Политические страсти

Андрей Урусовский
Еду как-то в электричке. Время позднее. Народу почти нет. За окном темно. В вагоне тихо. Лишь слышен мерный стук колёс, да негромкое бухтение расположившегося впереди меня деда, о чём-то рассказывающего сидящей напротив него молодой женщине.
Остановка. Открывается дверь.
- А я тебе говорю, всю отчизну проклятые демократы развалили. – врывается в вагон громкий и полный искреннего негодования голос вслед за которым появляется мужчина лет пятидесяти.
- Да ты хотя бы с историей ознакомься, Петрович, причём тут демократы. – раздаётся из-за его спины другой голос и следом появляется ещё мужчина примерно лет тридцати восьми.
Оба садятся на ближайшие сидения друг против друга и тот который Петрович снова говорит:
- Нет, Иван, ну я прям с тебя поражаюсь, ты вроде, не малое дитё уже, а елементарных вещей не разумеешь. История! Ишь ты, нашёл аргумент. Да что мне твоя история, когда я сам при тех временах жил. И сейчас вот слава богу ещё живу. И чай глаза у меня имеются, чтобы видеть и сравнивать как оно было и как стало. Говорю тебе, пока ваши, эти демократы не пришли всё хорошо было, и заводы, и колхозы, и опять же американцы нас боялись, потому сверхъдержавою мы были. А теперь? Тьфу! Сказать противно в кого превратились.
- Да причём здесь демократы-недемократы, Петрович, - отвечал Иван выпучивая глаза. – что ты всё заладил? Хотя бы ты, что ль для начала в терминологии разобрался, демократия - есть политический режим такой, а коммунизм, наоборот, формация.
- Да, хоть формация, хоть трансформация, мне всё одно – горячась отвечал Петрович – Пока нынешний режим не пришёл всё хорошо было. И точка!
- Да уж хорошо! – взаимно горячась перебил Иван – особенно вот при Сталине. Да и после тоже. Демократии – ноль. Выборов честных – ноль. Свободы слова – ноль. Колбасы в магазинах – ноль.
- Опять ты за старое? Что ты меня всё Сталиным да колбасой попрекаешь? Одна паршивая овца всё стадо не портит. Да и колбаса, к примеру, у меня в холодильнике всегда водилась. Я от голода не пух. Зато мы не эту вашу паршивую химическую колбасу употребляли, которую вы теперь жрёте.
- То-то ты сегодня этой химической пол палки в обед умял и хоть бы что тебе.
- Кхе, кхе, - кашлянул сидящий впереди меня дед, до того, как и я внимательно слушавший участников политической дискуссии, поправил большие как у Иосифа Виссарионыча усы и проговорил:
 – Енто, кто там об Сталине худо говорит? Кто вам контрреволюционерам не добитым позволил так выражаться: паршивая овца? Да эта, как вы изволили выругаться, паршивая овца, от немчуры страну спасла. И для чего? Что бы вы тут теперь такие речи вели? Совестно должно быть, не благодарное поколение.
- Конечно! – тут же язвительно парировал Иван – Сталин же с гранатами на танки бросался… Страна сама себя спасла. Ну может полководцы помогли… А уж Сталину вы, папаша, таких заслуг не делайте. Он их не заработал.
- Что? Да как ты… - старик возмущённо поднялся, но тут же взялся рукой за сердце и сел на место. – ничего, - сказал – скоро опять будете просить Сталина вернуться.
Тут вмешался ещё один господин с бородкой тоже прислушивавшийся к дискуссии как воронка затягивающей в себя всё новых участников:
- Вы, господа, прошу меня извинить, очень политически некомпетентны, потому, как не шибко-то и большая разница между вчерашним коммунизмом и сегодняшней демократией, между Сталиным и… нынешним… Вот например я либерал и мне ни ваша колбаса, ни дрожащая от страха Америка, даром не нужны. Мне только свободы подавай, прессы там, слова, собраний разных…
- Ага, и что ты их, извиняюсь, солить станешь? Или на хлеб вместо колбасы класть будешь? – ухмыляясь сказал Петрович.
- Да, что вы, уважаемый, всё про колбасу, да про колбасу заладили? Нешто больше ценностей у вас в жизни никаких нет?
- А я, извините, продуктами прессы хоть свободной, хоть не свободной питаться не умею. У меня может несварение от них. Потому мне важнее, что бы еда была и порядок в подъезде! А то там всякие либералы взяли себе свободное право шелуху от семечек кидать. Да и прочая преступность вон как от ваших свобод распоясалась. До чего дошли – средь бела дня хулиганют. А вот раньше такого не было. Раньше бы с ими либеральничать не стали. Хвать и на Колыму.
- Хулиганов и раньше хватало, - сказал тот, что с бородкой - только тогда вам об них не говорили. Во-первых, по идеологическому расчёту: что бы у вас то же соблазну хулиганить не возникло. А во-вторых, потому как прессы свободной тогда в стране не было.
- Ну, честное слово, как попугай заладили со своей прессой. Тоже мне прессалюб. – в сердцах сказал Петрович и махнул рукой.
- А, что вы, извиняюсь, имеете против? Вы сами, предположим, кем будете по политическим убеждениям?
- Да уж известно, - не кем вы. – с откровенной издёвкой ответил Петрович; посмотрел на приятеля Ивана и добавил, - и уж наверно не демократ, гори они огнём, такую страну развалили, мерзавцы; – затем глянул на старика – и сказал – Ну и Сталин мне с его методами, вообще-то тоже не по душе. Так что я по политическим убеждениям… этот… брежневец буду! Вот кто я. Уж больно хорошо мне при ём жилось, да и с женой своей Машкой, я как раз в его правление спутался.
- Нет такого политического убеждения брежневец. – решительно сказал подкованный в политологической терминологии Иван.
- И то верно. – согласился либерал. – Что-то я такое впервые слышу.
- Это у вас нет, а у меня есть! – резко ответил им Петрович. – То же мне знатоки нашлись.
Тут началась невероятная суматоха. Все стали кричать перебивая друг дружку. Каждый громче других пытался высказываться кто он по политическим воззрениям. Почему он есть именно то, а не другое. И чем это лучше всего остального. У каждого была своя правда. И казалось каждый готов был прямо здесь защищать её кулаками. А если понадобиться, то и ногтями, и зубами, потому что в таком принципиальном вопросе все средства хороши.
Когда идеологический антагонизм достиг пика. Когда дискуссия дошла до кульминации и политические страсти накалились до состояния предшествующего гражданской войне. Когда Петрович уже сжимая кулаки встал готовый спросить с либерала за всё, что сделали с его страной демократы. А старик уже собирался броситься на Петровича с готовым сорваться с уст криком: «За Сталина!». Тогда демократ Иван наклонился к своей сумке достал из неё начатую литровую бутылку водки. Дёрнул Петровича за рукав и сказал:
- Может ещё по маленькой?
Петрович гневно зыркнул на него, но в то же мгновение узнал в недавнем политическом противнике, давнего приятеля Ивана. А когда понял суть сделанного ему лагерем демократов политического предложения, мгновенно упокоился, сел и сказал:
- Вот это дело! Единственное конструктивное предложение в сегодняшних дебатах. – затем наклонился, достал из своей сумки остатки химической колбасы.  Взял наполненный пластиковый стакан, ласково посмотрел на защитника демократии, затем точно так же, подобревшим взглядом посмотрел на двух других политических врагов и сказал:
- Ну, а вы, что, братцы, сидите, словно не русские, а американцы какие? Давай подходи сюда, стаканов на всех хватит. За державу нашу великую выпьем.
И правда Иван тут же достал из сумки ещё два стакана и наполнил их.
Дед провёл пальцами по сталинским усам и сказал:
- Ну, за державу эт святое дело! Эт, мы завсегда. Об этом нас уговаривать не надо!
- Пожалуй – подтвердил свободолюб – не могу не согласиться. Какой же русский откажется выпить с соотечественниками за отчизну? Кажется так как-то выразился классик.
И через несколько секунд все четверо держа в руках стаканы, может и думали каждый о своём, но в один голос сказали:
- Будем здравы! Славься Отечество!
Оставшийся путь они ехали вместе. Пили на брудершафт. И уже никто не спорил, а только все соглашались друг с другом. Петрович больше не ругал демократов, напротив, строго заявил, что есть среди этого брата не мало достойных товарищей, искренно пекущихся о стране и желающих восстановить её могущество. Иван вполне признал, что Иосиф Виссарионыч, личность историческая и вероятно не лишённая достойных качеств, а брежневец - законное политическое течение. Дед подтвердил, что «либерализьм, есть в сущности дело не худое, токмо труднопроизносимое». А либерал назвал их стихийное объединение истинной гражданской солидарностью и зачем-то употребил слово плюрализм, за что получил от деда по уху. Но не обиделся. Попросил налить ещё. И до конечной все добрались без происшествий. Долго прощались с обниманиями и целованьями. И наконец разошлись кто куда.
А я пошёл своей дорогой и подумал: как было бы здорово если бы в государственной думе, в обеденный перерыв все депутаты непременно должны были пить на брудершафт. В какой бы счастливой стране мы тогда жили!