Она натянула шерстяные колготки, обтягивающую юбку и декольтированный свитер, ей нравилось соблазнять старого Арно, при виде красивой женщины он сразу же превращался в джентльмена.
Лу выбежала из парадной и чуть не ослепла от света. Грязные лужи, словно слюда, множили солнце. Необходимость страдать внезапно исчезла, узкие улочки обещали что-то необычное, ненадолго солнце выместило боль, гнездящуюся внутри ее души и Лу танцующей походкой помчалась по тротуару. На базаре было еще оживленней, чем обычно. Сегодня Лу решила приготовить для Арно что-то изысканное. Год назад, когда она была в очередной раз на мели, Арно предложил ей сделку: он дает ей деньги, а Лу покупает продукты и каждый день готовит обеды, которые они съедают вместе, Лу сказала
-Я не умею готовить.
Он ответил:
-Я тоже думал, что парализованные старики не умеют зарабатывать деньги.
С тех пор она часто появлялась у Арно, но не по расписанию, как прислуга, Арно не ленился звонить ей и каждый раз галантно приглашать послушать пластинки. Он не раз в шутку называл ее приходящей женой, Лу на это реагировала с неизменным кокетством. Ей очень нравилось бывать в его квартире, напоминающей лавку антиквара, правда паркет давно истерся и дубовая дверь скрипела, но это было в своем роде шикарное жилище. Когда-то Арно был блестящим пианистом и самым популярным педагогом консерватории, про его гонорары ходили легенды, как, впрочем, и про его любовные подвиги, поэтому не удивительно, что Арно не скупился на дорогие вещи.
Они познакомились в тот смутный период в жизни Лу, когда она пыталась заниматься музыкой. Доктор Эжен помог когда-то Арно выпутаться из бракоразводного процесса, и поэтому ему не составило труда уговорить профессора заниматься с Лу на фортепиано. Хотя Лу официально и не являлась студенткой консерватории, она часто появлялась там, если Арно назначал ей занятия в классе и за год обучения успела свести знакомство со множеством интересных людей, это немного компенсировало те мучения, которым подвергал ее преподаватель. Наделенная тонким музыкальным слухом, она иногда чисто физически не могла взять некоторые аккорды: ее пальцы были недостаточно длинны для пианистки. Те учителя, которых приглашал мсье Эжен заниматься с девочками, хвалили успехи Лу, иначе она никогда бы не рискнула пойти в ученицы к преподавателю консерватории, который требовал от нее невозможного: для того, чтобы добиться похвалы Арно, нужно было все свободное время посвящать занятиям, а во время перерывов слушать фортепианные концерты. Но Лу не отличалась ни усидчивостью, ни талантом, она слишком любила шумные компании, веселые гулянки и хмельные застолья для того, чтобы отказаться от всего этого ради музыки. Она бросила занятия, когда поняла, что еще чуть-чуть и ее начнет тошнить от любимых композиторов. Лу любила чувствовать себя музыкальным гурманом, но иногда изысканные блюда в чрезмерных количествах вызывают у нас особенное отвращение. Однако ее уход вовсе не означал, что Арно был плохим преподавателем, он просто не тратил силы на незаинтересованных учеников. Большинство студентов его класса не обладали выдающимися способностями, но выкладывались на сто процентов. Он много спорил с руководством консерватории по поводу перевода своих учеников к другим преподавателям, не желая обучать недостаточно старательных. Такая политика в корне противоречила правилам консерватории. Дело доходило до скандалов, и самое печальное, что все это отражалось на студентах. Если Арно отказывали, и студент все же оставался в классе, это длилось недолго, потому что за короткое время Арно вынуждал его либо перейти к другому преподавателю, либо написать заявление об уходе. Однако после того, как один его воспитанник выиграл международный конкурс, споры прекратились и престиж Арно взлетел до небес. В ту пору Арно старательно пестовал свою репутацию самой циничной, высокомерной и тщеславной личности консерватории. Ему нравилось носить эту маску, а маски, как известно, имеют свойство прирастать к коже…
Может быть Лу и была нерадивой ученицей, но она стала хорошим другом Арно, это было тем более странно, что у Арно не было друзей. Интересный человек, талантливый музыкант и педагог, он был притягательным и отталкивающим в равной степени, редко, кто выдерживал сарказм Арно. Лу часто спрашивали, каково ей приходится на занятиях, как она выдерживает презрительные реплики и ядовитые комментарии профессора. Однако Лу не понимала, что они имеют в виду. Да, во время урока он мог иногда вспылить, но во всем, что не касалось фортепиано, был вежлив и обходителен. Поэтому даже после прекращения занятий Лу с удовольствием его навещала, даже не подозревая, что стала единственным человеком, рядом с которым Арно оттаивал, раскрывался, и его маска начинала незаметно спадать. Лу каждый раз удивлялась перемене, происходившей с Арно, когда в их тандем вклинивался кто-то еще. Однажды доктор Эжен пригласил Арно на ужин в семейном кругу.
Стоял дождливый октябрь, и вся семья собралась в гостиной у камина. Кроме Арно присутствовал еще один гость, молодой художник, хорошо известный на Монмартре, где он держал мастерскую. Жаклин познакомилась с ним на какой-то закрытой вечеринке. Высокий юноша со спутанными темными волосами до плеч, очень худой, неряшливый и неуклюжий с лихорадочно сверкающим взглядом, он вел себя галантно и услужливо, что выдавало в нем некоторую манерность, Кажется он называл себя Вольфом. Жаклин была без ума от его нестандартности, граничащей с эпатажем и раздражавшей многих. Лу точно знала, что одним из этих многих будет Арно, сама же Лу относилась к таким экземплярам вполне нейтрально, она позволяла людям быть такими, какими они хотят быть, по крайней мере внешне. Нетерпимость же к чужой свободе часто говорит о несвободе собственной…
Собравшихся людей трудно было поместить в одну компанию даже мысленно. Мало того, что все семейство никогда в полном составе не собиралось за обеденным столом, к этому ассорти индивидуальностей добавились такие не самые бледные персоны, как Арно и Вольф. Каждый из собравшихся олицетворял собой набор взглядов и принципов, чуждый остальным, а существовавшие точки соприкосновения лишь усугубляли противоречия.
Составлять компании – это нелегкий труд. И хозяева не всегда задумываются над тем, насколько удачен выбор приглашенных. Это приобретает особенную важность, когда компания невелика. Режиссирует представление обычно хозяйка. Именно в ее голове рождается исходный сценарий и жанр представления, именно она распределяет роли. Какие цели может она преследовать, какие интриги плетет, какую психологическую игру затеяла – неизвестно никому из посторонних, зато вполне может существовать круг лиц посвященных во все детали, либо, что обычно еще интереснее, в те детали, которые им нужно знать. Мы не говорим о тех случаях, когда хозяйка собирает гостей для того, чтобы расслабиться и повеселиться в кругу близких друзей. Такие вечеринки – прекрасный способ провести время, но это словно пудинг по сравнению с блюдом из морепродуктов. Мудрая женщина должна уметь собрать за одним столом должника и кредитора, сбежавшую из дому девицу и любовницу ее отца, двух тайно страдающих друг по другу гомосексуалистов, местного ловеласа и старую деву, получившую недавно наследство. Причем так, чтобы никто не устроил скандал и не ушел, хлопнув дверью, навсегда опозорив ее дом. Потенциальных агрессоров нужно умело сдобрить миротворцами, так, чтобы на каждую каплю яда приходилось достаточно смеха и вина. В этот вечер процент агрессоров превышал допустимую норму. Лу почувствовала сгусток отрицательной энергии еще в коридоре и внутренне напряглась. Она испуганно открыла двери маленькой каминной гостиной и поняла, что ей ничего не остается, как войти. Внешне все выглядело довольно пристойно: свечение пламени камина и канделябров придавало комнате атмосферу церковной благостности, антикварные стол и стулья из сосны, вкупе с чугунным столиком у камина и негромкими звуками «музыкального приношения» Баха отбирали у времени несколько веков.
Мари-Анж восседала в жутком темно-розовом платье с молчаливой обидой в глазах, и то и другое одинаково не шло ей, но выглядело настолько естественно, что никто не удивлялся. Она вперила свой презрительный и недоуменный взгляд в опоздавшую Лу. Жаклин была исполнена страстью произвести на всех наилучшее впечатление, она готовилась, наверное, часа два, прежде чем выйти из комнаты, стараясь выбрать наряд безупречный, в то же время неброский, в меру роскошный, но с намеком на свободомыслие. По-видимому, персиковый костюм с огромной алой розой на лацкане должен был соответствовать этим требованиям. Жаклин сделала вид, что не заметила появление сестры, удовлетворенно отметив про себя простоту ее одежды. Доктор Эжен выглядел очень усталым и постаревшим, но это никак не могло повлиять на его поведение, поскольку усталость и старение неизменно сопровождали его на протяжении всей жизни. Вольф, трагичный и импозантный, пытался одновременно налить Жаклин вина и положить себе в тарелку салат. Арно единственный из всей компании был действительно рад появлению Лу, в его взгляде было такое облегчение и благодарность, что Лу даже не заметила ни как Арно был одет, ни в какой позе сидел.
- Луиза! Наконец-то вы появились! Мне так много о Вас рассказывали, - восторженно воскликнул Вольф, помогая ей сесть.
- Пожалуйста, называйте меня просто Лу.
- Лу, поражаюсь твоей способности иллюстрировать своим появлением наши беседы. Мы как раз говорили о портретах Пикассо. – пропела Жаклин.
Пытаясь понять была ли это шпилька или комплимент, Лу уже вынуждена была поднять бокал, потому что месье Эжен начал произносить заготовленный накануне «экспромт». Но его никто не слушал, поскольку Мари-Анж вполголоса критиковала вино и стряпню недавно нанятого мужем повара, Вольф и Жаклин о чем-то шептались, Арно, казалось, вообще впал в состояние глубочайшего транса, он сидел, напряженно вцепившись рукой в свой гладковыбритый подбородок и лишь иногда возвращался к жизни, кидая на Вольфа испепеляющие взгляды…
Как впоследствии оказалось, тост был об успешном сотрудничестве Арно и Эжена и о том, насколько счастлив мсье Эжен, что его драгоценная племянница познает прекрасную науку через такого талантливого педагога, как Арно. Лу поняла это лишь когда все присутствующие, за исключением Арно, вдруг накинулись на нее с просьбой что-нибудь сыграть. Лу бросила мученический взгляд на своего учителя, но обнаружила в его глазах лишь хитрый огонек. Ей не хотелось играть для домашних и тем более для Вольфа, который, она была уверена, восхитился бы чему угодно.
- В конце концов, интересно, способна ли Лу сыграть что-нибудь кроме этих несносных гамм и этюдов. – изрекла Жаклин.
- Неужели ты сомневаешься в педагогических способностях господина Арно, дорогая? – пристыдил ее отец.
- Нет, только в музыкальных способностях сестрицы.
- Я беру себе в ученики лишь одаренных людей. – Многозначительно осадил ее Арно, что было весьма кстати, поскольку все вспомнили, что сперва Эжен пытался устроить к Арно Жаклин. Только Эжену с его неумением разбираться в людях могла прийти в голову такая нелепая идея.
Лу поняла, что сопротивляться бесполезно. Ведь, отказавшись, она поставила бы под сомнение репутацию преподавателя. Однако Лу не из тех, кто может просто так взять и сыграть! Она была совершенно не готова к подобному испытанию, руки вспотели и словно одеревенели и пальцы, казалось, забыли, что такое клавиши. Не глядя на Арно, Лу поднялась и подошла к роялю. Рояль стоял посреди гостиной, старинный и величавый родственник семьи Шавеньонов, члены которой почти поголовно были обделены музыкальным слухом. Она села на табурет, словно на электрический стул и в этот момент очень остро почувствовала, что не создана для выступлений на публике. Отыграв какой-то невзрачный вальс Шопена, Лу под жиденькие насмешливые аплодисменты тихонько пробралась к своему салату. Вольф услужливо добавил ей вина, и она залпом осушила бокал под укоризненным взглядом Мари-Анж. А в это время на другом конце стола разворачивался весьма любопытный спор, главными оппонентами в котором, естественно, были Арно и Жаклин.
- Я как музыкальный гурман могу сказать определенно, что Дебюсси гораздо тоньше и искуснее, чем какой-нибудь Чайковский или Рахманинов. – изрекла Жаклин, картинно поигрывая мундштуком.
- Вы лишний раз демонстрируете мне, мадемуазель, столь распространенный случай, когда человек, не чувствующий искусство пытается прослыть знатоком.
- Для того, чтобы разбираться в искусстве, не обязательно воспринимать его эмоционально.
- А что в таком случае следует воспринимать эмоционально? Может быть, поглощение еды или покупку новых платьев?
- Для меня важнее эстетика звучания, чем смысл произведения.
- Это все пустые слова. Музыку нужно любить до слез, до боли, до безумия. Только тогда ты получишь моральное право судить о том, кто гениальней Шопен или Моцарт, Рахманинов или Дебюсси! – воскликнул Арно
- Но ведь и в этом случае такие рассуждения весьма спорны. – вмешался месье Эжен.
- Конечно! Но, по крайней мере, они уже имеют под собой основу эмоционального опыта и духовного развития. Для меня такие выражения, как эстетика звучания или искусная игра – это позерство и ложь. Так могут судить о музыке лишь те люди, которые узнают о ней из журнальной критики…
- Мне кажется, вы не справедливы к моей дочери, Арно. Она с детства воспитывалась на классике - снова вмешался Эжен, наблюдая за тем, как в течение всей речи Арно Жаклин старательно пыталась держать прямой спину и сохранять на губах ироничную усмешку. Это означало лишь то, что она почувствовала себя глубоко уязвленной и уже готовит план мести.
Однако дочь не нуждалась в помощи отца и, пропустив его реплику мимо ушей, спросила:
- Почему же вы никогда не говорили об этом Лу?
И не дождавшись ответа добавила:
- Вы считаетесь неплохим педагогом и талантливым исполнителем, вы прожили в 2 раза больше меня, поэтому у вас есть уникальная возможность продемонстрировать результативность вашего эмоционального опыта и духовного развития. С выступлением ученицы, по-моему, все понятно. Ни о каких эмоциях, а тем более эстетике звучания или искусной игре здесь не может быть и речи. Хотя Лу первая из всех нас, кто узнал обо всем этом от вас, Арно.
Ее слова, словно булыжники, врезались в сознание Лу, она не была готова к такой откровенной враждебности со стороны сестры. Все понимали, что Жаклин проявила чудовищную бестактность, но пристыдить ее публично значило бы повесить на нее ярлык грубиянки. Им нужно было дождаться реакции жертвы прежде, чем вынести вердикт.
- Легко судить плоды чужого труда, не имея ни желания, ни способностей, произвести что-либо самой. Из всех наук, сестрица, ты преуспела лишь в одной - в науке злословия. С чем тебя и поздравляю!
- Жаклин, может быть, не откажетесь взять у меня несколько уроков рисования, чтобы понять на собственном опыте, что искусство – это тяжелейший труд. Что в музыке, что в живописи необходимо довести до совершенства элементарный штрих или пассаж, прежде чем приступить к чему-то более сложному. – Вольф произнес это совершенно спокойно и естественно, отчего Лу почувствовала к нему что-то похожее на благодарность и расположение. Реабилитированная пианистка осушила еще один бокал и приосанилась: соперница сидевшая в этот момент без движения с отрешенным видом морально была положена на обе лопатки.
- А где можно увидеть ваши работы, Вольф? – вклинилась в беседу Мари-Анж.
- Я держу небольшую мастерскую на Монмартре. Но, если вам хотя бы немного интересно мое творчество, мадам, в благодарность за сегодняшний чудный вечер я могу прислать вам одну из картин в подарок.
- Зачем же в подарок? И потом я плохо понимаю современную живопись, все эти непонятный разводы, размытые линии, полутона. Вот если бы вы смогли написать мой портрет в классическом стиле. Я думаю, что работа на заказ всегда кстати, - произнесла она красноречиво скользнув взглядом по протертому свитеру Вольфа.
Он кинул мученический взгляд на Лу, теперь пришла ее очередь выручать коллегу:
- Работа без вдохновения, с мыслью лишь о гонораре в чуждом художнику стиле – это же самая настоящая духовная проституция!
Эта реплика почему-то вызвала у мужчин оглушительный смех, обстановка немного разрядилась.
Удивительно, как спустя несколько лет ей удалось вопроизвести мельчайшие подробности того странного вечера, в течение которого отчаяние несколько раз сменялось ликованием. Временами Лу ненавидела членов семьи, временами чувствовала к ним признательность, ведь всему, что сделало ее парижанкой, она научилась у Шавеньонов.
Мари-Анж либо не замечала ее, либо придиралась к любой мелочи: как нельзя ходить, держать столовые приборы, высказываться. Лу была единственной из всей семьи, кому запрещалось пить вино за обедом, в то время как Жаклин, наравне со взрослыми, смаковала все новые и новые сорта. Поэтому во время званых обедов и вечеринок Лу получала особое удовольствие пить вино на глазах у тетушки.
Эжен, несмотря на всю его симпатию, расположение и даже, может быть, нежность к племяннице, ни на минуту не забывал, кто его родная дочь. Поэтому во время ссор с Жаклин Лу не чувствовала себя защищенной, мсье Эжен не заступался за Лу, даже когда вина Жаклин была очевидной, он старался сохранять нейтралитет, отчего соперничество между девушками становилось все сильнее. Однако Лу все время стремилась свести его на нет, они были слишком разными для того, чтобы соревноваться. Это сбивало с толку воинственную кузину, для которой одерживать верх, властвовать, опережать было смыслом жизни. Когда Лу замечала, что Жаклин изо всех сил пытается ее перещеголять в одежде, задавить эрудицией или очаровать всех мужчин на вечеринке, ей становилось безумно смешно и безразлично. Она могла нарочито продемонстрировать невежество, одеть на вечеринку, для которой Жаклин специально заказала платье, повседневную одежду, быть задумчивой и безучастной, в то время как кузина изо всех сил старается сконцентрировать всеобщее внимание на себе. Однако иногда она позволяла себе позабавиться. Лу в неменьшей степени, чем Жаклин была женщиной, а это значит, что ей, как и любой другой женщине нравилось иногда почувствовать себя стервой. Лу-стерва – была самым страшным врагом Жаклин, впервые она узнала ее на дне рождения отца в тот самый год, когда Лу переселилась в их дом.
Со стороны казалось, что трудно представить более забитое и закомплексованное создание, чем этот маленький 16-летний волчонок. Однако, Лу была далеко не глупышкой. Она с детства привыкла к полнейшей свободе и самостоятельности. Ее мать посвящала все свое время дому, саду, маленькой лавочке на местном рынке, шитью, поэтому ей некогда было следить за детьми: Лу и ее младшим братом Игнасио. Вместе с соседской ребятней они резвились на пляже, скитались по окрестностям. Вскормленные морем, солнцем и свежими фруктами, они никогда не знали, что такое манеры, условности и городской смок. Ей совершенно не хотелось куда либо уезжать, однако мать понимала, что ее дочь достойна другой судьбы, нежели она сама, всю жизнь с завистью вспоминавшая о сестрице и ее удачном замужестве. Холод Парижа и Шавеньонов, особенно женской их части, заставлял Лу чувствовать себя отвратительно: скованно и неуверенно, тем более что французский она знала весьма поверхностно. Ситуация наладилась, когда благодаря мсье Эжену она немного обновила свой гардероб и побывала в нескольких злачных местах Парижа, где Эжен любил выпить после работы с коллегами. Они сбегали туда тайком, во время визитов Мари-Анж и Жаклин к маникюрше или к приятельницам. Конечно, малышка никогда бы не осмелилась и близко подойти к двери подобного заведения, если бы не дядя. Засаленная барная стойка, табачный дым вместо воздуха, оглушительный мужской хохот – вот неизменные атрибуты мест отдохновения работяги после длинного, как и предыдущий, дня. Несмотря на это девушка моментально нашла общий язык с дядиными друзьями. И не успев оправиться от первого неприятного впечатления, она уже смеялась над каким-нибудь сальным анекдотом.
Эжен долго готовился к дню своего юбилея. В повседневной жизни он общался с ограниченным кругом людей, поэтому многочисленные случайные знакомые, которых он узнавал на деловых обедах, светских вечеринках или в опере имели свойство быстро исчезать из виду. Однако Эжен прекрасно понимал, что такое связи и знал, что нельзя просто так терять контакты с людьми, ведь каждый может когда-нибудь пригодиться в ситуации, которую невозможно, да и не нужно заранее планировать. Праздники и приемы, которые он периодически устраивал у себя , помогали ему обновлять эти связи и контакты, а так же располагать к себе людей, ранее равнодушных.
Даже сейчас, когда, казалось, что то беззащитное и робкое существо, которое тоже звали Лу, уже перестало существовать, она чувствовала себя стоящей на пороге роскошной гостиной, украшенной белыми лилиями и все эти взгляды, оценивающие, жадные или презрительно-равнодушные и особенно взгляд Жаклин… Лу и не подумала пренебрегать законами светского общества, ведь в тайне она испытывала к нему симпатию, поэтому она продумала свой туалет и прическу не менее тщательно, чем сестра. Месье Эжен помог ей с выбором платья. Черное, атласное, с кружевными вставками, оно подчеркивало красоту силуэта девушки, ее стройность и миниатюрность. Волосы же, обычно вьющиеся и запутанные были зализаны с воском и закручены в узел на затылке. Лу не было нужды пользоваться косметикой: ее ресницы и брови были черны от природы, как и у любой другой уважающей себя итальянки. Благодаря этому взгляду Жаклин, в котором смешались шок, зависть и ужас, Лу впервые почувствовала себя в Париже, как дома. Она поняла, что светской дамой можно быть и не родившись в семье аристократов, а для того, чтобы использовать чисто женские инструменты воздействия достаточно нескольких нехитрых манипуляций с внешностью.