Париж принял ее как долгожданную гостью. Она прошлась по любимым злачным местам, повстречала старых знакомых и принялась выбирать себе любовника. Она вглядывалась в лица мужчин словно в витрины магазинов, не то что во времена увлечения Марком, когда все мужчины были для нее словно торговые агенты, навязывающие какие-то отношения: хорошие, плохие, нейтральные, с любовью, без нее – не важно. Они ходили мимо улыбающиеся либо равнодушные, озлобленные, деловые и ей казалось, что каждый навязывает ей свою персону. Наблюдая за собой, Лу осознавала, что думать подобным образом – верх эгоцентризма. Возможно, будь она стеснительной девочкой из колледжа или многодетной мамашей, внимание мужчин представляло бы для нее хоть какую-то ценность. Но сейчас Лу уже знала, как легко оно продается и как дешево стоит, а валюты у нее всегда предостаточно, возможно, больше, чем у многих представительниц женского пола. Она привыкла ощущать себя среди мужчин словно на рынке, где каждый норовит всучить свой товар.
Ей необходимо было самоутвердиться, только почему-то казалось, что помочь в этом должны непременно Марк и Жаклин. Как бы не так?! Самоутверждение – процесс спонтанный и Лу из веселой музы превратилась в надменную язву. Она распланировала время так, чтобы как можно меньше проводить его наедине с собой. Завтракала у Бернардо, каждый раз ставя перед собой задачу сделать это за чужой счет. Лу одевалась как можно дороже и изысканнее (что-нибудь вроде малинового костюма с глубоким вырезом или серебристой блузы с черными брюками), с пафосным видом входила в ресторан, где ее радостно приветствовал хозяин, к ней мчался официант, с меню и бокалом шампанского наперевес, они мило болтали, прогуливаясь между столиками, за это время Лу выбирала жертву, вернее счастливчика, которому повезет завтракать в ее обществе. Останавливаясь у его столика, она делала несчастное лицо и громко и расстроенно журила официанта, что ее любимый столик занят. Официант начинал извиняться, вслух сокрушаясь и предлагая ей попросить пересадить месье. Однако в этот момент Лу говорила, что, возможно, если месье не возражает, она могла бы сесть за его столик. Никто, конечно, не возражал. Она тут же начинала непринужденную, очаровательную болтовню обо всем и ни о чем. Лу экспериментировала, к каждому искала свой подход. Она мастерски втиралась в доверие, вызывала на откровенность, перед ней открывались души и на нее же выливались исповеди, возмущенные тирады, проповеди. Каждого она старалась поддержать, оправдать, ненавязчиво показать новую точку зрения на мир, да, наконец, просто развеселить. Поэтому оплаченный счет был чем-то само собой разумеющимся со стороны «клиента», никто из них и не подозревал, что сценарий ее появления был не раз отрепетирован, да и что официанты получали щедрые чаевые еще и из ее кошелька. У нее уже выработался такой безошибочный навык, что однажды она была глубоко шокирована, когда очередной собеседник протянул ей счет. Однако она поняла в чем дело: тот был американцем.
Ее день продолжался чередой встреч и длинными прогулками по набережным и мостам. Она окунулась с головой в дела, начала несколько проектов. Одним из них была организация выставки, другой заключался в музыкальном оформлении одной светской вечеринки. Третий проект зацепил ее не только за деловую жилку, но и за сердце. Он был связан со старинным приятелем Лу, драматургом Роже. Их знакомство хотя и тянулось несколько лет, но ограничивалась в основном обменом любезностями и комплиментами при случайных встречах. Роже всегда был симпатичен Лу, но она не спешила сближаться с ним. Во-первых, потому что несмотря на свое восхищение ею, он всегда давал понять, что не подпустит ее ближе определенной дистанции, он держал свой внутренний мир на замке, а во-вторых, потому что в нем всегда было нечто зловещее. Обузданное маской благопристойности и рамками приличий, оно дремало в глубине его натуры и выливалось лишь в творчестве. Возможно, это зловещее и было тем импульсом, которое направляло его фантазию. Он писал рассказы и пьесы об убийствах, изнасилованиях и извращениях и их не спешили ставить местные театры, слишком уж авангардны они были. Поэтому Роже все время пытался создать собственный театр, но ему вечно что-то мешало. То люди оказывались не те, то помещение не подходящее, то погода и настроение не совпадали, в итоге все репетиции заканчивались в лучшем случае скандалами, а иногда и жестокой враждой между людьми, бывшими ранее добрыми друзьями. Роже уже перестал удивляться происходящим с ним и его творчеством аномалиям, но в глубине его души еще зрела надежда на благоприятный исход. Он был красив, но не знал об этом, и это придавало его внешности очарование скромности. Высокий брюнет с короткой стрижкой и большими грустными глазами, в глубине которых иногда вспыхивал недобрый огонек зловещего. Роже был всегда элегантно одет и аккуратно причесан, чем немного выделялся на фоне своих растрепанных и неухоженных коллег. Он любил носить черный свитер с заправленным под него галстуком и часто зализывал волосы воском, от чего они блестели с таким же оттенком, как и его черные всегда расширенные зрачки. Лу подозревала, что он на чем-то сидит, но делает это втайне ото всех, как Булгаков, но, возможно, это было лишь следствием бурной душевной жизни. Однажды они встретились в квартире у одного поэта, где регулярно происходили литературные вечера. Поэты и писатели собирались и читали по кругу свои произведения. Лу тоже немного пописывала, поэтому попала туда не случайно.
Затаенная мука тут же объединила их взгляды и родила надежду на возникновение чего-то нового и необыкновенного. Весь вечер они мило переглядывались. Поэты читали стихи по кругу и после этого говорили свои замечания. Лу высказалась в свойственной ей независимой и категоричной манере, поставив крест на творчестве нескольких довольно уважаемых поэтов. Роже обронил пару комплиментов чьим-то стихам, но прозвучали они фальшиво и высокопарно с нескрываемым сарказмом. По мере того как литературный вечер плавно перетекал в дружескую попойку Лу и Роже все больше и больше уединялись от общества коллег, в результате они и вовсе сбежали, неожиданно попав под дождь. То ли платье Лу так сексуально прильнуло к ее телу, то ли алкоголь сделал свое дело, но вечно зажатый Роже немного расслабился и даже подарил Лу поцелуй в подворотне под козырьком. Поцелуй по контрасту со струями дождя оказался необыкновенно горячим и Лу почувствовала в Роже затаенную и напряженную в течение многих лет пружину страсти и какую-то жадность до малейших крупиц любви, таких как, например, поцелуй под дождем, к которым многие относятся с пренебрежением. Это открытие очаровало Лу и она позволила себе напроситься к нему в гости.
Его квартира чем-то напоминала ее жилище, такая же неопрятная и бесприютная, но вещей там было очень мало. В-основном, книги, пластинки, картины косыми прямоугольниками раскроившие стены. Было темно, Роже не включал свет, он тихо стоял у входа, пока ее любопытство производило ревизию его скромного скарба. Жесткая постель на одного человека, тумбочка с печатной машинкой, скомканный лист на полу. Она подняла его, развернула. Роже в два прыжка оказался рядом: «не надо» Но Лу уже читала: «Ее губы пошевелились, чтобы произнести последнее слово, но так и остались молчать. Он не стал вытаскивать нож из ее груди, чтобы не омрачить болью последние секунды ее жизни, хотя он купил его за 25 франков». Лу расхохоталась.
- Это же гениально! Ты апологет нового стиля «циничный романтизм»?
- Нет, скорее романтическая галиматья.
- Ты слишком самокритичен, Роже.
Они вышли на распахнутый балкон, оттуда превосходно просматривалось все, что происходило в окнах дома напротив, Лу заметила на полу бинокль. Она резко обернулась
- Ах вот чем ты…
- Шшшш!
Он прижал ее к балкону и закрыл рот рукой.
- Почему ты меня не боишься, а вдруг я маньяк?
Он придавил ее сильнее, второй рукой схватил ее руку и крепко сжал.
Лу взволновалась, она почувствовала себя маленькой и беззащитной, но это лишь возбудило ее.
- А что ты делаешь со своими жертвами?
- Но ты же прочла на листке бумаги. Я не столь самокритичен, как ты думаешь, просто мне трудно читать это, мешает чувство вины за содеянное.
Его губы были так близко, что поцелуй казался неизбежным, но он медлил.
- Я бы дьявольски испугалась и закричала, если бы ты грубо развернул меня, сорвал платье так, чтобы каждый прохожий мог видеть мою обнаженную грудь и волосы и жестко взял бы меня и отхлестал по заднице.
От ее слов он возбудился и вцепился в ее горло.
Лу мечтательно простонала:
- Это было бы так ужасно. Я бы так ревела и стонала от боли и унижения, от ненависти к тебе.
Он не дал ей договорить.
Жильцы дома напротив весь следующий день обменивались описанием изнасилования на балконе, а кто-то даже сказал, что видел, возвращаясь домой под дождем, свисающие с 3-его этажа распущенные волосы и обнаженную грудь.