За окном вечерело, смеркалось, моросило.
По потолку железнодорожной общаги скользили отсветы фар редких машин.
На сентябрьском ветру шевелились голые ветки деревьев.Разбитые мостовые, ларьки. Кемь была скучной.
Утром короткая дорога упёрлась в заспанный посёлок Рабочеостровск. Почти у кромки воды огурцы под плёнкой, огороды с выкопанной картошкой, мелкие астры в палисадниках. От края до края, заполнив весь горизонт, растекается стылый свинец Белого моря. Где-то там Соловки. У причала одиноко стоит под погрузкой «Даурия». Команда вместе с пассажирами превратилась в грузчиков. Со всеми таскаю на борт скользкие мешки с таиландским рисом. Скоро отлив и надо торопиться. Взмокшие мужики, изредка переговариваясь бесцветной матерщиной, сноровисто заполняют трюм импортным грузом. Кран опускает на палубу пакеты свежих досок. Все торцы промаркированы красными пятиконечными звёздочками и аббревиатурой USSR. В спешке слишком много груза сложили на левый борт и судно дало крен, пришлось перекладывать. Отлив медленно обнажал гнилые брёвна старого причала, того самого, по которому тысячи врагов народа прошли на перековку. Дорога в ад…
Какая-то тусклая печаль. Память вытолкнула Центральный Дом Художника на Крымском валу и выставку монументальной скульптуры, расставленной на подступах к нему под голубеньким апрельским небом. Над сталеварами-доярками пронзительно торчал крест, сваренный из двух железнодорожных рельс с распятым зековским ватником, ушанкой, штанами и бахилами. Памятник тем, кого страна перемолола в лагерную пыль. Только здесь на причале понял, как мне повезло с подвернувшейся «Даурией». Ехал наобум, не задумываясь, как морем попаду на Соловки – запросто мог бы просидеть в порту незнамо сколько. Определённо повезло. Ближе к вечеру закончили погрузку, какая-то азартная радость светилась на лицах, уставшие мужики смеялись-кашляли-курили. Две тётки то и дело опускали руки в карман курток, потом подносили их ко рту, с накрашенных губ на причал летела семечная шелуха.
-Первый раз на Соловки?- улыбался парень губастым ртом.
-Первый.
- Чё-е так поздно? Обычно все летом едут.
-Летом не вышло.
-Ну-ну,- ломая спички, закурил парень.
Над причалом горланили чайки, кошка откуда-то тащила тресковую голову.
Наконец вышли в море. Кемь, железнодорожный вокзал с общагой, посёлок Рабочеостровск с лесозаводом остались за спиной. С дюралевых «казанок» несколько человек ловили треску. Крашеное корабельное железо подрагивало под ногами, ровно гудел дизель. Стою на палубе и нетерпеливо всматриваюсь в сторону Соловков. Сколько же я сюда собирался, год-два…? И чем чаще я думал про Соловки, тем сильнее хотелось попасть туда. А тут вдруг сорвался в середине сентября, взял отпуск, сел в поезд. Что приводило людей на Соловки? Одних промысел Божий, поиск истины, царства божьего, других насильно сгоняли сюда мотать срок. Теперь вот едут любознательные любители старины. А что меня ведёт на остров? Желание увидеть мир, где, казалось, была гармония; точнее увидеть только детали и фрагменты той жизни. И от сегодняшней тоже останутся какие-нибудь фрагментики. Велик, долог и тяжек был раньше путь на Соловки. Сейчас проще: из Архангельска или Кеми, самолётом или морем. Зимой только по воздуху.
Зарывшись по уши в капитанский ватник, запрятав руки в карманы, мёрзну на палубе.
Всё вокруг постепенно заполняет ночь. За кормой, поперёк моря, тянется бирюзовая борозда, оставляемая корабельными винтами. С громким шорохом пошёл дождь.
Тяжёлая дверь нехотя пускает меня в надышанное корабельное нутро. Тесно, народ сидит везде. В правом верхнем углу бумажная иконка Николая Чудотворца. Я там о человеке, о вечности, о Боге, а здесь житейская проза - стучат в домино, позёвывают, ноль семь водки на столе, пакет томатного сока, колбаса.
- Я как в Архангельске швартовались, в «Волне» с корешами шампанское пил из пивных кружек,- кривил губы в улыбке мужичок в растянутом свитере.
Пассажиры часто выходили в ночь курить сигареты-папиросы.
-Скорей бы дойти до острова,- неудобно присаживаюсь на свой рюкзак.
У самых Соловков всё увязло в киселе тумана. «Даурия» застопорила ход. Время остановилось. Народ заёрзал, завздыхал – всем хотелось домой, чтобы скинуть надоевшую за день обувь, сесть ужинать, и лечь спать. Капитан, бородатый, с хозяйственным лицом, не торопился принимать решение. В наступившей тишине было слышно, как он отдавал распоряжения.
-Вроде развиднелось маленько,- с надеждой сказал парень, вернувшийся из ночи.
-Фёдорыч?- улыбнулась капитану тётка с некрасивым лицом.
-Подождём,- хмурым баском отрезал капитан.
По усталому лицу было видно, что ему тоже не терпится добраться до земли.
Дождик перестал. Сырую темень слабенько поджелтили пятна далёких огней.
-Соловки,- кивнул в ту сторону долговязый мужик.
Я ни о чём не думал, навалилась накопившаяся за день усталость,глаза слипались и хотелось есть, с непривычки ныла спина.
-Ладно, чего на мокроте стоять,- докурил мужик,- вишь, море как скатёрка, а туман густой пал, хорошо, что ещё не штормит.
-Может уговорят кэпа?
-Не-е, Фёдорыча не прошибить,- мужик потянул дверь на себя.
Ещё через час «Даурия» сдвинулась с места. И медленно пошла навстречу тёпленьким огонькам. Соловки встретили деревянными бараками с печным отоплением, дровниками, запахами жилья и мокрого дерева. По мосткам вразнобой простучали подошвами утомлённые пассажиры и растворились в закоулках.
-Гостиница туда, сразу за пожаркой,- махнул вглубь острова моторист, и обогнал меня.
В свете редких фонарей монастырь чернел огромной декорацией. Глухая ночь. Глубокий сон. К вечеру следующего дня выглянуло солнце и залило небо каким-то холодным светом, который бывает только на Севере.
Ещё почти неделю ходил я мимо монастырских стен, сложенных из красноватых валунов, на которых росли берёзки и жёлтенькие цветы. В лужах проплывало опрокинутое небо, а в поселковой пекарне, работавшей прямо в обители, можно было купить хлеб, который на твоих глазах, забрызганная веснушками молодуха, вытряхивала прямо из горячих чугунных форм.
Таганка, сентябрь 2013.
картинка из интернета