мощам и слабость к другим суевериям того времени. Но относительно основного учения о спасении вера этих людей была в основном протестантской, и находилась в прямом антагонизме к основным принципам римского вероисповедания. Такая же вера, более или менее твердая, была и у пастырей, которыми они руководили. Церкви, которыми они управляли и которые учили, были многочисленны и широко насаждались. Они расцветали в городах и деревнях, расположенных на равнине, протянувшейся подобно саду на 200 миль вдоль подножия Альп; они находились в романтических и плодородных долинах, над которыми нависали огромные горы, покрытые сосновыми лесами и снегами, и пройдя перевал, они распространялись в южных районах Франции, доходя даже до Роны, на берегах которой Поликарп, ученик Иоанна, в ранние времена насадил Евангелие, чтобы последующие поколения поливали его кровью мучеников.
Тьма оттеняет свет, а заблуждение вынуждает более полное развитие и четкое определение истины. Исходя из этого принципа, девятый век дал, возможно, самых замечательных из всех великих борцов, пытавшихся установить границы  растущему суеверию, и сохранить чистой и непорочной веру, проповеданную апостолами. Милоть Амвросия опустилась на Клавдия, епископа Туринского.  Этот человек с негодованием наблюдал за тайными попытками власти отвести глаза людей, приклонить их шеи под ярмо, а колени перед идолами. Он схватил духовный меч, который есть Слово Божие; и битва, которую он мужественно вел, задержала, хотя и не смогла предотвратить, падение независимости церкви, и в течение еще двух столетий свет продолжал светить у подножий Альп. Клавдий был верным и неутомимым учеником Священного Писания. Эта книга переносила его в первый век и помещала его у ног апостолов, у ног Того, Кто был выше апостолов. И в то время, когда тьма опускалась на землю, вокруг Клавдия сиял день.
Он провозглашал истину из первоначальных источников по всему диоцезу, который включал Вальденские долины. Куда не мог дойти его голос, он пытался дать наставления пером. Он написал комментарии к Евангелиям; он опубликовал толкования почти на все послания Павла и на несколько книг Ветхого Завета. Таким образом, он снабдил соотечественников средствами рассуждения насколько им подчиняться правосудию, незаконно захваченному римской церковью, или согласиться с несомненно новыми доктринами, навязываемыми ею миру. В итоге Клавдий утверждал, что существует только один Владыка в церкви, и Он  - не на земле; что у Петра нет превосходства перед другими апостолами, кроме того, что он первым проповедовал Евангелие  и евреям, и язычникам; что человеческие заслуги не нужны для спасения, спасает только вера. На этом основном положение он настаивает с ясностью и широтой взглядов, что напоминает Лютера. Он отказывается от традиций, осуждает молитвы за умерших, а также идею о непогрешимости церкви. Что касается мощей, то он вместо святости видит в них только гниль, советует их опять предать земле, и никогда не вынимать их оттуда.
О Евхаристии он пишет в комментариях к Евангелию от Матфея (815 г.) таким образом, что показывает насколько далеко он отстоит в своих взглядах от Пасхасия Робертия, высказанных восемнадцать лет спустя. Пасхасий Робертий, монах аббатства Корби,  претендовал на точное объяснение  образа присутствия в Евхаристии тела и крови Христа. В 831 году он опубликовал трактат «Относительно таинства тела и крови Христа». Его учение зиждилось на двух следующих положениях:
1. После освящения от хлеба и вина не остается ничего, кроме внешней формы, под которыми реально и локально присутствуют тело и кровь Христа. 2. Тело, присутствующие в Евхаристии, то же тело, рожденное Девой, страдавшее на кресте и воскресшее из гроба. Это новое учение у многих вызвало удивление и вызвало нескольких сильных оппонентов, среди  которых был Иоханан Скот. Клавдий же напротив, считал, что Вечеря была лишь воспоминанием о смерти Христа, а не ее повторением, и что хлеб и вино были лишь символами плоти и крови Спасителя. Из этого ясно, что о пресуществлении никто не знал в церквях у подножий Альп. Епископ Туринский был не единственным, кто придерживался такого же учения о Евхаристии. Мы имеем право предположить, что епископы соседних диоцезов к северу и югу от Альп разделяли взгляды Клавдия. Хотя они расходились с ним по другим вопросам, и не скрывали своего расхождения, у них не было разногласий по поводу Евхаристии, и в доказательства единогласия с его основной политикой они попросили его продолжить толкование Священного Писания. Особенно это имело отношение к двум известным церковникам того времени, Йоне, епископу Орлеанскому, и аббату Теодемира. Даже в следующем столетии мы встречаем, что некоторые епископы северной Италии говорят, что «грешники вкушают козла, а не агнца», слова непостижимые для тех, кто верит в пресуществление.
Поклонение изображениям шло семимильными шагами. Римский епископ был ярым защитником этого ужасного новшества, именно с этим Клавдий решительно боролся. Он сопротивлялся этому всей логикой своего пера и свей силой своего красноречия; он осуждал эту практику, как идолопоклонство, он очищал те церкви в своем диоцезе, которые начали допускать изображения святых и Божьих людей на стенах храмов, не избегая и креста. Назидательно отметить, что защитники изображений девятого века оправдывали их использование теми же аргументами, что и католики сегодня; и что Клавдий опровергал их на том же основании, что и протестанты до сих пор. Мы не поклоняемся образу, говорили первые, мы используем его как средство, через которое наша молитва восходит к тому, чей образ оно представляет; а когда целуем крест, то мы делаем это ради почитания Того, Кто на нем умер. Но, отвечал Клавдий, как отвечает сегодня протестантский полемист, преклоняясь перед образом или целуя крест, вы делаете то, что запрещает вторая заповедь, что Писание осуждает как идолопоклонство. Ваша молитва не идет дальше образа, и не является молитвой Богу, а только образу. Епископ Туринский к аргументам добавлял иногда небольшие шутки. «Бог повелевает одно, - говорит он – а люди делают совершенно противоположное. Бог повелевает взять свой крест, а не поклоняться ему; и они все поклоняются ему, но не берут его. Служить Богу таким образом значит удаляться от него. Если мы должны поклоняться кресту, потому что Христос был распят на нем, то, сколько еще есть вещей, до которых дотрагивался Иисус Христос! Почему бы не поклоняться яслям и пеленам, потому что Он лежал в яслях и был завернут в пелены? Пусть поклоняются ослам, потому что он въехал в Иерусалим на осленке».
По поводу превосходства римской церкви он не оставил никакого сомнения относительно своих настроений. «Нам хорошо известно, - пишет он – что этот отрывок из Писания плохо понимают. «Ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и дам тебе ключи Царствия Небесного», на основании этих слов глупые и невежественные люди, лишенные духовного знания, обращаются к римской церкви в надежде обрести жизнь вечную. Это служение принадлежит всем истинным наставникам и пасторам, которые выполняют его, пока находятся в этом мире; а когда они заплатили долг смерти, то другие приходят на их место и имеют тот же авторитет и власть. Знайте, что только тот является апостолом, кто хранит апостольское учение, а не тот, кто хвастается, что сидит в кресле апостола, но не ведет себя как апостол».
Мы  долго говорили о Клавдии и его учении, которое он отстаивал речами и пером, потому что, хотя картина его времени – богатое, но невежественное духовенство, Церкви, растущие в великолепии, но не в благочестии, поклонение изображениям, но оставление истинного Бога – была не из приятных, но она знаменует два важных вопроса. Во-первых, римский епископ не преуспел в установлении всеобщего подчинения своему правосудию, во-вторых, ему не удалось убедить все христианские церкви принять его новое учение и следовать необычным традициям. Клавдий был не один в этой борьбе, и он не был сломлен, как могло бы неминуемо быть, если бы римская церковь была господствующий, как это случилось потом. Напротив, этот протестант девятого века получил значительное одобрение и поддержку со стороны епископов и синодов того времени. Агобардий, епископ из Лиона боролся на стороне своего брата из Турина. В действительности он был таким же ярым иконоборцем, как и сам Клавдий. Император Луи Благочестивый (из династии Каролингов) созвал собор в 824 году «из самых образованных и здравомыслящих епископов империи», пишет Дупин, чтобы обсудить этот вопрос. Потому что в те времена императоры созывали синоды и назначали епископов. И когда открывался собор, ждали ли когда заговорит Петр, или папского решения вопроса? «Они не знали другого способа решения вопроса, - пишет Дупин – кроме объективного исследования истины с помощью Священного Писания и высказываний св.отцов. Этот Парижский собор подтвердил большинство принципов, которые отстаивал Клавдий, как и собор во Франкфурте (794 г.) сделал до этого. В связи с этим необходимо отметить, что только двое открыто выступали против Клавдия в течение двадцати лет непрерывного противостояния. Первым был Денгул, настоятель аббатства св. Дениса, вероятно, итальянец, естественно склонявшийся к взглядам Папы; а вторым – Йона, епископ Орлеанский, который расходился с Клавдием только в  вопросе поклонения изображениям и только в пределах умеренного их употребления, но осуждавший идолопоклонство – отличие, которое легко соблюдать в теории, но невозможно соблюдать, как показал опыт, на практике.
Давайте здесь прервем исследование. Мы иногда говорим о замечательных преимуществах, которые «церковь» даровала готским народам в средневековье. Она стала матерью для этих варварских племен; она отучила их от дикого употребления своих обиталищ; она преклонила их упрямые выи под власть закона; она открыла их разум к красотам знаний и искусств; и, таким образом, заложила основу цивилизованного и процветающего общества, которое с тех пор поднялось на западе. Но когда мы так говорим, нам надо четко определить, что мы имеем в виду под «церковью», который приписываем славу. Это церковь Рима или вселенская христианская церковь? Если мы имеем в виду первую, то исторические факты не подтвердят наши выводы. Римская церковь не была тогда Церковью, а всего лишь одной из многих церквей. Медленная, но успешная и трудная работа по евангелизации и цивилизации северных стран была результатом совместных усилий всех церквей северной Италии, Франции, Испании, Германии, Британии; каждая внесла свой вклад в эту великую работу с долей успеха, соответствовавшего степени сохранения чистоты принципов раннего христианства. Церкви исполняли бы свою задачу более успешно и быстро, если бы не было враждебных действий римской церкви. Она наступала им на пятки своими постоянными попытками преклонить их под свое ярмо, и соблазнить их оставить первоначальную чистоту ради тонко завуалированного язычества. Но сила, которая преобразовала готские народы и насадила среди них семена веры и благочестия, была христианством, тем самым христианством, которое апостолы проповедовали людям в первом веке, которое невежество и суеверие последовавших времен не до конца уничтожили, и которое огромными трудами и мучениями выкопанное из-под груд набросанного сверху мусора, было вновь в шестнадцатом веке дано миру под именем протестантизма.





                Глава 6


                Вальденсы, их долины.


Подчинение церквей Ломбардии Риму – Старая вера сохранилась в горах. – Вальденские церкви - Вопрос об их древности – Доступ к их горам -  Расположение доли. – Картина изумительной красоты и величия


Когда Клавдий умер, вряд ли можно сказать, что его милоть кто-нибудь принял. Борьба, хотя и не совсем прекратилась, но велась с тех пор слабо. До этого немало церквей за Альпами преклонились под ярмо римской церкви, и эта надменная власть, наверное, считала унизительным противостояние ей там, где, как она считала, была ее территория. Ее почитали за границей, но презирали дома. Были возобновлены попытки, чтобы склонить епископа Миланского принять от Папы епископскую мантию, знак духовного подчинения; но только в середине одиннадцатого века (1059 г.) при
Николае II эти попытки увенчались успехом. Петр Дамиан, епископ Ости, и Ансельм, епископ Луки, были освобождены понтификом от обязанностей, чтобы добиться подчинения Ломбардских церквей. И народные волнения, среди которых устанавливалось это подчинение, показывают, что дух Клавдия все еще был у подножий Альп. Духовенство не скрывало сожаления, с которым оно складывало свои древние права у ног власти, перед которой тогда склонилась вся земля; так как папский легат Дамиан сообщает нам о том, что миланское духовенство утверждало в его присутствии, что «церковь Амвросия согласно древним постановлениям св.отцов всегда была независимой, не подчиняясь законам Рима, и что Папа Римский не распространял правосудие ни на правление, ни на устав их церкви»
Если равнины были завоеваны, но не горы. Значительная группа протестующих выступила против покорения. Некоторые из них перешли Альпы, спустились к Рейну и подняли знамя сопротивления в Кельнском диоцезе, где их называли манихеями и приговаривали к костру. Другие удалились в долины Пьемонтских Альп, сохраняли веру согласно Писанию
и свою древнюю независимость. То, что мы только что рассказали о диоцезах Милана и Турина, ставит вопрос о правопреемстве церквей вальденских долин. Не надо напоминать, что в первом веке из Рима посылались миссионеры для насаждения Евангелия в этих долинах, не надо также напоминать, что эти церкви существуют как самостоятельные общины с ранних дней; достаточно того, что они, несомненно, составляли часть огромной евангельской церкви северной Италии. Это одновременно является доказательством их апостольской преемственности и независимости. Если учение апостолов является жизнью церкви, то это свидетельствует о ее происхождении от апостолов. Когда священники на равнине вошли в ограду римской церкви, они ушли в горы, с презрением отвергнув деспотическое ярмо и порочные тенета церкви на Семи Холмах, они сохранили чистоту и простоту веры, переданную им от отцов. Римская церковь явно была раскольнической, она отвергла прежнюю христианскую веру, таким образом, оставив за теми, кто сохранил старые основы, правомерное звание истинной церкви.
За этим горным бастионом, которое Божественное провидение в предвидение скорбных дней специально воздвигло, остаток ранней апостольской церкви Италии зажег свой светильник, и этот светильник продолжал сиять всю долгую ночь, спустившуюся на христианский мир. Есть исключительное свидетельство их принадлежности к древней церкви. Их традиции относительно религиозных убеждений показывают на нерушимую связь с первыми веками. Nobla Leycon, датируемый 1100 годом, доказывает, что вальденсы Пьемонта не обязаны своим происхождением Пьеру Вальдо из Лиона, который появился только во второй половине века (1160 г.). Nobla Leycon, будучи хотя и поэмой, является вероисповеданием, и могла быть написана после тщательного изучения системы христианства в противопоставление заблуждениям римской церкви. Как могла возникнуть церковь с таким документом на руках? Или как пастухи и виноградари, закрытые в горах, определили заблуждения, против которых свидетельствовали, и нашли путь к истине, которую открыто  исповедовали в темное время? Если признаем, что их религиозные убеждения являются наследием прежних веков, то все просто, но если будем утверждать, что они являются откровением людей тех дней, то будет отстаивать то, что является почти чудом. Их злейшие враги, Клавдий Сейсель из Турина (1517 г.) и Рейнерий Иезуит (1250 г.) признавали их древность и клеймили их, «как самых опасных из всех еретиков из-за их древности».
Роренцо, настоятелю собора св.Рока в Турине, поручили исследовать происхождение и историю вальденсов, и, конечно, у него был доступ ко всем документам вальденсов в герцогских архивах, и так как он был их злейшим врагом, можно предположить, что он сделал не очень благоприятный отчет. Однако он заявляет, что «они не являлись новой сектой девятого и десятого веков, и что Клавдий Туринский отделил их от Церкви в девятом веке».
Бог дал прибежище для этой святой церкви в пределах ее собственной земли. Давайте взглянем на этот район. Если идти с юга через равнину Пьемонта почти сто миль, то можно увидеть перед собой Альпы, простирающиеся подобно стене вдоль всего горизонта. От врат восхода до врат захода горы выстраиваются в величественную возвышающуюся линию. Пастбища и каштановые леса покрывают их подножие; вечные снега венчают из вершины. Как разнообразны их очертания! Некоторые возвышаются крепко и массивно подобно замкам, некоторые выстреливают вверх высокие и свечеподобные пики, в то время как другие простираются зубчатыми линиями с вершинами, потрепанными зимними тысячелетними бурями. Какое лучезарное сияние блистает на гребне этого снежного бастиона в час восхода! На закате это зрелище вновь повторяется, видно, как гряда костров горит в вечернем небе.
Приближаясь к горам на расстоянии тридцати миль к западу от Турина открываются как бы огромные горные врата. Это вход на территорию вальденсов. Невысокая гора перед входом служит как бы защитой от всех, кто приходит с враждебными намерениями, что часто случалось в давние времена, в то время как огромный монолит Кастелуццо  возносится под облака и стоит на страже ворот этого знаменитого района. При приближении к Ла Торе Кастелуццо становится все выше и выше, и непреодолимо притягивает взор совершенной красотой колоннообразной формы. Эта гора привлекает внимание своей симметрией. Она неразрывно связана с памятью о мучениках и носит ореол подвигов прошлых лет. Как часто в старину исповедников сбрасывали на острые скалы  ее подножья! И здесь сваленные в одну ужасную груду, становившуюся еще больше и ужаснее, когда к ней прибавлялись жертвы одна за другой, лежали изувеченные тела пастора и крестьянина, матери и ребенка! Трагедии, связанные с этой горой, вызывают в памяти известный сонет Милтона:
«Господь, воздай савойцу за святых,
Чьи трупы на отрогах Альп застыли,
Чьи деды в дни, когда мы камни чтили,
Хранили Твой завет в сердцах своих,
Вовеки не прости убийце их
Мук, что они пред смертью ощутили,
Когда их жен с младенцами схватили
И сбросили, глумясь со скал крутых,
Их тяжкий стон возносят к небу горы,
Их прах ветра в Италию несут,
В край, где царит тройной тиран, который
Сгубил невинных. Пусть же все поймут,
Узрев Твой гнев, что призовешь Ты скоро
Блудницу вавилонскую на суд».
Теперь у подножия Кастелуццо высится новая красивая церковь вальденсов.
Всего вальденских долин семь; в старые времена их было больше; но границы территории «долинных людей» претерпевали постоянное сокращение, и теперь осталось только то количество долин, которое мы упомянули, расположенные между Пинмеролло на востоке и Монто Визо на западе, пирамидальной горой, которая хорошо видна с любого места равнины Пьемонта, возвышаясь среди соседних гор, и подобно серебряному рогу разрезая темноту небосвода.
Первые три долины расходятся подобно спицам в колесе; место, на котором мы стоим, а именно горный проход, является как бы втулкой колеса. Первая – Люцерна или Долина Света. Она представляет собой большое ущелье двенадцати миль в длину и двух в ширину. Оно покрыто ковром из трав, который воды Пелисы всегда хранят свежим и ярким. Пышные виноградники, акации и тутовые деревья покрывают долину своей тенью; стена из высоких гор закрывает ее с обеих сторон. Вторая – Рора или Долина Рос. Это – огромная чаша, пятидесяти миль в окружности, ее склоны пышно укутаны лугами и полями, фруктовыми и дикими деревьями, ее края образованы скалистыми горами, многие из которых со снежными вершинами. Третья – Ангрогна или Долина Стонов. О ней мы поговорим позже немного подробнее. С внешней стороны этих трех долин находится остальные четыре долины, образуя как бы обод колеса. Последние, в свою очередь, окружены грядой высоких скалистых гор, которые образует оборонительную стену вокруг всей территории. Каждая долина является крепостью, имеющая горные проходы для входа и выхода, с пещерами, скалами, каштановыми деревьями, образующие убежища и кров, так что даже самое превосходное инженерное дело не могло бы лучше приспособить каждую долину по своему назначению. Рассматривая все долины вместе, не менее примечательным является то, что они так подходят друг к другу и так соединяются друг с другом, что, можно сказать, образуют одну крепость удивительной и несравненной мощи, фактически недоступную. Все крепости Европы, собранные вместе, не могли бы образовать такую удивительную по мощи и великолепию цитадель, как горная обитель «долинных людей». «Превечный Бог – пишет Легер – определив этой земле быть ареной Его чудес и оплотом Его ковчега, чудесно укрепил ее естественным образом». Сражение, начатое в одной долине, могло продолжаться в другой и вестись по всей территории пока напавший враг, ошеломленный камнями, падавшими на него с гор и атакованный противником, который неожиданно появлялся из тумана или незаметной пещеры, не обнаруживал, что отступление невозможно и путь назад окончательно отрезан. Он оставлял свои кости белеть на горах, которые он пришел покорить.
Эти долины красивы, плодородны и хорошо укреплены. Они орошаются многочисленными речками, которые стекают с горных вершин. Травяной ковер в низине, виноградники и золотая пшеница на нижних склонах, домики по обеим сторонам в окружении фруктовых деревьев, а выше огромные каштаны и пастбища, где пастухи пасут стада все летние дни и звездные ночи; нависший утес, с которого горный поток вырывается на свет, ручеек, негромко поющий в тенистом уголке; туман, величаво плывущий среди гор, то окутывая, то открывая их величие; отдаленные пики, покрытые серебром, превращающимся в золото на закате. Все это создает картину необычайной красоты и великолепия, которой, возможно, нет равной, ну и, конечно, лучшей в другой части света.
В сердце гор находится самое интересное, возможно, из всех долин. Именно в этом убежище, окруженном «горами, чьи главы касаются неба», barbes или пасторы из всех приходов собирались на ежегодный синод. Именно здесь стояла их школа, именно здесь обучали миссионеров, и после рукоположения посылали при возможности в другие страны сеять благое семя. Давайте посмотрим долину. Мы поднимаемся к ней по длинной, узкой и извилистой Ангрогне. Яркие луга оживляют вход в нее. Горы по обе стороны окутаны виноградниками, тутовыми и каштановыми деревьями. Вскоре долина меняется. Она становится неровной с выступающими скалами и тенистой от больших деревьев. Через несколько шагов она расширяется в круглую чашу, оперенную березами, озвученную падающими водопадами, окруженную сверху голыми скалами, обрамленную темными соснами, в то время как белые пики смотрят на Того, Который на небесах. Немного впереди, кажется, что долина закрыта каменной стеной, пересекающей ее, а дальше устремляющийся вверх виден ансамбль покрытых снегом Альп, среди которых находится нужная нам долина, где была зажжена свеча вальденсов. Ужасные колебания сотрясли эту гору от вершины до подножья, открыв сквозь нее проход к долине.  Мы входим в темную расщелину, проходим по узкому краю горы, висящему между горным потоком, грохот которого слышно в пропасти внизу, и вершинами, нависшими над нами сверху. Пройдя, таким образом, две мили, мы обнаруживаем, что проход начинает расширяться, свет пробиваться, и мы оказываемся у горного прохода Пра.
Здесь открывается перед нами величественная округлая долина, ее травянистое дно орошается ручьями, ее склоны усеяны жилищами, пшеничными полями и пастбищами, в то время как кольцо из снежных вершин охраняет ее сверху. Это было внутренним святилищем вальденского храма. Остальная Италия повернулась к идолам, и только вальденская территория сохранила поклонение истинному Богу. И разве не удивительно, что на этой земле сохранился остаток апостольской церкви Италии, что Рим и весь христианский мир имели перед глазами постоянное напоминание о том, какими они сами были раньше, и живое свидетельство того, как далеко они отошли от первой веры.




                Глава 7


             Вальденсы, их служение и мученическая смерть.


Их синод и школа – Их богословские догмы – Романский перевод Нового Завета – Устав их церкви – Их миссионерские труды -  Широкое распространение их учения – Камень, разбивающий изображение.



Хотелось бы поближе посмотреть на barbes  или пасторов, руководивших школой раннего протестантского богословия, существовавшего здесь, и узнать как оно уживалось с евангельским христианством во времена, предшествовавшие реформации. Это отдаленные времена и события смутные. Но мы можем из различных источников тщательно отобрать факты необходимые для составления картины святой церкви, даже если картина не будет полной. Ее богословие не являлось ясной, хорошо сформулированной и всесторонней системой, какую дало нам богословие шестнадцатого века, она была тем, что верующим Ломбардских церквей  удалось спасти после крушения раннего христианства. Истинная вера, будучи откровением, была с самого начала сложной и совершенной; тем не менее, в этой, как и в любой другой отрасли знаний, только усердным трудом может человек высвободить и расположить все части, и придти в полное познание истины. Богословие, которому учили в прежние века в горных долинах, куда мы перенесли воображением, было взято из Библии. Искупительная смерть и оправдывающая праведность Христа были ее основной истиной. Об этом свидетельствуют Nobla Leycon и другие древние документы. Nobla Leycon излагает вполне ясно учение о Троице, грехопадении, воплощении Сына, неизменном авторитете Декалога, данного Богом, необходимости Божественной благодати для совершения добрых дел, святости, о учреждении служения, о воскресении тела и вечного блаженства на небесах. Исповедники этой веры в своей жизни служили примером евангельских добродетелей. Праведность вальденсов вошла в поговорку, так что тот, кто более обыкновенного был лишен пороков, считался вальденсом.
Если возникали сомнения по поводу доктрин вальденсов, то обвинения, выдвигаемые против них врагами, рассеивали сомнения, и убеждали в том, что они в основном придерживались взглядов апостолов до них и реформаторов после них. Официальное обвинение вальденсов включало длинный список «ересей». Они считали, что не было настоящего Папы со времен Сильвестра; что светские должности и звания не нужны проповедникам Евангелия; что индульгенции Папы являются обманом; что чистилище – выдумка; что мощи – просто сгнившие кости, которые неизвестно кому принадлежали; что паломничество ни на что не годиться, кроме опорожнения кошелька; что мясо можно есть, когда хочешь по мере аппетита; что святая вода ни на йоту полезнее, чем дождевая; что молитва в сарае также эффективна, как и в церкви. Более того, их обвиняли в том, что они осмеивали учение о пресуществлении и говорили богохульно о римской церкви, как о блуднице Апокалипсиса.
Есть причины предполагать, исходя из недавних исторических исследований, что у вальденсов был Новый Завет на родном языке.  “Lingua Romana” или романский язык был простонародным языком юга Европы с восьмого по четырнадцатый век. Он был языком трубадуров и писателей с Темные Века. На этот романский язык был сделан первый перевод Нового Завета еще в двенадцатом веке. Д-р Гилли приложил много усилий, чтобы доказать этот факт в своей работе «Романский перевод Евангелия от Иоанна». В результате кропотливого исследования фактов и огромного количества исторических документов д-р Гилли утверждает, что все книги Нового Завета были переведены с латинской Вульгаты на романский язык, что это был первый точный перевод со времен падения империи, что он был сделан в двенадцатом веке, и что это был первый перевод доступный для народа. Было много более ранних переводов, но только некоторых текстов Слова Божьего, и многие из них были скорее пересказами или обзорами Писания, а не переводами; более того, они были так объемные и, в следствии этого так дороги, что были абсолютно недоступны для простых людей. Перевод на романский язык был первым полным и точным переводом Нового Завета Священного Писания; он был сделан, как доказывает д-р Гилли, вероятнее всего под руководством и за счет Пьера Вальдо из Лиона не позднее 1180 года, поэтому он древнее, чем другие переводы на немецкий, французский, итальянский, испанский или английский языки. Этот перевод был широко распространен на юге Франции и в городах Ломбардии. Им пользовались и вальденсы Пьемонта, он не в малой мере являлся свидетельством истины, хранимой и  распространяемой горцами. Шесть экземпляров романского Нового Завета дошли до наших дней. По экземпляру хранится в каждом из следующих четырех мест: Лионе, Гренобле, Цюрихе и Дублине, и два экземпляра в Париже. Это – небольшие простые книги в отличие от шикарных массивных фолиантов Вульгаты, написанные золотым и серебряным письмом, богато украшенные миниатюрами, с переплетами, украшенными драгоценными камнями, вызывавшие скорее восхищение, нежели желание изучать, и недоступные из-за размера и роскоши для народа.
Церковь в Альпах по простоте устройства может считаться отражением церкви первых веков. Вся территория вальденсов была поделена на приходы. В каждом приходе был пастор, который водил свою паству к живым водам Божьего Слова. Он проповедовал, раздавал причастие, навещал больных и учил молодежь. Вместе с ним в управлении общиной принимал участие совет мирян. Синод собирался раз в год. В него входили все пасторы и равное число мирян. Чаще всего они собирались в уединенной долине, окруженной горами, в верхней части Ангрогны. Иногда собиралось до ста пятидесяти пасторов с таким же количеством мирян. Можно представить, как они сидели, возможно, на покрытых травою склонах долины; уважаемое собрание скромных, образованных, преданных людей под председательством простого ведущего (более высокой должности или звания не было среди них), прерывая обсуждения церковных дел и состояния своих приходов только, чтобы вознести молитвы и хвалу Всевышнему, в то время как великолепные снежные вершины взирали на них с безмолвного небосвода. И, конечно, не нужно было ни величественного храма, ни блеска таинственных обрядов, чтобы сделать это собрание благородным.
Учебником для молодежи, которая сидела у ног наиболее уважаемых и образованных из пасторов, было Священное Писание. Они не только изучали эту священную книгу, от них требовалось заучивать наизусть, чтобы точно передавать все Евангелия и Послания. Это было необходимым требованием к проповедникам тех времен, когда печати не знали и экземпляры Слова Божьего были редки. Частично они занимались переписыванием Священного Писания или его отрывков, которые они должны были раздавать, когда отправлялись в качестве миссионеров. Таким или другим образом семена Божьего Слова сеялись по всей Европе больше, чем обычно предполагают. Тогда существовало распространенное мнение, что мир вскоре придет к концу. Люди думали, что видят предзнаменования конца в нарушение всякого порядка. Надменность, роскошь и разврат священников привел к тому, что немало мирян задавались вопросом о том, не могли бы они иметь лучших и более надежных наставников. Многие из трубадуров были верующими людьми, их песни были проповедями. Время глубокого и всеобщего сна прошло, раб боролся с господином за свою свободу, город вел войну с замком барона за гражданскую независимость. Новый Завет, как нам известно из случайных заметок, фрагментов прошлого, при таком стечении обстоятельств, на языке понятном и при дворе, и в военном лагере, в городе и в деревне был встречен с радостью многими, и его истины получили более широкое распространение, чем, возможно, со времени публикации Вульгаты Иеронимом.
После прохождения курса в школе пасторов вальденская молодежь нередко продолжала обучение в семинариях крупных городов Ломбардии или в Парижской Сорбонне. Там они видели другие традиции, приступали к изучению других предметов, перед ними открывался более широкий горизонт по сравнению с их уединенными долинами. Многие из них стали опытными полемистами так, что обращали в веру богатых купцов, с которыми вели торговлю, и владельцев домов, в которых они жили. Священники редко имели желание вступать в спор с вальденскими миссионерами.
Утверждать истину в родных горах не было единственной целью этих людей. Они чувствовали родство с остальным христианским миром. Они пытались отогнать тьму и вновь обрести страны, которые захватила римская церковь. Они были евангелистами, а также евангельской церковью. Среди них существовал старый закон, что все, ставшие священниками в их церкви, перед тем как иметь право на приход должны прослужить три года миссионерами. Молодежь, на головы, которых пасторы возлагали руки, видели впереди не богатые бенефиции, а возможную мученическую кончину. Они не пересекали океана. Их миссионерским полем были страны, расположенные у подножья родных гор. Они шли по двое, скрывая истинный характер под маской мирской профессии, обычно купцов или разносчиков. Они разносили шелка, украшения и другие предметы, не пользовавшиеся тогда большим спросом, кроме отдаленных базаров, и их встречали радушно как купцов там, где их отвергли бы как миссионеров. Дверь хижины и въезд в замок барона всегда были открыты для них. Их цель можно было увидеть в торговле без денег и без цен более редким и более ценным товаром, чем драгоценные камни и шелка, который явился причиной их прихода. Они позаботились взять с собой спрятанные среди других товаров или на себе тексты Божьего Слова, в основном переписанные собственноручно, и к ним они привлекали внимание обитателей. И когда они видели желание их приобрести, то отдавали даром, если не было средств для их приобретения.
В южной и центральной Европе не было королевства, куда бы не доходили эти миссионеры, и где бы они не оставляли следов своего посещения в приобретенных последователях. На западе они проникли в Испанию. В южной Франции они нашли близких по духу соратников среди альбигойцев, кем семена истины обильно сеялись в Дофине и Лангедоке. На востоке, спустившись к Рейну и Дунаю, они распространяли свое учение в Германии, Богемии и Польше, причем их путь был отмечен проявлениями веры и кострами мучеников, идущих по их следам. Они даже не боялись входить в город на Семи Холмах, сея семена на неблагоприятную почву, чтобы они, возможно, могли прорасти и укорениться. Босые ноги и грубые одежды делали их заметными на улицах города, который одевался в пурпур и тонкое белье, и когда их истинные цели обнаруживались, иногда случайно, правители христианского мира заботились о дальнейшем, своеобразном, произрастании семян, поливая их кровью людей, которые сеяли их.
Так тихо шла Библия в те времена, скрывая свое величие и миссию, по христианскому миру, входя в дома и в сердца, и находя там себе обитель. Со своего высокого седалища римская церковь с презрением смотрела на эту книгу и ее скромных служителей. Она пыталась согнуть шеи королей, думая, что если они будут послушными людьми, они не посмеют восстать, поэтому она не обратила особого внимания на силу, по виду слабую, но предназначенную в будущем разбить вдребезги систему ее владычества. Постепенно она стала нервничать, предчувствуя катастрофу. Проницательный глаз Иннокентия III определил область, откуда могла угрожать опасность. Он увидел в трудах этих скромных людей начало движения, которое, если дать ему развиваться и набирать силу, могло бы смести все, что было достигнуто многими трудами и интригами в течение многих столетий. Он сразу же начал ужасные крестовые походы, которые убивали сеятелей, но поливали семена, и помогали приблизить в назначенный час катастрофу, которую он надеялся предотвратить.















                Глава 8


                Павликане.

Павликане протестуют против восточного отступничества, как вальденсы против западного. – Их появление в 653 году – Константин из Самосаты – Их учение из Писания – Константина побивают камнями. – Симеон продолжает. – Предан смерти. – Сергий – Его миссионерские путешествия – Ужасные гонения – Павликане берутся за оружие. – Гражданская война – Правительство торжествует. – Рассеяние павликан по западу. – Они смешиваются с вальденсами. – Движение на юге Европы – Трубадур, пастыри и Библия, три миссионера – Иннокентий III – Крестовые походы


Кроме основной группы противников римской церкви, протестантов до протестантизма, находившихся в непреступной крепости, воздвигнутой специально в центре католического христианского мира, возникали другие общины и личности и сохраняли непрерывность протестантского свидетельства вплоть до шестнадцатого века. Мы их классифицируем и кратко опишем.
Сначала, павликане. Они играют аналогичную роль на востоке, как и вальденсы на западе. Не совсем известно их происхождение, этому намеренно придавалась излишняя таинственность, но беспристрастное и объективное исследование не оставляет и тени сомнения, что павликане – это остаток, избежавший отступление в восточной церкви, также как вальденсы – это остаток, спасшийся от отступления западной церкви. Их религиозные взгляды также подверглись сомнению, их представили как общину манихеев, также как вальденсев называли сборищем еретиков; но как в первом, так и во втором случае исследование показывает, что эти обвинения не имеют достаточного основания, что павликане отказались от навязываемых им заблуждений, и что система их взглядов в основном соответствовала учению Священного Писания. Почти вся информация о них, дошедшая до нас, оставлена Петром Сикулием, их злейшим врагом. Он посетил их, когда они находились в расцвете, и отчет, который он дал о их необычном учении, полностью доказывает, что павликане отрицали основные заблуждения греческой и римской церквей ; но он не показывает, что они приняли учение Мани или назывались манихеями.
В 653 году дьякон, возвращавшийся из сирийского плена, провел ночь в доме армянина по имени Константин, который жил недалеко от Самосаты. Утром перед отъездом он подарил хозяину Новый Завет. Константин изучил священную книгу. Новый свет осветил его разум, стали видны заблуждения греческой церкви, и он решил немедленно выйти из этого порочной церкви. Он привлек других к изучению  Писания, и тот же свет, который осиял его, осиял и их умы. Разделив его взгляды, они разделили и его выход из установившейся церкви империи. Предметом гордости этой группы, выросшей до значительных размеров, было то, что они твердо придерживались Писания, и особенно трудов Павла. «Я – Сила, - говорил Константин – а вы – македоняне», подразумевая под этим, что Евангелие, которому он учит, а они изучают, было от Павла; отсюда имя павликане, они бы не носили это имя, если бы их учение было манихейским.
Последователей этого учения становилось больше. Благодатная почва способствовала этому, так как в тех же горах, где берет начало Ефрат, нашли прибежище остатки несторианцев. Правительство Константинополя, наконец, обратило на них внимание; начались гонения. Константин, чье рвение и благочестие были доказаны двадцатью семи годами упорного труда, был побит камнями. Из его пепла восстал еще более сильный вождь. Симеон, придворный офицер, который был отправлен с отрядом для совершения казни, был обращен в веру через эту мученическую казнь, и подобно Павлу после казни Стефана, начал проповедовать павликанскую веру, которую он до этого гнал. Симеон закончил свой путь, как и Константин, скрепив свидетельство своей кровью; костер был разложен на том месте, где был побит камнями Константин.
Однако число павликан росло; другие вожди встали на место павших, и ни анафемы иерархов, ни меч государства не могли остановить их рост. На протяжении всего восьмого века они продолжали процветать. Поклонение изображениям было модных суеверием Восточной церкви; и павликане представлялись еще более отвратительными для греческих властей, как светских, так и духовных из-за активного противостояния идолопоклонству, которому греки покровительствовали и  которое защищали. Это вызывало еще более тяжелые гонения. Именно в конце восьмого века появился самый выдающийся, возможно, из всех вождь, Сергий, человек истинно миссионерского духа и неукротимой энергии. Петр Сикулий оставил нам рассказ об обращении Сергия. Мы бы приняли его за сатиру, если бы не очевидная серьезность и простота автора. Секулий повествует нам, что сатана явился Сергию в образе старухи и спросил, почему он не читает Нового Завета? Искуситель продолжал цитировать Священное Писание, поэтому Сергий соблазнился прочитать Писание и отвратился от ереси; и из «овец» - пишет Секулий – некоторые обратились в волков, чтобы погубить овчарню Христа.
Тридцать четыре года во время многочисленных путешествий он проповедовал Евангелие от востока до запада, и обратил в веру огромное число соотечественников. В результате этого начались ужасные гонения, продолжавшиеся во время правления нескольких царей. Первым в этом деле был император Лев, патриарх Нисефорский, а потом императрица Феодора. При последней было принято решение – пишет Гиббон – «уничтожить мечом, виселицей и огнем сто тысяч павликан». Тот же самый историк признает, что основной виной многих из тех, кого уничтожили таким образом, было иконоборчество.
Кровожадность Феодоры разожгла огонь, который почти не истребил Восточную империю. Павликане, страдавшие от такого жестокого обращение, продолжавшегося в течение двух веков, наконец, взялись за оружие, как это сделали в подобных обстоятельствах вальденсы Пьемонта, гуситы Богемии и гугеноты Франции. Они разбили лагерь в горах между Севаном и Трибозондом, и в течение тридцати пяти лет (845-880 гг.) империя Константинополя страдала от бедствий гражданской войны. Победы, одержанные над войсками императора, увенчивали оружие павликан, и, наконец, к повстанцам присоединились сарацины, появившиеся на границе империи. Огонь сражений распространился до самого сердца Азии, и так как невозможно было остановить разрушительное действие меча, однажды вынутого из ножен, павликане перешли от оправданной обороны к неоправданному мщению. Целые провинции опустошались, богатые города разорялись, древние и знаменитые храмы превращались в конюшни, толпы пленных предлагались к выкупу или предоставлялись палачу. Но нельзя забывать о том, что первоначальной причиной этих многочисленных бедствий была нетерпимость правительства и ревность духовенства в защите идолопоклонства. Фортуна войны, наконец, повернулась в сторону войск императора, повстанцев прогнали опять в горы, где в течение столетия они пользовались относительной независимостью и продолжали исповедовать свою веру.
После этого павликан переселили за Босфор во Фракию. Их переселение было начато императором Константином Копронимом в середине восьмого века, продолжено последующими переселениями в девятом веке и завершено к концу десятого века. Тень сарацин уже нависала над восточной империей, и Бог во время убрал Своих свидетелей с предопределенного места суда. Появление павликан в Европе было принято скорее благосклонно, чем с неодобрением. Римская церковь со своей тиранией и развратом становилась ужасом и позором для запада, и люди были склонны приветствовать все, что обещало положить на другую чаше весов дополнительную гирю. Павликане вскоре расселились по всей Европе, и, хотя в хрониках не упоминается об их расселении, факты свидетельствуют о неожиданном и одновременном появлении их взглядов во многих западных странах. Они смешались с отрядами крестоносцев, возвращавшихся со Святой Земли через Венгрию и Германию; они приставали к караванам купцов, которые входили через гавань Венеции и воротами Ломбардии; или под знаменами Византии входили в южную Италию; таким разными путями поселялись на западе. Они объединялись с существовавшими ранее группами оппозиционеров, и с того времени было видно, что новая жизнь вдохновляла действия вальденсов Пьемонта, альбигойцев южной Франции и других, которые в разных частях Европы восставали против растущих суеверий и начинали двигаться к первоначальным источникам истины. «Их взгляды – пишет Гиббон – незаметно распространялись в Риме, Милане и королевствах по ту сторону Альп. Вскоре после этого обнаружилась, что тысячи католиков все рангов и обоих полов приняли манихейскую ересь». Отсюда поток павликан начинает смешиваться с потоком других ранних исповедников истины. К ним мы сейчас и обратимся.
Когда обращаем свой взор на Европу двенадцатого и тринадцатого столетий, внимание невольно притягивается к югу Франции. Здесь готовилось начаться великое движение. Города и провинции поднимались против римской церкви. Если судить поверхностно, можно заключить, что сопротивление Риму угасло. С каждым веком углублялось основание и расширялись границы, и казалось, что ее ждали столетия спокойного и неоспоримого господства. Именно в этот момент ее власть начала шататься, и, хотя она будет подниматься выше, пока не закончит свой путь, ее упадок уже начался, ее падение, возможно, задерживается, но оно неотвратимо. Но как объяснить мощное движение, которое начало появляться у подножья Альп в тот момент, когда казалось, что все враги исчезли, и римская церковь выиграла битву?  Напасть на нее сейчас, когда она восседала, как мы видим, среди вассальных королей, покорных народов и укрылась за тройным бастионом тьмы, значило идти на уничтожение.
Это движение долгое время развивалось скрытно. В действительности, это была такая область христианского мира, где оппозиция растущей тирании и суевериям римской церкви могла бы быстро проявить себя. Здесь трудились Поликарп и Ириней. Эти апостольские мужи насадили христианство на всех плодородных равнинах, орошаемых Рейном, и в многочисленных городах и деревнях, на которые бросают свою тень Альпы. Сотни тысяч мучеников полили ее своей кровью, и хотя с того дня прошла почти тысяча лет, никогда не забудется рассказ об их ужасных мучениях и героических смертях. В Котских Альпах и провинции Лангедок Вигилантий стал протестовать против заблуждений того времени. Этот район, как мы знаем, входил в Миланский диоцез, и вследствие этого, он получал свет с юга Альп намного позже того времени, когда немало церквей на севере этих гор погрузились во тьму. В девятом веке Клавдий из Турина нашел в архиепископе Лионском Агобардии человека, хотевшего разделять его взгляды и поддерживать его в споре. С тех пор в этом месте опустилась ночь, как и везде. Но, все же, как можно понять, сохранилась память о прошлом, сохранились семена в земле, которые новые силы могли оживить и заставить прорасти. Такая сила начала сейчас действовать.
Именно на этом месте и среди этих людей, лучше всего подготовленных из всех народов запада, Слово Божие впервые было издано на родном языке. Когда вышла романская версия Нового Завета, люди, сидевшие во тьме, увидели свет. Фактически, это было второе Божественное откровение народам Европы; так как ранние переводы текстов Священного Писания на саксонский язык были отложены и вышли из употребления. И хотя Вульгата, перевод Иеронима, была все еще популярна, она была написана на латыни, мертвом языке, и была в употребление у священников, которые, хотя и обладали ее, но, нельзя сказать, чтобы знали ее; так как уважение, оказываемое ей, заключалось в ее богатом оформлении, в золоте и камнях ее переплета, в причудливо резных и дорогих  футлярах, в которые она запиралась, а в серьезности, с которой изучались ее страницы. Теперь народы южной Европы могли читать эти чудесное Божие произведение «на языке страны, где они родились».
Неоценимым вкладом они обязаны Пьеру Вальдо, богатому купцу из Лиона, которого пробудила к глубокому размышлению неожиданная смерть его компаньона, согласно одним источникам, или странствующего трубадура, согласно другим. Мы можем представить удивление и радость этих людей, когда свет излился на них сквозь окружавшие их тучи. Но мы не должны рисовать себе широкое и быстрое распространение Библии в те века, как в наши дни, когда книги легко размножаются на печатном станке. Каждая книга тщательно переписывалась пером; цена соответствовала времени и труду, затраченному на ее изготовление; ее надо было перевести на большое расстояние часто на медленном и ненадежном транспортном средстве; и последнее, она должна была столкнуться с неодобрением и, в конечном счете, с запретительными эдиктами враждебной иерархии. Но были и компенсировавшие преимущества. Трудности только укрепляли желание людей получить эту книгу, и как только их взгляд падал на ее страницу, ее истины производили глубокое впечатление на их умы. Она выделялась своей возвышенностью от легенд, которыми их кормили. Разум чувствовал, что Кто-то больший, чем человек, обращается к нему с этих страниц. Одна книга послужила нескольким сотням читателей.
Кроме того, если тогда недоставало механических устройств, которые успехи в изобретении дали в наше время, то существовал живой организм, работавший безотказно. О Библии пели трубадуры и миннезингеры. Ее цитировали пасторы в своих проповедях. Реакцией на эту книгу были действия, приводившие людей к более серьезному и внимательному ее прочтению и более широкому ее распространению. Трубадур, пастор и самый сильных из них, Библия, были тремя миссионерами, путешествовавшими по югу Европы. Число последователей росло, образовывались общины; бароны, города и провинции присоединялись к движению. Казалось, что должна наступить реформация. Но, нет. Римская церковь не испила свою чашу; также и народы Европы, имевшие скорбный опыт того, как разрушительно для свободы, знаний и порядка было ее иго, не пришли к убеждению в необходимости объединения в борьбе против ее свержения.
Кроме того, случилось так, как обычно бывает во время исторических кризисов папства, что на папский престол взошел Папа, соответствовавший ситуации. Выдающейся энергии, неустрашимого духа и жесткого характера Иннокентий III верно определил характер и предсказал исход движения. Он зазвонил в набат гонений. По призыву понтифика собрались одетые в латы аббаты, богатые прелаты, которые «по очереди орудовали епископским посохом, скипетром и мечом», бароны и графы, стремившиеся к расширению владений, и толпы народа, хотевшие выместить свой дикий фанатизм на соседях, которых они ненавидели, и чьему добру они завидовали. Огонь и меч быстро совершали разрушительную работу. Там, где раньше были благополучные провинции, цветущие города и большое, добродетельное и мирное население, сейчас была черная и безмолвная пустыня. Чтобы ни в чем не было недостатка для ужасной работы, Иннокентий III учредил суд инквизиции. Позади солдат Креста маршировали монахи доминиканского ордена, и кто избегал меча одного, погибал на дыбе другого. В одной такой зловещей трагедии, как сообщают, было уничтожено не менее ста тысяч человек. На огромных площадях не осталось в живых никого; все были преданы мечу. Только груды развалин и пепла говорили о том, что там некогда стояли города. Но эта жестокость, в конце концов, ударила рикошетом власть, которая ее использовала.  Она не уничтожила движение, но заставило его еще глубже укорениться, чтобы дать все новые и новые ростки, и каждый раз более сильные и на большей площади, пока, наконец, не стало понятно, что римская церковь своими делами только готовит для протестантизма более славную победу, а для себя более ужасный конец.
Но эти события очень тесно связаны с ранней историей протестантизма, и они очень точно передают дух и стратегию власти, против которой протестантизм упорно боролся за существование, чтобы обойти их молчанием или простым кратким описанием. Нам нужно рассказать немного подробнее.



                Глава 9


                Крестовые походы против альбигойцев.


Римская церковь основывалась на догме о гонениях.- Начинает действовать по ней. – Территория альбигойцев – Иннокентий III – Указы соборов о гонениях – Монахи Цито призывают к гонениям. – Начался первый крестовый поход. – Рай – Симон де Монфор – Раймунд из Тулузы – Его территории захвачены и опустошены. – Крестовый поход против Раймунда Рожера из Безье – Сжигание его городов – Убийство жителей – Уничтожение альбигойцев


Факел гонений был зажжен в начале тринадцатого века. Эти зловещие огни, которые тлели со времен падения империи, сейчас были зажжены вновь, но необходимо отметить, что это было не государственное действие, а церковное. Римская церковь основывала свое владычество на догме о гонениях. Она утверждала себя «Владыкой общественного сознания». Из этого плодовитого, но ядовитого корня вышла целая сотня осуждающих указов, за которыми последовали несколько сот костров.
Только этот принцип, положенный в основу ее системы, мог вдохновить и сформировать всю стратегию римской церкви. Будучи божественной госпожой сознания и веры, она претендовала на исключительное право предписывать каждому человеку, чему верить, и преследовать с помощью светского и духовного террора любую форму вероисповедания отличную от ее формы, пока не выгонит ее из этого мира. Первой иллюстрацией ее услуги большого масштаба, оказанной человечеству, были крестовые походы. Исповедуя нечистую веру, она вынесла приговор истребить сарацин на Святой Земле; она послала туда несколько миллионов крестоносцев для исполнения приговора; земли, города и богатство убитых неверных она даровала своим верным сынам. Если справедливо было применить этот принцип к одной языческой стране, не понятно, чтобы помешало Риму, кроме недостатка силы, послать своих миссионеров-крестоносцев в любую страну, где процветало неверие и ереси, освобождая их от дурной веры вместе с дурными жителями, и населяя их вновь новыми людьми из ее традиционной ограды.
Но сейчас пыл крестовых походов стал заметно охлаждаться. Результаты не соответствовали ни ожиданиям церкви, которая планировала их, ни ожиданиям масс, которые принимали в них участие. Золотые райские венцы были должным образом дарованы, но, несомненно, тем крестоносцам, которые погибли, а оставшиеся в живых мало что унаследовали, кроме ран, нищеты и болезней. Церковь также начала понимать, что рвение и кровь, которые так легко растрачиваются на берегах Азии, могли бы найти лучшее применение ближе к дому. Альбигойцы и другие секты, возникшие у ее дверей, были более опасными врагами для папства, чем сарацины на далеком востоке. Какое-то время Папы наблюдали с относительным равнодушием за ростом этих общин верующих; они не боялись, что такие незначительные группы могут причинить вред, и даже иногда подумывали пересадить их в свою систему, как отдельные ордена, или как оживляющую и очищающую силу. Однако с приходом Иннокентия III пришла и новая политика. Он понял, что принципы этих общин были совершенно чужды природе принципов папства, что их никогда не заставить работать в унисон, и если оставить их развиваться и дальше, они, определенно, добьются его свержения. Поэтому туча страшной мести, переходившая то туда, то сюда по небу мира, когда ему было угодно скомандовать, приказать остановиться, повернуть на запад и излиться наказаниями на юге Европы.
Давайте взглянем на область, где должна разразиться ужасная буря. Франция тех дней вместо образования всеобщей монархии, была разделена на четыре большие части. А сейчас обратим внимание к самой южной из четырех частей, Нарбонской Галлии. Это была богатая и красивая территория, простиравшаяся от Дофинских Альп на востоке до Пиренеев на юго-западе, и включавшая современные провинции Дофин, Прованс, Лангедок или Гасконь. Вся она орошалась Рейном, который спускался сюда с севера, а южные границы омывались Средиземным морем. Населенная разумными обитателями, при умелом земледелии она стала единым огромным пространством пшеничных полей и виноградников, фруктовых и диких деревьев. К богатствам земли добавилось богатство от торговли, к которой жителей привлекала близость моря и соседство итальянских республик. Кроме того люди увлекались искусством и поэзией. Это была страна трубадуров. Она была украшена многими замками титулованной аристократии, которые проводили время в грандиозных празднествах и веселых турнирах.
Но лучшее, чем поэзия и подвиги мнимых войн, процветало там. Города, организованные в коммуны под муниципальным ведомством, получили немало свобод. Живой и поэтический гений народа позволил им создать свой язык, а именно прованский. По богатству слов, мягкости ритма и живописности идиом прованский язык превзошел все европейские языки и обещал стать общим языком в христианском мире. Лучше всего чистое христианство развивалось в этой области. Именно здесь, на берегах Роны трудился Ириней и другие ранние  апостолы Галлии, и семена, посеянные их руками в эту почву и политые кровью мучеников, боровшихся в первых рядах ужасных сражений тех дней, никогда окончательно не погибали. Воздействие недавнего пробуждения помогло оживить семена для второго рождения. Прежде всего, это был перевод Нового Завета на прованский язык, самый ранний, как мы показали, из всех современных версий Писания. Бароны поддерживали народ в евангельских настроениях, одни по причине одинаковых взглядов, другие из-за того, что считали их трудолюбивыми и искусными земледельцами. У ворот замка трубадуру оказывали радушным прием; он уходил, нагруженный подарками; он пользовался протекцией барона, проходя города и деревни, нередко скрывая деятельность разносчика книг и миссионера под маской певца. Час великого восстания против римской церкви приближался. Окруженное благотворным влиянием искусств, интеллекта и свободы чистое христианство мощно развивалось. Казалось, что тринадцатый, а не шестнадцатый век будет временем реформации, и ее колыбель будет не в Германии, а на юге Франции.
Проницательный и дальнозоркий глаз Иннокентия III все это хорошо видел. Он заметил новую жизнь не только у подножий Альп и Пиренеев, но и в других странах Европы, в Италии, Испании, Фландрии, Венгрии, куда бы рассеяние не заносило сектантов, он обнаруживал под поверхностью некоторое брожение и начинавшийся бунт против папской власти. Он решил, не теряя времени схватить и сокрушить это движение. Он издал указ, предписывавший уничтожение еретиков. Города будут потоплены в крови, королевства опустошены, искусство и цивилизация погибнут; мировой прогресс откатится на века назад; но иначе не остановить это движение и не спасти Рим.
Длинная серия карающих эдиктов и канонов вымостила путь ужасным бойням. Тулузский собор под председательством Папы Калискста II провозгласил общее отлучение всем, кто придерживался настроений альбигойцев, изверг их из церкви, предал их государственному мечу для наказания и включил в общее осуждение всех, кто окажет им защиту или покровительство. Этот эдикт был возобновлен на втором Латеранском соборе в 1139 году при Иннокентии II. Каждый последующий собор пытался превзойти предыдущий по кровожадности и безжалостности. Турский собор при Александре III в 1163 году лишил еретиков имущества, запретил помогать им под страхом отлучения от церкви и оставил их погибать без всякой поддержки. Третий Латеранский собор в 1179 году при Александре III направил князей на войну с ними, чтобы завладеть их имуществом в качестве трофеев, сделать народ рабами и лишить их христианского погребения. Четвертый Латеранский собор несет суровый и глубокий отпечаток человека, при котором он проводился. Собор приказал князьям поклясться в том, что они искоренят ересь из своих владений. Боясь, что некоторые из них из личных побуждений могут поколебаться, чтобы уничтожить наиболее трудолюбивых из своих подданных, собор попытался возбудить их послушание, воззвав к их алчности. Он передавал наследство отлученных тем, кто приводил приговор в исполнение. Чтобы еще больше стимулировать этот религиозный труд, собор назначил вознаграждение за сорок дней работы в виде таких же обширных индульгенций, какие ранее жаловались тем, кто служил в далеких и опасных крестовых походах в Сирии. Если кто-то из князей воздерживался, он сам после годичной отсрочки должен быть отлучен от церкви, его вассалы освобождались от вассальной зависимости, а земли отдавались тому, кто имел желание и силу их захватить после того, как сначала очистит их от ереси. Чтобы работа по искоренению ереси могла выполняться тщательно, епископам поручалось совершать ежегодно визитацию своих диоцезов для выявления еретиков, и чтобы взять клятву с выдающихся жителей страны, что они будут время от времени доносить церковникам о тех из своих соседей и знакомых, которые отпали от веры. Вряд ли нужно говорить, что именно Иннокентий III выступал на этом соборе. Он собрался в его дворце в Латеране в 1215 году; это был один из самых блестящих соборов, которые когда-нибудь созывались, состоявший из 800 аббатов и приоров, 400 епископов, а также патриархов, выборных и послов из всех стран. Он был открыт лично Иннокентием III с обращением «Очень желал Я есть с вами сию пасху».
Мы не можем дальше рассматривать эту вереницу ужасных эдиктов, которые продолжались с конца этого века до начала следующего. Каждый был похож на предыдущий, но превосходил его по жестокости и террору. Страшное мародерство и резня, постоянно совершавшиеся на юге Франции, и возобновившиеся в последующие века во всех странах христианского мира были верной копией, как в духе, так и в букве, церковных постановлений. Между тем, необходимо отметить, что из-под папского престола, из догмы о господстве церкви над сознанием, вытекла эта река крови.
Буря собиралась три года. Ее первыми глашатаями были монахи из Сито, посланные Иннокентием III в 1206 году призывать к крестовому походу во Франции и соседних королевствах. Туда пошел св.Доминик со своим отрядом, шедшие пешком по двое с полными полномочиями от Папы выявлять еретиков, бороться с ними и отмечать тех, которых нужно сжечь позднее при благоприятных обстоятельствах. В этой работе по расследованию мы видим начальные действия суда, который позже стал носить страшное имя «Инквизиция». Они взялись за работу с таким рвением, которого не было со времен Петра Пустынника. Яростным ораторам Ватикана удалось легко разжечь фанатизм масс. Война во все времена была удовольствием для людей, среди которых эта миссия осуществлялась, а каким искушением было принять участие в этой войне! Враги, против которых они должны идти, осуждались Богом и церковью. Пролить их кровь значило смыть свои грехи, искупить все пороки и преступления своей жизни. А только  подумать о домах альбигойцев, искусно построенные и наполненные богатством, об их полях, цветущих и хорошо обработанных, и все это станет законным трофеем крестоносца! Но это была только первая часть огромного восхитительного вознаграждения в будущем. У них было слово Папы, что в момент смерти ангелы будут готовы вознести их, райские врата будут открыты, венцы и блаженство высшего мира будут ждать своих избранников. Крестоносец предыдущего столетия должен был покупать прощение за большие деньги, он должен был пересечь море, встретиться с лицом к лицу с сарацинами, влачить жалкое существование среди трудов и лишений и вернуться, если он когда-нибудь возвращался, с разбитым здоровьем и сломанной судьбой. А сейчас всего требовалась сорокадневная кампания в своей стране без лишений, с небольшим риском для получения вечного спасения. Никогда раньше рай не стоил так дешево!
Подготовка к войне на истребление продолжалась 1207 и 1208 годы. Подобно раскатам далекого грома или глухого шума океана при приближении бури, ужасные слухи наполняли Европу, и их эхо доходило до обреченных провинций, где их слушали с ужасом. Весной 1209 года вооруженные фанаты были готовы отправиться в путь. Одно соединение собралось в Лионе. Руководимое Арнольдом, аббатом Ситосским и папским легатом, оно шло долиной Роны. Вторая армия собралась в Ажени под руководством архиепископа Бордо. Третье полчище воинствующих пилигримов собралось на севере, подданные Филиппа Августа, у них во главе шел епископ Пуи. Ближайшие соседи альбигойцев объединились и пополнили уже разросшееся войско. Главным руководителем священной войны был папский легат, аббат Ситосский. Главнокомандующим был Симон де Монфор, граф Лейсестера, французский дворянин, который участвовал в войнах и научился жестокости в крестовых походах в Святую Землю. Возглавив эти фанатичные орды крестоносцев, им овладела, как полагают, как алчность при виде обширных и богатых территорий Раймонда, графа Тулузского, так и ненависть к ереси, которой, как подозревали, Раймунд покровительствовал. Число крестоносцев, отправившихся в путь, оценивается по-разному от 50 000 до 500 000 человек. Первое число дается аббатом Во-де-Серней, польским военным хронистом; но его подсчеты не включают, как пишет Сисмонди, «невежественные и фанатичные толпы, преследовавшие каждого проповедника, вооруженные косами и палками, уверявшие себя, что, если они не смогут сразиться с рыцарями Лангедока, то смогут, по крайней мере, убить женщин и детей еретиков».
Это несметное войско обрушилось на имения Раймунда, графа Тулузского. Увидев приближение бури, его охватил ужас, он начал писать смиренные письма в Рим и предлагать принять любые условия, которые папский легат соизволит продиктовать. В качестве платы за примирение он должен был отдать Папе семь самых лучших из своих городов, явиться к дверям церкви, где лежало в гробнице тело убитого в его владениях легата Кастельнео, и подвергнуться там побиванию палками. Затем ему надели на шею веревку, легат повел его до гробницы легата в присутствии нескольких епископов и огромной толпы зевак. После этого он должен был взять крест и примкнуть к тем, кто захватывал и разорял его города, убивал его подданных, пронес огонь и меч по всей его территории. Подавленный всеми этими унижениями и бедствиями, он опять перешел на другую сторону. Но его решение мужественно встретить гнев Папы пришло слишком поздно. Он опять был поражен интердиктом; его собственность отдали Симону де Монфору, и, наконец, он обрел вечный покой.
Среди князей этой области, на которых свалилась эта беда, был следующий за графом Тулузским по званию и положению молодой Раймунд Роджер, виконт Безье. С каждым днем полчище убийц подходило все ближе к его территории. Подчинение будет только способствовать разрушению. Он торопился подготовить свое графство к обороне. У него было много доблестных вассалов, их укрепленные замки были по всей территории графства. Два из его городов, Безье и Каркассон, были большими и сильными, он решил, что при данных обстоятельствах можно было вполне разумно надеяться отвести главный удар надвигавшейся бури. Он созвал вооруженных рыцарей и сказал им, что намеривается бороться; многие из них были папистами, как и он сам, но он указал на характер приближавшихся полчищ, которые сделали своим единственным занятие потопление земли в крови, особо не отличая, чью кровь они проливали, католиков или альбигойцев. Рыцари поддержали решение молодого и смелого сеньора.
В замках были поставлены гарнизоны и сделан запас провизии, в них собраны крестьяне из окрестных областей, города готовились к осаде. Оставив в Безье несколько отважных рыцарей, и сказав жителям, что их единственной надеждой была стойкая оборона, Раймонд закрылся в Каркассоне, ожидая приближения армии крестоносцев. Полчище продвигалось вперед: до них страна была прекрасной, после них жалкая картина разрушения – разрушенные замки, черные стены и башни безмолвных городов, пепел усадьб и пустыня, выжженная огнем и политая кровью.
В середине июля 1209 года пришли три армии крестоносцев и встали под стенами Безье. Сердца даже самых мужественных горожан дрогнули, когда со стен они увидели полчище, которое, как казалось, покрывало все лицо земли. «Так велико было скопление палаток и шатров, - пишет древний хронист – что казалось, что весь мир собрался там». Удивленные, но не устрашенные граждане Безье бросились на пилигримов, не дав им времени укрепить лагерь. Все было напрасно. Атака была отбита, и крестоносцы, смешавшись с жителями, спешившими назад в город разрозненными толпами, вошли в город вместе с ними, и Безье был в их руках, прежде чем они разработали план нападения. Рыцари спросили папского легата, аббата Цито, как отличать католиков от еретиков. Арнольд сразу разрубил узел, который время не могло развязать, следующим ставшим знаменитым ответом: «Убивайте всех! Убивайте всех! Господь узнает своих».
Началась кровавая работа. Обычное население Безье составляло около 15 000 человек, на тот момент оно было не менее, чем в четыре раза больше, так как являлось столицей провинцией, укрепленным местом и жители сельской местности и деревень собрались там. Народ, увидевший, что город взят, побежал в церкви и начал звонить в колокола, как бы моля о пощаде. Они только скорее навлекли на себя мечи убийц. В одно мгновение несчастные горожане были убиты. Их мертвые тела покрывали пол церквей; их складывали в груды вокруг алтарей; их кровь текла ручьем из дверей. «Семь тысяч убитых – пишет Сисмонди – насчитали в одной лишь церкви св.Мадлены. Когда крестоносцы убили последнего человека в Безье и вынесли из домов все ценное, они подожгли город одновременно в разных частях и сделали из него огромный погребальный костер. Не осталось ни одного дома, ни одной живой души. Историки расходятся по числу жертв. Аббат Ситосский, стыдясь резни, которую он устроил, с письме к Иннокентию III сократил число до 15 000 человек; другие насчитывают до 60 000 человек».
Ужасная судьба, постигшая Безье, в один день превратившая его в ужасную груду развалин на равнине Шальдо, показала другим городам и деревням, что их ждет. Жители, объятые ужасом, убегали в леса и пещеры. Даже укрепленные замки оставались без жителей, их защитники считали бесполезным сопротивление такому зверскому и огромному полчищу. Грабя, сжигая и убивая, что они были не прочь делать, крестоносцы подошли к Каркассону 1 августа. Город стоял на правом берегу Ода, его укрепления были хорошими, гарнизон большим и смелым, и возглавлял их молодой граф Раймонд Роджер. Нападавшее войско подошло к стенам, но встретило яростное сопротивление. Защитники лили на них кипящую воду и масло, бросали на них большие камни и метательные снаряды. Атаки все время возобновлялись, но и также часто отражались. Между тем, сорокадневное служение подходило к концу, армии крестоносцев, выполнив условие и заработав небеса, возвращались домой. Папский легат, видя, что войско тает, решил призвать хитрость в помощь оружию. Подав Раймонду Роджеру надежду на почетную капитуляцию, поклявшись уважать его свободу, Арнольд соблазнил виконта и 300 рыцарей придти в его палатку. «Последний – пишет Сисмонди – глубоко пропитанный принципами Иннокентия III, «что сохранять верность тем, кто не имеет веру, значит оскорблять веру, заставил арестовать молодого виконта вместе с 300 рыцарями, пришедшими с ним».
Когда гарнизон увидел, что их командующего арестовали, то вместе с жителями решили убежать ночью по тайному ходу, известному только им, пещере длинной в три лье, ведущей из Каркассона к башням Кабардес. На следующий день крестоносцы удивились, не увидев никого на стенах; папский легат еще больше был оскорблен, поняв, что добыча убежала от него, так как он хотел сделать из города костер вместе со всеми мужчинами, женщинами и детьми. Но если это возмездие было сейчас недосягаемо для него, он не пренебрег меньшим возмездием, бывшим в его власти. Он собрал 450 человек, частично из пленных беженцев Каркассона, частично из 300 рыцарей, сопровождавших виконта, и 400 человек сжег живьем, а остальных повесил.




                Глава 10


                Учреждение суда инквизиции.


Крестовые походы продолжились на территории альбигойцев. – Тулузский собор 1229 года – Учреждает инквизицию. – Осуждает чтение Библии на родном языке. – Григорий IX (1233 г.) совершенствует в дальнейшем организацию Инквизиции и отдает ее доминиканцам. – Крестовые походы продолжаются под видом инквизиции. – Эти бойни – умышленная политика Рима. – Возрожденная и санкционированная ею в наши дни. – Протестантизм тринадцатого века разбит. – Не только он. – Результат.


Основная цель крестовых походов достигнута. Графства Раймунда VI, графа Тулузского, и Раймунда Рожера, виконта Безье, были «»очищены» и переданы верному сыну церкви Симону де Монфору. Земли графа Фуа были захвачены подобным образом и разорены, как и соседние провинции. Виконту Нарбонны удалось избежать нашествия крестоносцев, но за счет того, что он сам стал Великим инквизитором в своих владениях, очистив их по более суровым законам, чем требовала церковь. Двадцать следующих лет были посвящены жестокой работе по искоренению всякой ереси, которая могла оставаться в этой земле. Каждый год тучи монахов выходили из монастырей Сито и, оккупируя кафедры, призывали к новому крестовому походу. За такую небольшую услугу они предлагали ту же огромную награду – рай, и в результате каждый год новая волна фанатов собиралась и накатывалась на обреченные провинции. Деревни и леса прочесывались; колосья, не собранные после жатвы прошлых лет, были найдены и становились пищей для виселиц и костров, которые зловеще покрывали лицо страны. Первые зачинщики этих ужасных деяний Иннокентий III, Симон де Монфор, аббат Ситосский, вскоре сошли со сцены, но трагедии, начатые ими, продолжались. В землях, которые населяли альбигойцы, сейчас почти исчезнувшие, и которые заметно обогатили страну ремеслами и украсили искусством, никогда не переставала течь кровь и пылать огонь, поглощая жертвы.
Было бы далеко от цели нашей истории входить в подробности, но мы должны немного остановиться на событиях 1229 года. В этом году в Тулузе проходил собор под председательством папского легата, кардинала из собора св.Ангела. Основания для Инквизиции были уже заложены. Иннокентий III и св.Доминик поделили заслуги этого благого дела. В год четвертого Латеранского собора (1215 г.) Св.Доминик получил полномочия понтифика судить и наказывать отступивших и упорных еретиков. Это была Инквизиция, хотя ей еще недоставало организации и оснащения. То, что Доминик умер до того, как она была окончательно организована, не меняет дела относительно его причастности к ее авторству, хотя позднее были попытки оправдать его, перенеся вину на его церковь. Остается факт, что св.Доминик сопровождал армию Симона де Монфора, что он предавал альбигойцев гражданскому суду на смерть, короче, Инквизиция действовала с тех пор, как она приобрела вид и форму в его дни. Но Тулузский собор продолжал совершенствовать организацию и работу этого страшного суда. Он создал в каждом городе совет инквизиторов, состоявший из одного священника и трех мирян, чьим занятием было выискивание еретиков в городах, домах, погребах и других укромных местах, а также в пещерах, лесах, полях, и выдавать их епископам, правителям и судебным приставам. После обнаружения быстрые, но ужасные ордалии приводили их на костер. Дома еретиков разрушали до основания, землю, на которой они стояли, осуждали и конфисковали, так как ересь, как и проказа, поражала даже камни, дерево и землю. Правителей считали ответственными за вероисповедание в своих владениях и владениях соседей. При недобросовестном поиске следовало резкое церковное порицание, воодушевлявшее их старание. Последняя воля и завещание не имели силу, если при этом не присутствовал священник. Врачу, находившемуся под подозрением, запрещали практиковать. От всех в возрасте старше четырнадцати лет требовали под присягой отречься от ереси и оказывать помощь в поиске еретиков. Соответствующим придатком этих деспотических действий и верным свидетельством истинного источника, откуда произошло то, что называется ересью, предназначенной ими на уничтожение, явилось то, что тот же собор осудил чтение Священного Писания. «Мы запрещаем – говорится в четырнадцатом каноне – иметь мирянам книги Ветхого и Нового Завета, самое большое, что можно при желании иметь для молитв, это псалтырь, требник богослужений и часослов Девы Марии; но мы самым решительным образом запрещаем иметь эти книги на простонародном языке».
В 1233 году Папа Григорий IX издал буллу, которой он поручил работу Инквизиции доминиканцам. Он назначил своего легата, епископа Турне привести в исполнение буллу по завершению организации суда, который с тех пор стал ужасом для христианского мира, и который явился причиной гибели огромного количества людей. Для выполнения поручения епископ назначил двоих доминиканцев в Тулузе и двоих в каждом городе провинции для создания суда веры; вскоре при заботливом патронаже Людовика Святоши (Людовика IX) Французского, этот суд распространился по всему королевству. В то же время инквизиторам было дано наставление, в котором епископ перечислял все заблуждения еретиков. Документ содержит неопровержимое свидетельство истинной веры людей, которых вновь созданный суд собирался уничтожить. «В описании заблуждений альбигойцев, сделанном епископом Турне – пишет Сисмонди – мы находим почти все принципы, на которых Лютер и Кальвин основывали реформацию шестнадцатого века».
Если прежние крестовые похода закончились, то начались другие крестовые походы более страшной формы, инквизиции. Мы говорим более страшной формы, так как меч крестоносцев был не так страшен, как дыба инквизитора, и умереть в сражение на поле или на стенах осажденного города было не так ужасно, чем скончаться от продолжительных и мучительных пыток в казематах «Святой Канцелярии». Бури крестовых походов, хотя и были ужасными, но имели перерывы; они бушевали, стихали и давали передышку между  вспышками. Но не так с инквизицией. Она продолжала работать день и ночь, век за веком с ужасающей постоянностью. В твердом марше она увеличивала свою территорию, пока, наконец, не захватила почти все европейские страны, продолжая складывать их мертвецов год за годом во все более огромные и жуткие груды.
Эти страшные трагедии были исключительными и намеренными действиями римской церкви. Она планировала их на святом соборе, она облекала их в догмы и каноны, исполняя их, она заявляла о себе, как о наместнике небес, у которого есть власть спасать, или губить народы. Никогда еще церковь не была в более четких обстоятельствах, чем тогда, чтобы показать свой истинный дух, и то, что она считает своими настоящими правами. Она была в зените власти, свободная от всякого применения силы, ничего не опасаясь. Она могла позволить себе быть великодушной и терпимой, если она вообще могла быть такой; однако меч был единственным аргументом, до которого она нисходила. Она протрубила к мщению, призвала к оружию пол-Европы, и погребла возникшие силы рассудка и веры под лавиной дикого фанатизма. В наши дни все эти ужасные дела были рассмотрены, одобрены и санкционированы той же церковью, которая шесть веков назад постановила совершить их: сначала в Силлабусе 1864 года, который оправдывает основания для проведения крестовых походов, а именно, что римская церковь обладает верховной властью, как духовной, так и светской, что она имеет право использовать оба меча для уничтожения ереси; что, пользуясь этим правом в прошлом, она ни на йоту не превысила своих прав, и то, что она делала раньше, она может делать и в будущем, как только потребуют обстоятельства и представится возможность. И, во-вторых, они снова поддерживают постановление о непогрешимости, говорящее, что Папы, которые планировали, отдавали приказы и через епископов и монахов участвовали в этих преступлениях, непогрешимо руководствовались в этих, как и в любых других официальных действиях, вдохновением свыше. Оправдание, что это было был тринадцатый век, когда совершались эти чудовищные бойни, всеми считается неприемлемым. Непогрешимой церкви не надо ждать наступления света философии и наук. Ее солнце всегда в зените. Для нее одинаков и тринадцатый, и девятнадцатый век, так как она непогрешима и в том, и в другом.
Так упал протестантизм тринадцатого века, сраженный мощным ударом, чтобы не подняться уже в этом веке среди этих людей. Он погиб не один. Все возрождающие силы социального и интеллектуального плана, которые пробудил протестантизм даже на той ранней стадии, были искоренены вместе с ним. Литература становилась более изящной, права более свободными, торговля обогащала эту область, но все было сметено мстительной властью, которой было все равно, что она разрушает, только бы добиться уничтожения протестантизма. Как изменилась область по сравнению с тем, какой она была когда-то! Не было слышно песен трубадуров. Не было больше видно галантных рыцарей, спешащих показать свою отвагу на веселых турнирах; не было больше слышно  на полях звонких голосов жнецов и виноградарей. Богатый урожай этой области был втоптан в грязь; плодовитые виноградные лозы и цветущие оливковые деревья были вырваны с корнем; деревни и города были сметены; руины, кровь и пепел покрывали лицо этой ныне очищенной страны.
Но римская церковь не могла со всей своей жестокостью остановить движение человеческого разума. Что касается веры, то она разбросала искры, которые должны вспыхнуть в будущем на еще большей территории; что касается разума, то она заставила его течь по другому руслу. Вместо учения альбигойцев во Франции появилась схоластика, которая после процветания в Париже в течение нескольких столетий, перешла в скептическую философию, а в наши дни в атеистический коммунизм. Будет любопытно, если в будущем потомок перейдет дорогу родителю.
Получилось так, что вынужденная остановка на три столетия, в конце концов, способствовала быстрейшему достижению цели. Пока движение временно остановилось, готовилось содействие необыкновенной власти, неизвестной тому времени, чтобы способствовать более быстрому переходу и более широкому распространению Божественного принципа, проявившему себя потом. А в дальнейшем тихо вырос более крепкий и надежный ствол, чем романский, а именно тевтонский, которому суждено было получить небесную прививку и пустить со всех сторон более крепкие ветви, чтобы покрыть христианский мир их тенью и утешить его их плодами.



               











                Глава 11


                Протестанты до протестантизма.


Беренгар – Первый противник пресуществления – Многие соборы осудили его. – Его отречение – Мученики Орлеана – Их вероисповедание -  Осуждение и мученическая смерть – Пьер де Брюи и пьеробрюсиане – Генрих – Результаты его красноречия – Св.Бернар посылает противостать ему. – Генриха арестовали. – Его судьба неизвестна. – Арнольд  Брешиарский – Происхождение и образование – Картина того времени – Его проект реформы – Яростно нападает на богатство иерархии. – Его популярность – Осужден Иннокентием II и выслан из Италии. – Возвращается после смерти Папы. – Трудится десять лет в Риме. – Требует разделения светской и духовной власти. – Адриан IV – Он подавляет движение. – Арнольда сжигают.

Чтобы проследить до конца историю альбигойских крестовых походов, мы отойдем от того времени, к которому пришли. Повернем назад. Череда светильников, освещавших с интервалами вековую тьму, направляет наш взор туда. В середине одиннадцатого века во Франции появляется Беренгар  Турский. Он первым открыто выступал против пресуществления. Прошел век, с тех пор как монах Пасхасий Радбертий разработал эту странную догму. В век знаний такой принцип мог заподозрить его автора в безумии, но в темные времена, как те, когда этот принцип впервые вышел из монастыря Корби, считалось, что чем таинственнее будет учение, тем скорее оно найдет последователей. Слова Писания «сие есть тело Мое», вырванные из контекста, представлены взорам невежественных людей в подтверждение этой догмы. Кроме того, в интересах священства было верить этому и заставлять верить других, так как дар такого чуда облекал их сверхъестественной властью, и приносил им безмерное уважение в глазах народа. Борьба, открытая Беренгаром, позволяет нам судить о том, какое широкое распространение получило верование в пресуществление. Повсюду во Франции, в Германии и Италии мы видим народные волнения, возникавшие с появлением противника пресуществления. Мы видим епископов, энергично противоставших «нечестивой и кощунственной» ереси, и многочисленные соборы, созванные, чтобы осудить ее. Верцельский собор 1049 года при Льве IX, на котором присутствовало много иностранных прелатов, осудил ее, а также осудил, как утверждал Беренгар, учения Амвросия, Августина и Иеронима. Затем последовали соборы в Париже в 1050 году, в Туре в 1055 году, в Риме в 1059 году, в Руане в 1063 году, Пуатье в 1075 году и опять в Риме в 1078 году; на всех рассматривались взгляды Беренгара, и были осуждены. Это показывает, насколько Рим был заинтересован в установлении выдумки Пасхасия, как боялся умножения последователей Беренгара, и того, что эта догма может исчезнуть, прежде своего укоренения. Дважды Беренгар представал перед известным Гильдебрандом: сначала на Турском соборе, где Хильдебранд исполнял должность папского легата, и второй раз на Римском соборе, где он председательствовал, как Григорий VII.
Праведная жизнь Беренгария была общепризнанной, красноречие потрясающим, но его мужество не было равно его гению и убеждениям. Когда он лицом к лицу столкнулся с костром, то отшатнулся от огня. Он отрекся от своих убеждений во второй и третий раз, скрепив отречение, подобно Дупину, подписью и клятвой. Но как только  вернулся во Францию, он начал снова провозглашать старые взгляды.  Многие во всех христианских странах, не принявшие выдумку Пасхасия, нарушили молчание, воодушевленные позицией Беренгара, и заявили о таких же настроениях. Матфей из Вестминстера пишет: «что Беренгар Турский, впав в ересь, уже почти развратил всех французов, итальянцев и англичан». Его серьезным оппонентом был Ланфранк, архиепископ Кантерберийский, который нападал на него не только по поводу пресуществления, но обвинял его во всех ересях вальденсов,  в утверждении вместе с ними, что истинная церковь только у них, и что «Рим является сборищем грешников и седалищем сатаны». Беренгарий умер в своей постели в 1088 году, выразив глубокое сожаление по поводу слабости и лицемерия, которыми он запятнал свидетельство истины. «У него было много последователей, - пишет Мосхайм – его известность была велика».
Мы пришли к более знатной группе. В Орлеане были известны в середине одиннадцатого века два каноника: Стефан и Лесо, отличавшиеся высоким положением, уважаемые за образованность и любимые на щедрую милостыню. Наученные Духом и Словом, эти люди в тайне лелеяли веру первых веков. Их предал лжеученик по имени Арефаст. Желая быть наученным божественным истинам, он, казалось, слушал не только ушами, но и сердцем повествовали ему о порочности человеческой природы, о возрождении Духом, о тщетности молитв святым, о глупости обретения спасения в крещении или о буквальной плоти Христа в Евхаристии. Он, казалось, стал более серьезным, когда они пообещали ему, что, если оставив   «разбитые водоемы», он придет к Самому Спасителю, то будет пить живую воду, есть небесный хлеб, исполниться «сокровищ мудрости и знания», и никогда не будет иметь нужды вновь. Арефаст выслушал все это, и вернулся с отчетом к тем, кто послал его. Немедленно был созван собор епископов Орлеана под председательством короля Роберта Французского. Двух каноников привели на него. Притворный ученик был теперь обвинителем. Каноники смело исповедовали истину, которой придерживались; доводы и угрозы собора были неспособны изменить их убеждений или поколебать их решение. «Что касается угрозы сожжения, - пишет некто – то они не придавали ей значения, даже если их убеждали, что они останутся невредимыми». Утомленные напрасным убеждением врагов, и желавшие поскорее закончить дело, они сказали в заключительном слове: «Вы можете говорить это тем, кто понимает по земному, и кто верит выдумкам, написанным на пергаменте. Но нам, у кого законы написаны во внутреннем человеке Духом Святым и наслаждающимся только тем, что узнали от Бога, Творца всего, вы говорите вещи напрасные и недостойные Бога. Прекратите говорить! Делайте с нами, что угодно. Вот, сейчас мы видим нашего Царя в небесных обителях, который своей десницей ведет нас к вечной победе и райскому блаженству».
Их осудили, как манихеев. Если бы они были такими на самом деле, Римская церковь бы отнесся к ним с презрением, а не гнал их. Она была очень мудра, чтобы преследовать огнем и мечом нечто призрачное, как манихейство, которое, она знала, не могло принести ей вреда. Сила, которая оказала ей сопротивление в лице двух каноников и их последователей, исходила из другой сферы, отсюда и ярость, с которой она набрасывалась на нее. Эти двое мучеников умерли не одни. Еще десять, по другим источникам двенадцать, горожан Орлеана, разделявшие их веру, захотели разделить с ними смерть на костре. Сначала с них сняли священнические одежды, затем били по ланитам как и их Господа, затем палками; присутствовавшая королева подала пример жестокости, ударив одного из них и выбив глаз. Наконец, их вывели за город, где был разложен большой костер. Они вошли в пламя с улыбкой на лице. Эта маленькая группа из четырнадцати человек стояла на костре, и когда пламя освободило их, они вместе взошли на небо; и если они улыбались, входя в пламя, насколько больше они улыбались, когда входили во врата вечности! Их сожгли в 1022 году. Насколько проливается свет истории, это были первые костры, зажженные во Франции после гонений первых христиан. Великие пионеры! Их нет, но они оставили неизгладимый след на пути, чтобы сотни тысяч их соотечественников, идущих следом не ослабли, когда будут призваны пройти через такие же мучения к такому же вечному блаженству.
Затем надо упомянуть Пьера де Брюи, появившегося в следующем (двенадцатом) веке, поскольку это позволит нам понять происхождение и объяснить название, которое носили пьеробрюсиане. Их основатель, трудившийся в провинциях Дофин, Прованс и Лангедок, не учил новым доктринам; он шел в вере по следам апостолов, также как Феликс Неф пять столетий спустя, шел по его следам. После двадцати лет миссионерских трудов Пьер де Брюи был схвачен и сожжен (1126 г.) в городе Сан-Галлен около Тулузы. Основными принципами, исповедуемыми его последователями, пьеробрюсиане, были: крещение недействительно без веры, Христос только духовно присутствует в Евхаристии; молитва и милостыня не помогают умершим; чистилище – просто выдумка; и церковь не складывается из сцементированных камней, а из верующих. Это отождествляет их по религиозным взглядам с вальденсами; и если требуются еще доказательства, то мы находим их в трактате, который Пьер де Клюни опубликовал против них, в котором он обвиняет их в заблуждениях, ранее процветавшие среди вечных снегов и горных потоков Альп.
Когда Пьер Брюи закончил свой путь, его сменил проповедник по имени Генрих, итальянец по происхождению, который также дал свое имя последователям, генриховцам. Генрих, имевший безупречную репутацию святой жизни, блестяще владел ораторским искусством. Обаяния его голоса было достаточно, говорили враги, немного завидуя, чтобы растопить даже лед. Он совершал еще более великие подвиги; он повергал, по свидетельству очевидцев, даже заливавшихся слезами священников   к его ногам. Начав с Лозанны, Генрих прошел весь юг Франции, все население собиралось вокруг него, слушая его проповеди. «Его речи были сильными, но пагубными, - говорили враги – как будто целый легион бесов говорил его устами».
Св.Бернара отправили проверить духовную эпидемию,  охватившую область, и он приехал в самый подходящий  момент, судя по описанию состояния вещей, которое он нашел там. Оратор завоевал все сердца, и неудивительно, так как, по словам врагов, легион проповедников говорили через него. Церкви были пусты, у священников не было паствы; были отменены освященные веками и назидательные традиции паломничества, постов, молитв святым и бескровная жертва за умерших. «Сколько беспорядков – сообщает в письме Бернар графу Тулузскому – мы слышим, совершается Генрихом в церкви Божьей! Что за алчный волк в наших владениях, одетый в овечью шкуру, но мы узнаем его по его делам. Церкви как синагоги, святилище лишено святости, на Евхаристию смотрят на обычное постановление, праздники потеряли торжественность, люди погрязли в грехах, и каждый день души возносятся на страшный суд Христов без примирения и укрепления святым причастием. Отказываясь от христианского крещения, они лишаются жизни в Иисусе Христе».
Таково было состояние народа юга Франции, в котором св.Бернар нашел его, судя по его письмам. Он взялся за работу, остановил поток отступления, и вернул сбежавших из ограды римской церкви; но стоит под вопросом то, что это было результатом лишь его красноречия, так как мы находим, что наряду с ним действовали гражданские власти. Генриха схватили, доставили к Папе Евгению III, который председательствовал на соборе в Реймсе, осудили и посадили в тюрьму. С тех пор мы ничего о нем не слышали, и о его судьбе можно только догадываться.
Богу было угодно поднять в середине двенадцатого века еще более знаменитого борца за истину. Это был Арнольд Брешиарский, о чьем бурном и блестящем пути мы должны вкратце рассказать. План его реформы был смелее и разностороннее, чем любой другой до него. Его предшественники призывали к очищению веры в церкви, Арнольд требовал изменения ее устава. Он был простым чтецом в церкви родного города, и по происхождению не имел никаких прав, но, воспламененный любовью к знанию, он поехал во Францию, чтобы сидеть  у ног Абеляра, чья слава была известна тогда в христианском мире. Принятый учеником великого схоласта, он пил от передаваемой ему мудрости, впитав вместе с ней его мистицизм. Ученик в некотором отношении был выше своего учителя, ему было предназначено оставить после себя более глубокий след.  По утонченности и схоластическим знаниям он не претендовал на соперничество с Абеляром; но по красноречию, практическому благочестию, решительности и всецелой преданности великому делу освобождения товарищей от тирании, угнетавшей и ум, и тело, он намного превзошел его.
После школы Абеляра Арнольд вернулся в Италию, но не как мистик, чего можно было бояться, чтобы проводить жизнь в схоластических мелочных и словесных спорах, но чтобы вести трудную и опасную борьбу за великие и необходимые реформы. Нельзя было и желать более благоприятного времени. Он видел ужасное смешение светского и духовного в одну ненормальную систему. Священники с головы до ног погрязли в бездуховности. Они заполнили государственные канцелярии, председательствовали в кабинетах правителей, возглавляли армии, взимали налоги, владели поместьями, сопровождались пышными свитами и сидели за роскошными столами. Вот, сказал Арнольд, источник тысячи пороков – церковь, она потонула в богатстве; из огромного богатства проистекает порочность, разврат, невежество, нечестие, интриги, войны, кровопролития, которые захлестнули церковь и государство, и управляют миром.
Веком ранее кардинал Дамиан радовался простой жизни священников первых веков по сравнению с более счастливой судьбой прелатов более поздних веков, которым приходилось терпеть почести, мало пришедшиеся бы по вкусу их предшественникам. «Что бы сделали прежние епископы, - спрашивал он, ожидая осуждения красноречивого брешиарца – если бы им пришлось терпеть мучения, которому подвергается епископат? Ездить постоянно в сопровождении войска солдат, с мечами и пиками; быть всегда в окружении вооруженных людей, подобно языческому генералу! Не среди нежных звуков гимна, а грохота и бряцанья оружия! Каждый день королевские пиры, каждый день парады! Столы ломятся от деликатесов, не для бедных, а для сластолюбивых людей, в то время как бедняки, кому принадлежит право, не имеют доступа и умирают от голода!»
Арнольд основывал план своей реформы на одном великом принципе. Церковь Христова не от мира сего. Это говорит нам, что он сидел у ног более великой личности, чем  Абеляр, и черпал знания из более божественного источника, чем схоластическая философия. Церковь Христова не от мира сего; поэтому, говорил Арнольд, ее служители не должны заполнять светские канцелярии и заниматься светской работой. Пусть этим занимаются люди, чьей обязанностью является это служение, короли и государственные деятели. Чтобы исполнять духовные предназначения, служителям Христовым не нужны огромные доходы, постоянно текущие в их сундуки. Пусть отдадут правителям богатство, земли, дворцы и запасы, и пусть впредь служители веры живут на скромную, но достаточную десятину и добровольные пожертвования паствы. Освободившись от занятий, поглощающих время, позорящих служение и развращающих сердца, священники поведут прихожан на евангельские пастбища, знание и праведность опять посетят землю.
Одетый в монашескую сутану, с мужественным лицом, хотя и носившим след озабоченности, Арнольд отстаивал свою точку зрения на улицах, начав громко провозглашать о своем плане реформации. Горожане собирались вокруг него. Для духовного христианства люди в то время имели небольшое значение, однако Арнольд касался струн их сердец, чтобы они могли откликнуться. Роскошь, разврат и власть церковников возмущали все классы, и делали  реформацию желанной даже для тех, кто не был способен понять более духовные взгляды вальденсов и альбигойцев. Неожиданность и смелость атаки, казалось, ошеломили церковные власти; но как только епископ Брешиарский обнаружил, что вся его паства, покинув собор, собиралась ежедневно на рыночной площади вокруг красноречивого проповедника и слушала, аплодируя, его жгучие филиппики, он ревностно взялся за то, чтобы заставить замолчать отважного монаха.
Арнольд продолжал идти своим путем, и продолжал выпускать молнии, но не против своего диоцеза, так как ему было недостаточно ударить по одной митре, но против надменной иерархии, которая создав центр на Семи Холмах, раскинула окружность до дальних пределов христианского мира. Он требовал не менее чем эта иерархия, которая увенчала себя светскими почестями, и которую поддерживало светское оружие, вернулась бы назад и стала бы скромной и чистой духовной системой, какой она была в первом веке. Маловероятно сделать это стараниями одного человека, хотя и красноречивого, но Арнольд надеялся пробудить народ Италии, и оказать  давление на Ватикан, чтобы заставить глав церкви принять необходимую справедливую реформу. Не обошлось без поддержки некоторых влиятельных людей. Майфредий, консул Брешиара, сначала поддерживал его движение.
Епископ, посчитав бесполезной борьбу с Арнольдом на месте, пожаловался на него Папе. Иннокентий II созвал собор в Ватикане и вызвал Арнольда в Рим. Вызов был принят. Преступление монаха среди всех других было в глазах иерархии самым отвратительным. Он нападал на авторитет, богатство и удовольствия священников; но должны были найти другие предлоги для его осуждения. «Кроме того, говорили, что он придерживается не совсем здравого учения о Евхаристии и крещении младенцев». «Мы находим, что св.Бернар послал Папе Иннокентию II список заблуждений Абеляр», чьим учеником был Арнольд, «обвинив его, что он уча относительно Евхаристии говорил, что бывают недоразумения, хотя и не без причины; что, когда крыса ест Святые дары, Бог забирает, откуда хочет, и сохраняет, где хочет, тело Иисуса Христа». В результате этого Арнольд отрицал пресуществление и не верил в возрождение при крещении; на этом основании Собор посчитал удобным вынести приговор, осуждавший его на пожизненное молчание.
Арнольд уехал из Италии, перешел через Альпы, и «поселился – пишет Отто – в немецком местечке, называвшемся Турего или Цюрих, принадлежавший диоцезу Констанца, где он продолжал распространять свое учение», семена которого, можно предположить, произрастали до Цвингли.
Услышав, что Иннокентий II умер, Арнольд вернулся в Рим в начале понтификата Евгения III (1144-1145 гг.). Вызывает удивление, граничащее с изумлением, человек, над головой которого висело осуждение Папы и собора, намеренно входивший в ворота Рима и бросивший вызов Ватикану – «отчаянная мера – как Гиббон называет ее – поднять свое знамя в самом Риме перед лицом преемника св.Петра». Но этот поступок не был столь отчаянным, как казался. Италия тех дней была менее всего папской по сравнению с другими странами Европы. «Нельзя сказать, что итальянцы в тот период (пятнадцатый век, но это справедливо и для двенадцатого века) – пишет МакКри – испытывали суеверное благоговение перед папским престолом. Это не было отличительным признаком их национального характера, это было привнесено, формирование его можно четко проследить до причин, которые получили полное развитие потом в эпоху реформации. Итальянские республики в средневековье во многом доказали свою религиозную независимость, и исключительно мужественно встречали угрозы и отлучения Ватикана в то время, когда Европа трепетала при звуке его грома». В действительности, нигде бунты и волнения не были так обычны, как у ворот Ватикана, ни в каком городе восстания не возникали так часто, как в Риме, и никаких правителей не изгоняли так часто и позорно из столицы, как Пап.
Войдя в Рим, Арнольд застал там восстание. Он попытался направить возбуждение в благотворное русло. Он попробовал, насколько возможно, возродить из пепла пламя древней свободы, восстановить чистую форму раннего христианства, очистив ее от многих пороков. Он говорил с красноречием, достойным того времени, он останавливался на подвигах героев и патриотов античности, страданиях первых христианских мучеников и скромной и святой жизни первых христианских епископов. Разве нельзя было вернуть те славные дни? Он призывал римлян подняться и вместе с ним попытаться это сделать. Давайте изгоним продавцов и покупателей, вошедших в храм; давайте отделим духовное правосудие от светского, давайте отдадим Папе папское, управление церковью, а императору отдадим имперское, а именно, управление государством; давайте освободим духовенство от отягощающего их богатства и портящих их санов, и в простоте и достоинстве первых веков вернем высокую репутацию и героические дела, принесшие этим временам известность. Рим опять станет столицей мира. «Он предлагал народу – пишет епископ Отто – примеры древних римлян, которые с помощью зрелых советов сенаторов, а также силой и чистотой своей юности, завоевали весь мир. С этой целью он убеждал их реконструировать Капитолий, восстановить высокое положение сената и реформировать рыцарские ордена. Он утверждал, что ничего из городского правления не принадлежит Папе, который должен довольствоваться только церковным правлением». Так монах из Брешиара возвысил свой голос за отделение духовного от светского у самого подножья Ватикана.
В течение десяти лет (1145-1155 гг.) Арнольд продолжал нести свое служение в Риме. Можно сказать, что город все это время был в состоянии мятежа. Кресло понтифика часто пустовало. Папы той эпохи жили недолго; их правление было полно тревог, а жизнь забот. Они редко жили в Риме, чаще в Витербо или уезжали заграницу; а когда они рисковали остаться в стенах своей столицы, они больше доверяли безопасность своих персон воротам и засовам крепости св.Ангело, чем преданности своих подданных. Между тем, влияние Арнольда было огромным, его партия многочисленной, и у римлян хватило храбрости, чтобы в эти благоприятные десять лет, когда, можно сказать, Рим был в их руках, основать движение, имевшее значительные результаты в деле освобождения и Евангелия. Но напрасно пытался Арнольд призвать дух, которых исчез несколько веков назад. Рим был гробницей. Его горожан можно было пробудить на мятеж, но не возродить к новой жизни.
Прошла благоприятная возможность. Затем пришел Адриан II, Николас Брейкспир, единственный англичанин, взошедший на трон Ватикана. Адриан взялся с рвением подавлять бурю, которая десять лет бушевала вокруг папского престола. Он ударил по римлянам интердиктом. Их объял великий ужас. Они изгнали Арнольда, и двери церквей, для них небесные врата, вновь были открыты для кающихся горожан. Но изгнания Арнольда не было достаточно, чтобы смягчить гнев Адриана. Понтифик договорился с Фридрихом Барбароссой, который тогда просил Папу о коронации его императором, что монах будет выдан. Арнольда схватили, отправили в Рим под надежной охраной и сожгли заживо. Мы можем предположить, что у него до последнего было много последователей в Риме, из того факта, что отдали приказ бросить его пепел в воды Тибра, «чтобы глупая чернь не оказывала почестей его телу».
Арнольда сожгли, но движение, которое он начал не исчезло с его мученической смертью. Люди того времени осудили его дело, но ему было суждено спустя семь веков получить благоприятный и почти единодушный вердикт Европы. Каждый последующий реформатор и патриот поднимал голос за отделение духовного от светского, видя в этом союзе римского правления единственную причину порочности и тирании, которые поразили как церковь, так и государство. Уиклифф выдвинул это требование в четырнадцатом веке, Савонарола в пятнадцатом, реформатору в шестнадцатом. Политики следующих веков повторили и провозгласили еще более выразительно учение Арнольда. Наконец, 20 сентября 1870 года оно обрело завершающую победу. В этот день итальянцы вошли в Рим, светская власть Папы закончилась, скипетр был отделен от митры, и движение праздновала победу на том самом месте, где был сожжен его первый борец.





                Глава 12


             Абелард и возникновение современного скептицизма.



Число и разнообразие сект – Одна вера – Кто дал нам Библию? – Абеляр из Парижа -  Известность – Отец современного скептицизма – Расхождение путей -  Три течения в христианстве после Абеляра – Евангелисты, сторонники абсолютного авторитета Папы и скептики.


В результате беглого обзора христианства тех дней, люди склонны представлять его, испещренным бесконечным разнообразием мнений и учений, и усеянным многочисленными и разнообразными сектами. Мы читаем о вальденсах на юге Альп и альбигойцах на севере этих гор. Нам рассказывают о пьеробрюсианах, возникших в одном году, и о генриховцах, появившихся в другом. Мы видим группу манихеев, сожженных в одном городе, и группу павликан, претерпевших мученическую кончину в другом. Мы находим патаренов, поселившихся в одной провинции, и катаров в другой. Мы находим столько противоречивых вероисповеданий, сколько существует противоречивых критериев; и мы уже готовы скорбеть по поводу мнимого разнообразия мнений, как следствия отпадения от «единого центра» в Риме. Даже некоторых из наших историков церкви мучает мысль, что каждая из этих многочисленных групп представляет особую догму, и эта догма является заблуждением. Такое мнение естественно, но совершенно ошибочно. В этом разнообразии было великое единство. Этими всеми группами исповедовалась одна и та же вера. Они все черпали свое богословие из одного божественного источника. Библия была их непогрешимым законом и авторитетом. Они воплощали в своей  вере и своих жизнях ее основные доктрины.
Среди них, несомненно, были люди ошибочных убеждений и безнравственного поведения. Но мы говорим о группе в целом. Эта группа, рассеянная по многим королевствам, и известная под разными именами, имела один центр в «одном Господе» и одно связующее звено в «одной вере». Через одного Посредника возносили они свои молитвы, и на одном основании они покоились ради прощения и жизни вечной. Короче, они были церковью, единой церковью, делающей то, что она делала в первые века. Охваченная вторым пришествие язычества и потоком готских суеверий, она попробовала снова заложить основание истины, восстановиться с помощью просветленных и возрожденных душ, придать себе видимость и форму с помощью своих постановлений, учреждений и собраний, и как всемирная духовная империя они могла бы привести все народы к подчинению евангельским законам и жизни в евангельской праведности.
В Риме говорят: «Я дал тебе Библию, поэтому ты должен верить мне, до того как поверишь ей». Факты, рассказанные нами, в конце концов,  ведут к этому. Римская церковь не дала нам Библии, она сделала все, что было в ее власти, чтобы не дать ее, она прятала ее под печатью мертвых языков; и когда другие сломали печать и открыли страницы для всех, она встала над книгой и, обнажив беспощадный меч, не разрешала никому читать послание жизни под угрозой вечной анафемы.
Мы обязаны Библией, то есть ее передачей, тем гонимым общинам, которые мы кратко рассмотрели. Они приняли ее от первой церкви и донесли до нас. Они перевели ее на простонародные языки. Они разнесли ее по всему христианскому миру в песнях трубадуров, в проповедях миссионеров и христианской жизнью. Они сражались за Слово Божие против традиций, которые стремились похоронить его. Они скрепляли свое свидетельство на кострах. Если бы не они, учитывая человеческий фактор, Библия бы исчезла из мира к сегодняшнему дню. Их стремление сохранить этот факел горящим является одним из признаков, который бесспорно подтверждает то, что они составляли часть истинной вселенской церкви, которую Бог вызвал из небытия вначале Своим Словом, и которую Он, тем же образом, при обращении душ, хранит из века в век.
Несмотря на большое разнообразие имен, существует существенное тождество учения среди этих многочисленных групп; ясно, что много новых противоречивых и неоднородных мнений начало возникать в том веке, о котором мы говорим. Противники альбигойцев и вальденсов, особенно Аланий в своей небольшой книжке против еретиков, и Рейнерий, противник вальденсов. Собрали в кучу все противоречивые мнения, и обвинили в них евангельские общины. Их противоречивые трактаты, в которых они перечисляют и опровергают заблуждения сектантов, все же имеют ценность, так как рисуют картину того времени и показывают брожение умов, начавшее характеризовать тот век. Должны ли мы делать вывод, что альбигойцы и их союзники придерживались тех мнений, которые их враги приписывали им? Что они одновременно думали, что Бог существует и не существует; что мир был сотворен и в то же время, что он существовал от вечности; что искупление за грех человека было совершено Христом, и что крест является выдумкой; что блаженство рая сохраняется для праведников, и что нет ни души, ни духа, ни ада, ни неба. Нет. Это приписывало им невозможное вероисповедание. Существовали ли тогда эти философские и скептические мнения только в воображение обвинителей? Нет. Тогда мы должны сделать вывод, что вне ограды альбигойцев и евангелистов росли более или менее развитые скептические и атеистические настроения, и что суеверия и тирания римской церкви еще тогда в тринадцатом и четырнадцатом веках подталкивала растущее сознание христиан в русло опасное как для ее власти, так и для существования христианства.  Ее борцы, частично из-за недостатка различительной способности, частично из-за желания выставить в отвратительном свете тех, кого они назвали еретиками, смешали в одну кучу учения, взятые из Писания и теорий атеистических философий, и составив из них одно вероисповедание, подложили этого монстра к дверям альбигойцев, также как и в наши дни мы видим, как Папы и папские писатели включают в одну категорию и предают одному осуждению учителей протестантизма и последователей пантеизма.
С двенадцатого века и времени Пьера Абеляра мы находим три течения мысли в христианском мире. Пьер Абеляр был первым и в некоторой степени самым известным из современных скептиков. Он первым в христианстве открыто выступил против римской церкви с точки зрения свободного мышления. Его скептицизм  не был вполне сформировавшимся атеизмом более позднего времени; он только посеял семена, он только поставил умы Европы, только просыпавшейся в то время, на путь сомнений и философского скептицизма, оставив движение набирать ход в будущих веках. Но то, что он посеял семена, которые будущие делатели обрабатывали, не подлежит сомнению у тех людей, которые тщательно изучили его учение о главе Троицы, о личности Христа, о силе человеческой воли, о греховности и других предметах.
И эти семена он сеял широко. Он был человеком широкой эрудиции, острого ума и изящным оратором; новизна его взглядов и слава его гения привлекали к нему толпы студентов, приезжавших из всех стран на его лекции. Пораженные красноречием своего учителя, совершенно плененные оригинальностью и изяществом его бесстрашного духа, ученики увозили домой взгляды Абеляра, распространяли их от Англии с одной стороны до Сицилии с другой. Если бы у римской церкви была непогрешимость,  которой она хвастается, она бы предвидела, что из этого выйдет и обеспечила эффективным средством против него, чтобы движение не вышло из-под контроля.
Она действительно угадала, в некоторой степени, истинный характер принципов, которые этот известный, но неудачный учитель свободно распространял среди открытых умов христианского мира. Она созвала собор и осудила их, как заблуждения. Но Абеляр продолжал как прежде, лавровый венок на голове, терновый на груди, предлагавший еще большим толпам учеников свои необыкновенные взгляды и доктрины. Рим всегда был более снисходителен к скептическим взглядам, чем евангельским. Итак, она сожгла Арнольда, но позволила Абеляру умереть монахом и каноником в своей пастве.
Но, здесь, в двенадцатом веке у кресла Абеляра пути расходятся. С тех пор мы видим три большие партии и три большие школы мысли в Европе. Сначала протестантская, у которой мы видим Божественный принцип, боровшийся за отделение от языческих и готских пороков. Во-вторых, суеверная, чье учение сводилось к вере во вдохновение «церкви», и все обязанности к подчинению ее авторитета. И, в-третьих, интеллектуальная, где здравый рассудок человека пытался сбросить сети римской власти, и идти дальше в область свободного исследования. Это способствовало обретению свободы, но к сожалению, полностью игнорировалось существование духовного дара человека, с помощью которого объясняется происходящее в духовном мире, и с помощью которого управляется сам разум. Тем не менее, движение, пионером которого был Пьер Абелард, продолжало углублять и расширять свое течение век за веком, пока, наконец, не выросло в достаточно сильное движение, способное изменить лицо королевств, и угрожать не только существованию римской церкви, но и самого христианства.