ФАНТАЗИИ В МАНЕРЕ РЕМБРАНДТА И КАЛЛО
Перевод с французского Сергея Режского
ЗДЕСЬ НАЧИНАЕТСЯ ПЕРВАЯ КНИГА ФАНТАЗИЙ ГАСПАРА ИЗ ТЬМЫ
Фламандская школа
I. Гарлем
Где амстердамский золотой петушок пропоет –
Там гарлемская золотая курочка снесет яичко.
Нострадамус. Центурии
Гарлем, восхитительная бамбочада, картинка
фламандской школы, Гарлем, писанный Яном
Брейгелем, Питером Неефом, Давидом Тенирсом
и Паулем Рембрандтом;
И канал с дрожащей синей водой, и церковь с
горящими золотом витражами, и балкон, где на
солнышке сушится белье, и крыши, утопающие в
зелени хмеля;
И аисты, кружащие вокруг городских башенных
часов, вытянув шею и ловя клювом капли дождя;
И беспечный бургомистр, оглаживающий свой
двойной подбородок, и влюбленный садовник,
одурманенный тем, что не в силах отвести взор
от тюльпана;
И цыганка, размякшая над мандолиной, и старик,
увлеченный игрой на раммельпоте, и мальчишка,
надувающий бычий пузырь;
И бражники, курящие трубки в полумраке кабачка,
и служанка на постоялом дворе, вывешивающая за
окно тушку фазана.
II. Каменщик
Каменщик. Гляньте-ка на эти
бастионы, контрфорсы: так и кажется –
они сооружены навечно.
Шиллер. Вильгельм Телль
Каменщик Абраам Кнюпфер, распевает с мастерком в
руке, расположившись в поднебесье так высоко, что
может прочесть готическую надпись на большом
колоколе, а под ногами у него – церковь, окруженная
тридцатью аркбутанами, и город с тридцатью церквями.
Он видит потоки воды, со всех сторон бегущей по
черепице, и каменные чудища изрыгают их в темную
бездну галерей, башен и башенок, окон, парусов,
крыш и балок, – туда, где серым пятном торчит
неподвижное продолговатое крыло ястреба.
Он видит крепостные сооружения, похожие на звезды,
цитадель, которая смотрится жареным каплуном, дворы
особняков, где солнце иссушает фонтаны, и
монастырские сады, где тень обвивает колонны.
Пригород заполнен имперскими войсками. Один из
всадников бьет в барабан. Абраам Кнюпфер различает
его треуголку, красные шерстяные нашивки, кокарду
и косичку, перевязанную лентой.
Еще он видит солдат в парке; среди величественных
деревьев, на изумрудных лужайках те стреляют из
пищалей по деревянной птичке, привязанной к
верхушке майского дерева.
А вечером, когда умиротворенный неф храма уснул,
сложив крестом свои руки, он с лесенки увидел
деревню на горизонте, подожженную солдатней и
пылавшую подобно комете в лазури неба.
III. Лейденский школяр
Не составит большого труда
быть осторожным в наше время,
если учитывать,что фальшивомонетчики
обосновались в здешних местах.
“Осада Берг-оп-Зоом”
В кресле, обитом утрехтским бархатом, сидит
мессир Блазий, уткнув подбородок в тонко-
кружевные брыжи; ни дать, ни взять – жареная
дичь, поданная поваром на фаянсовом блюде.
Он уселся за конторку, чтобы отсчитать сдачу
с полфлорина; а я, бедный лейденский школяр в
дырявой шляпе и порванных штанах, как журавль,
стою перед ним на одной ноге.
Вот из лаковой шкатулки с загадочными китайскими
человечками вылезают юстирные весы – словно
паук, готовый, поджав длинные лапки, укрыться
среди лепестков тюльпана.
На ваших глазах лицо у мастера вытягивается,
худые дрожащие пальцы перебирают червонцы, –
ну разве не скажешь тут, что вор, пойманный на
месте преступления, под дулом пистолета
возвращает богу то, чем поживился он с помощью
дьявола?
Мой флорин, который ты придирчиво рассматриваешь
в лупу, куда менее подозрителен и темен, чем
твои узкие серые глазки, коптящие, словно
непогашенная плошка.
Весы снова спрятались в лаковую коробку с
яркими фигурками, мессир Блазий привстал со
своего кресла, обитого утрехтским бархатом,
а я, бедный лейденский школяр, пячусь к выходу,
кланяясь до самой земли.
IV. Борода клином
Коль взгляд у вас огнем прельщает,
Закручен ус и стать горда,
То женщины легко прощают,
Что клином ваша борода.
Стихотворения д'Ассуси
В синагоге был праздник; как звезды блестели
во тьме серебряные светильники, молящиеся
целовали талмуды, бормоча, гнусавя, кашляя и
сморкаясь – которые сидя, другие же стоя.
Вдруг среди всех этих круглых бород, квадратных
бород, овальных и удлиненных, пушистых, курчавых,
благоухающих амброй и росным ладаном, была
замечена бородка, подстриженная клином.
Ребе Эльботам во фланелевой кипе, сверкавшей
драгоценными каменьями, поднялся с места и
сказал: “Проклятие! Среди нас – борода клином!”
“Лютеранская борода! – Куцый кафтан! – Смерть
филистимлянину!” – И ортодоксы зашумели на
скамьях и затрепетали от ярости, а главный
раввин вопил: “Самсон, мне бы твою ослиную
челюсть!”
Тут шевалье Мельхиор развернул лист пергамента,
скрепленный имперской печатью. “Приказываем, –
прочитал он, – задержать мясника Исаака ван Хека,
повинного в убийстве, и повесить оную израильскую
свинью между двумя свиньями фламандскими”.
В темноту прохода тяжелым шагом вступили тридцать
алебардщиков. “Горите огнем все ваши алебарды!” –
глумливо усмехнулся мясник Исаак. И, подбежав к
окну, бросился в Рейн.
V. Продавец тюльпанов
Тюльпан среди цветов – что павлин
среди птиц. Один лишен аромата,
другой – голоса; один гордится своим
платьем, другой – хвостом.
“Сад редких и диковинных цветов”
Ни звука, кроме шелеста пергамента под пальцами
доктора Гейльтена, который изредка отводил взгляд
от Библии, заполненной старинными иллюстрациями,
чтобы полюбоваться золотом и пурпуром двух рыбок,
заключенных в тесную банку.
Створки двери распахнулись: то был торговец
цветами; держа в руках несколько горшков с
тюльпанами, он извинился, что прервал чтение
столь ученой особы.
“Учитель, – сказал он, – вот сокровище из
сокровищ, чудо из чудес! Такая луковица зацветает
лишь раз в столетие в гареме константинопольского
императора!”
“Тюльпан! – сердито воскликнул старик, – тюльпан!
Символ гордыни и похоти, породивших в злосчастном
городе Виттенберге мерзостную ересь Лютера и
Меланхтона!”
Доктор Гейльтен скрепил застежку Библии, убрал
очки в футляр и раздернул занавеси окна; солнце
осветило страстоцвет с терновым венцом, губкою,
плетью, ногтями и пятью ранами Господа.
Продавец тюльпанов почтительно поклонился и
замолчал, сбитый с толку пристальным взглядом
герцога Альбы, чей портрет – шедевр кисти
Гольбейна – висел перед ним на стене.
VI. Пять пальцев руки
Почтенная семья, в которой
никогда не было банкротов,
никогда не было повешенных.
“Родня Жана де Нивеля”
Большой палец – это фламандский толстяк-
кабатчик, охальник и озорник, покуривающий
трубочку у раскрытой двери, над которой
вывеска – “Мартовское пиво”.
Указательный палец – это его жена, тощая и
костлявая, что твоя селедка; с самого утра
она дубасит служанку, к которой ревнует, и
ласкает шкалик, в который влюблена.
Средний палец – их сын, такой же неотесанный
как топор; быть бы ему солдатом, да он пивовар,
и быть бы жеребцом, да он мужик.
Безымянный палец – их дочка, шустрая и
задиристая Зербина; дамам она продает кружева,
поклонникам же не продаст и улыбки.
Мизинец – баловень семьи, пискун и плакса,
вечно цепляется за мамашин подол, как тот
младенец, которого на клюке унесла людоедка.
Эти пять пальцев – не что иное, как пять
лепестков большущей желтофиоли, вышитой на
центральной клумбе благородного города Гарлема.
VII. Виола да гамба
Он без тени сомнения узнал бледное
лицо своего близкого друга Жана-
Гаспара Дебюро, знаменитого
ярмарочного клоуна, смотревшего на
него с неподражаемым выражением
лукавства и дружелюбия.
Теофиль Готье. Онуфрий
При лунном свете,
Мой друг Пьеро,
Пишу к Полетте,
Дай мне перо.
Свеча убога,
И нет огня;
Открыта к Богу
Дверь для меня.
Народная песня
Регент только коснулся смычком гулкой виолы,
как тут же она отозвалась потешным урчанием,
руладами и бульканьем, будто страдала
расстройством желудка, вызванным итальянской
комедией.
Поначалу дуэнья Барбара кинулась с бранью на
болвана Пьеро, потому что он, растяпа, выронил
из рук шкатулку с париком господина Кассандра и
рассыпал всю пудру по полу.
Только господин Кассандр нагнулся, чтобы
подобрать парик, как Арлекин дал ему пинок в
зад; Коломбина принялась безудержно хохотать,
да так, что слезы выступили из глаз; у Пьеро
рот растянулся от уха до уха, – от такой улыбки
его набеленное мукою лицо исказилось гримасой.
Но вскоре взошла луна, и Арлекин, у которого
погасла свечка, стал просить своего друга Пьеро
впустить его к себе и дать огонька; изменнику
без труда удалось похитить девушку, а вместе с
нею и шкатулку старика.
“Черт бы побрал лютника Иова Ханса, продавшего
мне эту струну!” – воскликнул регент, укладывая
пыльную виолу в пыльный футляр. – Струна лопнула.
VIII. Алхимик
Науку нашу постигают двумя путями
– путем учения у мастера – из
уст в уста и никак не иначе –
или благодаря откровению и
внушению свыше; либо при помощи
книг, но они чрезвычайно темны и
запутанны; дабы в них отыскать
смысл и истину, надлежит быть
проницательным, терпеливым,
прилежным и бдительным.
Пьер Вико. Ключ к тайнам философии
И снова ничего! – Целых три дня и три ночи
при едва мерцающем светильнике я постигал
герменевтику Раймонда Луллия.
Да, ничего, кроме шипения раскаленной реторты
вперемежку с издевательским смехом саламандры,
которая так и не дала мне погрузиться в глубокие
размышления.
То вздумает подвесить петарду к волоскам моей
бороды, то запустит из арбалета огненную стрелу
прямо на мой кафтан.
Или же примется чистить свои доспехи – тогда
пепел из печки сыплется на мою рукопись и
залетает в чернильницу.
Реторта еще больше накаляется и принимается
свистеть, и выходит у нее тот же мотивчик,
который насвистывает дьявол, когда святой
Элигий у себя в кузнице терзает ему нос
раскаленными щипцами.
Но опять ровным счетом ничего! – Значит, вновь
три дня и три ночи придется мне, при едва
мерцающем светильнике, перелистывать герметические
опусы Раймонда Луллия!
IX. Сборы на шабаш
Ночью она встала и,
затеплив свечу, взяла
склянку и натерла себя
содержимым; после чего
прошептала какие-то
заклинанья и понеслась
на шабаш.
Жан Воден. О бесовской одержимости колдуний
Их было около дюжины, и они хлебали свое варево из
браги, и у каждого в руке вместо ложки была кость
из плеча покойника.
Очаг раскалился докрасна, оплывшие свечи в дыму
напоминали поганки, от мисок же несло, как весной
от помойных ям.
А когда Марибас смеялась или плакала, мерещилось,
будто ноет смычок, терзая три струны сломанной
скрипки.
Тут солдат дьявольски налег на стол и при свете
сального огарка развернул гримуар, и на страницу
упала опаленная муха.
Муха еще жужжала, когда на край магического
фолианта вскарабкался паук с огромным мохнатым
брюхом.
Но ведьмаки и ведьмы уже вылетели через дымоход,
кто верхом на метле, кто на каминных щипцах,
Марибас же – на обгоревшем ухвате.
Здесь кончается первая книга Фантазий Гаспара из Тьмы
© Aloysius Bertrand, 1842
© Сергей Режский, перевод, 1981, 26-28 августа 2013