Начало сентября, Москва, МАДИ.
Вечереет – заканчивается рабочий день.
Я сижу у окна, выходящего в грязный внутренний двор института и жду телефонного звонка от Ирины. В то время еще сохранялась поясная разница во времени между Москвой и Саратовым, поэтому она заканчивала работать, когда у нас было только пять часов вечера1.
Со скуки я смотрю сквозь замызганное окно – на улице моросит дождь… нет – не моросит, а вернее – льет дождь. Но он льет уже второй день… какими-то волнами – то ни с того, ни с сего, усилится до ливня, то вдруг – ослабеет до капели, поэтому про него так и хочется сказать – моросит, моросит, навевая грусть и наводя уныние. Освещение такое неопределенное, что кажется – наступает ночь. Впечатление усиливается не только свинцовым небом и серо-глянцевым асфальтом, но и тем, что во внутренний дворик проникает мало света. Сам по себе он мал, а здание высоко и обхватывает его с трех сторон. Глядя в окно трудно понять который час – десять, восемь, шесть, четыре… Назови любую цифру – и поверишь.
Московская осень2!
Поэтому впечатлние, что мое ожидание длится целую вечность. Однообразие за окном не дает прочувствовать ход времени – время будто бы замерло-затаилось в этом полумраке.
Я не зажигаю свет. Ребята, предвкушая завершение тоскливого целодневного сидения на работе, курят внизу в мастерской (ко мне наверх просачивается табачный дым), а я сумерничаю.
Жду ЕЕ звонка… жду давно – с самого утра, а может со вчерашнего вечера, с того момента, когда положил трубку на рычаг. Вся моя тогдашняя жизнь укладывалась всего в два принципа – «от звонка до звонка» и «от встречи до встречи».
От окна веет холодком, хотя оно стоит заклеенным уже лет десять. Его никто не открывает. Еще бы – на улице плюс одиннадцать, помещение огромное, народа мало, а отопление включат нескоро.
В самом институте – намного теплее – там и пространства поуже и людей побольше. Мы нередко поднимались в коридор на второй этаж – погреться. Ведь наша гигантская лаборатория с шестиметровыми потолками не прогревалась, ни летом, ни зимой.
Грустно… очень грустно… никакая работа не идет на ум, все валится из рук – я только и делаю, что жду и жду… прислушиваясь к любому звуку: звенит – не звенит. Но он не звенит и я жду… жду.. жду…3
Дождь не рисует на нашем окне замысловатых узоров – стена здания надежно защищает его от капель – ни чем, ну совершенно нечем себя занять. От скуки начинаю чертить линии и кружочки на каком-то оборотным листке, вырванном из чьей-то дипломной работы. Вверх-вниз… вверх-вниз… а теперь – спиральку.
Как выстрел – долгожданный звонок. Все знают, что мне звонят после пяти вечера – никто не берет трубку… слышу милый и родной ЕЕ голос – «Привет, Пятачок! Ты уже покушал?»
Готов поцеловать микрофон трубки, но он противный – оплеванный прокуренными ртами моих коллег, и я воздерживаюсь.
«Как погодка?» – вопрос на засыпку – то, что происходит снаружи здания даже погодой называть не получается – мерзость какая-то. Я задумываюсь на минуту…
Но не дождавшись моего ответа, она продолжает: «а мы вчера загорать ходили, а сегодня особенно тепло, солнечно, наверное пойдем и сегодня – девчонки меня у выхода ждут…» Я понимаю, что сегодняшний разговор долгим не получится и мне сразу грустится, но, с другой стороны, я раз, что она через полчаса будет купаться в Волге и загорать на ласковом осеннем солнце, которое уже не обжигает, а только греет.
Мы обмениваемся еще минут десять несколькими совершенно глупыми фразами, которые могут произносить и понимать только влюбленные (остальным этого не понять и не сказать) и расстаемся. Точнее я, как всегда, первым вешаю трубку. Я всегда вешаю ее первым, потому что, если я не сделаю этого, то нашему сюсюканью не будет конца.
Выхожу на улицу, прикрываясь зонтом4, от которого мало пользы, поскольку вода висит вокруг, в самом воздухе, и хоть сверху и не каплет, но сухим я себя не чувствую. Гляжу на все это… и думаю – всего каких-то восемьсот километров, пятнадцать часов езды – и какая разная погода! Потом вспоминаю, что Москву и Саратов разделяют всего-то 4 градуса широты. А от Саратова до Экватора – еще целых 52 – какая огромная наша Планета! Где-то есть и теплые страны! Вспоминается карта, висевшая в 831 школе в кабинете географии – где мы с Авдоном, водя по ней пальцем, выяснили, что в мире никто так северно, как мы, почти не живет – горы Шотландии да озера и леса Канады.
Грустно… а дождь продолжается и идет своим чередом, не замечая моих размышлений об устройстве этого мира. Направившись к метро, спохватываюсь, представив как там мокро, душно и вонюче от сотен людских тел прижатых друг к другу в тесном вагоне, иначе не скажешь – «как сельди в бочке», и сворачиваю назад – к площади Марины Расковой. Пусть по лужам, но зато – сам по себе – на свободе. Иду и представляю, как Иринка плескается в Волге, освещенная лучами розового вечернего солнышка. Поэтому и не замечаю, ни холода, ни мокротени, ни того, что у меня уже насквозь промокли брюки, а в поношенных ботинках хлюпает вода – у меня прекрасное настроение – я влюблен и любим!
Что может быть чудеснее на свете!
1 Мы звонили друг другу, ради экономии, со служебных телефонов, по окончании рабочего дня, сначала я – ей, потом она – мне. Это веселье продолжалось около полутора лет, потом вскрылось… об этом читай «Девушка, милая, я прошу – продлите…»
2 У меня сложилось впечатление, что лета конца 1980-х годов были очень прохладными и дождливыми, в отличие от середины 1990-х годов, когда было теплее и солнечнее. См приложение – сводки погоды за август с 1985 по 1991 годы.
3 В нашей лаборатории было ПЯТЬ(!!!) параллельных телефонов, что недопустимо из-за перегрузки линии. Поэтому какой-то из них (а то и два) могли не зазвонить. И мне приходилось прислушиваться к любому звуку в огромном помещении.