ЛЮЛЬКА
Русская печь в избе бабы Анны занимает самое большое пространство.
Как заходишь из холодных сеней - она сразу перед тобой, широкая,
белая; и первый угол у двери называют "прихожей". Если пройти прямо за
печку - там кладовка со всякими вещами на полках, а сверху над ней
полати, где ночью спят вповалку те, кто постарше, и рассказывают
малышне на печи страшные истории. Всё это - мои дяди и тёти,
кроме меня их - одиннадцать, и ещё двенадцатая - совсем крошка -
отдельно от всех, в люльке. Слева от печи самое большое свободное
пространство - это зал; здесь длинный стол из досок, и скамьи вдоль стен.
В дальнем углу зала - огромная, высокая кровать, на которую мне не взобраться
без тяжёлого, дедушкиного, самодельного стула со спинкой. На ней гора подушек,
из которых можно, при желании, вытащить перо и поиграть с ним, пощекотать у
спящего под носом.
Тут же у кровати, откуда-то с потолка из-за печки, торчит жердь,
к которой верёвочками привязана люлька - большая плетённая корзина.
Тянешь люльку - жердь гнётся, отпускаешь - люлька качается вверх-вниз
и из стороны в сторону.
В люльке лежит, завёрнутая в пелёнки, моя младшая тётя, которая
появилась в доме совсем недавно, и без умолку пищит. Я сижу на бабушкиной
кровати вместе с тётей Капой, которая старше меня на два года; потому
она - "старшая", и "водится" с нами. Больше в избе никого нет. Баба Анна
вышла во двор доить корову Машку и оставила нас одних, наказав Капе
качать люльку с сестрёнкой и следить за мной, чтоб я не свалился на пол.
Я помогаю Капе "нянчить" малышку - раскачивать корзинку. Но скоро нам
это занятие надоедает, и Капа вытаскивает попискивающий свёрток на
кровать и обкладывает его подушками. На все наши: "Агу! Угу!" - малышка
Надя никак не реагирует, и нам скоро надоедает развлекать "капризулю".
Очень хочется играть, а не возиться с плаксой, и мы сами лезем
в люльку вдвоём и начинаем раскачиваться. Удовольствие от полётов
над кроватью - "неописуемо"!
Нам весело, и потому нет никакого дела до нытья, даже крика нашей
"подопечной".
Разыгрались мы хорошо. Но тут всё с грохотом и треском рушится.
Я, Капа и корзина - летим на пол, а сломанная жердь падает на нас и
больно бьёт по головам.
Рёв в три голоса стоит на всю избу; наверное, на улице слышно,
потому что скоро появляется баба Анна. Несколько "хороших" шлепков
получаю и я, но больше всего, конечно, достаётся Капе. Её даже ставят
в тёмный угол за печку, и она там долго плачет. Мне жаль её, и я тайком
отношу ей пол-кружки тёплого парного молока, которое баба Анна налила
мне. Я не могу поступить иначе, потому что Капа меня любит. Она
всхлипывает, но пьёт молоко и даёт пить мне - мы всегда делимся всем -
и показывает мне "шишку" у себя на лбу. Я дую на её "шишку", чтобы ей
не было больно, но не долго, потому что чувствую, что и у меня на голове
болит от удара жердью, и тоже начинаю плакать.
Позже мы часто вспоминали этот случай и смеялись, и все смеялись
над нами, даже деда Вася, от которого нам, между прочем, тоже досталось
вечером. Но рука у него была гораздо "легче", чем у бабы Анны. Такой
у него "жалостливый характер".