" Пешки на сцене истории" главы из романа" Между прошлым и настоящим( 2-ой том эпопеи " Последний мирный год-1913" Олма М 2010)
ЕЩЕ ОДНО ПРЕДСКАЗАНИЕ
Вернувшись домой Дмитрий, облачившись в халат и усевшись перед сном покурить говорил себе, что ничего его больше не удерживает, все им задуманное - храм, лицей, - запущено в дело, и через день, ну, самое больше два он уже будет сидеть в поезде. Он принялся рисовать себе картины встречи с Мадлен. Представил ее, ее улыбку, ее глаза… Взор ее был печален. Я разгоню твою печаль, любимая, скоро, скоро, говорил он ей. Но что это? Нет, это не печаль разлуки, взор ее полн страдания. В чем дело? Он не сразу понял, что перед ним... Вместо Мадлен на него смотрели миндалины тех черных глаз с той иконы. И, как там, у Рябушинского, когда увидел их впервые, его охватил трепет.
Вскочив, Дмитрий взволновано зашагал по ковру. А те глаза не отпускали его. Какую тайну они хранят? Боже мой, что все наши знания! Тешишь себя мыслью, что будто бы многое знаешь, а вот такая икона и ты в тупике. Какие знания объяснят тайну иконы? Они только сковывают, тянут своим грузом к привычному, установившемуся, объяснимому, мешают оторваться от земного. Нет и нет, разуму такие тайны не открываются. Тут нужно душевное прозрение.
Взгляд его упал на лежавшую на столике, старую семейную Библию. Наугад раскрыл ее. “ Не бойся ничего, что тебе надобно претерпеть... будь верен до смерти и дам тебе венец жизни ”, - читал он. И глядевшие на него сквозь строчки черных миндалины вторили: “ Не бойся ничего, что тебе надобно претерпеть.”
Это не случайно, растерянно шептал он. Возникшее в тот момент, когда он взял в руки Библию чувство, будто им кто -то руководит, усилилось. И сорвавшись с места, стремительно, так что развевались полы его халата, он пронесся мимо попавшегося ему в коридоре удивленного лакея, и, влетев в библиотеку, схватил привезенную из Вены переведенную на немецкий язык книгу пророчеств сербских крестьян Милана и Митара Тарабичей, записанных священником Захарием Захаричем. Теперь Дмитрий не сомневался в том, что и они попались ему не случайно. Плюхнувшись в кресло, он уже с иным чувством, чем прежде, раскрыл книгу.
“ Было это весной 1876 года, писал священник, поначалу не придавший большого значения словам своих прихожан, пришел ко мне Митар и говорит.
-Большое горе к нам близится, кум.
-А в чем дело?
- Война будет.
- А когда же она будет?
- Да вот, когда летом снег выпадет, - вполне серьезно отвечает Митар.
-Побойся Бога, кум! Разве такое бывает, чтобы летом снег пошел?
- Не знаю, кум, знаю только, что так мне было сказано.
И что же случилось? В то же лето, восьмого июня у нас в Креманах выпал снег и в тот же день наш князь Милан Обренович объявил войну туркам ”,
Пророчества Тарабичей продолжали подтверждаться. Милан предсказал, что умрет в сорок пять лет, и он действительно скончался в сорок пятый день своего рождения.
Князь Дмитрий дошел до той страницы, где говорилось о том, что сила австрийского царства, начавшись со славянских земель от славян, и погибнет. И погибель пойдет и на другие земли… И тут в ушах его зазвучали, повторяемые вновь и вновь, словно их кто-то телеграфно выстукивал те же слова, что некогда вспыхнули на стене кельи отца Дамиана : “И тогда придет конец, когда увидят мерзость и запустение”. Дмитрия охватила дрожь. Он отложил книгу. Дрожь не унималась.
Что же это такое, спрашивал он себя, почему двум неграмотным пастухам в каком то заброшенном в глухих горах селении открывается грядущее? Сами они этого объяснить не могли. Не секрет ли в их оторванности от мира, в их, не омраченной этим миром природной чистоте, которая и позволяет им воспринимать видения?
Разберемся во всем по порядку. Тарабичи предсказывают большую войну. А что такое для них большая война? Вроде той, которая была предсказана ими в 1876 году? Если бы так, они бы, как и в первый раз, добавили “горе нам”. А тут они говорят “горе всем”. Сорок лет назад, когда мы выступили на стороне сербов, это к всеобщей войне не привело, а теперь... Сербия не может забыть потери Боснии. И, если сербы почувствуют, что мы их в обиду не дадим, они решатся куснуть австрияков. Те в долгу не останутся. Вильгельм, конечно, с ними. Французы и англичане с нами. Мы устремляемся на помощь сербами, и все вспыхивает. Весь мир в войне.
Если мы верим пророчеству до сих пор, то следует поверить и тому, что начнется она из-за принца. Кто он, тот роковой принц? Кого потянет в какую-то дремучую Боснию? Ни английским, ни немецким принцам там делать нечего. Нашим тоже. Да и убивать их нет никакого смысла. Они ведь сербам не враги. Враги-австрийцы. Австрийский принц, кто-нибудь из эрцгерцогов, для них и мишень. Кто? Их несколько дюжин! Убийство его должно свершиться на Видов день..
Дмитрий вытащил из шкафа том энциклопедии. Видов день...Так называется у сербов день Святого Вита, который приходится на 28 июня. В этот день в 1389 году после того, как сербы потерпели поражение от турок, молодой сербский воин Милош проник в шатер султана и убил его. Убийством он брал реванш за поражение.
Постой, постой... Где это я читал? Ну да, ну да, в каком-то старом журнале “ Черное и белое”, который попался мне на корабле, там печаталась “ Великая война”, которая... Да, она ведь тоже начиналась из-за убийства эрцгерцога. Вот так совпадения… Совпадения ли?
Он резко встряхнул головой. Потребовал принести шампанского и торопливо налив полный бока, залпом осушил его. Потом второй. Противную, сковывавшую мозг паутину как смыло. Он огляделся по сторонам, будто ища поддержки. Бывало в детстве и юности, сникнув при неудаче, он убегал к себе, черпал силу в привычных вещах. Сейчас, когда он смотрел на них, ему казалось, что они, словно сговорившись, стараются подбодрить его. Бутылка шампанского поощряющее поблескивала, опустевший бокал услужливо подставлял хрустальное донце, и шампанское приобрело особенный, будто это не вино, а какой-то волшебный эликсир, вкус и специально выдвинувшись ему навстречу со своего места над камином хорошо знавшее его старинное зеркало успокаивая его, показало ему себя. Он все тот же... Правда, лицо разгоряченное, несколько растрепались волосы. Светло-янтарные, с искристым золотистым оттенком, глаза потемнели и зрачки... Мадлен говорила, что они, как застывшие в янтаре кофейные зерна... А раньше Ольге они напоминали маковки в меду... Причем тут это! вскричал он. Меня интересует не прошлое. Будущее, будущее...
Только сейчас он заметил валявшийся на полу пожелтевший листок бумаги. Он видимо выпал из книги Тарабичей. Подняв и развернув его Дмитрий прочитал написанные по-немецки строчки.
Этот мир—тиран даже для тирана,
И тяжек вдвойне, для благородных сердец.
Все воюет друг с другом.
И море с берегом, и зной с морозом,
И ветер с ветром, и зверь со зверем,
Народ с народом, человек с человеком...
Разберемся спокойно, он поствил бокал на столик. Какое отношение имеют эти прочества к нам, к нашему времени? Мало ли когда такое может произойти! Да нет, же не обманывай себя…Все о чем пророчествуеют носится в воздухе… О войне говорят посюду. Ну, допустим, эрцгерцог избран мишенью…Так кем же? Кем? Как узнать? И если правда, что имя Гавриил носит убийца, то, как его найдешь?
Спустившаяся ночь, темными крыльями прижималась к стеклу. Спала Москва. Спала огромная империя. А откуда-то надвигалось что-то невидимое, как невидимы в темноте, слившиеся с ней, тучи, и оттого еще более страшные, подбирались какие-то могучие, неведомые человеку, прячущиеся за всем зримым незримые силы, грозящие смести все. Можем ли чему-то помешать мы, если и те, кто мнят , что они руководятсобытиям на самом деле всего лишь фигуры в чьей-то игре? Эта мысль, вспорхнув птицей, унесла его во Флоренцию и опустила на площади перед кампаниллой Джотто, когда они застряли из-за того, что у повозки впереди слетело колесо. Кто мог предвидеть, что отлетит колесо? рассуждал кузен Петр. И повозка запрудит улицу? Теперь кто-то опоздает на важную встречу, от которой, допустим, зависит чья-то жизнь. Мы думаем, что это случайно, а если нет? Может так и переопределено? Это всего лишь повозка…И если случайность, вроде простуды Наполеона под Ватерлоо, происходит со стоящими у кормила власти, она сказывается на всех, чьи судьбы зависят от них.
Застрявшую повозку все никак не могли вытащить. Экспансивные итальянцы выпрыгивали из экипажей и, размахивая руками, извергали тысячи проклятий.
-Вот так и в жизни, так и в истории... Все точно так же, как на этой площади, - сказал тогда Петр.
Пройдет не так много времени, и Дмитрий вновь вспомнит об этом на площади другого города и при совершенно других обстоятельствах.
На следующее утро, перелистывая петербургскую “ Речь”, он наткнулся на интервью с Распутиным, который яростно нападал на ратовавших за вступление России в войну с Турцией во имя защиты интересов балканских славян.
Говорит ли Распутин от себя или ему подсказывают? Не мог избавиться от вопроса Дмитрий. Уж слишком все было правильно. И если это были, в самом деле, его собственные мысли, тогда, чтобы о нем не писали, глупцом этого сибирского мужика не назовешь. Он лучше многих понимает, что Балканы могут втянуть нас в большую войну.
Через день-другой Стивен принес напечатанный чикагской газетой перевод выдержки из статьи в местной сербской газете “Стробан”: “Если наследник австрийского престола намерен отправиться в Боснию, мы позаботимся о том, чтобы он дорого уплатил за это. Сербы не остановятся ни перед чем и используют любое оружие: кинжалы, пистолеты, бомбы и динамит. Мщение священно! Смерть Габсбургам! Память о восставших героях будет жить вечно!”
И как это он сразу не догадался? Франц- Фердинанд - вот их цель. Правда, если Австрия будет искать предлога, то вступит в войну и из-за любого эрцгерцога... Но наследник... Да, пожалуй, за ним и будут, в первую очередь, охотится.
В этом была своя ирония. Прекрасный охотник Франц-Фердинанд сам, того не подозревая, возможно, стал объектом охоты. Впрочем, это тоже не такая уж неожиданность. Монархи давно объект охоты. И эрцгерцог говорил о том же, когда я бы у него.
ПЕШКИ НА СЦЕНЕ ИСТОРИИ
Время от времени, отрываясь от газет, молодой человек с копной курчавых темных волос, устроившийся за столиком в дальнем углу кофе " Зленый венак", с заметным беспокойством поглядывал на дверь. Три места за столиком пустовали. А они давно должны были быть заняты. Что случилось? Почему их нет? А что если их выследили? Они ведь не обращали ни на кого внимания, думали, что вокруг все с ними заодно и строили планы, как бороться с империей, а австрияки дознались. Им это просто. Он сидит и ждет, а его друзья, наверное, уже за решеткой.
Поднося наполовину опустевшую чашку кофе к губам, заметил, что его рука довольно сильно дрожит. Фу, встрепав волосы, выдохнул он. Выходит, страх, находивший на него в детстве, когда склоны гор, где паслись их овцы, окутывала тьма, его не покинул. Он так и не сумел до конца справиться с ним. Сейчас застилавший кафе табачный дым, казался ему тоже пугающей тьмой. И без того не отличавшийся румянцем, он побледнел. Лоб и ладони взмокли, и он под столом провел ими по брюкам. Попробовал седлать глоток. Остывшее кофе не шло в горло. Впервые за долгое время ему захотелось бежать из Белграда домой, на Краину. Он прикрыл глаза. Возникло родное село. Отец сейчас в отъезде. Возит свою почту. А мать… Последнюю весточку ему передал от нее брат.Поздравления с днем его святого Габриэля. Мать просила Гаврилу, который в детстве был у нее такой хворый, позаботиться о здоровье. Как же! Австрияки о тебе позаботятся, если попадешь к ним в лапы. Не дай Бог!
Бомбочку бы, само собой сорвалось с его уст, им подсунуть, да такую, чтобы духу от них не осталось. Швырнуть, как русские бомбисты, бомбочку бесшумно, повторял он и, беспокойно заерзав, опять принялся за газеты, но не читал, а, укрывшись за ними, нервно грыз ноги.
Проходивший мимо знакомый официант Дужка бросил на него вопрошающий взгляд. Он ответил ему вымученной улыбкой. Черт его знает, и Дужка мог на них донести. Теперь всех подозревай. Лучше было бы отсюда как-то незаметно уйти. Но он не мог заставить себя подняться. За чашкой кофе здесь можно было просидеть целый день, но даже если было бы и нельзя, сейчас не нашлось бы такой силы, которая смогла бы заставить его покинуть это, вдруг ставшее родным, будто он дома, у дарящего тепло очага, место за столиком. Оно представлялось ему единственно безопасным укрытием.
Он посмотрел поверх газет… Не сдержавшись он вскочил и бросился им навстречу. Неделько, и Трифко тут. Запаздывал только Данила. Радостно пожимая друзьям руки, Гаврила произносил обрывистые фразы, беспричинно смеялся. Конечно, о своих страхах он им ничего не сказал. Друзья друзьями, а о таком и им знать не зачем. Еще решат, что он слаб и тогда покончено с его мечтой бить австрияков.
Неделько Цабринович, принес новые брошюрки, которые печатала типография, где он работал. Похожий на цыгана, Трифко Грабез, с которым Гаврила жил в одной комнате, быстро пролистав страницы, сказал, что тут есть статьи, которые стоит обсудить. Слово студента, чья начитанность им была известна, принималось без возражений. Брошюрок они обсудили уже не мало, и всегда разговор сворачивал к одному и тому же: как создать единое сербское государство, как выдрать из австрийских цепей захваченные им наши земли? Каким путем идти? За кем идти? За Бакуниным и Мадзини, или Кропоткиным и Желябовым, которые стали кумирами Гаврилы, с тех пор, как он узнал о них , набирая их книги в типографии? Спор был в самом разгаре, когда пришел Данило Илич.
-У меня есть кое-что поинтереснее, - мелком броив взгляд на брошюрки, остановил он друзей. - Смотрите… - Развернув известную венскую газету, он указал на подпись под одной из статей. “Владимир Гацинович ”. Как же! Они хорошо знали Владимира. Он за словом в карман не полезет. И всегда попадает точно в цель. И теперь не промахнулся. Он писал о Богдане Жеражиче. Это имя было на устах всех. Его выстрел в губернатора Сараево разбудил каждую жаждущую свободы душу. Наконец, у них, сербов был герой, которым они могли гордиться. Каждый из них троих склонившихся над статьей Владимира, хотел быть Жеражичем.
“ Человек действия, силы и воли, жизни и высокой нравственности вот кем был Богдан. Такие личности открывают новую эпоху. Они провозглашают новые идеи и разрывают цепи отчаяния страждущих, овладевают сердцами, несут новую этику готовности умереть за идеал, за свободу”, читали они.
Красивое с тонкой ниточкой усов смуглое лицо Неделько будто окаменело. Трифко крепко стиснул зубы. Гаврилу охватила дрожь. Но теперь это была дрожь нетерпения.
- Пуля Жеражича прошла мимо. Жаль! Лучше бы та пуля, что он приберег для себя, уложила австрийца. Но все равно! От своих принципов он не отступил. И то, что он покончил собой – это доказывает еще сильней! Вот так Гаврила, - хлопнул его по плечу Илич, самый старший из них, хотя разница в годах между ними была небольшая. - Неспроста, что ты, один из нас, носишь фамилию Принцип. Напоминает она нам,- он назидательно вытянул вверх руку.- От принципов, завещанных Жеражичем, не отступать.
-Не отступим! - в один голос ответили ему.
-Наши пули мимо не пройдут, - заключил Илич.
-Да, да, - восторженно откликнулся Гаврила Принцип. - Мы не промахнемся.
Илич поощрительно кивал головой, объясняя себе повышенную восторженность школяра, как они между собой называли Гаврилу, его юностью.
-Благословляю, - простер вперед руку Трифко, некогда учившийся в православной семинарии.
Что они будут делать дальше, они еще не знали, но чтобы то ни было, они доведут это до конца. Ведь цель, которую они себе ставили, придавала смысл их жизни, она сияла перед ними, как манящая сияющая вершина, и ониготовы пойти на все ради того, чтобы достичь вершины, где они водрузят знамя единого югославянского государства.
Когда, спустя несколько дней, они вновь встретились, Данило принес им весть, лучше которой нечго было и желать. Его приятель обещал свести их с “ Черной рукой”.
“ Черная рука” … Эти два слова даже шепотом боялись вымолвить. О ней столько рассказывали. Действует она тайно. Но силы у нее огромны. Даже власти ее боятся, потому что она настроена решительнее правительства. Белград, может быть, и мечтает о Великой Сербии, которая объединит всех южных славян, но предпринять что-либо для этого не осмаливается. А “ Черная рука”, как говорили, только ждет удобного момента, чтобы приступить к действиям. Она настолько сильна, что австрияки не сумели помешать ей проникнуть и в Боснию, и Хорватию. Кто точно в нее входит было неизвестно. Поговаривали, что создана она офицерами, убившими ненавистного короля Александра и возведшими на престол Петра Карагеоргиевича. В ходивших по рукам листовках целью организации провозглашалось объединение всех славян, а террор средством его достижения.
Данила положил перед ними лист бумаги. Крупными буквами на нем был напечатан текст присяги.
“ Клянусь солнцем, что согревает меня, землей, что кормит меня, клянусь пред Богом, кровью моих предков, своей честью и жизнью, что с этой минуты до смерти я буду сохранять верность уставу организации. Клянусь пред Богом своей честью и жизнью, что все секреты известные мне умрут вместе со мной. Пусть Бог и мои товарищи судят меня, если я намерено или случайно нарушу мою клятву. Свободная единая Сербия цель моей жизни. Я всегда буду готов на любые жертвы во имя ее ”.
Они были возбуждены. Каждому не терпелось поскорее поставить свои имена под этой, священной для каждого серба клятвой. Ведь это то, ради чего стоит жить. Ничего больше им в жизни и не нужно.