– Всякая мудрость имеет предел, глупость человеческая безгранична. Давайте припишем это изречение Конфуцию. Чего там. Он не обидится, – Валерий Вениаминович, наш строгий и мудрый как кошка Конфуция ВВ, застыл в задумчивости, затем, переложив исписанный лист с одного края обширного стола на другой, добавил: – да-с, безгранична.
Я молчал, не мешая Валерию Вениаминовичу мыслею растекаться по древу, шизым орлом парить под облаком.
– Нам поступила команда, – ВВ пальцем указал вверх, – влить в издательство свежую кровь.
Я с любопытством глянул на белый потолок, откуда поступила кровавая команда.
– Не ёрничай, – поморщился ВВ, – вчера я был у Захарова. Знаешь такого?
– Вроде бы владелец заводов, домов, пароходов и нас, сирых.
– Верно. Захаров настоятельно рекомендовал…
– Влить в издательство свежую кровь, – закончил я за ВВ.
ВВ тонко улыбнулся, как палач улыбается на эшафоте, подбадривая клиента: дескать, не бзди, паря, всего-то делов, чик – и готово.
– За что я тебя люблю, Семенов, так это за сообразительность.
Чем-то ухмылка ВВ мне показалась подозрительной.
– Так откуда будем вливать? – бодро спросил я.
ВВ извлек из недр стола увесистую папку, шлепнул ею о стол и подтолкнул ко мне. Брезгливо так подтолкнул.
– Отсюда. Возьми это.
– Позвольте полюбопытствовать, Валерий Вениаминович, что это «это».
– Стыдно тебе признаться, Семенов, – смутился ВВ, – это интернетные писульки.
Я открыл рот, закрыл рот, уставился на ВВ, выпучив глаза.
– Валерий Вениаминович, – выдавил я из себя, – разве не вы говорили, что…
– Знаю, знаю, что ты хочешь мне сказать, – перебил меня ВВ, – но там, – он поднял глаза к потолку, – решили, что там, – ВВ перевел взгляд на монитор компьютера, мирно льющий на стол синий свет, – будущее литературы.
– Странное будущее. Там же графоман на графомане сидит и графоманом погоняет.
– Оказывается, – продолжал ВВ, предпочтя не услышать мою реплику, – виртуал породил своих кукольных титанов. В сети появились свои герои и свои злодеи. А читателей у них сколько! Мама моя родная, нам и не снились такие тиражи.
Я взял в руки папку. Килограмма три, никак не меньше. В левом верхнем углу был прикреплен желтый офисный листок с небрежной надписью: «Захаров. Сетевая литература».
– Надо полагать, – произнес я, рассматривая листок, – наш мистер Твистер надрал из сети творения титанов.
– Надо полагать, – снимая очки, равнодушно пожал плечами ВВ.
– Ну, и? – я осторожно поинтересовался.
– Возьми эту папку и откопай в ней пару имен для нашего вампира.
– Стоп, стоп. Почему вы не поручите это славное дело Наде и Гале? Они у нас сидят на самотеке.
ВВ протер стекла мягкой тряпочкой и водрузил очки на прежнее место.
– Девочки только и умеют делать, что ничего не делать, а мне нужен квалифицированный анализ. Бери папку и через два дня приходи с ответом. Можешь работать дома.
– Неделю и отпуск в августе, – я улыбнулся ВВ самой любезной улыбкой из моего арсенала.
– Шантажист. Два дня и отпуск в августе.
– Три дня, отпуск в августе и молоко за вредность, в смысле – премию.
– Перебьешься, в смысле молока. Три дня и отпуск в ноябре.
– Три дня и отпуск в августе. С молоком перебьюсь.
– Договорились. В пятницу в девять как штык у меня.
Рукопожатием мы закрепили сделку. За сим расстались до пятницы.
Метро. Пересадка. Еще одно метро, где люди, плотно заполнившие все пространство, сонно покачивались в такт толчков вагона. Маршрутка. Вот я и дома. Но прежде следует позаботиться о хлебе насущном, то бишь пиво купить в универсаме.
У магазина стояла фура. Грузчики с муравьиным упрямством таскали из ее чрева ящики и коробки, громко переругиваясь на своем гортанном наречии. Переждав грузчиков, двигающихся цепочкой, я проследовал в магазин.
Дома я разгрузил добычу в холодильник, переоделся, умылся и устроился поудобней у включенного компа, положив перед собой папку Захарова. Развязал тесемки. Завязал тесемки. Сходил на кухню. Откупорил бутылку пива. Вернулся. Устроился поудобней у включенного компа. В несколько глотков отхлебнул добрую половину горьковатого напитка и развязал тесемки. Открывая папку, а подумал о Пандоре, которая из глупого любопытства впустила в видимый мир зависть, корысть, злобу и честолюбие. Лишь надежда осталась на дне ларца. Интересно, не интернет ли назывался ящик Пандоры. «Пандора» набил я в гуглевском окошке. Википедия не выдала имя ларца. Ну да ладно, пора за дело приниматься.
Первая страница. «Лунная соната» Любови Корсаковой.
«Ночь, его кабинет заливает лунный свет. Скоро рассвет, а Генрих всё не может уснуть.
Она так похожа на Ирэн. Даже имя у неё такое же - Ирина. Тот же рост, стройная фигура, большие серые глаза, мягкий овал лица. Но главное - волосы - золотистые, струящиеся ниже пояса. Он так любил, когда Ирэн распускала свои длинные волосы. Она делала это только для него...
- Ирэн, как мне тебя не хватает, - Генрих даже не заметил, что он разговаривает вслух.
- Идёт четвёртый год войны. Страшной, затяжной, проклятой войны. Она забрала всех. И всё. Мать, отец, младшая сестра погибли во время бомбёжки. Хельге было всего двенадцать. Оставалась только ты, моя Ирэн, - Генрих тяжело вздохнул и продолжал мысленный разговор со своей женой.
- Я так мечтал о встрече с тобой, дорогая. Так хотелось увидеть тебя, обнять, прижаться к тебе и забыть об этой ужасной войне. Наш старый парк, наша скамейка, мы так давно не сидели на ней. А маленькое, уютное кафе, где было такое вкусное мороженое, мы любила сидеть там и мечтать о будущем.
А концерты в консерватории, куда мы ходили с тобой каждую неделю. Боже, как мне не хватает музыки - Бах, Моцарт, Бетховен, "Лунная соната", которую ты так любила. Как это всё далеко, - Генрих опять тяжело вздохнул…».
Я тяжело вздохнул и выбросил Генриха в корзину.
Следующий претендент на доноры Захарова – Анна-Мария К. с рассказом «Саксофонистка играла блюз».
«Ночь накрыла мой городок, у лазурного моря… Я отправился в кафе, что на берегу. В этом кафе собирались парочки, чтобы послушать блюз у моря под открытым небом. Все жители городка знали, что никто на побережье так не поёт и не играет на саксофоне, как Мэрион.
Я сидел у самой сцены и ждал её выхода...
Мэрион появилась на небольшой сцене… Она была прекрасна – округлая грудь, тонкая талия. Ещё незрелая лоза, но гордая осанка и чувственные искорки в глазах.
Саксофонистка играла блюз у моря, а в музыке был – вечерний город, ветер, и чайки, и волны, и женщина та…, а вечер, луна и звёзды разбрасывали яркую акварель.
Саксофон о разлуке пел – у сердца отбивая такт, и музыка была бездонна, и брызги нот вплетались в тихий шёпот моря…».
Барахло. Третий класс вторая четверть. В корзину. Одним титаном стала меньше.
Юрий Петров почему-то «5». Может у него отчество такое – пятый. Или он владетельный князь, как Александр Романов третий. Неважно.
Примерно полчаса я с трудом жевал нудное повествование про мальчика, огурцы на бахче, объездчиков (видимо, сторожа) на лошадях, про черный хлеб и послевоенную голодуху. Когда рассказ закончился, я облегченно вздохнул. Огуречный мальчик был намного лучше саксофонистки, но мы за меньшие огрехи закрывали ворота для самотечных авторов. Поколебавшись, я все же отложил Петрова пятого в сторону. Выкинуть всегда успею.
Следующей в папке лежала фантастическая повесть некой Ирины Красовой. Пора приниматься за крупные формы. Копнув поглубже, я наткнулся на начало второй главы. Иные авторы обижаются, что мы им отказываем от дома, прочтя только первую страницу их труда. Мол они, авторы, расписываются только ко второй главе. Может Красова это тот случай.
«Итак, Джек Клин и Феб Синтон конкретно попали в переплет. Ну, что же – это справедливая расплата за превышение скорости на дороге! Хорошо еще, что все остались целыми, и обошлось без жертв. Между тем на космической станции произошли очень важные события: наконец, в соответствии с развернутой программой исследования, были отобраны «образцы» для проведения экспериментов по клонированию. Вот почему оба земных гостя были сразу обработаны специальным очищающим от планетарных микробов и бактерий, лучом, который исходил из какого-то небольшого прибора, который навел на них бортовой врач-инопланетянин.
Затем обоих нарушителей скорости направили в специальную камеру, где их хорошенько просканировали, сразу проникнув в их подноготную. Оба наших героя поневоле сидели в камере тихо, а так как они не знали, что являются объектом изучения для инопланетной науки, то сидели на всякий случай тихо, затаившись, как мыши в норке при появлении кошки…».
Я глубоко задумался, как можно лучом проникнуть в подноготную. В голову почему-то лезли фашисты, пихающие нашим разведчикам под ногти иголки. Сходил на кухню, пожевал колбасу и выбросил Красову с ее лучами в подноготную.
Ночь, между тем, накрыла мой городок у лазурного моря. Я допил пиво и вышел на балкон покурить. На небе светила серповидная луна. Оставшееся пространство усыпали крупные звезды. Звезды помельче были сокрыты от взора бензиновой дымкой. Соревнуясь со звездным небом, Москва горела миллионом разноцветных огней, словно гигантская новогодняя ёлка, забытая на Земле галактическим Дедом Морозом. С гирлянды-автострады доносилось ровное гудение множества крошечных машинок, развозивших маленьких человечков по их маленьким делам. Сколько их в эту минуту превышают скорость, не ведая про опасности им угрожающие от инопланетной ГИБДД. Весенний воздух пьянил свежестью и ароматом табака Мальборо.
Бог мой, тоскливо-то как. Зря я согласился на три дня. Надо было на неделе настаивать. Однако не расслабляться. Кто там следующий.
Виталий Хольман. «Закат цивилизации». Текст разряженный. Визуально, что-то вроде стихов. Итак, как писала Красова.
«Близок ли закат цивилизации? Почему молчание?
Ведь мы спешим к нему, как на первое свидание.
Тебе все Господь Бог давно разрешил, и ты жизнь во благо творишь.
Земляки-земляне тебе за новые знания благодарны, они Бога славят.
Проснулся? Живой! Скажи спасибо Богу за все! Помолись, зажги свечу от луча солнца.
А ты жене уже чашечку кофе сварил? Она еще спит? Что ты, муза всю ночь готовилась!
На пороге осень, ведь душа горяча? Судьба.
Жизнь хороша? Нет, как-то и что-то не так.
Встань! Так ты пой!
Попляши-ка, герой?
Ты с колен поднимись,
Господа нашего люби.
Подумал на зорьке: "А почему же я вчера под столом не умер?"...
Выпей стаканчик - другой рассолу, отражение тебе улыбнется.
Бог в помощь.
Возвращайся.
Homo sapiens? Близок ли закат цивилизации, почему молчание?
О, Господи, почему мы к нему спешим как на первое свидание?»
У меня заболел зуб, заныли старые раны моего деда фронтовика. Господи, что за бред. Если бы я обитал в старинном замке, полном приведений. И в замке моем горел камин, отбрасывая на стены мятущиеся тени от предметов, я бы сжег папку, Генрихами и Хольманами пополнив список родовых проклятий. Но в моей однокомнатной берлоге не пылал огонь в камине, не было камина и фамильных призраков, а казнить рукопись на газовой плите противоречило нормам пожарной безопасности. Поэтому я поплелся на кухню за второй бутылкой пива.
Прошло около часа в бессмысленном шатании по квартире, прежде чем я нашел в себе силы снова сесть за стол. Сверху лежало сочинение Виталия Газанова. Везет мне на Виталиков.
«– Хасан просыпайся, – меня за плечо теребил участковый дядя Автандил.
«Чево ему надо? – подумал я. – Вчера чача мало кушали, значит, морда никому, вроде, не били, курортниц в кусты не таскали».
– Что, дядя Автандил, опять пятнадцать суток темница садить будиш?
– Нэт, Хасан… Пока нэт, – обнадежил участковый. – Нам твой ишак нужен.
– А что эта скатина натворила пока я спаль? Главу нашего аула лягнул?
– Панимаиш, Хасан, – дядя Автандил присел на край кровати, – через наш аул будут прокладывать асфалтовый дорога – теперь вы с Гоги в грязь валяться не будите. Сильна умный масковские архитекторы и геодезисты работают по современному методу: где пройдет ишак, там и будут дорога делать.
– Масковский архитектары нэмножька умом тронулься?
– Ты глюпий, нэдалёкий челавек, Хасан. Это сказаль известный французский архитектор Ле Корбюзье: «Все дороги мира проложили ослы», – строго вещал участковый. – Веди свой ишак.
Я быстро оделься, пакармиль ишак и мы пашли на работу.
– Отпускайте своего осла, любезный, – сказал масковский начальник. – А мы пойдем за ним.
Мой ишак уверено передвигался по знакомому пути и вскоре остановился возле пивной.
– Ну что же он дальше не идёт? – заметно осерчал архитектор.
– А зачем ему дальше идти? Пока не напьюсь, он с места не сдвинется, – хмуро отвечаль я. – А потом мы с ним к Софико пойдем. Но это – в обратную сторону.
– Давайте ишака Гоги попробуем? – сгладил ситуацию дядя Автандил.
– Что же делать, давайте, – буркнул архитектор.
– Нэ надо, – сказаль Гоги. – Мой ишак дальше вытрезвитель не пойдет.
– Какие-то неправильные у вас ослы! – закричал масквич. – Совсем не понимают современные тенденции градостроения. Так мы никогда дорогу не построим.
– Правильный у нас ишак, – грозно отвечаль Гоги и чесаль свой ишак за ухом. – Если некоторые дороги не хотят строиться, значит, в них нет необходимости».
Меня затошнило. Второй рассказ – Хасан, Софико, Гоги. Третий – тот же ломаный язык, те же лица. Тошнота становилась невыносимой, и я захлопнул папку Пандоры.
До глубокой ночи я просидел перед бормочущим телевизором, пытаясь справиться с головной болью, вызванной издевательствами над русской словесностью. В голове взрывались беззвучными вспышками Хасаны, Хольманы, Роджеры. Инопланетные лучи кромсали подноготную огурцов. Так длилось, пока я не забылся тревожным сном. Под утро, выключив телевизор, я перебрался в кровать.
Проснулся я поздно, сделал несколько приседаний и наклонов, которые я склонен называть зарядкой и, перед тем как выпить кофе упрятал проклятую папку в кладовку.
Я прожил три восхитительных дня. В первый день я переделал кучу домашних дел, которые имеют необъяснимое свойство возрастать тем быстрее, чем больше их делаешь. Особенно это свойство ярко выраженно в субстанциях белья, посуды и полов. А вечером я поехал на другой конец Москвы к Светке Калюжной.
Мы переспали вполне трудовую ночь. Не скажу, что я был в ударе, но Светка осталась довольна. За утро и часть дня она ни разу не намекнула на узы и отношения. В благодарность за это я решил пока не рвать узы и продлить отношения неопределенное время.
Прямо от Светки я поехал праздновать день рождения Сереги Рожина в одно уютное и свински дорогое место. С Рожей я дружил тысячу лет, с пятого класса. После школы судьба нас развела по разным институтам, но дружба от этого не ослабла. Рожа дослужился в какой-то крупной компании, торгующей богатствами недр страны, до столоначальника. Судя по ресторанному счету, превышающему мою месячную зарплату, дела у него шли неплохо. Нас собралось за столом восемь человек. Двоих я знал по школе, двое были из институтской кампании Рожи, а двое вместе с Серегой добывали себе пропитание в крупной компании из недр страны. Славные ребята оказались, когда алкоголь растопил их офисную броню. Рожа настойчиво звал меня к себе. Я обещал подумать.
Последний день моего отпуска я провел в сладкой неге безделья. Я долго гулял в парке среди мамаш с колясками и воркующих голубей, смотрел старые французские фильмы. Вечером прослушал длинный телефонный монолог мамы о внуках, которых она хотела непременно дождаться. Я поклялся когда-нибудь порадовать маму внуками и непременно посетить ее в воскресенье. Лежа в постели, почитал немного Джойса и уснул с детской улыбкой на устах.
Утром ровно в девять я, как штык, входил в кабинет главреда.
– Присаживайся, – ВВ указал на стул, стоящий напротив его стола.
Мы смотрели друг на друга, безмятежно улыбаясь, как два близнеца Дауна.
– Принес? – не выдержал ВВ гляделок.
– Принес.
– Давай.
– Даю.
– Что это?
– Вы, Валерий Вениаминович, как будто за три дня читать разучились.
– Не умничай. Я вижу, что это заявление на увольнение. Вопрос в том, куда ты пойдешь с твоим-то образованием.
– В грузчики подамся. Я уже и место присмотрел недалеко от дома.
– Слушай, Юра, а там, где ты место присмотрел, нет ли еще одной вакансии грузчика.
– О чем разговор, Вениаминыч, – воскликну я, вставая, – здэлаем!