О сущностях
Можно ли найти что-либо более волнующее, чем тайна божественного миропорядка? Тайна, которую мы соотносим с мыслью о бесконечном пространстве была соблазнительной для языческого, иудейского, античного, восточного и западного ума: какой она отражалась в их головах отчасти мы знаем. Далее, разумея под историей человеческого рода мотивированные способы понимания всей совокупности осознанных, описанных, уже осуществленных событий прошлого, мы обнаруживаем, что имеем в наличии объем схем, формулировок, сравнений, форм, структур с их членением на типы и сведением фактов в систему, но можем ли мы увидеть картину мира достаточно ясной для того чтобы сказать каким мы представляем себе его? Скорее всего, нет. Никто доныне так и не смог описать в должной степени мир-как-историю во всей совокупности ее явлений и пластических форм. А все потому, что человек не способен увидеть мир во всем объеме, ибо мир есть выражение, число которых не подлежит исчислению. Дело не в том, что человек по необходимости придает большее значение природе, как первоформе, пусть даже мир и является действительностью, которую он стремится осмыслить по отношению к собственной жизни, он непосредственно ощущает природу, как она есть, в противоположность миру как нечто в себе самом непреодолимое и всеобъемлющее, а в том, что оказывается невозможным установить связь религиозного, мифологического, художественного и научного мышления, взятых вместе, с многозначным понятием пространства и времени, включающим в себя понятия полярности и периодичности. Можно, по крайней мере, описать элемент орнамента. Но в каком виде должна предстать нам какая-нибудь архитектурно оформленная колонна, если мы можем видеть лишь часть ее, извлеченную из отдельных фрагментов. По сей день, история мира углубляется путем добавления новых знаний, ученые находят более точные определения форме, детализируют фазы и, конечно же, все это происходит не без осмысления направления и опять-таки, даже теперь, когда мир стал предметом научного мышления, к морфологии всемирной истории вряд ли прибавилось заключительное. Прежним, однако, осталось понимание, что Вселенная, чем бы еще она ни была, предполагает высшее присутствие чего-то живого. Как бы то ни было, начиная от схоластиков и до логиков вроде Лессинга и Штейнера по всей видимости картина мира отражает прежде всего позицию самого толкователя, близкую его взгляду (Кант, например, постулируя принцип априорности не утруждал себя доказательствами), так что по отношению к ней имеется лишь подавляющая масса фактов, идей, моделей, схем, таблиц с проистекающим отсюда сомнением, что мир возник сам по себе из ничего. У Шпенглера было свое представление исторической формы: «…Здесь есть краски, блики света, движения, каких не открывал еще ни один духовный взор. Есть расцветающие и стареющие культуры, народы, языки, истины, боги, ландшафты, как есть молодые и старые дубы и пинии, цветы и листья, но нет никакого стареющего «человечества». У каждой культуры свои новые возможности выражения, которые появляются, созревают, увядают и никогда не повторяются. Есть многие, по глубочайшей сути своей совершенно друг от друга отличные пластики, живописи, математики, физики, каждая с ограниченной продолжительностью жизни, каждая в себе самой замкнутая, подобно тому как всякий вид растений имеет свои собственные цветки и плоды, собственный тип роста и увядания. Эти культуры, живые существа высшего ранга, растут с возвышенной бесцельностью, как цветы в поле». Что касается американского мирового господства – не будем здесь говорить о его особенностях, но обязательно скажем, что господство это, естественно, не сложилось разом и как таковое обусловлено исключительно избытком силы во всех ее аспектах. Учтем при этом, что внутренний потенциал и размах влияния с самого начала соотнесен в строгой пропорции. Надо думать это обеспечивает устойчивость формы. Посмотрим на все взглядом наблюдателя и сообразно этой позиции в общих чертах поясним как сей порядок раскрывает себя в действительности. Таким образом, мы только рассмотрим саму тему и дадим подходящее определение формообразующей силе, каждой своей частью имеющей почти мистическую связь с пространством, в котором великий организм самоосуществляется в разных видах, при этом нет необходимости ставить перед собой задачу, через осмысление одного ему присущего способа внешнего проявления, исчерпать ее содержание. Кроме того, понять, что представляет собой американский феномен можно только через историю страны, та в свою очередь неотделима от истории Нью-Йорка – из обстоятельств действительности становится очевидным, что Нью-Йорк не просто единственный в своем роде мировой город, не только явление большого стиля, на деле это центр мировых свершений. Не больше и не меньше. История Америки это становление величайшей цивилизации, столь могущественной, что она ни разу еще не была поколеблена в своей значимости. Одно только слово «Америка» вызывает ряд представлений, включая вздорные и поверхностные, и, стало быть, никак не соответствующие истине. Вот что мешает некоторым людям правильно воспринимать страну, которую, образно говоря, следует уподобить целой планетной системе. Америка, пожалуй, единственная страна представление о которой обусловлено множественным числом впечатлений. Можно сколько угодно ругать Америку, все равно ничто не затмит и тем более не умалит значение того несомненного и очевиднейшего факта, что они, американцы, творцы современной истории. В их руках самые передовые технологии, духовные и материальные богатства Запада – чем он был бы без них! Следовательно, все протесты примитивных умов против американского влияния исторически предопределенного по самой сути своей, ровным счетом ничего не значат. Тут, похоже, движение осуществляется по принципу: чем значительнее явление, тем упорнее сопротивление. «Антиамериканизм» - столь широко распространенный в самой отсталой части мира – мусульманской, не идейное направление со стороны противников экспансивной цивилизации, его следует рассматривать не иначе как продукт вялого, бесплодного, чтобы не сказать убогого сознания. Вот что в полной мере определяет их оценочные суждения. Дело не в том, хорошо или плохо это само по себе, но в том, что подобное состояние, как правило, склонно к пониманию незначительного и малого. Представляется вполне уместным провести аналогию с прошлыми временами; тут вспомним как часто под видом борьбы за то и это шельмовали империализм Великобритании. Те же отсталые в умственном развитии люди, в числе тех, кто не способен понимать, что зрелая цивилизация стремится к расширению, чернили успехи милитаристских экспансий России, Франции, Пруссии, Германии, Испании и подвергали их лжетолкованию. Разве все великие события в мировой истории не возникли в результате противодействия? Соответственно этому Америка появилась под знаком отрицания какой-либо зависимости во времена разочарований. В душах людей населявших американский континент скопилась сверхчеловеческая энергия. Взрывы небольшой мощности, имевшие место в 1776 и в 1864 годах – поглотили лишь малую ее часть. А избыток энергии ушел на деловые предприятия, освоение природных богатств, на достижения науки и искусств и на становление государственных институтов. Решающим остается факт, что американцы единственный народ образовавший самостоятельное государство. Россия, образовавшаяся в результате бессмысленного переворота в счет не идет, хотя бы потому, что большевики и всякий сброд, им сопутствовавший, украли у страны ее душу, а их последователи в лице коммунистической мафии, лишь поддерживали в сознании черни иллюзию самоопределения народа. Практическая возможность такого чуда – появление новой страны, как отдельного мира, совершенного в самом себе, есть в высшей степени драматический акт. В нем достигают своего развития духовная свобода, сила размаха и мирочувствование западного человека. Опять же, под знаком полного игнорирования почти всех установлений устаревшей западной культуры, можно сказать без преувеличения, застывшей в трехчастном состоянии, где противоположность религиозной догмы, политики и преодоления (это понятие и по сей день справедливо отождествляется со смыслом жизни) стали противоположностью души, протеста и стремления к благополучию. Америка и Западная Европа – здесь пролегает водораздел между молодой становящейся нацией и уже свершившейся, завершающей себя, вялой, аморфной, не способной к дальнейшему расширению великой цивилизацией. Надо понимать, что Америка была создана мечтой в то время, когда люди стали мыслить частями света, что век, отмеченный рождением новой нации, неизбежно имел свою, сочащуюся кровью историю, а постоянно проникающее в жизнь Зло растворялось в Добре в каких-то неопределимых и немыслимых соотношениях. Идея Свободы была не только духовной предпосылкой, без которой нельзя вообще достичь цели, но и первозданной силой, которая, не будучи однократной, на всех стадиях помогала молодой стране успешно развиваться и сообразно этому решать проблемы социального, хозяйственного, политического и правового характера. Понадобился совершенно новый порядок в столь непосредственном становлении, подчиненный собственной логике и отмеченный по большей части эгоистической деятельностью, которая была так же и вопросом денег, чтобы люди научились извлекать лучшее из всего, чем был западный опыт. Конечно же, решая личные проблемы, что и говорить, люди не слишком утруждали себя задачей. И, тем не менее, в сопутствующих обстоятельствах американцы мерили все прежнее новой меркой; от поколения к поколению эти твердые духом и широкие натуры ставили перед собой высокие идеалы, желали знать больше и пытались освободить жизнь оттого, что делает ее невыносимой, как могли. Не в последнюю очередь благодаря тому, что молодая энергичная нация никогда не была замкнута в себе, во время, отмеченное космополитизмом, выросла и окрепла совершенно новая культура. Эта культура, можно сказать, репрезентировала вечные ценности или, что то же, утверждает их посредством всех форм выражения. Не будет большим заблуждением полагать, что возможно это последняя в творческом отношении культура, учитывая, что рост только отчасти положительный фактор. И потом, развитая цивилизация находится вне какой-либо зависимости от культуры. Тем самым необходимое становится излишним. Совсем в духе времени получили преимущество музыка и кинематограф, они сделались своего рода потребностью массового вкуса. Америка по праву гордится тем, что американские университеты, музеи, библиотеки, национальные парки, театры, помимо всего остального, - лучшие в мире. Они давно стали всемирным достоянием. Даже в симметричном расположении частей, например, Нью-Йорка, лежит символичное тяготение к прямолинейным перспективам и авеню, как своего рода устремленность к бесконечному. Неизбежным по отношению к новой культуре, традициям, пуританской морали, провинциальной этике и политическим спекуляциям было то, что появился высший человеческий тип. Здесь следует сделать уточнение – понятие «американский» тип исполнено фактического содержания. Суть в том, что это физически и духовно развитый тип – вот чем американцы превосходят европейцев. Они гораздо более душевны, чем это по обыкновению принято считать. Без этого не понять ни Америку, ни американский дух вообще. Вокруг них вращаются как менее развитые и далеко отстоящие культуры, так и высокоорганизованные, исчерпавшие свое влияние. Этот фантом возник на голом географическом фоне, ибо не существует никакого «европейца», как исторического типа. Это абстракция. Немало обывателей с большим ущербом для себя пренебрегают отточенной до совершенства богатой и важной американской культурой. В противоположность западной, которая вся в прошлом, американская культура уверенно шагнула за истекшее столетие, с неизменностью, ей свойственной, она силится охватить все сущее и, лишь потому красива и возвышенна, что ощущает в себе гармонию, не притязая на универсальность – является таковой. Они, обыватели, лишь в том случае не имели бы ничего против нее, если бы американский дух не торжествовал тут и там во всей своей внутренней силе. Ценность глубоко одухотворенной американской культуры не подлежит никакому сомнению. Кто не понимает, что эта сверхмощная культура с неподдающимся определению влиянием на умы, полна энергии и идеализма, что в ней все сводится к теме семьи и долга, кто не чувствует величия, присущего ей, тот внутреннее лишен всякого родства с красотой и изысканностью, душевностью и благородством и оттого–то будучи ограниченным собственной глупостью никогда не достигнет высоты рассмотрения культурного содержания. Такие умы просто не способны ценить каждое проявление жизни и одновременно понимать, что она проходит под знаком необратимости, а значит и не могут переживать с полным сознанием текущий момент. Профан противится тому, что не может понять. Здесь берет начало исток разлада между жалким, поверхностным взглядом и большим искусством. Лжепонятие истины не означает ничего иного, как попытку умалить ее значение и извратить суть. Глупость и скудоумие, растущее с ним из единого корня, не терпят над собой превосходство утонченного ума. Только такой ум под натиском впечатлений познает природу посредством чувствования и внутреннего переживания. Он охватывает и проницает. Это лучший способ познания. Воспринимать красоту значит ощущать ее как высшее благо – вот что отличает душевного человека. Красота должна всегда полагаться вместе с «благом». Достоверным, однако, остается то, что американцы преуспели во всех областях человеческой деятельности. Когда думаешь о заурядности, органически не способной к глубоким суждениям, становится ясно, что это открывается только непредвзятому взгляду. Можно утверждать и с полным основанием, что американский тип имеет две стороны духовной сущности – нравственную и интеллектуальную, что для него наиболее характерны любовь к природе, патриотизм, упорное и настойчивое стремление к успеху, добродетель, соперничество, простодушие, увлеченность и физическая красота. Высшим воплощением и символом американской духовной сущности является лучезарная Барбра Стрейзанд. Ее индивидуальность охватывает всю совокупность жизненных выражений высшего порядка как-то: ум, красота, талант, душевность, стиль. В этом смысле отдельные великие личности вроде Эдгара По, Нормана Рокуэлла, Джона Уэйна, Рональда Рейгана, Клина Иствуда, Спилберга несут в себе преобладающие черты той культуры к которой они принадлежат. Оскар Уайльд, этот великий ниспровергатель, мастер художественной формы, слова и содержания, вернувшись из Америки, где путешествуя по городам и штатам, он с успехом читал лекции с упоением рассказывал окружающим о стране, состоящей из многообразных общин, которые существуют по принципу от себя к другим, о том, что честные люди задают тон, что американцы испытывают благоговение перед собственной историей и что возможности у отдельного человека в Америке ограничены разве что кредиторами и спрашивал слушавших, кто из них может вообразить себе такое. То что талантливый писатель не может долго держать в себе восхищение, не заменив его ничем, на деле приводит к тому, что неуемное чувство рождает фантазию, за которой следует мысль. О его очарованости американским образом жизни, их ясным иначе устроенным умом, склонным к безостаточному пониманию вещей, можно судить по блистательной новелле «Кентервильское приведение». Что тщеславию, притворству, черствости англичанина и без того желающего представляться в обществе человеком серьезным и почтенным, при том, что важность его зачастую принимает раздутый вид, он противопоставил главным образом душевность, великодушие, потребность облегчить чужое страдание и наивность американцев – это разумеется само собой. Уильям Сомерсет Моэм не менее прославленный английский писатель, он тоже проникся экспрессией американского духа, причем настолько, что посчитал себя обязанным воздать должное скажем, необузданному никаким сомнением долгу образованного американца служить обществу и дальше того, их стремлению к совершенствованию, присущему им и только им одним. Он так же отметил особенную черту американского национального сознания - способность глубоко чувствовать сродство живой природы и человека. Вот что побудило Моэма взять на себя труд найти подходящий сюжет. Он в достаточной степени поразмыслил над темой и с полнокровным чувством впечатлительного человека, душа которого находит себя в чувственном, написал один из лучших своих романов « Лезвие бритвы». Представлялось очевидным, что некое огрубление души, прямо влияющее на облик и характер любого человека, было связано со спекулятивно-экстенсивным духом его времени. Писателя тяготило действие последнего, он, казалось, постиг все уродство человеческого существа, чья жадность, спесивость и пренебрежение красотой вытеснили ее из жизни. Сколько осталось от нее сегодня? И бесцветность, знаменующая время и облик людей стала равной с обеих сторон. Двадцатый век решительно покончил со всякого рода романтикой; совсем разбитая, обессиленная, она корчилась в спазмах, в томительном ожидании неизбежного. В Европе она уже не имела спроса, увидеть романтическое искусство можно было лишь в затасканном виде, поэтому для писателя было приятной неожиданностью, что в Америке романтизм еще не исчерпал своих возможностей. В этой связи он позволил себе одно личное замечание. В формулировке чуть более тонкой, чем моэмовская, безотносительно к тому, обозначает ли она свойство или утверждает что-либо, суть сводится к тому, что душевность идентична с понятием американской души. Он понял все и полюбил в них это.