XVIII век
Фридрих Готлиб Клопшток
(1724—1803)
Жизнь великого немецкого поэта Фридриха Готлиба Клопштока пришлась на время расцвета и заката так называемой эпохи Просвещения (примерно 1680—1780). Германия после Вестфальского мира 1648 года, завершившего Тридцатилетнюю войну и положившего начало системе современных международных отношений, оказалась раздробленной более чем на 300 мелких суверенных государств, номинальных членов Священной Римской империи. Такая ситуация сохранялась вплоть до 1806 года.
Самовластие многочисленных немецких князьков и герцогов вело к тому, что через сто лет после развала страны стали складываться условия для необратимого духовного раскола единого немецкого народа. Немцы могли окончательно распасться на триста малюсеньких ничтожных наций. Необходимы были объединённые усилия идейных вождей народа, чтобы вопреки карликовым властителям сохранить национальное единство. Особо важную роль в этом история отвела немецкому искусству и немецкой литературе. Одним из первых, кто принял на себя трудное дело возрождения исторической памяти немецкого народа, стал реформатор немецкого языка и немецкой поэзии Фридрих Готлиб Клопшток.
поэт родился 2 июля 1724 года в маленьком саксонском городке Кведлинбурге. Он был старшим из семнадцати детей. Отец его, Генрих Готлиб Клопшток (1698—1756), человек небогатый и очень благочестивый, служил по чиновничьей линии. В те времена в Кведлинбурге огромным влиянием пользовалась партия пиетистов — лютеранское религиозное движение, сориентированное на сердечную религиозную преданность, этическую чистоту и благотворительную деятельность. Старший Клопшток был активным членом этой партии. Однажды, находясь в обществе людей, слишком вольно беседовавших на религиозные темы, он схватился за эфес шпаги и воскликнул:
— Господа, кто намерен говорить против Бога, тот будет иметь дело со мной!
Мать будущего поэта, в девичестве Анна Мария Шмидт (1703—1773), была казначеем приходского совета.
Само собой разумеется, с такими родителями дети росли глубоко и искренне верующими людьми.
Волей отца раннее детство Фридрих Готлиб провёл в деревне, на лоне природы. В школе он показал себя не по годам одарённым мальчиком. Достаточно сказать, что в возрасте десяти лет юный Клопшток увлечённо читал критические и эстетические статьи немецких мыслителей. Особое впечатление произвело на подростка высказывание швейцарского поэта и критика Иоганна Якоба Бодмера (1698—1783) о близком появлении великого немецкого поэта-эпика. Фридрих Готлиб даже не сомневался, что таковым должен стать именно он. И уже в школе приступил к созданию грандиозной поэмы.
Первоначально героем её мальчик намеревался сделать Генриха I Птицелова (ок. 876 — 936), первого германского короля из Саксонской династии. Но в конце концов остановился на более значительной теме — Клопшток решил создать поэму об Иисусе Христе. В школе он разработал общий план произведения и занимался изучением подготовительных материалов.
А вокруг грохотала война за австрийское наследство (1740—1748), в которой, в частности, против императрицы Марии-Терезии (1740—1780) при поддержке других немецких князьков выступал король Фридрих II Великий Прусский (1740—1786). Кстати, яростным приверженцем Фридриха до конца своих дней оставался отец поэта.
Клопшток продолжил образование сначала в Йенском, а затем в Лейпцигском университетах. Официально молодой человек изучал теологию и филологию, но никогда не сомневался, что главным делом его жизни станет поэзия. Необходимо учесть, что в 1747 году Клопшток объявил себя «учеником греков». Этим литературоведы отчасти объясняют то обстоятельство, что за всю жизнь поэт не написал ни одного рифмованного стиха. В XVIII веке подобное считалось неслыханным новаторством, поскольку такая форма стихосложения требовала от поэта жёстких конструкций произведения.
В Йене Клопшток написал прозой первые песни «Мессиады», так Фридрих Готлиб назвал свою поэму. В Лейпциге начинающий поэт переложил написанное в стихотворную форму. Вскоре ему удалось наладить отношения с издателями журнала «Бременские материалы», где в 1748 году и были опубликованы первые три песни поэмы.
Эта публикация произвела бурю в немецких окололитературных кругах. В числе первых восторженно приветствовал национального Мильтона Германии, великого поэта-эпика престарелый Бодмер. Гениальность Клопштока была признана и оценена сразу и почти всем немецким обществом.
В том же 1748 году поэт получил место домашнего учителя в саксонском городе Лангельзальце. Там проживала семья его дяди, и Фридрих Готлиб влюбился в свою кузину Марию Софию Шмидт (1727—1754), которую воспел в стихах под именем Фанни. Любовь осталась безответной, это при том, что поэт посвятил девушке прекраснейшие свои оды.
В 1570 году Бодмер, желавший непременно увидеть гениального юношу, пригласил Клопштока в Цюрих. Встреча состоялась и разочаровала обоих литераторов. Педант и сухарь Бодмер предполагал, что молодой человек всё время будет проводить с ним, слушая мудрые наставления старца. Клопшток же оказался человеком весёлым, активным, весьма спортивным — любителем верховой езды и бега на коньках. Существенное место в его жизни занимали вино и женщины. При таком контрастном отношении к бытию положительного результата от встречи Фридриха Готлиба с Бодмером ожидать не приходилось. Однако уважение друг к другу они сохранили навсегда.
Тем временем восторгавшийся творениями Клопштока датский премьер-министр граф Иоганн Эрнст Хартвиг фон Бернсторфф (1712—1772) (находился в должности с 1751 по 1770 год), едва заняв новый пост, выхлопотал у короля Фредерика V (годы царствования 1746—1766) пенсион для поэта в размере 400 талеров ежегодно, что могло позволить Клопштоку без хлопот о дне насущном завершить работу над «Мессиадой».
По дороге в Данию поэт посетил Гамбург, где познакомился с Маргаритой (Метой) Миллер (1728—1758). Фридрих Готлиб влюбился и воспел возлюбленную в стихах под именем Сидли. В 1754 году Клопшток и Маргарита обвенчались. Супруга поэта умерла при родах, ребёнок тоже появился мёртвым. Всю оставшуюся жизнь Клопшток воспевал свою рано покинувшую этот мир любовь.
В Копенгагене, благодаря поддержке Бернсторффа, Клопшток, по словам Гегеля, сравнивавшего его с другими немецкими поэтами XVIII века, «первым почувствовал в своё время особое самостоятельное достоинство певца», поскольку его основным занятием стала поэзия, которую он рассматривал как высокое призвание, не терпящее суеты.
Пока Клопшток с головой отдавался поэзии, по землям Германии прокатилась Семилетняя война (1756—1763), и победоносная армия российской императрицы Елизаветы Петровны вошла в Берлин. Вскоре после завершения войны на престол Священной Римской империи взошёл прославленный реформатов Иосиф II, который в 1778 году отменил на подвластных ему землях крепостное право.
Работа над «Мессиадой» шла у Клопштока очень тяжело. Опубликовав первые три песни, он как бы взял на себя обязательство непременно создать великий религиозный эпос, но быстро устал от темы и буквально вымучивал из себя каждую строчку. Поэма написана александрийским стихом и состоит из двадцати песен, повествующих о смерти Иисуса Христа. «Мессиада» стала самым значительным произведением Клопштока. Но уже выдающийся немецкий драматург Фридрих Геббель (1813—1863) сравнивал эту поэму с готическим собором, перед которым каждый почтительно останавливается, но никто не входит в него.
И у современников, и у последующих поколений читателей в гораздо большей мере находила живой отклик лирика Клопштока. В Дании поэт увлёкся одами — любовными, патриотическими, религиозными. Именно за оды современники называли Клопштока «реформатором немецкой поэтической речи». Рассудочному языку прозы стихотворец впервые противопоставил яркий и образный язык возвышенного чувства.
С начала 1760-х годов Клопшток обратился к патриотической теме. Идею народной свободы он воплотил в образе патриархально-добродетельной деревни Германии. Борьба древних германцев с римлянами представлялась ему подвигом освобождения народов от рабства и тирании.
Одами Клопштока было положено начало так называемой «поэзии бардов», сотканной из мотивов «Оссиана», древнескандинавской «Эдды» и рассказов Тацита о нравах и мифологии германцев. От имени древнего барда Клопшток возвестил близкое падение деспотизма, грядущее торжество свободы и разума.
В 1769 году Клопшток создал свою первую историческую непостановочную драму из трилогии о немецком национальном герое Германе Херуске*. Называлась она «Битва Германа».
* Герман (Арминий) Херуск — вождь германского племени херусков, который в 9 году до н.э. разгромил римскую армию полководца Вара в Тевтобургском лесу. Такого поражения от варваров Древний Рим до того времени никогда не знал.
Наступило время перемен. После кончины в 1766 году датского короля Фредерика V на престол взошёл его сын Кристиан VII (годы царствования 1766—1808). Новый король и прежде страдал шизофренией, но вскоре после его коронации стало ясно, что болезнь не позволяет монарху править государством. Власть передали Государственному совету во главе с графом Бернсторффом. Однако несмотря на болезнь, король ухитрился найти себе фаворита — гамбургского врача Иоганна Фридриха Струэнзе (1737—1772). Врач быстро сориентировался в ситуации и вступил в любовную связь с юной женой Кристиана VII — королевой Каролиной Матильдой (1751—1775). Через коронованную любовницу авантюрист стал фактическим диктатором Дании. В сентябре 1770 года Струэнзе отправил графа Бернсторффа в отставку. Обиженный вельможа удалился в своё имение близ Гамбурга. Клопшток последовал за ним. К счастью, Кристиан VII временно сохранил за поэтом королевскую пенсию.
В 1773 году в Гамбурге Клопшток наконец завершил «Мессиаду» и опубликовал последние пять песен поэмы. Эта публикация означала прекращение его финансовой поддержки датчанами. Однако уже в 1774 году Клопштока пригласил к своему двору маркграф баденский Карл Фридрих (1728—1811), отец будущей супруги Александра I императрицы Елизаветы Алексеевны. Поэт был принят маркграфом в Карлсруэ и вернулся в Гамбург пожизненным баденским пенсионером.
Когда после длительного отсутствия на родине Клопшток приехал в Германию, он был восторженно принят многочисленными почитателями его таланта и пережил новый взлёт поэтической славы.
Горячо любимый молодёжью, уверовавший в свою миссию «наставника германцев», Клопшток написал свод законов по организации литературной жизни в Немецкой республике учёных, а также изложил в статье «О языке и поэтическом искусстве» предложения (весьма неудачные) по реформированию грамматики и орфографии немецкого языка.
На родине Клопшток завершил свою драматическую трилогию о древних германцах: в 1784 году была написана пьеса «Герман и князья», а в 1787 году — «Смерть Германа». Победитель римлян в Тевтобургском лесу вырос у Клопштока в символ национального героизма, одушевлённого идеей свободы и объединения Германии.
Поэт приветствовал Американскую и особенно Французскую революции. Последнюю он назвал «благороднейшим подвигом столетия». Клопштоком даже была создана революционная ода «Генеральные штаты».
В 1791 году поэт женился второй раз — на племяннице своей покойной жены Елизавете Йохане фон Витгем (1747—1821).
Вместе с Шиллером он был удостоен звания гражданина Французской республики. А когда коалиция германских князей вступила в вооружённую борьбу с революционными войсками, поэт направил послание видному немецкому военачальнику герцогу брауншвейгскому Карлу Вильгельму Фердинанду (1735—1806), в котором осуждал войну против французского народа
Но пришло время разочарований. И главное из них — кровавая якобинская диктатура.
Подобно многим немецким интеллигентам, Клопшток отвергал реальность во имя абстрактного гуманистического идеала, утверждению которого служил сентиментальный стихотворец всем своим утончённым существом. Позиция Клопштока вызывала отрицание в душах подавляющего большинства немцев. От него отвернулись, творчество его стало многих раздражать, книги не покупали.
Полузабытый поэт Фридрих Готлиб Клопшток скончался в Гамбурге 14 марта 1803 года. Оплакивала его только Елизавета Йохана.
На русский язык произведения Клопштока перевели В.А. Жуковский, С.И. Писарев, П.П. Шкляревский, А.М. Кутузов и др.
Из поэмы «Мессиада»
Песнь Неба
В светлом хоре солнц лучезарных высится небо,
Круглое, неизмеримое, образ миров первородный,
Всех совокупность красот, которые быстрым потоком
По беспредельности вкруг разливаются с отблеском неба.
Стройно кружится оно с рокотаньем на крылиях ветра;
К берегу солнц от него сладкозвучное катится пенье
Мерно плывущих миров. Умилённые лики бессмертных,
Глас их бряцающих арф оживляют сей храм совокупный.
Вечный Творец славословия клику с любовию внемлет:
Как Его очи пленяет прекрасная стройность вселенной,
Так и Его чуткий слух песнопение сфер услаждает.
Ты, что внушаешь высокие, чистые песни,
Внемлешь бессмертным, Господа зришь, серафимов подруга,
Гимн воспеваемый небом повеждь мне, жилица Сиона!
Светлое царство явлений Господних, святись и красуйся!
Здесь мы Господа зрим, как Он есть, как Он был, как Он будет:
Виждь блаженство без облаченья, без сумрака дальних
Мглой покровенных миров! Здесь мы Тебя созерцаем
В сонме избранных Тобою, блаженству небес приобщённых.
Сколь бесконечно Ты совершен! Тебя нарицает
Небо, Тебе же, неизречённому, имя — Егова!
Наша песнь сладкогласная в смелом пареньи восторга
Ищет Твой образ, но тщетно. Вперясь в глубину Твоей славы.
Мысли едва к Твоему божеству воскрылиться дерзают.
В дивном величии Ты лишь един совершен, Присносущий!
Мысль, которою Ты своё бытиё прозреваешь —
О, сколь прекрасней она, сколь святее таинственной думы,
Сколь она лучше, святей и возвышенней тайного взора,
Обращённого свыше Тобой к существам сотворённым!
Но Ты и кроне Себя захотел вкруг живущее видеть —
И ниспослал и на них с благодатию дух животворный.
Небо Ты создал в начале, а вслед и нас, жителей неба.
Был ещё час ваш далёк, земля, дщерь юная света,
Солнце и месяц, текущие рядом с блаженной землёю!
Первенец мира, что было с тобой при рождении, в день тот,
Как пролетевший сквозь вечности Бог к тебе ниспустился
И святою обителью славы Господней украсил?
Своды твои необъятные, к новой воззванные жизни,
Тихо скруглялись, приемля свой образ, и вкруг разносился
Творческий глас при первом звуке кристального моря —
И лишь одни берега взгромождённые слышали глас сей,
Но не единый бессмертный. Тогда стоял Ты, Зиждитель,
На велелепном и пышном престоле, Себя созерцая
В дивном бессмертии. О, восклицайте пред мыслящим Богом!
В этот-то радостный миг Он вас сотворил, серафимы,
Разума полных и силы могучей Создателя мысли,
Им от Себя излиянных на вас, непорочных,
Чтоб Аллилуія сердцем могли постигать в умиленьи
И воспевать «Аллилуия». То «Аллилуия», Боже,
Присно Тебе воспоётся от нас! Бесконечной пустыне
Рёк Ты — «не буди!» и тварям — «проснитесь!» Господь! Аллилуйя!
Перевод П.П. Шкляревского
Аббадона
Сумрачен, тих, одинок на ступенях подземного трона
Зрелся от всех удалён серафим Аббадона. Печальной
Мыслью бродил он в минувшем: грозно вдали перед взором,
Смутным, потухшим от тяжкой, таинственной скорби, являлись
Мука на муке, тёмная вечности бездна. Он вспомнил
Прежнее время, когда он, невинный, был друг Абдиила,
Светлое дело свершившего в день возмущенья пред Богом:
К трону Владыки один Абдиил, непрельщён, возвратился.
Другом влекомый, уж был далеко от врагов Аббадона —
Вдруг Сатана их настиг в колеснице, гремя и блистая.
Звучно торжественным кликом зовущих грянуло небо;
С шумом помчалися рати мечтой божества упоённых —
Ах! Аббадона, бурей безумцев от друга оторван,
Мчится, не внемля прискорбной, грозящей любви Абдиила;
Тьмой божества отуманенный, взоров молящих не видит;
Друг позабыт: в торжестве к полкам Сатаны он примчался.
Мрачен, в себя погружён, пробегал он в мыслях всю повесть
Прежней, невинной младости; мыслил об утре созданья.
Вместе и вдруг сотворил их Создатель. В восторге рожденья
Все вопрошали друг друга: «Скажи, Серафим, брат небесный,
Кто ты, откуда, прекрасный? давно ль существуешь и зр;л ли
Прежде меня? О, поведай, что мыслишь? Нам вместе бессмертье».
Вдруг издали светозарной на них благодатью слетела
Божия слава; узрели всё небо, шумящее сонмом
Новосозданных для жизни. К Вечному облако света
Их вознесло — и, завидев Творца, возгласили: «Создатель!»
Мысли о прошлом теснились вдуше Аббадоны — и слёзы,
Горькие слёзы бежали потоком по впалым ланитам.
С трепетом внял он хулы Сатаны и воздвигся, нахмурен;
Тяжко вздохнул он трикраты — так в битве кровавой друг друга
Братья сразившие тяжко в томленьи кончины вздыхают—
Мрачным взором окинув совет Сатаны, он воскликнул:
«Будь на меня вся неистовых злоба — вещать вам дерзаю!
Так, я дерзаю вещать вам, чтоб Вечнаго суд не сразил нас
Равною казнию! Горе тебе, Сатана-возмутитель!
Я ненавижу тебя, ненавижу, убийца! Во веки
Требуй Он, наш Судия, от тебя развращенных тобою,
Некогда чистых наследников славы! Да вечное «горе»
Грозно гремит над тобой в сём совете духов погублённых!
Горе тебе, Сатана! Я в безумстве твоём не участник —
Нет, не участник в твоих замышленьях восстать на Мессию!
Бога-Мессию сразить!.. О, ничтожный, о Ком говоришь ты?
Он Всемогущий, а ты пресмыкаешься в прахе, бессильный,
Гордый невольник. Пошлёт ли смертному Бог искупленье,
Тлена ль оковы расторгнуть помыслит — тебе ль с Ним бороться!
Ты ль растерзаешь бессмертное тело Мессии? Забыл ли,
Кто Он? Не ты ль опалён всемогущими громами гнева?
Иль на челе твоём мало ужасных следов отверженья?
Иль Вседержитель добычею будет безумства бессильных?
Мы, заманившие в смерть человека... О, горе мне, горе!
Я ваш сообщник! Дерзнём ли восстать на Подателя жизни?
Сына Его Громовержца хотим умертвить — о безумство!
Сами хотим в слепоте истребить ко спасенью дорогу!
Некогда духи блаженные, сами навеки надежду
Прежнего счастия, муку толения мчимся разрушить!
Знай же, сколь верно, что мы ощущаем с сугубым страданьем
Муку паденья, когда ты всей бездне изгнанья и ночи
Гордо о славе твердишь нам; столь верно и то, что сражённый
Ты со стыдом на челе от Мессии в свой ад возвратишься».
Бешен, кипя нетерпеньем, внимал Сатана Аббадоне;
Хочет с престола в него он ударить огромной скалою —
Гнев обессилил подъятую грозно с камнем десницу.
Топнул яряся ногой и трикраты от бешенства вздрогнул:
Молча воздвигшись, трикраты сверкнул он в глаза Аббадоны
Пламенным взором — и взор был от бешенства ярок и мрачен,
Но презирать был не властен. Ему предстоял Аббадона,
Тихий, бесстрашный, с унылым лицом. Вдруг воспрянул свирепый
Адрамелех, божества, Сатаны и людей ненавистник.
«В вихрях и бурях тебе я хочу отвечать, малодушный:
Гряну грозою ответ, — сказал он. — Ты ли ругаться
Смеешь богами? Ты ли, презреннейший в сонме бесплотных,
В прахе своём Сатану и меня оскорблять замышляешь?
Нет тебе казни; казнь твоя: мыслей бессильных ничтожность.
Раб, удались! удались, малодушный! прочь от могущих!
Прочь от жилища царей! исчезай неприметный в пучине!
Там да создаст тебе царство мучения твой Вседержитель!
Там проклинай бесконечность, или, ничтожности алчный,
В низком бессилии рабски пред небом глухим пресмыкайся!
Ты же, отважный, средь самого неба нарекшийся Богом,
Грозно в кипении гнева на брань полетевший с Могущим,
Ты, обречённый в грядущем несметных миров повелитель,
О Сатана, полетим: да узрят нас в могуществе духи!
Да поразит их, как буря, помыслов наших отважность!
Все лабиринты коварства пред нами: пути их мы знаем;
В мраке их смерть; не найдёт Он из бедственной тьмы их исхода.
Если ж, наставленный небом, разрушит Он хитрые ковы —
Пламенны бури пошлёт, и Его не минует погибель.
Горе, земля: мы грядём, ополчённые смертью и адом;
Горе безумным, кто нас отразить на земле возмечтает!»
Адрамелех замолчал, и смутилось, как буря, собранье;
Страшно от топота ног их вся бездна дрожала, как-будто
С громом утёс за утёсом валился. С кликом и воем.
Гордые славой грядущих побед, все воздвиглися; дикий
Шум голосов поднялся и отгрянул с востока на запад; —
все заревели: «Погибни, Мессия!» От века созданье
Столь ненавистного дела не зрело. С Адрамелехом
С трона сошёл Сатана — и ступени, как медные горы,
Тяжко под ними звенели; с криком, зовущим к победе,
Кинулись смутной толпой во врата растворенные ада.
Издали, медленно, следом за ними, летел Аббадона:
Видеть хотел он конец необузданно-страшного дела...
Вдруг нерешимой стопою он к ангелам, стражам Эдема,
Робко подходит. Кто же тебе предстоит, Аббадона?
Он, Абдиил непреклонный, некогда друг твой... а ныне?
Взоры потупив, вздохнул Аббадона. То удалиться,
То подойти он желает; то в сиротстве, безнадежный,
Он в беспредельное броситься хочет. Долго стоял он,
Трепетен, грустен; вдруг, ободрясь, приступил к Абдиилу.
Сильно билось в нём сердце; тихие слёзы катились,
Ангелам токмо знакомые слёзы, по бледным ланитам;
Тяжкими вздохами грудь воздымалась; медленный трепет,
Смертными в самом бореньи с концом неиспытанный, мучил
В робком его приближеньи. Но, ах! Абдииловы взоры,
Ясны и тихи, неотвратимо смотрели на славу
Вечного Бога; его ж Абдиил не заметил. Как прелесть
Первого утра, как младость первой весны мирозданья,
Так Серафим блистал, но блистал он не для Аббадоны.
Он отлетел — и один, посреди опустевшего неба,
Так невнимаемым гласом взывал издали к Абдиилу:
«О, Абдиил, мой брат! иль навеки меня ты отринул?
Так, навеки я розно с возлюбленным! Страшная вечность!
Плачь обо мне, всё творение! плачьте вы, первенцы света!
Он не возлюбит уже никогда Аббадоны — о плачьте!
Вечно не быть мне любимым. Увяньте вы, тайные сени,
Где мы беседой о Боге, о дружбе нежно сливались,
Вы, потоки небес, близь которых, сладко объемлясь,
Мы воспевали чистою песнию Божию славу!
Ах! замолчите, иссякните: нет для меня Абдиила,
Нет — и навеки не будет! Ад мой, жилище мученья,
Вечная ночь, унывайте вместе со мною: навеки
Нет Абдиила, вечно мне милого брата не будетъ!»
Так тосковал Аббадона, стоя перед входом в созданье.
Строем катилися звёзды. Блески крылатые громы
Встречу ему Орионов летящих его устрашили.
Целые веки не зрел он, тоской одинокой томимый,
Светлых миров. Погружён в созерцанье, печально сказал он:
«Сладостный вход в небеса для чего заграждён Аббадоне?
О! для чего не могу я опять залететь на отчизну,
К светлым мирам Вседержителя, вечно покинуть
Область изгнанья? Вы, солнцы, прекрасные чада созданья,
В оный торжественный час, как, блистая, из мощной десницы
Вы полетели по юному небу — я был вас прекрасней.
Ныне стою, помрачённый, отверженный, сирый изгнанник,
Грустный, среди красоты мирозданья. О, небо родное,
Видя тебя, содрогаюсь: там потерял я блаженство;
Там, отказавшись от Бога, стал грешным. О, мир непорочный,
Милый товарищ мой в светлой долине спокойствия, где ты?
Тщетно! одно лишь смятенье при виде небесные славы
Мне Судия от блаженства оставил — печальный остаток.
Ах! для чего я к Нему не дерзну возгласить: «мой Создатель?»
Радостно б нежное имя Отца уступил непорочным:
Пусть не изгнанные в чистом восторге «Отец» восклицают!
О, Судия непреклонный! Преступник молить не дерзает,
Чтоб хоть единым Ты взором его посетил в сей пучине.
Мрачные, полные ужаса мысли, и ты, безнадежность,
Грозный мучитель, свирепствуй! Зачем я живу? О, ничтожность!
Или тебя не узнать? Проклинаю тот день ненавистный,
Зревший Создателя в шествии светлом с пределов востока,
Слышавший слово Создателя «буди!» слышавший голос
Новых бессмертных, вещавших: «и брат наш возлюбленный создан!»
Вечность, зачем родила ты сей день? Зачем он был ясен,
Мрачностью он был той ночи подобен, которою Вечный,
В гневе своём несказанном, Себя облекает? Зачем он
Не был, проклятый Создателем, весь обнажон от созданий?
Что говорю? О, хулитель, кого пред очами созданья
Ты порицаешь? Вы, солнцы, меня опалите! вы, звёзды,
Гряньтесь ко мне на главу и укройте меня от престола
Вечной правды и мщенья! О, Ты, Судия непреклонный,
Или надежды вечность Твоя для меня не скрывает?
О, Судия, мой Создатель, Отец! Что сказал я, безумец!
Мне ль призывать Иегову, Его нарицать именами,
Страшными грешнику? Их лишь дарует один Примиритель.
Ах, улетим! Уж воздвиглись Его всемогущие громы
Страшно ударить в меня... Улетим — но куда? Где отрада?»
Быстро ударился он в глубину беспредельныя бездны;
Громко кричал он: «Сожги, уничтожь меня, огнь разрушитель!»
Крик в беспредельном исчез и огнь не притёк разрушитель.
Смутный он снова помчался к мирами приник утомлённый
К новому пышно-блестящему солнцу. Оттоле на бездны
Скорбно смотрел он. Там звёзды кипели, как светлое море.
Вдруг налетела на солнце заблудшая в бездне планета.
Час ей настал разрушенья — она уж дымилась и рдела
К ней полетел Аббадона, разрушиться вместе надеясь.
Дымом она разлетелась, но, ах! не погиб Аббадона.
Перевод В.А. Жуковского