Кукла

Кукла сидела у помойки на стопке книг. Запросто, растопырив крепкие фарфоровые ноги. Штрудель обнюхал, примерился было поднять лапу, но Инга тихонько цыкнула:
– Совесть твоя где? – и такса, укоризненно глянув черными сливинами, засеменила дальше.
У куклы было фарфоровое лицо с маленьким ртом, ниткой бровей и глазами-плошками. Краска местами стерлась. Платье обветшало, одна нога была обута в самодельный, грубо сшитый носок.
Инга взяла находку в руки. Однако, винтаж. Включилось профессиональное: белая бязь, синий бархат. Этакая горниШная, через ш. В наколке. Волосы подсобрать, завить мелким бесом. Или: алый атлас, пышный рукав, поверх – шубка. Шляпка на голове. Барышня из Михайловского сада…
Она прижала добычу к себе. Кто ж выкинул такое чудо? Тряпичное туловище успело намокнуть.
– Идем сушиться, – сказала кукле и зачем-то огляделась: Штрудель деловито семенил в утренней мороси. Кликнула собаку и поспешила домой.


– Ингуля, – голос в трубке сипел и хлюпал. –  Сегодня должны прийти! Умоляю!..
– Конечно, – не отрывая глаз от рисунка, отбивалась Инга, – как контмарочки на премьерку или бронхитить в теплой постельке – так это Олег. А как пожарная инспекция – Ингуля, естественно!
– Инга! – в трубке раздался то ли лай, то ли всхрип.
Балеринка с эскиза смотрела пустыми глазами и не оживала. Не хватало фишки. Инга отложила карандаш.
– Прекрати на меня кашлять, симулянт, – сдалась она, – ладно.
…У чиновника были узкие глаза и толстые щеки. Найдя огнетушители, он почему-то обиделся. Недовольно ходил по мастерской, а Инга таскалась следом. Коллеги прикидывались глухонемыми.
Открыв подсобку, пожарник оказался погребен под рулонами, гапитами и тряпьем. Обрадовался, сделал пометки в блокноте. Сел в директорское кресло и стал ждать взятку. Инга прикинулась тупой, как балеринка с эскиза. Инспектор в отместку закатил ей лекцию по безопасности.
Когда ушел, она взяла чистый ватман. Через час с эскиза смотрел щекастый бай в парчовом халате с широким поясом в самоцветах. Пальцы-сосиски вцепились в огнетушитель, на голове красовалась пожарная каска.
Подошел мастер, заглянул через плечо:
– Красавец! – одобрил он, – как живой! забираю, пожалуй…
– Погоди, – остановила она и дорисовала толстяку на носу бородавку.


– Не мистифицируй, – говорили друзья. – Это всего лишь куклы. Ты ж химик, хоть и бывший… смотри на вещи трезво.
– Менделеев тоже был химик, – смеялась Инга, – а таблица ему приснилась! Не мистика, скажете?
…Вот как объяснить? Пригоршня бусин, лоскут, колечко – и вдруг, неуловимо, потянулись ассоциации. «Синдром папы Карло», шутили коллеги, когда она шла вдоль столов, трогая то одно, то другое. Пальцы словно прислушивались. А под сердцем уже зрело, билось. Неуверенно, вслепую почти, карандаш начинал водить по бумаге. И неожиданным был миг, когда бесцельные штрихи проявляли суть…
Или ловила себя на том, что мысленно говорит с персонажем. И опять не удалось поймать момент, точку одушевления... Кукла уже есть. Состоялась.
Мистификация? Но ведь она не одна такая… для кукловодов они тоже живые.
…В последний раз у нее забирали Царя: маленького, скрюченного, в горностаевой мантии и с огромным носом. В нос самодержцу Инга вмонтировала пищалку.
Кукловод, пышноусый гигант и миляга, приветствовал:
– Инга, ваш Дон Жуан на последней репетиции на меня так посмотрел…
Царь сидел на стуле для посетителей, свесив нос.
– Что-то не очень он грозный, – придирчиво заметил актер. Обошел куклу, присматриваясь. Супил брови, бормотал. Наконец, приподнял, так, что вровень оказались человек и кукла. Обитатели мастерской подтянулись ближе. Актер зарычал:
– Что это они на нас уставились?! Ничтожества! Как смеют! Вели отрубить им головы.
Горбун в короне глядел бесстрастно.
– Что молчишь? Ты царь или нет? Смотри мне в глаза!
Их лица сближались, пока благородный актерский профиль не уперся в кукольный крючковатый нос. Раздался писк.
Инга фыркнула: царь сумел поставить нахала на место. Кукловод вздрогнул и быстренько посадил горностаевое величество обратно. Коллеги хихикали.
– Вот, значит, как, – пробормотал актер, перейдя с куклой на «вы». – Вот вы какой, ваше величество! – с почтением посадил злодея на сгиб локтя, отвесил общий поклон и отбыл.


Вечером все вертела куклу, прикидывая, как половчей сделать, не испортив. Круглые глаза смотрели пусто. Инга ее не чувствовала. Такое бывало редко.
– Что молчишь, Зойка?.. – бормотала она, засыпая. И сама удивилась: почему вдруг – Зойка?..
…Снились кошмары: ледяные ступеньки к проруби, впереди кто-то огромный, толстый, с ведром. Сугробы в рост. Навстречу грузовик, в нем тела застывшие, вповалку. Женские волосы по ветру…
…и вдруг, словно переключили программу: трава, яркая, зеленая, аж глазам больно. Молоко течет, ведро переполнено… и вот уже стол, на нем каравай, и веселая тетка режет хлеб, и все не может остановиться. Куски мельче, мельче, пока не остаются совсем маленькие. Инга тянет руку, чтоб взять – немного, крохотный кусочек, но хлеб превращается в льдинку, взвихряется снег. И опять вокруг холод, темь, и кто-то с ведром впереди…
Тут и проснулась. За окошком светло, ногам никак не нашарить тапки, а кукла безучастно глядит с подоконника.


Дорогой на работу она вдруг неприятно поразилась новеньким, черным, аж лоснящимся, конягам Аничкова моста. Кольнуло досадливо: они должны быть зеленые! Зачем убрали патину? Теперь будто фальшивые. И сама удивилась мысли.
…В мастерской было тихо. Коллеги не спрашивали, как дела, лишь смотрели, над чем она работает. Если на столе отталкивающего вида горбун – значит, повздорила с мужем. Прощелыги и разбойники выходили в такие дни живые до омерзения.
Зато стоило дочке получить приз на конкурсе бальных танцев, и на листах теснились принцессы и розовокрылые феи.
Сейчас муж торчал в командировке, а дочь с бабушкой на даче собирала малину и купалась в озере.
– Творишь? – через плечо заглянул начальник. Он все еще сипел, горло было обмотано арафаткой.
Она рассеяно посмотрела на бумагу и только сейчас осознала, что вместо нового эскиза лист расчерчен волнистыми линиями: то ли топографические горизонтали, то ли  раковина морская, то ли гриб-волнушка, такой большой, что не поместился на лист.
 Шеф повертел рисунок. Перевернул. Хмыкнул:
– Приступ гигантомании?
Инга вздрогнула: на листе красовалось огромное человеческое ухо.
– Странный ракурс, м-да, – шеф покосился на нее, но не стал ничего уточнять. –  А я  тебе конверт принес от козаностры.
В конверте лежало несколько стодолларовых купюр и визитка. Шеф взял ее с почтением:
– Отдай мне, а? Я в права суну, ни один ДПСник не привяжется.
…История с козанострой вышла странная. Как-то в мастерскую заглянул вежливый седой господин. Пара охранников осталась у входа. Он попросил Ингу сделать куклу по фотографии. С портрета смотрел молодой красавец-брюнет.
– Это должна быть марионетка, – тихо уточнил посетитель. – Непременно марионетка, прошу вас. Такая… с ниточками, – и для наглядности пошевелил пальцами.
Куклу Инга сделала, стараясь не думать, зачем она понадобилась. Судя по гонорару, заказчик остался доволен.


…Вечером долго не спалось. Все вертела находку, с ней и заснула. 
Снились карты; горизонтали замкнутыми кривыми вплетались в сон. Черно-белые, они наливались розовым, нежным, как… волнушка? Нет, не гриб. Огромное ухо, в розовой мочке – сережка. Вместе с ухом в сон вплыло лицо: пухлые губы, голубые, с темным ободком глаза. Девочка, лет семи. Но почему такая большая? Или… может, это Инга уменьшилась? Она оглядела свои фарфоровые руки. Девочка подхватила ее и понесла. Раскачиваясь вправо-влево, Инга увидела четыре колонны, торчащие из-под клетчатой ткани, толстенную бочку с распахнутым зевом, в котором пылал огонь. Печка.
И тут вдруг бухнуло, так, что зазвенели стекла, и взвыло, низко и оглушительно.
Девочка прижала Ингу к себе:
– Не бойся, Зойка. Не бойся, глупая. Мама сказала, как загудит, вниз бежать.
Схватила ее и потащила, гигантскими ступенями вниз. Раскачиваясь, Инга видела зеленые стены и людей, огромных, как девочка. На мгновение промелькнул такой же, как она, заяц с жуткими вышитыми глазами, а потом опять грохотнуло, совсем близко. Ее подбросило. От дыма с каменным крошевом сделалось невозможно вздохнуть.
…Истошный лай выдернул из сна. Она рывком села, хватая воздух, и все никак не могла надышаться. Навалилась паника: показалось, стены вот-вот рухнут, нужно бежать. Сердце стучало. Накинула халат, выскочила на лестницу. Штрудель рванул первым. Она увидела в зубах у собаки злосчастную куклу.
– Стой, – закричала и кинулась следом.
– Куда, сволочь?! – взревело двумя этажами ниже. – Шницель, мать твою, ты чё творишь?
Чьи-то ноги застучали по лестнице. У двери подъезда, по счастью, закрытой, она догнала таксу. Кукла лежала у лап, Штрудель рычал и скалился на соседа. Тот, здоровый, мордатый и обычно добродушный, смотрел на собаку со злостью.
– Что за фокусы? – набросился он на Ингу, – я ща сам его покусаю! Отбери куклу, а то я за себя не ручаюсь.
Инга, тяжело дыша, осторожно забрала добычу у собаки.
– Твоя? А зачем тогда на помойку выбрасывал? – парировала она.
Лицо соседа налилось краской.
– На ппп…помойку?! – повторил он. – Это ж реликвия! Бабкина! Она всю жизнь ее с собой возила… ей лет знаешь сколько! Я приехал, гляжу – нету, весь дом перерыл. К жене мать в гости приезжала, так я на дачу свалил, от греха…– пояснил он и вдруг покраснел еще больше. – Теща! Это ее бзик – все выбрасывать… я им устрою! – и, прижав к себе куклу, зашагал по лестнице.


Муж приехал раньше, как чувствовал. Штрудель молотил хвостом, влюблено глядя на хозяина: хорошо, что вернулся! Я тут такого с ней натерпелся!
– Думаешь, вру? – спросила Инга.
Он задумался.
– Не знаю... Ты – человечек впечатлительный…
– Я спятила, да?
– Вряд ли, – сказал он. – Кто знает, куда ты заглядываешь, когда творишь? В какие такие пределы? – он помолчал. – И что выглянет, если смотреть слишком долго…
Инга не ответила. Перед глазами стояли зеленые стены убежища и чей-то страшненький заяц с вышитыми глазами.