1
Возможно, учись я в школе в десятом классе, осенью, когда все пишут сочинения «Как я провёл лето», я бы написал психосексуальный триллер — разумеется, являвшийся бы вымыслом (разумеется — художественным) от начала и до конца (исключая, конечно, внутренние переживания главного героя). Но я не учился в десятом классе, поэтому всё, что мне осталось — это в институтском вступительном сочинении разместить свои, вызванные набоковской «Лолитой» яркие внутренние переживания, которые потянули на полдюжины страниц убористых каракулей, включая многочисленные зачёркивания и вставки — и на этом успокоиться. Тему я тогда взял, конечно, свободную, и называлась она, кажется «Мои любимые книги». Институт был техническим, факультет — не особенно престижным, и я поступил. Одновременно со мною там оказался один красногорский парень. Деревенщина — он бы мог пройти куда угодно — как Лукич в свою вычислительную кибернетику — ибо JC (а это был именно он) решил все задачи — но какой-то ухарь (друг семьи, как рассказывал мой приятель потом, но по-моему — лютый её враг), похоже, каким-то образом ухитрился заплести молодому абитуриенту все его извилины, и пошла светлая голова шесть курсов изучать то, что 30-40 лет назад, по словам одного нашего преподавателя, уже было устаревшим. Следует ли говорить, что по специальности мой однокашник не работал ни дня? Изучив потихонечку Дельфи, он, в разгар так называемого дефолта 98-го года, ушёл в программизм и автоматизацию, где к нему, спустя лет десять кое-как присоединился и ваш покорный слуга. А на протяжении всех этих лет, начиная с глубоких студенческих времён, JC ездил на Селигер, сдабривая поездки изрядным количеством алкоголя, экономя таким образом на удобствах, постельном белье и готовых завтраках. На рубеже веков весёлая компания, частью которой он состоял, начала постепенно распадаться, и на её место заступил я. Помню, в одну из первых наших с ним поездок, когда на туристической стоянке JC разлил нам по кружкам водки, я выплеснул свою порцию — к сильному его удивлению. Я тогда не пил. Я и сейчас не пью. Впрочем, мы и водку теперь с собою не возим. Разве что — присовокупившийся к нам, начиная с определённого момента, Лукич. Но Лукич — это особая песня — хотя и достаточно громкая, со множеством куплетов, длинным вступлением и ещё более длинной кодой — короче всё, как полагается в добротных сочинениях музыки Александры Пахмутовой на слова Николая Добронравова.
А что мы там, на Селигере делаем? Этот вопрос часто задаётся, и тем, кто его задаёт почему-то кажется требующим ответа. Конечно таковым он не является, но можно всё же попробовать ответить, предположив, к примеру, что мы ищем там себя. Что ж, возможно для кого-то это так и есть, но у нас наверное, всё-таки другой случай. Скорее мы хотим, чтобы там кто-нибудь нашёл нас — да, собственно, и не только там. Не думаю, что мы одиноки в этом своём желании. Почти каждый раз, когда мы туда собираемся, JC за пару суток до отъезда спешно начинает искать каких-нибудь попутчиц, но если и находит, то те под разными предлогами ехать отказываются. Я, кстати, однажды присутствовал при встрече с одной такой предполагаемой компаньонкой. На следующий день она позвонила и сказала, что с нами не поедет. «Честно говоря, я на её месте сделал бы то же самое» (© Г. И. Горин). Хотя, пару-тройку раз JC и ездил туда с кем-то — но то было без меня — а это уже совсем другой коленкор. Там, где появляюсь я, редко что происходит, хотя кое-что иногда всё же случается.
Так, лет пять назад, когда автомобильные поездки ещё не вошли в моду у нас в компании, мы, путешествуя в селигерском направлении поездом, оказались в купе с двумя особами, одна из которых носила очки, а другая, когда её спросили, чем она занимается, ответила так:
— Я продаю хоккей!
В то время мы с JC были далеки от всего, связанного с ледовыми баталиями, и её слова нас мало впечатлили. Поэтому мы просто стали играть в карты и мешать с пепси-колой, а по мере удаления от Столицы и утоления жажды, хоккейная продавщица, вероятно, не без того, чтобы сделать приятное КБ, ехавшей тогда с нами, принялась сперва приставать в тамбуре к JC, а потом, когда все улеглись спать — забралась ко мне на верхнюю полку и ввиду спины повернувшейся к стенке КБ, громко зашептала:
— Ну, никто, ведь, не узнает! Завтра мы разойдёмся, и больше никогда не встретимся!
Я запустил руку ей под футболку, но ни до чего добраться не успел.
— Ух, какой ты, оказывается, быстрый! — Совершив хитрый манёвр наподобие Тарутинского, условный противник оказался вне зоны досягаемости, сразу сделав всё скучным и неинтересным — как это умеют делать условные противники — провоцируя ответные действия и заманивая в коварные сети. Но в сети я не хотел, действий от меня вообще редко когда можно дождаться, к тому же было уже два или три часа ночи, поэтому я порешил за лучшее просто лечь спать, оставив выяснение бюстгальтерных фасонов напотом.
Но потом ничего не было. JC проснулся, и надпись на лице его о том, что от этого человека тоже вряд ли чего можно дождаться, горела на утреннем солнце начищенными до блеска буквами, что же касается меня — то со мною, в общем и так сразу было всё ясно. Мы действительно расстались с милыми особами, и больше никогда с ними не встречались.
JC вообще нравится женщинам. Точнее, они находят его вполне подходящим, но его это кажется не вполне устраивает. Когда среднестатистическая женщина видит его подтянутую фигуру, занятую вязанием, скажем, какой-нибудь щучьей снасти, внутренний голос её говорит: «Надо брать!» И голос этот настолько силён, что видимо прорывается наружу каким-нибудь устрашающим рёвом, потому что JC его слышит и тут же, довязав, исчезает. А может быть ему просто не нравится ничего среднестатистического, хотя в том нет ничего плохого — скорее даже наоборот... Про меня, вот, никто не говорит: «Надо брать!» — женщинам от меня нужен только секс... Шучу.
До недавнего времени мы — JC, ну и я заодно — пользовались добрым расположением Lz, к которой ездили париться в бане на её даче, где время от времени также помогали чего-нибудь сделать. Прекрасные были времена! Мы собирались в какой-нибудь выходной у неё на участке в садоводческом товариществе недалеко от Белых Столбов (Депардье не приглашали), перекусывали, затапливали печку и шли гулять по окрестностям. К нашему возвращению парная разогревалась, и мы, собственно, парились. Сперва пару заходов без пара, потом — с паром. А потом — и с вениками. JC хлестал Lz, хлестал меня — работал буквально в поте лица. Мне было легче: я хлестал только JC. А Lz не хлестал. Вообще в тот период у нас царило полное взаимопонимание — JC с Lz пару раз ездили в Дахаб кататься на досках с парусом, а я с ними — пару раз в один подмосковный санаторий — зимой — поправлять здоровье. Собственно поправлял там его я один, а они — катались на лыжах и обозревали живописные есенинские окрестности. Домой из этого санатория мои друзья уезжали раньше меня — я оставался ещё на несколько дней — ради грязевых ванн и солевых ингаляций.
В последний раз мы там жили в большом двухкомнатном номере. После того, как все разъехались, я обнаружил в ванной на полотенцесушителе предмет нижнего белья, который, судя по фасону, принадлежал явно не JC. Конечно его забыла Lz. Я тогда снял с горячей хромированной трубы кружевные чёрные стринги и забросил их подальше в шкаф в прихожей.
Вечером того же дня входная дверь в двухкомнатный номер растворилась, раздались какие-то голоса, и я понял, что ко мне кого-то подселили. Это оказался один старик, которого я видел в этом учреждении парою лет раньше, и против которого в общем ничего не имел, но отдыхать мне, всё же, хотелось в одиночестве. И ещё мне не хотелось, чтобы он чего-нибудь обнаруживал в гардеробных глубинах. Поэтому, дождавшись удобного момента, я извлёк оттуда известную вещь, сунул её в мешок и спрятал у себя в рюкзаке, надеясь потом как-нибудь незаметно вернуть хозяйке, а на следующий день — вообще уехал. Мысли о том, что хозяйка несомненно что-то заподозрит, увидев вдруг, скажем, у себя дома или на даче то, что она некогда оставила в совершенно другом месте — такой мысли у меня почему-то тогда не возникло. Возникла она потом, спустя несколько месяцев, когда я, собираясь в очередной раз в белостолбовое предместье, случайно наткнулся на пакет с чем-то чёрным, о котором к тому моменту совсем позабыл — и решил взять его с собой, дабы, собственно, как-нибудь незаметно вернуть. Но, повертев в руках, вдруг понял, что, скорей всего подобные штуковины стоят в среднем, всё же несколько дороже, чем, скажем, изделия, выпускающиеся под маркой «Roober» или «Do-Re-Mi», которые я, JC или Лукич, торгуясь с армянами, покупаем себе на рынке (и в которых потом ходим, пока они не станут совершенно дырявыми) — а, стало быть, факт того, что вещь была оставлена, и не где-то, а во вполне определённом месте, будет несомненно так или иначе отмечен в сознании, и с фактом неожиданного ея обретения в месте совершенно другом стыковаться не будет решительно. Не желая заострять внимание Хозяйки на подобных незначительных мелочах, я бросил пакет обратно в ящик стола, где он до этого лежал, и где у меня лежит много чего ещё, приуготовив ему разом в тот же момент совершенно иную участь.
Когда мы с JC выезжаем на Селигер или просто выбираемся куда-нибудь на природу, мы часто предаёмся там одному вполне невинному развлечению: собираем валяющийся в ближайшей эпсилон-окрестности мусор и сжигаем его, испытывая пироманское удовольствие. Лично у меня это — с deathва (мне всегда нравилось поджигать помойки), как у JC – не знаю. И, вот, год назад на селигерском мысе Лебедь, располагаясь на одной неприметной туристической стоянке... Про эту стоянку следует сказать особо. Не бог весть что, конечно, но особенностью её являлось то, что с озера её было не видно. Точнее, то, что на берегу что-то есть, как-то просматривалось, но проход к этому чему-то через камыши не просматривался почти совсем — а значит здесь не было нормального выхода к воде — поэтому там, как правило, никто и не стоял. Ну, действительно — кому охота, чтобы искупаться или просто наполнить котелки для чая — каждый раз садиться в лодку и куда-то там выгребать!
Мыс Лебедь вообще среди селигерских туристов довольно популярное место: продуваемый ветром и потому менее оккупированный кровососущими (в отличие от, например, озера Белого на том же острове Хачин) светлый сосновый лес как нельзя более подходит для пары-тройки днёвок, а относительная близость цивилизации в лице расположенной рядом деревни Светлица с ея магазинами, делает это место почти идеальным для матрасников вроде нас, поэтому в последнее время мы останавливаемся здесь почти всегда. И, разумеется, не только мы. Часто бывает так, что, когда наша лодка показывается ввиду лебединого рейда, мы видим, что все стоянки семафорят палатками и тентами, а по воде разносятся радостные вопли и бензопилы с топорами. И безобразие это происходит повсеместно, за одним исключением, которым является небольшой кусок берега с торчащей вверх высохшей сосновой корягой и еле проглядывающим проходом туда сквозь камышовую чащу. Сюда-то мы и заворачиваем каждый раз, неизменно находя приют и ночлег. Здесь же и стоял наш с JC лагерь год назад.
Был вечер. Поужинав и сделав себе чаю, мы просто жгли костёр. На угли было водружено большое суковатое бревно, отпиленное мною от чего-то ещё более большого, а затем притащенное сюда и напоминавшее в процессе притаскивания что-то вроде ручного пулемёта г-на Шварценеггера. Бревно было достаточно сухое и занималось хорошо.
— Ну, что ж, — сказал я, — приступим к главному! — и, сходив к рюкзаку, извлёк оттуда хрустящий целлофановый пакет с интересным содержимым.
Развернув упаковку, я аккуратно, как это делают знаменосцы в торжественных случаях, извлёк чёрные кружевные трусы и нацепил их на один из сучьев уже объятого пламенем бревна. Мы стали ждать. Трусы почему-то не загорались. Потом мы о чём-то заговорили, отвернулись от огня, а когда посмотрели снова — коряга была пуста.
— Исчезли! — сказал JC.
— Да, причём — самым мистическим образом, — отметил я.
Далее всё было своим чередом — на следующий день мы снялись с якоря и уплыли на другое место, лишь изредка вспоминая о широте перспектив и извилистости путей.
Через год — т. е. в этом июне — лагерь наш снова находился в данном месте, где с прошлого визита ничего не изменилось: стоянка из-за своей замаскированности, похоже, кроме нас не посещалась никем вовсе: мы увидели наши обожжённые в костре и поржавевшие консервные банки, а я нашёл железный клин от топора, потерянный здесь год назад. Огромное суковатое бревно — «ручной пулемёт» — обугленный возлежал рядом с костровищем. Но теперь с нами была ещё и КБ. С ней всегда о чём-то говоришь. С JC мы часто молчим. Что зря болтать?
Был такой же вечер, как и год назад. Мы так же жгли костёр и пили чай.
— Ну, что, — сказал я, — предлагаю положить в огонь бревно Lz.
— Давай, — согласился JC.
Я поднял г-на Шварценеггера и установил его на угли.
— А что это за «бревно Lz»? При чём тут она? — спросила КБ.
Признаться, я ждал этого вопроса. В общем, он, конечно, должен был возникнуть. Но с ответом медлил. Не хотелось раскрывать все карты. Хотелось продлить интригу.
— Ну, вот, такое бревно... — только и сказал я.
Потом я куда-то ушёл, а, когда вернулся, КБ уже была вполне осведомлена — уж, не знаю, в какую форму JC при этом всё облёк, и в каком я был выставлен свете. КБ нас пожурила и сказала, что трусы нужно было, конечно, вернуть, потому что они действительно денег стоят — не то, что у нас, дураков.
В тот раз мы никуда в продолжение всего нашего отдыха со стоянки не уезжали, а «ходили в радиалки» — т. е. бросали лагерь, благо место было достаточно глухое, и, либо отправлялись в небольшое путешествие на лодке, либо шли пешком. В общем мы неплохо проводили время. Я непрестанно фотографировал на свой AV-1, но один раз, неправильно с непривычки вставив плёнку, довольно много отснял впустую. Однако, и то, что всё же отснял, не проявлял потом долгое время. В общем это был вполне ординарный июньский выезд, Ixodes Edition, продолжавшийся дней пять.
Ездили же мы тогда в селигерские края на двухраспредвальном, шестнадцатиклапанном и пятидверном гетце, который я, после возвращения нашего в Москву, решил свозить, чтобы мне заполировали и закрасили пару царапин на капоте и крышке багажника, в Рольф на Калужской, ибо срок страховки как раз заканчивался. Царапины мне, где надо заполировали, где надо — закрасили, но я, получив через неделю автомобиль назад, вдруг усомнился, что в нём всё так, как было раньше. Что-то изменилось, казалось мне, под капотом, и я захотел сравнить свой автомобиль с каким-нибудь таким же, дабы получить полное представление. На такой же машине ездила Lz (и покупала её, кстати, в том же калужском Рольфе) — поэтому я набрал её номер. Но никто не брал трубку. Я позвонил через час, через день — тот же результат. Меня охватили недобрые предчувствия. Я связался с КБ:
— Слушай, ты часом Lz ничего не рассказывала?
— В смысле? Чего я должна рассказывать? Точнее — чего я должна не рассказывать?
— Ну, про бревно, там...
— А что такое?
Я обрисовал ситуацию.
— Да, господи, все уже давно забыли про это, напиши ей SMS, что ты от неё хочешь!
Мне очень не понравилось это «все уже давно забыли».
— Ты точно ничего не говорила?
КБ стояла как партизан. Нет, она ничего не рассказывала про чёрные стринги на селигерских брёвнах.
— Ну, да, вполне могла разболтать, — сказал JC пару дней спустя, когда мы с ним разговаривали по телефону: он, как водится позвонил в один из вечеров с приглашением попить пива где-нибудь на Беговой или Динаме, а я, как водится, сидел в это время на работе и не собирался уходить.
— Да, не видать нам теперь Белых Столбов, — срезюмировал я.
— Похоже, что так.
— Но можно съездить к Деду.
— Куда? К деду? Ах, да, к Деду...
2
Деда я знал давно. Точнее, знал о его существовании. Виделся я с ним последний раз лет двадцать назад — тогда он был ещё вовсе никаким не дедом — но потом, когда бывало нужно — без труда находил координаты его и его конторы в интернете. Так же случилось и прошлой осенью: Мумия из Ленинграда сказала мне по скайпу, что ей нужна консультация в области, в которой, как раз, работает Дед. Я позвонил ему — тот пообещал дать пароли и явки своего питерского коллеги, который сможет помочь, а потом мы поговорили об общих материях, среди коих, в частности, оказалась и его дача с баней. Правда, оказалось всё это где-то в Вологодской области, куда Дед на своём Икстрейле несколько раз в году наведывался рыбачить и собирать грибы с ягодами.
— Ну, вот, в следующий раз на майские туда собираюсь — так что милости просим.
— А могу я туда к вам приехать с друзьями?
— А сколько у тебя друзей?.. Ты смотри: спальных мест у меня три. На первом этаже печка и три кровати, а сам я — на втором. И упаси вас бог брать с собою всякие палатки и спальники — ничего этого не надо!
На том и порешили. Но на майские я свою задницу не поднял (хотя Дед исправно звонил и сообщал, что собирается выезжать) — компания не собиралась, а одному мне туда направляться было почему-то скучновато. Поездка сложилась в августе. Мне самому, признаться, было интересно посетить новое место, ибо каждый раз мотаться по одному и тому же селигерскому маршруту несколько лет подряд начинало уже понемногу приедаться, но JC, как главный попутчик был против:
— Да, ну, далеко... Дед ещё какой-то непонятный... Нужна молодая кровь! Упругая грудь...
JC иногда бывает очень романтичен — даже с элементами готики.
Уже вовсю шло лето, и где-то недели за две до предполагаемого отпуска позвонил Лука со своим обычным летним бесплатным предложением самого себя в качестве украшения селигерских красот, и между прочим промолвил:
— Ты говорил, у тебя там ещё где-то дед какой-то есть...
В общем ухватился за идею. Проведя ряд челночных консультаций и достигнув нужных ему договорённостей, демонстрируя в одних случаях напористость, а в других беря тактическую паузу, он ловко сорганизовал свой выезд, обеспечив себе место в автомобиле повышенной проходимости, который должен был отправиться в околовологодском направлении в один из первых августовских понедельников.
Незадолго до назначенного дня Лука решил прогуляться по Битцевскому парку. Накануне он уже гулял там с Баррелом и с ещё одним их общим другом детства (профессиональным музыкантом, обладателем абсолютного слуха, торговцем Hi-End-техникой и без пяти минут доктором права, который как-то, лет семь назад, увидев меня, вопросил: «Что это за чудо?») — но, судя по всему, ярких впечатлений эта прогулка не принесла — доктор не пил — уже несколько месяцев — а Баррел... Я спрашивал у Луки, о чём они говорили с Баррелом, но тот уклонился от ответа. Как бы то ни было, Лукич, похоже, решил попытать счастия ещё, выйдя теперь с Азовской и намереваясь пройти Битцевский лес насквозь, недвусмысленно намекнув, что и кто будет находиться в конце его путешествия на этот раз. У Лукича — каникулы. Универ не работает, скубентов нет, поэтому он — свободная птица, может делать, что хочет. Так что, когда он позвонил мне на работу в середине дня с сообщением, что входит в лес и ложится на известный курс, я подумал, что в Ясеневе он окажется в течение двух, ну, может быть, трёх часов — то есть, когда я вовсю ещё буду вкалывать на Советскую власть — в результате ему ничего не останется, как просто убраться восвояси, и никакого фестиваля не будет. Но не так всё просто.
— Я шёл от Соловьиного проезда и попал на дорогу, из бетонных плит, пошёл по ней, и она меня вывела — куда бы ты думал?
— К улице Красного Маяка.
— Да, с тому месту, где зимой я катался на лыжах. Ну, потом я ещё прошёл по опушке, немного заблудился, потом выбрался на Менгеле, купил там, наконец, себе вина — в общем, ходил часов пять в результате, и поэтому ждал тебя в общем не так долго.
Как замечательно, что всё так удачно сложилось.
Мы сидели у меня на кухне и дегустировали коньяк из графина. Точнее дегустировал Лука, а я пил чай и хотел спать.
— Не понимаю, как смог пропустить тебя, — услышал я по телефону десятью минутами ранее, когда, придя с работы домой в двенадцатом часу, и никого по дороге не встретив, уже почти уверился в том, что визитов не будет. А этот парень, всё-таки, меня дождался! Так что фестиваль — был, никто его не отменял, более того — он только начинался.
— ...А что ты делал в эти выходные? — спросил меня Лукич среди прочего, — помнится, ты говорил, что был в какой-то прачечной...
— Да, именно так.
— А зачем?
— Я стирал... Сейчас покажу! — и я сходил на балкон и принёс солдатский китель, который к этому времени сушился около недели, и сейчас уже почти высох.
Китель этот встретился мне где-то с месяц назад на одной из помоек воздушнейшего запада Москвы, и со мною произошло примерно то же, что с героиней рассказа Тэффи:
Как женщина честная, она сначала подумала: «Ещё что выдумали!» Затем зашла и купила.
Как и в рассказе, здесь всё дело заключалось в воротнике. В моём случае это был стоячий воротник, какой присутствовал у нас на военных мундирах с 43-го по 69-й год, т. е. вещь была почти коллекционной! К тому же к таким воротникам я всегда питал определённую слабость. Однако, меня, конечно, не могли не смущать обстоятельства обретения данного сокровища, поэтому я практически сразу задался целью что-то в этой связи предпринять. Порывшись в интернете, я довольно быстро нашёл некий польский стиральный порошок с казённо-прозекторским названием «Кловин». Средство, как говорилось в описании, было предназначено для стирки с дезинфекцией, и продажей его в Москве занималась одна контора, располагавшаяся в очаковских промдебрях Рябиновой улицы, где, спустя некоторое время, поплутав среди пакгаузов на своём гетце, я и купил несколько немного просроченных порций (потому что, как мне там сказали — бизнес с этой штукой не задался, и дальше у них заниматься им намерений нет). Следующим шагом я понёс свою винтажную драгоценность на улицу Генерала Антонова, где среди сталей-сплавных общежитий, вытащил её на свет божий пред удивлённыя очи администраторши в находящейся там прачечной самообслуживания.
— Ставьте 30 градусов, — сказала мне администраторша, когда я, заплатив за стирку через специальный автомат, начал крутить рукоятки одного из стиральных агрегатов Miele, стоящих рядами в небольшом, но светлом и чистом подвальном помещении, чередуясь с походящими на них внешне автоматами для сушки белья.
— Почему? — спросил я.
— Ну, я вам говорю — ставьте тридцать. Я просто всегда стирала своему мужу кителя, и знаю, что это такое.
Я сделал, как мне сказали, и ушёл по своим делам. А, когда вернулся под конец дня — побитая молью обновка дожидалась меня в пластмассовом тазу на одной из полок. Сухой она, конечно же, не была.
— В сушку его нельзя, — сказала администраторша, — повесьте на плечики — пусть сохнет сам.
Я так и сделал — почти неделю однобортный китель из суконной диагонали рядового войск связи Чефранова Ж. с личным номером 7569074 болтался — возможно впервые с 1969-го года побывав в стирке — раскачиваемый ветром на балконе, пока у меня не появилось возможности перед кем-то им похвастаться.
Итак, внеся в комнату китель, от которого, несмотря на стирку, всё ещё отдавало некоторой затхлостью, я попытался, наконец, его надеть. У меня это, в общем, получилось, но стало ясно, что, то ли из-за того, что он всё-таки сел, то ли так было изначально, но штука эта мне безнадёжно мала. При опущенных руках, обшлага доходили только до запястий, а полы кителя — «вот до этих самых пор». Тем не менее я начал застёгивать пуговицы, для чего пришлось полностью втянуть живот и выпустить из лёгких весь воздух, а потом ухитрился даже застегнуть на крючки воротник-стойку, который, собственно, и подвиг меня на всё это. Ещё два крючка присутствовали у кителя на уровне пояса, чтобы удерживать ремень, который не прилагался. Лукич хмыкнул. Не знаю, что он в тот момент думал. Я посмотрел на себя в зеркало, и образы гимназистов вместе с камер-юнкерами заплясали перед моим внутренним взором. Похоже, этим предметом одежды воспользоваться мне было не суждено. Пожалуй, он вполне мог бы прийтись в пору Баррелу, но тот не носит одежду с чужого плеча — тем более с помойки, пускай и выстиранную — хотя очень любит старые вещи: в сценическом костюме своём, состоящем из расклешёных джинсов со стрелками(!) и серебристой куртки, он исправно выходит с гитарой и микрофоном на сцену вот уже лет двадцать.
Я с сожалением снял китель и отправил его обратно на балкон, а сам вернулся к прерванному заседанию.
— ...Ну, я думаю, что тащиться обратно на Азовскую мне сейчас уже смысла нет, — говорил Лукич, разделавшись с коньяком и приступая к початому винному пакету, обнаруженному у меня под кухонной плитой, — поэтому... — и он посмотрел на меня поверх очков.
Поэтому я сварил кофе и отвёл ему комнату, где он потом остаток ночи, подбирал что-то на электропианино и изучал найденного там Эрика Берна — «Секс в человеческой любви» какого-то, кажется, ещё присоветского издания, в мягкой обложке и большого формата — которого на следующее утро забрал с собой.
— Для дальнейшего изучения. У меня, кажется, была такая, но я не вполне уверен.
Через несколько дней мы уже выезжали. Дед нас ждал. По уговору утром в день отъезда я должен был приехать на Азовскую, взять на борт Луку, затем, через Красногорск, где к нам присоединялся JC, а потом по Ленинградке — выдвинуться в тверском направлении. Операцию следовало начинать как можно раньше, дабы избежать химкинских пробок.
— Я выйду через пять минут, — сказал мне по телефону Лукич, когда в условленный понедельник рано утром я приехал в азовский двор и позвонил ему.
Конечно в пять минут я не поверил. Сейчас, ведь, никому нельзя верить... (Мне — можно.) Поэтому, устроившись поудобнее на водительском сидении компактного внедорожника, я принялся изучать наш маршрут по навигатору в планшетном компьютере, обнаружив по ходу дела, что зарядное устройство от прикуривателя, которое я купил днём ранее, для него не подходит. Это немного осложняло дело. В навигационной программе моего древнего наладонника Glofiish, из нужных нам губерний были только Московская и Тверская. Вологодской, куда мы направлялись, не было, но она была в планшетнике, к которому, как выяснилось, не подходило зарядное устройство. Впрочем, была ещё пара бумажных атласов, которые я, на всякий случай, как и колоду игральных карт «Золотой Век» (это — где все в треуголках и париках), прикупил накануне в «Библио-Глобусе», поэтому ситуация не была безвыходной.
Твёрдо держа свою марку, т. е. ровно через сорок минут, в течение которых, как потом оказалось, в этот раз он заводил через интернет показания электросчётчиков, из подъезда вышел готовый к путешествиям Лукич и, походя огрызнувшись на замечание о долгом ожидании, разместил свой рюкзак в автомобиле и уселся туда сам. Мы выехали.
Поездка была долгой и немного нервной. Лукич, как всегда, придя в бодрое расположение духа после хорошей дозаправки, постоянно пикировался с присоединившемся к нам в Красногорске JC, требовал меняться с ним местами, называл поганым белоленточником, потом засыпал, потом просыпался, и всё начиналось сызнова.
И почему мы каждый раз берём с собой этого человека? Ведь JC так хорошо что-то недавно говорил об упругости и связи поколений, но вместо этих без сомнения красивых и приятных вещей мы почему-то всегда имеем мутный карий взгляд, раскачивающиеся из стороны в сторону девяносто пять килограммов и резкий голос, оглушительно резонирующий в крепком черепе, как в граммофонной трубе. Наверное это — просто иллюстрация, наверное это — своего рода отображение нашего внутреннего мира — вероятно там есть какие-то проблемы, материализующиеся в подобные художественные инсталляции... Но интересно — фантом исчезнет после решения проблем, или же его изгнание будет способствовать этому решению? Скорей всего, конечно — и то, и то. Но, как бы там ни было, при подъезде, после долгого путешествия, к месту, где нас на своём Икстрейле должен был встретить Дед, я уже начал немного сомневаться в правильности наличествования Лукича у себя в кабине. Однако, на самом деле я просто забыл, с кем имею дело. Когда мы подъехали к огромному стилизованному паровозному колесу, символизирующему въезд в местечко под названием Бабаево Вологодской губернии, рядом с которым, ожидая нас, стоял серебристый кроссовер, и мы все вышли из нашего автомобиля, чтобы поздороваться с водителем — Лукич мгновенно переменился, стал вежлив и культурен и даже, кажется, что-то пробормотал, приличествующее случаю.
— Ну, что, мужики, езжайте за мной, — сказал нам Дед, который оказался весьма энергичным дедом, — Будете покупать здешнюю симку?
До этого он сообщал, что Билайн и МТС там где он живёт, не берут, поэтому он пользует местную Мегафонину.
— Будем! — сказал я.
— Тогда поехали!
Правильнее было бы сказать, как выражался MonkeyMan — «Погнали!» — потому что Дед сразу припустил так, что мне, дабы не отстать, пришлось винтить двигатель своего джимника наполную, постоянно переключаясь на пониженные передачи, не особо обращая внимание на качество дороги, и то и дело срываясь в заносы на поворотах.
Таким образом мы довольно быстро домчались до нужного места, но был уже вечер, в Бабаево ничего не работало, так что нам, не солоно хлебавши в смысле местных SIM-карт, пришлось просто двинуться дальше.
— Когда выедем из города, — сказал Дед, — и начнётся грунтовка — я вас пропущу вперёд.
— Зачем? — спросил я.
— Там будет много пыли. Это чтобы вы её не глотали.
Так и было. По пыльному грейдеру, напоминавшему автовазовские испытательные полигоны, мы приехали в небольшую полузаброшенную деревушку с названием Высоково, где Дед, снова обогнав меня на своём Ниссане, завернул к старому бревенчатому дому и остановил автомобиль.
Мы вышли из машин. Многочасовой анабасис из Москвы — через Тверь и кучу разных маленьких городков и сёл — был закончен. На этом пути нам открывались чудесные виды, и мы часто останавливались, чтобы сделать фотографии. Наше путешествие в общем не было скучным. Сейчас мы стояли у крыльца и осматривались вокруг. Ещё только сегодня утром мы были в Москве, а сейчас уже — более, чем в полутысяче километров на север от неё... Деревня располагалась в поле, которое со всех сторон окружал лес. Многие дома были заброшены. Лукич начинал потихоньку трезветь, а всё, что хотел в тот момент я — это лечь и уснуть. Но сперва нужно было, конечно, подкрепиться. Мы зашли в дом и втащили с собой рюкзаки. Дверные проёмы были очень низкие — меньше человеческого роста, а потолки — не более двух метров. После сеней, из которых было два прохода дальше — в комнату, и на лестницу, ведущую вверх, мы вошли в комнату, которую на две части делила кирпичная печь. По одну сторону печи располагалась кухня с прихожей, по другую — жилое помещение, разделённое, в свою очередь, на две неравных части старомодным шкафом, за который, в маленький закуток с кроватью, тут же определился Лукич, оставив нам с JC первую, большую половину — с двумя диванами, и обеденным столом.
— Вся мебель привезена из Москвы, — соообщил Дед, — ну, давайте, я вас покормлю...
Он взял ухват и вытащил из печки чугунок. В чугунке была картошка с грибами.
В маленькие деревенские окошки заглядывало вечернее, не особо пока спешащее закатываться, северно-русское солнце, а мы принялись уплетать картошку, и чайник уже готовился занять центральное место на столе.
После чая Дед предложил познакомиться с окрестностями. Почувствовав заряд бодрости, все согласились, вышли из дома и направились по дороге, которая сперва вывела на сосновую опушку, а затем — через лес, в котором Лукич тут же начал находить грибы — к извилистой не очень глубокой речке с красноватою водою, на берегу которой мы и остановились. Это была Колпь. Бравшая начало в каких-то торфяных болотах, она имела весьма чистую прозрачную воду, в которой у берега плавали мальки. Изредка на середине что-то плескало хвостом. Дед рассказал, что кто-то здесь вылавливал хариусов, а Лукич, конечно, разделся и полез купаться.
Вернулись с прогулки мы где-то наверное через час. По возвращении нас ждала натопленная баня. Электричества там не было, подвода воды — тоже, поэтому парились мы при свечах, а обливались после парилки из множества пятилитровых бутылок, загодя наполненных Дедом с помощью электрического насоса из скважины, пробуренной у него прямо под окнами.
— Ну, и сколько вы собираетесь здесь пробыть? — осведомился Дед, перебирая у крылечка в корзинке ягоды, когда мы, напарившись, вновь вернулись в дом. Сумерки уже сгустились.
Изначально, конечно, у нас был наготове дежурный вариант, по которому мы просто здесь ночуем, а потом едем дальше. Но, похоже, место было, всё-таки, неплохое, да и Дед — тоже. Однако, не зная до конца, какое мы произвели на хозяина впечатление, я осторожно сказал:
— Ну, в общем, мы назавтра планировали двинуться дальше...
— И-и-и, мужики, ну это несерьёзно! А как же грибы? А ягоды?
— Да? Ну, тогда, мы остаёмся!
— Вот это другое дело!
И мы, немного почаёвничав, в конце концов, легли спать.
Ночью я кричал. Обнаружил себя поднявшимся на диване с бешено колотящимся сердцем, ничего не помня и не соображая, разбудив JC на соседней койке и Луку за перегородкой.
— А что я кричал? — спрашивал я у них на следующий день.
— Ну, это было что-то вроде Михалкова на почти затянутой туманом тропинке, — улыбаясь отвечал Лукич.
Я, конечно, совершенно был не в состоянии вспомнить, что могло вызвать ужасные вопли. Однако, один раз, проснувшись примерно таким же образом, я всё же смог ухватить часть исчезающего кошмара — когда, ночуя на каком-то старом раскладном маленьком кресле у КБ — ещё во время её пребывания на Варшавке — мне пригрезились две чёрные руки, тянущиеся ко мне прямо из стены. За стеной этой располагалась прихожая, где стояла вешалка и висело зеркало. Потом никто, кто спал в этом месте, ни о каких руках ничего не говорил. Правда, раскладное кресло вскоре куда-то делось.
...Утром (ну, довольно поздним утром) солнце било в подслеповатые окна деревенского дома, а Дед ходил и чего-то делал. Мы поднялись. JC казал, что неплохо бы соорудить овсянки.
— Вы будете овсянку? — спросил он у Деда.
— Не, я такое не ем, — ответствовал тот, что очень нас всех удивило: как это можно по утрам не есть овсянку?
После завтрака Лукич надолго исчез в бане, где обливался из оставшихся бутылок с водой, после чего, посвежевший присоединился к обществу, которое собиралось в лес.
Усталость от вчерашнего многочасового автомобильного перехода всё ещё давала о себе знать, поэтому я к прогулке не присоединился, предпочтя завалиться на диван с отвратительным, начала девяностых, переводом какого-то американского детектива. Давненько я так не отдыхал! Народ ушёл, а я, попивая чай, один за другим читал корявые абзацы, думая периодически, что, пожалуй, будь книжка в оригинале — было бы, в общем, лучше.
Где-то через пару чайников явился Лукич, сообщив, что он отбился от компании и заблудился. Потом пришёл и Дед. JC, он сказал, отправился куда-то рыбачить. Перекусив, мы с Лукичом решили отправиться к нашему другу, но, выйдя из деревни, походив по лесу, и пройдя через старый карьер, где рядом с козлом отец и сын стреляли из ружья по мишеням, вышли на берег Колпи, в месте, по всей видимости, какого-то брода, где, не найдя никого, просто покупались и пофотографировали, после чего вернулись назад. JC уже к тому времени был на базе. Дома Лукич обнаружил, что бутылки армянского коньяка из закромов доктора Т., которую я привёз с собою из Москвы, уже нет, и вообще больше уже ничего нет, поэтому:
— Надо бы съездить в магазин, — и обратил на меня вопросительное выражение. Хотя вопросительного в нём было, конечно, мало.
Я сам был непрочь прогуляться в город — развеяться от деревенской жизни — так что мы практически тут же завели мотор и отправились. Мы купили всё, что нужно, а по возвращении нас опять ждал ужин, после которого мы сели играть в карты. Но Лукич, придя в норму с привезённого из города, стал безобразничать и довольно быстро набрал крейсерскую скорость, так что мы с JC исключили его из игры, после чего он, надувшись и посидев ещё какое-то время за столом, ушёл в своё компактное зашкафье.
Следующий день ребята решили посвятить упражнениям в пулевой стрельбе. Перед нашей поездкой по областям JC купил себе пневмопистолет — точную копию какого-то глока — у которого при выстрелах двигалась верхняя часть, как у настоящего. Моему однокашнику очень нравилось это обстоятельство, он утверждал, что с такими пистолетами тренируются бойцы европейских спецподразделений, и ему не терпелось испытать своё приобретение в полевых условиях. Лукич тоже был непрочь пострелять. Поэтому, на этот раз, закончив свой овсяный завтрак, мы взяли оружие, забрались в джип и уехали в лес. Парни утверждали, что, нашатавшись вчера по окрестностям, они знают дорогу, которая выведет нас к берегу реки — к хорошему месту, где можно со вкусом расположиться для отдыха и стрельб — поэтому мы всё дальше и дальше углублялись в чащу, пока ветви не сомкнулись вокруг нас плотной стеной, и лишь стрелка уровня топлива, показывающая, что бензина ещё много, удерживала беспокойство в приемлемых рамках. Мобильники, конечно, не брали, а все навигаторы остались в деревне.
— Давай, езжай вперёд. Это просто объездная тропинка — она сейчас выведет нас на большую дорогу, по которой мы ехали раньше! — сказал Лукич, когда мы в очередной раз остановились, чтобы попытаться понять, где находимся, и что делать дальше.
Я двинулся вперёд — и действительно: ветви расступились и мы снова оказались на приличной лесной трассе, по которой, впрочем, решили дальше не ехать, а повернуть обратно, чтобы найти что-нибудь подходящее, в смысле места, поближе к базе.
По пути нам время от времени попадались ямы с водой и просто труднопроходимые места — так что я периодически включал полный привод — и джимник мастерски преодолевал сложные участки. Впрочем, сложными они были не сильно — дождя, как говорил Дед, здесь не было уже несколько недель, почти уж с месяц, так что грязей и хлябей почти не наблюдалось. Да и почва песчаная.
Наконец мы выехали на подходящую полянку. JC тут же принялся устанавливать мишени и снаряжать обойму. Потом начались собственно стрельбы, которые продолжались с перерывами несколько часов. JC с Лукичом пришпиливали к сосне мишени, выпускали в них по обойме, потом скурпулёзно подсчитывали очки — кто сколько выбил — после чего всё начиналось сначала. Через какое-то время мне это надоело, я сел в машину и сгонял в деревню. В деревне Дед как раз заканчивал коптить щук, которых наловил с соседом двумя неделями ранее в каких-то озёрах. До этого щуки эти лежали у Деда в холодильнике.
— Вот, это можете забирать, — сказал он мне, указывая на несколько копчёных рыбин, выложенных на газету «Аргументы и Факты».
Поблагодарив и выпив чаю, я взял с газеты одну из щук и поехал обратно в лес. Там по прежнему раздавались выстрелы. Но боевой запал похоже уже подходил к концу. Съев щуку и постреляв ещё немного, мы собрали наши вещи и двинулись домой. Дома во время ужина Дед, облачённый в старый зелёный китель (но не со стоячим воротником, как у меня — свой я, кстати, взял с собой, положив на дно рюкзака — а более позднего покроя — с лацканами) объявил нам, что собирается завтра сваливать, причём с утра, так что, если мы не хотим взять у него ключи от домика и остаться здесь отдыхать ещё на какое-то время, то завтра следует встать пораньше, потому что именно это он и планирует сделать, чтобы самому успеть в Москву в нормальное время. Мы приняли это к сведению, и JC, собрав свой рюкзак, залёг на диван спать, а мы с Лукичом сели за карты и проиграли часов, наверное, до трёх ночи — пока Лука не уговорил до конца один из двух местных пузырей, купленных им в городе вчера.
3
На следующий день все, конечно, проспали, но позавтракали, собрались и выехали, всё же во вполне удобоваримое время — снова помчавшись на бешеной скорости, сперва по пыльному грейдеру, а затем по латанному асфальту — пока не достигли городка с названием Устюжна, где находилась первая на нашем пути цивильная заправка. Здесь у нас с Дедом пути расходились — он ехал в Москву, а нас ждало путешествие через неведанную пока Новгородчину, за которой лежал Селигер. Накануне, поскакав по ямам в лесу и уверовав в фирму Судзуки, я проложил дома в планшетнике маршрут, отключив при этом опцию избегания грунтовых дорог. Маршрут при этом получился на сто километров короче, чем, ежели бы нам всё время нужно было ехать по асфальту. Планшетник также сообщал, что, коль его использовать по-божески, то заряда вполне должно хватить на время пути вплоть до самого Осташкова. Поэтому на устюженской бензоколонке мы со спокойной душою распрощались с Дедом, залили до горловин баки первосортным бензином и двинулись в направлении, известном лишь sputnik-ам, да компании Навител. Погода была отличная, машин было мало, Лукич заснул на заднем сидении. Мы скоро миновали границу между двумя губерниями и встали на ещё один пыльный грейдер, который, впрочем, весьма скоро закончился, сменившись довольно приличным покрытием. Остановившись на обочине перед одной из деревенек, попадавшихся нам на пути, я достал телефон и позвонил на селигерскую турбазу, где мы должны были сегодня очутиться — я спросил, можно ли приехать, и есть ли в прокате лодки. Мне подтвердили, что можно и есть. Мы поехали дальше. После очередной вереницы деревень, полей и перелесков, слева показалось большое озеро. Отыскав проезд в зарослях, отделявших нас от него, мы сунулись туда и, выехав на берег, остановились, чтобы искупаться. Озеро, по крайней мере рядом с нашим берегом, было каким-то мелким, так что от берега пришлось отходить довольно далеко, да и там глубина была всего по пояс. Обсохнув, мы двинули дальше. Навигатор в планшетнике голосом какой-то Иры сообщал, через сколько километров нас ждёт очередной манёвр вроде поворота; навигационное устройство в целях экономии батарей после этого выключалось, я обнулял одометр на приборной панели, и мы ехали указанное расстояние, никуда не сворачивая. При подъезде к концу участка, планшетник включался снова, и Ира рассказывала что делать дальше. Таким образом славный экипаж добрался до какого-то городка, в котором, затарившись в местном продмаге хлебом, рыбными консервами, пепси-колой и бананами, расположился перекусить на берегу реки, под обрывом, откуда свисало городское кладбище с пасшимися на нём козами. В стороне от нас, рядом с распахнутой настежь семёркой чисто культурно отдыхали местные жители в количестве трёх, отдых которых, по мнению моих друзей продолжался ещё со вчерашнего дня; а с другой стороны — женщина купала в реке ребёнка с красивым, открытым и постоянно улыбающимся личиком. Лукич, выспавшись и снова оседлав тему белоленточного движения, чехвостил всех подряд, пока со стороны отдыхающих до нас не стали доноситься какие-то крики. Поворотившись к ним, мы увидели, что один из участников лежит на земле, на нём сидит второй, видимо что-то объясняя, а третий занял, собственно, третейскую позицию.
— Пожалуй нам лучше будет поскорей отчалить отсюда, — сказал Лукич, оценив обстановку, и мы стали собираться. Конечно, бегством это нельзя было назвать, но через пять минут тёмно-зелёный джимник уже выезжал на трассу, следующей остановкой на которой у него должен был быть Валдай, где следовало дозаправиться, чтобы потом углубиться в дремучие болотистые дебри приселигерской Новгородчины.
За разговорами о судьбе России, время от времени переходящими в детальный взаимный разбор личностных и интеллектуальных качеств собеседников, мы не заметили, как уже стали подъезжать к Валдаю и, узрев поворот на Иверский монастырь, решили туда заглянуть.
Возрождение российской духовности бросилось в глаза сразу после поворота: вдоль шоссе и на мостах была масса что-то достраивающих рабочих, с обочин торчали свежие указатели, а сама только что сделанная гладкая дорога к храму была обильно полита битумом, по которому наши колёса непрестанно чавкали. Было жарко. Мы уже ехали по довольно узкой и вытянутой вдоль нашего движения части острова, на котором располагался монастырь, а слева и справа за деревьями проглядывало озеро, и стояли автомобили и палатки — народ отдыхал.
Наконец мы приехали и поставили машину на стоянке — прямо под крепостными стенами — и я дал SMS домашним с сообщением о своих текущих координатах, на что мне, спустя некоторое время пришёл ответ с предписанием, раз такое дело, поставить во здравие свечки Иверской Богоматери. Но к моменту, как я это сообщение получил, мы уже осмотрели главный собор и находились за пределами монастырских стен, занятые поглощением произведений местной хлебопекарни и наблюдая, как к причалу подходит, приводящееся в движение водомётной установкой, построенное лет наверное 30-40 назад, белое прогулочное судно. Когда судно причалило, с него сошло с дюжину пассажиров, на лицах многих из которых была духовная печать. Закончив с пирожками, мы поворотили обратно, а, когда поравнялись с главными монастырскими воротами, я, попросив меня подождать, юркнул в них и поспешил к главному собору, в котором, видимо, и следовало ставить свечки, тем более, что все, похоже, именно так и делали. Но войдя под священные своды, я совершенно растерялся, ибо представления не имел о том, что и как делать: я бродил между подсвечниками и иконами, зная, что нужно писать специальные бумажки, но не имея ни малейшего желания спрашивать что-либо у кого-нибудь из присутствовавших. И вообще мне очень не нравилась всё ситуация в целом. Поэтому, так ничего и не сделав, я вернулся к своим друзьям, которые в это время разговаривали с кем-то из аборигенов. Когда я вышел из ворот и подошёл к ним, атеист Лукич, к моему сильному удивлению, ничего мне не сказал, но как-то странно и многозначительно посмотрел на меня.
— Ну, что, поставил? — спросил JC.
— Нет, — ответил я.
— Почему?!
— Да, что-то не захотелось.
— Ну ты даёшь!..
И мы пошли к машине. По дороге мои спутники говорили меж собой о каких-то местных гостиницах, где, может быть, можно разжиться лодкой, чтобы какое-то время провести здесь, на Валдае. У аборигенов они узнали некий адрес, куда и было решено съездить, чтобы выяснить обстановку. Но, когда, поколесив немного по городу, мы приехали на нужное место, оказалось, что в гостинице «Валдайские Зори» — так это заведение называлось — лодок напрокат не выдают, или выдают, но с почасовой оплатой — поэтому мы развернулись и поехали прочь из города — к другому озеру и к другим лодкам — где нас ждали.
Нам предстоял довольно длительный перегон, а устюженского бензина, которым мы заполнили баки, попрощавшись с Дедом, к этому времени уже было сожжено порядочно — поэтому нам весьма желательно было подзаправиться и желательно чем-нибудь более или менее качественным. Сейчас уже единственным источником топографической информацией для нас оставался медленно разряжающийся планшетник, отыскав на котором ближайшую приличную заправку, и проложив до неё маршрут, мы тут же двинулись туда, ведомые бесстрастными ириными указаниями. Но по прибытии мы обнаружили, что клетка опустела, и птичка вылетела на волю — бензоколонка была закрыта. Вслед за нами на площадку въехал ещё один автомобиль, чтобы разделить наше разочарование.
— Да, надо было свечки ставить! — сказал я.
— Надо было, — согласился JC.
И мы стали искать в навигаторе другие заправки. Нашли одну, правда, не совсем по пути, и поехали туда. Это заведение работало. У заправочных пистолетов крутился какой-то дедок, тут же бросившийся к нам откручивать крышку заливной горловины. Но после заправки и покупок в магазинчике, сдачи у нас совсем не осталось.
— Счастливого пути! — прокричал он нам довольно раздражённо, когда мы, построив в навигаторе маршрут уже до самого Селигера, сели в автомобиль и поехали прочь.
Ирина нас повела обратно к неработавшей АЗС, где, кроме всего остального, находился съезд с нашей оживлённой трассы — на который мы немедленно свернули и покатили навстречу вожделенным — турбазе, лодке и мысу Лебедь. На переднем сидении теперь сидел Лукич, а на задних — устроился JC и, кажется, заснул. Всё шло замечательно: светило солнышко, и нам, вроде, было нечего бояться. Но вот ирин голос в навигаторе велел сворачивать — и тут я мгновенно вспомнил о том, что до этого момента совершенно изгладилось из памяти — что маршрут наш был проложен, используя все дороги, которые здесь есть, в том числе и ту, на какую мы только что встали — извилистую лесную грунтовку. Включая эту настройку при прокладывании маршрута, я думал о светлых лесных дорожках, по которым мы лихо скакали в дедовых окрестностях — они не вызывали у меня ни малейшего беспокойства — но здесь мне стало страшновато. Однако, делать было нечего, я прибавил газу — и джимник запрыгал козлом по неровностям лесничества, принадлежащего, согласно встретившемуся знаку, Министерству Обороны. От этих прыгалок, подбрасывающих вверх все наши вещи, проснулся, спавший сзади JC:
— Где это мы? — спросил он сонным голосом.
— Навигатор сказал повернуть — мы съехали с трассы, — ответил я.
— И долго так будет?
Признаться, меня самого это очень сильно интересовало: я надеялся, что грунтовка вот-вот кончится — просто навигатор решил немного срезать путь — мы снова выедем на заасфальтированное шоссе и спокойно поедем дальше в прежнем режиме. Но выехали мы, спустя какое-то время, не на заасфальтированное шоссе, а на бетонные плиты — которые уходили в лес и напоминали одну полузаброшенную дорогу в окрестностях лукичовой дачи — правда, здесь всё было не настолько разбито, как там — там, в Домодедовском районе эти плиты стояли под совершенно немыслимыми углами к земле и друг к другу, и через них приходилось буквально переваливаться колёсами — очень осторожно и с очень маленькой скоростью — а здесь, всё-таки, они лежали относительно ровно, хотя и с приличными выбоинами на стыках: стоило мне немного разогнаться, как тут же следовал сильный удар, и всё внутри автомобиля подпрыгивало. Постоянно работая всеми органами управления, я думал о конструкциях подвесок, извилистости путей, аккумуляторе в планшетнике, ведущем нас по этим путям, иверских свечах, и молил бога, чтобы эта ужасная тряска поскорее закончилась. Но она не заканчивалась.
Пропрыгав через несколько перекрёстков посреди леса, ведомые исключительно навигатором, мы очутились на чём-то вроде поля, посреди которого стояли развалины. Я в очередной раз резко нажал тормоз: на плитах было организовано что-то вроде довольно больших лежачих полицейских. Глядя на развалины, я вспомнил о виденном указателе с сообщением о принадлежности этого места военным, и в голове моей тут же возникли мысли об учебных артиллерийских и миномётных стрельбах и танковых манёврах. Я надавил на газ и, перескочив через ещё одного «горбатого», резко набрал скорость с единственным желанием — поскорее убраться отсюда. Мы снова въехали в лес и неслись дальше по плитам, навстречу — как мы надеялись — какой-нибудь цивилизации в виде нормального асфальта, которая должна была нас ждать впереди. Автомобиль то и дело подскакивал на стыках, издавая грохот, и иногда к этому грохоту примешивался металлический звон — как будто от машины чего-то отваливалось и падало на дорогу. В один из таких разов, когда звон был уж больно отчётливо явственный — я остановил джип и вышел посмотреть — что же это такого мы потеряли? Пройдя несколько метров назад, я поднял с бетона какую-то железную кочергу, покрытую многолетней ржавчиной. Показав кочергу друзьям, я осмотрелся вокруг. Слева и справа от нас вглубь леса простиралось самое настоящее заросшее лесом болото, через которое и пролегала дорога. Мы сделали несколько фотографий на память, сели в кабину и только собрались ехать дальше, как увидели прямо на нашем пути огромную птицу, судя по виду — хищную. Птица глянула на нас, потом расправила крылья и улетела. Birdwatcher Баррел, конечно бы тут же сыдентифицировал какого-нибудь беркута или сапсана, мы же, просто молча подивившись, стали набирать скорость, ввинчиваясь вместе с ухабистой дорогой в неизвестный заболоченный лес. Мне хотелось побыстрее вырваться отсюда, поэтому я старался ехать как можно быстрее, но дорога мне этого не давала: то и дело попадалось что-нибудь, перед чем приходилось тормозить, так что средняя скорость моя наверное не превышала 40 км/ч или была даже меньше, что весьма меня беспокоило. Иногда нам попадались на пути другие автомобили — но очень редко. Один раз мы еле успели прошмыгнуть перед выезжающим на бетонные плиты откуда-то из чащи лесовозом — огромным американским грузовиком, который и не думал тормозить ввиду нашего приближения. Временами дорога становилась лучше — плиты лежали достаточно аккуратно подогнанными друг к другу, автомобиль наш прекращал на них скакать как бешеный, и появлялась возможность прибавить газу. Но потом всё опять портилось, и нам снова приходилось тормозить, снижая темп до минимума. Я, наконец, понял, что в местности, где мы оказались, есть только такие дороги, других нет, потому что никто здесь не живёт, и лучшее, что мы можем сейчас сделать — это успокоиться и просто ехать вперёд, не останавливаясь, и надеяться, что японская техника не подведёт. Но иногда спокойствие мне изменяло — и я нёсся по осточертевшим уже плитам, не разбирая, где, что, и только жуткие удары подвески, заставлявшие пассажиров моих взлетать чуть ли не до потолка, возвращали меня к реальности. Ничего не менялось вокруг — только лес, болота, и изредка проглянет, может быть какое-нибудь поле с заброшенной деревенькой. Однажды среди проносящихся мимо деревьев, я вдруг увидел выступающие из-за них потемневшие стены старой деревянной часовни с такими же потемневшими руками крестов, выходящего чуть ли не голосовать на дорогу, погоста. Я начал сбавлять скорость, чтобы остановиться и осмотреть место, но JC вдруг закричал с задних сидений:
— Не останавливайся! — И я снова нажал на газ, и мы снова поехали дальше.
Мы ехали так дальше ещё несколько часов, пока, наконец этот кошмар не кончился: плоским бетонным глыбам уступил место щебёночный грейдер, выведший нас из леса в какое-то поле, где за безлюдным старым селом на пригорке высились церковные руины. Руины эти были не совсем обычны, я таких никогда не видел: средний ярус кирпичной колокольни был забетонирован — там, судя по всему, некогда был попросту организован ДОТ: характерные амбразуры смотрели из бетона на все четыре стороны. Стены церкви были в выбоинах и дырах — интересно, много ли из них появилось в результате боевых действий? Мы свернули с грейдера, подъехали к развалинам и, спешившись, зашли под держащиеся на инженерной мысли рубежа веков и честном слове, остатки сводов. На стенах пестрели надписи, но было видно, что люди бывают здесь нечасто: старые вирши не скрывались под слоем немногочисленных свежих, донося до нас сквозь десятилетия информацию о том, кто здесь был, например, в начале шестидесятых. Сделав фотографии, мы двинулись дальше и скоро снова въехали в лес. Грейдер кончился.
— Ну, вот — нормальная грунтовка, — с удовлетворением отметил я, пуская джимника вскачь.
Мы проехали ещё одну пустую деревню и снова углубились в лес, где, спустя некоторое время, перед нами вдруг возникла лужа. Мы остановились. Лужа была большая, глубокая, и объехать её было нельзя — лес к дороге примыкал вплотную. Включив полный привод, я осторожно форсировал препятствие. Через какое-то время ситуация повторилась — только лужа была уже больше. Но и эту мы проехали. Потом они стали попадаться одна за другой, и перед некоторыми из них мы даже не останавливались — только скорость сбавляли — со всеми джимник справлялся на ура. Где-то между какими-то из луж мы повстречали медленно движущийся нам навстречу большой залепленный грязью джип с двумя седоками.
— Мне кажется, что они ухмыльнулись, посмотрев на нас, — сказал JC, — и это меня очень беспокоит.
И верно — никто не мог гарантировать, что впереди в конце концов не окажется вдруг что-нибудь совершенно непроходимое. Но мы ехали дальше.
Часто рядом с лужами располагались кучи досок и горбыля — по всей видимости специально приготовленные на случай застревания. В одном месте нам пришлось очень аккуратно переезжать яму, заполненную водой, из которой уже торчали эти самые доски — рискуя напороться на какую-нибудь из них. В другом кусок дороги виделся нам настолько разбитым, что мы, перед тем, как проехать, сами подложили под колёса немного этого материала. Был участок, из кабины казавшийся вообще непроходимым: метров тридцать полного, казалось, бездорожья, состоящего из грязи замешанной множеством колёс и торчащими отовсюду деревянными обломками — но и его мы преодолели, даже ни разу не забуксовав.
— Нормальная грунтовка, — сказал JC. Мы вообще любим пошутить.
Впереди на дороге опять показались какие-то серые птицы. На этот раз это было что-то очень большое — у меня тут же почему-то возникла мысль про кондоров и, похоже, не у меня одного. Птицы увидели нас, поднялись и улетели.
— Журавли.
— Или цапли.
— Или цапли.
Поперёк дороги начали то и дело попадаться немного выступающие над нею горбы каких-то бетонных труб. Одна выступала уж больно сильно, но я не стал объезжать выступающее место — и тут же поплатился за это: снизу что-то шкрябнуло.
— Похоже задели, — сказал я.
— Задели, — флегматично, с видом стороннего наблюдателя, согласился Лукич, который сейчас выступал в роли первого штурмана, сверяя наш путь по планшетному навигатору. JC был вторым: он развернул у себя на заднем сидении карты то ли Тверской, то ли Вологодской области, где был также показан пограничный кусок Новгородчины, по которому мы сейчас отчаянно рвались к Селигеру — и тоже отмечал взятые нами населённые пункты.
Я в очередной раз вышел из машины и начал смотреть, чем мы там задели за бетонную трубу: действительно, одна из выступающих частей рамы была немного отогнута в сторону.
— Да... А, ну и хрен с ней, — буркнул я, залез в кабину и собрался было тронуться дальше, как вдруг JC сказал:
— Слушайте, а там, если дальше ехать — дороги нет!
— То есть, как это?
— Ну, так — после Зимниц дорога с покрытием кончается, а потом — ещё хуже: она вообще перестаёт быть автомобильной!
Странное дело. Садящийся навигатор так не считал, продолжая довольно бодро вести нас и дальше в известном — правда, похоже — ему одному — направлении. Мне стало немного не по себе. Мы зашли слишком далеко, а день уже сильно клонился к вечеру — да, собственно, этот самый вечер вполне себе наличествовал и, в общем, не сказать, чтобы такой, уж ранний — т. е. поворачивать обратно и заново преодолевать все эти буреломы, грязи и бетонные плиты, да ещё и в темноте, чтобы потом сделать вдобавок и крюк в несколько сот километров, пусть и по асфальту, было совершенно неприемлемо. К тому же, когда я бросил взгляд на индикатор аккумуляторной батареи нашего планшетника с навигационной программой — я увидел, что тот почти разряжен. Мобильники показывали полное отсутствие сети. Прекрасно. Не призраки ли дятловцев маячат там, за деревьями, в болотах?..
— Нам нужно доезжать до Гославля, а потом уходить в сторону, на Новый Скребель — так мы попадём к Селигеру, — говорил JC.
Да, но то — новгородский Селигер, не тверской — очень далеко от того места, куда мы направлялись.
— А потом что? — спросил Лукич.
— Ну, потом — объезжать. Дохрена объезжать...
Да, варианты не ахти.
— Что ж там — совсем, что ли, действительно дорог нет? — спросил я.
JC стал, призывая во свидетели управление по делам картографии, говорить про лесные грунтовые просёлки без покрытия, что это ещё хуже, чем то, что у нас было раньше, потому что они обозначены на карте тоненькими еле заметными линиями и может быть вообще дорогами по сути не являются, и лучше, пока не поздно, свернуть к цивилизации, где бы она ни была.
Я с ним почти согласился, но, проехав ещё несколько километров и приблизившись к последней развилке в Гославле (где главное место занимал трактор, судя по всему, довольно часто употреблявшийся), сказал:
— Нет, едем дальше! — и устремил Судзуки Джимни по изначально проложенному маршруту, решив, что хуже дорога уже не будет. Команда протестовать не стала.
Существенных ухудшений действительно не произошло — мы всё так же подпрыгивали на ухабах и переезжали лужи, но ничто не преграждало нашего пути кардинально. Периодически, то слева, то справа опять открывались лесные болота, солнце же постепенно клонилось к горизонту, который, впрочем, был почти всегда от нас скрыт деревьями.
— Ну, что, скоро там эти козьи тропы? — спрашивал я у JC, желая уяснить, въехали мы уже в совсем дикие места или нет, и, в конце концов, после очередной полужилой деревни, он сообщил:
— Да, по карте нормальная дорога должна кончиться.
А по делам — так нет — ехали, как раньше. У нас никто никому ничего не должен. Однако, мы продвигались вперёд.
— Нам теперь осталось только бы до Красухи прорваться — и мы спасены! — сказал JC, глядя в карту.
Это означало, что где-то уже впереди была граница Тверской губернии, где мы получали в качестве бонуса навигационную поддержку со стороны устройства Glofiish, пришпиленного сейчас к лобовому стеклу и имеющего, в отличие от почти севшего планшета, возможность питания от бортовой сети. Но пока что старый наладонник, как и большую часть сегодняшнего дня, показывал на своём маленьком экранчике лишь белое поле, не зная, или делая вид, что не зная ничего о существовании приближающейся к нам Новгородской области и утверждая, что земля кончается... ну, примерно там, где ехали сейчас мы. Вообще мы находились, как говорит Баррел, за границами добра и зла — и, чёрт возьми — это было действительно так!
Мы опять проезжали нежилую или почти нежилую деревню — с заброшенными домами, кое-где даже кирпичными. Где-то у дороги присутствовали таблички с названиями таких деревень, где-то — нет. Мы ехали через заболоченный Русский Север.
— Ага — Новосёл. Значит следующая — Екимково, и потом должна быть Красуха, — объявил JC, — Дороги кончились, — добавил он, глядя в карту.
Действительно — миновав ещё километров пять грунта, мы въехали во вполне жилую, находящуюся посреди леса, деревню — с людьми и, самое главное — «Волгой», стоящей у одного из домов.
— Ну «Волга»-то должна была как-то сюда приехать! — предположил я, — значит есть шанс, что дорога будет нормальной.
Дорога, в общем, была не очень нормальной — честно говоря, у меня даже возникли сильные сомнения, что «Волге» она бы оказалась по зубам, но JC сказал:
— Местные — они, ведь, знают все нюансы...
Одним из них, похоже, была скамеечка — обычная скамеечка для отдыха — она стояла посреди леса на развилке двух изрытых колёсами дорог — видимо обитатели деревни частенько здесь прогуливались. Вообще, местность, где мы сегодня измеряли просёлки, была, на самом деле, не такой заброшенной: периодически нам попадались большие аккуратные вывески, говорящие о том, что мы находимся в Валдайском Национальном Парке, и всё такое прочее. Это помогало нам почувствовать себя не такими одинокими в этом огромном мире. Но сейчас это уже чувствовалось и так: мы — о радость! — выезжали, наконец, из леса и неслись по полям к нашей ненаглядной Красухе — я прибавил скорости, и она теперь составляла 60 километров в час! Это был, хотя и не конец путешествия, но Глофиш уже ухватил ставшую тверской местность, показывая нам, что скоро мы снова въедем на асфальт, а там и до турбазы рукой подать.
Был замечательный летний вечер, когда со стороны деревни Красуха автомобиль Suzuki Jimny тёмно-зелёного цвета выехал на т-образный перекрёсток, остановился, и из него выбрались трое путешественников, один из которых взвёл фотоаппарат и стал делать снимки в свете заходящего солнца. Через дорогу напротив на автобусной остановке встрепенулся дедок и, подхватив свой небольшой рюкзак, посеменил к остановившимся.
— Стою, жду осташковский автобус, а он взял, да и промчался мимо! — начал жаловаться он, — а вы куда едете?
— Мы в Нилову Пустынь, в Светлицу— ответил JC.
— Так вы мимо Осташкова не проедете, обязательно через него поедете, никуда не денетесь! — начал тараторить дедок, прекрасно понимая, что это не так. Но места в нашем маленьком автомобиле не было.
Мимо ехала машина, и дед бросился голосовать, но она пронеслась мимо, заполненная, как и мы, под завязку.
— Мы бы вас взяли, да у нас места нет. Машина маленькая.
— Да, что же? Я совсем немного места занимаю, прижмусь, что-нибудь там в руки возьму... — дед чуть не плакал.
— Ну, что, — сказал я JC, — положим третий рюкзак сверху первых двух — сядете, будете его головами держать.
— Да, я подержу! — обрадовался дед, и мы действительно вчетвером ухитрились забраться в кабину вместе со всеми своими вещами. Но на задних сиденьях было, конечно, несладко: JC с дедком сидели скрючившись, держа, как атланты, рюкзак JC, который лежал у них действительно прямо на головах. Да, джимник — это машина не для четырёх человек!
— Вот, нам тут недавно дорогу наконец построили для Путина, — сказал дедок, — как раз перед его приездом!
И мы выехали с асфальта на трясучейший грейдер, на котром я сбавил скорость до минимума, но мы всё равно тряслись, как не знаю что.
— Слушай, а ты попробуй наоборот прибавить, — посоветовал Лукич.
Я прибавил, и, как ни странно, это действительно помогло. Скоро мы выехали на нормальную асфальтовую трассу и погнали в Осташков. По пути дед говорил, что ему семьдесят с чем-то лет, что он всю жизнь проработал слесарем на Городомле и рассказывал про свою работу, которая началась где-то в пятидесятых годах. Наконец мы подъехали к какому-то месту в городе, и он сказал, что здесь ему выходить.
— Ну, а, где вы живёте? Давайте мы вас до дома довезём, — предложил я ему.
— Не, не надо, я лучше тут выйду! — и он принялся суетливо искать рукоятку на двери. Но у джимника нет задних дверей по бокам.
Я остановил машину. Мы вышли.
— Спасибо вам, ребята, что довезли, — сказал дед, выбравшись наконец из кабины и доставая мятую сигаретную пачку, — я могу вам заплатить — у меня есть 150 рублей...
— Нет, не надо нам платить, — сказал я, подходя к нему, — у вас здесь наверное есть церковь?
— Да! Вот недавно...
— И вы там бываете?
— Конечно!..
— Тогда поставьте свечки...
— Заупокой? — дед посмотрел на нас, и я подумал, что с той стороны, откуда мы перед ним появились, наверное, действительно очень редко кто выезжает.
— Нет, во здравие. Вот имена, — и я протянул ему чек с бензоколонки, на оборотной стороне которого только что написал требуемое, — ну а мы поедем дальше. До свидания!
— Счастливого пути!..
Мы развернули машину и пустились в путь, который не был уже ни трудным, ни длинным — дорога шла вдоль Селигера, и была не так уж плоха. И ехали мы не так уж долго — эту дорогу я уже знал.
— Кладбище, — вдруг сказал Лукич.
И действительно — впереди показались маячившие запоздалым ночным путникам кресты, доехав до которых, мы притормозили, и я стал поворачивать налево.
— Что, нам сюда? — удивился Председатель.
— Да. Нам — сюда, — ответил я, постаравшись придать интонации зловещей мефистофелевской замогильности, осторожно нажал на акселератор, и мы — в который, но уже — последний на сегодня раз — снова с асфальта съехали на ухабистый лесной грейдер.
Вскоре кладбище осталось позади, и фары наши в течение где-то четверти часа выхватывали из всё сгущавшихся сумерек только деревья и часть дороги, пока не осветили, наконец, решётку ворот со стоящим рядом кирпичным двух или трёхэтажным зданием с треугольной крышей, из подъезда которого к нам тут же вышел человек. Это был сторож, и это была турбаза — мы приехали.
4
Свершилось. Правда, было уже около полуночи, но нас пустили, выдали, кого-то разбудив, лодку, и мы — в ночи глухой, как говорит КБ — погрузив свои пожитки и отчалив от гостеприимного пляжа, погребли к лебединому мысу. Драйвера посадили отдыхать на корму, где он стал смотреть на высыпавшие в небе августовские звёзды и стряпать бутерброды с колбасой, коими угощался сам и потчевал гребцов, у каждого из которых в руках было по веслу, и которые, чтобы дело лучше спорилось, отхлёбывали время от времени из заветной бутылочки JC карамельной Белой Лошади.
Озеро нельзя было назвать совершенно пустынным — одна или две моторки попались нам на пути, когда лодка наша, пройдя мимо последних церковных построек на монастырском острове, стала пересекать Крестецкий плёс — но и особого движения тоже не было заметно: всё-таки был будний день, точнее, уже — будняя ночь. Мы плыли, и скоро перед нами показалась заросшая камышом оконечность мыса Лебедь — тёмный сосновый лес вставал за камышами. Миновав её, мы стали идти вдоль берега, выискивая свободную стоянку. Я включил фонарик, и луч его ощупывал прибрежные деревья, пока не нашёл знакомую засохшую наполовину сосну — то была наша дежурная, скрытая от посторонних глаз и потому всегда готовая нас принять стоянка, проход к которой в прибрежных травах был на сей раз, как я успел увидеть в бледном свете светодиодов, однако, не таким уже незаметным, как раньше — видно, стоянкой, всё-таки, начали пользоваться. И это было действительно так: когда мы причалили к берегу и перенесли все наши вещи из лодки наверх, туда, где обычно ставились палатки и разводился костёр, то увидели явные следы не сильно давнего присутствия. Однако более подробно мы исследовать ничего не стали — кто-то разжёг огонь и положил в него бревно (такое же большое и суковатое, как бревно Lz, но, только, всё же, по-моему, это было уже не бревно Lz) – и в свете огня мы поставили палатки, и, ничего не готовя, просто легли через некоторое время спать.
На другой день, после пробуждения и завтрака, Лукич, совершив обход ближайшей окрестности, а именно — соседних стоянок — обнаружил, что одна из них пустует, там есть, в отличие от нашей, приличный подход к воде и стол. Последнее для него было главным, и он, не долго думая, собрал свои вещи и, вытащив из земли колышки своей палатки (которая на самом деле принадлежала КБ), не складывая её, потащил — как улитка — на новое место. Мы с JC со своею палаткой последовали за ним примерно таким же образом.
Это новое место предполагало довольно большой лагерь и предлагало, конечно, гораздо больше комфорта: кроме уже упомянутого стола, здесь присутствовал принесённый сюда кем-то целый, из какого-то гарнитура 70-80-х годов, кухонный шкаф, которому мы во всё продолжение нашего отдыха так и не нашли применения, довольно внушительная, укрытая полиэтиленом, поленница дров и флаг, приделанный к одной из прибрежных сосен — когда подул ветер, на нём стала видна символика нефтяной компании Лукойл. Воистину, всё это было вполне заслуженной наградой за трудный и полный опасностей переход, совершённый нами вчера.
И мы, собственно, начали отдыхать. Кажется, первый день мы не делали решительно ничего. Я извлёк из недр рюкзака пакет со своим редкоземельным кителем и повесил его на вешалку (вешалка здесь тоже имелась) — для антуражу, а рядом, на соседний крючок — свой старый плёночный Canon AV-1, который периодически оттуда снимал, чтобы что-нибудь сфотографировать. Под конец дня в лучах заходящего солнца китель блестел своими пуговицами, а мы жгли костёр, готовили еду и пили чай. А потом наступила ночь, и мы пошли спать.
Время от времени, как склянки на корабле, слышался монастырский колокол. Сосны шумели под натиском ветра где-то на северной стороне, защищавшей наш берег от его резких порывов. Две палатки стояли на склоне, уходящем куда-то вверх, где за зарослями начиналось болото. Вдруг тишину прорезал леденящий душу вопль, полный неизбывной тоски. В общем, это снова был я. Объятый ужасом, сидел я в палатке, тараща глаза и ничего не соображая, силясь вспомнить, что со мной, и что явилось причиною теперешнего моего состояния — какая тёмная неведомая сила опять просунула на мгновение из жуткого небытия в этот мир кончик своего хищного клюва? Или это просто кто-то тяжело вздохнул там, на болоте? Или, может быть, тот, кто сорок с лишним лет назад носил зелёный китель со стоячим воротником, решил из под мрачных и тёмных сводов дотянуться теперь до его нового хозяина?
На следующее утро, посматривая на чёрные погоны со связистскими эмблемами и блестящие пуговицы со звёздами, JC сказал:
— А может его сжечь?
— Можно, — согласился я, — маслом только хорошенько полить.
Но потом я отказался от этой затеи — мне стало жалко почти коллекционной вещи. Впрочем, и злой дух — или что это ещё было — меня в последующие дни более не преследовал.
После завтрака парни, обнаружив критическое уменьшение количества главного продукта, решили сплавать в деревню и пополнить запасы. Когда они возвратились, то среди прочего, привезли ещё и свечей — отвратительного, правда, качества — каких-то мягких — но в августе, когда ночи уже весьма тёмные, свечи приходятся весьма кстати — и поэтому я, надев свои берцы, подаренные мне М., отправился на поиски подходящей стеклянной банки, дабы приспособить её под туристский фонарь.
Я шёл вдоль берега, но что-то ничего подходящего мне упорно не желало попадаться на глаза.
Народ какой-то патологически аккуратный пошёл, — размышлял я про себя недовольно, — взял откуда-то эту детскую манеру — закапывать мусор! Совершенно ничего невозможно найти!
Главным виновником порочной тенденции, я решил, являются молодёжные проправительственные организации, массово оккупировавшие озеро ради карьерного роста своих рвущихся к сытой жизни активистов.
Размышляя таким образом, я шёл вдоль берега, расспрашивая обитателей попадающихся мне на пути туристских стоянок о наличии в их окрестности какой-нибудь подходящей стеклотары, пока не оказался посреди довольно населённого лагеря, на задах которого стояла большая палатка, где восседал огромный бородатый человек, чем-то напоминавший Будду. Недалеко от него сидела женщина и перебирала ягоды. В ответ на мой вопрос он поднял руку, указывая место, где в мусорной куче, кажется, видел как раз то, что мне нужно. Я поблагодарил его и спросил, долго ли они здесь стоят. Его жена сказала, что около месяца. Я пошёл к указанному месту, но анонсированной мусорной кучи не застал — проклятые друзья природы уже и её засыпали. В расстроенных чувствах направился я обратно в наш лагерь, осматривая на всякий случай свой путь на предмет того — вдруг я чего-нибудь пропустил — как вдруг меня кто-то окликнул, и, обернувшись, я увидел спешащую ко мне женщину — жену Будды, в руках у которой была маленькая стеклянная баночка, судя по форме — из под растворимого кофе, которую, подбежав, она протянула мне.
— Вот, возьмите, муж сказал вам отнести.
Мы немного поговорили. Женщина посетовала, что туристы совершенно по-наплевательски относятся к природе, в пример приводя пришпиленный к сосне лукойловский флаг на нашей стоянке. Я внутренне с ней не согласился, сжал в руках банку и, попрощавшись, ушёл к нашим палаткам, поленнице и столу, усевшись за который, сделал, в конце концов, вполне пристойный фонарь, который и светил нам исправно по вечерам, когда мы ужинали, пили чай и играли в карты.
На следующий день спутники мои решили снова отправиться в радиальную экспедицию.
— Хочется посмотреть на лагерь нашистов, — сказал JC.
И, погрузившись в лодку, они уплыли. А я остался. За старшего. Я ходил взад-вперёд, стругал палочки, смотрел на планшетнике (в котором ещё остался заряд) на пройденный нами маршрут и думал о Будде, его жене — и всех тех, кто приезжает сюда не как мы — максимум на неделю — а живёт месяцами, всё лето, а иногда даже — включая часть весны и осени. Как Боцман.
С этим человеком — отставным тверским прорабом — JC познакомился в начале или середине 90-х, когда, встав как-то со своими институтскими друзьями лагерем на высоком обрыве Коровьего полуострова и обнаружив вдруг, что продукты на исходе, отправился через заросли в поисках каких-нибудь людей, у которых можно было бы чего-нибудь попросить. Наткнувшись в лесу на местное кладбище с развалинами церкви, и пройдя его, он вышел, наконец на песчаный пляж, с растущими прямо на нём, то здесь, то там, соснами, двумя или тремя палатками и сидящим у костра человеком лет пятидесяти. Это и был Боцман. Они познакомились, Боцман сказал, чтобы друзья JC собирали свои манатки и быстро двигали сюда, а когда это произошло (студентов не нужно было долго упрашивать) — всех накормил, явившись для голодных бауманцев чем-то вроде ангела — если, конечно, можно представить себе ангела в обличьи сурового, но всё же весёлого мордастого мужика, не привыкшего глубоко залезать в карман за крепким словцом.
Я его узнал лет семь-восемь спустя, когда с JC, на его байдарке «Таймень» впервые оказался на Селигере — мы тогда плыли прямо из Осташкова, и первая наша стоянка была, как раз на боцманском пляже. Когда мы причалили, и Боцман нас увидел, то очень обрадовался, кинувшись обнимать JC, как старого знакомого. Меня же он прозвал Русским Интеллигентом, выделяя каждый раз первое слово и искусственно зачем-то картавя в нём первую букву. JC при этом улыбался. Вообще, похоже, у них царило полное взаимопонимание. Они переписывались. Весною Боцман писал JC из Твери, что снова собирается на озеро, о своём житье-бытье. Ближе к лету грузовик забрасывал его вместе со всем его довольно многочисленным скарбом на песчаный перешеек, соединяющий основную часть Коровьего с берегом, и далее в Красногорск шли штемпелёванные конверты (электронная почта тогда была только, разве что у Касперского) уже отсюда — как погода, кто здесь бывает, и, что JC обязательно нужно приехать, потому как ожидаются какие-нибудь очень замечательные девицы. У Боцмана на пляже часто собирались довольно большие и весёлые компании. Как-то раз, приехав к нему, и поставив палатку (ещё советскую, брезентовую), я сидел в ней и отдыхал, как вдруг снаружи раздался девичий голос:
— А можно к вам?
Я тогда почему-то ответил, что нельзя, что я отдыхаю. А ночью мне было за то наказание: в соседней палатке происходил его величество Коитус, который, похоже, властвовал там безраздельно. Что-то, уж, пожалуй, даже как-то особенно громко.
На следующий день мы снялись с места, и более я Боцмана не видел.
А через год всё закончилось. Дело в том, что последние несколько лет старик был в завязке. Завязал же он после одного случая.
— Нажрался я как-то, — рассказывал он JC, — и чёрт меня дёрнул лечь спать головою к кладбищу — никогда так не ложился! И, вот, ночью просыпаюсь и чувствую — кто-то меня за ноги тащит из палатки! Смотрю — ведьма! Лохматая такая, с седыми патлами, сама жуткая! Я давай её ногами лягать — еле отбился! После этого решил: хватит, пора завязывать!..
И завязал. Но, вот — развязался, пустился во все тяжкие, и сердце его не выдержало — умер он прямо здесь, на Селигере. Его пляж осиротел, а я, когда теперь подхожу к памятному камню, появившемуся здесь через год, каждый раз понимаю, как сильно мне — лично мне — его не хватает, и что мне очень жаль Боцмана.
— Ну, а что, в конце концов, — говорил мне JC, — человеку всё осточертело — видимо он захотел пожить напоследок полной жизнью...
Полной жизнью? Полной пьяного угара и стремительно несущейся — и достигающей — точки, где нет больше ничего — и множество оплакивающих его людей, на которых он не может взглянуть, о которых не может даже подумать потому что его самого уже нет...
Пару лет назад мы с JC стояли лагерем на заросшем лесом и сильно вытянутом в одном направлении безымянном островке, не так далеко от Коровьего. Мы простояли там где-то с неделю, и в тот день, когда собирались уезжать, к нам неожиданно зарулил катер. Катер был большой, пластмассовый, белый, с мощным мотором, благородно урчащим. Сделав лихой вираж, он уткнулся носом своим в берег, и оттуда, пошатываясь, выбрался худощавый усатый человек, лет 50-60-ти.
— Здравствуйте! — начал он, поднявшись не очень твёрдой походкой к нам на берег, угодив перед этим, выбираясь из своего пластмассового белого чуда, в воду, — позвольте представиться: Виктор Иванович, старший инструктор турбазы «Селигер»! Со мною можно говорить обо всём, кроме религии и политики! О религии и политике я не говорю прин-ци-пи-ально, потому что ничего хорошего из этого, как правило, не выходит!
Расспросив нас, кто мы и откуда, поинтересовавшись, весьма ненавязчиво, нет ли у нас чего выпить, и получив в распоряжение своё бутылочку с остатками виски, он, сев на пенёк, стал рассказывать, что жена его держит частную базу в деревне З...и, что там есть лодки, баня и вообще всё, что душе угодно, после чего мы его спросили, знал ли он Боцмана.
— Гену-то?.. Эх, ребята... Он же у меня инструктором был — мы с ним группы по всему Селигеру водили — сколько водки вместе выпили, сколько баб пере... И, вот, как же бывает: один пьёт всю жизнь — и ничего, а другой... Говорил я ему...
Вскоре весь наш виски подошёл к концу. Да его, собственно, и не так уже много было — мы с JC даже думали, не оставить ли его здесь вообще. Посмотрев на пустую бутылку, Виктор Иванович встал, деловито с нами попрощался, спустился к воде, бухнулся в свой катер — и был таков, а JC сказал, что он его вспомнил — он приставал годом или двумя раньше к Лукичу на турбазе, когда мы, то ли только что приехали, то ли ждали такси, чтобы уехать — и выпил тогда за разговором бутылку нашего пива. Или две.
— Тоже про свой пансионат рассказывал...
Так, размышляя о былом, сидел я одиноко сейчас за столом на мысе Лебедь, как вдруг увидел приближающуюся к нашему лагерю парочку. Молодая женщина с длинными чёрными волосами и долговязый мужчина с усиками. Я было собрался с ними поздороваться, но они, как будто меня не замечали. Они шли рядом, и у мужчины было такое одухотворённо-мечтательное лицо, каковое обычно бывает у тех, кто любит, чтобы женщина была непременно сверху. Впрочем, сосредоточенное выражение у его спутницы, как бы говорило, что рано любоваться красотами болот, ибо орхидеи ещё не зацвели, хотя, впрочем — и хрен бы с ними.
Смотря на парочку, я никак не мог понять — кого мне напоминает усатый? Потом понял — Виктора Ивановича. Только моложе лет на тридцать. И у меня тут же возникла лукавая мысль: уж, не инструктор ли этот парень?..
Больше никто в тот день мимо не проходил. Когда солнце начало закатываться, я сварил картошки, сделал чаю и поужинал. Ночью, в темноте, вернулись мои друзья — я издалека услышал вёсла, голоса и увидел мелькание фонарика — плеснул в раскалённую углями консервную банку подсолнечного масла и устроил что-то вроде маяка. Вылезшие через некоторое время из лодки JC c Лукичом были усталые, но, похоже, довольные — плавали они аж до Кравотыни, где познакомились с какими-то осташковскими велосипедистами, работающими школьными учителями и играющими в местной фолк-панк-группе.
— Он сам — учитель труда, и преподаёт труд у мальчиков, — рассказывал JC об одном из них, — а есть у них и те, кто преподают у девочек — так они, как он говорит, почему-то все садятся в конце концов по обвинению в педофилии...
Ночью был сильный дождь, а на утро оказалось, что палатку Лукича залило совершенно, и он потратил полночи на перетаскивание всего своего хозяйства на другое место.
Весь следующий день решили посвятить стрельбе: на пень ставились обгоревшие в костре консервные банки — это были фашисты, и сперва нужно было попасть в них — а потом дырявились мишени и подсчитывались очки. Я показал удивительно неплохие результаты.
В разгар стрельб пришло SMS от Баррела. Он сетовал на то, что Мэттью Беллами, хотя и талантливый музыкант, но, всё же — порядочная свинья, потому что творчество его — сплошное нытьё, и это такому парню, как он, Баррел, вряд ли может понравиться. А вообще в Лондоне сейчас совершенно нечего делать — скоро всем нам будет совершенно нечего делать, а я, вместо того, чтобы как-то исправлять ситуацию — например в Битцевском парке или на детской площадке — занимаюсь чёрт-те-где чёрт-те-чем. Едва ли это можно назвать правильным положением вещей, потому что, если бы дела обстояли так, как должно, то в одном из корпусов дома по улице Инессы Арманд давно бы уже стоял запах коньяка, вовсю играли бы ютьюбы и заваривался чай, а этого всего почему-то нет, и неизвестно вообще, к чему может привести подобное безобразие, да и кому вообще нужна такая жизнь?..
С рядом утверждений я был не совсем согласен, с иными даже готов был поспорить, но нужно было срочно перезаряжать пистолет — к тому же JC предлагал перенести огонь на водную гладь и бить фашистов там. И действительно — это оказалось гораздо эффектней: вода буквально вскипала от снарядов береговых батарей вокруг обгорелых вражеских дредноутов, которые в результате, конечно, все пошли ко дну. (Потом мы их, разумеется, подняли, но это уже не относится к делу.)
После ужина Лукич и я сели в свете свечей за карты, а JC пошёл спать.
Следующий день друзья мои посвятили пешим прогулкам — они пошли каждый в свою сторону, пропадали где-то весь день, бродя по острову, и вернулись только к вечеру. Я опять торчал в лагере и ничем не занимался. А назавтра мы собрались, погрузились в лодку и вернулись обратно на турбазу, откуда на тёмно-зелёном покорителе валдайских топей и грозе межобластных северных трасс приехали в Москву.
Джимник я на всякий случай потом свозил в мастерскую — в нём там не нашли никаких поломок. «Данная машина предназначена для поездок по бездорожью,» — сказали мне. Хотя, конечно то, что было на Валдае на самом деле не было никаким бездорожьем — это вам любой джипер подтвердит — ерунда. Хотя, нам, конечно, очень повезло, что перед тем, как мы туда сунулись, в тех местах не было дождей. А Lz недавно появилась-таки у меня в скайпе: сказала, что мотается на автомобиле по какому-то греческому острову. С кем — не сказала. КБ недавно вернулась из месячной поездки по тибетам, китаям и монголиям. Лукич предложил мне приехать на Азовскую в день её прибытия, но я пожалел бедную девушку и решил, что лучше пусть отдохнёт. Дед позвонил моей maman и сказал ей между прочим, что мы — бездельники. Интересно — позовёт ли он нас ещё когда-нибудь? Баррел продолжает писать SMS в своей газете на два разворота и ругать врагов Советской власти. Лето кончилось. Наступила осень, что, в общем, неудивительно.