Г л а в а 34.
На острове Валькирий.
Потом лето ушло, а вместе с ним пропала куда-то и Анна Семеновна. Будто эмигрировала в Новую Каледонию.
Как потом выяснилось, Анна Семеновна, разочаровавшись в издании литературно-публицистического журнала, ушла в полугодовой «творческий» отпуск. Натащила из институтской библиотеки гору книг и журналов, закупила сахар, соль, рыбные консервы, лук, томатную пасту, картошку, макароны, и три месяца, не выходя из дома, по восемнадцать часов в сутки писала книгу о влиянии студенческого театра на уровень высшей нервной деятельности студентов и профессорско-преподавательского состава, а также высшего образования в целом.
«В последнее время я крепко подружилась с вечерним светом, — говорила она по телефону. — В Японии это означает, корпеть допоздна». Ею были привлечены новейшие данные педагогики, психологии, медицины, множества социологических опросов, а также криминалистики и театрального искусства.
Монография, по ее оценкам, «тянула» на шестьдесят печатных листов. Бумагой был завален весь угол комнаты, которую до двенадцати часов ночи она называла «кабинетом», а после двенадцати — «будуаром». А в целом, следуя японской традиции, помещение называлось «Ветка сакуры», что и подтверждала веточка облепихи в бутылке из-под кефира.
— Надо гнать из себя лень, решительно гнать! — убеждала Анна Семеновна перед сном собственное отражение в зеркале. Потом раскланивалась перед будуарным кабинетом: — Потерпи, дружок! Твои стены еще увидят стиль Людовика Четырнадцатого!
Когда Дрейк в ноябре столкнулся с нею возле ЦУМа, он даже вздрогнул — так решительно она бросилась посреди улицы ему на шею.
— Это вы, кэп! — воскликнула она.
— Это я, мадам, — сознался Дрейк.
— Нет, это вы? — не верила Анна Семеновна своим глазам. — Где вы столько пропадали?
Граждане обтекали их стороной, бросая косые взгляды. Уж очень непривычно и неприлично для пожилых солидных людей стоять посреди улицы на оживленном месте и орать, что ни попадя!
Удивительно, почему я начинаю нести всякую чушь, подумал Дрейк. Она, ладно, ей, как женщине, не внове, но я-то, чего я так завожусь? Но, вспомнив своих знакомых, он пришел к выводу, что все они рядом с любой женщиной из нормального человека превращаются в заводную игрушку.
— Что же вы теперь, вдвоем с Машей? — неожиданно другим тоном и даже голосом спросила Анна Семеновна.
Дрейк с удивлением посмотрел на нее.
— Вдвоем, Анна Семеновна.
— Мы же договаривались: Анна.
— Вдвоем, Анна.
— А пригласите, Федор, меня к себе. Я вас не оторву от дел?
— Да какие у меня дела? — вырвалось у Дрейка. — Разве в женских силах оторвать мужика от дел?
— Браво, Федор! — восхитилась Анна.
— Маша будет очень рада. Пойдемте. Возьму только водку и торт.
— Можно, торт куплю я?
Маша встретила гостью восторженно. Она помнила жуткий тарарам, когда к бабе Лиде в гости пришли баба Катя и баба Аня, а с ними еще четверо студентов. Студенты с воплями так брякались на пол, что прибежал перепуганный дед Рыбкин, а баба Аня орала в это время: «Повторить! Вашу мать! Убедительней!» Тогда ей было не до сна, она сидела у деда на коленях и слышала его шепот: «Вот, посмотри, Машенька, три бабушки, три бабы, троебабство какое-то!» «Деда, — спросила она тогда. — А что такое троебабство? Это три бабы?» «Это царство такое, Маша», — сказала баба Аня и расхохоталась.
— Показать рисунки? — сразу же спросила девочка.
— Покажи. Это тебе подарок. Торт и вот, лимонад. Нас угостишь? Обожаю сладкое!
— Я тоже обожаю, баба Аня.
— Ты помнишь, как меня зовут? Умница, — у Анны Семеновны на глаза навернулись слезы. — Что-то жалко мне стало, Федор, вас. Простите. Давайте выпьем. Ой, какие рисунки! Нет, я вполне серьезно. Да ты художница, Маша! Ты продолжаешь рисовать корабли?
— Да, вот это «Золотая Лань» в проливе Магеллана, а вот это «Бонавентура».
— Как, как? Вентура? Актер есть такой, Лино Вентура. Копия — твой дедушка!
— Да, «Бонавентура». На нем дедушка работал генерал-адмиралом.
— До того, как стал капитаном теплохода «Клара Цеткин»?
— Да, зря только с «Клары Цеткин» сняли пушки и паруса.
— Это тебе дедушка рассказал?
— Да, он мне столько всего рассказал о кораблях, что я тоже решила стать адмиралом.
— Станешь, — сказала баба Аня. — Главное, хотеть. Кто хочет, тот и может. Знаешь что? Я решила организовать в институте, где я работаю адмиралом, выставку детского рисунка. И начнем с твоих, а? Ты как, не против? Дашь мне на время рисунки?
— Дам. У меня их пятьдесят четыре.
— Все пятьдесят четыре давай!
Баба Аня до того заболталась с Федором и Машей, что спохватилась только за полночь.
— Ой, Машенька, что же это я, дура старая? Тебе спать давно пора! Да и вам, Федор, с утра на работу; это у меня вечер длится всю ночь, а утро начинается в полдень. Простите, ради бога!
— Да что вы, что вы! Оставайтесь у нас. У Маши есть место.
— Оставайтесь, баба Аня! Я вам еще что расскажу! — и она прошептала на ухо Анне Семеновне: — Но это страшный секрет!
Анна Семеновна удивилась самой себе. Ей и хотелось, и было неудобно. Поколебавшись с минуту, она осталась. Еще добрый час девочка поверяла ей свои «страшные» тайны, рассказывала о длинном-длинном Волгограде, большущем пляже, золотом скрипучем песке, о громадных рыбах и деревьях, выброшенных на берег, о теплой и мягкой воде, которая быстро несет тебя на круге вдоль берега, о чайках-подружках и лучшей из всех вороне Марфуше…
По весне Дрейк пригласил Анну Семеновну на дачу. Участок еще был покрыт снегом. И пока Дрейк отгребал снег от домика и наполнял им бочки для грядущих поливов, Анна Семеновна оттащила на середину участка топчан, скинула с себя одежду и улеглась загорать на топчане. То и дело, протягивая руки к солнцу, она восклицала:
— Как хорошо-то, господи!
Когда встречаются два пожилых человека, они куда обостреннее молодых понимают, что этой встречи в их жизни могло и не быть, а случись она, скажем, через пару лет, ее могло и вовсе не случиться.
После этого пару месяцев они не виделись. Как-то незаметно промелькнули дни.
Уже июньским утром Дрейк поехал на лодке на островок, облюбованный им еще в шестидесятые годы, высадился там, нашел местечко в тени ивы, опустил в воду банку с пивом и собрался рыбачить.
Вдруг он заметил вдали на песке женщину. «А это еще откуда?» — подумал он. Женщина на острове — к полному безрыбью. Женщина встала и направилась в его сторону. Дрейк сделал вид, что не заметил ее.
— О, и вы тут, на острове Валькирий! — послышался знакомый голос.
Анна Семеновна глядела на капитана с воодушевлением. «Неужели опять будут ужимки и прыжки, — подумал он. — Ведь это мы уже проходили!»
— Валькирий? — поднял седую бровь капитан.
— Да, их тут видели как-то в тумане. Двенадцать или тринадцать гигантских теней.
— Пьяные студенты? — уточнил Дрейк. — Отдыхаете?
— Да, от учебного процесса...
— От валькирий. А, простите, как оказались тут? Одна?
— Я тут уже три дня. Друзья забросили на недельку. У меня вон там палатка. Пойдемте, чайку попьем.
Они пили чай, а в небе парил коршун. На фоне серого неба он казался черным. Коршун парил кругами, изредка помогая себе одним-двумя взмахами крыла переместиться с одной воздушной струи на другую. Он летал долго, высматривая на земле добычу и не обращая внимания на птиц, летающих вокруг него. Потом упал и больше не появлялся.
— Вот и все, — пробормотал Дрейк.
— Что? — спросила Анна Семеновна, думая о том же, о чем подумал капитан.
— Коршун в небе чертой вертикальной чью-то жизнь зачеркнул.
Анна Семеновна увидела в этой фразе структуру трехстишия и от восторга у нее едва не брызнули слезы из глаз.
Капитан, вытащив за день всего три рыбешки, но зато, наговорившись с Анной Семеновной обо всем, что произошло у нее за два месяца, поспешил на закате к голодной внучке. А назавтра высадился вместе с Машей на острове Валькирий. День был ясный, в голубом небе чернели ласточки. Когда они пролетали над головой, было видно, что их крылья снизу белые.