Розе Галлямовой посвящается
Белый туман. Я спрятал лицо в шарфе. Младший брат, когда я в последний раз приезжал к родителям, сказал, что я в таком виде похож на асассина. Дети становятся неумеренно умными с каждым новым поколением. Точнее не то чтобы умными, но умничающими, это разные вещи.
На морозе покрывались инеем и слипались нижние и верхние ресницы и понемногу угрожающе немели пальцы ног. Я ждал такси, когда она ко мне подошла. Тысяча причин могла бы предотвратить эту злосчастную идиотскую встречу. Я мог задержаться у начальницы на чаек, поболтать за жизнь и реабилитироваться за косяки в макете тридцать восьмой страницы. Я мог подождать Васю и уехать с ней на машине. Вася часто подкидывала меня до дома, но у нас из-за тех самых косяков на тридцать восьмой странице вышла небольшая размолвка: ей дали меньше места на полосе, чем оговаривалось до этого. Оговаривалось в конфиденциальной обстановке, под бокальчик белого вина, меня там не было. Но я мог бы как раз напроситься с ней в дорогу и все уладить. В конце концов, я мог бы просто остаться ждать такси наверху, в редакции, где теплее, светлее и ее нет. Но я спешно ушел, чтобы не попасться никому на глаза. День был тяжелый.
На белых деревьях переливались и мигали разноцветные лампочки. До Нового Года еще месяц, гирлянды развешаны скуповато. И некрасиво, я бы так не вешал. Я бы, наверное, сделал так, чтобы вся улица светилась от гирлянд на деревьях. Чтобы, когда едешь в такси или идешь по аллее, каждую секунду в голову приходила мысль о Новом Годе. А так никакого настроения нет. И чем больше задумываешься, тем больше утверждаешься в мысли, что Новый Год – это хорошо продуманный и блестяще осуществленный проект, на котором каждый декабрь гребут лопатой деньги. А где-то в маленьком провинциальном городе дворник дед Коля гребет лопатой снег, чтобы заработать своему внуку на новогодний подарок.
Будь гирлянда развешена покрасивее, настроение было бы совсем другое.
- Здрасьте! – запыхавшийся, звонкий голосок. Обмотанный шарфом как француз во время войны двенадцатого года, в шапке и капюшоне, я, бывало, чего-то не слышал, но этот голос не услышать не мог. В ее родословной явно примешалась хохлятская кровь, которая делала глаза голубыми, а глотки широкими. Я неторопливо повернулся. Она была ниже меня на голову и смотрела снизу вверх.
- Здрасьте! – повторила она еще громче. Я кивнул. Не привык, чтобы на улице со мной здоровались незнакомые люди. Была даже привычка со знакомыми не здороваться: как будто не знакомы, как будто не узнал или еще что. Тогда я подумал, что, может, и ее знаю. Может, приходила на экскурсию в редакцию или была на каком-нибудь моем мастер-классе. Очевидно, ученица старших классов или младших курсов. Ну ладно. Ну привет.
- А я помню, вы к нам в школу приходили! – сказала она, хлопая заиндевевшими ресницами. Они были накрашены тушью слоя, наверное, в три. И зря она ими хлопала: от тепла ее век иней на ресницах таял, и под глазами оставались черные отпечатки туши. Выглядела нелепо. Хотя чего уж тут красивые слова подбирать… Как дура выглядела она.
- Да? – без особенного интереса переспросил я. Она отчаянно закивала.
- Я, как только вас увидела, сразу захотела тоже журналисткой быть! Как вы рассказываете хорошо, мне прям очень понравилось… - щебетала она, сцепив руки в замок и прижав к груди, как будто молилась.
- Да? – повторил я равнодушно. Расстроился из-за скупости собственного словарного запаса. Где уже это такси? Пожалуй, в тот вечер я еще не жалел так, как жалею сейчас, что не остался в редакции со всеми ее проблемами. Те отношения, что были там, регулировать гораздо проще, чем те, которые вдруг возникли за ее пределами.
А она все кивала. Быстро-быстро так. Все ее жесты были какие-то утрированные, порывистые. Разговаривая, она поднималась на цыпочки и приближала ко мне свое лицо с алмазными глазами и черными следами туши под ними. Каждый раз я незаметно делал шажок в сторону, чтобы отдалиться, но она была настойчива. Думаю, такими шажками я мог бы дойти до дома и пешком, если бы наш разговор затянулся.
- … и тогда я стала главным редактором школьной газеты, - рассказывала она. Время от времени она замолкала на две секунды и поводила головой, как будто задыхаясь.
- Тебя зовут-то как? - спросил я. Слишком замерз, чтобы подумать о том, что мне, наверное, лучше этого не знать. Так бы она и осталась незнакомой знакомой, с которой можно не здороваться в случае чего. Но было уже слишком поздно.
- Владлена, - ответила она, приподняв подбородок, четко и звонко. Так дети рассказывают стишок, стоя на табуретке у новогодней елки. Я и сам так рассказывал, давно это было, тогда мой отец работал на машиностроительном заводе и профком каждый год устраивал елку для детей сотрудников. Хорошие были утренники, дарили мягкие игрушки и сладости. Мой брат на елки уже не ходил, потому что у профкома денег не стало на такую роскошь.
- А попроще как? – продолжил я – Влада или Лена?
Владлена то ли засмеялась, то ли захихикала, спрятав подбородок в складках шарфа и сузив круглые глаза до щелочек. Я даже не улыбнулся, ждал, что скажет.
- Называйте, как вам нравится, - ответила она, просмеявшись. Мне эти слова не понравились. Не знаю, почему: то ли потому, что она поставила меня в ситуацию выбора, то ли потому, что так говорят проститутки. Я по умолчанию выбрал первое: Влада. Сократить имя Владлена до имени Влада – интрига, сократить же до Лены – упрощение и скука.
Она уже открыла рот, хотела что-то еще сказать, но подъехало такси, и я сделал широкий шаг, чтобы выйти из зоны вербального обстрела. Скрип снега под сапогами. Влада тоже решительно шагнула вперед, но тут же остановилась. Наверное, до нее дошло, что я сяду в такси и поеду домой. Так бы и сел, так бы и поехал и, может, ничего бы не случилось. Но я обернулся.
- Живешь где? – спросил у нее. Влада тут же округлила глаза и вытянула шею, пытаясь хоть так приблизиться к собеседнику.
- Живу на улице Пушкина, - ответила Влада вдруг как-то очень тихо, простуженным голосом, в котором похрипывал ночной кашель. Мне от этого хрипа сразу стало как-то неуютно и жаль. Время позднее, маршрутки ходят плохо, руки замерзли. Сразу припомнились все холодные школьные и студенческие зимы в моей жизни.
- Со мной поедешь? – предложил я. Голос вышел каким-то особенно неприветливым, словно я говорил: Нет, не езжай со мной. Но Владе не нужны были какие-то незначительные полутона, нужно только одно слово. Она сорвалась с места и мелкими семенящими шажками приблизилась к машине. Было скользко, она была на каблуках, и во время передвижения ее немножко заносило. То и дело, казалось, она готова была завалиться на снег. Автоматически сработало живое, но неприрученное воображение, и я представил, как она поскальзывается, взмахивает руками в попытке удержать равновесие и комично, как мешок с картошкой, обрушивается на белую землю. Не знаю, смеялся бы я в этом случае или плакал от смеха.
Мы сели вместе на заднее сидение.
- До улицы Пушкина, пожалуйста…дом какой?
**
- Вы только посмотрите, красота какая! - громко, так, что ее, наверное, слышала вся остановка, говорила Влада – Каждая веточка как будто из камней драгоценных…Люблю зиму! На санках кататься, на коньках, на лыжах. И воздух такой свежий, что внутри все замирает… - это было только начало ее обычных разговоров. Мы встретились с ней в арт-музее на фестивале молодежного искусства. До этого она добавилась ко мне в друзья в социальной сети. Прокрутила всю мою стену, поставила чуть ли не под каждой фотографией «Мне нравится», писала сообщения, скидывала какие-то провинциальные стихи и все на такой мажорной жизнеутверждающей ноте, что я, чем больше читал, тем больше раздражался. Чрезмерность в чем-либо ничего, кроме раздражения, не вызывает.
- А вам нравится, Матвей?
Позавчера я еще был Матвеем Дмитриевичем. Теперь же отношения как будто вышли на новый уровень. Она была какая-то простенькая, не под стать своему имени, но с другой стороны жутко странная. Наверное, ей казалось, что везти ее домой на такси я должен теперь по умолчанию.
- Не знаю, - ответил я мрачно – Холодно…
В другом случае я, вероятнее всего, согласился бы: нравится. В этом году зима была особенно сказочной, и за это ей можно было простить любые морозы. Особенно красиво было по утрам, часам к десяти, когда солнце постепенно выкатывалось из-за крыш девятиэтажек. Снег подкрашивался голубым от сумерек и розовым от усталого, больного восходящего солнца, в воздухе висели белые занавески тумана. И деревья. Каждая ветка словно прорисована на стекле серебряной эмалью. Редкий графический дизайнер так нарисует. Улицы в такой день – серебро и бриллианты.
- Вот вы мне скажите как журналист журналисту, - ее лицо внезапно оказалось запредельно близко и так неожиданно, что я отшатнулся – Я бы могла публиковаться в вашем журнале?
Я недоуменно покосился на нее, но постарался смягчить этот взгляд. Слишком уж очевидно он говорил: нос не дорос, чтобы публиковаться в нашем журнале, иди дальше заправлять школьной нелегитимной прессой. Я запоздало вспомнил, что иронию в словах, полутона в голосах и все эти взгляды и полувзгляды Влада не разбирает.
- Не знаю… - ответил я неохотно. Меня этот вопрос поставил в неприятное положение: если скажу «да» - она скажет, что раз могла бы, то и хочет публиковаться, и я должен это немедленно устроить. Скажу «нет» - «А почему?» - и тут мне придется либо на ходу придумывать отговорки для наивных девочек, либо сказать все, что на самом деле думаю. А это чревато слухами о том, что я зарываю таланты, унижаю школьников и так далее…
- … в нашем журнале публикуются люди с опытом работы, - ускользнул я от ответа, однако был абсолютно уверен, что от продолжения беседы меня это не избавит. Одна надежда на такси. Но все не едет. Да и меня жизнь ничему не научила: нужно уходить и приходить незаметно, чтобы нежелательные знакомые не успели даже понять, ты только что промелькнул в направлении гардероба или не ты.
- Да у меня этого опыта… - на вдохе произнесла Влада, и снова понеслось: школьный журнал, межвузовская газета, пятерки за сочинения по литературе, научные конференции по краеведенью. В гробу я это все видел, если честно. Такси показалось из-за угла, еду домой.
Благополучно выкинув Владу на углу улицы Пушкина, я вернулся в свою квартиру. Однокомнатка в центре. Я уже давно мог бы взять кредит и приобрести апартаменты попросторнее, но я привязался к этому месту, хотя привязываться к чему-либо для меня нехарактерно. Да и квартира моя мало похожа на место, к которому хозяин привязан. Обои остались от предыдущего владельца, менять не хотелось – хорошо приклеены, на совесть. Помнится, когда только заехал, делал попытки ободрать старые обои, даже купил три рулона новых и позвонил бывшей однокурснице, чтобы впрячь ее в нелегкое дело ремонта. Но плотная бумага отрывалась маленькими неприятными кусочками, и как-то сразу пропало настроение. Единственное, на что меня хватило – вместе со Светой и Катей покрасить стены в ванной. Походя мы забрызгали ванну бирюзовой краской и ее тоже пришлось покрасить. Цвет был так себе. Зато краска взялась и держалась вот уже два года. Пластиковые окна поставить было лень. Конечно, это очень просто: пусть люди придут и все тебе поставят… но чужие люди в твоей квартире, мусор, грязь и эти по-аптечному белые пластиковые окна, от которых даже не дует зимой…
На трех стоящих в ряд стульях в спальне висели глаженые рубашки, а на перекладинах под сидениями – стираные носки. Стул – гораздо более привлекательное место для моих вещей, нежели шкаф..
Я бросил верхнюю одежду в коридоре, включил телевизор, допил холодный утренний кофе с неприятно свернувшимися сливками и уснул полулежа на диване. Мне редко снились сны, но если такое случалось, то они были яркими и странными. После таких снов я мог задуматься о жизни на неделю или две, но потом все постепенно забывалось.
Мне снилось лето. Я сидел в тапочках на диване в холле какого-то здания. Кажется, в одном из корпусов детского летнего лагеря. В руках у меня порванный кед с запылившимися грустными шнурками. Сидел я здесь не без ясной цели. За окном солнечно, скоро закончится обед и в корпус вернутся ребята из моего отряда. Среди них и моя бывшая, Ксюша. Я жду именно ее, потому что кто, если не она?
Кто, если не она, зашьет мне кед.
Она ведь все еще в меня влюблена. Я улыбаюсь, даю ей надежду на возобновление отношений. Она тоже улыбается, у нее светлые глаза непонятного, мутного цвета. То ли голубой, то ли зеленый. Я никогда не говорил ей, что у нее красивые глаза, даже когда мы встречались. Потому что они не казались мне красивыми.
Она сидит на аккуратно заправленной скрипучей кровати и старательно, щурясь и хмурясь, зашивает мой кед. Иголка слишком тонкая для грубой ткани, Ксюша подталкивает ее большим пальцем, и она больно колет ее кожу.
А я сказал «спасибо» и ушел.
**
Первое, что я сделал, когда вошел в редакцию, - не поверил своим глазам. На журнальном столике стояли вазочки с разными печеньями, открыта подарочная коробка конфет, которую мы должны были вручить начальнице к Новому Году. Конфеты не играли важной роли в подарке, но дарить просто коньяк было бы невежливо. Такое ощущение, что приехал спонсор или рекламодатель, которого срочно нужно было задобрить и одновременно чем-то накормить и Ирише, нашему секретарю, пришлось пробежаться по всем отделам и собрать богатый стол к чаю.
Однако в мягком кресле у столика, сжав коленки и положив на них сцепленные в замок руки, сидел не видный рекламодатель, а самая обыкновенная шумная Влада. Они с секретаршей Иришей уже как будто нашли общий язык и оживленно разговаривали. Не хотелось прерывать, поэтому я решил незаметно пройти в коридор, притворившись кем-то другим, но неожиданно Ириша меня предала, закричав:
- Матвей! Мы тебя здесь уже полчаса ждем! Еще больше опоздать не мог?
Я хотел ответить что-то о свободном графике, но оправдываться было бы глупо. Особенно человеку со свободным графиком. Задумавшись, я упустил момент, когда Влада, бросив чаи и конфеты, очутилась рядом со мной и, поднявшись на цыпочки, приблизила ко мне свое лицо.
- Матвей! Здравствуйте! – воскликнула она в своей обычной манере. Со временем я научился ее интонации различать даже в сообщениях на почту по смайлам и знакам препинания. Срабатывало живое, но неприрученное воображение и я, читая сообщение, буквально слышал, как она повышает тон, видел, как плавно поднимаются брови и округляются глаза.
- Здравствуйте…- эхом откликнулся я и хотел уйти, но Владе явно было что-то нужно. Она достала из сумки папочку и подлетела ко мне.
- А я вот, - она погладила папку по корешку и улыбнулась – Портфолио свое вам принесла… Чтобы вы уж точно убедились, что я могу публиковаться у вас в журнале!
- Послушай, Влада…
- А еще я вам на почту скинула… - длинный список. Все, что она прислала мне, уже давно в корзине. Чтобы понять, что ее материалы наивные, детские и не подходят под формат издания, достаточно было одного заголовка. Она уже начала рассказывать, как встретила героя своего интервью, когда он рыбачил на берегу озера в дачном поселке, где она проводила лето у бабушки…
Сегодняшняя ночь была не очень приятной, мне снова снились воспоминания, поэтому я то и дело поднимался с постели, чтобы пройтись туда-сюда по комнате, выпить полстакана воды из чайника, остальной половиной с плавающей на дне накипью полить засохший цветок на окне. Чтобы выглянуть в окно, посмотреть на некрасиво развешенные гирлянды. Я даже в форточку покурить не мог, чтобы успокоиться. Не курю.
- Послушай, Влада! – перебил я – Для начала ты бы почитала журнал, в котором хочешь публиковаться и поняла, какие материалы принимают, а потом сравнила бы со своими…хорошо? Тогда и поговорим, а пока иди! Тебе разве на учебе быть не нужно?
В тот момент я не учел многие эмоциональные моменты. Например, не стоило произносить «тогда и поговорим», ведь Влада все воспринимает буквально и, проведя анализ материалов, она действительно вернется снова, а мне уже начинало надоедать терпеть.
Рот Влады закрылся, уголки губ опустились. Она не стала ничего отвечать, опустила голову, незаметно кивнула. Несмотря на то, что я говорил лишь слегка раздраженно, а она не разбирает интонации, она сникла. Так, словно ее обозвали и унизили. Точно так грустно опускал хвост щенок моего брата, когда мне случалось ругать его за погрызенные ботинки и обслюнявленные шнурки кед. Все понимает, все чувствует и ничего не говорит.
Я бросил вещи на своем рабочем месте, снял шарф, куртку, шапку и ушел. По коридорам и лестницам вверх, вниз, налево, вниз. Человек непривыкший мог бы запросто заблудиться, ведь все коридоры и лестничные клетки в этом здании одинаковые, как будто нарисованные под копирку.
Запах работающих станков, бумаги и краски. Я спустился в типографию. Здесь все не так официозно и стерильно, как наверху: крашеные бледно-зеленой краской стены, бетонный, ничем не покрытый пол. Здесь никому мишура не нужна, здесь просто монотонная, рутинная работа. Для того, чтобы получить эту работу и делать ее хорошо, не нужно никого из себя корчить, не нужно никем притворяться. Просто работай себе, перекладывай листы, готовь формы для печати…. Мне здесь уже никто не удивлялся. Иногда, когда наверху особенно допекали, я спускался сюда и спал.
Работница типографии Лиза встречала меня с улыбкой: Опять пришел? Я улыбался и кивал в ответ: опять. Я сел в угол и, откинув голову назад, прислонился спиной к прохладной стене, прикрыл глаза. Звук работающей офсетной машины усыплял меня практически мгновенно, а запах типографской краски значительно ускорял процесс…
И мне снова что-то снилось. Прошлое.
На кухне что-то шипит, в зале уже стоит длинный стол, места хватит на всех. Среди приглашенных почти одни девушки. Кажется, у меня день рождения. Я стоял в коридоре, прислонившись к стене, и лениво отвечал на смс-сообщения с поздравлениями. В кухне же кипела работа: чистили картошку, нарезали фрукты и салаты три пары женских рук. Точнее совсем еще девичьих. На мизинце у Нади уже блестит бежевый пластырь. Порезалась. Пахнет луком, апельсинами, чем-то жареным. Праздничный стол выйдет на славу.
Легкий запах крови и спирта. От обработанного пальца Нади.
«Спасибо» - в очередной раз набрал я, стоя в полумраке коридора, и нажал «Отправить».
Я открыл глаза. Как будто это не снилось мне, все встало на свои места так быстро, словно это было в этом году или даже неделю назад. Я поднялся и поспешил вернуться на свое рабочее место. В другом случае никогда бы не признал этого, но, пожалуй, настала моя очередь. После долгого времени, когда мне все прощалось, теперь я должен сам свою голову подставить.
Открыть папку «Корзина». Восстановить. Восстановить. Восстановить.
**
31.12.11 . 23:20 «С новым годом, Матвей! Всего тебе самого замечательного! Здоровья, счастья, творческих успехов!»
31.12.11 . 23:27 «Твой материал про благотворительную выставку елочных игрушек в арт-музее опубликован. Шестая полоса новогоднего номера».
31.12.11 . 23:28 «А ты говорил: люди с опытом! Я могу публиковаться в вашем журнале! Вооот! Видишь?:)»
31.12.11 . 23:36 «С Новым Годом».
31.12.11 . 23:37 «А на летнюю практику прорваться можно? Все ж в отпуске будут, журналисты нужны. Как бы было здорово, мы бы так сработались! Я была бы так рада в вашем журнале работать. Особенно если в редакции все такие умные и хорошие журналисты, как ты!)))»
31.12.11 . 23:45 «С Новым Годом, Влада»