Переводчик для Бога. записки инфантила

Переводчик для Бога.
( записки инфантила).

1.
             Окна кухни выходят на кирпичек к кирпичеку, идеально распланированный старый двор производства Минкуса. Из личинок ночных страхов, шуршащих мусором на лестницах черного хода, каждый рассвет оживает этот темно-красный пломбированный-перепломбированный мелкими летними  ремонтами зуб Одессы.  Старые одесские дворы с утра до вечера  напоминают тараканьи рассадники. Нет ни метра свободного пространства, где бы ни копошилась человеческая фауна. Плотник дядя Петя постоянно реконструирующий старинную дверь, на этот раз вымазывает ее трупно- синюшной масляной краской, орущие младенцы, сумма которых не меняется во все времена,  стук посуды под краном, стук вечно живой, как Ленин, печатной машинки – над всем этим, на ажурном балкончике, среди белья и вазончиков обязательно нависает над двором какая-то стопудовая мадам хря. А меня весь этот дневной геволт особо и не раздражает. Наоборот, он здорово научил меня отбаррикадироваться от всех шумов дворовой и домашней реальности и  сконцентрироваться над тарелкой  «такого полезного» супа.
Скоро мне будет тридцать.  Оставшиеся до круглой даты четыре года не считать. Все равно уже перевалило  за четвертак. Я знаю - за этой цифрой наступает серое будущее. Когда уже поздно растрачивать жизнь на пустяки и удовольствия.  Когда одеваться и вести себя не так, как окружающие не солидно и смешно.  Время, когда обязанности не зависят от увлечения тем или иным предметом. Себя, вообще уже и не спрашиваешь, чего хочешь от жизни.  Для окружающих ты вышел на финишную прямую. По этой дорожке и дойдешь до самой своей смерти и никаких «великих свершений» от тебя уже ожидать не реально.  Зрелость. Зрелость… Не зрелость, а еще одна зря потраченная жизнь  на этой планете.
Мои родители - наглядный пример моего ближайшего будущего. Неужели после тридцати я, как отец, работая в бюджетной организации, буду клясть эту страну, но надеяться на подачки с правительственного стола? Или же, как мать, свое желание свободы реализовывать через командование мужем и детьми.
Сегодня, как и обычно, кухнюмоей родимой родовой пещеры наполнял  запах сытной и полезной жратвы.  Мать семейства заманивала жертвы к обеденному столу, чтобы в очередной раз устроить семейный совет и обсудить мое неподобающее поведение.  В чем я провинился? В том, что не стал поступать в аспирантуру и нашел «неподобающую работу», устроился на сезон  «копщиком», как называют у нас, в Одессе, дорожных рабочих. Лучшей работы не было, а стать независимым от родителей  (а значит финансово-непопрекаемым) было моим основным желанием.
На маленькой кухне стояла большая мама. Отец уже был усиленно занят  выковыриванием петрушечной ботвы из горячего борща.  В тягостном молчании передо мной была поставлена  тарелка.  Но нормально поесть мне не дали.
- Скажи мне, пожалуйста, тебя дома не кормят?
- Мама,  можно я поем?
- А потом сбежишь? Ты так всегда делаешь!
- Дай ему поесть!
- Ладно. Хорошо. Ешь. Только когда убегать из дома будешь, переоденься.  Мне тетя Света из девятой квартиры говорила, что ты бегаешь грязный, как черт.

Я стараюсь не реагировать. Усиленно делаю вид, что стал мудрым, словно Будда и крики матери для меня менее информативны, чем крики младенцев во дворе.  Но педсовет продолжается вне зависимости от моего желания.
- Завтра ты на свою работу не пойдешь. Позвонишь руководителю и скажешь, что увольняешься. Сам садишься за учебники и готовишься к поступлению.
- Мама, я сказал, что не хочу поступать.
- Ты сейчас так говоришь. А потом пожалеешь. Сколько денег в тебя было вложено!  Я и отец на износ работали. Что бы ты копщиком устроился?
- Ну, другую работу я пока найти не могу, но найду обязательно. Не переживай.
- Помешанный он на этой работе. Копщик с университетским образованием!  Тебе платят много? Вот что тебя ждет? Какая карьера? Не выдумывай! Давай номер телефона, я сама позвоню. Так и скажу, что запрещаю тебе дороги рыть…

На улицу я выскочил  не доев, и, конечно же, не переодевшись.   Пока отец успокоит ее, пройдет час. Еще три часа, чтобы  мама  перестала видеть в моем руководителе злого Карабаса Барабаса, эксплуатирующего дорогого младенца.  Номер телефона  Юрия Семеновича  в своей мобилке я на всякий случай немного изменил, переставив первые цифры местами (старый мой трюк).  Пусть она звонит. Я пока заскочу к той, которую считаю своей девушкой. И пока, увы, не совсем могу понять, взаимно ли.
С Женькой мы познакомились на Рождественском концерте. Ежегодное полублаготворительное мероприятие для пенсионеров или тех, кому нечем заняться на католическое Рождество. Благо, в костеле можно играть на скрипке. Она на сцене, я в зале. Как удается ей добывать звук ледяными тонкими пальцами. Теплая, медовая скрипка посреди цементных стен ремонтируемого костела. Зал полон…Обветшалая провинциальная интеллигенция. Дешевая бижутерия, вынутая из потертых коробочек. Духи с запахом старого спирта. Как я сюда забрел? Греться от декабрьской стужи? Пел какой-то хор. Затем другой хор. Певцы, певицы. Солисты театров. Выл морской ветер. Над ветреным хаосом, как мировой порядок, торжествовал орган. Я смотрел только на Женины руки. Странно, разве может взрослый здоровый парень обратить внимание на девушку из-за ее рук? Не маньяк ведь какой-то. После концерта я нашел в себе наглость подойти познакомиться. Точнее не познакомиться, а похвалить игру. Попросил автограф. Она  абсолютно не удивилась  столь грубой лести. Мы начали встречаться как-то само-собой.  Без особых трагедий и притирок друг к другу. За что и поплатились чуть позже.

Женьки дома не оказалось. Во всяком случае, так мне было сказано через дверь. Других планов у меня на сегодня не было, а так как настроение все равно испорчено, я остался ожидать ее на лестничной клетке. Благо в таких девятиэтажках  окна на лестничных клетках низкие и подоконники при желании могут сойти за скамейки.  Побеленные стены взывали к графоманству, как чистый лист. Иногда на козырек окна садился увесистый голубь. Замечая меня, он удивленно поворачивал башку с невыразительными круглыми глазками.   Будто я – первый увиденный им человек. Резюмировал свои впечатления зеленой отметиной и улетал куда-то на небо. Да, да. Вездесущая «летающая крыса», вот только твое мнение я еще не учел. Полети на небко,  расскажи о детке, как ему здесь тупо живется. Во дворе визжали толпы других деток, помладше. Их матери и бабушки тоже готовили вкусные  щи-борщи и решали «все». Одесские богини газовых очагов и микроволновок. От детей требовалось быть веселыми и хорошо кушать.  Ну, бегайте, бегайте. 
Мои родители почему-то были свято уверены, что билет аспиранта и защита дают гарантию легкого устройства на «достойную» работу. Практика научила меня обратному. Сейчас я держался за работу обычного копщика, потому как живы были еще воспоминания о безуспешных бегах с газеткой «Трудоустройство» в руках. Мне повезло!!!! Мне с красным дипломом магистра повезло устроиться перекапывать улицы. А до этого я чуть было не устроился переставлять бутылочки в супермаркете. Но когда я туда пришел, оказалось, что бутылочки, кроме меня, на конкурсной основе будут расставлять еще человек пять. Выберут одного. Остальные окажутся занятыми  общественно-полезным трудом на благо  хозяина . Ходил  и на бесплатные курсы финансового аналитика. Вот только стажировка аналитика оказалась финансово непосильной. Я уже не говорю про те конторы, где работал по нескольку месяцев за словесные авансы. Конечно, очень важно иметь публикации в научных журналах, не спорю. Когда я устраивался однажды грузчиком, меня в анкете просили их перечислить. Я уже не говорю о вероисповедании, национальности, росте-весе. Это Алькаида или мне нужно всего лишь ящики грузить? Помню, как многонедельное шатание по фирмам и заполнение анкет мне надоело. Когда в очередной раз выяснилось что ( ура!) я прошел предварительный конкурс, и со мной (ура стократное!) его прошли и все остальные семьдесят пять кандидатов, мне захотелось оригинальности. Оглядев всю эту толпу лохов отборных, в которой присутствовали и старики и дети малые, я почувствовал вдохновение обреченности. Это был приступ неконтролируемой честности.  В пункте «как  вы представляете себе процесс заработка» мой маркер подчеркнул : «хочу зарабатывать не напрягаясь». Хотя… был там еще один симпатичный пункт: «хочу хзарабатывать, но не умею». Но нет, заранее расписываться в своем бессилии я не решился. О… вот еще какой замечательный вопрос: «как вы относитесь к трудовой дисциплине». Выбираем: «игнорирую». А теперь осталось дождаться своей очереди в кабинет директора и насладиться результатом.
К директору нас запускали по пять человек. Усаживали в кресла и на мягкий диван. Кофе поили. Вот и зря ребята кофе тратите. Мне еще в прихожей все ясно стало.
Прочитав мою анкету, директор хмыкнул, но не подумал обижаться:
- Интересно, как же вы будете реализовывать это на практике?- а улыбка у него – резина голливудская.
- Я думаю устроиться у вас, а там – видно будет – моя еще более широкая улыбка затмила его «Голливуд». Соискатели заерзали.
- Ну что же, творческие люди нам нужны. Объясните, как вы намерены зарабатывать деньги не напрягаясь? Что же вы за работничек такой?
- Так  правильно. Я все честно написал. Это еще у Маркса было, о том, что работники заинтересованы меньше работать и больше получать, а работодатели наоборот. – по дивану и креслам пошел шепоток.  Интересно, хоть кто-то из них догадается, что я просто стебусь? Или впрямь лохи?
- А как же дисциплина?
- Послушайте, я более чем уверен, что большинство опрошенных отметились в строке « всегда придерживаюсь, так как считаю необходимым условием работы». Мне же стало жаль того, кто придумал тот пункт, который подчеркнул я. Неужели он зря трудился? Вот я ему и помог.
 Наконец-то. Думал что уже не дождусь. После моей последней реплики в голосе директора появился металл. Меня попросили выйти…и подождать в коридоре. Затем, когда поодиночке вышли остальные кандидаты, нам было торжественно объявлено, что на работу приняты все.
Как я и думал, фирма  оказалась мутной конторой, сбывающей низкопробный конфискат. Диапазон продукции был от шариковых ручек до ноутбуков невнятного производства. Загребай в торбу и шатайся по офисам целый день. Зарплата- только проценты с продаж. Естественно, заниматься этим я не стал.  Потраченного времени было жаль, но благодаря мне, нервная система директора слегка расшаталась. Будут знать, как лохотрон устраивать. Серьезная фирма. Ага.
Когда мне надоело искать более-менее интеллектуальную работу, я устроился копщиком. А милые  мои родители продолжали поражать своей наивностью. Особенно когда мне очень и очень необходима была их помощь.
Постепенно малышню  отозвали домой ужинать и спать.  Лавочки  заселила молодежь с пивом и рыбкой. Сумерки. Где же можно так долго ходить? Лето. Учебы уже нет. Работать она вроде бы не работает.  С кем же она гуляет? Но я все равно дождусь. Просто для того, чтобы посмотреть на ее лицо, когда она меня здесь увидит. Спросить, как вечер провела и уйти.  Вот так, спокойно, по-мужски, и больше ни ногой…   А у самого уже и  руки дрожат.
За дверью ее квартиры  послышались какие-то шорохи. И, надо же, по-моему, начался небольшой скандал. Да я и не возражаю против того, чтобы попасть завтра в дворовые хроники. Благо, что эта традиция не умирает даже в таировских  дворах и других «спальниках».
На минуту утихло. Затем -  щелчок замка и  на площадку высокочила  Женя. Ага, значит все-таки дома была? Да что ты, не злюсь уже.
Давай придумаем слово, заменяющее «любовь». «Страсть» - это как-то однобоко и пошло, «привычка» - сухо, по-стариковски. У нас ведь не любовь?
Вечер колышется китайской живописью на побеленных стенах. Пункция жизненных соков. Отрезок времени жизни. Его токи передаются через губы и язык. Я вздрагиваю от холодных рук под моим свитером.  Вижу все со стороны. Знаю о чем ты думаешь: «а этот мальчик от меня без ума. Как же это… мне нравиться дрожь. Я тоже подчиняюсь. Игра - ты мне, я тебе. Колючие волосы касаются моего подбородка». Чувствую как себя. Это так приятно, доставлять удовольствие другому и ощущать все ее  помыслы  как свои. Вот-вот. Скоро случится. Но какой же все-таки облом. Дверь рядом открывается и на парадную выползает сосед. Покурить захотел. Любовь испуганно отскакивает, поправляя брюки. Куда девалась страсть?  Сосед ушел, смущенно недокурив, а наш разговор не клеится. А о чем говорить? Работа, учеба, дела. Как рыбы воздух на берегу, хватает парочка в темноте нить разговора. Но нить тонка и быстро рвется. Меняются декорации, возбуждение сменяется стыдом. У меня все еще есть надежда наверстать упущенное. Тем более, здоровому мужику тяжело все так бросить, когда организм уже настроен…ну вы сами все понимаете.
- Слушай, деньги  у меня есть. Я знаю небольшой отель, там номера можно почасово снять. Поедем?
- Извини, я не готова. Нужно хоть одеться, привести себя в порядок.
- Ну, ладно, зайди домой, переоденься, я тебя внизу подожду.
- Я морально не готова!
- Слушай, хватит капризничать. Что значит морально не готова! А орально готова? Раздразнила меня, чтобы так просто поиграться? Я тебе кукла? Пупсик?
- Мамочке своей расскажи, что ты - не пупсик. Я тебе звонила на днях, такое выслушала!
- Уж кто бы говорил!
- Усюсю, мой золотой мальчик, да как же такая стерва может его от  мамочкиной юбки оторвать!
- Я пока еще сдерживаюсь…
- Не сдерживайся, тряпка, все равно не сможешь.

А я взял и смог. Она не ожидала. Не ожидал и сам. Кожа на ее лице была противно мягкая.  Звук получился звонкий. Так мама на кухне бросает тесто на стол. Женя все еще удивленно смотрела на меня, держась за щеку. Я уже убегал по лестнице вниз.

2.

У меня много чертей. В Бога я особо не верю - что хорошего он сделал для меня, чтобы за него ратовать?  Если моих чертиков хоть как-то себе представить, получаются капельки ртути. Беспрестанно разбивающиеся на мелкие и скатывающиеся в крупные, сплющивающиеся, не дающие себя схватить. Если бы Бог существовал, и действительно любил бы меня, то не приходилось бы мне получать все то, малое, чего добился, с боем. Мои бесы мне органичны. Они позволяют, хоть ненадолго,  прекратить  чувствовать себя испуганным морализирующим  дурачком, боящимся и слово поперек сказать.  Если Бог есть, но он не любит меня, зачем мне такой Бог? Бесы помогают мне почувствовать себя идеального. Без страхов и комплексов.

Впервые со своими бесами я познакомился под наркозом, во время операции. Наркоз был странной смесью. Я помню, что одной из составляющих его – был кетамин. Приходить в себя после путешествий по белым комнатам и ловли взахлеб флюросцентных цветов я стал еще до окончания операции. Боли я еще не чувствовал, хотя сознание уже вернулось. Но назло всем я начал кричать, что мне больно и страшно. На замечания хирургов, что этак я всех больных распугаю, я громогласно заявил, мол, плевать хотел. Это я, ранее боявшийся обидеть, и потому редко отстаивающий свои интересы. Хоть затем мне было немного стыдно, но чувство свободы понравилось. Вот так я со своими бесами и свел знакомство.

Теперь мне было стыдно. Бесы рассыпались мелкими шариками ртути и нырнули опять в глубину. Расхлебывать ситуацию предстояло нежному маменькиному сыночку. А он ничего решать и не стал.  Просто ушел прочь, боясь попасться Жене на глаза.

Далее наступило время коллапса.  Я бродил, как спал, и не хотел по утрам просыпаться.  Если бы у меня было здоровья побольше и мозгов поменьше, я начал бы ежедневно пить.   А так, от полноты интеллекта,  и выпивка  не казалась таким уж утешением.   Не оканчивайте, люди, университетов, чем вы умнее, тем   более полноценным говном предстает  перед вами жизнь.  Тупейте, граждане, тупейте. Пейте огненную воду и слушайте сфабрикованную на многочисленных  «Фабриках» музычку.  Мне уж поздно. Я одинаково  не люблю  ни слишком умных  ни тупых.
Физический труд немного спасал ситуацию. Я и несколько таких же «сезонных» работяг рыли ямы для прокладки кабеля. На этот раз мы раскапывали дорогу на Тираспольской улице. Из-за громадных пробок в узеньком горлышке центра Одессы, было решено перекроить улицы старого города. Теперь вековые акации заменили автомобильные  шеренги в шесть рядов. Зато было негде скрыться от южного солнца.  Кто- то из копщиков еще разбрасывал песок и крошили асфальт этой адской дороги без намека на тень. Рядом полуголые чумазые «черти» варили смолу.
 День испарялся под прогорклой плавящейся резиной машин. Куда не глянь - подорожные тушки гриль в разгоряченном железе. А нам хорошо. Мы, три веселых поца, сидим в тенечке фургона со спецодеждой,  на краю ямы.  В самой яме орудует лопатой Юрий Семенович. Он в очередной раз  по-стахановски самоотверженно показывает нам, олухам,  как нужно работать. А разговорчики у нас, конечно же, крутятся вокруг ножек, иногда – рожек. После  финального инцидента с Женькой  на подобную тематику я реагировал весьма скверно. Все равно, если бы кто-то  на кладбище моих взаимоотношений хвастался как ему повезло в любви. Так как отражение реакции на моей физиономии  было слишком явным, каждый из нашей мужской компании был просто обязан меня обучить премудростям обращения с женским полом:

- Ты сам позволяешь ей так себя вести. Ходишь как мямля: «Женя, ну пожалуйста, ну дай мне…». Это не по-мужски. Нужно девочку привлечь и попустить хоть немного, а затем, когда она уже сама будет лезть к тебе взять ее так, грубо.

- Ага, и сесть за изнасилование. Какая, кстати, это статья? Спасибо, я уже сделал все что смог.

-  Никто на тебя жаловаться не будет. Они любят, чтобы так, грубо. Им мужик по-любэ нужен. Так и будь мужиком.

Во время таких разговоров вспоминал я  свои многочасовые дежурства возле ее парадной, когда ее тощая и вертлявая бабуля говорила, что внучки дома нет.  Помнил, как Женя чуть было не отдалась мне в этой же парадной. Почти. Начались какие-то дурацкие игры. Думала, что  взрослому парню так уж интересно кончать ей в пупок? Сколько раз я должен был уходить от нее неудовлетворенным. Нет, не зря я ей влепил по физиономии. Не зря.
«Советы во благо» потихоньку делали свое дело. Приятна ли подобная бесконечная «музыкальная шкатулка»? А это убийственное сочувствие? Прямо таки Освенцим какой-то.  Вот тут-то я и совершил глупость, которая послужила для всей этой истории завязкой.

 По дороге к Женьке я малодушно искал причину, которая должна была сделать мой визит невозможным.  Даже зашел в таировскую наливайку, в надежде встретить знакомых и по этой причине отложить визит. Или, хотя бы, банально получить в морду. Но знакомых (в кои-то веки не встречаю никого знакомого в течении часа прогулок по городу!) в наливайке не было.  Те, кто обычно бил морды, лежали на столах и на полу в крайне умиротворенном состоянии.
Третий стакан решил все мои сомнения.  Следующим кадром было, как я  без лишних церемоний ввалился в ее квартиру. Выпивка полностью отключила мою тормозную систему, и сделала всемогущим, потому что ее бабуля от удивления впустила меня без возражений. В голове вертелась дурацкая считалочка Винни-Пуха: « если я чешу в затылке…». Комната во включенном телевизоре. Гул  неразличимых голосов. Зубасто вспоротая банка паштета на столе. Неровно нарезанные куски хлеба.  Паштетные катышки на клеенке.
Она сидит на диване, задрав ноги. Колени сжаты. Я пытаюсь хоть немного раздвинуть их. Ложусь. Падаю с дивана на пол.   С бедра Жени сползает лоскут халата. Собирается складками между ног.  Я пытаюсь взобраться  обратно. Удар в мой пах. Ее ляжки скользят по пледу. Удар ладонью по моим зубам.  Вбегает бабуля. Звон бабуленого визга. Я, неожиданно для себя,  разворачиваюсь, ухожу.
Над помойкой возле ее подъезда летают чайки. Свинцово-грязными грудками соприкасаясь с вывихнутыми клочками арматуры. Район Таирова увяз в запахе подгнивших водорослей и рыбы.  Как здорово жить в южном городе у моря. Как здорово, что скоро, вечером, к этому запаху присоединиться туше салюта где-то  далеко. Ave грязногрудые чайки. Ave рыбная вонь посреди Таировских многоэтажек. Ave сидящий на бордюрчике пьяный идиот, которого не хотят нести даже собственные ноги.

3.

Звонок в дверь. А через минуту замок уже был сбит. Меня от них отделяла железная цепочка.
- Милиция! Лучше откройте, у нас ордер на обыск!
Щель в двери увеличивается. Из проема сыпется известь. Лиц не вижу.  Цепочка дергается. Но не в последний раз. Меня это не обнадеживает, так как дверь снесут скоро вместе с цепочкой. От ударов звенит лампа в коридоре.

Я сижу возле фонтана на территории одного из полузаброшенных санаториев. По разбитой асфальтовой дорожке гуляет группка детей-уродов. Дети – даунята и  еще какие-то неимоверно веселые дебилы со сросшимися бровями на крохотных личиках.  Девочка с круглыми глазами без ресниц и выпяченной челюстью побежала вокруг фонтана. Даунята заыкали и радостно зааплодировали, глядя не на нее, а куда-то наверх.  За девочкой, жутковато  перебирая неимоверно длинными ногами побежал саблезубый, с улыбкой до ушей и трясущейся головой, паренек.  «Мать уродов», воспитательница  спец-интерната, вела под руки еще нескольких, что-то объясняя про хорошее и плохое поведение.  Вскоре вся группа резвилась вокруг меня.  Я восседал  как гороховый шут посреди заросшего травой фонтана,  грязных дорожек и веселящихся страшных детей-зверей. Меня до сих пор мучило гадостное ощущение, после приснившегося кошмара. Выбитая дверь. Да, сны бывают реалистичней самой реальности. Тем более той, в которой оказался я. 
Странно, что милиция до сих пор ко мне не пришла. Более чем уверен, что бабулька на меня заявила. Ворвался пьяный и чуть не изнасиловал ее внучку.. Оставалось найти, у кого мне зависнуть. Работал я неофициально, где именно,  Женька не знала, копали мы в разных местах и здесь накладок возникнуть не могло. Но тут возникала проблема с родителями. Должен быть предлог, но каким бы уважительным он ни был - скандала не миновать.  Значит, обойдемся без предлога.  Все гораздо проще. У меня есть друг. Конечно же, мама, ты его знаешь. Его зовут Петей ( Васей, Толей, Колей). Как не помнишь… Ко мне еще на день Рождения приходил. Высокий такой ( невысокий, толстый, тонкий, горбатый, хромой ). Вспомнила? Вот и хорошо. Он должен уехать ненадолго, и попросил меня посторожить квартиру. Я же говорю, ненадолго. Вот и ладненько…
Пережить катаклизм меня пригласил к себе один знакомый скульптор. Жилище у него было просторное – двухэтажный ангар, переделанный под мастерскую.  Скульптору было по-барабану, кто у него живет. Лишь бы приносили свою выпивку и закусь. Когда я переместился к нему,  с порога увидел вполне  сюрреалистические последние дни одесских Помпей. В Помпеях пели и пили. Простецкий деревяный стол и бархатные покрывала, валяющиеся в художественном беспорядке. Несмотря на лето, под потолком висела по-новогоднему украшенная елка. Вместо Деда Мороза и Снегурочки под ней сидела отмороженная парочка. Девица, с понурившейся, безвольной головой и волосами, распущенными на лицо. На коленях перед ней, неустойчиво стоял пьяный мужичек. Он виновато бормотал что-то под нос и пытался найти в волосах лицо девушки. Девушка отворачивалась. Возможно, и лица-то у нее не было. Сплошные волосы. За столом сидели обломки человеческого общества. Сервировка стола напоминала кораблекрушение. Здесь можно было бы снимать фильм. Мне даже налили портвейна.
Разговор творческих людей зачастую напоминает игру в карты. Все блефуют с непроницаемыми  лицами. Те, у кого на руках козыри, заверяют что они - пас. При этом каждый мечтает знать карты противника.
Сквозь лиловый туман пробивается голос:
-  У Феди выставка сейчас… в доме художников.
- Ты видел?
- Нет. Зачем мне?
- Ну, так конечно. Знаем мы, откуда такие подвижки.
- Правильно, ребята. Бухать грамотно нужно. Места надо знать. Где и с кем.
В углу скособрючились две бородатые тени:
-  Знаешь, я сегодня видел твою «Вакханку» и подумал - ты лучше меня рисуешь. И не спорь.
Вторая бородатая тень и не спорила. Первая значительно воздела к небу указательный палец:
- Хотя… нет. Я только что подумал…. Я рисую лучше тебя.
Вторая тень неискренне  засмеялась. В эту секунду мужичек в засаленных штанишках, нетрезво сидевший перед девицей, резко распрямился. Закрутилась подвешенная елка. С нее посыпались пыль и какие-то блестки.
Мужичек заорал:
- Федя! Ты – фашист, Федя! Ты собираешь вокруг себя одних поцов. Посмотри! Я сейчас уйду, а кто  с тобой останется?  Все со мной уйдут. Ты сдохнешь один!
После чего мужичек демонстративно расстегнул штаны и сделал лужу рядом с девушкой. Она не пошевелилась. И волос с лица не подняла. Все пошли курить на улицу. А я – спать на второй этаж.
 
На следующий вечер  ( потому как солнышко уже намаялось припекать и потихоньку отступало) меня разбудил вопль снизу.  Вначале без слов. Прокричали три раза. Надо же, как в театре. После третьего звонка,  зрители, я и хозяин ангара, выглянули со второго этажа в полном внимании. Внизу стоял все тот же мужичок, без девицы, но с двумя качающимися в такт ему детинами. Мужик продолжил вчерашнюю торжественную речь:
- Федя, ты – фашист! За тобой никто не пойдет, а за мной пойдут все! Я епонесу…. Я понесу  идею в массы. Армию..мию соберу, а не калек подзаборных! Ну давай, кто кого, драться будем!!! Не хошь? …Трусло паршивое.
Я наскоро умылся и вышел на свежий воздух.

Этот месяц мы с бесами были неразлучны. Дело не ограничивалось «Таировскими винами» и тому подобными кабаками. Иногда мне приходилось  наблюдать себя возле будочек, где наливают ночным посетителям по сто в пластмассовые стаканчики.Часто - среди богемных мальчиков и девочек от пятнадцати до сорока, наслаждающихся игрой на гитаре одного из одесских гениев. Он пел про туалеты, дешевое вино и тому подобную банальную чепуху – всегда находились ребята с широким карманом, готовые довести гения до той кондиции, когда ему не наливали даже в «Таировских винах». Он пел о грязных ****ях- и все ****и-интеллектуалки  были его.  Как противно  наблюдать за людьми  с видом глубочайшего сосредоточения кивающих в такт песне о блевотине. Он раздражал меня невероятно. Я даже пытался раза два набить ему морду. Но у меня не вышло. В близи он оказался тишайшим малым переходившим , время от времени, от наркоты к религии, от религии к пьянке и наоборот. Малый оказался так добр ко мне, что мне даже становилось стыдно. Я бы даже полюбил его (как человека), если бы не песни о блевотине.

Я бы переспал хоть с  одной из тех девиц, к которым приставал где только мог. Но клеиться толком не умел. У меня получались неврастенические наскоки. Сам, слегка испуганный, я  становился назойливым до ужаса. Девицы смеялись моим шуткам, но смотрели свысока.
Я хотел стать грязным, но грязь оказалась мещанской и пошлой. Мне она удовлетворения не принесла. Что этим я докажу? Все-равно,  вздрагиваю, когда вижу кого-нибудь, похожую на «Нее».  А так происходит несколько раз в день. Я сохраняю в себе ее образ, как прозрачную пленку с рисунком, которую накладываю на встречных девушек, хоть малость похожих.
 А она обо мне скоро и не вспомнит. Лишь как о пьяном придурке, попытавшемся на нее залезть. Меня раздражало до безумия – она никогда и нигде не будет разыскивать кого-то похожего на меня. Узнавать во всяком встречно парне. Это я должен  был, как карму, как наказание, видеть ее везде и каждый раз получать миниинфаркт, видя неподалеку мента или милицейский бобик.
Но даже ментам я был не нужен и вскоре  сам успокоился и потерял к ним интерес.
Иногда я думал о диссидентах. Они-то хоть кому-то были нужны. За ними следили. Они «шифровались». Но им повезло. Правительство тогда не знало, что самое опасное орудие - игнорирование. Хоть танцуй,  хоть давись – никто не обратит на тебя внимание ( поэтому я и не поступал в аспирантуру, хотя мог, черт возьми, запросто мог). Постепенно ты понимаешь, что быть умным не для кого, тебя будут только лишний раз пинать. Свой красный диплом я запихнул в ящик с детскими игрушками на чердаке.  Что-то создавать – так же бессмысленно. У тебя нет достаточно денег и связей, чтобы обратить на себя внимание. Если они у тебя есть, то и создавать ничего не нужно. Можешь стать знаменитым просто потому что ты силиконовая девочка Ксюша. На данный момент мне было мне приходилось заглохнуть и вычеркнуть себя из всех планов на достойное будущее.  Невольно стать невидимкой. А в империи было хорошо. Ты был нужен.  Хотя бы тем двум топтунам,  идущим за тобой.
Дождавшись дня зарплаты, я направился в гламурный винный бутик. Девочка-продавщица, увидев что барин я не широкого размаха, начала меня осаждать вопросами. Авось испугаюсь и уйду. Я же, назло ей, выбирал долго и нудно. Наконец, выбрал. Токайское. Ценой в четверть моей получки.  А вот выпил его нет, не из хрустального бокальчика маленькими порциями. Я его выдул из горла, в подворотне. Совместно с двумя безымянными алкашами ультрапролетарского вида.  Бутылку из-под вина они забрать не захотели. Никто  в пункте приема стеклотары не примет. Вот так. Антибуржуазный флешмоб.
4.

Разговоров о Жене я тщательно избегал. Конечно же, о своем последнем визите никому ничего не рассказывал.  Вначале мои приятели не заметили изменений, но постепенно, благодаря моему упорному молчанию,  опять начались плоские шуточки и подначивания. Возможно, если бы не они, я бы переболел Женей и забыл. Но каждый раз, увиливая от разговоров и оправдываясь,  я чувствовал свою ущербность. Моя боль кипела, кипела, да через край и пролилась.

Наказание для девочки-Женечки нечаянно нашлось в гулком и пластмассово-стеклянном торговом центре Афина на Греческой площади. Центр этот вырос как уродливый лишний зуб у подростка, посреди классических домов старой Одессы. Среди былого неторопливого: «ну, торгуем, ну, живем» ввинтилось чуждое, такое американское: «купи, купи, ты достоин этого стекла и ароматного гламура, пусть у тебя сейчас и мало денег, но ты - супер-пупер потребитель. Ты должен позволить себе жить в достатке( угумс, с голой жопой). Позволить себе накупить побольше, хоть бы и душу (или что там вместо нее осталось) в залог оставить». Рядом, как всегда, толпились: эмо, готы, пикапперы c девицами, перезревшими в свои четырнадцать лет, просто рас****яи всех возрастов и мастей. Это так из «западной жизни» потусоваться возле входа в новомодное здание. Это так буржуазно -  посидеть внизу, в кафешке самообслуживания с дешево вызолоченными люстрами и картинами в стиле соцреализма. Это - как в фильмах Тарантино.
Там я встретил ее - проводницу моей мести. Негритянка с желто-каштановой кожей, и такими же желтушными белками черных глаз на выкате. Она явно совершала какие-то магические( или шизофренические) действа возле умывальника для посетителей буржуазного общепита. Одета по племенной моде не известного мне народа - тюрбан и длинная темная юбка. На руках  множество браслетов и массивных перстней (старинных или под старину), настоящих, плотных, не похожих на магазинные штамповки. Негритянка, нет… лучше Африканка, стояла возле зеркала и что-то бормотала под нос. Иногда, когда кто-то из посетителей мыл руки, она отвлекалась от собственного изображения, начиная  пристально смотреть  на него,  затем повторяла движения ( точь в точь). Это походило на игру. Мне стало забавно.

Я подошел к умывальнику – она повернулась от зеркала ко мне.
Я вымыл руки – она вымыла свои каштаново-желтушные пальцы и точно так же схватилась за шуршащий краешек салфетки, торчащей из железной салфетницы.
Я сделал вид, что мне что-то не нравится в моих свежевымытых руках, пошел, перемыл их снова- она оторвалась от зеркала ( к которому вновь подошла).
Я вытирал пальцы салфеткой -  она полоскала перстни в проточной воде.
Она подошла к салфеткам, вытянула одну - я схватил ее за руку.

Я долго помнил ее взгляд, когда уже позже, после случившейся беды искал эту шаманку хренову. Да уж, комплект желтых костей, задала ты мне задачу. Еще один момент, забыл сказать,-  я носил с собой Женин браслетик. Банальненький такой,- цепочка из дешевой железки, а  на ней сердечки маленькие - детский совсем. Она его случайно обронила, я подобрал и себе оставил, смотреть, о ней думать.  О такой, какой казалась она мне тогда. Почти ребенком, девочкой с тонкими озябшими пальцами. Но девочки уже нет…

Смотрит на меня Африканка желтушными выпученными глазами. А глаза-то мертвые, остановившиеся. Взгляд человека, который упал на дно глубокой смерти-ямы, а затем, познавший нечто, простым недоступное, вернулся глазеть сквозь нас, поверх голов. Она и была и не была похожа на сумасшедшую. Тусуясь с различными типами, я повидал на своем веку много «крейзанутых». Нет, взгляд у нее был слишком осмысленным и спокойным. Не было в нем диковатого лукавства буйно-помешанных и обращенной в себя тупости помешанных слегка потише. Наводила ли она своим омовением рук порчу, или же пыталась очистить столь зловонное место как столовка в «Афине» от бесстыдства и порока? Как говорила моя знакомая: «Не бывает черной или белой магии. Все зависит от случая и дозировки». Почему бы Африканке для меня не сделать доброе дельце? Одним словом, решил приворожить Женьку ко мне. Вот так,мести ради. Пусть теперь побегает за мной. Пусть не она теперь, а я ей мерещиться буду в каждом встречном парне. Я же отрекаюсь от  своих призраков, отдав безделушку Африканке.
Договорились без лишних слов. Африканка молча кивала головой, говорил, в основном я. Не знаю, понимала ли она по-русски, или просто делала вид. Меня несло. Наконец-то выплеснулась вся моя злость на Женю, злость, которую я столь интеллигентно прятал от моих дружков.

Ведьма забрала браслет и ушла. Я сидел в кафе быстрого питания на нулевом этаже. Катался в лифте с остекленными стенами и выпуклыми точками на железных кнопках. Бродил по книжному. Пялился на монитор в «Диски та касети». Стоял возле никелированного поручня  на первом. Там подцепил девицу в коротенькой юбчонке, с кольцами пластмассовых серьг под черными кудряшками. Наконец-то оттрахал ее в парадной одного из пропахших мочой и жаренной рыбой особнячков. Был счастлив впервые за эти невнятные полгода.

С тех пор о Жене вспоминал от случая к случаю. И то, с некоторым чувством злорадства. Прошло недели две со времени моего знакомства с ведьмой. Женя не дежурила возле моей парадной и даже не позвонила ни разу. Я почувствовал, что скучаю. Так бывает в этом не лучшем из миров. Так группируются люди по принципу плюс-минус. Как магниты, как батарейки. Один тянется- другой отталкивает. Их вместе ставят в часы огромного мира. И стрелки вертятся, вертятся…

Скульптор Федя был таким же мягким, излишне человеколюбивым, и таким же бородатым, как Христос. По этой причине жить у него было невозможно.  Время спокойных бесед за шатающимся неошкуренным  столом сменялось содомом.  Мотивация содомовцев колебалась от желания поплакать на Федином плече до матерщины на того же самого хозяина анклава свободного искусства.  Хозяин на все реагировал индефферрентно,  а у меня уже, под конец второй недели начали сдавать нервы.  Все приятели Феди, так или иначе, свои  личные поблемы решали на виду у всех. В ангаре.  Причиной тому, вероятно, была хорошая акустика и определенное количество зрителей.
В этот день корриду устраивал все тот же  мужичонка, кричавший о фашистах.  От него, вооруженного осколком бутылки, коровой на льду, убегала  счастливая обладательница длинных темных волос, которую я приметил в первый визит под елкой.
- Не изменяла я тебе!!!!
- Врешь,  я вас застукал в постели!!! Как ты можешь мне еще что-то говорить в свое оправдание?
-Но ты же всего не знаешь…
Тореро вскочил на стол. Эхо ангара увеличивало патетику.
- Что еще я могу знать?
Никто и не собирался бежать, звонить в милицию. Собутыльники завороженно смотрели. Один прыжок - он  мог бы ее убить. Нелепый жест рукой в сторону. Быстрый, почти незаметный.  Из-под  ее пальцев, схватившихся за плечо, потекло красное, темное.  Время замерло.  Все на секунду понадеялись, что все-таки это – сон, или глупый розыгрыш. После него можно будет посмеяться, или же фыркнуть, что это-  неудачная попытка привлечь к себе внимание. Но чуда не получилось. Девушка, присев, и прижимая руку к плечу, подняла голову:
-  Дурак,  я ему только в …  а для тебя - все.

Стеклянный нож мгновенно был разбит об пол. Влюбленные уже неистово целовались размазывая кровь. Благо, рана на плече оказалась царапиной.
Я завидовал этим двум блаженный идиотам. У нас с Женькой тоже бывало по-всякому. Может ей нравилось? А ее увиливания были сексуальной игрой? Наподобие той, в которую играли эти двое. Иначе, она сразу же сказала бы нет и все, и не вышла тогда на парадную! Милицию не вызвала! Меня бы давно замели. Опять в голове вертелось подленькое «а вдруг».

Я не выдержал, вновь побежал к ней. Жени дома не  оказалось.  Испуганная и еще более увядшая бабушка сказала, что Женя в первой городской больнице. Давно ли? Уже третий день. Что? Непонятные боли в животе. Пока определить не могут. Я помчался в больницу.

   5.

Одесса- город обросший жиром штампов. Точнее им обрюзгший. Как у целлюлитного старика, у Одессы все в прошлом. Бабели, Ильфы и Петровы и их многочисленные эпигоны, не смотря на ваше занимательное творчество, спасибо Вам за это. Во многом благодаря ему одессит воспринимается как этакий вечно веселый типчик, gj-blbjncrb довольный жизнью и общительный. Как только в каком-ином ( менее развеселом) городе узнают, что я - одессит, от меня требуют постоянных штучек, анекдотов. Москвичи и питерцы восхищались «одесской речью» в фильме «Ликвидация». Одесситов, в большинстве случаев тошнило от такой перекоряченной кавер-версии одесского жаргона. Для нас подобная «рэчь» остается чем-то сродни дешевой оперетты, где графини и баронессы образцово-показательно заваливаются в обмороки, а черных слуг играют вымазанные в саже бледнолицые статисты. Фигня. Такая бутофорская Одесса была лишь в местечковых фантазиях провинциального бомонда . И даже сто лет назад старички-пердячки в канотье утверждали, что, мол, город уже не тот. Да, мы говорим с некоторым акцентом, но современные бандюганы с растопырками и неуемным желанием  «поиметь на бабки» всех окружающих покажутся ли они  вам симпатичными литературными героями?  Думаю, что драпать будете вы от них, как от очень неприятных криминальных элементов, уважаемые москвичи и питерцы. Особенно, если они узнают откуда вы родом -  сдерут вдвое дороже. Платите за возможность подышать воздухом «вольного города».
Особый воздух был в Первой Городской Клинической больнице, которая получила в народе название « еврейская». Это место считается так же весьма легендарным. Я же увидел тихий двор среди казенных старинных зданий, синюю табличку( вначале подумал, что написано на иврите, но оказалось- шрифт такой, полустертый), растерянных больных и сосредоточенных врачей, дворовых одесских кошек и веселых собак, позеленевшую статую во дворе. Мы сидели на скамеечке возле входа. Женька сгрызала кожицу со   своих пальчиков до мяса. Наверное, из-за того, что здесь ей было скучно, страшно и одиноко она меня простила.  Или же сделала вид. В пощечине была доля и ее вины.  В гинекологию промаршировала толпа арабских студентов-медиков. Изучать на практике теплое женское тело. Старательные ребята. Женя рассказала, что никто толком не может объяснить что с ней такое. У нее уже руки устали от капельниц- везде синяки, а вчера ночью к ним в палату положили на аборт зечку. С ней сидело три охранницы. Но лишь одна была внушительных габаритов, поэтому, когда зечка, в приходе от наркоза, схватила стойку для капельницы, Женька перепугалась. Она не спала ночь, была ненакрашенна. Выглядела ужасно. Но, все равно, как же я соскучился я по ней.
Возле нас крутился рыжий песик с треугольными смешными ушками, похожими  на крылья летучей мыши. Песик, когда на него кто-либо из посетителей обращал внимание, поднимался на задние лапки, а передние ( обе!) давал человеку. Так и я был счастлив, что она сидит рядом и делится со мной своими горестями. Женя рассказывала о зечке, а в это время к нам подошла женщина в длинной застиранной юбке и спросила:- С Вами лежит Ира, Ира из монастыря? В этот момент провозили на каталке китаянку. За ней прошествовала деллигация невысоких родственников.  Такая она, больница – проходной двор, «еврейская».
Затем я бегал за продуктами для Жени. В магазине насквозь пробухлый отечный мужик внимательно вглядывался в этикетку на кусочке сыра- сыр голландский, сыр шмоландский. Все равно сожру. А я для Жени выбирал самое лучшее. Не жмотился. Мне и самому было приятно, что в  Женькином ротике растает самый сладкий сырок. Что она, забыв о проблемах, будет беззаботно хрустеть воздушными чипсами.

Виноват? Да, я был виноват. Это по моей глупости она очутилась здесь. Потом, конечно, я бродил по выцветшим, напоминающим дешевый ситец, улицам Молдаванки. Добрел до центра города. Искал ведьму-африканку. В «Афине» ее не обнаружил. Да и нигде не нашел!  Женька, конечно, сама виновата. Если бы она меня не довела до той кондиции, когда я дал волю своим чертям. Если бы… если бы. Но черти опять меня бросили и остался маленький беззащитный и любящий я повторять со слезами на глазах «бедная, бедная Женька!!!» Как бы забрать браслет. Может, старуха не поняла, что именно от нее требуется? Навела на Женьку  порчу?
Черная магия снимается черной магией. Так действенней. Еще несколько недель подряд я искал, кто бы мог нас  избавить от наговора. В поисках мне активно помогала вся богема. После того как я отверг несколько более-менее экзотических вариантов вроде японского шамана из Шаолиня, выгоняющего злых духов путем просмотра аниме Миадзаки, или же растафари колдуна продающего целебную спотык-траву по оптовым ценам, нашелся  вполне адекватный черный маг. Женьку на тот момент выписали из больницы. Причину боли так и не нашли. А разве ее в больницах ищут?
Сеанс черной магии проводился на втором этаже художественного ангара. Перед приходом мага я очень волновался. Даже руки тщательнее мыл после туалета. Интересно, если у человека есть дар ясновиденья, доступ к вашим мыслям и тайным желаниям у него есть всегда? Или же для этого все-таки нужно настроиться и сказать «крибле-крабле бумс»?  Вдруг он увидит про меня все? Не то чтобы я совершил уж совсем что-то постыдное, но должна же быть у человека внутри Терра инкогнито.
Женьке у скульптора нравилось. Хозяин элегантно вручил нам чашки с горячей бурдой цвета кофе. Разговор был о политике. Федя верил в высшую политическую справедливость и пролетариат, который  как спицы, втыкает  транспаранты в колесо истории. Только вопреки еврею Марксу, идеи его были крайне правы. И, при всех своих социалистических взглядах,  царя Николая он считал святым. Как это сочеталось? И не спрашивайте.
Потомственный маг, родом из областного центра, оказался блондином. Да и глаза у него были светлые. Гадал он нам по очереди. Пока одному «кидал на картах», другой должен был находиться внизу в ангаре и не подслушивать. То что маг одет был просто, и у него кроме колоды карт не было ни стеклянного шара ни кости дракона,  меня подкупило. Когда Женька спустилась из верхней комнаты с расширенными от удивления зрачками, мне стало очень любопытно. Маг раскидывал карты очень красиво. И при любом раскладе вылезал пиковый туз. Он предложил мне вытянуть одну  из трех карт, мне захотелось взять среднюю. Карта лежала как бы немного сверху, но я пересилил себя.
- Еще тяни.
Я снова не взял ту, к которой меня так тянуло.
- Еще тяни.
Наконец-то. Последняя карта. Пиковый туз. Болезнь и удар. Сделано на Женьку. Темная женщина. Я виделся с ней недавно и что-то отдал.
- Эх…нельзя ничего просить у таких людей. Запомни, ничего. Все тебе вернется. И, главное, к тому за кого ты просишь. Через тебя.
- Что за темная женщина? Можете точнее сказать?
- Так. Договоримся сразу. Я не имею права говорить конкретно.
При другой обстановке я поприкалывался бы над этими тайнами Вселенной. Устроил небольшой перформанс. Но указанная женщина была темной, как африканская ночь. К тому же, откуда он знал о браслетике, переданном мной?
- Я завяжу тебе нитку на руку. Она будет у тебя три дня. Но ее не мочить. После того как отсюда выйдете, обсуждать услышанное от меня можете не более 20 минут. После чего ни слова о том, что здесь произошло. Фотографию я оставляю пока у себя. Никому ничего не давать. Ни с кем говорить весь вечер. Темная женщина себя проявит и тогда можно будет точно сказать, как она действовала.

После чего мне на руку была нацеплена цветная ниточка. Время пошло.

Выйдя из ангара, мы не стали садиться в общественный транспорт. Контактов с окружающим миром в таком случае было бы не избежать. Мы шли по вечернему городу и кричали песни. Враг при помощи магических практик мог нас слышать? Прекрасно. Пусть послушает. Кричали мы нарочито фальшиво. Врагу такое услышать не пожелаешь. Вы еще не знаете, какой у нас был репертуар! От блатного шансона, невольно заученного благодаря водилам маршруток, до «От улыбки в мире всем светлей…». Бомжи, глядя на нас крестились. Незлобливый даун Гоша подарил букет каштановых листьев. Кто-то шарахался, то-то матерился себе под нос. Домой мы не спешили. Гуляли до поздней ночи. Где-то в полночь раздался звонок на мобильник. Звонил взволнованный Федя. Случилось нечто страшное. Нам нужно было немедленно вернуться в ангар. Из всего я понял только то, что нам нужно быть предельно осторожными по дороге.
Бегство. В каждом переулке прятался враг. Небо, ряженное в листву, как в африканскую маску,напоминало морду шаманки, следящей за нами. Она могла наблюдать и через листву, затаившись как львица в Африканской саванне, могла принимать любое обличье, как безымянные африканские духи заполняют собой уродливые фигурки  божков.   Впереди, перегородив нам дорогу,  резко затормозил парень на мопеде. Что будет дальше, я себе представил очень быстро. Женька соображала медленней. Когда я резко решил перейти дорогу, ее пришлось тащить чуть ли не на буксире.  Парень вытащил мобильник. В нашу сторону он слишком уж подчеркнуто не смотрел. Я прибавил шагу. Оглянулся на углу квартала. Парень исчез. Просто растворился посреди улицы! Но зато из подворотни появилась узкая черная фигура. Африканская большая кошка продолжала свою невидимую охоту. Пока еще она играет.  Петля еще не затянута вокруг жертвы.  Но веревочка вьется. Кошка ходит кругами. Навстречу нам и высокой темной фигуре  шла еще группка. Смеются. Изображают из себя полуночную компашку. Еще один резкий разворот. Неужели вы думаете что мы по газону не пройдем? Узкому ничего не оставалась как сделать вид что он  «мимо проходил». Считаю квартал за кварталом до маршрутки. Светофоры мигают блеклым желтым, ритмично, как барабаны. Фонари, вместо того чтобы давать свет, прячутся в полутени. Тысячи минут страха. Маршрутка не торопится отъезжать. На каждом углу ее останавливают. В каждом подсаживающимся мы чуем врага. Особенно вон та, дама в очках. Под интеллигентку косит,  мымра пенсионная. Глаза ведь тебя с головой выдают. Как смотрит-то, а? Кошка пригнулась к земле. Когда нападет?
Я шепотом матерюсь.  Давно еще слышал, что нечисть боится мата. Ничего, подеремся. От такого чеснока и прабабка этой ведьмы в гробу кувыркаться будет. Нам еще идти два квартала от маршрутки. Пронесет - не пронесет. Мой мат окреп, язык мой беспощаден, хоть и начал заплетаться от усталости. Как бы мы не бежали, все равно идем слишком медленно. Какие-то ночные таксисты, тусующиеся у обочины, просили сигаретку, подозрительно шебуршало в кустах. Машины, медленно скользившие впритык к тротуару… Вот и ангар. Африканская маска сделала глубокий вдох. В листьях пробежал разряженный воздух. Мы едва успели заскочить в ангар. По закрывшийся двери ударило со всей силы. Огромная кошка нанесла главный удар ускользающей добыче, но не успела.
Маг был пьян. Он еле держался на ногах, когда выглянул со второго  этажа. Все внизу ходили на цыпочках, в превкушении магического действа. Пьянка была, да, но какая-то совсем уж тихая. Подняться наверх и заговорить с магом никто не рискнул.  Мы поднялись. 
- Вы не обращайте внимания, что я пьян. Когда пьяный, наоборот лучше вижу.
Прихлебывая водку из горлышка, он кинул перед нами три карты. Черные, с неизменным пиковым тузом посередине.
- Я сегодня почувствовал, не то, хитрит ведьма, но как… долго понять не мог. Карты кинул и вот что я вам нагадал.  Она  почувствовала, что ее колдовство раскрыто. Давай нитку.
Покрутил он ее в руках, помусолил. Бросил в пепельницу и сжег.
- Так и думал. Капец вам, ребятушки. Раньше на болезнь было сделано, а теперь на смерть.
Засмеялся он так противненько. Казалось, вот-вот покажуться рожки над его растянувшейся в смехе мордочкой. У меня же в голове крутилось: «три карты, три карты….». Что за дурацкий антураж! По-видимому, он заметил , что у меня возникли подозрения. Резкий удар по столу!
- Смотри на меня. Это ты виноват, что у нее проблемы. На меня смотри сссука! Чего глаза бегают? Ты мне не веришь?
-  Верю.
- Не веришь?
- Да верю я!!!! Отпусти мою шею.

Железная  хватка на моем затылке немного ослабла. Похлопав меня по щеке, маг убрал руку.
- Неделька ей осталась… если не снять. Даже не знаю, смогу ли помочь.
- А кто сможет?
-  Еще денек и придется в Коломию ехать. Только там смогут.
Мысленно прикидываю сколько будет стоить подобное путешествие. Ни Женька ни я финансово его не потянут. Причем, в такие короткие сроки…
-Но очередь там обычно на месяца два вперед. Вы не успеете. Впрочем, если я позвоню….Хотя все-равно не успеете. Это нужно делать очень быстро.
Дурацкий сон? Ущипните скорее. Тут маг меня абсолютно добил:
      - Нет. Он мне все-таки не верит! Давай отойдем, я тебе кое-что на ушко шепну.
     - Она тебе не нужна?
-  Почему ты так решил.
-  Зачем ты тогда с другой спал.
-  Почему ты так решил?
- Знаю. Я все про тебя знаю. Ты не смотри что я молодой.  Совсем это недавно было. С Женей вы поссорились, и ты пошел  к этой девице.
- Я никуда не ходил.
-  Будешь врать я тебе такое сделаю, что и твои внуки не открестятся. Брюнеточка, кудрявенькая….  Только попробуй ей еще раз изменить. Женя под моей защитой. Понял.

Ладно, ладно. Что изменил, можно было бы догадаться. Сколько бы выдержал здоровый парень без полноценных отношений. Но откуда догадался что с брюнеткой да еще и кудрявой. Принято считать, что «джентльмены предпочитают  блондинок». Да и у Женьки светлые волосы.
- Ладно, убедил. Так что же нам делать. В Коломию ехать?

Опять личико растянулось в резиновом смехе. Расхлябанной походкой он снова упал за стол с гадальными картами и радостно объявил:
- Не поможет. Не успеете.
Женя затравленно смотрела на меня. Да  чем я мог помочь.

- Ну а попробовать хоть как-то оттянуть эту гадость ты можешь?

- Что сделать? Потянуть? Я не въезж…Знаешь, я попробую. Есть три варианта отворота. Я могу сделать отворот на пять лет, на двадцать и двадцать пять.
- Давай на двадцать пять.
- Очень много сил займет. Я не знаю. Мне потом долго отходить придется. Пить. Я не могу не пить, когда такое видишь. Смотришь что я молодой?
- Нет, мне это как-то по- барабану.
 - Ты не смотри что я молодой. У меня душа очень старая. Ты даже и представить себе не можешь насколько.
- Хорошо, сколько ты берешь за обряд?
- Такое не спрашивают. Я не имею право цену назвать. На тебе листок бумаги. Нет… этого  мало. Я и травы должен специальные покупать и потом очищаться. Да ну, таких денег ты не достанешь, зачем врать.
- Достану.
- Нет. Ну вот это нормальная цена. Значит записывай что нужно…. Проводить обряд мы будем здесь. Нужно будет только вещи все из комнаты вынести. Федя!!! Ты не против.
     - Ладно, вынесем.
     - Только учти, в этой комнате потом нельзя будет ничем другим заниматься.
      - То есть? А мебель?
     - Лучше пока не вносить обратно. Это место должно уже остаться для обрядов.
     - А как же с мебелью быть?
     - Ладно, Федор, хочешь я ее у тебя куплю?
     - Нет, извини, мне она от отца досталась. Я ее никому не отдам.
   - Ну как хочешь. Я не настаиваю.
   - Подожди, а с комнатой как…
 Но увидев поникшую Женьку, Федя осекся и махнул рукой. Обряд был назначен на послезавтра.
 Перед нашим уходом, колдун торжественно пожал все руки и в очередной раз посетовал на то, как он внешне молодо выглядит. Все окружающие принялись шумно его успокаивать. Мне все же что-то мешало полностью поверить ему.
 На следующий день, я бегал в поисках черных  живых куриц, свечей и тому подобных «причандал», но все никак не мог успокоиться, кого мне напоминал этот молодой маг. С такими комплексами по поводу своей юности ( что странно) стучит по столу и орет на меня «не сметь!». Ну, допустим, факир был пьян, но что напоминает мне ссылка на минимум отпущенного для Женьки времени?
Черный ароматизированные свечи я купил в ближайшем эзотерическом магазине. Еще оставалось купить церковные. Ладно, позже разберемся. Да, напоминает. Американский фильм, где за двадцать минут до финала события начинают развиваться так стремительно, что герой может обезвредить бомбу лишь в момент, когда цунами почти накрыло город. Это покрикивание на меня. Быстрее, быстрее, спасти не удасться! Может я просто трус? Пытаюсь оправдаться, потому как тяжело найти посреди миллионника черную курицу? Интересно, как маг ее резать собирается? Хотя мальчик он сельский. Привык.
В церкви свечи мне не продали. Слишком уж число странное. Тетушка с лицом как недопеченный блин посоветовала обратиться к попу. Зазвонил мой мобильник.
- Ты уже все купил?
- Нет. Только частично.
- Надеюсь, что до курицы дело пока не дошло?
- Пока нет, Жень, а что?
- Бросай все. Приезжай ко мне.
- Что случилось? Тебе плохо?
- Нет. Все в порядке. Нас разводят. Только и всего.
- Ты тоже почувствовала?
- И ты? Федя мне звонил. Он придерживается того же мнения. 

Женя  ждала меня внизу. Воздух вонял потом и жженой травой. Ни ветерка. Алкоголь. Я принципиально не пью в жару, даже пиво. Выпьем минералки.
- Так что Федор говорит?
- Ну, ему не понравилось как вольно мальчик обращается с его жилплощадью. Из разговоров, «по пьяной лавочке» очень быстро было выяснено, что маг с подругой живут на съемной квартире.
- Это еще ничего не значит.
- Ага. И не делать ничего в этой комнате другого, кроме как магических ритуалов двадцать лет. Федя пробивал по знакомым эзотерикам инфру. Самоуправство все это. И вспомни этот обратный отсчет. Козел! Он решил меня запугать. А потом пентограмку на полу начертать и второй этаж амбара себе отписать. Вместе с мебелью.
-Знаешь, мне тоже странным показалось, как он обращался с нами. Дешево все выглядит, если разобраться. Третьесортный фильм ужасов, да и только.
- Но, мальчик, заметь, талантливый. Мы почти поверили. Профессиональный манипулятор…. Профессиональный.

Женька смотрела куда-то мимо. Раздумывала, наверно, брошу ли я ее больную среди этого бедлама. Может, подозревала, что я как-то причастен ко всему этому. Главное, мне не нервничать.  Не выдать себя. Я ей друг. Хороший друг. Надеюсь мои выбрыки она простила. Или же почувствовала что я могу уйти, изменить ей. Поэтому и держит меня так близко.  Пусть знает. Да,  ради нее я готов на многое, но пусть и она знает, что могу уйти.
Истерично орали ласточки. Милые маленькие хищники. Интересно, как воспринимает их крик мошкара. Этакий вопль вселенского зла, птицеманьяков с острыми щипцами клювов. Хичкок.
- Пойду. Спасибо, что пытался помочь. Правда, спасибо. Эту проблему нужно будет как-то по-другому решать.
- Жень, я могу еще выяснить…
-  Пока.  Я не особенно верю во все такое, а теперь и подавно. Не обижайся. Это жизнь такая у нас, просто напросто жизнь.
- Но это еще не значит что нам нужно плыть по течению и все. Нужно пытаться, искать выход. Из болезни. И вообще….
- Ага. Меня ждет потрясающая карьера учительницы в музыкальной школе. А тебя- асфальтоукладчика со стажем. Расслабься. Рано ли поздно меня вылечат. Затем мы состаримся лет на десять. Я буду учить малышей играть « бо-жи-я ко-ро-о-вка, чер-на-я го-ло-вка» и почитать за счастье раз в год выступать на Рождество в костеле. Ты, не знаю, борись, если хочешь.
- Если так думать, вообще жить не нужно! Иди, Жень, прыгни тогда с крыши. В следующей реанкарнации повезет больше. У тебя будет все и сразу!
- А это - идея. Появлюсь на свет не в этой стране. В семье, где мне смогут обеспечить хорошее образование. В семье, где есть связи, и я смогу получить нормальную работу и сделать карьеру. Ты что, все еще веришь, что двадцатилетние директора фирм сами этого добились?
- Нет не верю! Меня это тоже раздражает. И побольше чем тебя, так как я парень. Я даже в аспирантура поэтому поступать не стал, если хочешь знать.  Потому как «БЕСПОЛЕЗНО». Но это не значит, что я должен лапки сложить, или хуже того, ласты склеить. Если проиграна одна партия, это не значит что проиграна вся игра.
- Да что ты вообще от меня хочешь! Иди, дерись! Вперед! Я больше играться в эти порчи не собираюсь! Пока.
-  Это тебе нужно, а не мне.
- Я тебя, между прочем, никогда не держала. Ты в своих действиях свободен. Поступай как хочешь!!!

***
Горячий асфальт. Пахнет летними каникулами. На следующий день рабочие обычно  обнаруживали на еще черном  полотне отпечатки детских рук и ног. Как здорово  было закладывать в асфальт монетки или пивные крышечки. А затем ходить, показывать друзьям и подругам: «Вот, это я сделал, на память». Детские памятники – надписи на парте ножиком, черным маркером  на стене, отпечаток тридцать второго размера на асфальте. Вот и сейчас вдыхаю мягкий дымный аромат, вот только роли поменялись. Я уже теперь тот рабочий, который гоняет малышей. В кармане моей робы много разных гламурных мелочей. Недорогих, из магазина «все по 10», зато розовых и самых блестящих.  Брелочки, шпилечки, заколочки, инкрустированные стеклянными бриллиантами пуговки - зайчики Плейбоя. Блеск и нищета негритянських районов Нью-Йорка. А, и еще розовенькие, как домик Барби, шипчики для бровей.
Мой друг, Толян, запускает мотор огромной машины, я пока выкладываю мои сокровища на асфальт. Я напеваю песню Непомнящего «Убей янки».
Ой, а это что? сережка. Какая красивая. Вот еще одна. Никто и не скажет что копеечная. Как гламурно блестит. Хоть для съемок клипа одалживай.  «Деловой пиджачок, дорогие очки, баксы в дипломате но явились мы. Ножик под ребро, голову на кол…» Каток едет, асфальт дымиться. Толян, за огромным рулем злорадно лыбится. «Доллары на пиво и рок-н-ролл…». Еще минута и гламурные безделушки вмялись в теплое асфальтное тесто. «Убей янки-и-и…. убей янки-и-и….»» Довольный Толян показывает, что «все нормуль»….  «И всех, кто любит янки….» На горячем асфальте в закатном солнце отражается  выложенное гламурными стеклышками - стразами  гигантское слово «Х…Й» . Напротив расположены зарешеченные окна элитного банка. Даже если плейбоевских зайчиков повыковыривают –  мое послание останется в виде отпечатка.

6.

 Я забегал в церковь, ставил свечки за Женькино здоровье.  Но на этом не успокоился. Ведь этот Бог, изображенный на тысяче икон своих святых, Бог с глазами новорожденного теленка, может он вообще меня не слышит? Вот так сложилось по-жизни. Что толку, если я хоть десять свечей ему поставлю. Ну, особенность такая  Бога. Болезнь - избирательная глухота к не самому худшему парню на этой Земле. Значит, продолжал я размышлять, глядя на волоокого И.Х. с жиденькой бородкой, нужно найти того, кого он слышит. Переводчика. Может, хотя бы он сможет перевести мое приземленное «ме-ме» на язык высших сфер? Но не каждый священник подойдет на подобную роль. Нужно походить по церквям. Кто-нибуть что-нибуть подскажет.
Не могу сказать, положа руку на сердце, что мне очень уж  в  церкви нравилось. И ранее, и сейчас. Этот безумный дресс-код- женщины в юбках и платочках как у сельской учительницы девятнадцатого века, какой-то необъяснимый национализм( лозунг: «Вы русские? Вы православные?» на празднование тысячидвадцатилетия крещения Руси). Нет, не могу я послушным баранчиком закрыть на это все глаза. Мне все время кажется, что и сам их Бог такой же, застрявший в идеях панславизма( да, ребята, я  немножко грамотный, что такое панславизм знаю).
Сам  я довольно таки брюнетистый парень с вьющимися волосами. Хотя мой прадедушка был греком (смешанные браки не редкость в Одессе), православный Бог не хочет меня слышать из-за черных кудрей. Православный Бог не любит таких подозрительных типов. Наверно, потому что, не смотря на теорию всепрощения, евреев (а заодно всех похожих на них) он не простил. В остальном, церковь живет своим узеньким мирком подворий и алтарей, раззолоченных окладов и мышиных сплетен, причитаний о грехах и роскошных попомобилей. Моя цель-  слушать  внимательно.  Так я и смог оттискать его, человека к которому за советом отправляли самых «потерянных», «страждущих» прихожан.
    Отправился я к нему за много километров от Одессы. Маленький поселок в одесской области, на границе с Молдавией или Румынией. Когда проезжал мимо таблички «государственная граница», здорово струхнул. Ведь собирался в дорогу  быстро, не особо заботясь о документах. Паспорт с собой не взял. К счастью, его никто и не потребовал.
Этот путь я проделывал не только ради Женьки. Сам, как и большинство моих сверстников,  достаточно взъерошенное и запуганное существо, я хотел получить ответы на мучавшие меня вопросы. И чтобы это было не церковное обычное: «так Боженька решил». Мол, сиди ты со своей  свободой выбора и не возникай. Я хотел знать. Да что там, чуть ли не требовать отчета. Почему там, наверху, все так глухо? Почему Женька, милая, хоть и с поподвыпердом, должна испуганная лежать в больнице, а всякая шваль, наподобие африканской ведьмы - шляться безнаказанно по городу и творить зло. Кроме того, мало ли на свете  еще сволочей? Алкаши, нарики, обкрадывающие своих стареющих родителей. Но ладно, нарики еще свое получат. В виде гниющих от героина язв. Когда тело превращается в засиженный мухами, сочащийся сукровицей кусок мяса. А если просто сволочь? Так,  не из-за тягот жизни, а просто, по душевному устройству.  Проживет лет до ста, и не разу ни кашлянет. А такие как Женька - мучаются. Она у меня и не курит даже. Почему я и такие как я, здоровые, молодые, ( что главное) не ленивые люди, не могу найти себя в этой жизни.? Заниматься наукой, искусством, да и просто тем, чем нравиться. Не натыкаясь на постоянное: «Вы чьих будете? А это место в жизни уже забронировано. Так что уж простите». Где был бог, когда появилась эта изнанка мира?

Автобус заехал на пыльную полянку с разбитым асфальтом. Там стояло еще два-три таких же замызганных  «Икаруса» образца семидесятых. Вот и вся автостанция. Рядом со стоянкой находилось кафе и закисшие бурьяном огороды.  Коренное население, если не копалось на огородах, то сидело в кафе, уставившись мутными взглядами на стаканы  с «горькой». Когда пропивало деньги, то сидело там же, полузгивая семки и поглядывая на горожан, появляющихся здесь время от времени проездом.  Поглядывание было мало дружелюбным. Для селянина любой горожанин- предмет зависти. Сколько девочек и мальчиков за год приезжают в провинциальную, хоть и большую, Одессу из таких сел.  Или же, из еще более провинциальных Житомира и Ивано-Франковска. Приехав, пытаются свою неуверенность в завтрашнем дне спрятать за пренебрежительным отношением к одесситам. Извечная война областных пейзан и одесских аборигенов. Одесситы хитрые? Одесситы жестокие? Одесситки, в отличие от файных деревенских девок, привыкших к любви на стогах, готовы дать первому встречному? Скажите, уважаемые, к кому вы приезжаете, с кем общаетесь, приехав в большой город? С «три года как» одесситкой тетей «Галай» из своей же деревни. Со многими такими же « понаехавшими». Люди добрые, при чем тут одесситы? Неужели, думаете, что в больших городах , где никто не знает, кто этажом ниже живет,  ваши бывшие односельчане будут бояться сделать пакость так же, как бояться в селе: «бо сусіди бачать»?
Мужики в забегаловке обдали меня злобными взглядами. Я – единственный горожанин из пассажиров Икаруса- прошествовал мимо них с видом привыкшего ко всему  городского  люмпен-интеллигента. Не стал расспрашивать дорогу. Сам разберусь.
Я шел часа два. Не известно, в правильном направлении или нет. Сочилось солнце запахами поля, пива, пота, пыли.  На отшибе стояла когда-то разрушенная, а теперь ремонтируемая  церковь.  С другой стороны дороги, среди одноэтажных сельских домиков, я разыскал дом священника. Такая же выбеленная, как и остальные, хата, но с куполом. По-видимому, временная замена не отстроенной церкви.
Когда я зашел в пустой двор, заметил клетку. В клетке металось и рычало что-то серое. Громадный пес- волкодав не находил себе места в межреберье прутьев. Я подошел поближе. Он разъярился приступом лая. Захлебывался, грыз клетку. Впервые в жизни я увидел зло в столь первозданном виде. Обычно зло въедается мелкими червоточенками. Изгрызает постепенно, незаметно. А потом, как раковая опухоль, оно резко, в одночасье проявляется.  Тогда смирный мужичок в одночасье  готов зарезать любимую жену. Тогда ублюдок, ютящийся тенью по парадным, может ни с того, ни с сего, скинуть на головы играющим во дворе детям кусок арматуры. Здесь зло было ярким, не прикрытым. Я заглянул злу в глаза. Оно еще яростней начало грызть прутья клетки. Оно закатывало зеньки в мощнейшем, похожем на оргазм, желанием меня растерзать. Я стоял и восхищался его силой. Мои бесы изводили меня укорами и завистью к этому существу. Пусть заключенный в клетку, пес был свободен в выражении своего гнева и силен. Я был все так же малохольным мальчиком в клетке комплексов и неудовлетворенных желаний.
Вышла жена священника и пригласила меня в дом. Дом, он же временная церковь, был обустроен в стиле деревенского минимализма. Блестящие деревянные полы с дешевыми домотканными дорожками, казались постоянно мокрыми. В воздухе, кроме аромата ладана, присутствовал едва уловимый аромат воды и чистоты. Из средств цивилизации я заметил только дисковый телефон образца восьмидесятых.
Поп не был похож на городских горделивых священников. На мир взирал не свысока, а въедливо, с добродушной иронией. Это мне было настолько симпатично, что рассказав о причинах моего приезда, я заодно, выплеснул все те претензии, которые предъявлял к небесным  инстанциям.
Священник прокашлялся, ухмыляясь. В любом другом случае, я бы застеснялся, что достаю занятого человека глупыми вопросами. Но  слишком уж мучительно эти вопросы я внутри себя переживал. Да, такой с виду городской пофигист и циник. От мучительных вопросов, граждане - товарищи, циниками и становятся.

- Милый мой, сам-то ты что сделал, чтобы Он тебя услышал? Ты часто с ним говорил?
-  Да уж постоянно.
-  Хм, а я вот только-только с ним нормально разговаривать научился.
-  Ну да, «где уж нам уж замуж», грешным к начальству пробиться.  И здесь родная сердцу бюрократия.
-  Глупенький, ты же себя не слышишь, и его не услышишь. Вот чем сейчас ты занят?
-  С Вами тут сижу,  разговариваю.
-  Нет. Послушай себя только. Пришел барин, всем недоволен: и рассол ему малосол и Матрены не ядрены. Сам ревет, как дитя малое – перину ему пуховую под зад не подстелили. Грех так на весь мир дуться и считать, что Создатель, как нянька, с тобой панькаться обязан. Ты ведь не просишь. Ты требуешь: «подать сюда!».
- Так-то Вы, батюшка, все понимаете. Если бы я сам мог что-то изменить, будьте спокойны, изменил бы.
- Ты один ребенок у родителей?
- А что?
- Ясно. Сотворил каку, а исправлять папенька Бог должен.  Или я, грешный, должен за тебя объясняться. В переводчики для Господа решил меня записать? Нет уж. Придется тебе самостоятельно попотеть. Это называется религиозным подвигом.
- Подвиг? Ясно… Нет, конечно я могу Вам и дров наколоть, и скотину на выпас выгнать. Подоить не обещаю. Не умею и все тут.
- Мне? Мне ничего от тебя не нужно. Это нужно тебе…совершить паломничество в Сиверский монастырь. Там попросишь Господа о здравии рабы божьей Евгении, и, вообще, попросишь о всем, чего хочешь. Только искренне проси. Он же все уголочки твоей души знает. И когда врешь ради красного словца, тоже знает.  И когда порисоваться хочешь. Не поверит, не поможет.
- Хорошо, а как просить? Свечку, там, поставить, или службу заказать? Какой ритуал?
- Какой тебе самому совершить захочется. Как почувствуешь- так и поступай.
- Да? А если я кошечек черных на лысой горе порешить захочу?
- Ну вот. Я с ним как со взрослым человеком разговариваю, а он паясничает…

Оказалось, что монастырь находится не на легендарных Соловках, или даже не в какой-нибудь Средней Азии, а недалеко от нас, в одном из областных центров, не скатывающимся до всенародной пьянки благодаря выторгу от культовых погремушек и  широкой тропе прочан к святым местам.  Все казалось проще, чем я и представить себе мог. Единственно что, быть странницей, на собачку говорящую пришедшей посмотреть, я не хотел. Жопой чуял, что во всех этих умиленных протираниях папертей правды не больше, чем в обычной уличной театральной постановке. Я поступлю скромно и просто. Путь не большой - сутки- двое. Съезжу туда и обратно. Делов всего-то. Поставлю свечку. Тихонько помолюсь « на авось», как и многие паломники. И домой. А там посмотрим.  Но вышло все иначе.

7.

Добираться мне предстояло с пересадками.  Родители были поставлены в известность перед самым отъездом - еду я на каникулы, для смены обстановки.. Да, да. Разговоры закончены.
 Белый от пыли вокзал. Раскаленное железо вагонов. Протаскиваю сумки по узкому коридорчику. Выхожу наружу. Какая свежесть по сравнению с железной парной. На перроне стоят мои родители. Папа даже пытался шутить. Мама  до этого уже проверила, открывается ли окно в моем купе. Когда выяснилось, что все-таки нет, отругала от чистого сердца проводницу и расплакалась. Папа понял, что шутки его устарели и замолк.
Уже звякнула подножка,  провожающие стучались в запертые окна вагонов, не успев наговориться на прощание.  Мои родители и не пытались достучаться до меня. Стояли в сторонке. Так печально, будто уже и не было у них сына. Они действительно меня так, загодя, похоронили?  Бедняги, ведь я единственный у них. Самого на слезу прошибло. Обещаю, совсем по-детски, стать хорошим, когда приеду. Вот так, лукаво не мудрствуя…
   Провиант, упакованный „в дорогу” одесскими родителями едва вместился в два внушительных кулька марки „Сельпо”. Мой скепсис, по поводу того, что все эти раскрошенные и слипшиеся хлебоколбасы, салаты в пластмассовых судочках и тушеное мяско наврядли выдержат путь, был не замечен. В поезд впихнули пакеты, а потом уже, в добавок, меня.  Мне же добавился дополнительный трабл- как бы это все не завонялось. Когда поезд тронулся, родители, выполнившие долг по откорму своего чада с облегчением замахали во след.
Омелы на полусухих деревьях, похожие на нелепо кокетливые бонбоны. Совершенно не вяжущийся с моим представлением о лете туман. Такое же чужое, почти осеннее не греющее солнце.  Идиотизм ликующе стучащих колес, один пейзаж меняющийся другим,  таким же скучным. Больше рассказать о начале моего пути нечего.
Это уже далее, в скверике затерянного городка, потерявшего, как зубы, буквы с железнодорожной вывески, встретил я человека, благодаря которому все мои четкие и более-менее  ясные планы полетели в тартарары. Сидит себе на лавочке. Скромненький. Лет за тридцать. Ёжится под северным солнышком: «сигаретки не найдется?». Я сначала не отреагировал, в целях профилактики уличного шарамыжничанья. Потом посмотрел на него - морда у этого типа необычная. Глаза честные аж до синевы и прозрачные. В руках здоровый пакет. Не поймешь, то ли жулик, то ли «божий человек». Ну и мне делать нечего. Сидим, курим, скучаем. Я жду пересадки. До моего поезда ночь. Ему, видать, тоже делать нечего:
-  Куда едем?
- В монастырь. ( А сам слежу за реакцией. Забавно…) .
   
Он покрутил сигаретку в руках. Покумекал что-то. Посмотрел на меня. Нет, я не шучу:

- Нужное дело. Хорошо, что ты в молодости об этом задумался. Я столько дров по жизни наломал, пока дошло. О-йй…  И наркоманом был.  И пил по-черному. Сколько корешей моих уже на кладбищах валяется. Из них один я с этой дорожки вывернул.

Ну, пошло-поехало. Раскаявшийся наркоман с замашками святого. Потом подумал: « А черт его знает, на кого нас Бог выведет».  Реакции вменяемые.  Говорил он вдумчиво. По-видимому, не один вечер над этим размышлял.  И цели развести меня на пару монет я у него не заметил. Хотя, при ближайшем рассмотрении, мотив его речей был один: - Боженька все рассудит, Боженька всегда поможет. С чем вас и поздравляем. Завязался теологический спор. Затем мы очутились в какой-то забегаловке. 
Рукава прилипали к мокрым и грязным столам. Мухи к одноразовым стаканчикам. После третьего стакана было решено, что этот «божий человек» едет со мной.  После четвертого оказалось, что его кличут Дмитрием. Сам он из Питера, путешествует.  Как раз по монастырям.  В данный момент живет на подворье местной церкви. Конечно же, и меня там могут оставить переждать ночь перед поездом. После пятого стакана случилось непредвиденное.
В знак новой дружбы, под водочку заказал я шашлычок. Чахлая, как бумажный цветок,  чрезмерно вежливая официанточка притащила чудо-мясцо, утыканное песчинками ароматных приправ и магмой острого перца на тарелках.  К ядреной закуске, конечно, полагалась выпивка. Причем, она должна была перебить ядреность закуски. Божий человек, Дмитрий, вначале пить отказывался, но смесь специй на шашлыке без выпивки было не проглотить.  Он выматерился, и запил шашлык огненной водой.  Кто же знал… Третью стограмовку он уже не потянул. Внезапно его глаза округлились как донышко пластикового стакана и стали такими же бессмысленными. Я  попытался растормошить его. На воздух свежий вывести. Вдруг, мгновенное резкое движение - Дмитрий схватился за шампур. Со звериным рыком попытался продырявить себе руку. Упал поднос. Охнула официанточка. Но, к счастью, шампур был очень туп, а Дмитрий - очень пьян.  Я же протрезвел мгновенно. Когда удалось схватить его за руку, он по-детски ревел . Мол, грешник, за такие дела обязательно должен быть наказан. Ой, и какие же такие дела его грешные? Он рыдал, совсем как-то искренне, так же прозрачно, какими прозрачными были его глаза, тянул шампур на себя:
- Я ужасен, я грешник. Я обещал себе не материться и не пить. У-у-у-у бесы. У-у-у-у попутали, проказники…
Бледная и все более вежливая девушка-официантка попросила увести моего друга- самоэкзерциста. Мы отправились в церковь, где должны были переночевать. Бесы бежали за нами, как малые дети и с плачем задирали Дмитрию пиджак.
Батюшка встретил заблудшую душу парки лепетаньем. Да как же, так и ой-ой-ой. Напиваться, а потом на постоялый двор в церковь приходить. Агнец Димитрий начал что-то батюшке объяснять. Иевангелическое такое. От чего у меня зубы свело. Уставший, присел я на лавочку и начал любоваться….да ничем я не любовался. Тупо пытался вывести евклидову геометрию из трещин на асфальте.
Внезапно охи батюшки перешли в визг. Поп держался за голову. Дмитрий  вытаскивал массивную икону из пакета,  который привлек мое внимание в самом начале нашей встречи. Проверял, цела ли после встречи с батюшкиной головой. Батюшка в этот момент бурно комментировал данное событие. Позже Дмитрий мне доказывал: - потому что он Иевангелие неправильно трактует.
Я шел злой, груженный сумками уставший человек. Дмитрий нес за плачами полупустой рюкзачок. Он молчал. Я надеялся как можно быстрее отвязаться от этого придурка. Если бы не сумки - давно бы сбежал.  Время от времени он останавливался посреди дороги. Качал головой, потупив глаза:
- Бесы, бесы.  Надоумили же меня, на голову слабого.
Когда он остановился в очередной раз, я уже развернулся, чтобы высказать ему все, что наболело за столь веселый вечер. Но Дмитрий, вместо очередного куплета песенки про бесов, вполне трезво заметил:
- Подожди. Я знаю, где можно переночевать… А еще, понимаешь ли,  из-за этих попов мысли всякие еретические иногда лезут в голову. Хочешь послушать?
- Твою голову? Нет, спасибо.
- Да нет, нет голову. Мысли… Вот такая, например есть: знаешь притчу про вечного жида?
-  Весьма вовремя. Случайно не тот , который обречен вечно скитаться за то, что Христу не дал отдохнуть возле своего дома?
-  Он, родимый. Вот что меня удивило: Христос всх учил прощать, а тут поступает как самая обычная злыдня. Неужели в воспитательных целях можно так испортить человеку жизнь?
-  Так это же просто легенда, появившаяся позже у  византийцев.
- А у нас какая вера? Не византийская? Я знаю, что легенда, но как бывший студент, ты  прекрасно понимаешь, что подобный фольклор передает идею религии куда лучше, чем просто свод законов.
- Ты не у того спрашиваешь. Лучше у попов спроси. Они  слово в слово вызубрили. Тебе так наизусть все и расскажут.
- В том то и дело что не уверен. Всяк по разному трактует.  Сначала трактует учиель, затем его ученик слова учителя перетрактовывает. Так ничего от первоисточника и не остается. Вот за это попов я и не люблю. За словоблудие.
- Насколько я понял, ты же  по монастырям живешь постоянно?
-  Это божий дом, а не поповский.  Почему я у попов должен спрашивать, когда к Богу в гости иду?

Инцендент с батюшкой полностью выветрил в нас замашки озорных гуляк.  Где-то в висках уже начало проклевываться похмелье. Злой бычок-бодун стучался рожками из моего лба наружу.
На проселочной дороге, на окраине города, за пудовым замочком, за покосившимся заборчиком существовала худо-бедно база отдыха. Из всех удобств в домиках - дощатых ящичках – кровать. Туалет на улице и холодный душ. Но на одну ночь сойдет. Хозяин, деловая колбаса с распальцовкой образца ранних девяностых, взял  с нас деньги вперед.  Так как домик был двухместный, а не восьмиместный платили мы как за восьмерых. Ну да ладно. Я сразу же перешел в иное измерение- сна. Где-то, на краю сознания переплетались проселочные дороги и душ с холодной водой. Кровать подо мной качалась, я так еще и не привык к твердой земле после поезда. Я спасал кого-то от самоубийства.  Бежал за ним по пыльной дороге , поросшей бурьянами, спотыкаясь о провода. Провода были прикреплены к колоколам вместо веревок. Когда я цеплялся ногой за провод, колокола начинали дребезжать как чокающиеся стаканы с водкой …
Когда я проснулся, благостного Дмитрия уже и след простыл. Я проверил- деньги на месте. До поезда оставалось еще часа два.  Вывалившись  из дощатого домика- ящика я осмотрелся. О-ба! Хозяин у нас любитель курортной настенной живописи?  Причем в стиле эпохи неолита.  На домиках была целая картинная галерея. Конечно же маслом. Счастливый матрос тащил коцепузую резиновую бабу. Обнаженная красотка-нимфоманка с атрофичной правой рукой, в подозрительно накаченной левой держала банан, эрогированно смотрящий в небо.  За ней бежало нечто красное, пятилапое, одновременно похожее на волка и  медведя ( скорее медведа – превед тебе пелевинский ****ец).
Возле выхода меня остановил хозяин. Не зря говорят, что кто утром много смеется, затем плакать будет.
- А ты куда? Оплатил? Это называется оплатил? Ты видел, какой срач после себя твой приятель оставил. Вот в правилах написано: оставить после себя бардак! Штраф 500 гривен. Вы вчера расписались, что ознакомлены. Пусть приятель платит? А где он? Неееет… Ты отсюда не уйдешь, пока не расчитаешься. Я тебе паспорт не верну. Или ищи друга, или плати.
Пришлось мне расплачиваться. И за друга, и за воздух, и за солнце, и за намалеванные на домиках пейзажи с пейзанами. Спасибо, мил человек, Дмитрий.  Я почти израсходовал свой денежный запас и чуть было не опаздал на поезд. Но, как известно: «чуть в Одессе не считается».
Я умостил свой рюкзак под голову  и  начал считать осины-березы за окнами поезда, чтобы в тысячный раз не прокручивать в голове эпитеты, обращенные к своему приятелю. Вошла контролер.  Билет у меня был. О дороге я позаботился еще в Одессе. Но с этим безумным вчера, я в упор не помнил, куда его спрятал.  Опытная во всех вопросах проводница, с четвертым размером под униформой терпеливо раскладывала по отделениям кляссера билеты остальных посажиров пока я раза четыре обыскал и карманы и багаж. Затем мне было предложено: либо я покупаю новый билет, либо слезаю с поезда на следующей остановке. После рассчета с хозяином художественных домиков, денег на билет мне не хватило.

8.   
Провожали меня неумолимо. Пока я мысленно множил километры на грузоподъемность моих рук, клёкнула закрывающаяся подножка и почти герметично захлопнулась вагонная дверь. Поезд уезжал, тягучий и пыльный.  Оставляя  шлейф запахов, где нижними нотами звучали железо и моча, средними - терпкая вонь сотни дыханий, а верхние, пикантные нотки добавлял невыветриваемый флер грязных носков   плацкартных пассажиров.
Я еще надеялся добраться до Сиверского монастыря автостопом. Ну, хотя бы до ближайшего крупного центра. Позвонить родителям? А по приезде  навещать их в больнице после инфарктов?  Чтобы поездки в другие города мне были запрещены на десять лет вперед? Куда из- под маминой юбки, Эдип-недоросток? Нет уж…
На раскаленной дороге грузовики жарило-парило как блинчики  на сковородке. Почти что всю еду из моих пакетов пришлось выбросить – кульки извонялись кислятиной.
Еще лет в семнадцать я мечтал, что вот так, бродягой – заросшим, в подранной джинсе буду разъезжать из города в город автостопом, ночевать в парадных с мраморными лестницами и окнами до пола, таких как в Одессе и Питере. Зарабатывать игрой на гитаре. Рядом, прижавшись к моему плечу будет спать  верная подруга со стройной фигуркой и длинным хайером.  Но играть на гитаре я так и не научился. Аскать – гордость не позволяла. Брести по дороге бесцельно мне нравилось, но только первые три часа. Стопить я не умел, и, если честно, побаивался.
Чем дальше на север, тем явственней сквозь летнее бесшабашное «разлюли» проступала осень.  Не грустная, нет.  Умиротворенная, бессолнечная. Листва была хоть и зеленой, но вялой. В большинстве своем под ногами. Омела крутила пальцы веток в старческую подагру.  Все напоминало дешевые декорации любительского спектакля про принцесс и привидений. Ночь я провел на  полуразрушенной бетонной остановке возле дороги. Зайти в лес? Развести костер? Дорога была не менее опасной, мало ли каким отморозкам придет в голову проезжать по ней. Остановка, заплеванная, с прутьями, торчащими из бетона, как ни как - оплот цивилизации. На утро меня сковало холодом и голодом.  Магазинов на трассе не наблюдалось. Даже автозаправки. Голод колол мой кадык  и живот. Вспомнилось, как Дмитрий пытался проткнуть себе руку.
Через какое-то время я добрел до черной от времени деревянной избушки. Все как в русских народных полагается. Некрашеный заборчик. Наличники на окнах. Где же ты, бабуля Ягуля, хоть какая-то душа живая. Заглянув через забор, я увидел посыпанный мелким щебнем двор . Скамейка, под которой ржавое  корыто с водой, листьями и дохлыми насекомыми.  На скамейке, на газетной навощенной бумаге лежал здоровый шмат сала.  Черт возьми, я не привык голодать. Я, одесский мальчик,  голодать просто-напросто не умею.  Не могу. А воровать тоже… Я долго крутился возле забора.  Побродил немного по округе, но нигде не было даже банального ларька.  Можете меня упрекать, можете меня называть вором, только не думайте, что мое решение пришло так уж легко.  Все как в дикое время.  Четкий выбор либо-либо. Помощи нет.
Я позвал хозяина один раз, второй. Никто не отозвался. Что-то внутри меня издевательски пыталось подбить меня «на слабо». Так  было с Женькой ( в конце-то концов, не была бы она дурой, не умирал бы я здесь). Так было всегда.  Разум пытался убедить сам себя, что воровать мне не страшно, а просто стыдно.  Стыдно, но иначе придется околеть от голода. Стыдно, я никогда ранее не унижался до воровства, а теперь как последний наркоман, как бомж…Иначе грязный и холодный в канаве. Год, два гнить пока не сойдет мясо. Эта промелькнувшая картинка помогла побороть страх. Окликнув хозяев , для верности, еще раз, я полез через забор.  Шумно, грузно. От страха и голода мутило. Было бы чем  – вырвал.  Пригибаясь к земле, бегом куропатки я достиг скамейки. Мысли на потом… потом думать буду. Ненавижу всех, из-за кого…Боковым зрением заметил, что возле забора мелькнуло нечто серое. Довольно таки большое.  Зашуршали кусты. Развернувшись, открыв рот, чтобы оправдаться перед хозяином, я увидел кое-кого менее приятного, чем homo sapiens. Громадина, явно имеющая в своем роду московских сторожевых и волкодавов, грозно на меня рычала.  Вздыбленный загривок, полусогнутые лапы, как для реверанса, оттянутое  веко единственного кругло - даунического глаза,. Сейчас бросится. Если бы я ел сегодня, то…. то был бы разве здесь? Прыжок - я на скамье, держу трофейное сало. Пес уже рядом. До скамейки ему дотягиваться и не нужно. У меня камень. Меткое попадание. Пес скулит и трет морду. Забор.  Оказывается, я умею быстро лазить по заборам. Забор шатается, лишь бы он не свалился вместе со мной.  Я перевалился за него. Позади пришедшая в себя псина пыталась сделать подкоп  с обратной стороны забора. Я бросился бежать, кособочась. Ноги подгибались. Я чуть не падал. Но сало не потерял.

9.
 
Когда радость от счастливого спасения слегка поутихла, стыд усилился. Он пытался изгрызть меня  вместе с перевариваемым салом.  Ворованным салом. И дело тут было не столько в вопросах хорошо-плохо. Я чувствовал себя последним бомжем, опустившимся до воровства того, что побрезговал бы есть  в обычной жизни. Безхозным как помойная крыса. Конечно, большинство мусорных доходяг сами виноваты. «Меня споили и отобрали квартиру». Если сам не захочешь, никто тебя пить не заставит. Другой вариант: «меня скололи». А нечего не весть  с кем дружбу водить.  Но были же такие как я, жертвы обстоятельств. Ранее меня тошнило при виде сальных, грязных пальцев мусолящих корки черствого хлеба или же куски  чего-то мясного -  такого же жирного и черного как пальцы. Меня поражало - как они могли это есть? Сейчас руки у меня были не чище. Разогретый смалец пачкал пальцы. Зубы с трудом выгрызали крайне неэстетичные куски. Меня не тошнило. Я жрал как перед смертью. Кто его знает, может в последний раз. Противно, жадно, по-свински. Жрал и внутренне клялся, что теперь при виде бродяги, трапезничающего на городской остановке, не стану кривить морду и категорично сплевывать в его сторону, выражая позицию чистых граждан по-поводу подобных банкетов. Сейчас бы я в свою сторону даже не плюнул.
Пока я занимался интеллигентским самобичеванием, в ветвях деревьев началось какое-то смутное движение. Вначале кланялись лишь самые верхушки. Затем ветер начал причесывать ветки покрупнее.  Солнце все еще продолжало светить. Освещенные столбы казались медными стенами бесконечного замка. Еще один порыв и стены упадут друг на друга. Внезапно в замке выключится свет. В темноте загрохотало, заохоло, хохотом заходило. Хлюпнул ливень. Летела вода, летели листья, коряги и полуистлевшие обрывки коры. Я ослеп. Я почти оглох – меня исхлестало.  Наверху бил в литавры грома сумасшедший клоун. А-ну, еще веселее! В театре военных действий сегодня показательный смотр. Вспышка - я чуть не наткнулся на дерево. Вспышка - возле моей ноги осветило яму. При свете молний  траурными лужами ползли тени и прятались за стволами, иногда превращаясь в ямы. Я,  окончательно заблудившись, остановился, проклиная всех: людей, богов.  Что толку петлять, если выйти некуда?
Хотел было один идиот свои  ошибки исправить. Так нет же. Его  по дороге убило или же сам от  голода издох.  За что? Меня, не самого худшего человека на свете… Ты не имеешь права. И если у меня есть так называемая свобода воли, почему же я не могу сам выбирать жизнь, а не дурацкую смерть  посреди глухого леса. Ты слышишь? Ты мне дал право и я выбираю!
Маленький и грязный человечек стоял посреди леса. Одинаково легкая мишень для молний, летящих веток, ливня. Он заявил о своем праве жить и буря стихла.
 Вдали еще что-то проурчало, будто бы переваривая сказанное человечком, и успокоилось. Запахло раскисшим деревом. Медные солнечные отблески играли в догонялки среди листвы.
Я уже не помнил в какую сторону мне идти. Хоть рубашку шиворот-навыворот надевай. В ветвях свистнуло, пурхнуло. Пролились последние капли сквозь лесное решето.  Постепенно начиналось  лесное деловито-мещанское житье-бытье.  Как по чужому город, где люди спешат домой, на учебу, работу – я бродяжничал по лесу. Неизвестно куда. И чувства были схожими. Зависть – они тут живут, вот сейчас летят в свои обжитые гнезда.  Легкость и радость – ага, летят со своими проблемами, метушаться по кругу с утра до вечера, я же свои проблемы оставил далеко.
 На границах поля и леса возникали деревянные домики -сараи. Но подходить к ним я уже не рисковал. Какой-то мальчик на велосипеде мелькнул далеко впереди. Бежать и окликнуть его очень хотелось, но было абсолютно бесполезно.
Вечер обещался быть довольно таки прохладным и сырым. Осенним.  Я уже было хотел плюнуть на негативный опыт и стучаться в первую попавшуюся сторожку, чтобы спросить, где я хотя бы нахожусь. Вскоре показалась деревня.  Ее улицы представляли собой нелепейшее сочетание бетонных, покосившихся домов недогорода и  осунувшихся деревянных одноэтажек глубинки.  Блочные коробки казались разброшенными атомным взрывом и, по-случайности,   проросшими здесь, среди свалок, леса и полей. Но, к чести поселка, можно сказать, что мне попадались и довольно таки добротные двухэтажные частные дома.  В блочный дом я не зашел. Инстинкт городского человека -  частную собственность за дерматиновыми дверями лучше обходить стороной. И лучше всего даже не знать, что чудовище может таиться с той стороны, за дверным глазком. Поэтому в спальных районах мало кто интересуется своими соседями.  Странно, а разве в домиках посреди садов и огородов живут другие люди? Там не может прятаться злой бабай, похлеще  дермантинового?
Поодаль, возле калитки хаты  в духе Шевченковской романтики, стояла девушка. Милая. Бледная. Так себе.  Я подошел к ней спросить дорогу, и, если можно,  попытаться устроиться на ночлег.

***
-Алло.
-Мама?
- Привет. Объясни мне пожалуйста, у тебя с телефоном проблемы? Ты дозвониться не мог? У тебя деньги закончились? Не дай Бог, обе руки сломал?
- Мам, извини. Я действительно собирался тебе позвонить. Но в пути… подходящего момента не было.
- С тобой все в порядке? Ты что, на поезде не добрался? Тебя высадили? Где ты?
- Все нормально, мам. Я уже в деревне. Дышу натуральным воздухом. Без консервантов. Снимаю домик. Что тебя еще интересует?
- Можно подумать, в Одессе ему нельзя было отдохнуть.  Деньги еще есть? Ты не голодаешь?
- Деньги есть. Не голодаю. Осенью буду дома.
- Я звонила в универ.  Насчет твоего поступления в аспирантуру. В октябре будут вступительные экзамены. Поэтому, прошу, не затягивай с приездом. Я тебя жду.
- Что? Это как? Только добрался , а мне уже обратно ехать? Мы уже говорили о моем поступлении. Я же ясно…
Гудки.

10.

Девчонку звали Аллой. Она была простовата и пуглива. Возможно,  природный ум у нее в  существовал в зародышевом состоянии, но, за ненадобностью, так и не развился.  Для яркого цвета своего имени, Алла была  бесцветна. Беседовали мы достаточно долго, пока она решилась меня впустить во двор.
За соседним забором дама средних лет яростно рассыпала разваренное пшено для цыплят. Увидев, как я зашел во двор к Алле, она остолбенела как жена Лота.  Надо же. Какое событие. Алла женишка к себе привела. Бедная скромная девочка. Меня передернуло.  Представляю, какими сплетнями обрастет завтра мое появление.

- До пойизда з нашого сэла тры часы пишкы.  Сьогодни пэрэночуешь, а заутра ранком пидеш.

Жена Лота сделала вид, что ей наплевать на молодого незнакомца, и страстно стряхнув остатки мокрого пшена из ведра, направилась в дом. Я успел заметить, что она довольно таки красива и не стара. В самом соку.
Но в дом  милой девушке мне так и не довелось зайти. Возле калитки появился испитый старичок, с физиономией в складочку, как у шарпеев.  Старца сопровождали два амбала.  Перегаром от них тянуло не меньше. Но я был очень зол, хотя и едва передвигался от усталости. Так что зуськи. За свое место на коврике у двери я был готов драться хоть со всей деревней.   Тип начал разговор без обидняков:
- Эй, ты. А ну,  вэртай назад. Иды сюды, сучий сын. Ты куда лыжи навострил? У гетой дивчыны отэц е.

Я обернулся, но в горячие объятья сельских парней не торопился. Мужик продолжал читать нотации:
 - Алла, лядська ты курва. Хоть бы людей постеснялась. Нэзнайомого до хаты! Тьфу…
Алла молчала, потупив глаза. Сельские хлопцы уже входили в калитку. Тут из соседнего дома, с цыплятами, выплеснулся бодрый комок злости - та самая соседка. Гаркнула, как на собак:
- А ну не тронь! Пьяница подколодный. Твой дом? А давно ли ты в нем был? Когда ты свою дочку в последний раз видел? Как ее мать померла, ты и сгинул. Под заборами со своими сынками валяешься. Вдруг пришел! Дочкину девичью честь защищать. Когда в следующий раз придешь, она уже будет в подоле носить.
Старик начал поливать соседушку грязью. И мать ее перемать. И сама она сука первозданная.  Но боевая дама шла напролом. Открыла боковую калитку между дворами и втащила меня к себе. Мужик  с мордой шарпея плюнул и ушел. Братва вместе с сестрицей Алленушкой умотала к себе в домик. Я остался со своей спасительницей.
Н-да. Сок с нее просто тек. Бывает же такая природная здоровая красота.  Женщина была  не худая и не полная, круглолицая. Черные прямые волосы, но белая кожа.  Немного по-старомодному зализанная в калачик прическа. Но это ее не портило. Естественно, при идеальной-то форме лица.  В ушах большие серьги самоварного золота.
Когда вошли в дом, она улыбнулась мне оскалом ласковой кунички:
- Меня Верой звать. Трудно тебе здесь пришлось? Не переживай. И не от таких сволочей отбивались.
Конечно, гостя нужно прежде всего напоить, потом накормить, в баньке вымыть (хотелось бы, чтобы обряд омовения был произведен красавицей собственноручно). Пока что начало всей культурной программе положил белесый шкалик на столе и сельская свежая закуска «только-только с грядки». 
- Сволочи они здесь все в деревне. Девки - шлюхи. Мужики только бухать и умеют. Жить невозможно. Еще и блаженные есть. Вон та, Алла. Мать померла. С отцом они не общались лет десять. Ну, ничего, такие у нас либо в город уезжают, либо скурвиваются очень быстро.
Мне мало хотелось слушать этот ядовитый монолог. Как прервать его, я тоже не знал. Подобрали тебя, как щенка от больших собак отбили – сиди, молчи. Смотри на хозяйку преданными глазенками.  Я тоскливо поглядывал в окно. Вновь поднялся ветер.  В ночных потемках он казался чуть ли не ураганным. Я вспоминал море. Мы,  в домике-ковчеге сидим посреди огромных черно-зеленых волн. Бежать мне некуда. Открою дверь и утону.

 - Я и сама должна была бы жить в городе.  У меня родители городские.  Спихнули меня деду с бабкой и больше не появились…

Черные волны бились в окно. Задраить все форточки. Наша субмарина погружается на дно.
 
- А она мне, гадина, ни рубля на свадьбу…
«Елоу субмарин, елоу субмарин». Хотя, это скорее клуб одиноких сердец Пеппера. И грустно и смешно.
А в море здорово ночью плавать. Особенно в августе, когда оно светится. Даже во время волн. Парная вода, парной воздух. Черная вода, черное небо. Дымка. Не разберешь, где море, где небо.

- Вымыться? Да, сейчас. В бане можно.  Я ее натоплю. Жаль, что не зима. Вот зимой было бы…

Вскоре полупьяный капитан покинул свою полупьяную субмарину.  Под руками капитана посуда пыталась съехать на пол с шатающегося от волн стола.  Морскими склянками била на стене железная утварь. Неуловимой становилась дверная ручка.
- Банька готова, сладкий мой.

Хозяйка осталась со мной внутри.  Шипели угли, залитые водой. Напитанное паром дерево становилась мягким, как распаренная кожа. Кожа людская пахла деревом и травами. Два тела - белое мягкое женское и стройное загорелое мужское сплелись в извечном «иньяне». Наша субмарина погружается в самые райские кущи. Выпорхнувшие из кущ разноцветные птицы превращаются в пестрые круги перед глазами.

11.

Кто бы поверил, что останусь я здесь надолго. Усердно выполнять обязанности мальчика - мужа. Иначе обидится грозная «маменька».  Нет ничего страшнее, чем ее обидеть. Загорится тогда под ногами земля, и пересохнут молочные реки, текущие из ее груди. Я был послушен и никогда не пререкался со своей приемной мамашкой.  Труд  в хлевах и полях на свежем (без преувеличения) воздухе казался экзотикой. Как же Женька?   О ней я вспоминал. Но воспоминания чем дальше, тем были малоприятней. Неизвестность, неудобство.  Тоска и боязнь сделать все неправильно. Боязнь обидеть… обида. Ее, моя.  Вот что я вспоминал. А здесь нет больше безызвестности. Здесь меня взяли за руку и повели. В единственно правильном направлении: постель – работа - постель.  Из культурных развлечений – телевизор. Если  мне иногда и приходило в голову продолжить свое путешествие –поднятая бровь моей гражданской жены действовала как стоп-сигнал. Сущность пай-мальчика, старающегося приспособится под чужие желания блаженствовала и как всегда, пыталась самооправдаться.   Так легче, чем идти неизвестно куда и зачем.
Вскоре у меня появилось новое пейзанское развлечение. Древние греки придумали театр. У украинского народа   из развлечений был вертеп, церковь и деревенская ведьма. Вертеп работал раз в год. Церковные действа свершались по праздникам.  Остальное время, свободное от трудов и праздников, было посвящено походам к ведьме, слухам о ведьме, выискиванию ведьминой порчи ( аналог увлечения детективами в мягких обложка). Даже сейчас традиции украинского народа крепки. Я люблю время от времени почитывать всякие «эзотерические» газетки с объявлениями о чудо-бабушках и чудесном исцелении. Вот где подрабатывают бастующие голливудские сценаристы!  Постепенно у меня складывался образ милой кудесницы, которая целые дни напролет занимается порчей мирного населения, выдуванием куриных яиц. Бабульки эти любят мусорить перед порогами и втыкать острые иглы
куда ни поподя. Остальное время они увлеченно копаются  мусорниках, выискивая клок волос или обрезки ногтей, дабы довершить свое злое дело.  И так весь день, так всю ночь. Стахановки – думал я в умилении.
Одна из таких стахановок жила  и в нашем ( ага, лимита я городская, в райцентр прибился, самому смешно) селе. Нормальные люди таких темных личностей обходят десятой дорогой.  А моя гражданская жена, Вера, именно в ведьме нашла лучшую подругу. Или из-за того, что с Верой никто не хотел общаться, потому как она была хуже всякой ведьмы, или потому что с детства тянуло ее к всякого рода негативу.
Звали подругу Катей. Жила она за счет гадания на картах и прочей, сопутствующей данной профессии, актерской мишуры. Быть бы ей режиссером - постановщиком. Сельские жители обеспечивали Кате неизменный аншлаг. И верили, как дошколята в Деда Мороза. А слава… а сплетни…а страх?  Любая попсовая попка позавидует.   Наверно, поэтому Вера с ней и подружилась. Назло всем, боящимся ведьму.
Вначале она меня от Кати тщательно охраняла. А затем все-таки пришлось меня представить. Закадычная подруга, все-таки. После чего подруга к нам зачастила. Кокетничала со мной с неловкостью некрасивой старой девы:
- Вот я бы ни за что тебя к себе не поселила.
- Почему?
- Знаю вас, городских. С вами только байстрюков нагуливать.

Сама смотрит так умильненько, опершись двойным подбородком на вопросительный знак веснушчатой руки. И это в присутствии подруги. Верунчик в миг проводит контратаку:
- Откуда знаешь? Ни с одним городским ведь не встречалась.
- Бог миловал.
- Тебя? Тебя конечно.
- Зато ты у нас о городской жизни все знаешь. Ты же, мадам-царевна городская во втором поколении да без прописки.
Думал, что подерутся. Так нет. Сидят мирненько,  подруга подружке мило улыбается. Минут через десять новая атака:
- А что,  у вас в городе девушек нет? Или ты им в чем-то угодить не можешь?- волосики свои жиденькие поправляет. Памелла Андерсон, блин.
Я не выдержал, скрылся в комнате. Мне вдогонку смех:
- Смутила мальчика.
- Тому мальчик, а кому и в штанах пальчик.
Фу! Бабы. Грязные, пошлые. Скисшие в своем соку от недостатка нормальной человеческой любви. Скрывающие свою неудовлетворенность за пошлыми шутками. Цепляющиеся за первого встречного мужика стареющие тушки.


***
Семейная идиллия продолжалась недели две, пока меня не тюкнуло током от крана на кухне. К счастью не 220, но перепугался я прилично. Разборки с соседями ничего не дали. Дородный дядька-пасечник – живот с тыкву и крест цыганского золота на черной от загара шее, с наивными бархатными глазами уверял, что ремонта у себя в доме почти не делал. Только так – символически-косметический, а трубы и электрику: «Ни, ну шо Вы!!!». После двух дней омовения в тазиках, Веруля поняла, что без специального образования разобраться в электрических водах священной реки Ганг не получиться. Умывшись из ковшика, принарядилась и к электрику.
Часу в седьмом вечера приперся усатый детина средних лет, зашебуршился в щитне. Повозился с трубами. На столе, тем временем, появились дымящаяся картошечка с мясом и графинчик. После того как усатый отломал кусок асфальта на дорожках и испачкал известочной пылью кухню, нормальная электрификация в доме была восстановлена. Но не успели мы поднять по первой, как в окно постучали. Быстро и неуверенно, птичьим поклевом. В дом вошла женщина, облаченная в растянутый белесый халатик и сапоги (небось, оставшихся от отступавших в 1812 году французов) .Она, похоже, нуждалась в ремонте больше нашего. Вперив пристальный взгляд в электрика, после затяжной  паузы поинтересовалась:
- Ну, что? Сбегал по ****ям? Вдоволь накрасовался своими атрибутами?   
- А он некрасовался, - вступилась, в упор не  замечаемая, Вера
- Ты уже рассмотрела, дорогая? Успела? Или так, по старой памяти, добром поминаешь?
Драться мне с бабой, или нет? Сами подерутся? Как их разнимать… Жаль, вода в кране уже не бьется током:
- Стоп…стоп. Вас сюда не приглашали.
- Ой, страшно то как, что не приглашали. Заткнись, тэля! Вона токо пальчиком поманыла и он уже готовчык.
- И об этом, конечно,  уже всё село знает? – До этого момента я настороженно наблюдал за Верой. Нет, сцена ревности ее нисколько не разозлила, и не смутила. А драться с ревнивой женушкой , скорее всего, было просто лень-  Вот дура! Ну покричи, покричи об этом на все село! Это тебе позор, как жене, раз мужика удержать не можешь.
-Ты сначала свого мужа заведи, хвойда разведённая, Со всем селом перегуляла. Хто о тебе ще не зна?
- Я-то своего завожу. Кто тебе доктор, что ты в постельке никого завести не можешь.
- Если така сексуальна, ну и сидела бы со своим принсем в городе. Чего он тебя бросил?
- Э… вспомнила. Чего меня сто лет в обед бросили? Чего? Тебе рассказать, кошка дранная, чего семнадцатилетних  деревенских дурочек в городе бросают? И не он меня бросил, а я его. Могу тебя по адресу в город послать. Как пойдешь далеко, так и узнаешь, кто кого бросил.
- Расскааааажи!!!!!!!! Целочка, тоже мне нетронута.  Ты Библию, млять, читай, там про таких как ты написано!!!!!!!
 На этих словах добрая христианка плюнула и хлопнула дверью. За ней потихоньку выскользнул раскрасневшийся муженек.
Ночь мягким парусом занавесок заплывала в комнату. Обычно многоголосая, пока еще летняя, она молчала. Вера закрыла окно и оправила занавески.
- Ну, не слушай их. Я и ты …мы прекрасно знаем, что всё это «жужжание» от зависти.  Вера… ты слышишь меня?
-Да, конечно, слышу. Иди лучше спать.
- Я всё это говорю не из жалости, пойми. Просто, чтобы ты знала. Давай поженимся?
- Иди лучше спать. Какой поженимся? Где мы жить будем, в селе? Ты – городской мальчик, долго здесь продержишься? Или сбежишь, или сопьешься.
- Ну, так ты со мной в город поедешь.
- Да?! Куда поеду-то? На базаре в палатке торговать? И в мороз и в жару?! Вот так возьму и брошу дом, хозяйство, работу, зато поеду в город. Ещё вопрос: мы у твоих родителей жить будем?
- Не обязательно, можно квартиру снять.
- Мне не 17 лет, чтобы по углам тыняться и надеяться на светлое будущее. Как твои родители отнесутся к такой, как я, невестке?
- Это не важно
- Ошибаешься, дорогой. Когда замуж идешь, за всю семью выходишь.
- Я сейчас с ними в ссоре
- Ну и глупо. Ты ведёшь себя как подросток, сбежавший из дому. Без поддержки близких очень тяжело, я знаю. Ты просто хорохоришься и не понял ещё..
- Вера, мне хорошо с тобой. Я хочу быть рядом.
- Хорошо как телёнку с мамкой. Извини, меня жизнь рано учить стала. Ещё в 17 лет, когда замуж за того идиота вышла. Я даже ребёнка ждала. А он решил, что всё, никуда больше не упорхну. Ударил меня. И не один раз ударил…  А родители покрывали сыночка: «Сама виновата, плохая жена – нужно половчее марципаны с кофе нашему мальчику в постель подавать» Мол, нет дороги назад, вот и учись, как угождать да молчать. А я убежала в село, обратно. Аборт сделала. Жаль неродившегося малыша, конечно, но как бы я выдержала: без мужа, без работы , да ещё с людским наговором.  Это же не в городе жить. Потом обустроилась. Ничего. Живу. Привыкла рассчитывать только на себя, на свои силы. Так что извини, неправильно, что ты здесь. Очень неправильно. Я  тоже неправа была. Прости, но усыновлять тебя я не хочу.
Я выскочил из дому. Плакал, но понимал,- этим и должно было закончиться. Завтра упакую чемоданы. Прощай моя мудрая, злая Калипсо. Вечер у меня был свободен.

 Эти недели Катюша от меня не отступала. Ковырял  ли я огород, тащил ли тяжелые сумки,  постоянно натыкался на нее. Опять, то же самое призывное отталкивание, оно же отталкивающее кокетство. « Врешь, так просто не возьмешь» - уже в который раз думал я, « случайно» встречая деревенскую ведьмочку на проселочной дороге. Но сегодня я поддался любопытству. Воображение помогало памяти восстанавливать незамысловатые статейки про снующую по ведьмацкому дому нечистую силу, клады с полуистлевшими стражами и тому подобные страшилки. К тому же, я сильно подозревал, что деревенская ведьмочка возомнила, что городской стеснительный мальчик боится ее так же, как и остальные жители поселка. Потому и занималась домогательствами.  Мне был брошен вызов. И вот теперь, когда мои вещи были упакованы, я его принял.
Домик Катюши  напоминал полуразвалившуюся древнюю избушку настолько, насколько я Ивана - царевича. Двухэтажная бетонная коробочка блеклосерого цвета. На пороге растерявшаяся хозяйка в стоптанных тапках. Не ожидала, милая?
Предвидя мою реакцию на столь неуместный имидж, она махнула рукой:
- Да ладно тебе. Ты сам прекрасно знаешь цену этому маскараду. А устраивать для тебя костюмированный карнавал у меня, если честно, сил нет. Идем, я тебе кое-что более интересное покажу.
Глядя, как она поправляет полураскрывшийся халатик на дебелых телесах,  я было отступил.  Но был со смехом затянут в дом:
- Не бойся, не изнасилую. Чеснслово.

12.
 
Внутри дом был очень уютным. Сколько раз я, рожденный и живущий в городе, мечтал о частном доме.  С камином. За окнами которого будет сад из аккуратно  побеленных и подстриженных фруктовых  деревьев. И земля, с особенным запахом весны и свежая зелень. Но…самыми нелюбимыми моими занятиями в жизни были ремонт и генеральная уборка. А представить себя вечным огородником, у меня чувства юмора не хватало.
Мы поднимались на второй этаж. Тут не было никаких излишек обжитого помещения. Лестница и стены коридора пахли недавним ремонтом. Из комнаты доносился аромат  каких-то необычных благовоний. Непохожих по запаху на дешевые ароматические палочки из эзотерических лавок. Когда мы зашли во внутрь комнаты, ее вид удивил меня еще больше, чем аромат.  Так, наверняка выглядели чумы первобытных шаманов.
На полу стоял треножник, в нем курилось что-то, похожее на древесный уголь. Дым был терпким, свежим, с легкой кислинкой.  Под ногами раскидано несколько ковриков для сидения.  Окна занавешаны листами  бурой кожи. Я не удержался, подошел и дотронулся до нее.
- Натуральная - отозвалась Катя. Ну и что. Чему удивляться? В деревне кожа , наверняка стоит гораздо дешевле, чем в городе. – Подожди. Сейчас вернусь.
 Я присел на коврик и стал ждать, пока она что-то искала в соседней комнате. Исказились и потерялись времена: прошлое, настоящее, будущее. Где-то там, за дверью, остались мальчики-путешественники и девочки- Катеньки, Верочки, Жени.
В комнату зашла незнакомая женщина. Точнее, это была Катя, в том же самом халатике, истоптаных тапках, но выражение ее лица было настолько чужим, что встреть я Катю на улице, принял бы за двойника или сестру. Она и кивнула мне как-то отстраненно, как случайно встреченному на улице знакомому. Плотно закрыла окна коженными ставнями. Зажгла свечу, высыпала из пакетика какие-то очередные благовония в виде иссиня черных бочоночков.. Тонкой лучинкой подожгла их. Затем, окропив огонь из достаточно прозаичной пластмассовой бутылочки, заставила угли тлеть.  Из серого пепла пялились красные, никак не желающие потухнуть угольки. Дым пошел прямо на меня. Я стал пить его как воду. Это последнее, что запомнилось из реальности.
Я стою у подножья мраморной лестницы.
Я поднимаюсь вверх. На полу обрывки газет, оберточной бумаги. Где-то наверху люди. Они громко и весело переговариваются между собой. Время от времени  слышится  хлопок двери. Меня ждут.
На некоторые ступени становиться нельзя. Ступени плавятся и стекают как часы на картинах Дали. 
Еще немного и тем, наверху, станет не до меня. Они закроют дверь.
Это - черный ход. Где-то есть другой, более легкий.
Исчезают перила. Площадки между лестницами  становятся более широкими и менее устойчивыми. Лишь бы не потерять равновесие.
Замечаю, что можно пройти в обход, через одну из деревянных старинных дверей на площадке. Прохожу по коридору коммунальной квартиры.
Вновь оказываюсь на мраморной лестнице. Знаю, что не упаду со стекающих ступеней, но очень боюсь сорваться вниз.
Наверху смеются. Весело болтают.  Я вижу лишь шелуху мертвых газет. Мрамор или воск? Иду  по истертому временем мрамору-воску на смех  бесконечно долго.  Лестница становится нестерпимо узкой.
Я снова у ее подножья. Начинаю свой вечный подъем.

Я прячусь в закоулках темных дворов.
Я иду к тому, кто живет тут, совсем рядом. Вот уже видно полукруглое окно на втором этаже.
Останавливаюсь посреди двора, отодвигая момент встречи, которая очень важна для меня.
Ждут ли меня? Мне важно…говорить с ним. Мне важно… быть рядом там, внутри комнаты.
Я прохожу через окно.
Никого. Он ( или она) не дождался.
Как же ненавижу я свое вечное одиночество.

Теперь уже бетонная лестница. Я спускаюсь вниз. Двор-колодец. Бурые влажные стены четырехэтажных старинных домов. Легкое до боли небо оставляет на жестяных крышах отблески - отпечатки. Светло как на морском берегу в летний погожий день.
Я понимаю –жил когда-то недалеко от меня тот, единственный, нужный мне человек. Ждал и  не дождался. Ни Женька это, ни Вера, ни Катя. И все свое путешествие по лестнице я проделал только ради того, чтобы мне сообщили: - она мертва. Некуда ехать, бежать, плыть. Даже в самом родном городе, среди самых близких друзей я больше не найду ее…Всем нам, из поколения «двадцать один» некуда возвращаться. Наше детство убито, как и моя незнакомка. Такое счастливое детство в стране, которой нет. Наша юность затерялась среди пустых прилавков начала девяностых. Она нищенка. И самое страшное, что у нее нет надежды, надежды на справедливость. Наша молодость не хочет взрослеть. Ей надоело взбираться по ломающимся лестницам. Ей надоело ждать того, кто давно «погиб». 
 Я плачу. Беззащитно и по-детски. Незнакомая женщина утешает меня.  Она или Женька. Она Комната полна ароматного дыма. Мне становится легко. Пахнет пленительно отвратно. Постепенно вспоминаю, что женщину зовут Катей, что нахожусь я на планете Земля солнечной системы, в комнате, окна которой занавешены натуральной коровьей кожей.
Постепенно успокаиваюсь. Мне легко, как после визита к гельштатпсихологу. Пережив  в гипертрофированном варианте свои  страхи,  я перестаю пасовать перед ними. Мои бесы, наконец-то,  разбежались по углам.
Я не буду больше бояться отказов, не буду бояться отказывать, лишь бы на меня не обиделись и не бросили. Не буду после злиться на свою мягкотелость. Любить окружающих людей? Вот так просто взять и полюбить? Нет. До такого христианского подвига мне еще очень и очень…  Но обещаю быть терпимей.

Я рефлекcивно отдернулся. Ее лицо было слишком близко. Катя обняла меня за шею, силясь поцеловать. Я, еще полностью не привык к реальности, не успел отстраниться.
Тени готтическими стеллами, свечами поднимались к потолку, смешивались, таяли. Ровный мерный танец медового в серой оболочке. Внезапно одна, более желтая, яркая, как огненный блик, обман зрения, нарушила эту гармонию. Поплыла в разрез остальным. Добралась до занавешенного окна. Отделилась от него. И вопреки всем законам, вытекла ртутной каплей на середину комнаты. Вначале намеками, как у полной луны, затем яснее, из этой капли начало проявляться лицо. Глазные впадины наполнились ехидным острым взглядом. Заострился нос. Вытянулся вперед подбородок.
Я захрипел. Крик из меня так и не вылетел. Катя отскочила. Повернулась.  Схватила меня за руку и выдернула из комнаты.
После того как дверь была прижата могучим катиным плечом, она заорала мне:
- Уходи отсюда! Быстро!!
- Что это?
- Уходи… не смотри на нее!!!
Я выскочил во двор. Через минуту за мной выскочила Катя.
- Что это за страхиття мне померещилась? Это из-за дыма шайтан такой?
- Э, не… это моя бабушка. Я не захотела по ее дорожке идти, так она мне покоя не дает. Следит- не отвяжется сволота старая. Всех моих женихов со света сживает.
- Ничего себе… Подожди, а как она в комнате появилась?
- Ты что не понял? Она же ведьма. Настоящая. Не то что я. Она и не то может. Еще минута и будь уверен: подох бы через пол годика от «несчастного случая» или пустяковой болячки.
- Я то тут причем?
- При том, что рядом со мной оказался. А теперь убирайся. Живо.
Благословенны мои инстинкты самосохранения.   

***
- Привет.
- Жень? Привет. Не ожидал. Но мне приятно.
- Ну, бывают ведь и  приятные неожиданности. Ты когда домой приезжаешь?
- М… если честно, не знаю. Думал, что уже буду возвращаться, но не все так просто в этом мире.
- Тут звонила твоя мама. По-ходу дела выяснилось не только что ты не просто поехал отдохнуть, а сбежал из-за меня. Это что, правда?
- Частично. Нужно было сменить обстановку. Надоело все. В том числе и мама.
- Я уже решила что ты поехал мою порчу снимать.
- Послушай, я тут недавно такое видел, что на тему порчи уже не шучу и тебе не советую. А снять ее с тебя по-любому нужно. Ты как себя чувствуешь?
- Чувствую себя шатко-валко. Ничего после больницы особо не поменялось…Да, ладно, не надо меня пугать. Меня уже твоя мама запугала. Террор устроила. Разборки по телефону еженедельно: то слезно умоляет, чтобы я тебя уломала домой вернутся, то винит во всем. Считай, что я провела с тобой воспитательную беседу на тему «Возвращение блудного сына».
- Договорились. Передай маме, что я вернусь. Возможно не один.
- С шаманом?
- С шаманшей. И еще какой!!!
- Вот пусть шаманша с твоей мамой и разбирается …
Гудки.

***
- Привет, Миш.
- О, Толик. И ты мне звонишь. Ну как дела? Востановился на стройке?
- Да, но ту хрень пришлось перестилать. За свой счет.
- Жаль, конечно. Я когда в Одессу вернусь, тебе возмещу. Оно того стоило. Планктону в офисе разговоров на месяц, наверно, хватило.
- Еще бы. Менеджеры как подстрелянные с телефончиками вокруг нашего х..я бегали. Фотографировали. Я вот еще чего хотел… звонила твоя мама…


12.

До монастыря добрался на перекладных. Только сейчас заметил, что началась настоящая осень. Эти несколько последних недель были для меня спячкой.
Вернулся человек из летаргии и стал чувствовать холод ранним утром и жару в полдень.  Будто вышел во двор после долгой болезни, когда поневоле начинаешь радоваться любой мелочи.
Тому, что прохладной ночью для тебя нашлось место в кабине дальнобойщика. Что тебя под утро не прибили где-нибудь на обочине. Что приходится всю ночь рассказывать байки, глядя на театр теней ночной дороги, все что угодно – лишь бы водитель не заснул.
Что посреди страшного темного леса или дола пляшут огоньки фар машины, в которой ты едешь. Что на одно ранее утро ты ближе к своей цели.
По мере приближения к поселку, в котором находился монастырь, радость моя поубавилась. О чем я должен говорить? С какими словами к Нему обращаться? Думал, что со временем, в дороге, пойму. Может, священник намудрил, или же отправил меня куда подальше, так, вежливо? Как просить, когда просить не умеешь? Когда не совсем веришь тому, у кого просишь. А этот, дающий, по-идее, знает о тебе все. Станет ли он помогать?  Не уверен. Или сомнение не такой уж смертный грех? Как может не сомневаться существо, которому дана свобода выбора? В том то и дело, что патологически не может.
Прежде, чем заявиться в гости в монастырь, я решил пошататься по городу, обдумать, как провести переговоры. Происходящее уже не казалось мне шуткой. Верить или не выставлять себя на посмешище? Городок, скорее поселок, чем-то был похож на десятки таких же захолустных городков в Одесской области.  Наверняка, в веке XIX, благодаря многочисленным паломникам в святые места, поселение могло еще поддерживать свой городской статус. Тогда и понастроили эти двухэтажные доходные дома. А на дороги денег не хватило. Как обычно.
Как там Женька? Интересно, сильно обиделась? А чего она еще ожидала? Домой поехать? Во второй раз я уже не соберусь.
В советское время дороги заасфальтировали. Образцово-показательно. Дорог хватило ровно на пятилетку. Разбитый асфальт выглядел не менее древним, чем покосившиеся, окосевшие рассохшимися рамами, двухэтажные домики. Городом эти места назвать уже было сложно.
А, может быть та негритянка не ведьма, просто из психдиспансера сбежала? Вспомнились глаза, маслянисто тяжелые. Когда человек психически болен, он смотрит иначе. Не было в ее взгляде диковатого лукавства буйно-помешанных и обращенной в себя тупости помешанных слегка потише.  Я вспомнил, как думал об этом.  Пристальный, тяжелый взгляд. Увы, слишком трезвый для сумасшедшей, и эта…Катина бабка… если такие «чудеса» бывают, то почему бы африканке не оказаться тоже «настоящей»?  Меня передернуло.  Я поспешил к монастырю.


***
Был я голоден и беден как первые христиане и хотя бы из людского сострадания рассчитывал на койку и похлебку.Улицы полнились живностью. Перепачканные пылью пернатые обрабатывали  стебельки травы и грязные корки  возле заборов, парнокопытные попарно шествовали под охраной босоногих пастухов. Пахло перебродившим виноградом.  Охала какая-то бабка, потерявшая свинью, отвлекая от работы мужиков, смолящих крышу.
Колокольня - штырь угольно- черного цвета  под небесным бархатом, напоминала скорее печь Освенцима,  чем церковную постройку. Во дворе монастыря слышалось пение детского хора на вечерней службе. По аллейкам сползались на паперть нищие. Прихожанки- матрешки в платочках, с пустыми ведрами и ведрами полными, курсировали по «Дороге жизни» к святому источнику. Может воды Женьке привезти? Но, подумав, я решил, что поп наврядли меня отправил в такую даль за посеребренной водичкой. Таких источников и в Одессе полно. Здесь должно быть что-то другое. Загадка, которая не решается на голодный желудок. Я решил остановиться, присмотреться. А ответ - сам придет.
Озябший тощенький монашек перенаправил меня к своему руководству. Руководство - к старосте.  Староста окинул меня профессиональным взглядом и … отказал. По-видимому, физиономия у меня была слишком голодная, а сам вид не слишком подобострастный. Во взгляде должного смирения не обнаруживалось. Отказ меня обескуражил. Уж чего не ожидал.  Я - с лучшими намереньями, а меня так -  «от ворот-поворот». 
Не пустили меня и в деревенские домики. Каждая моя попытка заканчивалась длительными допросами - из какой я церковной организции? – и отказом. Как будто бы у человека, не принадлежащего ни к какой общине, добрых  порывов изначально меньше, чем у «общинного», «нашего».
Я решил просто пойти в монастырскую церковь, помолиться и отправиться домой.
В церкви никак не мог настроить себя на нужный лад.  Мешал душный дым ладана.  Мешали старушки, ловкими лапками вытаскивающие свечные огарки именно в тот момент, когда я ставил свою свечу. Раздражало, что к иконам не подступиться. Постоянно кто-нибудь должен был вылезти на первый план между мной и иконой, случайно дернуть за рукав, на ногу наступить. В желудке у меня творилась генеральная уборка с капитальным ремонтом. Еще немного, и я бы начал переваривать сам себя. Вместо молитвы, воображение рисовало натюрморт,  обильно приправленный желудочным соком. Где же, где же вы, котлеты и супчики моей матери? Одного бульканья в животе достаточно, чтобы почувствовать себя сиротой. Молитва не удалась. Раздосадованный я вышел на улицу:
- Чего же ты хочешь от меня? Что конкретно должен я сделать? Ты бы хоть намекнул, чудо нерукотворное, или все мои усилия зря? Опять молчим? Опять меня в упор не слышим?
 Раздалось легкое покашливание. На пороге церкви с шапкой в руках, слегка виноватый, стоял ни кто иной, как человек Божий, Дмитрий.
Все больше и больше чувствующий себя сиротой от бесконечной дороги, голода,  бесприютности, я был счастлив встретить его.  Ночное исчезновение, разборки с хозяевами базы отдыха казались хоть и не очень приятным, но, в общем-то, милым приключением из прошлой жизни. Черт, как я был счастлив встретить этого свинского, но ЗНАКОМОГО мне человека!
Мы молча брели по подворью. Свинский человек, поклошаря в пыльной  сумке, достал сверток в газетной бумаге:
-  Ты извини, что вышло тогда так.  Понимаешь, дьяволы меня опять попутали. Куда я – туда они.  Когда проснулся, раньше тебя, увидел, что натворил – испугался.  Даже не хозяина.  Испугался, что в следующий раз могу неосознанно большой грех сотворить. Тебя, например, в  беспамятстве покалечить. Поэтому я и сбежал. 
- А то, что хозяева меня покалечить могут, ты не испугался? – спросил я с более напускной, чем реальной обидой. Как бы не радовался я появлению Дмитрия, но не спускать же ему подобное предательство.
Почувствовав по тону, что я не слишком серьезно вздумал на него обижаться, Дмитрий присел на скамеечку и задушевно прижав правую руку к груди, долго и нудно принялся рассказывать мне о своих духовныхисканиях. Да уж, при всей привычке взваливать всю ответственность за неудачи на этих низших существ, мой и его бестиарии разнились как  институт благородных девиц и ПТУ. Мои бесы интеллигентно появлялись, когда я был уже совсем не в силах контролировать беСсознательное, а к моменту разговора с Дмитрием и вовсе был уверен, что избавился от них. Причем, заметьте, без помощи церкви, почти самостоятельно. Бесы Дмитрия трудились «как черт» в поте лица, или пяточков, , наполняя жизнь почти святого человека непробудной сумятицей. Только-только он успевал опомниться от содеянного, так «снова здорово»,  бесы устраивали ЧП, за которое краснеть приходилось же конечно хозяину, выпустившему их на очередной променад. Так и приходилось ему скитаться от подворья к подворью.
Здесь  ему тоже было не суждено остаться надолго.  Добравшись до монастыря, Дмитрий стал сразу же выяснять у настоятеля его жизненную концепцию. Такой же экзекуции подверглись и многие простые монахи, которые, по словам Дмитрия,  не особенно желали вникать в теологические истины. Они знали, что Бог - это правильно, Бог - это хорошо. А всякие размышления на эту тему - от Лукавого. Сытые и ухоженные, многие, из которых - деревенские парни, для которых ряса - пропуск в безбедную жизнь – такими здесь были священники. Ищущий и постоянно ошибающийся Дмитрий был явно не ко двору.
Я дружески потрепал его по плечу. Он вдруг вспомнил о своем свертке:
- А это тебе. Видишь, как морочат! Чуть не забыл. Поешь.
 В газетной бумаге оказалось пару ломтиков хлеба, жирная крестьянская колбаса и свежие стебельки молодого лука.
После легкого перекуса  мысли пришли в норму. Я рассказал  Дмитрию вкратце о своих сомнениях, желании уехать и прочих т.д.. Он, как всегда, начал философствовать:

- Знаешь, люди обычно спорят, случайно все в жизни  или нет. Ты не подумай, что я издеваюсь, но даже та история со мной – случайность. Ты мог повернуть домой? Не повернул. Но ты мог меня и не встретить. Точно так же, как и здесь мы могли бы и не встретиться, приехал бы ты или я хоть на день раньше-позже. На протяжении всей твоей дороги  чередовались случайности и закономерность. Получается, что не правы и не те и не другие. Человек делает шаг из дома, остальное, за порогом - уже случайность. Но шаг-то делает он сам. Значит первая причина - ты, а не случай.  Короче, я вот о чем:  зачем поворачивать, если путь уже пройден. Тебе не жалко, вот так взять и вернуться? Ты, главное, думай о том, что сделать должен. Устройство быта, ладно,  я на себя возьму.

13.

Вечер. Опять голод.  Два отчаявшихся человека, способных на убийство.  В отдалении все так же смолят крышу. Теплый дым пахнет не только смолой, но и шашлыками.  Свинья в пыли перекрестка живописна, как на полотнах старинных голландцев. Не свинья - моя плотоядная мечта, в пыли перекрестка, будто в крупицах черного перца.
- Заметят ведь пропажу.
- Ну и что, если заметят. Кто догадается, что это - мы? Тут полно приезжих. Бог не выдаст. Свинья не съест…больше ничего в своей краткой жизни…
- А ты сможешь убить?
-  Никогда не пробовал. Но придется. Наше дело – праведное. Кто же виноват, что здешние жители такие скупердяи. О святых отцах я вообще молчу. Придется действовать силой.
- Разве мы столько мяса съедим? Где ты ее жарить собираешься? Ее же хватятся.
- Не переживай. Я уже место нашел. Там никого нет. Костер разведем. Шашлычки поджарим. Останки ее бренные захороним.  Кто докажет, что мы едим именно свинью, именно эту. Нож у меня с собой. Теперь ее нужно заманить подальше отсюда.

Но свинья оказалась более пресыщенной жизнью, чем мы предполагали. Она по-барски отказалась от предложенного нами подгнившего яблока и ни на какие уговоры, типа «кусь-кусь», «цып-цып», «кис-кис»,  не поддалась.  Было решено  погнать свинью в нужном направлении, пиная ногами. Но пинать свинью никто не решался. Те, кто видел реальные габариты обычной деревенской хрюшки, поймет почему. Мне на ум пришли страшные истории про взбесившихся свиней, набрасывающихся на людей и выедающих у них глаза.  Да и ударить  ни в чем не повинное животное, если честно, было жаль. Дмитрий пару раз аккуратно пнул свинью кончиком кроссовка.  Свинье это доставило нестерпимые мучения. Презрительно взглянув в нашу сторону, она фыркнула и не пошевелилась. Но вскоре пристальное внимание ей надоело. Оставив на земле автограф, она направилась в кусты. Из-за чего нам с Дмитрием пришлось устраивать чемпионат по свиноболу.  Забыв о грозящей опасности и «выеденных глазах», мы пихали хрюшу по направлению к месту предполагаемых шашлыков. В наших животах победоносно( скорее обедоносно) урчало.   Мы были настоящими охотниками каменного века, заманивающими мамонта к обрыву. Обрывом служила неглубокая яма. Туда и столкнули наш ужин. Коротконогой хрюшке выбраться из ямы было проблематично.
- Ну, что, - прохрепел я, вытерая грязный пот со лба – приканчивай.
- Я? – глаза Дмитрия были круглы и небесно невинны.
-  Ну, у тебя же нож!
-  Я?!  Не могу… Я никогда никого не убивал. Попов иконой бил, каюсь. А так… даже кошки не обидел. Веришь? Давай лучше ты.
- Ну, давай, интеллигенция хилая, млин.

Повертел я холодное оружие в руках. Острие давило мякоть пальца. Вначале оно так же надавит на шкуру хрюшки, а затем, «хлюп», и вонзится глубоко под ее кожу. Острие вонзилось между лопатками.  Сердце захлебнулось холодом стали. По телу пошли мурашки…
В яме копошилась живая, пока еще, свинка. Нож по-прежнему был у меня в руках. Одновременно я уже чувствовал его между лопатками жертвы, так, как будто между своими. Может, лучше по горлу резать? Мой кадык нервно дернулся. В яме визжала свинья с полуотрезанной головой.
- Слушай, я тоже..того…не могу. Возьми нож обратно.
Мы сели возле ямы, спинами к свинье. С такими гринисовскими порывами нам оставалось либо украсть уже приготовленную пищу, либо сдохнуть.
- Что делать будем?
- Подожди, мне идея пришла – Дмитрий уже исчез в темноте, поэтому расспросить о сути идеи я уже не мог. Это напрягало.
Ранние, но пока еще теплые сумерки. Свинья растерянно, время от времени копошиться первыми пожухлыми листьями. Замирает, а затем снова. Картина под названием «Осенняя пора. Свинья - очарование». Элегия длилась минут пятнадцать. Появился Дмитрий, на ходу, распаковывая что-то из грязной бумаги. Что-то сыпучее в целлофановом пакете. Он спрыгнул к животному в яму. Погладил свинью по холке, как добрый хозяин, и стал засыпать порошок из кулечка ей в рот. Сначала свинья крутила мордой. Затем, распробовав, потянулась к пакетику всей своей свинской натурой. Дмитрий был по-детски счастлив от своей «хитрости». Так радуються зоологи, которым посчастливилось скрестить шушпунчика и крокодила:
- Вот, сейчас увидиш.
- Что это?
- Чудо порошок.  Наркоз. Через пару минут хрюша отключится, и тогда можно будет резать. Она ничего не почувствует. Умрет без мучений.

Епт. Да это же чуть ли не пасторская проповедь о любви к ближнему. Речь перед свиной афтоназией. Даже председателя миротворческой миссии в ООН завидки бы взяли от такой речи.

- Дмитрий, а каким образом у тебя оказался «чудо порошок»? Ты же вроде бы в монастырь…
- Слу-у-ушай. Ты за эти пару дней меня видел под этим делом? Да? За руку ловил? Не принимаю я. Вот пью. Иногда. В этом каюсь. А других допингов не принимаю.  О, смотри, вроде как угомонилась.

Но поросячий покой оказался военной хитростью. Наверно, чудесный порошок на свиней действует несколько иначе, чем на людей. Либо дело в несоответствии дозировок.
Свинка завизжала как ржавый мотоцикл, поднажала на газ и выскочила из ямы.
Дальнейшие действия развивались как в дешевом американском кино. Герой (он же свинья), долго терпит надругательства врагов и удары судьбы ( враги- мы, судьба- яма, в которую заточен герой по нашему злому умыслу ). В  последний момент, когда гибель уже не избежна, к герою возвращаются силы и он обрушивает ярость на головы врагов. Со стороны мы могли бы показаться трусами. Если бы нас видели деревенские «хлопцы», повалились бы со смеху на землю.  Но невменяемая туша, весом в центнер, бегущая на тебя – не шутки. Теперь мы были не охотниками. Охотником была она. В мыслях было только одно- бежать.
Густо запахло смолой. Воздух потеплел от дыма. Мы бежали на огонь, к людям. Сумасшедшая свинья продолжала погоню. Ее не пугал ни огонь, ни рабочие, продолжавшие смолить крышу. Мы благополучно забежали за дом и перескочили через ограду.  Последовал грохот и ругань. Вспыхнуло. Заплясали рыжие блики. Первым за угол заглянул Дмитрий. Кроме междометий из его речи я ничего не понял.

14.

 Никто позже толком не мог объяснить, как же произошло возгорание. Пролитая смола превратила подворье в ад. Позже мы слышали рассказы о том, что взбесившаяся свинья сбила с ног рабочего, который разбросал строй материалы. Они, в свою очередь, и опрокинули бочку. Смола загорелась. Загорелось дерево, загорелась крыша.  И этому всему виной был я.  Кругом слишком много дерева -  заборы, сараи, всякий хлам, осенний сухостой.  Мне что-то кричали, матерились, призывая помочь погасить. А я замер на месте. Дмитрий очнулся от шока первым и побежал помогать. Присоединилось еще несколько человек соседей. Но огонь двигался быстрее, чем эта небольшая кучка людей могла его погасить.
       Они не справятся, даже если я присоединюсь  ним.  Нужно позвать кто только есть. Тогда возможно хоть какой-то шанс… Я бежал по улицам и кричал, задыхаясь от крика и бега, пока не сорвал голос.  Вдруг в домах окажутся старики, дети. Вдруг кто-то спит, уставший от работы. Из-за моей глупости они все погибнут. Лучше бы мне умереть. Я жить не смогу… если хоть кто-то погибнет. Пожалуйста, не надо!
- Помогите!

Но в другой части деревни было глухо.  Кто смотрел телевизор. Кто был на вечерней проповеди по поводу приближавшегося очередного праздника. Мой сорвавшийся голос- комариный писк, мало кого соберет. Разве что и без того истерично лающих собак.  Огонь перекинется и все. А мой крик слаб. Его уже практически не осталось.
В ветках деревьев шумели всполошенные птицы. За деревьями темнела колокольня. Спокойно- с подворья и на подворье- ходила братия.
Я побежал в ту сторону.
На подворье от меня шарахнулись. От крика и дыма я полностью потерял голос.
Думаю, что дым вскоре заметили бы и без меня. Но драгоценное время было бы уже упущено. Когда я взбирался по лестнице, внизу уже раздавались крики:
- Пожар? Пожар!
Пока бы они поняли, что действительно начался пожар…  Моему подъему наверх никто не препятствовал. Всеобщее внимание было направлено на страшную новость.
Наверху ветрено. Кружится голова.  Тут и теперь я хочу попросить так, как не просил никогда. Не минуты не сомневаясь, без капли иронии.  Я тяну за веревку, но звона нет.  Только-только начался разбег большого колокола, а я уже почти что выбился из сил.
На этой вышке, человечек, звонящий в колокол - будто бы мысль, звенящая в голове его, Самого. Резкая и настойчивая.
Прошу как не просил никогда. Требую. Не за себя, а за тех, с кем мне и познакомится не суждено.
 Из-за меня могут погибнуть. Мне страшно и сейчас я голосист как никогда. И поэтому прошу за всех, кого ты не слышишь так, как не слышал меня. А они, зная об этом, даже не просят.  Я приказываю тебе, услышь всех их, а не только тех кто ползает перед тобой на карачках, каясь, но на следующий день снова нарушая твой закон. Ты сам виноват в ненависти тех, кого игнорируешь. Но меня-то ты услышишь.
 Я требую, я заступаюсь за одиноких женщин, готовых передраться за любого мужика, даже по-сути не любя его. Им хочеться верить, что любят. Услышь их, черт возьми, высшая сила. Пусть они найдут своих единственных и любимых. От этого миру вреда не будет.  А они перестанут ненавидеть всех и вся, мир, где нет никого близкого.
Я требую,  я прошу за Дмитрия. Он, в сущности, неплохой человек,  ему пить нельзя. Пусть он найдет себе примененье. Пристанище, где ему не захочется дебоширить от скуки. Слышишь? Он гораздо лучше, чем те, которым от тебя нужен покой монастырей да бесплатная жратва. Он хочет во всем разобраться. Я знаю, что ты слышишь.
За девочек, терпящих отцов-алкашей и побои братьев. Считающих, что это – норма. Они не осознают себя ни женщинами, ни вообще людьми. Дай им силы поверить в себя и вместо подставленной второй щеки пускай подготовят для папаш хук справа.
За нас с Женькой. Точнее, отдельно за нее и за меня. Я вел себя действительно по-дурному. Боялся отказа, будто бы это не обычная жизненная ситуация,  а безумный урон мой мужской чести.   Она боялась меня, не знала, как отказать. Теперь ее отпускаю. Пусть будет счастлива и, главное, здорова.
Что же до меня… Конечно же, я тоже хочу полюбить, быть любимым, помириться с родными.  А, главное( ты слышишь?) так же найти хоть какую-то точку опоры в этой жизни. Так же, как и многие из моих сверстников, выросших из безвременья 90-х и увязших в  болем зелом безвременье 2000-х.  Ладно, это все слишком многословно, а сейчас я просто обещаю тебе, что, если удастся вовремя потушить  огонь и никто не пострадает, больше не идти на поводу своих эмоций и не поступать та необдуманно и глупо.  Как бы то ни было.

Колокол звонил без моих усилий. Уже я тянулся след за ним. Моя просьба обретала независящую от меня мощь, чтобы долететь до его ушей.  Я ослабил веревку.

Эпилог.

Мост самоубийц сонамбулически  висит в одесских бездонных туманах.  Я дома. Уже началось время рано зажженных фонарей и стонов маяка над бухтой старого города.  Обычно я сбегаю от темноты-пустоты в какое-небуть кафе.  Желательно аrt, с кучей знакомых физиономий, читать дурацкие смешные стишки, просматривать старые книжки на полках. Или же в бадегу с моими временными сослуживцами, сотрудниками, сокопателями Тираспольской улицы.   Машины-бензины, семьи-пеленки – бытовуха.  Да, когда говоришь о бытовухе, кажется, что жизнь менее зряшная. Особенно осенью.   
  История в деревне закончилась очень просто. Никто толком не понял, что произошло.  Нас потом даже поблагодарили:  Дмитрия за участие в тушении, меня, что догадался устроить хипишь с колоколами.   Собралось много народа и огонь удалось погасить достаточно быстро.  Пострадавшим оказался лишь старый хлам, который хозяйка, несмотря на уговоры мужа, никак не хотела отнести на свалку. Свинья больше от старушки не убегала и прожила в счастье и довольстве еще четыре месяца, вплоть до Рождества. 
Монастырь и сельская община скинулись и купили нам с Дмитрием билеты. Мне - в Одессу, ему  - в Санкт-Петербург. Не думаю, что мы увидимся. К себе в город, из соображений личной безопасности, его не звал.
Женька. Пару раз обменялись на улице приветствиями.  До сих пор меня побаивается. Один раз видел, как целовалась с кем-то.  Ну и что. Бывает.  Выздоровела? Да,  живет без больниц, хотя в  этом мире все «комси-комса».  Надеюсь, что со временем она забудет каким придурком я был, и мы будем общаться без взаимных претензий.
Вот сейчас зайду в кафе. Послушаю похабные стишата. Возможно, даже угощу их производителя,  гения с гитарой… того самого, которому после шести обычно уже не наливают.
Я повзрослел?  Не дождетесь. Для этого должно еще много чего измениться. Но ответственным за свои поступки стал.  Обещание держу.  Я научился любить людей? Любить - пока нет. Прощать. Потому что однажды заставил себя услышать.
 
Если в твой душе дерутся ангелы и бесы, отстранись.  На драки смотреть интересней издали.