А ведь это всё-таки было. И было не во сне, а наяву. И даже, наверное, не было, а есть. Да, конечно, есть! Происходит как когда-то, только теперь не со мной, а с кем-то другим и где-то не здесь, а в другом мире. Хотя, как знать, может не так уж и далеко.
Вот сейчас, когда жизнь почти окончена, а в дверь постучалась неизбежная старость, когда все утряслось и течёт медленным, незаметным увядающим ручейком, когда нет мечтаний и планов о будущем, стремлений к свершениям, я все чаще вспоминаю случай из своей жизни. Случай, на который сразу не обратил особого внимания. Но с годами одно это воспоминание не тускнело и не теряло своего блеска, как-будто произошло только вчера. Сентиментальность? Нет, скорее, тот случай, те мгновения, к которым готовишься всю жизнь, каждую секунду. Все остальное - только подготовка к этому моменту, а после - осмысливание случившегося. Как жаль, что часто не замечаем этой правды вовремя, когда все только начинается. Может тогда последующее осмысливание превратилось бы в нечто большее, нежели нереализованные идеи, наполненные горьким сожалением?
Но ничего не поделаешь. Мы привыкли ждать, откладывая жизнь на потом: а вдруг еще что-то случится более яркое, более значимое. И благодаря этому упускаем отведенное нам кем-то счастье и величие.
Что же вспоминаю я? На этот вопрос ответить несложно. Меня мучает другое: почему именно те события не меркнут в памяти? Как это все так прочно запало в сердце, если происходило мимолетно, как-будто и вовсе не замечалось? Что же не даёт покоя моей старости, не отпускает меня? Что я должен понять и уяснить, прежде чем успокоюсь навеки? Мне остается только рассказать все, как было, а ответить на возникшие вопросы придется кому-то еще. Не раз пытался осознать все сам, но так и не удалось разглядеть этой, неясно откуда возникающей, тревоги. Не смог увидеть ничего выдающегося в случившемся, ведь моя жизнь была достаточна, полна различными, как мне казалось, не менее важными и интересными событиями. Но, так или иначе, факты - вещь упрямая и остальное давно померкло, покрылось тяжестью черного времени, потускнело под пылью лет, но только не это…
Зовут меня Радим Миронов. Я - писатель. Никогда не задумывался – «какой»? Хороший или плохой? Во всяком случае, я не достиг тех высот, когда читатель видит себя в мечтах среди моих произведений, представляет себя в выдуманном мною мире как еще одного героя и даже изменяет сюжет, внося в книгу все то, что по его мнению в ней не достает. Так же я всегда хотел познать способы говорить так, чтобы банальные фразы, типа «береги себя», произнесенные в опасный момент, были захватывающи и всегда новы, а не смешны и навязчиво повторяющимися, свидетельствующими об ограниченности писаки. По-моему, это вершина творчества, к сожалению, пока мною не достигнутая. И это не смотря на то, что пишу, как дышу. Об остальном не мне судить. О чем пишу? Да обо всем понемногу: и романы, и прозу и даже стихи.
Наверное, все-таки, что-то у меня получается: наград и дипломов множество. Гонорарами тоже не обижают. И в определенных кругах я достаточно известный, уважаемый человек.
Почему в определенных? Так уж сложилось, что книги читают далеко не все, не то, что кино. Вот актеров знают и почитают немного больше моего брата. Насколько помню, так было всегда. Мои первые начинания в литературе зародились еще в школьные годы. Как и когда это увлечение переросло в наитие не могу сказать – грани нет. Наверное, мне было суждено родиться с литературой в сердце. Мой долг - ревностно охранять ее от невежд, от тех, кто с самого начала ее существования ищет в ней какие-то заученные законы или правила, тем самым пытаясь вбить в нее гвоздь, превратить из нечто прекрасного в обычный, скучный, подогнанный в строгие рамки, формализм. Но когда дело доходит до чего-то конкретного, такие неудачники всегда остаются в тупике. Их судьба - бросание красивыми, но бессмысленными фразами. Какие у них смешные физиономии, когда просишь их рассказать, как можно научиться писать с подтекстом? Большинство его и не видят, не то, что способны научиться, втиснуть в какие-то объяснения, доступные только на подсознательном уровне.
Особенно яростно пытаются этого добиться неудавшиеся литераторы, обреченные быть критиками или гордо именующие себя профессиональными читателями. Что это, вообще, такое?! Да и вообще, по моему мнению, с закатом девятнадцатого века закатилось и настоящее искусство. Фильмы - однодневки, книги строфоманов. Нет Пушкиных, нет Есениных. И все благодаря наживе, о которой думают в первую очередь, собираясь что-то создать. Но и студент не студент, если не был голодным. И это что-то получается мизерно негодное, никогда не остающееся в вечности. Тоже случилось и с душами, воспитанными на таком искусстве.
Так вот, в молодости жил я, как и многие интеллигентные люди. Имел любимую работу, хороший заработок, квартиру и все необходимое, чтобы ни в чем себе не отказывать. Друзьями бог тоже не обделил.
Все с того и началось - один из приятелей нагрянул ко мне на квартиру, что говорится, «на веселе». Стоило открыть входную дверь, и в лицо ударил сильный запах винного перегара.
Кир, улыбаясь во весь рот, не говоря ни слова, с вытянутой рукой, не успевшей отлучиться от дверного звонка, ввалился в мой коридор.
- А не ждал ты меня, Радя! А я вот приперся, чтоб не забывал, – поднявшись, отряхнулся и стиснул меня в своих крепких объятиях, поднял в воздух, да так, что у меня затрещал весь позвоночник.
- Все пишешь? Этак и со скуки в четырех стенах помрешь, – силился снять туфли, держась об стену то левой рукой, то правой попеременно.
- А ты все пьешь? – съязвил я.
- А как же?! Весна на дворе, душа требует праздника!
- Тебя, помнится, и зима не останавливала. Обязательно так напиваться?
В ответ погрозил мне пальцем.
Не то, чтобы я являлся трезвенником, просто спиртное мешало моей работе, а работал я много, пытаясь всегда сделать как можно больше. Да и планов было - и за три жизни не переделаешь, чем я особенно гордился и ненавидел одновременно. Так же я не мог видеть, как благодаря этому зелью погибает мой единственный друг. Я прекрасно понимал, что, несмотря на все его выходки, он является единственным человеком, который в свое время не предал меня. Когда я кропотливо трудился над первыми своими творениями, только с его стороны я не слышал упреков вроде: « Иди работай, найди себе место, прекрати лентяйничать». Только он понимал меня и никогда не отговаривал от пустых, как считали остальные, затей. Более того, после того как я добился успеха, Кир остался все тем же веселым забулдыгой, который продолжал любить меня именно потому, что это был я. Ему было безразлично, кто этот я – уборщик или знаменитый писатель. Это не могло изменить его отношения ко мне. Остальные же, даже самые близкие мне люди, смогли поверить в меня только после получения приличных средств, вырученных от продажи моих трудов. Не обошлось, конечно, и без общепринятого мнения, где не раз прослыл талантом. По той же причине я был талантом даже для тех, кто ни одной книги не читал вообще – ведь так считали многие, а значит - это верно. Его любят многие – значит это справедливо. И если я скажу, что на Луне растут яблони, найдутся те, кто со мною согласятся. Более того, будут восхвалять мой гений и наблюдательность, завидовать. Ведь им не дано столь сильного разума, способного на такие размышления.
Кир же вел себя всегда одинаково, ему не было известно подхалимство. Не замечал я в нем и, хоть малость, корыстолюбия. Я даже не знаю, читал ли он мои книги. То, что приятель не очень-то любит литературу я знал всегда, но вот чего не мог понять, так как это ему удавалось, не читая даже газет, иметь обо всем свое собственное суждение, которое не подражало ни одному из известных мне людей. Дышал новизной с полным отсутствием шаблонности. Кир был осведомлен в любом вопросе. И это не было дилетантством: каждое замечание, верно подмеченная деталь, часто революционного характера. Именно поэтому приятель всегда был на высоте в любой компании, и никто не мог «опрокинуть» его на пол. Когда же мои знания перестали уступать целым библиотекам и большинство людей стали мне скучны с их наивными представлениями о жизни и остальных вещах, Кир все равно продолжал поражать меня своею оригинальностью.
В очередной раз, «положенный на лопатки» его новым суждением, я снова и снова задавал ему один и тот же вопрос и всегда получал один и тот же ответ:
- Не хочу я ничего писать, - кривился Кир, словно я ему предлагал нечто ужасное, хотя, может быть, для него так оно и было. - Говорить и писать - разные вещи. Рассказ можно написать о чем угодно, и написать его гениально, вот только времени на все не хватит, а поэтому придется мучиться, выбирая более пристойную тему. Таких страданий я не переживу. Жить, как ты! Нет уж, уволь. Мне неуютно спать с блокнотом под подушкой, а вдруг ночью нагрянет идея, требующая быть изложенной на бумаге! Писать даже во сне, не давая себе отдыха? Прислушиваться, о чем в твоей голове шепчутся фантастические персонажи? И ради чего? Только ради доказательства, что писателем быть не так уж и легко? Но доказать это ценою собственной нервозности от постоянного напряжения?
Примерно это я и слышал с завидным постоянством. Для меня же все эти горести были мелочью по сравнению с испытываемой радостью от достижения цели. А главное, мне не нужно было рано вставать и куда-то бежать, не смотря даже на частое недомогание. Вот здоровьем не мог блеснуть. Не нужно было чувствовать себя рабочей скотиной, вкалывающей на благо того, кто глупее тебя в сотни раз. Ушло беспрерывное физическое изнеможение, которое забивает мозг, превращая человека в отупевшее существо, не думающее ни о чем, кроме как о постели и еде. Конечно, это эгоизм. Но куда же без него? В конце-концов, благодаря этому пороку я писал.
Вот только мое слишком развитое воображение сыграло злую шутку. Я столько раз себе представлял свой успех, что когда он нагрянул, я уже не мог радоваться, приняв его как должное. Зато без изменений осталось мое непонимание тех, кто может жить и живет, не читая книг, а тем более, не пытаясь их написать. Зачем они, вообще, существуют? Первых же я, вообще, считал самодовольными болванами, получившими все по праву рождения и потому ничем не интересующимися или попросту слабоумными, что в сущности одно и то же. Ах да, есть же еще и литературные рабы. Ничего плохого о них сказать не могу, в отличие от тех, кто пользуется их услугами.
Мы уже присели на диван в просторной гостиной, когда Кир нашаривал рукою в мини баре какую-нибудь выпивку. Из этого бара приятель выпивал намного больше, чем я сам, и пополнялся он исключительно для его нужд, а порой, и в соответствии с его вкусами.
- Причем здесь «пить»! По девочкам пора, вот, - последняя фраза прозвучала очень нежно, и относилась не ко мне и не к девочкам, а к пойманной бутылке вина.
- Мое любимое, - просиял Кир.
Откупорив пробку, отхлебнул большой глоток прямо из горлышка и довольно крякнул. Вытер рукавом пухлые губы и продолжил:
- Ну, так что? По девочкам? Ты только на себя посмотри, – не давал мне и слова вставить, догадываясь, что я буду против, – белый как мел. Когда последний раз на воздух выходил? Весна, – порывисто встал, отшвырнул пустую бутылку и потянул меня с дивана. – Пойдем, говорю. Возражения не принимаются.
- Но мне хотя бы главу нужно закончить, - соврал я, все еще пытаясь избавиться от Кира и его назойливых идей. Хотя с самого начала не сильно надеялся, что это сработает. Но на всякий случай решил попробовать.
Он проследил мой взгляд в соседнюю комнату. В ней через приоткрытую дверь виднелся монитор, и доносилось дробное жужжание вентиляторов. Сегодня мне особенно не хотелось никуда идти, потому, как дело с новым рассказом стояло на месте, упорно не желая продвигаться. К тому же, ко мне вернулся мой извечный мистический страх, основанный на тяге к истине. Так уж вышло, что настоящей литературой для меня являлось только то, что рассказывает о реальной жизни в любом ее проявлении. И я постоянно искал эту истину. Искал и боялся, что однажды она мне откроется, как открывалась моим предшественникам, посвятившим свои жизни тем же целям. Неужели, правда так страшна и непобедима, что узнав ее, почти все кончали жизнь самоубийством, так никому и не рассказав о своих открытиях? Это молчание и статистика об ушедших по собственной воли людей пера пугала меня до крайности. Ко всему этому мой компьютер заполонили всплывающие подсказки, выскакивающие по сто раз в минуту. Злясь на них, я с силой сжимал мышь и бил пальцами по клавиатуре, совершенно позабыв, что это автоматические программы, яростное закрытие которых не могло надоесть их создателю, тем самым заставив прекратить. Я сражался, словно по ту сторону экрана был живой человек, которого я мог победить своим усердием.
И вот просидев за столом битый час, проспав свое обычное время для написания нового, а вычитка старого уже вызывала тошноту, что несомненно говорило о его совершенстве, я так не написал и строчки. Я все пытался представить себе своего будущего персонажа. Выискивал ему наиболее правдоподобный образ, прекрасно понимая, что все настоящее кроется именно в мелочах. Мне нередко приходилось приставать ради все той же реальности к знакомым, чтобы понять, как происходит их мыслительный процесс, как рождаются идеи. Себя я в таких вещах понять никогда не мог. Надеясь на других, также терпел неудачи. Зачастую оказывалось, что никто не способен ответить на этот вопрос. Совершенно ни кто не задумывался о поставленной мною проблеме? На этот же раз я даже потрогал свои простуженные уши, ощутив ноющую боль, и уже было решил наделить своего героя тем же недугом, как ко мне вернулось обычное творческое состояние, не требующее особых усилий для описания правды. И вот в тот самый момент, когда мысли начали превращаться в слова, а фразы стали чем-то большим, нежели просто набором чередующихся букв, способных передавать мысли, превратились в чувства, вложенные в слова, тогда-то Кир и вломился в мое жилище.
И так грубо нарушенное вдохновение продолжало бурлить во мне, давая понять, что будет сверлить мой мозг пока не появиться на бумаге, освободив тем самым место для следующих мыслей.
Приятель лишь насупил черные медвежьи брови и махнул рукою:
- Ерунда. После закончишь. Жизнь-то одна.
- Это у тебя одна и не важная. А у меня много, - заметил я, вспоминая как приятно проживать множество воплощений вместе со своими героями. Может быть, поэтому я стал писателем?
- Ерунда, - повторил приятель.
Сопротивление, как говорится, было бесполезно. Я только и успел вспомнить, как раньше этого не любил - когда от дел отрывают. Где я только не работал, но сколько себя помню, всегда стремился писать, но и других обязанностей хватало, поэтому приходилось выкраивать время для своего тогда еще хобби: воровать его у сна и отдыха. И все равно, Кир меня отрывал. Вот как сейчас. Словно работа у него была такая – отрывать меня от работы. Как же я радовался поначалу, когда мог создавать когда угодно и сколько угодно! Не нужно было больше пораньше ложиться спать, чтобы встать с восходом солнца. Не нужно было жертвовать отдыхом или сном. Время для меня перестало существовать. Закаты, рассветы, день, ночь, да какая разница: я постоянно мог заниматься своим любимым делом! Тем более, в большом городе, где жизнь кипит круглые сутки, это вообще не проблема. Когда захотел - сходил в ресторан подкрепиться, когда заблагорассудится - вернулся домой, не задумываясь о том, сколько времени ты гулял в парке и который сейчас час и хватит ли времени выспаться или придется спешить по ненавистным делам с чугунной головой и больным телом. Это было действительно счастье. Теперь же дружище больно сжал мне сердце, напомнив об унылых временах, которые, казалось, позабыл навеки, а выходило так, что просто спрятал поглубже, и сейчас они мучили с такой же силой как когда-то.
- Ну и куда мы пойдем? – продолжал недовольно бурчать, спускаясь вниз по ступеням вслед за сильно шатающимся приятелем.
- Не важно. Куда угодно, – с вдохновением оратора жестикулировал Кир руками, не обращая внимания на боль ударов от перил. - Девчонок в коротких юбках и длинными ногами весной везде море.
Прихваченная перед уходом бутылка, опустев, тут же полетела в кусты у подъезда.
- Надо бы скупиться, - продекламировал Кир, направляясь к первому попавшемуся на глаза ларьку.
Он оказался аптекой.
– Пардон, - громко извинился парень под дружный хохот толпы.
Пока Кир искал нужную заправку для своего организма, у меня появилось время осмотреться.
Между прочим, весна только начиналась. Вокруг еще было полно снега, а пронизывающий ветер совсем не радовал тела. Солнце на глазах клонилось к закату. Все серело, становилось до боли однообразным и печальным. Не смотря на это, в воздухе или, может, пока только еще в сознании, витала пьянящая весна. Видимо, девчонки почувствовав это вопреки здравому смыслу, повсеместно щеголяли в коротких до неприличия юбках, рискуя простудиться.
По малочисленным лужам, больше по льду, в котором отражалась молодая луна, захлюпали в парк. Народу было достаточно много, а завести новое знакомство не было ни малейшего шанса с самого начала. Пьяное поведение Кира вряд ли кому-то могло показаться симпатичным и достойным внимания. Девчонки или брезгливо шарахались в стороны или же молча удалялись подальше. Моя же прогулка превратилась в пытку: приходилось не весной наслаждаться, а утихомиривать дружка, оттягивая от различных молодых людей, которые зачастую были не в лучшем состоянии, чем он сам. С обеих сторон проявление геройства, переходящее все грани дозволенного, угрожало превратиться в бандитскую разборку.
Заморосил холодный дождь. В течение нескольких минут мы остались одни, не считая нескольких ребят поблизости, которым по известным причинам было плевать на сырость и нахлынувшую непогоду.
«Face-контроль» в клубах пройти так же не удавалось. И я было уже обрадовался, что под грузом очевидности Кир «сложит оружие» и мы отправимся по домам.
Мне никак ни удавалось начать рассказ, и я уже почти видел, как снова сажусь за работу, пытаясь преодолеть навалившиеся трудности. Мысленно начав перебирать варианты сюжетов, направился к стоянке такси. Но не тут-то было. Вслед раздался хрип Кира:
- Я знаю, где нам не откажут. Айда, мой друг, на обочину «центральной», - с задором хлопнул в ладоши и уселся в машину. Пока я стоял в растерянности, Кир успел переговорить с водителем о том, куда и зачем ему нужно отправиться.
Таксист оказался парень не промах. Подобные просьбы для его ушей были не редкостью и уж, тем более, не новостью.
Промчавшись несколько кварталов, мы остановились.
- Пойдем выбирать мотыльков! – приободрял меня Кир.
- Мне все равно. Иди сам! – почти гневно бросил я и отвернулся к окну. Мое раздражение только усилилось, а работа отодвинулась ещё дальше.
- Какие мы грозные.
Через мгновение в машину уселись три девицы. Я не поворачивался к ним, но слышал их тонкий смех, густой аромат духов вперемешку с сигаретным ментоловым дымом и запахом сырой кожаной одежды.
- А молодой человек не желает познакомиться? – раздался звонкий голос и тонкие пальцы, немного царапая ногтями, коснулись пряди моих волос у правого уха.
- Он стесняется, - бросил Кир и в этот раз расхохотались все сидящие в автомобиле.
Обуреваемый нахлынувшим гневом, поднимающимся из глубины души, я резко обернулся полный решимости вытолкать всех наружу, наговорить дерзостей и уехать домой. Хотя работать, конечно, после такого я не смогу, но лучше бродить по комнате с кофеем в руках и сигаретой в зубах, чем слушать эти насмешки. Остаться на месте и будь, что будет, все стерпеть? До этого опускаться было противно.
Это же надо додуматься снять девочек! Тех, кем пользуются все, кому не лень. Это же существа, продающие душу и тело за бумагу, люди, если они таковыми еще являются - ниже не придумаешь! В них нет ничего святого! Принципы им неведомы и они еще смеют насмехаться надо мной!? А если меня увидят в такой компании? И когда я уже был готов вылить накопившееся и даже обернулся со срывающимися с губ словами, на меня посмотрели огромные черные глаза. Еще более темнили их тонкие брови в такой же темной туше. Взгляд не был насмешкой, не был он так же и бездумной глупой радостью или простотой. Скорее, непознанная глубина океана, не укор, а легкое дуновение чуть ощутимого счастья. Не беспечность, а игривость ребенка.
Удивленно приподняв тоненькую бровь, девушка, как-то стесняясь, но глядя прямо в глаза, приоткрыла алые губы и чуть слышно прошептала:
- Здравствуйте, – я скорее угадал это слово по ней, чем услышал его.
Задыхаясь от волнения, едва смог выдавить из себя ответное приветствие. Наверное, это было слишком заметно. Девушка мило, даже застенчиво улыбнулась.
Не могу точно сказать, чем занимались в тот момент остальные: молча наблюдали, ухохатывались или подленько хихикали в мой адрес. Мне было все равно. Все, кроме двух огромных глаз, смотрящих прямо в мою душу без тени смущения, перестало существовать. Сколько раз после искал этот взгляд – не встречал, и за долгие годы не смог разгадать его до конца. Что же из него излучалось? Что не позволяло отвернуться? Что жгло и томило? Отбирало дар речи? Притягивало как магнит? Никогда уже не смогу ответить на эти вопросы, да и нужно ли? Ведь справедливо не знать того, что может разрушить нечто волшебно-тонкое, о чем и вслух говорить нельзя, только иногда произносить шепотом. В противном случае тайна рухнет как песчаный замок, оставив после себя лишь серые будни, проходящие и забывающиеся один за другим, ничем не наполненные, ничем не отличающиеся один от другого. Как жаль, что не в наших силах остановить время счастья, тем самым навечно избавившись от всего скучного, бесполезно томящего и оскудняющего всех нас, от того, что мы так привыкли считать реальностью и называть жизнью.
- Я Диана, - все тем же шепотом переливались ее уста.
Каждая буква произносилась как-то по-особому мелодично (сложно описывать не предназначенное для слов). Не могу понять, учили ли ее этим приемам или же поведение было природное и соответствовало состоянию души. Мне кажется - второе. И по мере проводимого вместе времени я все больше в этом убеждался.
Не скрыть того, что рвется из человека. Невозможно. Его сущность рано или поздно одержит верх и выплеснется на всеобщее обозрение. Мы часто пытаемся похоронить эмоции за маской безразличности, по сути, утаить себя и представить иного, зачастую, пустого человека. Но есть особенные личности, которые имеют смелость ничего не скрывать и быть самими собою. Зачастую они от этого только выигрывают, чувствуя себя легко и непринужденно. Отпадает необходимость находиться в каком-либо напряжении, будь-то физическом или умственном.
- Куда же мы отправимся? – наконец кто-то оборвал молчание.
Ни я, ни Диана в разговоре не участвовали. Он происходил между остальными, а мы только краем уха улавливали, о чем идет речь. Для того, чтобы не выпасть из общем массы и быть в курсе происходящего - нам хватало. Мы же были заняты более интересным делом – разглядывали друг друга, силясь проникнуть в мысли. Я - в ее, она - в мои.
- Можно к нам, но это будет дороже. За помещение нужно платить.
- Как скажите, барышня. Так будет удобнее всем нам, - не переставал хохотать мой приятель. Это начинало раздражать, к счастью, не настолько, чтоб невозможно было стерпеть.
Недолгая поездка улицами ночного города, так часто мною описываемого и от того надоевшего - время, когда возникают тысячи интересных мыслей, за которыми не поспеть, и каждая из низ достойна романа. Жаль, что я не имею привычки пользоваться диктофоном или носить с собой блокнот, поэтому многое забываю, но самое важное часами ношу в голове пока не окажусь дома и не запишу в специальную книгу для дальнейшего разбора. Как же тяжелы и мучительны эти часы ожидания. Страх забыть идею заставляет постоянно прокручивать ее в голове до боли сознания. Благо, если мысль достойная внимания, одна. Чаще их намного больше и все они терзают, мучат, не желая уйти в темное небытие, откуда были с таким трудом извлечены. Когда же все спасено, я чувствую облегчение и огромную усталость. Но оно того стоит. В тот вечер ничего не нужно было запоминать.
Выходим возле одного из домов, коих в округе и не счесть, а ночью так и не отличить один от другого. Первым по темному подъезду шел Кир, иногда заваливаясь на стены, обтирая плечами побелку. Следом за ним поднимались девушки. Я замыкал шествие.
Передо мной поднималась Диана. Девушка не оглядывалась на меня, как обычно бывает, когда за тобой следует незнакомец. Она и здесь была так же легка и естественна, как и в салоне такси. Не смотря на высокие сапожки с ужасно длинными шпильками, девушка не скользила, не цеплялась за ступени, а запрыгивала на них легко и непринужденно. От этих маленьких кошачьих прыжков ее волосы разлетались во все стороны, но и в этом, казалось бы, простом действии, была своя прелесть. Я бы даже сказал - порядок. Словно это было не хаотичное движение, а четко разработанный маршрут. Каждый изгиб тела не шел в разрез со всем остальным: ни с волосами, ни с окружающей обстановкой. И если бы нам выдалось подниматься не по темному подъезду, а по лестнице шикарного ресторана, то и здесь бы девушка нашла себя, прекрасно вписавшись в новую обстановку. Слаженность и безупречность, я бы даже сказал, идеал наяву, не стоящий Диане абсолютно никаких усилий.
Казалось, девушка совсем не становиться на носок ноги, а идет, наступая только на каблучок. Кроме его глухого удара о бетон звуков не было. Конечно, если не считать шума, издаваемого Киром: то плечом о стену теранется, то закашляется, то проволочет ноги, не поднимая ступней, а перетянув их со ступеньки на ступеньку, словно пудовые гири.
Я так засмотрелся на свою спутницу, что в какой-то момент начал ей подрожать, прыгая вслед по лестнице. Но поймав себя на этом, осекся и прекратил. Представляю, как бы это выглядело со стороны, во всяком случае, едких насмешек с боку Кира было не избежать.
Перед тем как зайти в квартиру остановились отдышаться. Лучше сказать, подождать пока Кир придет в себя. Вытрет носовым платком вспотевший лоб, засунет язык обратно в рот и вернет орбиты глаз на место.
Не включая свет в прихожей, сняли верхнюю одежду и разошлись по комнатам. Я почувствовал, как Диана увлекает меня за собой в непроглядную темноту, а возня остальных понемногу стихает где-то в стороне. Щелкает дверной замок. Включается лампа. Яркий свет заставляет прикрыть глаза рукою. С интересом осматриваю комнату – довольно роскошную.
- Ну как? – неподдельно интересуется стоящая позади девушка.
- Современно.
- Хорошо или нет?
- Это так принципиально?
- Я сама все обставляла, проектировала.
- Каждому - свое, - никак не хотел обидеть Диану, сам от себя того не ожидая. Прямо-таки робость напала.
- Что ты имеешь в виду? – бесшумно вышла впереди меня. И с какой-то навязчивой настойчивостью снова заглянула в мои глаза.
- Для меня - плохо, – на изумленный вопросительный взгляд отвечаю незамедлительно, боясь даже заставить ее ждать. – Слишком холодно. Не дом, а кабинет. Нет уюта. Вся эта полировка, блистательность… Ни обоев, ни ковров на стенах, – обвожу рукою полукруг по комнате. - Понимаешь?
Замечаю, то есть Диана и не скрывает удивление, небольшую растерянность от такого ответа и спешу добавить, пока она не остановила меня своим взглядом. Я уже понял, что таким взглядом можно остановить даже кровопролитие.
- Что, привыкла слышать лишь одно мнение, вроде: шикарно, замечательно?
Наверное, так оно и бывает у таких как ты. Никому не интересно, поверь, безразлично, как у тебя и что. Ляпнут, лишь бы поскорее получить свое и забудут. Зачем спорить, высказывать свою точку зрения проститутке? Или ты настолько наивна…, - я никак не мог остановиться. Порою не понимаю сам себя. Минуту назад боялся обидеть девушку, теперь же наговорил столько грубостей. Но для Дианы все сказанное не было новостью и это читалось в ее смеющихся глазах. Меж тем искорка любопытства от меня не ускользает. Она берет в руки первую попавшуюся безделушку и усаживается в кресло, закинув ногу на ногу. Делаю нечеловеческое усилие, пытаясь смотреть ей только в глаза. И все же не могу, в который раз, не отметить ее естественность и непринужденность. Диана - прекрасная кошка. Люди часто любуются этими животными, восхищаются их движениями, красивым взглядом. Но ведь животное не способно нарочно придать красоты своим действиям. Все, что мы видим, заложено в них природой, как заложено и в Диану.
- Как тебя зовут?
- Это не имеет значения? Давай без имен.
- Кто из нас проститутка? Это наша фишка.
Теперь я не ожидал услышать такого. И если мы решили поиграть в пощечины, то счет сравнялся.
- Как знаешь. Может, выпьем? – не дожидаясь ответа, наливает шампанское в бокалы, один протягивает мне. – Чем займемся? – делает большой глоток.
- Не знаю, – растеряно пожимаю плечами.
Такое чувство, что в нашем безделье виноват я и соответственно выход тоже с меня.
- Мне деньги нужно отрабатывать как мои подруги, – улыбаясь, кивает в сторону одной из стенок, разделяющей комнаты. Из-за нее доносится слабый стон.
- Я так не могу,- с очень большим трудом запротестовал я. Говорить вообще было очень сложно. Стоило взглянуть ей в лицо и мысли разбегались как тараканы от света. Еще немного и начал бы заикаться. Диана встала и прильнула к моей груди.
- Разве я тебе не нравлюсь? – зашептала на ухо, да таким голосом, что воли едва хватило отстранить девушку подальше. Желание разжигало и то, что в этой до боли избитой фразе также не чувствовалось фальши. Она-то уж, наверняка, достигла в жизни того, что мне никак не удавалось в литературе.
- Ни в этом дело.
- Ты у нас принципиальный? – ни капли не изменившись ни в голосе, ни в лице, вернулась обратно в кресло. – Но я тебя хочу. По-настоящему. Даже бесплатно.
- Извини, трудно поверить. Что же касается денег, можешь оставить их себе.
- Это будет нечестно. Не люблю быть должной. Я гордая и зарабатываю, а не побираюсь, – порылась в сумочке, протянула банкноты. – Получается, у меня сегодня выходной, – энергично, с задором отшвырнула сумку на диван. – Ну же бери скорей, и покончим с этим.
Я нехотя взял деньги и сунул в карман. Странно было получать деньги от человека ее профессии.
- Пересчитай.
- Это уж слишком, - взорвался я. - Давай договоримся не перегибать палку. Сама подумай, если у тебя выходной, и ты проводишь его со мной, значит я - твой друг, - помявшись, добавил, - как минимум.
- Может, парень? – злилась Диана, сама не понимая на что.
- Может, и парень! А что? Не слишком хорош для тебя?
- Парень, которого я не знаю, как зовут, - продолжала повышать она тон.
- Не бросайся в крайности. Чего это ты разгорячилась?
Мы ругались как старые знакомые, ни в чем себя не стесняя и не обижаясь ни на какие колкости.
- Ладно, - поразмыслила Диана и сразу умерила свой пыл. Она даже стесненно отвела глаза, поняв, что и с кем сейчас происходило. Опомнившись, поспешила уйти от моего внимательного взгляда за пустым разговором, надеясь, что я не замечу возникшего смущения. - Так что у нас по плану!? Клиента искать поздно, а спать уже не хочется, – прошлась по комнате и вернулась назад. - Чем ты занимаешься? На этот вопрос можешь ответить, друг!
- Хватит!
- Извини. Еще не переключилась.
- Писатель я, – присел рядом на край дивана. И почему-то это признание отдавало стыдом.
- Ого! – многозначительно протянула девушка. Глаза ее вспыхнули став еще чернее, чем были. Они могли прожечь меня насквозь. - Впервые разговариваю с тем, кто создает нечто. Что же конкретно?
- Всего понемногу, – не без удовольствия в который раз отметил про себя ее образованность.
- Ладно. Можешь и это оставить при себе, – с минуту помолчав, продолжила более спокойным, без рывков голосом. – Понимаю. Если отказался ко мне в трусики залезть, значит, хочешь мне в душу пробраться?
Не мог поверить, с какой непринужденностью я слышал от девушки такие слова. Более того, сам не испытывал ни стыда, ни стеснения от нашего разговора.
- И не думал. Как-то все глупо получилось, - теперь я это почувствовал довольно остро. - Пожалуй, пойду, – порывисто встал, собираясь уходить.
Девушка спокойно вернула меня обратно:
- Не торопись. Разве совсем нет желания узнать обо мне?
- Нет. Даже не собирался, – коротко бросил, не глядя на девушку, снова начиная раздражаться.
- Прямо таки, ни капли? – хитро прищурила глаза и пожурила пальцем как маленького. – Все хотят, а ты, наверное, и подавно мечтаешь?
Я устал оправдываться и в защиту своей позиции выпалил все на одном дыхании, чтоб не передумать или не быть ею остановленным:
- Ты ошибаешься. Никто об этом не мечтает. Никому это не нужно, если искренне… Журналисту – деньги за репортаж, газетчику - статья, клиенту… Об этом уже говорили.
- А я расскажу. Не против?
- Как знаешь. Только не нужно про неудачное поступление в театральный и неудачный брак.
- А ничего такого и не было. Я в школе оценила свои возможности и поняла, как устроен этом мир. Увы, теплое место мне никто не забронировал, и сразу приступила к работе. Конечно, поначалу был некий дискомфорт, но я быстро его преодолела, – подлила шампанского.
«Нравится эта работа?», - хотелось еще добавить, но не решился. Только пробурчал в душе:
- Тоже мне, дискомфорт она почувствовала.
- Каждый чем-то должен заниматься. Но многие ли довольны тем, что им приходится делать? Сами они выбрали свой путь или их заставили? Многим таксистам нравится их работа?
- Тут другое.
Таксиста Диана затронула как последнего увиденного нами человека. И будь на его месте повар, девушка и ему бы нашлась, что ответить в том же духе.
- Как же другое. Они также брезгливо относятся к своим служебным обязанностям, как и я к своим. Только у меня зарплата побольше.
- Таксист собой не торгует.
- Ошибаешься. Каждый пытается продать свою профессию подороже. И род занятий определяет человека как такового. Каждый пытается урвать по возможности. Разница только в морали, да и то, если разобраться, не такая уж и большая. Пусть он торгует не телом, но мозгами и душой, самолюбием уж, наверняка. Залезет богатая пьянь и матом прикажет ехать куда вздумается, будет чертыхать его всю дорогу, а он будет терпеть да баранку крутить. Да и сам ты мыслями торгуешь.
- А любовь?
- Что любовь? Конечно, она есть. Вот только я ее не видела, но многое о ней слышала, согласись, как и большинство.
- Ни разу не влюблялась?
- От чего же? У всех была первая любовь. А вот зрелая, настоящая не посетила. Обошла стороной.
- И как же ты ее встретишь после своей работы?
- Любви все равно. Здесь главное не плоть, а душа. Плоть есть у всех, а душу сохраняют единицы. Она отмирает за ненадобностью, атрофируется как неиспользуемый орган. А тело можно и продать. Ведь большинство женщин не любят своих мужей, может, и не любили никогда или время прошло, чувство исчезло. Не важно. Важно то, что они по прихоти мужика удовлетворяют его похоть в любом состоянии, да еще и бесплатно.
- Не могу с тобой согласиться.
- Считаешь, что я выдумала себе идеологию и защищаю ее? Занимаясь самообманом, оправдывая свою работу? – погрустнела Диана.
- Это сказал не я.
- Ты, вообще, мало говоришь, – попыталась она пошутить. Я больше из вежливости попытался улыбнуться. У обоих ничего не вышло. – Пойдем гулять. Уже рассвет.
И в самом деле, сквозь небольшое окно розовел рассвет. Еще было совсем темно, зато на горизонте заметно посерело. Просвистел тревожный гудок, завыла сирена и стихла где-то за поворотом. Что-то зазвенело: толи разбилось, толи оторвалось и покатилось. Раздались громкие, хриплые окрики дворников, ищущих на опохмел. Город оживал. Я подошел к окну и взглянул на его озябшие крыши и улицы. Все было усеяно мелким снежком, окна чуть трогали морозные узоры.
Все так же опираясь на руку девушки, сквозь темноту проследовал в прихожую. Из соседней комнаты доносился мужицкий, словно раскаты грома, храм Кира.
На улице оказалось довольно прохладно. Мы поеживались, гуляя по малолюдным тротуарам.
- Мне нравится так гулять, когда еще никто никуда не бежит, сломя голову. Нравится слушать.
Голос Дианы заметно изменился, напитался сдерживаемой печалью, которая все-таки подымалась сквозь ее поверхностную натуру. Незаметно взяла мою руку в свою влажную ладонь, напрасно опасаясь, что я могу ее оттолкнуть. Ведь во мне что-то надломилось. Внезапно упала вуаль. Я предчувствовал и ждал этого прозрения, но все же до конца не верил, что мою тишину нарушит война с самим собою, война, нарушающая все устои моего застывшего мировоззрения. И все же кто-то должен сделать первый выстрел и изменить порядок вещей. После уж ничего не остановить – загремело, взорвалось и отдалось во всех необъятных просторах души. Сражение, которое мне суждено было проиграть. Я был атакован со всех сторон, дабы увидеть, что Диана такой же человек, как и я, и все вокруг. Со своими мыслями, мечтами, жизнью, полной побед и поражений. Ее веселость только наружная личина, скрывающая нечто большое, недоступное взгляду посторонних, скрытое глубоко внутри. Что приходилось видеть мне? Жизнь? Да, но какую?! Дом, институт, приличная, непыльная работа, само собой пришедшее уважение. Мало борьбы, еще меньше тяжелых побед. Диана обо всем этом тоже знает не хуже меня, но она сильнее. Все то, что во мне дремлет, в ней развилось как у всегда готового на риск хищника. Она видела и продолжает видеть другую сторону жизни, черную сторону, которая всегда была и будет, о которой так не хочется думать и говорить. Жизнь, наизнанку моей собственной. В ней несоизмеримо больше боли, обмана, жестокости, унижений и столько же силы, дабы противостоять и бороться со всеми этими пороками, давящими с каждым днем все сильнее и сильнее.
Этот поток мыслей заставил относиться к Диане как к равному, а не как к объекту, который где-то есть, я о нем знаю, но лишь понаслышке, и это меня устраивает. Где-то на других планетах существует разумная жизнь – разумеется, и ладно.
Смела, не боится того, чего боятся остальные. Над ней нет начальства, кроме ее совести, ее не уволят, она не боится закона – вся ее жизнь преступление. Ей плевать на общественное мнение – о ней оно во все времена одинаково. Диана в отличие от нас может прожить жизнь без всего, чего наша немыслима.
Захотелось сделать ей комплимент, ободрить. Но что говорить человеку ее профессии? Абсолютно все прозвучит или пошло, или, наверняка, банально. Она ведь сама обмолвилась, что в среде своего обитания, скажем, среди ее коллег большинство малограмотных. И значит, сама умна и составляет угрозу.
И подобных пояснений о Диане можно привести множество, даже целую бесконечность. Чего опять-таки не терпит форма выбранного мною повествования, как не терпят издатели прямого общения писателя с читателями через свои труды. Словно, я какая-то машина, подчиняющаяся вкусам всех и вся, не имея своего собственного. Но нет. Я живой человек, ищущий общения.
И как тут соблюдать какие-то правила описания, когда я уже знал, что обязан рассказать обо всем, что услышал от Дианы. И рассказать целиком, ничего не исказив. Не досказать ради сохранения какой-то формы, значит поступиться правдой опять-таки ради шаблонности и возможности напечататься в журнале? Для людей, которые так считают, будет не лишне задуматься, почему книги классиков стоят в три раза дороже той бульварной болтовни, которую они читают, принимая за литературу? Ради того, чтобы поощрять в читателе его лень и нежелание думать? Писать попроще, чтобы тот, кто того не заслуживает, мог возгордиться своим умом не смотря на его ничтожность: одним словом стать пресмыкающимся? Нет, тогда уж лучше вообще ничего не писать.
Никогда не думал, что окажусь в таком положении – захочу сделать приятно проститутке, почувствую к ней нежность и доброту. Я, вообще, не мог вообразить, что когда-нибудь придется с ними встречаться, а уж разговаривать по душам - и подавно. Да и кто, вообще, всерьез и подолгу задумывался над этим явлением? Все знают, что оно есть, знают, откуда берет свое начало, но никто не знает, куда они уходя. Единицы выходят замуж за клиентов, еще меньше устраиваются на престижные должности, а где остальные? Что с ними происходит? Куда они исчезают и как живут? Неужто торгуют хлебом в булочных, разносят закуски в ресторанах – вряд ли! Наверное, глупо искать ответ там, где его нет. Ведь сами девушки не могут отчетливо видеть своего будущего. Недаром прозвали их мотыльками – блестят красотой, а живут недолго. Прожигают те малые годы в разврате и удовольствиях, абсолютно не думая о будущем. Но так ли это на самом деле, кто знает? Ведь должны же быть у них мечты? Нельзя жить и не строить планов наперед. Кто сможет ждать от будущего неопределенную пустоту?
- Меня зовут Радим.
- Очень приятно, друг, а может, парень, - девушка плохо скрывала нахлынувшую радость. Улыбка была усталой. Долгое бодрствование давало о себе знать.
- Как ты сама к себе относишься? – испугался своего вопроса, но поздно, он уже был задан.
Вопреки моим опасениям Диана пожала плечами и, ничуть не рассердившись, спокойно ответила:
- Трудный вопрос. Когда как. По-разному бывает. С переменным успехом. Вроде и любить не за что, и возненавидеть не могу. Жизнь-то одна, какой бы она не была. Я изо всех сил, не смотря ни на что, стараюсь любить ее. Хоть и понимаю, что не суждено испытать женского счастья. Мое прошлое тому преграда, а предрассудки решают многое. Полюби меня кто-нибудь от всей души, все равно не сможет простить прошлого, не пожелает, чтоб в него тыкали пальцем. Но зато я свободна.
- Я тоже!
- Нет, я по-настоящему свободна, - с жаром возразила Диана. - Свобода не дается, ее нужно заслужить, уйти от однотипного мышления, где рабство скрывается под ликом зависимости.
- Это как?
- Ну, понимаешь, - она по-детски раскинула руки в стороны, - ты зависишь от гонораров, редактора. Другие от зарплаты, налогов, законов, обязательств без права их нарушить, которые на самом деле тебя не защищают, не делают твою жизнь лучше, не дают свободу. Всего-навсего держат в задуманных кем-то, далеко не большинством, рамках. Так сказать, держат тебя на коротком поводке, а ты его и не замечаешь, - сжала кулак, - и ты все время что-то должен, чем-то обязан, чего-то боишься. Где спрашивается свобода? Свобода, - Диана мечтательно посмотрела на облака, - это бесстрашие и полное распоряжение самим собой. Вон, как облака… или беспризорник. Кто им может указать, что делать? Где жить? Куда идти?
- Почему ты все это мне рассказываешь? – осмелел, узнав собственные мысли и задал вопрос, который беспокоил меня с самого начала нашей беседы.
- Наболело. А тут не плохой вариант выговориться. Ты хотя бы не отнесся ко мне, как к купленному в магазине куску мяса.
Мне стало стыдно, ведь вначале я именно так и думал о Диане. Но сказано это было именно для того, чтобы я принял ее прощение. Диана с самого начала знала обо мне все. Более того, я почувствовал свою мизерность. То, что я считал счастьем, проживая выдуманные мною жизни, оказалось ложью, а я - полным ничтожеством. Как теперь понять, где настоящий я, и остался ли он вообще? Где сам человек со своими привычками и недостатками? Пусть даже неотесанный медведь и забулдыга как Кир. Он и Диана - реальные люди. А кто я? Великий писатель, созданный толпой и ее мнением? Какое-то аморфное, мифическое существо? А где же настоящий я? В каком из героев, в какой книге я заблудился, превратившись в выдуманную самим же тварь? Существо, для которого слишком важно общественное мнение, которое приспосабливается к узким догматам общества. Утративши индивидуальность и неповторимость, считающийся с мнением тех, кто сильнее меня, приносящий свою жизнь в жертву снова и снова, выдуманной кем-то ерунды. Как бы не кричал об обратном так оно и было на самом деле.
- Тем более мы с тобой больше не увидимся. Легче рассказать все чужому человеку и пусть думает, что хочет. Я же не узнаю ничего об этом, - снова заговорила девушка.
Загорался свет в домах. Улицы начали наполняться народом и шумом. Мы старались, как можно дольше выбирать безлюдные тротуары, но это было нелегко: с каждой секундой их оставалось все меньше и меньше. Небо наполнялось шумом людских голосов, моторов, запахами бензина и масла. Уже совсем расцвело. Красное солнце превратилось в огромный тяжелый шар, отодвинув вглубь неба звезды и прозрачный серп луны.
- Ну, мне пора отсыпаться, – подала Диана руку мне на прощание.
Нужно было что-то сказать:
- Теперь я знаю, о чем рассказать.
Девушка нагнула голову и сняла с глаз контактные линзы, затем посмотрела не меня. Я же стоял, нелепо приоткрыв рот. Кажется, я даже забывал дышать. Воздух попадал в мои легкие только, когда в груди начиналась нестерпимая боль. Ни разу в жизни я не видел таких глаз. Их называли радужными: там, где должны быть белки, светилась безоблачная легкая голубизна, а от зрачков симметрично в стороны развеивались радужные, немного рыжеватые, зеленоватые мазки божественной кисти. В них не угадывалось ничего, сложно было даже понять, куда она смотрит. Было время, когда я думал, что это дефект, не позволяющий видеть, но к счастью ошибался. Наверное, девушка знала, что сквозь них можно понять душу и потому скрывала.
Пока я не смел дышать и без тени стеснения тонул в этом чуде, Диана прильнула ко мне и поцеловала в губы. Глаза заблестели искренностью… и почему я даже не попытался ее удержать?
- Знай, что в губы мы не целуемся. Есть что-то большее…
Конечно, я знал, что в губы они не целуются. Но теперь я знал и то, что есть нечто большее. И дело не во мне и даже не в Диане, но случилось, что именно она носит это нечто в себе. И проснувшись в холодном поту, я в тысячный раз прокричу тебе… И сквозь озеро моей открывшейся души с тобой заговорит ветер прошедших веков, где бы ты ни была, донесет до тебя то, что я должен был сказать в те далекие дни.
В который раз я вернусь туда, где через мгновение ее голубое платье раствориться в толпе людей, а я все буду стоять, как зачарованный, не смея сдвинуться с места, понимая, что прожил еще одну жизнь, наверное, лучшую из всех. Губы же повторят как в бреду раз за разом:
- Береги себя. Это нужно нам всем.