Она позвонила мне в тот момент, когда я, взмыленная, управившись, наконец, с домашними делами, была готова принять душ и бежать на запланированную встречу.
-Мне так плохо! – вопила трубка – Помоги!
- Успокойся. Что случилось? - Можно было и не спрашивать – все было ясно и так. Пила, не просыхая недели две, деньги закончились, собутыльники, кто бы они ни были на этот раз, расползлись по своим норам, и она – снова одна, наедине со своими мыслями и воспаленным, многострадальным организмом.
Она рыдала, что-то бессвязно рассказывала, теряла нить, начинала сначала… Ох, Аня!
Ее звонки настигают меня в самый неподходящий момент - или ночью, когда взрывают сердце и кажутся предвестником самого худшего, или под утро, после долгих бессонных часов, когда кажется, вот-вот сейчас начну усыпать. Она сбрасывает меня с постели и минут 30 заставляет сидеть в коридоре, скрючившись на холодной табуретке, в ночной сорочке, с босыми ногами, прижимая ненавистную трубку к уху. С языка готово сорваться крепкое словцо, но сдерживаюсь и слушаю. Она опять с кем-то познакомилась, и он, конечно, намного моложе. Любит ее и обещает отремонтировать раковину на кухне. Игривость в голосе резко сменяется жалобами на всех и вся, затем – рыданье, и так – до бесконечности. Наши общения по телефону и в те нечастые дни, когда я ее навещаю, сводятся всегда к одному: выслушиванию ее больной души и моим бесполезным советам завязать с питьем, не приводить в дом проходимцев и, наконец, заняться чем-то полезным. Она, как бы слушает, но не слышит. Она понимает, что катится все ниже, но не может остановиться.
И вот сейчас – Мне так плохо! Только ты мне можешь помочь! –
- Ладно, жди. Через полчаса буду – сказала я злым голосом.
Бросила трубку. Стала метаться по кухне, забрасывать в сумку какие-то продукты. После двухнедельного пьянства, Аннушка, наверняка, сидит на голодной диете: ее мизерной пенсии катастрофически не хватает до конца месяца. Я знаю ее сто лет. В счастливые дни она – замечательная хозяйка, умница, красавица, хороший друг. Нам так было хорошо вместе: мы могли часами обсуждать прочитанные книги, рисовать, путешествовать. Она обладает редким голосом – низким, бархатным, привораживающим, высокой, стройной фигурой и общительным характером. Все это, как бы, и осталось, но постепенно приобрело, я бы сказала, мрачный оттенок.
У всех есть проблемы, горе, потери, разлуки. Все, что однажды делает жизнь невыносимой. И каждый выбирается из этого как может. Или не выбирается. У Ани был свой путь, в котором решающую роль сыграли коварные гены. Вся ее семья: отец, мать, сестра - один за другим погибли от стойкого, многолетнего злоупотребления. В каких только передрязгах не побывала и сама Анна: ее били, насиловали, использовали. Понятно, все это происходило, когда она плохо контролировала ситуацию, т. е., была под сильным «шафэ». Ее сбрасывали с поезда, она выпадала с четвертого этажа. Причем, как ни странно, все всегда обходилось относительно малыми потерями. Раны, ушибы, переломы, вывихи довольно быстро заживали, и Анна пускалась в новые хулиганства. С годами организм, все-таки, переполнился ощущениями и стал взывать о помощи. Но все призывы оставались без ответа и глушились винищем, в крайнем случае – но-шпой.
Я бежала под палящим солнцем по горящему асфальту и злилась. Злилась на Аньку, что выдернула меня из дома. Злилась на себя, что злилась на нее.
Пришла. У подъезда, на лавке сидит сгорбленная, черная фигурка, раскачиваясь со стороны в сторону. Анна. Увидев меня, ее лицо искажается. Боже мой! Как она выглядит! Жидкие черные волосы торчат в разные стороны. Жуткое, тоже черное платье обтягивает тощий зад, вздутый живот и оголяет длинные, бессильные руки
. Тушь размыта по лицу, и вся она похожа на старую, очень несчастную ведьму.
- Я уже два часа жду, а тебя все нет! – начинает рыдать, пытается встать на ноги, но не удерживается и заваливается набок.
Едва успев ее подхватить, задаю направление и подтягиваю, подталкиваю к подъезду, по лестнице и, наконец, в квартиру.
- Не заходи на кухню! – кричит она – Там не убрано!
Ей стыдно. Она все еще не любит беспорядок. Но беспорядок – это еще мягко сказано. Я выгребаю горы мусора, окурки, рассыпанные, где только возможно, освобождаю раковину от нагромождения закисшей посуды. Затем, вливаю в сопротивляющуюся Аньку пакет кефира и снова слушаю ее спутанные жалобы, вытираю ее слезы, сопли.
Ну, что ж, подруга? Думаю, моя миссия на этом закончена. Помогла ли я тебе? Не думаю. Мы с тобой обе беспомощны: ты – не в силах победить ненасытные гены, и я – плохая тебе в этом поддержка.
Говорят, мы сами строим свою судьбу. Ложь. Нас делают победителями или побежденными все те же всесильные гены. Сила воли, характер – либо дан от природы, либо – нет. С годами приобретаются лишь навыки и опыт. И как бы мы ни маскировались, но однажды, у кого – раньше, у кого – позже, наследственность даст о себе знать. У одних - хорошая, у других – дурная. Кому как повезет.
Моей Аньке жутко не повезло. И никакие друзья, диспансеры и даже любовь ей не помогут. Значит, так нужно. Это – ЕЕ судьба. Но так больно смотреть на ее жалкую, дрожащую фигурку, видеть ее слезы и непроходящую боль.
- На холодильнике – таблетки. Я подписала большими буквами, как принимать. – сказала я.
Обняла ее, на секунду крепко прижалась. Ушла.