Очерки по истории Казахстанского Алтая

                СОДЕРЖАНИЕ
1. КОКШАРОВЫ – СЛАВНЫЕ ИМЕНА РУДНОГО АЛТАЯ
2. КОЛЫВАНЬ - РОДИНА ВАЗ И... РУДНОГО АЛТАЯ
3.   Л.К. ПОЛТОРАЦКАЯ - АВТОР ПЕРВЫХ ФОТОГРАФИЙ АЛТАЯ
4.    Н.М. ПРЖЕВАЛЬСКИЙ В ЗАЙСАНЕ
5. НАСЕЛЬНИКИ БУХТАРМИНСКОЙ ДОЛИНЕ
6. АЛЕКСАНДР ГУМБОЛЬДТ В ВОСТОЧНОМ КАЗАХСТАНЕ
7. АЛТАЙСКИЕ ТРОПЫ Г.С. КАРЕЛИНА
8. БРЕМ В ГОСТЯХ У СЕМИПАЛАТИНСКОГО ГУБЕРНАТОРА
9. В.В. САПОЖНИКОВ - ИССЛЕДОВАТЕЛЬ ФЛОРЫ И ЛЕДНИКОВ АЛТАЯ И ТЯНЬ-ШАНЯ
10. БРАТЬЯ ТРОНОВЫ - ПОКОРИТЕЛИ ВЫСОЧАЙШИХ ВЕРШИН АЛТАЯ 
11. ВИТАЛИЙ БИАНКИ НА АЛТАЕ
12.   А.Е.ВЛАНГАЛИ – ГЕОЛОГ И ДИПЛОМАТ
13.   ВОЛЬНИЦА НА БУХТАРМЕ
14. ПУТИ ПО АЛТАЮ Г.П.ГЕЛЬМЕРСЕНА
15.   ГОНКА ЗА РЕВЕНЕМ
16.   ГОРНЫЙ ПРОХОД САМОБЫТНОЙ КРАСОТЫ 
17. ДЕРЕВЯННАЯ МЕХАНИЗАЦИЯ
18. ЗАГАДКА ГЕБЛЕРА
19. ЗАЙСАН - ГАВАНЬ ПУТЕШЕСТВЕННОВ
20.   ЗЫРЯНОВСКАЯ ГОРНО-ЗАВОДСКАЯ ВОЛОСТЬ
21. ЗЫРЯНОВСКОЕ ИНТЕЛЛИГЕНТНОЕ ОБЩЕСТВО XIX ВЕКА 
22. ИССЛЕДОВАНИЕ ИСТОКОВ БУХТАРМЫ
23. ИСТОРИЯ, ЗАМОРОЖЕННАЯ В МОГИЛАХ               
24. О  ЧЕМ ГОВОРЯТ ИМЕНА И НАЗВАНИЯ
25. ОТЧАЯННОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ
26. ПАСЕКА НА СТУДЕНОЙ РЕЧКЕ
27.   ПЕРВООТКРЫВАТЕЛЬ КАТУНСКИХ СТОЛБОВ
28. ПОЕЗДКА В СТРАНУ КАМЕНЩИКОВ
29. ПРИЧУДЛИВЫЕ ФАНТАЗИИ ТОМАСА ВИТЛАМА АТКИНСОНА
30. ПУТЕШЕСТВИЕ ЗА МАРАЛАМИ
31. РАССТРЕЛЬНОЕ ДЕЛО КУЛАКА КОЛОДКИНА
32. РАХМАНОВСКИЕ КЛЮЧИ - ЖЕМЧУЖИНА АЛТАЯ
33. РУДНИКИ – ЛЕГЕНДЫ (ЗАБЫТЫЕ СТРАНИЦЫ ВЕЛИКОЙ ПОБЕДЫ)
34. РУССКАЯ АТЛАНТИДА НА БУХТАРМЕ 
35. СВИДАНИЕ В КАТОН-КАРАГАЕ
36. СЕННОЕ
37. ТАЕЖНАЯ  ИСТОРИЯ  ТУРГУСУНГЭС
38. ТАЙНА ВЕЛИКОГО ПУТЕШЕСТВЕННИКА (написано совместно с В.Кравцовым) (Доселе неизвестный нам Г.С.Карелина)
39. ТАЙНЫ, ПОХОРОНЕННЫЕ НА ДНЕ БУХТАРМИНСКОГО ВОДОХРАНИЛИЩА
40.   УНИКУМ ПРИРОДЫ - ХАТУН-КАРАГАЙСКИЙ БОР
41. ФЫКАЛКА
42.    ХАН-АЛТАЙ
43.   ШЕЛКОВЫЙ ПУТЬ ПО БУХТАРМЕ

                КОКШАРОВЫ – СЛАВНЫЕ ИМЕНА РУДНОГО АЛТАЯ
      
                Знаменитый минералог
В Интернете на сайте города Усть-Каменогорска, среди знаменитых горожан наряду с двумя писателями, одним генералом и четырьмя  боевиками-хокеистами, хорошо забивающими шайбы,  значится имя Кокшарова Николая Ивановича.  Но сказано всего несколько слов:  «Выдающийся  минералог, родился в Усть-Каменогорске».  Кто же он, этот усть-каменогорец, как стал знаменитым ученым с мировым именем?
       Именами Кокшаровых полна вся Сибирь ХIХ века. Потомственные русские дворяне, томские купцы – зачинатели пароходства на сибирских реках, открыватели золотодобывающих приисков Забайкалья ( «…По диким степям Забайкалья, где золото роют в горах…»), основатели Нерчинских рудников («…во глубине сибирских руд…»). Некий Иван Иванович Кокшаров был управляющим Читинских золотых промыслов.  Кто-то из них был дедом, дядей,  братьями и племянниками усть-каменогорского Кокшарова по отцовской линии.  Свою, возможно, не рядовую роль в становлении горной промышленности Забайкалья  играл его отец – Иван Константинович Кокшаров (1790 года рождения), горный инженер, окончивший Горный кадетский корпус,  в 1813 году переведенный по службе на Колывано-Воскресенские (Алтайские) заводы, а конкретно в город Усть-Каменогорск.
          По материнской линии его родословную частично  проследил еще в начале ХХ века известный  семипалатинский краевед Борис Герасимов,  а в наши дни уже полную картину установила усть-каменогорский историк Г.Щербик. Родословная эта необычна и удивительна. Оказывается, его дед Степан Давыдович Эристов, грузинский князь по происхождению, с 1778  по 1799 год занимал пост коменданта Усть-Каменогорской крепости. От второго брака (первая жена погибла в возрасте 35 лет от несчастного случая) с  местной уроженкой Марией Гавриловной у него родилось три дочери.  Дочь Глафира (1796 г.р.) в 1817 году вышла замуж за  Ивана Константиновича Кокшарова. В 1818 году у них родился сын  Николай. И произошло это на хуторе Эристова, так называемом   «Княжьем дворе», расположенном по тракту Согра-Тарханка (невдалеке от Усть-Каменогорска).
         Верно замечено, что от смешанных браков рождаются выдающиеся и даже гениальные личности (вспомним А.Пушкина). Мальчик отличался живостью, необычайной любознательностью и, как впоследствии выяснилось, целеустремленностью. В 1822 году Ивана Кокшарова перевели на Урал управляющим Березовским рудником,  и он с семьей переехал под Екатеринбург. Он был прекрасным специалистом своего дела, хорошим администратором и любителем-коллекционером минералов. Посетивший в 1829 году Березовский завод А.Гумбольдт, так отозвался о нем: «В Березовском, где пробыли два с половиной дня, нам встретился в лице коменданта и главноуправляющего заводом Кокшаров очень живой, практически сведущий, образованный человек».
        Природа Урала, богатства каменных самоцветов, экскурсии с отцом на рудники, увлечение отца геологией развили в мальчике интерес к минералам, перешедший в настоящее увлечение. Эта страсть к красивым  камушкам сохранялась у него всю жизнь. Когда мальчику исполнилось 12 лет его, как сына горного инженера, взяли учиться за казенный счет в Горный кадетский корпус. Здесь его интерес к камням еще более усилился. Часами просиживая над кристаллографическими атласами европейских ученых геологов, он мечтал создать такой же для отечественных минералов. Собранной курсантом богатой минералогической коллекции завидовали все его товарищи.
        После кадетского корпуса последовал Горный институт в Санкт-Петербурге.  Окончив его  в 1840 году, молодой Кокшаров, как лучший выпускник, был командирован в экспедицию известного английского геолога Мурчисона для составления геологической карты России.  За два года работы экспедиция закартировала большую часть Европейской России, обойдя север, Урал и центр страны. Вклад Кокшарова в составлении геологической карты был так  значителен, что Мурчисон вынужден был упомянуть его имя, как активного участника всего этого  большого труда.
         С 1842 по1846 год Кокшаров  провел в странах Европы, где совершенствовался в геологии и минералогии,  встречался со знаменитыми учеными, в том числе с А Гумбольдтом, и  по возвращении был назначен репетитором в Горный институт. Улучшив свое материальное положение, Кокшаров начинает  научные исследования минералов. Его статьи в Горном журнале с описанием новых минералов производят благоприятное впечатление на отечественных ученых и минералогов  Европы. Примечательно, что первый описанный им доселе неизвестный науке минерал он назвал багратионитом в честь любителя минералов грузинского князя Багратиона (по всей вероятности родственника героя Бородинской битвы, погибшего на поле боя). 
       С 1847 Кокшаров читает лекции по минералогии в Петербургском университете,  с 1851 года – в Горном институте, одновременно продолжая научные исследования. Лекции его отличались живостью и вызывали интерес у слушателей; студентам был по душе молодой профессор, отличавшийся добрым нравом,  легким характером и непринужденным отношением к своим ученикам. В 1852 году Кокшаров женится на дочери барона Стромберга  Елизавете Ивановне. Она была небогата, но обладала добрым нравом и характером.
      В 1853 году Кокшаров приступает к написанию первого тома основного труда всей своей жизни «Материалы для минералогии России».  Работа требовала сложных математических расчетов по кристаллографии минералов, и Кокшаров справился с ней блестяще. Он считал, что в гранях кристаллов, расположенных в математической зависимости друг к другу, заключена мудрость природы. У него был математический склад ума, и в его работе добрым помощником стала  преданная ему жена, освоившая довольно сложные математические расчеты. Уже за первый том этой книги Кокшарову присудили Демидовскую премию, а всего за много лет упорной работы вышло 11 томов, Ставший классическим, труд удивляют своей точностью и почти без исправлений используется и в наше время.
     Имя Кокшарова стало известным среди геологов и минералогов всего мира. С 1855 года он адьюнкт Императорской Академии наук, а с 1866 года – ординарный академик. Его избирают почетным членом академий наук: Берлинской, Копенгагенской, Нью-йорской, Парижской, Туринской и других. С 1865 года он состоял директором Императорского минералогического общества. Кроме «Материалов для минералогии России» его перу принадлежат и другие работы, из которых следует упомянуть «Лекции по минералогии», а также интереснейшие, очень живо написанные  мемуары «Воспоминания», опубликованные в журнале «Русская старина». О Н.И.Кокшарове, как о ученом, ставшим классиком не только отечественной минералоги, но и мировой, написано много и хорошо. Например, книга И.И.Шафрановского о нем. (Москва, 1964 год.) А лучше всего написал он сам, обладавший несомненным литературным талантом. (К сожалению, его воспоминания обрываются 1859 годом).  Может быть, не стоило бы и публиковать этот новый очерк, если бы не ставшие известными в недавнее время  деяния его сына Николая Николаевича и его роль в развитии отечественной техники.
     Выдающийся инженер, строитель первой в России ГЭС. 
 Николай Иванович Кокшаров никогда более не приезжал на свою родину, но, тем не менее, его фамилия возродилась на Алтае в 80-90 годы того же ХIХ века.
      В апрельском номере за 1990 год московский  журнал «Наука и жизнь»  опубликовал статью краеведа А.Викторова «Как начиналась наша энергетика», которая  касается Восточного Казахстана, а конкретно, шахтерского городка Зыряновска. В частности там сказано: «Первенцем гидроэнергетики в России следует считать станцию на Рудном Алтае, построенную в 1892 году.  Эта четырехтурбинная ГЭС была создана под руководством инженера Кокшарова  для шахтного водоотлива Зыряновского рудника». Факт сам по себе удивительный: Сибирь, глухомань и вдруг опередили всех. Но ведь можно вспомнить, что и первая паровая машина заводского механика Ползунова была создана еще в конце ХVIII века именно на Алтае.
     До сих пор ничего не было известно о зыряновском  Кокшарове, автор заметки даже не написал его инициалы. Значит,  не знал, как звали строителя первой ГЭС. Между тем, ему достаточно было ознакомиться с биографией  его отца – Николая Ивановича Кокшарова. Его первенец, сын Николай унаследовал любовь к горному делу и геологии. Еще будучи подростком, он помогал отцу в его расчетах параметров кристаллических минералов (кстати, как тогда шутили друзья ученого, он заставлял делать некоторые расчеты даже своего кучера).  Окончив в 1882 году  Горный институт, он преподавал в Лесном институте, а затем уехал в Западную Сибирь, на Алтай. Так он оказался на родине своего отца, второго  после Урала центра горнорудной  промышленности в России..  Известно, что он путешествовал в верховьях Оби. Опубликовал несколько статей в «Записках Минералогического общества», описал кристаллографию минералов эпидота и берилла, тем самым, явившись продолжателем дела своего отца. Затем следы его теряются.
     Некоторую ясность ясность в судьбе и деятельности  Кокшарова младшего в последующие годы вносят  обнаруженные в барнаульском архиве записки местного краеведа ХIХ века Е.П.Клевакина, служившего в 80-е годы в Зыряновске то ли полицмейстером, то ли волостным старшиной (в последующие годы он служил начальником тюрьмы в одном из сибирских городов). Этот доморощенный писатель оставил описание «зыряновского интеллигентного общества», в основном служащих Зыряновского рудника. К счастью,  туда попал  и наш Кокшаров, и теперь мы можем представить его портрет, хотя многое еще остается неясным.
     Доморощенный писатель-провинциал довольно снисходительно и в несколько ироничном виде представляет своих коллег. Не исключение и Н.Н.Кокшаров, о котором Клевакин говорит, что среди своих зыряновских коллег он прослыл кем-то вроде гоголевского Хлестакова. Типичная реакция обывателей-мещан, проводящих свободное время в основном в картежной игре и выпивках (не будем забывать, что тогда не было не только электричества, но и кино и телевидения), на высокообразованного специалиста из столицы, деятельного и успешного.
     Это довольно молодой еще человек лет 25-28 (записки писались в 1886-1887 годах), горный инженер, командированный из Петербурга на пять лет для производства геологических изысканий.  «Блондин, лицо почти круглое,  глаза голубые, лоб высокий. Глаза смеющиеся, сам веселый,  разговорчивый». Хорошо, по-городскому воспитан, …любезный кавалер…жене Богданова ручку целует….два года жил в Париже и заграничную жизнь хорошо знает…». До Зыряновска молодой инженер много путешествовал по Алтаю, а значит часто испытывая трудности и лишения. Тут и голод, и жара, и ветер, переправы через бурные реки, «бомы» - утесы над рекой, которые надо обходить по узким тропам над бездной.  Нашел он (в Российском Алтае) и руду по чудским копям и уголь, но разрабатывать неудобно: руда бедна, а уголь за тридевять земель возить обойдется в копеечку.  «Имеет сильные протекции у горного начальства в Барнауле, и управляющий Зыряновским рудником  Богданов в нем души не чает.
 …А одевается Кокшаров скромно, по-простому: В больших сапогах, в поношенном форменном пальто серого цвета с инженерными пуговицами, рубашка простая косоворотка. По Алтаю Кокшаров ездил с фотографическим фотоаппаратом и снял много ландшафтных видов. Теперь собирается сделать фотоальбом и подарить самому государю императору.»   (Значит, вхож был Кокшаров в высший свет)
    
         Наверное, понравился Н.Н.Кокшарову Алтай, коли остался он здесь служить и после завершения  геологических изысканий. По душе он пришелся и начальству, назначившему его, говоря языком советской эпохи, главным  инженером Зыряновского рудника.  Тогда готовили инженеров широкого профиля, а значит Кокшаров разбирался и в механике, и в обогащении руд.  Технический прогресс во всем мире, а также острая необходимость, проблемы с водоотливом и обогащением руд,  заставили рудничное руководство задуматься о реконструкции производства. Энергичный и деятельный Кокшаров взялся осуществить одну из злободневных задач на руднике: преобразование энергии воды в электрическую. Как и на большинстве других аналогичных рудниках, вода, подведенная из речки по каналу, крутила  водяные колеса (диаметром  6  метров), а уже они приводили в движение насосы, откачивающие воду из шахты, и другие рудничные механизмы: рудотолчеи, дробилки, токарный станоки и пилы.  Но рудничные шахты стояли далеко от водоналивных колес (до 1 км), и энергия от них передавалась с помощью сложнейшей системы бревенчатых шатунов. Коэффициент полезного действия такого механизма не превышал десяти процентов, требовал беспрерывных ремонтов, обходился в кругленькую сумму, поэтому так важно было заменить его на электрическую передачу.
Очевидец, пораженный работой причудливого сооружения, состоящего из штанговых шатунов, писал:
«…из конца в конец рудника протянулись «штанги» - громадные движущиеся рычаги, состоящие из целого ряда соединенных между собой бревен, выкачивающие воду, скопляющуюся в шахтах из разных подземных источников. Штанги эти приводятся в движение речкой Березовкой, вращающей громадные колеса наподобие мельничных. Железные спайки между штангами, несмотря на смазку, постоянно скрипят и пищат, вследствие чего над рудником слышится несмолкаемый визг, точно наигрывают на бесчисленном количестве пискливых гармошек. Зимой этот гам ещё больше. Днем его заглушают другие звуки, ночью, когда большинство наружных работ прекращаются, «штанги» свободно напевают свои визгливые песни, совсем невыносимые для расстроенных нервов». А. Головачев «Рудный уголок Алтая». Журнал «Божий мир». Измученные вечным скрипом, зыряновские обитатели, дома которых стояли что называется впритык к руднику, прозвали  ненавистную машину ведьмой, проклиная за то, что по ночам не дает спать.
         В специально построенном бревенчатом здании были поставлены привезенные из-за границы четыре турбины мощностью в 5о квт каждая, шкивами их соединили с водонапорным колесом. Полученная электроэнергия стала освещать производственные помещения, обеспечила работу телефонной станции и главное приводила в действие электронасосы для откачки воды из шахт. Следует отметить, что строительство первой в России  ГЭС осталось незамеченным в прессе и, наверное, и сам бы Николай Николаевич удивился бы, что этому событию спустя более ста лет будет придаваться такое  значение. Теперь пришло время вспоминать забытых героев.
         Строительство ГЭС было большой победой, но не менее важной проблемой на руднике стояло обогащение руд. Дело в том, что легоплавкие окисленные руды подошли к концу, а между тем в недрах оставались большие запасы  богатых сульфидных руд. Но вопрос упирался в то, что из них не умели получать металлы!  В результате многочисленных экспериментов и на основе зарубежного опыта было принято решение о строительстве обогатительной фабрики, работающей по принципу мокрого выщелачивания с предварительным обжигом.
     Известный сибирский  писатель А.Черкасов в 90-е годы ХIХ века в очерке  «На Алтае»  писал:  «…Я говорю о Зыряновском руднике   несколько подробнее потому, что в настоящее время усилиями инженера Н.Н.Кокшарова  здесь сосредотачивается почти вся серебропромышленность Алтая по особому способу получения металла…» 
      Фабрика строилась под руководством Н.Н.Кокшарова в те же 1892-1893 годы. Это здание сохранилось до сих пор, являясь единственным памятником ХIХ века в Зыряновске.
     Расцвет творчества Н.Н.Кокшарова совпал с печальным событием: смертью его отца. В ореоле славы и почета он скончался в 1892 году в возрасте  74 лет.  В последнем, 11 томе «Материалов для минералогии России» сын написал послесловие к  работе отца,  кончающееся словами: «Это были последние страницы, которые за день своей смерти написал мой дорогой отец и друг. С этими словами обрываются также и «Материалы». Пусть ничто чуждое не войдет в столь высоко оцененное специалистами  произведение покойного».
     Что касается гидроэнергетики, то Зыряновск и в последующие годы шел впереди всей России. В конце XIX века  французские промышленники,  которым царское правительство сдало Зыряновский рудник в концессию, построили на горной реке Тургусун довольно мощную ГЭС. Об этом рассказано в очерке «Таежная история Тургусунгэс».

                КОЛЫВАНЬ - РОДИНА ВАЗ И... РУДНОГО АЛТАЯ 

Бывая в Эрмитаже, едва ли не в первую очередь бегу в центральный зал, где выставлены роскошные каменные вазы. Как говорится, на вкус и цвет товарищей нет, но мне кажется, что это самые великолепные экспонаты всей коллекции богатейшего музея мира. Да, я люблю красивые камни и не могу оторвать глаз от сверкающей полировки сверхтвердых граней яшмовых и порфировых торшеров, ваз, колонн. Вот виноградные лозы с листьями и плодами, вот фигурки животных, и все это рельефно вырезано на стенках. Не верится, что это творения XVIII-XIХ веков, когда и механизации-то почти не было. И где все это сделано! В глухой деревушке, запрятанной в дебрях Алтая. Сделано руками мужиков, зачастую родившихся в курных крестьянских избах, ни разу не бывавших ни в Европе, ни вообще в больших городах.
Мы, восточно-казахстанцы, частенько забываем свою историю и то, что  у нас под боком находятся знаменитые места, откуда родом многие из нас.
Летом 1999 года я побывал в Русском Алтае. На обратном пути очень торопился домой в Зыряновск. И вдруг, проехав Курью, деревню уже вблизи границы с Казахстаном, понял, что заблудился. Вместо Змеиногорска еду в Колывань. Времени у меня в обрез, а тут лишних километров 50-60. Хотел развернуться, а потом устыдился: «Вот и хорошо, ведь я давно мечтал там побывать. Увидеть своими глазами, поклониться старине».
По дороге подобрал голосовавшего парня. Диме 18 лет, работает в местном лесхозе. В Колывань его родители приехали несколько лет назад из Лениногорска. Через пять минут мы были почти друзьями, и он сам предложил мне показать свой поселок и достопримечательности.
- У нас приволье, - рассказывал Дима, - лес, горы, озера и земли сколько хочешь, к тому же старина.
Узкая асфальтированная дорога вилась по невысоким предгорьям. Пока не привела к лесистому хребту, у подножия которого живописно разбросаны дворы и домишки Колывани.
История Колывани удивительно интересна. Ведь именно она не только стала колыбелью горно-рудной промышленности на Алтае, но и послужила началом развития огромного края и появления таких городов, как  Барнаул, Змеиногорск, Риддер, Рубцовск, Зыряновск. Здесь, вблизи озера Акинфий Демидов по следам древних чудских выработок в 1726 году открыл первый прииск, а в 1729 году построил первый медеплавильный завод. Горные разработки  и сейчас еще видны  с дороги. В 1740 году в Бергколлегию поступил донос о том, что Демидов тайно выплавляет золото и серебро. Это была монополия государства, и разгневанная царица Елизавета Петровна издала указ - все имущество Демидова, его рудники и заводы со всеми землями «взять на себя». С тех пор всеми делами стал заведовать Кабинет, принадлежавший царской казне. По расположению и названию местности рудники и фабрики получили наименование Колывано-Воскресенских.
Позже в 1802 году, здесь, на реке Белой, была построена камнерезная шлифовальная фабрика. Но обработкой камней для царского двора начали заниматься еще раньше, с 1786 года в Локтевке. Правители самых богатых стран Европы соревновались между собой в пышности убранства своих дворцов. В 1786 году на поиски цветных поделочных камней был отправлен знаток Петр Шангин. Им и были открыты основные месторождения замечательных яшм и порфиритов.
На Колыванской фабрике были изготовлены сотни изделий, десятки огромных ваз, канделябров, колонн, торшеров и разных других украшений. Многие изделия не имеют равных в мире, ведь лишь в античные времена в Греции и Риме делались подобные амфоры и вазы, но, как правило, из гипса или мягкого мрамора и гораздо меньшего размера. Русские цари хотели поразить мир великолепием своего двора. Здесь изготовлена  самая большая в мире ваза из цельной глыбы ревневской яшмы весом свыше 11 тонн. Первоначальный же вес монолита составлял 20 тонн. Большой размер ее эллиптической чаши достигает пяти метров. На изготовление ее ушло 12 лет, а для доставки каменной глыбы от месторождения на фабрику использовалась сила нескольких сотен рабочих, так как лошади для этой цели не годились. Перемещали волоком, в день не более 500 метров, а ведь тащить ее надо было много десятков километров. Экономический секрет такого производства был прост. Изделия, не имеющие цены, царской казне обходились совсем дешево, так как использовался по существу рабский труд приписных, то есть крепостных. Цивилизованная Европа не могла себе этого позволить.
Первое, что мы увидели, это памятная каменная колонна на окраине села. На затоптанной скотом горке, на пустыре рядом с убогим зданием автостанции она стояла, будто балерина среди ломовых извозчиков. Уму непостижимо, как сохранилось и до сих пор не разрушено это изящное сооружение в классическом стиле с вазой на вершине.
Мы ехали по деревенским улицам, заросшим вековыми тополями и черемухой.
- Это школа, - показал Дима на бревенчатый двухэтажный дом под железной крышей.
По резным завитушкам было видно, что постройка старинная. Любили наши предки красоту! Тут же невдалеке виднелось другое здание, тоже двухэтажное. Еще более старое и уже наполовину разрушенное и без крыши.
- Здесь учили рабочих и детей камнерезному делу, - пояснил мой проводник, - скоро вовсе развалится. Никому до этого нет дела
Значит, было ремесленное училище при заводе. На пустом месте не создашь шедевры. Своих мастеров растили с детского возраста.
- Да, здесь жил знаменитый мастер камнерезного дела Филипп Стрижков, - говорю я, - делал изумительной красоты шедевры. Торшеры, вазы. А умер в 30 лет от силикоза. Любил камень, от него и смерть принял совсем молодым.
Я поднимаю голову и на углу старой избы вижу современную табличку с названием улицы: «Ф. Стрижкова». Рядом улица Ломоносова, он тоже много сделал для геологии и камнерезного дела. Хорошие имена, но какое вокруг запустение! Убогие избы, дряхлые домишки, перекошенные заборы. Да, за 250 лет люди не стали жить лучше, а в чем-то еще хуже.
Музей оказался в большом недавно отремонтированном здании. К сожалению, ему придали современный, безликий и казенный вид, не догадавшись или не сумев восстановить старинный облик.
Удивительно и отрадно: в музее были посетители, целая группа! В благоговейной тишине и искусственно созданной полутьме (под старину) экскурсовод - милая женщина с очень хорошо поставленным голосом, ничуть не хуже чем у работников Эрмитажа, рассказывала об истории камнерезного дела в Колывани.
В одном зале  (вернее, в комнате) выставлена целая коллекция небольших моделей и копий  каменных ваз и других изделий. Тут же большая галерея почерневших от времени портретов. В другом зале большую часть места занимала копия деревянного механизма, приводящего в действие камнерезные станки.
Музей мне очень понравился. Чувствовалась культура и опека Барнаульского музея. Но главное было впереди. Мы съехали по крутому косогору и очутились на плотине, на берегу искусственного пруда, построенного на небольшой речке почти 270 лет назад. Слышен веселый гвалт купающихся ребятишек - жизнь продолжается. И (о, радость!) завод сохранился. Ниже плотины стояли массивные каменные здания старинной постройки. Даже беглого взгляда достаточно, чтобы понять: водопроводный канал остался в своем первозданном виде. Точно такими же блоками известняка облицованы каналы и шлюзы петровского времени в Кронштадте, в Петергофе, в Петербурге. Где-то здесь стояло большое колесо, наподобие мельничного, приводящее в движение огромные камнерезные пилы и шлифовальные устройства. Зажмурь глаза - и сразу представляются картины далекого прошлого.
   Торопливо, словно боясь, что все исчезнет, фотографирую и чуть не бегом спешу вниз, к каменным цехам.
- Зачем пешком? - удивляется Дима, - во двор можно заехать и на машине. Так все делают.
- Нет, нет! - не соглашаюсь я. - Это будет кощунством. Только пешком! По этому откосу поднимали величайшие произведения искусства
От волнения у меня перехватило дыхание: 200 лет назад здесь во дворе лежали каменные глыбы, заготовки тех самых изумительных ваз, что сейчас стоят в  Эрмитаже, а из цехов доносился гул - там шла работа.
Здания цехов безо всяких украшений (возможно, их перестраивали). Огромные проемы ворот, над ними мемориальные доски. Лишь круглой формы ниши и проемы небольших оконцев под барокко говорят, что эти здания XVIII века.
Не в силах сдерживать свои чувства, я с пафосом обращаюсь к трем мужичкам, отдыхающим в тени зданий:
- Здесь делались шедевры, каких не знал мир!
- Да, да, - согласно кивают помятые  мужики, как видно, не совсем трезвые. - Бывали времена!
Я заглядываю в дверной проем парадного крыльца, увешанного мемориальными досками, и в полутьме вижу уставившиеся на меня бычьи морды. Вот тебе на: крыльцо и прихожую давно облюбовала скотина, устроив там тенистое стойло и загадив их навозом. Что же мы за народ: создаем шедевры, а потом затаптываем в грязь!
Кажется, у Горького есть эпизод взятия Зимнего в 17-ом году, и реакция неграмотных людей на великолепие царских чертогов. Один из матросов долго разглядывал мраморную вазу, а затем, взгромоздившись, осквернил. Но там была злость. А здесь? Полное равнодушие к своей истории и самим себе, как к нации. К сожалению, это видишь везде.
Впрочем, не все так уж плохо. Бог с ними, с коровами и навозом! Главное, что целы здания. Когда-нибудь их восстановят в первоначальном виде. Восстановят все старинные механизмы, пилы, шлифовальные устройства. И это будет уникальный музейный комплекс.
- Да вы не удивляйтесь, - вывел меня из оцепенения голос Димы. - Это бывшая кузня, а вот в камнерезной одно время даже конюшня была.
Мы вошли в огромный проем ворот и очутились в полутьме настоящего демидовского завода. Свет еле пробивался сквозь закопченные окошки. Всюду грязь, копоть и пыль двухвековой давности. Но здесь теплилась и какая то жизнь. В одном из отсеков, почти во тьме замечаю большую дисковую пилу. Рабочий распиливает каменную глыбу на плиты.
- Это что, - говорит он, оторвавшись на минуту.- Вот там, в углу, посмотрите, старинный станок, (камни резали продольными пилами), ему не меньше  лет.
- А вот, глядите, новые корпуса, - показал Дима в глубину двора. - Хотите посмотреть? Сейчас как раз завод заработал. Недавно Лужков приезжал, интересовался цветными камнями для московского метро.
- Нет, нет, - отказываюсь я, а сам думаю о том, что лучше бы Лужков взял шефство и помог организовать музей-заповедник «Колыванский шлифовальный завод». Такой первоклассный музей мог бы объединять и воспитывать нацию. Нам есть чем гордиться!
На обратном пути навстречу шли автомашины с туристами, в том числе и с иностранцами. В цивилизованных странах интересуются историей. Количество и состояние музеев в стране говорит о ее культуре. В США музеи, в том числе домашние, видишь на каждом шагу. Там берегут свою историю, гордятся ею. А мы? С другой стороны, замечательно, что сохранился почти весь ансамбль завода. И как это хорошо для нас, казахстанцев, что всего в нескольких часах езды от Усть-Каменогорска находится столь замечательное историческое место. Ведь Колывань - это не только прародина Рудного Алтая, это еще и связующее звено с великим искусством, с Эрмитажем.


                Л.К. ПОЛТОРАЦКАЯ - АВТОР ПЕРВЫХ ФОТОГРАФИЙ АЛТАЯ 

В одном из своих очерков ("Брем в гостях у Семипалатинского губернатора") я рассказал о чете Полторацких - губернаторе области и его супруге. Любовь Константиновна была незаурядной, высокообразованной женщиной, много поездившей по северо-востоку Казахстана и писавшей статьи и очерки географического и этнографического характера. Ее живые публицистические материалы печатали и популярные, и научные журналы. Второй ее страстью после путешествий была фотография. Автор "Жизни животных" Альфред Брем писал после первого знакомства с супругой губернатора:
"Рассказы, которые нам довелось слышать из дамских уст, об опасностях путешествий по этим диким местам, казались с первого раза невероятными, но превосходные фото, мастерски снятые генеральшой, устраняли всякие сомнения..."
И потом во время трудного перехода через горные дебри Алтая он не раз упоминает об этом занятии Полторацкой:
"Несмотря на все неудобства и тяготы пути в эти два дня, генеральша немедленно же принялась за снятие фото и веселое расположение духа обоих дам (присутствовала еще дочь Полторацких. - А.Л.), никогда не покидавшее их, также приятно оживляло нашу вечернюю трапезу, как будто мы были где-нибудь на вечеринке в Семипалатинске...
...Отправившись вперед с губернатором и графом Вальдбургом, мы остановились в одном диком живописном ущелье, чтобы подождать генеральшу, которую задержало занятие фотографией...".
Сам с детства увлеченный фотографией, тогда я еще писал: "Вот бы найти те фотографии!" И не подозревал, что уже давно любуюсь снимками Полторацкой в книге "Живописная Россия" издания 1884 года (том XI "Западная Сибирь"). Это огромная богато иллюстрированная книга в толстом переплете бордового цвета. История ее издания такова:
В 70-е годы XIX века известный путешественник и общественный деятель П.П. Семенов (Тянь-Шанский) задумал издать серию роскошных книг с географическим описанием всей России, которая должна была стать своего рода энциклопедией, путеводителем по разным уголкам огромной страны. Ему удалось вовлечь в свою идею богатого петербургского издателя М. Вольфа, привлечь для осуществления своего замысла известных ученых и художников. В числе их, наряду с такими маститыми исследователями, как Г. Потанин и Н. Мушкетов, была и Л.К. Полторацкая, написавшая большой очерк "Южные склоны Алтая и Тарбагатайский край".
17 томов издания (в некоторых томах по две книги) вышли как приложение к популярному в России журналу "Новь". Но еще раньше некоторые из этих фотографий были опубликованы в журнале "Нива", где в одном из номеров за 1880 год написано:
"Семипалатинская область принадлежит до настоящего времени к числу наименее известных местностей нашего отчества. В свое время интересовались Кавказом, Туркестаном, Коканом - нынешнею Ферганской областью, - интересовались нередко до приторности, - а Семипалатинская область оставалась в полном смысле слова какой-то терра инкогнито, ее знали только по названию, да по кратким календарным сведениям. Теперь, приобретя для "Нивы" ряд видов Семипалатинской области, снятые Л.К. Полторацкой, - мы полагаем, что будет небезинтересен очерк этого края, имеющего полное право на внимание туристов, как по своему политическому положению, так и по красоте первобытной, могучей природы".
Первые два рисунка, прилагаемые к статье, изображали реку Чиндагатуй и Бухтарму. "Река Бухтарма - правый приток Иртыша: образуется она из трех источников: левый течет с юго-запада, берет начало на китайской границе со снежного хребта, два остальные с северо-запада, начинаясь на Аргутском хребте, один из этих притоков носит название Чиндагатуя. Во второй части своего течения Бухтарма течет по продольной долине шириной от полутора до пяти верст, между параллельными грядами алтайской горной системы. Долина эта имеет величественный горный характер и отличается богатейшей растительностью. Горные скаты одеты великолепными лесами, в которых преобладает лиственница; местами леса спускаются к подошве, представляющей сплошной луг с самой богатейшей и разнообразной флорой. Климат ее несравненно теплее, чем можно бы ожидать от ее географического положения, так что хлебные поля доходят до высоты более тысячи метров у пос. Урыль".
Позже теми же фотографиями Л.К. Полторацкой был иллюстрирован том из "Живописной России", но почему-то без ссылки на автора. Точнее, помещены не сами фото, а гравюры, выполненные по ним. Тогда еще типографии не умели печатать фотографии.
С большой долей вероятности можно сказать, что это были первые видовые снимки горного Алтая в его казахстанской части. Ведь не следует забывать, что и сама фотография была изобретена незадолго до этого и только входила в обиход.
Для тех же, кто интересуется историей Восточного Казахстана, продолжим рассказ о Семипалатинской области (в нее входило левобережье Иртыша и Бухтармы, включая Усть-Каменогорск, Усть-Бухтарминск, Катон-Карагай, исключая Рахмановские Ключи), помещенный в "Ниве".
"В половине прошлого столетия сибирское казачье войско было водворено на юге Западной Сибири для охраны границы. По мере того как расширялись владения империи, границы отодвигались далее к югу, жители степей принимались в русское подданство, а вместе с границами передвигались и войска, оставляя позади пограничную линию форпостов, редутов, станиц и крепостей. Теперь этих станиц и поселков около 80. Казаки, впрочем, оказались плохими колонизаторами и земледелие, как на границе, так и в степи, далеко не составляет господствующего промысла за немногими исключениями: только Бийская линия и благоденствует на берегах Иртыша, где земледелие, огородничество и пчеловодство процветают.
Главный промысел здесь-скотоводство. По отчету за 1870 г. в области считалось три миллиона разного скота, в том числе лошадей 546 тыс. рогатого скота 146 тыс., овец 2 миллиона, верблюдов - 62 тыс. Из диких животных водятся маралы, сайгаки, куланы, архары, лани, кабаны, медведи, волки, лисицы, барсуки, сурки, выдры, соболя, горностай, белки и пр.
Растительность Семипалатинской области разнообразна: на севере растут березовые рощи, сосновые боры; в горах же (особенно Алтая) - много лиственничных и кедровых лесов. В долинах встречаются тополь, вяз, черемуха, рябина, боярышник и проч. Особую картинность придают этим долинам кустарники дикого персика (?); волчьего лыка, жимолости, акации и шиповника. В пору урожая громадное количество ягод".

                Н.М. ПРЖЕВАЛЬСКИЙ В ЗАЙСАНЕ 

Вопреки утвердившемуся мнению, знаменитого путешественника Н.М. Пржевальского вряд ли можно причислить к исследователям Казахстана и в том числе Восточного. Но Пржевальский дважды, с декабря 1877 года по март 1878 года и с февраля по март 1879 года жил в Зайсане, маленьком провинциальном городке, лежащем у самой границы Российской империи с Китаем.
Первоначально у путешественника не было намерения заходить в этот захолустный городок, но судьба распорядилась так, что ему пришлось прожить здесь в общей сложности четыре с половиной месяца.
В 1877 году, обследовав легендарное озеро Лобнор во время своего второго центрально-азиатского путешествия, Пржевальский намеревался идти в не менее загадочный Тибет. До сих пор еще в его столицу Лхасу не ступала нога ни  одного европейского ученого, и путешественник торопился, так как туда же стремились и английские ученые, а Пржевальский хотел быть первым. 28 августа он записал в своем дневнике:
«Еще раз пускаюсь я в далекие пустыни Азии. Идем в Тибет и вернемся на родину года через два. Сколько нужно будет перенести новых трудов и лишений!».
Однако планам его не суждено было осуществиться. В пути он заболел кожной болезнью, о которой сам он писал так:
«По выходе из Кульджи я заболел вздорной, но нестерпимой болезнью: у меня сильный зуд. Несомненно, мы где-нибудь заразились от дурной воды, причиной могла также быть соленая пыль, постоянно стоящая в воздухе Лоб-нора».
Так как выздоровление не наступало, Пржевальский вынужден был прервать свое путешествие и идти в ближайший русский город для лечения. 20 декабря 1877 года экспедиция вступила в Зайсан, и здешние лекари со всей предупредительностью и старанием принялись лечить знаменитого географа. Бани, примочки, всевозможные мази помогали, но выздоровление шло очень медленно. Пржевальский тяготился вынужденной бездеятельностью, душа рвалась на просторы степей и гор. Раздраженный невозможностью выйти в поход, он не очень жаловал уютный городок и писал:
«Зайсан пакость такая же, как Кульджа и вообще все наши сибирские города. Как курьез скажу, что даже лекарство приносят мне из лазарета, за неимением пузырьков, в водочных бутылках или полуштофах».
Правда, Пржевальский и здесь не прекращал работу, ходил на экскурсии в горы, делал записи в дневнике, вел ежедневные метеорологические наблюдения. На новый 1878 год он сделал запись:
«Дай бог, чтобы наступивший год был для меня более счастлив, чтобы прихотливая фортуна снова начала мне покровительствовать и дала возможность успешно закончить предпринятую экспедицию. Немало трудов и здоровья принесено мной в жертву заветной цели, пусть же такая цель будет вполне достигнута, не ради пустой славы, но для пользы науки.»
Некоторой отдушиной будничного пребывания в зимнем Зайсане было общение с местными жителями, по большей части охотниками и знатоками здешней природы А.С. Хахловым, подарившим шкуру дикого верблюда и бывшим начальником Зайсанского военного поста А.К. Тихоновым, который помог раздобыть шкуру дикой лошади. Оба животные были застрелены в пустынях близлежащей Джунгарии зайсанскими охотниками-казахами. Особенно ценен был экземпляр дикой лошади, впоследствии описанный как лошадь Пржевальского и выставленной в музее Академии Наук в Петербурге.
Наконец наступила весна. Засияло солнце, в голубом небе раздавались голоса перелетных птиц. Болезнь отступила. Радуясь предстоящему выходу экспедиции, Николай Михайлович говорил своим спутникам:
«Завтра, наконец, мы выступаем из Зайсанского поста. Избавляемся от тюрьмы, в которой сидели три месяца. Радость неописуемая».
Однако неудачи продолжали преследовать путешественника. Сначала пришла телеграмма от брата о смерти его горячо любимой матери.
«…к ряду всех невзгод прибавилось еще горе великое. Я любил свою мать всей душой.  Полугодом раньше ее умер мой дядя. Невосполнимы мне эти утраты…» - записал он в своем дневнике.
Следом за телеграммой о смерти матери от властей из Петербурга пришло предписание отложить экспедицию на неопределенное время из-за осложнений отношений России с Китаем. Надо было возвращаться в Петербург, на родину. 31 марта1878 года он записывает:
«Прощай же, моя счастливая жизнь, но прощай ненадолго! Пройдет год, уладятся недоразумения с Китаем, поправится мое здоровье и тогда я снова возьму страннический посох и снова направляюсь в азиатские пустыни».
27 февраля 1879 года Н.М. Пржевальский снова в Зайсане. За прошедший год ему присудили 2 высших награды за выдающиеся географические открытия. Золотую медаль парижского географического общества и только что учрежденную медаль имени А. Гумбольдта из Берлина.
Меньше чем за месяц экспедиция была укомплектована и снаряжена. За это время было добыто 35 экземпляров местных птиц и этим, пожалуй, в основном ограничилась на этом этапе научная работа в Зайсане. Определился и состав экспедиции в 13 человек. Обладая твердым характером и железной волей, Пржевальский разогнал всех из рядового состава, из-за безделья предававшихся пьянству. Как сам он пишет, лишь один Дондок Иримчинов – забайкальский казак из бурят оставался верен долгу, прилежно исполняя свои обязанности, во всех трех предыдущих путешествиях Пржевальского.
Ближайшими помощниками у Пржевальского были Ф.Л. Эклон, уже участвовавший в экспедиции на Лобнор и молодой В.И. Роборовский, отправляющийся в Азию. Эклон должен был препарировать собранных животных, а Роборовский собирать гербарий и делать зарисовки. Кроме того, в состав экспедиции входили три солдата и пять казаков. Были еще препаратор А. Коломейцев – отставной унтер-офицер, сопутствовавший ранее другим известным путешественникам Н.А. Северцеву и Г.Н. Потанину и переводчик из Кульджи Абдул Басид Юсупов, уже побывавший на Лобноре. На случай представления китайским властям везлись мундиры для офицеров, а нижним чинам были сшиты из плиса русские костюмы. Каждый из членов экспедиции имел винтовку за плечами и два револьвера у седла. Пржевальский оставался верен себе, больше надеясь на силу оружия нежели на слова убеждения. «Умение хорошо стрелять было вопросом первостепенной важности, - говорил Пржевальский. – Это гарантия нашей безопасности в глубине азиатских пустынь, наилучший из всех китайских паспортов. Не будь мы отлично вооружены, мы никогда бы не проникли ни внутрь Тибета, ни на верховья Желтой реки».
Предметом особых забот было продовольствие. Как и в торговых караванах, отправляющихся в пустыню, они состояли в основном из трех товаров: живых баранов, кирпичного чая и дзамбы – поджаренной ячменной муки. Сверх того имелось 110 кг сахара, 15 кг сухих прессованных овощей, по ящику коньяку и два ведра спирта для коллекций.
Кухонная посуда состояла из большой медной чаши, в которой варилась еда, медного котелка и двух чайников. У каждого была деревянная чашка, в которую попеременно наливали суп и чай. Ложки сразу же потерялись, поэтому их заменяли деревянными лопаточками.
Жилищами служили две парусиновые палатки, зимой – юрта.
В багаже находилось также 160 кг серебра в виде больших и малых слитков и служащего в качестве денег в Китайской империи.
Как ни старались облегчить вес багажа, а всего набралось более трех тонн, распределенного на сорок шесть вьюков, которые загрузили на двадцать три верблюда.
Выступлению в путь долго мешала поздняя весна. Всюду лежал глубокий снег, который никак не хотел таять. Наконец потеплело и снег быстро стал освобождать окрестность города.
21 марта на восходе солнца караван выступил в путь. Длинной вереницей, растянувшись на две сотни метров, медленно вышагивали верблюды. На них восседали казаки. Остальные члены экспедиции ехали на лошадях. Впереди, несколько оторвавшись от каравана, Николай Михайлович с одним казаком и местным проводником Мирзашем Алдияровым. Мирзаш – знаменитый местный барымтач, угнавший не одну сотню лошадей, но он лучше всех знает пустыни Джунгарии. Замыкал экспедицию прапорщик Роборовский. За караваном гнали стадо баранов.
«Итак, мне опять пришлось идти вглубь азиатских пустынь! Опять передо мной раскрывался совершенно иной мир, ни в чем не похожий на нашу Европу! Да, природа Центральной Азии действительно иная! Оригинальная и дикая, она почти везде является враждебной для цивилизованной жизни. Но кочевник свободно обитает в этих местах и не страшится пустыни, наоборот – она его кормилица и защитница», - так записал Пржевальский.
Первая остановка на бивуак – бедное казачье поселение Кендерлик при выходе реки с одноименным названием. В 70-е годы советской эпохи вспомнили о путешественнике и переименовали село в Пржевальское, и это название прожило всего 20 лет. Теперь это Сартерек, и приходится только сожалеть, что не Кендерлик, как обозначено на всех картах.
Что касается путешествия Н. Пржевальского, то путники по колесной дороге дошли до Майкапчагая, пересекли границу и на долгое время углубились в дебри гор и пустынь Китая.

                НАСЕЛЬНИКИ БУХТАРМИНСКОЙ ДОЛИНЫ 

Письменных источников о составе и численности населения в долине Бухтармы до прихода русских (начало XVIII века) нет. Формально местность с XVI века  по середину XVIII века входила в состав Джунгарского царства. Об этом же говорят джунгарские (калмыцкие) названия географических объектов. Русский посол Ф. Байков, прошедший через Калбу и у южных берегов Зайсана, упоминает о живущем здесь джунгарском хантайши Аблае. Но еще до калмыков (ойратов) здесь сменилось до десятка народов от саков, кыпчаков, хуннов, найманов и татаро-монгол в основном монгольского и тюркского происхождения. Но здесь рассматривается более позднее время, связанное с появлением русских.
Южные переделы России к началу XVIII века располагались на линии Бийск - Тара, но необходимость укрепления своих границ вынудила Россию подумать о создании крепостей по Иртышу. Требования охраны торговых путей и стихийно возникающих русских поселений, а позже обеспечение безопасности работы Колывано-Воскресенских заводов заставили русских с помощью военных отрядов заложить крепость Омскую (1716 год), Семипалатинскую (1718 год), а затем Усть-Каменогорскую (1720 год). Причем не обошлось и без военных действий с джунгарами.
В 1756 году китайцы разгромили Джунгарию, а в 1758 году поголовно уничтожили всю нацию. Претендуя на всю территорию, прежде занимаемую Джунгарией, китайцы поставили пограничные посты по левому берегу верхней Бухтармы и по реке Нарыму. Со своей стороны русское правительство считало, что все сибирские реки, впадающие в Северный Ледовитый океан, в том числе и Иртыш, на всем протяжении до истоков принадлежат России. Наметилось явное противостояние Китая и России, но и та, и другая сторона избегали военных столкновений. Правобережье Бухтармы оказалось между границами двух великих государств. Между тем стало известно, что эта местность тайно уже заселена беглыми русскими людьми.
Точная дата появления первых русских поселений на Бухтарме неизвестна. Разные авторы (А. Седельников, А. Букейханов, Н. Алексеенко) сходятся во мнении, что это произошло в 40-е годы XVIII столетия; называется даже число: 17 населенных пунктов к 1761 году. Очевидно, это были совсем небольшие селения в несколько дворов.
Ученый ботаник, член Петербургской Академии наук И. Сиверс, совершивший здесь путешествие в 1792 году, пишет:
«…Я провел в первом селе Быково один день…»
Были еще деревни Сенная, Верхбухтарминская, Белая, Язовая, Коробиха, Малонарымка, Фыкалка, не считая отдельных заимок, отшельников-староверов и других беглецов, скрывающихся от властей.
В 1792 году императрица Екатерина II решила простить каменщиков и принять их под свою корону, обложив их вместо налогов легким ясаком в виде шкурок пушных зверей. Из тайги вышло и официально зарегистрировалось 318 человек, хотя, несомненно, их было больше.
История их появления связана с беглыми русскими людьми, укрывающимися в «Камне» и «прощенными» Екатериной II в 1792 году в «Бухтарминском Беловодье».
В Барнаульском архиве сохранилась «роспись находящихся в Камне разного звания, укрывающихся беглых людей, которые поступили в ясак с их семействами, учиненная во время описания Бухтарминского урочища в 1792 году унтершихмейстером Лаврентием Феденевым». (Следует упомянуть, что в Зыряновске до сих пор проживают люди с этой фамилией).
Приведем этот список полностью, так как для жителей Зыряновска и сел района он может дать пищу для размышлений.
Деревня Чесноковка при речке Чесноковке, в коей 6 дворов и проживают 20 человек мужского пола и 5 женщин с детьми
Деревня Кротова при ключе, впадающем в Середчиху, в коей 5 дворов и 11 человек
Деревня Погорелка при речке того же имени, впадающей в Язевую, в коей один двор и два человека.
Деревня Середчиха в вершине речки Середчихи, в коей 6 дворов и 11 человек.
Деревня Усть-Пашенная при реке того же наименования за рекой Белой, в коей 2 двора и 7 человек.
Деревня Тихонова при реке Белой, в коей 2 двора и 8 человек.
Деревня Назарова в вершине реки Фыкалка, в коей 1 двор и 4 человека.
Деревня Фыкальца при реке того же имени, в коей 2 двора и 3 человека.
Деревня Большая при реке, впадающей в реку Белую, в которой 3 двора и 3 человека.
Деревня Лыкова при реке, впадающей в реку Белую, в ней 2 двора и 4 человека.
Деревня Вяткина при реке Белой, в коей 6 дворов и 6 человек.
Деревня Татарка при реке того же имени, впадающей в реку Верхнюю Черновую, в коей 4 двора и 4 человека.
Деревня Сизикова при реке Черновой, в коей 2 двора и 5 человек.
Деревня Кривошеина при реке, впадающей в Верхнюю Черновую, в коей 4 двора и 12 человек.
Деревня Клепикова при реке Верхняя Черновая, в коей 1 двор и 2 человека.
Деревня Береляска при реке Берель, в коей 1 двор и проживает 7  человек, в том числе Иван Колмаков 41 года (живет уже девятый год) с теткой и сестрой (из крестьян Бийской слободы).
Деревня Езевка при реке того же имени ,впадающей в реку Берель, в коей 1 двор и 3 человека.
Деревня Архипова, в коей 6 дворов и 20 человек.
Деревня Поскача при реке, впадающей в реку Белую, в коей 1 двор и 4 человека.
Новое селение деревня Быково при реке Бухтарме, по левую сторону, в 22 верстах от рудника Зыряновского, в коей 2 двора и проживает Василий Черепанов 44 лет, Михаил Тындяков 47 лет, Иван Быков 45 лет, из драгун Усть-Каменогорской крепости, имеет жену и 2 детей, проживает 7 лет.
Документ этот свидетельствует о том, что уже в XVIII веке реки и урочища имели русские наименования. Интересно, что многие из упомянутых здесь фамилий первых поселенцев (Тихонов, Вяткин, Клепиков, Архипов, Сизиков и т.д.) носят и современные зыряновцы. Фамилия же Колмакова, живущего в деревне Береляска (Берель), сохранилась в названии речки Колмачихи, стекающей с близлежащих гор.
С «прощением» беглецов Екатериной, после 1791 года многие переселились в более удобные места, а через некоторое время к ним присоединились так называемые «поляки» - старообрядцы с реки Убы, жившие когда-то в Подолии.
Именно тогда, как считают многие исследователи, появились деревни по Бухтарме: Снегирево, Бородино, Тургусун, Парыгино, Соловьево и т.д. При этом, отводя земли рудникам и русским переселенцам, власти стесняли кочующих здесь местных жителей, в том числе иногда казахов. И хотя по закону отбирать земли у инородцев запрещалось, горное начальство, не только изгоняло их со своей территории, но и запрещало здесь появляться со своими стадами.
Путешественник, горный инженер Г. Спасский, побывавший в долине Бухтармы в 1809 году, упоминает (по ходу от Усть-Каменогорска) редуты (военные укрепления) Ульбинский, Северный, Александровский, Березовский, крепость Бухтарминскую, деревни Таловку, Крестовку, Ключевскую, Соловьево, прииски Снегиревский и Мурзинцевский, деревни ясашников (каменщиков) Малонарымскую, Коробиху, Верхбухтарминскую (Печи), Белую. У него мы находим подтверждение, что Таловка, лежащая на правом луговом берегу, основана «поляками» - русскими старообрядцами, выселенными сначала из Подолии, а затем из долины Убы, и что рядом с русскими деревнями жили и казахи.
«В полуденной стороне долины, на правом берегу Бухтармы и при подошве высокого гранитного хребта находится деревня Верхбухтарминская или Печищенская. Первое название получила она от реки подле ее протекающей, последнее от пещер, подобных печным устьям, видимых на берегу реки поблизости сей деревни. В деревне Верхбухтарминской обитают до 20 семейств добрых и гостеприимных каменщиков. Подле деревни вниз по течению реки в нескольких юртах живут киргизы: летом пасут они лошадей и рогатый скот, а зимой помогают жителям в домашних работах и через то снискивают себе с семействами пропитание. Сии киргизы, имея всю возможность жить в домах, не хотят расстаться со своими юртами. Они терпеливо переносят жесточайшие зимние морозы и не завидуют покойной жизни каменщиков. Вот как трудно преодолеть силу привычки!»
Участники знаменитой ботанической экспедиции К. Ледебур, А. Бунге и К. Мейер оставили подробные описания жизни и быта поселенцев Алтая. Их повествования живописны и полны подробностей, однако они не избежали идеализации в изображении положения русских крестьян.
«…Крестьяне, жители этой деревни, мне очень понравились. В их характере есть что-то открытое, честное, уважительное; они были очень приветливы и прилагали все усилия, чтобы мне у них понравилось. Если они считали, что мне какая-то вещь может быть нужна, то доставляли мне ее и обычно не хотели за это брать деньги. Один мальчик принес тетерку, которую он поймал и продал ее мне за небольшую плату. Когда об этом узнали крестьяне, они рассердились на мальчика и очень извинялись передо мной за то, что мне пришлось купить съестное… Крестьянские дворы объединены в селения: дворы частью образуют улицы, частью раскиданы в беспорядке. Каждый крестьянский двор отгорожен тыном и кроме упомянутого пригона для скота включает также несколько построек, одни из которых служат для жилья, другие - для хранения запасов. Жилая изба имеет первый этаж без окон, или, если хотите, подвал расположенный большей частью над землей. Владельцы хранят не только все необходимое для домашнего хозяйства, но, как мне говорили, и свои богатства - деньги, серебряную посуду и т.п. Так как собственное жилье находится над первым этажом, то в него поднимаются по высокому крыльцу, которое обычно бывает посредине дома. По обе стороны его располагаются две жилые комнаты, а иногда бывает и третья. Одна из комнат, снабженная большой печью, служит одновременно и кухней, и жильем для большинства членов семьи. В другой комнате живет глава семьи со своей женой, а в соответствующих случаях эта комната предоставляется гостям (если только она не служит специально этой цели, что обычно практикуется в селах, в которых, благодаря их расположению близ тракта останавливаются многие проезжающие). В этой комнате большинство случаев господствует чистота: не только пол и вся обстановка в ней вычищены добела, но и деревянные стены.
…Мой хлебосольный хозяин, приложивший все старания, чтобы меня как можно лучше принять, рассказал мне, что держит 25 лошадей, 15 коров, владеет немалым стадом овец, и что его 25 пчелиных ульев дают ему много меда и воска, из которых первый он продает по цене от 7 до 8, а последний - от 40 до 50 рублей за пуд».
К. Ледебур «Путешествие по Алтайским горам и предгорьям Алтая».
Общую численность крестьянского населения долины Бухтармы того времени Ледебур определяет в 1100 человек (мужчин), из них 800 крестьян и 300 - «ясашников» (мужчин). Через 50 лет П.П. Семенов в «Землеведении Азии» пишет:
«Ущелья Холзуна (горный хребет к северу от Бухтармы - А.Л.) населяют так называемые «каменщики», из которых составлена Бухтарминская инородческая волость: по 10-й ревизии в волости считалось 750 душ женского пола и 668 мужского пола. Волость состоит из 8 деревень, из которых 4 расположены при самой Бухтарме, а одна на Малом Нарыме».
К середине XIX века русское население Бухтарминской долины выросло до 9 - 10 тысяч человек, проживающих в 20-ти селениях (станица Бухтарминская, село Снегирево, деревня Тургусун, деревня Крестовка, деревня Кондратьевская или Таловка, деревня Парыгино или Бобровка, Осочиха или Богатырево, деревня Мяконькая или Соловьево, село Зыряновский рудник, деревня Александровская, деревня Черемшанка или Бородинская, деревня Солоновка, деревня Сенная, деревня Быково, деревня Коробиха, деревня Верхбухтарминская или Печи, деревня Язовая, деревня Белая, деревня Фыкалка, деревня Безымянная). Особую категорию составляли так называемые приписные (принудительно прикрепленные для выполнения работ на Зыряновском руднике) в числе 1920 душ крестьян мужского пола (их называли бергалами).
В это число насельников Бухтармы не вошли казаки, своего рода профессиональные военные, располагавшиеся вдоль границы по Иртышу. В 1792 году за Бухтарминской крепостью вверх по правому берегу Иртыша было устроено три казачьих пикета, один при устье реки Нарым и один в Баты. К. Мейер, проехавший в 1826 году вдоль границы, свидетельствует:
«Вороний редут (военное укрепление - А.Л.), находящийся в 15 верстах от Бухтарминска, стоит на ровном месте у Иртыша. В нем 12 изб, 12 служивых, семь резервных и один отставной казак, 12 кантонистов (детей казаков, допризывников - А.Л.) и 44 женщины…
…Черемшанский редут расположен тоже на Иртыше. В нем 11 изб, 15 служивых, 7 резервных казаков, 21 кантонист, 33 особы женского пола.
…Редут Красные Ярки тоже стоит у Иртыша. В нем 12 изб, 24 служивых, 7 резервных и 3 отставных казака, 13 кантонистов и 28 женщин.
…У русских здесь (пикет Баты) построены  плохонький блокгауз, баня и тростниковая избушка с тремя бумажными окнами и тремя маленькими комнатами. В блокгаузе живут казаки, в избушке - офицер».
С немецкой пунктуальностью и тщательностью К. Мейер описывает положение прииртышских казаков. Приводим выдержки из этого рассказа:
«Местные казаки происходят от уральских (прежних «яицких») казаков. Они в большинстве случаев крепкого сложения, у  них зачастую приятные и правильные черты лица, часть их с голубыми глазами и белокурыми волосами, а черноволосые встречаются редко. У них ясные головы  и большая сметливость. Они храбры на войне, стойко переносят все ее тяготы и считают себя непобедимыми. В быту они очень чистоплотны и опрятны. Единственный недостаток, в котором их можно упрекнуть, это леность да еще, пожалуй, склонность к пьянству.
Все форпосты и редуты прииртышской линии заселены этими казаками, образующими ядро местного войска, в котором, кроме того, входит батальон пехоты в каждой крепости и артиллерия. Вооружение казака состоит из карабина, пары пистолетов, сабли и пики. Все они носят одинаковую форму и составляют хорошую конницу. Они  свободны от подати, но все военнообязанные. Здоровые, сильные казаки образуют служебный корпус. Им поручена охрана границ, и из них же комплектуют отряды, которые посылают через границу.
…Казачья служба не трудна, а, так как этот счастливый край наслаждается полным покоем, команды собираются редко. Служивые казаки ежегодно на шесть недель собираются в лагеря, где совершенствуются во владении оружием. Остальное время они совершенно свободны, если только не случится какого-нибудь чрезвычайного происшествия… Все казаки, которые определены на службу, получают жалованье, оружие и амуницию, боевую лошадь и фуражные деньги на ее содержание.
…Вообще казаки живут в достатке; бедствуют лишь те, кто слишком ленится или пьянствует. Многие казаки, в том числе и рядовые, живут зажиточно, в чисто убранных избах, одеваются опрятно и едят хорошую, здоровую пищу».
Как известно, до 1862 года граница между Китаем и Россией проходила по рекам Нарыму и Бухтарме. Китайские пограничные пункты тянулись от Зайсана на север до Бухтармы, где на левом берегу расположились пикеты Чингистай, Урыль, Табаты и Укок. Ледебур, интереса ради, побывал на пикете у Чингистая.
«Мы находились в китайской пограничной провинции. Пикет состоял из 70 монголов и калмыков, вблизи раскинули свои юрты китайские киргизы. Для житья гарнизона или, по крайней мере, для избранных, сооружены небольшие блокгаузы, на окнах которых изнутри была бумага, а снаружи легкие циновки. Кроме того, виднелось несколько землянок. Перед большинством блокгаузов развевались на древках небольшие флаги из зеленого шелка.
…Командир велел передать мне, что он послан сюда прямо из Пекина и два месяца провел в пути, хотя отправленная с курьером депеша в Пекин может дойти за 14 дней.
…прибытие китайского начальника на линию, к несчастью, очень сократило время моего пребывания на китайской земле, и мне удалось увидеть лишь немногое из жизни этого удивительного народа. Я не встретил здесь женщин, так как им нельзя пребывать на пограничных постах. Однако я не имею оснований жаловаться на оказанный мне прием. Командир был по-своему предупредителен и любезен, а если некоторые, торгуясь и стараясь подчас обмануть, подсовывали вместо целого мотка шелка половину, то такие вещи происходят со многими продавцами и в других краях».
Параллельно тому, как русские занимали с середины XVIII века правобережье Бухтармы, в это время казахи двигаясь со стороны Зайсана, осваивали пространство по левому берегу реки Нарым и левобережье верхней Бухтармы.
«После разгрома Джунгарии Зайсанская котловина и Тарбагатай стали быстро заселяться казахами старшего жуза. Нужно сказать, что это продвижение казахов началось еще раньше. Так, в 1750 г. Казахский род кереи, кочевавший на юге нынешней Семипалатинской области, перекочевал в северно-западную  часть Зайсанской котловины. Китайское правительство всеми мерами стремилось привлечь в эти безлюдные места казахов. В 1763 году специальной грамотой богдыхана казахам среднего жуза  разрешалось кочевать в Зайсанской котловине за плату по 1 лошади со ста и по 1 барану с тысячи, производить торг в Чугучаке и Кульдже и даже посылать свои посольства в Пекин.
В конце XVIII века население Зайсанской котловины состояло из нескольких казахских родов, остатков джунгар, незначительной части торговцев- китайцев, дунган и бухарцев, которые занимались также и хлебопашеством».
Н.Алексеенко. «Из истории присоединения южного Алтая и верховьев Иртыша к России». 1959 год.
По Чугучакскому договору 1864 года, левобережье верхней Бухтармы в границах, уточненных в 1871 году, отошло к России. Вскоре после этого возникло большинство населенных пунктов, существующих и поныне, но некоторые образовались и раньше. Так, известно, что при впадении реки Язовая в Берель (на месте нынешней Язевки) еще в конце XVIII века беглым драгуном Колмаковым было заведено поселье, впоследствии разоренное китайцами (Невдалеке есть река, до сих пор носящая его имя - Колмачиха)
В Таловке  (ныне Солдатово) уже в 1859 году числилось 550 душ жителей. Образована она самовольно (без ведома властей) крестьянами выходцами из Томской губернии. При этом они насильно захватили земли, прогнав живших здесь казахов.
Несколько позже или в тоже время возникла и Медведка, самовольно основанная выходцами из Европейской России.
В1866 году насельниками из Пермской губернии построена деревня Черновая. В 1869 году там было 9 домов и 60 жителей.
В 1871 году построены казачьи поселения (как пограничные посты) станица Алтайская (в двух километрах от села Катон-Карагай) и станица Урыль.
В 1873 году образовалась деревня Берель (хотя первые беглецы-каменщики жили там еще в 80-е годы XVIII столетия), казахским местным населением образован Чингистайский почтовый пост, в котором зимой располагался аул, а в нескольких километрах от него поставлен казачий пограничный пикет. Несколько позже появились поселки Березовка и самый дальний в долине населенный пункт Арчаты.
Самым крупным населенным пунктом верхней Бухтармы и реки Нарым была станица Большенарымская, образованная в 1792 году и населенная казаками, а потом и крестьянами. В начале XX века в нем было 660 жителей и 100 домов.

                АЛЕКСАНДР ГУМБОЛЬДТ В ВОСТОЧНОМ КАЗАХСТАНЕ

В каждой из областей науки есть свои признанные корифеи. В биологии это К.Линней и Ч.Дарвин, в физике - Ньютон и Эйнштейн. В географии же признанным во всем мире авторитетом является Александр Гумбольдт - немецкий ученый, прославившийся не только своими путешествиями, но и особым подходом к вопросам землеведения.
Он был пионером научного исследования земли и от изучения отдельных деталей перешел к обобщению и анализу. Он наметил новые пути изучения земли и положил начало новым областям науки, таким, как вулканология, учение о земном магнетизме, географии растений и другим. Гумбольдтом было написано огромное количество научных и популярных книг, которыми зачитывалась вся Европа. Его овеянное легендами путешествие по Южной Америке, совершенное в 1799-1805 годах и описанное в 30-томном издании, имело всеобщее признание и создало ему мировую славу. Имя ученого еще при его жизни было присвоено различным географическим объектам: рекам, озерам, заливам, хребтам и вершинам. Многие государства сочли бы за честь иметь гостем великого естествоиспытателя. Его приглашали короли и цари разных стран. Соотечественники же упрекали Гумбольдта в том, что он почти тридцать лет не жил на своей родине. Но стоило ему в 1827 году поселиться в Германии, как его пригласили совершить путешествие в Сибирь. В Россию его звали и раньше, еще в 1808 году, но тогда помешала война с Наполеоном. Теперь не было препятствий.
К тому же великий мэтр, объехавший многие страны, давно мечтал о поездке в Азию. Еще раньше он писал: "Мы не перестаем обращать наши взоры к Азии, поездка в которую занимает, как соблазнительный сон". А в письме русскому горному инженеру В. Соймонову, отправляющемуся в Сибирь, он признается: "Как завидую я вашей судьбе! Какой счастливый случай увидеть великие творения природы!"
Удивительно, но просвещенная Европа знала Азию хуже Африки и Австралии. Такой большой район, как Центральная Азия, оставался почти не известен науке. Загадочные Джунгария, Кашгария, Бухария под жесточайшей властью средневековых режимов не допускали в свои владения иностранцев. Имеющиеся сведения по географии в этих землях сводились к трудам древних китайцев, Геродота и отрывочным сообщениям венецианца Марко Поло, побывавшего там еще в Средние века. Теперь Гумбольдту представлялась возможность воочию увидеть Азию и проверить разрабатываемые им теории по географии этого величайшего континента.
Гумбольдту было уже 60 лет. В экспедицию, финансируемую русским правительством, он взял с собой двух профессоров Берлинского университета - известного минералога Густава Розе и натуралиста-биолога Христиана Эренберга. 19 апреля (1 мая по новому стилю) 1829 года они прибыли в Петербург. Экспедиция началась. Маршрут ее проходил через Москву, Екатеринбург, Тобольск. Но как не похоже было это путешествие на то, которое совершил Гумбольдт в молодые годы! Тогда вдвоем с французом Эме Бонпланом они пробирались по джунглям Южной Америки, сплавлялись на плоту по Ориноко, взбирались на снежные вершины, покоряли вулканы. Путешествие было полно приключений и опасностей и все это продолжалось целых пять лет. Теперь специально для поездки Гумбольдта и его спутников были сооружены огромные конные коляски – одна в шесть лошадей, другая - в четыре. Кроме того, три лошади предназначались для сопровождающих чиновников и две – для курьеров. Мешали слава и традиционное русское чинопочитание. Ведь Гумбольдт был гостем самого царя, а потому его принимали как очень важную персону. О приезде его заранее предупреждали власти. Чиновники усердствовали, стараясь перещеголять друг друга. Устраивали торжественные встречи, приемы, пиры с речами и тостами. Гумбольдт снисходительно терпел, стараясь ничем не высказать своего недовольства и раздражения. Он был ученым, не привыкшим попусту тратить время и уж вовсе не салонным шаркуном.
После четырехдневного пребывания в Барнауле экспедиция отправилась по заводам Алтайского горного округа, побывав на Змеиногорском руднике и на Колыванской шлифовальной фабрике, изготавливающей великолепные каменные вазы и различные украшения. Путешественники проезжали деревни (Шемонаиха, Выдриха, Лосиха, Убинск, Быструха, Черемшанка), заселенные переселенцами из разных уголков Сибири и Центральной России, среди которых выделялись так называемые «поляки» - старообрядцы, привезенные сюда из западных губерний России. Крестьяне жили опрятно, а многие из них и зажиточно, имея скот, пасеки и занимались хлебопашеством. Кроме официальных властей, приветствовавших немецких гостей рапортами по-военному, поглазеть на заморских гостей всюду собирались толпы народа
Гористый рельеф для езды требовал больших усилий, поэтому в тяжелые экипажи запрягали по 10 лошадей.
После Черемшанки дорога, до сих пор петлявшая по травянистым увалам, пошла по горам, заросшим лесом. Рядом шумела Ульба, колеса вязли в рыхлом грунте. Взяв последний, особенно крутой подъем на взгорок, в 7 часов вечера экипажи въехали в обширную зеленую долину, со всех сторон окруженную горами, а самым высоким был Ивановский белок. Здесь было два рудника: Риддерский, открытый в 1786 году, и Крюковский, открытый позже. Здешние руды были богаты медью, золотом, свинцом и серебром.
Как и большинство ученых того времени, А. Гумбольдт был энциклопедистом, кроме географии его интересовало многое: горное дело, минералогия, ботаника, экономика, история.
Весь день приезжие ученые в сопровождении местных специалистов ходили по подземным выработкам, осматривая забои, отвалы руд, шахтовые сооружения и были так заняты весь день, что смогли пообедать лишь в 10 вечера. Для ночлега им отвели дом, из окон которого открывался вид на Ивановский белок, с подножьем расположенным всего в нескольких верстах. Весь он зарос лесом, а на вершине белели пятна снега.
Следующий день был посвящен осмотру Крюковского рудника. Геолог Меньшенин показал гостям толчею и промывальню для получения золота, а во второй половине дня Эренберг в сопровождении того же Меньшенина отправился на экскурсию в горы. Уже за две версты услышали шум реки Громотухи, ущелье которой разделяло два горных хребта: Ивановский и Проходный. По крутой тропе, вьющейся по густому лесу, путники поднялись на вершину Проходного белка, где Эренберг собрал коллекцию растений и минералов.
Гумбольдт, приверженец теории вулканизма Центральной Азии, искал подтверждения ее и на Алтае. В Ульбинской долине ниже Риддерска он обратил внимание на конусообразную сопку, куда он и совершил экскурсию, сделав вывод, что она сложена вулканической породой, а заодно и обратил внимание на буйную растительность.
«Гора эта бросается в глаза своею округлой формой. Вид горной породы  и большое количество заключающегося в ней прозрачного кварца убедили нас тотчас же, что Круглая сопка состоит из трахита (трахит – вулканическая порода – А.Л.). Мы взобрались на ее вершину, но с трудом проложили себе дорогу между покрывающими ее травами, которых исполинское развитие характеризует многие североазиатские  степи; не менее, чем однообразная лесная растительность характеризует теплую зону южной Америки. Цветущие травы окрестностей Круглой сопки осеняли наши головы и достигали 9 футов высоты (2,7 метра – А.Л.).»
Ученый явно ошибался, выдавая желаемое за действительное и даже Г. Розе, сопровождавший его, признал породу не трахитом, а только похожей на него, что впоследствии подтвердили и другие ученые.
Насколько плотен был график экспедиции можно судить по тому, что 13 августа путешественники прибыли в Усть-Каменогорск в 4 часа утра.
Городишко не производил впечатления и состоял всего из нескольких улиц с маленькими одноэтажными домами. Город вырос рядом с крепостью, где  стоял воинский гарнизон, а комендантом был полковник Лианкур, француз по национальности. И хотя он прожил в Сибири 39 лет и мог рассказать многое интересное, гораздо больший интерес у Гумбольдта вызвал русский промышленник и бывалый человек С. Попов, с караванами товаров побывавший в городах Кашгарии и Ташкенте, и приехавший в Усть-Каменогорск специально для встречи с всемирно известным ученым. Богатый семипалатинский заводчик Степан Иванович интересовался научными достижениями, заводил знакомства со всеми приезжими учеными, а кроме того он хотел показать свое заведение с тщеславной мыслью, что о нем будет известно в просвещенной Европе.
В доме усть-каменогорского купца 2 гильдии Накорякова для немецких гостей был устроен богатый обед, во время которого они обещали посетить имение С. Попова в Семипалатинске.
В программе знакомства с Алтайскими заводами, считавшимися личной собственностью царя, последним стоял самый удаленный рудник Зыряновский. Попасть туда можно было двояко: водным путем по Иртышу на лодках или наземным по тяжелой горной дороге. Учитывая, что водный путь занял бы много времени, выбрали наземный, а, учитывая его трудности, тяжелые экипажи заменили на легкие казацкие дрожки.
Дорога до Зыряновска на протяжении более 150 верст идет то по узким ущельям, заросшим пихтовым и осиновым лесом, то взбирается на крутые сопки. Даже неприхотливые казацкие дрожки с трудом пробирались по узкой, плохо устроенной дороге, зато путники, хотя и не видели снеговых гор, могли сделать представление о растительности предгорий Алтая. Гумбольдт теперь уже не занимался сбором коллекционного материала и непосредственными измерениями, это делали его ученые спутники. Сам он в основном смотрел, осмысливал, сравнивая с тем, что еще до поездки построил в воображении и своих книгах. Ему трудно было отказаться от выдвинутой им теории вулканизма Центральной Азии. Она не подтверждалась – это было налицо. Напрасно с надеждой всматривался он в контуры окрестных гор, пытаясь найти в них вулканы. По своим очертаниям у многих из них действительно были почти правильные конусы. Рядом с Бухтарминской крепостью привлекла внимание Гумбольдта отдельно стоящая горка. Он записал:
«Я особенно был поражен конической формой гранитного холма, находящегося в двух верстах от Бухтарминска и поднимающегося среди равнины. Киргизы называют его «Бери-Тау», а русские – «Мохнатой сопкой».
Кстати, эту невысокую горку отмечали в своих записях едва ли не все путешественники, побывавшие в XIX веке в Бухтарминском крае. Такие, как Спасский, Ледебур, Бунге, Щуровский. Любил там бывать и М. Муравьев-Апостол, декабрист, отбывавший ссылку в 1829-1836 годах. Она и сейчас стоит на берегу водохранилища рядом с поселком цементников Новая Бухтарма. Эта легендарная горка вполне заслужила, чтобы ее взяли под охрану и установили памятный знак, например, стелу с именами знаменитых людей, посетивших ее.
Круто повернув на северо-восток и двигаясь теперь вдоль Бухтармы, в шести верстах от деревни Таловки путешественники посетили Заводинский рудник, где описали редкие и нигде более не встречающиеся рудные минералы: гессит (теллуристое серебро) и алтаит (теллуристый свинец).
В час ночи 4 (16) августа Гумбольдт и его спутники прибыли в Зыряновск и уже поутру начали знакомиться с горными работами. Поселок Зыряновский рудник насчитывал всего 37 лет со времени своего основания, располагался он в котловине меж невысоких безлесных гор, уже подернутых желтизной осеннего увядания, и мало чем отличался от обычной деревни. Лишь деревянные копры шахт да отвалы руды выдавали присутствие здесь рудника. Алтайские заводы к этому времени стали главным центром цветной металлургии России, а Зыряновский рудник считался самым богатым и по подсчетам запасов содержал в своих недрах более 13 тысяч пудов серебра. Добыча серебра составляла более 500 пудов в год, а число рабочих доходило до 700. Большим неудобством, сильно удорожавшим производство металлов из зыряновских руд, была удаленность рудника. Организовать на месте выплавку металлов не удалось, поэтому руду перевозили почти за 500 верст на другие заводы для плавки. Чтобы удешевить перевозку, местные инженеры построили большие лодки-баркасы для сплава руд по Иртышу до Усть-Каменогорска.
По Маслянской штольне, проложенной у основания горы Рудной, ученые гости спустились на глубину 45 сажен (более 95 м), осмотрели руду в забоях, устройство водоотливных механизмов, дробильные и промывочные устройства для извлечения золота.
Сопровождавший экспедицию геолог Гельмерсен впоследствии писал: «В шахты, имевшие 90 саженей (180 метров) глубины, Гумбольдт спускался по лестнице, не боясь страшного утомления. Он оказался неутомимым ходоком, все сопровождавшие его выбились из сил».
На следующий день путешественники осмотрели древние, так называемые чудские выработки, по которым и было открыто месторождение. Впоследствии в своей книге «Центральная Азия» Гумбольдт, не колеблясь, загадочный народ чудь назвал теми самыми аримаспами, о которых писал древнегреческий историк Геродот, как о добытчиках золота, через иссидонов, поставлявших драгоценный металл в Грецию.
Пробыв в Зыряновске чуть более одного дня, Гумбольдт отправился в сторону Зайсана для ознакомления с тамошней пустынной местностью, как казалось ему олицетворяющей облик Центральной Азии. Где-то там, совсем рядом была загадочная Джунгария.
Путь проходил вдоль речки Березовки, мимо селения Мяконькая (Соловьево), а затем по каменистому плоскогорью, заросшему ковылем и уже подсохшими степными травами. По логам и долинкам виднелись березовые рощи, справа серо-зеленой громадой высился Черемшанский белок, далеко на востоке призрачным контуром проглядывала зубчатая цепь Нарымского хребта.
Через 60 верст путники достигли Красноярского казачьего редута, расположенного у впадения Нарыма в Иртыш. Здесь сменили лошадей и, переехав Нарым, оказались на китайской территории. Иртыш был весь перед глазами, за ним ровной полосой зеленел низменный левый берег, окаймленный песчаными грядами подступающего Калбинского нагорья.
Слева, вплотную к дороге подступала крутая зеленая стена Нарымского хребта, из узких ущелий которого вырывались белопенные потоки рек. Округлые гранитные валуны, тут и там торчащие на предгорной террасе, напоминали черепа допотопных животных.
Постепенно долина расширилась, цепи гор, теперь уже чисто каменные, гряда за грядой уходили в сторону, создавая удивительно живописный и дикий ландшафт. Путники остановились, чтобы полюбоваться необычной картиной, напоминающей акварели китайских художников.
- Смотрите, как эти холмы похожи на застывшие потоки лавы, - обратился Гумбольдт к своим спутникам.
- Да, но это чистые граниты и к вулканам не имеют никакого отношения, - откликнулся Розе.
И опять Гумбольдт разочарованно промолчал, чувствуя правоту коллеги. Его теория пока нигде не находила подтверждения.
На глаза все чаще попадали конные киргизы. Местные жители занимались здесь не только скотоводством, но и земледелием. Засеянные просом поля орошались тут с помощью искусственных каналов – арыков. (Орошаемые в этих краях поля и в наше время используются под посевы).
В местечке Баты на обоих берегах Иртыша стояли китайские пограничные пикеты, состоящие из временных и необитаемых в это время юрт. Путники разглядели стоящую на левом берегу буддийскую кумирню, а на островке посреди Иртыша хижины русских рыбаков. По договоренности с китайской стороной русские рыбалки, в том числе и войсковые, казачьи, были здесь всюду на Иртыше и Зайсане.
Вглядываясь вдаль, Гумбольдт мысленно видел уже и недалекий отсюда Зайсан, и необъятные просторы азиатских степей и горы Тянь-Шаня – предел его мечтаний. Да, ему не суждено было их увидеть!
Отсюда путешественники повернули обратно и уже ночью вернулись в Красные Ярки, а 18 августа были на пристани Вороньей, где их ждали приготовленные администрацией Зыряновского рудника два плота. Каждый располагался на трех больших лодках, тех, на которых сплавляли руду. На плоту была установлена юрта, в которой можно было укрыться в случае непогоды. Однако плавание настолько увлекло путешественников, что они, не отрываясь, смотрели, как мимо проплывают скалистые берега. Иртыш, зажатый горами, был здесь узок, а течение очень быстрым. Утесы, нависающие над самой водой, поросли редкими соснами и каждый имел свое название. Берега были пустынны, нигде не мелькнул ни всадник, не показалось ни хижины, ни одинокого дымка. Вглядываясь в эти дикие скалы, Гумбольдт вспоминал свои путешествия по рекам Южной Америки, а Розе едва успевал зарисовывать берега, особое внимание уделяя геологическому строению и напластованию горных пород.
Переночевав в Усть-Каменогорске, путешественники пересели в свои громоздкие экипажи и поздним вечером 21 августа прибыли в Семипалатинск.
Семипалатинск, насчитывающий чуть более трех тысяч человек, был полурусским-полуазиатским городом на границе с казахской степью, что определяло и состав его населения: военные, чиновники, купцы, разночинцы. Были тут и русские, и татары, и казахи, жившие в юртах, стоявших на окраине города. Восточный вид городу придавали минареты мечетей да покрой одежды коренных обитателей степей, среди которых выделялись узбекские халаты ташкентских и бухарских купцов да паранджи на головах мусульманских женщин.
Гостей встречали городские власти, в числе которых были городничий, он же полицмейстер коллежский секретарь А. Клостерман, комендант крепости полковник К. Кемпен. Был тут и местный предприниматель С. Попов, гостями которого вскоре стали немецкие ученые.
С. Попов благодаря своему богатству, энергичной деятельности и интеллекту был очень заметным человеком не только в городе, но и во всем крае. Его знали и уважали не только русские, но и местные казахи далеко по всей степи от Иртыша до Тобола. Он сам и его люди в поисках новых месторождений золота и меди изъездили огромный край, и в этом деле он так преуспел, что едва ли не большую часть месторождений в Центральном Казахстане начал разрабатывать еще в первой половине XIX века. Более ста лет прошло со времени деятельности династии Поповых, но до сих пор эта фамилия, ставшая легендарной, известна многим, ныне работающим в Казахстане горнякам и геологам.
В имении Попова, расположенном близ Семипалатинска, было что посмотреть, поэтому неудивительно, что гости начали свое знакомство с городом именно с него. Это было универсальное хозяйство, где находились различные постройки: капитальный дом со службами, кожевенный завод, мельница, лесопильня, сад с диковинными растениями и даже домашний зоопарк.
 В загонах скотного двора Попова содержались экзотические китайские свиньи черного цвета, лохматые, с лошадиными хвостами тибетские яки, которых местные жители называли дикими коровами, а сам хозяин – кутасами. Были тут и архары, дикие козы и даже дикие коты. Причем, Попов держал весь этот зверинец не только для забавы и хозяйственных нужд, но и для отправки в научные общества ученым, связь с которыми держал всю жизнь.
Ученых немцев поразили не только зоологические диковины, но и образцовый порядок и организация хозяйства, и это было тем удивительней, что все происходило в глуши, далекой от цивилизации. Россия продолжала удивлять просвещенных немцев. Так же, как в Барнауле они были поражены минералогическими и энтомологическими коллекциями Геблера и собранием древностей директора Колывано-Воскресенских заводов Фролова, так теперь восхищались садом, домашним зоопарком и коллекцией чудесных древностей, хранимых их владельцем Поповым.
На другой день Гумбольдт посетил гостиный двор, где велись торговля и обмен товарами, свозимыми с одной стороны из России и Европы, а с другой стороны из Китая и Индии, из стран Центральной Азии: Кашгарии и Бухары. Более всего немцев восхитили китайские предметы старинного искусства: фарфоровые изделия и рисунки китайской тушью. И гораздо больше, чем товары, Гумбольдта интересовали рассказы купцов о далеких странах Азии, ведь получалось так, что вплоть до середины XIX века европейские ученые почти не проникали в Кашгарию; до сих пор оставалась загадочной Бухара, ревностно охранявшая свои границы. Гумбольдт всюду собирал расспросные сведения о странах Азии, едва ли не во всех посещенных им пунктах собирались статистические и другие сведения, позже пересылаемые в Германию.
22 августа путешественники отправились по тракту вдоль Иртыша в сторону Омска, куда немецкие ученые прибыли 25 числа, закончив путешествие по Алтаю и Киргиз-Кайсацкой степи.
Уже на обратном пути Гумбольдт писал прусскому послу в Петербурге:
«Мы закончили здесь наши 12000 верст от Петербурга… Почти никогда в течение моей беспокойной жизни я не в состоянии был собрать в короткое время (6 месяцев), правда, на огромном пространстве, такую массу наблюдений и идей… Самые приятные воспоминания оставили по себе: пространство к юго-востоку от Тобольска между Томском, Колыванью и Усть-Каменогорском; прекрасная швейцарская местность у Зыряновских снеговых гор Алтая…»
Материалы экспедиции были опубликованы в ряде статей, в книге «Фрагменты по геологии и климатологии Азии», в описании путешествия, составленном Розе. Завершением же публикации о путешествии на Алтай явился капитальный труд «Центральная Азия».
Одна мелкая деталь, характеризующая А. Гумбольдта: из 20 тысяч рублей, выданных ему на экспедицию русским правительством, была израсходована лишь половина этой суммы, остальные 10 тысяч рублей были возвращены русской казне.
                АЛТАЙСКИЕ ТРОПЫ Г.С. КАРЕЛИНА

Григорий Силыч Карелин (1801-1872 гг.), если не считать мореплавателей, пожалуй, самый крупный русский путешественник первой половины XIX века. Но при всей его известности, имя и особенно маршруты его многочисленных путешествий окружает какая-то тайна. И связано это с трагическим событием, произошедшим в последний год его жизни.
Добрейший семьянин, последние 20 лет своей жизни он уединялся даже от родных (чтобы не мешали) в далеком и захолустном Гурьеве только для того, чтобы подвести итоги своих многочисленных поездок и научных изысканий. И когда уже были готовы рукописи одиннадцати томов описаний его путешествий, случился пожар, поглотивший весь его труд. Убитый горем, семидесятилетний Карелин скончался в тот же год, не в силах вынести потерю результатов всей его жизни.
Утрата для отечественной науки (да и для литературы и истории) величайшая, учитывая исключительные дарования путешественника-исследователя, его пытливость, любознательность, неравнодушие ко всему, пылкость сердца, остроту ума, литературный талант, аккуратность и пунктуальность, наконец.
Остались случайные записи, отдельные письма, разосланные в разные концы разным людям, воспоминания родных. И это все от грандиозных путешествий великого ученого. И как на грех, менее всего от путешествий по востоку Казахстана, по Алтаю.
              Шесть лет прожил Карелин в Семипалатинске (1840-1845 гг.), каждое лето делая разъезды по огромному краю от Омска на севере до западных предгорий Джунгарского Алатау на юге. Особое пристрастие от питал к Алтайскому Прииртышью, к горам Южного Алтая, Зайсану, Тарбагатаю. Не раз, в 1840 и 1843 годах, проезжал он по линии Семипалатинск - Усть-Каменогорск - Бухтарма - Ярки (Красноярка, теперь ее нет - примечание А.Л.) - Большенарым - Нарымский хребет - река Курчум - озеро Зайсан. Дважды проплывал по Иртышу, сплавляясь вниз по течению быстрой реки от Усть-Бухтарминской крепости (ее теперь нет, но есть поселок цементников Новая Бухтарма - примечание А.Л.) до Усть-Каменогорска. С этой линии он делал вылазки далеко в глубь Алтайских гор, посетив Риддер, Ивановский и Сержинский белки, Уймон и верховья Чуи, Нарымский и Курчумский хребты, озеро Маркаколь. Многие его маршруты остались неизвестными, а в тех, о которых он упоминает, много неясностей.
            Ботаник и историограф В.И. Липский в конце XIX-начале ХХ столетия попытался проследить маршруты Карелина по востоку Казахстана. Он тщательно и скрупулезно проанализировал образцы собранной Карелиным флоры, хранящиеся в Петербургском Ботаническом саду (а их десятки тысяч), собрал все, что мог из сохранившегося литературного наследия путешественника: записные книжки, письма, воспоминания родственников и сослуживцев, записи в книгах регистрации почтовых станций и т.д. Многое, конечно, ускользнуло, но и то, что удалось воссоздать, опубликовано маленьким тиражом в давно забытой книге. Широкому же кругу читателей и даже краеведам Восточного Казахстана о путешествии Г.С. Карелина по нашему краю почти ничего не известно. Тем ценнее сохранившиеся записи самого путешественника, тем более что любой пересказ потерял бы все тонкости личного восприятия.
           Здесь приводятся сохранившиеся отрывки из записных книжек и писем Карелина о путешествиях по Алтаю в несколько сокращенном виде.
           10 августа 1840 года Карелин в письме в Московское Общество испытателей природы сообщает из Усть-Бухтарминска (Бухтармы): "Проездом из Усть-Каменогорской крепости в Бухтарму посетили мы Сержинский белок, весьма высокую гору, лежащую в 70 верстах против Феклистовского форпоста (Далее по пути Карелин поднимался на "студеную сопку", без сомнения это Студенюха (высота 1795 м), лежащая к северо-востоку от Бухтармы в сторону Зыряновска - примечание А.Л.). В Бухтарме сделаны были приготовления для путешествия по отрасли Алтайских гор, именуемой Нарымским снежным хребтом, который тянется в Китайских пределах. 29 июля, переехав р. Нарым, вступили в Китай и начали вздыматься на хребет. Семь верст взбирались мы по крутизнам между стремнинами и пропастями, сквозь лиственничный бор, перемежающийся кедрами, и под вечер остановились у окончания леса. Оставалось еще около версты до вершины. Мы расположились на берегу р. Теректы, которую переехали 20 раз, и на солнечном закате ощутили сильных холод. Трава и деревья начали одеваться инеем, и вода в ведре замерзла... Через полчаса на солнечном восходе мурава и деревья, сбросив свой саван, облеклись в яркую зелень, блиставшую жемчужными слезами, и настоящие альпийские растения засверкали прелестнейшими радужными цветами. Мы поднялись на самую высокую точку хребта, гору Джайдан, откуда ясно видно было все озеро Нор-Зайсан.
           ...На четвертый день (1 августа) ездили на реку Курчум. Она необыкновенно быстра, шириной от 15 до 50 сажен. Бродов мало. Берега очень лесисты и изобилуют зверьми разного рода. Особенно много медведей, росомах, рысей, диких кошек, куниц, соболей, белок (черных), бурундуков и выдр. Очень много бобров на реке Кальджар, вытекающей из озера Мар-ка и впадающей в Верхний, или Черный, Иртыш. Сначала хотел было я туда ехать: мне оставалось не более 25 верст, но услышав, что на озере Мар-ка поставлены Гобдинским Амбанем три караула для наблюдения за мятежными киргизами и монголами, оставил это намерение из опасения; со мной было только 4 человека сибирских казаков.
       ...Ночевали в 15 верстах от Курчума в скалах, где гоняли соболя, но он, вбежав в дуплистое поваленное дерево, обманул нас, прогрыз бок и ушел в камни. Ночью была тревога: к палатке подходил медведь, но скоро ушел.
        На шестой день (3 августа) воротились мы в редут Нарымский. Предпринимая это путешествие, для большего выигрыша я разделился с сопровождавшим меня студентом г. Кириловым, послав его на озеро Нор-Зайсан и к реке Черному Иртышу. Через две недели соединился он со мною на Бухтарме, обогащенный 82 породами растений, которых мне не встречалось. Вообще приобрели мы до 200 видов растений, из которых есть и новые, вовсе ботаникам неизвестные.
        ...Студент Кирилов, обозревший с северной и восточной стороны озеро Нор-Зайсан и углубившийся в Китай вверх по Черному Иртышу, видел стада диких лошадей, или джигитеев (куланов, - примечание А.Л.).
       ...Удостоверившись, что на возвышенных частях Алтайских гор скоро начнется лов зверей всякого рода, я отправил препаратора Г. Масленникова в дальние горы Бийского уезда в деревню Уймон и к вершинам реки Чуя, приказав ему заняться приобретением и приготовлением птиц и зверей".
          22 августа 1840 года Карелин пишет письмо из Усть-Каменогорской крепости: "Из Бухтармы (имеется в виду крепость Усть-Бухарминская при впадении реки Бухтармы в Иртыш, - примеч. А.Л.) отправился я водой по Иртышу, который до Усть-Каменогорска, прорезывая Калбинские горы, сжатый утесами, стремится с чрезвычайной быстротой, так что, не принимаясь за весла, в несколько часов проплыли мы 128 верст. На этом переезде несколько раз приставали мы то к тому, то к другому берегу, занимаясь собиранием растений и образчиков горно-каменных пород. К сожалению, по недосмотру рулевых плот наш ударился о высунувшийся из воды камень близ оконечности одного острова, и от сильного сотрясения слетело в воду несколько ящиков, из которых два вместе с моим чемоданом безвозвратно пропали.
         Мы везли 27 кип растений, 3 ящика приготовленных шкурок, 2 сундука, наполненных ящичками с насекомыми и 2 больших ящика с минералами. Если бы ехать горами, по которым между Бухтармой и Усть-Каменогорском спуски и подъемы чрезмерно опасны и трудны, то мне пришлось бы брать не менее 10 лошадей. Сколько успел я осмотреться, потеря состоит из сундука с растениями и семенами, нескольких ящичков с насекомыми, некоторых собственно мне принадлежащих инструментов и книг. Все мои термометры и один барометр погибли...
       ...Впрочем, предметов естественной истории имеется у меня еще, по крайней мере, 12 ящиков: особенно растений столько, что составят с прежде посланными 1000 видов.
       ...По прибытии в Усть-Каменогорск ездил я со студентом Кириловым по окрестностям и в Риддерский рудник за 85 верст на север. Там посетили славный Ивановский белок, известный под названием Крестовой горы, о которой так часто упоминает Ледебур (известный ботаник, путешествовавший по Алтаю в 1826 году - примечание А.Л.) в своей "Флоре Алтая". Но время было уже позднее: 19 августа найдено там совсем немного отцветших растений... Для кабинета Общества приобрел я коллекции минералов Риддерского и Крюковского рудников с точным обозначением количества содержащихся в них серебра, меди и свинца. Такую же коллекцию доставлю из Зыряновского рудника, из которого образцы уже присланы, но росписи не приложено".
           В архиве Академии наук в С-Петербурге сохранились подробные абрисы побережья озера Зайсан и течения реки Бухтармы от Чингистая (китайский погранпост) до Усть-Бухтарминска, однако с ошибками в деталях в районе Зыряновского рудника. Для меня так и осталось неясно: был ли сам Карелин в Зыряновске. До него от Усть-Бухтарминска всего 50 верст, и его помощник Григорий Александрович Масленников, скорее всего, по пути в Уймон, проезжал через Зыряновский рудник.
         Через три года, в 1843 году Карелин опять путешествует вдоль Иртыша у подножья Алтайских гор. Вот отдельные выписки из его записной книжки:
         "1 июня. Семипалатинск.
15 июня. Шульба. Перевоз в трех верстах от Талицы через Иртыш. Пески по сию сторону. Хороший паром. Удобная и кратчайшая дорога.
16 июня. Глубокая, 22 версты. Усть-Каменогорск, 32 версты. Переправа через Иртыш.
18 июня. Озеро недалеко от Аблайкента (развалины буддийского монастыря на левом берегу Иртыша в Калбинских горах - примечание А.Л.). Сарбулацкий прииск Попова (320 рабочих-киргиз, добыча плохая, от 30 до 40 золотн. в день).
19 июня. Троицкий прииск Зобнина (60 человек, добыча 6,5 - 15 золотн. в день).
23, 24, 25, и 26 июня. На войсковой рыбалке (при выходе Иртыша из Зайсана - примечание А.Л.). Упомяну о стерляди. Главная и многочисленнейшая рыба - стерлядь; ее два рода: первый, обыкновенный, весом до 20 фунтов (8 кг). Достигающие до пуда называются зайсангами (князьками), но она никогда не бывает икряная, а все жировая. Цвет зайсангов черноватый, настоящая стерлядь серо-белая. Затем осетры, таймень, нельма, щука, окунь, язь, линь, карась, чебак, налим.
          3 июля. Форпост Красноярский (Ярки), расположенный на правом берегу Иртыша. Чай казаки пьют и два раза в день. Обыкновенно кирпичный; за недостатком его употребляют: 1) чагырский чай; это прошлогодние листья камнелома сердцелистного (бадана - примечание А.Л.); 2) боровой чай, 3) белоголовник, 4) кизлярка (все местные растения - примечание А.Л.).
8 июля. Озеро Маркакуль. 70 верст длиной и 25 шириной (длина преувеличена - примечание А.Л.). Рыба: ускучи и хариусы. Кругом и близко хвойные леса: пихта, лиственница и сибирский ельник. Отсюда вытекает река Кальджир. Китайский караул. Основные деревья толщины чрезвычайной. Прямо через горы, верст 50, река Бухтарма. В жаркие дни озеро, по уверению рыбопромышленников, местами покрывается фосфоресцирующими пятнами, величиной от простой звездочки до нескольких сажен.
12 июля. Ярки. Вниз на лодке по Иртышу, р. Таволжанка. Редут Воронинский. Пристань Зыряновских рудников.
14 июля 1843 года. Бухтарма. Поездка вверх по Бухтарме к пещерам. Эти пещеры в виде огромных печей в конце отрога известнякового хребтика, видимые версты за три, были некогда славны и знамениты. Над ними находились надписи. Во время путешествия графа Головнина в Китай сопровождавший его ученый (Клапрот?) отбил надпись, которой теперь нет... Узкие ходы выводили в обширные храмины, из которых разные ходы вели в другие пустоты глубже под землей. В двух огромных пещерах было множество сталактитов. С 1814 года пещеры начали мало-помалу разрушаться, а за 4 года перед сим какой-то из служащих в Бухтарминском артиллерийском гарнизоне канонир для забавы своей обрушил и завалил последние ходы. Теперь виднеются отверстия в величину чела голландских печей, но пролезть туда невозможно по причине беспрестанных обвалов...
          15 июля. Бухтарма: по полудню выехал вниз по реке... Соединяясь с Бухтармой, Иртыш, до того тихий, становится так быстр, что неводники (лодки сажень в 5-6 и длиннее), весною, на двух веслах, с переменными гребцами, поспевают из крепости Бухтармы в крепость Усть-Каменогорскую в 6 часов, что составит около 20 верст в час.
Садов в Бухтарме нет, хотя и могли бы воспитываться успешно некоторые плодовые деревья. В палисаднике отставного майора Андреева растет, цветет и плодоносит могучее деревцо джигды и даже поднялось значительно дрюковое деревцо: доказательство умеренности здешнего климата.
Бухтарма со всех сторон ограждена горами. Следовательно, цвет не мог бы обиваться".
Не преминул Карелин отметить особенности говора сибиряков: "У сибирских казаков вместо "кричит" - "ревет", вместо "нет" - "нетука", "гдека", и беспрестанное "однака".
         И это почти все, что осталось от путешествия по Алтаю великого исследователя, не считая, конечно, десятков тысяч образцов собранной им флоры. К ботанике он питал особую страсть.
         В Семипалатинске Г. Карелин прожил еще три года, делая разъезды в разные стороны обширного Степного края, но нет сведений, что он возвращался на Алтай.

               

                БРЕМ В ГОСТЯХ У СЕМИПАЛАТИНСКОГО ГУБЕРНАТОРА

Едва ли не лучшее из написанного о природе и людях Восточного Казахстана в XIX века книга О. Финша и А. Брема "Путешествие в Западную Сибирь в 1876 году".
Читая эти записки, невольно обращаешь внимание на людей, которые оказались причастными к экспедиции. В первую очередь интерес вызывают личности Семипалатинского губернатора Владимира Александровича Полторацкого и его жены Любови Константиновны. Сразу скажем, что эта супружеская чета  достояна специальных исследований и публикаций. Достаточно сказать, что сам Владимир Александрович был военным, имевшим большие заслуги перед Отечеством, а также ученым, совершавшим путешествие по Средней Азии и печатавшим свои труды в научных изданиях. Являлся он и прекрасным администратором, руководящим огромной областью, много для нее сделавшим.
В 1867 году с военным отрядом и в сопровождении ученого исследователя Остен-Сакена он прошел через Сон-Куль в Киргизии на Нарын и далее на озеро Чатыр-Куль до границы с Кашгарией. После этого было построено Нарынское укрепление, а вся огромная область закреплена за Россией. В том же году, но двумя месяцами позже, по этому же маршруту прошла самая известная научная экспедиция крупнейшего ученого-зоолога Н.А. Северцова. И это не было случайностью: ведь Северцова и Полторацкого связывала не только дружба, но и родственные связи. Николай Алексеевич приходился зятем Полторацкому, он был женат на его родной сестре Софье.
Все члены обоих семейств, включая жен и детей, любили путешествовать. Жена Полторацкого Любовь Константиновна известна как талантливый публицист и фотограф. В журналах  появлялись ее очерки географического и этнографического характера.
Софья Александровна, сопровождая мужа в его труднейших путешествиях, будучи неплохой художницей, делала в пути зарисовки и вела ботанические сборы. Их сын Алексей Николаевич Северцов - впоследствии стал крупным ученым, создавшим новое направление в биологической науке.
Интересно отметить, что в честь брата и сестры Полторацких названы новые виды птиц. Именем своей жены Северцов назвал одну из замечательнейших пичуг высокогорий Тянь-Шаня расписную синичку (лептопециль София), а Финш и Брем найденный на Маркаколе новый подвид скворца назвали    "Стурнус Полторацкий".
Но вернемся к путешествию Брема. С радушием и предусмотрительностью гостеприимного семейства Полторацких путешественники встретились еще на подъезде к Семипалатинску.
"При въезде в город, не представляющий  никакого внушительного вида, нас ожидал верховой, который проводил нас до квартиры, которая была предусмотрительно приготовлена неизвестным еще для нас покуда губернатором области, генерал-лейтенантом Полторацким, в доме помощника полицмейстера коллежского секретаря Николая Герасимовича Герасимова."
На следующий же день путешественники были представлены губернатору. С этого момента и почти на все время пребывания на территории нынешней Восточно-Казахстанской области они стали его гостями. Заботливость хозяев была очень полезной и немаловажной, ведь в Семипалатинске того времени не было ни одной гостиницы. Радушие губернатора и его жены простиралось до того, что гости были избавлены от забот по приготовлению еды и ежедневно столовались в доме любезных хозяев.
Вся семья Полторацких в совершенстве владела английским, французским и немецким языками. Поэтому немецкие путешественники чувствовали себя как дома и могли вести самые непринужденные беседы на родном языке. Для них это было тем более интересно, что и сам генерал, и его супруга прекрасно знала все места, (в том числе и по самым диким горам Алтая), куда устремлялись и где собирались пройти Брем и его спутники. Рассказы из дамских уст об опасностях, приключениях в пути по страшным кручам и горной тайге казались Брему невероятными. Но генеральша сопровождала их показом сделанных ею же самой фотографий, что устраняло любую тень сомнений в их правдивости. Более того, она сама даже освоила изготовление светочувствительных эмульсий. Фотопластинки с такой эмульсией давали лучшее изображение. 
Знание местности объяснялось не только пристрастием генерала к путешествиям и любовью к природе, но и служебной необходимостью ежегодного объезда границ области. В этих поездках губернатора частенько сопровождала и его жена. А границы проходили по живописнейшим местам, включая Зайсан, Маркаколь, подножье Белухи.
Несколько дней, проведенных в Семипалатинске, пролетели быстро. Гости готовились в дальнейший путь, а Брем хозяйничал в фейерверочной хозяина - комнате для приготовления патронов для охоты. Много же их запасали, если в течение двух дней набивкой гильз вместе с Бремом (по распоряжению губернатора) занимались четыре солдата. Первого мая Брем  вместе с местным полицмейстером - отличным стрелком - отправился на охоту на бекасов. Трофеи в виде множества различных куликов, диких уток и прочих птиц, пошли на кухню, а их шкурки - для коллекции в научных целях.
Утром третьего мая путешественники простились с Семипалатинском и направились на юг, в Казахскую степь к Аркатским горам, расположенным в 107 верстах от места, где намечалась первая остановка. Здесь была организована запланированная губернатором охота на архаров. Все было ново для немецких ученых, все в диковинку. Но с особой радостью они взирали на невиданную до того чудесную птичку, эндемика казахских степей - черного жаворонка.
...Уже в полной темноте, ближе к полуночи путникам показались огни горящих костров. Это было заранее приготовленное становище. У красиво убранной юрты гостей ждала хозяйка-генеральша. На ужин подавали прекрасно приготовленные восточные блюда - плов и шашлыки.
Несколько дней путешественники охотились в Аркатских горах, но только одному Брему посчастливилось добыть архара, о чем Финш написал так:
"Мы стояли, наверно, более полутора часа, и я уже считал охоту неудавшейся, как вдруг раздался выстрел, за ним другой! Это стрелял Брем, имеющий привычку не жалеть второй пули... Правда, архар бросился в галоп, но остановился, чтобы осмотреться, чем и подставил свой бок под выстрел. В этот момент раздался третий выстрел Брема, а бедное животное грохнулось с глухим шумом с высоты стофутового откоса".
И Брем показал себя не только отличным стрелком, но и знатоком Корана. Сказались прежние путешествия по мусульманской Африке: он наизусть читал на арабском языке множество сур (глав) из священной книги и в соревнованиях превзошел всех присутствующих султанов и биев.
Здесь немецкие путешественники расстались с семейством Полторацких, договорившись встретиться вновь в урочище Майтерек на южной окраине Алтайских гор, куда они должны были прийти через месяц. В свою очередь губернатор решил совместить ежегодный объезд границы с путешествием Брема и его спутников. Так все и вышло. Пройдя по маршруту Озеро Ала-Коль - северные предгорья Джунгарского Ала-Тау-Чугучак (Китай) -Зайсан, четвертого июня экспедиция достигла отрогов Курчумского хребта в местечке Баштерек на реке Майтерек. С нетерпением Финш и Брем ожидали появления своих друзей, о чем потом написали так:
"Около часу облака пыли и конский цокот возвестили приближение поезда, который оказался гораздо более многочисленным и блестящим, чем это можно было ожидать. Впереди под предводительством опытных пастухов скакал целый табун кобыл, голов в 60, которые должны были доставлять молоко для приготовления неизбежного кумыса, и служили таким образом живым и живительным источником для многочисленных киргизских старшин. Эти последние оказались в большем числе, чем прежде: между ними были султаны, украшенные медалями и другими знаками отличия, на лучших лошадях и в сопровождении многочисленных верховых, перед которыми наш конвой, состоящий из 8 казаков и дюжины киргизов, совершенно терялся. Тринадцатилетний сын губернатора Саша, искусный и неустрашимый наездник, ни за что не хотел уступить в верховом искусстве казакам и киргизам, и первым прискакал и приветствовал нас. Вскоре показался и генерал, его милая супруга и прелестная дочь... Как и следовало ожидать от такого любезного семейства, свидание было столь же непринужденно, сколько искренно радушно, и вскоре мы уже сидели за обедом в уютной юрте, весело делясь между собой случившимся за последнее время".
Отсюда начинался самый трудный участок пути по горам. Иностранцев не переставали удивлять смелость и даже лихость, проявляемые женой генерала и дочерью в скачке на лошадях по равнине и на опасных переправах через грозные горные реки. О том, каков был путь к озеру Маркаколь, можно судить по отрывку из описания Финша:
"К трем часам пополудни мы достигли узкой луговины, лежащей на высоте 1600 м и замкнутой кругом снежными горами. Тут предполагалось расположиться на ночь, после того как в этот день мы перешли 14 речек и три перевала, первый на высоте 1500, второй - 1400 и третий - 1720 м, причем первый составляет границу с Китаем. (...) Снег и град сменялись ливнем, а что касается дороги, то о ней не могло быть и речи. Мы поднимались все выше и выше вдоль пенящихся речек, пересекали их, иногда долго ехали по их руслу, а где утесы преграждали путь, карабкались по узким уступам, высоко над пенящимися стремнинами, надеясь только на лошадей и проводников киргизов.
Любовь Константиновна, невзирая на усталость и тяготы пути, вела фотосъемку, то и дело устанавливая громоздкий фотоаппарат, делала и коллективные снимки, и пейзажные, а однажды отстав от всех участников, задержалась до полуночи потом вынуждена была догонять остальных уже в темноте и это при ужасающих условиях дикой тайги, чем вызвала немалое беспокойство, как генерала, так и его гостей".
Путешествие через озеро Маркаколь и перевал Бурхат в долину Бухтармы заняло восемь дней и было полно приключений, временами опасных и рискованных, но зато путники вдоволь налюбовались местными пейзажами, которые вряд ли где еще могли бы увидеть. Они мерзли под проливными дождями, пробирались через бесчисленные бурные потоки и завалы снега. Зато по вечерам грелись у костров, слушая берущие за душу казачьи песни. За время похода люди так свыклись друг с другом, что многие получили дружеские прозвища. О. Финша, занимающегося на бивуаках съемкой шкурок с птиц и зверей, прозвали "поваром", а Брема за его массивный нос - "носачем".
О пройденном пути Финш выразился так: "Я прибавлю от себя, что восхождение на вершину Грей-пика в Скалистых горах (США - А.Л.) высотой 4600 метров может быть названо детской прогулкой, сравнительно с тем, что мы вынесли на Алтае".
Спустившись в долину Бухтармы, путники наконец попали в обжитые места, где встретили самый теплый прием в станице Алтайской, как назывался тогда Катон-Карагай.
"...Из немцев мы были первыми посетителями Алтайской станицы (по-калмыцки Катон-Карагай), которая существует еще с очень недавнего времени. Она обязана возникновением Семипалатинскому губернатору, генералу Полторацкому, который заняв в 1869 г. китайский пограничный пост Чингистай в 20 верстах" от него основал так называемую страницу, то есть поселок казаков и роты пехоты. Это было в 1871 году.
...Кроме произведений хлебопашества нам удалось получить здесь и главные предметы охоты: а именно шкуры медведя, лисицы, рыси, росомахи, соболя, колонка, хорька, ласки, горностая, белки, байбака, летяги. Сюрприз этот был приготовлен нам господами офицерами, которые оказали такой радушный прием, что он никогда не изгладится из нашей памяти и останется навсегда одним из приятнейших воспоминаний. В юрте особенно празднично убранной цветами, где упомянутые образцы были расставлены как в музее, члены немецкой экспедиции были встречены господами офицерами в парадной форме и по местному обычаю начальником, в знак особого уважения, были поднесены хлеб и соль.
Комендант майор А.И. Бахарев сказал приветствие, на которое доктор Брем, как самый искусный оратор экспедиции, отвечал благодарностью от ее имени. Превосходный завтрак был уже готов, и вскоре непринужденная, веселая беседа и тосты оживили веселый кружок, которому придавало особый блеск присутствие генеральши Полторацкой и ее дочери. Даже в музыке не было недостатка. Под аккомпанемент скрипки и балалайки казаки исполняли свои песни, которые вскоре уступили место танцам.
...После полудня губернатор дал в честь нас большой обед, короче, мы наслаждались алтайским гостеприимством. Кроме воспоминаний члены экспедиции увезли отсюда интересные подарки. Граф Вальдбург получил прекрасные шкуры рыси, лисы, росомахи, Брем - великолепного соболя и громадный медвежий мех, мне, как начальнику экспедиции (т.е. Финшу - А.Л.), была поднесена громадная шуба (доха) из меха  кабарги и туземный нож".
Отсюда, распрощавшись с офицерами станицы, Полторацкие отправились в Семипалатинск, а Брем и его спутники - дальше по маршруту в Зыряновск, а затем в Усть-Каменогорск и Сибирь.

                В.В. САПОЖНИКОВ - ИССЛЕДОВАТЕЛЬ ФЛОРЫ И ЛЕДНИКОВ АЛТАЯ И ТЯНЬ-ШАНЯ

В.В. Сапожников – выдающийся русский ботаник, географ, путешественник, альпинист на рубеже XIX – XX веков внесший большой вклад в изучение природы Алтая, Тянь-Шаня и Семиречья. Особенно велики его заслуги в изучении флоры и ледников Алтая. Именно в этом качестве патриота и исследователя Алтая мы его и знаем. Однако не менее велики его заслуги в изучении Тянь-Шаня, горы которого он пересек вдоль и поперек.
Родился Сапожников в городе Перми в 1861 году. В молодости он много охотился и приобщился к экспедиционным условиям. Учился на естественном факультете Московского университета, где был учеником знаменитого К. Тимирязева. В 1893 году он переехал в Томск на работу в местный университет в качестве профессора ботаники, где у него появилась возможность заняться исследованием природы Сибири. Объектом его изучения на долгие годы стал Алтай.
В первой экспедиции 1895 года, маршрут которой составил более 1000 верст, Сапожников пересек весь Центральный Алтай от Телецкого озера и долины Чулышмана до реки Чуи. Перевалив через высокий Катунский хребет, он добрался до Белухи, где сделал важные открытия. Это произошло 29 июля, когда, обогнув боковой отрог, путешественник увидел заснеженную величественную Белуху. Сапожников тогда записал:
«Два ярко серебристых конуса, немного задернутые венцом облаков, буквально поражают своей мощью».
Ему стало ясно, что до сих пор ученые плохо знали масштабы оледенения этой горной страны. Геблер, впервые описавший истоки Катуни 60 лет назад, во многом ошибся, недооценив величину и число ледников. С этого времени высочайшая гора Алтая на несколько лет стала его путеводной звездой и предметом изысканий.
Теперь Сапожников знал, чем он будет заниматься и чему посвятит всю свою жизнь. Он влюбился в горы Алтая, поставив перед собой задачу исследовать эту горную страну и в первую очередь его оледенение. Сам Сапожников написал об этом так:
«Первоначальная цель путешествия была ботаническая, но потом она расширилась до изучения Алтая с общегеографической точки зрения».
Сапожников стал не только ботаником, но и гляциологом – исследователем ледников и геоморфологом – специалистом, изучающим рельеф и строение гор.
Возвращался из первого маршрута Сапожников по другому пути. Перевалив через водораздел с Черной Берелью, он прошел через Рахмановские Ключи, спустившись в долину Бухтармы, побывал в высокогорном селении Арчаты, и, проехав по тракту через Зыряновск (где осмотрел рудники), через Змеиногорск вернулся в Барнаул.
В этот первый маршрут ученым было сделано 150 определений высот, причем с точностью, удивляющей даже современных геодезистов (высота Белухи оказалась почти на 1500 м больше, чем считалось ранее). Было собрано более 400 видов растений, в основном высокогорных, наименее изученных, а зачастую и новых для науки. Под впечатлением поездки Сапожников, полный эмоций от увиденного, написал книгу «По Алтаю», где, отступив от казенного, наукообразного стиля, в несколько восторженных тонах описал трудности пути и красоты природы. Книга сразу приобрела популярность у любителей путешествовать, и ею до сих пор пользуются туристы, а сам Алтай приобрел славу живописнейшего горного края. Во многом популярности книги способствовало большое число фотографических снимков, которые Сапожников делал во время всех своих путешествий.
Следующее путешествие 1897 года было еще более плодотворным. Сапожников экскурсировал не только в районе Белухи, но и проник к другому крупному центру оледенения высокому Чуйскому хребту, побывав у его наивысшей точки горе Иик-Ту. Острый шпиль Иик-Ту непреодолимой иглой возвышается над ледниковым плато, а далеко на западе виднеется одноглавая с этой стороны Белуха. Тогда же, побывав на высокогорном плато Укок, Сапожников увидел вершины второго мощного узла Табын-Богдо-Ола (пять священных гор), за исследование которого он возьмется спустя несколько лет.
Год 1898 был ознаменован тем, что Сапожникову вместе с четырьмя спутниками удалось подняться на седло Белухи, достигнув высоты 4050 метров. Это было большим достижением, тем более, что Сапожников не обладал ни достаточным опытом альпинизма, ни необходимым снаряжением. Вот как описывает восхождение сам Сапожников:
«Моими спутниками на этот раз были: студент Винокуров и три проводника – Иннокентий Матай, Архипов и Кузьмин, все трое – прекрасные ходоки, но вполне заслуженное предпочтение нужно отдать первому – И. Матаю, неутомимому охотнику за каменными козлами и маралами.
Что касается до нашего снаряжения, то оно состояло из палок с кирками альпийского образца, толстой веревки в 15 сажен длины и сапог, подбитых гвоздями; из  приборов я взял только фотографический аппарат, маленькую буссоль, два анероида и термометры.
Зная, что нам предстоит нелегкая работа и, боясь чрезмерно напрягать силы, я решил разбить экскурсию на два дня, предполагая переночевать в средней части ледника. Ввиду этого каждый из нас захватил с собой теплое платье и небольшой запас провизии.
18 июля около полудня мы выступили при хорошей погоде и твердо стоящих барометрах, обе вершины Белухи были почти свободны от облаков, и можно было рассчитывать на удачу».
Для ночлега путешественники выбрали скалу у последних кустов можжевельника. Утром погода начала портиться, появились легкие облака и путники заторопились в дорогу.
«Ввиду того, что впереди было много трещин, закрытых снегом и вообще путь делался опасным, мы все связались веревкой. Через час ходьбы перед нами вырос верхний ледопад».
Путешественников пугал вид зияющих трещин, поэтому все связались веревкой, чтобы можно было удержать товарища в случае падения. Однако нависающие глыбы льда представляли не меньшую опасность и от них трудно было укрыться.
Большинство трещин путники обошли стороной или, страхуясь, перебрались по снежным мостикам, но вскоре весь косогор пересекла огромная трещина, зияющая гранями сине-зеленого льда. Долго искали пути перехода через нее, пока не протиснулись у края скалы. Наконец зона разрыва ледника была преодолена, поднявшись по снежному полю, путешественники достигли седловины между двумя клыками вершины. Вид во все стороны был будто зимой: всюду снег и льды и лишь черные глыбы скал на гранях обеих пиков контрастировал с белизной снегов. Клочья облаков проносились мимо, обдавая путников снежной пылью. До верхушек Белухи оставалось каких-то пятьсот метров пути, но Сапожников благоразумно решил спускаться вниз, так как времени оставалось только для того, чтобы вернуться к месту ночлега, где оставались теплые вещи и палатки.
Оставив в надежном месте термометры для последующих наблюдений, путники стали спускаться и лишь к 10 часам вечера, уставшие до предела и смертельно голодные, добрались до палаток, спустившись сразу на две тысячи метров.
1899 год был переломным. В этот год Сапожников, посетив ледники в истоках реки Кочурлы, на этом закончил исследования Русского Алтая и переключился на другие районы.
«Джунгарский Алатау – совершенно неизведанная земля», - говорил бессменный руководитель РГО П. Семенов, настаивая на изучении именно этого горного массива.
Лето 1902 года застало Сапожникова на пути в Семиречье в предгорьях Северного Тянь-Шаня. Начавшаяся весной экспедиция, караваном преодолела путь по пескам и степям к восточному побережью Балхаша, спустилась на юг к Верному, а оттуда через Боомское ущелье прошла вдоль южного побережья Иссык-Куля. Перевалив через хребет Терскей Алатау, Сапожников изучил горный массив Ак-Шийряк, открыл новый хребет, названный им Теректы, а оттуда прошел к подножью высочайшей вершины Тянь-Шаня Хан-Тенгри, где в условиях беспрерывных снежных бурь исследовал ледник Семенова. Завершающим этапом было изучение Джунгарского Алатау, массив которого Сапожников пересек в самой высокой части, установив, что высоты здешних гор намного ниже, чем в центральном Тянь-Шане. В один из горных переходов через сверкающие снежные поля Сапожников чуть не ослеп и несколько дней пролежал в палатке, пока не восстановилось зрение.
В 1904 году Сапожников продолжил начатое в предыдущий год путешествие, на этот раз пройдя через горные группы Монрак, Саур, Тарбагатай, Восточную часть Джунгарского Алатау, этим как бы закончив обследование горных цепей на границе с Китаем.
Загруженный преподавательской и административной работой, Сапожников находил время и для написания книг, правда теперь они не отличались той художественностью и полнотой, как первая «По Алтаю», а были более краткими, содержащими в основном географические сведения. В 1904 и 1906 гг. вышли два тома «Очерков Семиречья».
В 1905 – 1909 гг. Сапожников вернулся на Алтай, на этот раз в Монгольский, где ему удалось открыть более десяти до этого неизвестных ледников, самый крупный из которых, названный именем Потанина, в длину достигал 9 верст, а в ширину до двух с половиной. Результаты изучения этого района были сведены в книге «Монгольский Алтай в истоках Иртыша и Кобдо».
1912 год. Неутомимый Сапожников, завершив работы на Алтае, снова в горах Средней Азии. В этот год с экспедицией, финансируемой Переселенческим управлением, он прошел большой маршрут, начиная от долины реки Или до подножья Хан-Тенгри, откуда по Сары-Джасу поднялся в долину Куэлю и через хребет Терскей вышел к городу Пржевальск. Из Пржевальска путешественник берегом Иссык-Куля дошел до реки Чу, поднялся к Нарыну и, перевалив через Ферганский хребет, вышел в Ферганскую долину. Кроме этого он прошел вдоль всей реки Сары-Джас, обследовав до верховий все его правые притоки.
В результате путешествий по Тянь-Шаню, которые сам ученый считал рекогносцировочными, т.е. предварительными, были описаны ледники, растительность (в том числе открыты новые виды), выявлены закономерности в распределении флоры по зонам. Так установлено, что зона лесов распространяется в горах Алтая до высоты 2000 м, в Джунгарском Алатау – до 2500 м, а в Центральном Тянь-Шане до 3000 м.
Редко какое лето Василий Васильевич проводил не в поле. В 1913 году он работал в Зайсанском уезде, в 1914 – в Тарбагатае. Свою научную и преподавательскую работу он сочетал с общественной. Будучи прекрасным лектором и популяризатором, причем не только в университете, но  и проводя различные общественные мероприятия, Сапожников увлекал слушателей, не оставляя никого равнодушным. Писатель М. Зверев в книге «Заимка в бору» вспоминал:
«Навсегда запомнилась первая лекция по ботанике. Профессор Василий Васильевич Сапожников был в то время широко известен в Сибири как ученый и блестящий лектор. Более двадцати раз он бывал в экспедициях на Алтае и, проезжая через Барнаул, в городском театре читал лекции о природе Алтая, с чудесными цветными диапозитивами, которые сам же раскрашивал.
…Седовласый стройный ученый бодро вошел в аудиторию и поднялся на кафедру. Он был едва виден среди зелени цветов. Зал замер.
- Господа! – раздался громкий голос профессора. Чуть слышный шелест прокатился по залу. – Моя лекция посвящена систематике растений. Вот перед вами папоротник… - с каждой минутой профессор все сильнее завладевал аудиторией. С каким жаром, каким воодушевлением он говорил о скучнейшем, казалось бы, предмете – о систематике растений».
Революционный переворот 1917 года и связанные с ним последующие бедствия В. Сапожников, как и большинство настоящих интеллигентов, воспринял как безумие и крушение России, а потому в 1919 году посчитал обязанным принять предложение быть министром просвещения в правительстве Колчака. Долгие годы занимая должность декана физико-математического факультета Томского университета, в 1906 году под влиянием профессуры вынужден был возглавить этот университет в качестве ректора. Однако хлопотная административная работа не давала возможности путешествовать, поэтому в 1907 году он отказался, пробыв в этой должности менее полутора лет.
В последние 20-23-е годы, до самой своей смерти Сапожников продолжал выезжать в горы Алтая.
Умер Сапожников 11 августа 1924 года.
Подводя итоги научной деятельности В. Сапожникова, можно сказать, что он был знатоком гор Алтая, Тянь-Шаня, Джунгарского Алатау и всей Сибири. И хотя по протяженности маршруты по горам Тянь-Шаня превысили алтайские, все-таки главным его детищем остался Алтай. Вопреки существующему до него мнению о том, что на Алтае нет значительного оледенения, В. Сапожников доказал, что здесь имеются крупные очаги оледенения, а некоторые из ледников достигают 8 – 9 км длины, мало в чем уступая альпийским.
Наследие Сапожникова велико, причем не только в виде книг и научных трудов. Особое значение в наше время приобретают его труды в качестве пособий для любителей путешествовать, т.е. для любителей природы.
«Турист найдет на Алтае богатый источник эстетического наслаждения в непривычных для жителя равнины и степей художественных сочетаниях темного леса и пенистых горных потоков, ослепительно-снежных вершин и ярко-цветистого горного луга с опрокинутым над всем глубоким голубым небосводом», - писал ученый и подтверждением этих слов являются многочисленные туристы, приезжающие на Алтай со всей России, Казахстана и из-за рубежа.
В. Сапожников состоял почетным членом ряда научных обществ, как российских, так и зарубежных. В 1912 году Русским Географическим обществом он был награжден большой золотой медалью имени П. Семенова Тянь-Шанского.

                БРАТЬЯ ТРОНОВЫ - ПОКОРИТЕЛИ ВЫСОЧАЙШИХ ВЕРШИН АЛТАЯ 

В 1786 году на высочайшую вершину Альп Монблан поднялись два человека М. Паккар и Ж. Бальма. Это событие положило начало увлекательному спортивному и научному занятию альпинизму. Шли годы и альпинисты покоряли одну за другой вершины гор разных стран и континентов. Не сразу дошла очередь до Алтая, где высочайшей вершиной была Белуха высотой в 4506 метров. Как только не называли ее: Двуглавая царица Сибири, Алтайский Монблан, Катунские столбы. Художник и философ Н.К. Рерих, побывавший в 1926 году у ее подножья, пишет:
«На Алтае гору Белуху называют Уч-Сюре, Уч-Орион, Сюре - жилище богов. Привилось название данное русскими первопроходцами, искателями Беловодья крестьянами и охотниками, поселившимися еще в XVIII веке в долинах Катуни и Бухтармы – Белуха. И это понятно: все заснеженные горы – белки, а самая высокая – Белуха».
Вот едва ли не первое описание Белухи, данное в 1829 году А. Бунге, одним из спутников знаменитого путешественника и ботаника Ледебура.
«…Равнину со всех сторон окружали крутые горы, …на юго-востоке лежало большое Маралье озеро, на северо-востоке высились, или лучше сказать, вздымались, пламенея в лучах заходящего солнца, исполинские Катунские столбы в своем вечно неизменном снежном саване. Я был совершенно восхищен зрелищем этих великолепных гор, которые были целью моей поездки».
А вот описание, сделанное Семеновым Тянь-Шанским в 1877 году по рассказам путешественников-очевидцев:
«Если смотреть на Катунские столбы с горного хребта, служащего водоразделом истоков Катуни и Береля…, то посреди их поднимаются два исполинские остроконечные шпица, разделенные между собой горизонтальным гребнем… Русские называют эти покрытые вечным снегом и блестящие при лучах солнечных своей необыкновенной белизной шпицы – Белухой.
…Другой вид имеет Белуха с северной стороны. Отсюда она представляется менее блистательной и менее колоссальной, потому что заслонена другими снежными белками.
Один охотник пытался зайти на Белуху со стороны Катунского ледника, но крутизна горы и ширина трещин в обледенелом снегу положили ему непреодолимые препятствия».
Первую серьезную попытку взойти на высочайшую вершину Алтая предпринял в 1890 году известный исследователь и гляциолог В.В. Сапожников. Со своими спутниками он взошел на седловину, достигнув высоты 4050 метров. Непогода и недостаток времени помешали продолжить восхождение и альпинисты спустились вниз.
Восхождение совершалось с юга (с казахстанской стороны), по наиболее легкому пути, по Катунскому леднику. Между прочим, и Н.К. Рерих, записывая местные предания алтайцев, отметил:
«На гору Уч-Сюре восходят по белому хатыку (шарфу)», то есть по леднику. Впрочем, это замечание совершенно излишне, чему свидетельствуют слова В. Сапожникова:
«Высокие горы служат у калмыков предметом священного почитания: никто из них под страхом смерти не смеет восходить на них. Обаяние Белухи на киргизов еще больше: «нам и смотреть близко на нее нельзя», - говорил мне один старик из аула в вершине Черной Берели».
Эстафету Сапожникова приняли братья Михаил и Борис Троновы, коренные сибиряки, выросшие в городе Змеиногорске. Их отец Владимир Дмитриевич Тронов работал врачом, а в свободное время много путешествовал по Алтаю. Его изыскания были настолько серьезны, что он дважды в 1895-1896 годах был награжден серебряной медалью Русского Географического общества за открытие ледников в верховьях Бухтармы и описание Рахмановских ключей. Сопровождая отца, братья познакомились с природой высокогорья Алтая, получили навыки исследовательской работы, со временем став самостоятельными учеными. Особенно преуспел в гляциологии Алтая Михаил. Родившийся в 1892 году, он учился сначала в Московском университете, затем в Томском, где с 1926 года и остался работать на кафедре метеорологии. С тех пор вся его научная деятельность была связана с этим университетом. Но еще задолго до этого братья предприняли первые самостоятельные экспедиции по изучению Алтая. В 1912 году они обследовали Южно-Алтайский хребет и прошли ряд перевалов. В 1913 году обследование южного Алтая было продолжено, а затем была совершена попытка восхождения на Белуху, окончившаяся неудачей. Помешала непогода.
На вершину Белухи нет легких путей, но более доступен маршрут от истоков Катуни по леднику Геблера. Но и здесь крутые фирновые и ледовые поля чередуются с разрывами трещин и ледовых обрывов. К тому же большую часть времени вершина окутана слоем облаков. Лишь ранним утром двузубая Белуха сверкает острыми гранями ледяных пиков,  а ближе к полудню испарение от снежных полей в виде тумана вновь закрывают вершину.
В 1914 году братья Троновы вновь у южного подножья Белухи. Первые две попытки восхождения оканчиваются неудачей из-за плохой погоды. Но постепенно приходит опыт и братья меняют тактику. Чтобы выиграть время они устраивают лагерь как можно выше, на раздельном гребне неподалеку от седловины. На следующий день, выйдя утром, восходители достигли седловины уже к 10 часам. Погода стала ухудшаться, и местные проводники отказались от дальнейшего подъема, но братья твердо решили продолжить штурм, выбрав восточный, более высокий пик. До вершины оставалось примерно 500 метров подъема по очень крутой грани вершинной пирамиды. На гребне их настигли тучи, пошел снег, сильный ветер валил с ног, но альпинисты упорно двигались вверх. Их смелость и настойчивость были вознаграждены и в 15 часов 30 минут 30 июня они достигли вершины. Так впервые Белуха была покорена человеком.
Времени на спуск оставалось мало. Уставшие альпинисты торопились засветло добраться до лагеря. В спешке они допустили падения и срывы, но все окончилось благополучно.  В 17 часов братья были на седловине, а к 20 часам вместе с проводниками спустились к бивуаку.
В 1915 году братья обследуют хребет Южный Алтай, находящийся на границе с Китаем в пределах нынешнего Казахстана. Чтобы лучше разглядеть ледники в истоках Бухтармы, они поднимаются на вершину высотой 3585 метров, назвав ее Кругозорной.
Следующий 1916 год застает их в районе плато Укок на границе с Монголией, там, где возвышаются горы Табын-Богдо-Ола и находятся крупнейшие ледники Монгольского Алтая.
Главная цель братьев Троновых – изучение ледников, но альпинистский азарт гонит их на самую высокую гору Кыйтын (Холодная). Они долго искали пути подхода к вершине – она всюду обрывалась отвесными кручами – и остановились на варианте восхождения с востока, с ледника Потанина в долине реки Цаган-Гол (Монголия). До высоты 4000 метров братья поднялись без особых трудностей, но далее начался опасный путь с риском обрушения с узкого гребня. Момент был критический:
«…На гребне снежный навес чередуется с обнажениями гранита, а по сторонам обрывы делаются все глубже. Так продолжается до высоты 4000 метров, откуда начинается опасное место гребня. Гребень теряет уклон, но становится крайне тонким. Снежный навес на нем перекидывается с одной стороны на другую, а по бокам открываются глубокие пропасти с темными впадинами оборвавшегося снега. После минутного колебания мы вступили на гребень, ступая так, чтобы не провалиться в одну сторону и не скатиться в другую. Гребень становился все тоньше и,  наконец, остается не более четверти аршина (18 см – А.Л.) покатого места, где может ступить нога.
Этот небольшой сравнительно переход оставляет довольно жуткое впечатление и является единственно трудным местом на избранном нами маршруте. Выше гребень опять стал шире, и подъем круче, и через час в одиннадцать с половиной часов мы вылезли наверх, на небольшую снежную площадку на высоте 4300 метров.
…Только на западе еще несколько возвышались над нами высшие точки Кыйтына, вдруг оказавшиеся за глубокой пропастью. …Продвижение по гребню от нашего пункта вплоть до высших точек представлялось вполне возможным, но было решено отказаться от этого плана, так как кругом надвигались темные тучи, уже заволакивающие горизонт».
По определению Троновых высота трех вершин Кыйтына составляет 4400 - 4450 метров, то есть все-таки ниже Белухи (по определению Сапожникова она выше).
Всего М. Троновым совершено 42 экспедиции, благодаря которым установлено, что Алтай является третьим по величине районом горного оледенения (после Средней Азии и Кавказа) Советского Союза. Если после исследований, проведенных В. Сапожниковым в пределах Русского Алтая насчитывалось 50 ледников общей площадью 200 квадратных километров, то к 1970 году их было известно 1026, а площадь оледенения более 800 квадратных километров.
Михаил Тронов стал крупнейшим гляциологом страны. Он был почетным членом Географического общества СССР, им написано и опубликовано более 250 научных работ. Имя М.В. Тронова присвоено одному из ледников и вершине на Алтае.
Белуха же стала одной из самых популярных вершин среди альпинистов. До 1970 года существовал альпинистский лагерь «Актру» вблизи северных склонов Белухи. В 1933 году альпинисты под руководством В. Абалакова совершили восхождение на Белуху с севера  из долины Аккема, а спустились на юг. Через 100 лет после открытия Катунских столбов Геблером на Белуху была проведена первая Всесибирская альпиниада, когда на вершину поднялось 43 человека. Белуха и сейчас остается популярной вершиной российских и казахстанских альпинистов.

                ВИТАЛИЙ БИАНКИ НА АЛТАЕ 

Вряд ли нужно представлять В. Бианки - классика советской детской литературы, писавшего о природе. Любимец детворы, автор знаменитой «Лесной газеты», «Мурзука»,  «Одинца», он известен ничуть не меньше, чем С. Маршак или К. Чуковский.
С детства увлекаясь книгами любимого писателя про птиц и зверей, я почему-то особенно любил перечитывать повесть «Аскыр» и рассказ «Последний выстрел». Тогда, чувствуя в них что-то необычное, особенное, я не мог понять, чем же так привлекают эти небольшие вещи. И лишь гораздо позже, став взрослым, понял, что завораживал сибирский колорит, изображенный там быт и дух алтайских крестьян-кержаков с их немногословностью, манерой говорить, да и сами слова необычные  и непонятные - «ободняло», «отуряться» - притягивали так же, как и забытые древнеславянские имена Ипат, Маркел, Мартемьян.
Но откуда у коренного горожанина, воспитанного на высокой петербургской культуре (отец Бианки был известным ученым орнитологом), такое знание сибирских типов и природы? А разгадка проста: В. Бианки в молодости, может быть лучшие свои годы, прожил в городе Бийске Алтайского края.
Здесь, с 1918  по 1923 годы он учительствовал и по совместительству работал в местном краеведческом музее. Ни сам Бианки, ни его родные не объясняют, как попал он в этот захолустный городок на окраине Алтая, но это нетрудно понять, проанализировав события тех бурных лет
Первая мировая война застала Бианки студентом естественного факультета Петербургского университета. Он готовился стать орнитологом, изучать птиц, а вместо этого, мобилизованному в армию, пришлось кончать юнкерские курсы, а потом служить в воинской части, что вряд ли было по душе романтически настроенному студенту.
После Октябрьского переворота началась разруха, гражданская война, голод и от всех этих ужасов Бианки бежал в далекую Сибирь, на Алтай, славившийся хлебом и богатой природой. Он вынужден был сменить фамилию на Белянина и это пришлось очень кстати, т.к. началась колчаковская мобилизация в белую армию и Бианки избежал ее.
 Провинциальный, захудалый городишко Бийск, куда попал Бианки, сплошь состоящий из деревянных одноэтажных домов, с улицами, утопающими в грязи, не особенно радовал глаз. Но была река Бия, на горизонте синели горы, а рядом с городом, вдоль  Катуни тянулись чудесные сосновые леса с зарослями ажурных папоротников, сплошь  покрывающих землю, с обомшелыми валунами и скалами на берегу.
Учителей в городе не хватало, и Бианки взяли преподавателем биологии. Вскоре он стал всеобщим любимцем. Общительный и пылкий, он с таким увлечение проводил занятия, что не укладывался в уроки, а ученики слушали его с таким захватывающим вниманием, что не замечали звонка на перемену. Свом энтузиазмом он заражал не только учеников, но и других учителей. Не удовлетворяясь уроками, он организовал литературный кружок, вел литературный журнал, проводил вечера и экскурсии на природу в выходные дни, а в каникулы - целые походы с ночевками в лесу. А между тем жизнь была тяжелой, шла гражданская война, было плохо с питанием, дровами, свирепствовали болезни.  Бианки жил, где придется, а одно время, работая в музее, спал на снятой с петель двери в одном из подсобных помещений. Но он был молод, полон энергии, радость к жизни и любовь к окружающей природе переполняла его. Да и жизнь постепенно налаживалась: приехал старший брат Анатолий, а сам Виталий женился, и все стали жить в одном доме.
С В.Н. Калюжевой, учительницей французского языка из той же школы Бианки прожил 38 счастливых лет, и там же, в Бийске родилась их первая дочь Елена, впоследствии ставшая детской художницей и биографом отца.
Пребывание Бианки в Бийске совпало с организацией там краеведческого музея и эрудированный специалист, к тому времени ставший заметной фигурой в городе, пришелся новому заведению истории и культуры как нельзя кстати. Он принялся за работу в музее с неменьшим энтузиазмом, чем до этого занимался в школе, тем более, что его интересы совпадали с нуждами музея. Нужно было собирать материалы, готовить экспозиции, чучела, макеты природы, выставки и т. д. С жаром окунувшись в заботы музея, Бианки привлек к работе не только учеников своей школы, но и жившего там студента Томского университета Ганса Иоганзена, имевшего к тому времени научные труды и впоследствии ставшего крупным ученым.
Особая радость - научные экспедиции музея в Горный Алтай. И первое большое путешествие, которое Бианки совершил летом 1921 года в верховья реки Чарыш на Коргонские белки и далее вверх по Кумиру почти до границы с нынешним Казахстаном (где начинается Черная Уба). Бианки был буквально потрясен роскошью и буйством растительности, видом горных рек с хрустально-чистой водой. Ничего подобного до сих пор он не видел и не встречал, и даже Кавказ, куда он до этого ездил с отцом, уступал в богатстве природы.
Этот глухой влаголюбивый лес из темнохвойной пихты вперемешку с осиной, березой и высокими травами называли здесь чернью. Выше росли разреженные кедрачи и лиственничники.
Даже налегке путники с трудом пробирались по ущелью, заваленному обломками каменных глыб, упавшими деревьями и густым кустарником. Когда-то в этих местах были каменоломни Колыванской шлифовальной фабрики, где добывались цветные камни - яшмы и порфиры.
Здесь жил своеобразный русский народ старообрядцы, называемые кержаками, сторонившиеся посторонних, ушедшие в древнюю религию. Однако это не мешало этим смелым и предприимчивым людям трудиться и жить зажиточно. В каждом селе было много скота, держали пасеки и маральники.
Интересно, что это путешествие В. Бианки почти совпало с экспедицией профессора В.В. Сапожникова со студентами Томского университета, среди которых был известный позже писатель-натуралист М.Д. Зверев.
Двух молодых натуралистов (у обоих разница в возрасте 2 года), впоследствии ставших коллегами по писательскому перу, разделяло всего каких-то несколько километров и удивительно, что тогда они не встретились.
25 лет спустя, в 1946 году, Бианки напишет одну из лучших своих вещей, рассказ-воспоминание «Она», где проведет читателя по своему пути по тайге. И можно удивляться живости и точности изображения алтайской природы. Значит, крепко она запала в душу.
На следующий год была экспедиция на Телецкое озеро. Добравшись до устья Чулышмана, участники путешествия вернулись в Бийск сплавом по Бии.
В сентябре 1922 года Бианки вместе с семьей и братом возвратился в Петроград для продолжения учебы в университете. Однако жизненные неурядицы, материальные затруднения перечеркивали задуманные планы. Но даже в это трудное для себя время он не забывал своих юных друзей из Бийска, звал на учебу, привечал, устраивая в квартире брата, где жил сам.
Учеба шла с трудом, надо было где-то зарабатывать деньги, но главное, он понял, что его тянет к другому, к литературе. Возможно, сказалась жизнь в Бийске, занятие в литературном кружке, не отпускали чары Алтая, тяга к путешествиям, к новым впечатлениям.
Нужда и жажда знаний гонит Бианки на два года в Уральск в Казахстане (помнят ли об этом уральцы?), где он много пишет («Мышонок Пик», «Одинец», «Аскыр», «Лесная газета»).
Степной, пыльный городок не очень понравился молодому писателю, так привязанному к лесу. Алтай с его дремучей тайгой стоял перед его глазами, и он принимается  за рассказы, обобщая впечатления о горном крае. О том, как проходила работа над  «Аскыром» он напишет гораздо позже в рассказе о писательском труде:
«Я жил тогда в маленьком провинциальном степном городке и тосковал по лесу. Проснувшись как-то утром, вспомнил Алтай, на котором прожил четыре счастливых года, его дремучую тайгу, горы, изумительно метких охотников, их замечательные рассказы - ночью, у костерка. Испытываешь какое-то особенное, настороженное чувство, когда сидишь в ярко освещенном  костром кругу, а оттуда, из черного-черного чрева таежной ночи, знаешь: следят за тобой чьи-то глаза. Следят с испугом, с любопытством, а некоторые с кровожадным вожделением, глаза зверей. И - кто знает? - может быть человеческие».
На всю жизнь впечатления о жизни в Бийске остались у Бианки как самые счастливые и светлые. Это понимаешь, когда читаешь его алтайские рассказы. Как пример приведем строчки из рассказа «Разрывные пули профессора Горлинко», где писатель пишет о жарках, цветках, так любимых жителями Алтая.
«Вот солнечный луч прорвался, наконец, где-то между гор, потоком хлынул вниз, в глубокую долину. И там, внизу влажным пламенем вдруг заполыхал луг, сплошь заросший огоньками - цветами жаркового, как на Алтае, цвета – цвета пылающих угольков».
За полтора года до смерти, 13 января 1958 года Виталий Бианки в письме другу, подводя итоги жизни, вспоминал:
«Могу только в нескольких словах рассказать, какой уголок нашей страны больше всего понравился, пришелся по душе мне. Это Алтай. В жизни не видел ничего белее прекрасного. Я жил там четыре года - и до сих пор вспоминаю это время, как чудесный сон».
Друг писателя, художник В. Курдов, иллюстрировавший «Лесную газету» и многие рассказы В.Бианки, впоследствии вспоминал:
«Виталий Валентинович, узнав о нашем желании побывать на Алтае, рассказывал, что ожидает нас на месте. Он поэтически говорил о диковинных цветах необыкновенного ярко-оранжевого цвета с  местным названием «огоньки». О речках, об озерах, ключах, водопадах с водой то голубой, то зеленой и такой чистой и прозрачной, что на глубине многих метров хорошо видно дно с плавающими рыбами, о горах и далях, таких синих-синих, что он даже советовал брать нам с собой побольше синей краски».
Прошло уже более 50 лет, как нет В.Бианки, но книги его, в том числе об Алтае, живут и любимы детворой. Все так же, как при жизни писателя, на центральной площади Бийска у моста через реку Бию стоит кирпичное здание музея с затейливыми узорами, как любили строить в царское время. В память о любимом писателе с 1967 года он носит имя В. Бианки.
Помнят В. Бианки и жители Бийска. Интересно, что многие из них считают фамилию писателя псевдонимом, взятым в память об их городе.
               
                А.Е.ВЛАНГАЛИ – ГЕОЛОГ И ДИПЛОМАТ
         
Александр Егорович (Георгиевич) (1823-1908) – незаурядный человек,  один из самых удивительных людей, оставивший след  и в науке и в политике, причем от Востока до Запада, от Алтая и Китая до Петербурга и Рима.
       По национальности грек, всю свою жизнь посвятивший служению России. По образованию горный инженер, проявивший себя не только в геологии, но и в дипломатии.  Знаток и собиратель предметов китайского искусства, благодаря коллекции которого впоследствии были значительно пополнены фонды Эрмитажа по этому разделу. В историю науки  Рудного (Казахстанского) Алтая вошел, как первый специалист, обстоятельно исследовавший геологию и золотоносность Калбинского нагорья.
         Калба… странное название не слишком высоких гор на левом берегу Иртыша, повторяющее название дикого лука. Но не одним луком богаты эти горы, с древности давно исчезнувшее племя чудь, добывало здесь медь, золото, олово. Их  копи, «доменные печи», а иногда и орудия труда  археологи находят до сих пор. Потом был длительный период «застоя» (более двух тысяч лет), когда о металлах забыли, и лишь с приходом русских, с начала 30-х годов ХIХ века здесь возобновилась добыча золота. Инициаторами стали промышленники-купцы Семипалатинска и Усть-Каменогорска.  Известна и точная дата, положившая начало горной отрасли, помимо кабинетских работ, – 1826 год,  когда властями было официально разрешено частным образом  производить разведку и добычу благородных металлов.
       Первым же смекнул о выгодности этого дела предприимчивый купец из Семипалатинска С.И.Попов. В 1830 году он нашел золото на берегу Иртыша, а затем  развил свою деятельность на большой части Казахстана, включая  горы Кент близ Каркаралинска, но основным объектом стали Калбинские горы. В 1834 году С.Попов объединился со своим братом,  усть-каменогорским купцом А.Поповым, образовав компанию по разработке золоторудных месторождений. Организовывались прииски и других купцов, благодаря деятельности которых богатели не только хозяева, но и города Усть-Каменогорск и Семипалатинск.  Государство, заинтересованное в увеличении добычи, посылало столичных специалистов геогнозии, как тогда называлась геология, для консультаций и помощи золотодобытчикам.
       Одним из них и был А.Е.Влангали, молодой,  26-летний горный инженер из Петербурга, служивший в Барнауле при Колывано-Воскресенских заводах. Имевший южный темперамент, живой и общительный, он обладал необходимыми знаниями и желанием сделать карьеру.
     Так получилось, что основные маршруты путешественников, а это были в основном рудознатцы, а потом ботаники,  миновали Калбу. Лишь   И.Сиверс в 1793 году, А. Шренк в 1840 году и  П.Чихачев в 1842 году  частично затронули эти горы.
       Свое путешествие по Калбе Влангали начал 11 августа (23 по новому стилю) из Красноярской станицы на правом берегу Иртыша. Внушительная партия в составе 25 человек вплавь переправилась на левый берег реки, высадившись у ключа, который местные русские проводники назвали Мураткиным. Путешественники двигались по горам, поросшим низкорослым сосновым лесом и лишь по логам стояли березняки, тополевые рощи вперемешку с черемуховыми чащами, уже тронутыми осенним увяданием. Через два дня они достигли вершины Каиндинского бора, откуда Влангали с интересом наблюдал панораму гор, состоящую на севере из хребта Холзуна за Бухтармой, на востоке виднелись цепи Нарымского хребта с вершинами, уже убеленными свежевыпавшим снегом. Нигде не видно было следов пребывания людей, зато часто попадались звериные тропы, а то и сами и звери: маралы, косули, кабаны. Нередки были следы медведей и волков.
        Следуя  вниз вдоль русла реки Каинды, путешественники спустились в обширную долину, местами похожую на большой луг, а то и на болото, поросшее камышами. Тут водилось множество кабанов, на что указывали их тропы, а то и порои слегка засолонцованной земли. Здесь местами попадались следы заброшенных оросительных каналов, когда-то  проложенных  джунгарами, а потом пытавшимися возобновить их так называемыми чолоказаками. Это было то самое место, где позже возникло село Самарка, Казнаковка, еще в начале ХХ века называвшееся селением чолоказаков. Именно эти чолоказаки были основателями многих селений в Призайсанье, сохранившихся до наших дней.
       Чолоказаками называли выходцев из Средней Азии, исповедующими ислам и имевшими смешанные русские, татарские, казахские корни. Они владели искусством многих ремесел и занимались земледелием и торговлей.  Их отличало трудолюбие, склонность к оседлой жизни и тяга к России, в которой они видели не только родину, но и защиту и условия для нормальной жизни без грабежей и разбоев. Первые их поселения строились вблизи русских городов и крупных сел. Государство их привечало,  наряду с русскими переселенцами они становились островками оседлости и относительной цивилизации в этих пустынных и неосвоенных человеком краях.
       15(27) августа погода переменилась и стало так холодно, что путешественники надели шубы, утром обледенела палатка, а на Нарымских горах выпал снег.
      Как истовый золотарь, Влангали в первую очередь опробовал на содержание золота речные отложения. Именно по ним можно найти и коренное месторождение. Обследуя поймы рек Кулуджуна и Лайлы, Влангали поднялся в их верховья и на востоке увидел светложелтые холмы, своим видом напоминавшие прибрежные дюны. Это были песчаные барханы вдоль Иртыша, поросшие редким сосняком, называвшимся Хатун-Карагайским бором. Там кончались горы и там, в низовьях реки Буконь появились зачатки первых селений. Кое-где стояли юрты казахов, и у одного из них,  правителя Караул-Джасыкской волости Кулики Чингисова Влангали был принят гостем. Султан был богат, высокого роста, одет в куртку из жеребячьих шкур шерстью наружу, на голове меховой малахай.
        Два дня 20 и 21 августа были употреблены для осмотра ущелья Кулуджуна, заросшего березовым и осиновым лесом, над которым возвышались скалистые утесы. Здесь располагался прииск Попова, однако брошенный из-за нерентабельности. На ручье Чан-Эспе Влангали нашел заброшенный чудской рудник с отвалами породы, покрытой медной зеленью. 23 августа путешественники перешли водораздел с Буконью, спустившись по которой, оказались среди казахских аулов. Здесь уже появлялись признаки оседлости: стояла  изба Кулики Чингисова,  строилась деревянная мечеть и уже устраивался небольшой поселок чолоказаков. Уставших путников принимал волостной старшина Мурун-Назаровской волости Тан Тлемисов, имевший большой авторитет среди одноплеменников. Визит Влангали совпал с «ашом» - поминками по умершему отцу, проводимыми  другим местным султаном Урустемом. Была устроена байга (скачки). Из 100 лошадей, принимавших участие в 30-ти верстной гонке, до финиша добежали лишь 20. Победитель был награжден невольником (рабом), верблюдом и кусками китайской ткани.   Султан Тан Тлемисов был настолько любезен, что вызвался сопровождать путешественников в качестве то ли гостя, то ли проводника.
       5 сентября экспедиция Влангали прибыла в селение Кокпекты (тогда говорили и писали «Кокбекты»), основанное 13 лет тому назад (в 1836 году) как форпост на границе с Китайской империей. Селение состояло из небольших деревянных домов в основном с плоскими крышами.  Лес для строительства вырубался в Каиндинском и Хатун-Карагайском борах, куда посылались специальные бригады  из солдат. (Для справки: в 1863 году в селении, ставшем в 1853году окружным городом, было 10 улиц, 2 церкви, мечеть, лазарет, 23 лавки, кирпичный завод).
        В этом краю  близ горы Сарт-Тологой  (с названием «Тологой», бытующим до сих пор, имеется несколько гор близ Кокпектов) Влангали сделал два существенных открытия.  Дело в том, что путешествовавший здесь в 1793 году И.Сиверс принял близлежащие сопки Иртень-тау за потухшие вулканы, что подтверждало распространенную тогда теорию вулканизма Центральной Азии.  Осмотрев их, Влангали никаких вулканических пород не нашел, тем самым первым опроверг теорию, которой придерживался сам великий А.Гумбольдт. Очевидно, Сиверса ввел в заблуждение черный цвет горок после прошедшего степного пожара. Поднявшись на гору Калмак-Тологой близ западного окончания хребта Монрак, Влангали обнаружил наскальные рисунки (петроглифы), и намного раньше других исследователей обратил внимание на их древность.
         Из Кокпектов до Усть-Каменогорска шла почтовая дорога с расположенными вдоль нее пикетами (она не совпадала с ныне существующей).
      9 сентября караван путешественников доехал до пикета Караджал (Черная грива), состоящего из двух изб у ключа, где Влангали обнаружил признаки золота. Далее путники пересекли реку Чар (Шар), тогда носившую джунгарское название Чар-Гурбан. Следующим был Аганактинский пикет у слияния одноименной речки с Букульдаком. Обе речки были золотоносны и разрабатывались компаниями Попова, Левшина, Кривошеина и Коханова.
       Между тем осень все наступала и каждое утро все лужи и закраины речек затягивались корочкой льда. Следующая речка Сентас также была золотоносной и разрабатывалась приисками купцов Жадовского, Маслова иЗобнина. С 1835 по 1843 год все вместе они дали 170 килограмм золота и здесь был найден самородок весом 2 кг 800.
Проследовав по пикетной дороге до Иртыша, Влангали ознакомился  с прииском купца Грехова на Себинском пикете, осмотрел развалины знаменитого буддийского монастыря Аблайинкита, где ему удалось  обнаружить одну рукопись, а затем до октября обследовал северные склоны Калбинского хребта от Иртыша до верховий всех речек, впадающих в него.  Таким образом Влангали ознакомился с золотоносностью практически всего массива, установил нахождение графита и угленосность в верховьях реки Аягуз. Основным же итогом исследований Влангали на Калбе  было ознакомление с составом горных пород, оказавшимся тем же, что и на правобережье Иртыша. Это  позволило сделать вывод, что Калбинское нагорье есть продолжение Алтайских гор, разделенных с ними прорывом Иртыша.
Но надо сказать, что путешествие Влангали 1849 года началось вовсе не с Калбинского нагорья. До него  он производил геологическую рекогносцировку северных предгорий Джунгарского Алатау и Прибалхашских степей и пустынь. Этот край был только что присоединен к России, первый форпост,  Копальское укрепление заложено в 1847 году. Люди еще жили в землянках, но уже началось научное обследование обширной, малозаселенной территории.  Военные же геодезисты и топографы, делающие съемку местности, шли вместе с военными отрядами и уже имели предварительную карту местности.
Влангали повезло уже в том, что казачьей  частью, стоявшей в Копале, командовал толковый казачий офицер Степан Михайлович Абакумов. Сам интересующийся природой и историей края, он уже до этого  принимал  участие в экспедиции Г.Карелина, где научился собирать  произведения природы: минералы, растения, насекомых и других животных.
Абакумов и Влангали быстро нашли общий язык, и капитан сам вызвался совершить совместную экскурсию к месторождению загадочного для геологов  тех лет минерала, по-местному называемого колыпташем. Но если европейские ученые не знали этот минерал, то он был хорошо известен китайцам. Его популярность объяснялась необычной мягкостью камня, благодаря чему  из него вытачивали  разные поделки: статуэтки, подсвечники, ручки и рукоятки и даже посуду.
Александр Егорович с нетерпением ожидал увидеть месторождение диковинного азиатского камня.  Путники сели на лошадей и отправились на запад, туда, где Джунгарский Алатау оканчивался отрогом Алтынэмельского хребта. У горы Карашокы  у своей юрты их уже поджидал казачий есаул, страстный охотник Новоселов. Влангали с интересом осматривал изделия из колыпташа, изготовленные самим хозяином: Красноватого цвета курительную трубку, зеленовато-белые чашки и тарелки для еды, серовато-синий подсвечник. Новоселов утверждал, что все это вырезал ножом, но, попробовав, Влангали убедился, что камень вовсе не режется, а лишь царапается и скоблится. Однако, если затратить определенные усилия, то с помощью ножа можно действительно вырезать фигурки.  Побывал Влангали и на месторождении, где из неглубокого шурф выковыривали неказистые и грязноватые с виду обломки колыпташа, вскоре приобретшего  в  России славу Семиреченского поделочного камня, своего рода  диковины.  Ныне этот минерал имеет довольно трудно выговариваемое название агальматолит и принадлежит он не к мраморам, как думали ранее, а скорее к каолинам и бокситам. В Казахстане сейчас он забыт, а в Китае понемногу используется.
В 1851 году Влангали был прикомандирован к дипломатической миссии в Кульджу, возглавляемой Е. Ковалевским. Исполняя обязанность горного инженера, он должен был провести геологические исследование по пути следования : Копал – перевал Уйгентас – Борохудзир и проверить слухи о минеральных богатствах края. Северная часть Семиречья ему уже была знакома по работе, проведенной летом 1849 года (до путешествия по Калбе). Тепнрь он обогнул Джунгарский Алатау с юга и частично пересек несколькоего крайних отрогов. Европейским ученым эта область Семиречья была совершенно неизвестна, и в этом отношении Влангали опередил «первооткрывателя Тянь-Шаня» П.П.Семенова Тян-Шанского. Итогом этих поездок стала большая статья в «Горном журнале» за 1853 год «Геогностическая поездка в восточную часть Киргизской степи в 1849-1851 годах», где была отражена не только геология края, но и даны некоторые сведения по географии, природе и растительности. Кроме того, Влангали подтвердил выводы А. Шренка и Г. Карелина о невулканическом происхождении острова Арал-Тюбе на озере Алаколь. Как пишет И.В.Мушкетов, геологические сведения о Джунгарском Алатау и Кульдже, сообщенные Влангали, были первыми научными данными об этом крае. Между прочим, Влангали первый ввел в научный оборот название «Семиречье», обозначив огромную территорию, лежащую южнее Аягуза вплоть до реки Чу.
В 1854-1855 годах Влангали участвовал в Крымской войне в качестве одного из руководителей оборонительными работами в осажденном Севастополе.
В 1856 году вторично ездил в Кульджу (совместно с М.Перемышельским и Ч.Валихановым) с дипломатической миссией для заключения договора о российско-китайской границе. С лучшей стороны проявив себя на дипломатических переговорах, в последующие годы был назначен товарищем Министра иностранных дел (то есть вторым лицом в министерстве), долго работал на дипломатическом поприще. Имел воинское звание генерал-майора. Будучи посланником России в Китае (1860-1870гг), содействовал проведению первой экспедиции Н.М.Пржевальского в Центральную Азию в 1871 году. Сам Пржевальский позже писал: «Я должен упомянуть с благодарностью имя бывшего нашего посланника в Пекине генерал-майора Александра Егоровича Влангали. По его главным образом инициативе возникла моя экспедиция, и от начала до конца он был самым горячим ее покровителем». («Монголия и страна тангутов»).
Долгие годы Влангали был страстным собирателем предметов китайского искусства, особенно преуспев в этом деле во время своего пребывания в Китае. Он был опытным знатоком и ценителем восточных редкостей, и вел дружбу с высокопоставленными коллекционерами   Половцевыми, графами Строгановыми, китаеведом Дмитриевым и др. Практически ежедневно во время своего пребывания в Петербурге Влангали сопровождал своих знатных собирателей предметов восточного искусства, давая советы и рекомендации по приобретению тех или иных редкостей. Но самым рьяным и богатым собирателем искусства был Великий князь Александр Александрович, будущий царь Александр III, организовавший музей, называвшийся вначале музеем Александра III, а позже – Русским. Несомненно, что Влангали оказывал влияние и на художественный вкус  царя.  В 1891 году перед отъездом в Рим, куда он был  назначен послом России, свою ценную коллекцию Влангали продал А.А.Половцеву. Теперь та часть  коллекций царя, Влангали и других богатых собирателей китайского искусства, что не успели разбазарить большевики, составляют основу восточного искусства Эрмитажа. 
Сейчас, глядя на карту, можно добрым словом помянуть А.Е.Влангали,  одного из тех ныне забытых дипломатов, внесших свой вклад в становление границы тогда между Россией и Китаем, теперь между Китаем и Казахстаном. Об этом не мешало бы вспомнить, приезжая порыбачить на Зайсан или тем паче, любуясь одним из красивейших в мире озером Маркаколь.  Много сил было отдано им для развития добрососедских отношений двух великих государств.
               
                ВОЛЬНИЦА НА БУХТАРМЕ
      
Бухтарминский  край – крохотный уголок на карте земли, затерянный в горах, тупик, где кончается  железная дорога и где сложился своеобразный русский этнос, - имеет очень интересную и не такую  уж далекую историю.
  В XVIII да в XIX веке в России бытовали слова «каменщики», «алтайские каменные люди». Происходили они от слова «Камень», как местный народ называл горы, лежащие за Бухтармой, а, значит, каменщики - люди, живущие в «Камне».
Русские в Сибири появились еще с ХVII века. Ехали те, кому трудно и тесно жилось в европейской части России, уезжали, чтобы избавиться от крепостного права, убегали преступники с каторги и из тюрем, ехали зверопромышленники за дорогим соболем, надеясь на богатую добычу «мягкой рухляди». Тут находили новую родину освободившиеся ссыльные, сюда стремились те, кого преследовали за веру и инакомыслие, и прочие «гулящие людишки», искавшие местечко, где прожить полегче. Сюда бежали раскольники, преследуемые властями за отказ подчиняться церковным нововведениям патриарха Никона.
Сибирское приволье, необъятная тайга, полноводные реки, земли – паши, сколько душе угодно – все поражало, манило и влекло. До российских  губерний доходила слава об  изобилии края за Каменным поясом. Так возникли легендарные рассказы о Беловодье, где живется вольготно и нет властей и помещиков и «во всем сияние царит и красота древляго  благочестия». Едва ли не самым благодатным местом  с богатой горной природой был Алтай, а в нем самый желанный уголок долина Бухтармы. Рассказы о красоте горных долин с чистыми реками и лесами, полными дичи не могли оставить равнодушным даже самого черствого человека.
Бухтарминский край в то время не входил в состав Российской империи, но именно это - отсутствие гонений за веру, притеснений и принудительных работ, солдатчины, редкое туземное население и почти незаселенность территории - послужило причиной  появления здесь русских поселенцев. Первыми, скорее всего, могли быть староверы. Когда это произошло, литературные источники не дают точного ответа, но, вероятнее всего, в первой половине ХVIII века.
        Вскоре к староверам стали присоединяться беглые «бергалы» (шахтеры), приписанные (то же что и крепостные) к   Алтайским заводам и  рудникам, условия работы на которых не отличались от каторжных.
Число беглецов росло, и постепенно здесь образовалось тайное поселение в несколько сот человек. Собирался самый разный люд:  ватага отчаянных и бывалых людей, готовых противостоять любым передрягам.
Мировая история знает много примеров вольницы. Бухтарминскую вольницу можно сравнить с Запорожской Cечью, но в отличие от запорожцев Бухтарминские каменщики не были военизированной организацией.  От преследования они  предпочитали прятаться, для чего селились порознь, строя в тайге землянки или избушки, иногда объединяясь в 3-5 домов. Однако в случае нужды эта «Сибирская сечь» могла и постоять за себя, удачно отражая нападения китайцев, калмыков  и даже казачьих карательных отрядов.
На первых порах основными источниками существования каменщиков были охота и рыболовство. Шкуры и меха зверей  выменивали на хлеб. За солью, с риском быть пойманными, тайно пробирались на соленые озера в Кулундинской степи, в 40 км от  Локтя, за один раз привозя в переметных сумах по 2-3 пуда.
Находясь в розыске, каменщики торговали в основном с  китайскими солдатами и офицерами, стоящими на границе, сбывая им меха и панты маралов; иногда  появлялись и в русских селениях, но тайно.
Постепенно все большее значение приобретало животноводство  и земледелие. До 1792 года они имели второстепенное значение, тем не менее, отдельные семьи каменщиков богатели и процветали. Проблемой оставались женщины, их приходилось похищать или тайно договариваться с жителями приграничных  селений. Нередко женились и на  киргизках, калмычках (алтайках), обращая их в христианство.
Живя порознь, каменщики не могли бы выжить, не общаясь между собой. Существуя без власти, они должны были или подвергнуться безудержному разгулу, заняться грабежами  и разбоями, или установить свой порядок,  придумать свои законы. Некоторые  вопросы, например, защиты они решали коллективно на сходах, для чего в случае необходимости съезжались в определенных местах. На сходках каменщики совершали суды и выносили приговоры преступникам из своей среды.
Конечно, начальство алтайских заводов было обеспокоено бегством своих служилых людей. Дело не только в том, что уходили рабочие, столь нужные в шахтах и  на заводах, беглецы подавали дурной пример остальным. Едва ли не  каждый год горнозаводская  администрация в Барнауле посылала   команды для уничтожения «ядовитого гнезда» и поимки непокорных. Но  это, как правило, не давало желаемого результата. Беглецы были людьми привычными ко всем невзгодам, знали приемы охоты и умело уходили от преследования.
        В то же время жизнь вне закона не могла устраивать и самих обитателей Бухтарминской долины, и они тоже начали предпринимать попытки изменить свое положение. Боязнь, что их найдут, раздоры между собой, страх перед разбойниками не раз заставляли «каменных отшельников» задуматься о вхождении под могущественное государственное покровительство.
Вопрос  мудро рассудила российская императрица Екатерина II, по подсказке сибирского губернатора Якобия, решив, что нет смысла преследовать «гулящих людишек», а гораздо выгоднее склонить их на свою сторону, приняв в подданство Российской империи. Так  Россия  закрепляла за собой обширный Бухтарминский край, а новые подданные, осваивая свободные земли и занимаясь хозяйством, могли принести пользу государству, тем более что неподалеку в 1791 году открыт Зыряновский рудник и для него требовались рабочие.
Летом 1792 года пришло прощение беглецов. Царское правительство пошло на уступки, предоставив каменщикам большие льготы и заменив все виды повинностей (приписку к заводам, оброк, службу в армии) на ясак, приравняв их к инородцам. Это был налог в царскую  казну  в виде  собольих шкур по 1-3 штуки в год с человека. С этого времени каменщики стали именоваться ясачниками или бухтарминскими  ясашными инородцами, а местность, где они жили, Ясаком. Были образованы две инородческие управы – Бухтарминская и Уймонская, располагавшаяся неподалеку за горами (ныне в России).
Из скитов, из таежных избушек, разбросанных по ущельям, каменщики стали спускаться в долины, более удобные для хлебопашества, мараловодства  и разведения пчел. Так образовались деревни в широкой долине нижнего течения Бухтармы, существующие и поныне.
   
                ПУТИ ПО АЛТАЮ Г.П.ГЕЛЬМЕРСЕНА   

Григорий Петрович Гельмерсен – известный ученый, крупнейший в ХIХ веке геолог,  при жизни удостоенный славы  и почета. Его жизнь – пример того, как человек, поставивший себе цель, упорным трудом добивается ее  исполнения.
Гельмерсен был первым дипломированным горным инженером, квалифицированно давшим общую геологическую картину Алтая. Бывшие здесь до него в 1826 году исследователи К.Ледебур и Бунге специализировались в ботанике,  поездку А.Гумбольдта и Розе в 1829 году можно назвать лишь ознакомительной, Г.Спасский, проживший несколько лет на Алтае, был скорее историком, а П.Шангин – рудознатцем, искавшем месторождения цветных камней. Он совершил свое путешествие в 1834 году  одновременно с другим пионером Алтая  Ф.Геблером, и пути их пересекались в долине Уймона, а на хребте Холзун их разделяла лишь разница во времени в один месяц.
Григорий Петрович Гельмерсен (1803-1885) родился в Лифляндии (Эстония). Образование получил в Дерптском университете. Еще будучи студентом, вместе со своим университетским товарищем Гессом в 1823 году произвел нивелировку от Дерпта до истоков Волги и обратно.
В 1825 году получил степень кандидата наук.
В 1826 году путешествовал по Уралу вместе с известным геологом Энгельгардтом, исследуя месторождения золота. Результатом этого путешествия явилась публикация статей на немецком языке: «Месторождения золота и платины на Урале», «Месторождения алмазов на Урале».
В 1827-1829 годах служа в Министерстве финансов, Гельмерсен вместе со своим университетским товарищем Э.Гофманом был командирован на Южный Урал для поисков месторождений золота. Тогда же его, как хорошо зарекомендовавшего себя специалиста, к тому же свободно владеющего немецким языком, прикомандировали к А.Гумбольдту, совершавшему путешествие в Сибирь. Сопровождая великого ученого от Миасса до Оренбурга, Гельмерсен произвел на него самое благоприятное впечатление своей эрудицией и знанием геологии. Интересен такой факт: Гумбольдт,  возвращая съэкономленную за время путешествия сумму в 7 тысяч рублей, рекомендовал использовать их именно на финансирование путешествий Гелмерсена.
В 1830-1832 годах Гельмерсен путешествовал по Европе, занимаясь в университетах Германии и углубляя свои знания по естественным наукам. В 1833-1835 годах по высочайшему повелению Гельмерсен  был отправлен  для изучения общей геологии Урала, Алтая и восточной части Киргизской степи. Эти путешествия он описал в статьях, помещенных в «Горном журнале» за 1836 и 1838 годы.
 Продолжая совершенствоваться в знании горного дела и геологии, в 1835-1838 годах Гельмерсен прослушал курсы  Петербургского института и по окончании  стал его профессором (1838-1863), инспектором (1840-1856) и наконец директором (1856-1872). С 1857 года он хранитель геологического музея Академии наук, в 1844 году избран адьюнктом Академии наук, а затем и полным академиком. В 1882 году Гельмерсен назначен директором только что образованного Геологического комитета, в организации которого он принимал самое непосредственное участие. Одновременно он много ездил  геологическими исследованиями в основном по Европейской части России. Основные его работы посвящены геологии России и исследованию угленосности Урала и Московской области.
 Г.П.Гельмерсен был членом многих отечественных и зарубежных обществ (более 20!). Особо следует упомянуть его участие в Русском Географическом обществе, членом-учредителем которого он был. Он награжден многими орденами, в его честь была учреждена премия Академии наук за работы в области геологии.
Исследования Гельмерсоном геологии Алтая начались в июне 1834 года с посещения золоторудных месторождений Салаирского кряжа, где к тому времени было добыто более 200 пудов золота и около2000 пудов серебра. Побывав на Гавриловском сереброплавильном заводе, Гельмерсен посетил Гурьевский а затем Томский железоделательные заводы. Особо интересовали его каменноугольные копи Кузнецкого бассейна, по качеству углей и площади распространения обещающим стать крупнейшим в мире.
В конце июня Гельмерсен из Бийска направился на Телецкое озеро. Переплыв его на лодке, он поднялся на 8 километров в долину реки Чулышман, а затем тем же путем вернулся в Барнаул. В июле через Змеиногорск и Шемонаиху он прибыл в Риддер и  после осмотра рудников направился в сторону Уймонской долины.
Выйдя из Риддера 3 августа,  Гельмерсен через Поперечное  прибыл в единственное селение в верховьях Убы деревню Новую, основанную в 1829 году, где обедал в красивом деревянном доме старшины. 4 августа путешественник достиг истоков реки на водоразделе с Черной Убой. Одновременно это была и вершина Коксунского хребта и перевал, разделяющий бассейн Оби и Иртыша.
 Здесь было суровое высокогорье, по измерению Гельмерсена 1650 м. Воздух неприветливо холоден, ветер гнал клочья тумана. Справа высился заснеженный белок, закрывающий вид на юг, и путешественник после краткого отдыха решился сделать восхождение на его вершину. С двумя спутниками пешком они пробивались сначала через лес, затем шли по навалам гранитных глыб, а выйдя на западный склон, пробирались уже сквозь заросли стелющейся арчи и низкорослой березки. Перед самой вершиной они вышли на крутой заснеженный склон, но снег успел затвердеть, и нога не проваливалась в нем.
Погода разгулялась, день был ясен, и путешественники разглядели черные зубцы скал вершины Холзуна, окаймляющие бассейн реки Тургусун. Измеренная высота вершины  составила 2440 метров, термометр в полдень показывал минус полтора градуса. Никто из проводников не мог сказать название горы, но, судя по описанию, это была вершина Линейского Белка (название дано гораздо позже). Сейчас трудно судить, но вполне возможно, что Гельмерсен был первовосходителем этой заметной горы, на многие километры служащей ориентиром в путанице Алтайских хребтов
Отсюда начался спуск в сторону Катуни. С истоков реки Абай путешественники попали  в долину Карагая, где встретили первую теленгутскую юрту. Путники были поражены бедности и убогости жилища, состоящего из берестяной коры, и его обитателей, одетых в лохмотья и звериные шкуры.  После Абайской степи тропинка шла по крутым склонам над бурной Коксу. Невдалеке от устья Коксу располагалась первая деревня, основанная в 1826 году и насчитывающая 15 дворов. Переправившись на правый берег Катуни, Гельмерсен достиг деревни Уймон.  Здесь жили старообрядцы, занимавшиеся земледелием и скотоводством. Выйдя из нее 9 августа, уже на следующий день он поднялся на Тальменье озеро, поразившее его своей альпийской красотой  и видом окружающих его заснеженных гор.   Отсюда путь Гельметрсена лежал в верхнюю часть  Катуни. Переправившись выше реки Озерной на  левый берег Катуни, 11 августа путешественник достиг вершины Холзуна в истоках рек Борисовки (левый приток Катуни) и Лукиной Белой (правый приток Бухтармы).Таким образом из бассейна Оби он перешел в бассейн Иртыша.
Далее Гельмерсен посетил Зыряновск, где осмотрел горные работы и ознакомился с месторождением медно-серебряных руд, а затем через Черемшанку вышел на берег Иртыша.
 Особый интерес вызывали необычные плитчатые формы гранита близ Усть-Бухтарминской крепости. По этим выветрелым матрасовидным глыбам прибрежных скал крепость даже называли Плитняжной. Эти скали были внимательно осмотрены А.Гумбольдтом и Г.Розе во время их пребывания на Алтае в 1829 году.  Великий географ углядел здесь необычное размещение гранитов поверх сланцев, то есть осадочных пород, что дало ему повод подтвердить так называемую теорию плутонизма. Заключалась она в том, что изверженные породы признавались более молодыми, нежели осадочные.
      Страсти и споры, вовлекшие едва ли не всех известных геологов Европы подогревал Г.Спасский, несколько раз выступавший в своем «Сибирском вестнике» с сенсационными рисунками отпечатков конских копыт и ноги человека. Получалось так, будто лошади и люди ходили по еще неостывшей, изверженной из земных недр лаве. Осмотрев этот феномен природы, Гельмерсен пришел к парадоксальному выводу, что отпечатки… дело рук человека. Кто-то из строителей крепости, а это были простые русские мужики, ради забавы выдолбил изображения, ввергнув в конфуз самые большие ученые мужи. С этого момента существующая до сего времени геологическая теория так называемого плутонизма (образование изверженных  пород в уже историческое время, а ее сторонником был даже такой уважаемый мэтр, как А.Гумбольдт) была полностью отвергнута.
 Из Усть-Бухтарминска  Г.П.Гельмерсен сплавился по Иртышу до Усть-Каменогорска, по пути осмотрев береговые утесы и определив состав горных пород.  Далее его путь пролегал через Колывань на реку Чарыш, на Чагырский  серебряный рудник. Особый интерес вызывает обследование им пещер вблизи этого рудника, число которых доходило до 22.  По народному преданию древние рудокопы зарыли в этих пещерах несметные клады, поэтому местность вокруг была изрыта бугровщиками. Крестьяне местного села Усть-Чагырка, забросив обычные сельскохозяйственные работы, занимались раскопками этих пещер в надежде найти зарытое там золото. Существовало поверье, что загадочное племя чудь, в незапамятные времена добывавшие из недр металлы, прежде чем уйти в подземное царство, зарыло несметные свои клады золота и серебра назад «в гору». А где же им обитать и хранить сокровища, как не в пещерах. Возможно, эта легенда, как и  занятие, имело оправдание, ведь и находящийся поблизости рудник вырабатывал серебросодержащую руду именно из подобной же пещеры. Но в данном случае Гельмерсена интересовали не столько археологические находки, сколько палеонтологические. А таких находок было действительно много, ведь вместо драгоценных металлов кладоискатели находили костяки всевозможных животных от современных грызунов до ископаемых носорогов и мамонтов.  Путешественник облазил три пещеры, собрав выкопанные крестьянами костные останки,  которые  впоследствии были изучены  и описаны  учеными зоологами в Петербурге.
Кроме описания геологического строения по пройденному маршруту Гельмерсен выдвинул теорию происхождения гор Алтая от смещения земной коры, которое шло по двум направлениям: одно с юго-запада на северо-восток, другое с юга на север. В центральной части Алтая эти смещения (оси поднятия) скрещивались и возникали наивысшие поднятия (горы) и хребты. С этими соображениями тогда еще совсем молодого ученого согласилось большинство исследователей, и лишь в конце ХIХ века были разработаны новые теории горообразования Алтая.
Гельмерсен был прекрасным живописцем, и на профессиональном уровне делал зарисовки пейзажей. Один из альбомов с его рисунками видов Урала, сделанных двуцветной тушью, был подарен им  Эрмитажу, где и хранится  поныне.

                ГОНКА ЗА РЕВЕНЕМ 

У ревеня интересная история. С древнейших времен он высоко ценился, а произрастая вдали от Европы, долгое время был предметом легенд, поисков и различных домыслов.
Сейчас, пожалуй, не найдешь человека, который бы не знал это многолетнее растение с мясистым корнем и крупными, как у лопуха, листьями и сочными черешками, имеющими приятный кисло-вяжущий вкус. Еще в 50-е годы за ревенем в наших краях ездили далеко в горы, совершая настоящие путешествия. Лазая по крутым склонам, искали заветные круглые листья среди каменных осыпей и дремучих зарослей трав, набивали целые мешки, дома сушили, а потом всю зиму лакомились пирогами с ревеневой начинкой. Не менее вкусное из свежего ревеня получается варенье, напоминающее абрикосовое, кисели с изысканным, тонким ароматом, квас для окрошки, щи и даже вино и цукаты.
Сейчас ревень популярен как съедобное растение, а ведь едва ли не 5 тысяч лет назад он был известен как лекарственное средство. Уже за 2 700 лет до нашей эры в Китае он имел славу чудодейственного лекарства от многих болезней, ему приписывались совершенно фантастические целительные свойства. Корень ревеня применяли как для внутреннего пользования, так и для внешнего, делая из измельченных кореньев порошки и мази. Им пытались лечить туберкулез, различные воспаления, желтуху, использовали как желчегонное и средство, возбуждающее аппетит. Он всегда был одной из важнейших статей китайского экспорта. Его возлили морским путем вокруг Индии или сухопутным караванами через просторы Азии сначала в Персию, а затем и в Древнюю Грецию. Позднее, через арабских врачей ревень стал известен средневековой Европе.
Первым европейцем, в XIII в. побывавшим в местах, где произрастал лекарственный ревень, в Тибете, и описавшим сбор знаменитого корня, был Марко Поло. Он писал: "...Вся главная область, включающая эту да две других, о которых я говорил выше, называется Тангут. Во всех тамошних горах много ревеню; купцы, накупив его тут, развозят по всему свету. Народ здесь не торговый, занимается земледелием" (Марко Поло. "Путешествие").
С конца XVII в. в торговлю ревенем с Китаем подключилась Россия, имевшая общую границу с Поднебесной империей, и в этом смысле обладавшая частичной монополией на провоз лекарственного корня через свою территорию. Это была настолько важная часть дохода царской казны, что с 1704 г. царь Петр I ввел на эту торговлю государственную монополию. С 1736 г. центром этой торговли и перевалочной базой стал пограничный городок Кяхта в Восточной Сибири. Сюда через Китай и Монголию шли караваны из Тибета, отсюда проверенные и высушенные корни отправлялись в Центральную Россию и в Европу.
В середине XVIII в. великий шведский естествоиспытатель К. Линней вводил единую классификацию животного и растительного мира планеты. Описывая растения, он вел обширную переписку и с русскими учеными, зачастую обращаясь с просьбами прислать то или иное растение. В 1750 г. русский врач Д. Гротер, выторговав у бухарских купцов семена ревеня, переслал их Линнею и тот, вырастив растение, дал ему научное описание и название. Так европейцы впервые увидели, как выглядит знаменитое растение, но поиски различных его видов продолжались.
Упорно охотился за ревенем Э. Лаксман - один из самых выдающихся русских естествоиспытателей XVIII века, имеющий финское происхождение. Окончив университет, он поставил своей целью изучение неисследованных областей огромной России и в первую очередь Сибири. Ученые того времени были энциклопедистами и обладали знаниями во многих областях науки: в физике, химии, зоологии, медицине, ботанике. Лаксман наибольший интерес проявлял к ботанике. Не имея возможности напрямую заняться наукой, он устроился пастором в Барнауле при Колывано-Воскресенских заводах, одновременно заручившись поддержкой Петербургской Академии наук, которая назначила его своим корреспондентом.
Прихожан в католической церкви было мало, и Лаксман всецело отдался занятиям естественными науками и много путешествовал по Алтаю и Сибири. Был он и в Усть-Каменогорске. Ученый вел обширную переписку, в том числе и с К. Линнеем, учеником которого он себя считал. Напутствуя молодого ученого, К. Линней писал: "Вы, милостивый государь мой, могли бы украсить ваше отечество и себя в потомстве сделать бессмертным, если бы приняли на себя труд доставить ко мне семена дикорастущих сибирских трав. Всех более желал бы я иметь троллиус азиатикус (купальница азиатская, она же огонек, жарок - А. Л.), тамошние спиреи (таволга, кустарник по склонам безлесных гор Алтая - А. Л.)" (Упсала, 12 марта 1764 г.)
Все поручения Лаксман выполнял с большой старательностью. Совершая большое путешествие по Сибири, 2 июня 1766 г. он писал своему шведскому коллеге П. Бергиусу из Иркутска: "Как незначительный знак великого и сердечного уважения моего к Вам имею честь представить несколько семян настоящего ревеня. Он растет между истоками Иркута и Белой на Тункинских Альпах".
И тому же Бергиусу спустя три года от 17 июля 1769 г.: "Профессору Гуду я посылал так же семян, которые были посланы и Вам, и полагаю, что это настоящий ревень. Я не нахожу никакого различия между теми, которые растут здесь в садах, и теми, которые нашел на сибирских Альпах.
...Ревень, вывозимый из России, тот же самый, что из Китая привозится в Россию и в Кяхте осматривается и очищается аптекарем Брандтом. Однажды греческий купец Мануйло в Кяхте за 10 000 руб. достал несколько фунтов семян китайского ревеня и я послал их Сенату; из тех семян вырос лекарственный ревень у господина надворного советника Моделя в его собственном саду, но дети Мануйло ходят и просят милостыню, потому что ему не уплатили суммы, им истраченной на семена".
Удивляет то, что семена ревеня привозились в Европу неоднократно, но спрос на него не падал, и интерес к растению не уменьшался. Вполне очевидно, что, не получая желаемых результатов, ученые продолжали верить в чудодейственную силу ревеня, убежденные, что это еще не настоящий, а где-то растет подлинный, исцеляющий.
Так или иначе, а ревень все больше разводили в разных странах Европы, сначала как редкое экзотическое растение в ботанических садах, а потом и как ранний огородный овощ. В то же время с местными видами сибирского ревеня уже познакомились переселенцы из России, став употреблять в пищу.
Для поисков настоящего лекарственного ревеня снаряжались целые экспедиции, специально с этой целью член Петербургской Академии наук И. Сиверс (современник и друг Лаксмана) проехал по многим областям Сибири и дважды, в 1792 и 1793 гг., побывал на южном Алтае.
В июле 1792 г. Сиверс прошел по маршруту Барнаул - Усть-Каменогорск – Зыряновск - деревня Быково на Бухтарме - Семипалатинск. Сам он так писал об этом в письме: "Чтобы изучить ревень, который растет вдоль Иртыша в горах, я поехал 9 августа отсюда (из Усть-Каменогорска - А. Л.) на запад. Ревень вскоре перестал попадаться, и за пределами 60 верст его уже искать не стоит. Но поскольку я так близко был к крепости Семипалатинской, мне захотелось туда, с одной стороны, из-за ташкентцев, которые к тому же широко торгуют бухарским ревенем. Хотелось познакомиться с ними, разузнать сколько возможно относительно нашего медицинского корня".
В 1793 г. он совершил поездку к озеру Маркаколь, побывал у Зайсана, в горах Тарбагатая и в киргизской (казахской) степи. Интересно отметить, что, будучи у Зайсана, он ничего не пишет о местном пустынном ревене, зачастую растущем на голых такырах. А ведь он здесь обычен.
Прошло целых 80 лет, прежде чем был найден настоящий лекарственный ревень в местах его произрастания.
В 1872 г. путешественник Н. Пржевельский обнаружил заросли того самого легендарного китайского ревеня, за которым так долго охотились европейские ученые, в стране тангутов в горах Тибета. Сам он об этом писал так: "Мы исследовали ту часть провинции Ганьсу, которая лежит к северо-востоку от озера Кукунор. Неширокая котловина этого альпийского озера со всех сторон замыкается горами, они составляют непосредственное продолжение громадных хребтов, которые наполняют северо-восточный угол Тибета и страну, орошаемую верхним течением Желтой реки.
...Самым замечательным растением лесной области служит лекарственный ревень. Корень ревеня имеет продолговатую округленную форму и пускает от себя множество длинных тонких отпрысков.
Как говорят местные жители, корень хорош на лекарство весной и осенью, в период же цветения он делается ноздреватым. Главный сбор ревенного корня производится в сентябре и октябре.
В местностях, нами исследованных, тангуты сеют ревень в огородах, возле своих жилищ. Этим корнем лечат не только самих себя, но даже и свой скот.
Изучение физических условий, при которых растет лекарственный ревень, приводит меня к убеждению, что его культура возможна и в наших пределах во многих местах.
...Для опыта я собрал достаточно семян и передал их в Петербургский ботанический сад" (Н. М. Пржевальский "Монголия и страна тунгутов").
Семена, привезенные Пржевальским, стали родоначальником многих сортов российского ревеня; родоначальником сортов европейского ревеня стали плоды, привезенные с Тибета немцем Тафелем.
В настоящее время врачебным признается именно этот, тангутский ревень, хотя лекарственное его действие сейчас оценивается гораздо скромнее, чем считали раньше. Из корней тангутского ревеня готовят препараты для лечения желудочно-кишечных заболеваний, желчегонное и слабительное для детей. Гораздо популярнее различные сорта ревеня, как полезный пищевой продукт. Его черешки содержат витамины С, В2, Е, каротин, пектин, яблочную, щавелевую и лимонную кислоты, большое количество дубильных веществ.
Сейчас ревень возделывается во многих странах Европы, Азии и Америки. В пределах бывшего СССР известно более 20 видов ревеня, в диком виде он произрастает всюду в Сибири, в горах Средней Азии, в Казахстане и на Кавказе.
У нас в горах растет ревень алтайский. В связи с массовой его заготовкой (особенно раньше, до 60-х годов) запасы значительно подорваны, поэтому он включен в Красную книгу. Он любит влажные, каменистые склоны гор, легкую, жирную почву, хорошо переносит затемненность и лучше растет в холодное, дождливое лето.

                ГОРНЫЙ ПРОХОД САМОБЫТНОЙ КРАСОТЫ 

 Проезжая по автодороге «Усть-Каменогорск - Зыряновск», вряд ли кто задумывается об истории этого тракта. Правда, старожилы помнят, что дорога строилась в 1940 году. Тогда методом народной стройки было проложенное так называемое «Восточное кольцо». На самом же деле это была реконструкция, расширение с отсыпкой гравийного полотна для более современного сообщения с расчетом замены гужевого транспорта на автомобильный.
Тогда в добровольно-принудительном порядке были мобилизованы рабочие и колхозники со всей области, которые в невероятных тяжелых  условиях, почти без всяких средств механизации, вручную, лопатами и тачками, иногда взрывая скалы, производили земляные работы, строили мосты. В каторжных условиях дорога была построена в течение одного лета. Государство почти не потратилось ни на приобретение экскаваторов, бульдозеров, автотранспорта. Все было за счет колхозов, за счет бесплатного, практически рабского труда.
Некоторое представление о том, как организовывались тогда работы можно сделать из документа, выявленного в Зыряновском филиале областного архива (фонды, опись 1, дело 174), а именно, постановление Катон-Карагайского  райисполкома «О развитии решения ВЦИК и СНК РСФСР от 18.08.1934 года о дорожном строительстве и трудповинности», в котором говорилось:
§ 1. К бесплатному и обязательному участию в дорожном строительстве привлекается все аульносельское население (надо полагать, трудоспособное - А.Л.).
§ 13. От участия в дорожном строительстве освобождаются:
а) рабочие, служащие и учащиеся, лица, состоящие на действительной военной службе, беременные женщины после 8-ми недельного срока.
б) лошади, не достигшие 4-х летнего возраста и верблюды 5-ти летнего.
Проложенная дорога и поныне поражает сложностью и живописностью даже видавших виды автомобилистов. По богатству растительности, по крутизне поворотов (один «тещин язык» чего стоит!) и серпантинов она может сравниться с самыми  известными дорогами Кавказа и Средней Азии. Вот что писал в 1880 году популярный в России журнал «Нива», издающийся в Санкт-Петербурге и предназначенный для любознательных читателей (об объеме журнала можно судить по страницам публикации: 504-505).
«Горные проходы Семипалатинской области могут поспорить своей самобытной красой со многими европейскими местностями, которые славятся своей живописностью. Особенно хороша почтовая дорога между Бухтармой и Усть-Каменогорском. Здесь Иртыш, приняв в себя Бухтарму, сильнейший приток всей верхней системы, врывается в узкое ущелье, пробегая между вертикальными скалами, и, только не доходя 5 верст до Усть-Каменогорска, снова выходит на плоскость. Колесное сообщение по этому ущелью немыслимо, и потому почтовая дорога проложена в нескольких верстах от правого берега Иртыша».
Уместно упомянуть, что именно здесь, по берегу Иртыша проложена железная дорога, и об ее сложности говорят и туннели, и галереи, и подпорные стенки.
«Первые 26 верст дорога идет вдоль быстрой речки Ульбы, сначала в широкой зеленеющей долине, между отлогими возвышенностями, но с 20-й версты, перейдя на левый берег речки (там, где сейчас стоит мост у поселка «Каменный карьер» - А.Л.), переправа через которую совершается на утлом пароме, дорога вступает в горную местность, представляя непрерывный ряд живописнейших видов.
Горы, то возвышаясь голыми скалами, то округленные и до верху покрытые богатейшей альпийской растительностью, луга, усеянные пионами, диким левкоем, аконитами, красивые группы кустов с угрюмой зеленью пихт, весной целая масса соловьев – все это представляет разительнейший контраст с голой обожженной степью, по которой едет путник от Омска до Семипалатинска.
От поселка Ульбинского дорога входит в красивое ущелье Проходное и, постепенно подымаясь, взбирается на высокий увал, откуда открывается обширный вид на северный Алтай и Заиртышские горы. В  12 верстах от поселка Северного дорога подымается на высокую Седелку - высший перевал всей дороги, круто спускаясь затем в дикое ущелье Пихтовку».
Честно говоря, я впервые узнал название перевала и ущелий, которые существуют с давних пор и успели забыться. Теперь перевал все знают как «Осиновый», а названия ущелий сейчас никто не употребляет. Зато накрепко пристало меткое и острое наименование особенно крутых и злых серпантинов (когда-то говорили «вавилонов»), в которые с трудом вписывается машина, «тещиными языками».
Кстати, старожилы помнят, что до 1963 года на перевале стоял гипсовый Сталин огромного роста. После этого долгое время рассказывали, что если пошариться в густом бурьяне чуть в стороне, можно было обнаружить опального генералиссимуса, повергнутого наземь.
Но продолжим описание из «Нивы»:
«От поселка Александровка характер местности изменяется: угрюмые сланцевые скалы уступают место холмам, а далее мягкими очертаниями показываются гранитные обнажения в виде небольших, отдельно стоящих утесов, наконец, верстах в 10 от Усть-Бухтарминской станицы, расположенной на правом берегу Бухтармы, верстах в двух выше впадения ее в Иртыш, дорога выходит на совершенно ровную долину, отлого спускающуюся к Иртышу.
Долина Ульбы, ущелье Проходное и Пихтовка представляют наиболее живописные виды всей дороги, но вместе с тем наиболее трудный путь. Весной ручьи, загроможденные навалившимися с гор камнями, деревьями и всяким мусором, выходят из берегов и, разливаясь по всему дну ущелий, вымывают песок и мелкую гальку полотна дороги, обнажая скалу и крупные каменья. Дорога беспрестанно переходит с одного берега на другой, по бродам, далеко не безопасным в половодье, а Пихтовка сверх того заваливается лавинами («оплывинами» по местному выражению)».
Еще один отрывок из описания той же дороги, сделанное в 1903 году А. Седельниковым в книге «Россия. Полное географическое описание нашего отечества»:
«…Следующая станция есть поселок Северный. Перегон к нему хотя и незначителен, но ряд перевалов затрудняет поездку; весь путь идет по открытым горам; в долинах есть пихтовый и осиновый лес. Когда-то встреча с медведем была здесь обыкновенна, но теперь охота и лесные пожары отогнали его в глубь гор. По склонам гор разбросано много  пашен.
Перед станцией находится высокий и трудный перевал «Коровье Седло». Склоны его настолько круты, что на первый взгляд кажется маловероятным, чтобы лошади могли затащить тарантас на вершину. Спуск еще труднее, и редкий пассажир решится просидеть его в экипаже».
И вот строчки, проливающие  свет на историю дороги. Оказывается, она существует с XVIII века! Без сомнения, открытие Зыряновского рудника в 1791 году сыграло в этом свою роль. По этой дороге в 1809 году проезжал Г. Спасский, будущий издатель журнала «Сибирский вестник». В 1829 году здесь проехал великий Александр Гумбольдт, всю жизнь работавший над созданием «картины мира».
«Обязанность поддерживать эту дорогу лежит на сибирском казачьем войске, которому в воздаяние за это и за первоначальное ее проложение еще в 1799 году предоставлено исключительное право рыбной ловли на Иртыше и озере Зайсан. Это право доставляло прежде войску до 15000 рублей годового дохода, но в последнее время доход уменьшился до 5000 рублей, считая в том числе и стоимость соли, бесплатно отпускаемой войску из Коряковского озера. Так как исправление дорог производилось не средствами всего войска, а как натуральная повинность расположенных вдоль дороги пяти поселков, то состояние дороги было крайне неудовлетворительно».
А поселки эти те же, что существуют вдоль дороги и сейчас: Ульбинский, Феклистовский, Северный, Александровский и Березовский. Далее шли поселки Усть-Бухтарминск и Таловка (Кондратьево), теперь затопленные, а близ них находятся современные: Новая Бухтарма, Октябрьский и Первороссийский.
Как видим, касательно содержания дорог Советская власть не была оригинальной и продолжала традиции, существовавшие и до нее. В царской России существовала дорожная повинность, когда крестьяне близлежащих деревень обязаны были поддерживать и вести ремонт приписанных им дорог и содержать лошадей и повозки для перевозки почты и казенных людей. Так, согласно «Хозяйственно-статистическому описанию крестьянских волостей Алтайского округа за 1882 год» обыватели Зыряновской горно-заводской волости, куда входило 4 поселения (Зыряновское, Путинцево, Пихтовское и Бухтарма), обязаны были содержать дороги на Соловьево (16 верст), Богатырево (16 верст), на Быково (14 верст), на Путинцево (5 верст).
Кроме того, жители Зыряновска обязаны были содержать 5 пар лошадей.
Содержание дороги от Зыряновска до Таловки, а также 3-х перевозов через Бухтарму лежало на крестьянах 11 селений Бухтарминской волости (деревни Снегирево, Тургусун, Крестовка, Кондратьево, Мякотиха, Парыгино, Бородинское, Богатырево, Кутиха, Верх-Мяконькая, Соловьево). Для сообщения жители этих деревень обязаны были содержать 5 пар лошадей в Снегирево, в Кондратьево - 4 пары, в  Соловьево - 3 пары. Итого подводная повинность составляла 12 пар.
               
                ДЕРЕВЯННАЯ МЕХАНИЗАЦИЯ
    
 Если приглядеться к механизмам, действовавшим до первой половины  XIX века, то можно увидеть, что большинство их изготовлено из дерева. Вспомним корабли, мельничные устройства, прядильные станки, колеса карет, да и сами повозки и т.д. Не исключением были и шахтные механизмы. Это хорошо видно на примере Зыряновского рудника, основанного близ  реки Бухтарма на Алтае в 1791 году.
    Копры шахт, рудоподъемные устройства, даже трубы водоотливных насосов изготавливались из дерева. Местные Кулибины проявляли чудеса изобретательности, строя для нужд рудничного хозяйства самые хитроумные сооружения. Подъем руды из шахты осуществлялся с помощью ворота, приводимого в движение с помощью лошадей, замененных позже хотя и медлительными, но более сильными волами.  И все прочие хитроумные шахтовые устройства не отличались от тех, что были описаны еще в средневековой книге по горному делу немецким врачом и ученым Агриколой. 
 Это было штучное производство, и примером решения самых инженерных задач может служить устройство шахтного водоотлива. По мере углубления подземных выработок схема его менялась. Вначале он производился бадьями, поднимаемыми ручным воротом, но этот примитивный способ был малоэффективным и обеспечивал откачку воды только с небольшой глубины. В 1807 году была пройдена водоотливная штольня, сбитая с пятым горизонтом одной из шахт, а с углубкой ниже 49 м ручной водоотлив был заменен конным приводом. Но все это требовало больших трудозатрат, и механики искали способ использования силы воды. Водяные (гидравлические) колеса применялись ещё в древности, но задача усложнялась тем, что стволы шахт были далеки от источника воды, а главное, они находились на склоне горы, то есть выше русла протекающей в двух километрах реки Березовки. Решение, найденное инженером П.Г. Ярославцевым, удивляет не только сложностью системы, но и оригинальностью.
В 7 километрах выше по течению Березовки была построена водозаборная плотина, а от нее проведен канал, называвшийся по-немецки флютвассер. Поданная таким образом вода из Березовки крутила два деревянных гигантских колеса диаметром в 6 метров каждое, а те передавали энергию к насосам, установленным на шахте «Восточная», с помощью деревянных штанг-шатунов общей длиной более одного (!) километра. Весь этот комплекс, построенный в 1826-1833г, назывался штанговой водоотливной машиной. Уже на первом этапе благодаря этому устройству был осушен 9 горизонт, залитый водой еще с 1823 года (горизонты нарезались через каждые 6 метров глубины). Приводы от гидравлических колес (одно было резервным) расходились и во вспомогательные цеха, приводя в работу сверлильный станок, кузнечные меха, толчею (дробильню руды), ручную лебедку.
Очевидец, пораженный работой причудливого сооружения, состоящего из штанговых шатунов, писал:
«…из конца в конец рудника протянулись «штанги» - громадные движущиеся рычаги, состоящие из целого ряда соединенных между собой бревен, выкачивающие воду, скопляющуюся в шахтах из разных подземных источников. Штанги эти приводятся в движение речкой Березовкой, вращающей громадные колеса наподобие мельничных. Железные спайки между штангами, несмотря на смазку, постоянно скрипят и пищат, вследствие чего над рудником слышится несмолкаемый визг, точно наигрывают на бесчисленном количестве пискливых гармошек. Зимой этот гам ещё больше. Днем его заглушают другие звуки, ночью, когда большинство наружных работ прекращаются, «штанги» свободно напевают свои визгливые песни, совсем невыносимые для расстроенных нервов». А. Головачев «Рудный уголок Алтая». Журнал «Божий мир».
Измученные вечным скрипом, зыряновские обитатели, дома которых стояли, что называется впритык к руднику, прозвали  ненавистную машину ведьмой, проклиная за то, что по ночам не дает спать.
Нетрудно догадаться, что коэффициент полезного действия устройства был чрезвычайно низок. Большая часть энергии терялась из-за трения во множестве колен. Механизм часто ломался и требовал постоянного ремонта. Естественно, что главными рабочими тут были не механики, а плотники.
И прослужила эта штанговая водоотливная машина почти 60 лет, и даже когда в 1888 году была запущена паровая машина, она продолжала работать, помогая паровику осушать горные выработки
Между тем, в конце XIX века в технику стремительно входило электричество, и на этом фоне шахтная водоотливная машина выглядела явным анахронизмом. В 1892 году по проекту инженера Кокшарова гидравлический двигатель был преобразован в электрический, для чего в паре с водоналивными колесами были поставлены четыре турбины мощностью 45 квт каждая. Теперь вырабатываемая электроэнергия по проводам могла подаваться не только для освещения заводских построек, но и для новых центробежных насосов, установленных на шахтах. Это позволило не только решить проблему водоотлива и откачать воду с затопленных ранее выработок, но и сократить расход топлива паровиками.
Именно эта электростанция, кстати, ставшая первой в России ГЭС, дала повод горному инженеру Ф. Брусницыну отметить, что «…Зыряновский рудник… представляет единственный и достойный подражания пример относительно правильного рудничного хозяйства в России». Но в этом определении вовсе не случайно присутствует слово «относительно», ведь даже сам внешний вид поселка напоминал скорее средневековый, феодальных времен рудник и совсем не был похож на индустриальные пейзажи, уже сложившиеся в странах Европы, где в постройках и сооружениях стал преобладать кирпич, цемент и металлические конструкции. В рудничных механизмах Зыряновского рудника все ещё царствовало дерево,  продолжая оставаться основным материалом обустройства шахтных сооружений.
Что из себя представлял Зыряновск конца XIX столетия? Сплошь деревянный поселок, утопающий в пыли и грязи и с возвышающимися бревенчатыми копрами шахт. Горы отвалов, приземистые складские помещения, рудоразборные сараи, конюшни и вплотную примыкающие к ним дома зыряновских обывателей, так же сплошь деревянные. Русский человек не любил холодный камень и привык жить в теплом деревянном доме. Лишь кое-где, сложенные из «дикого» камня, стояли лавки и лабазы местных купцов. И почти полное отсутствие зеленых насаждений выдавали типично сибирскую деревню, где жители испокон веков сражались с лесом, отвоевывая землю под пашни.

                ЗАГАДКА ГЕБЛЕРА 

   Пример Фридриха Геблера, врача Колывано-Воскресенских заводов, в свободное время занявшегося изучением Алтая, не может не восхищать. Увлечение природой переросло в занятие настоящей наукой.
А началось все с любительских походов в горы, с собирательства геологических образцов, с коллекционирования растений и животных, с домашнего музея. Постепенно из любителя Геблер вырос в ученого-профессионала. Особенно преуспел он в энтомологии (науке о насекомых), где изучал жуков. Он напечатал первую крупную работу по жукам Сибири, называвшуюся «Каталог жесткокрылых Сибири и прилегающих стран».
В 1833 году Ф. Геблер был избран членом-корреспондентом Академии наук по разряду зоологии и анатомии. Помимо того, он являлся членом многих русских и нескольких иностранных ученых обществ. Он был награжден тремя русскими орденами и имел чин статского советника.
Великий географ А. Гумбольдт, находясь на Алтае в 1829 году, был поражен, увидев в такой глуши культурное общество и высокий уровень механизации горных работ на заводах и шахтах. За три дня пребывания в Барнауле он вместе со своими спутниками дважды нанес визит Геблеру. А в доме Геблера было что посмотреть и послушать. Коллекции насчитывали сотни образцов пород и минералов и видов насекомых. Ученый спутник Гумбольдта А. Розе записал в своем дневнике, что такую богатую энтомологическую коллекцию он больше нигде не видел.
С энтомологическими занятиями Ф. Геблера связано две интересные истории с хищными жуками жужелицами. Один из них, карабус Геблера, описан в 1827 году немецким ученым Фишером-Вальдгеймом. Он похож на тех черных жуков с сильными челюстями хищников, что встречаются в наших погребах, отличаясь от них лишь синевато-зеленым отливом. Вот что написано про него в Красной книге СССР, изданной в 1984 году: «Малоизученный вид, находки которого не отмечались в течение 50 лет. Эндемик Западного Алтая, известен из Змеиногорска и долины Бухтармы. Современный ареал не выяснен».
Несколько лет назад московский энтомолог М. Данилевский, задавшись целью найти этого жука более месяца искал его в таежной зоне окрестностей Зыряновска, в результате чего было поймано более десятка экземпляров этих живых раритетов.
История с другим жуком еще более интригующа и до сих пор не разгадана, хотя со времени его открытия прошло 170 лет. Оказывается, детективы бывают не только в криминальном мире, но и в науке.
Русское название «красотел окаймленный», полное название по латыни «калистенус маргинатус геблери, 1830». Последнее слово «геблери» и цифра 1830 означают, что жук описан Геблером в 1830 году.
Читаю опять же Красную книгу: «Жук длиной 15 мм, края надкрылий золотисто-зеленые, надкрылья с рядами зеленых точек. Найден в Зайсанской котловине и известен по единственному экземпляру, пойманному в 20-е годы XIX века и ныне находящемуся в коллекции Парижского музея. Возможно уже вымер».
С последним трудно согласиться. Скорее, не проводили специальных поисков в этом забытом Богом и людьми месте.
Удивительный это край - Зайсанская котловина. Серые, невзрачные на вид равнины и глинистые бугры стали местом жизни едва ли не самых редких и экзотических живых существ на территории бывшего Союза. Достаточно назвать карликового жирнохвостого тушканчика или недавно найденную здесь редчайшую селевинию. Каких-то два века тому назад здесь обитали дикие лошади и верблюды, а куланы, сайга и тигры сохранялись тут еще до начала нашего века.
Но вернемся к нашему жуку. Чтобы легче его было искать, надо знать точное место, где он был найден. Но это трудно установить, так как неизвестно, кем он был пойман. Сам Геблер в то время был медицинским инспектором и много ездил по всему краю. Однако на Зайсане он не мог быть хотя бы потому, что тогда это была китайская территория, то есть заграница. Но кто мог привезти ему неизвестного жука? Вряд ли это были казаки или даже офицеры, служившие на границе и приезжавшие на Зайсан на рыбалку. Скорее всего, это был кто-то из ученых. Первым ученым, посетившим Зайсан, был член Петербургской Академии наук И. Сиверс. Он побывал на западном побережье озера еще в 1793 году, но в его задачу в первую очередь входило отыскание целебного ревеня, и насекомых, насколько известно, он не собирал.
Совсем другое дело спутник знаменитого Ледебура, ботаник Карл Мейер, посетивший озеро в 1826 году. Он обследовал северную и южную части западного побережья и был поражен оригинальностью и необычностью флоры гор Аркаул.
«Было еще не поздно, и я не мог удержаться от того, чтобы не сделать маленькой вылазки на ближайшую гору, хотя и немного ждал от сухих и голых склонов скал. Как же, однако, я был изумлен, находя чуть ли не на каждом шагу новые для меня растения, и менее чем за полтора часа собрал 26 до сих пор еще не найденных растений, между коими было 10 новых видов!... Но насколько богат был мой урожай флоры, настолько же беден он был в отношении фауны, хотя и поймал немало интересных насекомых…»
Не здесь ли кроется та самая находка? Ответа до сих пор нет.
Вряд ли жук живет на очень ограниченной территории, и скорее всего его можно искать в окрестных горах Монрак, Саур, Букомбай, в отрогах Курчумского хребта.
Летом 1985 года в одном из путешествий с сыном, переехав горы Салкын-Чеку (отрог Курчумского хребта), мы поймали несколько необычных жужелиц. Не те ли самые, описанные Геблером?
Осенью сын писал мне из Ленинграда: «Приходил Белоусов (его друг, крупный специалист по жукам), смотрел наших жуков и был в восторге. Он на 90 % уверен, что это именно та жужелица, что хранится в единственном экземпляре в Париже».
Однако следующее письмо было менее оптимистично. «Белоусов теперь уже точно определил вид нашей жужелицы. Это действительно очень редкий вид, известный из Саура по трем экземплярам, описанным Семеновым-Тяньшанским, но не калистенус маргинатус».
Значит, опять неудача. Впрочем, мы занимаемся бабочками, а не жуками.
Много раз и в разные времена года бывали мы в горах, прилегающих к Зайсанской котловине, и в самой котловине (в том числе и в горах Аркаул), но жука того не нашли, хотя наловили десятки видов бабочек, до сих пор не числящихся в этих краях.
Некоторые специалисты склонны считать, что на самом деле загадочного жука не существует в природе, а найденный экземпляр - мутант, то есть уродец, отклонившийся от какого-то другого вида. Не нашел его и большой специалист Данилевский, бывавший на Зайсане. Но так или иначе, загадка ждет своего разрешения, и натуралистам нашей области есть над чем подумать и поработать! Только надо иметь в виду, что точно определить калистенуса маргинатуса смогут только в одном месте бывшего Советского Союза, а именно в зоологическом музее (ЗИНе), находящемся в Санкт-Петербурге.


               
                ЗАЙСАН - ГАВАНЬ ПУТЕШЕСТВЕННИКОВ 

Каждый раз, попадая в город Зайсан, чувствую волнение и трепет краеведа, неравнодушного к истории своего края. Нет в Восточно-Казахстанской области другого такого места, где осталось бы так много памятников старины, где в неприкосновенной тиши захолустного городка так хорошо сохранились бы старые улочки и дома.
Слава богу, городок не захватил бум социалистического строительства, когда на месте старинных, имеющих удивительно индивидуальный облик домов, возводились казарменно-скучные здания серийных построек. Купеческие особнячки, деревянные срубы, сложенные из вечной лиственницы, каменные или из красного кирпича здания государственных учреждений. Как радуют глаз эти незатейливо украшенные дома после созерцания безликих стен современных хрущоб! Хочется бесконечно ходить, рассматривая одряхлевшие и растрескавшиеся от старости дома. Разве не интересно было бы узнать историю каждого, кто и когда в нем жил, кто проходил по этой улочке или проулку? Ведь столько замечательных людей побывало здесь! Картины давно минувшего возникают при виде всей этой старины…
Глядя на тихие улочки провинциального Зайсана, все более превращающиеся в деревенские, сейчас трудно представить, что более ста лет тому назад этот город был на слуху всего просвещенного мира, и его название часто мелькало на страницах газет. Это была эпоха великих географических открытий в Центральной Азии, сделанных русскими путешественниками.
Станица Джеминейская или военный пост Зайсанский был основан в 1867 году как пограничный форпост. Уже через несколько лет это был поселок, напоминающий южный городок с домами из сырцового кирпича и с плоскими крышами, с арыками и тополями и ивами вдоль улиц, с огородами и садами. Городок, лежащий на окраине огромной Российской империи, почти сразу же стал местом, откуда отправлялись экспедиции для исследования неведомых пространств Средней Азии. Это было связано с удобным месторасположением города. Совсем рядом находилась таинственная Джунгария, малоизученные Монголия и Китай, южнее - вовсе неизвестный Тибет. До Зайсана доходил почтовый тракт, здесь находился конечный пункт телеграфа, совсем рядом лежало судоходное озеро Зайсан с пристанью Тополев мыс (70 верст от Зайсана), куда относительно регулярно ходили пароходы из Семипалатинска, а с 90-х годов Западная Сибирь была соединена железнодорожным сообщением с Центральной Россией. Все это и определяло удобство для формирования здесь караванов экспедиций, сюда же они возвращались после долгих походов, нагруженные научными материалами - коллекциями животных, растений, минералов, путевыми дневниками и картами.
Улицы Зайсана видели Николая Пржевальского, Григория Потанина, Всеволода Роборовского, Михаила Певцова, Альфреда Брема, Владимира Обручева, Василия Сапожникова, Григория Грумм-Гржимайло и других. Отсюда уходили они, полные надежд и мечтаний, сюда возвращались усталые, но счастливые, отягощенные бесценным грузом научных открытий.
Здесь, отправляясь в продолжительное странствие, путешественники прощались с отчизной, и потом в течение долгих месяцев, а иногда и лет, полных лишений и невзгод, этот городок был их постоянным воспоминанием о родной земле, служа путеводной звездочкой, обозначающей конец их многотрудного пути.
Зайсан был избалован визитами именитых гостей, а учитывая, что через него проходили и торговые караваны из Монголии и Китая, то можно сказать, что жизнь здесь била ключом, и местным мещанам не приходилось скучать. Караваны, как правило, останавливались на берегу речки Джеминейки рядом со зданием таможни. Здесь же они проходили таможенный и ветеринарный досмотр. Толпы народа собирались иногда посмотреть на караваны, прибывшие из дальних странствий. Если для местных обывателей это было любопытное зрелище, то для участников экспедиций наступали радостные моменты начала пути и свершения надежд или, наоборот, волнующие моменты встречи с родиной. Вот как описывает В. Роборовский возвращение своей экспедиции в 1895 году из Восточного Туркестана, длившейся два с половиной года:
«Последняя ночь, проводимая в степи, прошла тревожно: масса разнообразных мыслей об ожидающем нас свидании с дорогими соотечественниками в Зайсане, о Петербурге, родных, знакомых теснились в голове и отгоняли сон. Еще при совершенной темноте все уже встали и сидели у костра, с нетерпением ожидая проблеска утренней зари, чтобы двинуться в путь и скорее вступить в Зайсанск,  о котором последний месяц путешествия было столько вожделенных разговоров.
Еще не доходя до города, в горах мы с восхищением услышали неслыханный в течение трех лет колокольный звон зайсанской церкви; там шла служба по случаю праздника введения во храм Пресвятой Богородицы (21 ноября). По мере нашего приближения, звон становился яснее и громче. Вскоре мы с радостью увидели П.К. Козлова с Власенко и А.С. Хахловым, моим старым знакомым зайсанцем и другими выехавшими за город нас встретить.
…На окраине города, при спуске с гор, нас радушно встретили уездный начальник Н.П. Кирьянов и служащие  различных учреждений Зайсанска. Многих я встречал уже не в первый раз. Командир казачьего сибирского полка, он же и командующий войсками в городе, полковник Вологодский, крайне предупредительно приказал приготовить для экспедиции помещение командира батареи. Здесь мы имели полную возможность поместиться сами с людьми и разместить все наши коллекции.
…Зайсанское местное военное и городское общество весьма радушно нас чествовало, устраивая нам обеды и вечера.
…Отдыхать в Зайсане не пришлось: мы перекладывали коллекции для перевозки на лошадях и далее по железной дороге. Хлопоты по отправке и сдаче в транспортную контору для доставления коллекций в Петербург принял на себя зайсанский городской голова А.С. Хахлов».
Некоторые путешественники, например, постоянный спутник Пржевальского, Роборовский был в Зайсане трижды, а сам Н. Пржевальский дважды, в 1877 -1878 и 1879 годах, в общей сложности проведя здесь четыре месяца.
Общение с учеными-географами, с передовыми людьми своего времени не могло пройти бесследно для захолустного Зайсана. Сыновья одного из самых известных жителей города А.С. Хахлова, принимавшего деятельное участие в снаряжении едва ли не всех экспедиций, стали видными учеными; старший - Леонид - микробиологом Пастеровского института в Париже, средний - Венедикт - геологом, профессором Томского университета, а младший - Виталий - зоологом, написавшим книгу «Зайсанская котловина и Тарбагатай».
В 1876 году через Зайсан прошли сразу три экспедиции, одна из которых - знаменитого Альфреда Брема и его ученого спутника О. Финша - проследовала транзитом из Семипалатинска на Маркаколь, а две другие - М.В. Певцова и Г.Н. Потанина были здесь сформированы.
Зайсан тепло приветствовал зарубежных именитостей. В их честь на берегу Джеминейки был устроен концерт хора казаков, а вечером - фейерверк. Все это произвело большое впечатление на немецких гостей, не ожидавших встретить здесь такое общество.
Экспедиция Г. Потанина в Северо-западную Монголию была организована Императорским Русским Географическим обществом, участие же М. Певцова в его первом большом путешествии в Китай, можно сказать, было случайным. Для охраны большого торгового каравана, направляющегося в китайский город Гучен, была назначена казачья сотня и Певцову предложили принять над ней начальство, с тем, чтобы собрать сведения о местах, по которым должен был следовать караван.
Ровно через год, в декабре 1877 года в Зайсан вошла экспедиция Н. Пржевальского (См. очерк «Н.М. Пржевальский в Зайсане»).
С не меньшим интересом встречали жители пограничного городка своих соотечественников, возвращающихся из дальних странствий.
3 января 1891 года на улицах Зайсана завершилось третье путешествие М.В. Певцова по Западному Китаю, которым он руководил вместо умершего в 1888 году Пржевальского. Караван вез богатые коллекции и, как писал сам Певцов: «На улицах по всему пути до отведенной нам квартиры теснились толпы народа, собравшегося посмотреть на приезд своих соотечественников из далекого путешествия по чужим краям».
Да там и было что посмотреть, ведь караван вез коллекцию из 200 шкур млекопитающих, 1200 шкурок и чучел птиц, 150 рыб и 300 земноводных и пресмыкающихся, а также большие коллекции насекомых, горных пород и растений.
Через четыре года, 28 ноября 1895 года Зайсан увидел возвращение другой большой экспедиции, возглавляемой В. Роборовским. Эта экспедиция, длившаяся два с половиной года, едва не закончилась трагически. В пути с Роборовским случился инсульт, его парализовало, и потребовались огромные усилия, чтобы, не поддавшись болезни закончить путешествие.
Своим человеком в Зайсане был В.В. Сапожников, и это понятно, ведь почти всю свою жизнь он посвятил исследованию Алтая. В городе у подножья лесистого Саура он был в 1899 году, когда вел изыскания на Черном Иртыше, в августе 1906 года, когда возвращался из путешествия по Монгольскому Алтаю и в мае 1908 года, когда готовился к обследованию истоков Иртыша. Летом 1914 года, производя ботанические описания Зайсанского уезда, В.Сапожников вновь посетил Зайсан, роичем с пристани Тополев Мыс до города его довезли в автомобиле.
В конце мая 1903 года из Зайсана вышла экспедиция уже известного ученого географа Г.Е. Грумм-Гржимайло. Поводом для путешествия послужило предложение министра финансов С.Ю. Витте изучить вопросы русской торговли с Монголией. Грумм-Гржимайло совместил это задание с интересовавшими его вопросами этнографии и происхождения тюркских и монгольских народов. Снарядившись с зайсанскими казаками, 2 июня 1903 года он пересек границу в Майкапчагае и двинулся в Западную Монголию и Урянхайский край (Туву).
В том же, 1903 году, обследуя озеро Зайсан, а также прилегающие окрестности и горы Саур, в городе побывал известный исследователь Казахстана (уроженец Большенарыма) А.Н. Седельников. Собирая материалы для своей книги «Зайсан», свои путешествия по Алтаю он продолжил в последующие 1905, 1906, 1908 и 1910 годы.
В.А. Обручев, наш известный путешественник, геолог и автор популярных научно-фантастических книг после длительного путешествия по Китаю, совершенного в 1892-1894 годах, так заинтересовался Северной Джунгарией, непосредственно примыкающей к району Зайсана, что в течение трех лет (1905, 1906 и 1909 годы) совершал сюда поездки, в качестве опорных пунктов используя Семипалатинск и Зайсан.
 И еще об одной экспедиции хотелось бы вспомнить. Весной 1904 года в Зайсан по приглашению Хахлова приехал доцент Московского университета, автор документального труда «Птицы Алтая», орнитолог П. Сушкин. Путешествие его, как и книги, широко известно, но мало кто сейчас помнит и знает, что вместе с маститым ученым в той экспедиции участвовал Сергей Четвериков, тогда еще студент. Гораздо позже, уже в 20-е годы, Четвериков основал школу современной генетики, ставшую передовой в мире. Репрессированный в 1928 году, ученый был лишен возможности заниматься своей работой, но дело продолжили его ученики, уехавшие за рубеж. Осуществив идеи своего учителя, они стали крупнейшими учеными США и Германии. Но и то, что успел сделать сам С. Четвериков, ставит его в один ряд с самыми знаменитыми биологами XX века.
Незадолго до своей смерти в 1957 году, вспоминая о своем путешествии в горы Саур, С. Четвериков писал: «С какой охотой я бы снова поехал сейчас, невзирая на свои 78 лет, в новую местность, чтобы напоследок жизни хотя бы еще раз испытать то волнение, от которого захлебываешься, когда впервые выходишь на лов в незнакомую местность, сулящую невиданных и неловленных до того бабочек».
Наверное, были и другие путешествия и экспедиции, отправляющиеся из Зайсана, но стоит отметить еще одну. Возвращаясь из путешествия по Тибету, 29 мая 1926 года через Зайсан прошел известный художник, путешественник и общественно-политический деятель Н.К. Рерих.
Памятью о славных визитах и удивительной поре ХІХ века долгое время служил бронзовый бюст Н.М. Пржевальского, поставленный еще в царское время. Но в начале 90-х уже XX века памятник варварски уничтожили, остался лишь ободранный постамент, стоящий в затоптанном скотом сквере. Говорят, кто-то из местных краеведов хранит бронзовую голову с орлиным профилем у себя в сарае. Но вряд ли в наше время кто-либо удержится от соблазна сдать дорогой металл в скупку металлолома (сейчас на этом месте стоит памятник какому-то председателю сельслвета).
Осталось лишь здание таможни, где останавливался великий путешественник и где раньше размещался краеведческий музей. Ныне это частный дом. Каждый раз, посещая этот тихий уголок, я стремлюсь сюда, но уже ничто не напоминает о пребывании здесь великого путешественника. А как бы хотелось зайти в этот старый кирпичный дом, увидеть комнату, где жил Пржевальский, в том виде, какой она была во времена путешественника. Остается лишь постоять под сенью вековых деревьев и мысленно попытаться представить, что происходило здесь сто и более лет тому назад, услышать ржание  лошадей, крики погонщиков, голоса усталых путников. Ведь караваны экспедиций останавливались как раз тут, на берегу говорливой Джеминейки.
               
                ЗЫРЯНОВСКАЯ ГОРНО-ЗАВОДСКАЯ ВОЛОСТЬ 

В Зыряновском филиале областного архива имеется любопытный документ, называющийся "Хозяйственно-статистическое описание крестьянских волостей Алтайского округа за 1882 год" (автор Н. Ваганов), из которого можно узнать, как была организована жизнь сельского населения. Как и всюду, в царской России после отмены крепостного права в 1861 году крестьянство жило общинами и пользовалось самоуправлением.
Зыряновск, хотя и был заводским поселком, по уст¬ройству общественной жизни не отличался от других сель¬ских районов. Во второй половине XIX века он был центром так называемой Горно-Заводской волости Змеиногорского уезда Алтайского (Бийского) округа Томской губернии.
Волость была составлена из четырех горнозаводских селений: Зыряновск, Путинцево, Бухтарма и Пихтовка. Она образовалась после освобождения от обязательной трудовой повинности в 1861 году. Мужское население волости (тогда вся статистика основывалась на учете душ только мужского пола) на 1 июля 1882 года составляло 1308 душ, в том числе в Зыряновске 1101 душа, и состояло из бывших горнозаводских мастеровых (бергалов) и урочников, отбывавших обязательную трудовую повинность по обслуживанию рудников. Богатырево, Снегирево, Крестовка, Тургусун, Бородинская  и  другие входили  Бухтарминскую волость с центром в с. Снегирево.
Основное население Зыряновска (тогда все назывались обывателями) занималось горными работами в шахте. От этого промысла они получали заработок, дающий им возможность кормиться, содержать семью и нести денежные повинности (налоги).
При сдельной работе бурщики получали в среднем 100 рублей за извлечение одной кубической сажени (примерно десять кубометров) горной породы (руды), причем уборка оплачивалась особо. В забое работали артели по четыре человека, получая динамит от  управления. Каждая смена работала по 6 часов, и заработок рабочего за день в среднем составлял 75 копеек.
Откатчики внутри рудника на поверхности получали по 88 копеек за 100 пудов. Заработок в день одного рабочего составлял 60 копеек. При разбивке  и сортировке руды использовались мальчики с оплатой 20 копеек в день.
Подъем руды из шахт совершался в железных ящиках емкостью от 10 до 15 пудов, двигавшихся по деревянным направляющим с помощью конного ворота. Число ящиков отмечалось, и по их количеству определялся вес руды или породы и, следовательно, размер оплаты.
Из убогих руд и кварцевых кусков извлекалось золото в особой золотопромывальной фабрике с поденной оплатой 50 копеек на рабочего. Промывальщики на лотках получали особую плату - в среднем 55 копеек в день. Несколько обывателей с Зыряновского и посельников Бухтармы занимались перевозкой руды на пристань, а также скидкой (перегонкой) дегтя и выжиганием угля.
Общий размер крестьянского заработка от горного промысла составлял примерно 60 тысяч рублей в год.
Земледелие, т.е. крестьян¬ский труд, считалось предпочтительнее, нежели горные работы на руднике. Им занимались более зажиточные (хозяева), получившие возможность обзавестись хозяйственным инвентарем, скотом, тягловой силой. В основном это были большие семьи, имеющие много рабочих рук и часто использующие наемных рабочих.
Все общественные дела решались на сельских сходах голосованием или в судах. На сходах же из своей среды избиралось управление. В волости оно состояло из волостного старшины и его помощников, называемых заседателями, один из которых (грамотный) назначался писарем, другой - казначеем. Были еще судьи, избираемые от каждой деревни, поч-тарь и оспопрививатель (оспенник). В каждой деревне была своя община во главе с избираемым старостой, писарем, судь¬ей и казначеем.
С 1 января 1882 года в должности волостного старшины сос¬тоял грамотный обыватель с. Зыряновское Потап Андреевич Иванов, не получающий жалования, но избавленный вместе с кандидатом своим и заседателем-казначеем от податей и повинностей. Волостным писарем с ноября 1881 года служил обыватель с. Зыряновское Григорий Кондратьевич Усов. Прежде занимался при рудничном управлении. Жалование получал 950 рублей в год, с обязанностью отапливать и освещать волостное правление и содержать канце-лярию за свой счет.
Мирское начальство и свои "чиновники", как и местный  бюджет, содержались за счет общины. Зарплата и ее величина - все это назначалось на сходах. Сельские старосты, судьи и некоторые другие жалование не получали, но освобождались от налогов в виде денежной и натуральной повинностей.
В бюджет волости входило уже отмеченное жалование писарю, почтарю 20 рублей, оспенному - 50 рублей, заседателю-казначею - 18 рублей, а также затраты на ремонт волостного дома.
Кроме того, сюда же входили расходы на содержание перевоза через Бухтарму (в районе Лесной Пристани) - 5 рублей, отопление церкви (была одна в Зыряновске) - 70 рублей, закупку книг, бланков, журналов и газет - 65 рублей, страхование общественных зданий и прочее - 470 рублей. Всего 1630 рублей.
Зыряновская волость обязана была содержать 5 пар лошадей с повозками для перевозки  казенных пассажиров, а также нести расходы на поддержание (ремонт, строительство) дорог до села Соловьево -16 верст, Богатырево - 16 верст, Путинцево - 5 верст, Быково - 14 верст и между Бухтармой и Кон-дратьево - 10 верст. В денежном выражении это обходилось мирскому населению в 2412 рублей, но выполнялось в основном натурой, т. е. работой.
Кроме натуральной повинности существовал земельный  оброк Кабинету Его Императорского Величества, т. е. царю, владеющему землями Колывано-Воскресенских заводов с центром в г. Барнауле, и в том числе Зыряновского рудника, - по 21,75 копеек за десятину (1,1 га) пахотных или сенокосных уго-дий. Налоги состояли из подушных сборов: на губернские повинности, на со-держание училищ, на межевой капитал. Общий сбор всех повинностей (нало-гов) составлял 7081 рублей на волость, что ложилось на каждую окладную душу по 5 руб. 60 коп. и по 7 руб. 58 коп. на наличного работника.
На каждое домохозяйство (двор) бесплатно отпускался лес в количестве 50 бревен и 5 кубических саженей дров. Все это надо было самим хозяевам вывозить из леса.
Пашней пользовались кто сколько захватил, а земельный сбор платили всем миром поровну. Так повелось издавна, и такой ненормальный порядок  не вызывал недовольства. Покосы ежегодно делились между общинниками каждой деревни; в некоторых селениях на платежной тяге, в других поровну, сообразно числу душ.
Весной по нови выжигали траву, земли поднимали исключительно плугом, бороновали деревянной бороной с железными зубьями и засевали пшеницей-белотуркой. Удобрений не употребляли. Сеяли хлеб на хлеб, доколе земля не зарастет вследствие дурной  обработки сорными травами, после чего оставляли эту землю на 8-10 лет.
Средний урожай пшеницы 100-120 пудов с десятины (1,1 га), проса - 15-20. Рыночная цена пшеницы в соседней Бобровской волости составляла 70 коп за пуд, ржи - 40 коп. Наемный работник в хозяйстве на всем готовом получал жалование 75 рублей в год.
В волости насчитывалось 3 тысячи ульев. В 1881 году соб¬рано меду 600 пудов, воску 140 пудов. Мед продавали на месте по 6 руб. пуд, а воск - по 17 руб. Всего от пчеловодства выручено  6 тысяч рублей.
В Зыряновской волости было одно училище в селе Зыряновском, и содержалось оно на средства Кабинета. В 1882 году в нем обучалось 25 учеников, но учительское место было вакантным.
Кроме рудника, в Зыряновске не было значительных промышленных заведений. Был один кожевенный завод, два мыловаренных, шесть водяных мельниц, одна воскобойня и одна маслобойня. Имелось 18 молочных лавок.
     Сельские суды еженедельно по воскресеньям заседали для разбора гражданских дел, иногда с выездом на место. В заседание прибывали все, но по принятому обычаю устранялся судья, имеющий друзей или родственников  с одной из тяжущихся сторон. В 1881 году состоялись 78 решений суда. Приговоров с телесными наказаниями не было, но в соседней Бобровской волости телесному наказанию подверглись 11 лиц за денежную азартную игру и пьянство. Надо полагать, секли розгами, и можно догадываться, как это было позорно и стыдно для наказуемых.
Приговоры суда приводились в исполнение сельскими старостами, на кото-рых лежала также и обязанность производить денежные сборы. Сот-ских и сторожей к арестантским избиралось 32 человека. Служили по очереди через неделю  в течение полугода. Ни жалования, ни льгот не получали. Были нередки случаи закрытия питейных заведений (кабаков) по решению суда. Современными словами можно сказать, что сама общественность следила за поведением своих граждан и занималась их воспитанием.
     Не забыто было и больничное дело. Вопреки распространенному мнению, медицина существовала и тогда, хотя и в убогом виде, как и вся жизнь того времени. Правительство нанимало и присылало в далекий Алтайский округ врачей (тогда их называли лекарями) из Моск¬вы, Петербурга и даже замор-ских.  Вспомним того же немца Ф. Геблера, приехавшего из Германии, прослужившего в Барнауле с 1810 по 1850 гг. (в Зыряновск он, будучи одно время медицинским инспектором, приезжал не один раз) и ставшего известным ученым.
В историко-статистическом сборнике "Алтай" (г. Томск, 1890 г.) описана Зыряновская больница:
"Зыряновская больница обслуживается одним врачом и тремя фельдшерами. Она расположена в ста саженях от жилых помещений, что  является защитой от проникновения эпидемий. Баня находится в самом здании, и там же при необходимости могут быть поставлены ванны.
Горнослужащие и горнорабочие, так же как и их семьи, имеют право ле-читься бесплатно. Остальные принимаются за плату, которая в 1881 г. доходила до 41 коп. в сутки. Кроме того,  взимается плата с каждого по 3 коп. за медикаменты.
В 1889 г. в Зыряновской больнице лечилось 144 человека и, кроме того, амбулаторно - 2182. Преобладали болезни: пневмония, гастрит, ревматизм и запои."
Сохранилась ведомость расходов и штатное расписание Зыряновской больницы (госпиталя) на 1859 год, когда цены были намного ниже, а деньги дороже. В нем числится один лекарь с жалованием 350 руб. в год, три фельдшера с окладом 48 и 36 руб., два ученика лекаря с общим заработком 64 рубля, госпитальные служащие (6 человек) с общим заработком 45 рублей  и 20 сторожей с общим жалованием 120 руб.
На выдачу больным половинного содержания (надо полагать, по больничному листу) во время нахождения в госпитале отпущено 375 рублей (видимо, из бюджета Колывано-Воскресенских заводов). На содержание больных в количестве ста человек выделено 2800 рублей.
     Сейчас много говорят и пишут о современном устройстве  и проблемах местного сельского управления. Наши прадеды нашли его в самоуправлении. Большинство своих житейских дел они решали сами при минимальном вмешательстве государства. Можно долго рассуждать, хорошо это было или плохо, но ясно одно: во все времена человек добывал себе хлеб в поте лица своего. И вряд ли стоит идеализировать жизнь старины глубокой, когда отсутствовала любая механизация труда, когда шахтер, образно говоря, отбивал руду кайлом, а у крестьянина единственным помощником была лошадка, когда ткань на одежду приходилось прясть самим, когда не было ни электричества, ни автомобилей, ни тракторов.
Единственное развлечение - гулянка, а молодежи - посиделки. Да и когда отдыхать, если все лето страдная пора с работой от зари до зари, а зимой надо одежду ткать, инвентарь ремонтировать: в каждой избе по пять-десять ребятишек.

                ЗЫРЯНОВСКОЕ ИНТЕЛЛИГЕНТНОЕ ОБЩЕСТВО XIX ВЕКА 

   Наверное, любой человек хоть раз в жизни задумывался над тем, как же жили люди лет этак 130 назад. Не было ни автомобилей, ни железных дорог, ни электричества, ни телевизора, ни радио. Длинная зима в полутьме, вечера при свете стеариновых свечей, а у бедноты и того нет: поужинали при лучине и на боковую, отсыпаться полгода после каторжной летней страды.
У меня в руках рукопись, датированная 1886-87 годами. Написанная калиграфическим почерком (так тогда учили в школах), явно человеком довольно грамотным, занимающим не самый низкий пост в поселке Зыряновский рудник. (Автор  Клевакин Е.П., известный краевед, в то время, возможно, начальник так называемой Зыряновской Горно-заводской волости, соответствующей по масштабу нынешнему району или старому уезду).
Автор записки (она сохранилась в Барнаульском архиве) - человек не очень высокого полета. Любимое его развлечение - карточная игра. Это понимание, когда читаешь рукопись, написанную то ли для развлечения на досуге, толи по долгу службы. Скорее первое, так как обязательно упоминаются дни рождения всех его знакомых, а это все светское общество поселка, и памятка для картежного игрока. Тем не менее пустяшная на первый взгляд записка приобретает для нас ценность, как послание из прошлого, и я не думаю, что не будет большим грехом воспроизвести ее содержание, хотя она и содержит сведения личного характера. Уверен, что будет интересно узнать отдельные моменты из быта провинциальной аристократии в сибирской глубинке, и почерпнуть кое-что из устройства общественной жизни того времени и человеческих взаимоотношений и интересов людей хотя бы и только одного слоя общества.
Всего в списке на 60 страницах 48 лиц, две трети которых жены и родственники служилых людей. Здесь служащие Зыряновского и Заводинского рудников: управляющий, горные инженеры, уставщики, цеховые надзиратели, кладовщик, лекарь (врач) горнозаводского госпиталя, подрядчики, выполняющие подсобные работы по договору; служащие поселка: полицейский пристав, чиновник по крестьянским делам, управляющий по виноторговле, лесничий, священник.
Вот управляющий рудниками Дмитрий Петрович Богданов так, как он описан автором "труда" (приводятся только отдельные выдержки с небольшой редакторской правкой):
"Горный инженер, коллежский советник (довольно высокий чин, шестой по счету из 14 пунктов табели о рангах - прим. А.Л.), женат, лет 35. Росту среднего, всегда в очках. Табак, папиросы курит, водку пьет по одной рюмке во время обеда и ужина и по одной рюмке мадеры. В карты играет, порядочно. Законов гражданских не знает. Спорит долго и горячо, а потом притихает, соглашаясь с доказательствами противника. Любит лошадей, когда был помощником управляющего, то устраивал байги (скачки), на которые жертвовал порядочные суммы для награды победителям. Дома и на рудник летом ходит в сереньком пальто-пиджаке и черной шляпе с большими полями. Говорит громко. Часто в разговорах употребляет народные слова, например, трекается и шарашится. (Типично местные, сибирские выражение. Прим. А.Л.)".
С горными уставщиками (производители работ на руднике, "устанавливающие" порядок и организацию работ, оборудования и т.д. Что-то вроде нынешних начальников участков, механиков - примеч. А.Л.), имеющими чины, здоровается за руку, с кандидатами же (кандидатами в уставщики - примеч. А.Л.) никак не здоровается. Уставщиков называет по имени отчеству, а кандидатов по фамилии и всем им говорит на "ты" (точно, как и советские чиновники-тузы - примеч. А.Л.).
Смету на 87 год урезали в Совете (в Управлении Алтайскими заводами в Барнауле - примеч. А.Л.) на 30 тысяч рублей, так он собирается выйти в отставку, потому что не надеется на урезанную смету выполнить план по добыче руды.
Горный начальник (имеется в виду начальник Алтайских заводов - примеч. А.Л.) журит его и не любит и, говорят, старается выгнать с Алтая, но он не уходит. Ныне предполагают перевести его управляющим Змеевского (Змеиногорского - примеч. А.Л.) рудника".
Таков портрет царского начальника выше среднего звена. Как видит читатель, он во многом схож и с нынешними руководителями предприятий.
Теперь посмотрим на портрет полицейского пристава, должности соответствующей нынешнему начальнику отделения МВД районного городка или поселка:
"Николай Павлович Бакатин. Коллежский ассесор. Зыряновским полицейским приставом служит 9 лет. Седой старик лет 60. Вдовец, хлопотун, скопидом, расчетлив. Осанка бодрая, ходит всегда с тростью. Недалек. Читает мало, и то больше официальные издания. Водку пьет рюмки по три, четыре. С большим гонором. Как говорят, никому не дает наступить себе на ногу. В Зыряновске его не любят почти все. Горные чиновники говорят, что он слаб, так как сам ничего не предпринимает, а только дома учердно кричит, если к нему приводят какого-нибудь дебошира. Волостные (выборные начальники деревень - примеч. А.Л.) его и в грош не ставят. Покровский, крестьянский чиновник, говорит, что он ничего не умеет делать, поэтому и распустил зыряновских жителей. А еще говорит, что он накопил много денег. Все боится, как бы его не побили при стечении народа, например, при осмотре мертвого тела кричал на народ, отгонял криками, но его не слушались, других же мер не принималось. Буянов боится, и если какой появится на улице, то уходит домой в заднюю комнату. Про все зыряновское интеллигентное общество отзывается не совсем хорошо.
Говорят, по одному делу взял сумму в две тысячи пятьсот рублей (надо полагать, взятку. Сумма по тем временам порядочная - примеч. А.Л.).
В Барнауле поступил экономом (нач. хозчасти - примеч. А.Л.) на 20 рублей месячного содержания".
Надо сказать, читая рукописный труд зыряновского чиновника, вспоминаются рассказы А.П. Чехова, М.Е. Салтыкова-Щедрина и Н.В. Гоголя. Кстати, Хлестакова из гоголевского "Ревизора" автор и сам вспоминает не раз.
Вот, например, Диониссий Иванович Покровский, чиновник по крестьянским делам, что-то вроде ответственного за всем происходящим в деревнях, где управлялись сами крестьяне, выбирая волостных начальников и старшин (старост). Автор (возможно, это некий Евгений Поликарпович Клевекин, в личном фонде которого и хранится рукопись) разделил его, как говорится, под орех. Правда на этот раз приходится сделать пересказ, так как в авторском изложении он слишком непонятен.
Крестьянский чиновник Покровский на третьем участке Бийского округа, 44 лет, холост, служит здесь уже семь лет, имеет кличку "старичок". Зыряновских жителей хвалит, говорит, что здесь тишина и спокойствие, что если жители пьянствуют, дерутся и вообще дебоширят, так это будто бы в порядке вещей. Местная интеллигенция его не принимает, а сам он бывает в гостях лишь у волостных старшин, писарей и сельских старост. Водку любит пить шибко, и от него трудно вырваться трезвым, очень гостеприимен. У него живет экономка, солдатская дочь Парасковья Кайгородцева. Так вот она имеет большую власть над Покровским, вмешивается в его дела, сама решает за него, кричит на него и даже, случается, бьет при людях, не стесняясь никого. От такой жизни много зла выходит в крестьянском самоуправлении, а между тем он считается несменяемым, так как утвержден в должности Министром Внутренних дел (т.е. не подчинен никому из местного начальства, включая губернатора области - примеч. А.Л.). Покровский очень этим похваляется, и никто не донесет обо всех безобразиях, чинимых им. Говорит, что действует по закону, а сам творит, что хочет и требует от волостных начальником и старшин выполнения своих указаний, хотя бы они противоречили всем правилам. Волостным дозволяет мошенничать, и держит их под своим покровительством. Так, один из старшин держит земскую квартиру и ямскую гоньбу как свою (земская квартира - своего рода деревенская гостиница, ямская гоньба - почтово-транспортное сообщение. Эти казенные учреждения содержались за счет сельского общества; староста, по-видимому использовал их в свою пользу - примеч. А.Л.). Покровский, как бы все это не видит, хотя бывает в гостях у старшины очень часто и покрывает все его проделки.
"Хоть и считает себя честным человеком, но по словам в высшей степени негодяй, - заключает автор, добавляя несколько нелепую или неудачную фразу: "Вполне сумасшедший человек, как по жизни так и по деяниям".
Можно было бы и дальше рассказывать о каждом из Зыряновских чиновниках, но чтобы не утомлять читателя, ограничимся обобщением всего труда и подведем итоги.
Как же живет средний обыватель рудничного поселка в свободное от работы время? Возвратившись со службы, ужинает с рюмкой-двумя водки, некоторые позволяют себе выпить наливки или мадеры. Но вечер длинный, и как-то надо его убивать. Летом можно развлечься, катаясь на лошадях - верхом или в коляске, одному, в компании или с женой. Кто-то поживает на крылечке, читает газетку или копается на грядке. Совсем другое дело - длинная-предлинная зима.
Собирались друг у друга, по очереди или на именинах, которые обязательно отмечались. Танцевали (кадриль), выпивали. Играли в карты, причем, как мужчины, так и женщины. Игры: вист, присеть, стукалка (в преферанс не играли). Что такое стукалка, понять трудно, но очевидно, присутствовало стучание по столу. Это была любимая игра на деньги, но небольшие, на копейки. За вечер проигрывали не более десятка-нескольких рублей. Разорившихся или застрелившихся из-за проигрыша казенных денег не было. Все довольно невинно и чинно.
Редко кто играл в шашки. В шахматы умел играть один только приезжий инженер Иосиф Иванович Биль (он позже построил обогатительную фабрику, сохранившуюся до сих пор в старом городе рядом с бывшей промбазой А.И. Ткача), но не играл, так как не было партнеров.
Беседовали, причем чаще всего на коммерческие темы. Деньги интересовали всех. Например, жена управляющего рудниками Елизавета Васильевна Богданова (очень скромная и порядочная женщина лет 25-28) рассуждала: "Если купить рогатого скота поздней осенью и заколоть, то весной можно продать мясо с большой выгодой рубль на рубль". Даже Кокшаров, приезжий инженер из Петербурга, выходец из семьи петербургского ученого, путешествуя по Алтаю (имеется ввиду российский Алтай), собирался пригнать в Зыряновск стадо крупного скота (он в Алтае дешев) да "оттдумал" (т.е. раздумал). Чаще же всего разговор вертелся вокруг меда - пасеки держали многие служащие (была даже у управляющего рудниками).
На вечеринки собирались часто, не меньше раза в неделю. Вот открытие: ставили спектакли. Чаще всего играли "Ревизора" Н.В. Гоголя. Но знали (и читали) и А. Пушкина, И. Тургенева, Л. Толстого. Иногда обсуждали прочитанное.
Регулярно и почти все выписывали и читали "Сибирскую газету", "Сибирский вестник", "Восточное обозрение". Кое-кто любил охоту. Стреляли рябчиков и били медведей. Ездили на рыбалку (даже и женщины) на Иртыш, на Гусиную пристань, Бухтарму. Тот же, уже упомянутый Покровский, дома воспитывал "дикую козочку Лизу" (надо полагать, косулю).
Занимались огородничеством: кто ради забавы (у жены управляющего в доме было 80 банок (горшков цветов), а кое-кто из расчета. Сеяли даже пшеницу, обрабатывали, нанимая работников (чаще всего казахов).
"Павел Федорович Хмельников, лекарь Зыряновского горного госпиталя, занимается хлебопашеством, огородничеством и разводит сад у горного госпиталя. Собирается устроить облаву на зайцев, когда выпадет снег, чтобы не портили посаженные им деревья". Значит, были в Зыряновске сады (или один сад) уже в ХIХ веке!
Впрочем, удивляться тут нечему, т.к. по инструкции еще начала века (а в Зыряновске госпиталь был уже в 1826 году) при каждом госпитале положено было заводить огород лекарственных растений и помимо этого еще и разводить овощи (силами рабочих и выздоравливающих больных), а именно: капусту, лук, картофель, репу, редьку и т.д.
Он же, Хмельников, "как лекарь, славится своей практикой и удачными операциями. Только одному их делать трудно, и он ждет приезда в Зыряновск еще какого-нибудь другого врача и уже при нем и делает операции".
Культура у всех разная. Вот управляющий рудниками Д.П. Богданов "про простых худых женщин, если говорит при мужчинах, то называет их "шкуры". Дома у него в комнате "имеется несколько картин, изображающих лошадей, которых он любит". У горного уставщика М.Я. Болотова "в доме много картин, книг и разных кабинетных безделушек. Также встречаются на столах в кабинете разные минералы и горные породы". Подлесничий Лев Поликарпович Александров "отлично рисует карандашом разные мелкие картины, в особенности хорошо у него выходят ландшафты". Говорит, что если бы у него было пять тысяч рублей, то он перешел бы в крестьяне, поселился бы в отдельной деревне и добился бы, чтобы его выбрали в старосты. Тогда бы он стал заводить для крестьян школы... Вот какие мысли приходили кому-то из зыряновских обывателей. Прямо, как у Некрасова или Чернышевского, - подвижники, болеющие за народное счастье.
Но не все такие благородные и приятные для автора нашего послания. Про Дмитриева Н.И., горного уставщика, зло проехался, отметив, что "в гостях, когда выпьет водки, закуску берет прямо руками, а не вилкой, хоть руки у него всегда грязные". Он же, когда Елизавета Генриховна Биль спросила, как здоровье жены, ответил: "Я почем знаю, приезжайте да и попроведуйте. А я мало живу дома и не знаю". Зато он удачно занимается хлебопашеством: "Нынче выписал молотилку, а еще раньше выписал плуг из Москвы от фирмы "работник", но работники этим плугом не пашут, хотя он и оказался вполне удовлетворительным".
"Стефанский Александр Викторович служит цеховым надзирателем, заведует конюшней и другими хозяйственными работами.
...строго исполняет свои обязанности, и подачки рабочим не дает, потому они на него сердятся и иногда угрожают, обещая побить.
Нынче получил чин Коллежского регистратора. А потому, если рабочие, здороваясь с ним, называют по имени и отчеству, то он им говорит: "Александр-то Викторович я давно, а вот Ваше-то благородие недавно. Понятно, после этого рабочие уже величают его благородием".
Лесничему Александру Александровичу Фетисову "очень не нравятся порядки сибирские, где крестьянин идет за билетом, когда ему вздумается (крестьяне имели право на вырубку леса в определенном объеме, а для этого получали билет-разрешение - примеч. А.Л.). А если ему будут отказывать выдачу, например, в праздник, то он (т.е. крестьянин) укоряет, говоря, что лесничий жалованье получает, а потому и задерживать выдачу билета не имеет права. Если, говорит, сидишь в дальней комнате или переодеваешься, то крестьянин не остановится в прихожей, а пойдет искать по всем комнатам. "Избалованный народ", - прибавляет лесничий". (Узнаю и нынешних зыряновцев, выходцев из вольницы Бухтарминской - примеч. А.Л.).
Ему вторит Григорий Михайлович Полосухин, кладовщик Зыряновского рудника: "Хлопоты по должности объясняет непорядками, заведенными здесь. Когда бы ни пришел кто за приемкой или сдачей каких-либо материалов или припасов, то иди и отпускай, не взирая ни на что. В особенности мучают крестьяне. Обедаешь, а придет кто, должен обед бросить и идти отпускать, иначе крестьянин пойдет жаловаться. "Так избалован здесь народ", - добавляет Полосухин".
Лесничий Александр Александрович Фетисов "танцор прекраснейший, неутомимый. Отлично пляшет в присядку "ползунка". Декламирует стихи превосходно. В особенности хорошо у него выходят еврейские рассказы. При этом он и телодвижения делает, согласно рассказу и выходит просто прелесть".
Приказчик по фамилии Ордэн, "выучившись фотографировать, отправился вместе с женой путешествовать по Средней Азии. Снимал там разные достопримечательности в Русском Туркестане, в Китайской Кульдже, фотографировал и группы и разных инородцев портреты".
Разбитной малый Александр Маметьев, лет под 30, с рыжей бородой, служит кассиром при рудничном управлении. "Говорит, что может играть в первоклассном театре. И больше того, хвалится, что он директор здешнего театра и главный его инициатор. Он считает себя первым зыряновским артистом, а приехал Фетисов, также театрал, и он стал тормозить постановки спектаклей, опасаясь, что Фетисов будет играть лучше его". Сам же он "играя на сцене, говорит много неправильных слов (плохо учит текст - А.Л.) и часто прибавляет от себя: "батюшка, ты моя, матушка, ты моя!" Любит устраивать гулянья и пикники. Часто обманывает и верить его обещаниям никогда нельзя".
"Больше того, - рассказывает Клевакин, - Александр Маметьев забрал деньги, выигранные в карты тремя игроками, и на ругань их и возмущение не обратил никакого внимания. Чем больше я его узнаю, тем больше убеждаюсь, что это жулик с самыми грязными ухватками", - заключает автор. Читая эти строки, можно воскликнуть: "Ну чем не гоголевский Ноздрев!" Поэтому, наверное, его приемный отец, Никита Александрович Маметьев, отставной урядник и поставщик леса на рудник, "приемыша своего иногда колотит, треплет за волосы, а то и кнутом отстегивает". А сам он, старый Маметьев, "водку пьет запоем и если разопьется, то ему удержу нет, и говорит, в праве ему в этом не препятствуй. Поставляет бревна на рудник по 80 коп. за штуку, а крестьянам платит за него только 30". Он же, Маметьев, любит рассказывать про старину.
Сам Клевакин, автор труда, не лишен иронии и даже злопыхательства. Про инженера Осипа Ивановича Биля командированного в Зыряновск для изыскательских работ по поводу строительства обогатительной фабрики (выщелачивательного завода), он заявляет: "Даром жалованье большое получает да еще за казенный счет за границу съездил". А съездил опять-таки посмотреть, как там немцы и прочие иностранцы вопросы обогащения руд решают.
Почти про всех женщин Клевакин пишет, что языки у них длинные, много сплетничают и всех обсуждают. А вот жена управляющего Елизавета Васильевна Богданова не лишена юмора, и острословит по поводу приезда на Алтай горного начальника Журина (управляющего всех Алтайских заводов - примеч. А.Л.): "Мы думали, что приедет звезда, а между тем оказалась комета с длинным-предлинным хвостом".
Не могу удержаться, чтобы не выписать отрывок из характеристики на Александру Яковлевну Болотову, сестру уставщика. Извиняюсь за автора, если читателям не понравятся его суждения:
"...старая, лет 40 с лишним, дева полной комплекции, среднего роста. Грузная девица, на ногу полновата. Одевается прилично и старается повесить на себя разные украшения. По виду она очень почтенная старушка (!)... Выписала себе из Барнаула шляпку, стоящую 5 рублей. На вечеринках бывает и танцует кадриль. Бывает очень мила. Ужасно любит новости, а потому ожидает отовсюду, нет ли чего новенького. А если что знает, то тотчас разносит по Зыряновску".
Комментарии, как говорится, излишни. Да, изменились понятия за 120 лет! Жена Маметьева Людмила Васильевна "мужа своего держит в ежовых рукавицах, и он ее боится, но она и виду не показывает, что командует своим муженьком. Значит, умна довольно, если так поступает", - заключает автор.
Управляющий по виноторговле Виктор Иванович Черепанов "декламирует стихи, как будто читает псалтырь на клиросе. Говорит о литературе и критикует даже хороших писателей, как граф Толстой.
Священник Николай Иванович Соколов "говорит про политику и во многом согласен с "Сибирским вестником". Вместо слова "Россия" часто говорит "мы" и "нам". Считает, что нам рано ли, поздно ли, а придется воевать с Китаем на Амуре".
Со слов старожила Зыряновска Н.П. Крикунова, обладающего прекрасной памятью, вспоминаю, что в ограде старой церкви, что снесена карьером, была могила священника Соколова. А еще помню сам, что рядом на горке был "соколовский сад", и что, то ли в 59, то ли в 60-м году работники РОР выкопали гроб с человеческим останками на месте той церкви. Видимо, звенья одной цепи... И как мы кощунственно относимся к «гробам своих отцов", своей истории и памяти...
А еще в Зыряновске бытует легенда о дочери священника, разбившейся при езде на лошади, а памятник на ее могиле до сих пор виден в парке. Не этого ли Соколова дочь? Хотя фамилия там выбита по латыни: «Новоковская»
Читая рукопись, делаешь вывод, что отсутствие домашних удобств и занятий (электричество, телевизор, компьютер) делало людей коммуникабельными. Они тянулись друг к другу. Было в поселке еще одно место, где встречались все вместе: церковь. Особенно по праздникам, и уж тем более в день тезоименитства, день рождения царя (этот день был государственным праздником), когда все просто обязаны были прослушать церковную службу.
Как видит читатель, и в ХIХ веке люди были, как и сейчас, со своими достоинствами и недостатками. Одни мечтали построить в деревнях школы (таких были единицы), другие копили деньги, беря взятки и воруя. Делали это, не догадываясь, что все это на виду и, уж тем более, что спустя 120 лет, об этом кто-то прочитает. Впрочем, для них теперь это не имеет значения. Времена те и личности давно ушли, но история-то осталась! А вот кто опишет деяния, недавно ушедших на покой советских служащих того же Зыряновска, ничуть не лучше их предшественников  XIX века!

                ИССЛЕДОВАНИЕ ИСТОКОВ БУХТАРМЫ

Рождение реки всегда тайна. Тем более такой, как Бухтарма. Это могучая горная река, то усмиренная, и плавно несущая свои посветлевшие воды в сентябре-октябре, то бурная и мутная, переполненная до краев в апреле-мае (а иногда и в июне, а то и осенью, напоенная обильными дождями), молочно-белая в августе, когда в верховьях бурно тают ледники. ЕЕ истоки запрятаны за тридевять земель, у границ с Монголией и Китаем. Это река, которую прежде ученых освоили русские переселенцы, задолго до ученых дав свои названия вперемешку с прежними калмыцкими  (джунгарскими).
Первым исследователем, побывавшим на Бухтарме, был лекарь и маркшейдер Колывано-Воскресенских заводов Петр Шангин. Дважды в 1786 и 1796 годах, с отрядом перевалив через Холзунский хребет, он прошел в долину Бухтармы и нанес на карту все ее основные притоки, в основном по расспросным сведениям. До деревни Фыкалка и до Бухтармы на уровне Чингистая в 1826 году прошел ботаник К. Ледебур. Барнаульский врач, ставший ученым географом, Ф. Геблер в 1833 - 1835 годах посетил истоки Катуни и Берели. Но гораздо раньше обо всех этих реках знало местное население и в том числе русские беглецы-каменщики, селившиеся по ущельям вдоль Бухтармы.
Первые научно-достоверные сведения о самой Бухтарме и ее истоках дали офицер генерального штаба России топограф Мирошниченко и горный инженер Малевский. В 1869 году они сопровождали пограничную комиссию под руководством П.Бабкова, проводящую рекогносцировку границы с Китаем по Чугучакскому договору. В мае - июне комиссия прошла по долине Бухтармы, постепенно поднимаясь в верховья. По пути они определяли координаты и высоты геодезических пунктов, давали географическое и геологическое описание местности. Одновременно с этим они наносили на схематическую карту положение Бухтармы и ее притоков.
Последним населенным пунктом на их пути была деревня Черновая, основанная выходцами - крестьянами Пермской губернии в 1866 году. Далее простиралась безлюдная местность, хотя и хранившая следы давнего пребывания людей. Кочевавшие здесь казахи рода Самай и Каратай ушли на летние пастбища в верховья Берели. Сами путешественники двигались по конной тропе, проложенной здесь еще с древности торговыми караванами, и громко называвшейся Укокским трактом. Всюду в долине виднелись насыпи почерневших от времени старых курганов.
Как убедились путешественники, в урочище Чиндагатуй Бухтарма образовалась из слияния трех притоков: самого северного, протекающего через озеро Черное, которое местные русские жители называли Бухтарминским, речки Чиндагатуй и самой Бухтармы, называемой здесь Белой Бухтармой.
От Чиндагатуя дорога по правому берегу Белой Бухтармы круто пошла вверх. Левый берег был покрыт лиственнично-кедровым лесом, который тянулся километров 8, после чего путешественники вступили в полосу каменных болот, до крайности затруднявших продвижение тяжело нагруженных лошадей. Лес кончился, уступив место альпийской растительности. Перед ними простиралось обширное плато, перерезанное ручьями с глыбами еще нерастаявшего снега по логам. По измерению Мирошниченко высота плато оказалась равной 2200 метров. За Укоком поднималась целая группа снежных вершин, по-монгольски называвшимися Табын-Богдо-Ола, имеющих высоты явно выше 4000 метров. Прямо с дороги, вправо по ходу были видны серебристые ленты ручьев и белые пятна ледников, дающих начало Бухтарме. Всюду валялись рога архаров, тут и там торчали огромные обломки гранито-сиенитовых скал.
Путешественники провели здесь целую неделю с 30 мая по 6 июня, и каждой ночью температура падала ниже нуля, шел снег, стаивавший к полудню. Единственным топливом были растущие здесь карликовая береза да аргал (сухой навоз).
Следующим исследователем, посетившим верховья Бухтармы, был известный к тому времени путешественник и ученый, профессор Томского университета В.В. Сапожников, занимавшийся изучением ледников Алтая с 1895 года по 1909 год.
Летом 1905 года Сапожников в сопровождении трех своих спутников - студентов отправился из Кош-Агача (в Русском Алтае) на юг с целью изучения ледников Монгольского Алтая вблизи российской границы. Его интересовал горный узел Табын-Богдо-Ола в районе плато Укок, где сходятся основные хребты Алтая (здесь же сходятся и границы государств: России, Китая, Монголии, а теперь и Казахстана). Обследовав истоки рек Калгуты, Алахи и Канаса, по пути в Урыль он наблюдал ледники в верховьях Бухтармы, впоследствии написав в книге «Монгольский Алтай в истоках Иртыша и Кобдо»:
«15 июля.  Утро я провел за инструментальной съемкой… Этой съемкой я связал истоки Канаса, Алахи, Укока и Бухтармы и определил возвышение вершин этой части хребта, которая оказалась от 3300 до 3600 метров. Главные снежные вершины в истоках Бухтармы были заслонены передовыми горами, и высота их оказалась неопределенной. Вблизи самих ледников быть мне не удалось, поэтому определено лишь положение их и приблизительно общая протяженность. Во всяком случае, для детального изучения ледников здесь остается еще много материала».
Вечером того же дня он продолжил описание:
«…Интересно отметить, что вершина, разделяющая Алаху и Укок (реки на плато Укок - А.Л.), очень похожа на другую, разделяющую Укок и Бухтарму. Обе вершины имеют вверху широкое углубление в виде котловины или, вернее, жолоба,  наполненного снегом, который формирует там и здесь по небольшому леднику.
…утром я мог хорошо рассмотреть ледники в истоках Бухтармы. В углублении хребта залегают два ледника, один рядом с другим. Большой ледник, изогнутый наподобие буквы S, лежит с восточной стороны. Он начинается с задней снежной вершины и верхним течением огибает скалистый барьер, дающий начало второму меньшему леднику».
Здесь же Сапожников наблюдал довольно значительное землетрясение, толчки которого ощущались по всей долине верхней Бухтармы. Спустившись в долину Бухтармы, он посетил Рахмановские ключи, а затем из деревни Согорной сплавился на плоту, по Бухтарме, а затем по Иртышу доплыл до Шульбинского поселка.
Сапожников произвел рекогносцировку Бухтарминских ледников, выяснив, что они расположены, хотя и вблизи Табын-Богдо-Ола, но не в самом этом горном узле, а в восточной части хребта Южный Алтай, называемый горами Агайрык.
Следующими значительными исследователями ледников Алтая были братья Михаил и Борис Троновы. Так же как и Сапожников, они были неутомимыми и отважными ходоками по горным тропам и не только вели инструментальные и другие научные наблюдения, но и совершали сложные восхождения, первыми покорив Белуху, и взошли на главную вершину группы Табын-Богдо-Ола пик Кыйтын (Холодная), высотой превышающий Белуху.
Учеными и путешественниками братья стали не случайно. Их отец, Владимир Дмитриевич, по образованию врач, был страстным краеведом, много путешествовавшим по Алтаю. Бывал он и в истоках Бухтармы, причем в те же годы, что и Сапожников (1895, 1896), а за исследование ледников Южного Алтая и описание Рахмановских ключей был дважды награжден серебряными медалями Русского Географического общества. Можно сказать, что изучение ледников Алтая для братьев Троновых стало их семейной традицией.
В 1915 году, обследуя ледники Центрального Алтая, они не могли пройти мимо Бухтарминских ледников. 28 июня, специально, чтобы как можно лучше рассмотреть фирновые поля и произвести буссольные засечки, они поднялись на стоящую напротив вершину высотой 3650 метров, назвав ее Кругозорной. Отсюда истоки Бухтармы были перед ними как на ладони. Погода благоприятствовала, и лишь комары досаждали даже на леднике, что было удивительно, ведь они находились в зоне вечных снегов.
На следующий день они прошли через весь ледник, а потом поднялись на вершинный гребень хребта Агайрык, откуда стекал ледник. Было установлено, что Белая Бухтарма начинается из двух ледников, один из которых имеет 3 км длины, другой - 1 км, а ближайший левый приток Акульген вытекает из группы совершенно незначительных ледников. Сами они так описывают свою экскурсию по леднику:
«День 29 июня был посвящен двум экскурсиям - на Бухтарминский ледник и к леднику горы Кругозорной. Дойдя по моренам до выступа в середине общего Бухтарминского цирка, мы имеем по обе стороны Большой и Малый Бухтарминские ледники, которые, как выяснилось, в настоящее время не соединяются. Большой ледник начинается двумя главными потоками и несет слабовыраженную морену. Левая морена, прежде бывшая срединной, тянется от нашего пункта и, соединяясь с конечной мореной, образует длинные продольные валы, скрывающие значительные массы льда. Эта отмирающая часть ледника тянется версты на четыре… Левый Бухтарминский ледник незначителен и, по-видимому, находится на пути к исчезновению. Поток из него течет сначала между валами, а потом уходит под морены.
Бухтарма вытекает двумя совершенно мутными потоками и в полуверсте от ледника принимает справа также мутный ключ из ледника горы Кругозорной. Этот последний начинается из снегов близ самой вершины и крутыми ледяными валами падает в ущелье, образованное упоминавшимся выше гребнем. Высота конца ледника 2850 м.  Ниже следует нагромождение морен (скально-обломочный материал, выносимый ледником - А.Л.)».
Как и Белая Берель, Бухтарма выносит белую муть, продукт разрушения горных пород и потому называется Бухтармой Белой.
В моренах Бухтарминского ледника Троновы нашли свинцовый блеск (галенит - руда на свинец), а у вершины Кругозорной - медную прозелень, но в очень незначительных количествах.
Отметив кучей камней нижний конец ледника, ученые на этом закончили свою работу в истоках Бухтармы и продолжили свой маршрут по ледникам Монгольского Алтая.
               
                ИСТОРИЯ, ЗАМОРОЖЕННАЯ В МОГИЛАХ               

    Одна из примет Алтая, особенно российского, так называемого Горного Алтая – древние курганы.  Поседевшие от времени, покрытые натеками рыжих лишайников, они стоят всюду по поймам рек, особенно в сухих остепненных местах.  Обычно это невысокая каменная наброска, частично заросшая кустарником и почти сравнявшаяся с землей. Часто у курганов стоят каменные стелы из сланцевых глыб, иногда с грубым и уже почти стершимся изображением человеческого лица. Это так называемые каменные бабы (хотя изображены, как правило, мужики). Много таких курганов по долинам Иртыша и Бухтармы было затоплено водохранилищами при строительстве ГЭС, исчезло под пашнями или было уничтожено грабителями, так называемыми бугровщиками. Курганы принадлежат скифам – кочевому народу, две-три тысячи лет тому назад населявшими степи на огромном пространстве от Сибири до Причерноморья.  О «чудских могилах» - так называли курганы в Сибири – в России было известно еще со времен Петра Великого. Тогда золото из сибирских курганов было одной из статей доходов царской казны. Правильные же научные раскопки начались в ХIХ веке. Широкую известность приобрели раскопки так называемых Пазырыкских курганов в вечной мерзлоте, где было найдено большое количество хорошо сохранившихся предметов. Но особенно большую огласку получили раскопки в 1993 году кургана на плато Укок близ верховий Бухтармы ( на территории  России). Найденная в вечной мерзлоте мумия женщины была прозвана журналистами алтайской леди. Во время раскопок ее поливали кипятком и этим чуть не испортили.  Положение спасли специалисты из мавзолея Ленина.   Благодаря им мумия пробрела  почти естественную окраску кожи. Безо всякого основания древнюю скифскую царицу алтайцы прозвали своей прародительницей, а проще – «мамой». История с алтайской леди имела неожиданное продолжение. Сенсационные находки, сделанные в мерзлоте,  чрезвычайно ободрили  археологов, особенно зарубежных.  И это немудрено.
       Археологи увидели женщину, одетую в рубаху из китайского шелка, длинную бело-красную юбку, сшитую мешком и натянутую до подмышек, белые войлочные чулки и головной убор, похожий на шляпку-парик из человеческих волос, войлока и дерева с причудливым деревянным пером, покрытым золотой фольгой. Богатство «подземного дома» поражало. («Комсомольская правда» от 24 февраля 1995 года).
         Археологи учли первый опыт, когда чуть не погубили ценную находку, и  на следующие раскопки  приехали со специально разработанной  технологией и оборудованием для выемки, сохранения  и транспортировки моментально портящихся от  соприкосновения с воздухом замороженных мумий. Начали раскопки, но тут случилось непредвиденное. Пришли зайсаны (родовые вожди) и сказали: «Нельзя тревожить наших предков. Вы и так нарушили покой нашей мамы Кадым». Позвонили по прямому проводу главному зайсану в Горно-Алтайск, а тот в Москву. А из Москву пришло указание: «Раскопки прекратить». Более того, алтайцы требовали возвратить им «мать Кадым» или похоронить. Иностранцы, разные там французы, итальянцы, бельгийцы, вложившие большие деньги, скрепя сердце, от раскопок  вынуждены были  отказаться.  Сейчас традиции, а иногда и причуды малых народов в цивилизованных странах нарушать не рискуют.  Так из-за невежества неграмотных людей очень важные для мировой науки работы были законсервированы на неопределенное время.
         Но что же, остановить развитие исторической науки? Конечно, нет! Летом 1997 года звонит мне друг из Алматы:
        - Понимаешь, какое дело. Ищем древние захоронения в мерзлоте. После Укока все помешались на замороженных мертвяках, а в России копать запретили. Я  на вертолете  уже все  ледники вокруг Алматы облетал, ничего подходящего нет.  Теперь начальство посылает на Алтай, а ты там рядом с Укоком живешь.  Мне все равно нанимать транспорт, а у тебя «Нива», тем более, что и места знаешь. За неделю все  объедем, сделаем разведку. 
         Алексей М. – мой лучший друг. Мы дружим едва ли не с пяти лет, и потому он до сих пор для меня Леся, и я, наверное, последний, кто называет его этим детским именем. Чего только в нем не немешано!  Русская, украинская, польская, а главное – цыганская  кровь. Получилась невообразимая смесь. Удивительно талантливая натура, обладающая неистощимым юмором, острым умом, но в то же время столь же феноменально несобранная, неприспособленная к мелочам жизни. В старших классах мы увлеклись самодеятельным альпинизмом, а Алексей особенно. Он облазал все вершины вокруг Алматы, окончив институт, стал к тому же профессиональным альпинистом. Во время одного из путешествий (помню его как сейчас, это было первого мая 1957 года), Алексей увидел наскальные рисунки  (петроглифы), увлекся ими и стал профессиональным историком-археологом. Сейчас он доктор наук, автор множества книг и брошюр, работает в институте археологии. Уговаривать меня не пришлось, конечно, я согласился.
       Осенью того же 1997 года Алексей появился у меня вместе со своим коллегой Сергеем – молодым человеком лет 30. Серега – мерзлотовед,
специалист по вечной мерзлоте, подземным ледникам. Эрудированный, энергичный и очень собранный, он так понравился французским  археологам, что они постоянно берут его в свои экспедиции и почти зачислили в свой штат.
     - Наша задача найти перспективный на мерзлоту курган, - объяснял Алексей. – А это значит, что курган должен быть на высоте не ниже 2200-2500 метров над уровнем моря, то есть там, где большую часть царит холод. Именно эта высота на плато Укок, где нашли мумию женщины. Иностранцы дают деньги, им нужны замороженные люди.
     – Мороженые жмурики, - вставил Серега. – Мерзлота – почти идеальный консервант, сохраняющий то, что превращается в прах при обычном захоронении.
        Где можно найти такие захоронения? Задача непростая, тем более, что и дорог на такие высоты мало. Известны древние курганы в долине Бухтармы, но там всюду высота не превышает полутора тысяч метров, а этого мало. Разве что поискать на водоразделах в верховьях Бухтармы рядом с Укоком?  Запаслись ломом – буровой штангой в два с половиной метра длиной, кувалдой для забивки вручную и покатили в сторону Катон-Карагая.
       Мы побывали на Язевом озере, на Рахманах, добрались до Чиндагатуя под самим Укоком. Везде горы и лес, курганов на нужной нам высоте не видно. Древние кочевники не любили тайгу, предпочитая открытые долины, такие, как пойма Бухтармы. Здесь курганы тянутся цепочкой по правой береговой террасе. Четыре из них раскопал еще в 1865 году ученый-ориенталист В.В.Радлов.  Воронка от раскопа самого большого, названного им Большим Берельским, сохранилась до сих пор в виде идеального конуса. А еще за 20 лет до этого, в 1845 году по распоряжению томского губернатора приставом Зыряновского рудника  майором Циолковским вместе с инженером Михайловым было раскопано 7 курганов на Бухтарме, правда, неизвестно в каком именно месте.
      Исчезали одни народы, на их месте появлялись другие, неизменными оставались степь, окружающие ее горы и образ жизни скотоводов-кочевников. Скот – лошади, овцы, коровы – давали все, что нужно для жизни человека: пищу из молока и мяса, жилище из шерстяного войлока, одежду из шерсти и шкур.  Вольная жизнь среди чудной алтайской природы – это видишь, когда находишься рядом с бухтарминскими курганами.
      – Видимо, тут проходил  караванный путь, - предположил Сергей, как оказалось, уже бывавший в этих краях и даже на раскопках в Укоке. – Долина Бухтармы, а дальше за Укоком  - Монголия и Китай.
       – Вряд ли, - не согласился Алексей, - горы, теснины не самое подходящее место для торговых путей. Просто здесь обитали скотоводы. Тут были их земли, они пасли скот, умирали, здесь их и хоронили.
        – Да, но как бы то ни было, а мерзлоты здесь нет, - скептически заметил Серега. – Я вижу это на глаз.
        Однако замерять все равно надо. После некоторых колебаний для этой цели  выбрали  два кургана. Один, совсем маленький на берегу реки Берели, другой, довольно большой, - вблизи раскопанного Радловым. Технология была простой, даже примитивной. На глубину двух метров кувалдой забивался бур, после чего в образовавшийся шпур опускался датчик-термометр. Как и предполагал Сергей, температура оказалась плюсовой, где-то в пределах 7-8 градусов. 
       – Наличие мерзлоты зависит не только от температуры  окружающей среды, - прочел нам целую лекцию Сергей, - но и от многих других факторов, например, от величины каменной наброски. Скальная насыпь не только сохраняет холод, но и аккумулирует его. Бывает даже и так, что благодаря большому кургану мерзлота может образоваться и там, где вокруг ее  вовсе и нет.
       Как видно, Серега основательно поднаторел в своей специальности. Мы сидели вечером у костра, и огонь отражался в каменной насыпи кургана.  Картины далекого прошлого виделись в жарких языках пламени. Удивительные тайны хранились рядом, скрытые в древней могиле.
      Прошел почти год.  И опять звонок из Алматы, от Алексея.
      – Знаешь, - я опять насчет кургана. Иностранцы не унимаются, а начальство заинтересовано в сенсациях. Ты рассказывал о кургане на Сауре, надо бы съездить посмотреть.  Действительно, в горах близ Зайсана мы с сыном нашли подходящий курган на высоте 2200м. Очень обнадеживающая высота, такая же, как на Укоке.
       И вот опять в августе 1998 года едем на разведку. Дорога ужасная, крутяки и страшные колдобины. Там, напротив Кендерлика есть гора под 3000 м.  Называется Таз. У ее подножья хорошие джайляу, там же древние могилы.
       Кое-как добрались. Однако курган оптимизма у археологов не вызвал.
       – Мал, - разочарованно протянул Алексей, - да и ограблен. Вон, какая яма в центре.
        –Да, при такой каменной наброске вряд ли мерзлота сохранится, - поддакнул Сергей, - и солнечная радиация здесь высокая.
     Так оно и вышло. Замеренная температура опять остановилась на плюс 8.
     Итак, опять неудача. Зря потрачены время и деньги. Я хотел было предложить съездить на Курчумский хребет, где сын Володя несколько лет назад на вершине Сары-Тау видел хороший курган. У Алексея, в свою очередь, было другое предложение. У него на примете был большой курган на одной из вершин Джунгарского Ала-Тау. Посудили, порядили, да от обоих отказались. Оба варианта требовали больших затрат времени и усилий, не говоря уж о деньгах. Да и на машине туда не подъедешь, нужно карабкаться пешком, а археологи торопились домой в Алматы.
      Прошло каких-то 2-3 месяца и вдруг в газете «Рудный Алтай» читаю о сенсационных раскопках Берельского кургана. Звоню Алексею: «Как же так, почему мы просмотрели?» «Да ничего не просмотрели, - слышу в ответ, - копали именно тот самый на берегу Бухтармы,  а что до мерзлоты, то она оказалась глубже. Мы-то бурили всего на 1,9м. Да и мерзлота не цельная, а линзами. Кони в хорошем состоянии, а мумия пропала. Остался один костяк».
      Но ведь как быстро все организовалось! И зачем надо было делать разведку, если известно, что в раскопанном В.Радловым кургане мерзлота была! Ясно, что и рядом есть.
       Раскопки на Берельском кургане назвали уникальными по богатству и ценности находок, и они действительно впечатляют, хотя, похоже, уступают и тому, что найдено на Укоке,  и курганам знаменитого Пазырыка.
      Жгучие тайны нашей истории хранят древние курганы, когда-то называемые чудскими могилами. Добывать информацию о прошедших эпохах  и жизни кочевых народов необычайно трудно. Тут не приходиться ждать, что когда-нибудь объявятся письменные источники, и лишь одни захоронения дают возможность чуть-чуть  приоткрыть завесу истории. Наверное, и у нас еще найдутся хорошо сохранившиеся захоронения скифских царей, а у меня все не выходит из головы курган на вершине Сары-Тау, близ озера Маркаколь, достигающей высоты в 2646 метров. Вот что писал с вершины этой горы  иркутский аптекарь и член Петербургской Академии наук Иоганн Сиверс в 1793 году (205 лет назад! Кстати, он сам производил раскопки близ озера Зайсан и неплохо разбирался в археологии, а  от самого стиля его описания веет историй. ХVIII век! ):  «Два чудских захоронения заставили меня удивиться – с какими же усилиями те прекрасные люди водружали на столь высокой вершине такое множество камней из разбросанных тут осколков? Я бы охотно поворошил ложе этих чудских шаманов, будь у меня помощники и соответствующий инструмент. В традициях азиатских кочевников хоронить своих шаманов на самых высоких вершинах. Исходя из этого, я предположил, что и здесь покоятся колдуны».
       А действительно, неплохо бы там «поворошить, ведь именно в высокогорье следует искать замороженные мумии!

                О  ЧЕМ ГОВОРЯТ ИМЕНА И НАЗВАНИЯ 

Географические названия гор, рек, урочищ, сел почти всегда несут в себе историю, порой поучительную или занимательную. Они хранят память о живущих некогда здесь народах, событиях, характере местности, климате и разных прочих особенностях. Например, названия многих рек и речек говорят сами за себя, какие они: медленно текущие, спокойные, ленивые или, наоборот, быстрые, скачущие по камням с шумом и звоном, мутные или хрустально-чистые: Громотушка, Поскача, Звончиха, Быструха, Тихушка, Моховушка, Белая, Черновая.
Некоторые наименования сохранились с давних времен и все еще хранят в себе память о живущих в древности народах чаще тюркского или монгольского происхождения. Многие из них носят следы владычества вплоть до середины XVIII века монгольского племени  джунгар. К таким можно отнести название озера Зайсан. Слово это до сих пор бытует среди алтайцев и означает главу рода, князя, вождя. Об этом говорил еще в 1736 году русский ученый В. Татищев, написавший обширный труд «Общее географическое описание всея Сибири»: «…калмыки  Нур-Зайсан  озером-генерал для великости имянуют».
В названии гор Алтая угадывается тюркское слово «алтын» и тогда «Алтай» звучит как золотые горы.
Слово «Бухтарма» автор словаря великорусского языка В. Даль  толкует как «мездра» - шершавая изнанка невыделанной шкуры. Вполне возможно понятие это несет отголосок ремесла местного древнего населения (татар), проживающих в этих краях, и занимавшегося выделкой кож.
В то же время в переводе с древнетюркского словосочетание «Бук-тыр- ма» означает место, удобное для засады и, возможно, связано с межплеменными войнами или грабежами, происходящими здесь еще до начала нашей эры
Есть на Алтае три реки, имеющие одно название Хаир-Кумын. Все они стекают со склонов хребта Холзун (две в России) и в переводе с алтайского (калмыцкого) означают «молодой, горячий джигит». Уже в XX веке транскрипция этого слова стала названием хорошо нам знакомой реки Хамир, впадающей в Бухтарму.
Явно древнее происхождение имеет название реки Тургусун. Зная перевод первой части слова, нетрудно догадаться, что вторая часть означает казахское «су» и тогда все слово звучит как «быстрая вода».
Есть в селе Шумовск тихая речушка, называющаяся Лазарихой, несмотря на то, что вода в ней отнюдь не лазоревого цвета. А секрет прост. Путешественники XIX века упоминают о ней, называя «Лаз Су», что в переводе с английского означает «мутная вода», и это уже русские переделали ее на Лазариху.
Вообще с появлением в крае с начала 18 века славянского населения многие географические объекты получили русские имена. Интересно, что древние названия во многих случаях не сохранились. Да и были ли они -  наука на этот счет не располагает сведениями. Увидев заснеженные макушки гор, русские тут же окрестили их белками, и это наименование прочно закрепилось в названиях гор даже и не имеющих вечных снегов: Ивановский белок, Проходной белок, Соловьевский, Линейный и т.д. Менее высокие горы часто несут в себе особенности рельефа, очертаний: Оструха, Студенюха, Щебнюха, Мягкая Толстуха, Глядень, Мертвая голова. Каменные макушки гор на Алтае  принято называть «шишами» (Кирсанов шиш), шпилями, скалы по берегам рек - быками и щеками.
Очевидно, первые русские поселенцы в первую очередь обращали внимание на качество и плодородие земли, почвы. Отсюда первоначальные названия деревень «Земляное» (Никольск), «Мягонькая» (Соловьево), «Верх-Мягонькая» (ликвидирована в 60-е годы).
В 1792 году унтершихмейстер Лаврентий Феденев по заданию начальства составил «роспись» деревень Бухтарминского урочища и укрывающихся в них беглых людей. Из нее можно сделать вывод, что уже тогда деревни и реки имели твердо сложившиеся русские наименования. Большинство из отмеченных 20 деревень каменщиков, как называли тогда беглецов, получили имена первых поселенцев. Интересно, что в них часто угадываются знакомые зыряновцам фамилии: Тихонова, Вяткина, Клепикова, Архипова, Сизикова и т.д.  В частности из росписи узнаем, что деревня Быкова основана в 1785 году  (на семь лет раньше Зыряновска) беглым драгуном Усть-Каменогорской крепости Иваном Быковым, имеющим  «женку с двумя детьми». В деревне Береляска (Берель) уже девять лет жил Иван Колмаков из крестьян Бийской слободы с сестрой, женой и детьми. И память о нем сохранилась и доныне в названии речки Колмачиха, стекающей с близлежащих гор.
О происхождении наименования деревни Печи К. Ледебур, путешествовавший в этих краях еще в 1829 году, писал: «название «Печи» связано с тем, что в солончаковой почве ближайших окрестностей скот или дикие животные выели несколько пещер, формой напоминающих печи». Так это или нет, но когда подъезжаешь к деревне действительно видишь ниши на правом берегу Бухтармы, отдаленно напоминающие отверстия русских печей.
В 1807 году пристав (начальник) Зыряновского рудника П.К.Фролов, кстати, много сделавший для обустройства рудника, чтобы отметить заслуги рудознатцев, открывших многие месторождения в округе, распорядился  переименовать в их честь некоторые населенные пункты. Так имя Матвея  Снегирева, открывшего месторождение, названное Снегиревским, получило  волостное село на берегу Бухтармы, до этого называвшееся Мельничными Ключами. По установившейся традиции позже получили имена своих первооткрывателей рудники: Малеевское в честь маркшейдера Малеева (1810 г.), Сажаевское (1811 г.), Греховское (1817 г.), Заводинское (1818 г.), Путинцевское (1820 г.).
Интересна и даже забавна история наименования села Бородино. Самовольно заселенная крестьянами деревня на удобном для землепашества месте близ реки Черемшанка, по приказу местных властей подлежала сносу, как незаконная. Недовольные крестьяне в 1818 году отправили ходоков в Барнаул, бывший центром земель Горного округа. Возможно, они возлагали надежды на  Фролова, к этому времени ставшего начальником Колывано-Воскресенских заводов (в т.ч. и Зыряновского рудника и заводских земель). И их надежды оправдались. Умный Петр Козьмич хорошо знал край и его нужды и охотно пошел навстречу землякам. Однако название деревни «Черемшанка» отменил, так как всего в 15 км на берегу Иртыша находился казачий редут с тем же названием. Взглянув на рыжие бороды ходоков, он тут же повелел назвать деревню Бородинской. Несомненно, что в те годы на слуху было название деревни Бородино, где недавно произошло решающее сражение с Наполеоном.
Чинопочитание  и тогда уже было в ходу. В 1821 году была основана деревня, названная в честь царствующего императора Александра 1 «Александровкой».
А вот еще интересное слово «Камень». В  XVIII веке им обозначали угол по Бухтарме за каменными горами, где прятались беглые, скрывающиеся от властей. Однако слово это вовсе не местное. Вспомним, что Уральские горы в те времена назывались «Каменным поясом». Происхождение этого названия нетрудно понять, учитывая, что на равнинной Руси, почти не имеющей выходов скальных пород, любые горы связывали именно с нами, а потому так и называли: камень.

                ОТЧАЯННОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ 

Вряд ли кто из знающих Восточно-Казахстанскую область будет отрицать, что озера Зайсан и Маркаколь, Рахмановские ключи и река Бухтарма - красивейшие уголки Казахстанского Алтая. Недаром как раз эти места посещают иностранные туристы, которых возит Усть-Каменогорская экологическая фирма «Эко-Систем». Любуясь живописными пейзажами и животным миром, созерцатели природы с комфортом проезжают весь этот маршрут за полторы недели на автомобиле. Но можно представить себе, какие трудности стояли на этом пути 100 лет назад, когда не было ни автомобильных дорог, ни самих автомобилей, и едва ли ни единственным транспортом были верховые лошади. И тем удивительнее, что в 1909 году по этому маршруту, да еще и прихватив подножье Белухи, прошли воспитанницы 8 класса Семипалатинской гимназии.
Отчаянное путешествие! Девушкам шестнадцати лет, не имеющим никакого опыта путешествий, верхом на лошадях пришлось переправляться через бурные горные реки, (именно в этом, 1909 году при переправе через речку Хаир-Кумин погиб геолог Петц), сотни километров ехать таежными тропами по горным кручам, а потом сплавляться на плоту по Бухтарме. А девчонки даже и не называют свое героическое турне ни путешествием, ни турпоходом, а всего-навсего экскурсией! (См. Записки Семипалатинского Подотдела Российского Географического общества, выпуск VI «Экскурсия на Алтай воспитанниц Семипалатинской женской гимназии в 1909 году»). Впрочем, посмотрите у Даля, тогда и слова «турист» не существовало.
А дело было так. Идея похода на Алтай принадлежала преподавателю географии Ф.Р. Дульскому (кстати, активному члену Семипалатинского Подотдела Русского Географического общества), и была горячо поддержана группой старшеклассниц. Но чопорные классные дамы встретили это в штыки: это же безумие все лето верхом на лошадях, в мужских костюмах кататься по тайге! Однако все утряслось и даже Генерал-губернатор поддержал, оказав содействие. Собрали деньги, поставив самодеятельный спектакль, нашелся и спонсор - Верхне-Иртышское пароходное товарищество, предложившее бесплатно провезти до озера Зайсан.
С нетерпением ждали весну, шили костюмы, готовили походное снаряжение. И вот сданы экзамены, экскурсантки во главе со своим руководителем Ф. Дульским на пароходе «Русь» отправились вверх по Иртышу. Первая остановка была в Усть-Каменогорске, где совершили экскурсию на пасеку  известного пчеловода-любителя А.Н. Федорова. Еще два дня плыли по Иртышу, любуясь горами по берегам реки. На третий день Иртыш раздвинулся, и показалась ширь озера Зайсан; по нему плыли до 4 часов дня, когда увидели низкий Тополевый мыс с утлыми рыбацкими хижинами на пустынном берегу.
Ночевать в поселке не стали из-за несметных полчищ комаров, и всю ночь в повозках ехали до города Зайсан. Городок состоял из 8 улиц и производил приятное впечатление благодаря арыкам с журчащей водой и тополями, посаженными вдоль линии домов. Здесь, расположившись в пустых классах школы, прожили два дня. Ездили в ущелье реки Джеминейки, побывали в казачьем лагере, охранявшем российско-китайскую границу. Едва ли не главной достопримечательностью Зайсанска был местный любитель-натуралист А.С. Хахлов, друживший со многими учеными-путешественниками, посетившими его город, и переписывающийся с некоторыми зоологическими учреждениями России. Девушки осмотрели его коллекции птиц, насекомых, а также живущих у него белых мышей и морских свинок.
Следующие два дня ехали пустынной, барханной степью, направляясь в сторону Иртыша. Здешняя степь поразила безлюдием и обилием песка, в котором вязли лошади и повозки, и поэтому большую часть пути пришлось идти пешком.
Переправившись на пароме через Черный Иртыш, девушки остановились в Кальджирском волостном доме на месте нынешнего Бурана. Были тогда такие волостные и земские дома - гостиницы едва ли не в каждой деревне для командировочных казенных людей. Кругом расстилалась степь, когда-то обрабатываемая земледельцами, а теперь заброшенная, поросшая чием и кустиками терескена. Тут пришлось сделать остановку на несколько дней, так как нанимали лошадей, а затем учились ездить на них, совершив пробную поездку в горы по ущелью реки Кальджир. Ехали по узким тропам над обрывистым высоким берегом, а когда вброд переправились через Кальджир, руководитель похода поздравил девушек с успешной сдачей экзамена на пригодность к горным походам.
Дальнейший путь пролегал предгорной долиной на Алексеевку. Степь позеленела, запестрела цветами разнотравья, местность оживилась. В деревне хотели остановиться в земской избе, но она была так мала, что пришлось разбить палатку.
Ландшафт менялся: справа, за пограничным Алкабеком уже в Китае высились огромные барханы желтых песков, слева тропа на Маркаколь вела через каменистые горы. Если раньше туристы удивлялись скудности призайсанской пустыни, теперь они поражались роскоши горной природы.
Горы становились все круче, тропа все опасней, а тут еще сгустились тучи и пошел дождь. Лошади оступались, скользили и падали, а один конь никак не мог взять особенно крутой подъем. Пока возились с ним стемнело и пришлось ставить лагерь. Все вымокли, продрогли, надо укладываться на ночлег, а костер не разгорался из-за сырости и продолжающегося дождя.
Чем ближе подъезжали к озеру, тем красивее становились пейзажи. Целые моря цветов-купальниц, лилий, аквилегий - чередовались с кедровниками и рощами из лиственниц. И вот в просветах красноствольных кедрачей блеснуло светло-голубое озеро. Оно лежало сверкающим зеркалом среди поросших хвойным лесом гор.
В деревушке Урунхайке, где остановились в домике лесничего на самом берегу озера (видимо, на месте нынешнего заповедника - А.Л.) было всего восемь избушек.
Два дня, что здесь жили, стояла прекрасная погода, и девушки любовались озером, катались на лодке и собирали растения для гербария.
Отсюда, наняв местного проводника, через тайгу и горы двинулись в Катон-Карагай. Тропа извивалась, петляя вдоль реки, потом начались подъемы и спуски по горам, где еще лежал снег и бежали холодные ручьи. Опять мокли под дождем, страшная гроза застала вечером перед ночевкой в холодном и сыром ущелье. А на следующий день, поднявшись на гребень Сарым-Сакты, увидели долину Бухтармы и деревни Черновую и Чингистай. Спуск был крут и опасен и проходил через завалы скал и густой лес; преодолев опасные участки, вырвались на простор и заночевали в Чингистае.
В Катон-Карагае остановились в местной школе, здесь рассчитались с проводником и за лошадей, заплатив 120 рублей, и наняли новую смену вместе  с проводником Аргимбаем.
Из Катон-Карагая берегом Бухтармы туристы двинулись на Рахмановские ключи. По пути в Берели ночевали в доме богатого мараловода Белоусова, комнаты которого были завалены мягкими ветвистыми рогами маралов. Из Берели начался трудный и очень крутой подъем на Арасан. Погода улучшилась, тучи разошлись и перед путешественницами открылся вид на двуглавую красавицу Белуху.
Спуск был еще более труден и главное рискованнее, чем подъем. Тропа шла по ручью, и лошади все время скользили и ранили ноги. Одна из них застряла среди валунов и ее еле вызволили из беды. Переехав через речку Арасанку, путники, наконец, были у цели, за день сделав 40 верст. Вот как описывает одна из девушек тогдашний курорт Рахмановские ключи или Арасан:
«То место, где выбивается теплый ключ на поверхность земли, обнесено изгородью, внутри которой ютятся бараки для больных и все немногочисленные постройки «курорта». Сюда приезжает немало больных, и нередко они здесь кончают свою жизнь, чему немало способствуют резкие колебания температуры воздуха, свойственные горным местам».
На другой день утром экскурсия двинулась на Рахмановский водопад, причем к ней присоединились все здоровые обитатели курорта. Местность тут была по-настоящему дикой. Лошади срывались с камней и падали, то и дело приходилось пробираться меж завалов из камней и упавших деревьев. Зато через 8 верст пути путешественники смогли полюбоваться невиданным зрелищем. Осторожно, держась за кусты, девушки подползли к краю утеса и заглянули вниз: «Почти против нас, с такого же отвесного утеса срывалась вся масса воды реки Арасанки и неслась вниз с оглушительным ревом, разбиваясь о соседние скалы и вся превращаясь в белую пену и мелкие брызги… В немом восторге, оглушенные грохотом и шумом, смотрели мы на всю эту пенистую массу… От брызг воды мы очень вымокли, сильное движение воздуха заставляло нас захлебываться и задыхаться… мы вернулись к ключам, унося на всю жизнь в душе воспоминание о грандиозном явлении природы и чувствуя себя героями», - писала одна из  участниц.
После Рахмановских ключей начался заключительный и самый трудный участок пути. На крутом подъеме одна из вьючных лошадей полетела вниз, перевернувшись четыре раза. К счастью, все окончилось благополучно. На перевале, откуда открылся весь вид на цепь Катунских белков, стояла груда камней с надписью, что она сооружена известным художником - алтайцем Гуркиным.
Впереди было еще несколько опасных и по-настоящему рискованных переездов вброд через Черную, Белую Берели, а затем через Катунь. К трудностям пути  прибавилась новая неприятность: кончились продукты и их негде было пополнить. Однако намеченный план никто и не думал сокращать. Полуголодные, под ледяным дождем, они несколько раз переезжали Катунь и упрямо продвигались вперед к ледникам Белухи. Сделав крюк, добрались до водопада Россыпной, который показался им не таким грандиозным как Рахмановский, зато он имел свою прелесть: вся вода его рассыпалась на мелкие брызги и нигде не видно было ни малейшей струйки.
«Осмотрев водопад, мокрые мы вернулись в палатку. В голове стоял шум и грохот водопада. Одежду просушили и, нарядившись в шубы, уселись греться у костра. Становилось холодно, но мы была рады этому, потому что небо прояснилось и Белуха предстала перед нами во всей своей красоте, освещенная луной. Продрожав под одеялами всю ночь, в 4 часа утра мы отправились к Белухе, захватив с собой мешочек измельченных сухарей - все наше богатство. Эта холодная красавица сияла теперь, освещенная солнцем, своей ослепительной белизной и блеском».
Весь этот день девушки поднимались по леднику, любуясь грандиозной картиной гор, пересекали ручьи, подходили к трещинам, заглядывали в синюю глубину бездонных пропастей. К двум часам дня подошли к черным скалам, дальше подниматься было опасно из-за крутизны, передохнули и начали спуск.
Это был конечный пункт маршрута, отсюда путешественницы повернули назад. Пока через Язевое и Маралье озера добирались до Катон-Карагая, было еще не одно приключение: мерзли, мокли под дождем, голодали, недосыпали. Деньги почти кончились, поэтому остальную часть пути решили проделать на плотах сначала по Бухтарме, а затем по Иртышу. В Согорной договорились с плотовщиками и погрузились на плоты.
Как все новое, плавание по реке показалось не менее интересным, чем верхом на лошадях. Со страшной силой несется в верховьях Бухтарма и пейзажи меняются беспрерывно.
В деревнях, где останавливались, одетых в мужские костюмы девчонок, местные жители принимали то за чертей, то за японцев, а познакомившись ближе, удивлялись, зачем это люди просто так, без дела разъезжают по горам.
Два дня до Быково плыли благополучно, но затем начались неприятности. Вода в Бухтарме спала, и плот то и дело садился на мель. Есть уже было нечего, денег нет, поэтому, когда в очередной раз, уже напротив Таловки, сели на мель, девушки не выдержали и, наняв подводу, уехали в Гусиную, где капитан парохода «Арсений» согласился в долг увезти их до Усть-Каменогорска.
25 июля путешественницы вернулись в Семипалатинск. Пробыв в экскурсии ровно полтора месяца и сделав верхом более 700 километров, экскурсанты затратили по 43 рубля на человека.
В заключение автор заметки, одна из участниц похода Мордвинова посетовала на то, что из-за недостатка времени они сделали не все, что намечали, собрали мало коллекций. Но ведь посетив красивейшую часть Алтая, они набрались впечатлений на всю жизнь, а пройденному ими маршруту позавидует и любой современный турист.

                ПАСЕКА НА СТУДЕНОЙ РЕЧКЕ

В не такие уж давние времена, до 1977 г. жил в наших краях (речь идет о Зыряновске Восточно-Казахстанской области) знаменитый пчеловод Николай Лаврентьев. Собирал он рекордные урожаи меда, печатался в журнале "Пчеловодство" и в своей профессии был известен на весь Союз.
Но не только это привлекало к нему туристов и отдыхающих горожан даже из других далеких городов. Истовый горожанин, родом из Казани, был он настоящим интеллигентом, приветливым, гостеприимным и... романтиком, влюбленным в природу и своих пчелок. В Зыряновске его знали многие.
Два года назад я напечатал свои воспоминания о нем в ВК газете "7 дней" ("Дом с голубыми ставнями"). Рассказ попал к сыну Лаврентьева - Борису Николаевичу - ученому физику, живущему и работающему в одном из закрытых городов Урала - Снежинске. Так началась наша переписка. Письма его показались мне настолько интересными и содержательными, что я решил опубликовать выдержки из них, заодно добавив и свои воспоминания, ведь я к тому времени тоже прожил здесь уже 45 лет.
А еще я подумал о том, сколько интересных воспоминании хранят в памяти наши старожилы. Оказывается, история происходит на наших глазах, и все так быстро меняется, старое безвозвратно уходит, а новое поколение почти ничего уже о нем не знает. А жаль, ведь сколько еще хранится в памяти пожилых жителей зыряновщины! А что, если в газете завести такую рубрику "Хочу рассказать, что помню..."?
Взять, к примеру, тот факт, что за последние десятилетия исчезли десятки деревень и поселков. Столбоуха, Масляха, Мягкий ключ, Красноярка, Козлушка, Лаптиха и многие, многие другие. Вместе с поселками ушел и тот своеобразный образ жизни в лесу, среди природы. До сих пор помню, как житель таежной Масляхи рассказывал: "Вечером вывалили из клуба, а навстречу... медведь".
Приветливая изба Лаврентьева стояла за Хамиром на Большой речке (не путать с Большой речкой на Черневой!), в 5 км от брода, когда-то называемом "калмыцким" (сюда в 40-е годы приходили алтайцы из Русского Алтая для торговли). Этот рубленный бревенчатый дом знали зыряновские туристы 1950-1970-х годов, да и многие горожане. Здесь выросли трое его детей, все стали инженерами и все разлетелись по Союзу, уже не вернувшись сюда. Я видел их фотографии, слышал рассказы их отца.
Вырасти среди роскошной природы, в лесу - в моем представлении это было сказочное детство. Но Борис Николаевич развеял мои наивные заблуждения, хотя я не согласен с этим. Романтика, сказка всегда есть в любом детстве, даже тяжелом.
Однако обратимся к рассказу-воспоминанию Б. Лаврентьева:
"О моем детстве к сказочному мало что относится. Сказки не было. Беспросветная глушь. Летом бесконечная, тяжелая и торопливая работа родителей на пасеках, на сенокосе, в огороде. И мы, дети, - в меру помощники. Зимой одно развлечение - это чтение при свете жировиков (жировушек), иногда восковых свечей (керосиновые лампы появились гораздо позднее). Я помню, как отец долгими зимними вечерами читал вслух "Войну и мир", а мама в это время обрабатывала (выделывала) беличьи шкурки - выполняла заказ какого-нибудь охотника. Очень запомнились новогодние елки, которые ставились дома. Приходила почти вся детвора с Подхоза. Украшения елки делались своими руками, наверное, недели две загодя. Окна занавешивались, и свет был только от свечей, горящих на елке. Дедом Морозом был отец. Бывали и угощения, из которых самым большим лакомством считались конфеты-подушечки.
Тогда мы жили в устье речушки Юзголихи (речка, впадающая в Большую, а Большая впадает в Хамир - А. Л.). Наш домишко иногда по самый конек крыши зимой засыпало снежной лавиной, и при этом в дом по колени набивалось и снегу. В моей памяти осталось два таких случая, когда с трудом выбирались через крышу. А потом еще и скотину надо было вызволять. Помню, что просыпались от мощного гула, потом в избе устанавливались холод и тишина. После этого родители решили судьбу больше  не испытывать и построили тот дом на солнечной поляне уже вблизи поселка. Завершили строительство и перебрались в новый дом, наверное, в 1955 г.
Примерно тогда же активно действовала геологоразведочная партия, особенно на Березовой речке. В устье Юзгалихи было три или четыре двухквартальных барака, а по соседству с нами было 8 дворов. И в Березовой речке был построен большой барак, где жили вахтовики буровики. Тогда был даже магазин и электричество. Начальником геологоразведочной партии был Николай Александрович Чачба, абхазец, заядлый охотник-медвежатник.
С завершением деятельности геологов народ быстро исчез вместе со своими домами. Исчез и Подхоз леспромхоза (очевидно, поселок "Большая речка" - А. Л.). Лес, правда, рубили еще до конца пятидесятых годов. Тогда в нашем углу за Хамиром было семь пасек, потом и они одна за другой стали исчезать. (Сейчас нет ни одной - А. Л.)
Деревушка, что была, не доходя до нашего дома метров 600-700 (очевидно, Большая речка - А. Л.), имела дворов, наверное, 20. Мужиков, оставшихся после войны, в ней было человек семь. И хотя в большинстве они были инвалидами, все они занимались глухариным промыслом. Обилие дичи в долине Хамира и его притоков, в том числе и на Большой речке, было просто удивительным. Медведи, зайцы, лисы, белки были обычными "соседями". Глухари, тетерева, рябчики, куропатки также водились в изобилии. Забредали иногда и лоси, а часть горы перед нашим домом называлась маральником и, наверное, было тому основание. Хамир и его притоки славились хариусами, а сам Хамир - тайменями. Немало было и "медвежьих" историй, они считались обычным явлением (медведей и сейчас немало - А. Л.).
В конце 50-х годов появился соболь, пришел, наверное, со стороны Алтая. И сразу птицы всякой стало меньше. В 57-58 г. мы с братом поставили отцовские снасти на одной из самых добычливых троп, но отловили всего двух птиц. И это там, где отец раньше добывал за сезон до 50 глухарей. Похоже, что соболь (а позже и американская норка - А. Л.) впоследствии прикончил всю боровую птицу. А ведь были тетеревиные стаи в несколько сот птиц, рябчиков возле пасеки было видимо-невидимо. Стоило свистнуть в манок, как несколько краснобровых тут же рассаживались на ближайших пихтушках.
Праздничными днями были те, когда приезжало кино. Киномеханикам работал Гриша Вяткин, и каждый его приезд был событием. Зимой кино крутилось в школьной избе, куда народу набивалось как сельдей в бочке. Ну, а летом экран навешивался на стену школы снаружи, и все приходили со своими лавками и табуретками. "Тарзана" или "Али бабу" смотрели много раз и всегда с неослабевающим вниманием.
До войны Большая речка процветала. Это было подсобное хозяйство леспромхоза. Земли пахались, выращивались овощи, зерновые. Везде, где возможно, были сенокосы, даже на самых неудобных местах в горах. Работали мельница, кузница, была большая конюшня, держали стадо коров и свиней. Существовала младшая школа и магазин. Для мельницы была проложена протока от Большой речки.
Да и вообще, мне думается, что жизнь в тех, даже самых глухих местах существовала, может быть, не одну сотню лет. Козлушка, помнится, была очень крепкой деревней. Мои одноклассники однажды приносили в школу монеты, найденные на огороде (видно, закопан был клад в кубышке) XVIII и XIX веков. А однажды подхозовские парни нашли какую-то "фузею" с граненым стволом, заряжаемым с дула. Очистили и даже стреляли из нее. (Эти сведения необычайно интересны, но были бы гораздо значительнее, если бы сохранились эти вещественные доказательства). Из описаний исследователей путешественников, например Григория Щуровского, прошедшего долиной Хамира (тогда он назывался Хаир-Куманом) по пути из Риддера в Зыряновск в середине XIX века, о поселениях не упоминается, хотя названия речек - Столбоушка, Зевака, Лазариха - присутствуют. Очевидно, тогда здесь была заимка и пасека. Относительно "фузеи", если она не была привезена позже. Можно предположить, что она могла принадлежать одному из так называемых "каменщиков" - беглых каторжан с демидовских Колывано-Воскресенских заводов Алтая и старообрядцев, в XVIII веке бежавших от непосильного труда на рудниках, скрывавшихся от властей и тайно селившихся по диким рекам, правым притокам Бухтармы, то есть за "Камнем", как назывались горы, отделившие их от государственной царской земли.
Недавно исчезнувшие лесные деревушки в том виде, как они помнятся с 50-60 г. (Козлушка, Столбоуха), скорее всего, возникли с 30-х годов двадцатого столетия, как поселки лесоучастков - А. Л.)
Учились мы, начиная с первого класса, не дома. Живя на Юзгалихе, с первого по четвертый класс жили на квартирах в подхозе, а с 5 по 10 классы - в интернате, в Столбоухе. В Столбоухе училась ребятня со всей округи, даже с Большой речки, что на Черневой. В самые массовые годы в Столбоушинской школе набиралось человек 120. А жить и учиться вне родительского дома было ой, как тяжело.
Школа в Столбоухе вела свое хозяйство: сажали картошку и какие-то овощи для интерната, было две лошади, два или три грузовика, мастерская с деревообрабатывающими и токарными станками. В общем, для ребят было где и чем позаниматься, во всяком случае, водить автомобиль я научился еще в школе.
В Столбоухе была на удивление большая и хорошая библиотека. Как она создавалась, я не знаю. Этой библиотекой многие годы пользовался отец, и для нас подбирал доступное и интересное чтение. (Некоторое время здесь работала чета известных всему Зыряновску Виктора и Лилии Коржей, - прим. автора). Потом, наверное, в конце 60-х годов, придя как-то в Столбоуху в магазин, с грустью и болью прошелся по разгромленной (и загаженной скотом) школе и клубу, где еще сохранились остатки книг, сваленных как попало в кучи вместе с мусором.
Немного о самой Столбоухе. Это был главный поселок леспромхоза. Была контора, сельсовет (председательствовал Иван Шимин), почта, телефон (бессменным почтарем был Александр Иванов), в больничке на все случаи жизни врачом была Мария Васильевна Надольская. (Ее муж Р. Шнель, по национальности немец, в годы гражданской войны партизанил в Семиречье на Иссык-Куле, а, живя в Столбоухе, был аккуратным внештатным корреспондентом зыряновской газеты и активным общественником - А. Л.).
Бессменным директором школы был Алексей Смольников. Он и теперь еще здравствует и живет в Зыряновске. Были магазин, хлебопекарня, баня. В леспромхозе была большая конюшня и хорошая кузница.
По центральной улице Столбоухи стояло 10-12 восьми квартирных бараков торцами на улицу, причем так, что на улицу окна не выходили. Скорее всего, такая "архитектура" была наследием жизни ссыльных, которые, видимо, были основной массой жителей этой деревни с 30-х годов.
В конце 50-х годов многие столбоушинцы построили свои дома, особенной аккуратностью отличались домики немцев. Их было четыре или пять семей, в том числе и Шельске. (До начала 90-х годов Владимир Шельске был лесником в Столбоухе и несколько лет назад уехал в Германию - А. Л.). В то время были построены новые, просторные и светлые школа и клуб, которым, увы, не пришлось долго служить людям.
Весь рубленый лес тогда свозили к Хамиру и штабелевали вдоль берега, а весной, когда половодье набирало силу, лес сталкивали в реку. Потом этот лес отлавливался в Лесной Пристани.
Примерно на полпути от "копи" до Столбоухи стоял кордон и жил там Илья Васильевич Свинин с женой Агафьей Федоровной. Ростом и статью Иван Васильевич был очень видным. Рассказывали, что был он офицером какого-то "лейб-гвардии полка". (Валентина Вейсман, хорошо знавшая чету Свининых, добавляет, что был он денщиком у какого-то видного генерала в Петербурге и происходил чуть ли не от шведов, т. к. фамилия трансформировалась из имени "Свен" - А. Л.). По осени, во время скатывания рыбы, Иван Васильевич отлавливал огромное количество хариуса. Они единственные занимались садоводчеством. У них я впервые попробовал домашнюю клубнику (викторию). Потом на этом месте Григорий Сасин соорудил дестекурню".
На этом заканчиваются воспоминания Бориса Лаврентьева. Насколько я знаю по рассказам очевидцев, в конце 50-х годов Столбоуха была не только "столицей" лесорубов, но и "своим" городком для геологоразведчиков, где активно шла жизнь, и в местном "ресторане" шумно отмечались праздники и проводились дружеские пирушки. Еще в 60-е и даже в 70-е годы в Столбоуху (и далее в Большую речку) дважды в день ходили автобусы, и поездка туда из Зыряновска напоминала туристскую вылазку в сказочную горную тайгу.
И, раз уж речь зашла о геологоразведчиках, надо сказать, что в тех местах найдены не только залежи полиметаллических руд, хотя и не столь богатые, как Малеевское месторождение. Больше того, геологоразведчики России еще в 70-80 годы обнаружили там гигантский железорудный бассейн, уходящий в сторону России, и по советским планам предполагалась его разработка (в перспективе). А центром здешней горнорудной промышленности должна была стать Столбоуха, где предполагалось построить целый город. Теперь, слава богу, в обозримом будущем этим планам не суждено осуществиться (погибла бы природа на большом участке Алтая). Если когда-нибудь и будет вестись разработка этого месторождения, то, скорее всего в России, где имеется Кузнецкий металлургический гигант.
Прошедшим летом я посетил милые сердцу лаврентьевские места и Столбоуху. Дорога туда пока еще есть. Говорю "пока", потому что мост через Хамир в Шумовске вот уже лет восемь держится "на честном слове", благодаря пенсионерам-дачникам Шумовска, кое-как латающим его. В Шумовске еще стоит с десяток домов, а далее все заброшено и царит запустение. В Козлушке доживают два старика-бобыля, держащих скот. На месте Столбоухи - большой пустырь с торчащими кое-где руинами. Из жилых осталось одна изба у кладбища, где какой-то зыряновский бизнесмен держит то ли ферму, то ли дачу. Есть еще лачуга, где временами обитает охотник из Путинцево. Да стоит пара полуразвалившихся изб.
И более ничего. Надежда, что на пустые земли ринутся предприимчивые фермеры и пчеловоды, не оправдалась. По всей долине Хамира, где когда-то число пасек насчитывалось не один десяток, теперь едва ли наберется пять, а может и того нет.
И уж, конечно, в "лаврентьевском" углу за Хамиром теперь глушь. Нигде ни одной пасеки, ни одной человеческой души. Но брод у столбоушинской копи, где лет десять назад находился подвесной пешеходный мостик, все там же, хотя Хамир изменил свое русло и рвется в долину.
Кое-как перебравшись на другой берег, километра два я прошел по лесовозной дороге (рубят все же лес у Екипецка), а дальше уперся в непроходимую стену трав высотой в два метра. До солнечной поляны, где стояла радующая глаз изба Лаврентьева (ее раздавило снегом несколько лет назад), оставалось еще 2-3 километра, но мы с внучкой не решились туда пробиваться. Чего доброго, еще встретишься носом к носу с косолапым. Теперь они хозяйничают там, пробивая тропы в травяных дебрях.
Казалось бы, порадоваться можно за природу: пусть отдыхает, восстанавливается. Ан нет, что-то непонятное происходит в нашей природе. То, что нет боровой дичи, это можно объяснить. Глухарь, тетерев, рябчик гнездятся на земле, и тут его разоряют соболь и норка, разведшиеся в последние десятилетия. Но вот куда делась царь-ягода кислица, изобилие которой было еще лет 30 назад? В чем причина: в экологии ли, радиации и в засухах, периодически повторяющихся после страшного лета 1974 г., когда сгорела половина лесов? А может виной тут глобальное потепление?
P.S. С того времени, когда писался этот очерк, прошло более полугода, и за эти месяцы я раскопал в Зыряновском филиале облархива документы, проливающие свет на происхождение лесных поселков и деревень в окрестностях Зыряновска, ныне исчезнувших. Все они за исключением Козлушки: Масляха, Щебнюха, Столбоуха, Мягкий Ключ, Ленинка, Большая Речка, Екипецк, Лазариха, Красноярка и другие возникли в 30-е годы прошлого столетия, когда шло раскулачивание зажиточного крестьянства на зыряновщине. У крестьян отбирали все: дом, скот, имущество, сажали на подводы и везли в лес, на "перевоспитание", где они строили себе землянки и обживались на голом месте. Причем, это были не самые злостные кулаки, скорее середняки. Самых же крепких или провинившихся за не сдачу "излишков" хлеба или тайком ругавших Советскую власть, угоняли подальше в Сибирь или ссылали в лагеря, а то и расстреливали.
Примечание. Этот очерк писался в 2004 году. С тех пор многое изменилось. Нет шумовского моста и, пробраться в Столбоуху стало проблематично. Несколько человек, еще живущих в Шумовске, переплавляются через Хамир на лодке или на лесовозах, иногда переезжающих вброд (но не в половодье). В конце лета, когда спадает вода, отчаянные владельцы больших джипов, переезжают реку по утрам. Перед Столбоухой еще неприятный брод через речку Столбоушку с большими валунами в русле и крутыми берегами. Есть и еще и препятствия для путешествия в «забытый богом край»: клещи, особенно свирепствующие в последние годы.

                ПЕРВООТКРЫВАТЕЛЬ КАТУНСКИХ СТОЛБОВ

Что такое страсть? Непреодолимое желание, тяга к чему-либо, противостоять которому невозможно. Занятие наукой, жажда познания – это тоже страсть.
География – наука о земле, а путешественники, открывающие новые земли и описывающие их – тоже ученые. Только ли заработок гонит людей в путь по неизведанным и диким местам? Конечно же, нет. Нельзя компенсировать деньгами лишения и страдания в пути. Страсть, жажда познания нового заставляет людей идти в суровую тайгу и холодные горы. Таким был и Фридрих Геблер – врач и аптекарь в Барнауле. Родился он в 1782 году в Тюрингии, в Германии. Окончил Йенский университет, получил степень доктора медицины и хирургии и в 1808 году по совету своего учителя Лодера, который уже работал в Москве, для службы врачом в ведомстве Колывано-Воскресенских заводов приехал в далекий незнакомый городок на краю света. В холодную Сибирь, о которой в Европе говорили, что там на каждом шагу можно встретиться с медведем, а снег не тает круглый год.
С апреля 1809 года Геблер служил врачом, а с февраля 1810 года был переведен на должность заведующего Барнаульского горного госпиталя.
Вскоре Геблер женился на местной уроженке и это еще больше привязало его к алтайскому краю, ставшему ему второй родиной.
В 1816 году у  Геблера было три сына (Егор, Владимир, Аполлон). В мае этого года кончался контракт на службу в горном ведомстве, но Геблер подал прошение на продолжение службы. В 1817 году он работал в Салаирском госпитале, а в мае 1818 года возвратился в Барнаульский госпиталь. В 1828 году он был утвержден инспектором медицины и фармакологии всего горного округа и это было очень кстати, так как объезжая подведомственные предприятия, он ознакомился со многими уголками Алтая.
Как часто бывает: человек выучился на бухгалтера, учителя, врача, а потом понял, что на самом деле это не его призвание. Так случилось и с Геблером.
К этому времени уже сложилась удивительная традиция: присылаемые в Барнаул аптекари и врачи вдруг становились исследователями, геологами, натуралистами, а в общем – первопроходцами – путешественниками. Достаточно назвать имена местных краеведов того времени: Шангина, Сиверса, Залесова, Бунге. Конечно, к этому была причастна богатая природа Алтая. Можно ли отмахнуться, не замечать ее!
Так произошло и с молодым доктором: он заболел Алтаем, влюбился в горы, тайгу, в красавицы – реки. И это осталось с ним навсегда, на всю жизнь. Он стал заядлым путешественником и едва ли не каждый год уходил в горы. Большие маршруты, которые он совершал в свои ежегодные отпуска, с каждым разом все усложнялись и удлинялись.
«Путешествовать, наблюдать природу, улавливать ее тайны и восторгаться этим счастьем – значит жить», - говорил Геблер, и этому девизу и страстью к естественным наукам он оставался верен до конца своих дней.
Отправным пунктом и перевалочной базой его путешествий стал Зыряновск. Здесь он бывал много раз. В 1833 году, будучи уже зрелым человеком, в возрасте 51 года он первым из ученых посетил Рахмановские ключи. Выйдя из Зыряновска, он прошел вдоль Бухтармы до реки Белой, поднялся в ее верховья и добрался до горячих источников, которые стали широко известны после открытия их в 1763 году крестьянином-каменщиком Рахмановым из деревни Белой. Геблер беседовал с Рахмановым, которому в то время было за 90 лет. (Известно, что Рахманов прожил долгую жизнь, и в 1843 году, когда старцу было 102 года, с ним беседовал путешественник Воронин). Благодаря описанию, сделанному Геблером, мы знаем, как выглядели горячие ключи в то время. Уже в XVIII веке их знали и пользовались их целебными свойствами местные жители, буддисты по вероисповеданию.
Из Рахмановских ключей Геблер прошел в верховья Бухтармы и нанес на карту почти все ее течения и притоки.
Теперь у ученого была цель: Алтайский Монблан. Геблер поставил перед собой задачи:
1. Проследить течение реки Катунь.
2. Измерить высоту снежного покрова и границу леса.
3. Исследовать ледники.
4. Измерить высоту Белухи.
5. Осмотреть южную сторону Катунского хребта и верховья реки Аргут.
6. Наблюдать фауну и флору.
Не один Геблер видел грандиозный белый пик, возвышающийся над всеми остальными горами двумя острыми клыками. О «Катунских столбах», так называли эту гору, уже знали в Европе по рассказам Ледебура – ученого ботаника, путешествовавшего по Алтаю в 1826 году. Уже само название горы говорит о том, что знали или догадывались о ее расположении. Скорее всего, русские охотники уже давно побывали там, а они-то и служили проводниками у ученых.
Первым ученым, увидевшим блеск вечных снегов Белухи со склонов Катунского хребта в 1786 году, был служащий Колывано-Воскресенских заводов маркшейдер П. Шангин, посланный в экспедицию для разведки новых месторождений.
В 1829 году ученый из Дерпта (Тарту) А. Бунге, служивший в то время врачом в Змеиногорске, пытался проникнуть к ее подножию. Но из-за раннего лета (было начало июня) он не мог пробиться, так как путь преградила разлившаяся в половодье бурная река. Ему не хватило каких-то полкилометра, чтобы прямо перед собой увидеть Белуху. Вид на нее закрывал боковой горный отрог.
Более везучим оказался Геблер. В июне 1835 года, отправившись из Зыряновска, он перевалил через хребет Листвягу и спустился в долину Катуни. Истоки этой реки ему и предстояло исследовать. Преодолев все препятствия, он вышел в верховья и увидел прямо перед собой исполинскую гору во всей ее красе. Громадные ледники сползали с крутых склонов: западный давал начало Катуни (впоследствии он был назван ледником Геблера), а восточный – Белой Берели. С обрывистого края ледника (языка) беспрестанно падали камни и текли ручьи. Огромные трещины рассекали тело ледника от самого основания, обнажая лед прекрасного зеленого цвета. Ниже окончания ледника возвышался овальный моренный холм из камней, обросших ягелем. На вершине его виднелись деревянные шесты, поставленные охотниками-алтайцами. (Теперь это место туристы называют горкой Геблера).
Исследуя высокий хребет, названный им Катунским, Геблер дошел до реки Аргут, проследив восточное продолжение хребта, названного впоследствии Южно-Чуйским. Геблер измерил высоту Белухи, сделал подробное описание и составил карту всего района. Им же были собраны сведения о 60 видах птиц, в том числе он впервые описал алтайского улара. Им же отмечены факты нахождения на Алтае журавля-красавки, бородача-ягнятника, а так же ласточки и домашнего воробья, проникших вглубь гор вместе с русскими переселенцами. Геблеру принадлежит честь открытия длиннохвостого суслика (суслик Эверсмана). О результатах исследований Геблер сообщал в бюллетени Московского общества испытателей природы (МОИП) на французском языке. Этот труд был удостоен Демидовской премии в 2500 рублей.
Свои исследования Геблер продолжал всю жизнь. В 1844 году, будучи уже в возрасте 62 лет, он совершил трудный горный переход из Риддера в Зыряновск.
Г. Щуровский, организовавший экспедицию, пишет:
«Почтенный спутник наш доктор Геблер взял на себя барометрические наблюдения, в которых он приобрел большой опыт, странствуя каждый год по Алтаю». Благодаря своим исследованиям Геблер стал крупным ученым, известным в Европе. Ему принадлежит ряд капитальных трудов, опубликованных в основном в Германии на немецком языке.
В 1823 году усилиями Геблера и начальника горных заводов П.К. Фролова в Барнауле был организован краеведческий музей с отделами: горнозаводским, естественно-историческим, этнографическим и археологическим. Первыми экспонатами послужили дары Геблера и местных краеведов.
Не менее чем исследователь ледников Белухи, Геблер известен и как энтомолог, и в первую очередь как специалист по жукам. В то время мир сибирских насекомых был почти не известен науке. Геблер, всю свою жизнь собирая коллекции насекомых на Алтае, смог написать первую большую работу по этой теме «Жуки Сибири», и эта книга по достоинству была оценена учеными.
Насколько велик авторитет Геблера в этой отрасли естествознания, можно судить по тому, что в отряде жуков (колеаптера) почти нет рода, сколько-нибудь богатого видами, где не нашлось бы вида, носящего его имя.
С именем Геблера связаны две удивительные энтомологические находки хищных жуков-жужелиц. Один из них – крупная и красивая жужелица Геблера – была описана в 1827 году и долгое время была известна лишь по нескольким очень давним находкам. Как сенсация, было воспринято вторичное «открытие» этой жужелицы московским профессором Данилевским, состоявшееся несколько лет назад. Для этого в окрестностях Зыряновска пришлось расставить сотни ловушек, а затем в течении месяца терпеливо ждать результата.
Другой жук, описанный Геблером в 1830 году,  жужелица окаймленная – имеет еще более загадочную судьбу. Единственный экземпляр этого жука хранится в Парижском музее. Прошло уже 170 лет, но эту жужелицу, ставшую легендарной, никто так больше и не смог найти.
Еще в 1833 году Геблер был избран член-корреспондентом Академии наук по разряду зоологии и анатомии. Он был членом многих русских и нескольких иностранных научных обществ. Был награжден тремя русскими орденами и имел чин статского советника.
Умер Ф. Геблер в ставшем для него родным Барнауле в 1850 году. Здесь он и похоронен.
               
                ПОЕЗДКА В СТРАНУ КАМЕНЩИКОВ

Летом 2008 года с сыном и 14 летней внучкой Катей мне удалось проехать по селам на берегах средней Бухтармы и прилегающим ущельям, когда-то основанным «каменщиками» - русскими  первопоселенцами  XVIII века. Не буду останавливаться на Богатырево, ныне заселенном, да и то редко, зыряновскими пенсионерами, полузаброшенном Быково, где остались в основном старики. А расскажу о Сенном.
          Когда-то, в 1965 году я проехал туда прямо из Соловьево, через ныне не существующую деревню Верх-Мяконькую. На этот раз я не рискнул повторить этот маршрут, так как по рассказам дорога та заброшена и поросла не только дикими травами, но и цепким карагайником, через который не пробраться и на грузовике.  Ехал традиционным путем через Андреевку, Александровку и Ново-Поляковку. Удивительно, но на фоне общей разрухи Ново-Поляковка  (ныне, кажется, Тюртюй) производит впечатление вполне живого поселка, окруженного полями подсолнечника да кое-где – кукурузы.  Обрадованные, что нашли новую поживу, эти поля осаждали сотенные стаи крупных черных птиц – ворон и размножившихся в последнее время в наших краях грачей. Обычно плотоядные птицы вдруг превратились в зерноядных. 
        Сразу за Поляковкой дорога поднимается на невысокий перевал хребта Глядень. Главная его вершина, с восточной стороны у макушки поросшая лесом, остается по правую сторону и ровным гребнем уходит на юг. А мы спускаемся в долину совсем небольшой речки Посенушки (в верховьях этой речки в недавнем прошлом располагалась деревня Чистоводинская), окруженной сенокосными полями, давшими название и самой деревне Сенной.   
         Спуск длинный, но радующий глаз мягкими очертаниями склонов и обилием  роскошных трав. И вот за очередным поворотом открывается вид на село. На первом плане заброшенные и полуразвалившиеся  строения, что-то вроде лесопилки, чуть правее и подальше, в центре села – церквушка.
          «Посредине села, на площади красиво выделяется чистенькая и хорошенькая деревянная церковь, колокольню которой можно видеть еще далеко за селом, при спуске к поскотине. Церковь обнесена деревянной оградкой, густо засаженной березками, черемухой, осинником, в чаще которых приветливо выглядывают кустики елочек, малинника и смородинника».
        Не буду продолжать  очень интересный рассказ о церквах и о всей деревне, написанный в 1910 году семипалатинским краеведом (священником по профессии) Борисом Герасимовым, так как я уже приводил его раньше в очерке «Сенное». Но дам другое описание, сделанное  уже нашим современником, старожилом села Федором Черкашиным,  о котором я расскажу дальше.
       «Строили ее из дерева опытные мастера по всем правилам архитектуры. Купол и крыша колокольни покрыты жестью и покрашены золотистой краской, которая сохранялась многие десятилетия.  Кресты на них металлические,  покрашенные серебристой краской. Наружные стены покрашены голубой краской. Здание было обнесено  очень красивым деревянным забором из досок по низу и штакетником по верху. Высота забора около двух метров. Около церкви построена часовенка и сторожка. На колокольне висело около десятка колоколов разной величины от огромного  в двадцать пудов до  маленького колокольчика. Звон большого колокола был слышен за 20 верст. Во дворе церкви росли могучие тополя. В приход церкви входили села: Верх-Пихтовка,Александровка, Тюртюй (Ново-Поляковка), Бесюй.
     …Православная церковь продолжала свое существование до 1934 года. Время от времени там проводились молебны. Пожилые крестьяне упорно защищали церковь. Особенно большим инициатором и хранителем была бабушка Вавилиха. Попа уже не было. С 1935 года служба в церкви была запрещена, колокола сняты на переплавку. Ценности: иконы, литературу, все внутреннее оборудование  и украшения растащены. В 1942 году здание церкви разобрали. Из материала построили кухню для детдома.
    И, хотя автор родился в 1916 году, он помнит и   вторую церковь – кержачью: 
       «Она располагалась на левом берегу Артамонихи на ровной площадке между двух улиц – средней и верхней. Была построена из обструганных рубанком  бревен,  без обшивки и покраски. Купол и колокольня покрыты тесом. Внутри не было никаких украшений
    …Церковь кержаков прекратила молебны в 1931 году. В здании церкви колхоз открыл пекарню. Позже здание было разобрано.»
      -Нет, нет, это новая церковь, недавно восстановили всем миром, - пояснила женщина, проходящая мимо.- Хотя она и построена на старом фундаменте. 
         Сразу видно, что это самодел – творение местных мужиков, давно потерявших традиции церковного строительства и обошедшихся без помощи архитекторов.  Это просто изба, с возвышающейся над крышей непропорционально маленькой луковкой главы с православным крестом. Зато покрашена и обихожена, и ограда сделана любовно, за что  им низкий поклон. Ведь теперь это не просто церковь, но и связующее звено с прошлой историей, свидетельство того, что живы еще бухтарминцы, 250-300 лет тому назад освоившие эту дикую глушь.
      В то же время даже впервые сюда попавшему бросается в глаза, как поредела деревня. Дома  и усадьбы  тут и там разбросаны среди пустырей и  полузаброшенных огородов.  Вот и школа стоит рядом с церковью – длинный одноэтажный барак, живы и остатки парка, описанного еще Герасимовым.
      А для меня главное – цел и в сохранности тот самый краснокирпичный дом купца Сорокина на берегу Бухтармы.  Это напоминание о славном прошлом, ведь и  сам кирпич (не быстро сгнивающее дерево крестьянских изб) говорит о вечности истории (если только по злой воле или недомыслию его не  снесут, как это недавно сделали с домом основателя мараловодства Шарыпова в Фыкалке).
       Рядом с магазином Сорокина усадьба с деревянным, полутораэтажным домом.
      –Здесь он и жил, этот купец, - рассказал мне местный житель, у которого я пытался навести справки об истории села. – Теперь тут проживает директор школы. Вы заходите к нему, он вам всю историю про Сенную обскажет.  А мы, хотя и живем тут испокон века, ничего о прошлом не знаем, а старики все померли.
       Жаль, конечно, что  русские – «Иваны, не помнящие родства». Но, как оказалось, что все-таки не все. Есть, есть неравнодушные, пытливые и любознательные люди и среди нашего брата.
        На стук в калитку вышла милая женщина, как оказалось, жена школьного директора.
         –Про историю? – вовсе не удивилась она. – Сама-то я ничего не знаю, а  муж уехал в Большенарым на совещание. Но это не беда, - продолжала она, вовсе не спросив, кто я таков и зачем мне все это нужно. - У нас в  школе лежит тетрадка, где один наш старожил все написал.  Если хотите, я вам ее покажу. Если, конечно, ее не выбросили, - добавила она после некоторого раздумья.
        Школа совсем рядом.   Мы поднимаемся на скрипучее деревянное крыльцо.  В учительской прохладно, почти холодно.  Анна Михайловна долго роется в ящиках столов и наконец достает пачку листов с отпечатанным на машинке текстом.  На первых десяти листах текст почти выцвел, но с трудом напечатанное можно разобрать. 
       Как хорошо, что при мне фотоаппарат! Мне хватило пяти минут, чтобы перещелкать все содержание драгоценного труда. Ни Анна Михайловна, сама учительница школы, ни школьный завхоз, присутствовавший при всем этом, ничего не могли  рассказать об авторе записки. Но, забегая вперед, скажу, что дома с помощью сына, внучки  и фотошопа, на компьютере мы обработали материал, и теперь он готов для  использования в истории. Написан он Федором Черкашиным, 1916 года рождения, всю жизнь проработавшим учителем в этой же школе. Труд  интересный, хотя касается только времени, которому автор был современником, то есть советского периода. Особенно удался автору раздел, описывающий старый быт бухтарминцев. История XIX века (как и свидетельства очевидцев исследователей) была ему не знакома, хотя он по-своему пытается изобразить, как все происходило. Что касается самого начала, то есть XVIII века, то о нем почти ничего не известно и ученым (см. мой очерк «Сенное»).
       Вот отрывки из рукописи.
        О школе.  О ней писал еще Б. Герасимов.
        «Рядом с волостным управлением выстроена одноклассная школа министерства внутренних дел. На содержание училища отпускается из земских средств по 300 рублей в год. Из них 240 рублей идут на жалование учителю, 60 рублей законоучителю и на 60 рублей приобретаются учебные пособия. Отопление и караул школы составляет общественную повинность. Один из сельчан обязывается бесплатно доставлять дрова, другой -  отапливать школу и содержать ее в чистоте. Школьный сторож живет дома, но в учебное время каждый день приходит в школу рано утром для топки печей и уборки классов. В 1909-1910 учебном  году в школе было 12 мальчиков. Безпоповцы неохотно отдают детей в школу и почти всегда отбирают их до окончания занятий. Но даже и с таким запасом школьных знаний дети все же грамотней своих староверских наставников, которые иногда берут у них уроки гражданской грамоты».
     Видимо, эта школа сохранялась и после революции. Черкашин, сам учившийся в ней, рассказывает:
      «Здание школы деревянное, состояло из одной классной комнаты и сторожки. В ней жил сторож-уборщица. Все дети разных классов занимались в этой комнате одновременно. Парты стояли в три ряда, слева направо. На первом ряду располагались ученики первого класса, на втором – второго, на третьем – третьего класса. Все три класса вел один учитель. Главным предметом был закон божий (его преподавал поп), учили также арифметику и русский язык. Село большое, а родителей мало. Родители не пускали детей учиться, считая, что выращивать урожай и скот можно и безграмотным».
   Вскоре  в школе было введено четырехклассное обязательное образование и число учащихся увеличилось в несколько раз. Под  классы были реквизированы  дом священника (одна комната под один класс), две комнаты в доме купца Сорокина и две комнаты использованы в здании волостного правления. Теперь было уже несколько учителей, в основном мужчины, а директором женщина, всеми уважаемая Нина Сергеевна Константинова.
      В 1934 году  школа из начальной была преобразована в восьмилетнюю. Было построено новое здание с четырьмя классными комнатами, залом, учительской и комнатой для сторожа. Первым директором ее был деятельный хозяйственник (до 1931 года он содержал собственный  колбасный цех) Николай Дмитриевич Коломеец. Он создал при школе подсобное хозяйство, держал двух лошадей и двух коров, выращивал овощи на своем участке.
      Наибольший интерес может представлять история волостного управления. В  первой  поездке 1965 года, когда я совершенно не был знаком с историей Бухтарминского края, поразил каменный дом, явно дореволюционной постройки. Откуда оно  взялось в такой глухомани? Потом, едва познакомившись с историей каменщиков, долго считал, что это бывшее волостное правление. Кто, кроме властей мог поставить такой капитальный дом!  Теперь я уже знал, что здание построил купец Сорокин. 
      История же волости вкратце такова:       
       С принятием каменщиков в Российское подданство в  административном отношении край был разделен на две инородческие управы: Уймонскую (ныне в России, в долине верхней Катуни) и Бухтарминскую с центром в Сенном.  С 1797 году управы стали называться волостями. Чуть позже из  Бухтарминского края выделилась Верх-Бухтарминская волость, называемая еще инородческой или ясаком, так как жители ее, а именно бывшие каменщики вместо налога платили ясак.
      Таким образом, Сенная или как ее еще называли Сенновская, Сенковская, стала столицей кержаков и была ею до самой революции. В 1918 году  вместо Верх-Бухтарминской  была образована Поздняковская волость, названная так в честь местного героя – борца за советскую власть. 
       Первая изба волостного правления простояла с 1897 до 1882 года, когда было построено новое здание, явно, снова деревянное. Ф.Черкашин рассказывает о нем так:
      «С левой стороны кабинет старосты (видимо, начальника волости, - прим автора) и зал. С правой стороны – кабинет инспектора полиции и каталашка. Посередине коридор через все здание. Каталашка – это небольшая комната без окон, дверь с решеткой и с «волчком». Волчок – это небольшое отверстие для наблюдения. В каталашку садили провинившихся хулиганов, воришек, драчунов. После следствия их отправляли в уездную тюрьму. После 1922 года левую сторону здания переоборудовали под клуб. В правой стороне разместился сельсовет. Затем сельсовет был переведен в старый поповский дом, а в этих комнатах разместились два класса школы. Там, где была каталашка, мне пришлось  учиться в третьем классе.
      В 1932 году это здание было перестроено под клуб. В 1939 году на площади около церкви был построен новый клуб. Старый клуб ( т.е. здание бывшего волостного правления, - прим. автора) было передано кустпромартели. В нем разместились цеха. В 1942 году здание это сгорело».
     Так закончило существование здание, которое я долгое время (заочно) считал существующим старейшим во всем Бухтарминском крае. Оно знаменательно, что в его стенах хранились все дела, вся документация, ведшаяся с 1897 года по 1918 год, переписка, протоколы допросов обвиняемых,  приказы свыше и распоряжения местного начальства за все годы существования волости. Именно поэтому для изучения старинных документов и истории каменщиков сюда приезжали ученые и исследователи: в 1863 году – А.Принтц, в 1880 году – Н.Ядринцев, чуть позже– Е.Шмурло, в 1910 году – Б.Герасимов, в 1911 году – Г.Гребенщиков.       
 Жажда побывать в местном лесу заставила нас проехать вверх вдоль берега Бухтармы по  загаженной скотом грунтовке. На вопрос: «Ездят ли тут машины?» Местная тетка ответила:  «Пока сухо, можно проехать до самой Коробихи». Это просто здорово: такой маршрут приведет в восторг любого любителя экстремальных путешествий на джипе (Не дай, бог, осуществится эта идея. Угробят и Бухтарму и берега). Нам везло: стояла страшная сушь, полтора месяца без дождей. И мы, не задумываясь, ринулись в лес, успев до вечера углубиться километра на четыре. Я и мои петербургские сын и Катя были бесконечно счастливы увидеть роскошный лес по берегам Бухтармы, задумчиво  и величаво несущей свои чистые воды.
       Но надо было так случиться, что ночью прошел сильный дождь и выбраться из глубокой долины, превратившейся в сырую яму, стало проблематично. Весь день мы ждали, что огромные  лужи на черноземной дороге подсохнут, но копь, проложенная по северному подножью горы Виденной и куда никогда не попадает солнце, и не думала отдавать влагу. К концу дня надвинувшиеся на горы черные тучи и начавшееся сеево дождя заставили нас рискнуть.
       Страшный ливень, превратившийся в сплошной поток воды, раскаты грома и молнии, готовые расколоть горы, застали нас в самый критический момент. Мы взбирались на длиннющий тягун, и я бы никогда раньше не подумал, что его можно преодолеть по такой скользкой грязи. Босые, насквозь промокшие, с ног до головы облепленные грязью, сын и отчаянная девчонка, моя внучка, бежали рядом, подталкивая машину, чтобы ее не снесло под откос.   Были моменты, когда лысые колеса не находили опоры, и «Нива» беспомощно буксовала на месте. Это был критический момент, ведь машина становилась неуправляемой. Я ожидал, что ее  вот–вот развернет и  понесет юзом вниз, но вдруг она ожила, и колеса приобрели опору.  Я оглянулся, увидев, что мои помошники подсыпают каменный окол  под задние колеса. Ну, и Катя, какой молодец! Привыкшая купаться в любой речке, она и сейчас, под ледяными струями, чувствует себя как рыба в воде! Заключительным аккордом был момент, когда мы взобрались на перевал, и перед нами открылся вид на старинную деревню, сплошь мокрую, наполовину затянутую сырым туманом. Но какая радость, что мы видим спасительную теперь для нас Сенную да еще и с обратной стороны, со стороны Бухтармы, и нам осталось лишь спуститься вниз!
      Мы стоим в самом центре села. Выжимаем одежду, переодеваясь в сухое. Гроза прошла, оставив лывы воды, народ попрятался по домам, и по грязи бродят лишь свиньи, куры да собаки.  Но вот плетется явно под хмельком тщедушный старичок. Подбегаю к нему, здороваюсь. Фамилия старичка для Сенного, как  и для всей Зыряновщины, одна из самых видных: Томилин.
      -А где у вас тут было волостное правление? 
      -Эге-ге, чего вспомнил! О нем уж и забыть позабыли. Дело давнее, от него и следов не осталось! Вот тут же, где мы с тобой, мил человек, стоим, оно и являлось. Дряхлое уже было, деревянное, оно  в войну сгорело, а остатки его разобрали на другие дома. Такие вот дела, старина, рухлядь  одним словом.
     Я огляделся: получалось, что на месте дома волостного правления стоит какая-то современная лавка, повидимому,  в недавнем прошлом магазинчик,   ныне недействующий. А вокруг дворы, дома и обомшелые избушки, среди которых есть  рубленные одним лишь топором, без пилы, расколотые вдоль бревна и такие дряхлые, что, ей богу, дашь им не меньше двухсот лет от роду. А за ними все самые значительные здания села: школа, восстановленная недавно церковь, со стороны Бухтармы  дом купца Сорокина.
    Этот Сорокин явно представляет интерес для истории Сенного и стоит  о нем рассказать подробнее, тем более, что в рукописи Черкашина, хотя и не достает многих деталей, о нем сказано немало добрых слов. 
     Где-то в 70-х годах XIX века появляется в Сенном приезжий торговец, деловитый и ухватистый купец Сорокин Петр Уварович.  Потомственный дворянин,  он был видным купцом в Семипалатинске; благодаря  трудолюбию и личной организованности дела его шли в гору. Со своими товарами он разъезжал по области и за  ее пределы, особенно часто бывал в полюбившемся ему медвежьем уголке Сенной. Деревня ему так понравилась, да перспектива развития здесь своего дела виделась ему в лучшем свете.  И он не прогадал, хочется думать, что он нашел здесь не только успех, но и счастье.  Зажиточность села, отсутствие конкурентов (кому еще захочется забираться в такую глушь,  в горы, за сотни верст от городов при полном  отсутствии дорог).  В 1880 году он построил здесь лавку и деревянный дом, поселившись здесь на постоянно. В 1893 году магазинчик сгорел и тогда Сорокин решил поставить здесь  большой каменный магазин, тем более, что погорельцу помогли, собрав богатые пожертвования его коллеги по ремеслу, купцы.
     Трудно сказать, где он доставал кирпич: возил ли издалека или построил здесь обжигательную печь. Скорее всего, кирпич он изготавливал на месте, и,  как водится, ныне молва местного народа приписывает, что замесы он делал на молоке. Легенда выглядит наивной (и не новой), но что стоило ему использовать тот же обрат от молока при производстве сливочного масла в больших объемах. Так или иначе, кирпичи в кладке до сих пор выглядят как новенькие (дом не оштукатурен). К дому он пристроил большой склад из дикого, неотесанного камня, но вовсе не из собранных тут же на берегу Бухтармы окатанных валунов, а, повидимому, добытых в горах угловатых обломков скал. Все это сооружение и поныне стоит, как нетронутое временем, кирпичи поблескивают, будто лакированные.  Говорят,  еще недавно, в советское время здесь был большой магазин, но сейчас на дверях висит замок. По обе стороны от магазина Сорокин поставил два больших жилых дома, один из которых полутораэтажный. У него было трое сыновей: Федор, Василий, Леонид.
        Дело его с годами все расширялось. Напротив магазина через улицу он поставил маслозавод со складом и ледником.   В устье реки Поповки построил кожевенный завод. Была у него и пасека с рамчатыми ульями, что в те времена считалось передовым словом техники. Стояла она на окраине села у реки Троеглазки. Обнесенная изгородью, с посаженным садом, красивыми беседками, домом, она представляла собой образец ведения пчеловодства. Не был Сорокин и равнодушен к красотам природы. На берегу Бухтармы, у Поповского притора он приглядел живописное местечко и построил там себе дачу для летнего отдыха.
     Сорокин не ограничился предприятиями в одном Сенном, в селениях вокруг (в основном по берегам Бухтармы) он организовал сбор молока для производства высококачественного сливочного масла. Рачительный хозяин, он успешно организует производство и труд своих рабочих. Всюду были поставлены добросовестные и честные помощники мастера своего дела. На его заводах были заняты работой десятки рабочих, мастера. У населения он скупает молоко, мед, воск, шкуры, кожу, пушнину. На кожевенном заводе вырабатывались овчины, кожсырье для обувных фабрик. По вечерам  к маслозаводу  тянулись хозяйки  с ведрами молока (молоканке – так всюду на Алтае назывались такие заведения, а они были всюду, едва ли не в каждом селении). Молоко сепарировалось, а на следующий день производилась сбойка масла. Огромные бочки со сливками крутятся вручную двумя рабочими, и через несколько часов масло готово. Его выкладывают в чан, промывают чистой холодной водой, подсаливают по выверенной мере и прессуют. В бочатах, обложенных изнутри пергаментной бумагой, плотно закупоренные, бочки с маслом отправлялись в Россию и даже в Европу. Как панты оленей, вскормленных на богатых алтайских травах, так и алтайское коровье масло (как и мед!) с ароматным запахом и прекрасным вкусом ценилось и не имело равных в мире.
      Масло, мед, пушнина отправлялись в далекий путь зимой на санях, летом на плотах до Семипалатинска и далее по железной дороге.      Масло, мед, пушнина отправлялись в далекий путь зимой на санях, летом на плотах до Семипалатинска и далее по железной дороге. Благодаря Сорокину крестьяне были избавлены от забот по сбыту своей продукции и необходимости самим везти ее за тридевять земель. Многие имели работу или приработок. Неудивительно, что населения он был как отец родной, тем более, что отличался порядочностью и честностью. Его ценили и уважали. Не нужно было и ездить за необходимым товаром в большие города. В магазинах Петра Уваровича было все, что нужно для крестьянина, его жены и детей. Сельхозинвентарь,  любая утварь для дома, всевозможные ткани, обувь, кондитерские изделия с набором десятка лакомств, женские украшения и т.д. Выполнял он и заказы, привозя нужный товар по вкусу покупателя. Был он всегда вежлив с покупателями, мог отпустить товар в кредит без процентов или обменять его на продукты животноводства. Он не завышал цены, так же как и не платил лишнего за сбываемую продукцию. Цены в магазинах Сорокина были таковы: ситец – 6-12 копеек зам аршин, шелк – 30-35 копеек, плюш, бархат 70-80 копеек (аршин равен 66 см). Заготовку продуктов у населения вел по ценам (за пуд): молоко -40-45 копеек, воск 1рубль – 1 рубль 30 копеек, хлеб (зерно пшеницы) – 20 копеек.  Скот скупался по ценам: дойная корова 10-12 рублей,  лошадь 17-20 рублей. Оплата труда рабочих производилась по расценкам: рабочий день мужчины – 80 копеек, женщины -50-60 копеек.
         Приведу еще два любопытных отрывка из рукописи Ф.Черкашина.
        « В июле 1931 года в село пришел первый легковой автомобиль. Это вызвало сенсацию среди населения. Около автомобиля собралась огромная толпа людей, пришли стар и млад. Осматривают машину кругом. Тут появилась бабушка Сениха Зубова. Оглаживает фары, говорит: «Глазищи-то какие большие! А кто ее возит, эту машину?»
       -Нечистая сила.
       –К ней страшно подходить.В это время кто-то нечаянно нажал кнопку сигнала. Автомобиль рявкнул. Все бросились бежать в разные стороны, а бабушка Сениха упала на спину, крестится, матерится. Вскочила, молниеносно бросилась бежать к себе домой. Вскоре автомобиль ушел, оставив после себя много разговоров среди жителей.
         В 1934 году в середине лета  два самолета АН-2 (наверное, другой модели, - прим. автора) вылетели из Усть-Каменогорска в Зайсан для разведывания воздушной дороги. Дело было утром. Самолеты летели над Иртышом. При слиянии Иртыша с Бухтармой начался густой туман. Бухтарма была открытая. Летчики приняли Бухтарму за Иртыш и полетели вдоль нее. Когда долетели до Сенного, поняли, что заблудились. У одного самолета что-то случилось с винтом. Нужна посадка. Самолеты снизились, стали летать над селом, выбирая место для посадки. Население, услышав неслыханный гул, повыскакивали на улицу. Пожилые люди, увидев самолеты, побросались кто в подпол, кто в погреб.
       «Прилетели стальные птицы, будут клевать мозг», - кричали они. Бабушка Вавилиха собрала церковный актив на площади около церкви, устроила молебен.
         Летчики рассчитывали приземлиться на церковной площади, но там собралось много народа, производить посадку было нельзя.
         Бригадир Бобров Филипп Антипович с красным флагом бежит по полю за Бухтармой. Среди поля упал, изобразив букву «Т». Летчики произвели посадку среди поля. Затем упряжкой лошадей самолеты перевезли на площадь к парому. 
         В это время в селе творилось какое-то столпотворение. Люди, кто только мог ходить, бежали толпами к Бухтарме: кто вброд, кто вплавь, кто на лодках, кто на пароме. Бухтарма превратилась в какую-то людскую массу, огласилась криками. Все стремились к самолетам. Некоторые даже забыли одеть белье., прибежали голыми.  Рассматривали самолеты, ощупывали. Колхозники с дальних лугов, побросав работу, прибежали сюда же. Эта огромная толпа находилась возле самолетов, пока они не взлетели. Когда самолеты улетели, люди стали смеяться друг над другом.
        –Ты, Катя, шастаешь вокруг самолета голой.
         – А ты сама-то, Матрена, как брела, так и забыла опустить подол.»
         Федор Черкашин не политик, не экономист, не социолог, к тому же человек бесхребетный и путанный.  Он за советскую власть, но сам того не замечая, своим пространным рассказом  обличает деяния этой «хорошей» власти. Чего стоит только описания раскулачивания, репрессий (в том числе и по отношению к его отцу, коммунисту с 1919 года), пыток в Большенарымской тюрьме. И не только об этом пишет Черкашин. Много страниц посвящено описанию голода, страданиям людей в разные периоды советской власти. О том, к чему эта власть  привела, он подводит итог в заключительной главе, которую стоит привести.
     «Не стало вокруг его (Сенного) сел и деревень: реформы в сельском хозяйстве, укрупнение  сел изменили территорию Сенновского сельсовета.  Не стало вокруг его сел и деревень:  Переезда Ячменки, Колбянки, Шумихи, Чистоводинска и Верх-Пихтовки.    Не стало и заимок: Бобровки, Крутой,  Крестовки. Их место поросло бурьяном. Население этих деревень и заимок разъехалось кто куда. Население Сенновского сократилось в семь-восемь раз. Сейчас в нем насчитывается не более 70 дворов. Не стало тех домов-красавцев, нет и амбаров, завозен, авинов и гумен. Нет тех заплотов тесовых ворот. Дома и избы располагаются на большом расстоя. Между ними пустыри с бурьяном. Дома и избы располагаются на большом расстоянии друг от друга. От копи до Артамонихи осталось  пустое место. Несколько изб осталось вдоль Артамонихи и речки Сенной до парома.
    Не видно населения и вверх по Троеглазке. А ведь когда-то эта часть села была густо заселена. Значительно поредела и верхняя часть села.    Не видно населения и вверх по Троеглазке. Улицы превратились в колдобины, ямы и ухабы. Кустпромартель давно не существует. Ширпотреб Большенарымского лесхоза сократил свое производство. Пчелопитомник не существует. Бригада пчеловодов Сенного была передана совхозу «Ульяновский». (Сейчас нет никаких совхозов. От села Ульяновка осталось всего 18 дворов, где живут старики, и двухэтажная школа с 7 учениками. Полная разруха. Рядом другая деревня «Красная поляна», где осталось всего 3 двора, - прим автора). Далее Черкашин пишет, что в Сенном создано отделение совхоза «Ульяновский», но напомним, что записка писалась в 1990-1992 годах, когда еще что-то было. Теперь люди предоставлены самим себе, и отученные  самостоятельно вести хозяйство, выживают кто как может. Фермеры из них не получаются, а батрачить не у кого. Как рассказал нам местный житель, в недавнем прошлом пытались здесь организовать крестьянское хозяйство, да глава его оказался некудышним  руководителем и развалил все дело.
     «Огромная площадь  полей бывших  четырех колхозов сельсовета не распахивается, а превратилась в пастбища и горные луга. На этом огромном пространстве от устья Бобровки до Рябошного, от  Зайчихи до Пихтовки, по обоим берегам Бухтармы от ключа Мартемьянного до Зубовского седла, от вершины Чесноковки со всеми прилегающими к ней   лесными речками: Шумихой Пологой, Ячменкой, являющимися отменными пастбищами, пасутся не более сотни лошадей. Население Сенного в своих хозяйствах содержит не более сотни коров, чуть больше молодняка и несколько голов лошадей. Скот уже не пасется в Троеглазке, Шумихе, Артамонихе. Для него хватает пастбищ вокруг села.  Скотские тропы от устья до верховий Артамонихи, Троеглазки, Шумихи заросли травой и кустарниками. Стали труднопроходимыми. Склон горы Афимьяшки напротив села зарос березовым лесом. А ведь когда-то и в Троеглазке и в Артамонихе кроме пастбищ были и  сенокосные угодья.  А сколько ягод  собирало население в этих ущельях: черемухи, кислицы, малины, боярки! Зато сейчас там раздолье медведям. Теперь они доходят до окраины села. (до бывшей Сорокиной пасеки).»  ( Самый раз порадоваться бы за восстановление природы, ан нет.  Хотя и обезлюдел лес, а не стало в нем ни дичи, ни ягод. А что медведи идут к людям, так это от голода: нечего стало жрать Топтыгиным в лесу. От чего так происходит, никто не знает,  да  и не хочет знать.  Не то нынче время, не до этого: все стараются ухватить побольше денег, а там хоть трава не расти. Но не эта тема сейчас рассматривается, - прим. автора).
     «Село, которое многие десятилетия (более 250 лет, - прим. автора) кипело полноценной человеческой жизнью и было наполнено обилием скота, хлеба и других продуктов, теперь разорилось. Сейчас люди села предоставлены самим себе. На почве этого наблюдаются частые пьянки. Они сопровождаются драками со смертельным исходом. А как бы хотелось видеть в селе только хорошее! Так вот померкла красота села и его слава. А жаль!» 
     Не хотелось бы верить, что заброшенная властями деревушка исчезнет, как уже сгинули десятки деревень в предгорьях Казахстанского Алтая.  Оптимизм вызывает рассказ местного жителя, о том, что сеннковцы не потеряли интерес к своей Малой Родине и стараются поддерживать прежние традиции и пока еще противостоят нововведениям и новоселам. Вот только не ведаю я, какой вышла Сенковская после сокрушительного наводнения в весенний паводок 2010 года.
       Из Сенного мы выезжали опять в дождь. После полуторамесячной засухи под конец лета разверзлись хляби небесные. На дороге стояли такие  лужи, что страшно было в них въезжать. В еще недавние времена (до 1983 года, когда дорога еще не была отсыпана гравием) на Сенновское седло заехать в непогоду на автомашине было почти невозможно, поэтому приезжие в бухтарминское село шофера, завидя тучи над головой, спешно заводили свои «Газы» и «Зилы», торопясь убраться отсюда заблаговременно. Но, да здравствует советская эпоха, еще не весь гравий смыло за это время дождями и весенними водами, и мы поднялись на перевал без всяких проблем.
       Знаменуя торжество природы, вдруг выглянуло солнце, и горы, раскинувшиеся вокруг безбрежным морем, засияли зеленью кустарниковых дебрей. Нигде никаких следов использования человеком этих, поросших диким карагайником  холмистых сопок, тянущихся в сторону  горы Чесноковки и далее до Бухтармы. Словом, дикое поле, а вернее, дикие, ныне заброшенные  горы.
      Наша цель - глубинка страны каменщиков – села Верх-Бухтарминская (Печи), Белая (ныне Аксу), Коробиха (не знаю, поднялась ли у кого из рьяных нацменов дать этой старинной и сказочно красивой деревне новое название). И нет, чтобы выбраться на основную трассу через Ново-Поляковку (извиняюсь, Тюртюй), жажда приключений и познания нового погнала нас через Огнево. На карте через эту деревню  до Ульяновки значится обустроенная дорога, а  дальше до поселка Яры лишь тоненькая ниточка проселка.
       Опять гигантские лужи, похожие на небольшие  озера. Но наша старенькая «Нива», проехавшая по всем дорогам Средней Азии, уверенно ползет, напоминая жука, с цепкими лапками.  Дорога идет под гору, где уже видны засеянные тем же подсолнечником поля. По правую сторону гребень Глядня с реденьким пихтачем под вершиной. Говорят, там еще сохранилась кислица, бесследно сгинувшая в отрогах Холзуна. А у подножья уже видны   домики Огнева, но мы их минуем, заночевав на берегу небольшой речушки Строкатовой. Между прочим, это исток Нарым, реки, на которой с 1793 года стоит бывший форпост России казачья крепость Больше-Нарым.
       Утром  дорога еще хуже, нигде ни одной машины, и лишь одни сороки оживляют наш путь. Следующая деревня – полузаброшенная Красная Поляна, в коей, как нам сказали, осталось  всего лишь три двора. Через пять километров поселок Ульяновка. Большая, озелененная  деревня с хорошей школой и добротными домами. Но большинство их пустует. Люди уехали кто куда, осталось лишь 18 семей. На нас глядят с удивлением. 
       – Проехать на Катон-Карагайскую трассу? – пожилой татарин разговаривал очень доброжелательно. – Проехать-то можно, но  только в сухую погоду. Там же, знаете, надо подниматься на Максихино седло. Дороги, считай, нет, грунтовка, а сейчас она вся размокла. Уйдете юзом под откос. Нет, нет, ни в коем случае! Возвращайтесь назад в Ново-Поляковку. Тем более, с вами ребенок. Зачем вам так рисковать! 
        И мы, послушавшись совета доброго человека, вернулись на трассу, хотя и разбитую, но надежную. Заправились в Катон-Карагае бензином и хлебом, и, чувствуя себя нарушителями, поехали в Согорную в сторону Бухтармы. Дело в том, что теперь  здесь всюду территория Национального парка, и, как говорят, езда без пропуска запрещена. Но если это действительно так, почему все это  не оглашается, нет предупредительных знаков, нет аншлагов с разъяснением, и, вообще, не является ли нарушением прав человека запрещение свободного проезда по автомобильной дороге всеобщего пользования? И как же мы собираемся развивать туризм, если всюду запреты? А если ссылаться на борьбу за экологию, то как тогда рассматривать проект прокладки международной автострады в Монголию, через истоки Бухтармы и  российское плато Укок, являющееся жемчужиной всего Алтая. И более того, упорно ходят слухи, что здесь будет построена железная дорога, а Россия со своей стороны собирается проложить там нефтепровод в Китай. Это все равно, что пронзить тремя стрелами сердце Алтая, где находится  все самое ценное и лучшее, что есть на Алтае и принадлежит четырем странам: России, Китаю, Монголии и Казахстану. А именно: наиболее высокие и величественные вершины (Белуха и Табын-Богдо-Оло),   обитающие здесь последние в мире архары аргали, и пока еще сохраняющиеся в считанном числе снежные барсы. Понимали значимость  этого места и древние: в вечной мерзлоте находится  святилище – захоронения доисторических вождей, принимаемых ныне местными алтайцами за своих пап и мам, а на самом деле людей загадочной европеоидной расы.
      Но пока еще, видимо,  егерей для надсмотра не хватает, нас никто не остановил, так же как и  группу нарядно одетых, явно российских сплавщиков-туристов, при нас готовивших большущие надувные лодки к отплытию по Бухтарме. 
          Пять лет назад я уже проезжал  в этот край с  удивительной историей. Тогда по берегу Бухтармы шла аккуратная гравийка, с которой стайками слетало множество птиц и не было ни одной машины. Теперь же здесь шла отсыпка полотна большой дороги, кругом все разворочено бульдозерами и экскаваторами, никаких птиц, зато один за другим сновали дорогие джипы, каждый величиной с пол дома. Оказывается, местные буржуины ехали принимать пантокриновые ванны. Хотя медицина ничего не говорит об их пользе, люди, имеющие большие деньги, упорно надеются купанием в оленьей крови обеспечить себе бессмертие.
          Как здорово, что Советский Союз успел построить на верхней Бухтарме целых четыре капитальных моста! Пусть они загажены скотом, нарушающим правила движения и отдыхающим и лениво бродящим  прямо на проезжей части. Зато какая благодать за несколько секунд переправиться (переехать, не вылезая из машины) с одного берега  реки на другой!
        Деревня Печи (она же Верх-Бухтарминская) застыла в дремотной тиши. Население на 70 процентов нерусское (есть деревни, где не осталось ни одной русской семьи). Мы залюбовались и долго стояли, не в силах оторваться от любования старинной, удивительной избой, стоящей невдалеке от въезда в деревню с левой стороны. Как при всей занятости огромным хозяйством у людей хватало времени и желания украшать свое жилище! Да люди умели работать, любили и красоту. И это при всей необразованности и даже малограмотности местных крестьян. Откуда такой вкус и (можете со мной спорить)  культура. Это тот же феномен, когда необразованный народ создает самые добрые в мире русские сказки, поет самые задушевные и трогающие душу старинные русские песни.
         В нашем Казахстане бытует термин «коренная нация», имеющий в виду нацию казахов. А вот здесь, на Бухтарме сами казахи называют здешних русских коренными. Встреченный по дороге в Коробиху молодой казах интеллигентного вида сказал нам:  «Коренные уезжают, потому что кто-то пустил слух, будто русские школы собираются закрывать. Недавно уехало 25 семей в Кемеровскую область к Тулееву. Зачем уезжают, без них плохо будет. Деревни совсем умрут. Кому это надо?»   Что же касается казахов, то они здесь до прихода русских практически не жили по одной простой причине: в условиях многоснежья и зимы, длящейся 5-6 месяцев, кочевникам со своими стадами здесь делать нечего. В царское время весь край входил в Томскую губернию, но в 1921 году был «подарен» Семипалатинской области, подобно тому, как позже это было сделано с Крымом. В Зыряновске кое-кто все еще верит, что правобережье Бухтармы «вернут» назад.
        Мы въехали в Коробиху, пожалуй, самую красивую деревню Казахстанского Алтая. Навстречу бежали три очень веселые и пышущие здоровьем и яркостью русские девушки, одетые ничуть не хуже столичных. Явно школьницы старших классов. Мы остановили их: «Девчата, вы на каком языке учитесь?» «Как, на каком,  на русском», - удивились они. «А русскую школу не закрывают?» «Конечно, нет!» – еще больше удивились девчата.  Так что слухи оказались ложными. Но в перспективе, наверное, это произойдет, тем более, если большинство русских уедет.
         Ночевали мы, забившись в глухомань, не хуже тех беглецов, впервые сюда пришедших и прячущихся от властей. Теперь всюду здесь национальный парк и даже проехать по дороге –это нарушение. Мы же добрались даже до Верх-Катунского мараловодческого участка, уже за водоразделом Бухтарма – Катунь. Это – последний подарок России Казахстану уже в 70- е годы XX века. (Правобережье Бухтармы с Риддером и Зыряновском, а заодно и Рахмановские ключи были переданы из Томской губернии в Семипалатинскую область в начале 20-х годов прошлого столетия). Здесь нам повезло: Дорога проходит вблизи маральника, а звери паслись невдалеке от изгороди. Так что мы полюбовались на маралов, хотя и изуродованных, комолых, безрогих.
       Старинные, дряхлые или полуразвалившиеся дома, многие из которых уже брошены. Эта картина наблюдалась нами всюду, где мы побывали: в деревне Белой (Аксу), Коробихе.  Глядя на украшенные резьбой деревянные дома, строители которых давно сгинули в эпоху коллективизации, репрессий, или уехали по причине разделения границами прежде одной страны, задумываешься о трудолюбии первопоселенцев, 250 лет тому назад освоивших этот дикий край. Придя сюда с одним топором, они сумели обжиться, построить себе жилье, кормить семью, а через несколько десятков лет вообще жить хорошо. В 1826 году путешественник К.Ледебур, как и его спутники, приехавшие из цивилизованной Западной Европы, удивлялись зажиточности и опрятности жизни здешних русских поселенцев.
         Нет пилы, умелец-мужик раскалывал по вдоль ствол пихты или кедра топором (такие полубревна кое-где еще можно увидеть). Нет рубанка, обтесывал половинку дерева опять же топором и настилал пол, делал потолок или устраивал крышу. Нет гвоздей, скреплял бревна с помощью хитроумно вырубленных пазов. Не было кирпича, поселенец делал глинобитную печь, трамбуя стенки в специальной опалубке. Не из чего было сделать трубу, обмазывал глиной каркас, сплетенный из лозняка.  Наверное, не все первопоселенец выдумал сам. Точно так же поступали и его деды, жившие в России. Надо было истолочь пшеницу в муку, он делал ручную зернотерку из двух камней крепкого песчаника, обтесанных в виде кругов-жерновов. Позже вращение жерновов вручную заменили вращением с помощью воды. Так возникли водяные мельницы. Посуду: кринки, лагуны делали из обожженной глины.  Одежду ткали из пряжи льна, конопли и шерсти.  Благодаря своему труду, плодородной земле, богатой природе богатели и сами поселенцы. До революции алтайский крестьянин, хотевший и умевший трудиться, держал табун лошадей и до двух десятков коров. Гористая местность не располагала к проведению дорог, поэтому все от мала до велика ездили на лошадях верхом. Грузы перевозили во вьюках, называемых коржунами, а женщины в верховой езде не уступали мужчинам. Лишь в конце XIX века у каменщиков появились телеги. Для них пришлось прокладывать дороги, делая выемку в склонах гор. Отсюда родилось слово «копь». Для отрывки копи приспособили прогонку плуга.  А чего стоит начинание такой отрасли сельского хозяйства, как мараловодство! Ведь нигде в мире никто до этого не занимался содержанием диких животных в полудомашнем состоянии для получения пантов. Это тоже изобретение бухтарминцев. Но где они теперь, потомки первых мараловодов?  Говорят, кто-то из потомков первого мараловода Шарыпова живет  за границей. Кто-то еще влачит существование в родных краях.
В этих краях, получивших название Беловодья, не было ни помещиков, ни крепостного права, а земли сколько угодно. Все располагало к богатой и счастливой жизни. И действительно, здесь жил свободолюбивый, бойкий народ, крестьяне без каких бы то ни было рабских наклонностей.  О какой классовой борьбе здесь могла идти речь, если о бедняках знали, как о лодырях и пьяницах, не желающих трудиться? Те, кто хотел и умел работать, жили безбедно. Пахали, сеяли, занимались скотоводством, пчеловодством, торговали, а на вырученные деньги обеспечивали себя всем необходимым для жизни.
Кроме занятия земледелием, многие держали пасеки, заводили маралов, нанимали работников. Через кооперативы строили маслозаводы. Алтайское масло, мед, панты вывозились и продавались за границей. За границей же закупались сельхозмашины.
          Забытый, но ныне все больше приобретающий известность алтайский писатель Г.Гребенщиков (он родился в Шемонаихе Восточно-Казахстанской области), изучая быт и традиции бывших каменщиков, целый год прожил в центре так называемого Бухтарминского Беловодья, деревне Фыкалке. В результате он написал яркую, полную страстности  статью «Алтайская Русь», считая, что именно здесь русский народ сохранил свою настоящую самобытность. Лекции, читанные им на эту же тему в Петербурге, привлекали большие толпы народа, слушать их приходили даже Великие князья.
      Приведем выдержки из его работы «Алтайская Русь».
      «Селения в Бухтарминском крае разбросаны в наиболее живописных местах, по берегам красивых чистых речек, впадающих в Бухтарму, а некоторые и по берегам самой Бухтармы. Наиболее типичными селениями являются: Фыкалка, Белая, Печи, Язовая, Коробиха, Сенная и Быкова. Последние четыре деревни стоят на берегах Бухтармы.
     Следует упомянуть, что громадные деревни Солдатова и Солоновка, населенные значительно позже так называемыми "поляками", пришедшими в 60-х годах XIX века с рек Убы и Ульбы, с западных предгорий Алтая, составляют совершенно особую категорию и не считаются "ясашными".
        Все эти ясашные деревни состоят преимущественно из густо населенных деревянных домов древнерусской архитектуры. Правильных улиц почти нет. Дома строятся окнами всегда на солнце, так что очень часто на улицу выходят глухие стены без единого окна. Дома обыкновенно очень высокие, с маленькими косящатыми окнами, покатыми крутыми крышами и замысловатой резьбой или хитроумной покраской на ставнях или причелышках: При домах, которые всегда строятся связью, т. е. с глухими сенями, разделяющими две избы, обыкновенно имеется глухое высокое крыльцо. Одна изба под собою имеет подполье, и в ней стряпают, столуются и беседуют, а другая делается обыкновенно выше первой на три ступеньки и представляет собою домовую молельню. Называется она горницей, т. е. стоящей горнее, выше избы. Там широкие божницы с множеством старинных икон, и в этих горницах уединяются для молитвы старики. Но чаще всего горница содержится холодной, не жилой и служит хранилищем разного добра: одежды на шестах, пряжи, холста, сундуков и тому подобное.
       Под горницею обыкновенно находится темный подвал с потолком и полом, весьма низкий, так что надо ходить сгибаясь, и там хранятся съестные припасы: масло, мед, солонина, пиво. Для хлеба же и прочих запасов имеются всегда крепкие амбары, а для сбруи и орудий по хозяйству - обширные завозни. Для скота - просторные дворы и пригоны, в которых накапливается никогда не убираемый навоз, и потому часто заплоты врастают в землю, а летом скот бродит по жидкой грязи по колено. Бани в деревнях всегда черные, расположены по берегам речек, и в них не моются, а только парятся вениками, а потом совершенно красные и голые, прикрывшись одним веником, идут в речку и купаются. Это проделывается и зимою, несмотря на трескучие морозы.
      Едят бухтарминцы хорошо, начиная день обедом. Вставшие рано утром, все сперва идут на работу и, уже "промявшись", часов в 8-9 - обедают, а около 2-3 часов "паужинают", и вечером перед сном ужинают. Таким образом, больше трех раз в день не едят, но зато все эти три раза едят плотно. А так как чаю ясашные люди никогда не пьют, потому что "чай делает поганый китаец, поклоняющийся дракону", то этот напиток заменяет квас, всегда хороший, ядреный и имеющийся в изобилии. Ложатся ясашные рано, тотчас как стемнеет, но встают рано, летом на заре, и зимою после вторых петухов, до свету.
        Без исключения все эти люди здоровые, цветущие, ширококостные и рослые. Мужчины большей частью темноволосы, а женщины белокуры. Взгляд всегда смелый, открытый, голос громкий и певучий, движения быстры и проворны. Все, и мужчины, и женщины, и дети, и старики, отлично ездят верхом, и ездить на телегах не любят. Да в деревне Фыкалке, например, телег и нет. Есть одна двухколесная, да и та заведена недавно владельцем маслодельного завода для перевозки фляг с молоком. Поэтому всякие тяжести перевозятся вьюками в громадных кожаных сумах, называемых "коржунами". На покос или на пашню в горы из ограды дома выезжает обыкновенно целая кавалькада, и все, старые и малые, на отличных лошадях и в отличных седлах. Впрочем, очень часто муж и жена, или брат с сестрою едут вдвоем на одной лошади: мужчина сидит в седле верхом, а женщина позади его на одну сторонку. Но наоборот бывает в большие праздники, когда молодежь катается. Выехав из двора, парни едут по улице, а когда найдут своих подруг, то сами садятся за седло верхом, а девушек сажают в седла перед собою и, дав им в руки повод, сами, обняв, держат их. Зимою чаще всего катаются в пошевнях, всегда раскрашенных искусною резьбою.
        Вообще бухтарминцы живут богато и весело. Большинство из них водки не пьют, но все пьют домашнюю хмельную брагу, которую на Уймоне называют "травянухой", а на Бухтарме "кваском".
          Свойство этого кваска таково, что непривычный человек с одного стаканчика валится под стол. Но бухтарминцы выпивают его много и не сваливаются. Брага эта выдерживается годами и даже десятками лет, в особых бочонках, закапываемых в землю.  Вообще бухтарминский народ отличается редкой отважностью. Никакие преграды для него не страшны. Чрезвычайную опасность, например, представляют переправы через горные реки, однако люди спокойно перебираются через них и, если придется, отважно гибнут».
       В последние 90 лет произошли глубочайшие изменения в жизни всего крестьянства.  Цивилизация, развитие техники, механизация сельского хозяйства, совершенствование сельхозмашин приводит ко все большему оттоку сельского населения из деревень. Деревня умирает. Это давно известный и непреложный, вполне объективный факт. Вместе с деревней уходит коренной пласт культуры народа, его древние обычаи, традиции, сама старина с народным фольклором, менталитетом, привычками, укладом жизни.  Теряется самобытность народа, ведь именно деревня всегда была хранителем самой сути каждой нации.
       Что касается бухтарминцев–каменщиков, то можно сказать, что они находятся на грани исчезновения. Мало того, что они потеряли свои традиции, они почти исчезли физически. Гибель любого этноса, пусть даже самого малочисленного всегда печальна. А ведь это была сложившаяся за триста лет общность русских людей, хранителей дониконовской православной веры, культуры допетровской Руси на Бухтарме.                Привычный уклад отлаженной жизни бухтарминцев, как и всех крестьян России,  был  грубо нарушен революцией. Реквизиции хлеба, т.е. конфискация безо всякой оплаты, вызвало возмущение крестьян, привыкших к нормальным товарно-денежным отношениям.   
Теперь все это порушили большевики. Ломался веками сложившийся уклад жизни, когда на выращенную сельхозпродукцию приобреталась все необходимое для жизни. Если раньше существовал отлаженный товарооборот, теперь вместо этого пришел чистый грабеж.
С революцией, а затем и гражданской войной пришла  разруха. С введением ленинского военного коммунизма хлеб у крестьян просто отнимали, проводя так называемую продразверстку. Взамен государство не давало ничего, что, естественно, вызвало законное негодование крестьянства, особенно среди зажиточной его части, которое страдало больше всех. Крестьянским умом мужик смекнул, что новая власть вовсе не рабоче-крестьянская, и об этом говорил даже тот факт, что сельсоветы вскоре были заменены ревкомами. Власть перешла к коммунистам и именно в них крестьянин увидел своего врага.
 Начались бунты и мятежи. В июле 1920 года восстали с оружием в руках крестьяне Бухтарминского уезда с центром в селе Большенарымское. (Сейчас это центр района, куда входит и большинство селений бывших каменщиков).  Да и что иное можно было ожидать, если число недовольных новой властью даже по Советской статистике превышало 80 процентов. Из них 40 процентов составляли зажиточные (кулаки), 30 процентов – середняки, остальные купцы, ремесленники. Восстание через несколько дней было жестоко подавлено, участников мятежа расстреляли, часть убежала в горы (белки), некоторые ушли за границу в Китай.
Можно сказать, что местное население впервые за много лет получило урок жестокости, что, конечно же, поселило в их сердцах страх и сделало их более законопослушными, но не всех. Это был первый удар по крестьянству на берегах Бухтармы. Второй удар еще более сокрушительный принесла коллективизация и связанные с ней репрессии.
Сталин, пришедший к власти, понимал, что хлеб легче будет отбирать у кооперированных крестьян, загнанных в коллективные хозяйства, которые могут стать государственными или, по крайней мере, зависимыми от государства. Поэтому в 1927 году был провозглашен курс на ликвидацию кулачества как класса и на всеобщую коллективизацию. Этим коммунисты преследовали и вторую цель: превращение крестьян в батраков (а по сути в рабов).
Обобществлению подлежал скот, хлеб и корма, сельхозинвентарь и даже домашнее имущество «богатых» крестьян. Зажиточные имели десятки голов скота, богатое хозяйство и теперь должны были вносить все это добро в общий котел вместе с бедняками, лодырями и пьяницами, которые не имели ничего, зато верховодили в организуемых хозяйствах.
 
 А вот как шла работа в колхозе по рассказу того же Черкашина:
     «Начинается март, тепло. Колхозники не успевают обеспечить скот кормами. Скот от голода беспрерывно мычит, тощает. Некоторые коровы и лошади от истощения уже не могут подняться на ноги. Настало время сева. Лошадей много в колхозе, а в плуг запрягать не хватает. Они не только не могут плуг тащить, но самих себя».
Деревенский люд видел в колхозах полный развал хозяйства, обезналичку, нищету и голод. Именно тогда Сталин сказал, что «репрессии являются необходимым элементом наступления». В зажиточном крестьянине  он увидел своего главного врага, а потому, причислив его к классу капиталистов-эксплуататоров, повел с ним бескомпромиссную борьбу. Меры против кулачества, а зачастую к ним причисляли и середняков, все ужесточались. Развертывая спущенный на село план, налог на хозяйственный двор стали определять коллективно, что называлось самообложением. Несдавших в самый короткий срок облагали непосильным штрафом в трех-пятикратном размере, а т.к. выплатить его было невозможно, конфисковывали имущество, за бесценок пуская на продажу дом, имущество, инвентарь; недоимка все равно оставалась, хозяина отправляли в исправительно-трудовой лагерь, а семья пускалась по миру или выселялась вместе с хозяином в специально устроенные поселки в отдаленных районах. Списки кулаков составлялись особыми комиссиями при сельсоветах на общих собраниях, где голосовали по заведенному в стране добровольно-принудительному порядку, когда все принималось «единогласно». Мало кто решался поднять руку против или воздержаться, ибо это означало идти против линии партии, и такого человека тут же причисляли к пособникам империализма и объявляли врагом народа. И все это оформлялось видимостью законности с протоколами собраний, решений и утверждалось вышестоящей организацией.
Отчаяние крестьян дошло до предела. Зимой 1930 года вновь вспыхнуло восстание крестьян Бухтармы, известное как кулацкое. На самом деле в восстании участвовали и середняки и даже бедняки . Руководил восстанием известный в народе общественный деятель, народный учитель и организатор советской власти в крае Федор Толстоухов. Восстание было жестоко подавлено, число расстрелянных достигало нескольких десятков человек.
В результате было не только ликвидировано кулачество, как класс «эксплуататоров», но и нарушено и разорено все крестьянство. Война довершила разорение сельского хозяйства, вместе с репрессиями унеся жизни большинства мужского населения.
Со смертью Сталина начались некоторые послабления. Крестьяне получили право смены местожительства и работы. Многие потянулись в города, на рудники и в шахты. Все это привело к  оттоку сельского населения, особенно мужского,  и без того обескровленного раскулачиванием и войной.
Распад Союза и переход на демократическое управление новым  государством республики Казахстан привел к закрытию колхозов и совхозов.  Правительство рассчитывало, что крестьяне займутся фермерством, т.е. станут жить, как до революции своим собственным хозяйством. Но этого не получилось. Уничтоженное в годы репрессий основное ядро русского крестьянства и деградировавшая  в последующие годы  остальная часть оказалась неспособной к самостоятельной деятельности. В лучшем случае крестьяне просто выживают, держа одну коровенку (да и то молоко некуда сдавать), свинью и выращивая на собственном огороде картошку. Далеко не везде есть крестьянские хозяйства, где сельчане трудятся батраками.  Многие остались не у дел, имея землю, не в состоянии ее обрабатывать, и потому считают себя безработными. Нынешняя политика направлена на то, чтобы забыть историю последних 300 лет, вычеркнуть названия сел, переименовать их, уничтожить следы каменщиков.
Все это приводит к массовому отъезду коренного населения (так называют здесь русских сами казахи) прибухтарминских сел частично в города Казахстана или в сельские районы  России (в основном в Алтайский край и Кемеровскую область). В результате всех перестроек за последние 90 лет сельскому хозяйству страны был нанесен такой удар, что и сейчас, спустя 60-70 лет, оно никак не может оправиться. И дело не только в том, что потерян генофонд трудовиков, как называли себя сами кулаки, но и в умах людей произошел переворот, когда у крестьянства исчез стимул жить в достатке.
Совершенно не изучен вопрос существования ныне старообрядчества в Бухтарминском крае. Сейчас, если кто-то и придерживается этой ветви православия, то тщательно это скрывает и, возможно, часть их стремится объединиться с таковыми в Сибири, почему туда и уезжает.
Сейчас деревни по Бухтарме имеют разоренный вид. Осталось не более 20 процентов от былого населения, да и то  часть живущих (иногда большую) составляют нерусские. Есть деревни, где осталось по 3-18 жилых домов (Красная Поляна, Ульяновка).  Классы в школах пустуют. Большие площади земли не обрабатываются и не используются. Дома (исключительно все деревянные избы) в основном старой постройки  все больше дряхлеют. Конечно, шедевров архитектуры здесь не найти, вероятно, нет и домов первых построек, (за триста лет дома сменились не менее  чем по три, четыре раза), хотя еще есть подворья, выстроенные из полубревен (не умели делать доски).  Кое-где еще сохранились дома с затейливой резьбой по карнизам. 
Четыре года тому назад я сфотографировал большой, полутораэтажный дом из вечной лиственницы в Фыкалке, по рассказам старожилов, принадлежащий самому Шарыпову, сыну (или внуку) основателя новой  отрасли сельского хозяйства – мараловодства. Но ныне узнал, что его разобрали и перевезли. А ведь там сам бог велел сделать музей домашнего мараловодства, так же, как в Сенном, бывшей более 200 лет официальной столицей (центром) Бухтарминской волости, можно было организовать музей  Беловодья  и бухтарминских каменщиков.
Русский этнос, своеобразная община, сравнимая разве что с Запорожской Сечью, как неведомая Атлантида уходит в небытие. Как рассказывает все тот же старожил Черкашин, проследивший историю села Сенного с 1823  по 1992 год, население одной лишь этой деревни сократилось в 8 раз, а десятки более мелких деревень и заимок исчезли вовсе. На их месте теперь пустыри, заросшие бурьяном.
«Не стало тех домов-красавцев, нет и амбаров, завозен и гумен. Нет тех заплотов и тесовых ворот. Дома и усадьбы расположены на большом расстоянии друг от друга. Между ними пустыри с торчащими развалинами. Улицы превратились в колдобины, ямы и ухабы. Село, которое многие десятилетия кипело полноценной человеческой жизнью, было наполнено изобилием скота, хлеба и других продуктов, разорилось».
 В других поселениях картина похожая, если не хуже. Десятки сел исчезли вовсе, некоторые покинуты русскими и заселены казахами. Этот процесс объективный и  напоминает ситуацию с Косово, что вполне объяснимо. Русские больше пострадали от репрессий 1930-1937 года. Именно тогда было уничтожено не только кулачество (на самом деле самая активная часть крестьянства, трудовики, как они называли себя сами), но и вообще русское крестьянство на Алтае. К репрессиям прибавилась война 1941-1945 годов, унесшая из жизни оставшуюся часть мужского населения.
   После смерти Сталина крестьянство стало понемногу оживать, но тут подоспели реформы Н.Хрущева с изъятием частного подворья, с укрупнением колхозов, а затем и заменой их на  совхозы, когда крестьянин и вовсе превратился в наемного работника, батрака, совсем  не заинтересованном в результатах своего труда. При Брежневе стали жить посвободнее и чуть сытнее, но последовал развал Союза, и русские оказались диаспорой в стране, которую, согласно первой (ныне измененной) конституции назвали  «страной, самоопределившейся казахской нации». В газетах начала 90-х годов поселенцев из России назвали колонизаторами, потом спохватились, стали поосторожней с терминалогией. Но слабохарактерная часть русских уже засобиралась к отъезду, тем более что все отчетливей стали проявляться приоритеты: русский язык потерял статус государственного, руководство стало заменяться национальными кадрами, а вместе с этим уезжающее русское население замещаться казахским. Это естественный процесс, природа не терпит пустоты, и в этом нет ничего плохого. Казахское население на протяжении за более чем  150 лет научилось жить по-русски, оседло, в домах, построенных русскими или теперь в своих собственных, сделанных самими ничуть не хуже, стало заниматься земледелием  (когда-то кочевники к этому занятию относились, если не с презрением, то с высокомерием). Русские больше пьют и рожают меньше детей, по существу вырождаясь. Казахские семьи в сельских местностях многодетны, что заставляет их с большим усердием  трудиться, держать скот, большое хозяйство. Они дружны между собой, помогают друг другу, не знают хандры и депрессий
Да, русские уходят.  Выяснилось, что русская нация слабохарактерна. Может быть потому, что выбита лучшая часть нации, как говорят, потерян генофонд. Из Средней Азии русские уехали, после того как киргизы стали выгонять со своей территории узбеков (в Узгене, Джалал-Абаде). И хотя русских никто не трогал, они уехали, о чем теперь жалеют сами киргизы, причем, местные, простые жители.
В легендах Древней Греции сохранилась память о некоей загадочной стране Атлантиде, исчезнувшей под волнами моря. Неужели и страна Бухтарминского Беловодья повторит судьбу Атлантиды?
           Мы говорим о необходимости  организации туризма, и в том числе с привлечением зарубежных клиентов, а сами уничтожаем памятники, могущие служить заманчивой приманкой для падких на диковинки иностранцев. В цивилизованных странах Европы и Америки специально для туристов сохраняют целые деревни со старинным бытом, инвентарем. А резервации индейцев  в США!  Ведь это тоже музеи под открытым небом, где люди живут, не меняя свой уклад, а туристы со всего мира видят в них  живую историю наяву.
         Старина плюс роскошная природа,  различные варианты активного туризма от сплава по Бухтарме до конного кольцевого маршрута. Сам бог велел развивать здесь исторический туризм.
   
                ПРИЧУДЛИВЫЕ ФАНТАЗИИ ТОМАСА ВИТЛАМА АТКИНСОНА

Среди путешественников, посетивших Казахстан в XIX веке, особняком стоит имя Томаса Витлама Аткинсона. Аткинсон (1799–1861) интересная личность, о цели путешествия которого в России было много неясностей и догадок. И дело тут вовсе не в том, что он был едва ли не первым представителем туманного Альбиона, более чем 160 лет назад проникшим в Сибирь; подозрительным русским, особенно военным, неясна была цель его причудливых блужданий вдоль южной границы Азиатской России. Действительно, не так просто понять цели и мотивы трудного и опасного вояжа по «диким» странам, длившегося целых семь лет.  Ведь Аткинсон не ученый, чтобы производить научные исследования, трудно заподозрить его и в корыстных целях: на зарисовках страны, хотя и неизвестной европейцам, вряд ли можно было хорошо заработать. Путешествия его были столь необычны, что историки до сих пор гадают, кем же он на самом деле был. Выдвигались даже версии, что это тайный агент Великобритании и даже подстрекатель-диверсант, работавший против России. Ведь тогда Англия и Россия соперничали в своих колониальных притязаниях, а предметом вожделения была Средняя Азия, у порогов которой стояли обе империи.
Но, как бы то ни было, Аткинсон совершил огромное путешествие, объездив верхом на лошади Сибирь вплоть до Дальнего Востока, исходил Алтай и, побывав в Монголии и Китае, вместе с молодой женой прошел в Киргизские (Казахские) степи. Такому маршруту позавидовал бы любой путешественник того времени, ведь он одним из первых проник в Центральную Азию, загадочную страну, о которой тогда в Европе знали очень мало.  Достаточно сказать, что он побывал в Семиречье за восемь лет до того как сюда проник «открыватель» Тянь-Шаня П.П.Семенов.
  Аткинсон был необычайно смелым человеком, его можно назвать странствующим художником, авантюрным искателем экзотики, и приключений. Целью же всех его странствований был поиск сюжетов для его картин. И хотя сам он писал, что хотел развеять дурную славу о Сибири, ходившую по Европе, на самом деле им двигало тщеславие. Он хотел быть первым в изображении доселе неизвестной страны, какой представлялась Европе Азиатская часть России. Он был искателем необычных «произведений природы» в загадочных и неизведанных в то время уголках Сибири и тех частей Азии, которые он называл то Китайской Татарией, то Киргизскими степями.  И он действительно  нашел удивительные ландшафты и пейзажи («величественные творения природы», как писал он сам), о чем свидетельствуют не только его картины и рисунки, но и описания, полные восторженных восклицаний.
Сам он в предисловии к своей книге «Повествование о семилетних исследованиях и приключениях в Сибири, Монголии, киргизских степях, Китайской Татарии и части Центральной Азии» пишет:  «Неиссякаемым источником моего вдохновения было общирное пространство, протянувшееся от Коканда на западе до восточной оконечности Байкала, на юге – до китайского города Чин-Ши, которую никогда не видел ни один европеец, … пейзажи, которые  еще не отобразил карандаш художника, в общей сложности составляющие расстояние, пройденное за семь лет, - в повозках и экипажах, - около 32000 верст, на лодках – 7100 и на лошадях 20300, всего 59400 верст».
Идею столь необычного путешествия по неизведанной и загадочной Центральной Азии ему подсказал сам Александр Гумбольдт – маститый и уже тогда знаменитый мэтр географии, прославившийся своими путешествиями и научными трудами и, кстати, успевший побывать в 1829 году в Западной Сибири и на востоке нынешнего Казахстана. Сам он дошел лишь до окрестностей озера Зайсан, идти далее на юг было опасно, так как русская власть к тому времени туда еще не проникла. Мечтой же его было побывать в центре Азии, увидеть таинственные горы Тянь-Шаня, которые географ уже успел описать по рассказам древних китайских путешественников и бывалых купцов, проникавших всюду. В тех описаниях было много ошибок, главная из которых заключалась в гипотезе вулканизма всего района. И вот теперь Аткинсон прошел дальше, вслед за русскими военными отрядами достигнув Джунгарского Ала-Тау. Более того, он даже пытался проверить теорию вулканизма, и она не подтвердилась.
Прежде чем отправиться в путь, Аткинсон заручился поддержкой самого царя Николая I, грамота которого не только открывала двери в любые уголки огромной страны, но и давала гарантии обеспечения его экипажем и охранным конвоем из отряда казаков. Да и местные власти уже и тогда подобострастно глядели на иностранцев, с услужливостью выполняя все их прихоти.
Исключая Сибирь, уточним маршрут проделанного в 1848-1849 годах путешествия. Из Барнаула, побывав в Риддере и перевалив через Холзунский хребет Алтая, он прошел в Зыряновск, побывал в Большенарыме, откуда на лодке сплыл по Иртышу в Усть-Каменогорск. Перезимовав здесь, вместе с беременной женой он решился на трудный и опасный поход на юг, где начинались пустынные казахские степи, ведущие в Семиречье, только что присоединенное к России. Если путь до Кокпектов и Аягуза был уже в какой-то степени освоен, то дальше простиралась нехоженная, безводная пустыня. И все это: жажду, жару, беспощадные ветры пришлось испытать путникам, прежде чем они достигли подножья Джунгарского Ала-Тау. Здесь, в Копале, только что основанном русском укреплении, им пришлось пережить полную лишений зимовку, осложненную еще и рождением ребенка. Очарованный местными видами, Аткинсон делал вылазки по окрестным горам, выбирая места с наиболее приглянувшимся ландшафтом. Водопады, причудливые скалы, пропасти и страшные расселины, ледники, озера особенно привлекали его, и он не перестает восхищаться увиденным.
Первое впечатление от его картин и рисунков – это явный гротеск художника, удивленного экзотикой Центральной Азии. Во всех его работах, очень живописных, с мастерством исполненных, отчетливо прослеживается гипертрофия во всех деталях. И хотя сам художник пишет: «Я привез с собой точное, детально правдивое  изображение пейзажей, не позволив себе никаких художественных фантазий или вольностей», на самом деле вольностей столько, что хоть отбавляй, а уж про фантазии и говорить нечего: они видны едва ли не во всех работах. Более того, это стиль художника. Но можно ли упрекать мастера в этом, ведь именно фантазии, свое видение жизни и есть предназначение истинного художника. Именно этим и отличаются работы Аткинсона. Он прав, добавляя фразу: «…предпочитая природу в ее собственном очаровании, пытаясь уловить ее изящество и утонченность в пределах, позволяемых искусством». Да, именно в «пределах, позволяемых искусством». А пределы эти бесконечны, что мы и наблюдаем ныне в современной живописи.   Его картины, зарисовки, этюды бросаются в глаза, сразу привлекая внимание своей необычностью, живописностью, яркостью форм, деталей. Они производят впечатление!  Если это скала, то она живописно нависает, готовая рухнуть, если водопад, то  он низвергается живописной дугой, каменные арки настолько картинны, что трудно поверить в их реальность. Импрессионисты Франции поразили зрителей необычностью и новизной применяемых красок и цветов. Работы Аткинсона удивляют необычностью форм, вычурностью деталей, вряд ли встречающихся в натуре. В обыденном они заставляют увидеть необычно живописное, наполненное романтизмом  и можно ли автора упрекать в этом!
Будучи любознательным человеком, он берется описывать растения и геологические породы, хотя вовсе не является специалистом в этих областях. Затрагивает тему истории, быта, традиций и обычаев здешних народов. И, что особенно заметно, не остается равнодушным к памятникам древности, всюду встречавшимся на его пути по востоку Казахстана. После любования «произведениями природы» фантазии на темы древней истории его вторая страсть. Наука тогда еще не могла объяснить происхождения древних курганов, каменных изваяний, наскальных рисунков, и Аткинсону оставалось довольствоваться лишь неграмотными рассказами местных кочевников и легендами, которые он тщательно записывал.  Его собственное воображение рисовало самые удивительные, мифические картины былого, некоторые он воплощал на своих холстах.  Работал он и над портретами, оставив изображения некоторых казахских султанов. «…на пятый день мы прибыли в аул султана Суюка. Более известного грабителя и разбойника в степи трудно найти. И хотя сейчас ему 80 лет, он может участвовать в барымте; многие разбойничьи вылазки планируются им. В другой раз, когда я останавливался в его ауле, из Средней Орды к нему приходили  несколько киргизов, умоляя вернуть их жен и детей, которых увезли с собой его бандиты, они составляли часть его доли награбленного, но старый мерзавец не вернул ни одного человека. Он получал пенсию от Российского императора, продав ему свою землю, и обманывал Его Императорское Высочество (Султан Сюк первым из Большой Орды присягнул русскому царю в 1825 году, - примеч. автора). Во время одной барымты боевым топором ему повредили нос, и он у него был искривлен. Когда я рисовал его, он очень просил не рисовать его теперешний нос, а нарисовать нормальный, который был у него прежде, иначе Император может узнать о его грабительских привычках. На портрете он изображен сидя, одетый в ярко-красное пальто, с золотой медалью и саблей, присланной ему Александром I, чем он чревычайно гордился». Но Аткинсон-портретист явно слабее Аткинсона-пейзажиста. В работах чувствуется явная небрежность. Нам трудно судить о портретном сходстве написанных художником казахских султанов, но в них явно плохо прослеживаются азиатские черты, и это вызывает недоверие к художнику. Оказывается, Аткинсон не профессиональный художник, он самоучка, не получивший специального образования. Однако, обладая хорошим вкусом, он отлично вписался в типично английский стиль художественной графики.
В книге Аткинсона огромное путешествие представлено как затейливый калейдоскоп из собственных ощущений, сцен бытовой жизни обитающих народов и живописных картин природы, которые он изображал на своих акварелях. Все у него перемешалось, перепуталось да и подзабылось к тому времени, когда он сел писать воспоминания. Обращает на себя внимание явная бравада автора, желающего показать себя этаким героем, бывалым путешественником, которому все нипочем. Отсюда и прибавления несуществующих маршрутов и явные несуразицы, проглядывающие не раз. Неудивительно, что П.П. Семенов, в будущем знаменитый путешественник Тян-Шанский, работая над книгой «Землеведение Азии» с географическими описаниями территорий Азиатской России, с досадой отметил, что ничему из написанного Аткинсоном верить нельзя, и с тех пор никто из российских ученых всерьез не воспринимал книгу английского художника. Тем не менее, тот же Семенов, издавая роскошный многотомник «Живописная Россия», едва ли не все тома, посвященные Сибири, иллюстрировал рисунками Аткинсона (кстати, даже не упоминая имя их автора).
Постоянно подчеркивая свою личную отчаянную храбрость (при этом упоминая о трусости то его ямщика, то собственного слуги), Аткинсон частенько забывает сказать, что его постоянно сопровождал приданный ему местными русскими властями для охраны отряд бывалых казаков. Тщеславие английского пилигрима таково, что он, не желая делить славу своего путешествия, нигде ни словом не упоминает о присутствии своей жены, в полной мере (и даже больше!) делившей с ним все невзгоды действительно тяжкого пути. В отличие от своего мужа, Люси Аткинсон не думала о славе и издании своих путевых заметок, а лишь делилась впечатлениями с подругой из Петербурга, посылая ей письма с дороги.  Впоследствии они были опубликованы в книге «Воспоминания о степях Татарии и их обитателях» и получили даже большее одобрение читателей, нежели пространные описания ее мужа. Поражает не только ее отчаянная смелость и спортивная закаленность (в отличие от тех же русских офицерских жен), проявленная в отчаянно трудном переходе через безводные пустыни (нельзя забывать, что она была беременна), а затем во время  зимовки в Капале.  Тогда она родила ребенка едва ли не в землянке, устроенной  русскими казаками. В суровую зиму, когда от холода и голода умирали солдаты, Люси, по совету жен русских офицеров, спасала новорожденного младенца, заворачивая его в тесто и отогревала (запекала, как говорили сами русские) в протопленной… русской печи. Завороженные красотами края, супруги назвали ребенка Алатау Тамчибулак, по названию урочища, о котором сам Аткинсон написал так: «Мы посетили Тамши-Булак – Падающий источник, - один из самых удивительных и потрясающих воображение. Он находится у подножья Алатау. Вода появляется, просачиваясь из скал тысячами тоненьких струй, которые сверкают подобно россыпи бриллиантов, в то время как скалы, имеющие многообразие цветов и красок, проглядывающие сквозь эти струи, создают впечатление бесчисленных капель жидкого огня. В этих скалах виднеются несколько небольших гротов, а вода падает в большой бассейн, из которого переливается на упавшие группы камней и мощным стремительным потоком несется дальше».
 Местный султан Сюк, завороженный личностью мисс Аткинсон и особенно их сыном, которому делал всевозможные подарки, пытался даже оставить его у себя, утверждая, что Алатау Тамчибулак его подданный, так как вскормлен на мясе и молоке из его аула.
Заканчивая свое пространное повествование, Аткинсон с явной ностальгией написал:
«Я покинул горы Алатау и Музтау (имеются в виду горы Джунгарского Ала-Тау, - примечание автора), по которым бродил 123 дня, посещая самые потрясающие воображения места, которые я запечатлел в 109 рисунках. Много раз в этих регионах я сталкивался лицом к лицу с опасностью, однако провидение хранило меня. И тем не менее, я с сожалением покидаю эти места, мысленно возвращаясь к пурпурным вершинам и снежным пикам, вспоминая только счастливые дни, которые провел среди этих удивительных пейзажей».
               
                ПУТЕШЕСТВИЕ ЗА МАРАЛАМИ
   
     Есть путешествия великие, принесшие всемирную славу их участникам, и их знают все. Таковы экспедиции Н.М. Пржевальского, открывшие миру природу Центральной Азии. А есть и совсем небольшие путешествия-поездки, может быть, даже командировки, известные небольшому кругу специалистов-ученых, но они тоже внесли свой вклад в науку, и вспомнить о них было бы интересно.
Именно таким было путешествие на Алтай в 1897 году приват-доцента Санкт-Петербургского Лесного института, известного биолога и охотоведа Анатолия Александровича Силантьева, которое он совершил по поручению Министерства Земледелия для изучения состояния мараловодства.
В те годы мараловодство находилось в зачаточном состоянии. Прошло всего 60 лет, как сметливые русские мужички первыми в мире догадались не убивать диких оленей из-за целебных рогов, а содержать их в полувольном состоянии. Так родилась целая отрасль животноводства, и Российское Министерство Земледелия заметило его, оценило и командировало специалиста - ученого, чтобы на месте изучить проблемы ценной отрасли хозяйства. В качестве помощника Силантьев взял с собой студента Лесного института А. Серебряникова, тем более что  Зоологический музей (сейчас ЗИН АН) поручил Силантьеву сбор фаунистического материала, выделив для этой цели 300 рублей и снабдив необходимыми для этого инструментами и принадлежностями.
1897 год… конец XIX века. Всего два года назад, чтобы приехать на Алтай, надо было выезжать за 3-4 месяца и трястись в дорожном тарантасе, запряженном лошадьми, ежедневно подвергая себя риску простудиться, вместе с повозкой провалиться под лед в реку или опрокинуться на косогоре. Теперь же, с постройкой железной дороги путь из Петербурга до Ново-Николаевска (ныне  Новосибирск) преодолевался не более чем за 6 суток. Почти та же скорость, что и на нынешней железной дороге, хотя и прошло целых  105 лет!
Из Ново-Николаевска путь Силантьева на перекладных лежал в Барнаул, где ученый получил радушный прием и всевозможные содействия со стороны начальника Алтайского округа генерал-майора В.К. Болдырева. Не меньше участия встретил путешественник и в Бийске, где благодаря любезности исправника Головачевского к нему для охраны был прикомандирован стражник Ковалев.
Центры тогдашнего мараловодства располагались по Катуни, в Уймонской долине, по реке Чарышу, но самые богатые и многочисленные маральники были на Южном Алтае, в долине Бухтармы. Кроме того, Силантьев намеревался посетить Телецкое озеро, Чуйскую и Курайскую степи в Горном Алтае, пройти по Аргуту и Чулышману. Таким образом, намечался большой кольцевой маршрут, охватывающий большую часть Алтая, сложный и даже опасный, по большей части проходящий по горной тайге, где в лучшем случае были только тропы, да и то совершенно незнакомые путешественникам. Но путников не пугали трудности пути по безлюдной местности с переправами через бурные, горные реки, наоборот, они жаждали попасть в самые дикие места, чтобы проверить и испытать себя и насладиться красотами чудной алтайской природы. Гораздо больше страшило другое. Как пишет сам А. Силантьев, два грозных призрака тяготели над ними во все время путешествия и отравляли все удовольствие: это ограниченность во времени - в их распоряжении было всего два месяца, июль и август и скудность денег, ведь предстояло нанимать проводников, лошадей, закупать продовольствие. К этому прибавлялось и отсутствие хорошей карты, да и с проводниками, знающими всю дорогу, была проблема. Поэтому все время приходилось решать мучительные вопросы: так ли едут, не сократить ли маршрут, хватит ли денег, успеют ли вовремя окончить маршрут.
За Бийском начинался Горный Алтай. Двигаясь по тракту, Силантьев осматривал маральники. Это обследование заключалось в сборе статистических данных, осмотре животных и «садов» (от слова “садок”) и «парков», так назывались огороженные участки для выпаса маралов. Хозяева маральников, опасаясь подвоха, отвечали неохотно, но увидев, что все делается в их интересах, разговаривались, беседа становилась непринужденной и оживленной, мараловоды делились всем сокровенным, рассказывали случаи из жизни животных и т.д. Ученый присутствовал при съемке рогов и производил фотосъемки. Не гнушался он и участвовать в охоте на горных коз, сурков, тем более, что сбор зоологических трофеев (шкур, черепов и пр.) он обещал делать для зоологического музея.
На этом первом этапе Силантьев ехал без своего спутника, Серебряников, задержавшись в Петербурге на студенческих занятиях, нагнал его в Онгудае. Здесь кончалась колесная дорога, дальше путешественникам предстояло, оставив повозки, навьючить весь свой багаж на лошадей и пуститься в горы. По пути в Уймон надо было верхом на конях перевалить через заснеженный Теректинский хребет, где у верхней границы леса на перевале Курегеш они заночевали. Всю дорогу, не менее трех дней беспрерывно шел дождь, на белках сменяющийся снежной крупой при очень сильном, холодном ветре. Путники ежились от холода, но более всего Силантьева удручало то, что из-за непогоды невозможно было выбрать момент для фотографирования, и много роскошных видов осталось неснятыми.
В Уймонской долине осмотрели здешние маральники, привели в порядок свои сборы: рога, шкурки и прочее и, наняв за 170 рублей 14 лошадей и двух проводников, разделились на две партии. Сам Силантьев с проводниками и вьючными лошадьми решил осмотреть маральники по Чарышу, а Серебряников с Коноваловым через Тальменье озеро должны были перевалить через высокий Катунский хребет, двигаясь медленно и уделяя возможно больше внимания сбору зоологического материала, после чего спуститься в Бухтарминскую долину с таким расчетом, чтобы через две недели прибыть в станицу Алтайскую (Катон-Карагай), где обе группы должны были встретиться.
Так все и вышло. Силантьев, по завершении работ в Уймонской долине, из деревни Абай поднялся, перевалив через Холзун, и по долине реки Черновой спустился в деревню Пихтовку на Бухтарме. На этот раз погода благоприятствовала путешественнику, сияло солнце, все шло прекрасно, если не считать досадного случая, когда Силантьев, задержавшись с фотографированием, разъехался со своими спутниками и заблудился в тайге. Проплутав целый день, к вечеру в вершине речки Шихалихи он наткнулся на одинокую пасеку. Старик пасечник приютил его на ночь, а утром вывел на тропу, где они встретились с проводниками, немало перепугавшимися за судьбу своего начальника.
Из Пихтовки, поднявшись вверх по Бухтарме, Силантьев осмотрел маральники в Сенной, Коробихе, Печах, Белой, Язевой и Фыкалке. Здесь был центр всего мараловодства на Алтае. Именно здесь зародилось это занятие и отсюда распространилось по всем Алтайским горам. По расспросам старожилов Силантьев записал всю историю возникновения мараловодства.
В незапамятные времена попав в Сибирь, русские люди с удивлением узнали, что китайцы за большие деньги скупают оленьи рога и особенно ценят молодые, те, что еще не окостенели и называются пантами. Охота на маралов давала хороший доход. Особенно процветала она на Алтае, где было много зверей и поселились беглые русские – старообрядцы, преследуемые властями за веру и рабочие Колывано-Воскресенских заводов, сбежавшие от непосильного труда на рудниках. И это понятно: ведь прячась по диким горным ущельям на Бухтарме и Катуни, им трудно было заниматься земледелием или скотоводством. Продажа же пантов давала им возможность безбедно жить – покупать еду в соседних русских селениях, а одежду у китайцев. Однако усиленная охота привела к быстрому падению численности оленей, добывать рога становилось все труднее.  «А что если не убивать марала, а содержать дома, каждый год срезая целебные рога» - пришла мысль  у сметливых русских мужичков. К догадке привело и то, что частенько, убив матку, в руки попадали телята оленя.
А началось все с того, что житель села Фыкалки Савелий Игнатьевич Ушаков в начале 30-х годов XIX века, поймав живого бычка-марала, стал держать его у себя в «садочке». Бычка этого купил у Ушакова Авдей Парфенович Шарыпов, и стал пополнять свой маральник новыми, добываемыми на воле зверями. Взяв себе в жены дочь Егора Васильевича Лубягина из деревни Язевой, Шарыпов познакомил своего тестя со своим занятием и, продав ему несколько оленей, положил таким образом начало мараловодству в деревне Язевой. Дело своего отца с успехом продолжили сыновья Шарыпова Роман, Сидор  и Афанасий, с которыми и встречался Силантьев.
Интересно, что право приоритета оспаривалось Степаном Семеновичем Лубягиным, внуком уже упомянутого Егора Васильевича. По его словам дед завел маральник прежде всех в 1835 году в деревне Язевой, и, выдав свою дочь за Авдея Шарыпова, дал в приданное несколько зверей. Постепенно маралов стали содержать и другие жители деревень по Бухтарме (в Коробихе, Язевой, Белой, В Печах и Сенной) и по Катуни, в Уймонской долине.
Записав эти две версии, Силантьев отдал предпочтение первой. Степенные и скромные Шарыповы вызывали у него больше доверия, нежели развязный до нахальства молодой Лубягин, говоривший на витиевато-семинарском языке и мнящий себя потомком первого мараловода.
«Конечно, я могу и ошибаться, но во всяком случае, Шарыповы и Лубягины, по отзыву всех бухтарминцев, - самые старые фермы мараловодов на Алтае, а не Черновы в Верхнем Уймоне, чего те и не отрицают. Что мараловодство зародилось в Фыкалке у Шарыповых, сообщал и А.М. Никольский в 1882 году». (А.Никольский - ученый биолог, совершивший путешествие на Алтай в 1882 году - А.Г.).
Так писал сам Силантьев в своей книге «Исследование мараловодства на Алтае», изданной в 1900 году в Петербурге.
Там же он приводит цифры по состоянию мараловодства того времени. Не вдаваясь в подробности, приведем лишь две из них: из 201 маральника на Алтае и 6280 маралов, в бассейне Бухтармы было 115 маральников с 3641 маралом (вместе самки и самцы).
4 августа утром отряд Серебряникова прибыл в Катон-Карагай и расположился станом близ станицы, а днем туда же подъехал Силантьев из Фыкалки. Отряд Серебряникова немного задержался в пути из-за намерения обязательно добыть алтайского черного сурка, который до сих пор никак не давался в руки ученым. Только с большими усилиями, пролежав у норы около трех дней, удалось застрелить и добыть двух больших и одного маленького зверька, причем трудность заключалась в том, что раненые зверьки проваливались в свои норы между камней, откуда вытащить их не было никакой возможности.
Благополучно встретившись, экспедиция в полном составе на следующее же утро выехала вверх по Бухтарме до деревни Черновой, где на несколько дней сделали привал в пустой заимке, любезно предоставленной ее хозяином М.И. Ошлыковым. Здесь приводя в порядок свои сборы и дневники, участники путешествия прожили 4 дня, а 10 августа тронулись в дальнейший путь на деревню Березовку, а оттуда на Берель - последний мараловодческий пункт на Бухтарме. К 15 августа с осмотром бухтарминских маральников было покончено, оставалось пробраться через горы в Улалу - поселок на Северном Алтае, где маральников было мало и, таким образом, деловая часть экспедиции была почти закончена, но впереди оставалась самая трудная и самая интересная часть поездки через Рахмановские ключи, высокогорье, с пересечением рек Аргута, Карагема через отроги Южно-Чуйского и Северо-Чуйского хребтов. Как пишет сам Силантьев, «Две недели с 15 августа по 1 сентября мы, не отвлекаемые никакими обязанностями, вполне предавались созерцанию очаровательнейших, грандиозных картин горной природы, сохранившейся в девственной чистоте, и отмахали за это время более трети всего нашего пути по Алтаю, высадившись 1 сентября на северном берегу Телецкого озера».
Но сколько опасных приключений, трудностей, лишений, минут отчаяния пришлось пережить на этом пути! Временами казалось, что выхода нет, и уныние овладевало путниками.
После многодневного пути от Рахмановских ключей добрались до речки Карагем, впадающей в Аргут. Два дня шел дождь, все вымокли, палатки протекают, пронизывающий ветер и сырость не дают разжечь костер. Но самое главное, выяснилось, что русские проводники дальнейшего пути не знают, встреченные по пути калмыки (алтайцы) разбежались, лошади сбили ноги и дальше идти не могут. Что делать? Легче всего было бы кратчайшим путем добраться до Онгудая, где начиналась колесная дорога, а оттуда в Барнаул. Но тогда прощая мечта пройти по самым интересным местам Алтая, увидеть Телецкое озеро, собрать там зоологический материал да и сведения о местных маральниках. И тут Силантьеву пришло решение найти калмыцкого бошко, нечто вроде сотника, алтайского старосты, созвать совет и попробовать найти алтайских проводников. Так и сделали. Нашли двух алтайцев, а те привели бошко. Но он оказался в усмерть пьяным, а кроме того никто из алтайцев не знал русского языка, а путешественники - алтайского. Однако с величайшими трудностями все устроилось, нашли проводников, наняли свежих калмыцких лошадей и тронулись в путь.
Пять суток ехали путешественники с проводниками, ни слова не знающими по-русски, но зато выполнили весь намеченный план и увидели красивейшую часть Алтая. Так закончилось увлекательное и очень нужное путешествие Силантьева по Алтаю.
Лекарства на основе пантов издавна ценились китайской и тибетской медициной и долгое время отрицались европейскими врачами. Сейчас пантокрин признанное в медицине средство, восстанавливающее жизненные силы человека. Панты давали хороший доход, и разведение маралов стало самым выгодным делом на Алтае. Заводчики быстро богатели, и по их примеру разведение маралов стало продвигаться на восток: в Хакассию и даже на Дальний Восток. До революции  1917 года число маралов в хозяйствах Бухтарминского края перевалило за 10 тысяч голов. Гражданская война и последовавшая за ней разруха, а потом насильственная коллективизация сильно подорвали отрасль. После 1995 года, с переходом на частную собственность, мараловодческие хозяйства быстро стали восстанавливаться там, где они и были до революции. Например, появились даже в Зыряновском районе.
В 2002 году мне довелось побывать в тех мараловодческих деревнях по Бухтарме. В Фыкалке я удивился не только живописности окрестностей, но и патриархальному виду деревни, сохранившему, как мне показалось, свой облик еще XIX века. Обратила на себя внимание большущая полутораэтажная изба, возвышающаяся на холме в центре старой деревни. Вид самый затрапезный, запущенный донельзя.
Поднялся по высокой лестнице на крыльцо: на дверях здоровенный амбарный замок; судя по всему, тут брошенный магазин. Чей это дом, напрашивалось само собой, по крайней мере, так хотелось бы. Но спросили у местных жителей и подтвердилось: это дом Шарыповых.
Если бы мы жили в цивилизованной стране, тут обязательно был бы музей мараловодства и туристы приезжали бы сюда познакомиться с богатой историей края, страной «каменщиков», Бухтарминским Беловодьем. А так … горько и обидно видеть, как рушатся бесценные реликвии истории. Истории, которой мы могли бы гордиться.
Сейчас мараловоды переживают не лучшие времена. Появилась  конкуренция со стороны стран, откуда никогда раньше  панты не вывозились. Это Канада, где оленей стало очень много, так как там хорошо поставлена работа по сохранению дикой фауны. Это Новая Зеландия, где завезенные из Европы олени так размножились, что стали угрозой для местных аборигенов - очень ценных животных, и в первую очередь для сумчатых. Там даже создана специальная служба по регулированию численности оленей и их отстрелу. И, тем не менее, у мараловодов Казахстанского края есть перспективы, ведь качество местных пантов выше остальных. Залогом тому богатое алтайское разнотравье, равным которому трудно где либо найти.

                РАССТРЕЛЬНОЕ ДЕЛО КУЛАКА КОЛОДКИНА 

Не дай нам Бог жить в смутные времена. Не знаешь, чем могут закончиться начавшиеся перемены.
Докладная записка от 23 июня 1929 года.
«От уполномоченного по хлебозаготовкам деревни Медведка Катон-Карагайского района Семипалатинского округа Тугорева.
Настоящей докладной запиской ставлю в известность районную оперативную тройку и прошу принятия самых суровых мер наказания к кулаку деревни Медведки Колодкину Михаилу, лишенному избирательных прав, как эксплуататора.
Категорически настаиваю на применении статей 61 и 58 за категорический отказ от сдачи излишков хлеба. За ним числится по постановлению собрания 100 пудов, это одно, а второе то, что он является агитатором против хлебозаготовок, ненавидит, презирает и даже матом кроет тех, кто сдает излишки хлеба.
Вот факты 1. Некий гражданин деревни Медведки Снегирев Афиноген сдал 100 пудов, столько, сколько на него наложило собрание. Колодкин Михаил назвал его за это дураком и заявил, что сдавая хлеб, он тем самым подводит всех. Он же, Колодкин еще зимой, когда проводилось собрание по плану обложения хлебосдачей, выступил и призвал всех вынести постановление о том, что хлеба у нас нет и план невыполним, хотя на самом деле хлеб был. Все это ясно показывает физиономию Колодкина, который хочет в самый трудный момент нанести ущерб государству и обострить отношения между сознательной частью крестьянства и рабочим классом.
В связи с вышеизложенным я  настаиваю на предании Колодкина суду, так как его действия направлены против Советской власти».
Этот донос открывает уголовное дело кулака Михаила Колодкина - довольно пухлую и потрепанную папку, хранящуюся в Зыряновском филиале ВК архива.
Медведка – деревня между селами Катон-Карагай и Большенарымское. Благодатный Бухтарминский край, куда еще с XVIII века стекался разный русский люд в поисках привольного и богатого Беловодья. В этих краях не было ни помещиков, ни крепостного права, а земли сколько угодно. Все располагало к богатой и счастливой жизни. И действительно, здесь жил свободолюбивый, бойкий народ, настоящие сибиряки, казаки и крестьяне без каких бы то ни было рабских наклонностей.
Те, кто хотел и умел работать, жили безбедно. Пахали, сеяли, занимались скотоводством, пчеловодством, торговали, а на вырученные деньги обеспечивали себя всем необходимым для жизни. Но пришла революция, а с ней гражданская война и разруха. С введением ленинского военного коммунизма хлеб у крестьян просто отнимали, проводя так называемую продразверстку. Взамен государство не давало ничего, что, естественно, вызвало законное негодование крестьянства, особенно среди зажиточной его части, которое страдало больше всех. Начались бунты и мятежи. В июле 1920 года восстали с оружием в руках крестьяне Бухтарминского уезда с центром в селе Большенарымское (в 50 км от Медведки). Восстание через несколько дней было жестоко подавлено, участников мятежа расстреляли, часть убежала в горы (белки), некоторые ушли за границу в Китай.
Можно сказать, что местное население впервые за много лет получило урок жестокости, что конечно же поселило в их сердцах страх и сделало их более законопослушными, но не всех.
В 1921-1923 годах Ленин дал передышку, введя НЭП, и продразверстку заменил продналогом. Но уже через несколько лет снова начались поборы крестьян, особенно усилившиеся к 1929 году. Выжимая из крестьян «излишки» хлеба, представители властей проводили собрания, где сами хлеборобы в добровольно-принудительном порядке облагали себя и своих соседей  нормой сдачи зерна.
В деле нигде не упоминается грядущая коллективизация, но уже чувствовалось ее приближение. Сталину было ясно, что главными противниками ее будут зажиточные, то есть кулаки. В воздухе уже витал лозунг «уничтожение кулачества как класса». Об этом и свидетельствует дело Колодкина, возможно, директивно спущенное сверху. Нужен был показательный процесс, чтобы, запугав людей, заставить их быть податливыми и робкими.
Получив докладную записку, помощник уполномоченного Семипалатинского ОГПУ И. Кривошеев дал делу ход, усмотрев, как он сам пишет в постановлении, состав преступления и посему завел следственное дело на предмет привлечения виновного к ответственности, согласно статьям 58 и 61 УК РСФСР.
О том, какое важное значение придавали делу, свидетельствует скорость его производства. От доноса до вынесения приговора прошло всего 10 дней, а ведь за это время одних только показательных собраний было проведено четыре - в разных деревнях, в деталях опрошена масса свидетелей, произведен обыск в избе Колодкина и сам он трижды допрошен.
Первым делом работник ОГПУ провел допрос свидетелей, жителей Медведки об антисоветской деятельности Колодкина.
Вот их ответы:
«Когда мы после неоднократных предложений сдать хлеб пришли к нему и снова завели разговор о сдаче, он отвечал: «Грабители вы со всей своей советской властью. Вы только грабите, а хлеба не сдам». Но через некоторое время, как видно, уговорила его семья, он сдал 80 пудов».
«Весной 1929 года во время проведения самообложения в помещении сельсовета и в присутствии 16 человек Колодкин сказал: «И куда это все они девают, насытятся ли они когда нашими деньгами?»
 «Колодкин - это отъявленный враг советской власти. Указать точно факты не могу, так как он очень хитрый и при мне ничего не говорит».
 «В беседе со мной Колодкин говорил: «Советская власть сильно жмет, как бы не было восстания против нее. Если будет восстание, то не нужно соблюдать классовый принцип, надо всем идти вместе».
А вот еще выдержки из высказываний Колодкина:
«…Я им 150 пудов не сдам. Если бы Чемберлену, то сдал бы и 200» (Чемберлен – тогдашний премьер-министр Англии).
«…Снова делаете перегибы, дедушка Калинин узнает, вздует вас за это».
Ну что тут скажешь? Верно говорят, что «язык мой - враг мой». Ясно, что Колодкин был человеком прямолинейным, говорил то, что думал, вот и поплатился. В свою очередь односельчане Колодкина с видимой готовностью свидетельствовали против него. Скорее всего, ими руководил страх, говорили то, что нужно было оперуполномоченному, ведь если не обличишь «врага», то и самого могут к нему причислить.
Да, Колодкин не беден. У него пятистенная изба, четыре лошади, пять коров. Но у него и семья восемь человек. И надо в поте лица работать, чтобы прокормить шестерых детей. И, конечно, не хочется Колодкину отдавать хлеб чужому дяде запросто так, за здорово живешь.
На этой стадии работник ОГПУ посчитал, что следствие закончено и вина Колодкина полностью доказана. Написав обвинительное заключение, он переслал его окружному прокурору в Семипалатинск, а тот, приняв эстафету, поспешил незамедлительно передать дело суду для рассмотрения его на выездной сессии. Но прежде надо было заручиться «поддержкой народа», для чего были проведены собрания в близлежащих деревнях, чтобы заклеймить Колодкина, а вместе с ним и всех кулаков, уклоняющихся от сдачи хлеба.
Вот выписка из протокола заседания Солдатовского сельсовета в присутствии бедноты села:
«Ходатайствовать перед соответствующими органами пролетарской власти о применении высшей меры наказания расстрелу к кулаку и бандиту Колодкину Михаилу, а также и ко всем остальным, добровольно не желающим раскапывать свои ямы и сдавать хлеб государству».
Другого решения нечего было и ожидать, голосовать против Советской власти никто не решался.
Обращает на себя внимание дата собрания в с. Бураново - 3 июля.  В тот же день начался и суд, который проходил в с. Солдатово. Видно, крепко торопило начальство, если начался он в семь часов вечера, проходил при свете керосиновых ламп и закончился на четвертые сутки в два утра.
Суд припомнил Колодкину все: и участие в мятеже, и побег за границу (а ведь у него была справка о снятии обвинения за это), и антисоветские высказывания, и агитация против изъятия хлеба. В вину ему поставили даже то, что до революции он работал приказчиком у купца, а потом какое-то время был заготовителем пушнины.
И вот сам приговор: «Обвиняемого Колодкина Михаила Ивановича, кулака, лишенного права голоса за бандитизм, подвергнуть высшей мере социальной защиты – расстрелять».
Символично: как многие сталинские дела, приговор читался ночью.
Ниже стоит подпись Колодкина, ознакомившегося с приговором. Четкая, ясная, без дрожи. Люди уже начали привыкать к расстрельным приговорам и воспринимали это как обычное дело.
Колодкин воспользовался правом опротестовать решение суда, и дело было направлено на пересмотр в коллегию кассационного  суда в Алма-Ате. На сопроводительном листке текст перечеркнут подписью красным карандашом: «расстрел». И вот почти чудо: уголовно-кассационная коллегия Казахского Верховного суда нашла жалобу Колодкина обоснованной и постановила заменить расстрел на 10 лет лишения свободы с поражением прав на десять лет. Трудно сказать, что это: проявление милосердия, самовольство судей или нужда в рабах на стройках тогда еще социализма? Но не стоит обольщаться столь «счастливым» исходом. В Сибири есть поговорка: «Пожалел волк кобылу, оставил хвост да гриву». Почти так и вышло.
В 1989 году в Зыряновский архив пришла сухонькая старушка, оказавшаяся родной дочерью Колодкина - Прасковьей Ивановной. Да, да, не Михайловной, а Ивановной. Тогда ведь заставляли отрекаться от родителей «врагов народа». Плача, она рассказала свою судьбу: «Дом, имущество, все описали и конфисковали. Всех, вместе с детьми погнали в далекую Караганду. По дороге умерли две маленькие сестры и брат. Их закопали, бросив в яму. И отца и мать отправили в лагерь. Мать умерла в первый же год. Отец - во второй. Детей отдали в детдом. Не знаю, как и сама я выжила, было-то мне всего семь годков. Караганда-то ведь вся на костях стоит. Вот пришла, может компенсацию дадут за дом? Хочу бедным раздать, помянуть своих родителей, пришлось им, бедненьким, помучиться».
Так закончилась история самого Колодкина, похожая на миллионы других, замученных Сталиным. Имя «отца народов» в деле нигде не упоминается, но именно он сказал: «Репрессии являются необходимым элементом наступления». Впереди было самое решительное наступление на деревню - всеобщая коллективизация с разорением крепких крестьянских хозяйств, с массовыми расстрелами, конфискациями, голодом, и выселением в отдаленные районы целых семейств. Репрессии стали важнейшей частью государственной политики. И Колодкин был одной из первых ласточек, после него карательные меры применялись столь часто, что расправлялись уже без суда, достаточно было дела, заведенного тройкой - местными органами советской власти. И вот тогда уже пришла очередь и остальных. Таких как выступавший против Колодкина свидетель Снегирев. Ведь он-то был побогаче самого Колодкина!
В результате было не только ликвидировано кулачество, как класс «эксплуататоров», но и нарушено и разорено все крестьянство. Сельскому хозяйству страны был нанесен такой удар, что и сейчас, спустя 60-70 лет, оно никак не может оправиться. И дело не только в том, что потерян генофонд трудовиков, как называли себя сами кулаки, но и в умах людей произошел переворот, когда у крестьянства исчез стимул жить в достатке.

                РАХМАНОВСКИЕ КЛЮЧИ - ЖЕМЧУЖИНА АЛТАЯ 

    В 2005 году исполняется 242 года со дня официального открытия крестьянином Рахмановым горячих ключей под Белухой. Но следует оговориться, что дата эта совершенно условная. Точнее было бы сказать, что в том далеком 1763 году русские впервые узнали о существовании в горах теплых источников, местному же населению - калмыкам (алтайцам) и казахам они были известны с незапамятных времен и по-калмыцки назывались Арашан-су, а по-казахски - Арасан.
История открытия, давно ставшая легендой, гласит, что в тех местах охотник Рахманов ранил марала. Преследуя его по кровавым следам, на следующий день Рахманов нашел его, стоящим в клубах пара горячего источника. Каково же было его удивление, когда, добыв зверя, он обнаружил, что рана его почти затянулась. Тогда Рахманов, сам страдающий ревматизмом, стал принимать ванны и через неделю почувствовал себя совершенно здоровым.
Эта легенда недалека от истины, хотя вряд ли у Рахманова была нужда лечиться, ведь ему было тогда всего 20 лет. Был он из беглых и жил в поселке каменщиков Белое. Блуждая на охоте, забрался очень далеко в тайгу и увидел красивое озеро, а рядом на живописной поляне буддийскую кумирню (святилище).
Построенная джунгарами, деревянная хижина с плоской крышей стояла на каменном фундаменте, тут же торчали шесты с развешенными конскими хвостами, а ветви ближних деревьев были украшены лоскутами и разноцветными тряпочками. Стены кумирни внутри были оббиты пестрой шелковой материей, вдоль стен стояли каменные бурханы (идолы), а на деревянном столе - медные чаши, курильница и два стеклянных сосуда - голубой и зеленый, наполненные водой из источников. Вода эта хранилась в течение года и по ее состоянию калмыки судили о расположении богов к людям. Этой же водой освящали скот.
Нет сомнения в том, что источники считались святыми из-за их целебных свойств, о которых давно знали местные жители. На трех самых больших источниках были устроены небольшие бассейны, обложенные каменными глыбами, а один из них обделан деревянным срубом.
Первым из ученых, посетившим ключи в 1833 году, был врач Колывано-Воскресенских заводов Ф. Геблер. Он же замерил температуру ключей, оказавшейся в пределах 30;-40; и составил их описание. Геблер еще застал в живых Рахманова, которому в то время было уже 90 лет. Рахманов прожил очень долгую жизнь и путешественник Воронин видел его еще в 1843 году 102- летним старцем.
Первый химический анализ, сделанный в примитивных условиях в поселке Зыряновский рудник еще в середине XIX века, показал наличие в воде углекислоты и солей натрия и магнезии. Геблер, как врач, сомневался в эффективности лечения водами Рахмановских источников, но дальнейшие исследования показали их аналогию с водами знаменитых курортов Европы, в том числе в Карлсбадена, и в 1884 году на отданных в распоряжение Горного Кабинета Рахманах был открыт курорт. Однако никаких помещений и удобств для больных не было, ванны принимались под открытым небом, а посетители жили в самодельных шалашах, а в лучшем случае - в юртах. Ни о каких врачах не было и речи. Посетители пользовались водами кому как заблагорассудится. Некоторые принимали ванны по 6-8 раз в день. Пройдя курс лечения, больные отправлялись домой и зачастую трудности обратной дороги по вьючной тропе в условиях высокогорья, с преодолением бродов, иногда под дождем сводили на нет все результаты лечения.
Вопрос о постройке жилых помещений упирался в недостаток денежных средств и опять-таки отсутствие дороги было для этого непреодолимым препятствием. С 1895 года ключи взял в аренду на десять лет крестьянин Томской губернии Каинского уезда Федор Фролов, обязавшийся построить помещения для больных и срубы над ваннами. Ему удалось сдвинуть дело с мертвой точки и построить несколько зданий.
Рахмановские ключи дважды в 1895 и 1905 годах посещал профессор Томского университета, известный исследователь Алтая В.В. Сапожников. Во время второго посещения в 1905 году он писал:
«Курорт за 10 лет заметно изменился к лучшему. Над горячими ключами выстроены новые помещения ванн. Вблизи на пригорке есть новый деревянный барак с номерами, где помещаются привилегированные больные. В особой избе помещается кухня, откуда арендатор курорта за недорогую плату отпускает обед, конечно, очень простой. При желании можно готовить и самим. Вообще теперь можно устроиться с большими удобствами, чем десять лет тому назад; тем ни менее, вследствие неудобств дороги из Берельского, посещаются ключи мало; так, за сезон 1905 года здесь побывало до 50 русских и до 85 киргизов».
Побывавший на ключах в том же 1905 году семипалатинский священник и краевед Б. Герасимов добавляет:
«Отсутствие удобств курортной жизни с избытком вознаграждается прекрасным и здоровым воздухом и чудесными видами Рахмановской долины. В 75 саженях от главного жилого барака расположено Рахмановское озеро… Для прогулок по озеру Фролов сделал большую раскрашенную лодку. Курсовые часто пользуются лодкой и, кажется, изучили озеро вдоль и поперек. Иногда на озере по ночам устраивали своеобразную иллюминацию: курсирующие набирали сухой валежник, в изобилии разбросанный по берегу озера, устраивали из него плот, на котором и разводили костер, оттащивши предварительно на веревке всю эту кучу на середину озера. Костер медленно двигался по озеру, освещая местность, которая принимала какой-то фантастический вид.
Временами курсовые кавалькады отправлялись на водопад, расположенный верстах в 8 от ключей. Водопад падает из Рахмановки со значительной высоты несколькими довольно широкими каскадами высотой 30-40 сажен. Всюду дикий характер местности».
Читаешь эти строки, написанные почти сто лет назад, и удивляешься, что в досуге отдыхающих мало что изменилось. Те же прогулки скучающих курортников на лодках, экскурсии к водопаду, там же, как и тогда, с горных джайляу чабаны привозили кумыс. Жаль только, что не организованы верховые экскурсии, ведь здесь есть на что посмотреть. То же подножье Белухи с грандиозными видами ледников. Но это уже, пожалуй, из области туризма. Создание здесь турбазы напрашивается…   
Уже в наше время установлено, что Рахмановские воды хорошо лечат радикулит и благотворно сказываются на страдающих заболеваниями позвоночника, периферической нервной системы, болезнями кожи, и обмена веществ, суставов и органов движения.
Теперь для посетителей курорта созданы необходимые условия, хотя нельзя сказать, что сделано все. В 60-90-е годы санаторий был передан в ведение Зыряновского свинцового комбината, который благоустроил территорию, построив деревянные коттеджи, хорошо вписавшиеся в окружающий горно-лесной ландшафт. Государство построило дорогу и капитальную ЛЭП. Но время идет, и многое уже обветшало и приходит в упадок. Требует капитального ремонта дорога, которую давно бы пора асфальтировать.
Наверное, рано или поздно на курорте построят многоэтажные бетонно-стеклянные здания, Рахманы с их уникальной природой и живописными пейзажами стоят того. Но не исчезнет ли то очарование, которое дает сочетание сказочного леса и деревянных теремков, выглядывающих из-под крон вековых кедров и пихт? И главное, конечно, сохранность природы. Бродишь по зеленым лужайкам, вдыхая запахи кедровой хвои, наблюдаешь за пробежками то полосатого бурундука, то пушистой белки и все время не покидает ощущение присутствия сказки с Лешим, Бабой-Ягой и прочими лесными кикиморами. И как хорошо, что догадались сохранить в своем первозданном виде долинку с ключами и бегущим ручьем! Не дай Бог, в будущем заковать ее в бетон! Это крохотный микрозаповедник, музей под открытым небом, где так же, как и тысячу лет назад струится ручей, над цветущими травами порхают бабочки, а из-под обомшелых валунов на болотце, поблескивая золотым ободком глаза, выглядывает царевна-лягушка - реликтовая зеленая жаба.
Нет сомнения, что у Рахмановских ключей впереди большое будущее, и слава о них распространится далеко.
               
                РУДНИКИ – ЛЕГЕНДЫ
                (ЗАБЫТЫЕ СТРАНИЦЫ ВЕЛИКОЙ ПОБЕДЫ)
     Обрушившись всей военной и экономической мощью оккупированной Европы, фашистская Германия в первый год войны захватила большую часть европейской территории СССР.  В азиатском тылу страны спешно создавались промышленные предприятия, принявшие на себя нагрузку по  обеспечению фронта всем необходимым для обороны. Большая часть цветных металлов для танковой брони, снарядов и пуль добывалась в Казахстане на рудниках Джезказгана, Коунрада, Риддера, Зыряновска. Но кроме этих крупных предприятий, известных всей стране, были и мелкие руднички и прииски, о которых нигде не писалось, хотя и они внесли свой вклад в создание оружия победы.
      Туристы, совершающие поход по горам Алтая, под самой вершиной Белухи, фактически в горной тундре, вдруг видят заброшенный поселок с бревенчатыми домами из лиственницы и механизмами непонятного назначения. Долгое время ходила легенда о некоем лагере зеков, заброшенных сюда на высоту около 3000 метров для работы в нечеловеческих условиях. Постепенно прояснилась и история поселка, оказавшегося рудником военных лет, но романтический ореол вокруг него нисколько не уменьшился, и это совершенно оправдано. А началось все в 30-е годы. В Зыряновском филиале Восточно-Казахстанского архива сохранился любопытный документ 1934 года за подписью заместителя председателя СНК КазАССР Т.Алиева. В письме председателю Восточно-Казахстанского Облисполкома и председателю Катон-Карагайского Райисполкома  говорилось: «В пограничной полосе Катон-Карагайского района в 80 км к северу от деревни Берель будет работать геолого-разведочная партия Казредмедмедгеологоразведка с целью разведки Кок-Кульского вольфрамо-молибденового месторождения… Учитывая, что Кок-Кульское месторождение имеет всесоюзное значение, и что оно находится в исключительно труднодоступной местности и на протяжении 80 км не имеет колесной дороги, а только вьючную тропу, предписывается организовать переброску на месторождение около 200 тонн продовольствия, оборудования, снаряжения в доступный для транспорта короткий летний период с 1 июня по 15 сентября с выделением необходимого количества лошадей и верблюдов».
В годы войны выявилась  острая потребность в увеличении добычи вольфрама и молибдена, так как без этих металлов невозможно было делать прочную броню для танков, самолетов и самоходных орудий. Были задействованы все даже самые мелкие месторождения. Одним из них было Кок-Кульское под Белухой. Там работала мобилизованная молодежь, в основном девушки и мальчишки. Вовсе не зеки, а считавшиеся вольными, хотя самовольно уехать оттуда было нельзя. В условиях, приближающихся к арктическим, они жили летом и зимой, трудились по 12 часов сутки, добывая руду самым примитивным способом, почти не отличающимся от первобытного, практиковавшегося еще 2000 лет назад. Вручную бурились шпуры: меняясь, один человек держал зубило-бур, другой бил по нему кувалдой. В пробуренные шпуры закладывалась взрывчатка, отбитая руда вывозилась тачками или носилками на поверхность, где сортировалась, обогащалась, а затем с великими трудностями вывозилась и доставлялась на «Большую землю».
Молодежь есть молодежь, несмотря на тяжелый труд даже в этих условиях еще выкраивали время, чтобы  ходить на танцы, любоваться космическим небом высокогорья и… влюбляться. Бывало, и справляли свадьбы. После войны рудник бросили, причем уехали спешно, почти внезапно, бросив бараки и механизмы. На месте осталась сиротливо ржаветь даже старенькая полуторка – память военных сороковых и начала 50-х.
Как коротка человеческая память! А забытая старина навевает грусть, заставляя впечатлительных туристов домысливать картины прошлого в своих рассказах. А.Кратенко, побывавший в этих местах уже в наши дни, в заброшенном бараке нашел потерянный кем-то и закатившийся в щель флакончик женских духов. Он до сих пор хранил аромат белой сирени. Невольно задумываешься: где та девушка, обронившая его?  И не та ли, о которой кто-то, ностальгируя, гораздо позже нацарапал на стене разрушенного клуба: «Здесь я танцевал с Ольгушкой Месяцевой».
Кок-Куль на Алтае был настоящим рудником, а вот среди альпинистов Алматы ходит легенда, что вольфрамо-молибденовая руда вручную добывалась, отбиваясь скалолазами на неприступных утесах пика Орджоникидзе, что в верховьях Малой Алматинки.   Частенько такие руды встречаются в соседстве с гранитами в горах Тянь-Шаня, да и других гор. Житель Талгара А.М.Окунев рассказывает: «Моего отца в 1942 году привезли из Норильска в качестве опытного горнорабочего для добычи вольфрама и молибдена под пиком Талгар.  Здесь, на высоте почти в 4000 метров руда добывалась в штольнях, а затем в переметных сумах ишаками по вьючной тропе доставлялась к дороге, где уже ждала полуторка, а позже ЗИС-5. Заброшенные те штольни под ледником Крошка стоят до сих пор, вызывая недоуменные вопросы у проходящих мимо альпинистов».
Давно нет тех приисков и рудничков, но отработанные  и заброшенные шахты и закопушки напоминают о труженниках, внесших свой вклад в великую победу.
               
                РУССКАЯ АТЛАНТИДА НА БУХТАРМЕ 
         
    Цивилизация, развитие техники, механизация сельского хозяйства, совершенствование сельхозмашин приводит к все большему оттоку сельского населения из деревень. Деревня умирает. Это давно известный и непреложный, вполне объективный факт. Вместе с деревней уходит коренной пласт культуры народа, его древние обычаи, традиции, сама старина с народным фольклором, менталитетом, привычками, укладом жизни.  Теряется самобытность народа, ведь именно деревня всегда была хранителем самой сути каждой нации. Тем печальнее гибель малочисленного этноса, такого, как русская община на Бухтарме.  А ведь это была сложившаяся за триста лет общность русских людей, хранителей дониконовской православной веры, культуры допетровской Руси.
        Русско-Алтайский этнос привлекал внимание ученых, в первую очередь сибиряков. Известный деятель Сибири Н.М.Ядринцев в 1876-1880 годах  по заданию Русского Географического общества совершил несколько путешествий, посетив  села по долинам  Бухтармы и Уймона. Позже вопросами этнографии бухтарминских крестьян занимались  А.Принтц (1863г), Шмурло, семипалатинский  краевед Б.Герасимов, братья Белослюдовы, географ  А.Седельников и другие.  Забытый, но ныне все больше приобретающий известность алтайский писатель Г.Гребенщиков (он родился в Шемонаихе Восточно-Казахстанской области), изучая быт и традиции бывших каменщиков, целый год прожил в центре так называемого Бухтарминского Беловодья деревне Фыкалке. В результате он написал яркую, полную страстности  статью «Алтайская Русь», считая, что именно здесь русский народ сохранил свою настоящую самобытность. Лекции, читанные им на эту же тему в Петербурге, привлекали большие толпы народа, слушать их приходили даже Великие князья.
Приведем выдержки из его работы «Алтайская Русь».
      Селения в Бухтарминском крае разбросаны в наиболее живописных местах, по берегам красивых чистых речек, впадающих в Бухтарму, а некоторые и по берегам самой Бухтармы. Наиболее типичными селениями являются: Фыкалка, Белая, Печи, Язовая, Коробиха, Сенная и Быкова. Последние четыре деревни стоят на берегах Бухтармы.
Следует упомянуть, что громадные деревни Солдатова и Солоновка, населенные значительно позже так называемыми "поляками", пришедшими в 60-х годах XIX в. с рек Убы и Ульбы, с западных предгорий Алтая, составляют совершенно особую категорию и не считаются "ясашными".
Все эти ясашные деревни состоят преимущественно из густо населенных деревянных домов древнерусской архитектуры. Правильных улиц почти нет. Дома строятся окнами всегда на солнце, так что очень часто на улицу выходят глухие стены без единого окна.
Дома обыкновенно очень высокие, с маленькими косящатыми окнами, покатыми крутыми крышами и замысловатой резьбой или хитроумной покраской на ставнях или причелышках: При домах, которые всегда строятся связью, т. е. с глухими сенями, разделяющими две избы, обыкновенно имеется глухое высокое крыльцо. Одна изба под собою имеет подполье, и в ней стряпают, столуются и беседуют, а другая делается обыкновенно выше первой на три ступеньки и представляет собою домовую молельню. Называется она горницей, т. е. стоящей горнее, выше избы. Там широкие божницы с множеством старинных икон, и в этих горницах уединяются для молитвы старики. Но чаще всего горница содержится холодной, не жилой и служит хранилищем разного добра: одежды на шестах, пряжи, холста, сундуков и тому подобное.
Под горницею обыкновенно находится темный подвал с потолком и полом, весьма низкий, так что надо ходить сгибаясь, и там хранятся съестные припасы: масло, мед, солонина, пиво. Для хлеба же и прочих запасов имеются всегда крепкие амбары, а для сбруи и орудий по хозяйству - обширные завозни. Для скота - просторные дворы и пригоны, в которых накапливается никогда не убираемый навоз, и потому часто заплоты врастают в землю, а летом скот бродит по жидкой грязи по колено. Бани в деревнях всегда черные, расположены по берегам речек, и в них не моются, а только парятся вениками, а потом совершенно красные и голые, прикрывшись одним веником, идут в речку и купаются. Это проделывается и зимою, несмотря на трескучие морозы.
Едят бухтарминцы хорошо, начиная день обедом. Вставшие рано утром, все сперва идут на работу и, уже "промявшись", часов в 8-9 - обедают, а около 2-3 часов "паужинают", и вечером перед сном ужинают. Таким образом, больше трех раз в день не едят, но зато все эти три раза едят плотно. А так как чаю ясашные люди никогда не пьют, потому что "чай делает поганый китаец, поклоняющийся дракону", то этот напиток заменяет квас, всегда хороший, ядреный и имеющийся в изобилии. Ложатся ясашные рано, тотчас как стемнеет, но встают рано, летом на заре, и зимою после вторых петухов, до свету.
Без исключения все эти люди здоровые, цветущие, ширококостные и рослые. Мужчины большей частью темноволосы, а женщины белокуры. Взгляд всегда смелый, открытый, голос громкий и певучий, движения быстры и проворны. Все, и мужчины, и женщины, и дети, и старики, отлично ездят верхом, и ездить на телегах не любят. Да в деревне Фыкалке, например, телег и нет. Есть одна двухколесная, да и та заведена недавно владельцем маслодельного завода для перевозки фляг с молоком. Поэтому всякие тяжести перевозятся вьюками в громадных кожаных сумах, называемых "коржунами". На покос или на пашню в горы из ограды дома выезжает обыкновенно целая кавалькада, и все, старые и малые, на отличных лошадях и в отличных седлах. Впрочем, очень часто муж и жена, или брат с сестрою едут вдвоем на одной лошади: мужчина сидит в седле верхом, а женщина позади его на одну сторонку. Но наоборот бывает в большие праздники, когда молодежь катается. Выехав из двора, парни едут по улице, а когда найдут своих подруг, то сами садятся за седло верхом, а девушек сажают в седла перед собою и, дав им в руки повод, сами, обняв, держат их. Зимою чаще всего катаются в пошевнях, всегда раскрашенных искусною резьбою.
Вообще бухтарминцы живут богато и весело. Большинство из них водки не пьют, но все пьют домашнюю хмельную брагу, которую на Уймоне называют "травянухой", а на Бухтарме "кваском".
Свойство этого кваска таково, что непривычный человек с одного стаканчика валится под стол. Но бухтарминцы выпивают его много и не сваливаются. Брага эта выдерживается годами и даже десятками лет, в особых бочонках, закапываемых в землю.
 Вообще бухтарминский народ отличается редкой отважностью. Никакие преграды для него не страшны. Чрезвычайную опасность, например, представляют переправы через горные реки, однако люди спокойно перебираются через них и, если придется, отважно гибнут.
Привычный уклад отлаженной жизни бухтарминцев, как и свех крестьян России,  был  грубо нарушен революцей. Реквизиции хлеба, т.е. конфискация безо всякой оплаты, вызвало возмущение крестьян, привыкших к нормальным товарно-денежным отношениям.   
В этих краях, получивших название Беловодья, не было ни помещиков, ни крепостного права, а земли сколько угодно. Все располагало к богатой и счастливой жизни. И действительно, здесь жил свободолюбивый, бойкий народ, крестьяне без каких бы то ни было рабских наклонностей.  О какой классовой борьбе здесь могла идти речь, если о бедняках знали, как о лодырях и пьяницах, не желающих трудиться? Те, кто хотел и умел работать, жили безбедно. Пахали, сеяли, занимались скотоводством, пчеловодством, торговали, а на вырученные деньги обеспечивали себя всем необходимым для жизни.
До революции зажиточный крестьянский двор имел по 40-50 лошадей и столько же коров. Кроме занятия земледелием, многие держали пасеки, заводили маралов, нанимали работников, в основном казахов. Через кооперативы строили маслозаводы. Алтайское масло, мед, панты вывозились и продавались за границей. За границей же закупались сельхозмашины.
Теперь все это порушили большевики. Ломался веками сложившийся уклад жизни, когда на выращенную сельхозпродукцию приобреталась все необходимое для жизни. Если раньше существовал отлаженный товарооборот, теперь вместо этого пришел чистый грабеж.
С революцией, а затем и гражданской войной пришла  разруха. С введением ленинского военного коммунизма хлеб у крестьян просто отнимали, проводя так называемую продразверстку. Взамен государство не давало ничего, что, естественно, вызвало законное негодование крестьянства, особенно среди зажиточной его части, которое страдало больше всех. Крестьянским умом мужик смекнул, что новая власть вовсе не рабоче-крестьянская, и об этом говорил даже тот факт, что сельсоветы вскоре были заменены ревкомами. Власть перешла к коммунистам и именно в них крестьянин увидел своего врага.
 Начались бунты и мятежи. В июле 1920 года восстали с оружием в руках крестьяне Бухтарминского уезда с центром в селе Большенарымское. (Сейчас это центр района, куда входит и большинство селений бывших каменщиков).  Да и что иное можно было ожидать, если число недовольных новой властью даже по Советской статистике превышало 80 процентов. Из них 40 процентов составляли зажиточные (кулаки), 30 процентов – середняки, остальные купцы, ремесленники. Восстание через несколько дней было жестоко подавлено, участников мятежа расстреляли, часть убежала в горы (белки), некоторые ушли за границу в Китай.
Можно сказать, что местное население впервые за много лет получило урок жестокости, что, конечно же, поселило в их сердцах страх и сделало их более законопослушными, но не всех. Это был первый удар по крестьянству на берегах Бухтармы. Второй удар еще более сокрушительный принесла коллективизация и связанные с ней репрессии.
Это был первый удар, нанесенный по алтайскому крестьянству. Второй удар и самый разрушительный нанесла коллективизация и связанные с ней репрессии.
Сталин пришедший к власти, понимал, что хлеб легче будет отбирать у кооперированных крестьян, загнанных в коллективные хозяйства, которые могут стать государственными или, по крайней мере, зависимыми от государства. Поэтому в 1927 году был провозглашен курс на всеобщую коллективизацию.
Обобществлению подлежал скот, хлеб и корма, сельхозинвентарь и даже домашнее имущество «богатых» крестьян. Зажиточные имели десятки голов скота, богатое хозяйство и теперь должны были вносить все это добро в общий котел вместе с бедняками, лодырями и пьяницами, которые не имели ничего, зато верховодили в организуемых хозяйствах.
 Вот как описывает «добровольную» запись в колхоз старожил деревни Сенная, почти 200 лет бывшей столицей Бухтарминского края  (центр волости), Черкашин:   
«Аппетит у Зверовского (уполномоченного по коллективизации из центра) настолько разгорелся, что он мог раскулачить всех. Приглашает к себе крестьянина. Когда тот входит, достает наган, кладет на стол.
- Ты вошел в колхоз?
–Нет.
-_Почему?
–Еще не надумал.
–Сегодня подашь заявление в колхоз! (сам стучит наганом).
–Идите, я проверю.
Так дошел до того, что  стал репрессировать бедняков».
Начался забой скота, хлеб и добро пряталось в ямы, в свою очередь обобществленный скот погибал из-за отсутствия кормов, ухода и помещений. . А вот как шла работа в колхозе по рассказу того же Черкашина:
     «Начинается март, тепло. Колхозники не успевают обеспечить скот кормами. Скот от голода беспрерывно мычит, тощает. Некоторые коровы и лошади от истощения уже не могут подняться на ноги. Настало время сева. Лошадей много в колхозе, а в плуг запрягать не хватает. Они не только не могут плуг тащить, но самих себя.»
Деревенский люд видел в колхозах полный развал хозяйства, обезналичку, нищету и голод. Именно тогда Сталин сказал, что «репрессии являются необходимым элементом наступления». В зажиточном крестьянине  он увидел своего главного врага, а потому, причислив его к классу капиталистов-эксплуататоров, повел с ним бескомпромиссную борьбу. Меры против кулачества, а зачастую к ним причисляли и середняков, все ужесточались. Развертывая спущенный на село план, налог на хозяйственный двор стали определять коллективно, что называлось самообложением. Несдавших в самый короткий срок облагали непосильным штрафом в трех-пятикратном размере, а т.к. выплатить его было невозможно, конфисковывали имущество, за бесценок пуская на продажу дом, имущество, инвентарь; недоимка все равно оставалась, хозяина отправляли в исправительно-трудовой лагерь, а семья пускалась по миру или выселялась вместе с хозяином в специально устроенные поселки в отдаленных районах. Списки кулаков составлялись особыми комиссиями при сельсоветах на общих собраниях, где голосовали по заведенному в стране добровольно-принудительному порядку, когда все принималось «единогласно». Мало кто решался поднять руку против или воздержаться, ибо это означало идти против линии партии, и такого человека тут же причисляли к пособникам империализма и объявляли врагом народа. И все это оформлялось видимостью законности с протоколами собраний, решений и утверждалось вышестоящей организацией.
Отчаяние крестьян дошло до предела. Зимой 1930 года вновь вспыхнуло восстание крестьян Бухтармы, извесное как кулацкое. На самом деле в восстании участвовали и середняки и даже бедняки . Руководил восстанием известный в народе общественный деятель, народный учитель и организатор советской власти в крае Федор Толстоухов. Восстание было жестоко подавлено, число расстрелянных достигало нескольких десятков человек.
В результате было не только ликвидировано кулачество, как класс «эксплуататоров», но и нарушено и разорено все крестьянство. Война довершила разорение сельского хозяйства, вместе с репрессиями унеся жизни большинства мужского населения.
Со смертью Сталина начались некоторые послабления. Крестьяне получили право смены местожительства и работы. Многие потянулись в города, на рудники и в шахты. Все это привело к  оттоку сельского населения, особенно мужского,  и без того обескровленного раскулачиванием и войной.
Распад Союза и переход на демократическое управление новым  государством республики Казахстан привел к закрытию колхозов и совхозов.  Правительство рассчитывало, что крестьяне займутся фермерством, т.е. станут жить, как до революции своим собственным хозяйством. Но этого не получилось. Уничтоженное в годы репрессий основное ядро русского крестьянства и деградировавшая  в последующие годы  остальная часть оказалась неспособной для самостоятельной деятельности. В лучшем случае крестьяне просто выживают, держа одну коровенку (да и то молоко некуда сдавать), свинью и выращивая на собственном огороде картошку. Далеко не везде есть крестьянские хозяйства, где сельчане трудятся батраками.  Многие остались не у дел, имея землю, не в состоянии ее обрабатывать и потому считают себя безработными.
Все это приводит к массовому отъезду коренного населения (так называют здесь русских сами казахи) прибухтарминских сел частично в города Казахстана или в сельские районы  России (в основном в Алтайский край и Кемеровскую область). В результате всех перестроек за последние 90 лет сельскому хозяйству страны был нанесен такой удар, что и сейчас, спустя 60-70 лет, оно никак не может оправиться. И дело не только в том, что потерян генофонд трудовиков, как называли себя сами кулаки, но и в умах людей произошел переворот, когда у крестьянства исчез стимул жить в достатке.
Совершенно не изучен вопрос существования ныне старообрядчества в Бухтарминском крае. Сейчас, если кто-то и придерживается этой ветви православия, то тщательно это скрывает и, возможно, часть их стремится объединиться с таковыми в Сибири, почему туда и стремится.
Сейчас деревни по Бухтарме имеют разоренный вид. Осталось не более 20 процентов от былого населения, да и то  часть живущих (иногда большую) составляют нерусские. Есть деревни, где осталось по 3-18 жилых домов (Красная Поляна, Ульяновка).  Классы в школах пустуют. Большие площади земли не обрабатываются и не используются. Дома (исключительно все деревянные избы) в основном старой постройки  все больше дряхлеют. Конечно, шедевров архитектуры здесь не найти, вероятно, нет и домов первых построек, (за триста лет дома сменились не менее  чем по три, четыре раза), хотя еще есть подворья, выстроенные из полубревен (не умели делать доски).  Кое-где еще сохранились дома с затейливой резьбой по карнизам. 
Четыре года тому назад я сфотографировал большой, полутораэтажный дом из вечной лиственницы в Фыкалке, по рассказам старожилов, принадлежащий самому Шарыпову, сыну (или внуку) основателя новой  отрасли сельского хозяйства – мараловодства. Но ныне узнал, что его разобрали и перевезли. А ведь там сам бог велел сделать музей домашнего мараловодства, так же, как в Сенном, бывшей более 200 лет официальной столицей (центром) Бухтарминской волости, можно было организовать музей  Беловодья  и бухтарминских каменщиков.
Русский этнос, своеобразная община, сравнимая разве что с Запорожской Сечью, как неведомая Атлантида уходит в небытие. Как рассказывает все тот же старожил Черкашин, проследивший историю села Сенного с 1823  по 1992 год, население одной лишь этой деревни сократилось в 8 раз, а десятки более мелких деревень и заимок исчезли вовсе. На их месте теперь пустыри, заросшие бурьяном.
«Не стало тех домов-красавцев, нет и амбаров, завозен и гумен. Нет тех заплотов и тесовых ворот. Дома и усадьбы расположены на большом расстоянии друг от друга. Между ними пустыри с торчащими развалинами. Улицы превратились в колдобины, ямы и ухабы. Село, которое многие десятилетия кипело полноценной человеческой жизнью, было наполнено изобилием скота, хлеба и других продуктов, разорилось».
 В других поселениях картина похожая, если не хуже. Десятки сел исчезли вовсе, некоторые покинуты русскими и заселены казахами. Этот процесс объективный и  напоминает ситуацию с Косово, что вполне объяснимо. Русские больше пострадали от репрессий 1930-1937 года. Именно тогда было уничтожено не только кулачество (на самом деле самая активная часть крестьянства, трудовики, как они называли себя сами), но и вообще русское крестьянство на Алтае. К репрессиям прибавилась война 1941-1945 годов, унесшая из жизни оставшуюся часть мужского населения.  После смерти Сталина крестьянство стало понемногу оживать, но тут подоспели реформы Н.Хрущева с изъятием частного подворья, с укрупнением колхозов и , как следствие, ликвидацией многих мелких деревень. Потом вместо колхозов образовали совхозы, и крестьянин вовсе превратился в наемного работника, батрака, вовсе не заинтересованном в результатах своего труда. При Брежневе стали жить посвободнее и чуть сытнее, но последовал развал Союза, и русские оказались диаспорой в казахской стране. Сначала их назвали колонизаторами, потом спохватились, стали поосторожней с терминалогией. Но слабохарактерная часть русских уже засобиралась к отъезду, тем более что все отчетливей стали проявляться приоритеты: русский язык потерял статус государственного, руководство стало заменяться национальными кадрами, а вместе с этим уезжающее русское население замещаться казахским. Это естественный процесс, природа не терпит пустоты, и в этом нет ничего плохого. Казахское население на протяжении за более чем  150 лет научилось жить по-русски, оседло, в домах, построенных русскими или теперь в своих собственных, сделанных самими ничуть не хуже, стало заниматься земледелием  (когда-то кочевники к этому занятию относились, если не с презрением, то с высокомерием). Русские больше пьют и рожают меньше детей, по существу вырождаясь. Казахские семьи в сельских местностях многодетны, что заставляет их с большим усердием  трудиться, держать скот, большое хозяйство. Они дружны между собой, помогают друг другу, не знают хандры и депрессий. Как сказал Назарбаев, казахи - нация будущего.
Да, русские уходят. Дай бог им восстановить свою страну, Россию, разоренную большевиками.
 Теперь выяснилось, что русская нация слабохарактерная (может быть потому, что выбита лучшая часть нации, потерян генофонд). Об этом свидетельствует тот факт, что  выехавших с юга Казахстана (Джамбульский, Чимкентский регионы) русских  тут же заместили кавказцы и турки, которые очень уверенно чувствуют себя в чужой стране.
Мы говорим о необходимости  организации туризма, и в том числе с привлечением зарубежных клиентов, а сами уничтожаем памятники, могущие служить заманчивой приманкой для падких на диковинки иностранцев. Старина плюс роскошная природа, экзотическое лечение в пантокринных ваннах (все больше желающих приезжают для этой цели на роскошных иномарках, но пока еще из своей области), различные варианты активного туризма от сплава по Бухтарме, конного кольцевого маршрута (город Зыряновск-С.Лесная Ключи-Урыль-сКатон-Карагай) до автомобильного траффи по этому же маршруту, какого еще не ведал  мир.

                СВИДАНИЕ В КАТОН-КАРАГАЕ 

«Станица Алтайская основана в 1871 году, когда к русским владениям отошла долина верхней Бухтармы. Это последняя почтовая станция (в 270 верстах от Усть-Каменогорска). Отсюда до Урыльского поселка есть земский тракт (57 верст); далее идут уже вьючные тропы.
Станица лежит у подошвы Нарымского хребта, имеет две улицы и до 520 человек жителей. В станице есть церковь и школа, находится почтовое отделение, алтайское лесничество и ветеринарно-охранный пункт. Жители Алтайской станицы занимаются лишь отчасти земледелием; для последнего неблагоприятным оказывается высокое положение местности. Близ станицы Нарымский хребет богат строевым лесом - лиственницей, елью, пихтой, кедром; сбор шишек с последнего составляет небольшой подсобный промысел для жителей. Здесь происходит осмотр гуртов скота и караванов с сырьем, идущих из Кобдо. С 6 по 19 декабря в станице бывает ярмарка с оборотом до 75 тысяч рублей; главные предметы торговли: мануфактурные товары, масло, сало, шерсть, кожи.
В двух верстах от Алтайской станицы на восток лежит деревня Катон-Карагай. Она имеет до сотни деревянных построек; жители ее - крестьяне в количестве до 600 человек. Прежде здесь был военный пост и жил начальник местной границы. Теперь пост переведен далее в горы, в поселок Кош-Агач. Здесь помещается волостное правление для новых переселенческих поселков, лежащих по южную сторону Нарымского хребта, по реке Кара-Кабе».
«Россия. Полное географическое описание нашего отечества, том XVIII, Киргизский край». Санкт-Петербург. 1903 год.
7 июля 1899 года в жизни Катон-Карагая произошло знаменательное событие, впрочем, оставшееся незамеченным местными обывателями. В этот день здесь встретились два человека, известные тогда всему просвещенному миру. Это были видные русские ученые-путешественники, один из которых Петр Кузьмич Козлов снаряжал тут большую и длительную экспедицию в Центральную Азию, другой - Василий Васильевич Сапожников - уже известный исследователь Алтая - направлялся с Иртыша в район Белухи, чтобы закончить описание ее ледников.
Станица Алтайская уже видела снаряжение экспедиции в дальний маршрут. Отсюда в 1878 году в свое второе путешествие отправлялся М.В. Певцов. Как и в первой экспедиции, Певцов сопровождал торговый караван, идущий с партией пантов (скупленных здесь же в маральниках по Бухтарме и в Уймоне) в китайский город Гуй-хуа-чен, лежащий в верховьях реки Хуан-Хе. Тогда идею путешествия в район неизвестный науке подал Г. Потанин, а Русское Географическое общество во главе с П. Семеновым-Тянь-Шанским поддержало ее. В помощниках у Певцова было два топографа для съемки маршрута и шесть казаков для охраны.
У Козлова это было четвертое большое путешествие. До этого он три раза участвовал в экспедициях Пржевальского, Певцова и Роборовского, где проявил себя с самой лучшей стороны. Учитывая его выдающиеся способности и заслуги, Русское Географическое общество сочло возможным возложить на него руководство следующей обширной экспедицией, которая впоследствии была названа Монголо-Тибетской. Оно было очень опасным и трудным. Маршрут проходил по неисследованным, малодоступным пространствам Тибета; на 15 месяцев прерывалась связь с родиной, и упорные слухи о гибели экспедиции проникли даже в газеты того времени. Однако экспедиция с честью выполнила возложенные на нее обязанности и вышла целой и невредимой из тяжелых испытаний. За эту экспедицию Козлов был награжден высшей наградой Русского Географического общества золотой Константиновской медалью. По словам самого Козлова «Дикие ущелья Кама и восточного Тибета останутся в моей памяти навсегда одним из лучших воспоминаний в моей страннической жизни».
Но это было потом, а пока у путешественника наступило радостное время хлопотливых сборов, о которых сам он пишет так:
«Покончив снаряжение экспедиции в Петербурге,  я выехал в Москву, а в начале мая счастливой весны 1899 года я и мой молодой спутник А.Н. Казнаков сели в сибирский скорый поезд, чтобы отправиться дальше.
В Омске, где нас принял пароход «Ольга Карпова», мы были встречены моим вторым сотрудником - В.Ф. Ладыгиным. 28 мая, лишь только зардела заря, наш пароход отчалил от берега и, приняв баржу, направился вверх по течению дремавшего Иртыша, поднимая высокие волны на тихой,  зеркальной его поверхности.
Наше недельное плавание до Семипалатинска носило характер приятной прогулки. С неменьшим удовольствием покачивались мы и в тарантасе, везомом такой лихой почтовой тройкой от Семипалатинска до станции Алтайской  - исходного пункта экспедиции. Тяжеловесный багаж следовал отдельными транспортами под наблюдением московских гренадер, зачисленных в состав экспедиционного конвоя.
Станица Алтайская расположена в открытой долине, ограниченной на юге хребтом Нарымским, на севере же красавицей Бухтармой. Ближайший склон гор покрыт сплошным лесом: лиственница, кедр, пихта и ель перемешаны между собой; там и сям стелится разнообразный кустарник. Пышные ковры луговой растительности всюду расстилаются по опушкам леса. Животная жизнь также богата и представлена здесь типичными формами алтайской фауны. Глаз наблюдателя невольно останавливается на выдающихся вершинах, покрытых снегом, ослепительно блестевшим на солнце.
С приездом в станицу Алтайскую все отдались энергичному снаряжению каравана. Время за делом бежало быстро. По временам, разнообразя труд, мы уезжали или в горы, или на реку Бухтарму и всякий раз возвращались с богатой научной добычей».
П.К.Козлов «Монголия и Кам» Санкт-Петербург. 1905 год.
В Катон-Карагае Козлов получил письмо из Петербурга от Семенова-Тяньшанского, бывшего председателем Русского Географического общества, в котором он в частности писал:
«Помните, дорогой Петр Кузьмич, что в ваших руках все важное дело дальнейшего развития наших отношений с Тибетом и что в этой цитадели Центральной Азии русское имя должно быть поддерживаемо не столько грозно, сколько кротко и честно».
Вряд ил следовало упоминать Козлову о тактичности в общении с посещаемыми странами Китая и Тибета. Петр Кузьмич, в отличие от своего учителя Н. Пржевальского, полагавшегося больше на силу, отличался особой мягкостью и деликатностью.
Во дворе дома, где остановился П. Козлов, работа шла полным ходом: проверялось оснащение и приборы, оборудование и грузы распределялись по вьюкам и пригонялись к коням. Уже были закуплены лошади, ждали прибытия вьючных верблюдов. Состав экспедиции был немалый: всего 19 человек.  Петр Кузьмич свято соблюдал традиции своего любимого учителя Н. Пржевальского. В экспедицию брались только проверенные люди, уже бывавшие в путешествиях и хорошо себя зарекомендовавшие в путевых невзгодах. Именно поэтому в Катон-Карагай прибыли забайкальские казаки, местных новичков не брали.
Намного скромнее выглядела экспедиция В. Сапожникова. В Катон-Карагай он прибыл 7 июля вдвоем со своим помощником Василием Лазаревым. Да и цели его нынешнего путешествия были несопоставимо меньшими. Доктор ботаник, профессор Томского университета, действительный член Русского Географического общества В.В. Сапожников с 1895 года каждое лето совершал поездки в район горы Белухи и в основном закончил описание ее ледников (за что получил серебряную медаль). Неизученным оставался небольшой участок в верховьях реки Кочурлы. Однако обстоятельства складывались так, что на этот год у Сапожникова не было средств на проведение экспедиции, и ему не оставалось ничего другого как согласиться с предложением начальника округа путей сообщения Б. Аминова и принять участие в проведении изыскательских работ на Черном Иртыше на предмет использования его для судоходства. Закончив эту работу и получив расчет, Василий Васильевич поспешил в горы Алтая. Путь его пролегал через Катон-Карагай, и вот радостная встреча, о которой ученый думал, когда, кусаемый злыми комарами, делал промеры на своенравном и все больше мелеющем Иртыше.
Обоим ученым, со всей страстью отдающимся одному делу - изучению азиатских просторов - было о чем говорить в этот яркий день разгара лета. Они были разными: Козлов более чувственный, увлекающийся, восторженный, Сапожников всегда серьезный, деликатный, углубленный в свои мысли. Несмотря на это, многое их и объединяло: почти ровесники (38 и 36 лет), оба служили географической науке, оба были влюблены в странническую жизнь, оба прекрасно владели пером и достигли блестящих успехов.
За разговорами быстро пролетело время. Пора и в путь! Сапожников торопился. Крепкие рукопожатия, и ученый вместе со своим помощником выехали за околицу села. Задумавшись под мерный цокот копыт, Сапожников ехал, снова и снова возвращаясь к только что прошедшей встрече.
- Василий Васильевич! - окликнул его спутник Василий. - Гляньте, какая красота!
Позади путников из-за лесистого гребня хребта Сарым-Сакты выглядывала обледенелая, с торчащими зубьями скал,  вершина.
На следующий день, после ночевки в горах за Бухтармой, Сапожников записал:
«С хорошим чувством я завертывался в шубу и укрывался на ночь брезентом. Небо было совершенно ясно, засветилась звезды, погода обещала ночью мороз, который действительно покрыл траву инеем к утру и заморозил лужи воды».
17 июля Сапожников был в Котанде, где его ждали проводники, 19 к вечеру - в Кочурле, а 4 августа, когда Козлов шел по Монгольскому Алтаю и путешествие его только началось, Сапожников закончил свое путешествие. Несмотря на несопоставимость экспедиций Сапожникова с большими путешествиями в Центральную Азию, его исследования знаменовали целую эпоху в изучении Алтая. Вопреки распространенному мнению, что на Алтае нет крупных ледников, Сапожников доказал, что оледенение этой горной системы значительно. Отдельные ледники достигают 10 км длины, а общее оледенение не намного меньше, чем в прославленных Альпах. Благодаря книге Сапожникова «По Алтаю» Россия узнала о красоте этой горной страны, а туристы даже сейчас, спустя 100 лет,  пользуются описанием маршрутов, сделанных замечательным путешественником.
Спустя пять лет Сапожников назвал один из открытых им ледников Монгольского Алтая именем Козлова. Узнав об этом, Петр Кузьмич писал в письме:
«Сердечно благодарю за милую моему сердцу весть.
…чувствую великое  стремление увидеть работу милейшего Василия Васильевича Сапожникова и прочесть с живым интересом увлекательные слова коллеги… Такая высокая честь меня просто смущает, я тронут до глубины души».
               
                СЕННОЕ
               
                Ах, ну что же такое
                со мною,
                Словно падаю в травы
                лицом.
                Пахнет мятою это Сенное,
                Зверобоем и чабрецом.               
                Там туманы – ни быль,
                ни небыль,
                И луна там спелым-спела.
             .                …По утрам в голубые откосы,
                Будто в зеркало смотрят дома.
                Да игриво в крутые утесы   
                Хлещет рыбьим хвостом
                Бухтарма.
                Илья Кулев   
       Только о своей родине, где прошло детство, мог написать поэт такие проникновенно-лирические строчки. 
      Бухтарма…Сенное…Благодатные места, а для коренного жителя Бухтарминского края нет краше  земли, чем  его родина, родина его предков, поселившихся здесь 200, а может и 300 лет назад. Давно, очень давно искали русские люди свою землю обетованную. Когда пришли на Бухтарму первые искатели Беловодья, до сих пор точно не знают даже историки. Но можно предположить, что это произошло в самом начале ХVIII века, возможно, даже раньше, чем была построена Усть-Каменогорская крепость в 1720 году. Был кто-то первый, добравшийся до благодатных мест, увидел красоту неописуемую, густые, могучие травы, лесистые горы, земли тучные и  понял, что нашел то, что искал: заветное Беловодье.  И пошла молва среди народа российского о местах далеких,  наибогатейших, хотя и запрятанных за тридевять земель, за Сибирью, за горами, зовущимися Камнем, а по-местному Золотым Алтаем.  Земля свободная, никто там не живет, нет там никакой власти, рекрутчины, барщины и оброков,  злыдней-урядников, и вообще воля вольная. Мало-помалу стал стекаться туда народ  сначала из гонимых за веру, сбежавших из сырых шахт и смрадных демидовских заводов. За ними потянулись и  просто любители вольницы, головы  отчаянные, кому и море по колено.
       К концу ХVIII века  в долине средней Бухтармы насчитывалось  более 20 крохотных селений с числом домов от одного до пяти. Однако в сохранившихся «росписях» существует разногласие: с одной стороны произведенная в 1792 году (год принятия бухтарминцев-каменщиков в российское подданство) ревизия установила более 20 заимок и поселений, с другой стороны  в этом же году ученые-историки упоминают  восемь более крупных деревень, возникших еще в середине ХVIII века и сохранившихся и поныне (Белая, Печи, Фыкалка, Коробиха, Сенная, Быкова, Тургусун, Язовая).  Тогда же была образована Бухтарминская управа (край), чуть позже выделилась Верх- Бухтарминская (инородческая) волость (ясак) с центром в Сенном. Таким образом, Сенная или как ее еще называли Сенновская, Сенковская, надолго стала столицей кержаков. Впрочем, это слово на Алтае не любили, предпочитая называться староверами, раскольниками, блюстителями  «древлего благочестия», стариковцами, чашечниками и другими, смотря по направлению своей  веры, все больше делившейся на разные толки.
         Получив помилование от императрицы Екатерины II, русские беглецы на Алтае получили большие привилегии: вместо обычных податей были обложены небольшим ясаком, то есть сдачей шкурок меховых зверей, освобождены от рекрутчины.
      Рискуя утомить читателя, все-таки приведу приказ начальника уезда Семена Голощапова Бухтарминской земской избе.  Язык сильно устаревший, кажущийся несуразным, однако более понятный, чем нынешние  указания и законы, толковать которые можно по разному.
       «По делу, производимому о находящихся в ущельях по реке Бухтарме  разного звания людей по даче им Всемилостивейшего Ее Императорского Величества в винах – их прощения поселившихся там жительством, казенная палата определила: всех состояыших в наличии людей положить в  ясак с начала нынешней ревизии, т.е. с 1796 года, а за престарелых могут выплачивать ясак дети их, или Общества за тех, у кого нет детей; принимать от них в казну в показанное время и деньгами, что по числу душ с общества их следует по означенному окладу, а дабы не отнять свободу  сих ясашных, как в рассуждении и их собственного приобретения,  так и в платеже  в казну ясака, позволить им остатки, какие по взносе в казначейство оставаться у них будут, соболей и других зверей употреблять в продажу вольным людям, где они за  способность для себя найдут и для своего употребления покупать что-нибудь и привозить в свои места без всякого задержания, препятствия и притеснения, не иначе, однако же, чтобы по взносе всего следующего с них ясака имели у себя квитанции, а соболей в казначейство перевозить самому старосте при одном или двух провожатых за печатями при рапортах с описанием сполна какой доброты соболи, равно и за неуловом зверей свозить в казначейство деньги и по отдаче всего того в казначейство тогда же из оного  получить квитанции за подписанием». 
        В административном отношении край был разделен на две инородческие управы: Уймонскую (ныне в России, в долине верхней Катуни) и Бухтарминскую, то есть  весь  Бухтарминский край. С 1797 году управы стали называться волостями.
           Название селу, возникшему, как упоминается в литературе,  в 1750  году, дала речка Сенная или Сеннушка, где косили много сена. Село построилось в глубокой долине на левом берегу Бухтармы, вытянувшись в одну улицу с пересекающими ее короткими переулками. С давних времен жители дали названия окружающим горам. Так на самом юге высится гора Толстуха, чуть восточнее ее гора Фимияшка, получившая свое название в память девушки Евфимии, в незапамятные времена погибшей на этой горе (по легенде задавилась), еще восточнее, прямо от Бухтармы поднимается гора Виденьина, названная так, от того,  что с вершины ее открывается прекрасный вид.  Из-под Виденной горы вытекают две маленьких речки: Артамошка (в верховьях когда-то стояла заимка крестьянина Артамонова) и Троеглазка.
     По свидетельству очевидцев уже в начале XIX века  бухтарминцы были зажиточны и жили безбедно. Немецкий путешественник Карл Ледебур, посетивший Сенную летом 1826 года, так описывает свое короткое пребывание в этой глухой и отдаленной деревне:
      «Уже на значительном расстоянии от деревни мы встречали местных мужиков и баб, которые были не только хорошо одеты, главным образом в китайские ткани ярких цветов, что свидетельствовало о близости этих южных соседей. Мужики и бабы ехали верхом в поле жать жито. В этой деревне находится Бухтарминское волостное управление, в ведении которого находятся деревни, населенные ясашниками. Я зашел туда, чтобы попросить других проводников и специальные распоряжения в другие деревни, которые намеревался посетить, однако нашел большинство изб пустыми. Но после того как я послал письменное распоряжение начальника к администрации волости, состоящей из двух крестьян – начальника всей волости, «головы» и сельского старшины, и, кроме того, писаря, люди эти тотчас же явились, чтобы снять меня с лошади  (обычай, употребляемый для почетных гостей) и повести, а точнее, понести в дом. Они очень извинялись и сожалели о том, что не подготовились к моему приезду  и настоятельно приглашали меня на обратном пути снова заехать к ним. Затем они нанесли разных угощений, и особенно превосходного меда, причем нарезали мне так много белого хлеба, что его с избытком хватило бы на 30 едоков. Хотели даже заколоть кур, гусей и телят, но я им запретил, так как не имел возможности дожидаться такого роскошного пира. Однако они вскоре пришли ко мне и вручили 10 рублей в виде подарка, сопровождая его бесчисленными комплиментами. При этом люди желали, конечно, добра, но мне, понятно, пришлось  любезно отказаться от этого дара, хотя сделать это пришлось с большим трудом. Но вскоре они сами поняли, что их поступок не совсем  уместен, и просили прощения, приводя в качестве оправдания огромную радость, которую якобы доставил им наш приезд из столь отдаленных краев. На самом же деле истинная причина их поступка заключалась в том, что и голова и сельский  староста были немного пьяны. В этом признался и писарь, сельский грамотей, который, отозвав в сторону моего слугу, уверял его, что был против, но не мог переубедить ни голову, ни сельского старшину. В деревне около 30 изб, а поблизости находится несколько кибиток с живущими в них киргизами, которые тут, как и вообще  в селениях этой волости,  нанимаются в пастухи. Здесь весьма процветает пчеловодство, и мед белый и очень вкусный».
     С ростом поселений Бухтарминский край был разделен на несколько волостей; в 1851 году их было уже четыре: Зыряновская горно-заводская, Бухтарминская, Нарымская, и Верх-Бухтарминская, бывшая инородческая (инородцами здесь называли русских, приравненных к  местным аборигенам), населенная бывшими ясашниками ( ясак был отменен в 1824 году и заменен  оброком в 8 рублей в год с человека).
       Теперь Сенная уже была столицей не всего Бухтарминского края, как раньше, а части средней Бухтармы с поселками: Сенная (центр), Быкова, Коробиха, Верх-Бухтарминская (Печи), Язовое, Фыкалка, Мало-Нарымское. Росло и население. Так, если в 1858 году в Сенном было 102 двора и ревизских (мужских) душ 170, (192 женщин), то в 1883 году  число мужских душ составило уже 314 человек, из них работников  (в возрасте от 17 до 60 лет) – 152. Среди других селений каменщиков в середине XIX века Сенное было самое крупное. В 1910 году в селе насчитывалось 1686 душ обоего пола, из них православных – 902 д., староверов – 429. 
       Основным занятием жителей было хлебопашество. Один из первых исследователей быта каменщиков А.Принтц, побывавший в долине Бухтармы в 1863 году, пишет  об окрестностях Сенной:
      «С особенной радостью встретил я в Бухтарме после целого месяца странствования  в горах, по диким, необитаемым местам, роскошные пашни. Рожь была в рост человека, густая, вся в цвету, и наполняла ароматом воздух. Бухтарма течет здесь в красивой и широкой долине, сама река сажень 50 ширины, со многими островами. С левой стороны горы подходят довольно круто к воде, а с правой – в редких местах она приближается к реке, а то все поля, нивы и луга. Пройдя около 12 верст по берегу Бухтармы, мы переправились в челноке на другую сторону. В Сенном находится правление Бухтарминской инородческой волости и единственная в этой волости церковь…Хлебопашество во всех деревнях идет хорошо, зажиточные крестьяне сеют до 15 десятин хлеба,  вообще же приходится запашки средним числом около 4-х десятин на душу. Пашут плугами и, по трудности пахания на горах запрягают в плуг по 5 или 6 лошадей, боронят железными боронами».
       Интересно, что очень большое распространение  по пашням имела самородная, т.е. дикая гречиха, по виду и качеству почти не отличающаяся от культурной.  Здесь ее принимали за сорняк и всячески пытались от нее избавиться. Случалось, на хлебных полях ее вырастало больше пшеницы  и она ее совершенно заглушала.  Однажды в деревне Осочихе (Богатырево) случился неурожайный год, и жителям пришлось вместо пшеничной муки довольствоваться гречневой, что воспринималось как бедствие   
      Вторым по значению было занятие животноводством; разводился крупный рогатый скот и лошади, как тягловая сила и единственный вид транспорта.
       Большое распространение имело пчеловодство, однако и в те времена занятие это было очень тонким делом, требовавшим тщательности, аккуратности и нередко и тогда случался мор, в массе губивший пчел.   Случалось и воровство меда, обычно любителями пива (и тогда были тати и пьяницы!)  Для этого  выставляли отравленную сладкую приманку. Пчелы гибли, а грабители по ночам  выламывали соты, делая медовуху. Поэтому нанимались караульщики «сидеть на пасеке». Мед держали в деревянных бадьях, вмещающих до 25 пудов.  По укоренившейся традиции  к Успенью  дню (15 августа) в Сенную съезжались купцы из Омска  и других городов Сибири  для покупки меда и воска, а пчеловоды с разных мест Бухтармы привозили эти продукты. Нагрузив специально построенные плоты, мед  (по данным 1863 года в среднем до 8 тысяч пудов) сплавляли  вниз по Бухтарме и Иртышу. Бухтарминский мед экспортировался даже на Ирбитскую и Нижегородскую ярмарки. На месте цена пуда меда была от 3 до 5 рублей, воска – от 17 до 20 (1863г)
      Любимое занятие – звериный промысел. Здесь любители вольницы и  удали отводили душу. Уходили с осени ватагами (артелями) на белки, где скапливался зверь: в первую очередь соболь – любитель каменистых россыпей, белка в кедровниках, козел (косуля, горный тек). Хватало на всех, возвращались к Рождеству с богатой добычей. В среднем один промышленник добывал до 20 соболей и до 100 белок.
         Рыбалка была хорошим подспорьем в хозяйском бюджете жителей Сенного, но  занимались ею любители и  далеко не все.  В те далекие времена на Бухтарме за день ловилось по нескольку тайменей в 30-40 фунтов веса, не говоря  уже о хариусах. Своеобразной была  ловля  крупного тайменя. Для этого верхом на лошади забредали подальше от берега, забрасывая крючок в глубокое место. Попадались такие крупные  зверюги, что вываживали их часами и лишь  силой коня.  Чтобы не упустить,   то давали ему уплыть на глубину (и сами всплывали на лошади), то подтягивали к берегу, пока замученный таймень не всплывал кверху брюхом. Тут уже остается только «выхлестнуть» рыбу на берег. Особенно хороша была рыбалка в устье Черновой. Осенью по ночам  лучили на свет, устраивая на носу лодки «козу» - костер на железной решетке.  Сонную рыбу били острогой  - железным трезубцем на деревянном шесте.    
           Занимались здесь и мараловодством, но в Сенном с этим занятием отстали от других деревень по Бухтарме, и первых завели  лишь в 1900 году. Через десять лет здесь было уже 62 зверя (всего же в Верх-Бухтарминской волости держали более тысячи маралов). Некоторые, особенно рьяные толкователи Библии осуждали это занятие, ссылаясь на выдержку из святой книги, где сказано, что содержатели «киятров» (театров) и цирков, владеющие зверьми сущими на земле и играющие птицами небесными, должны сойти во ад, погибнуть, «завеже не имеша мудрости». Однако занятие это процветало, так как давало большие доходы.
       Архив Верх-Бухтарминской волости  в царское время привлекал внимание ученых исследователей.  Здесь бывал  в 1880 году известный сибирский деятель Н.Ядринцев, занимался историей Бухтарминского края историк Е.Шмурло, а в 1910 году целое лето в Сенном прожил семипалатинский краевед, член Семипалатинского подотдела Западно-Сибирского отдела Русского Географического общества, священник по профессии  Б.Герасимов. Цель его была изучение быта  бухтарминских старообрядцев, истории каменщиков и изучение архива волостного управления. В результате этого была написана обстоятельная статья  «В долине Бухтармы», опубликованная в 1915 году в  10 выпуске «Записок» уже упомянутого Семипалатинского подотдела РГО. Вот его описание села Сенного за 1910 год:   
          «Посредине села, на площади красиво выделяется чистенькая и хорошенькая деревянная церковь, колокольню которой можно видеть еще далеко за селом, при спуске к поскотине. Церковь обнесена деревянной оградкой, густо засаженной березками, черемухой, осинником, в чаще которых приветливо выглядывают кустики елочек, малинника и смородинника. Церковь во имя Преображения Господня заложена в 1857 году и освящена с разрешения Парфения, епископа Томского и Енисейского в 1863 году. Метрики ведутся с 1858 года. С января месяца 1904 года при церкви открыто церковно-приходское попечительство. Для окарауливания церкви обществом ежегодно выбирается по четыре человека, которые служат в две смены: два человека в первое полугодие и два во второе. Саженях в 300 от церкви с южной стороны находится общее для православных и безпоповцев кладбище, огороженное жердями. Недалеко от церкви, с западной стороны стоит Вер-Бухтарминское волостное правление, существующее с1792 года. Рядом с волостным управлением выстроена одноклассная школа министерства внутренних дел. На содержание училища отпускается из земских средств по 300 рублей в год. Из них 240 рублей идут на жалование учителю, 60 рублей законоучителю и на 60 рублей приобретаются учебные пособия. Отопление и караул школы составляет общественную повинность. Один из сельчан обязывается бесплатно доставлять дрова, другой -  отапливать школу и содержать ее в чистоте. Школьный сторож живет дома, но в учебное время каждый день приходит в школу рано утром для топки печей и уборки классов. В 1909-1910 учебном  году в школе было 12 мальчиков. Безпоповцы неохотно отдают детей в школу и почти всегда отбирают их до окончания занятий. Но даже и с таким запасом школьных знаний дети все же грамотней своих староверских наставников, которые иногда берут у них уроки гражданской грамоты. Читают старообрядческие грамотеи волнистыми периодами, с придыханием и затяжками некоторых слов. На задах волостного правления с юго-западной стороны выстроен сельский хлебозапасный магазин, где хранится общественное зерно. От ближайшего почтово-телеграфного отделения (Зыряновский рудник) село Сенное отстоит в 54 верстах. Почта приходит раз в неделю.
        В описании  Сенной Бориса Герасимова сквозит симпатия к населяющим ее людям,  их быту и традициям. Но совсем другие нотки неуважения, даже враждебности к собственному народу слышатся в газетах наступившего нового уже советского строя.  В отделе редких книг Национальной библиотеки Казахстана перелистываю газету  «Степная правда», печатавшейся в Семипалатинске, и в номере за 18 апреля 1925 года нахожу заметку «В Кержацком тумане». Вот отрывки из нее:
    «Ущелья Бухтарминских гор  живут еще далеким прошлым.  Дикое и темное село Сенная Поздняковской волости. В нем живут 400 семей, из которых многие живут на заимках, разбросанных по ущельям гор. Атмосфера дикости нравов, тьмы и зла царит здесь. Но кое-что и изменилось. Открылась изба-читальня, где работает клуб с секциями: драматическим кружком (13 человек), сельскохозяйственной (3человека), кружок марксизма-ленинизма (1 человек). 25 человек избачей-энтузиастов, комячейка вносят посильную лепту в дело советского строительства,  затеяло раскачать болото: устроили сцену и зал, выписывают 7 изданий газет. Ставят спектакли, 71 ребенок учится, вне школы 70 детей».

       Впервые попав в Сенное в 1965 году, меня той единственной поездке, когда я совершенно не был знаком с историей Бухтарминского края, поразило старое каменное здание, явно дореволюционной постройки. Откуда оно здесь взялось в такой глухомани, куда и дорога-то идет через высоченный горный кряж, а потом круто ныряет вниз, петляя среди зарослей диких кустарников.
     Позже, узнав, что здесь был центр волости, я посчитал, что именно оно и есть сохранившееся доныне волостное управление. Даже считал его одним из немногих сохранившихся на Зыряновщине памятником истории (так оно  в действительности и есть). Вскоре мой давний сослуживец и уроженец Сенного Сергей Ипатыч Самойлов  разъяснил, что это дом купца Сорокина. Но этот дом, стоявший  многие годы перед глазами, так и ассоциировался со старинным волостным домом.
       И вот спустя 43 (!) года я снова в Сенном. Как хорошо, что оно живет, хотя и в сильно уменьшенном виде!  Народа мало (только что прошел ливень, а я стою с машиной в самом центре села), но вот плетется явно под хмельком тщедушный старичок. Подбегаю к нему, здороваюсь. Фамилия старичка для Сенного одна из самых видных: Томилин.
      -А где у вас тут было волостное правление?
      -Да вот тут же, где мы с тобой, мил человек, стоим, оно и являлось. Дряхлое уже, деревянное, оно  в войну сгорело, а остатки его разобрали на другие дома. Такие вот дела, старина одним словом.
     Я огляделся: получалось, что на месте дома волостного правления стоит какая-то современная лавка, повидимому,  в недавнем прошлом магазинчик, ныне недействующий. А вокруг самые значительные и ныне здания: одноэтажная деревянная школа, восстановленная недавно церковь, со стороны Бухтармы тот самый кирпичный дом, как оказывается, принадлежавший некому купцу Сорокину.  В советское время там был магазин, теперь на дверях висит старый заржавленный замок. Даже с тех недавних времен село уменьшилось в несколько раз, и  магазина теперь здесь нет. Об этом Сорокине стоит рассказать подробнее, опираясь на рассказ  местного жителя, бывшего школьного учителя и краеведа Федора Черкашина,  хотя в ней и не достает многих важных деталей.
     Где-то в 70-х годах XIX века появляется в Сенном приезжий торговец, деловитый и ухватистый купец Сорокин Петр Уварович.  Потомственный дворянин,  он был видным купцом в Семипалатинске; благодаря  трудолюбию и личной организованности дела его шли в гору. Со своими товарами он разъезжал по области и за  ее пределы, особенно часто бывал в полюбившемся ему медвежьем уголке Сенной. Деревня ему так понравилась, да перспектива развития здесь своего дела виделась ему в лучшем свете.  И он не прогадал, хочется думать, что он нашел здесь не только успех, но и счастье.  Зажиточность села, отсутствие конкурентов (кому еще захочется забираться в такую глушь,  в горы, за сотни верст от городов при полном  отсутствии дорог).  В 1880 году он построил здесь лавку и деревянный дом, поселившись здесь на постоянно. В 1893 году магазинчик сгорел и тогда Сорокин решил поставить здесь  большой каменный магазин, тем более, что погорельцу помогли, собрав богатые пожертвования его коллеги по ремеслу, купцы.
     Трудно сказать, где он доставал кирпич: возил ли издалека или построил здесь обжигательную печь. Скорее всего, кирпич он изготавливал на месте, и,  как водится, ныне молва местного народа приписывает, что замесы он делал на молоке. Легенда выглядит наивной (и не новой), но что стоило ему использовать тот же обрат от молока при производстве сливочного масла в больших объемах. Так или иначе, кирпичи в кладке до сих пор выглядят как новенькие (дом не оштукатурен). К дому он пристроил большой склад из дикого, неотесанного камня, но вовсе не из собранных тут же на берегу Бухтармы окатанных валунов, а, повидимому,  добытых в горах угловатых обломков скал. Все это сооружение и поныне стоит, как нетронутое временем, кирпичи, как новенькие.  Говорят,  еще недавно, в советское время здесь был большой магазин, но сейчас на дверях висит замок. По обе стороны от магазина Сорокин поставил два больших жилых дома, один из которых полутораэтажный. У него было трое сыновей: Федор, Василий, Леонид.
        Дело его с годами все расширялось. Напротив магазина через улицу он поставил маслозавод со складом и ледником.   В устье реки Поповки построил кожевенный завод. Была у него и пасека с рамчатыми ульями, что в те времена считалось передовым словом техники. Стояла она на окраине села у реки Троеглазки. Обнесенная изгородью, с посаженным садом, красивыми беседками, домом, она представляла собой образец ведения пчеловодства. Не был Сорокин и равнодушен к красотам природы. На берегу Бухтармы, у Поповского притора он приглядел живописное местечко и построил там себе дачу для летнего отдыха.
     Сорокин не ограничился предприятиями в одном Сенном, в селениях вокруг (в основном по берегам Бухтармы) он организовал сбор молока для производства высококачественного сливочного масла. Рачительный хозяин, он успешно организует производство и труд своих рабочих. Всюду были поставлены добросовестные и честные помощники мастера своего дела. На его заводах были заняты работой десятки рабочих, мастера. У населения он скупает молоко, мед, воск, шкуры, кожу, пушнину. На кожевенном заводе вырабатывались овчины, кожсырье для обувных фабрик. По вечерам  к маслозаводу  тянулись хозяйки  с ведрами молока (молоканке – так всюду на Алтае назывались такие заведения, а они были всюду, едва ли не в каждом селении). Молоко сепарировалось, а на следующий день производилась сбойка масла. Огромные бочки со сливками крутятся вручную двумя рабочими, и через несколько часов масло готово. Его выкладывают в чан, промывают чистой холодной водой, подсаливают по выверенной мере и прессуют. В бочатах, обложенных изнутри пергаментной бумагой, плотно закупоренные, бочки с маслом отправлялись в Россию и даже в Европу. Как панты оленей, вскормленных на богатых алтайских травах, так и алтайское коровье масло (как и мед!) с ароматным запахом и прекрасным вкусом ценилось и не имело равных в мире.
      Масло, мед, пушнина отправлялись в далекий путь зимой на санях, летом на плотах до Семипалатинска и далее по железной дороге. Благодаря Сорокину крестьяне были избавлены от забот по сбыту своей продукции и необходимости самим везти ее за тридевять земель. Многие имели работу или приработок. Неудивительно, что населения он был как отец родной, тем более, что отличался порядочностью и честностью. Его ценили и уважали. Не нужно было и ездить за необходимым товаром в большие города. В магазинах Петра Уваровича было все, что нужно для крестьянина, его жены и детей. Сельхозинвентарь,  любая утварь для дома, всевозможные ткани, обувь, кондитерские изделия с набором десятка лакомств, женские украшения и т.д. Выполнял он и заказы, привозя нужный товар по вкусу покупателя. Был он всегда вежлив с покупателями, мог отпустить товар в кредит без процентов или обменять его на продукты животноводства. Он не завышал цены, так же как и не платил лишнего за сбываемую продукцию. Цены в магазинах Сорокина были таковы: ситец – 6-12 копеек за аршин, шелк – 30-35 копеек, плюш, бархат 70-80 копеек (аршин равен 66 см). Заготовку продуктов у населения вел по ценам (за пуд): молоко -40-45 копеек, воск 1рубль – 1 рубль 30 копеек, хлеб (зерно пшеницы) – 20 копеек.  Скот скупался по ценам: дойная корова 10-12 рублей,  лошадь 17-20 рублей. Оплата труда рабочих производилась по расценкам: рабочий день мужчины – 80 копеек, женщины -50-60 копеек.
 Забытая богом деревушка, запрятанная в ущелье Бухтармы, Сенная могла бы стать одним из объектов интереснейшего туристического маршрута «Бухтарминское Беловодье» с древними селениями забытых ныне каменщиков. Маршрут мог бы быть конным: Зыряновск – Богатырево  –Быково – Сенная – Коробиха – Печи – Белое - Фыкалка. Или  сплавным по Бухтарме. Стоило бы восстановить дом Сорокина, превратив его в музей староверов-каменщиков. Мы говорим о необходимости развития туризма, но делается все наоборот: стирается память о первопоселенцах края.
               
                ТАЕЖНАЯ  ИСТОРИЯ  ТУРГУСУНГЭС

       Есть в Казахстанском Алтае горная река Тургусун, стекающая с вершин хребта, который называется Холзуном. Спешит стремительный Тургусун с белков Алтая, торопится, хрустальными струями прыгая с уступа на уступ, чтобы встретиться с красавицей Бухтармой.  Бывает он буйным и грозным, в половодье или после обильных дождей сметая со своего пути мосты и любые преграды. Ущелье то близ шахтерского городка Зыряновска славится дикой красотой и…медведями. В былые времена их было столько, что специально, чтобы поохотиться, сюда  в конце 20-х годов прошлого столетия приезжал московский писатель  Валериан Правдухин.  Друг другого известного писателя Новикова-Прибоя, заядлый охотник, задетый за живое рассказами другого страстного охотника-алтайца Ефима Пермитина, забрался сюда, в таежную глухомань и не пожалел. В результате вышла замечательная  книга «Годы, тропы, ружье», к сожалению, ныне почти забытая.
С давних времен по таежным ущельям бродили охотники-алтайцы, которых называли то калмыками, то ойратами, то шорцами. Потом, с XVIII века сюда пришли русские, по Бухтарме возникли села и даже городок-рудник Зыряновск. В самом ущелье появились пасеки, благо алтайское разнотравье давало крылатым труженицам собирать богатый урожай нектара. В горах, поросших дикой тайгой, в изобилии водилась дичь, маралы, пушные звери. Заросшие рыжими бородами, русские промышленники строили охотничьи избушки по белкам (так здесь называются вершины гор и хребтов), добывая драгоценные меха соболя, выдры, горностая. 
При выходе Тургусуна из гор приютилась деревушка Кутиха. Недвусмысленное название напоминает о былых временах, когда кутили здесь крепкие мужички, сбывая семипалатинским и омским купцам ароматный алтайский мед. Бочонки с этим деликатесом, как и с коровьим алтайским маслом, потом сплавляли вниз по Бухтарме и Иртышу, и доходил этот товар даже до стран Европы.
 В последнее время ущелье получило известность благодаря ежегодно проводимому здесь слету бардов «Золотой Тургусун», на который съезжаются туристы из Усть-Каменогорска, Риддера, Новосибирска, Барнаула, Алматы.  Прогуливаясь по тайге, они в удивлении останавливаются перед массивным бетонным сооружением на берегу шумного Тургусуна. Березки и заросли из медвежьей дудки, дягиля и борщевика пятиметровой высоты не могут скрыть серые стены, старинным замком возвышающиеся среди леса.  Что это: останки средневековой крепости, руины древнего города или буддийского монастыря? На самом деле сооружению немногим более ста лет, но история его увлекательна и значительна.
В самом конце XIX века тишина горной тайги была разбужена гомоном множества людей и ржанием лошадей. По прорубленной в непроходимой тайге просеке тащили тяжелые устройства. Тогда рудники Зыряновска были сданы в концессию французским промышленникам и те решили модернизировать горное производство, переведя механизмы на электрическую силу. Для этого требовалось построить электростанцию. В те времена электрическая энергия только-только начинала внедряться в промышленность, а уж гидроэлектростанции  даже в Европе можно было пересчитать по пальцам.  А тут Сибирь, тайга и горы, а главное многие тысячи километров от промышленных и культурных центров. Выбор пал на Тургусун, хотя от Зыряновска он отстоял почти на тридцать километров. Очень уж большой силой обладала эта бурная и своенравная  горная река.
     Огромные и тяжелые генераторы и турбины из далекой Франции, мощностью по 420 лошадиных сил каждая до Омска везли по железной дороге, потом на барже по Иртышу, сгрузили на Гусиной пристани с помощью большой толпы мужиков и лошадей по каткам из бревен, а потом на специально сооруженных волокушах быками тащили по бездорожью в горы. Поблескивая стеклами пенсне, иностранные инженеры катили в тайгу на тарантасе. Мужики со всех сторон кланялись, сжимая в руках шапки. Невиданная доселе стройка развернулась в ущелье, где до этого были лишь пасеки да бродили медведи. Малограмотные кержаки, выглядывая из своих изб, крестились, не веря в затею иноземцев, и, как потом оказалось, были правы.
     В горах, там, где река прижималась к гранитному утесу, поперек течения целые бригады нанятых местных мужиков отсыпали плотину из речных валунов и обломков скал. Из дикого камня на бетоне ставили основание ГЭС, строили турбинные камеры, угловатыми глыбами облицовывали борта подводящего воду канала. В огромных ступах толкли известняк, на месте выжигали цемент, по настланным доскам толкали перед собой нагруженные тачки. Рядом вырос поселок строителей из избушек и землянок. Гудела разбуженная тайга. Из деревень посмотреть на невиданное диво приезжали  подпоясанные кушаками мужики. Смотрели, дивились, качая рыжими бородами. А дед Никон Щетников осмелился, прямо сказал щеголеватому французу: «Что-то сильно сумлеваюсь я вашей затее. Тургусун как попрет, никакая запруда его не удержит. Вы бы хотя плотину не поперек, а косо ставили. Оно бы не такой напор был». Посмеялись иностранцы над неучем русским. Дескать, и не такие реки обуздывали, охомутаем и эту. 
     Скрипели пилы, ржали кони, со стоном падали, ухая, спиленные березы и пихты.  Однако машинное здание иностранные инженеры строить из пихты отказались.  «Что это за древесина, - кривились они, - гниль да рыхлятина, а мы строим на века! Кто скажет, где добыть листвяк?» А на дворе зима, дороги и тропы завалило двухметровым снегом. Но смекнули тут мужики, что на этом деле можно хорошо заработать. Вышел один старичок и говорит: - Будет вам лиственница, гони сто рублев!» Французу деваться некуда, обещал все исполнить. А те мужики на конях и повели тропу вдоль ручейка под самые белки, где лиственница растет. По ней и возили всю зиму лес, а ручей тот до сих пор зовется «Сторублевым».
К весне 1902 года станция была готова. Сверкая свежеоструганными лиственничными бревнами, турбинное здание, будто замок, красовалось на высоком берегу шумной реки. От него на деревянных опорах целых 35 километров до шахт Зыряновска тянулись толстые медные провода линии электропередачи.
Проработала новенькая, с иголочки, станция всего несколько часов: 25 мая 1902 года  мощный паводок после обильных дождей в горах снес плотину, перегораживающую Тургусун. Грозный Хан–Алтай не позволил покорить реку. Как водится,  народ тут же придумал легенду, будто французский  инженер, строивший станцию, застрелился. Возможно, французов тогда бы не остановила неудача, и они вполне могли исправить  свою ошибку. Но в то время фирма их обанкротилась, а пожар на руднике, унесший жизнь 11 бергалов (шахтеров), окончательно отбил у них желание продолжать работу. Гораздо позже электростанцию все-таки достроили уже при советской власти, когда в 30–х годах восстанавливали Зыряновский рудник, и она работала почти тридцать лет до конца пятидесятых годов, пока не вошли в строй  гиганты: Усть-Каменогорская и Бухтарминская  ГЭС на Иртыше.  Советские спецы, учитывая печальный опыт своих предшественников, проблему плотины решили оригинально и дешево. Они не стали укрощать грозный Тургусун, а лишь попросили его чуть-чуть поделиться своей мощью. Вместо сплошной плотины поперек русла были поставлены ряжи – опоры из срубов, заполненных речными валунами. Река свободно протекала меж ряжей, но в то же время уровень ее был поднят так, чтобы вода поступала в водоподводящий к турбинам канал.
   Тогда, в начале тридцатых   прошедшего века  вовсю шло освоение природных богатств Алтая.  В тайгу тянулись вереницы подвод, нагруженных убогим домашним скарбом.  Везли семьи раскулаченных местных крестьян, сосланных на лесоразработки. Среди леса вырастали поселки из землянок и убогих избушек, в которых от голода и холода умирали дети новоиспеченных лесорубов, еще недавно бывших зажиточными крестьянами. В 1937 году  полку лесорубов  прибыло: в лесной глухомани выросли два лагеря для заключенных. Сами зеки проложили через непроходимые дебри дорогу, через  бурные речные потоки на стальных тросах протянули подвесные мосты.  И действовали эти лагеря ровно 16 лет. В 1953 году, в год смерти Сталина они вдруг сразу сгинули в небытие. В 60-е годы начали исчезать  поселки лесорубов,  и к 80-м их не осталось ни одного. Слава богу, все заросло лесом, буйные алтайские травы затянули раны не оставили и следа от Тайга поглотила их, не оставив и следа от человеческих поселений, и лишь останки Тургусунской  ГЭС и сейчас стоят среди тайги, привлекая внимание туристов и вызывая массу вопросов.  Хорошо сохранились три турбинных камеры, массивное бетонное основание машинного зала, водоподводящий канал. По этим останкам легко представить, как была устроена и работала ГЭС.
     Являясь одним из немногих сохранившихся памятников местной  истории, руины ГЭС вполне достойны внимания учреждений культуры и туризма. Однако никому до них нет дела, памятником истории Тургусунскую  ГЭС признавать не хотят. Недавно какой-то предприимчивый делец на металлолом срезал автогеном все  детали  крепления турбин. Кому ни лень расписывают стены здания, и никто не знает, каково будущее этого  уникального памятника техники и человеческого труда.  А ведь нигде на территории бывшего Советского Союза гидроэлектростанций в  XIX веке не было и в помине. Да и в просвещенной Европе такой памятник надо еще поискать. Там бы к нему толпами ходили туристы.  Ныне, в 2010 году Тургусун ГЭС посетил гость из Франции – Пьер Копье, внук первостроителя станции. У себя дома, рассматривая пожелтевшие фотографии своего деда, он долго и тщетно искал на карте России Зыряновск и реку Тургусун. Так и не найдя их, решил ехать в Сибирь. Побывал, расспрашивая,  в Иркутске и Забайкалье, пока кто-то из российских туристов не подсказал, что Тургусун – это в Казахстане.  В Зыряновске его хорошо встретили и помогли добраться по чудовищно плохой дороге до руин г ГЭС. И вот уже  Пьер Копье со слезами на глазах прикасается к  стенам, сложенным  110 лет тому назад его дедом.  Оказывается, в его семье до сих пор хранятся фотографии, отражающие ту сибирскую историю.
К сожалению, до сих пор никто не написал книгу о всей этой строительной эпопее в Алтайской тайге, а ведь подробные архивные строительства Тургусунгэс хранятся в Барнаульском архиве.  Для краеведов Барнаула Тургусун теперь чужбина, для краеведов Усть-Каменогорска ехать в Барнаул слишком накладно.
               
                ТАЙНА ВЕЛИКОГО ПУТЕШЕСТВЕННИКА (написано совместно с В.Кравцовым)
                Доселе неизвестный нам Г.С.Карелин
Григорий Силыч Карелин – один из крупнейших русских путешественников первой половины  XIX века. Для нас он ценен еще и тем, что почти все его экспедиции прошли по территории Казахстана. Всю жизнь ему фатально не везло, как будто какой-то злой рок преследовал его до самой смерти. И кончина его была трагичной не только для него самого, но и для науки. В последние годы жизни, когда он уже отошел от дел и целых двадцать лет занимался обработкой материалов своих многочисленных путешествий, произошел пожар, погубивший огромный труд, состоявший из 11 томов уже подготовленной к изданию рукописи.  Это был последний, самый тяжелый удар, пережить который Карелин не смог. Он умер через несколько месяцев после пожара. Потеря неоценимая, ведь Карелин был не только пытливым исследователем и энциклопедистом, от внимания которого не ускользала ни одна деталь, будь то география, история, этнография, геология, не говоря уже о ботанике и зоологии, специалистом в области которых он и был. Ко всему прочему, природа наделила его литературным даром, и это еще увеличивает горечь сожаления от потери. (Заметим, что литературный дар передался и его потомкам. Его дочь Софья очень живо писала об отце, одна из внучек была неплохим поэтом, а правнуком был сам Александр Блок). Мы даже не можем в полной мере восстановить маршруты его путешествий по востоку Казахстана, которые он совершал, более пяти лет живя в Семипалатинске с 1840 по 1845 годы.   Если  первую половину своей творческой жизни Карелин посвятил исследованию огромной территории на западе нынешнего Казахстана и прилегающих областей (Оренбургская и Уральская губернии, земли Букеевской орды, побережье Каспийского моря), то теперь путешественник изучал, собирал и описывал «естественные произведения природы Сибири, Алтая и Зюнгарии (Джунгарии – так тогда называли восток Казахстана)». Он посетил и обследовал южную (Казахстанскую) часть Алтайских гор, Тарбагатай, озеро Ала-Куль, северо-восточное побережье озера Балхаш, северную часть Джунгарского Ала-Тау, на западе дойдя до Каркаралинска.
В течение более ста лет биографы Карелина (а среди них были известные ученые: биолог М.Богданов и ботаник В.Липский, в советское время Н.Павлов) пытались восстановит этапы его жизни и деятельности в эти годы, и каждый раз сталкивались с неразрешимой загадкой: в чем причина столь длительного «сидения» Карелина в Семипалатинске. Ведь Московское Общество испытателей природы (МОИП), не посылало его на такой  долгий срок, да и сам Карелин плодотворно работал лишь первые два года: 1840 и 1841-й, а затем лишь эпизодически делал незначительные поездки. Фактически в 1842 году Карелин закончил договорную с Обществом работу, уже собирается в Москву, но почему-то никак не едет.
 Причиной называлась трагедия – неожиданная смерть его верного помощника, любимого как сына И.Кирилова, действительно глубоко потрясшая Карелина и нарушившая его планы. Выдвигалась версия о происках генерал-губернатора Западной Сибири в Омске князя Горчакова, которому была подведомственна Семипалатинская область. Но оставалась какая-то недоговоренность, неуверенность в описаниях и самих биографов. Горячо любимая жена Карелина Александра Николаевна тяжело болеет, опасались даже за ее жизнь,   четыре дочери живут без отца, семья страдает от безденежья, а он, в письмах уверяя, что вот-вот приедет, продолжает жить в Семипалатинске.
Страдания и счастье вечного странника. В  капитальном труде В.Липского «Флора Средней Азии или Русского Туркестана, том III. Прибавление о Карелине» ( Петербург, 1905 г.) автор пишет: … «документов осталось много в Академии наук… не следует сомневаться в разыскании …. многих писем Карелина, …которые теперь приходиться считать утраченными…» Довольно странно, что ни Липский, ни Н.Павлов, гораздо позже написавший брошюру о Карелине (Москва, 1948 г.), повидимому, изучили все-таки не все материалы о путешественнике.
В 2011 году по просьбе автора сотрудник газеты «Аргументы и факты. Казахстан» В.Кравцов добрался-таки до архива Академии наук России в Петербурге. Его находки, по мнению автора этого очерка, сенсационны и  объясняют многое. Приведем отрывки из одного из найденных писем Карелина. 
Мансурову Николаю Александровичу.  27.02.1845г

Добрейший, единственный друг мой Николай Александрович!
Много раз собирался я написать к жене или к тебе о причинах, задерживающих меня в Сибири, причинах, бывших источником величайших огорчений, возбудивших во мне какую-то апатию, нисходившую до малодушия и наконец, страшно сказать, не раз наводивших меня на мысль о самоубийстве. Не стану тебе описывать душевных страданий моих, под бременем которых в два года испытал я более, нежели во всю остальную жизнь мою; приступлю прямо к причинам: их три.
     Первая: В 1842 году возложена была на меня обязанность особенною собственноручною припискою Государя на одном из моих донесений Министру Финансов, изложить подробно о состоянии Сибирских киргизов.
     Я (нахожусь) перед страшною ответственностию, которая легла бы на меня перед Судом Света, если бы взял на себя положить истину. Меня загнали (или загнили?) бы люди могущественные, которым бы ничего не стоило выставить мой отчёт. Как (жалкий?) донос и найти тысячи путей, чтобы исказить факты и (унизить) меня.
      Написать уклончиво нельзя. Значило бы, (что) начисто обмануть царя. В нерешимости я откладывал до этого времени, и теперь, когда мне известно, что предложение это забыто, я хотел (бы быть успокоен?), но в течение трёх лет был под влиянием истинной моральной (правды?).
    Вторая: Я имел здесь связь, от которой родилась девочка, как две капли воды похожая на Лизу (старшая дочь Карелина, - прим. автора). Этого ребёнка люблю я без памяти. Одним словом, как остальных детей моих. Участь её сильно меня тревожит. Мать ея (…) девка, которой родители люди беспутные, а отец вдобавок горчайший пьяница. Она живёт у меня на квартире. Смотря на малютку, я нередко плачу, думая о нещастной будущности этого невинного ангела. Кроткое, милое это создание привязано ко мне безмерно, и хотя я найди силы, чтобы разстаться с ним, но скорее сам буду питаться чёрствым хлебом, нежели брошу бедное дитя без помощи. Досель я ещё ничего не мог и не в состоянии был сделать. Надобно купить им домишко рублей в 300 и оставить на пропитание рублей по 25 в месяц». Далее Карелин жалуется на безденежье: «Остаётся мне единственная надежда на Академию, чтобы по крайней мере (рассчитавшись?), расстаться с ненавистной Сибирью.
Хотя я благоговею перед Ангельскими свойствами жены моей, но она женщина, и при болезненном состоянии своём легко может огорчиться и вознегодовать на мою Слабость. Отдаю друг, на твою волю, не прочитать это письмо, но открыть ей истину, и быть за меня ходатаем. Я её не стою.
    Третья: участь Масленникова (помощник и коллектор Карелина, - прим автора). Он при мне можно сказать с детства. Товарищам его, далеко ниже его во всех отношениях, успел я что нибудь доставить, а этот бедняга, до сих пор ещё не офицер. Он привязан ко мне как сын. Я решился хлопотать, сколько будет сил и определить его в Москву при Университете в качестве препаратора. Нет ли у тебя знакомых?
     Вот причины, особенно же вторая, которые приковывали меня здесь. Я возненавидел Семипалатинск, и как только буду иметь возможность, оставлю Сибирь, в которой единственное существо, драгоценное для моего сердца – это малютка Надя.
     Семейство моё вправе негодовать на меня... Напиши мне обо всём и успокой, и более всего о том, как примет жена мою исповедь, если заблагорассудишь известить её. Виноват перед ней безмерно!»
     В этом письме весь Карелин: порядочный, добрый, страдающий и …беззащитный. Примечательно, что дочь его Софья, написавшая воспоминания об отце, ни словом не обмолвилась о личной трагедии отца.
       Вот и разгадка великого путешественника, и, кто знает, возможно, и самовольное, двадцатилетнее заточение Карелина в захолустье связано не только с целью подвести итоги жизни и написать труды о своих путешествиях, но и с желанием в отшельничестве раскаяться и посвятить остатки жизни заботам о младшей дочери, горячо любимой им Наденьки.
       Конечно, Кравцов не первый из краеведов, прочитавший письмо к Мансурову. Но как мог ошибиться В.Енишерлов («Прометей» № 13, 1983 год), написавший, что незаконнорожденная дочь Карелина родилась …в Гурьеве?!
               
                ТАЙНЫ, ПОХОРОНЕННЫЕ НА ДНЕ БУХТАРМИНСКОГО ВОДОХРАНИЛИЩА

Усть-Бутарминск – небольшой (ныне не существующий) поселок, лежавший у слияния рек Бухтармы и Иртыша. Его история начинается в 1861 году, когда было принято решение о сооружении передового форпоста на российских рубежах образуемой Иртышской пограничной линии. Сохранился любопытный документ за 1764 год, доклад графа Панина и князя Голицина императрице  Екатерине II о состоянии границы в районе Усть-Каменогорской крепости:  «…слушали данную генерал-поручику Шпрингеру за высочайшим Вашего Императорского Величества подписанием  инструкцию о заведении крепости при устье реки Бухтармы, впадающей в реку Иртыш.»  Императрица придерживалась мнения, что истоки всех сибирских рек должны находиться в пределах России. Не исключением был и Иртыш. Но скоро сказка сказывается да не скоро делается: крепость была построена лишь в 1881году.  Здесь поставили  казачий отряд, поселили крестьян, дабы они занимались сельским хозяйством. Крепость располагалась на высоком правом берегу Бухтармы в версте от Иртыша, была обнесена земляно-каменным валом с установкой по внешней стороне рогаток. В начале ХIХ века здесь насчитывалось около 800 жителей, был госпиталь, деревянная  церковь во имя Святой Великомученицы Екатерины,  дом коменданта, таможня, казарма, несколько каменных военных складов.
Но не только военное значение придавалось новому поселению. Торговля с Китаем всегда играла важную роль в экономике России. Долгое время почти вся торговля с этой страной шла через Кяхту – городок на границе в Восточной Сибири. Это было очень далеко, Бухтарминск был ближе к Европе в два раза. В умах чиновников в Омске и Петербурге он представлялся  удобным пунктом для торговли с великим соседом, поэтому здесь была заведена таможня. Однако караванные пути оказались неудобными: мешали горы, судоходство на Иртыше не было развито, и торговля шла вяло. С Ирбитской ярмарки сюда лишь раз в году приезжали два торговца товарами, которые сейчас называются ширпотребом. Их называли «суздалями», видимо, по названию города европейской России. В обратную сторону в незначительных объемах шли  китайские товары: чай, шелк, фарфор, табак
 Еще задолго до строительства крепости русскими солдатами близ Бухтармы был раскопан один из «бугров», как называли крестьяне курганы. Тогда в числе прочих предметов была найдена серебряная статуэтка оленя. В 1735 году ее купил в Семипалатинске путешествующий историк Г.Миллер и передал в Петербургскую кунсткамеру (музей, созданный еще Петром I). Она и поныне хранится  в Эрмитаже в «Сибирской коллекции Петра». «Бугры» еще в ХVIII веке раскапывали и беглецы-каменщики на Бухтарме, за неимением посуды использовавшие выкопанные древние бронзовые котлы (отлитые более двух тысяч лет тому назад загадочным народом, известным в то время под именем «чудь»)  для варки пищи.
Как ни мал был поселок, а он вскоре приобрел широкую известность в ученом мире. И славой этой он был обязан вовсе не из-за военных подвигов и не как торговый пункт. Довольно неказистая деревушка стала знаменитой по двум причинам: во-первых, она лежала на пути почти всех ученых, проезжающих на Алтай, а во-вторых, благодаря… плитчатым формам гранита (его так и называли «плитяжным»). Тем самым матрацевидным скалам, что в виде отдельных подушек  и плит, лежащих друг на дружке, и поныне окружают Бухтарминское водохранилище. Как оказалось, эти формы гранита, так распространенные по Казахстану, не встречаются в Европе.
И вот ученые мужи из Германии и России, останавливаясь в Усть-Бухтарминске (чаще всего по пути на Зыряновский рудник), не могли отказать себе в удовольствии полюбоваться и полазать по шершавым и выветрелым прибрежным скалам. Особенно усердствовали геологи (тогда наука геология называлась геогнозией) да и остальные: географы, ботаники и зоологи (вернее сказать, тогда ученые были универсалы и геологию знали все, хотя одни больше, другие меньше). Геологи и поныне отличаются большой фантазией, выдумщиками они были и в те дальние времена. Каждый из ученых по-своему объяснял происхождение этих горных пород. А ученых, повидавших это «чудо природы», было немало, начиная от великого А.Гумбольдта, Г.Розе, Г.Гельмерсена, Г.Спасского, Г.Щуровского, Г.Карелина И.Мушкетова и кончая такими дилетантами в геологии, как А.Брем и Т.Аткинсон. Возник спор, с современной точки зрения принявший анекдотический характер. Сыр-бор разгорелся  из-за отпечатков на скалах человеческой ноги и конских копыт. Немалую лепту в него внесла и людская молва. Как водится, от народа ничто не ускользает, и он тут же сложил легенды, передаваемые из уст в уста. Казахи рассказывали о ноге Адама, русские о неком казаке, спасавшемся от преследования врагов. Разогнавшись, чтобы перепрыгнуть Бухтарму, конь так оттолкнулся от скалы, что оставил на камне след от копыт. На полном серъезе некоторые ученые считали возможным оставление отпечатка человеческой ноги на излившейся из недр земли расплавленной магме. Сторонником этой гипотезы был Григорий Спасский, ученый историк и известный в ученом мире  XIX века издатель «Сибирского вестника». Конец спору, длившемуся тридцать лет, положил Г.Гельмерсен, не менее известный русский геолог, пришедший к выводу, что следы, могли высечь… строители крепости. Так шутка простых мужиков стала предметом спора ученых. Впрочем, это объяснение не выглядит убедительным, и можно предположить, что шутку сыграла сама природа, ведь выветривание способно создавать самые причудливые формы.
Другая загадка таилась в двух пещерах, на стенках одной из которых были нарисованы какие-то древние письмена. В честь этих заметных достопримечательностей местные жители назвали близлежащие поселок и ручей Пещерами. В 1826 году русско-немецкий путешественник К.Мейер пытался проникнуть в них, но входы оказались заваленными, а надпись уничтоженной.
Казалось бы, эти достопримечательности навсегда потеряны для истории и науки, если бы не зарисовки, сделанные Г.Спасским в 1809 году и опубликованные в Горном журнале.  Но еще раньше, в 1776 году упоминание об этих пещерах и письменах оставили рудознатцы, служащие Колывано-Воскресенских заводов П.Шангин Л.Феденев, посланные для отыскания новых месторождений. Сами того не зная, они стали первыми в Казахстане, кто обратил внимание на петроглифы (наскальные рисунки). Более того, по распоряжению царя Александра I в самом начале ХIХ века на Алтай были направлены два профессиональных художника Андрей Терентьевич Петров и  Емельян Михайлович Корнеев «для снятия видов Колывано-Воскресенских заводов». Столичные художники были очарованы горной природой. Петров так отозвался об увиденном:  «…места, преизобильные величественными картинами, которые едва ли в чем уступят альпийским или Швейцарским, а дикостью и ужасной страшностью своею превзойдут оные». В 1802 году  они побывали в Усть-Бухтарминске. Петров написал картину «Вид Бухтарминского рудника», за которую впоследствии ему было присуждено звание академика живописи, а у Корнеева (в числе множества других) известны работы: «Вид Бухтарминской крепости с южной стороны» и «Пещера в Бухтарме». Та самая, о которой уже сказано. Работы хранятся в Русском музее Петербурга и Историческом музее в Москве. Увидеть их проблематично, так как, скорее всего, они хранятся в запасниках. Зато широко известна гравюра вовсе не художника, а горного инженера Колывано-Воскресенских заводов Кулибина (между прочим, сына знаменитого  петербургского изобретателя). По заданию начальства из Петербурга, делая описание рудников, он запечатлел вид Бухтарминской крепости, где отчетливо видны Мохнатая сопка и  береговые скалы.   Кстати, Петров и Корнеев входили в состав военно-рекогносцировочной комиссии, посланной для ознакомления с охраной российских рубежей в Азии, и возглавлял эту экспедицию небезызвестный А.Х.Бенкендорф, тот самый шеф жандармов, который досаждал А.Пушкину и немало попортил ему нервов. Не исключено, что он побывал и на Бухтарме.
Каждая деревня, каждое село, тем более, если им под двести лет, имеют свою историю и своих знаменитостей. Не исключение и Усть-Бухтарминск. Таким человеком, но уже в наше время, стал скромный чиновник самого мелкого ранга - переводчик бухтарминской таможни Андрей Терентьевич Путинцев. В  1811 году его отправили в командировку в Китай для ознакомления с рынком сбыта и местной торговлей. Побывав в Чугучаке и Кульдже, он оставил записки с описанием пути. Теперь, спустя почти двести лет, его дневник стал бесценным научным материалом, а сам он вошел в список исследователей-путешественников ХIХ века.
  Видным человеком в поселке был казачий ротмистр Вершинин, после службы ставший инспектором рыбалки по Иртышу и Зайсану. Зная жизнь людей, и в том числе обычаи и язык кочевых народов, он пользовался необычайной популярностью и авторитетом за свою честность и неподкупность. Знатока края и народных традиций, его даже приглашали для разрешения споров, а народная молва присвоила его имя нескольким береговым утесам. Образ Вершинина – пример того, как создаются легенды. Уже в конце ХIХ века о нем забыли, но остались «быки» (утесы) на Иртыше его имени и  сказание, как некий казак, убегая от погони, на коне перепрыгнул через Бухтарму (кстати, оставив тот самый пресловутый след конских подков). 
В 1829 году случилось сразу два события: проезд пышного кортежа великого А.Гумбольдта с остановкой в Бухтарме и водворение здесь ссыльного декабриста Муравьева-Апостола. Судя по всему, жилось Матвею Ивановичу на Бухтарме неплохо. Чудесная природа, здоровый климат, река, горы. Он поселился у Бранта – начальника местной таможни, самого зажиточного и хлебосольного жителя поселка. Дом его стоял в версте от Бухтарминска рядом с сосновой рощей на речке Селезневке (кстати, речка названа по имени знаменитого в Сибири разбойника и свободолюбца Селезнева, за 70 лет до этого  прятавшегося здесь от властей. Ныне примерно здесь стоит дом отдыха «Голубой залив»). Аристократ из Петербурга, Муравьев нашел здесь себе жену из народа, дочь местного священника Марию Константинову. Получив денежный перевод от сестры, вскоре зажил своей семьей, купив собственный дом. В планах его было завести хлебопашество, пчеловодство, он сам шил своей горячо любимой Машеньке обувь, ходил на рыбалку, наблюдал местных птиц. Сохранилось даже письмо, где он пишет своей будущей жене: «Сегодня видел, как отлетают на юг небольшими стайками кара-торгаи (казахское название эндемика казахских степей черного жаворонка) – жаворонки… Пусть эта птичья почта  расскажет миру о моей бесконечной любви к тебе».  Ей богу, так и кажется, что не раз возникали у Матвея Ивановича мысли: «И зачем мне этот хмурый Петербург, самодовольные лица знати и интрижки! Не лучше ли дожить здесь на лоне природы среди грубых, но чистых душой крестьян». Но нет, нажив двух дочерей, через семь лет он был переведен в Ялуторовск,  затем  в Тверь, и все-таки уехал в Петербург.
 Почти целый год (1852) в Усть-Бухтарминске прожил странный чужеземец, некто Альфред Киндерман из Вены, занимавшийся сбором бабочек. Вызывая насмешки и недоумение местных обывателей,  с утра до вечера, а то и по ночам, бродил с сачком, занимаясь «никчемным» делом. Он открыл множество незнакомых науке бабочек, и спустя полтора столетия его имя с благоговением повторяют коллекционеры (и специалисты) всего мира.
В то же время жил в Усть-Бухтарминске  былинный богатырь, священник местной церкви,  некто А.П.Бисеров, о силе  которого ходила слава по всей Сибири. Например, один из рассказов был таков. Как-то рассердившись, священник со злостью схватил за концы два мешка с мукой весом по 10 пудов каждый. Подняв их вверх на вытянутых руках, он с силой ударил их друг о друга, так, что мешки разорвались, и мука высыпалась на пол. Такими же силачами были и сыновья Бисерова. До сих пор некоторые литераторы, рассказывая о здоровье сибиряков, вспоминают священника с Бухтармы.
 Много разных визитов видела Бухтарминская станица, но ни один из них не сравнится с пышностью каравана Великого князя Владимира Александровича с супругой, в 1868 году вознамерившегося посетить Зыряновский рудник. По всей видимости, не одно праздное любопытство заставило сына императора Александра II отправиться в столь далекое (и единственное в истории царской семьи) путешествие в свое семейное имение на Алтае. Алтайские заводы (имеются в виду и рудники) приносили в казну немалую долю дохода, но к этому времени запасы стали истощаться, и это немало беспокоило императора. В свите Его Величества князя было едва ли не все руководство Западной Сибири:  генерал-губернатор Западной Сибири А.П.Хрущев, военный губернатор Семипалатинской области В.А.Полторацкий, Томский губернатор И.П.Родзянко, граф Б.А.Перовский, адмирал  Г.Т.Бок,  академик А.Мидендорф и мн. др.
Запоминался Усть-Бухтарминск и по экзотическому сплаву по Иртышу, которым завершали путешествие едва ли не все гости, побывавшие в Бухтарминском крае. Кто на лодках, кто на баркасах, а то и на плотах, начинали они сплав одни в Красноярке, другие в Гусиной, так называемой Верхней Пристани (деревни и причалы на Иртыше), и первым впечатлением от плавания был вид Бухтарминска на высоком скалистом берегу. 
         Давно  (с 1960 года) нет Усть-Бухтарминска. Воды рукотворного «моря» поглотили его вместе с тайнами древних курганов (они были в пойме Иртыша), загадками, могилами и легендами более позднего времени. Плещутся волны над  Вороньей, Гусиной пристанью (сюда привозили руду с Зыряновского рудника для сплава по Иртышу), бывшим казачьим редутом Черемшанским и многими другими прибрежными поселками, ушедшими на дно рукотворного моря и оставшимся лишь в описаниях путешественников прошлого. Никто уже не помнит о страшных утесах по берегам Иртыша, о которые не раз разбивались сплавщики.  Но тени прошлого витают где-то рядом и напоминанием о былом служат  островки, кое-где возвышающиеся над водой (например, у Гусиной), Мохнатая сопка, у подножья которой 179 лет назад гулял великий Гумбольдт, размышляя о вулканизме Центральной Азии. Эта сопка не подвластна времени, и даже море не могло ее покорить. Она все так же горделиво возвышается, свысока поглядывая на Новую Бухтарму (городок цементников), теперь уже не с юга, а с востока приютившуюся  у ее подножья.

                УНИКУМ ПРИРОДЫ - ХАТУН-КАРАГАЙСКИЙ БОР 

Кто проезжал по дороге Усть-Каменогорск - Курчум, наверняка обратил внимание на бугристые пески за Казнаковкой перед переправой через Бухтарминское водохранилище. Эти прибрежные дюны образуют настоящую песчаную пустыню со всеми ее атрибутами: жарой, безводьем, ящерицами и типично пустынными растениями. И хотя ей далеко до знаменитых пустынь, - ее размеры примерно 10 на 30 км - она носит громкое название Кызылкум. Даже неискушенный человек замечает необычность этого уголка природы, и это действительно уникальное явление взаимного проникновения разных географических зон. Во всей нашей области, а может быть и во всем Казахстане не найти другого такого уголка, где бы вот так в одной точке сошлось так много элементов севера и юга. Из пустынь Семиречья сюда проникли такие растения как джузгун, чингил, эфедра, а из Сибири - сосна, ползучий можжевельник, ива. Южнее сосну обыкновенную уже не встретишь во всей Евразии, лишь в районе Каркаралинска близ Караганды сосняки вторгаются тоже далеко на юг, но все-таки севернее, чем здесь, близ Зайсана.
Издали пески Кызылкум смотрятся огромной желтой грядой. Если подъехать ближе, на гранях дюн замечаешь темные, будто обгорелые грани барханов, словно по ним промчался огонь, оставив почерневшие бока. На самом деле это склоны, заросшие густым ковром можжевельника, среди которого тут и там стоят одинокие и кое-где небольшими группками сосны. Это остатки так называемого Хатун-Карагайского бора, шумевшего здесь в начале XIX века и являющегося южным краем сосновых лесов Калбы.
Место это своеобразно еще и потому, что с одной стороны к нему примыкают тростниковые займища низовий рек Букони и Кулуджуна, а с другой - Бухтарминское водохранилище. Здесь находится Кулуджунский заказник, призванный охранять богатую фауну и флору, среди которых много редких водоплавающих, и есть и виды, внесенные в Красную книгу: жирнохвостый карликовый тушканчик сальпинготус, зайсанская ящерица круглоголовка, глазчатая ящурка и др.
В солнечный летний полдень пески пышат жаром, а редкие сосны почти не дают тени. Оставляя пунктиры следов, вверх и вниз по барханам бегут закованные в хитиновые панцири жуки-чернотелки. От кустика к кустику сигают мелкие ящерицы круглоголовки с серым тельцем, будто обсыпанным песком.
- Кик-кик! - верещит пустельга и, стоя в воздухе, трясет крыльями.
Похожие на ковыль, кустики селина колышатся на ветру и чертят по песку длинноволокнистыми стеблями круги и полукружия.
Вечером, когда спадает дневной жар, из-за кустов шиповника слышится негромкий, негромкий, отрывистый покрик. Долгое время натуралисты не могли понять кто это: птица или зверек, и прошло много лет, пока не был пойман обладатель таинственного голоса - пищуха.
Ночь приносит свежесть и прохладу. Мелькая неясной тенью по пескам скачут, маленькие кенгуру - мохноногие тушканчики, неуклюже, будто лягушка, прыгает жирнохвостый тушканчик. Скользя неслышным полетом, за ними охотится болотная сова. Хриплым и грубым голосом рявкает самец робкой косули. Все следы жизни, как на чистой бумаге, рисуются на мягком песке, по которым легко прочитать, что здесь происходило хоть ночью, хоть днем.
Первый, кто оставил письменное свидетельство о сосняках на левом берегу Иртыша, был поручик Генезер, посланный полковником Шпрингером в 1764 году до Зайсана для приискания мест, удобных для строительства крепостей по Иртышу. Стоя в лодке и обозревая местность, он отметил:
«…При устье Курчума на левом берегу Иртыша по песчаным сопкам виден изредка сосновый бор, который не очень толстый».
В 1830 году было заложено укрепление Кокпекты и при нем стал застраиваться поселок, для которого требовался строительный материал. Тогда и начались вырубки близлежащих боров: Каиндинского и Хатун-Карагайского.
В 1849 году, производя геологические изыскания в Калбинских горах, горный инженер А. Влангали записал:
«По соединении Тальменки с Буконью по песчаным холмам левой стороны реки простирается несколькими отдельными рощами Хатун-Карагайский бор. Здесь находятся зимовки волости Караул-Джасык, деревянная изба ее султана Кулики Чингисова, а также устраивается киргизская мечеть. В  Хатун-Карагайский бор, также как и в Каиндинский, высылаются из Кокпектов партии для рубки строевого леса, и для этой цели здесь построена деревянная казарма.
…Султан был высокого роста, строен… Одежда его состояла из вельветовых чембар, такой же куртки и яргака из жеребячьих шкур шерстью вверх».
Так старались, рубили, что к концу XIХ века от бора почти ничего не осталось, а в XХ веке даже и забыли о нем.
В 2002 году я навестил Кулуджунский заказник после более чем 30-ти летнего перерыва. Если когда-то над речной поймой стоял птичий гвалт и стаями летали гуси, кулики и чайки, то теперь здесь почти тихо. Порублены ивняки по берегам, пусто на Чаячьем озере и лишь одно утешение, что появилась молодая поросль сосенок. Но, судя по темпам роста, бор может восстановиться не раньше, чем через 200 лет и то, если не случится пожара. А как бы хотелось, чтобы здесь снова зашумел сосняк, но для этого ему надо помочь. Без искусственного лесоразведения и охраны здесь не обойтись.
               
                ФЫКАЛКА

       Странное и в то же время прелестное название, вызывающее такие же приятные ассоциации, как  Топотушка, Поскакуха, Моховушка. Ласковые слова, от которых веет стариной, типично русским сказочным фольклором. Уверен, что и придумали это милое слово те самые старички-сказители, в избы которых на огонек лучины собирались по вечерам соседи, чтобы послушать очередной сказ дедушки-говоруна. Не знаю, есть ли еще где, кроме как на Бухтарме, деревушка с таким названием. Наверное, нет. Только здесь, в «Камне», как называли русские люди любые горы в ХVIII веке, могло родиться это слово.  Замечено, что произношение его на Алтае не  никого не  удивляет, но скажите его где-нибудь в Алма-Ате, и оно вызовет по меньшей мере любопытство и удивление. Я сам никак не мог найти объяснения   имени этой забытой богом деревушки, пока не прочитал у Г.Гребенщикова соображение по этому поводу. Был такой замечательный сибирский писатель, к сожалению вычеркнутый из нашей жизни советской цензурой. В числе прочего значительное место в его творчестве занимала история и этнография русских на Алтае. Но и опять-таки не знаю, сам ли он придумал объяснение или ему подсказали старики самой деревни, где он прожил почти весь 1911 год.  У писателя было время, чтобы вникнуть в мир староверов, оставшихся в своем ХVIII веке.
            «Теперешняя деревня Фыкалка находится в другом месте, на реке Фыкалке, названной так потому, что старики, поселившиеся на этой речке, пока дошли до нее, порядком «пофыкали», то есть от усталости тяжело переводили дух, «запыхивались».
                Г. Гребенщиков. «Алтайская Русь».
       Он же, Гребенщиков считал Фыкалку прародительницей всех старообрядческих поселений на Алтае, а значит и всех русских в этом горном крае. Когда это произошло, никто не знает, но писатель приводит легенду, как шестеро скрывающихся в дебрях беглецов, не могли поделить между собой единственную женщину. Дело кончилось тем, что самый крутой, как теперь говорят, порубал всех соперников топором. Закопал их в одной яме, сам переселившись на то место, где и поныне располагается деревня. Наверное, такой случай был не единственным и народ даже слово придумал для этих извергов: мясорубы. В какой-то степени именно эта жестокость нравов, беззаконие и безвластие в конце концов вынудили самих же этих бродяг обратиться к властям с повинной и просьбой о принятии их в государственное подданство.
       Относительно даты возникновения поселения существуют разночтения: сам Гребенщиков называет 1740 год, а вот унтершихмейстер Лаврентий Феденев, в 1792 году учинивший по приказу властей «роспись» поселений на Бухтарме, упоминает, что в деревне Фыкальцы при деревне того же названия имеется всего два двора, где живут три человека.
          Но что за чудо, эта деревушка, упрятанная за горами,  реками и долами!  Солнечная поляна, окруженная густыми пихтачами по склонам крутых грив, речушка, журчащая среди валунов и каменьев, избушки, рубленные из вековых лиственниц, нетоптаные луга и травы, непролазная грязь на единственной деревенской улочке и петух, приветствующий вас с плетеной  и покосившейся набок изгороди.  Объехав большую часть области, давно приметил четыре деревушки, где хотелось бы прожить век, где сидел бы у окошка и, не отрываясь, все любовался и любовался, открывающейся картинкой, какая вряд ли еще есть где на белом свете. А деревушки эти вот какие: Зимовье, Коробиха, Урунхайка и Фыкалка.
         Веками ходила да и до сих пор ходит легенда о Беловодье – сказочной стране, где царствует благоденствие, справедливость, нет гонений за веру, еды и всего прочего вдоволь, короче, божья благодать. Рай земной, где птицы поют в садах и лесах, реки молочные, а берега кисельные. В чьей-то мечтательной душе родилась эта фантазия, но складывается впечатление, что кто-то раньше всех  уже побывал на Алтае и, возвратившись домой, поведал о той же Бухтарме, о приволье, где нет властей, податей и принудительного рабского труда. И вот уже потянулись русские люди, расспрашивая в дороге о пути в заветные, божьи места. Отваживались на это немногие храбрецы, особенно преданные своей вере и в первую очередь приверженцы старых, дониконовских обрядов. За ними потянулись мастеровые-бергалы, измученные непосильным трудом в шахтах и на демидовских заводах. Были среди них и просто любители вольной жизни, отчаянные  сибирские мужички, привыкшие бродить и разбойничать в тайге. Пробирались, прячась от властей, искали местечко подальше и поукромней, куда не просто добраться. Нашли полянку среди гор и леса и поняли, что это и есть та самая земля обетованная: только трудись, не ленись, заводи хозяйство и живи. И можно понять ошалевших от восторга рассейских мужичков при виде жирного чернозема, трав, высотой в два человеческого роста, а главное свобода и раздолье: земли бери, сколько хочешь!
         Вот куда упряталась патриархальная,  допетровская Русь! Скрылась ото всех и сохранила свою первозданность. Это углядел  сто лет назад Гребенщиков, сам выходец из народа, из Алтая. Его очерк «Алтайская Русь» имела успех необыкновенный, а лекции на эту же тему собирали в Петербурге и простой люд и высшую знать . Тогда сообщение Гребенщикова о русских людях, сохранивших в дебрях Алтая свою самобытность с ХVII века, было равносильно открытию Америки.  И именно  в Фыкалке писатель нашел наиболее яркие  образы людей, погруженных в «истинную, чистую» веру.  Но это  не богатыри, подобные Илье Муромцу и не старцы, проводящие жизнь в молении, а люди, борющиеся за свой хлеб насущный, созидающие блага жизни и живущие в  достоинстве и достатке.        Диву даешься, читая описание жизни каменщиков, в той же Фыкалке, где почти 190 лет тому назад побывал просвещенный европеец Карл Ледебур.  Посетивши это самое далекое русское селение на границе с Китаем в 1829 году, он нашел ее состоящей из 10 изб. Его удивило, что в деревне, лежащей на высоте 1200 метров, успешно выращиваются  пшеница, рожь, овес, ячмень, капуста, мак, огурцы, тыквы и лук. Ведь в лежащем за горами Уймоне крестьяне жаловались, что эти культуры вымерзают. Ледебур объяснил это тем, что Фыкалка защищена от холодного влияния севера горами, а Уймон, наоборот, открыт ветрам и сибирским морозам. Но не это привело его в удивление, а сам дух первопоселенцев, не сломленных жизненными  трудностями. В условиях дикой природы, в отсутствии всякой цивилизации они смогли устроить достойно свой быт.
      « Вечером я приехал в Фыкалку – самое отдаленное в этом направлении русское селение.Здесь проходит граница двух величайших государств мира! Но какая разница между этими двумя государствами, несмотря на сходство природы, которая их соединяет!...Китай находит удовлетворение в тысячелетней оцепенелости, в неизменяющейся жизни, Россия же, напротив, даже в этих отдаленных краях государства гигантскими шагами спешит навстречу просвещению и охотно заимствует все новое, ищет его, принимает близко к сердцу. Жители русских пограничных деревень выгодно отличаются от своих неуклюжих южных соседей: сильные, хорошо сложенные, подвижные и энергичные, они представляют собой отрадное явление в этой глуши, и вместо того чтобы стесняться в присутствии иностранцев, которых им не так часто приходится видеть, быть замкнутыми или робкими, они высказывают всем своим поведением и своим отношением прямодушие и откровенность, бескорыстие и услужливость, которые воистину поразительны».      
          Фыкалка вошла в историю не только как центр Беловодья и поселения каменщиков, но и образованием совершенно новой отрасли хозяйства – домашнего мараловодства. Никакие не ученые, не чиновники, а простые, возможно, даже неграмотные мужики-крестьяне придумали, вместо того, чтобы убивать маралов, содержать их в своем хозяйстве, кормить, ухаживать и раз в год собирать урожай драгоценных пантов.  Кому-то первому пришла в голову эта мысль, он поделился с соседом, и вот уже ватага мужиков гоняет сильного зверя по горам.
         «Тятенька, покойничек, первый стал ловить-то их… По три лошади за одним зверем заганивал!» - рассказывал Гребенщикову дедушка Афанасий, сын Авдея Парфеновича Шарыпова.  Как выяснил еще до этого А.А.Силантьев - ученый охотовед из Петербургского Лесного института, побывавший на Алтае в 1897 году, первым, кто поймал живьем марала, был житель Фыкалки Савелий Игнатьевич Ушаков. Было это в начале тридцатых годов.  Но держать этого марала Ушаков не стал, а продал его своему зятю Авдею Парфеновичу.  Тот же быстро смекнул, что дело это стоящее, и стал прибавлять стадо, сначала подлавливая диких зверей, а потом и разводить в своем садке. Тогда же в Фыкалке  и родилось это новое слово садок или садочек, то есть парк, огороженный участок, куда «садят» отловленных маралов. Выяснилось, что мараловодство приносит хорошие доходы. Мараловоды быстро богатели,  наряду с пчеловодством и хлебопашеством  все больше людей втягивалось в это занятие. Сюда зачастили ученые зоологи, охотоведы, чиновники от сельского хозяйства.
          «Сама деревня… состоит из 49 дворов и изб с амбарами и разной изгородью и имеет всего одну улицу, идущую с юга на север. В ней 65 тягловых мужицких душ и 310 душ мужского и женского населения.  Дома теперь большей частью новые, с крышами шатром, т.е. на четыре ската. Старинных домов очень мало, но зато они очень резко выделяются своей типичностью. Они очень высоки – в 18-20 рядов пяти - и шести вершковых бревен, с крутыми двускатными крышами, с нахмуренными вдавленными лбами, с маленькими, у самого карниза, окошками,  с низкими подвалами вместо подполий и глухими оригинальными крылечками. Большинство ставней и окна выкрашены в яркими красками и раскрашены какими-то крупными неестественных сочетаний цветами. Но что всего интереснее в Фыкалке – это то, что вся она по околице окружена громадными зигзагами жердяных изгородей, точно кто-то вывел вокруг деревни крупные и нехитрые узоры. Это маральники или маральи сады».
                Г.Гребенщиков. «Алтайская Русь».
           В Фыкалку и сейчас добраться непросто. Зато отважившийся на поездку получит истинное наслаждение не  только от красот природы, но в первую очередь от ее первозданности и девственности.  В этом  вовсе нет заслуги человека, а скорее наоборот: человек еще не успел добраться сюда со своими экскаваторами и развороченной землей, громадами бетона, а главное – стадами автомобилей. Конечно, цивилизация и здесь сказала свое слово, но пока еще робко, не особенно навязчиво и не успев преобразовать по своему образцу. Есть дорога, но не асфальт, а далее до Белой и вообще только грунтовка.  И, что очень важно, есть шикарный мост через Бухтарму, точнее, даже два: один у Согорного, другой – у Белой. Не будь этих мостов, построенных Союзом явно в приграничных целях,  любая поездка в страну каменщиков превратилась бы в полное приключений путешествие. А так, никаких проблем и лишь одна забота: не пошел бы сильный ливень. Развезет чернозем и тогда езда от Белой до Фыкалки  может стать опасной.
       Мало где еще в Казахстане остались места, где можно ехать по вполне сносной дороге, восхищаясь открывающимися картинами гор и лесов, да еще и  наслаждаться одиночеством.  Редко-редко встретится автомобиль, а может и вообще не попасться ни одного. Дорога идет по грандиозному ущелью по левому берегу Бухтармы. Она то ныряет в аллею из берез, то выбегает на открытую поляну, заросшую травами с куртинами леса по логам, то прижимается к  скалам, спускающимся со склонов горы.
         Издалека на правом берегу Бухтармы видны отвесные утесы перед деревней Печенской,  имеющей и второе название: Верх-Бухтарминская. Когда-то давным-давно, еще до прихода русских у основания этих скал  дикие маралы устроили свои солонцы.  Тысячелетиями они  выгрызали солоноватую землю, образовав ниши, наподобие печных (имеется в виду русская печь).  Отсюда и родилось название деревни: Печи.
        Перейдя по капитальному мосту на правый берег Бухтармы, дорога круто забирает  вверх и,  размашисто виляя по увалам  в основном безлесных гор, километров через двадцать приводит в Белое. Большое село лежит в глубокой долине, со всех сторон окруженной горами. Недаром писатель Ефим Пермитин, избрав эту деревню местом действия героев своей любимой книги  «Горные орлы», назвал ее Чашеваткой.
     И опять  из Чашеватки  дорога идет все вверх и вверх, по покатым холмам, впереди которых высятся более высокие горы – белки,  называемые то Холзуном, то Листвягой.  Полотно дороги – голый назем и без всякой подсыпки гравием. Если, не дай бог,  развезет, тогда только на тракторе. Или на лошадке – незаменимой помощнице крестьянина. (Может, это бездорожье пока еще и бережет  Фыкалку в относительной неприкосновенности?)
        Фыкалка открывается внезапно. Широкая долина, теснимая лесистыми горами, по ней домики вдоль улицы, по которой впору ехать только на лошади. Глаз не упирается в теснины, здесь нет утесов, крутизны,  все мягко, плавно, с волнистыми очертаниями хребтов, уходящих в даль. И лес, зубчатой стеной подступающий к деревушке. Пихтовый,  дремучий, темный, словом, чернь, как издавна называли  именно пихтачи.  Но он вовсе не давит своей мрачностью, а, наоборот, радует, рождая образы русских сказок: русалки, Аленушки и ее братца Иванушки, серого волка и бабы Яги.
      Дорога, под силу лошади или трактору идет и дальше чрез пади, леса и горы на Фадиху, и по слухам в этом сказочном месте стоит терем-теремок, в который прилетают лишь на вертолете.
         Нет, не может быть, что первые поселенцы были равнодушны к красоте. Они явно выбирали живописные места, ведь красота природы отождествлялась у них с представлением о рае, о божественном.
       Деревня явно хранит приметы старины и имеет патриархальный  вид.  Пока еще неоцененное нами богатство! Бросается в глаза хорошо сохранившаяся на пригорке полутораэтажная изба, как говорят дом самого основателя мараловодства и богатея Шарыпова. И деревня среди  сохранившейся природы и дом Шарыпова, внесенный в список памятников деревянного зодчества Сибири, это же  заповедник Беловодья!  Музей  мараловодства и поселений каменщиков под открытым небом! У нас есть здания – памятники истории и культуры.  Фыкалка - памятник русского этноса на Алтае должна быть взята под охрану государства.  Это явно напрашивается, ведь нельзя же дать сгинуть одной из вех в истории! 
       Фыкалка! Никакой поэт, никакой писатель не скажет лучше самого народа, придумавшего это название. Имя этой маленькой деревушки  знают во всем мире. И великий грех, кощунство и святотатство заменить это слово-памятник на другое. (Говорят, теперь русская деревушка переименована на казахский лад и теперь называется Бекалкой)

                ХАН-АЛТАЙ 
 
    Поставив перед собой задачу выявить всех известных деятелей науки и культуры, когда либо посетивших Зыряновск, к стыду своему лишь недавно узнал о том, что в 1914 году здесь побывал знаменитый путешественник и геолог В.А. Обручев, хорошо знакомый читателям по фантастическим повестям «Плутония», «Земля Санникова», «В дебрях Центральной Азии».
В. Обручев – удивительно интересный человек, ученый, исколесивший Китай, Монголию, Сибирь, Среднюю Азию, написавший более 1000 крупных работ. Неоднократно бывал он и на Алтае. Необычайно плодовитый на перо, уж от него-то я ожидал найти самые интересные сведения! Поэтому с трепетом открывал книги, отысканные в библиотеке Академии Наук в Алматы «Алтайские этюды», изданные в 1915 году и «Мои путешествия по Сибири». Не скажу, что они меня разочаровали, но то, что не оправдали ожиданий – это точно. Скупые сведения, сообщенные ученым без всяких эмоций.
Его рассказу я попытался придать некоторую живость.
Путешествие В.А. Обручева подходило к концу. Оставалось посетить восточную часть Алтая и вернуться в Бийск, чтобы оттуда уехать домой в Москву.
Обручев, к этому времени уже известный ученый, геолог, географ, исследовавший многие области Азии, Алтаем интересовался особенно и бывал здесь не один раз.
Вместе с 23-летним сыном Сергеем, будущим крупным ученым, в том 1914 году Обручев решал вопросы геотектоники, происхождения горных цепей Алтая. Однако в планы пришлось внести изменения.  30 июля приехав в Онгудай, большое село на Чуйском тракте, ученый узнал о начале войны с Германией и заторопился домой. Решение пришло сразу: идти более коротким путем через горы в Зыряновск, а оттуда по Иртышу сплавиться в Омск. Заодно Владимир Афанасьевич хотел осмотреть почти неисследованный учеными хребет Холзун на предмет древнего оледенения.
В селе Абай в Уймонской долине Обручевы отправили по почте собранные коллекции, рассчитались с проводниками и наняли новых, алтайцев, хорошо знавших дорогу. Их было двое: один в годах, невозмутимый, невысокий калмык, которому можно было дать и 75 и 45 лет, другой – совсем молодой, круглолицый, то ли сын, то ли внук пожилого, за всю дорогу, кажется, не проронивший ни слова.
Перейдя вброд Коксу, путники начали подъем по северному склону вдоль речки Хаир-Кум, которую русские называли Банной. У этой речки было еще и другое название, калмыцкое, уже забытое – Аракым.
Туристы, уже в наше время ходившие по этому маршруту, рассказывают, что стоит на этой речке памятник – обелиск «какому-то немцу». Кто такой, почему поставлен – все тайна.
Эту загадку почти столетней давности раскрывает Обручев, который пишет: «…Река Банная местами видна была глубоко внизу и пенилась на каменистых перекатах. Я вспомнил, что на броду через эту реку погиб в 1909 году геолог Петц, член геологической партии царского кабинета, изучавшей Алтай». Почти наверняка можно сказать, что это тот самый Г.Ф. Петц, что вместе с Семеновым Тянь-Шанским писал «Землеведение Азии», издававшееся в конце XIX века и был член Русского Географического общества.
По мере подъема одни породы деревьев исчезали, а на их место приходили другие. Тополь и березу сменила ель, выше росла лиственница. Там, где на ее смену пришел кедр, путники заночевали, причем проводники калмыки спали под открытым небом, завернувшись в меховые шкуры и подложив под головы седла.
Выше началось настоящее высокогорье, и редкие лиственницы с вытянутыми в одну сторону, полуотмершими ветвями говорили о суровости климата и свирепствующих здесь ветрах. Все чаще встречались осыпи из острого щебня и обломков скал – корумы – гряды скал, лужайки альпийских трав, кустики полярной березы и ползучей пихты покрывали неровный водораздел, по которому шли. По сторонам высились скалистые гребни, обрывающиеся на север карами – так называются выгрызенные древними ледниками котловины-цирки с моренами, снежниками и неизменными озерками. Несколько раз пришлось пересекать поля снега, полосами спускающимися до самого леса.
Стояло летнее тепло, пожалуй, даже душный зной и алтайцы, сопровождающие путешественников, поглядывали на небо, видимо, опасаясь ухудшения погоды. И хотя было только 5 августа, Обручев понимал, что на этой высоте их вполне мог застичь снегопад.
Далеко на востоке, на месте Белухи зловещими лилово-серыми валами клубились облака.
- Хан Алтай, - махнул камчой из козьей ножки старый калмык. – Там… Катунь… белки. – Калмык старался объясняться по-русски. – Хан… сердится… нехорошо, - еле разжимая зубы, хмуро выговаривал он, и на его непроницаемом, будто из дубленой кожи, смуглом лице не дрогнул ни один мускул. Никто не видел, чтобы калмык рассмеялся или сболтнул лишнее, и это всегда удивляло русских. Впрочем, Обручев на своем веку общался со многими азиатами, монголами, китайцами, бурятами и все они, особенно крестьяне, охотники, лесные отшельники, люди природы были немногословны и предельно кратки, стараясь не тратить лишних слов.
На юге, в далекой синеватой мгле, за грядами ближних отрогов угадывалась низина с Зыряновском, а за ним плоская возвышенность, протянувшаяся за Иртышем. «Калба», - узнал ученый плоскогорье, которое он исколесил вдоль и поперек еще в прежние годы. Слово не совсем понятное, но явно калмыцкого происхождения, так же как Калмак-Тологой – гора у самого Зайсана.
Путешественники ехали по едва заметной тропе, которая вела вовсе не на юг в сторону Бухтармы, а продолжалась на восток вдоль гребня Холзуна. Больше того, она даже снижалась и, что удивило Обручева, впереди вместо ожидаемых светлых лиственничников темнел хвойный пихтач. Здесь все перемешалось и чередовалось одно за другим: влажная тундра, сухая степь. На смену редким, так называемым парковым кедрачам пришли пихтовые леса. Все зависело от экспозиции: южные, засушливые склоны резко контрастировали с северными, влажными.
К вечеру снова спустились почти до леса, где и заночевали, с трудом утоптав площадку под палатку в зарослях буйных трав.
Утром пришлось преодолеть небольшой подъем на перевал. Он представлял собой волнистое, тундряное плато с торчащими глыбами скал, с медленно текущими реками. Небольшие озерки с поросшими травой берегами гляделись темными, почти черными зеркалами. Из них-то и начинались речки, причем текущие как на север, в бассейн Катуни и Оби, так и на юг, в бассейн Бухтармы и Иртыша.
К полудню добрались до истоков речки Черновой, сбегающей в Бухтарму. Леса, покрывающие южные склоны Холзуна оказались еще более густыми, чем на противоположном, северном склоне.
- Листвяга йок, - пояснил проводник на вопрос ученого. – Кедр йок, урман бар.
Обручев понимал значение слова «урман», употребляющегося местным населением, в том числе русскими, для обозначения дремучего, густого леса. Это было необычно и неожиданно, ведь южные склоны обращены к сухим Киргизским степям, а совсем рядом остепненные берега Иртыша, а чуть подальше – пустыни Зайсана. «В чем дело, - размышлял ученый, - продвигаемся на юг, а лес все гуще и растет пихта, любящая влагу. А должно быть наоборот». И тут же пришла догадка: «Горы Холзуна стоят поперек идущих с запада облаков, перекрывают им путь, и они выпадают в виде осадков». Догадку подтвердил и проводник, рассказав, что зимой снег выпадает здесь до 4 сажен (8 метров). Вот откуда и чернь. Слово это не столько научное, сколько принятое местным населением. Чернь – это темная влаголюбивая тайга, где главное дерево пихта, где очень густо растут деревья, а потому темно и сыро.
- Теперь понятно, почему так назвали речку, - обратился Владимир Афанасьевич к сыну. – Заметь, здесь все тот же черневой лес. Пихтачи по логам и на северных склонах вперемешку с травами на южных гривах.
Уже побуревшая травища стояла такая, что почти скрывала лошадь и, казалось, будто всадники плывут по степи.
По речке Логоушке спустились в долину реки, которую калмыки называли Хаир-Кумином, а русские проще – Хамиром. Калмыцкие названия здесь чередовались с русскими.
Сплошные пихтачи сменились смешанными, где вместе с пихтами все больше было осинников и березняков, а вдоль реки тянулись тополевые рощи.
- Калмыцкий, - кивнув головой, назвал второй брод через Хамир алтаец. – Ойроты везут меха, кожи, серку листвяжную. Меняют у русских на порох, дробь, ситец.
За речкой Громотушкой пошли пасеки и заимки, а после брода через Столбоушку началась колесная дорога, рядом с которой тянулся лес со следами порубок. Отсюда его сплавляли и вывозили на Зыряновский рудник.
Первой встреченной деревушкой была лесная Козлушка. И это понятно: в ее окрестностях находились последние на пути в лес пашни и сенокосы.
Оглядываясь назад, Обручев видел синеватые контуры горных цепей Холзуна. «Хан-Алтай», - вспомнил он слова калмыка и у него защемило сердце. – Доведется ли когда еще здесь побывать…» - подумалось ему. Он успел привязаться к этому горному краю.
В последний раз перейдя Хамир, путешественники прибыли в Путинцево (у Обручева написано «Паутинцево»), где рассчитались с проводниками, наняли телегу, лошадей и, переправившись паромом через Бухтарму, приехали в Зыряновск.
Мелькнуло деревянное строение из листвяги – Березовская ГЭС, здание выщелачивательной фабрики, сложенное из дикого камня. Вдоль пыльной улицы стояли подслеповатые избы, над которыми возвышались бревенчатые копры шахт.
Это были далеко не лучшие годы Зыряновского рудника. Горные работы остановлены, шахты затоплены. Австрийские концессионеры, которым царский Кабинет сдал в аренду рудник, лишь в незначительных объемах перерабатывал руду из отвалов. Но оставалась еще Маслянская штольня, чудские закопушки на поверхности, да и руда в отвалах, которые Обручев вначале имел намерение осмотреть, но, узнав, что на Иртыше стоит пароход, готовый отплыть в Усть-Каменогорск, тут же нанял повозку и на следующий день был на пристани Вороньей.
Ощутимая потеря в геологическом изучении Зыряновского месторождения! Ведь Обручев был прекрасным геогностом – специалистом, изучающим происхождение, образование руд, а именно этот вопрос был важен для геологов в их поисках новых месторождений.

                ШЕЛКОВЫЙ ПУТЬ ПО БУХТАРМЕ 

      Говоря о Великом Шелковом пути, мы имеем в виду связи двух великих цивилизаций Востока и Запада, а точнее Китая и стран, лежащих западнее его. Понятие это очень условно, ведь и товары были разные (хотя шелк преобладал) и торговые пути из Китая расходились во все стороны, например, на Алтай. Ведь и Прииртышью было, что предложить в качестве товара. О том, что Алтай богат металлами и в первую очередь золотом и медью, было известно очень давно. Так называемые чудские разработки, по которым открыты практически все ныне известные месторождения полиметаллов, действовали, как говорят ученые-историки, еще в третьем и втором столетиях до нашей эры. Золото, серебро, бронза, расходились отсюда во все стороны, доходя до Древней Греции и, конечно, до Китая. О связях  с Китаем свидетельствуют предметы, которые находят в раскопанных древних курганах. Здесь и шелковые ткани, и другие предметы ремесел: украшения, посуда.
Где же проходили пути, по которым шли торговые караваны? В первую очередь там, где горы расступались, образуя естественные ворота, где было меньше необжитых пустынь и находился корм для лошадей. Например, долина Ала-Кольских озер, которая до сих пор носит название Джунгарских ворот, долина Черного Иртыша, Чиликтинская долина. Но был и еще путь самый короткий, соединяющий Китай с Алтаем, хотя и, возможно, не самый легкий - по Бухтарме. Шел он по горам и перевалам высотой до 2500 метров. Но ведь и другой параллельный путь по долине реки Чуи и далее вдоль Катуни был не менее труден, так как из-за прибрежных утесов, так называемых бомов, приходилось то и дело переправляться с одного берега буйной реки на другой. В пользу бухтарминского варианта говорило и то, что вся местность вдоль реки, включая высокогорное плато Укок, была освоена и заселена с глубокой древности. Об этом свидетельствует и цепочка курганов, тянущихся по правому берегу Бухтармы и продолжающихся на плато Укок, где были сделаны самые сенсационные раскопки, и далее по долинам Яссатера, Тархатты и Чуи. (Кстати, Берельские курганы правильнее было бы называть Бухтарминскими).
Не потому ли курганы стоят вдоль Бухтармы, что здесь шел караванный тракт? И почему само слово Бухтарма в переводе со старотюркского означает «Место, удобное для засады»? Не потому ли, что в диких горных ущельях прятались разбойники, делавшие набеги на проходившие караваны?
А начинался путь у Иртыша и шел сначала вдоль Нарыма, а потом Бухтармы. Жители Большенарыма и Катон-Карагая до сих пор помнят о китайской дороге, идущей параллельно нынешней автотрассе, но ближе к горам Нарымского хребта.
Вблизи истоков Бухтармы тропа поднималась выше зоны леса и проходила через плато Укок, лежащее на высоте 2200-2500 метров, издревле используемое кочевниками, в том числе казахами, как прекрасное летнее пастбище. С правой стороны виднеются высочайшие горные вершины Табын-Богдо-Ола (пять священных гор), а тропа поднимается еще выше на перевал Улан-Даба (казахское название Кызыл-Кезень) в отроге Сайлюгемского хребта, являющегося границей России с Монголией (раньше с Китаем). Это широкая и плоская седловина между зеленых склонов сопок.  Далее дорога идет вдоль южных склонов Сайлюгемского хребта до реки Суок (Союг-Гол), а затем в город Кобдо.
Этой дорогой в XIX веке проходили русские научные экспедиции А. Принтца, И.Бабкова, П. Козлова, В. Сапожникова.
Нам ничего не известно о древних караванах, зато со слов путешественника Г.Н. Потанина мы знаем, что в первой половине XIX века здесь ходили китайские торговые караваны, сопровождаемые толпой буддийских паломников-пилигримов, чтобы по обычаю положить дощечку или привязать тряпочку к священному дереву Байхагач в вершине Бухтармы. Отсюда было недалеко и до верховий реки Чуи, где на покрытых высокой и густой травой лугах речки Бураты устраивалась ярмарка. Китайцы везли сюда чай и бумажные ткани, а русские - железо и меха пушных зверей. Об этом же писала Л. Полторацкая - жена семипалатинского губернатора, сама проезжавшая по этой дороге:
«Вдоль Белой Бухтармы идет дорога на Суок, хорошо знакомая нашим зверовщикам-крестьянам и купцам татарам из Усть-Каменогорска. Крестьяне возят в Кобдо маральи рога и хлеб. У киргизов это кочевая дорога». «Живописная Россия». Санкт-Петербург. 1884 г.
После 1870 года ярмарка в Буратах была закрыта и паломничество к священному дереву прекратилось. На какое-то время была запрещена и торговля, но мараловоды Бухтармы продолжали возить в Китай свой экзотический товар - панты. О том, что торговля, хотя и в незначительных объемах шла, свидетельствует тот факт, что в начале прошлого века на Укоке стояла русская таможня.
Уже в наши дни, в 70-80-е годы по этому пути перегоняли скот из Монголии в Семипалатинск и Зыряновск.