Александр
КОПТЕВ
Не отрекаются любя
Историко-психологический роман
Большие проблемы маленького человека
Хроника-исповедь
в трёх частях:
Война — «Люди мира, на минуту встаньте...»
А. Соболев
Оккупация — «...ты, любимая, знаю, не спишь,
И у детской кроватки тайком ты слезу утираешь».
В. Агатов
Депортация — «Да, были люди в наше время...»
М. Лермонтов
Крым — Ялта
2008 г.
Большие проблемы маленького человека
Война
Оккупация
Депортация
Темная, холодная ноябрьская ночь. Снега нет. Редко в это время в Ялте выпадает снег. Оттого воздух ещё прохладней. Но гуляет северный порывистый ветер, что делает не морозную, но прохладную ночь непригодной для прогулок. В такую погоду, в теплой квартире, да под тёплым одеялом, уткнувшись носом в подушку, смотреть бы розовые сны. Да, мечты, мечты, где ваша сладость?
В маленькой комнатушке при слабом свете лучины два человека, ОН и ОНА, обсуждали вопрос: как быть в ситуации, когда за окнами комендантский час, а ОНА чувствует, что природа тихо спросила ее: «Женщина, ты готова исполнить святое таинство и дать жизнь человеку?» Природу не обманешь. Материнский инстинкт говорил: «Харикли, вперёд, ты готова!»
ОН, растерянный, понимая свою беспомощность, и оттого раздражённый, обратился к ней: «Харикли, иди одна, ты сильная, ты дойдёшь, мне нельзя», — как бы оправдываясь, повторял он одно и то же, «мне нельзя».
Комендантский час запрещает в тёмное время суток появляться в городе. Даже «Ausweis», пропуск, не может служить гарантией того, что патруль не подстрелит человека. Да и откуда может быть такой документ у того, кто сам находится на нелегальном положении, недавно сбежав из концентрационного лагеря. История его бегства также тесно связана с этой женщиной.
Было это так. Её 39-летний муж Иван был мобилизован в ряды Советской Армии с 1 июля 1941 года. Ялтинский призывной пункт направил его в Симферополь. Выдав ему воинское предписание, обмундирование, его направили в воинскую часть, которая дислоцировалась под Белгородом, а оттуда надлежало отправиться в район боевых действий.
Наши воинские части были плохо вооружены. Армия не была готова к войне. В первые дни войны наши солдаты в бой шли фактически с голыми руками. Делили одну винтовку, трёхлинейку 1891 года, на троих бойцов. Второй и третий боевые расчёты ждали, когда убьют первого, чтобы взять в руки это оружие. А бывало и так, что второго и третьего убивали раньше, чем первого. Отсутствие вооружения сыграло с Красной Армией злую шутку. Внезапное нападение врага, непродуманные действия неопытных командиров, неспособность самостоятельно принимать правильное решение — всё это привело к тому, что наши войска покатились назад, на восток, теснимые армадой фашистских войск. Плохо вооружённый солдат — это не боец. Не давая опомниться нашим войскам, Гитлер осуществлял план «Барбаросса», план молниеносной войны «Blitzkrieg». Он мечтал на одном дыхании дойти до самой Москвы. Захватить столицу ещё до первых морозов 1941 года. И покорить СССР, весь советский народ.
Первый манёвр, используя момент внезапности, он осуществил. И наши войска, теснимые до зубов вооружённым вероломным врагом, не выдержали столь сильного давления и отступали, неся значительные потери. Беспорядочными группами уходили на восток, в глубь страны. Южные районы были отрезаны врагом, и также, теснимые немцем, защищавшие их бойцы отступали на юг. Крайняя точка отступления — это Севастополь, дальше нам идти было некуда. Героически сражались севастопольцы, которых круглые сутки враг поливал свинцом и огнём. Гитлер, одурев от удачи, рвался к Москве. Враг просто ломился к своей намеченной цели. Триумфальное шествие Гитлера продолжалось до зимы 1941 года, и наконец началось то, что и должно было случиться. Гитлер очень многое взял на себя.
К тому же, у него была ещё одна головная боль — Великобритания. Фюрер переоценил свои силы, начав войну на два фронта. Он пытался экономически задушить Англию. «Дорогой жизни» для Великобритании были поставки из США через океан. Англичане были уверены в своём мощном морском флоте. Ведь многие годы Британская империя была единоличной хозяйкой в океанских водах. К тому времени это была её историческая миссия. Имея мощный военно-морской флот, Англия отбивалась от подводных лодок адмирала Дёница. Германия к 1941 году также укрепила свой надводный флот великолепными линейными кораблями «Тирпиц», «Бисмарк» и другими современными судами, и это стало головной болью уже для англичан. Немецкая армада военных кораблей наводила панический ужас, намереваясь уничтожить английский флот. Кто — кого? Вопрос стал ребром. Сошлись в смертельной схватке две мощнейшие морские державы. И это уже было нешуточное противостояние.
Обломав в 1941 году зубы под Москвой, Гитлер повернул войска на юг. Его взор устремился на Кавказ, к бакинской нефти. В это время южные части Советской Армии катились к Чёрному морю. Это было бегство. Наш человек устроен так, что ему обязательно надо получить чёткие указания — как действовать. Однако организовать эту разрозненную массу, движущуюся на юг, оказалось некому.
Будённовско-ворошиловская теория «конной тяги» доказала свою несостоятельность. Талантливые военачальники: маршалы Блюхер, Якир, Тухачевский, Корк и другие видные деятели, весь прогрессивно мыслящий генералитет, были репрессированы. Берия бесчинствовал, загнав в ГУЛАГ более сотни выдающихся генералов Красной Армии и тысячи способных офицеров высшего командного состава, тем самым обезглавив всю Красную Армию. Воевать оказалось не с кем. Пришлось заново в срочном порядке готовить командный состав для Красной Армии.
Фашистская армия получила превосходство. На вооружении у немцев были моторизированные части. Великолепные мотоциклы «BMW», «DATSUN» — этим машинам не было аналогов в мире. Дизели, мощные тягачи и грузовики, которых ох как не хватало нашим войскам. У немцев к началу войны был хороший танк Т-4, аналог нашей «тридцатьчетвёрки». А когда появились «Тигры», тяжко стало нашим танкистам. Хорошо, что они появились очень поздно.
У немцев были свои герои, драться с которыми было тяжело. Асом бронетанковых войск Германии был обер-лейтенант Витман. Своё воспитание и военную подготовку он получил в период милитаризации Германии в тридцатые годы. Проявил способности в военных науках и был назначен командиром боевой машины Т-4, которую в то время выпускал чешский автомобильный завод «Татра». Воевал на Восточном фронте, в России. Это был человек с механическими мозгами. Мастерство своего экипажа Витман довёл до совершенства. С блестящей реакцией, хладнокровием и завидным глазомером он творил чудеса. Обнаружив противника, стрелял первый и никогда не мазал. Витман знал: промазать с первого выстрела — значит подставить себя под удар. Он выигрывал все бои. Но и на старуху бывает проруха.
В Прохоровском бою под Курском судьба изменила немецкому асу, и он получил свою порцию свинца. Тяжело раненный, попал в госпиталь. Был приглашён на аудиенцию к фюреру и лично обласкан Гитлером. Из рук фюрера получил железный крест. Министром пропаганды Геббельсом был объявлен чуть ли не сверхчеловеком, уничтожившим 350 танков и артиллерийских расчетов. Даже если сделать скидку на геббельсовское враньё, всё равно Витман, надо честно признаться, — это ас. Это очень страшный противник, с которым пришлось драться нашим воинам.
Витман мечтал о лучшем в мире танке, и он получил свой первый «Тигр». Гитлер удовлетворил просьбу своего любимца. Витман был откомандирован на Западный фронт бить ненавистных ему англичан и французов. Он к этой публике питал особое презрение, скорее даже ненависть. Не проходило и дня, чтобы этот одинокий волк не загрыз хоть один танк или артиллерийское орудие. Американские «Шерманы» пылали, как спичечные коробки. В Нормандии он обнаружил колонну танков, «Шерманы» шли на марше. Этот волчара умудрился расстрелять всю колонну из 12 танков. Все 12 танков были сожжены в неравном бою, а победителем оказался — Витман. Фантастика. Но это факт.
Но сколько верёвочке ни виться, а конец будет всегда. Весной 1945 года в бою в Нормандии (Северная Франция) его танк был подбит. Его невеста Эльза так и не стала женой прославленного аса, мастера танковых атак обер-лейтенанта Витмана.
А наше бедное воинство, называющее себя красноармейцами, офицеры и рядовые, гонимые немецкими полчищами, отступали всё южнее и южнее. Те, кто имел возможность, на Украине, в Крыму, вернулись домой, переоделись в гражданское платье и пытались осмыслить, что с ними произошло. А кому не повезло — холодные и голодные, морально раздавленные, душевно разбитые, шли всё дальше и дальше, многие навстречу смерти.
Крайняя точка отступления — это Севастополь, где идут кровопролитные бои за эту русскую твердыню, где фашисты сосредоточили огромные силы и, как остервенелые псы, «грызли гранит» Сапун-горы. Карабкаясь в гору. А наши воины, у которых больше не было моральных сил, потерявшие уверенность, считавшие себя обречёнными, из личного оружия стреляли себе в голову, отвечая, таким образом, за глупость наших руководителей. Сводили счёты с собственной жизнью. Обессиленный народ гуськом, как муравьи, тянулся по дороге в Севастополь. Периодически слышались одиночные выстрелы, и на обочину падали русские люди. Не выдержав морального напряжения, их грешные души уносились в мир иной.
Гитлер издал приказ: «Коммунистов, комиссаров, евреев и цыган расстреливать на месте без суда и следствия». С этим приказом было ознакомлено всё население СССР. Поэтому кто попадал под эту статью, предпочёл собственноручно решить эту проблему. Конечно, грустная история, но из песни слов не выкинешь. Это история, и надо, чтобы о ней люди знали как можно больше правды. Вспоминать больно и грустно, но не сказать нельзя. Муж Харикли, загнанный фашистами на юг, оказался в Ялте, которую немец вскоре оккупировал, как и весь Крым.
Директива Совнаркома гласила: «Во всех районах, подлежащих оккупации, партийные и хозяйственные руководители обязаны проследить за тем, чтобы объекты стратегического значения не попали в руки врага». Поэтому необходимо было уничтожать всё, что представляет материальную ценность. Всё, что может быть использовано врагом в своих корыстных целях.
Объектом стратегического значения в Ялте был знаменитый завод Массандровских вин. Директор завода лично занимался исполнением этого приказа. Были сооружены специальные схроны на территории бесчисленных подвалов завода. Тайники сооружали долгое время и в строжайшей тайне. Часть винной коллекции — это старинные коллекционные вина восемнадцатого и девятнадцатого веков; уникальные французские, испанские, португальские вина. Голицынская коллекция вин. Все это богатство было вывезено на Кавказ и спрятано до лучших времён. До полного освобождения нашей земли от фашистских захватчиков. Всё то, что не успели вывезти, было спрятано, замуровано в тайниках, здесь же, на многие годы. Эту тайну знали два человека — директор завода и главный инженер. Главный инженер ушёл на фронт и погиб, унеся с собой множество секретов этого завода. Директора завода фашисты расстреляли за выполнение приказа Совнаркома — всё оставшееся на заводе вино, по его распоряжению, спустили в речку Дерекойку. Вина было такое количество, что в течение трёх суток жители Ялты наблюдали странную картину: день и ночь речка Дерекойка была красного цвета. Главную тайну — местонахождение схронов — директор унёс с собой в могилу. Вот так завоеватели и опростоволосились.
Жители использовали любую ёмкость для наполнения вином. Некоторые шустрики успели запастись вином — бочками. Но именно такие действия раздражали немцев: они уже считали себя хозяевами ситуации, и вдруг — такой облом. Это не соответствовало немецкому правопорядку. Когда наши ушли, а немец еще не вошёл, наш народ решил похозяйничать: грабили магазины, склады и так далее. Немец очень обиделся и приказал всё вернуть на своё место, а тех, кто ослушается, — расстрелять.
Немцы очень бережно относились к завоёванным ценностям, они считали, что крымские винные заводы, виноградники — теперь их собственность. Немец делал попытки возобновить производство вин и даже наладил его — в небольшом количестве. Часть винной «библиотеки» в период немецкой оккупации осталась на винзаводе. Немец мечтал, что всё это богатство достанется фашистам. Они уже чувствовали себя хозяевами. Для восстановления винопроизводства фашисты заставляли население Ялты работать на виноградниках. Платили миской баланды за двенадцатичасовой рабочий день, под палящим солнцем. Детей также привлекали к труду. Детвора занималась подвязкой виноградной лозы. За эту работу детям разрешали облизать котел, в котором готовилась баланда рабочим. Всем, кто до войны работал на винзаводе, немец приказал вернуться на прежнее место работы. В коллекции Массандровского винзавода есть вина периода оккупации — 1941, 1942, 1943 годов, но в малых количествах.
В 1944 году завод был реконструирован и после освобождения Крыма, с 1945 года, заработал на полную мощность. Объёмы производства возросли в разы. В 1960 — 70-е годы завод достиг пика совершенства. Качество и количество выпускаемой продукции достигли уровня мировых показателей. На престижных выставках вина завода «Массандра» занимали почётные места, получали «Гран-при» и дипломы. Советский Союз вошёл в мировой элитный клуб производителей уникальных десертных и креплёных вин.
На базе научно-исследовательского института виноделия и виноградарства «Магарач» был проведён конкурс на звание «Лучшее вино 1974 года». Номинантами стали десертные, креплёные, сухие и шампанские вина. Участниками были крупные винодельческие фирмы всего мира — Франции, Испании, Португалии... Председателем был французский винодел-академик господин де Шаврен. Все вина были инкогнито пронумерованы и выставлены на конкурс. Таким образом, никто не мог знать, какой номер соответствует той или иной фирме. Это называется «независимое тайное голосование».
После дегустации были объявлены победители. Претендентом на «Гран-при» оказался «таинственный» номер — 13. Но чьё вино скрывается за этим номером? Господин де Шаврен вышел на трибуну, сделал торжественно-театральную паузу. Зал замер в ожидании. Напряжение достигло высшей точки. И председатель начинает свою торжественную речь: «Господа, я не знаю название этого вина, не знаю, какую фирму и страну оно представляет. Но — уверен в одном. Если Господь Бог употребляет на небесах вино, это то, что скрывается под номером 13!» Ломает сургучную печать на конверте, достаёт листок и громко читает: «Десертное вино Мускат белый Красного камня. Господа, теперь вы знаете обладателя «Гран-при» 1974 года. Поздравляю!» Зал разразился овациями. На этом конкурсе, 1974 года, этот ошеломительный успех был, к счастью, не последним. Шампанское полусухое вино голицынских подвалов — «Коктебель» — заняло почётное второе место в мире после представителя родины этого напитка, прославленного гранда — французской фирмы «Шампань»!
Это всё ещё будет, а в 1941 году не только производство, но и весь наш народ переживали одну общую трагедию. Наступали враги, надо было выжить, надо было выстоять.
В центральной части России шли ожесточённые бои, и линия фронта скатывалась на юг. Алчный взгляд Гитлера устремился на Кавказ к его нефтяным месторождениям. «Чёрное золото» — нефть манила хищника. Но в тылу у немца оставалось огромное количество русского мужского населения, бывшие красноармейцы отсиживались по домам. Гитлер понимал, что в критическую минуту войны вся эта публика может представлять огромную опасность, угрозу для оккупантов
По этой причине обманным путем, как всегда, немец согнал мужское население Крыма на территорию совхоза «Красный», где был сооружен концентрационный лагерь, прозванный в народе «Картофельный городок».
Харикли, как и тысячи других женщин Крыма, пешком ходила в Симферополь, в надежде хоть издали увидеть своих близких, родных людей, которых фашист держал за колючей проволокой. Тех пленных, кто мог стоять на ногах, использовали в хозяйственных нуждах города, в качестве дармовой рабочей силы. На разгрузке вагонов, на уборке мусора в городе — всю чёрную работу выполняли заключённые по распоряжению немецкого командования.
В это тяжкое время даже взгляд любимого человека придавал заключённому силу и веру на выживание. Во время прохождения по улицам города, тайком от конвоиров, заключённым бросали все, что можно употреблять в пищу. Сухари, хлеб, картофель, морковь — всё летело со всех сторон от сочувствующих жителей города в толпу голодных, оборванных заключённых. Бедняги умирали от истощения.
Немец, по своей сущности, — это прижимистое, скупое существо. Эти жлобы кормили пленных баландой, от которой русские мужики умирали как мухи. А побои — это норма поведения надсмотрщика. Холуи выслуживались перед фашистом.
Харикли понимала, если она не придумает что-то неординарное, её Ивану долго не протянуть. Он таял на глазах. Уже не было того крепкого, самоуверенного мужика, которого любила Харикли. Кожаный мешок с костями — это всё что осталось от некогда привлекательного джигита. Вот тогда-то она и обдумала дерзкий, хитроумный план.
Замысел понятен современному человеку, так как в наши дни коррупция пронизала всю сущность современной действительности.
Харикли не знала смысл этого хитрого слова, «коррупция», но её практичный ум, прошедший через лабиринты коварства и предательства, понимал, что именно здесь лежит ключ от головоломки, за которой просматривается светлый луч спасения её Ивана.
Она рисковала, но другого пути не было. И надо было рисковать во имя любимого человека. Коррупция погубила не одну цивилизацию, но и здесь есть свои положительные моменты. И, если разумно их использовать, то можно извлечь пользу размером в человеческую жизнь. Мафия непобедима, видимо, во все времена и во всех цивилизациях. Эта ржавчина не обошла и хвалёную немецкую нацию. Она разъедала и фашистскую Германию.
И мудрая Харикли нутром чуяла, что она на верном пути. Если б ей ещё сопутствовала удача, тогда можно надеяться на успех. Она знала, что спутником удачи является везение, и она молила, чтобы ей повезло на этот раз. На кону была не только жизнь Ивана, она рисковала, спасая отца своего сына Иллариона. Жизнь научила её ещё одной истине: в таких делах нет невыполнимых решений. Если что-то не клеится и сделка срывается, причина одна — «мало дали». Увеличивай цену и решишь многие проблемы. «Мафия непобедима», к сожалению. В своей сложной, тяжёлой жизни она усвоила много истин, которые передавала своим детям, за что я ей очень благодарен.
Самая большая ценность, говорила она, — это человеческая жизнь. Поэтому — отдай всё, а жизнь человеку спаси! Всю жизнь мы трудимся, копим, чтобы в сложный период жизни, с лёгким сердцем, можно было бы расстаться с богатством во имя спасения человека. Харикли так и поступала всю жизнь.
Собрав имеющиеся у неё ценности, обдумав план действия, пустилась осуществлять дерзкое и очень рискованное предприятие. Она была уверена: если есть хоть один шанс, его нельзя упускать. И нельзя в таких делах оставлять на завтра то, что надо делать — сейчас! Временной момент очень важен, он может оказаться решающим для человека. Всегда надо действовать быстро, но не торопясь.
Она чувствовала, план может сработать, если повезет. А если нет — об этом она старалась не думать вообще. Думать всегда надо о хорошем, чтобы сопутствовала удача. И каждую мысль обрастить положительными эмоциями. Это ключ к успеху. Оптимист обречён на успех, пессимист — на неудачу.
Осенним утром — любимое время года — Харикли взялась за оглобли двумя руками — и бричка покатила. Эта бесстрашная, героическая женщина пустилась в путь. Ей предстояло испытать либо успех, к которому стремилась, либо поплатиться собственной жизнью. Совершив двухдневный переход, она вошла в дождливую столицу Крыма — Симферополь. Сердце билось гулко, как барабан. Волнение и страх переполняли душу, а ноги, гонимые сознанием, шли вперед. Цель давно была определена — комендатура лагеря военнопленных. «Мне нужен комендант, — повторяла она сама себе, — только с этим зверьём можно решить мою проблему». Бричку она оставила у своей знакомой Марины, которая жила в Симферополе. Пришла к лагерной комендатуре. Одноэтажное сооружение, где на немецком и русском языках было написано одно слово — «Комендатура». Часовой, стоявший на КПП, на вопрос, как пройти к коменданту, ответил: «Комендант не принимает». Оказывается, существовали дни и часы приема. Этого она не знала.
Протолкавшись в толпе день-деньской, цели своей она не добилась. Народу здесь было очень много, все с проблемами, и все, исключительно, женщины. У всех была одна и та же трагедия -– забрали мужа, забрали брата, и так далее и так далее. Слёзы и причитания, постоянный плач, бесконечные разговоры о невиновности тех, кто сидит за колючей проволокой. От этой суеты у Харикли разболелась голова. Вечером пригнали одну команду заключённых. Погоняли так, как гонят стадо овец, с шумным присвистыванием, улюлюканьем и площадным матом. Конвоирами были полицаи, естественно, все говорили на русском языке. Немцы были также в сопровождении, но держались как бы поодаль, вроде наблюдателей за происходящим.
В отличие от полицаев, которые были вооружены немецкими винтовками и нагайками, у немцев на шее болтались автоматы «Шмайсер». Овчарки злобно рычали на нашего брата. Периодически слышался свист нагаек, которые гуляли по рёбрам бедных заключенных.
Полицаи, не умолкая, ругались и, с постоянной озлобленностью, хлестали пленных, угощая резиновой палкой по плечам и без того измученных голодом и оскорблениями пленных. Немцы смотрели на всю эту процессию брезгливо-презрительно, как бы со стороны. Для них это было шоу, в котором они выступали режиссерами, а точнее кукловодами, им доставляло удовольствие смотреть на унижение других, особенно, если палачами выступали те, кто говорил на русском языке.
Позёрство просматривалась в их поведении. Антагонизм между ними и полицаями бросался в глаза.
Харикли это знала. От её внимательного взгляда не ускользнул и тот факт, что и полицаи не питают особой любви к немцам, но заискивают, чтобы снискать расположение хозяев. Её мучил один вопрос: что она может иметь с этого? И пришла к выводу — ничего. Во всяком случае, так ей казалось. Прошли сутки, а результат был нулевой. Тем не менее, она топталась между снующим взад и вперёд народом, и всё прислушивалась то к одним, то к другим советам. Одни надеялись на милость и справедливость немецкого правопорядка, другие приняли смиренческую позицию, уповая на милость победителя. Не сформировав в своём сознании чёткого представления, как действовать, Харикли с подругой Мариной поплелись домой, как бы говоря себе: рабочий день окончен. То же самое продолжилось и во второй день. И на третий день своего мужа Ивана Харикли так и не видела.
Спустя годы Иван много будет рассказывать о полных ужаса днях, проведённых в концентрационном лагере. Его, русского пленного, палачи считали скотиной, а кто говорит на русском языке — все подходили под эту статью. Пленных били резиновой нагайкой, которая, как змея, опоясывала бока, плечи и ломала рёбра.
Не считалось преступлением застрелить или забить до смерти ослабленную душу. И эту звериную работу они выполняли с немецкой пунктуальностью. Многие заключённые так ослабли, что не могли стоять на ногах, таких немец добивал, как скот.
Младший брат Харикли, Николай, также был в «Картофельном городке». Ему было 20 лет, и он был намного крепче Ивана. От природы крепкий как дуб, он отличался особой физической силой. Немцы просто обожали физически сильных людей и брали таких на разгрузку продуктов. Если человек мог унести на своём горбу мешок сахара, по-немецки это было — «Gut». Если заключённый мог нести два мешка, это звучало — «О-о-о!». Ну а если силач носил три мешка.... С молчаливого согласия, немец разрешал этим силачам положить что-то из продуктов в карман, и их карманы не подлежали проверке.
Николай, как мог, поддерживал Ивана, подкармливал его, выводил на поверку, придерживал, чтобы Иван не упал. Всех, кто спотыкался и падал, убивали. Друг Ивана, получив нагайкой по голове, потерял сознание, пошатнулся и упал, Иван не успел его поддержать, фашист моментально застрелил его.
Физическая сила Николая, для немцев — это цирковое представление, а для Николая и Ивана — это шанс выжить. Кто не может работать, пусть дохнет, как собака, так говорили фашисты.
Третий день Харикли слонялась вокруг лагеря и задавала себе один и тот же вопрос: «Как?» А ответа всё не было. Но так уж, видимо, хитро устроена наша жизнь, не бывает безвыходных ситуаций. Просто не все проявляют живую инициативу в достижении поставленной цели. Не всем удаётся быть в нужное время в нужном месте. Поэтому не все дела решаются положительно. На третий день пронизывающие душу глаза были замечены и с неприятельской стороны.
Полицаи свободно общались с теми, кто сутками крутился вокруг лагеря. Логика подсказывала, что эти люди чего-то хотят, а предприимчивые натуры выясняли, чем они располагают: какими возможностями и какими средствами?
Вот так завязываются деловые отношения. Так завязался разговор Харикли с одним полицаем. Она объяснила, что за колючей проволокой её муж и брат. Они никому ничего не сделали плохого. Они ни в чём не виноваты, и она готова отблагодарить тех, кто смог бы помочь ей разрешить эту проблему. Выслушав просьбу, малый сделал вид, что не обратил внимания на её слова, криво улыбнувшись, он ушёл восвояси, не сказав ни единого слова.
Харикли чувствовала, что его это заинтересовало, но что он из себя представляет? Поговорили и разошлись. Однако каждый получил тот импульс, ради которого была эта встреча.
Вечером, когда гнали очередную партию заключенных с работы, жадный взгляд Харикли пронзал движущуюся массу тел в надежде увидеть мужа и брата. Может, их и в живых уже нет, подумала Харикли, но мгновенно отогнала эту мысль прочь. И вдруг она встретила взгляд своего брата Николая. Николай взглядом понял вопрос сестры и крикнул: «Он живой, живой!» Иван жив, промелькнуло в голове Харикли. Она на мгновение остолбенела, переваривая услышанное, в следующее мгновение она хотела ещё раз взглянуть на брата, но колонна двигалась быстро, и она видела только массу удаляющихся стриженых затылков.
Господи, как быстры мгновения счастья. Один миг ей представился увидеть брата, но зато она узнала, что её Иван жив, жив, Господи, какое счастье, сейчас она пойдёт к Марине и поделится с ней своей удачей. У каждого нормального человека всегда есть потребность поделиться приятной новостью.
В висках гулко стучало. Почему я стою, почему я ничего не делаю? Ломоть хлеба и морковку она успела кинуть брату. Кто подобрал хлеб, она не знала, да разве это имело какое-то значение, всё попало по назначению.
Ту каплю энергии, которая поддерживает жизнь, она отдала человеку, и это — главное. Единственный шанс что-то передать заключённому — кусок хлеба, сухарь — просто бросить в толпу во время движения колонны.
Активное участие принимали в этом городские дети, на которых охранники не обращали внимания. Это у детей превратилось в игру. В течение целого дня они собирали для пленных продукты, и вечером, во время прохождения колонны пленных, эти продукты летели в руки голодных людей. Девчонки и мальчишки, как грачи, кружили вокруг колонны и бросали заключенным то, что успели собрать за день.
Харикли теперь напрягала мысль: как помочь Ивану? В этот момент над ухом Харикли тихо раздалось хриплое: «Привет». — «Здравствуйте», — ответила женщина. И сразу же начала с вопроса: может ли он помочь её горю? «Да, твой муж очень слаб,— сказал малый, но одного твоего выведу. — Одного, — повторил парень. — А брат твой здоровый, он выкрутится сам». — «Одного, одного, — повторяла она, — ну хоть одного, пока. Как, когда?»
Не торопись, деловито заметил малый, мы ещё не обговорили с тобой главный вопрос. Вопрос о цене за эту услугу. А проблема не маленькая, набивал цену малый.
Харикли понимала сложность проблемы, но она молчала, размышляя, как быть. Торговаться она умела, но здесь не базар и надо всё сделать красиво. И она заговорила: «У меня есть пара золотых колец, я готова тебе их отдать». Но малый, не дослушав до конца, заорал: «Три!»
Харикли не торопилась, она сделала театральную паузу. И очень спокойно сказала: «Хорошо». Хотя внутри у неё клокотал вулкан. Господи, думала она, что может быть дороже жизни близкого тебе человека. И она спокойно продолжала: «Я отблагодарю, но с собой у меня ничего нет. Я принесу». — «Хорошо,— сказал малый. — А теперь послушай, что я тебе скажу, женщина. Завтра в полдень, то есть в двенадцать часов, ты подойдешь к задним воротам, но к забору не подходи. Станешь за кустарником напротив. Я приведу его к тебе, товар должен быть с тобой в обмен на мужа».
Для Харикли — это был первый луч надежды за последние дни, появившийся в жизни этой многострадальной женщины. Неужели получится? От счастья, которое вселило надежду в её душу, она не шла, она летела к Марине домой, поделиться своей радостью. Рассказать, что не всё потеряно, что Ивана можно спасти.
И вдруг чёрная мысль вновь посетила Харикли. А вдруг обманет, он же бандит, полицай, что стоит этому мерзавцу просто при встрече убить меня, забрать золото. Он же знает, что я приду с товаром. Эта чёрная мысль, как стопор, остановила её. Затем она сказала себе: «Бог милостив, не надо думать о плохом, думай о хорошем, и всё будет хорошо». Новый прилив надежды придал новый импульс уверенности. И хоть она сама с раннего утра не держала во рту маковой росинки, она не шла, она летела. Всё будет хорошо, всё будет хорошо, повторяла она себе. Дома поделилась радостью с Мариной. Всю ночь Харикли не могла заснуть, всю ночь строила планы. Перевозбужденная голова не давала сомкнуть глаз. Всю ночь она прикидывала всевозможные варианты предстоящего мероприятия. Так, до самого утра, крутила в голове одно и то же кино. Под утро, измученная бессонницей, она провалилась в сонное царство, в которое долгое время её не пускала взволнованная душа.
И действительно, её святая душа заслуживала лучшей доли на этой многострадальной земле. Но мы всегда имеем то, что получаем.
Жизнь, полную мук, страданий и надежд, она посвятила тем, кто её окружал, тем, кого она любила, кому без остатка отдала всю свою душу. Всю жизнь она была спасительным кругом, в молодости — своим трём братьям: Харламу, Анастасу, Николаю. Как любящая дочь, ухаживала за своим отцом, так как её мама рано умерла, и она одна представительница женского пола осталась в этой большой семье.
Окончив пару классов начальной греческой школы, она фактически писать грамотно на русском языке не умела. Но всю жизнь говорила: «Дети, русский язык — это великий язык». Она обожала всё русское и за русского мужчину вышла замуж, хотя в молодости была красивой женщиной и имела куда более выгодные предложения от других кавалеров, но всем другим она предпочла Ивана. За её праведную жизнь, таких людей причисляют к лику святых.
Жизненную действительность она понимала в полном объеме. Немногословная, умеющая слушать собеседника; поражало в ней то, как правильно она оценивала ситуацию и собеседника. И чётко могла дать совет тому, кто в этом нуждался. Свою тяжкую жизнь она усматривала в своём имени «Харикли», что означает «мученица».
Итак, проснувшись утром, приведя себя в порядок, Харикли начала «прокручивать» события предстоящего дня. Да, хорошо б всё сделать так, как в кино. Но кино делают люди, а жизнь, как сценарий, не распишешь. Марина предложила свою помощь, за что ей большое спасибо! «Я беру с собой бричку», — сказала Харикли.
Она чувствовала, что решение должно быть однозначным — «да» или «нет», другого варианта она не видела. В двенадцать часов они уже стояли у лесопосадки, где полицай назначил им встречу. Какие-то люди сновали взад и вперёд, но кого она хотела увидеть, не было видно. Немец — народ пунктуальный. Война войной, а обед — по расписанию.
На какое-то мгновение прекратилась суета. И у забора показалась фигура и что-то рядом с ней, скорее болтающееся, чем идущее. Это был её знакомый полицай, но что он тащит, Харикли не могла понять. Подойдя к женщине, полицай грубо рявкнул: «Давай!» Присмотревшись внимательно, Харикли сообразила, что брошенная ей в объятия тряпица — не что иное как её сокровище, её любимый Иван. Точнее, всё то, что осталось от недавно здорового, самоуверенного мужика.
Харикли мгновенно полезла под кофточку, где на груди, в платочке, были завёрнуты три обещанных золотых кольца. «На», — это единственное, что она смогла сказать. Полицай развязал платок, деловито осмотрел добычу, хмыкнул себе под нос с ехидной улыбкой и, не говоря ни слова, повернулся и ушёл восвояси, как будто продал только что мешок картошки.
В это время Марина из кустов тащила бричку. Харикли сгребла в охапку этот бесценный, вонючий, потрепанный «мешок с костями» и, уложив на бричку, покатила её вперед. Одеяло, тряпьё, которые женщины взяли с собой, служили для Ивана постелью и одеждой, согревающей и прячущей его от посторонних глаз.
День перевалил за полдень. В это время у немцев обед, подумал Иван. Он ежедневно чувствовал запах полевой кухни, которая кормила не десятки тысяч узников, а тех, кто пришёл на его русскую землю, чтобы убивать его русскую душу в его русском теле. Тело — тленно, душа — вечна. Вот эти бандиты пришли на нашу землю в июне 1941 года, чтобы покорить душу, растоптать веру, сломать волю нашего народа. Немец считал, что тело можно и оставить «на чёрный день», используя его в качестве рабов.
Харикли четырнадцать раз ходила «на обмен» в Симферополь. Себя она сравнивала с рабочим волом, но сейчас её бричка не тащилась, её бричка летела, неслась по улицам Симферополя. Дома у Марины она наконец-то увидела скелет, который достался ей такой высокой ценой и в прямом и в переносном смысле. Харикли поставила выварку с водой на печь. Пока грелась вода, стянула с бедняги Ивана тряпки, бросила их в печь. Усадила Ивана в лоханку и начала отмывать лагерную грязь. Поставила ещё греть воду и уже начисто отмыла Ивана. Под слоем грязи и копоти, небритый и нестриженный, показался её Иван, мужик. Ну, слава Богу, подумала она.
Грязь и нечистоты, в которых пребывали заключенные, способствовали распространению различных инфекционных заболеваний, и удивительно, что в лагере не вспыхнула эпидемия холеры, или тифа, или ещё какой-нибудь заразы. Для заключенных лагеря это была бы верная смерть. Фашисты страшно боялись блох и клопов, которые роями водились на телах заключённых. И, если бы вспыхнула эпидемия, весь лагерь, а это несколько тысяч человек, был бы мгновенно уничтожен фашистами.
Приведя мало-мальски Ивана в человеческое состояние, она решила накормить беднягу и уложить спать. Ведь сон, как известно, это лучший доктор. Стрижкой и бритьем займёмся потом, подумала Харикли. Она была доброй, хлебосольной душой, великолепно готовила. Бывало, в мирное время, усадив своих мужиков за обеденный стол, сама садилась рядом. Ей доставляло удовольствие смотреть на то, с каким аппетитом мужики уминают сочные котлеты за обе щеки.
Целые сутки Иван отсыпался, набирался сил, а она ходила вокруг и всё смотрела и думала: сон это или она наяву видит своего Ивана. Живой, две ноги, две руки, и голова есть. Да, её Иван опять с ней. На третьи сутки он захотел встать и больше не изъявлял желания ложиться. Харикли решила подстричь его. И он сбрил свою рыжую бороду. Теперь Иван вообще выглядел молодцом, только уж очень худой, ну, это — дело поправимое, это — дело времени. На следующие сутки, собрав свой нехитрый скарб, скучковавшись с другими «менялами», страдальцы пустились в обратный путь домой, в Ялту. Харикли тянула бричку, а Иван чинно следовал рядом, держась за оглоблю. Так они прошли посёлок Марьино и двинулись в сторону Алушты. Переночевали в Алуште и на вторые сутки были уже в Ялте.
Постепенно дома Иван начал набирать вес. Вскоре окреп и начал ходить, искать какую-нибудь работу. Перебивался случайным заработком. Однажды, толкаясь на рынке в поисках работы, попал в район, обстреливаемый авиацией. Бомбы падали то тут, то там. Иван упал на тротуар и прикрыл собой сына Иллариона. Это спасло жизнь сыну, Иван был контужен. Несколько его товарищей погибли в этой бомбёжке. Контузия, временная глухота, и — опять постельный режим.
Итак, 13 ноября 1943 года, в 04 часа утра, Харикли, женщина на девятом месяце беременности, решала с Иваном житейскую проблему: как быть? Не сухой морозный воздух пугал Ивана. Его страшил комендантский час. Одним из первых приказов оккупантов в Ялте был приказ о комендантском часе. С 16.00 до 09 утра местному населению запрещалось появляться в городе. За нарушение этого приказа патруль мог препроводить любого человека в комендатуру. А это означало, что без суда и следствия человека могли расстрелять. И вообще патруль мог застрелить человека. По ночам слышались полицейские «сверчки» и выстрелы. Лихие русские парни плевали на фашистские законы. Но эта удаль не всегда заканчивалось удачно, утром иногда находили трупы убитых людей. Ходить по улицам ночью было смертельно опасно.
Страшно было ступить за порог в темень, где за каждым поворотом тебя может настигнуть пуля. Но Иван сказал: «Иди» — и она пошла в темень1943 года — самого тяжёлого года войны. Ступила в темноту и холод, подвергая себя смертельной опасности.
Неизвестность всегда усиливает страх — не только за себя, но еще и за того, кто жил в ней, за того, кто с минуты на минуту должен появиться на свет Божий. Гонимая природным инстинктом, преодолевая страх, она шла туда, где, как ей казалось, наступит разрешение очередной задачи её трагической жизни. Да, обстоятельства часто загоняют нас в угол, порой тёмный угол, из которого надо выбираться. Что нас гонит — жизненные обстоятельства или необходимость? На этот вопрос она отвечала так — «судьба»! От которой никуда не убежать.
Харикли на ощупь прошла до боли знакомый двор и ступила на булыжную мостовую, это её любимая Поликурка, которую вымостили ещё при Николае Первом. Ялта как город начиналась с Поликуровского холма. И теперь по этим камням, по которым она ходила много лет, ей в очередной раз приходится идти в неизвестность. Она тряслась не столько от холода, сколько от страха, неся в чреве своём ребёнка. Ночь была тёмная, безлунная, фонарей не было, но она с детства знала каждую подворотню родной Поликурки.
Пройдя улицу Толстого, бывшую Церковную, она увидела за поворотом у рынка огонек. Это болтался, открытый всем ветрам, ночной фонарь — «шляпа». Света от него почти не было, но скрип от петли, на которой держался фонарь, слышался за сотню метров.
Где-то здесь, в темноте, бродит патруль. Она не боялась ни румын, ни немцев, даже к продажным полицаям она относилась снисходительно. Больше всего в жизни она боялась — ДУРАКОВ. И часто повторяла поговорку: «С умным потерять — что с дураком найти». Она боялась, что патруль, эта пьяная публика, в темноте могла подстрелить её и её будущего ребёнка. На улице Свердлова Харикли посмотрела вверх и увидела нашу церковь.
Собор Иоанна Златоуста был спроектирован архитектором Торричелли и построен в 1837 году. В этом же году, по повелению императора Николая Первого, поселку Ялта был присвоен статус уездного города — «Ялта». На месте собора ранее были Иоанновский монастырь и деревянная церковь. Турки-сельджуки уничтожили всё живое, спалили церковь, вырезали всех жителей.
Красавица колокольня была знакома Харикли с самого детства. В этом Соборе её крестили и записали в церковную книгу: «Харитина, по отцу Христофоровна, родилась 30 декабря 1912 года», и на Рождество Христово, 7 января 1913 года, её крестили в этом Соборе.
«Господи, помоги», — произнесла Харикли вслух, положив правой рукой животворящий крест в сторону Храма. И на свою, как ей казалось, грешную душу. Вздохнула тяжко и пошла в сторону рынка. Миновав сквер, вышла на Набережную, ей показалось, что здесь светлей, — или глаза привыкли к темноте, или море отражало зеркальные блики, но ей было легче на душе и не так страшно. Поднялась на улицу имени А. П. Чехова.
Вдруг, в темноте — луч света скользнул по стене дома и остановился на её ветхонькой одежонке. «Стой!» — раздался громкий голос на глухой, тёмной, безлюдной улице. Два огромных чёрных силуэта приближались к Харикли, она давно ждала этой секунды и всячески готовила себя к такой встрече. Но что эта встреча будет такой страшной, она не представляла. У неё по спине побежали мурашки, и она потеряла дар речи. Остолбенела. Какое-то мгновение она напрягала зрение, но ничего не могла разглядеть. Не могла вымолвить ни слова. Испуг сковал её сознание, и вдруг она услышала: «Ты что здесь делаешь?» Вопрос, видимо, был задан несколько раз потому, что патрульный раздражённо орал. Вдруг она почувствовала, как что-то очень твёрдое упёрлось ей в живот, туда, где был её Шурик. Два огромных немца, как две скалы, стояли перед ней. Присмотревшись, она увидела дуло «Шмайсера», которое упёрлось в её живот. «Кто такая, куда идёшь?» — орал немец. Она обрела сознание, и уже ни жесткий тон, ни собачий язык фашиста не пугали её. Она привыкла за эти годы на заданные вопросы отвечать тихо, чётко, покорно, почти певуче. Хамству она всегда противопоставляла — изысканную культуру. Этот проверенный за годы оккупации приём всегда обезоруживал воинственную нацию. И она ответила: «Иду рожать, в больницу», — как могла, на немецком языке. За период оккупации все немного научились говорить по-немецки. Немец осветил фонарем женщину, дулом автоматного ствола отвернул полу женского пальто. И как бешеный захохотал: «Да она беременная». Круглый живот Харикли решил её судьбу. «Иди», — сказал другой. И добавил: «Нашла время рожать». Она тихо пошла своей дорогой, уже свернула на Санаторную улицу, а за спиной всё грохотал бас этого «ненормального», смешливого немца. К городскому родильному дому Харикли пришла к пяти часам утра. Встретили её добрые люди. Так уж устроен человек: чем сложнее время, тем добрее люди. Чуткие души способны сострадать страждущим. Бедной женщине помогли расположиться и подготовиться к самой таинственной процедуре. К таинству, которое для человека так и остаётся великой тайной. Рождение человека — это не что иное как Божий промысел. Господу Богу было угодно дать Харикли это дитя, и именно почему-то в самый тяжёлый год войны.
И вот то, что Харикли ждала долгих восемь лет, свершилось 13 ноября 1943 года, в 07 часов утра. Надо же, в течение семи лет она не беременела, и вдруг, в самое «неудобное» время, Господь смиловался над ней и дал ей долгожданное дитя. «Шурик», — сказала мать. «Александр», — уточнила врач.
«Защитник народа» родился богатырского веса — 4 кг 500 граммов. Да и смотрелся он красавцем. Чистая белая кожа, белые кудряшки и огромные голубые глаза. Красивому ребёнку — красивое имя. В тот тяжёлый для страны 1943 год в Ялте родилось всего семеро детей, а в живых остался только один Шурик, сын Харикли. Возможно, в этом есть какое-то магическое предзнаменование, а может, Харикли оказалась великолепной матерью и в невыносимых, нечеловечных условиях выходила своего ребёнка.
Шурик — это игрушка, с которой развлекалась молодёжь Поликуровской. Все хотели потискать, понянчить эту игрушку. Однажды эти публичные прогулки чуть было не закончились трагедией.
Весенним апрельским утром 1944 года пришло долгожданное освобождение Ялты от немецко-фашистских захватчиков. Веселые, хорошо поддавшие, солдаты и матросы отмечали праздник, которого ждали долгие дни. Победители имели право отметить эту знаменательную дату и толпами разгуливали по городу. Вдруг прибегает соседка и кричит: «Харикли, там убивают твоего Шурика!» Оказывается, соседка Нюська, как всегда, взяла Шурика погулять с собой. Её повстречала подвыпившая толпа «освободителей» и с криками: «Немецкий выродок!» — бросились отнимать у неё ребёнка, грозя извести дитя. Харикли в молодости была орлицей и, вступив в неравную схватку, она, как всегда, выиграла и этот бой. С тех пор своего Шурика она не давала уже никому. Во всяком случае, ей так хотелось. Сердце матери испытывало чувство восторга, когда она держала на руках эту красивую, с огромными голубыми глазами и кудрями, свисавшими на розовые щёчки, живую игрушку. Но через пару месяцев, когда в Ялте установится летняя жара, Харикли вечером вернётся домой и не увидит этих прекрасных кудряшек, дедушка Христофор сострижет их и просто скажет: «Харикли, пожалей дитя, ему так жарко».
Ей казалось, что Господь одарил её земным чудом, рожденным для счастья и радости этой многострадальной женщины!
Однако первое испытание ей выпало буквально через три часа после рождения этого чуда. В 10 часов утра на Ялту начался авиационный налёт. Оккупированную Ялту советская авиация бомбила ежедневно, с завидным постоянством. Целью авианалётов был морской порт. В порту, у мола, ежедневно швартовались немецкие самоходные баржи с вооружением и продовольствием для фашистских войск.
Ялтинский морской порт и его головное сооружение — мол были построены в девятнадцатом веке, когда Ялта получила статус уездного города. Приморские населённые пункты могли называться городами в том случае, если там имелся, кроме удобных природных бухт, мол с хорошими причалами для стоянки кораблей. Назначенный в это время генерал-губернатором южных Российских земель граф Воронцов начал активную деятельность по строительству капитальных строений в городе Ялта. Было построено много капитальных сооружений. Но одной из главных задач было строительство порта — мола в удобной Ялтинской бухте. Богатыми людьми крымских городов, купцами, предпринимателями были собраны значительные материальные средства для строительства Ялтинского морского порта и главного его сооружения — мола. Это ответственное задание было поручено в 1832 году инженеру-подполковнику В. П. Шипилову. И в том же году был заложен первый камень в фундамент этого уникального сооружения. Планировали строительство завершить через два года. Однако сложность специфического сооружения, буйный, непредсказуемый характер Чёрного моря передвинули сроки сдачи объекта ещё на три года. За это время мол, почти готовый, несколько раз подвергался полному разрушению. Зимние штормы, многометровые, многотонные волны крушили всё на своём пути. Стихия — это одно из самых страшных явлений природы. Но, после многих экспериментов со строительными материалами, инженерам удалось одержать победу. В 1837 году строительство было успешно завершено.
По инженерно-техническим возможностям это сооружение уникальное. Применялась передовая технология строительства, уникальные цементные растворы, которые использовались в экстремальных условиях, и крымский камень фантастической прочности — крымский гранит, диорит.
Все эти компоненты позволили построить уникальное сооружение. Особую сложность представляет строительство подводной части мола. Перед строителями стояла задача не просто соорудить стену, а возвести волнорез, который мог бы защитить от крутой волны суда, находящиеся внутри порта.
На Чёрном море бывают грозные шторма, волну которых не способна выдержать ни одна стена, но мол обязан выстоять перед любым напором стихии. И с честью выдерживает вот уже более 150 лет капризы Чёрного моря.
Наше море удивительно красиво в тихую погоду. Потрясающей красоты лазурный цвет воды. Море тёплое и прозрачное. От моря веет неповторимым, целебным ароматом. Эта благодать солнечным летним днём играет бликами всех цветов радуги. Душа отдыхает, а сердце радует эта идиллическая картина. Вдыхаешь целебный, насыщенный озоном чистейший воздух и чувствуешь, как жизненные силы вливаются в твою душу.
Но те, кто назвал его «Чёрным», на себе испытали губительно-страшный напор этого не женского и даже не мужского рода существа. Оно бывает непредсказуемым, точнее страшным, и несёт смерть и разрушение. Поэтому с ним надо быть очень внимательным, красота коварна, легко попадаешь под её влияние. Она может усыпить бдительность любой простодушной души, и тогда — караул! Тогда — «держи, барин, шляпу»...
Море не прощает беспечным, самоуверенным. Оно уважает предупредительных, серьёзных, ответственных за свои поступки людей.
Вот такими и были те, кто соорудил Ялтинский морской порт, за стенами которого находили приют многие суда, спасали и спасли многие души.
Международный морской устав предписывает: «Во время шторма, в случае потери мореходных качеств судна, а также в случае угрозы жизни членов экипажа береговая служба разрешает заходить в ближайшие морские порты, гавани, приспособленные для стоянки судов, с целью сохранения целостности плавучих средств и членов их команды».
Во время шторма рыбацкие, торговые суда отстаиваются за мощными стенами морского порта. Гражданские и военные суда также находят укрытие в портах.
Но во время войны за стенами Ялтинского порта прятались те, кто мечтал поработить советский народ. Здесь разгружались суда, которые подкармливали фашистскую армию. Доставляли оружие и продовольствие. Советское командование отслеживало движение вражеских судов, и врага старались уничтожить в море. Но когда не удавалось уничтожить врага в открытом море, приходилось атаковать прямо во время разгрузки судов, в порту.
Немец на протяжении всей войны не знал покоя. Фашистов били и наша штурмовая авиация, и наши доблестные катера-торпедоносцы Черноморско-Каспийской флотилии. Вихрем, словно ястребы, налетали наши самолёты, и только летели щепки от немецких судов. Молниеносные атаки торпедных катеров отправляли на дно немецкие баржи. Местное население торопились, пока не опомнился фашист, собирать «урожай» — плавающие на волнах консервы, галеты, всё, что прибивало волной к берегу. Господь справедлив, Господь велел делиться.
Но не всегда торпеды попадали во вражеские суда, некоторые попадали в мол, и тогда страдал Ялтинский морской порт, получал ранения от бомб и торпед. После войны в красивом теле мола зияли сквозные пробоины, это раны прошедшей войны. Их периодически заделывали, почти после каждого сильного шторма, ведь волны бывают высотой с пятиэтажный дом. Такая волна через мол перелетает, как через плетень. Трудно представить давление волны на эту стену. Волны размывали места пробоин, и каждый раз в местах попадания торпед опять зияли сквозные дыры, пробоины. Наш народ залечил раны войны, восстановил мол в прежней красе и величии. Морской порт и мол — это искусственное сооружение. Он является продолжением знаменитой ялтинской Набережной.
Если стоять на Поликуровском холме и смотреть в сторону мола, то по правую руку мы видим Набережную. По левую руку — мол и морской порт. В целом, это одна пешеходная — прогулочная дорожка. Знаменитая улица, по которой в своё время прогуливались А. П. Чехов, «дама с собачкой» и даже сам царь-батюшка со своей семьёй и многими домочадцами. Дышали целебным морским воздухом — «озоном».
В мирное время это великолепная пешеходная дорожка для прогулок. Во время войны это была цель для интенсивного обстрела. Наши лётчики старались отбомбиться по стоящим в порту судам противника. Наши самолёты заходили в атаку с северо-востока и, пикируя, падали камнем на мол, ориентируясь на маяк. Немецкие зенитчики также не дремали и открывали бешеный огонь по самолётам. Над городом в небе закручивалась карусель, так как наши истребители сопровождения вступали в смертельную схватку с «мессерами» противника. Грохот взрывающихся бомб, не прекращающаяся ни на секунду трескотня зениток и визг форсированных двигателей самолётов — всё это создавало какофонию смертельного концерта, который жители Ялты имели несчастье видеть и слышать ежедневно. Сбитые самолёты падали в основном в море. Долгие годы после войны на холме Дарсан лежали обломки сбитого во время войны самолёта как напоминание потомкам о тех грозных военных годах. А рыбаки колхоза «Заря» ещё много лет после войны рвали сети, вытаскивая на берег не кита, а остатки сбитых в той кровавой битве самолётов.
Бешеный заградительный огонь немецких зениток вынуждал лётчиков отбомбиться как можно быстрей. Бомбы хаотично сыпались не только на вражеские суда, но как град рассыпались по всему городу, превращая всё в прах.
Если провести условно прямую линию от санатория имени академика Ивана Михайловича Сеченова, на Поликуровском холме, до гостиницы «Ореанда», на этом участке не было живого места. Здесь бомбы падали, как град. Поликуровская также попала в зону интенсивного обстрела. Разрушено много сооружений: глазная лечебница, воскресная школа, Собор Иоанна Златоуста, корпуса санатория имени И. М. Сеченова и многие другие сооружения, но самая страшная потеря — это люди, которые гибли каждый день.
Мужа Харикли спасло провидение, которое подсказало: «Перейди на другую сторону улицу», что он и сделал и остался живым. Снова был контужен, взрывной волной. Харикли долгое время выхаживала своего Ивана.
Вот в такую катавасию Харикли, с новорожденным ребёнком, попала спустя три часа после того, как на свет Божий появился её Шурик.
В 10 часов задрожала матушка земля от взрывов бомб. В то время, когда начинался авианалёт, население срочным образом уходило в безопасные районы города. Для жителей Поликурки район спасения — это посёлок Массандра. Все бежали наверх, туда, куда не долетали бомбы, неся смерть и разрушение.
13 ноября 1943 года Харикли испытала очередной шок. Когда отбомбились самолёты и убрались восвояси, наступила тишина. Нянечка в палате решила проведать роженицу. Но там она никого не нашла. Не было ни матери, ни ребёнка. От неожиданности нянечка окликнула мать, но она испытала ещё большее изумление, когда из-под кровати показалась голова матери, а в руках у неё был замотанный в пелёнку ребёнок. Нянечка помогла матери выбраться с дитём из-под кровати, села, обескураженная от увиденного, на край кровати, рядом с матерью новорождённого, и они горько заплакали. Плакали две христианские души от горя, выпавшего на их женскую долю, и только тот, ради которого столько мук и страданий испытала Харикли, весело и беспечно смеялся.
Господь одарил это дитя весёлым, неунывающим нравом, который в народе называется просто — оптимизмом. А он всю жизнь будет боготворить эту женщину, которая его родила, которая всю жизнь будет для него путеводной звездой. Защитницей, первым и самым авторитетным учителем. И всю жизнь будет удивляться героической натуре своей матери, которая весь свой огромный жизненный опыт по крупице будет вкладывать в его душу. Её долгие рассказы — это университеты жизни. В настоящее время мелочные трудности возводятся в степень неразрешимых проблем. Для её поколения мученическая действительность была нормой жизни. И никогда из уст Харикли не вырвалось ни одного проклятия в адрес тех, кто испоганил её жизнь, превратив жизнь в вечное страдание. Она никогда не проклинала время, в котором выросла и прожила до последних дней. Она никогда не осуждала никого и ничего, отдавая эту сторону жизни на суд Божий. «Всё хорошо» — вот её жизненный девиз.
Эти люди были из особого, уникального сплава, их стойкость духа помогла нашему народу выстоять и победить все сложности жестокой жизни. И они передали свои гены потомкам, тем, кто не ломается ни при каких превратностях судьбы. Эта порода победителей.
Эта исповедь адресована тем, кто не знает смысла этого страшного слова — «оккупация», кто никогда не задумывался о нашей истории и о цене жизни вообще. О судьбе тех, кто ценою собственной жизни отстоял честь, совесть и свободу нашего народа. О тех, кто не вернулся с полей войны. О тех, кто бесследно сгинул в фашистских концлагерях. О тех, кто просто исчез с лица земли так, как будто их никогда и не было. О тех, кто никогда не держал автомат в руках, но без них никогда бы мы не услыхали это сладкое слово «Победа». О тяжелой доле партизан, о тружениках невидимого фронта. О тех юных душах, которые отдали свои жизни ради нас, живущих. О тех, чьи души в то страшное время война расколола на части, порой несовместимые с жизнью.
Человеческая память, к сожалению, коротка, да и о сути жизненного бытия мы редко когда задумываемся. Война, кроме погибших миллионов людей, сделала десятки миллионов физическими и нравственными калеками.
Лучшие представители СССР, независимо от национальной принадлежности и вероисповедания, первыми встали на защиту Отечества. Что касается врагов и предателей, то они всегда были, есть и будут. Такова природа человека, поэтому надо просто быть очень осмотрительными. Патриоты первыми погибают в бою.
Война выкосила лучший генофонд страны. И понадобится немало времени для того, чтобы восстановить его. Чтобы на нашей земле родились Андреи Болконские и Зои Космодемьянские. Мы не имеем права быть «Иванами, родства не помнящими», не тот масштаб и не тот менталитет, чтобы мы были слугами кому бы то ни было.
Кто не знает прошлого, тому не видать будущего. Мы в своей памяти обязаны воскрешать исторические события прошлых лет нашего народа. Пусть даже горькие, но правдивые, и это будет хоть малая компенсация памяти тем святым людям, которые на своих плечах вынесли всю тяжесть этой жестокой войны. Страшные дни оккупации. Годы унижения, оскорбления, попрания элементарных прав человека, период беззакония и садизма. Этот кошмар надо было пережить, выжить и не потерять человеческий облик.
В 1941 году без объявления войны фашистская Германия вероломно напала на СССР. В 03 часа утра наши города Киев, Севастополь, Минск, Брест бомбили, нам объявили, что началась война.
Страна мирно спала в эту летнюю воскресную ночь. Особенно жестокой атаке подверглась база Черноморского флота город Севастополь. В то время, когда о войне не знала страна, крымская земля уже содрогалась от разрыва многотонных фашистских бомб, уже умирали советские люди. В бухтах базы стояли военные корабли. Личный состав судов был частично в увольнении на берегу, другие вообще в отпусках. Команды судов не были готовы к такому повороту событий. Не случайно Гитлер выбрал это время года и именно воскресный день, когда все отдыхают, и даже здесь проявилась его мелочно-коварная сущность — ударить исподтишка. Внезапность, сущность подлой стратегии этого мерзавца. Паника и неразбериха творилась повсюду на земле и на воде. Неожиданность, с которой фашист напал на нас, спутала все карты. Командиры не успевали отдавать приказы, так как порой некому их было исполнять. Матросов не хватало, для того чтобы исполнить приказы. Короче говоря, полная неразбериха в первые часы творилась в бухтах и на кораблях.
Черноморский флот нёс значительные потери. И, тем не менее, офицеры, матросы, солдаты, население города, оправившись от первого удара, начали осознавать трагедию случившегося. Заговорила береговая зенитная артиллерия. Это стало не совсем приятным сюрпризом для врага, так как и фашист начал нести первые потери.
Корабли начали поспешно отшвартовываться от причальных стенок и срочно выходить в открытое море, там они были в относительной безопасности. Там был простор для манёвра. А это означало только то, что русский «Иван» просыпался. Коварный фашист разбудил мирно спящую страну. Горькую чашу предстояло испить нашему народу, но это будет началом фашистского конца. Немец к исходу 1941 года далеко продвинулся на восток, подойдя к стенам белокаменной матушки Москвы. Взять Москву — вот голубая мечта нашего врага номер один.
Адольф Гитлер (Шикльгрубер) родился в Австрии в 1889 году. В 1917 году во время первой мировой войны был ранен, ослеп, зрение восстановилось со временем. Имел способности к рисованию. Занимался оккультизмом В 1929 году вступил в национал-социалистическую партию Германии. Неистовый оратор-шизофреник. В 1933 году приходит к власти. И начинается интенсивная милитаризация Германии. А также идеологическая обработка масс с целью склонить их к мысли о мировом господстве германской расы.
В 1941 году Крым остался в глубоком фашистском тылу. Черноморские порты были превращены в перевалочные пункты снабжения войск вермахта. Продовольствие и оборудование нескончаемым потоком доставлялись в эти порты. Самоходные баржи разгружались днём и ночью, и весь этот скарб по железным дорогам, как по кровеносным сосудам, тянулся к немецким войскам. Военные действия в Крыму для немца не имели стратегического значения. Немец оккупировал всю Украину и теперь насаждал здесь немецкий правопорядок.
За нарушение фашистских законов, в соответствии с военным временем, наказание одно — расстрел, повешение без суда и следствия. Военные действия на этой территории — это локальные стычки с партизанами, которые не давали спокойно дышать оккупантам ни одного дня. А вот за Севастополь велась ожесточенная битва.
В течение года немец осаждал черноморскую крепость — Севастополь. Здесь была сконцентрирована огромная живая сила противника. Сюда подтянули лучшие, по тем временам, осадные артиллерийские орудия, такие как «Дора», ствол которой в длину превышал 30 метров. Которая метала полуторатонные снаряды по защитникам Севастополя. Осадой крепости руководил любимчик Гитлера фельдмаршал Эрих фон Манштейн. Настоящая фамилия — Ливицки. Взятие Севастополя для Гитлера — это был принципиальный вопрос. На оккупированные развалины города Гитлер пригласил посмотреть всех руководителей тройственного союза: итальянца — «дуче» Муссолини, румынского сателлита — Антонеску и японского принца Хирохито. Эти международные разбойники любовались развалинами города. Ведь город был разрушен на 90 процентов. Фактически одни руины. В это время местное население насчитывало 35 тысяч человек. И более ста тысяч тех, кто защищал город.
Нашим воинам нечем было воевать. Не было ни оружия, ни патронов, да и с продуктами было проблематично. Немец вошёл в город и создал 20 концентрационных лагерей смерти на его территории. Наших воинов загоняли на баржи, вывозили в открытое море и топили, открыв кингстоны. Уничтожали наш народ, как только могли. А опыт у фашистов был огромный. В плен наших солдат было взято около ста тысяч. Колонна пленных растянулась до самого Симферополя. Досталось и жителям Севастополя. После дней интенсивной экзекуции над нашим народом в городе население с 35 тысяч сократилось до 15 тысяч. За малейшую провинность — расстрел. Но, даже несмотря на такой жесткий прессинг со стороны СС, СД и прочих карательных структур фашизма, учитель 16-й школы Ревякин создал подпольную организацию города Севастополя, которая располагалась по адресу: Лабораторное шоссе, дом 16. Они вели агитационную, подрывную работу и вредили везде, где могли и чем могли. Осуществляли связь с партизанами, срывали фашистам операцию «Мрак и туман» — по отправке молодых и здоровых людей в Германию в рабство.
Осадив Севастополь, немец отвёл ударные армии на север. В Крыму остались комендантские роты, которые занимались поддержанием немецкого правопорядка. Головной болью для немца была Москва, о которую он ломал зубы. А Крым — это тихая заводь. Курорт для воюющих фашистов. Пекло для них было на Восточном фронте. В Крым попадали служить сынки фашистской элиты — банкиров, предпринимателей, политических деятелей и так далее, всех тех, кто умел пристроить своих чад. Формально они считались фронтовиками, следовательно, их родственники пользовались различными привилегиями и льготами в Германии. На самом деле они прятались от верной смерти на Восточном фронте в тылу, на юге.
Офицеры выглядели холеными ловеласами, чистоплюями, людьми, далёкими от безумных идей фюрера и патриотических порывов.
Рядовой и младший офицерский состав вели себя тихо, незаметно, по принципу «день прошёл, и слава Богу».
Всю чёрную работу выполняли румыны и изменники-полицаи, эта публика была разных национальностей. Предатель не имеет национальной принадлежности, он — отщепенец, изменивший всем. Их было не так уж много, но они были и предавали подпольщиков и партизан. Но патриотов было гораздо больше — во всём мире, которые (при различии политических взглядов) сочувствовали нашему народу, и в Европе и в Америке. Например, княгиня Ольга Трубецкая, проживавшая в США в то время, материально помогала Советской России, как и многие другие честные люди.
Фашисты периодически проводили «воспитательную работу» с местным населением, разъясняя смысл немецкого правопорядка. Но фашист не учёл одной детали: «То, что для русского хорошо, для немца смерти подобно». Господь Бог сказал: «Воспитывать надо, когда дитя лежит поперёк лавки» — а наш народ давно вышел из этого возраста.
Но чтобы не злить быка красной тряпкой, народ спокойно пропускал мимо ушей нравоучения этих «пастырей». Сгоняли на эти сходки всех, кого удавалось выловить. А немец упорно учил наш народ, объясняя, «что такое хорошо, и что такое плохо».
Однажды утром на одну из уже привычных проповедей согнали народ. На Набережной росли два огромных дерева с длинными тёмно-коричневыми стручками-«погремушками». Дело в том, что в них были семена и, когда дул ветер, «погремушки» издавали характерный глухо-шипящий звук, напоминающий шипение змеи. Листва была до такой степени скудной, что практически зелени совсем не было. Зато на всех ветках во все стороны торчали длинные темно-коричневые иголки, напоминающие терновый венок нашего Христа на распятии. Колючки длинные, толстые и очень острые.
Вот к этим деревьям согнали людей. Народ приготовился слушать нудную проповедь фашистов. В таких мероприятиях активное участие принимали предатели-полицаи. Но на эту «лекцию» прибыли эсэсовские войска в чёрной форме. Выстроились квадратом вокруг дерева, оттеснив людей дальше, сделав большую пустую площадку вокруг дерева. Затем офицер скомандовал эсэсовцам: «Кругом!», и немецкие автоматы теперь зловеще смотрели в лица обескураженным жителям города. Внешнюю сторону собравшихся взяли в кольцо полевые войска в зелёной форме.
Народ замер. К дереву подъехал грузовик, откинули боковые и задние борта, и получилась сцена. Трибуна, с которой фашистские проповедники вели свои нравоучительные проповеди. В это время к дереву подъехал «воронок», это такая у фашистов специальная машина, в которую забирали неблагонадежных, по мнению фашистов. И из фургона вывели троих человек. Мужчина средних лет, женщина такого же возраста и девочка лет пятнадцати. Всех троих подняли на платформу грузовика, туда же взобрался и эсэсовский офицер. Рукава кителя у фашиста были закатаны до локтей, его внешность напоминала фигуру продавца в мясной лавке. Следующий соискатель главной роли в этом скорбном спектакле — «скалолаз», взобравшийся на платформу машины. Он был похож на дождевого червя, но вытянутый далеко вперёд нос с горбинкой говорил о том, что он претендент на роль ястреба. Действительно, майорские погоны определили его место на этой платформе. Итак, главные герои в сборе. Ну а челядь в лице румынских прихлебателей и предатели-полицаи всегда тут как тут. Как шакалы, они сновали вокруг, чуя запах крови. Деловито, со знанием дела каждой жертве подвешивали на грудь фанерку, на которой на русском языке было написано одно слово: «Партизан». Руки у партизан были заломлены за спину и связаны толстой бечевкой, отчего кисти рук несчастных стали синие, как будто вымазанные чернилами. Ноги также связали верёвкой. Лица были белые как воск. Мужчина, опустив голову, слегка покачивался взад и вперёд. Женщина тряслась всем телом, но стояла, не проронив ни слова, и только девочка билась в истерике, умоляя душегубов отпустить её домой. Народ безмолвствовал.
«Achtung!» — рявкнул долговязый эсэсовец. «Внимание!» — повторил переводчик. И началась заунывная песня фашиста о том, что некоторые несознательные жители нарушают германский правопорядок. «И это не есть хорошо». Население поддерживает «бандитские» действия партизан, которые убивают солдат, уничтожают имущество и технику Фатерлянда. «И это не есть хорошо». За это мы будем стрелять и вешать тех, кто помогает партизанам.
Последние слова фашиста полностью обескуражили присутствующих. По толпе прокатился приглушённый говорок: «Убийцы!»
В это время несколько эсэсовцев деловито топтались за спиной долговязого оратора. И только тогда, когда через мощную ветку дерева «мясник» начал перебрасывать толстый канат, в толпе прокатился приглушённый ропот. И страшное предположение оправдалось, когда фашист начал скручивать петли на концах верёвки.
Соседка, стоявшая рядом с Харикли, проронила: «Вешают!» «Господи, Господи, вешают», — отозвалось, как эхо, по всей толпе.
А долговязый не унимался: «Вешать будем всех: жидов, партизан и всех тех, кто им сочувствует». В это время стоявшие на кузове фашисты прекратили свою возню вместе с пылкой речью долговязого, таким образом показывая свою готовность к дальнейшим действиям. Голос оратора от переусердствования заметно подсел, и он хрипло закончил словами: «Давай, начинай!»
Схватив с двух сторон каждого из приговоренных, полицаи — холуи! — поволокли несчастных к виселице и пытались поставить их на табуреты, стоявшие под каждой петлей. Но ноги обессиленных людей от пережитого стресса не держали их собственные тела. Женщина истерически кричала: «Пожалейте дитя, дитя». Тогда висящие на руках у палачей тела приподняли, каждому набросили на шею петлю и — бросили, словно это были не люди, а мешки с отрубями. Пронзительный крик женщины и ребенка перешел в хрипение...
Волчком вращались беспомощные тела на верёвке, корчась и извиваясь в предсмертных судорогах.
Только пронзительный вопль убиенного ребенка остался звучать в сердцах каждого, кто видел и слышал этот кошмар.
По толпе прокатился приглушенный ропот возмущения. Увиденный ужас на какое-то время парализовал сознание присутствующих. Толпа испытала шок. Многие нервно переминались с ноги на ногу, будто раскаленный асфальт обжигал им ступни. Соседка Харикли вцепилась в её руку, как клещ, и только тогда, когда повисла на её руке, Харикли поняла, что та теряет сознание. Многие чуть было не падали от пережитого. Те, у кого нервы были послабее, опустив голову, старались не видеть происходящее. И только периодически спрашивали рядом стоящего соседа: «Ну что там?» Но те каменно молчали. Затем тихо, опустив низко головы, люди разбрелись по своим «кельям». И на Набережной остались только те, кто принял на себя остриё змеиного жала фашизма. Экзекуция была завершена. Однако ненависть к фашизму в сердцах людей воспылала с новой, ещё большей силой.
Ещё в течение пяти дней фашисты не разрешали предать земле тела этих несчастных.
Семью Горемыкиных казнили за то, что их сын воевал в Крымском действующем партизанском отряде. Их предали соседи. Узнав об этом горе, сын Горемыкин поклялся мстить ненавистным фашистам: «Кровь — за кровь». Партизаны держали своё слово, доставляя массу хлопот захватчикам.
За период оккупации Крыма, с 1941 по 1944 годы, погибло четыре тысячи партизан. За этот же период времени партизанами было уничтожено тридцать три тысячи фашистов, несколько БТРов, масса другой военной техники, а провокации и диверсии были нормой жизни каждого прожитого дня в период фашистской оккупации.
Народ оккупантов ненавидел, но, опасаясь за свою жизнь, люди проявляли осторожность во всём.
Фашисты также опасались народного восстания в тылу. Учитывая, что на Восточном фронте дела шли из рук вон плохо, решились на крайнюю меру и загнали всё мужское население в концентрационный лагерь «Картофельный городок». Те, кто помогал партизанам, подвергались смертельному риску.
Крымское партизанское подполье было тщательно законспирировано, но гестапо прямо-таки землю рыло, и не прекращались аресты и расстрелы. Соседям стоило донести, что кто-то воюет в партизанском отряде, всю эту семью — стариков и детей — расстреливали.
Ученица девятого класса ялтинской школы № 7 Надя Лисанова организовала группу подпольщиков. Собирали сведения о дислокации немецких войск и передавали в партизанские отряды, распространяли листовки. Они были глазами и ушами партизан в городе. Группу предали, её рассекретили, и члены организации были жестоко казнены, а Надю Лисанову фашисты повесили на Набережной.
В Ялте активно действовала подпольная организация «Электростанция», члены которой печатали и распространяли листовки. Их также предали и расстреляли.
Предчувствуя свой конец, фашисты бесчинствовали. За шесть дней до освобождения Ялты вывезли в магараченский ров и расстреляли полторы тысячи человек.
Структура и конспирация партизанского движения была тщательно продумана и подготовлена. Сформированы отряды по районам. Но огромный вред этой организации нанесли местные жители — предатели, от которых сложно было скрыть всё в тайне.
Совместно с карательными отрядами СС и СД венгерско-румынские бригады разоряли партизанские схроны. Партизанские склады до войны были снабжены оборудованием и продовольствием так, что продуктов и оружия хватило бы на двадцать лет войны.
Шакалы-предатели уничтожали базы по всему Крыму. И к концу 1941 году не осталось уже ни одной базы. Зиму партизаны провели в холоде и голоде.
В тылу у немцев, то есть в Крыму, из рядового состава служили те, кто страдал частичной потерей трудоспособности. Это глухие, немые, инвалиды и так далее. Они заведовали складами, были водителями. Практичный немец всем находил работу и на фронте и в тылу.
В Крыму, на Южном берегу, произрастает крымская сосна, совершенно уникальное дерево. Ствол сосны в обхвате достигает нескольких метров, а в высоту — нескольких десятков метров. Это так называемая «мачтовая сосна», представляющая огромную эстетическую ценность, украшающая неповторимый ландшафт Южного берега Крыма. Хвоя сосны является главными «лёгкими» Южнобережья. И если говорить о материальной ценности, хоть это и звучит кощунственно, она является ещё и ценнейшим строительным материалом. Немец нещадно вырубал крымскую сосну и эшелонами отправлял ценный пиломатериал на строительство блиндажей, укрепление окопов на передовой.
День и ночь валили 20-30-метровые красавицы. Мощные тягачи с прицепами отправляли их в Симферополь и грузили на железнодорожные платформы, а оттуда по всей Европе.
На одном из таких тягачей-лесовозов работал немец по имени Ганс. Интересно то, что этот человек был глухонемой, однако гонял груженый лесовоз. По совместительству, за определённую мзду, он брал до Симферополя попутчиков, пассажиров. И отбоя от желающих не было. Местные жители знали о его своеобразном характере, но постоянно совершали одну и ту же ошибку. Однако его это не очень расстраивало, но зато очень удивляло.
Менталитет немца не укладывался в понятие русского человека. Русский норов произрастает из чрева консервативного анархизма и вседозволенности. Антагонизм двух совершенно разных культур всегда приводит к конфликту сторон. И в данной ситуации внезапно столкнулись немецкая пунктуальностью, скрупулезный педантизм с русским анархизмом.
Ганс перевозил на своём автомобиле огромные многометровые брёвна, стволы деревьев, которые одним концом крепились на тягаче, а другой конец крепился на прицепе. Чтобы стволы деревьев не рассыпались, их крепко связывали цепями. Таким образом, на брёвнах получался своеобразный настил, площадка, на которой можно было свободно разместить людей, желающих добраться до Симферополя. Местное население голодало в Ялте. И ездили «на обмен», когда повезёт, но чаще ходили пешком. В Ялте нет никаких промышленных предприятий, нет сельского хозяйства, нет ничего, что может дать кусок хлеба. Поэтому жители Ялты ходили в степной район Крыма, где можно было выменять что-то на кусок хлеба, макухи, картофель, буряк, кукурузу. Собирали уголь вдоль железной дороги, чтобы его обменять на продукты.
Это очень тяжёлый труд, но это единственный источник пропитания. Подготовка к походу «на обмен» заключалась в следующем: собиралась группа людей — чем больше, тем лучше, изготавливали бричку. Это такая повозка — на оси два колеса и оглобли. Впрягались люди и тащили повозку, груженную скарбом. Бурлаки XX века...
Если удачная была поездка, счастливые «рабы» возвращались с трофеями в виде муки, жмыха — кому как повезёт. Шли сутки до Алушты и сутки до Симферополя. Ходили и в снег, и в зной, и в дождик проливной. Голод гнал, и это был далеко не праздный поход с лёгким рюкзачком за спиной. К тому же — очень рискованный для жизни.
В Алуште стучались в окна тех домов, где был виден свет от тлеющей лучины, со словами: «Тётенька, пустите переночевать». Эта мольба не оставляла равнодушным ни одно человеческое сердце, на нее отзывались в равной степени и христиане, и мусульмане. В Алуште проживало много татар, исповедующих ислам.
Во все времена народ делился на людей и нелюдей, независимо от национальной принадлежности и вероисповедания. Россия спокон веков была многоконфессиональным государством, где мирно уживались люди разных национальностей и вероисповеданий. Ярким примером в этом смысле был Крым, где и сейчас в Ялте мирно уживаются двадцать три национальные общины.
На просьбу переночевать откликались все, у кого в доме было ещё место. Где можно было приткнуться страждущей душе. Хозяин приглашал в дом, указывая место, где можно было прилечь. Конечно, на полу и, если зимнее время года, желательно ближе к печке. Обычно умещались все желающие, но если не было места здесь, просились в соседний дом. За ночлег рассчитывались чем могли. Хозяева были непривередливы. Ночевали «покатом», прижимаясь друг к другу, чтобы было теплее.
И раб Божий, которому повезло, мог позволить себе скушать сухарь перед сном. Сухарь был единственным дневным рационом бедняги. Воистину — не до жиру, быть бы живу — единственное, о чём мечтал каждый человек. Людей от голода качало на ветру. Первый день перехода заканчивался тогда, когда утомлённый, а скорее обессиленный человек проваливался в бездну сонного царства. Человек просто отключался, как бы улетая в мир грёз. В мир иллюзий. Ночь пролетала мгновенно. И вот уже движение в доме, шепоток, просыпается хозяин, идёт с лучиной в руках, это сигнал тем, кому предстоит дальнейший путь. Очередное восхождение на Ангарский перевал — 752 метра над уровнем моря, а потом 21 километр спуск по красивейшей долине и через Холодную балку. Вы попадаете в Симферопольский район, хотя до города ещё идти и идти. И вкрай обессиленные, но вдохновляемые мыслью о том, что здесь они выменяют что-то «такое», люди упрямо бредут вперёд.
Эти крымские бурлаки-коробейники меняли шило на мыло. Да, это горький юмор, но ведь это и горькая правда, о которой надо говорить, чтобы знали и помнили, а главное — не забывали. Качество обмена зависело во многом от способностей коробейника.
Но голод не тётка. Все от мала до велика, от простого работяги, который привык к серой жизни, до тех, кого когда-то называли интеллигентами, — все включились в одну игру, называемую «гонкой на выживание».
Обменяв свой нехитрый скарб на продукты, народ совершал тот же самый путь, только уже в обратном направлении. Если обмен удался и шакалы-полицаи ничего не отняли, значит, ты счастлив и летишь домой на крыльях удачи.
Только молодость выдерживала такие нагрузки. Старики были приговорены, если их некому было поддержать. Народ попал в полосу поголовного мора.
Иногда Харикли брала с собой своего шестилетнего сына Иллариона, делала ему котомку — мешок за спиной. И спрашивала: «Ларик, тебе не тяжело идти?» — «Нет», — отвечал мальчик, когда удача сопутствовала им. А когда полицаи отнимали всё, он говорил: «Плохо, тяжело». Вот тогда-то Харикли усаживала его на бричку, и они молча, гонимые своей неудачей и людской подлостью, плелись домой. Горько было смотреть на несчастных. Судьба в облике злых людей испытывала Харикли на крепость.
Когда немец Ганс начал возить лес в Симферополь, народ приспособился на его машине попутчиками добираться до Симферополя. Ганс брал пассажиров. На улице Свердлова, на развилке, перед трассой он делал остановку.
И здесь русский человек проявлял свой норов. Не успел глухой немец остановиться и выйти из кабины, как наш народ штурмом брал немецкий лесовоз. Закидав котомки на брёвна, наши люди ползали по головам друг друга. Менее шустрые ещё карабкались на брёвна. Живописная картина, до боли знакомая русскому человеку, но для немца такая ситуация — смерти подобна.
Начиналась то самое действо, о котором со свойственным ей врожденным юмором Харикли, спустя годы, так весело и с таким задором будет рассказывать грядущим поколениям, развлекая родственников и знакомых. И это будет ей маленькая компенсация за те страшные годы страдания.
Итак, Ганс неторопливо выходил из водительской кабины, останавливался и, как обалдевший, смотрел на то, что происходит вокруг. И хотя он видел эту картину каждый день, его немецкая душа, с детства привыкшая к порядку во всём, не могла понять, почему элементарные вещи непонятны этим русским, людям — ну почему?
В следующую минуту он срывался с места, обуреваемый бешеной яростью, так как всё происходящее не вписывалось в рамки его мировоззрения. Глаза наливались кровью, как у быка. Не способный произнести ни единого членораздельного слова, он вопил, как циклоп на своём понятным только ему «диалекте» и яростно махал руками.
Будучи мужчиной огромного роста и мощного телосложения, этот бык был страшен. Заикой можно было стать, только глядя на эту картину. Но наш народ удивить нельзя ничем, наши люди, не обращая внимания ни на что, брали свою высоту, терпеливо штурмуя лесовоз.
И здесь нервы Ганса не выдерживали, все это ему казалось издевательством, он набрасывался на этих неразумных людей, готовый разнести всё и всех в клочья. Он, как вихрь, влетал на платформу лесовоза, и тот, кто удобно устроился «согласно купленных билетов», и висящие на подножке — все кубарем летели вниз на землю вслед за своими котомками. Вопя что-то по-своему, он, словно Беккенбауэр, то левой, то правой ногой отправлял мешки на землю. На этом месте обычно заканчивалась первая картина представления и начиналась реприза.
Гигант спрыгивал на землю и превращался в живой подъемный кран. Легким движением руки он помогал всем желающим устроиться на платформе, чинно, даже с каким то благородством, он каждому втискивал в руки его котомку и по-хозяйски оценивающим взглядом присматривал за каждым сидящим.
Усадив всех и убедившись, что немецкий порядок взял верх над русской анархией, немец неторопливо, деловито сморкался на колесо, садился в кабину и нажимал на газ мощного немецкого дизеля.
Немецкие дизеля в то время были одни из лучших в мире, отличались не только своей мощью, но и надёжностью. И здесь, на крымских горных дорогах, которые в сороковые боевые были сродни гоночной трассе, — словно на легоньком «багги», не зная, что такое ГАИ, не боясь превышения скорости, Ганс давал себе «отвязаться», показывая русским, что и он может продемонстрировать русскую удаль, о которой слагались легенды. По всей вероятности, годы, проведённые в России, не прошли даром для этого немца и научили его кое-чему. И лесовоз летел, как птица.
Главная задача сидящих на брёвнах заключалась в том, чтобы удержаться и не слететь вниз — в кювет. Всю дорогу слышались одни и те же советы: «Девочки, держитесь крепче». Легко сказать, да трудно сделать. По разбитой дороге, где сплошные ухабы и повороты — серпантин — удержаться на брёвнах проблематично. А если человеку стало плохо, остановить машину невозможно. Пытались, наивные головы, стучать по крыше кабины кулаками, но это была бесполезная затея. Ганс чётко знал маршрут от точки «А» до точки «Б» и нигде не останавливался. Оккупанты боялись партизан, поэтому остановки по инструкции были строго запрещены. Да к тому же глухой немец ничего не слышал. Тому, кто отправлялся в такую поездку, рассчитывать на сервис с его стороны не приходилось.
Выбор был прост: или ты двое суток тащишь коляску, или ты должен мучиться четыре часа на этом «Чёртовом колесе».
По прибытии в Симферополь немец не церемонился с пассажирами. Очумевших от такой езды людей, не успевших прийти в себя, пинками фашист сбрасывал на землю.
В обратный путь Ганс отправлялся ровно в 14 часов, и ни минутой позже. Пассажиры ждали его в Симферополе у аптеки номер десять. Ночью фашисты на дорогах не появлялись, они боялись партизан. А из Симферополя «менялы» отправлялись дальше, в степной Крым, — кто на подножке вагона, а кто в товарняке.
Белогорский, Нижнегорский районы — это зажиточный край, где можно было поживиться продуктом, которым снабжался весь Крым.
В этот день Ганс высадил всех в посёлке Марьино. Это был осенний период дождей. И в этот день дождь лил как из ведра. Небо заволокло чёрными тучами, и казалось, что этому потопу не будет конца.
Харикли шла вниз по направлению к автовокзалу. Перешла мост через речку Салгир и была уже у самого автовокзала. Место неприятное тем, что это низина и здесь собирается много воды на проезжей части. Сегодня здесь образовалось озеро. Бурный поток превратил проезжую часть в реку, стремящуюся в Салгир. У вокзала перейти на другую сторону дороги стало просто проблематично. Стремительный поток и высокий уровень воды, по колено, сделал этот участок дороги непешеходным.
Русский парень приспособился, за небольшую плату, переносить на своём горбу желающих попасть на другую сторону дороги. Предприимчивые люди в России, слава Богу, были всегда. Но вот беда, голод русского мужика истощил, ослаб мужик, но жить-то как-то надо. И таскал парень таких же «шклявых», как и он сам. И всё было бы как всегда. Да вот незадача, на «барана» решил проехать здоровенный немецкий офицер. Из числа холёной, щепетильной публики, в основном из немецкой аристократии. Здоровый, красивый немец. Паёк офицера позволял ему находиться в хорошей физической форме. По окопам он не бегал, следовательно, фейс отъел такой, что не помещался на фото. И вот за пару копеек малый взялся перенести фашиста на своём костлявом горбу. Возможно, фашист привык ездить на чьём-то горбу. Но малый, видимо, пожалел о том, что согласился на этот эксперимент, однако было поздно, да и Фортуна в тот день, видимо, отвернулась от него. Или он просто переоценил свои силы, а может, споткнулся, возможно, его ослабевшие от голода ноги не выдержали стремительного потока воды, но посередине этой рукотворной реки он падает как подкошенный. Но падает не просто вниз, на перегруженные ноги, это можно было бы понять.
Он падает на спину, то есть на немца, придавив его собственным телом. Немец моментально отбросил этого малого, как котенка, в сторону. Парень, как мяч, поплыл на воде. Фашист, словно вулкан, вырывается на поверхность воды, на своих мощных ногах и предстаёт во весь свой исполинский рост перед зеваками, стоявшими по обе стороны дороги. Народ замер. Немец сплёвывает грязную воду изо рта, громко сморкается. Воцарилась немая сцена. Зрители замерли, им трудно предсказать следующую картину этого спектакля. Никто не мог предположить, как поведёт себя этот немец. Но все понимали, что добром этот спектакль не закончится. И все были напряжены до предела.
Подобный поступок можно оценить как покушение на жизнь офицера германской армии. Это означало расстрел на месте. Но перед публикой предстал большой актёр-интеллектуал. Вдруг, как гром среди ясного неба, немец закатывается гомерическим смехом, выставляя напоказ публике тридцать два белоснежных зуба. Его громовой хохот заражает собравшуюся на этот спектакль публику. Растерянные люди начинают всё громче и громче смеяться в унисон с этим «артистом». Наш герой гордо выпрямился, отряхнулся, развернулся навстречу бурному потоку и, как торпедный катер, подняв вокруг себя бурун пенящейся воды, пошёл прочь.
Публика была потрясена и даже очарована поведением этого актера. Театр на мостовой, в такое время, — это звучит очень мило. Малый, стоя в стороне, трясся как тряпица не то от холода, не то от испуга. Неспособный произнести ни единого слова, он бездумно что-то мычал и размахивал руками.
А немец, блестяще сыграв роль трагикомического героя, промокший до нитки, но довольный как слон, держал в руке фуражку, на которой виднелась кокарда с черепом, и удалялся в небытие.
Действительно, жизнь — это огромный театр, а мы все актеры. Комическое тесно переплетается с трагическим. А в итоге мы получаем то, что имеем.
Харикли весело смеялась вместе со всеми и думала: сколько ж ей ещё топтать матушку землю в поисках куска хлеба? Сколько и какие приключения её ждут в последующие дни и годы?
Многие герои, о которых здесь идёт речь, возможно, погибли в мясорубке войны. Ведь война — тоже не тётка. Это жестокая, безжалостная игра со смертью. Другие сгинули в застенках ГУЛАГа. Кости третьих гниют в казематах угольных шахт Воркуты, ведь с урановых рудников никто не возвращался живым.
А те немцы, которым повезло выжить в этой катавасии, возможно, начиная с шестидесятых годов двадцатого столетия, по туристическим путёвкам приезжали в Ялту. Бродили по улицам города, вглядываясь в переулки и улицы, напрягая память, вспоминали, где когда-то, в молодые годы, ухаживали за русскими девчонками. А нашим девчонкам надо было как-то выживать в этой ситуации. Они неохотно осваивали немецкую речь. Когда немец не приходил на свидание, «она» говорила «ему»: «Warum (почему) ты не пришёл, когда Wasser (вода) шёл?»
Горькая правда, но от неё никуда не скрыться.
Харикли четырнадцать раз только пешком ходила в Симферополь «на обмен». Все времена года ей были милы за эти годы. Но самое лучшее время года, она считала, — осень. Осень она любила за буйство красок природы, за мягкое тёплое время года. Осень — это период умиротворения; очень много овощей, фруктов, много всего, что может дать матушка земля. Осень — это самая насыщенная палитра лесных красок.
Приложив последнее усилие, Харикли поднялась на Ангарский перевал. С высоты нескольких сот метров над уровнем моря открывалась живописная картина природы. Она оглянулась назад. На южном горизонте просматривалась полоска Чёрного моря. Харикли родилась в Ялте, у самого синего моря. И всегда, когда уходила, всегда прощалась мысленно с тем, что она так любила и что ей было так дорого с детства. Ведь жизнь этой героической женщины — это ежедневная игра в русскую рулетку, которая называется: «Как выжить?»
Идти ей, однако, надо на север. Она взглянула на горы, которые вдали стояли стеной, как великаны, а между этими громадинами и её скромной персоной раскинулась живописная долина — огромный ковер, сотканный из различных красок. Красных, жёлтых, белых, зелёных, серо–буро-малиновых листьев. Чудо природы! Осень! Женщина думала, стояла молча, закрыв глаза, тяжко вздохнула, и её избитые от многокилометровых переходов ноги заныли от боли, как будто требуя отдыха.
Однако для русского перекура нет времени — надо идти. Она была убеждена в том, что «движение — это жизнь»! И она пошла вперёд.
Она шла и думала: почему мы замечаем красоту тогда, когда у нас нет на это времени, чтобы насладиться этой радостью жизни? И мы всю жизнь спешим, торопимся и пролетаем мимо прекрасных минут нашей жизни, а порой даже мимо своего счастья. Положительные эмоции переплетаются с грустными мыслями.
Ох, если бы сейчас не было войны, с усмешкой подумала она, возможно, тогда и меня не было бы здесь.
С этими смешанными мыслями она со своими попутчиками начала движение в сторону Холодной балки. В этой группе вместе с другими «менялами» шёл её свояк Захар. Уже шли внизу, по долине, и вдруг Харикли почувствовала, что справа, в лесопосадке за толстым стволом дерева кто-то прячется. От страха мурашки поползли по спине. Сделав несколько шагов, она остановилась, и в этот момент из-за дерева вышел человек. За ним и другие люди. Партизаны? — промелькнула мысль.
Впервые Харикли увидела партизан. В её воображении партизан рисовался крупным мужчиной с воинственным блеском в глазах, в полушубке, в сапогах и с папахой на голове. Но то, что она увидела, потрясло её воображение.
Лучшей оценкой текущей ситуации люди считают сравнение. И вот теперь, сравнивая своё бедственное положение с нашими героями, она пришла к выводу, что её убогое состояние все же лучше, чем у этих несчастных людей. Господи, да где же справедливость?
Перед Харикли предстали не просто измождённые от голода и холода, несчастные люди. Перед собой она видела людей в оборванных одеждах, не знающих, что такое сытно, вовремя питаться и тепло одеваться. Их заросшие бородой и усами лица напоминали Бармалея из сказки «Доктор Айболит». Это могло бы показаться чёрным юмором, но, к величайшему сожалению, это истинная, правда. И за весь этот кошмар надо «благодарить» предателей, которые разоряли все партизанские схроны и обрекли наших защитников на мученическое существование. Господи, да где справедливость? — повторила Харикли. И не нашла ответа ни у соседей, ни в своей душе, она молчала, ей было стыдно.
Первой мыслью у сердобольной Харикли было что-то дать несчастным, но она поймала себя на мысли о том, что свой сухарь она съела вчера ночью. Осознав свою беспомощность, она обмякла, понурив голову. Патриотический порыв у неё сразу закончился.
Тяжело вздохнув, она набрала полные лёгкие воздуха и налегла на оглобли, покатив бричку вперед. Харикли чувствовала себя виноватой, но не понимала: в чём её вина?
Она видела, что условия у партизан ужасные. Многокилометровые марш–броски выматывали этих людей. Но скрытные передвижения обеспечивали успех в их праведном опасном, тяжёлом труде. И эти несчастные люди — герои, громили сытых, до зубов вооружённых фашистов.
«На обмен» ходили группой до двадцати человек. Прошли ещё километров десять. Вдруг, как вороны, подлетели немецкий БТР и два экипажа мотоциклистов. Остановившаяся цепочка «менял» замерла в испуге. «Halt, halt!» (стой, стой) — завопили фашисты. Народ замер в безмолвии. Люди, наученные горьким опытом, знали, что от подобных выходок фашистов ничего хорошего ждать не приходится.
Ещё раз пролаяли: «Halt, halt!» Испуганная группа бурлаков–«менял» замерла и остановилась. А фашисты, со свойственной им деловитостью, начали прикладами сгонять людей на обочину. Вдруг офицер начал считать: Ein, zwei... и отбрасывать людей в сторону. На слове «десять» фашист остановился. В эту группу попал и родственник Харикли — Захар. Она смотрела и не понимала, что происходит. Немец почему-то засуетился и, схватив Захара за шиворот, буквально выбросил его из этой отобранной им группы людей. Десять человек стояли в стороне в недоумении. И вдруг застрекотали «Шмайсеры», и чёрное дело, ради которого фашисты явились на нашу землю, свершилось, все десять несчастных мужчин и женщин навсегда остались лежать на земле...
В следующее мгновение фашистов словно ветром сдуло, а несчастные «менялы», как загипнотизированные, стояли и не понимали, что и как им делать дальше.
Захар трясся больше всех, он понимал, что минуту назад стоял на краю могилы и только благодаря способности немца отличать цифру десять от одиннадцати, остался жив.
Немецкая жестокость поражает своей пунктуальностью. Фашисты издали приказ: за каждого убитого немецкого солдата расстреливали десять человек советских людей.
На глазах у Харикли это фашистское зверьё расстреляло невинных людей.
Состояние Захара было близко к обморочному, он был в шоке, не способный ни говорить, ни двигаться. Харикли нервно дёргала его за полу пиджака, и кричала: «Захар, Захар!» — но Захар был похож на каменное изваяние. Он не говорил, не двигался и ничего не понимал. Это было ужасно и очень беспокоило, ведь надо было идти вперёд, дальше.
Он начинал представлять проблему, так как двигаться не мог, а оставлять его здесь Харикли не могла, по чисто моральным соображениям. Во-первых, они пошли вместе, во-вторых они были родственниками.
Но потерянное время — это спутник неудачи, и позволить отсиживаться здесь она никак не могла. Основная группа, тем не менее, ушла дальше.
Практичный ум подсказал ей: успокойся, не нервничай, дай ему отдохнуть. И она стала ждать, когда он придёт в нормальное состояние. Вскоре он начал адекватно мыслить и они, вначале не торопясь, а затем всё быстрее и быстрее, понеслись вперёд. И бежали они от того места, где пережили страшные минуты. Вскоре догнали основную группу.
Обычно во время таких переходов люди общаются между собой. Шутка всегда помогает в сложной ситуации, но в этот чёрный день, никто ни о чём не говорил. Такие вылазки не всегда заканчивались успехом, часто заканчивались и неудачей.
А для Захара этот день вообще мог стать роковым, не окажись он одиннадцатым. До освобождения Ялты Захар, как и все, перебивался случайным куском хлеба. После освобождения, как и сотни других граждан мужского пола, был мобилизован в ряды Советской Армии. Воевал артиллеристом, был дважды ранен, освобождал Кёнигсберг, награждён орденами и медалями: «За отвагу», «За освобождение Праги». Как многие артиллеристы, частично потерял слух. Дожил до глубокой старости в Ялте.
Ну а нашей героине приходилось несколько раз ходить на обмен в район посёлка Соколиное. В этом нелёгком промысле важен такой момент: кого ты выбрал себе в попутчики? Через Ай-Петри Харикли и ещё несколько человек пришли в «Соколиный» район и разбрелись по деревням в поиске заработка, а его, как назло, не было. Были расстроены неудачей. Вдвоем с приятельницей набрели на татарскую мечеть. У татар существует красивый обычай — снимать обувь перед входом в мечеть. Хороший обычай. Русским бы поучиться этому и татар.
Но, к сожалению, тут проявилась негативная сторона человеческого характера. Попутчица Харикли Нюська решила отличиться, а точнее, поживиться. Эта дура, а по-другому подобное поведение нельзя назвать, хватает несколько пар калош и пускается наутёк. Харикли была ошарашена случившимся. Ей ничего не оставалось делать, как только бежать за этой воровкой и буквально уговаривать, чтобы она бросила калоши. «Нюська, брось калоши», — кричала испуганная Харикли. Она пыталась вырвать из рук воровки её добычу и бросить калоши на землю. Но воровка на бегу твердила одно и то же: «Не брошу!» Увы, воровской дух сильнее силы разума у некоторых индивидуумов. Нюська неслась, как ветер, а несчастная Харикли бежала рядом, задыхаясь, обливалась слезами обиды за ту глупую ситуацию, в которую она попала.
Не выдержав темпа, предложенного Нюськой, Харикли безнадёжно отстала от бывшей попутчицы. Перешла на шаг, проглотила очередную горькую обиду людской неблагодарности и предательства. Тяжело вздохнув, пошла своей дорогой. И ещё раз сказала себе: «Лучше с умным потерять, чем с дураком найти!» Бойтесь дураков, как огня.
Ялтинские дворы... Судя по родной Поликурке, можно сказать, что это «Гарлем». Но зато наш, а значит — родной!
Это скопище народа. В одном дворе может проживать до тридцати и более семей. Это означает, что в таких дворах живет более ста человек. Дворовая система — это когда несколько домов стоят вокруг какой-то площади, которая и называется двором.
Размещаются эти дворы вдоль улицы. Например, на Поликуровской улице, с которой начиналась Ялта, нумерация домов идёт по порядку. Порядок этот начинается с южной стороны, то есть со стороны моря, и номера домов удаляются в сторону гор, вверх, учитывая рельеф Ялты, которая находится на холмах, переходящих в горы. Нумерация домов имеет чёткую систему. По левой стороне улицы расположились чётные номера. По правой — нечётные.
До революции в этих домах были обустроенные квартиры со всеми удобствами: свет, вода, канализация, то есть секции из нескольких комнат. Прихожая, кабинет, спальня и так далее. Очень удобные дома с подвесными открытыми балконами, учитывая специфику летнего города-курорта. В каждом доме были подвалы, куда можно было складывать дрова, уголь, потому что отопление было печное. Дома были частные и принадлежали хозяевам, которые сдавали квартиры внаём квартирантам.
Те хозяева, которые занимались предпринимательством, в том же дворе имели мастерские и общежития для сезонных рабочих, приезжавших на заработки на юг со всей России. Хозяева имели кустарные предприятия: изготовляли декоративные сувенирные шкатулки, украшенные фотовидами Чёрного моря и города-курорта. Эти вещицы отделывались морскими ракушками. Для работников предусматривалось общежитие с минимальными коммунальными условиями. Общий туалет на несколько кабин и крановая колонка для общедоступного пользования.
Город Ялта как курорт пользовался огромной популярностью. Сюда приезжали подлечиться, поправить своё здоровье миллионы россиян, жившие в суровых условиях русской зимы. В Ялте же климат такой мягкий, что случались зимы, когда морозных дней почти не бывало.
Город имел репутацию российской «Ривьеры» и пользовался бешеной популярностью. Народ любил этот курорт. Российская знать всех рангов и сословий строила свои летние резиденции именно в Ялте. Об этом говорят бесчисленные дачи и дворцы на территории Южного берега Крыма, которые сохранились до наших дней.
Но так уж интересно устроен наш народ — мы не любим постоянство и комфорт, нам нужны потрясения, революции, это стихия русской души. Это тоже относится к области чёрного юмора, но как же тогда объяснить ту трагедию, в которую втянул Россию наш народ? Чего ещё не хватало сытой России? Потрясений? Вот они и пришли в 1917 году.
После революции всё движимое и недвижимое имущество было национализировано. Всё было роздано гражданам, которые не знали, что делать со всем этим добром, и многие годы транжирили всё, как только можно и даже нельзя.
Страшная трагедия, когда нет хорошего хозяина! Тогда всё становится общественным, а значит, ничьим, и наступает бесхозяйственность, это означает — падение на дно. Это анархия. Если к власти приходят ещё и нечестные люди, это уже трагедия, с которой периодически сталкивается наше общество. Надо, чтоб царей выбирали на открытых собраниях. Давали бы испытательный срок, и если он справляется с оказанным ему доверием, считать его правителем этого народа. Если не справляется — с позором выгонять его вон! Так и хочется сказать: «Народ, это же так просто!» Но мнением народа всегда прикрывались и никогда к нему не прислушивались.
Придя к власти, гегемон начал раздавать награбленное. В это время народ сообразил: зачем работать на Севере, на заводе или пахать землю где–то в Курской области, не лучше ли жить в тепле на юге? И поехал народ в Крым. Но Крым тоже не безразмерный, и народ стал вселяться не в благоустроенные квартиры, а в комнатушки, объявляя себя хозяевами «квартир». Квартирами стало всё, и бывшие мастерские, и сараи, и даже подвалы. Начальник жэка был человек добрый и за определённую мзду устраивал всех желающих. Вот отсюда и превращение благоустроенных районов Ялты в «Гарлем».
Зато чувство такое, что ты живёшь в одной дружной семье, где родственников у тебя не один–два человека, а человек сто, то есть — весь двор. Потому что летом все высыпали из своих комнатушек и жили одной дружной семьей. Преимущество это или недостаток, сказать трудно. Человек привыкает ко всему. Однако воспоминание детства волнует душу. После рабочего дня во двор высыпали жильцы из своих каморок. Собирались группами по интересу — три, пять человек. Одни играли в домино, другие «резались» в карты, третьи — в лото. Всё начиналось тихо, мирно. Но к двенадцати часам ночи разгорались страсти. Это было похоже на буйство чувств. Крик, шум, и успокоить народ было просто невозможно. «Бойцы вспоминали минувшие дни и битвы, где вместе рубились они». Для молодёжи это был кладезь жизненных знаний. Сколько можно было услышать потрясающих, фантастических историй. Современному человеку — индивидуалисту этого не понять, потому что он живёт в своей отдельной квартире и порой даже не знает того, кто живёт рядом с ним, на одной лестничной площадке.
Во все времена были свои достоинства и свои недостатки. Поэтому, граждане, периодически меняйте обстановку!
Со временем плотность населения в Ялте, на той же площади, резко увеличилась, в несколько раз. В ялтинских дворах — «Гарлемах» можно затеряться на многие дни и даже года. Человек, спрятавшись здесь, мог чувствовать себя в относительной безопасности.
Самое интересное то, что всё, что делалось в этих дворах — или больших «семьях» — знали все, кроме тех, кто жил за пределами этого дома. И никто ни на кого не «стучал». Завидное единство мысли.
В сложных жизненных ситуациях люди становятся честнее и сплоченнее. Сострадают людским проблемам, видимо потому, что сами это же переживают.
Индивидуализм порождает эгоизм, поэтому чем сплоченнее семья и даже страна, тем они крепче и непобедимее.
И поэтому, когда надо что-то — или кого–то — уничтожить, политтехнологи прибегают к испытанному веками методу: «Разделяй и властвуй».
Оккупация — это не просто горе народа, это ещё и испытание народа перед страной, испытание индивидуума перед обществом. В проблемные для страны дни общество цементируется и становится крепким, как монолит. И радость личности становится праздником для всех. Так же, как и несчастье одного оборачивается горем для других.
А горе в период оккупации летало, как тополиный пух. Не имея продуктов, люди делились последним куском хлеба. Подвергая себя и своих близких смертельному риску, люди прятали тех, кого преследовали фашисты во время войны. И никто не интересовался, какой национальности человек, спасали душу страждущего, только потому, что человек нуждался в помощи, — вот и всё.
Поэтому Господь Бог берёг тех, кто проявлял милосердие к сынам Его.
И так, летним жарким днём, когда просто нечем дышать. Когда дуновения ветерка ожидаешь, как глотка прохладной воды в пустыне. И человек изнывает от обжигающе горячего воздуха, не хочется не только работать, но и двигаться нет желания. Хочется забиться куда-то в тень и, не двигая ни одним членом, тихо, мирно дремать.
Полдень. Летняя жара просто терроризирует всё живое.
В большой центральной комнате на первом этаже открыты все окна и двери. Весь двор виден, как на ладони. За большим круглым столом сидит старший сын Харикли, Ларик, ему уже семь лет. Он рассматривает книжку «Жигалик», с весёлыми картинками. Мать сидит рядом и вяжет носок. Рядом с ней на табурете стоит ванночка, в которой мирно спит её младший сын Шурик. Красавец раскинул ручки и ножки, и только видно, как ритмично то поднимается, то опускается его высокая грудка. Вот зажужжала муха, и заботливая материнская рука отмахнула её в сторону со словами: «Пошла вон». Ни дуновения ветерка, создаётся иллюзия спокойствия и душевного умиротворения. Всё отдыхает в этой знойной дрёме.
Вдруг во двор, задыхаясь от быстрого бега, буквально влетает человек. Такое впечатление, будто он убегает от погони. Быстро, на ходу осматривается по сторонам и, не останавливаясь ни на мгновенье, видит распахнутую настежь дверь, молниеносно принимает решение и, как муха на ветру, влетает в комнату, где сидит Харикли с детьми. И не представившись, не сказав «здравствуйте» или «разрешите войти», стремглав прячется за распахнутую дверь.
Всё произошло так быстро, что Харикли не успела сообразить что-либо. Такое впечатление, будто ничего не произошло, если не считать дуновения ветерка от быстрого движения незнакомца, который, непонятно по какому праву, нарушил покой мирной семьи Харикли.
Не предпринимая никаких действий, она в раздумье продолжала вязать носок.
Жизнь её научила одной истине: никогда не дёргайся, не торопись и не беги впереди телеги. Продолжая вязать носок, она напряженно обдумывала ситуацию. Илларион неподвижно замер за столом, Шурик, обласканный материнской любовью, мирно спал.
Немая сцена длилась недолго. Вязаный носок с крючком замер в руках у Харикли, как бы ожидавшей свою судьбу. И она пришла, не постучавшись в дверь.
Тихо, чинно, без лишней суеты во двор, как пантера, легко и просто вошёл немецкий офицер. И только соседский пацан Витька Лютенко, как заводной, гонял по двору обруч от бочки.
Два автоматчика со «Шмайсерами» сопровождали офицера. Молодой, статный, даже красивый обер-лейтенант. И если бы не чёрный эсэсовский мундир, ладно сидевший на этом франте, то не одна красавица по ночам вздыхала бы, вспоминая этого щёголя. Офицер остановился, неторопливо осмотрелся по сторонам, и его взгляд устремился на открытую веранду, настежь распахнутую дверь комнаты, где за столом сидел Илларион, рассматривая книгу, и Харикли с носком в руках, который почему–то не вязался.
Офицер не спеша прошел мимо груши, которая росла у крыльца дома. Жестом показал сопровождающим его автоматчикам: «Стоять!» И лёгкой походкой, играя стеком в руках, по ступенькам поднялся на веранду. Затем мягко, неслышно вошёл в комнату. И тихо, видимо, чтобы не разбудить ребёнка, сказал на чистом русском языке: «Здравствуйте, хозяйка». Для Харикли эти слова прозвучали как гром среди ясного неба. Взяв себя в руки, понимая, что каждое не то что слово — каждое резкое движение может стоить ей и её детям жизни, она в тон ему ответила: «Здравствуйте».
Автоматчики продолжали стоять во дворе у старой груши. Витька Лютенко, как заводной, продолжал носиться по двору. Офицер беглым взглядом осмотрел комнату, ближе подошёл к Шурику, улыбнулся. Улыбнулся Ларику, погладил его по голове, и спросил: «Хочешь бонбон? Леденец». Не дожидаясь ответа, полез в карман, достал конфету и угостил мальчика.
Его взгляд остановился на руках Харикли, которая тихо держала в руках носок. Вдруг немец спросил: «Хозяйка, вы не видели здесь постороннего мужчину»? Не выдавая волнения, она тихо ответила: «Нет».
Харикли чувствовала, что нервный спазм, как петля, сдавливает её горло, во рту стало сухо и горько. Но она набралась смелости и ещё раз повторила: «Нет» — и непроизвольно развела руки в сторону, как бы подчёркивая значимость сказанных слов.
Офицер мягко улыбнулся, глядя в женские глаза, которые от пережитого страха стали похожи на два огромных яйца. Однако ей показалось, что немец остался доволен таким ответом. Хотя всё это выглядело очень странно. Помолчав ещё некоторое время, как будто чего-то выжидая, офицер сказал: «Ну что ж, нет и не надо». Немец ближе подошёл к Иллариону, достал из кармана ещё одну конфету, погладил мальчика по голове и сказал: «Бери, бери!» Илларион молча взял конфету. А немец ещё раз, как будто себе под нос, тихо, даже задумчиво повторил: «Ну, что ж, нет значит нет». Затем повернулся, так же легко, не прощаясь, играючи, соскочил по ступенькам во двор.
Когда Ангел отдыхает, Сатана не дремлет. Но Ангел-хранитель ближе к нам, он у нас на плече, а Сатана за спиной, поэтому общение с Богом нам намного легче, стоит только повернуть голову и поцеловать на плече Ангела-хранителя — и все проблемы исчезнут прочь.
Харикли поцеловала своего Ангела на плече, и Господь пожалел и её, и её детей. Но вечная битва добра со злом продолжается.
Не успел немецкий офицер сделать и двух шагов по двору, как к нему подскочил Витька Лютенко и во всё горло заорал: «Дядя, он вон там, за дверью!» Маленький мерзавец видел, как во двор забегал человек, и знал где он спрятался
Услышав слово этого маленького Иуды, Харикли думала, что получит разрыв сердца.
Но поведение немца опять обескуражило вконец запуганную женщину. Видимо, по жилам немецких аристократов течет кровь прирождённых актёров, по–другому, объяснить некоторые поступки немца просто невозможно.
Офицер остановился, сделал театральную паузу и с невозмутимым спокойствием ответил: «Нет, мальчик, ты ошибся». И, как бы шутливо, треснул Витьку стеком по заднему месту. Харикли, наблюдая за этой сценой, поняла, что немец оказался ещё и хорошим учителем, он мгновенно поставил на место юного провокатора, так как после полученного от немца урока маленького мерзавца как ветром сдуло со двора.
А офицер так же спокойно, как будто ничего не произошло, вышел со двора в сопровождении двух своих автоматчиков и исчез так же внезапно, как и появился.
А Харикли, которую можно назвать и бедной, и несчастной, после того, что она пережила, трясло нервным ознобом. Буквально на краю пропасти она стояла пять минут назад, и только Провидение спасло её и её детей от смерти. Господи, да когда же закончатся эти испытания, думала она и никак не могла найти ответ.
В дальнейшем, при встрече с Витькой Лютенко — предателем, она сказала ему: «Если я увижу тебя у нас во дворе, я убью тебя». Очень злилась она на этого пацана...
Харикли взяла на руки Шурика, крепко прижала к груди Ларика и горько заплакала, она плакала очень тихо. Совсем не слышно было её всхлипываний, но зато слёзы текли, как два ручья, вместе с ними уходили злость и обиды, которые кипели в её сердце. Ларик молча переваривал происходящее, в своей ещё детской головке. Один Шурик тихо спал, улыбаясь во сне своей ещё беззубой, но красивой улыбкой.
Харикли задавала сама себе вопрос: почему ей приходится всю жизнь отдуваться за чьи-то грехи или ошибки — и не находила ответа.
Она знала, что за укрывательство беглецов распоряжение коменданта города чётко гласило: «Расстрел».
Убедившись в том, что офицер ушёл, беглец, трясясь от страха, вышел из-за двери и сказал еле слышно: «Спасибо». Но ей и слушать его не хотелось, он чуть не погубил всю её семью.
Парню было лет двадцать пять, высокого роста, крепкого телосложения; светлая копна волос и голубые глаза производили приятное впечатление. Но её в тот момент интересовали собственные проблемы, а они могли возникнуть в любой момент. И парень это понимал, поэтому он выскочил из квартиры и, Харикли видела, как он спрятался в общественном туалете.
Она боялась, что немцы могут вернуться и найти беглеца у неё в квартире, поэтому, когда он ушёл, она облегчённо вздохнула. Но в душе осталось чувство какой-то обиды и неудовлетворенности. Судьба человека её беспокоила, и она часами смотрела во двор, пытаясь отследить ситуацию, связанную с этим беглецом. До поздней ночи его не было видно. Харикли понимала, что его положение находится между жизнью и смертью, и знала, что помочь этому человеку просто некому. Поэтому, когда поздно ночью во дворе Харикли заметила его фигуру, она вышла на веранду и молча стояла, глядя вперед. Она знала, что деваться ему некуда и он обязательно, за советом или за куском хлеба, обратится к ней, ведь она была его спасительницей.
И действительно, робкой походкой он не подошёл, а подкрался к веранде. Хотя он знал, что это она, его спасительница, его бледное от испуга лицо в темноте ночи белело, как лист чистой бумаги.
Тут-то Харикли увидела, что перед ней стоит совершенно потерянный человек. Женское сердце сердобольно, и, глядя на измученного мужчину, она сразу решила, что человека надо накормить, а потом пусть идёт на все четыре стороны.
Она наклонилась к нему и тихо спросила: «Ты голодный, кушать хочешь?» Он, как волчонок, огляделся по сторонам и робко кивнул. Послышался голос Хариклиного отца: «Что ты у него спрашиваешь, пригласи и накорми».
Она ещё раз взглянула на беглеца, и сказала: «Проходи». Запуганный, не способный сказать ни единого слова, он робко, медленно, тяжело поднялся по ступенькам на крыльцо. А ведь недавно он, на это крыльцо влетел, как птица, отметила про себя Харикли.
Войдя в комнату, робко, кивком головы поздоровался с дедушкой Христо. Дедушка ответил гостю на приветствие и сказал: «Харикли, покажи ему, где умывальник». Тщательно отмыв руки и лицо, он прошел в столовую комнату, где хозяйка уже накрывала на стол.
За столом сидел дедушка Христо и с любопытством рассматривал гостя. Действительно, сейчас гость показался и Харикли каким-то странным — при свете керосиновой лампы перед ними стоял человек в немецкой полевой форме.
«Кто ты такой?» — спросил дедушка вместо того, чтобы пригласить гостя за стол. Гость заговорил на плохом русском языке: «Я немец, моё имя Вилли, я дезертир. Я не хочу воевать. Пусть воюют Гитлер и Сталин, а я воевать не буду. Я служил фельдшером в госпитале».
Харикли с отцом слушали немца, открыв рот. От неожиданного поворота ситуации они забыли, что гостя пригласили на ужин. Первым пришёл в себя дедушка и сказал: «Садись». Харикли опять, в который раз в течение одного дня, попала в щекотливую ситуацию. И подумала: мало того что он беглый, он ещё и немец. Она была опять в полной растерянности, но дедушка быстро сориентировался и повторил приглашение гостю сесть за стол.
Вилли робко присел за стол, опустил голову и, как бы оправдываясь, сказал: «Я сейчас уйду». Харикли, глядя на уверенное поведение отца, проворно накрывала стол. Видно было, что немец был голоден как зверь, но за столом, пересиливая голод, строго выдерживал этикет вежливости. Кушал медленно и даже вальяжно. Дедушка спиртное не употреблял, но в доме всегда держал что-нибудь для гостей. Достав из комода графин, не говоря ни слова, налил стакан вина и протянул его Вилли: «Пей, не стесняйся». Немец пригубил, и было видно, как блаженная гримаса пробежала по его лицу. Пил он медленно, растягивая удовольствие. Выпив этот живительный напиток, он насытился и весь как-то подобрел, закрыв глаза.
Несколько секунд Вилли сидел неподвижно, но в следующее мгновение будто очнулся от дремоты, заерзал на стуле и, обращаясь к дедушке, сказал: «Я пойду». Дедушка Христо сидел не шелохнувшись, смотрел на этого немца-дезертира, который не хотел никого убивать. Перед ним сидел ещё пацан. И ему стало жаль — не немца. Он, как и весь советский народ, ненавидел фашистов лютой ненавистью. Но перед ним сидел человек, который, рискуя собственной жизнью, сказал «нет» тому строю, в котором он был воспитан. Харикли молча наблюдала за этими двумя мужчинами. Один был мудрый, другой был шустрый, но оба они относились к породе созидателей, а не разрушителей. Это невидимое, а скорее чувственное состояние сближало этих людей.
Вилли приподнял голову и стал тихо рассказывать о том, что он служил фельдшером в местном госпитале. Лечил не только раненых, он никогда не отказывал в медицинской помощи местному населению. Давал лекарства местным жителям. Он откровенно говорил своим солдатам, что война — это грязное дело. Убивать себе подобных — это великий грех. Такие речи являются откровенной пропагандой и подрывают боевой дух германского солдата. Поэтому вскоре он попал под колпак в ведомстве господина Мюллера. Его приятели говорили, что это плохо кончится для него, но он продолжал свою агитацию.
Когда за ним пришли головорезы из СД, его командир предупредил Вилли, что клетка готова захлопнуться за его спиной, и в тот же момент Вилли в чём был выпрыгнул из окна второго этажа госпиталя и пустился в бега. Бежал он вверх по Поликуровской улице, увидев тринадцатый дом, влетел в их двор.
За подобный поступок ему грозил трибунал и, как итог, следовательно — расстрел.
Инстинкт самосохранения тянул его к людям, и он выбрал рискованный вариант. Он был немцем и хорошо знал немецкие порядки. Случись такая ситуация в Германии, его, сто процентов, сдали бы в СД. Немцы известные стукачи, и сдать соседа с потрохами — для них это чуть ли не величайший подвиг.
Но Вилли был в России, он это помнил, и видимо, годы, проведённые на этой земле, научили немца порядочности в отношении между людьми, и он понял, что предательство — это великий грех и что русские никогда не предают.
Как бы то ни было, но он сделал правильный выбор. И хотя на карту была поставлена жизнь нескольких человек, к тому же двоих маленьких детей, случилось так, как случилось.
Здесь просматривается то, что называют менталитетом, а проще говоря — порядочностью русской души. Сам погибай, а друга выручай! Так мы воспитаны и по-другому жить не можем. Смертельно рискуя жизнью, эта женщина приютила беглеца, что и решило судьбу многих людей.
То, что называют сейчас менталитетом, у нас с немцами полярно противоположное понятие. Мы по-разному смотрим на одну и ту же проблему, следовательно, то, что для немца хорошо, для русского просто неприемлемо. У нас разное воспитание.
Начиная с первой книги, которую читает нам мама, мы слышим такие слова: «Наша Таня громко плачет, уронила в речку мячик. Тише Танечка, не плачь».
А немецкая мать читает младенцу детскую книжку говорит: «Учись порядку, люби его, он сбережёт тебя, твой труд и время».
Поэтому когда немецкий рабочий заканчивает рабочий день, то его рабочее место — это образец порядка. Педантичность и пунктуальность, доходящая до гротеска.
Изложив свои моральные и этические убеждения, Вилли замолчал. Он чувствовал, что приговор должен последовать незамедлительно.
Харикли жила по принципу: «Если человек попал в беду, пусть даже он и не прав, но в эту минуту поддержи его, а потом выяснишь отношения».
Тут Харикли, со свойственной ей мягкостью и рассудительностью, как учительница начальных классов, заговорила: «Да ты знаешь, что подверг нас смертельной опасности?» Он ответил тихо и просто: «Я спасался». И наступила гробовая тишина. Посидев ещё пару минут, помолчав, взглянув виновато–обиженно в сторону Харикли, будто извиняясь, он тихо сказал: «Я пойду».
На часах была половина третьего ночи. Харикли молчала, дедушка Христо спросил: «Куда ты пойдёшь?» Немец весь съежился и робко пожал плечами. «Да, идти тебе некуда», — сказал дедушка. Это прозвучало как приговор. И продолжал: «На ночь хороший хозяин даже собаку не выгонит во двор». Дедушка Христо посидел пару минут, подумал и сказал: «Харикли, в моём крыле дома, где козочки, там, в дальней кладовке, постели ему постель» — и добавил: «Утро вечера мудренее». Хотя Харикли была состоявшейся личностью, это был всесторонне развитый человек и многим мужчинам могла дать фору, но она ещё чтила кодекс чести и знала, что в их семье царит дух патриархата. В этой семье мужчины были настоящими мужиками, ей нравился этот порядок вещей. В душе она недолюбливала мужиков-подкаблучников. Она считала их мутантами и называла «недомужиками».
Отправив немца на отдых, пожелав ему спокойной ночи, Харикли села за свой любимый круглый стол и задумалась. Дедушка Христо подошёл к ней, обнял дочь, прижался к огромной дочериной косе, поцеловал в макушку и сказал: «Ложись спать, всё будет хорошо».
Видимо, звёзды повернулись лицом к нашим героям. У Вилли был один шанс из ста, и этот шанс достался ему. На вопрос: «Что бы ты сделал, если бы офицер обнаружил тебя?» — он ответил: «Я бы ударил его». И это был бы конец всем.
Хотя Вилли был крепким парнем, но два дежуривших автоматчика со «шмайсами» не дали бы ему ни одного шанса. А тут ещё и этот недоумок Витька подлил масла в огонь; как он здесь оказался? Ведь он жил в другом доме. Но всё обошлось, и это хорошо.
Хотя Харикли показалось, что офицер понял всё. Но почему он поступил именно так — этот ребус она разгадать не смогла. От эсэсовца, прошедшего войну, ждать милости глупо. Их галантность — это очень скользкая любезность. Они с улыбкой могли пустить пулю в лоб, не моргнув глазом, любому человеку.
Может, он пожалел женщину с детьми, но сколько женщин и детей они безжалостно убили? Ведь цель их пребывания здесь заключалась в том, чтобы убить русскую душу.
А может, причина была в том, что их дни были сочтены и все это понимали — Гитлер проиграл войну. И офицер решил таким способом искупить свои грехи перед Богом? Мы можем теперь только строить догадки.
А может, Вилли был его приятелем и он не хотел делать ему зла? Опять догадки, но случай просто экстраординарный и постоянно наводит на размышление.
Несмотря на то, что Вилли был немцем, его не выдали и даже кормили чем могли, он жил в дальней дедушкиной кладовке. Ночью гулял во дворе. А днём спал в своей келье. Так он прожил до апреля 1944 года, пока не пришли советские войска. Он сдался в плен.
Рассказывали, что видели его на строительстве дороги Симферополь — Москва.
Разные судьбы связывали жителей общего двора. Период оккупации отложил свой специфический, неповторимый колорит на характер тех, кто составлял костяк местных жителей.
Те, у кого были силы и способности, ходили «на обмен», таким образом добывая хлеб насущный. Для обмена годилось все — костюм мужа, рубашка, галстук, меняли на всё, что можно было положить в рот, чтобы не умереть с голода.
Старики и дети этого не могли себе позволить в силу слабого здоровья. Молодые дамы, менее разборчивые в вопросах морали, водили дружбу с немцами. Принимали от них подарки, порой чтобы не умереть с голоду.
Харикли, с восьмимесячной беременностью, ходила на обмен. Она была рискованной дамой, и Господь берёг её от несчастий, чего нельзя сказать о других людях. Далее её беременность не даёт ей возможность ходить «на обмен». И она теряет источник пропитания. Но не складывает крылья и ищет новые каналы, где можно заработать что–то на жизнь. Но все эти ниши или уже заняты, или лежат в очень скользкой площади риска.
Риск, говорят, — благородное дело, но ей было не до благородства. Она кормила себя, двоих детей, старика отца и ещё навязавшегося на её шею Вилли, немца-дезертира.
Как мать Тереза, помогала всем страждущим.
И Харикли освоила технологию приготовления самогона. У неё самогон был отменный и пользовался популярностью у клиентов. Немцы, румыны меняли мыло, сахар и другие продукты на это зелье. Бартер процветал, но мероприятие было исключительно опасным. Её лавочку могли не просто прикрыть в любое время, но по закону военного времени её могли даже расстрелять. Ведь она способствовала растлению «Великой Германской армии».
Однако в её положении этот рискованный промысел давал надежду на выживание её семье. Для того чтобы не умереть с голоду.
В это тяжёлое для всех время во дворе появился ещё один «квартирант». Моральный дух фашистской армии, и в частности коалиции, таял буквально на глазах. И вслед за немцем Вилли во дворе появился ещё один вояка, румын Димитрий. Этот прощелыга дезертировал прямо из румынской действующей армии. Его приютила на втором этаже тётя Домна.
Румыны как вояки для Германии не представляли никакого интереса. Немцы им не доверяли и использовали их в основном в тылу. По большому счёту это балласт, который мешал немцам воевать. Вот если где-то что-то надо украсть или обмануть, или обидеть беспомощного человека — там румыны были первыми. Жульё, да и только. Румыны — это вечные охранники, конвоиры, если надо расстрелять кого-то — они тут как тут.
О румынах ходила байка: «Антонеску дал приказ: за три дня забрать Кавказ, а румыны не поняли, за два дня Кавказ отдали». Да и Димитрий отличался жульническим складом характера.
По профессии он был ювелир. Если немец Вилли был тихим нахлебником, то этот развил вокруг себя бурную деятельность. Он из гвоздей изготовил штихеля, из ножей — режущие инструменты и открыл целую фирму по изготовлению различных документов. Он за пять минут мог сделать любой «Ausweis» — пропуск. Такой документ получить было у немцев очень сложно, а Димитрий делал его за пять минут. Печати он делал следующим образом: брал картофелину, разрезал её на половинки, подсушивал — затем «золотые ручки» творили чудеса, и печати были готовы. Так что многие двери перед этим жуликом были открыты. Надо отдать должное — он помогал всем. Харикли пользовалась его услугами по изготовлению документов много раз.
И опять мы сталкиваемся с криминальной деятельностью. За подделку документов — также расстрел. И хотя его услугами пользовалась вся Поликуровская, его никто не выдал. Или не стали рубить сук, на котором сидели, а может, и здесь проявился дух русского менталитета и взял верх над германским прагматизмом и немецким правопорядком.
Как бы то ни было, а Димитрий до прихода советских войск прятался на втором этаже. Позже он женился и уехал в Молдавию, а оттуда в Румынию.
Для человека, который не знал проблемы с документами, все дороги были открыты, чем и воспользовался Димитрий. Ловкость рук, и никакого мошенства.
Люди цеплялись за жизнь, хотя граница между жизнью и смертью была такая призрачная, что порою человек не знал, на какой стороне он находится. Но даже в такое сложное время люди старались не терять человеческого облика.
Но, как это бывает в нашей жизни, в семье не без урода. Встречались субъекты, забывшие Божьи заповеди. Поправ нормы морали, они стали предателями народа. Человеконенавистники встречались и в наших рядах.
Дедушка Христо, отец Харикли, держал семь козочек, и был у него один козел очень бодючий, норовил постоянно ударить деда рогами. Козочки давали молоко, для Шурика и Ларика это было хорошее подспорье в питании. Особенно любима была козочка Белочка, которая давала больше всего и самого вкусного молока. У дедушки был друг и сторож, огромный пёс — кавказская овчарка по имени Полкан.
Дедушка любил коз и умело ухаживал за ними, только один козел с огромными закрученными рогами постоянно норовил боднуть деда, а тот добродушно от него отмахивался. Но на то он и козел, чтобы досаждать. И однажды он ударил деда в левый бок своими огромными рогами, а там у деда были часы. И «плакал» дедушкин «Павел Буре», его дореволюционная гордость. Разбил козёл дедушкины часы.
Коз дед держал во дворе, в сарае, который примыкал к его жилью. По утрам дедушка собирал свою «команду» — козочек, козла, собаку Полкана, малого Иллариона и отправлялся вверх по Поликуровской в сторону кладбища. Там наверху было много сочной травы. Для коз это был истинный рай, и они давали хозяевам хороший удой молока.
Козы паслись, дедушка отдыхал. Илларион, срезав прутик дедушкиным ножом, сидя в густом кустарнике, в прохладе, вырезал узоры на прутике. Только один Полкан, забравшись в густую траву, выставлял высоко вверх свою огромную голову, зорко следил за ситуацией.
Поликуровское кладбище — это был мемориальный комплекс, на котором были захоронены известные личности Российской Империи. Это выдающиеся политические деятели, представители науки, культуры, искусства, те, кто верой и правдой служил своему народу, Великой Российской Империи, вознёся её до уровня мировой славы:
Гордость украинской поэзии, врач Степан Руданский (1834 —1873). Выдающаяся личность, патриот, бескорыстно передавший огромный участок земли в центре Ялты в собственность города. Там в 1882 году были построены крытый торговый рынок «пассаж» и открытый продуктовый рынок с уникальным комплексом складских помещений и подвалов, где круглый год хранились продукты.
Политический деятель С. А. Найдёнов (Алексеев).
Известный певец и педагог Дмитрий Андреевич Усатов (1849 —1913). Человек, который воспитал и научил петь великого русского актёра и певца Фёдора Ивановича Шаляпина (1873 — 1938). Из птенца вырастил сокола и выпустил из гнезда, чтобы этот человек покорил своим мастерством весь мир. Великому русскому басу рукоплескали все крупнейшие города и столицы мира: Нью-Йорк, Лондон, Париж, Санкт-Петербург, Москва, Киев и многие, многие другие города и страны.
Фёдор Алексеевич Васильев (1850 — 1873) — художник-пейзажист, работы, которого выставлены в Третьяковской галерее и экспонируются в лучших выставочных залах мира.
Карл Иванович Эшлиман — архитектор. Этот человек сделал Ялту такой, которой гордилась вся Россия.
Василий Сергеевич Калинников (1866 — 1900). Выдающийся композитор периода расцвета русской музыкальной культуры девятнадцатого века.
Евгения Константиновна Мравина (1884 — 1914). Солистка, прима Мариинского Императорского оперного театра.
Николай Николаевич Амани (1872 — 1904). Русский композитор, пианист.
Эммануил Карлович Эшлиман. Инженер, механик.
Григорук Евгений Маркович. Книгоиздатель.
Дмитрий Константинович Чернов (1839 — 1921). Металлург. «Отец русской металлургии». Сделал всё, чтобы аграрная Россия превратилась в высокоиндустриальную страну. Директор многих металлургических заводов, превратил металлургию в высокотехнологическую отрасль.
Владимир Александрович Депроев (1838 — 1904). Известный врач-климатолог. Научно обосновал климатические зоны ЮБК для целесообразного использования в лечении туберкулёза и бронхиальной астмы.
Николай Андреевич Аренд (1833 — 1893). Врач. Профессор. Один из первых российских подвижников в области планеризма и авиастроения.
Александр Алексеевич Ханжонков (1877 — 1945). Выдающийся деятель кино. Кинорежиссер. Меценат, подвижник в области «синема». Он первый в России создал индустрию кино. И кино в России превратилось в самый популярный, массовый вид искусства. Советская Россия поддержала его начинания и усилия. Ханжонков стал основоположником мощной советской кинематографической индустрии.
И это далеко не весь перечень великих личностей, похороненных на этом знаменитом кладбище.
Утром в один из тёплых весенних дней 1944 года, когда солнышко уже взошло над горизонтом, дедушка, покручивая «для блезира» кнут в руках, выводил свою «команду» на работу. На пастбище первым в гору шел дедушка, рядом Илларион, за ними чинно следовали козел и прочая живность, то есть семь козочек, и замыкал кавалькаду Полкан. Этот здоровяк переваливал с боку на бок своё тучное тело, и только бдительные глаза пса двигались то влево, то вправо, чутко следя за порядком в стаде.
Илларион любил убегать далеко вперед, и это раздражало дедушку, и он, теряя его из виду, периодически кричал — «Лярон, Лярон».
Но мальчик, вырвавшись на простор природы, давал волю естественному детскому желанию — двигаться и, как козлёнок, бегал то вверх, то вниз.
А вот и кладбище. Медленно прошли один, другой памятник из красного, белого, чёрного мрамора и пошли наверх; там большая красивая поляна, там полно зелени и сочной травы. Здесь дедушке можно присесть и отдохнуть. Иллариону надо побегать, и он гацал, пока не устанет. Утомившись, брал дедушкин нож и начинал заниматься искусством, вырезая узоры на ветках. Для этой цели хорошо подходили кусты сирени. Вот в этих кустах он и проводил много времени.
Козочки, попав в свой зелёный рай, наедали жирок, и только один Полкан, лёжа в густой траве, ни на секунду не смыкал глаз.
Всё было привычно, как всегда. Здесь для полной идиллии не хватает ещё одного, довоенного мирного времени.
Со стороны санатория имени И. М. Сеченова показался человек. Он шёл по тропе в ту сторону, где в густых кустах находился Илларион. Человек шёл не спеша к двум большим черешням, которые росли в глубине площадки. Он раскачивался, как пьяный. Одет он был как-то неопрятно, даже небрежно. Подойдя ближе, Илларион обратил внимание на его оборванный костюм.
Мальчик притих и стал наблюдать за ситуацией. Мужчина подходил всё ближе и ближе. Подойдя совсем близко, Илларион заметил, что он, к тому же, идёт босиком. Его внимание было сосредоточено на этом человеке, а на то, что двигалось за ним, он как–то не обратил особого внимания. Но сейчас Илларион отчётливо видел, что за человеком движется ещё одна фигура.
Да, за ним, как привидение, двигалась «чёрная смерть», иначе не назовёшь. Высокая женщина, чёрные как сажа волосы, зачёсанные на пробор, собранные на затылке в пучок. Сутулая фигура придавала ей вид стремительного демона. Большие угрюмые глаза, а огромный горбатый нос похож был на клюв ястреба. Демонический вид ей придавало черное, до пят платье. Она шла легко, тихо ступая на высокую мягкую траву. Периодически поднимала перед собой правую руку и чёрным пальцем толкала в спину впереди идущего мужчину.
Странная парочка, подумал мальчик. Он решил отвлечься от изготовления дудочки и продолжить наблюдение за этой «сладкой» парочкой. Какая-то странная сила не даёт Иллариону отвести глаз от этих двоих. Любопытство взяло верх. И он продолжал тихо сидеть в своём укрытии и внимательно наблюдал. Что будет дальше?
Вот они прошли мимо него, пошли в сторону большой черешни и потопали дальше. Но там же большая канава, куда они идут? — подумал мальчик.
И вдруг её правая рука поднимается на уровне головы впереди идущего человека, и её чёрный палец толкает идущего перед ней человека в затылок, и при этом раздаётся такой звук — «бах».
Человек останавливается, прогибается назад всем телом. Голова пытается повернуться назад, но резкий удар правой ноги «чёрной смерти», и мужчина падает в канаву.
Сложная обстановка военных дней научила маленького мальчика анализировать происходящие вокруг него события. Поначалу он не испугался, потому что не сразу всё сообразил. Но решил притаиться и переждать до тех пор, пока все действующие лица этой трагедии не уберутся восвояси.
Когда эта странная женщина ушла туда, откуда пришла, маленький следопыт убедился, что его никто не видит, тихо выбрался из своего укрытия и побежал вниз, где дедушка пас козочек. Он решил поделиться с дедушкой тем событием, очевидцем которого стал пять минут назад.
Выслушав внука, дедушка Христо отогнал стадо вниз, ближе к дороге, и вдвоём они пошли на верхнюю площадку. Шли они тихо, медленно, ни о чём не говорили и только иногда переглядывались.
К черешне они не пошли прямо вверх, а обошли её с правой стороны. И поднявшись на горку, оттуда ясно видели всё, что происходило на большой поляне. А там никого не было и ничего предосудительного дедушка не заметил. Он предложил пару минут отдохнуть и спускаться обратно вниз. Так и порешили, присев на большой камень. Но дедушке одна мысль не давала покоя: внук сказал, что в канаву кто-то упал. Подходить к яме он не решился, а с этого места не видно было, что на дне канавы. Илларион хотел идти к стаду, но Христо настоял на том, чтобы подняться ещё выше в гору, оттуда можно четко увидеть и оценить всю ситуацию. Поднялись ещё выше, запыхавшись, сели, чтобы отдышаться и восстановить дыхание. Дедушка начал думать, что рассказ внука — это плод детского воображения.
Но Илларион вдруг затрясся всем телом и прошептал: «Дедушка, смотри» — и указал вниз на поляну, туда, где росли две большие черешни. Это недалеко от той ямы, на дно которой они хотели заглянуть. И заглянули, да чуть не потеряли дар речи. Подтвердились худшие предположения: на дне ямы лежали тела людей.
«Анафи-масим, хуризмен», — тихо по–гречески, глядя на эту картину, выругался дедушка Христо. Прижимая к своей груди мальчика, намеревался избавить дитя от этой страшной картины. Но Илларион ловко выкрутился из нежных объятий деда и, дёрнув его за полу пиджака, маленькой ручкой указал в сторону «Пироговки». Его зоркие молодые глаза видели то, чего дедушка сразу и не разглядел.
«Дедушка, это „Чёрная смерть“! — вырвалось у мальчика. — Она снова идёт сюда». Дед взял ребёнка за руку и повёл его не круто вниз к черешне, а в сторону санатория имени И. М. Сеченова. Там в густом кустарнике они могли спрятаться от посторонних глаз, успокоиться, отдохнуть. А главное, это был великолепный наблюдательный пункт, откуда как на ладони просматривалась вся местность.
Теперь Илларион наблюдал за той же сценой, только с противоположной стороны и с более высокой точки.
По тропе со стороны санатория имени Сеченова по густой траве шагал человек. Это был высокий, сутулый, ещё не старый мужчина. Шел он, спотыкаясь, как будто длинными босыми ногами цеплялся за высокую траву. Его очень худое тело, как тряпка, раскачивалось на ветру, но ветра не было, а он вращался вокруг собственной оси. Илларион хотел что-то спросить у деда, но тот стоял, как каменный, глядя вперед, и мальчик, опустив голову, замер, наблюдая за тем, что творилось впереди.
Но вот эта странная парочка подошла ближе, и Илларион заметил, что у идущего впереди женщины мужчины за спиной были связаны руки. Илларион понял, почему тот так странно крутится, видимо, ему неудобно было идти со связанными за спиной руками.
Вдруг он падает прямо лицом вниз, и Илларион вздрогнул в такт его падению. Дед чутко уловил это движение ребёнка и тихо сказал: «Пошли», взяв его за руку. Но малый резко вырвал руку и, подняв глаза на деда, зло посмотрел на него. И так они стояли молча, глядя вперёд.
Вот теперь, когда идущий человек упал, они увидели её: «Чёрная смерть!» — вырвалось у Иллариона. И опять гробовая тишина. Тот, который упал, корчился, пытаясь встать на ноги. «Чёрная смерть» что-то кричала ему, а он, бедняга, как рыба, выброшенная на берег, бился в желании встать на ноги, но его тщетные попытки закончились ударами её длинных ног по этому беспомощному телу.
Он, скорчившись, лежал, дергаясь в конвульсиях. Она сделала несколько шагов назад, достала сигарету, закурила, повернулась в ту сторону, откуда пришла, и начала дымить.
Прошло минут пять, она взглянула на лежавшего на земле и пнула его ногой, потом что-то резко сказала. Бросила окурок и разразилась бранью, которая, видима, была адресована несчастному. Бедняга напрягся и встал на колени, упершись головой в землю. Так он стоял несколько секунд, а потом выпрямился и стал на колени, высоко подняв вверх голову. Отдохнув несколько секунд, подгоняемый пинками чёрной садистки, он пополз на коленях дальше по тропе. Постоянно падал лицом в землю, теряя равновесие. Бедняга падал то на один, то на другой бок, то кувыркался, как мяч, у ног своего палача. Но вот он выставил вперёд правую ногу, опёрся на неё и, подтянув другую ногу, начал выпрямляться на двух ногах.
Это была его маленькая предсмертная победа. Он встал и пошёл, как мог, навстречу смерти. Телесно искалеченный, но духовно непобеждённый.
А эта нелюдь шла следом за ним. На ходу играючи постукивала худыми длинными руками по головкам травы — «васильков» на длинных качающихся стеблях.
Упиваясь властью над беспомощным человеком, она, чуть ли не пританцовывая, пинками подталкивала несчастного к смерти. Вот они вышли на поляну, прошли мимо черешни, а он, не останавливаясь, шёл вперед. И, хоть у него голова была низко опущена, Илларион ясно разглядел, что на том месте, где у человека должно было быть лицо, у него был просто круг, похожий на ту яичницу, которую мама жарила ему по утрам. Наверное, поэтому он всю жизнь не мог смотреть на жаренную на сале яичницу?
Фашисты жестоко издевались над теми, кто попадал в лапы гестапо, садистов из СД. Они доводили несчастных до такого состояния, что, бедные, смерть они считали избавлением от тех мук, которые приходилось им испытывать.
И этот бедняга, упираясь из последних сил, шёл вперёд. К яме он подошёл не останавливаясь, зато остановился его палач. Молниеносное движение её правой руки вверх — два хлопка: «Бах, бах» — и несчастный исчезает в глубокой яме.
Резко развернувшись, не оглядываясь, палач делает несколько шагов, затем останавливается, закуривает и лёгко, пританцовывая, идёт в сторону «Пироговки».
Увиденное поразило деда и внука. Особенно подавлен был мальчик, он стоял и больше ничего не видел и не слышал. Дедушка взял его за руку и повёл за собой. Они не стали спускаться к черешне и не пошли через поляну, а обошли её через санаторий имени И. М. Сеченова. Спустились до кладбища и увидели беспечно пасущееся стадо коз и нервно мечущегося Полкана, который и стадо оставить не мог, и не видеть хозяина ему было не очень приятно.
И вот всё стало на своё место. Они медленно погнали коз домой. Раньше обычного времени, но на это была веская причина.
Дома их встретила Харикли, удивлённая столь ранним возвращением с пастбища. Но, увидев сына, забеспокоилась о причине его недомогания. А тот стоял на пороге дома сам не свой, какой-то обмякший, и тихо говорил матери: «Сними с меня всё и искупай». После этой процедуры он тихо прошёл в спальную комнату и лёг спать.
Спал он до позднего вечера, проснувшись, тихо вышел из спальной комнаты, сел на порог. И не торопясь, начал рассказывать матери о том, что он видел и как он всё это пережил.
Харикли нежно обнимала сына, сострадаючи, гладила его нежно рукой по черной как смоль, густой шевелюре. Тихо, нараспев, говорила какие-то, только ему знакомые нежные слова. Давала возможность юной душе выплеснуть всю горечь, которая накопилась в этой молодой душе, ещё не огрубевшей к страданию человека.
По вечерам дедушка Христо ходил к соседям-армянам играть в карты. В этот вечер он взял с собой внука, который любил смотреть, с каким азартом эти уже не молодые люди спорили в пылу картёжных страстей. Каждый картёжник отстаивал свою позицию. Смотреть на этот спектакль ему доставляло истинное удовольствие. И только в те промежутки времени, когда раздавали карты, наступала гробовая тишина и сольные репризы были предоставлены юноше. Собравшиеся любили задать ему какой–нибудь каверзный вопрос, например: «Илларион, а кто ты по национальности?» Тогда хитрые глаза юнца начинали бегать по сторонам. И если в компании больше греков, он гордо на греческом языке говорил: «Я грек, Янокопулос». А если видел, что больше русских, громко восклицал: «Я русский, Коптев».
А «Чёрная смерть», как привидение, еще долго водила из СД приговорённых к смерти на поляну к двум белым черешням.
Жители Ялты хорошо знали, что СС и СД — это конторы, с которыми шутки плохи. Тот, кто имел неосторожность попасть в те глубокие подвалы, не имеет значения по какой причине, спустя трое суток, после издевательств костоломов господина Мюллера, попадали в руки «Чёрной смерти», а это означало, что хрен не слаще редьки.
Если человека в чём-то подозревали, или по доносу соседа, или патруль взял в городе — в лучшем случае на разбирательство отводились одни сутки. Затем всё шло по накатанной: сперва допрос, затем — издевательства, побои день и ночь, и — в объятия «Чёрной смерти».
У Харикли были три брата: младший Николай, средний Харлам, старший Анастас. Старший погиб в застенках ГУЛАГа. Он был рыбаком, механиком на сейнере. Однажды задержался у подруги, проспал и опоздал на выход в море. Сейнер ушёл в Керчь в четыре часа утра. За это он в 1939 году получил десять лет как «враг народа». Так Анастас и сгинул на веки вечные. О нём больше никто ничего не слышал.
Среднему брату в 1941 году было 19 лет. Возраст такой, когда хочется погулять. Работы нет. Война. Оккупация. Все эти обстоятельства отложили отпечаток на характер молодого человека. Матери нет, она умерла десять лет назад, когда они бежали из Ялты от стихии природы. В 1927 году население Ялты испытало на себе страшную трагедию — землетрясение в девять баллов. Семья Харикли бежала на Кавказ. Там в городе Гагры дедушка Христо похоронил свою жену, мать его детей Тимию Дмитриевну Янокопулос, которая родилась на севере Греции (сейчас это территория Турции), в городе Трапизон. Когда турки устроили резню и изгнали понтийцев с их родной земли, греки сели на лодки и приплыли в Крым, спасаясь от кровожадных мусульманских полчищ, которые оккупировали северную Грецию, всю Понтийскую область и присоединили её к Турции. Так Христо со своей супругой Тимией оказались в Крыму. Жили они в Ялте. Народили детишек — три мальчика и одна девочка.
У Харикли не было времени «в гору глянуть». Три брата, отец, муж, дети — и всех надо обстирать, накормить. Так что воспитанием её брата Харлама занималась улица.
А на улицах Ялты — немецкий правопорядок во время оккупации. Комендантский час фашисты объявили с 16 до 09 часов утра. И за любое нарушение — расстрел!
Гулял он допоздна и возвращался домой когда хотел. Молодёжь не очень придерживалась немецкого правопорядка. Они рассчитывали на прыткость ног своих и надеялись ускользнуть от патруля. Это у них получалось, и довольно–таки часто. Но однажды произошла осечка, и Харлама вместе с его друзьями замели в кичман, в СД.
«Ты партизан?» — орал немец. Фашисты очень боялись партизан, так как те доставляли им массу хлопот.
И по ночам то здесь, то там слышались «сверчки» полицаев. Они гонялись за теми, кто нарушал комендантский час. Двадцатилетним свойственна самоуверенность. И на окрики полицаев они не обращали особого внимания, а если сказать прямо, игнорировали их. Тем самым раздражали, злили их. Патруль прибегал к крайним мерам и применял оружие. Полицаи сами боялись за свою жизнь и стреляли порой без предупреждения.
Поэтому выстрелы ночью слышались по всему городу.
Чем занималась молодёжь, Харикли не знала. Но чистую рубашку и наглаженные брюки Харлам всегда имел в своём распоряжении. Куда и зачем он ходил, было известно только ему одному. Часто домой он возвращался и после комендантского часа. Однажды, наглаженный, наутюженный, не успел выйти со двора, как вдруг «прилетел» домой. И не просто вернулся, а вернулся с разбитой головой. На расспросы Харикли, где, что и как, он только молчал. Но Харикли знала, что между молодёжными «кланами» в городе ведётся необъявленная «война» по принципу «улица на улицу». Харикли поведение Харлама очень раздражало. Как будто мало сложных жизненных проблем, так еще и «мальчишечьи» шалости, которые могли многим очень дорого обойтись.
На просьбу Харикли быть осторожней он отвечал: «Мне главное пройти до рынка, а здесь я как рыба в воде».
И действительно, тёмные парки, переулки не были для молодёжи препятствием и давали возможность уходить от полицаев. Да и ходить по тёмным улицам у полицаев не было большой охоты.
Но во время одной из облав у Харлама случилась осечка или его подвела самоуверенность, но он попал в руки патрульных: «Ты партизан!» — сказал немец и ткнул парню в спину автоматом. «Нет, я просто задержался у знакомой», — ответил парень. «Пойдёшь с нами, там разберёмся», — сказал второй, ловко вынырнув из густого кустарника лавровишни. И добавил: «Побежишь — будем стрелять». Вот и приехали, мелькнуло в голове юноши. Он не раз видел, как полицаи стреляли в убегающих и — попадали.
Арестовали его у рынка и препроводили в СД. Естественно, дома он не ночевал, а это исключало условия договоренности с сестрой. Он всегда говорил: «Что бы ни случилось, я всегда ночую дома». Однако случилось то, о чём и подумать было страшно, — его забрали в СД. И снова головная боль для Харикли. Утром она знала уже точно, что Харлам в кутузке.
Это очередная надвигающаяся трагедия. Но не надо паниковать. В такой ситуации люди начинают нервничать, дёргаться и совершать ошибки. Это окончательно лишает человека здравого смысла. Но её практичный, рассудительный ум в такие минуты заставлял концентрировать внимание на ситуации и принимать единственно правильное решение.
Её любознательная натура и аналитический ум аккумулировали в себе множество подобных ситуаций. Давали возможность нарисовать в воображении ту картину, которая станет правильным решением поставленной перед ней задачи. А задачу Харлам задал сестре очень сложную. Но Харикли была умницей, она много знала, и это помогало ей выжить.
Выработанному в себе правилу она никогда не изменяла и говорила: «Бей во все колокола», то есть если случилось горе, не жди и не надейся на чудо, ибо завтра уже может быть поздно. И уж конечно, не уповай на милость Антихриста.
Она задумалась, ибо надо что-то делать. И немедленно. Она знала много горьких примеров, когда родственники надеялись на «авось», и горем всё это заканчивалось, больше своих близких они так и не увидели.
Харикли знала и о существовании этой злополучной цифры –- три. Трое суток, в лучшем случае, давалось на попытку, чтобы выручить узника, — и всё.
Разве могла она, любящая сестра, ждать? Авось отпустят, или нет — это не для неё, нет. Но что делать, как поступить? Это не то что в военкомат идти просить, чтобы дали брату отсрочку от призыва в армию, нет. Здесь надо подумать и, конечно, подготовиться. Риск огромный, да и страшно, но деваться некуда. Ошибиться никак нельзя. Ошибка смерти подобна.
В жизни вообще не существует неразрешимых задач. Всё зависит от психологического настроя и тщательной подготовки к решению данной задачи — «проблемы». Продумав детально план действий, Харикли приступила к его осуществлению. Покормив с утра детей, прилично одевшись, она помолилась, попросив Матерь Божию дать ей силу и разум в достижении своей цели. Вооружённая Светлым духом, вышла из дома. Повернув направо, пошла вверх по узкой лестнице и вышла на улицу Бассейную, которая упиралась в улицу Свердлова. Там размещалось то ужасное заведение, о котором подумать было страшно, не то чтобы приближаться к нему. Ноги не хотели идти вперед, но разум говорил ей: давай, давай, толкая её в логово нелюдей, где в заточении находился её брат. Преступно терять бесценное время, надо идти. Шла она не торопясь, еще и ещё раз в голове прокручивая ту проблему, в центре которой ей скоро предстоит оказаться. Важно вооружиться, хотя бы минимальным объёмом информации о предстоящей ситуации, а всё остальное — это импровизация, это актёрское мастерство. Она помнила слова незабвенного «отца» всех народов Иосифа Виссарионовича Сталина: «Нас сто пятьдесят миллионов, и все мы артисты». Еще раз она обдумывала то, что ей предстояло сказать. Говорить надо мало, но чётко и понятно. Обстановка действительно непростая, и как разыграешь эту сцену, таков будет и результат.
Поневоле станешь артистом, промелькнуло в голове. Главная задача сейчас — попасть на аудиенцию к коменданту. Но что, как и о чём говорить, когда от страха уже сейчас язык прирос к нёбу? Немец — народ своеобразный, труднодоступный логике нашего народа. С улыбкой может пустить пулю в лоб, и на его лице не дрогнет ни одна мышца. В то же время, глядя на фото своей супруги Гретхен, немец может плакать умильными слезами.
А вот и «логово зверя». Соберись и не трясись, твердила она себе. Иди вперёд, и всё будет хорошо. Подошла к комендатуре. У парадного входа стоял часовой. Немец в каске с автоматам на груди. Подойдя к часовому, она остановилась.
И не успев открыть рот, увидела перед собой вышедшего из помещения офицера. Он чётко на русском языке задал вопрос: «Вы к кому?» Мгновенно собравшись с мыслями, Харикли чётко, мягко, тихо ответила: «Я к коменданту». В ответ она услыхала: «Пройдите, пожалуйста». Офицер ещё шире распахнул дверь, пропустив вперед женщину. Они знали правила этикета. Харикли знала, что вопросы надо решать всегда с первыми лицами. И вошла в помещение. Это была огромная комната, хоть и служила прихожей, довольно-таки светлая, с высоким потолком. Скорее эта была зала, а не комната.
В глубине помещения была большая дверь, и с обеих сторон стояли два подтянутых немца в чёрной форме, с портупеями, большими кобурами на боку и в фуражках. Несмотря на то, что находились в помещении, сапоги блестели как зеркала.
У правой стены стоял длинный диван. «Присаживайтесь», — сказал галантный офицер. Харикли тихо опустилась на диван. Офицер ещё раз внимательно посмотрел на женщину, его взгляд остановился на её небольшой сумочке, которую она держала в руках. Какое–то мгновение он молчал, глядя ей прямо в глаза, затем не спеша повернулся через левое плечо и, пройдя мимо часовых, скрылся за массивной дверью.
Харикли успела разглядеть, что дверь была двойная и обита тёмно-коричневой кожей. Она глубоко вздохнула и сама себе сказала: «Да!»
Буквально через пару минут офицер вышел и, не закрывая двери, сделал пару шагов в направлении дивана, где ждала женщина. Обращаясь к ней, он сказал: «Пройдите».
У Харикли потемнело в глазах, она буквально вскочила, но сразу же успокоила себя и мягко, бесшумно прошла в кабинет. Ноги были ватные, но сознание чёткое. В глубине помещения она остановилась.
Это большое помещение с высоким потолком за счёт слабого освещения казалось тихим и даже уютным кабинетом. Ничего лишнего: огромный ковёр и в глубине — массивный стол, за которым восседал хозяин в чёрном мундире. На столе не было ничего, кроме эсэсовской фуражки с черепом, который смотрел своими пустыми глазницами прямо на неё, да двумя белыми костями рук, сложенными одна на другой, чётко выделяющимися на тёмном фоне огромной столешницы.
Молчание нарушил хозяин кабинета. «Проходите, садитесь. Что вас привело к нам»? — услышала Харикли. Комендант говорил по-русски, и ей показалось, что он русский. У него хорошая была речь. И если бы он встретился с ней в другой ситуации, она даже и не стала бы сомневаться в русском происхождении этого человека. Но здесь её чуткое ухо уловило нюансы в его речи, которые подсказывали: «Он иностранец». И хоть комендант говорил медленно, чётко выговаривая каждое слово, она сделала вывод: «Фашист», но мерзавец говорит хорошо, красиво.
«Господин комендант, — заговорила Харикли. — Сегодня ночью патруль забрал моего брата, он ни в чём не виноват, я очень прошу вас освободить его».
Эсэсовец в упор, пристально смотрел в глаза сидящей напротив него женщине. Не отводя от неё внимательных глаз, после небольшой паузы сказал: «Разберёмся».
Правой рукой он нажал на кнопку звонка; в тот же момент у правой стены распахнулась дверь, и в помещение буквально влетел офицер в чёрной форме.
Комендант обратился к женщине: «Как имя брата?» — «Янокопулос, Харлам, девятнадцать лет», — ответила Харикли. Комендант достал лист бумаги из выдвижного ящика стола, что-то написал на нём, отдал офицеру и распорядился: «Карл, разберись».
Харикли осталась одна в помещении с эсэсовцем. Немец восседал, как изваяние, в своём кресле — вершитель судеб. Одно слово из двух-трёх букв решало судьбу любого, кто попадал в сети этих акул. Как и положено чиновнику такого ранга, он выглядел, словно холеный жеребец. Ни лишних слов, ни лишнего движения. Немигающим взглядом смотрел на сидящую напротив него женщину. Как питон, с вершины своего положения подавлял всё окружающее.
Харикли опустила глаза, боялась шелохнуться, но чувство здравого смысла взяло верх. Она чуть слышно кашлянула и медленно начала открывать свою ручную сумочку типа «поросёнок». Медленно открыла замок, медленно опустила руку в сумку и очень медленно достала какой-то предмет и зажала его в ладони. Мягко захлопнула замок сумки и подняла глаза на эсэсовца. Немец сидел тихо, не шелохнувшись, ни один мускул не дрогнул на его холёном лице. Он с любопытством смотрел на манипуляции, которые проделывала эта женщина, у которой от страха душа «ушла в пятки». Затем она разжала ладонь и положила на стол блестящий предмет, который достала из своей сумочки. Это было большое золотое обручальное кольцо.
Затем тихо привстала, взяла фуражку лежавшую на столе, накрыла ею кольцо и правой рукой придвинула её к хозяину.
Тихо опустилась в кресло, замерла, опустив глаза, и затаила дыхание. В это время у противоположной двери показался Карл. Он подошёл к шефу и отдал ему лист бумаги. Некоторое время комендант изучал то, что было написано на этом листе. Затем, подняв глаза на женщину, сделал паузу и сказал холодным, леденящим душу голосом: «Иди, он сейчас выйдет».
Харикли встала, ей казалось, что всё её тело увеличилось в десятки раз. Еле передвигая ноги, но не подавая вида, что страх проник во все её клетки, гордо выпрямилась, сказала: «Спасибо», слегка поклонившись, лёгким кивком головы, развернулась и тихо вышла из помещения. Прошла прихожую, не обращая внимания на часовых, и вышла на улицу.
Солнечный свет, как молния, ударил ей в глаза. Первое мгновение казалось, что она теряет зрение, всё почернело в её глазах. Харикли остановилась, облокотилась о стену, чтобы не упасть, и замерла. Постепенно сознание возвращалось к ней. Через некоторое время она начала ясно видеть и чётко слышать то, что её окружало.
Вдруг она слышит знакомый голос: «Харикли, что с тобой, ты слышишь меня?» Теперь она ясно видела перед собой своего брата, Харлама. «Слышу», — ответила сестра с горькой обидой в голосе и добавила: «Пошли домой».
Дома устроила Харламу очередную головомойку. Но ей казалось, что наука не липнет к этому парню. Он как был свободной птицей стремительного полёта, таким и остался. С друзьями они продолжали ходить когда угодно и куда угодно. Чем они занимались, она так и не узнала. Она боялась, чтобы его не подстрелил патруль или чтобы он не стал клиентом «Чёрной смерти». Если Харикли удалось на этот раз вытянуть его из беды, то другого раза могло и не быть.
Фашисты — народ вежливый, офицеры учтивы, но с такой же галантностью они выносили приговор, расстреливая ни в чём не повинных людей, а исполнителей было достаточно, таких, как «Чёрная смерть».
Человек — это высокоорганизованное существо, но возникает вопрос: почему некоторые люди уподобляются диким животным и живут по законам дикой природы? Почему люди тяготеют не к добру, а к стяжательству? Почему людям свойственна агрессия, а не добродетель? Хитрость и подлость живёт в душах наших собратьев, трусость и другие отрицательные качества доминируют над чисто человеческими потребностями — почему?
Хотя в природе существует абсолютный баланс добра и зла. То есть сколько светлого, столько и темного. И когда общество на протяжении нескольких поколений развивается без глобальных потрясений, таких как революции, войны, в обществе сохраняется баланс равновесий. То есть и белого — хорошего, и чёрного — плохого становится равное количество. Наступает равновесие сил, и общество живёт по естественным физиологическим законам. По законам равной борьбы добра и зла.
Но когда общество вступает в полосу потрясений — войны, революции, стихийные бедствия — погибает в первую очередь светлая, положительная часть общества. Вот тогда наступает дисбаланс, то есть чёрного, отрицательного, становится больше и общество превращается в серую массу.
Время — это лучший лекарь, и только оно может восстановить баланс равновесия, и только тогда общество начнёт развиваться по естественным законам природы. Но для этого надо много времени и несколько поколений.
А пока мы обречены жить с дураками, мерзавцами, которые доминируют в обществе. Для них икона и кумир — золотой телец.
В борьбе всегда первыми погибают лучшие. И тогда нарушается баланс равновесия сил. Вот тогда и серости становится больше в мире.
Нехитрое слово — «война», но сколько горя, зла и предательства, унижения, грязи всплывает на поверхность нашей хрупкой жизни в это чёрное время. Проявляется всё худшее и всё самое лучшее, что есть в нас, в людях, вступающих в борьбу со злом. Это время, подобно лакмусовой бумажке, клеймит одних белой, а других чёрной меткой.
Удивляет только то, что, имея такой мощный интеллектуальный потенциал, человечество с завидным упорством совершает одни и те же ошибки. Случайность? Или это чья–то злая воля управляет костлявой рукой смерти и постоянно подталкивает вселенную к краю пропасти?
Плохой мир лучше хорошей войны. И людям планеты пора научиться договариваться между собой.
Что касается Харикли, она любила своих братьев и всё делала для того, чтобы облегчить их жизнь. Харлам был сложным юношей, и он сам выбрал свой жизненный путь. Но время распорядилось по-своему. До 1944 года он немало хлопот доставлял своей сестре.
Харламу многое прощалось. Неизвестно, как сложилась бы судьба этого молодого человека, но война внесла свои коррективы в судьбы того поколения. И он не был исключением. В 1944 году его призвали в ряды Советской Армии, и, как миллионы других юношей, он ушёл на фронт, канув в вечность. С тех пор его никто не видел и ничего о нём неизвестно.
В 60-е годы двадцатого столетия, в период так называемой оттепели, правители Советского государства сообразили, что сталинский режим перетянул гайки. И последствия могли оказаться печальными для нашей страны. Но надо понять людей сталинского периода. Зачем лукавить, все знали, что сталинская клика — это кровавый режим. И, тем не менее, все хлопали в ладоши, клянясь в верности вождю. Дело в том, что народ был поставлен в такую ситуацию, когда «шаг влево, шаг вправо» — и в тебя уже стреляют. А умирать–то неохота никому. Поэтому и получалось: думали одно, делали совершенно другое, а говорили — третье. В 1953 году, когда умер Сталин, Шурику было девять лет, и он стоял на школьной линейке и горько, как и все, плакал по усопшему «вождю всех народов». Потом пошли к памятнику на Набережной и там лили слёзы по усопшему. А когда пришёл домой, как и подобает примерному школяру, Шурик рассказывал родителям, как прошёл этот «траурный» день. Харикли, как и подобает человеку с аналитическим умом и железной выдержкой, тихо слушала рассказ наивного дитяти. Ну а Иван, бедный отец, — надо было видеть этого мужика, пережившего за свою жизнь две войны и три голодовки, — он был в бешенстве. Бедняга, боясь показать своё истинное отношение к действительности, он, не в силах слушать то, о чём вещал его любимый Шурик, как загнанный зверь, убежал в самый дальний угол комнаты, скрипел, нет, скрежетал зубами и тихо повторял, как заклинание: «Антихрист, антихрист»... И тогда я понял, как надо было насолить русскому мужику, чтобы он так ненавидел того, кого сравнивали чуть ли не с Богом.
После смерти Сталина начались «игры» с народом, точнее, заигрывание с массами. Развенчали культ личности Сталина. Началась «демократизация» страны. В 1957 году в Москве прошёл Всемирный фестиваль молодёжи и студентов. Тогда наш народ познакомился с культурой, образом жизни, и даже мысли, многих народов мира. Это был «глоток свежего воздуха» для нашего несчастного народа.
В порты СССР начали заходить корабли различных зарубежных стран. В 1959 году впервые в Ялтинский порт вошло английское судно «Британия». Народ валом валил в морской порт, чтобы взглянуть на эту диковину, на иностранцев. Затем пришло с туристами греческое судно, и так пошло-поехало. Советские порты начала посещать масса различных судов из разных стран мира.
Появились у Ялты города-побратимы; первым был город Ницца. Завязывалось множество других дружеских отношений между разными странами. В 1960 году построили горную троллейбусную трассу Ялта — Симферополь. Это была в то время лучшая в Европе горная троллейбусная дорога. Реконструировалась гостиница «Интурист» — «Ореанда». Заново построена югославами гостиница «Ялта-Интурист». Развивался туристический бизнес. Но сервис не соответствовал требованиям мировых стандартов. Не было в Союзе столько материальных средств, чтобы удивлять иностранцев. В основном все деньги шли на вооружение. И это подрывало нашу экономику. Да и не последнюю ложку дёгтя в бочку мёда вложили наши бездарные правители. И неповоротливая, тяжеловесная экономика. Иностранцы жаловались на сервис. Обслуживание и проживание иностранных туристов не соответствовали уровню мировых стандартов. Сервис не тот. Но иностранцы терпели эти неудобства и ехали в СССР, как они говорили, ради экзотики.
Особую «любовь» к России проявляли немецкие туристы. Миф о простоте души людской мы оставим детям, а каждый зрелый человек каждым осознанным поступком преследует определённую цель и воспринимает действительность не только из любопытства.
Говорят, преступника всегда тянет к месту преступления. Не поэтому ли немецкие туристы, спустившись по трапу судна, отправлялись не в Воронцовский дворец, а прямехонько вверх по Поликурке? Видимо, здесь так и остались для многих этих «товарищей» милые немецкому сердцу воспоминания молодости. Они поднимались вверх до самого кладбища и долго бродили между кипарисами, вглядываясь в бугорки могил, воскрешая в памяти события прошлых лет. Когда-то на «немецком кладбище» были погребены их товарищи. И останавливались, закрыв глаза, только от одной мысли, что здесь ещё в 1944 году могли лежать именно они...
Да, видимо, не один седовласый турист ходил в молодости по этим улицам и переулкам. И теперь вспоминал те времена, когда они были хозяевами положения и мечтали о том, что эти улицы будут носить названия фашистских деятелей.
Мечты, мечты, где ваша сладость? А седовласые туристы могут радоваться тому, что после войны имели возможность посетить те места, где прошла их бурная молодость, полная риска и трагических злоключений.
Наш народ нашёл в себе силы и мужество, оправился от шока, полученного в 1941 году, и, взяв в руки автомат, гнал фашистскую нечисть до самого Берлина. И покончили с бункеровскими крысами в их логове.
А те пленные немцы, которые попали в ГУЛАГ, понесли справедливое наказание, кару за злодеяния, которые они чинили здесь, на нашей земле
Колесо истории крутится, а время стучит: тик-так, тик-так. И, как всегда, справедливо это Провидение Господне. Оно качается, как маятник, то влево, то вправо, но в итоге останавливается посередине, на отметке «справедливость»!
Говорят, время стирает в памяти страницы истории. Да, для некоторых они потускнели и даже выцвели в ярком свете личных успехов.
Но кто бы и как бы ни манипулировал словами, история — это каждое прожитое нами мгновение, и никуда от него не деться. История — это вечность. История — это бессмертие. Историю забыть нельзя. История пишется, как свершившийся факт, не только чернилами, но порой — даже людской кровью.
Память даётся человеку для того, чтобы он помнил свою историю. А тот, кто забывает или пытается переписать историю, тот рано или поздно опять наступит на те же грабли, которые напрочь могут выбить мозги.
Поэтому мы не имеем права забывать о тех испытаниях, которые выпали на долю нашим родителям — мамам и папам, дедушкам и бабушкам. Они одолели самого могущественного врага, чтобы зло не повторились вновь. Забывать уроки истории — преступная беспечность.
Господь Бог даровал человеку жизнь, и отнимать её никто не имеет права. Переступившие заповедь «Не убий» становятся преступниками. Решать судьбу людей имеет право только один Господь Бог!
Нелюди, преднамеренно убившие десятки человеческих душ, караются за этот тяжкий грех сроком в виде тюремного заключения? Это и есть несправедливость перед главным законом — Законом Божьим. Мы, люди, не имеем права забывать ни одного преступления. Совершивший преступление должен нести адекватное наказание за эти грехи.
Понятно возмущение против тех, кто оправдывает злодеяния агрессоров. Фашисты — убийцы, и никакое время не может стереть их кровавые преступления на страницах истории.
А для тех немцев которые вернулись в 50-е годы в Германию, — это промысел Божий. Видимо, их грех потянул на ту цену, которую им пришлось заплатить. И пусть радуются, что судьба к ним была благосклонна и им посчастливилось ещё раз погулять по тем переулкам, по которым когда-то ступали их кованые башмаки.
Разве можно забыть концлагеря? Сотни тысяч людей, стоящих в очереди «за смертью». Те, у кого оставались ещё жизненные силы, цеплялись за жизнь. Но фашисту неймётся, он подходит и резиновой дубинкой бьёт направо и налево несчастных, получая от этого наслаждение. Кто не устоял на ногах, того в упор, как скот, убивают из 9-миллиметрового «Парабеллума». А тех, кто ослабел, или некому его вывести на перекличку, добивают прямо на земле дубинкой, как поступали в XVIII веке папуасы, дикари...
Ивана, ослабевшего, на поверку выводил Николай и держал его в строю, чтобы он не упал. Днем раньше стоявший рядом с Иваном его друг потерял сознание от истощения, на одно мгновение. Иван не успел его удержать, так как сам еле стоял на ногах.
Фашист подлетел, словно демон, и в тот же момент выстрелил в голову его другу. Ивану досталась свистящая нагайка по плечам и по рёбрам. Николай сумел удержать на ногах Ивана, а немец стоял и ждал: устоит ли несчастный на ногах? Устоял!
Нет, этого забывать нельзя. Мы должны рассказать своим детям, а дети обязаны рассказать нашим внукам. В этом также просматривается преемственность поколений: «Чтобы помнили!» И эта связь неразрывна. Сострадание одних и переживание других переплетаются в одно понятие — взаимопонимание и ещё лучше, если — в любовь.
Человеческая память — это тот оселок, на котором полируется нравственная сторона души. Время не остановить. Время уносит нас всё дальше и дальше от тех страшных событий периода оккупации.
Шестидесятые годы двадцатого столетия — это не только время оттепели. Это время экономического и эмоционального подъема страны. Это время, когда мы пытались догнать и перегнать США. Но не стали перегонять, так как постеснялись того, что жирные янки увидят наши драные портки. Да, мы были бедные, и на то была веская причина. Но мы всегда были гордыми и целеустремленными. Это время, когда Никита Сергеевич Хрущёв пытался показать нашим недругам кузькину мать. И он её показал, жаль только, что некоторые «товарищи» не желают этого понять. И дискредитируют достижения в мировой политике этого своеобразного политического деятеля, который сделал всё, чтобы не разразилось пламя третьей мировой войны. В 60-е годы он умерил ненасытную страсть к мировому господству США, которые периодически впадают в транс, возомнив себя спасителями человечества, вершителями судеб — мессиями. Богатым почему–то кажется, что им всё позволено.
В шестидесятые годы именно это заблуждение США поставило мир на грань третьей мировой войны. Время было хорошее, светлое. В то время наша пропаганда и средства массовой информации говорили, что мы тоже люди и способны на великие подвиги. Это воодушевляло общество. Это нам нравилось. И это хорошо!
Эмоциональный подъём общества выплёскивался во всесоюзные грандиозные стройки, освоение новых целинных и залежных земель.
Грандиозные «праздники песни» проводились летом в Массандровском парке Ялты, позднее — на горе Могаби. На эти торжества съезжались солисты и хоровые коллективы со всего СССР.
Здесь пели М. Рейзен, Р. Бейбутов, И. Козловский, С. Лемешев и ещё многие, многие настоящие певцы, гордость Великой Империи. Выдающиеся хоровые коллективы Эстонии, Латвии, Литвы, Украины, России...
Советский Союз демонстрировал дружбу всех братских народов России. И конечно, локомотивом прогресса одной шестой Вселенной был Никита Сергеевич Хрущёв. Наши недруги прозвали его презрительно: «Хрущ». Любят называть ещё «кукурузником» — за то, что он не сидел без дела, как многие его критики, а ездил по белому свету и думал, как накормить 250-миллионную страну, которая не нажилась за чужой счёт за годы войны. Мы потеряли всё, что имели, кроме оптимизма, за счет которого медленно выкарабкивались из пропасти. В этом Н. С. Хрущёв усматривал, как сейчас говорят, «прорыв» в сельском хозяйстве. И это также было хорошо! Но внутренние враги делают своё чёрное дело. Враг не дремлет. Он направляет костлявой рукой из-за океана мысль нашего наивного народа в выгодное для него русло. Наши достижения показывают как шутовство в руках клоуна, представляя везде, где только возможно, по радио, по телевидению Н. С. Хрущёва как не совсем умного человека, тем самым косвенно, но метко и целенаправленно дискредитируют весь наш народ и нашу страну.
Народ не вникает в истинные события и идёт на поводу у продажных СМИ, которые превратились в источник дезинформации, а следовательно, зла и предательства собственного народа.
По сей день этого крупного политика никто в средствах массовой информации не называет, как этого требует этикет: Никита Сергеевич Хрущёв, а в лучшем случае, чтобы обозначить, о ком идёт речь, могут презрительно сказать: «Никита».
Да, Никита Сергеевич не был мессией. Он был сыном своего времени и сыном своего народа, притом, как показала история, не самым худшим. И не надо личность представлять однобоко. Он делал ошибки не больше, чем другие, но статус его был так высок, что каждую из этих ошибок можно возвести в степень преступления. И было ли всё то, в чём пытаются его обвинить, политической ошибкой? Может, это просто политический ход. Например, передача Крыма Украине. Возможно, и здесь имеется скрытый смысл, в котором мы сегодня пока ещё не способны разобраться.
Просто наши враги, пиарщики от политики, лучше отслеживают ситуацию, и периодически мы получаем «фингал» под глаз, в виде искаженной информации. Народ виноват только в том, что к власти приходят не те люди. И если американцы хвалят нашего правителя, значит, это враг народа. А если без конца и края поносят на чём свет стоит — значит, это наш человек.
В 1955 году в Массандровском парке, на «Большой поляне», проходил очередной «Праздник песни». Все флаги были в гости к нам. В разгар этого великолепного мероприятия на поляне площадью не один десяток гектаров появился эскорт машин. Черные «Чайки» производили впечатление. Они остановились в тени вековых кедров. Пропустить событие с чёрными «Чайками» Шурик никак не мог. Стремглав он подлетел к чёрному лимузину. Было видно, как массы потянулись к машинам и стали стеной окружать прибывших.
«Хрущёв, Хрущёв», — прокатился шепоток среди народа. В это время из машин вышли люди. Но всё внимание было приковано почему–то к одному человеку. Полноватенький, простенький, в сером костюме человек, на голову надевает соломенную шляпу и, обращаясь к народу, говорит: «Здравствуйте!» Его добродушное лицо и улыбка располагали к доверительной беседе. Наш народ по природе своей — люди скромные. Однако потихоньку завязался разговор. Положения этого «дяди» в обществе Шурик не знал. Но душой чувствовал, что «дядя» добрый, хороший, поэтому в отличие от взрослых, которые не подходили близко к гостю, подошел совсем близко. Его никто не остановил. Шурик поднял свои любопытно-наивные глаза на «дядю». И «дядя» оказался джентльменом, несмотря на своё высокое положение, протянул мальчишке руку и пожал своей мягкой, тёплой рукой костлявую мальчишечью ладошку. Окружающие весело засмеялись, Никита Сергеевич добродушно улыбнулся, а Шурик смутился неожиданно упавшим на него вниманием. В это время со всех сторон, последовав примеру Шурика, доброго «дядю» окружила детвора. Никита Сергеевич уже гладил по головкам окруживших его детей. Шурику «дядя» так понравился, что он схватил левую полу его серого пиджака и держался за него так, чтобы подошедший народ не смог оттеснить его с «престижного» места. Но куда там, всё закрутилось, завертелось. Шурику пришлось отпустить полу серого пиджака. Но он впервые познакомился с тем, кто, в его молодые годы, будет держать руку на пульсе истории. И, будучи человеком любознательным, объективно оценивающим ситуацию в мире и стране, он принципиально будет подходить к тем, кто много сделал для Великой Российской Империи. А ошибки делают все, их нет только у тех, кто ничего не делает. Будучи ребёнком, Шурик, тем не менее, почувствовал какую-то доброту, исходящую от этого улыбающегося человека. Спустя годы он узнает, что Никита Сергеевич русский человек, как и его отец, Иван, родом из Курской области.
А в тот день Шурик, полный впечатлений, бежал домой, чтобы первым сообщить улице Поликуровской, что Н. С. Хрущёв пожал ему руку. Но каково было его разочарование, когда он узнал, что соседские пацаны первыми принесли на Поликуровскую эту весть. Ему было очень обидно, утешало только то, что каждый встречный просил: «Шурик, расскажи, как Никита Сергеевич пожимал тебе руку».
Спустя годы, когда Шурик будет проходить срочную военную службу на Кубе, он сможет реально оценить достижение этого политика. Внешне простачок, этот человек заставлял трепетать «интеллигентов» и вынуждал их принимать те решения, которые были выгодны для СССР! Вот это и является основным раздражителем для наших «демократов», именно этого они не могут простить мудрому политику по сегодняшний день. А найти отрицательные качества можно у каждого публичного человека, политика. Тем более если задаться такой целью.
Те, кто ненавидит наш народ, «демократы», повторяют одну и ту же историю, как Хрущёв стучал по трибуне в ООН своим итальянским башмаком. Их это раздражает, а русский человек комментирует этот эпизод так: «Молодец Никита!» Сейчас, зная, сколько сделали и делают гадостей нашему народу эти господа, можно добавить: «Надо было уже тогда башмаком не по трибуне бить, а прямо по голове кое-кому». Как в XXI веке сделал на пресс-конференции в Ираке журналист, запустивший два башмака в голову президенту США — Бушу-младшему. Вот тогда-то и Великий Советский Союз был бы сохранён, и люди жили бы в единой семье братских народов.
Шестидесятые годы были непростыми. Да у нас простых времён никогда не было. А недостатков у Хрущёва было ровно столько, сколько надо для того, чтобы выжить в сложный сталинский период. И в не менее сложной обстановке, когда вокруг были одни карьеристы и предатели, которые не просто умудрились отстранить его от власти, но и светлую память об этом мудром политике втоптать в грязь. И до тех пор, пока мы будем позволять «демократам» обливать грязью наших мудрых правителей, нас никто не будет уважать. И чем бездарней у нас вождь, тем громче «демократы» его восхваляют. И наоборот. Чем талантливее и патриотичней — тем быстрее и глубже они пытаются втоптать его в грязь.
Н. С. Хрущёв первый после кровавого диктатора заставил Запад считаться с СССР. Его политика была не такой, к которой привык Запад, но в этом и есть та неординарность, к которой всегда надо стремиться творческому человеку. Он был политик «на грани фола», но в этом и есть ювелирный расчёт. Главное, чтобы он добивался положительного результата. А результат был более чем положительный, он был просто победоносный. Вот поэтому и раздражаются «интеллигенты», «демократы», что какой-то «колхозник» их переиграл. На самом деле в этом и заключается тонкая психологическая игра, которая оказалась доступна Великому политику.
После войны, когда из нас высосали всю жизненную энергию, американцы шантажировали Советский Союз своей атомной бомбой, которая в то время была только у США. Они вконец обнаглели и, пользуясь моментом, пытались поставить на колени нашу страну. В шестидесятые годы наш народ надрывался, поднимая страну из руин. И здесь СССР показал миру: если мы не можем перегнать Америку, то по некоторым позициям можем идти рядом с богатыми странами.
После войны мы создали ракетно-космическую индустрию. «Ядерный щит». Создали атомную, а при Хрущёве водородную бомбу, что явилось сдерживающим фактором угрозы со стороны США, которые бряцали перед нами атомным оружием, разместив стратегические войска в Турции. В 240 километрах от СССР. Подлётное время 10 минут. И все эти оскорбления, и даже унижение, мы должны были терпеть. Мы были слабы. И вот заплывшие жиром мозги надо было кому-то прочистить.
Словесная риторика на расстоянии не приносила обоюдного удовлетворения. Слышались только угрозы с обеих сторон.
Первый контакт «тет–а–тет» и переговоры с глазу на глаз договорились провести в столице Австрии Вене. И первое лицо самой богатой страны мира, в окружении своих родственников — советников, прибыло в прекрасную Вену, которую, слава Богу, не бомбила американская авиация во время войны.
Каждый дипломат — это артист. И как он подготовлен к своей роли, таков будет и результат. Президент Соединенных Штатов Америки господин Джон Фицджеральд Кеннеди, симпатичный моложавый человек. Типичный интеллигент, с которым просто приятно общаться, чисто по–человечески. Дипломат в пятом поколении, он был хороший актёр, как и требует дипломатическая миссия. Да вот режиссеры у него оказались слабые, просто непрофессионалы, вот и всё. Трагедия актёра — это когда у него не подготовлена роль. Трагедией она стала и для красавца Дж. Ф. Кеннеди. Просто провальные переговоры с лидером Советского государства Н. С. Хрущёвым в Вене. Для дипломата, тем более для главы такого государства, такой кошмар просто недопустим.
Умный, образованный президент США приехал на встречу с руководителем Советского государства. Как объяснили ему, Н. С. Хрущёв — это необразованный, не имеющий университетского образования мужик, чуть ли не дикий медведь из тайги.
Первое впечатление у президента было почти такое, каким его и представляли: одна простота, да и только.
Но когда на все интересующие президента вопросы Генеральный Секретарь дал исчерпывающие ответы, президент задумался. А когда глава Советского государства начал задавать вопросы президенту, тот уже несколько обмяк, а затем вообще не смог ответить ни на один вопрос. Вот эти неразрешённые вопросы и зависли в воздухе с Венских переговоров 1960 года, до осени 1962 года. А нашему «интеллигенту» ничего не оставалось делать, как только откланяться, с красивой улыбкой при плохой игре.
Вернувшись в Вашингтон, Дж. Ф. Кеннеди бегал по своему Овальному кабинету в окружении советников и орал в лицо брату — сенатору Роберту: «Ты понимаешь, ты понимаешь... он раздавил меня».
А в это время, на другой стороне планеты, Н. С. Хрущёв думал, как поднять сельское хозяйство, как накормить страну, которая тратит все свои силы, чтобы «интеллигенты» не уничтожили его народ. Две противоборствующие системы вошли в клинч, и чем может закончиться эта драка, не знал никто.
Лидер кубинской революции Фидель Кастро обращается с просьбой к СССР защитить молодую Кубинскую республику. Н. С. Хрущёв даёт «добро» на размещение советских стратегических ракет на Кубе. Когда Кеннеди узнал о таком поступке Н. С. Хрущёва, он был взбешён и готов к самым крайним, жёстким мерам. Молодая кровь играла, он рвал и метал. Но, будучи человеком умным, он всячески уговаривал самого себя не поддаваться эмоциям. Постоянно советовался с родным братом, единственным человеком, которому доверял.
В США, тем не менее, была объявлена готовность номер один. Это значит, что бомбардировочная стратегическая авиация находится в воздухе на боевом дежурстве и по первому сигналу готова атаковать СССР. Но и страна Советов в то время уже не была беззащитной. У нас было чем ответить США.
Игра со стороны Н. С. Хрущёва была очень опасная, и порой даже с непредсказуемыми последствиями, но игра эта стоила свеч. Стало ещё страшнее, когда нашей ракетой с территории Кубы был сбит американский самолёт-разведчик «У-2». Пилот — майор погиб, не сумев катапультироваться. Американцы не унимались, играя мускулами, но Хрущёв не уступал, и стоило сорваться хоть одной стороне, и всё для всех было бы кончено. Американцам в этой ситуации было сложней, они считали себя доминирующей стороной в этой игре. А сделать ничего не могли. «Никита» не уступал. Молодец, он первый доказал, что и сильному можно говорить «нет»! Дж. Ф. Кеннеди был поставлен в очень сложное положение. На него давили все — и политики, которые не могли согласиться с тем, что СССР диктует свою волю. И военные «ястребы» готовы были в любую минуту броситься в драку. И какой надо было обладать выдержкой и прозорливостью ума, чтобы всё благополучно спустить на тормозах. История доказала, что Дж. Ф. Кеннеди — это великая историческая личность. Великий политик!
Дипломатическими каналами сняли напряжение. Хрущев выторговал всё, что хотел: снята блокада с Кубы, получено обязательство США о том, что они никогда не будут вторгаться на остров. Договорились о том, что из Турции будут выведены американские стратегические войска. С одной просьбой со стороны американцев: чтобы не дискредитировать США. Американцы сказали: «Мы выведем не сразу, а постепенно, под видом модернизации». На что Хрущёв согласился, и американцы тихо, без лишнего шума, убрали свои ракеты из Турции.
А главное, чего добился тот, кого «интеллигенты» называют «колхозником», — это то, что он заставил этих чистоплюев уважать нашу землю и наш народ. И пусть тешатся наши враги тем, что Великого деятеля Н. С. Хрущёва они пытаются втоптать в грязь, но есть, слава Богу, — мы. Простые честные люди, патриоты этой земли, которые всегда будут помнить, как Никита Сергеевич Хрущёв отстаивал нашу правду. Возможно, он институтов не кончал, но за наш народ он стоял горой. И так будет всегда. Пусть у каждого будет своя правда. Отстаивая её, надо быть прозорливыми и мудрыми людьми, такими, какими были выдающиеся политические деятели двадцатого столетия; среди них — Генеральный Секретарь Коммунистической партии Советского Союза Никита Сергеевич Хрущёв! И Президент Соединённых Штатов Америки Джон Фицджеральд Кеннеди! Политические деятели, не допустившие развязывания третьей мировой войны.
А те, кто и сейчас посмеивается над своей историей, — эти господа забывают закон справедливости: это ртуть, которая перекатывается то влево, то вправо, но всегда останавливается в центре на отметке «справедливость».
«Не отрекаются любя» — это один из главных принципов честного человека. И тот, кто любит, видит только хорошее и выставляет это на обозрение, а недостатки пытается незаметно искоренить. Псевдогероям, которых развелось огромное множество, надо научиться любить землю и народ, с которыми им посчастливилось совместно существовать.
В 1960 году во двор на Поликуровской, дом № 13, медленно вошёл иностранец. Человек высокого роста, светловолосый, стройный, в сером костюме. Он шёл очень медленно, но уверенно, будто бывал здесь не один раз. В руках незнакомец держал небольшой букет душистых чайных роз. У ворот дома он остановился и стал внимательно вглядываться в глубину двора. К нему подошла соседка Мария и спросила, что его интересует. Иностранец взглянул на неё и сказал: «Здравствуй, Мария». — «Извините, я вас не знаю», — ответила Мария. Мужчина молчал, глядя прямо в глаза женщине. И потом сказал: «Я Вилли». В ответ из уст Марии вырвалось одно слово: «Немец?» Затем, спохватившись, она выпалила: «Дезертир!» И, окончательно запутавшись в своих воспоминаниях, смутилась и замолкла. А иностранец стоял и добродушно смотрел на тот, как и много лет назад, серый, ничем не примечательный, грязный двор. Но в его взгляде была искра теплоты и любви к окружающему. Он отчётливо всё помнил — и ту ярость погони, и те стены, которые прятали его от преследователей, и тех людей, которые спасли ему жизнь. Без участия, которых ему бы никогда не выжить.
Затем он спросил: «А где Харикли?» Мария махнула рукой и сказала: «Пошли». Они подошли к летней кухне, где как всегда Харикли кашеварила своему многочисленному семейству. И он увидел уже не молодую, но всё такую же полную оптимизма и счастья добродушную женщину.
Немец стоял и думал: «Господи, да что же это за люди. Жизнь их крутит, как веревку, а они ещё и улыбаются!» «Харикли,— здравствуй, я Вилли. Ты узнаёшь меня?» — «Здравствуй, Вилли, ну как же тебя не узнать», — спокойно ответила женщина. А про себя отметила: ты столько выпил у меня крови, что и на том свете я буду помнить тебя. А иностранцу сказала ещё раз: «Здравствуй!»
И добавила: «Извини, что принимаю не в апартаментах. У меня их просто нет, не заработала». И многозначительно улыбнулась. Вилли вручил Харикли букет чайных роз, а она предложила ему присесть в тени персикового дерева, которое из косточки посадил её Шурик. И сказала: «Шурик, поставь цветы в вазу».
Вилли, как-то помявшись, присел на табурет и первое время не мог найти слов. Он очень был обязан этой женщине, которая сидела сейчас рядом с ним. Обязан собственной жизнью. Слишком высокая цена, которую не выразишь словами. К этой встрече он заранее заготовил для неё столько хороших, добрых слов. А сейчас, глядя в глаза своей спасительнице, он, как телёнок, глупо мычал, не способный произнести ни одной вразумительной фразы. Харикли, не дожидаясь от него комплементов, тихо спросила: «Как дела, Вилли?» А он, вместо того, чтобы ответить на вопрос, спросил её: «Как дела Харикли?» Он знал, что вопрос глупый, но с чего-то надо было начать. «Вилли, у меня всё хорошо, рассказывай, как ты», — снова сказала Харикли. И он начал говорить: когда Ялту освободили советские войска, он сдался в плен. Но и здесь были большие сложности. Ему повезло, его не отправили на воркутинские урановые рудники. Вилли остался в Крыму, заявив, что он строитель, а этих специалистов не хватало. Он добросовестно работал на восстановлении разрушенного советского хозяйства в основном на территории Крыма.
Затем, в начале пятидесятых годов, был отправлен в Германию. Работал по своей специальности. Женился, имеет двоих детей, старшую дочь назвал в честь своей спасительницы Тиной, а сына, младшего, — Алексом. Первое время было нелегко, а сейчас всё стало на свои места, имеет работу, хорошую квартиру, машину, гараж. Скромно, но со вкусом.
Он говорил, а эта женщина, прошедшая через десятки кругов ада, думала и понять не могла — как же это так: немцы проиграли войну, живут как люди, а мы, победители, влачим жалкое существование, почему? Стыдно, больно и обидно!
И всё-таки на его вопрос: «Как ты живёшь?» — она ответила: «Хорошо!» Вот здесь, в этом ответе, вся Харикли.
В течение двух часов длилась эта встреча. Немец говорил о том, как у них всё хорошо и скоро ещё будет лучше, а она, слушая его убаюкивающую речь, крутила в голове своё кино — всё, что с ней произошло за два последних десятка лет.
В её памяти, как на экране, проплыли герои, которых вешали и пытали, которые страдали и погибали за тех, кто имеет возможность сейчас жить на этой земле. Она сохранила в своей памяти и всех антигероев. Все они переплелись в один клубок и периодически чётко проявляются в её памяти.
Слушая рассказ немца, она вглядывалась в его глаза и — пыталась понять: раскаялись нацисты за свои злодеяния или жалеют о том, что не смогли стереть в порошок всё живое на нашей земле?
Она смотрела в глаза человеку, который имел огромный жизненный опыт выживания на этой земле. Иначе он не сидел бы сейчас напротив неё.
Да Бог с ними, с этими недобитыми фашистами. Тот кто не получил за своё злодеяние сейчас, получит ещё свою долю справедливости.
Её больше интересовала психология тех, кто вырос среди нас и в страшную минуту испытания переметнулся в стан врага.
Время немецкого туриста Вилли, вышедшего на прогулку по городу, истекало. И он вынужден был откланяться и медленно, но уверенно должен был двигаться в сторону морского порта, где его ждал корабль, на котором он уедет в свой любимый Фатерлянд. Он больше никогда не встретится с той, кто, рискуя несколькими жизнями, спасла ему жизнь.
Харикли простилась с Вилли и долго сидела, размышляя над тем, почему у нас так любят навешивать ярлыки, объявляя ту или иную нацию вне закона или — ещё глупее! — «предателями народа»?
Эта очень щепетильная тема. И к этому вопросу надо подходить очень деликатно и сугубо персонально. Оскорбить и обидеть — легко, извиниться, а ещё лучше полностью осознать глупость, граничащую с преступлением, — это оказалось очень тяжело.
И вдруг в её воображении проявился образ «Чёрной смерти».
Она появилась в Ялте вместе с фашистами. Народ её называл просто: немецкой подстилкой. Её внешность говорила о том, что она не славянского происхождения, но изъяснялась на хорошем русском языке. Чёрные как смоль волосы и орлиный длинный нос никак не вязались с обликом нашего человека, но она хорошо знала психологию наших людей.
Она не была переводчицей, не служила в госпитале, что делает еще более непонятным её странное пребывание в рядах фашистских завоевателей. Она была ярко выраженным убийцей. Притом циничным убийцей, хотя бы потому, что по природе своей принадлежала к «лучшей» половине человечества. Она была — женщиной. И этой женщине по душе была самая грязная работа, какую только могло придумать человечество. Она цинично убивала людей, которых предварительно истязали мордовороты, мясники в СД. Этих несчастных они доводили до состояния полной обречённости, когда человеку кажется, что скорая смерть лучше долгих пыток.
У неё было двое детей, сыновья 13 и 15 лет, которые жили на улице Бассейной. Однако она жила на территории СД. Завсегдатай фашистских гулянок и попоек, но к утру следующего дня она всегда была готова выполнять свою кровавую миссию.
Пистолет типа «Парабеллум» восьмого калибра она любила, как собственную руку. Да и «Парабеллум» был продолжением её руки. Великолепно стреляла.
Недалеко от гестапо было кладбище. И немцы любили, после обильного возлияния, побаловаться оружием. Стреляли по консервным банкам. Количество выпитого никак не сказывалось на результате стрельбы. Она стреляла лучше всех.
Шнапсу было много, пила она хорошо. В гестапо «работы» для неё было достаточно. Закон был прост: если в течение трёх дней задержанного никто не выручал, его отдавали «Чёрной смерти».
Утро начиналось с молчаливого похмелья. После отчёта о проделанной «работе» за предыдущий день. Немец — любитель учёта и отчётностей. У них во всём учёт, на первом месте.
Затем — «работа» с подследственными. Тот, кто побывал в её руках, ничего доброго не мог сказать о женской доброте. В глубоких подвалах гестапо день и ночь раздавались крики и вопли тех, для кого смерть была лучше жизни. Стены и лестничные пролёты были до потолка забрызганы кровью советских людей.
Слухи об этой «красавице» вскоре просочились за стены этого кровавого ведомства. Хотя фашисты всячески старались скрыть свои злодеяния, пытаясь демонстрировать лояльность.
На самом деле фашисты и их приспешники творили полный беспредел. У подпольщиков была мысль «убрать» её. Но пришли к выводу о нецелесообразности такой акции. Не такая важная птица, чтобы рисковать своими людьми из-за этой «лушпайки».
До поры до времени её выпустили из поля зрения, но таких не забывают. Когда немец отступал, её не пожелали взять с собой в обоз. Но эта хитрая бестия договорилась с водителем транспортной машины, который спрятал её в кузове.
Но доехать она смогла только до Массандры, а там её, как драную кошку, выбросили из машины в кусты. И оказалась она рядом, а точнее, в могиле с теми, кого безжалостно и цинично водила к двум белым черешням. Партизаны шли по пятам отступающих немцев и повстречали «красотку на узкой тропинке». Приговор был справедливым и обжалованию не подлежал.
История доказала, что беспутные жизни заканчиваются — бесславно. Человеческая жизнь, к сожалению, имеет срок, подвиг героя — вечен!
Когда гитлеровская военная машина стала выдыхаться, немец всё чаще начал употреблять выражение «Гитлер капут». Это означало, что и фашисты осознали близость своей кончины.
Идеология — это сильнейшее оружие, и тот, кто правильно использует этот потенциал, всегда оказывается победителем. Психологически правильно подготовленный воин может идти в бой с голыми руками. Так и случилось в 1941 году с нашей армией. В бой шли солдаты, не имея оружия в руках. На троих бойцов — одна винтовка старого, дореволюционного образца. А двое других ждали, когда убьют того «счастливчика», у которого оказалось оружие в руках. А иногда убивали раньше и второго, и третьего, которым так и не посчастливилось подержать винтовку в руках.
Вот так, печально, мы начинали эту Великую битву за свою свободу. Советский народ психологически подготовили к битве с врагом. Идеологическая машина работала на полную мощность. И это правильно. Каждый человек был уверен в правоте нашего дела и готов был победить любого врага. К 1943 году, получив несколько исторических зуботычин, немецкий народ всё чаще и чаще начал повторять — «Гитлер капут!» Обречённость делает людей более лояльными, и на многие вещи приходится смотреть реально.
Гитлеровская Германия к войне была готова на сто процентов. Войну проиграла не германская машина, даже не фашистская стратегия и ряд глупостей, которые совершил Гитлер. Фашизм проиграл войну только потому, что её выиграл советский народ! Идеология — это дух нашего народа, который победить невозможно! Людское соотношение погибших победителей и побежденных — семь к одному. Мы теряли семь человек убитыми, для того чтобы уничтожить одного фашиста. А в бронетанковых войсках, когда появился немецкий «Тигр», мы теряли десять «тридцатьчетвёрок», чтобы завалить один «Тигр».
У немцев отличная была авиационная техника: «Мессершмитт», «Фокке–Вульф», «Хейнкель». В 1941 году это были лучшие самолёты. Мы им противопоставили тихоходную «фанерную» технику, которую они жгли, как спичечные коробки.
Немецкий танк Т-4, который производили в Чехословакии на заводе «Шкода», был аналогом нашей «тридцатьчетвёрки». И по этой позиции мы подавляли немца количеством. Наш танк Т-34 был прост в изготовлении, но очень хорош в бою, поэтому он занял достойное место в ряду мировой танковой техники.
Но когда в 1943 году появились тяжелый танк «Тигр» и средний — «Пантера», тяжело доставалась каждая победа нашим танкистам.
В ближнем бою незаменимым у немцев был автомат МП-40 конструктора Генриха Фольмера, который изготавливали на заводе Гуго Шмайсера. И клеймился заводским штампом — «Шмайсер». Поэтому у многих сложилось мнение, что Г. Шмайсер — создатель этого оружия. «Машиненпистоле» образца 1940 года стал символом фашистской армии.
Наш аналог, автомат-легенда Красной Армии ППШ-41, был тяжёлый, и самое неприятное то, что он боялся грязи и воды — постоянно «клинил». А для оружия это смерти подобно.
У нас на вооружении был крупнокалиберный пулемёт ДШК-38, очень тяжёлый, обслуживавшийся расчётом из трёх человек. А у немцев — МГ-34, лёгкий и удобный, который до наших дней стоит на вооружении некоторых стран.
В противовес немецкой военной технике у нас на первое место везде выходит человеческий фактор. В подтверждение этой мысли достаточно вспомнить экипаж героической подводной лодки «С-13». И её прославленного командира, капитана третьего ранга Александра Ивановича Маринеско. Эта выдающаяся личность вписана золотыми буквами в историю войны подводного флота.
Выдающаяся победа «С-13» — это многодневное преследование и атака фашистского транспорта «Вильгельм Густлофф» в Балтийском море.
Это «осиное гнездо» А. И. Маринеско выследил на траверзе города Данциг (ныне Гданьск). Известное судно «Вильгельм Густлофф» фашистами использовалось как военно-морская база подводного флота. «Лежбище» знаменитых «морских волков» адмирала Дёница. Это были морские разбойники, беспредельщики, которые рыскали по морям и океанам и отправляли на дно всё, что плавало на поверхности морей и океанов.
База отдыха рассчитана на размещение 230 экипажей подводного флота Германии, которые после многодневных разбоев по мировому океану измотанные, вымотанные, как дикие волки, возвращались на свою базу, где им были созданы все условия для отдыха. В Данциге они отдыхали, набирались сил, в то время, как сменный экипаж продолжал в океане вершить своё преступное дело.
К концу 1944 года советские войска гнали фашистов на запад. Второй Белорусский фронт придавил немца на Севере, и была реальная опасность сбросить фашистское отребье в Балтику. Из образовавшегося «котла» фашистская элита решила бежать морем.
В январе 1945 года транспорт «Вильгельм Густлофф» взял на борт около одиннадцати тысяч человек, включая 230 боевых экипажей подводных лодок, это около 2500 человек. Отборные военно-морские специалисты и важные немецкие «бонзы». Итак, на переполненном судне было 11 тысяч важных фашистских персон. Это фашистское богатство было пущено на дно по приказу командира советской подводной лодки А. И. Маринеско. В зимний холодный, туманный день 1945 года А. И. Маринеско в перископ увидел силуэт огромного судна водоизмещением более 25 тысяч тонн. И сразу было принято решение — атаковать! Но от замысла до исполнения иногда проходит немало времени, что обусловлено массой непредвиденных обстоятельств.
Ни густой туман, ни накатистая крутая волна, ни даже суда охранения, которые мотались туда и сюда, как сторожевые псы, — ничего так не волновало душу командира нашей подводной лодки, как расстояние. Расстояние, которое никак не сокращалось, а наоборот — увеличивалось.
Дело в том, что лайнер уже закончил маневрирование, вышел из порта Данциг и взял курс на запад. Машины набрали полные обороты и работали в привычном режиме, скорость судна было около 23 узлов. Поэтому о стрельбе не могло быть и речи. Но и упускать такую добычу — этого честолюбивый А. И. Маринеско не мог себе позволить.
«Догнать во что бы то ни стало!» — этот клич бросил неукротимый командир подводной лодки «С-13». И ринулся в погоню. Весь световой день они гнались за судном, несколько раз теряя его из виду. В подводном положении его не догнать. Поэтому с наступлением сумерек «С-13» всплыла, и на дизельном двигателе постепенно сокращали расстояние. При этом подзаряжали аккумуляторные батареи.
«Вильгельма Густлоффа» охраняла целая эскадра кораблей, которые никак не давали приблизиться на расстояние торпедного выстрела. Это была игра со смертью для «С-13». Надо обладать высочайшим профессионализмом, чтобы умело маскироваться и скрываться от акустиков. А. И. Маринеско стал охотником за крупной дичью.
На его стороне было страстное желание выполнить свой воинский долг. Цена ставки — жизни экипажа подлодки «С-13», а на другой стороне — фашисты, которых во что бы то ни стало надо уничтожить.
Уже пошли вторые сутки погони. Днем шли под перископом. Чуть смеркалось — выныривали и на всех парах гнались за намеченной жертвой.
«Вильгельм Густлофф» оторвался так, что догнать его казалось делом безнадежным. Но к исходу вторых суток появились проблески надежды на успех предприятия. С рассветом лодка снова нырнула на перископную глубину. И весь день, не отрывая глаз от триплексов перископа, командир отслеживал ситуацию. Кроме того, чтобы не упустить из виду транспорт, надо было умело маневрировать, скрывая работу двигателей подлодки в общем строю сторожевых кораблей.
От мучительного напряжения все сходили с ума. Но никто не проронил ни слова возмущения! Погоня — это огромный выброс адреналина, этот азарт несравним ни с чем другим. И выполнение задачи компенсировало все страдания, муки и тот риск, на который соглашались эти героические личности.
Только бы достать — эта мысль, как гвоздь, сидела в головах всей команды. Эта изматывающая гонка продолжалась — день, ночь; день, ночь. Так в течение двух суток. И только на третьи сутки упорство бесстрашного командира «С-13» приблизило его к цели. Они подошли на расстояние, с которого можно было действовать. Начиналась настоящая работа подводника. Такая удача бывает один раз в жизни, и настоящий охотник никогда её не упустит. Такая удача улыбается не всем. К такой минуте команда «С-13» с капитаном А. И. Маринеско шла несколько лет. А. И. Маринеско отправил на дно морское немало фашистских судов. Но эта дичь представлялась какой–то особенной. У этой победы был желанный, не будничный, а какой-то возвышенный, праздничный вкус. И не подарить своей команде праздник капитан не мог. Ну а какой подарок он сделает Советской стране, он узнает спустя годы.
В то время А. И. Маринеско выполнял свою работу и не знал, на кого вышел. Позже он узнает кто есть кто, узнает реакцию всего мира. А в то время, прильнув к перископу, он думал, рассуждал.
Его голова, словно компьютер, просчитала массу возможных вариантов, из которых один мог быть правильным, и его надо было вычислить и найти.
Конвой охранения сновал взад и вперёд. Это имело своё преимущество, но в любую минуту их могли обнаружить акустики. И вечно прятаться за шумами винтов эсминцев охранения тоже было небезопасно. Надо принимать решение — атаковать. Но как? И хитроумный, а может, просто опытный, умный А. И. Маринеско принимает неординарное решение. Вопреки всем законам морской науки он решил атаковать не со стороны моря, как положено по инструкции, а со стороны береговой линии. Это опасно вдвойне. Дело в том, что эти районы Балтийского моря мелководные и непригодны для глубоких погружений. Для подводной лодки это плохо, нет пространства для манёвра, а следовательно, это огромный риск, и эта задумка требует большого мастерства.
Командир принял неординарное решение, но посчитал, что оно правильное, и начал заходить с береговой линии, от берега. Очень опасно, в любой момент можно «достать» дно или скалу, а это значит, что можно повредить корпус лодки или — ещё хуже — остаться без гребных винтов. А в такой ситуации потерять маневренность означает верную гибель.
Но игра стоила свеч. И на третьи сутки А. И. Маринеско рискнул. Подводники всю жизнь ходят «по лезвию бритвы», так что им не привыкать к сомнительным решениям. В таких делах главное — это тонкий, чёткий расчёт на основе огромных знаний и большой практики.
Пристроившись к эсминцу охранения, чтобы их не обнаружили акустики, А. И. Маринеско в нужный момент поднырнул под конвой охранения и вышел на боевую позицию. Решение принималось молниеносно, так как они могли быть обнаружены в любой момент. Команда работала, как заводные матросики. Всё четко, но без суеты. Ситуация менялась каждую секунду, то в лучшую, то в худшую сторону. Это принцип движущегося маятника, и задача заключается в том, чтобы выбрать идеальный, нужный момент. И его могла подсказать только интуиция Великого воина — А. И. Маринеско. И она его не подвела. Рассчитав всё до секунды, А. И. Маринеско произвёл первый залп торпеды по цели. Лодка судорожно вздрогнула, и он почувствовал, что торпеда пошла. Через 20 секунд — залп, пошла вторая торпеда. Ещё через 20 секунд — пошла третья торпеда. Лодку так тряхануло, что она чуть было не выпрыгнула из воды.
Торпеды пошли на цель. И наступили самые мучительные секунды, которые для подводника кажутся часами ожидания. В боевых отсеках всё замерло в ожидании взрыва. И только было слышно тиканье секундомера. Бешеный стук сердец, как набатный колокол в груди каждого героя.
Вся команда, измученная за эти трое суток погони, замерла в ожидании. Даже перестали думать о тех эсминцах, которые охотились на поверхности за подводной лодкой.
И вот акустики конвоя охранения обнаружили подлодку. Они услышали шум торпед, выпущенных подлодкой. Однако ещё не догадывались, какой сюрприз приготовили им эти русские ребята, которые сидят под водой. Весь конвой охранения бросился на поиск «С-13». Но было поздно. Грохот взорвавшейся первой торпеды говорил о том, что гордость Фатерлянда «Вильгельм Густлофф» — обречён. Второй взрыв, как и первый, подбросил лодку, но одновременно привёл всех в нормальное рабочее состояние, всю команду «С-13».
Вздох облегчения всей команды совпал с хриплой командой командира: «Погружение!» Атаковали на перископной глубине, и теперь всё зависело от мастерства командира и везения — уйти им или погибнуть. В это время прогремел третий взрыв торпеды.
Команда вся носились как угорелая, чётко выполняя распоряжение. Но когда уже на глубине, в третий раз судорожно тряхнуло лодку, каждый подумал о там, что какие они молодцы: три торпеды, и все в цель!
«Победа! Победа!» — прокатился призывный клич по отсекам. Радость переполняла сердца всей команды «С-13». Но расслабляться было рано. Замигала красная лампочка, послышался прерывистый сигнал тревоги, и лодку затрясло, как осиновый лист.
Заскрипела стальная обшивка, то там, то здесь в лодку стала поступать забортная вода. Команда работала в авральном режиме. От их сноровки и мастерства зависела жизнь всех членов команды «С-13». И теперь каждый боролся за свою жизнь, спасая лодку. Мечущиеся над головой эсминцы представляли смертельную опасность, но эта игра со смертью приносила свои дивиденды, как показало время, и немалые. Эта непродуманная суета конвоя охранения сослужила добрую службу «С-13», которая под шумом винтов эсминцев скрывала своё местонахождение. И вместо того, чтобы разобраться в ситуации и уничтожить «С-13», корабли охранения начали сыпать глубинные бомбы «на авось». Вот здесь всё зависело от мастерства капитана и от везения...
Совершив несколько маневров, А. И. Маринеско всячески путал следы, стараясь уйти от преследования, от атаки морских охотников. Глубинные бомбы рвались то с левого, то с правого борта. Иногда так близко, что лодку бросало, как мяч. Но А. И. Маринеско собрал всю волю в кулак, совершая один за другим обманные манёвры, постепенно выводил лодку из зоны интенсивного обстрела.
«С-13» начала всё дальше и дальше уходить от этого кошмарного места, которое могло стать могилой для героев подводной лодки. От места, которое навеки прославит подвиг подводников и их легендарного командира Александра Ивановича Маринеско!
После нескольких часов напряжённой, терпеливой работы в лодке наступила долгожданная тишина. Только знакомый шум двигателей убаюкивал смертельно уставший экипаж. Пройдя еще несколько часов, «С-13» вынырнула на перископную глубину. Огляделись по сторонам, убедились, что горизонт чист, всплыли.
Начали очередную подзарядку аккумуляторов. Приводили, прежде всего, лодку в надлежащий вид, залечивая боевые раны. Наконец-то глотнули свежего воздуха. И потихоньку начали осознавать, что это победа, да притом какая — Победа!
Об этом на следующий день будет говорить весь мир. Да что там говорить, Гитлер будет орать на весь мир, проклиная этого ненавистного А. И. Маринеско. На это можно ответить так: «Долг платежом красен».
О таких победах подводники мечтают всю жизнь, но она даётся только тем, кто способен принимать неординарные решения, кто готов рисковать жизнью и идти на нечеловеческие страдания. Такой была команда «С-13», и таков был её гениальный командир, человек с неординарным мышлением — А. И. Маринеско!
Эта победа вошла во все пособия военно-морских училищ и академий всего мира. А в то время наградой за столь славную победу был глоток свежего воздуха, который для них был ценою жизни. Тогда они ещё не знали, что одержали одну из самых блистательных побед за весь период войн на морях и океанах.
Эта победа сравнима с уничтожением самого совершенного, лучшего немецкого линкора периода Второй мировой войны — «Бисмарк» в 1941 году и однотипного с ним «Тирпица» в 1944-м. Этой победой будет гордиться не одно поколение советских людей. Однако и в наши дни находятся деятели-демагоги, которые неоднозначно оценивают подвиг А. И. Маринеско. И даже подвергают критике его поступок, мотивируя тем, что на судне было много гражданского населения. Но, извините, эти люди не просто разделяли идеологию фашизма, но и сами принимали активное участие в борьбе на стороне Германии. Они все были пособниками Гитлера.
В то время, когда команда «С-13» залечивала раны и наслаждалась свежим воздухом, в ставке Гитлера было получено сообщение о гибели транспорта «Вильгельм Густлофф».
Фюрер был в бешенстве, его не волновали человеческие души, его угнетало честолюбие, он не желал понимать то, что случилось. Он орал: «Я вас спрашиваю, где мои 230 экипажей отборных моряков?!» В Германии был объявлен трёхдневной траур, приспущены все флаги в Фатерлянде.
Командир «С-13» А. И. Маринеско был объявлен личным врагом фюрера и заочно приговорен к смертной казни. Гитлер любил делать такие публичные заявления. Ну, если бы его угрозы были просто бахвальствам, то это было бы просто позёрством. Но дело простым заявлением не закончилось, Гитлер приказал отыскать на оккупированной территории России родственников А. И. Маринеско и казнить их как врагов рейха. Так погиб находившийся в Ростовской области отец нашего героя. Весь командный состав конвоя, осуществлявшего охрану «Вильгельма Густлоффа», был приговорён к смертной казни за невыполнение приказа Гитлера, вызван в Берлин и расстрелян.
«С-13» возвратилась на базу. Пока в сухом доке «латали» лодку, команда приводила себя в порядок — отъедались и отсыпались. И опять уходили в море, чтобы уничтожать ненавистного врага.
За эту победу А. И. Маринеско был удостоен высокой правительственной награды — ордена Боевого Красного Знамени, хотя был представлен к высшей награде СССР, званию Героя Советского Союза, но в то время не получил «Звезду Героя». А. И. Маринеско был героем, он был неординарной личностью и, по мнению бюрократов, не заслуживал такой награды. Но в том–то и дело, что он был не такой как все и мыслил не так, как другие. Поэтому и результаты были уникальными. В силу неприязни бюрократов командного состава к этой личности и жизнь его складывалась очень сложно. Он постоянно ходил по «лезвию бритвы». Поэтому А. И. Маринеско только в море чувствовал себя, как рыба в воде. Надо понять, что только такие люди с неординарным мышлением могли совершать поступки, граничащие с безумием. Родина требовала героических свершений, но бюрократы всех причёсывали под одну гребёнку, а когда появлялись люди с оригинальными идеями, они не находили поддержки у своего командования. А. И. Маринеско был человеком своенравным. Он был личностью, его сковывали рамки тех порядков, которые насаждались в войсках. Его пытались отстранить от командования лодкой. Ему не давали заслуженных наград. Бюрократы всячески ему досаждали, принижали его боевые подвиги.
Вредили, где только могли. Даже тот поход, где он совершил выдающийся подвиг, был «под запретом». Бюрократы размышляли: выпустить А. И. Маринеско в поход или отдать под суд?
Чудовищное, дикое отношение к герою, но чем больше его били, тем сильнее он становился. И превратился, в итоге, не просто в героя, а в карающий меч, занесенный над фашизмом. Береговая служба, штабные крысы накручивали его нервы так, что он рвался в море, чтобы не видеть эти ненавистные рожи. Рвался туда, где он нужен, туда, где он мог показать, на что способен. Капитан рыскал по морям и искал такую цель, чтобы о его победе говорили все, и он её нашёл. Надо отдать должное, среди береговых бюрократов, которые не нюхали пороху, были и умные, честные, справедливые начальники. Они понимали душу моряка-героя и делали всё возможное, чтобы как-то сгладить ершистый характер капитана и дать ему возможность нести боевую службу.
Законы природы отменить нельзя. Сколько бы награда героя ни бродила по белу свету, рано или поздно всё равно она найдёт своего хозяина. Так и случилось: уже после войны, в мирное время, капитан третьего ранга Александр Иванович Маринеско был справедливо удостоен высшей награды СССР, звания Героя Советского Союза, с вручением ордена Ленина и «Золотой Звезды» Героя.
За период морских баталий, вплоть до 1945 года, фашистская Германия потеряла одну тысячу подводных лодок. Но ущерб, нанесенный этими разбойниками, исчисляется миллионами тонн плавсредств, пущенных этими бандитами на дно морей и океанов.
Надводный флот Германии также был чрезвычайно серьёзной боевой силой. Это такие колоссы, как линкоры «Тирпиц», «Бисмарк», и другие суда, которые стали грозой морей и океанов. Немецкая армия к 1940 году была отлично оснащена военной техникой. А команды образцово вышколены. Это был очень грозный соперник, с которым предстояло сразиться нам и войскам коалиции. И это обстоятельство доставляло нам и нашим союзникам огромную головную боль. К 1940 году Германия имела мощные вооружённые силы. В доках Германии строились современные подводные лодки.
А надводный флот Германии предстал перед Англией, которая хозяйничала на морях и океанах, как колосс, свалить который предстояло той же Англии, которая позволила себе, в своё время, закрыть глаза на создание таких шедевров, как линкор «Бисмарк».
Этот грозный убийца был тайно построен на верфях Гамбурга из лучшей крупповской стали в 1939 году.
Гитлер лично присутствовал 05 мая 1939 года при спуске этой крепости на воду, ставшей воплощением безграничного тщеславия фюрера.
Почти такой же длины, как «Титаник», — 230 метров, но на одиннадцать метров шире. Он нёс вес, в виде вооружения, в два раза больше, чем знаменитый «Титаник».
Эта крепость на воде имела водоизмещение 35 тысяч тонн. Один ствол главного калибра весил более пятнадцати тонн. А на носовой палубе было три спаренные батареи, то есть шесть стволов калибра пятнадцать дюймов. На кормовой палубе установлено знаменитое таранное орудие «Дора», аналог которого фашисты использовали при осаде Севастополя.
Огромная скорость — 32 узла, три гребных винта и два руля, левый и правый.
Это был свирепый хищник, который топил суда на расстоянии 25 километров. Уничтожал всё, что находилось на поверхности воды. Обнаруженные им суда могли считать себя обречёнными. Орудия главного калибра метали снаряды весом в полторы тонны сразу из 4 или 8 стволов. Такой снаряд, если он накрывал судно, прошивал его, как нож масло, притом взрываясь внутри судна, шрапнелью уничтожал всё живое. Четыре самолёта. Паровая катапульта. Командиром судна был назначен адмирал Лютьенс, человек бесчувственный и жестокий, сменивший адмирала Линдемана. Премьер-министр Великобритании Черчилль, когда узнал о существовании этого монстра, заявил категорически и принципиально: «Уничтожить во что бы то ни стало, любым путём, или он уничтожит нас».
Встретившись в океане с гордостью английского флота линейным крейсером «Худ» и линкором «Принц Уэльский», «Бисмарк» вступил в бой. И с 14 километров в буквальном смысле слова расстрелял эти мощные суда. «Худ» ушел на дно сразу, а «Принц Уэльский», весь израненный, сумел спастись бегством, еле удрал от преследования. Вот так трагически погибла гордость английского флота линейный крейсер «Худ». Это обстоятельство потрясло весь цивилизованный мир, и многие поняли, что над миром нависла чёрная туча фашизма, которая подомнёт под себя всё, если не принять контрмеры. Это обстоятельство переполнило чашу терпения и в Великобритании, судьба которой во многом зависела от продовольственных поставок из США водным путём, через океан.
27 мая 1941 года английская эскадра бросилась на перехват немецкого линкора «Бисмарк», который Гитлер решил поберечь и спрятать до лучших времён. Поспешно приказал перегнать его во Францию и поставить на прикол, так как, по разведывательным данным, на «Бисмарк» готовилась охота. Но Гитлер опоздал. Английский премьер Черчилль недвусмысленно приказал: «Уничтожить!» И вот на рассвете эскадра флота Его Величества, во главе с линкорами «Родни» и «Георг Пятый», состоявшая из кораблей прикрытия и трёх крейсеров — «Шеффилд», «Норфолк» и «Дорсетшир», обнаружив это стальное чудовище, начала перестрелку, постепенно сближаясь в смертельной схватке. В атаке на немца приняло участие более десятка устаревших самолётов-торпедоносцев, бипланов «Суордфиш». Этой исторической атакой руководил английский адмирал Дж. Тови.
Огонь корабли начали с 25 километров. Весь световой день они огрызались, как злые псы. Но успеха не добилась ни одна из противоборствующих сторон. На «Бисмарк» в штормовую погоду как саранча налетели английские торпедоносцы. Уже в сумерках атаковали всеми возможными средствами. Торпедоносцы без передышке сыпали одну торпеду за другой. «Бисмарк» не давал самолётам возможности приблизиться, открыв бешеный пулемётно-орудийный заградительный огонь. По этому стальному чуду били изо всех орудий, но снаряды от крупповской стали отлетали, как заговоренные. Сотни снарядов не могли пробить броню.
В течение всего боя было выпущено 2876 снарядов, но результат был нулевой. И только к утру следующего дня торпеда, попавшая в рули правого борта, предопределила судьбу линкора «Бисмарк». Заклинившие рули закрутили это стальное чудовище в вихре смертельной пляски. Он вращался вокруг собственной оси.
К тому же, попавшая в правый борт торпеда разворотила стальную обшивку ниже ватерлинии, и в судно начала поступать забортная вода. Крен на правый борт заставил капитана Лютьенса снизить скорость.
Вот здесь и началось всё самое страшное для немецкого чудовища XX века, линкора «Бисмарк». Вся английская армада, ощетинившись всеми стволами главного калибра, бросилась на сближение, как гончие на загнанного кабана. Начали терзать и расстреливать в упор так, что только стальные листы летели от этого монстра.
Командующий английской эскадрой адмирал Тови приказал подойти как можно ближе к фашисту, он хотел лично насладиться местью за погибший линкор «Худ». Немецкий адмирал Шнайдер руководил корректировкой огня с «Бисмарка». Его рубку, прикрываемую 150-миллиметровой бронёй, срезало, как ножом. Судно утратило огневую мощь, и его судьба была решена. Этот «непобедимый» гигант превратился просто в неподвижную мишень.
И в 8 часов 47 минут «Бисмарк», как топор, пошёл на дно. На глубине 4700 метров мечущаяся душа линкора обрела свой вечный покой. В результате этой кровавой пляски погибло более двух тысяч матросов и офицеров. Огромная площадь морской поверхности была покрыта трупами и тонущими матросами. Английские суда бросились на спасение утопающих, но внезапно появилась немецкая подводная лодка, и английские суда поспешно покинули район этой смертельной схватки. Вот так и закончился бесславный путь этого уникального судна.
Гитлеру ничего не оставалось делать, как только объявить траур по гибели своей гордости — линкора «Бисмарк». Высланное на помощь подкрепление безнадежно опоздало, англичан и след простыл.
Это один из тех «кирпичиков», который был положен нашими союзниками англичанами в ту стену, которая оградила мир от фашистской чумы, захлестнувшей в то время всю Европу. Подобные победы союзников создавали предпосылки для нашей Великой Победы.
Говоря о достижениях немецкой науки и техники, а они были значительными, ещё раз надо сказать: низкий поклон нашим дедушкам, бабушкам, мамам и папам за то, что они спасли нас от коричневой чумы — одолели фашизм. Немцы первые освоили ракетную технику и запустили в промышленное производство ракеты «Фау-2». Главный конструктор — доктор фон Браун. Они вплотную подошли к созданию атомной бомбы.
В 1942 году Гитлер приказал создать штурмовую, то есть пехотную винтовку. И в 1943 году немецкие учёные сконструировали совершенно уникальное по тем временам оружие, используя принцип отработанных газов. И получился автомат МР-43. Но заказ был на винтовку, а получился автомат. За невыполнение приказа учёные могли поплатиться головой, так как Гитлер не прощал подобные вольности. Тогда учёные назвали это оружие: «Штурм-гэвэр-44», и была выпущена первая партия автоматов. Автомат зарекомендовал себя как мощное, безотказное оружие в боях в Нормандии.
Гитлер высоко оценил достоинства этого оружия, и оно было взято на вооружение немецкой армией. Но слишком поздно. Дни фашистской Германии были сочтены.
После войны завод Гуго Шмайсера был вывезен в СССР вместе с его хозяином. Сержант бронетанковых войск Михаил Калашников вместе с Гуго Шмайсером довели модель «Штурм-гэвэр» до совершенства, и получился великолепный автомат — АК-47. Да, немецкая техника была передовой. И всё-таки решающую роль в этой схватке сыграл человеческий фактор.
Человек выиграл войну. Мы задавили фашистов человеческими телами. Оказалось, сталь прогнулась и лопнула под натиском тел нашего народа.
И когда на Западе мы слышим заявления о том, что Америка выиграла войну, а Россия лишь помогала, хочется задать вопрос горе-историкам: «А куда девались наши десятки миллионов людей?» Советская земля полита кровью наших соотечественников. И это обязаны помнить наши потомки, чтобы не повторилось новое безумие. А у фальсификаторов цель совершенно другая, им надо дискредитировать наш народ, под любым предлогом.
Надо честно сказать: Англия внесла большой вклад в дело разгрома фашизма. Но надо помнить о том, что у Великобритании не было другого выхода. Они гибли также не от большой любви к нам. Англичане вынуждены были драться за свою землю. И они умирали за свою свободу в борьбе с фашизмом.
Гитлер считал, что покорение Английского острова — это дело времени, и не акцентировал на этом особого внимания, а предпочел осыпать бедных англичан ракетами «Фау-2». США интенсивно помогали Англии продовольствием и вооружением. Морские поставки осуществлялись и днём и ночью.
По международному морскому праву директива № 22 запрещала морским «волкам» адмирала Дёница торпедировать суда нейтральных стран. Но волк, он и в океане оказывается — зверь. Фашисты-подводники отправляли на дно морское всё, что двигалось в сторону Англии. Это грубейшее нарушение международных прав. Но надо помнить, что фашизм — это легализованный бандитизм, окончательную точку которому поставил Нюрнбергский процесс.
Вероломный, варварский налёт на американскую тихоокеанскую базу «Пёрл-Харбор» послужил убедительным поводом для объявления войны империалистической Японии, которая претендовала на господство в Мировом океане и всячески исподтишка вредила Америке, оказывавшей необходимую помощь блокированной Англии. Теперь СССР, Англия и США стали союзниками в борьбе с фашизмом. А фашизм под своими знамёнами собрал разные страны. С абсолютно разными культурами, но одной идеологией. То есть возвеличивание одних и унижение других стран и народов. И, следовательно, покорение других, более слабых в экономическом отношении стран путём насильственного завоевания. Война решала все их амбициозные планы.
Три империалистические державы — Германия, Италия и Япония создали тройственный союз «Рим — Берлин — Токио».
Эти страны интенсивно вооружались и готовились к войне ещё в 20 — 30-е годы двадцатого столетия. Агрессивная Германия создала сильную армию. Италия — это марионетка, во главе которой стоял Муссолини, называвший себя «человеком войны». «Дуче» на самом деле был демагог и клоун, место которому в цирке, а не на сцене большой политики. Итальянцы вояками были «нулевыми». Им бы танцевать да песни петь, а они ввязались в кровопролитную мировую войну.
На Востоке у Гитлера был третий серьёзный союзник — Япония. Воинственная азиатская страна с полуфеодальной идеологией и высокоразвитой промышленностью. Это островное государство, экономика которого тесно связана с морским транспортом. Для усиления своей экономической мощи Япония создала сильный военно-морской флот. Однако американский тихоокеанский флот, базирующийся на Гавайских островах, был мощнейшим флотом на Тихом океане. И всячески мешал Японии в осуществлении своих имперских притязаний на мировое господство на море.
Американский тихоокеанский флот мешал и Гитлеру в осуществлении претензий на покорение Западной Европы, оказывая поддержку судам, доставлявшим продукты и вооружение блокированной Великобритании.
Американская военно-морская база «Пёрл-Харбор» — это кулак, который мощно бил по захватническому самолюбию тройственного союза «Рим — Берлин — Токио». Вот на этой почве безмерной претенциозности и морального бессилия созрел коварный план уничтожения американских военных кораблей в бухте на Гавайских островах.
Решение многих планов фашистов зависело от судьбы базы «Пёрл-Харбор». И решение этой задачи было возложено на империалистическую Японию. Только изощрённый ум азиата мог придумать столь неординарный, коварный план. И они приступили к подготовке этого плана. Японцы на островах соорудили макет — копию базы «Пёрл-Харбор».
Рельеф местности морской лагуны. Причалы, условные стоянки кораблей, растительность — всё было выполнено чётко и точно, но только в макетно-муляжном изображении. Ориентиры привязки к местности давали возможность японским пилотам безошибочно находить днём и ночью базу американцев.
Японская контрразведка сделала всё для того, чтобы эта масштабная операция оставалась тайной за семью печатями. Цели были определены. Японские пилоты-самураи взлетали с авианосцев, чётко определяли и находили интересующую их цель. Средством доставки торпед и авиабомб избрали японский самолёт «Мастито» — машину фирмы «Дихэйло». Самолёт лёгкий. Основной строительный материал — фанера. Двигатель фирмы «Мицубиси» также лёгкий, но очень мощный. В итоге получился самолёт с самыми высокими скоростными характеристиками. Ни один самолёт в мире не мог конкурировать с «Мастито». За счёт отличных аэродинамических качеств и своеобразной формы крыла он имел ещё одно преимущество: при большой скорости у него был малый угол разворота. «Мастито» был боец и чем-то напоминал бойцового петуха. А элементы СТЭЛЗ, использованные в этом самолёте, давали ещё одно преимущество: он был невидим для американских радаров. Но были и недостатки. Во-первых, он был скроен из дерева, поэтому если попадал в прицел, то горел, как спичечный коробок. Вооружение было очень слабое — два пулемёта и ни одной пушки. Меткий выстрел американской пушки разносил его в щепки. Самолёт предназначался исключительно для атаки, и совсем не была продумана защита пилота. Он оказался идеальной машиной для работы в одном направлении. Эта машина смертника. Но главным оружием были те, кто управлял этими самолётами. Самураи-смертники воспитывались так, что умереть в бою для них считалось великой честью.
Выпив перед взлётом 50 граммов сакэ прямо в кабине самолёта, пилот считал себя счастливчиком только потому, что на смерть послали именно его. Именно на его долю выпала честь умереть за любимого императора.
Горючего заливали в один конец пути, на возвращение топлива не давали, зато фюзеляж полностью забивали взрывчаткой. Самолёт превращался в ракету, управляемую пилотом-смертником. Одна подвесная торпеда и двести килограммов бомб.
Смертники, как москиты, с большой высоты налетали на судно и камнем падали на палубу, прошивая её насквозь. Практически от этого управляемого летающего снаряда не было спасения гражданским судам. Военные суда вдоль бортов устанавливали турели, по четыре спаренных пулемёта.
Эта стена огня не давала «Мастито» приблизиться к кораблю и пикировать, падая на палубу. И с бомбометанием у японцев были проблемы, самолет сбивали задолго до подлёта к цели. Кораблями применялись противоторпедные манёвры. Тогда коварный ум азиатов придумал хитрый ход. Для того чтобы достать судно, за несколько километров до цели самолёт спускался на минимальную высоту над уровнем океана и буквально стелился над самой поверхностью воды. Это очень сложный и рискованный трюк, но в случае успеха цель можно было пустить на дно, врезавшись в судно на уровне ватерлинии. Для таких трюков надо обладать настоящим лётным мастерством. Но если «Мастито» попадал в борт, даже выше ватерлинии, это была уже победа. Такой пилот умирал с полным сознанием выполненного долга.
И японцы сотнями умирали во имя любимого ими императора Хирохито.
Но американцы тоже были ребята не промах, они имели самый сильный океанский флот и терпеливо отражали все дерзновенные выходки японцев. Но к самой коварной провокации азиатов американцы оказались не готовы.
Японцы, кроме армады специально подготовленных самолётов лучших моделей — А-6, М-2, «Зеро», изготовили пять мини–подводных лодок, управляемых смертниками. Подлодки имели два курсовых торпедных аппарата.
7 декабря 1941 года, без объявления войны, японцы совершили дерзкий налёт на военно-морскую базу «Пёрл-Харбор» США в Тихом океане.
Американская радиолокационная служба на острове Оаху запеленговала движение множества неопознанных объектов, которые приняли за большую стаю журавлей. Поэтому сообщить по инстанции о случившемся служба не сочла нужным. И двести японских «Зеро» беспрепятственно мчались к своей цели. У американцев по неизвестной причине в этот день не было связи. К тому же, в этот воскресный день на базе и в расположении вспомогательных служб многие находились в отпусках и увольнениях.
Японцы рассчитали всё чётко, оставалось только приступить к осуществлению этого зловещего замысла. И, как теперь называют, «первая волна» приступила к уничтожению американских кораблей. Командующий японским тихоокеанским флотом адмирал Нагумо обрушил огневую мощь авиации на авианосец «Аризона», который подвергся жесточайшей «обработке» японцев и пошёл ко дну. Потопить такое судно не так просто, но в тот момент оно было не готово к отражению дерзкого нападения. В это время в бухту, к тому же, проникли пять японских мини-подлодок, которые также торпедировали эскадру. Одну подлодку случайно обнаружил американский эсминец и успел расстрелять её из орудия. Вторая потеряла ориентир и была выброшена на берег, смертника пленили, и это единственный из самураев, кто остался в живых. Еще две были потоплены, пятая пропала без вести, потерялась.
Так американцы рассчитались с морскими пиратами, но основной проблемой были японские самолеты «Зеро», которые, как москиты, кусали корабли, стоящие в гавани на приколе. В бухте, по данным японской разведки, находились линкоры, крейсера, тяжёлые вспомогательные корабли. Японцы рассчитывали на то, что на базе будет находиться весь флот США, где его можно будет уничтожить. Но их разведка просчиталась, часть кораблей — два авианосца, крейсера и вспомогательные суда и суда охранения, представлявшие огромную огневую мощь флота, накануне ночью вышли в океан и скрылись в дымке безбрежных просторов. Что это было, хитрый манёвр американцев или счастливая случайность, — так и осталось неизвестным. Но благодаря этому обстоятельству США сохранили свой тихоокеанский флот.
А японцы, уверовав в свою удачу, «утюжили» те суда, которые находились в бухте. Сопротивление оказывали только те небольшие суда, которые оперативно пришли в движение.
Авиация американцев оказалась не готова к отражению атаки, восемьдесят самолётов на аэродроме стояли не укомплектованные боеприпасами, без топлива и личного состава. Стоявшие крыло к крылу самолёты на земле горели, как спички.
Единственный американский пилот Расмусел умудрился подняться в воздух на стареньком ПИ-40 с пушкой 50-го калибра, но самое интересное то, что он умудрился сбить один «Зеро». Хотя и сам был сбит, но выровнял свой самолёт и сумел посадить его.
После «первой волны» адмирал Нагумо двинул в бой «вторую волну». Армаду смертников, которые, как ему показалось, завершили это чёрное дело. Всё что находилось на воде несколько часов назад, оказалось на дне бухты, кроме тех судов, которые метались, отстреливаясь от вездесущих «Зеро». Японский адмирал Нагумо был так называемым «ястребом», но он совершил две самые крупные ошибки в своей жизни, за что и поплатился в 1946 году. За это злодеяние он был казнён.
От первой ошибки его старался предостеречь министр обороны Японии адмирал Ямамото, который категорически был против того, чтобы злить американцев. Он был против агрессии, связанной с трагедией в «Пёрл-Харбор». Считал, что у американцев нет повода объявлять войну Японии.
И вторая ошибка адмирала Нагумо заключалась в том, что если уж он совершил такой варварский шаг, надо было идти до конца. Надо было «третьей волной» уничтожить доки, коммуникации, складские помещения, аэродромы, радиолокационные станции. Короче говоря, всю инфраструктуру; от этого удара американцы не скоро бы оправились. Но, к счастью, адмирал оказался не столь дальновидным и чересчур самоуверенным. Часть флота и две тысячи человек — большая утрата для США, но это не смерть флота, а значит, жизнь продолжается. И возмездие не заставило себя долго ждать. Все японские «ястребы» по решению международного трибунала после войны будут казнены. В США был объявлен трехдневный траур. У президента США Ф. Д. Рузвельта теперь были развязаны руки, и он получил полное одобрение сената на объявление войны Японии. Хотя до этой трагедии американцы ни в какую не хотели воевать, сидя за океаном.
А японцы в 1941 году продолжали бесчинства в океане. Девяносто семь «Зеро» напали на английский линкор «Принц Уэльский», и крейсер «Репалс» и потопили их.
Главная интрига теперь заключалась в том, что против «Тройственного союза: Рим — Берлин — Токио» выступала коалиция трёх мощных государств: СССР, Англия и США.
Это уже был период полномасштабной Второй мировой войны, в которой основную нагрузку нёс советский народ.
Только в Крыму два города-героя: Керчь и военно-морская база Севастополь, которые первые получили кровавые раны войны. Те корабли, которые сумели вырваться из Севастопольской бухты в ту страшную ночь, 22 июня 1941 года, вышли в море и сумели спастись, растворившись в тумане. Ну а те, кто оперативно не успел покинуть бухту, стали лёгкой добычей фашистской авиации. Вот где немецкие «мессеры» и «фокеры» дали себе разгуляться. Как стаи голодных шакалов, они набросились на наши корабли и терзали их, как дикие звери, без пощады и жалости. Бомбы сыпали до тех пор, пока агрессоры не убедились в том, что своей зловещей цели они добились. И так монотонно они «обрабатывали», с бычьим упорством, каждый наш корабль. Если большие корабли могли огрызаться, «угощая» немца огнём, стараясь скрыться в море, то небольшие суда, застигнутые врасплох, нашли свою гибель прямо у причальной стенки.
Страшно видеть, как на твоих глазах гибнут твои друзья, а ты, беспомощный, ничего не можешь сделать. И в последующие годы этот кошмар будет твоим угрызением совести за тех, кому ты не смог помочь. Эти крики, вопли о помощи будут сниться по ночам всю оставшуюся жизнь.
Одним из таких невезучих оказался экипаж тральщика, стоявший у причальной стенки. Члены команды делали всё возможное, чтобы вывести его в открытое море, но стая МЕ-109 наносила методично удар за ударом по обречённому судну, и, потеряв плавучесть, оно начало тонуть. Последовала команда «покинуть судно», но случилось непоправимое. Снаряды противника так искорёжили металл, что все двери заклинило и те, кто находился в то время внутри, оказались в ловушке. Палубная команда пыталась расклинить дверь. Но всё было безуспешно. Единственная десятисантиметровая смотровая щель оставалась между бронированными листами, связывая незримой ниточкой тех, кто метался по палубе, пытаясь помочь обречённым, и теми, кому осталось жить считанные минуты.
Судно медленно уходило под воду. Люди, как в клетке, кричали, взывая о помощи, тянули руки сквозь металлическую щель, тщетно пытаясь схватить «счастливую» удачу на спасение, но она отвернулась от несчастных. И люди, стоявшие на палубе, ничем не смогли помочь своим товарищам. Оставалось только смотреть, как на глазах погибают бойцы-товарищи.
В смотровую щель хлынула вода и скрыла бойцов в пучине моря.
Погибла ещё одна команда, которая так и не успела вступить в бой с врагом. В этот страшный день войны немцы не только бомбили Севастополь, они выполняли ещё спецзадание. Для того чтобы запереть корабли в бухте, немец использовал специально для этой цели сконструированные глубинные магнитно-акустические мины.
В английском адмиралтействе под грифом «секретно» есть сведения об этом оружии: «Многоимпульсная магнитно-акустическая мина создана в 1939 году немецким учёным Куртом Вэрнекэ».
Мина представляет болванку в виде цилиндра длиной три метра, диаметром 90 сантиметров. Головная часть закруглена, здесь же установлен взрыватель. В основании имеется стабилизатор, он также выполняет функцию «ножек». В рабочем состоянии мина находится в вертикальном положении. На дне она «стоит» за счёт того, что в нижнюю часть мины закачивается забортная вода.
На мине установлен счётчик-таймер кратности, отсчитывающий количество судов, проходящих над нею. До двадцати одного прохождения. Мина срабатывает на той цифре, которая устанавливается на счётчике. При срабатывании счётчика мина активизируется. Баллон сжатого воздуха выдавливает балласт, и мина мгновенно поднимается на поверхность, прилипая к стальному корпусу судна, срабатывает взрыватель. И огромной силы взрыв уничтожает судно.
Своеобразная мина-ловушка. Тральщики могли двадцать раз тралить данный участок и ничего не находили. Мина могла сработать на двадцать первом прохождении, тогда действовал взрыватель, и судно шло ко дну.
В ту роковую ночь, 22 июня 1941 года, немец сбросил с самолётов и установил сто тридцать пять мин–ловушек подобного типа у входа в Севастопольскую бухту. Эсминец «Быстрый» оказался первым неудачником и взорвался на такой мине. Сторожевик «Стремительный» ринулся на выход из бухты и рванул, непонятно отчего. Так было и с другими судами. Наши инженеры пришли к выводу, что это глубинные мины. Но принцип их работы был непонятен.
Вызвали для консультации учёных из Москвы — академика Александрова и академика Курчатова и пришли к выводу, что это магнитные мины. Учёные начали решать проблему снижения магнитного поля судна. Вскоре им удалось сделали очень важное открытие — «размагничивание корпуса судна», которое в дальнейшем даст возможность нашим судам беспрепятственно выйти в море и спасти многие суда. Хотя шестьдесят взорванных мин-ловушек в Севастополе принесли немало горя нашим Черноморским вооружённым силам, но цель была достигнута. Суда беспрепятственно могли передвигаться по просторам Чёрного моря.
Немец в течение года осаждал Севастополь. Истекающий кровью, без всякой помощи извне, город не сдавался. Фашисты «с ходу, в лоб» пытались захватить город, но у них ничего не получилось. Сапун-гора, как заговорённая, стояла каменной преградой у ворот Севастополя. Эта была кость в горле, которой подавился фашист. Под Севастополь были брошены отборные дивизии вермахта, но дело не продвигалось.
Командующие армией менялись после каждой неудачной попытки одолеть сопротивление защитников города.
Гитлер назначает командующим армией своего любимца, талантливого военачальника маршала Эриха фон Манштейна. Для обстрела Севастополя в район Качинской долины были доставлены уникальные осадные орудия; «Дора» имела длину ствола около тридцати метров и метала полуторатонные снаряды на расстояние до двадцати пяти километров. Гитлеровское командование, не добившись положительного результата, решило обойти город с северо-запада. Все потуги фашистов не приносили результатов. Севастополь не сдавался. Но всему бывает предел. Истерзанный, истекающий кровью, голодный, не имеющий боеприпасов, город слабел на глазах.
Корабли из Новороссийска прорывались под бешеным огнём врага в осажденный город. Вывозили раненых и подвозили боеприпасы.
Легендарный крейсер «Красный Крым» до последнего дня совершал такие опасные рейсы. А экипажи кораблей, которые обрели вечный покой на дне Севастопольской бухты, взяли в руки автоматы, пулемёты, гранаты, надели поверх тельняшек чёрные бушлаты и вцепились в горло врагу. Фашисты прозвали их «чёрной смертью».
Подводники также до последних дней помогали городу. Подводная лодка «Н-32» доставила из Новороссийска осажденному городу продовольствие и вооружение, и разгрузку закончили, когда уже рассвело. Немецкая авиация заставила судно вначале спуститься под перископную глубину, а затем вообще лечь на грунт, чтобы спрятаться от фашиста. На грунте пришлось пролежать весь световой день, но это дорого обошлось всей команде, они отравилась парами бензина, который был доставлен защитникам Севастополя. И только единственный старшина, который не потерял сознание, с наступлением темноты сумел продуть балласты, и лодка всплыла к живительному, спасительному воздуху.
Особая гордость черноморцев — это гвардейский крейсер «Красный Крым». Судно много лет до войны в соцсоревновании всегда занимало первое место по итогам боевой и политической подготовки. Результатом этой муштры стало то, что за период Великой Отечественной войны, находясь в пекле боёв, корабль всегда выходил победителем во всех переделках.
Крейсер «Красный Крым» был построен в 1915 году. Нёс службу на Балтике. Для укрепления Черноморского флота в двадцатые годы советское правительство приняло решение перебазировать в Севастополь два флагманских судна: линкор «Севастополь», бывший «Профинтерн», и крейсер «Красный Крым», бывшая «Парижская Коммуна». Корабли во время войны 1941 — 45 годов будут успешно громить ненавистного врага.
В 1946 году иностранные корреспонденты зададут вопрос: «Как могло случиться, что судно ни разу не было покалечено в кровавой мясорубке войны?»
На что командир ответил: «Боевая выучка и дисциплина сделали корабль непотопляемым».
Севастополь держался до последнего; покидая родной город, солдаты и матросы клялись вернуться на эту родную землю и жестоко отомстить врагу. За поруганную честь и пролитую кровь товарищей. Уходили, плакали, брали на память кусочек гранита, чтобы помнить любимый город Севастополь. Чтобы, окрепнув, набравшись сил, вышвырнуть проклятого фашиста, а ещё лучше — утопить его в Чёрном море. И когда враг окончательно прижал защитников к берегу моря, ничего не оставалось, как только на оставшихся судах уходить в Новороссийск. Но фашист был беспощаден. И безжалостно расстреливал эти утлые судёнышки.
Невыносимо было осознавать, что погибают отборные флотские кадры. И тогда командованием Красной Армии было принято решение прибегнуть к помощи партизан. Небольшими мобильными группами с боями выводили вконец измученных защитников Севастополя из окружения. Старший лейтенант Александр Терлецкий до войны был начальником Форосской погранзаставы. Он командовал отрядом прикрытия при отступлении наших войск. И большая группа воинов сумела с боями уйти из осаждённого Севастополя. В дальнейшем Терлецкий стал командиром большого партизанского отряда, действующего на территории Крыма. Но в одном из боёв был тяжело ранен и вынужден был проходить курс лечения на оккупированной врагом территории. Но предатели и здесь сделали своё чёрное дело, его выдали врагу. И фашисты расстреляли героя.
Пробравшись в осажденный Севастополь, командир партизанского отряда Николай Кривошта собрал защитников города в один большой отряд и стал прорываться в направлении Бельбекской долины.
В районе Верхоречья Кривошта вошёл в Бельбекскую долину и увлёк за собой карательные отряды фашистов, а основная группа ушла через Качинскую долину и влилась в Крымский партизанский отряд. Кривошта, выполнявший отвлекающий манёвр, погиб смертью героя. И все-таки очень много наших бойцов не смогли вырваться из окружения.
А те, кто выжил, когда пришло время освобождать Севастополь, дрались за себя и за того парня, который не дожил до этого светлого дня.
После войны, чтобы увековечить подвиг крымских партизан, в селе Верхоречье рабочими Севастопольского завода имени Орджоникидзе, на котором осуществляется ремонт военных кораблей, был сооружён памятник. Памятник из металлических частей тех судов, которые принимали участие в освобождении города-героя. А гранитный постамент символизирует крепость духа — матросскую душу.
Грамотный командир, бесстрашный партизан, патриот Николай Петрович Кривошта пополнил список героев земли русской, начиная с Ивана Сусанина. Ценой собственной жизни спас боевые части защитников Севастополя.
В Ялте именем героя названа одна из улиц.
Но далеко не всем удалось вырваться из горящего города. Город был разрушен на девяносто восемь процентов. Фашисты взяли в плен около ста тысяч измученных в кровавых боях красноармейцев и погнали их в Симферополь, в концентрационный лагерь «Картофельный городок». Колонна военнопленных растянулась до самого Симферополя.
Голодные, раненые, изувеченные, измотанные до предела человеческих возможностей, они еле стояли на ногах. Местные жители, сопровождавшие их вдоль дороги, бросали в толпу пленным все, что можно было употреблять в пищу: хлеб, картофель, морковь.
Через год, взяв штурмом измотанный город, фашисты дали разгуляться своему дикому воображению и звериной выучке. В Севастополе проживало тридцать пять тысяч жителей. Всех, у кого не было гражданского удостоверения личности, отправляли в лагерь военнопленных. За неповиновение немецкому правопорядку — расстрел.
Фашистами были созданы несколько надзирающих структур: СД и СС, которые занимались карательными акциями среди местного населения. После такой «фильтрации» в Севастополе осталось пятнадцать тысяч жителей. Здесь же, в городе, было двадцать концентрационных лагерей, в которых от голода и болезней ежедневно умирали тысячи наших людей.
Пленных вывозили в море на замурованных баржах, открывали кингстоны и топили в глубинах нашего моря.
Вывозили на переполненных баржах далеко в открытое море, баграми сбрасывали в воду, наблюдая, как в холодной воде, словно поплавки, обессиленные люди корчились в муках на поверхности воды и тонули один за другим, уходя под воду. И сотни квадратных метров зеркальной поверхности воды были покрыты пузырями утопающих. Море страшно «кипело» от возмущения тем варварством, которое принесли фашисты на нашу землю. И копило в себе месть, которую оно выплеснет в апреле 1944 года. И с ещё большей жадностью будет поглощать тела тех фашистских палачей, которые глумились над нашим народом. Первую победу наш народ одержал под Москвой. Затем был Сталинград. И конечно, ключевая битва на Курской дуге. У деревни Прохоровка русские Иваны на «тридцатьчетвёрках» показали Гитлеру кузькину мать.
Оказалось, что лучшие немецкие танки: «Тигры», «Пантеры», «Королевские тигры», «Фердинанды» горят не хуже наших ТБ.
Гитлер считал, что Курская битва станет поворотным моментом в войне и наконец-то фашисты разобьют Красную Армию. Но всё оказалось совсем наоборот — советские войска, одержав блистательную победу на Курской дуге, окончательно и бесповоротно погнали фашистов в сторону «Волчьего логова».
Сидя в кабине своего самолета, Николай знал, что с сегодняшнего дня эскадрилья, в которой он служит, получила новое задание. Им ставилась задача: прикрывать бомбардировщики, которые пойдут в сторону Тамани. Это уже почти наша Украина, а там уже и родной Крым. До боли в сердце знакомые города: пыльный Симферополь, любимый Севастополь. Черноморские городки — Евпатория, Феодосия и, конечно же, любимая Ялта.
О войне говорить как о чём-то приятном, — это, конечно, кощунственно, но мысль о том, что приходит час расплаты с врагом, мобилизовывала Николая. Всё его существо сжималось, как пружина, готовая в ответственный момент распрямиться и обрушить на врага всю ненависть, которая аккумулировалась в его душе.
Уж очень много и очень долго, больно били нас. И эта злость, многие годы копившаяся в душах наших людей, теперь была готова карающим мечом выплеснуться на головы тех, кто не считал нас за людей.
Проблемой номер один у наших авиаторов была техника, на которой с немцем драться было очень сложно. Мы постоянно находились в невыгодной ситуации до тех пор, пока по ленд-лизу нам не стала поступать американская техника — «Студебекеры» и, конечно, «Аэрокобра». Вот когда Николай сказал: «Ну, теперь держись фашист!» Николаю ещё в лётном училище говорили: «Немец — трус!» Но это были слова. А на собственном опыте Николай убедился: немец не трус. В лобовой атаке немец не свернёт. Всё оказалось не так–то просто с этой публикой. Поэтому будучи битым, и не раз, он шёл на врага не как на прогулку, а как на последний, самый страшный бой.
«Кобры» ни чем не уступали «мессерам», поэтому теперь всё зависело от мастерства пилота и, конечно, от удачи.
Сидя в удобной кабине этого великолепного самолёта, Николай с горечью вспоминал тех друзей, которые погибли в первые дни войны. Они дрались на фанерных самолётах, они были просто мишенью для «мессеров», но эти отважные ребята умудрялись сбивать в небе врага при абсолютно неравных технических возможностях. Эти молодые пилоты, коммунисты-патриоты, шли фактически на верную смерть, защищая Родину-мать!
Николай помнил первые вылеты 1941 года. От нервного напряжения поднималось давление и кругом шла голова, из-за расстройства желудка пилоты отказывались от завтрака. А незащищенность пилота от вражеских пуль и осколков приводила к тому, что механики сами пытались устанавливать бронированные защитные листы.
Николай в первые боевые вылеты подкладывал стальную сковородку под сидушку.
Запустил двигатель, получил подтверждение на взлёт, услышал в шлемофонах «добро» на вылет, нажал на газ, взмыл в небо. С высоты птичьего полёта ему хорошо была видна крымская земля. Он перекрестился и сказал: «Вечная вам помять, мои друзья-однополчане». Будучи коммунистом, патриотом всего нашего, советского, в то же время он видел, что наши асы Сафонов, Кожедуб, Покрышкин, все бьют врага на английской и американской технике. И когда узнал, что в часть пришла американская техника, не раздумывая, пересел в «Кобру».
Бои за Украину были трудные, даже жестокие. Николай был сбит, горел, но мастерство выручило его и на этот раз. Он сумел подбитую, горящую машину посадить. И только успел выбраться из самолёта, как за спиной оглушительный взрыв разнёс в клочья то, что ещё несколько минут назад называлось самолётом.
Удача и на этот раз не обошла его стороной. Он был сбит на нашей территории, следовательно, через пару дней был уже в своей части. На залечивание ран время не отпускалось, и вот он снова в небе Украины, но уже сидит в самолёте, на котором можно бить фашиста.
Психологическая травма бывает тяжелей физической. Он старался не поддаваться панике и всегда оценивал реальность, соотносясь с возможностями и сложившейся ситуацией. А обстоятельства как раз складывались в нашу пользу. Это значит, что и при тех же бешеных нагрузках психологическая составляющая была в пользу побеждающих.
Он понимал, что немецкие лётчики «первой волны» — это асы высокой квалификации. На счету у многих более ста сбитых самолётов. Были такие, которые в своём «активе» имели более двухсот сбитых самолётов. Страшно подумать, но были и такие, кто сбил более трёхсот, а один немецкий ас имел в своём «активе» 352 сбитых самолёта. Но здесь учитывались и бои немцев в Северной Африки, а это совершенно другая песня. Африка — это не Россия. Советские асы не давали расслабиться немцам и гоняли их как сидоровых коз. И все-таки немцы оставались серьёзными воздушными бойцами. Расслабляться не было ни времени, ни возможности. До войны Николай окончил Качинское лётное училище. Как отличника боевой и политической подготовки его прикомандировали инструктором лётного училища. Учёба молодых пилотов дала возможность Николаю оттачивать лётное мастерство. В итоге он стал классным пилотом истребительной авиации.
В 1941 году написал рапорт, чтобы его, опытного пилота, направили в действующую армию. И просьба была удовлетворена. Его били в воздухе, его сбивали несколько раз, но он упорно восстанавливался и опять бился с врагом.
Он привык терпеть, знал, что другого пути нет. Идти всегда надо только вперёд, и только там, за горизонтом, видел победу! Когда сел в «Кобру», сказал: «Теперь можно смело идти в лобовую атаку». Немец, когда шёл в лобовую атаку, никогда не сворачивал по той причине, что был уверен в технике: «мессер» всегда вытянет его в трудную минуту.
Николай и на «ЛаГГах» сбивал немца, но «Кобра», кроме физических сил, вселяла ещё и уверенность. Теперь он в равных условиях. Под крылом его самолёта — родная Украина, и это давало веру и укрепляло силу духа.
И если даст ещё Господь Бог, он будет драться в небе родной Тавриды, за освобождение Крыма.
Сегодня прилетел какой-то немец, парламентёр, на «Мессершмитте» с пакетом. Погода ужасная, мелкий дождь острыми иголками хлестал по лицу. Низкая облачность и густой туман, всё это делало погоду нелётной.
Но этот немец, как гром «упал» с неба, шустро выпрыгнул из кабины и, не заглушив двигатель, пошёл в сопровождении работников особого отдела, которые его ожидали, прямо в наш штаб. Красиво, гад, сел, всем на удивление, подумал Николай.
Погода ухудшалась с каждой минутой. У самолёта немца поставили часовое охранение. Николай смотрел на происходящее непонимающими глазами. Одна мысль крутилась в голове: как долго «мессер» будет оставаться на аэродроме?
А аэродром — это открытая всем ветрам степь. И если бы не металлическая решётка, лежащая на земле, которая не позволяла утонуть самолёту в русском чернозёме, то в этом «цыганском таборе» сложно было бы угадать воинскую часть.
И вдруг — выходит немецкий летчик из помещения штаба, в сопровождении двух особистов, так же резво прыгает в кабину своего самолёта, несколько прогазовок — и вот «мессер» покатил по грязи. И удивительно, ещё одно мгновение, и он взлетает и скрывается в туманной мгле. Только резкий гул двигателя говорил о том, что немец дал полный форсаж.
Да, этот факт подтвердил мысль Николая о том, что немцы были отличными воздушными асами, да и техника у них была хорошая. Это были не мальчишки для битья, поэтому нашим пилотам приходилось из кожи лезть вон, чтобы «завалить» фашиста. И победы были славные, но каким мастерством и напряжением воли они доставались, знают только те, кто на своей шкуре всё это пережил. Только большой мастер воздушного боя мог «завалить» «мессер». И к счастью, они у нас были.
После долгих мытарств и длительных переговоров наша армия начала получать поддержку из-за океана; пошли караваны судов, гружённые различной техникой и продовольствием. Жить и воевать стало значительно легче.
А вот немец почувствовал, что воевать ему стало намного сложнее. А Николай лелеял мечту увидеть Крым, а значит, Чёрное море и где-то там Севастополь. На боевом счету двадцатисемилетнего аса было уже тринадцать сбитых фашистских самолётов. Его грудь украшали боевые ордена и медали, но не хватало ещё одной, самой главной — «Золотой Звезды» Героя, но для этого надо было сбить восемнадцать самолётов. И он рвался в бой.
Завтра его часть перебазируется в Крым. Взлетать будем в Крыму, а значит, пойдём на юг, на Севастополь. И вот настал тот славный, долгожданный день, когда с высоты орлиного полёта Николай увидел то, о чём мечтал так долго. Под крылом самолета был Севастополь, но это был не тот город, с тенистыми аллеями, мирно дремлющий, который запомнился ему с довоенных лет. Это был горящий вулкан. Столбы огня и дыма поднимались до самых небес. А грохот разрывающихся бомб и снарядов так потрясал землю, что, сидя в кабине самолёта, он чувствовал это земное сотрясение. Это была битва титанов не на жизнь, а на смерть. И в этой схватке добра и зла победу должно одержать добро во что бы то ни стало.
Истребители прикрывали наши бомбардировщики, которые сотнями волн накрывали город, ливнем огня. Николай спустился так низко, что ударная взрывная волна как мяч бросала самолёт. Он отчётливо различал морскую пехоту в чёрных бушлатах и зелёную фашистскую форму.
Матросы штурмовали Сапун-гору, эту русскую твердыню, за которую приходилось платить такую огромную цену человеческими жизнями. Десятками тысяч человеческих жизней. Здесь каждый камень обильно полит кровью наших воинов.
На штурм Сапун-горы наши пошли с ходу прямо из долины Золотая Балка. С разгона «погнали» на Гору и давили, и грызли, и мяли немца, как могли, со всей «социалистической силы». За все обиды, насилия, оскорбления, поругание чести. Вся злость и ненависть, копившаяся эти годы, выплеснулась в натиск, в мощное движение вперёд — на врага. За наш Севастополь!!! Матросы, эта «чёрная смерть», давила зелёную гадину. В рукопашном бою немец не мог смотреть в глаза матросов, которые метали искры ненависти и злости. Движение масс придавало неудержимую ярость в этой кровавой войне. И немец слеп и глох от канонады, ревущей над Севастополем.
В Ялте Харикли несколько дней, глядя на запад, тихо повторяла: «Штурмуют Севастополь». По ночам полыхало зарево, а в течение всего светового дня колыхалась земля от несметного количества взрывчатки, сотрясающей, казалось, вселенную.
Пришло возмездие. Разбуженный Иван свирепствовал, и остановить теперь эту волну мести не было никаких сил. Сметая на своём пути всё и вся, наши войска взломали оборону противника. Погнали врага на юг, как снежный ком, катились фашисты в Чёрное море, где многие из них нашли расплату за надругательство над христианской душой. Святая русская земля очищалась и освобождалась от нечисти и скверны.
Фашисты в срочном порядке грузились на суда и драпали в Румынию, в Констанцу.
Но здесь Николай включил форсаж. От Севастополя до Констанцы сотни километров, и на что рассчитывали фашисты, непонятно. Но Николай понимал: настал день расплаты. И ясным весенним утром все, что способно плавать на воде, немец приспособил для передвижения из Севастополя в Румынию. Черно было от берега и до самого горизонта. Глубоко в море уходили различные плавсредства, подальше от этой земли.
Николай зашёл с востока, «свалился» на правое крыло, через «фонарь» хорошо просматривалась картина происходящего. Бегство! С чего начать? — думал Николай. Вдруг промелькнула мысль: «Начну, пожалуй, с начала», то есть с берега.
И полетели щепки вражеского отребья. Это была уже месть за те невинные души, которые в 1941 году последними судами пытались уйти на Кавказ.
Евреи, цыгане, коммунисты и комиссары — все заочно были приговорены Гитлером к смерти. Компромисса быть не могло, кто не мог драться, тому надо было спасаться бегством. В то время, спасая свои души, наши люди пытались уходить на любых плавсредствах.
Всё живое стремилось на Кавказ. Люди, спасая свои души, грузились на все виды судов. Начиная от теплоходов и кончая утлыми рыбацкими судёнышками, все пытались уйти, чтобы спастись. Ведь многих ожидала неминуемая гибель. В воздухе царила атмосфера панического страха и какой-то обречённости.
Переполненные суда давали прощальные сигналы отхода долгими, протяжными гудками пароходов. Этот завывающий звук выворачивал душу наизнанку, и в голове появлялся какой-то «стопор», — обречённость. Страшное время, время неопределённости.
А народ всё шёл и шёл. Такое впечатление, будто все сговорились сесть на этот последний корабль. И конца этому муравьиному бегству не было видно. Вот уже поднят трап, все каюты переполнены пассажирами. Все палубы забиты народом, жаждущим быстрей отчалить. Корабль, в буквальном смысле, облеплен человеческими телами. Непонятно только одно: как он держится на поверхности воды и не тонет? И не переворачивается!
А люди всё идут и идут. И здесь начинается не комическая, а одна из трагических страниц этого повествования, но, к сожалению, не последняя. Судно, готовое к отплытию, осаждается теми, кто не сумел пробраться на корабль. Предлагают любую сумму денег, лишь бы стать ногой на палубу. Но судно пытается отшвартоваться. Члены судовой команды взяли в руки багры, шлюпочные вёсла и нещадно начали колотить по рукам и головам тех несчастных, кто, как пиявка, цеплялся за любой предмет, который связан с кораблём, и пытаются взобраться на судно. Но удары вёсел по голове отправляли горячие головы в морскую воду — прохладиться.
Господи, куда девается людское милосердие, когда вопрос жизни и смерти становится ребром?
Вот дама — она отчаянно схватила швартовочный конец и пытается подтянуться, чтобы ухватиться за борт судна, но неумолимый страж тяжёлым ударом весла разрушил все надежды несчастной, отправляя её в море.
Вот дрожащей рукой еврей протягивает шляпу, полную драгоценностей. Он умоляет спасти его, взять на судно, так как фашисты расстреляют его здесь. «Возьми, возьми!» — кричит несчастный, но тупой удар весла продолжает свою чёрную работу. И каждое движение тяжелого весла в руках бездушного человека превращает в прах надежды и судьбы многих людей. Грех витает над таким судном.
А бедный еврей падает в воду вместе со шляпой, полной драгоценностей, которые, оказывается, ничего не стоят. Видимо, сандалия, стоящая на палубе судна, стоит дороже груды золота. Эта страшная картина продолжалась в течение всего времени, пока очередное судно не отчалило от причала. Прощальные, трагические гудки теплохода ещё долго не прекращались, и наконец судно выходит за пределы мола, минует маяк и, тяжело дыша, берёт курс на Кавказ. Где пассажиры последних судов, ушедших из крымских портов, надеялись обрести надежду на спасение.
12 сентября 1941 года немецкие передовые войска вермахта, словно на осенней прогулке, приближались к Крымскому перешейку. Подкатив чинно к шлагбауму стоящему у «ворот Крыма», немецкий офицер, сопровождающий головную танковую колону, не торопясь вылез из мотоциклетной коляски «BMW». Подошёл к дежурному по КПП и громко гаркнул: «Иван, иди домой, ваша власть закончилась». Поставил у шлагбаума немецкого солдата с автоматом и приказал: «Открывай!» На этом свободное сообщение жителей Крыма с материком закончилось. Теперь весь русский народ, спасая свою душу, устремился на юг. Конечной точкой движения души русской был Севастополь. Портовые города Крыма также имели водное сообщение с кавказскими городами. Морским путём можно было добраться до Туапсе.
Немец ввёл на территорию Крыма стотысячную хорошо вооружённую, экипированную, тщательно вышколенную армию. Работа им предстояла нелёгкая и, как оказалась продолжительная. Севастополь — это не Перекоп. В это время руководство Советского Союза экстренным путём занималось эвакуацией всех научных и культурных ценностей за пределы Крыма, морским путём. Всё, что представляло ценность для государства, должно было быть немедленно эвакуировано. Для этой цели использовались суда Черноморского морского пароходства «Ленин» и «Армения». Товарно-транспортное судно «Армения» было построено на Ленинградских верфях в 1928 году. Длина судна — 112 метров. Ширина — 15,5 метра и высота борта — почти 8 метров. Водоизмещение — 6770 тонн. Экипаж — 96 человек. В мирное время брал на борт до 1500 человек. Капитан теплохода — Владимир Яковлевич Плаушевский. С начала войны теплоход совершил 15 рейсов на Кавказ, в Туапсе, и вывез более 23 тысяч человек из Крыма. В 1941 году судно было переоборудовано в плавучий госпиталь. На верхней палубе красной краской был изображён красный крест. По международному праву это означало, что судно находится под юрисдикцией международного Красного Креста. И фактически должно было быть вообще неприкосновенным со стороны вражеских военных судов и авиации.
6 ноября 1941 года теплоход «Армения» находился на военно-морской базе Черноморского флота в городе Севастополь. На судно был погружен весь медперсонал Южнобережья, плюс Военно-морской госпиталь Черноморского флота. На «Армении» был весь цвет медицины Крыма. Хирурги, медсёстры, которые до последней минуты выполняли свой профессиональный долг. «Армения» стояла у «стенки», под погрузкой. Были открыты два прохода, в которые хлынуло несколько тысяч человек. Документы не проверяли. Были заполнены все помещения. Буквально — все, до верхней палубы. Народу было как сельдей в бочке. Все стояли, потому что лечь было просто невозможно. 6 ноября 1941 года стоявшая в Корабельной бухте перегруженная «Армения» отдала концы и взяла курс на Кавказ. Однако, по непонятной причине, в Севастополе в регистрационном портовом журнале «стёрт» факт отправки судна. И вместо того, чтобы незамедлительно, прямым ходом, отправиться на Кавказ, капитан В. Я. Плаушевский получает приказ командующего Черноморским флотом адмирала Ф. С. Октябрьского: «Стоп машины, лечь в дрейф на траверзе Балаклавы». В течение трёх часов на судно с подплывающих шлюпок перегружался какой–то груз в деревянных ящиках в сопровождении работников НКВД. Возможно, это были произведения искусства, картины из Государственного Русского музея имени А. С. Пушкина, которые в то время демонстрировались на выставке в Воронцовском дворце Алупки. 137 полотен великих русских мастеров. Там были Шишкин, Врубель, Репин и другие художники. К слову сказать: все те выставочные 137 картин до сегодняшнего дня не обнаружены ни в одном каталоге мира. Получается, что картины просто исчезли. Приказ вывести ценности с оккупированных территорий был отдан «отцом всех народов» — И. В. Сталиным. Здесь, в Балаклаве, «Армения» потеряла три бесценных часа. И в 02 часа ночи «Армения» прибыла в Ялту. Был ли ранее запланирован заход в Ялту — этого мы не знаем. Произошло то, что произошло. И снова, как это бывало раньше, перегруженный теплоход стали брать штурмом. Все подходящие к порту улицы были запружены народом — тысячами желающих покинуть город. Это была не посадка на судно, а страшное кино. Нет желания в очередной раз рассказывать об ужасе, который творился во время посадки на «Армению». Потому что всё повторялось с ужасающим однообразием. Погрузка продолжалась до самого утра. Командующий Черноморским флотом адмирал Октябрьский отдал чёткий приказ капитану «Армении»: «7 ноября 1941 года, в светлое время дня, до 19 часов, судно не имеет права покинуть порт „Ялта“». За нарушение такого приказа, если бы капитан В. Я. Плаушевский прибыл в Туапсе, его по закону военного времени могли немедленно расстрелять. Но мы предполагаем, а Господь располагает. Ситуация складывалась так, что капитан просто был вынужден нарушить приказ. 7 ноября 1941 года, в 08 часов утра, капитан В. Я. Плаушевский отдаёт проказ: «Отдать концы». И судно покидает Ялту. Дело в том, что 7 ноября, в 07 часов утра, немец уже вошёл в посёлок Гурзуф. Это 11 километров от Ялты. Не исключено, что, задержись судно ещё на некоторое время, и оно было бы расстреляно прямой наводкой передовыми танковыми частями вермахта. С верхней точки посёлка Массандра порт просматривается как на ладони. И уничтожить «Армению» не представляло никакого труда. Судно имело скорость 11 узлов. Погибло оно в 11 часов 29 минут. Следовательно, «Армения» удалилась от Ялты на расстояние до 65 километров. Атаковали судно от 4 до 20 самолётов противника. В ледяной ноябрьской воде не удалось спастись не одному человеку. Судно фашисты рвали на куски, и оно резко ушло на дно. Предположительно, останки судна лежат на твёрдом грунте на глубине, равной верхней точке горы Ай–Петри.
Судьба — злодейка, коварна и изменчива. О, как изменчиво счастье, думал в то время Николай. Сидя удобно в кабине «Аэрокобры», теперь он стал охотником. Да разве может испытывать жалость к врагу человек, переживший такую драму? Жалость к тем, кто принёс на нашу землю столько страдания и душевной боли? Все эти тяжёлые годы враг воспитывал в нашей душе лютую ненависть к завоевателям. И вот пришла минута возмездия, которую Николай ждал эти годы, теперь справедливость будет править бал. За всё наболевшее, за тех, кто не смог увидеть этот день.
И он начал свою работу по уничтожению врага и очищению своей земли от скверны, которая называется — фашизм! Он выбрал цель, а ею был целый фарватер, прицелился и нажал гашетку. Пулемётная очередь прошила, как швейная машинка, рыбацкую шаланду, гружённую не селёдкой, а фашистами. Она клочьями разлетелась по морской глади. «Начали!» — сказал себе Николай.
Его «Кобра» резко взмыла в небо, сделала кувырок, и здесь он определил следующую мишень. Это было судно водоизмещением не менее двух тысяч тонн. Да, здесь надо будет поработать. И вдруг, почувствовав опасность, судно начало огрызаться. Николай видел недалеко от своего самолёта облачка разорвавшихся снарядов. Это только раззадорило опытного охотника. Вираж, пике, и около себя сверху и снизу опять заметил разрывы зенитных снарядов. Но было поздно, «дичь» уже была на мушке у охотника. Бомба, пробив палубу, угодила туда, где находились взрывчатые вещества, и судно, объятое пламенем, вдруг «лопнуло», как пузырь. Грохота Николай не слышал, но отчетливо видел, как огромные куски мусора падали в море.
Вдруг ему в голову пришла случайная мысль: «А кто будет убирать этот мусор?» Однако на банальные мысли времени у него не было, и он продолжил свою работу. Пощады врагу нет и не может быть. Надо топить фашистских крыс в море.
Обезумевшие фашисты метались вдоль берега моря, заходя в воду, ухватившись за голову, взывали к небу. Но Господь справедлив, и каждый получает по заслугам. Самолёт Николая уже требовал дозаправки, боеприпасы были на исходе, да и отдохнуть часок не мешало бы, и Николай пошёл на базу. Аэродром «Бельбек», посадка, технический осмотр машины, ремонт, если необходимо, замена повреждённых частей и деталей, заправка топливом и пополнение боезапаса. И, не успев фактически отдохнуть, — снова в небо, снова в бой. Севастополь ждёт своих героев-освободителей. Теперь мы на «Кобрах», держитесь, «мессеры», — русские идут!
На юге Украины и в небе Крыма Николай пополнил свой счёт сбитых самолётов противника. В небе над Мелитополем, сопровождая наши бомбардировщики, которые шли на Севастополь, Николай вступил в бой с группой «мессеров». Закрутилась карусель. Головокружительные виражи к самому солнцу. И затем — камнем падение, с бешеной скоростью на врага. Скорость, скорость — залог победы. И опять полный форсаж, так, что вот-вот поршни повылетают из двигателя самолёта. Да и двигатель, как он выдерживает такие нагрузки, непонятно, но выдерживает. Это значит, что Николай, дав полный форсаж, тянет ручку штурвала на себя и, как сокол, снова взмывает к солнцу. Он знает: кто наверху, у того явное преимущество, а если заходишь со стороны солнца, то наверняка бьешь «слепого».
И вот опять кувырок через левое крыло, «бочка», мертвая петля, форсаж, и снова он наверху. В шлемофонах слышны команды: «Прикрой — атакую», «Заходи от солнца», «На хвосте „мессер“». Слышна русская речь вперемешку с немецкой руганью, и вдруг возмущение в виде не переводимого ни на один язык мира многоэтажного русского мата. Мгновенная пауза, и вдруг взрыв радости: «Молодец, молодец „хвостатый“, ты — герой»!
Комдив не раз грозился за ненормативную лексику и нарушение правил переговоров в эфире наказать нарушителей, но героизм пилотов в небе и скорбь о погибших товарищах всегда отодвигали это обещание на последний план.
В этом бою счёт сбитых фашистских стервятников перевалил за чёртову дюжину. Немцы считали себя «джентльменами» воздушного боя, они выработали даже «кодекс чести». Это такие «детские игры» в кровавой недетской войне.
По этим правилам сбивать самолёт можно, только нанося удары в определённые части машины. Запрещалось наносить смертельный удар по пилоту. Это как в детской игре, что-то можно, а чего-то нельзя. Или как на русской свадьбе: драка до первой крови, а затем обнялись, расцеловались, и — опять пить водку.
Но господа фашисты забыли, что война — это не детская забава и правило здесь одно — победа! Победа над теми, кто навязал нам эту бойню, в которой мы обязаны одержать победу над этими «рыцарями железного креста».
Поэтому бить их надо и в хвост и в гриву, как это делали наши воздушные асы Иван Кожедуб, Александр Покрышкин, Борис Сафонов, Амет-хан Султан и многие, многие другие наши герои.
Война приближалась к своему логическому завершению, и в мае 1945 года пришёл тот светлый праздник, о котором наш народ мечтал долгих четыре года. Николай на праздник Победы надел все свои награды. На груди, как звёзды, сияли ордена и медали, но не было «Золотой Звезды», его шестнадцать сбитых самолётов не дотягивали до заветной цифры — восемнадцать. Зато была самая главная награда, это Победа, которая досталась неимоверной ценой. Во имя которой наши отважные лётчики не щадили своей жизни.
На встрече союзнических армий, делегатом которой был Николай, его грудь сияла наградами. Англичане, американцы с завистью и любопытством смотрели на этого стройного, светловолосого, голубоглазого героя.
В 1944 году в крымском небе с фашистом дрался ещё один, кареглазый, наш земляк — прославленный Амет-хан Султан. Воистину это был «Хан» в небе.
Амет-хан Султан родился 20 октября 1920 года в Крыму, в Алупке. Его отец Султан Ахмет-хан родом из Дагестана, лакец по национальности, приехал до революции в Крым на заработки, женился в 1919 году на 16-летней красавице Насибе, да так и остался в Крыму.
Амет-хан унаследовал от родителей не только горячую кровь горца, но и доброту, отзывчивость, острое чувство справедливости и товарищескую преданность. С раннего детства родители приучили его к работе, и юноша понял, что в жизни каждая победа даётся упорным трудом. Так формировался характер юного Амет-хана. После семилетки он поступает в Симферопольское ФЗО. Это было время, когда молодёжи в Советской стране был брошен клич: «Все на крыло!» Учиться в аэроклубе — это заветная мечта всех юношей и девушек страны тех лет. Но поступить в аэроклуб могли юноши и девушки, имеющие специальную физическую подготовку с соответствующим образованием. Амет-хан с честью выполнил все условия для поступления в аэроклуб, ведь это была его самая заветная мечта, но вердикт был суров и краток — «отказать!» Это был первый чувствительный удар бездушных людей по его самолюбию.
Однако те, кто решал его судьбу, плохо знали этого невысокого ростом, но недюжинной силы воли человека. Он настоял на своей просьбе. И, слава Богу, в России всегда были умные люди, которые умели «зрить» в корень. Таким оказался инструктор лётной подготовки Пётр Большаков, который взял упорного юношу в свою группу.
Начались ежедневные, упорные тренировки. С утра занятия в ФЗО, а после обеда учёба в клубе. После окончания ФЗО работал слесарем, но занятия в аэроклубе ставил выше всех других увлечений. И отличная оценка в аэроклубе стала результатом его титанического труда, что позволило ему 13 февраля 1939 года стать курсантом знаменитой Качинской военной школы лётчиков.
Год занятий в училище пролетел, как один день. Инструктора и преподаватели не могли нарадоваться на курсанта Амет-хана. По всем дисциплинам он получал только «отлично». Его всегда ставили в пример и советовали всем быть похожими на Амет-хана. Безотказный товарищ, огромного трудолюбия человек, он был всегда и во всём первым.
Амет-хан выполнил на «отлично» все лётные программы, и 5 марта 1940 года ему присваивают офицерское звание «младший лейтенант» и выдают направление в 122-й истребительный авиационный полк, базирующийся в Белоруссии. Время было сложное, неспокойное. Однако была возможность летать и совершенствовать своё боевое мастерство. Но что происходило на границе, понять было сложно.
Ежедневные провокации с сопредельной вражеской стороны и бездействие советского командования — это никак не укладывалось в голове молодого лейтенанта. Ему казалось, что адекватные действия с нашей стороны могли утихомирить провокатора, но командование как будто не замечало происходящего.
Частые переводы пилотов из одной части в другую не способствовали совершенствованию лётного мастерства молодых летчиков. Но цепкий характер и упорный нрав не давал расслабиться молодому пилоту. Из любой ситуации он старался извлечь пользу. Главное то, что возможность летать была предоставлена ему в полном объёме, и это хорошо!
Грозное пламя войны впервые коснулось Амет-хана в небе Молдавии. Перевёрнута одна из значимых страниц его недолгой, но плодотворной жизни. Он достиг своей цели и стал лётчиком-истребителем. Ему казалось, что теперь всё будет так, как написано в книге, но жизнь оказалась полна неожиданностей и крутых виражей, от которых сложно бывает устоять на ногах даже тренированному человеку.
В Советской Армии в это время шёл процесс перевооружения. Летать приходилось на устаревших моделях, а это значит, что каждый наш самолет в воздухе для немца — это просто медленно движущаяся мишень. Горькая правда, но эти молодые парни, защищая небо страны, порой шли на верную смерть. Командиры полков и дивизий понимали нелепость ситуации, и главной целью было даже не сбить самолёт, а в полной мере сохранить кадры для грядущих боёв.
Особое беспокойство вызывали такие, как Амет-хан, который рвался в бой. Но его также ценили и берегли, как самородок — бриллиант, которому надо было время, чтобы его «огранить», чтобы он засиял всеми гранями своего таланта. И он упорно совершенствовался и набирался боевого опыта.
Вот по этой причине у него до мая 1942 года не было ни одного сбитого самолёта. Потрепать немца и уйти, оставшись живым, — это основная задача, которая ставилась опытными командирами перед молодёжью. Дисциплинированный Амет-хан чётко выполнял распоряжения своего ведущего. Учителя у него были мудрыми людьми. Но 31 мая 1942 года Амет-хан и его наставник капитан И. Мирошник ввязались в драку с «мессерами», которые прикрывали свои бомбардировщики.
Свистопляска была такая, что у горячего Амет-хана кипело всё внутри, как бекон на сковородке, но он выполнял чётко команду ведущего. Когда услышал приказ: «Прикрой, атакую» — он, как верный раб, прилит к хвосту своего «хозяина», прикрывая его собственным телом. Атака была безупречной, враг был повержен первой и единственной очередью командирского пулемёта. Душа пела. После нечеловеческой нагрузки наступила секундная пауза, когда можно сказать всему телу — расслабься.
Пара сверкающих ястребков, как привязанные, взмыли ввысь. И тут случилось непоправимое: ведущий клюнул носом, и от двигателя потянулась тоненькая черная нитка, которая с каждым мгновением превращалась в чёрную ленту дыма.
Впервые в жизни Амет-хан на одно мгновение растерялся. В шлемофонах не было слышно привычного голоса ведущего. К тому же вместо того, чтобы набирать высоту, его товарищ ещё глубже клюнул носом. Закрутился, как волчок, и камнем полетел к земле.
Потеря боевого товарища — это трагедия для бойца, и каждый человек эти скорбные минуты переживает по-разному. Амет-хан превратился в каменное изваяние, и хотя по его лицу катились капли пота, но душа была холодна, как лёд, и только одна мысль сверлила сознание — «отомстить, отомстить», во что бы то ни стало, любой ценой. Впервые в жизни он цель поставил выше самой жизни.
Штурвал на себя, и туда — в высоту, чем выше, тем лучше маневрировать, уходя от врага. Тягаться скоростью с немцем не было никакого смысла, так как у немца машины были сильнее, а поэтому врага надо брать хитростью, мастерством. А здесь ещё фашист пристраивается к хвосту. Вот прошла пулемётная трасса и зацепила правую плоскость так, что куски обшивки застучали по фонарю его самолёта. Но у Амет-хана есть преимущество — падая с высоты, он набрал скорость, и теперь самое время показать фашисту цирковые трюки, которыми славился Амет-хан в училище, за что его много раз грозились наказать, но почему-то всегда поощряли и ставили в пример. Вначале он закрутился через левое крыло так, что немец, глядя на него, на мгновение потерял ориентацию и прекратил обстрел. Этого времени вполне хватило нашему герою, чтобы показать немцу «бочку» и оказаться в хвосте у фашиста.
Амет-хан, нажми гашетку, говорило ему сознание, и он твой. Но душа тихо, но очень внятно сказала: «Амет-хан, влепи ему по первое число, за друга, да так, чтобы и остальным было неповадно».
И вместо того, чтобы тихо расправиться с врагом, он до предела нажимает на акселератор и, имея преимущество в высоте и в скорости, уверенно приближается к врагу. Мастерское падение на крыло, и правая плоскость срезает всё то, что мгновение назад называлось кабиной «Мессершмитта». Правая плоскость, до этого уже повреждённая немецкой пулемётной очередью, нервно вибрировала, грозя вот-вот рассыпаться, но почему-то ещё держалась. Да и удар был такой силы, что на какое-то мгновение у него потемнело в глазах и он подумал, что это конец, но остался жив каким-то образом. И, слава Богу, а вот немцу не повезло, у Гитлера на один боевой экипаж стало меньше.
Итак, 31 мая 1942 года Амет-хан Султан стал «именинником», открыв счёт сбитых фашистских самолетов. Это была не просто первая победа. Это был блестяще выполненный таран. Свою израненную в боях машину он сумел благополучно посадить и попал в объятия своих товарищей.
Воздушный таран — это наивысшее самопожертвование пилота. Статистика гласит, что лишь один из десяти имеет шанс на выживание. За этот подвиг ему вручили высокую правительственную награду орден Ленина, грамоту «Почётного гражданина города Ярославля», а также именные часы, которые теперь, как уникальная реликвия, хранятся в музее ВС РФ в столице Великого государства — СССР, в городе Москве. И начался прославленный путь Великого пилота. Теперь он уже был в воздухе само совершенство, и результат не замедлил сказаться.
Летом 1942 года он — в небе Сталинграда. Участник всех боёв за эту твердыню русской земли. Здесь он уже не «ведомый». В небе Сталинграда он играет первую скрипку и, когда выходит на ударную позицию, его уже прикрывают. Но воздушный бой — это не игра в первого и второго, это сыгранная команда, где каждый чётко знает свою задачу и так же чётко обязан её выполнять, тогда это «кулак», способный взломать любую оборону противника.
К этому времени он научился управлять своими эмоциями и старался всегда хладнокровно подходить к ситуации. Хотя горячая кровь давала о себе знать и всегда он был первым во всех начинаниях. Но как известно, «кровь людская не водица», и это чувствовалось везде, за что бы он ни брался, — он «горел». И эта быстрота мышления не раз спасала ему жизнь — в лётном искусстве, где скорость играет решающую роль, это качество незаменимо.
Защищая Сталинградскую твердыню, он пересел на новый самолёт, который по техническим характеристикам был лучше предыдущей техники. И результат не замедлил сказаться. В летний период, в битве за Волгу, немец сосредоточил огромные людские силы, колоссальное количество техники, которую прикрывали войска люфтваффе. «Мессершмитты», «Фокке-Вульфы», «Хейнкели», как саранча, летали над бескрайними волжскими степями, охраняя гитлеровские войска.
Амет-хан, опытный охотник, избрал тактику «одинокого волка». С самого рассвета пара звеньев, по наводке разведки, вылетала в интересующий их район и там устраивала маленький «сабантуй», да так, что от немецких укреплений, эшелонов с горючим и провизией летели только ошмётки. Но немец не дремал, и встретились в раскаленном небе Сталинграда достойные друг друга противники.
В шлемофонах послышались немецкая речь и русская брань — «вижу немца». Немец также видит звёзды на крыльях. Каждая сторона выбирает ту или иную тактику, в зависимости от поставленной цели. Тактика Амет-хана — хитрость, он помнил японскую заповедь: «Поддаться, чтобы победить». И он командует: «Уходим, набирая высоту».
Амет-хан усвоил одну незыблемую истину: побеждает тот, кто — выше. И наш сокол стремится в облака, увлекая за собой друзей-товарищей. А немец, естественно, бросается за «трусливыми» русскими, а им этого только и надо. Забрались выше облаков, выбрали позицию против солнца, и следует команда: «Рассредоточиться, атакуем». Дружный кувырок через голову, и, к удивлению немца, русский ястреб начинает клевать немецкого орла.
Амет-хан — это вихрь, устоять против которого не в состоянии ни один противник, и вот слышна команда: «Прикрой, атакую». Разогнав с «горки» свой «ЛА», он пристраивается к немцу в хвост, и здесь нервы немца не выдерживают и вместо того, чтобы держать самолёт в горизонтальном положении, немец тянет штурвал на себя, и это роковая его ошибка.
Немец уже в перекрестье прицела, и Амет-хан нажимает на гашетку, и сердце говорит ему: «Есть!» Ещё один бандит. И уже два — в копилке нашего сокола. В этом бою его группа уничтожила трёх стервятников. За период волжских баталий он сбил, а точнее уничтожил, ещё шесть самолётов и был за героизм удостоен второго ордена Ленина.
Но, к величайшему сожалению, не всё сходило ему с рук. В бою кроме мастерства необходима ещё толика везения. Сколько смелых, талантливых парней погибло на глазах нашего героя. И всё из-за какого-то невезения. Были и везунчики, их хранил, видимо, Господь Бог.
У Амет-хана всего было понемножку, а в итоге это был колосс, который в небе Сталинграда зарекомендовал себя как дьявол; когда он взлетал, в шлемофонах звучала немецкая брань и предупреждение: «В небе Амет-хан!» Это означало: страшитесь, фашисты. Но осенним дождливым утром нашему герою пришлось испить чашу горечи. Всё началось с техники. С перебоями работал двигатель ещё со вчерашнего дня. Всю ночь механики колдовали над ним, чтобы довести двигатель до нормального состояния. Война — это процесс почти неуправляемый и очень часто неконтролируемый, и ещё чаще вообще выходящий из-под контроля.
Утренняя команда — «Тревога!» Красная ракета в воздухе, и наш герой уже выше облаков. Так Амет-хан встретил очередной день, который чуть не стал последним в его жизни. И, что самое обидное, это когда ты попадаешь в не зависящую от тебя экстремальную ситуацию. Рассчитываешь свои силы и способности. Знаешь, что данная задача под силу твоим возможностям. И ты уверен в своей победе. Но когда вмешиваются сторонние силы, которые ставят всё вверх дном, тогда злость затмевает сознание и ты в бешенстве, готов выпрыгнуть из собственных штанов, а сделать ничего не можешь. Вот это состояние называется — обречённость. Это петля, в которую не дай Бог попасть каждому из нас. Но судьба — злодейка, не знаешь, где найдёшь, а где потеряешь.
Амет-хан, как всегда, рвался в бой. А вот и наши «клиенты», подумал он, увидев десятка два «фоккеров», которые тяжело выруливали в сторону матушки Волги. Как всегда, штурвал на себя, а это значит — поднимаемся выше облаков, и оттуда — команда командира звена: «Прикрой, атакую!» Самолёт, как на качелях, набирает сумасшедшую скорость, и они врезаются в колону немцев. Закрутилась карусель, зевать в этой бешеной пляске значит подвергнуть себя смертельной опасности.
Скорость машины и быстрота мышления ставят его в выигрышное положение, упускать инициативу ни в коем случае нельзя. Амет-хан выбирает свою жертву и, как акула на треску, бросает свой самолёт на «фоккер». Сердце в груди бьётся, как пневматический молоток, ещё одно мгновение; «надо чуть-чуть сократить расстояние — ближе, ближе», — думает он, чтобы наверняка. Нажимает акселератор, включая форсаж, но вместо привычного рывка машины вперёд двигатель самолёта делает «чих, чих» и — глохнет.
Более нелепую ситуацию трудно даже придумать. В одно мгновение охотник превращается в дичь. «Не было счастья, да несчастье помогло», — гласит русская поговорка. Вспомнился горький опыт 1941 года, когда главной задачей было не сбить, а уцелеть. Но выйти из боя сложнее, чем ввязаться в драку. Первое, что он делает, — имитирует атаку и показывает противнику свою «боеспособность», хотя медленно начинает опускать нос и очень быстро спускается в зону густой облачности, ещё есть время и достаточно высоты, чтобы попробовать запустить мотор, но он, как чахоточный, только кашляет и всё.
Его боевые друзья, сообразив, что произошло с Амет-ханом, прикрывали его от нападения «фоккеров», но он стремительно приближался к земле. Надо принимать решение — прыгать с парашютом? Высотомер показывает малую высоту — прыгать нельзя. Двигатель «кашляет», уже почти заглох, но скорость хорошая. Машина слушается руля, значит, ещё управляемая, надо попытать счастье, надо попробовать посадить самолёт. Хорошо сказать, да сделать сложно.
Но другого выхода нет, надо рисковать. Видимость хорошая, да и степь, пожалуй, подходящее место для посадки, правда, неровности, но здесь выбирать не из чего, надо садиться. Да вот незадача, территория занята немцами.
«Допустим, посадить машину я смогу, а что дальше?» — думал Амет-хан. В это время под брюхом самолёта с огромной скоростью проносилась русская степь. Самолёт на бреющем полете неумолимо приближался к земле.
Шасси убраны, садиться надо на брюхо. Делает он всё по науке, чётко и грамотно, но, тем не менее, касание с землёй оказалось не такое приветливое, как он предполагал. Жесткий удар, машина, как трактор, бороздит поле, поначалу пропахала глубокую борозду, а затем, прыгнув несколько раз, как кузнечик, — замерла. Удар оказался такой силы, что бедный Амет-хан, как ни пытался удержать своё тело, ничего не мог сделать. Его, как грушу, колотило о кабину самолёта, и очередной удар головой поверг героя в бессознательное состояние. Счастье только в том, что самолёт не загорелся от сильного удара о землю, иначе он мог сгореть. Но главная удача его ждала впереди. Он пришёл в сознание, когда кто-то упорно, как подъемный кран, вытаскивал его из кабины. Амет-хан увидел перед собой лейтенанта С. Панфилова, который тряс его своими крепкими ручищами и орал: «Амет, Амет!» И тащил его, как малое дитя, из кабины самолёта.
Амет–хан пришёл в сознание, но он был очень слаб и еле переставлял ноги, не понимая, что происходит.
А произошло следующее. Сопровождающие самолёты отбивали атаку «фоккеров», в то время, как С. Панфилов, пристроившись за Амет-ханом, мягко посадил свой самолёт в двадцати шагах от изуродованной машины ведущего. Не прошло и двух минут, как этот крепкий парень, взвалив на свою могучую спину командира, рысцой топал к своему самолёту. Как малое дитя, втолкнул его в багажный отсек, благополучно взлетев, вернулся на свой аэродром. Только здесь Амет-хан осознал всё происшедшее.
Одним из приоритетов в Советской Армии был девиз: «Сам погибай, но товарища — выручай!»
За этот подвиг лейтенант С. Панфилов был награждён орденом Красного Знамени. А благородная душа Амет-хана всю жизнь помнила этого парня.
Техника, конечно, не соответствовала требованиям ситуации. Немец был очень силён, и приходилось не просто драться с равным противником, а постоянно что-то придумывать, изобретать, чтобы перехитрить фашиста.
Затянувшиеся переговоры о поставках американской техники буксовали и не могли никак перейти в плоскость реально решаемых проблем. И, тем не менее, восстановившись, пройдя курс реабилитации, Амет-хан снова сел в кабину самолёта. Он стал несколько замкнутым, но боевого духа не потерял, наоборот, стал более сосредоточенным. За период сталинградских баталий он пополнил список сбитых им самолётов.
На исходе 1942 года командующий Восьмой воздушной армией генерал-лейтенант Т. Хрюкин посетил войска Сталинградского фронта. Он подбирал перспективную молодёжь для формирования девятого истребительного гвардейского авиаполка специального назначения. Командиром был назначен майор Л. Шестаков, который прозрачно намекнул, что полк будет укомплектован новой техникой, которую спали и видели наши лётчики.
К весне 1943 года полк был укомплектован и Амет-хан с радостью сел в кабину «Аэрокобры». Это был самолёт, достойный его мастерства. Наконец-то можно на равных драться с немцем. Держись, фашист, — в воздухе Амет-хан. Эти слова надрывно звучали в эфире каждый раз, когда в небо поднимался наш ас.
Летом 1943 года авиационный полк подполковника Л. Шестакова вёл бой над рекой Миус. Амет-хан со своей эскадрильей вылетел в район линии фронта, где пошли на перехват немецких бомбардировщиков, которых прикрывали юркие «мессеры». Шестаковцы были отчаянными парнями, на новых «Кобрах» они показывали чудеса храбрости и били фашиста в хвост и в гриву.
В бой ввязались с ходу. Его ведомый И. Борисов атаковал и сбил фашиста, но другой «мессер» зашёл в хвост И. Борисову и готов уже был сбить его. В одно мгновение Амет-хан бросил свой самолёт на врага и в непривычной для себя манере, дав полный газ, снизу вверх из пушки разнёс вдребезги врага. Этим поступком он спас жизнь своему ведомому, капитану И. Борисову.
За этой бойней, в которой было уничтожено тринадцать вражеских самолётов, наблюдал командующий армией Т. Хрюкин. На разборке полётов он с восторгом отозвался о действиях наших асов в этом бою. «За самый красивый бой, который я видел в жизни, — сказал командующий, — майору Амет-хану вручаю именные часы!»
К концу 1943 года наши шестаковцы стали полноправными хозяевами неба. 24 августа 1943 года пришла радостная весть о награждении майора Амет-хана Султана «Золотой Звездой» Героя Советского Союза! С вручением третьего ордена Ленина.
31 августа 1943 года в газете «Правда» было развёрнутое интервью с Героем. И на вопрос: «Как вы добились таких выдающихся успехов?» — Амет-хан сказал: «При встрече с противником в воздушном бою владей высотой и помни: кто выше, — тот побеждает!»
В апреле 1944 года наши войска приступили к освобождению Крыма. Бои за Крым были отчаянно жестокие, так как за Крымским полуостровом земли нет. Это прекрасно понимал Гитлер, поэтому команду «отступать» он воспринимал как личное оскорбление и пуще смерти боялся этого слова.
Поэтому немец вгрызся в гранитные скалы Севастополя и насмерть держал оборону. Но у нашего командования было другое мнение по этому поводу. Вопрос о взятии Севастополя уже был решён в сознании советского человека: город будет взят, и точка.
Морская пехота проявляла чудеса храбрости, но перед тем, как поднять матросов в атаку, наша авиация предварительно подавляла противника с воздуха.
Только в Сталинграде были такие же жаркие бои, как в Севастополе. Наши истребители прикрывали бомбардировочную авиацию. Немец всячески пытался сбить наши тяжело груженные машины, но в единоборстве победу одерживала всегда наша команда — Амет-хана.
10 мая 1944 года наступил долгожданный день — освобождения Севастополя.
Работа наших асов в Крыму была выполнена. Амет-хана переводят в Восточную Пруссию, гнать фашиста на запад, в Фатерлянд. В составе 303-го авиационного полка он часто уходил на задание с французскими лётчиками полка «Нормандия — Неман». Французы хорошими были товарищами и обожали нашего Хана!
В мае 1945 года в газете «Правда» появилась статья командира истребительного гвардейского полка дважды Героя Советского Союза В. Лавриненко, который писал: «Товарищ Амет–хан Султан — отличный лётчик-истребитель и по праву считается Советским Асом».
30 мая 1945 года наш прославленный земляк Амет-хан Султан стал дважды Героем Советского Союза и получил вторую «Золотую Звезду» Героя и четвёртый орден Ленина. Конечно, это выдающееся достижение нашего земляка. В 25 лет, когда вся жизнь ещё впереди, подняться на такую высоту — это фантастический успех. Это головокружительная карьера летчика. Учитывая свою молодость, отменное здоровье и высочайший профессионализм, Амет-хан сразу изъявил желание стать лётчиком-испытателем. В марте 1946 года подал рапорт на перевод в Лётно-испытательный институт. В 1947 году он уже в городе Жуковский испытывал летающие снаряды, прообраз крылатых ракет. Истребители, бомбардировщики, транспортные самолёты, воздушные лайнеры Аэрофлота.
Амет–хан Султан испытал более ста летательных аппаратов. В 1961 году был удостоен звания «Заслуженный лётчик-испытатель СССР» и ордена «Знак Почёта». В 1963 году получил Государственную премию и орден Красного Знамени. В том же 1963 году ему установили бронзовый бюст в Алупке.
Конечно, Амет-хан — выдающийся герой, он отдал всего себя служению Родине, да и Родина не забывала и любила своего Героя, но за такие подвиги можно было бы дать и третью «Золотую Звезду», он её заслужил.
Но разве количество звёзд — это главное? Нет, главное одно небольшое слово — «Герой»! И этим всё сказано. Но одна мысль не даёт покоя: правильно ли мы поступаем, когда выдающаяся личность зарабатывает себе на пропитание, рискуя жизнью, испытывая новую технику? В то же время, посадить под «колпак», как уникальное творение — не будет ли это нарушением прав и свободы человека? Трудно сказать, где истина... Да, перед нами «уникум», достояние государства, но имеем ли мы право вмешиваться в частную жизнь человека?
Как бы то ни было, но такие люди, как Амет-хан Султан, Юрий Гагарин, должны жить вечно, и наша задача заключается в том, чтобы сделать всё для того, чтобы память о наших героях пережила века.
Амет-хан Султан, дважды Герой Советского Союза, за четыре года войны (1941 — 1945) с немецко-фашистскими захватчиками совершил 603 боевых вылета, провёл 150 воздушных боёв, лично сбил 30 самолётов противника и 19 — в групповых боях.
С приходом в 1933 году в Германии к власти Адольфа Гитлера и его человеконенавистнической фашистской партии нацисты сформировали свою персонально-националистическую идеологию. На высшую ступень иерархической лестницы поставили нацистов, назвав себя — «голубой кровью».
Вся эта искусственно созданная идеология служила цели — объявить «арийцев» исключительными людьми. Кастой неприкосновенных, вроде как сверхчеловеками, а все остальные — о них Гитлер говорил так: «Народ — это скот». Вот, исходя из этой идеологии, фашисты начали свои преступления по всему миру.
Идеология — это мощнейшее оружие. Идеология всегда была, она правит миром сейчас и всегда будет оружием в руках власть предержащих. И тот, кто считает, что идеологии не должно быть, глубоко заблуждается. А подчас это «заблуждение» является целенаправленной работой по дискредитации неугодной власти.
Образ жизни — это уже идеология, не говоря об информационной составляющей. Главное чтобы идеология несла человеческую, жизнеутверждающую направленность. Основой этой направленности должны быть Божьи заповеди.
Цивилизованная нация должна помнить, что мы дети Господни. Но фашизм попрал все Божественные заповеди и написал свой собственный свод законов. Где не оказалось места не просто личностям, но и целым народам.
Евреев и цыган Гитлер объявил изгоями и велел уничтожить, «стереть с лица земли». Недочеловеками оказались и те, кто не желал исповедовать фашистскую идеологию. Коммунисты также подлежали уничтожению, так как их идеология в корне отличалась от фашистской.
Придя к власти в Германии, нацисты первый грозящий удар нанесли по евреям. «Хрустальная ночь» — это погром еврейских магазинов, ресторанов, всех заведений, принадлежащих евреям. Это первый «звоночек», который болью еврейского народа прокатится по всему миру и, вплоть до1945 года, будет гудеть колокольным набатом по всем континентам. И по сей день этот звон болью отзывается в груди миллионов евреев во всём мире.
В Германии испокон веков была очень многочисленная еврейская диаспора. Государство находится в центре Европы, и для многих представителей еврейского народа, который в то время не имел своего государства, Германия стала родиной. Несколько поколений евреев прижились на этой земле и считали её своей.
Нацистская идеология интерпретировала этот факт по-своему, то есть так, как это выгодно власть предержащим, и объявила евреев изгоями на той земле, на которой они родились.
Евреи тысячи лет, ещё до царя Ирода, были гонимой нацией и разбрелись по всему свету. Жизнь вечных изгнанников за многие годы сформировала гибкий, проницательный ум этого народа. Чтобы выживать, приходилось много думать, приспосабливаться к любым превратностям судьбы. Порой выживать приходилось в нечеловеческих условиях. Поэтому еврейские мозги стали более гибкими, более изобретательными, чем у того народа, который не знал столько жизненных проблем и мозги которого меньше работали.
Евреи были ростовщиками, предпринимателями, капиталистами, банкирами — именно той верхушкой Германии, которая сосредоточила в своих руках фактически весь капитал. Понятно, что не все евреи были миллионерами. Многие были порядочными, зажиточными тружениками, которые зарабатывали на хлеб насущный ювелирным ремеслом, были музыкантами, художниками, портняжничали, сапожничали. Предпринимательством занимались те, кто умел рисковать. Ведь миллионер может стать нищим в один момент, потеряв всё. Но умеющие рисковать, «башковитые» евреи стали самыми богатыми людьми не только в Германии, но и во всём мире. Эти люди контролируют весь мировой капитал.
Банда голодранцев во главе с Гитлером и его приспешниками, вся эта челядь задалась вопросом: почему бы богатым евреям не поделиться с ними? Для этой цели была создана целая государственная машина, система по изъятию у богатых евреев имущества. Дело в том, что просто так своё добро никто не отдаст, значит надо отнять. И здесь включаются рычаги идеологического воздействия. Евреи объявляются людьми низшей касты. Народ загоняют в концлагеря, а добро, нажитое непосильным трудом, становится достоянием грабителей.
Самое время, не снимая грязных башмаков, плюхнуться на пуховую перину. Что и сделали фашисты, придя к власти. По всей Европе они соорудили концлагеря, это позор XX века. Всего было создано 15 тысяч «фабрик смерти». Сотни тысяч евреев стали жертвами этой звериной идеологии. Зараза, зародившаяся в Германии, расползлась по всей Европе. И в 1941 году перекатилась на просторы России.
Фашистам нравилось грабить безнаказанно. И закон «убей и забери» стал нормой жизни фашистов. Повальные грабежи сопровождались насилием и убийствами, во всех странах, где ступил кованый башмак фашиста.
«Убивайте, убивайте, грабьте всё, что представляет материальную ценность, за всё отвечаю я» (Адольф Гитлер).
И его вассалы расползлись, как тараканы по всей Европе. Они грабили, грабили и грабили, убивали всех подряд — и детей и стариков.
В Германии те, кто успел быстро сориентироваться, бросив всё, бежали куда глаза глядят, спасая свои души. Бежали по всему миру, вплоть до Америки и России. Но далеко не у всех были материальные средства, чтобы съезжать с насиженных мест. Да и отдать кому-то то, что принадлежит по праву тебе, — далеко не у каждого было такое желание. Сложно было поверить, что в XX веке человеческая мораль может опуститься ниже животной страсти.
Но фашизм показал своё ужасное «лицо». Физиономию лицемера и убийцы. А народ, как всегда, остаётся крайним. Кто не успел, тот проиграл, но проигрыш многим стоил жизни. Миллионы евреев поплатились своими жизнями.
Гитлер, бездушное существо, воспитал целое поколение нацистов со звериной идеологией. И это они доказали, бесчинствуя по всей Европе. Остановить «коричневую чуму» — эту задачу ставили многие, но немногим она оказалась по плечу. Эта задача будет решена только Россией, которую поддержали США и Великобритания. А жирная точка будет поставлена 9 мая 1945 года.
А пока фашизм набирал силу и народы Европы стонали под игом завоевателя. Несмотря на завуалированные действия фашистов, их звериный оскал просматривался во всём, и этого нельзя было не замечать. Хотя свои варварские поступки они скрывали самым серьёзным образом. Обман — это один из зловещих приёмов фашистов. Много евреев в 30-е годы эмигрировало в Польшу и в Россию.
Россия — страна многоконфессиональная по своей природе, поэтому и евреев принимала много и хорошо. Очень много евреев осело в южных районах России, на Украине и в Крыму.
Но в 1941 году Гитлер двинул свои полчища на Россию. Южные районы оказались оккупированными фашистами. И здесь немец показал свою истинную сущность. До войны евреи, как и все советские люди, работали сапожниками, портными, бухгалтерами, каждый занимал должность по своим способностям.
Утром уходили на службу, вечером возвращались домой.
Наш юный герой Исаак жил с родителями на улице Средне-Слободской, дом № 18. Родители, мать и отец, как и положено простой еврейской семье, нигде не «высовывались» и себя в обиду не давали. Жили тихо, мирно. Их дом стоял на возвышенности и огорожен высокой стеной. Восьмилетний Изя, так мы теперь будем называть нашего героя, любил проснуться пораньше, до того как народные массы двинутся к своим рабочим местам, забраться повыше на стенку, обозревая окрестности, и когда рабочие массы начинают проходить мимо их дома, он начинал «вещать». В душе у Изи просыпался оратор, за этот дар на улице Изю прозвали Троцким. В тени развесистого кустарника — камыша он любил подбоченившись принять стойку древнеримского оратора Цицерона и, набрав полные лёгкие воздуха, а голос у него был звонкий, начинал ораторствовать:
«Дорогие, товарищи!» — несколько раз повторял он, обращаясь к проходящей публике. При этом напрягался, как струна, вытянув правою руку далеко вперёд, и устремлял свой пронизывающий взгляд в сторону народа. После генеральной паузы, разогрев свои голосовые связки, он приступал к основной части своего доклада. Его утренняя проповедь начиналась со страстной обличительной речи в адрес ненавистного, проклятого царского строя:
«Дорогие товарищи! Знаете ли вы, как жила буржуазия при царизме?» Народ привык к этому юному оратору, да и речи его давно были всем знакомы, но артистизм юного дарования никого не оставлял равнодушным. Почти все приостанавливались, делали вид, что слушают его. Те, кто обладал чувством юмора, торжественно хлопали в ладоши и продолжали бежать, торопясь на службу.
Благодарные массы раззадоривали нашего героя, и он, уже «распетый», заливался соловьём: «Так знаете, как жировала буржуазия при царизме? Нет, не знаете? Послушайте: подают буржую на первое куриный бульон, а он кричит: „Не хочу!“ Подают на второе жареные потрошка, а он вопит: „Терпеть не могу!“ Подают парную курочку, и он опять: „Не хочу, не хочу“. Так как же можно с этим мириться, уважаемые товарищи? Буржуазия — это болячка на здоровом теле общества».
Эти речи, в различных интерпретациях, жители Слободки слушали каждый день. Проходя мимо, народ комментировал: «Наш Троцкий на трибуне!»
Неизвестно, как сложилась бы дальнейшая судьба Изи, но война вмешалась в судьбы всего человечества.
В 1941 году Крым, как и многие южные районы СССР, был оккупирован немецко-фашистскими ордами, которые сразу начали устанавливать немецкий правопорядок. И, как повелось, первые под раздачу попали евреи.
Всё еврейское население, в основном обманным путём, сгоняли на территорию «Табакзавода». Но перед отправкой на работу надо было пройти санобработку. Вещи и всё имущество тщательно, с немецкой скрупулезностью, вносились в отдельную опись, а под документом ставился немецкий штамп-орёл и личная подпись владельца имущества. Второй экземпляр получал хозяин — на предъявителя.
В помещении собора Иоанна Златоуста фашисты устроили склад «собранных», а точнее, награбленных у евреев вещей. Эти варвары всё складывали, начиная от детских потрёпанных туфелек, до женских волос и швейной машинки.
Затем женщин и маленьких детей провожали в одно помещение, а мужчинам предлагали пройти в другое. Но вместо банной процедуры открывались ворота в противоположной стене, и здесь уже с людьми никто не церемонился, их загоняли в следующее помещение. Это был автомобильный фургон, дверцы фургона наглухо запирались и люди оказывались в герметичной клетке-ловушке.
Далеко не все евреи были кроткими, безропотными существами. Были и такие, кто «резал» фашистам и их приспешникам правду в глаза.
В «воспитательных целях» фашисты этим людям устраивали показательные казни, их расстреливали публично, а кто доставлял особые проблемы — таким фашисты устраивали казнь через повешение на набережной Ялты.
Фургон, в который загоняли людей, на самом деле был «чёрный ворон» — душегубка. Газовая камера на колесах, где убийцы травили людей газом СО. Выхлоп отработанных газов был выведен не в атмосферу, а внутрь фургона.
Маршрут фургона чётко обозначен: «Табакзавод» — Магараченский ров, в районе нефтебазы. Ко рву свозили отравленных людей, там специальные команды, как дрова, сваливали людские тела в овраг под откос. Тех, кто был крепче здоровьем и ещё проявлял признаки жизни, добивали отдельными выстрелами сверху. И затем слегка присыпали землёй. Но под землёй ещё долго слышались стоны смертельно раненных людей. И земля шевелилась, то в одном, то в другом месте, это раненые, истекающие кровью люди, пытались ухватиться за жизнь. Но шансов на спасение не было ни у кого: и стар и млад, все подлежали уничтожению.
Где-то, за тысячи километров, бесноватые «фюреры» решали проблему: что надо сделать, чтобы извести целую нацию? И с хладнокровным спокойствием, всеми способами уничтожали евреев. Повальные облавы устраивали повсеместно. Находились «иуды», которые выдавали фашистам евреев. Но была масса случаев, когда, рискуя собственной жизнью, люди помогали и спасали, как могли, этих несчастных. Кормили, прятали, делали всё возможное, чтобы сберечь человека и спасали даже целые семьи. Наш жестокий мир оказался не без добрых людей. Однако все наши герои были уничтожены, погиб и подающий надежды «артист» — Изя.
Подобные действия фашистов, это не что иное как геноцид целого народа, и по законам международного права подлежит строгому осуждению. Поэтому фашисты свои преступления всячески скрывали. Они боялись, что придёт час расплаты и за всё надо будет ответить.
Но были случаи, которые не укладывались даже в самом богатом человеческом воображении. Летним июльским днём 1941 года фашисты собрали очередную группу евреев на «Табакзаводе». Как всегда, объяснили, что надо пройти санобработку перед отправкой на работу. Женщин с детьми и мужчин разделили на две группы.
Долго занимались вопросом размещения и оформления имущества, сдаваемого «на сохранение».
Марка фашисты забрали вместе с соседями c Поликуровской № 11. В этом доме до войны мирно жили несколько еврейских многодетных семей. Но в 1941 году многие куда–то съехали. Остался в этом дворе Марк один; большая семья Шехтеров, и несколько русских, армянских и греческих семей. Люди жили тесно, бедно, но дружно. Уважение и взаимовыручка — норма жизни этого народа.
Многочисленную семью Шехтеров арестовали и доставили на «Табакзавод» вместе с Марком. Их дети до войны учились в той же школе, на улице Массандровской, где преподавал химию Марк. Дети были способные, но, как и весь народ такого возраста, любили и побаловаться в свободное время. Шалили они и здесь, с другими детьми, когда их привезли в это неприветливое серое здание из тёмного камня-«дикаря». Дети есть дети, и им многое прощается.
Но бабушка Циля почему-то особенно нервничала. Она переживала за всех и за всё. Повторяла одно и то же: «Дети немыты, дети не кормлены», и так далее. А у сына Миши больной желудок, уж что здесь говорить о её Исааке, мужу уже 75 лет. Хорошо, что он курить бросил. Её невестка Муся, полная моложавая женщина, как-то обречённо смотрела на всё происходящее, не проронив ни слова. Для неё всё это выглядело непонятной затеей. Зачем мыться, идя в тюрьму, задавала она себе вопрос. А может, у немцев так принято, мысленно отвечала она себе. Очередной раз тяжело вздохнула и уставилась своими большими красивыми карими глазами на своего Мишу, как будто ожидая, что супруг «родит» очередную истину. Но и Миша, непривычно для всех, почему-то молчал.
До войны Миша служил парикмахером в цирюльне у моста на набережной. Место бойкое, популярное. За 30 копеек можно было «оболваниться» любому желающему, за 50 копеек побриться с горячим мокрым компрессом, и если прибавить сюда 10 копеек, то будешь сбрызнут популярным одеколоном «Шипр». Здесь после работы и особенно в выходные дни собирались все острословы. Кипели дискуссии по любым вопросам внешней и внутренней политики страны. Миша сам был большим любителем острого словца и, конечно же, сального анекдота. Но когда заходили дискуссии на политическую тему, он почему-то терял дар речи, а все остальные темы ему были близки и очень даже любимы. Когда речь заходила о политике, здесь он почему-то молчал. Пятилетний Марик норовил развязать шнурок на отцовском ботинке, это доставляло малому удовольствие, ему нравилось смотреть на болтающиеся вокруг отцовской ноги шнурки, и он весело смеялся.
Семилетняя Соня теребила в руках тряпицу, похожую на куклу, постоянно пухлой ручкой приглаживая ей головку. Десятилетний Беня заискивающе смотрел в глаза деду Исааку, пытаясь выяснить какую-то проблему. Только 13-летний Лёва держал в руках тетрадку и карандашом периодически что-то отмечал в ней.
Затем последовала команда разделения мужчин и женщин по разным помещениям... Муся внезапно оживилась и перед тем как уйти с Соней и бабушкой Цилей в женскую раздевалку, что-то настойчиво говорила мужу. А перед тем, как захлопнулась дверь в мужскую «баню», она вдогонку крикнула: «Миша, ты же не забудь».
Марк Исаевич Коган, простой советский учитель химии в средней школе, больше никогда не видел женщин весёлого большого семейства Шехтеров. Их участь была такой же горькой, как и мужской половины, свидетелем и участником чего он стал в тот самый страшный день в своей жизни.
Раздевались до трусов, аккуратно сложив личные вещи на низких табуретах, стоявших здесь же. Затем всех пригласили в следующее помещение. Это была длинная комната. Когда напихали в помещение порядка сорока человек, наступила мрачная минута неопределённости. Люди не понимали, что происходит и чего от них хотят.
И в следующий момент противоположная стена разверзлась, оказалось, что комната это не что иное как пандус, а ворота открылись перед большим автомобильным фургоном. Людей, в буквальном смысле по-хамски, десяток мордоворотов резиновыми дубинками запихали в фургон для поездки в «баню». Затолкнув последнюю жертву, мордовороты закрывают ворота фургона с внешней стороны. Это мышеловка, пронеслось в голове Марка.
Но так уж устроена наивная душа советского человека, который судит о ситуации по детским книгам, которые читают ему родители. Действительность оказывается куда сложнее и печальнее. Для людей, оказавшихся в такой ситуации, самое страшное — это неведение. И сразу одни и те же вопросы: что, как, почему?
Среди тех, кого отправили в газовую камеру, пытаясь отравить угарным газом (СО), были и такие, кто понимал, что сохранить жизнь можно в том случае, если в момент подачи газа на дыхательные пути — рот и нос положить мокрую повязку или тряпицу. Марк к несчастью, также попал в эту компанию смертников, но, будучи химиком, он сообразил, что это единственный шанс на спасение, который упускать нельзя. Как только он услышал выхлоп глушителя и почувствовал едкий запах отравляющего газа, его самые мрачные предположения оправдались.
В фургоне, обитом железом, ему стало особенно страшно, когда захлопнулась металлическая дверь, он чуть не умер от страха. Марк почувствовал себя килькой в консервной банке и поймал себя на мысли, что еврея даже в такой ситуации тянет на юмор. Но было не до смеха. Ропот в кромешной темноте перерос в один страшный вопль, который так давил на ушные перепонки, что Марк машинально закрыл уши руками. Особенно кошмар усилился, когда тронулась машина.
Общий испуг, крики, вопли народа, темнота — всё это обрушилось на Когана, ввергая несчастного в шок. В первый момент он поймал «стопор» мышления. Поднялось кровяное давление, разболелась голова, ныл от боли правый бок от удара полицейской палки. Всё отрицательное выстраивалось в цепочку одно за другим, и просвета в этой тьме судьбы не было видно.
Но когда он почувствовал запах газа, жизнеутверждающее начало стало брать верх над эмоциональным, и он интенсивно начал действовать, приходя в сознание. Обострённое чувство самосохранения начало просчитывать ситуацию с такой быстротой, за которой не успел бы, пожалуй, современный компьютер. Он не знал, откуда поступает газ, но будучи химиком, чётко понял, что это СО, что это выхлоп двигателя, притом дизеля. Истошные крики взрослых и пронзительные вопли маленьких детей рвали на части его душу. От этого он оглох. Он перестал понимать, что происходит. Но сразу в действие включилось вновь сознание и инстинкт самосохранения. Включился интеллектуальный потенциал знаний. И, с Божьей помощью, он начал соображать, что надо делать.
Обезумевшие от испуга люди метались в этом железном ящике, давя, калеча один другого. Пытаясь инстинктивно выпрыгнуть из этого ада, народ фактически убивал друг друга. Первыми жертвами этого кошмара становились дети. Слабые ножки не могли удержать маленькое тельце на ногах, и они в первые минуты людского беснования были задавлены, а проще говоря убиты, возможно даже собственными родителями.
Не имея точек опоры, кроме пола, люди бились друг о друга, падали с ослабевших ног и превращались в один комок бесформенных тел. И это ещё до того, как каждая жертва получила дозу смертельного газа СО.
Волей судьбы, или в силу своей скромности, Марк Исаевич сразу забился в угол фургона, и этим самым он оказался в выгодной для себя ситуации. В углу меньше трясло, а главное, здесь было место для того, чтобы, опершись о стенку, относительно свободно можно было двигать руками, чтобы осуществить задуманный план.
Собравшись с мыслями, Марк напрягся и почувствовал, что его трусы стали мокрыми. Ситуация подстёгивала событие. Сознание торопило: быстрей, быстрей. Промедление смерти подобно. Горечь сжимала горло, глаза слезились, и больно было их открыть, хотя и смысла никакого в этом не было. В фургоне всё равно была кромешная тьма. Если до начала движения ноги чувствовали крепкую опору, то пол вдруг стал скользкий, как лёд. Марка качало, как на корабле во время штормовой погоды. В начале этого путешествия на ногах он держался за счёт того, что соседи давили на него и не давали упасть, а сейчас ситуация изменилась, и он почувствовал, что падает. Но сознание говорило: упасть надо под стенку. Он нащупал опору, и когда очередной раз тряхануло машину на повороте, он упал под стену. Но вместо того чтобы почувствовать твёрдый пол, понял, что упал на что-то мягкое.
Фургон качало так же, как тогда в 1939 году, когда всей семьёй они путешествовали по Кавказу на теплоходе «Армения». И возвращавшийся из Сухуми теплоход так же бросало, как сейчас во все стороны кидает этот ненавистный фургон. Но тогда всё было по-другому. Его никто не оскорблял и, конечно, никто не посмел бы его ударить. В этой западне он стал, как боксёрская груша, которую все норовили побить. Его колотили, то чем-то тупым и тяжёлым, то острым, резким тычком.
Притом никто не соблюдал «правил», удары наносились и ниже пояса, и по затылку, но больше всего Марк боялся почему-то за глаза, которые могли просто выбить или раздавить. Газ делал своё чёрное дело. Уже многие потеряли сознание и упали. Прилагая огромные усилия, он снял с себя мокрые трусы и приложил мокрую тряпицу к своему лицу.
Рвотная слизь, перемешанная с людским потом и слезами несчастных, превратила всё окружающее в одно скользкое вонючее месиво. И это безумие стало поездкой в ад.
В первые дни войны местные жители не знали истинного предназначения этого фургона, похожего на тот, который развозил хлеб по магазинам. Но рано или поздно всё тайное становится явным. И население стало узнавать это «чудовище», и когда оно проезжало по улице, люди останавливались и крестились. У этой огромной машины не было слышно выхлопа двигателя. Но сквозь двойные стены душегубки слышались приглушенные вопли и стук несчастных обречённых.
Марк Исаевич упал на живот, лицом вниз и сразу почувствовал на своей спине чью-то «пляску» по его рёбрам. Потом что-то тяжёлое — раз, затем ещё раз, упало на него и намертво придавило. Двигаться было невозможно, но мокрую тряпку он держал у лица, как спасительную соломинку, которая давала хоть какой-то призрачный шанс на спасение. В очередной раз что-то тяжёлое упало на его ноги, и он понял, что к низу он пригвождён навсегда. Марк уже не думал о боли, был уверен, что ему уже переломали рёбра, а возможно, и все конечности. Двумя руками ещё сильнее прижал трусы к лицу. И думал только о том, чтобы не выронить мокрую тряпицу из рук. Он сжался в один комок, чтобы не так было больно от ударов, которые он получал в огромном количестве.
Подавленный этими мыслями, Марк начал успокаивать себя. Его жизненный опыт подсказывал, что нервы в экстремальной ситуации могут сыграть злую шутку. Поддаться панике значит лишить себя самого главного оружия — ясного разума. Мама учила Марка в детстве: «Самое страшное наказание, когда Господь лишает нас разума». Материнскую науку он усвоил на всю жизнь.
Его тело сдавливали всё сильнее и сильнее. В какой-то момент ему показалось, что его приклеили к чему-то. Он перестал слышать и понимать окружающее. И вдруг ему почудилось, что он куда-то падает, летит. В голове, как молотком, что-то стучало, и билась лишь одна мысль: «Марк, держись, не отключайся, не теряй сознание». И он держался, крепко прижав тряпицу к лицу, боясь больше всего выронить её из ослабевших рук. Да и дышать-то было уже нечем. Затем в голове всё помутилось и Марк Исаевич окончательно потерял сознание. Сил на борьбу, даже за собственную жизнь, уже не осталось.
Фургон, покружив по переулкам Поликуровского холма, спустился на Массандровскую, и по серпантину дорог душегубка двинулась в сторону Магараченского откоса. Здесь у рва, который круто спускался к морю, фургон делал остановку. За душегубкой следовал грузовик сопровождения, в котором находились немецкий офицер и автоматчики. Автоматчики располагались на вершинах холмов, откуда офицер и его сопровождение следили, чтобы всё проходило по их немецкому плану. За этим грузовиком следовал ещё один грузовик, в котором доставляли отделение румынских солдат и зондеркоманду. Эти занимались чёрной работой: румыны добивали ещё не умерших узников выстрелами из винтовки. Зондеркоманда занималась разгрузкой фургона и окончательным умерщвлением, а короче говоря — убийством тех, кто ещё проявлял признаки жизни.
СО — это отравляющий газ, от дозы которого умирали дети и ослабленные взрослые люди. Крепкий человек, при определённых условиях, мог получить сильное отравление и потерять сознание. Всё остальное зависело от палачей, которые добивали несчастных.
Фургон делал последнюю остановку, подъехав задним бортом к оврагу, водитель-немец выходил из кабины и направлялся в противоположную сторону от моря в лес — подышать свежим воздухом. Зондеркоманда, открыв ворота заднего борта, «принимала» очередную партию отравленных людей. Затем они отходили в сторону, на перекур, давая скопившемуся в кузове газу выйти наружу. Проветривание длилось минут пятнадцать, затем они приступали к делу.
Невольно повисает вопрос: кто разделил людей на евреев и немцев, на русских и украинцев? Да, это те силы, которые проповедуют принцип «разделяй и властвуй». А всех людей если и можно делить, то только на созидателей и разрушителей. Потому что перед Богом все равны и никому не дано вершить Божий суд. И независимо от пресловутой национальности одни люди рождаются честными, совестливыми, а другие — бездушными отморозками.
Вот в зондеркомандах были именно такие отморозки разных национальностей, которые за стакан шнапса соглашались выполнять любую грязную работу. Такие «существа» объединяет одно — дьявольское начало, или человеческое бездушие.
Зрелище было непередаваемо кошмарное. Слабонервные этого видеть не могли. Даже немецкие офицеры в команду подбирались по специальному отбору. Были и такие, которые не могли видеть того, что сами натворили. Подбирались бездушные душегубы, которые следили за тем, чтобы автоматчики не сводили глаз с румын. Румыны следили за членами зондеркоманды. А последние, зная это, усердствовали, пытаясь угодить фашистам. И это усердие доходило до крайностей, они проявляли инициативу в чёрном деле. Обессиленных, в полуобморочном состоянии, но ещё живых людей они добивали баграми и лопатами. А немец был до такой степени жаден и циничен, что тратить патроны на обречённых считал непозволительной роскошью.
Выветрились остатки газа, и перед взором палачей открывалась гора безжизненных тел, груда человеческого мяса, которую необходимо было выбросить под откос, добить ещё живых и присыпать землёй мёртвых.
Страшно было на всё это смотреть. По всему кузову разбросаны фрагменты человеческих тел, ещё полчаса назад здоровых мужчин и детей. Они превратились в месиво с оторванными руками и ногами. В такой «мясорубке» детские ещё не окрепшие мышцы не выдерживали нагрузки падавших на них тел.
И зондеркоманда приступала к своей чёрной работе. Низменно-звериное чувство просыпалось у этих отморозков. Им была дана власть над теми, кто ещё вчера при встрече вряд ли мог подать руку такому мерзавцу. А здесь — на тебе, что хочу, то и ворочу.
Немцы с зондеркомандой также не церемонились и постоянно подгоняли их, торопили работать. Они знали цену этим продажным мерзавцам, а те выслуживались, ведь, неровен час, и пулю запросто можно схлопотать. Цена их жизни, даже в глазах румын, не говоря уже о немцах, была очень низкой.
Немец-офицер постоянно кричал: «Los, los» (давай, давай), размахивая стеком. Автоматчики стояли поодаль, на холмах, окружающих это печальное место. В воздухе стоял отвратительный смрад, и дышать было просто невозможно. Ближе к машине стояли вооружённые немецкими винтовками румыны и следили за ситуацией у рва. В их задачу входило убийство тех, кто подавал признаки жизни.
Скрывать следы преступления — это тоже государственная политика фашизма. Как туши животных, палачи вытаскивали из кузова на землю тела несчастных. И затем сваливали под откос. Особо «умелым» удавалось прямо из кузова сбросить тело в яму. Это считалось «мастерством», ну а особое удовольствие читалось на лицах убийц, когда багром наносился удар по голове ещё не умершего человека.
Душегубам не надо было тратить патронов, и они говорили коротко: «Gut» — хорошо. Куда смотрит Господь, когда бесчинствует Дьявол?
И куда девалась немецкая сентиментальность? Когда немец смотрит на фото своей жены — Клерхен, у него накатывается чувственная слеза. А когда нажимает на курок и убивает в России такую же женщину, у него не дрогнет ни один мускул на лице.
От боли ныло всё тело Марка. Озноб пробирал с ног до головы. Но эта прохлада, из-за которой тряслось, как в лихорадке, тело Марка Исаевича, пробудила его сознание. Снова, как в последние дни, три классических вопроса мучили этого человека: «Что, где, когда?» Ясность сознания, проблески памяти подсказали Марку, что дела неважные, скорее очень плохие. Но это ещё не конец: «Я дышу, а значит, я живу» — и это значит, что есть шанс.
Утопающий хватается за соломинку, эту поговорку он хорошо знал. Полежав ещё некоторое время — слава Богу, сознание не покидало его — он начал осмысливать ситуацию, в которой попал. Дышать было тяжело, но можно. Это хорошо. Попытался воскресить в памяти последние события своей жизни. Его мучил страх и неопределённость ситуации. Открыл глаза, вокруг тихо и темно. Попытался сориентироваться: как он лежит? Начал осознавать, что лежит он на правом боку, точнее почти на боку, а значит, где–то левей, относительно его тела, должно быть небо.
Полежав ещё какое-то время, набравшись сил, решил пошевелиться. Тяжело. Крупинки земли посыпались на лицо и в глаза. Глаза заслезились, он закрыл их и больше не открывал. От отчаяния Марк заплакал и потерял сознание. Как долго продолжалось беспамятство, он не знает, но когда снова открыл глаза, понял, что они не болят, видимо слёзы вымыли грязь из глазниц. И в этот момент он увидел свет: маленькие точки пробивались сквозь рыхлую землю. Это был свет надежды, но Марк приучил себя к одной жизненно важной истине: «Никогда не беги впереди лошади». Не торопись! Он прокрутил в голове все события последних суток и сделал вывод: надо дождаться ночи.
Ночь, ночь — вот что даст возможность попытаться выбраться из этой могилы. Мучила не только боль во всем теле, но и нестерпимая жажда, не говоря уже о холоде, который пронизывал всё его существо. Марк попытался успокоиться. Он понимал: нельзя тратить энергию, надо беречь силы, они очень ему пригодятся. Спокойствие погрузило Марка в дрёму, он боялся шевельнуться.
Сколько прошло времени, он не знал, но постоянно ориентировался на две светлые точки, которые постепенно начинали сереть и, в конце концов, исчезли, а это значит — наступила ночь. Темная ночь, пора предпринимать решительные действия по спасению собственной жизни. И он начал потихоньку шевелиться. Оказалось, легче всего двигать плечами. Марк включил в работу руки для своего освобождения из могильного плена. Потом руки помогли голове и груди пробить слой земли и вырваться наружу.
Свежий поток морского воздуха подействовал на него, как глоток целительной влаги. Сидя по пояс в земле, он тихо заплакал, обида сдавила ему горло. Слезы второй раз за эти несколько последних часов промыли глаза несчастного. Вознеся молитву к небу, Марк Исаевич попытался выбраться на свободу. Правая нога довольно-таки свободно слушалась Марка, а вот с левой — оказалось всё не так просто. Проблема заключалась в том, что ногу он не чувствовал и никак не мог её высвободить.
Она находилась очень низко и чем–то, а точнее кем-то, придавлена. Он испугался ещё сильнее, было такое впечатление: он сидит на земле, под ярко освещённой луной, и кто-то держит его за ногу.
Марк судорожно начал копать руками землю, пытаясь освободить ногу. Но она, как крючок, за что-то зацепилась и не давала ему свободу. Он долго рыл землю, затем руками начал вытаскивать левую ногу, которая закрутилась за чьё-то тело. Или это чьё-то тело, намертво уцепилось за ногу Марка и не желало расстаться с нею.
Этот кошмар начал раздражать узника, и он, превозмогая адскую боль, с тупым остервенением рыл землю, чтобы освободить ногу. И это ему удалось. Собрав остатки сил, Марк попытался встать. Болело всё тело, особенно левая сторона. Тело вообще не желало слушаться. На левую ногу невозможно было ступить. Да и стоять на этой земле не было никаких сил.
Под ним всё тряслось и качалось, как во время землетрясения в 1927 году. Не было прочной опоры. Это была мягкая трясина, как топь. На самом деле под его ногами была груда мертвых тел, на которых во весь рост стоять было невозможно. После первой попытки встать Марк упал как подкошенный и совершил несколько кувырков с боку на бок.
Надо ползти, надо выбираться из этого ада, подумал он. И Марк пополз, но не вверх, а вниз, скорее кубарем покатился, потому, что ползти по этому людскому «холодцу» вверх было невозможно. Он кувыркался в сторону моря. Главное то, что он на свободе, теперь нужно везение, чтобы не попасть в руки патруля. Вдруг он остановился, его обожгла мысль: а что если палачи заметят яму и догадаются, что кто-то спасся?
Этого фашисты боялись как огня и всё делали для того, чтобы их мерзкие деяния не получили всеобщей огласки. Одна из директив, касающаяся деятельности специальных команд, гласила: «За разглашение тайны спецгрупп на территории оккупированных стран лица, нарушившие предписание, караются законом независимо от звания и занимаемой должности».
Гитлер голосил по всему миру: «Грабьте и убивайте, за всё отвечу я!» И прихвостни исполняли его волю. За период оккупации Ялты местное население хорошо усвоило законы немецкого правопорядка. Поэтому Марк вернулся к «своей» могиле и руками зарыл яму, сровняв её с землёй. Затем выполз изо рва в сторону моря и круто повернул на север. Сейчас его целью был Массандровский парк. Идти, в прямом смысле этого слова, он не имел возможности, так как свободно стать на левую ногу не мог, нога волочилась за ним, как чужая. Сплошные ушибы, вывихи и переломы костей, всё это делало его недееспособным. Фактически калека, которому необходим был постельный режим и хороший лечащий врач на дому. Однако он поставил целью убраться подальше от этих мест и где-то спрятаться, чтобы отсидеться и мало-мальски прийти в себя. Это был тот самый случай, когда, вопреки лечебным предписаниям, Марк обязан был двигаться вперёд.
Добравшись до густого кустарника, несчастный, окончательно обессиленный, упал навзничь на мягкую душистую листву. Как в детстве, широко открыв глаза, устремил взгляд в бескрайнее серо-голубое небо, ему казалось, что он возлежит на королевской перине.
А как приятно почувствовать твёрдую землю, на которую можно опереться. Запах моря, аромат леса. Да, что может быть прекрасней жизни на земле? И за это надо не только страдать, но и бороться. Здесь, в густом кустарнике, он решил остановиться и восстановить свои силы, так как небо стало уже серым. Рассвет мог нарушить его планы и выдать его.
Забравшись ещё глубже в чащу, он начал жадно слизывать росу с густой травы. Надо было утолить жажду, и он облизывал траву, всасывая живительную влагу, закрыв глаза от удовольствия. Омыв росой лицо, он начал осознавать, что ещё жив, не очень здоров, но главное — живой. Уставший, выбившийся окончательно из сил, Марк расслабился, обмяк и погрузился в сладкую дрёму. Глаза закрылись, и он куда-то полетел, полетел и полностью погрузился в глубокий сон.
Сказать, что Марку снились какие-то сладостные сны, нельзя. Но и кошмары, которые он пережил за эти дни, слава Богу, не посещали его. Он просто тихо, мирно спал, набираясь сил, которые ему очень ещё пригодятся. Сколько времени он отдыхал, этот с виду крепкий, ещё нестарый человек, сказать трудно.
Проснулся он оттого, что лицо горело жаром. Это нещадно палило стоящее в зените летнее солнце. Оглядевшись, Марк решил переползти в другое место, в тень. Туда, где было прохладнее и темнее. Но уже не было росы и нечем было смочить обгоревшее лицо, нестерпимая жажда мучила его. Наступило время принимать дальнейшее решение. И он решил: с наступлением темноты надо пробираться в верхнюю часть Массандровского парка, которую он хорошо знал.
Оттуда, через институт имени И. М. Сеченова, прямая дорога к родному дому. А уж там, что Бог даст. В это время года в окрестностях Ялты очень много диких фруктовоягодных растений: дикая груша, «королевское дикое яблочко», особенно много сливы. Крупная «колеровка» и дичка «алыча». Как раз было время сбора урожая, здесь Марку просто повезло, спелые сливы сами падали ему в рот. Когда спустились сумерки ночи, где ползком, а где вприпрыжку, опираясь на подобранную палку, добрался до верхнего парка. В гору идти было тяжело. Но там, в разрушенных бомбардировкой зданиях санатория, можно было надёжно спрятаться и дождаться очередного дня. Без крошки хлеба во рту, питаясь дарами природы, без воды долго не протянешь. Дождавшись ночи, он вышел на Поликуровское кладбище. Луна светила так, что каждая могила была видна, как днём. Прошёл по немецкому сектору, здесь фашисты хоронили рядовой состав. Немецкие солдаты погибали от рук народных мстителей-партизан. Прошёл русское кладбище. Здесь немцы и полицаи даже днём боялись появляться. И он окончательно принял решение: надо идти домой.
По родной улице он шёл с горы, а точнее, «шкандылял» вниз, и это оказалось ещё сложнее, чем идти в гору. Левая нога не желала слушаться и всё время норовила уйти куда-то в сторону, чем причиняла ему нестерпимую боль. И вот из-за поворота 13-го дома показался его родной двор. Ещё на кладбище, на могиле какого-то немецкого фельдфебеля, он позаимствовал ленту и в нескольких местах перевязал ногу, тем самым получил возможность свободнее двигаться, облегчив собственное страдание.
Войдя во двор, прошёл по коридору — до боли всё родное и знакомое. А вот и керосинка, под которой всегда лежал ключ от комнаты. Да, действительно, там лежал ключ от его «апартаментов». Он взял ключ, покрутил его в руках, о чём-то подумал и открыл ключом дверь. Вошёл в комнату и запер за собой замок. И, без сил, опустился у двери на пол. Опять, как десятки раз в течение последних суток, стал ребром классический вопрос: «Что делать?» Некоторое время прошло в тихом раздумье. Но вдруг в общем коридоре он услышал, нет, скорее почувствовал чьи-то тихо крадущиеся шаги. Приподнявшись на ноги, отодвинув занавеску, в коридоре увидел соседку. Семела стояла на веранде и вслушивалась в тишину ночи. Её насторожил шум его тяжёлых шагов.
Марк решил: деваться некуда, надо принимать решение, и он повернул ключ в замке. Всё равно, рано или поздно, кто-то узнает, что он жив, так лучше, если об этом первая узнает его соседка. Добрый, милый человек, тем паче что от соседей всё равно ничего не скроешь. С соседями он всегда был в хороших отношениях.
Семела, увидев Марка, ахнула: «Господи, Марк! Это ты, говорили, будто тебя и Шехтеров забрали в гестапо?»
Марк Исаевич Коган многозначительно помолчал, посмотрел в глаза Семеле и сказал: «У вас не найдётся что-нибудь перекусить?» Не зажигая свет, они сидели в когановской комнатушке. Он что-то жевал, запивая водой и горькими слезами, а она слушала его рассказ, открыв рот, и тихо плакала. Он говорил об ужасах и страданиях, которые ему пришлось пережить за эти дни. Сложно было поверить, если бы он не сидел напротив неё, весь изломанный, покалеченный, как побитая дворовая собака, но живой, не сломленный духом, — гордый человек!
Рассказал о Шехтерах, Урманах из одиннадцатого дома. О своём друге, часовом мастере, его также уже нет в живых. «О, горе, горе!» — причитала Семела с плачем, а Марк закусывал горькие слова горючими слезами и говорил тихо, как в бреду. Беседу вели до самого утра. Семела очнулась первая и сказала: «Марк, иди в нашу кладовку и там устраивайся, утром посмотрим, что к чему».
Утром Семела узнала о том, что её соседей Шехтеров, Когана и других евреев забрали в гестапо и их дальнейшая судьба неизвестна. Но Семела теперь знала, где они. Вскоре и все жители Ялты узнали о том, что несколько тысяч евреев обманным путём были вывезены в душегубке и уничтожены в Магараченском рву.
Фашизм не знает сострадания. В это же время в городе Керчь фашисты дали объявление о развлекательной поездке детей в возрасте от 5 до 7 лет. Собрали более 50 человек и, намазав отраву по губам, убили этих детей. Палачи, безбожники, великие грешники. Господь наказал их за это варварство.
Поликуровская улица осталась верна своим принципам. Она не предавала тех, кто прятался в лабиринтах её дворов. Там жили люди особой национальности, и назывались они честными людьми — созидателями. Разрушителям там не было места, потому что там все стояли горой друг за друга. Ни еврея Марка, ни немецкого дезертира Вилли, ни румынского дезертира Димитрия — никого за весь период войны она не предала. И наоборот, когда в 1943 году воры-румыны полезли к дедушке Христофору в сарай украсть козу, Харикли, на свой страх и риск, послала семилетнего сына Иллариона к соседям-армянам, где дедушка играл в домино. Собравшись, несколько человек, армяне и греки, ринулись в дом деда и навели там такой шорох, что воры-румыны бежали без оглядки. Немцы ненавидели румын за их воровскую натуру, а румыны боялись немцев и старались ни на чем не попадаться.
Фашисты награбленные вещи свозили в помещение собора Иоанна Златоуста на Поликуровской улице. Собор превратили в склад награбленного имущества, а охранять поставили вороватых румын. То есть пустили козла в огород.
Румыны — известные воры и жулики, которые грабили не только советский народ, но и расхищали конфискованное еврейское добро. Чтобы скрыть следы преступления, «охранники» прибегли к отработанной воровской схеме: они подожгли склад, и эта великолепная церковь, в которой крестили в 1913 году Харикли, стала жертвой ещё одного преступления воров.
29-летняя Харикли стояла на открытой веранде отцовского дома и, закрыв глаза, мысленно перелистывала страницы прожитых лет. Её родители — отец Христофор Анастасович и мать Таисия в Крым прибыли из Греции, из города Трабзон, ещё до революции. (В настоящее время Трабзон принадлежит Турции.) Турки устроили резню в северной части Греции, завоевав всю Понтийскую область. Греческий народ подвергся геноциду со стороны Турции. Многие, спасая свою жизнь, бежали в Крым, прячась в Христианской России. Люди свободно перемещались по миру, ища лучшей доли. Часть греков обрела свою вторую родину на берегах своих предков, в Крыму. Говорят, ничего не бывает постоянней — временного. Переехав временно в Крым, они остались здесь навсегда. Здесь, в Крыму, родили пятерых детей.
И здесь опять подверглись насилию татар, которые считали, что Крым — это их вотчина и христианам здесь нет места. Многие греки жили в Дерекое. Татары периодически устраивали резню, убивая греков и армян, которые вынуждены были переселяться в район Поликуровского холма, где в основном проживала русская диаспора. Город Ялта начинался с поселения на Поликуровском холме. Раньше здесь был Иоанновский монастырь-крепость, который уничтожили турки. На этом месте в 1837 году Г. И. Торричелли воздвиг храм, через полвека перестроенный городским архитектором Ялты Н. П. Красновым, — Собор Иоанна Златоуста. В том же 1837 году российский император Николай Первый посетил Крым, он был очарован природой Южного берега и высочайше повелел переименовать посёлок Ялта в уездный город Ялта! С тех пор город начал разрастаться от храма Иоанна Златоуста во все стороны. Уже в наше время сожженный в годы войны храм был отстроен заново по старым чертежам.
В Ялте мирно уживались народы многих национальностей. Только почему–то одни татары были недовольны таким положением дел. Своё недовольство сложившейся ситуацией вымещали на армянах, греках, на ком угодно, кто, по их мнению, был неуместен на этой территории. Русским они претензий не предъявляли, хотя русские также были христианами. Русских они боялись. Боялись мощи русского государства. И не без основания. Когда у татар случался очередной приступ такого недовольства, они хватались за ножи и резали христиан. В такие времена на помощь людям приходила Россия и периодически урезонивала горячие головы.
Православное местное население из района Дерекоя, бросая все свои пожитки, перебирались ближе к русским. В район Поликуровского холма и массандровской рыбацкой слободки, где татары боялись насаждать свои порядки. Агрессивная политика татарского руководства всегда в итоге приводила этот народ к большим проблемам. Периодически, после очередного всплеска насилия над христианами, татарский народ подвергался различным формам репрессии со стороны очень сильного соседа — России, которая требовала от татар только одного — мирного сосуществования с другими народами, населяющими Крым.
Но татарское руководство, подстрекаемое Турцией, периодически становится на путь реваншизма по отношению к другим народам. В итоге страдает татарский народ-труженик, который работает на полях, выращивая сельхозпродукты, проливая реки пота, зарабатывая себе на жизнь. Татарам надо бы раз и навсегда отказаться от вкуса крови и научиться любить соседей, во имя своего же будущего.
Татарским «гнездом» всегда был посёлок Васильевка. Там у них было всё руководство — «штаб». Оттуда руководили всеми праведными и неправедными действиями этого народа. Татары действовали так: накопив политический капитал, начинали предъявлять претензии русским властям. А в подтверждение своей несогласной политики с русскими они начинали резню — греков, армян. Странная психология — объявлять джихад тем, с кем живёшь бок о бок. И каждую ночь в Дерекое вырезали по нескольку семей.
Поняв надвигающуюся трагедию, отец Харикли собрал всю свою многочисленную семью и ушёл в район Поликуровской, чтобы обустроиться среди русских. Дойдя до речки Быстрой, в районе нынешнего цирка, мирные греки натолкнулись на засаду. Татары устроили здесь на мосту пропускной пункт «фильтрации», решая самовольно, кому жить, а кому — умереть.
Дедушка Христофор был человеком умным, он знал восемь восточных языков, хорошо знал татарский язык, был знаком со многими татарскими руководителями. И это обстоятельство дало ему и его семье возможность вырваться из этого капкана, перейдя мост через речку Быструю. На Поликуровской, 13, дедушка Христофор снял у хозяев квартиру и поселился здесь среди русских.
Татары, тем не менее, продолжали бесчинствовать. Тогда возмущённая этим произволом общественность города обратилась к губернатору с просьбой урезонить бандитов. Защитить мирный народ от кровавого разгула. Русскому долготерпению пришёл конец. Из Севастополя прибыл крейсер «Парижская Коммуна», стал на рейде. Власти города выдвинули татарам ультиматум: прекратить кровавый беспредел, в противном случае будут приняты жёсткие меры. Но, к сожалению, получилось как всегда — голос разума услышан не был, и геноцид мирного населения продолжался.
Татары своей неуступчивостью на свою голову накликали беду. И она пришла. Крейсер «Парижская Коммуна» начал пальбу по Васильевке из своего главного калибра. Маленькая Харикли забралась со своими братьями на крышу дома на Поликуровской улице, они смотрели, как огромные чёрные болванки — «снаряды» пролетали над их головами в сторону посёлка Васильевка. Грохот продолжался до тех пор, пока парламентарии татар не приняли ультиматум.
Опять в угоду амбициозным политическим деятелям пострадали простые люди. Конечно, это трагедия татарского народа, который периодически подстрекается турецкими покровителями, возбуждающими в людях ложное чувство «патриотизма» и приверженности к мусульманской вере, забывая, что все люди равны на этой земле.
К величайшему сожалению, в дальнейшем подобная трагедия в историческом плане ещё не один раз повторится с татарским народом. Очень хочется надеяться на то, что низменные чувства людей не будут брать верх над разумом. И подобные ситуации навсегда уйдут в прошлое истории. А многонациональный крымский народ — русские, греки, татары, евреи, армяне всегда будут жить в мире и согласии. Только в одной Ялте живет более двадцати разных национальных диаспор. И разжигать национальную рознь — это непозволительная беспечность, которая никогда ничем хорошим не заканчивалась.
В начале XX века в России начинаются различные перевороты, один страшнее и глупее другого. На смену царю-либералу, который оказался неспособным удержать власть в своих руках, придут «товарищи» в кожаных куртках и с маузером на боку, которые всем покажут кузькину мать. Крайним, как всегда, останется простой народ — русские, украинцы, евреи, татары.
В итоге, после кровавой грызни, которая называется «гражданской войной», в России к власти придут немецко-масонские товарищи. Но это тот самый случай, когда говорят: «Хрен редьки не слаще».
Почувствовав с первых дней вкус «хрена», дед Христофор собрал все свои пожитки, жену, детей и в 1921 году решил вернуться в Грецию. В это время желающим была предоставлена возможность, выехать из России. Для этой цели еженедельно из Ялты в Стамбул отправлялись бесплатно зафрахтованные суда.
На рассвете дед Христофор вывел всю свою семью во двор, и мощеной Поликуровской улицей они отправились вниз к морскому порту, где их ждал теплоход. Но, подходя к Морвокзалу, они увидели корму отходящего судна. Маленькая Харикли только услышала протяжное «ту-у-у», теплоход ушёл, а они остались. Это было последнее судно, которое давало возможность желающим покинуть Россию. Больше никогда этой греческой семье не суждено было увидеть родину своих предков. Они навсегда остались жить в России. Новой Советской России, где всё было не так и всё было против них. Они теперь оказались иностранцами в этой стране. «Нацменами». Гражданами «второго сорта».
Харикли была единственной девочкой, и, когда умерла её мама, она стала хозяйкой большой семьи Янокопулос, где кроме отца, были ещё три брата — Анастас, Харлам и Николай.
Харикли родилась 30 декабря 1912 года. Её крестили 7 января 1913 года в храме Иоанна Златоуста на Поликуровской. Её отец Христофор, человек общительный, трудолюбивый, на этой же улице, в доме номер 13, арендовал весь первый этаж. Четыре комнаты, открытую веранду, подсобные помещения и сараи для коз. Вечерами во дворе собирались все домочадцы, играть в карты или домино. Играли до позднего вечера. Дед Христофор не употреблял крепкие напитки, но всегда в доме имел спиртное. Нальёт, бывало, графинчик вина, поставит маленькие стаканчики и, по ходу игры, угощает всех желающих.
Пронюхал об этой компании русский Иван, который жил на Слободке, и повадился любитель карточной игры похаживать на Поликуровскую улицу. Увидел курский «соловей» дедову дочь Харикли, да и влюбился по самые уши. Поликуровскую начал посещать ежедневно. Проявлял знаки внимания к молодой девушке, а затем начал ухаживать. В 1935 году сделал предложение и женился на Харикли.
В 1936 году у них родился первенец, которого назвали Илларионом, — «Ларик». Иван работал строителем, так же как и его отец, Иван Васильевич, родом из Курской области. В Крым приезжал на сезонные заработки, со временем привык к Ялте, да так и остался здесь на всю жизнь. Работал Иван Васильевич на строительстве дач и дворцов, которые интенсивно возводились в конце XIX века на Южном берегу Крыма.
Он участвовал в строительстве Ливадийского дворца Императора Российского Николая Второго. Периодически принимал участие в реставрационных работах во дворце. Российский царь-батюшка любил прохаживаться по красивому Ливадийскому парку. Однажды Иван Васильевич и ещё четверо рабочих занимались ремонтом опорной стены на территории дворца. Вдруг к ним подходит сам царь, безо всякой охраны. Все пятеро дружно поклонились в пояс самодержцу, а царь полез в карман и каждому положил в руку по золотому. Царь посмотрел на работу, улыбнулся и пошёл прогуливаться дальше по парку.
В 1917 году к власти в России пришёл «гегемон», а к 20-м годам докатилось это несчастье и до Крыма. История доказала: власть не имеет права быть мягкотелой. То, что у нас называют «демократией», — это не что иное, как ловушка для легковерных и глупых людей. Наша «демократия» — это анархия и ничто другое. Во всех процветающих странах власть всегда жёсткая и чётко очерчена рамками закона. Такую систему не способна свалить ни одна демагогия. Власть обязана опираться на букву закона, и только в преступном мире люди живут «по понятиям».
Попрание закона властями ведёт к развалу общества. Что касается критиков, они есть и будут при любой власти. Не критикуют только ленивые. А беспринципная власть демагогов обрекает государство на распад. Эта трагедия у нас, к сожалению, периодически повторяется с завидным постоянством. И пока народ руководителей будет выбирать по длине языка, а не по делам, эта трагедия будет преследовать его всю жизнь.
Так случилось в Российском государстве при царе Николае Втором. До переворота 1917 года Россия была богатым, процветающим государством. Гений Столыпина обещал к 1920 году вывести Россию на первое место по экономическим показателям в Европе.
Эта перспектива страшно напугала империалистические западно-масонские кланы, которые сделали всё, чтобы эти планы не осуществились. Убили Столыпина в Киеве. А затем, в 1914 году, эта международная масонская мафия собралась в Швейцарии, в Берне, и разработала план уничтожения Великой Российской Империи. Организовали массу партий, которые занимались развалом государства Российского. Эти партии финансировались зарубежными странами — Германией, Англией и другими, всеми, кто видел в России соперника на экономическом горизонте. Но немалую лепту в это предательство внесли и российские предприниматели и деятели культуры, которые сделали очень много для того, чтобы в 1920 году народ стал — нищим. Чтобы Россию очередной раз поставить на колени. Чем большее горе накрывает Россию, тем богаче становятся те, кто вредит русскому народу.
Наши враги раскалывают славянские народы, сеют между ними вражду для того, чтобы самим диктовать волю ослабевшему государству. В 1990 году государственный секретарь США Бжезинский заявил: «Мы готовы вложить любые деньги, но сделать надо всё, чтобы три славянских народа, русские, украинцы и белорусы, никогда не воссоединились в одно Союзное государство». Да, это враги русского народа, они как огня боятся сильного, процветающего славянского государства. Но его слова могли бы быть просто пустым звуком, если бы наш народ проявлял гражданскую мудрость.
Смута всегда идёт на нашу землю с Запада. Внедряют эти «чипы» в сознание нашего народа, как всегда, начиная с интеллигенции. Недовольство властью первыми проявляют «интеллектуалы», раскачивая государственную машину всеми доступными способами. У них в распоряжении такое грозное оружие, как средства массовой информации и другие рычаги, подрывающие основы государства.
Так было и до 1917 года, когда русская интеллигенция «с жиру бесилась». Они потворствовали тем, кто грабил, громил, взрывал изнутри Россию. Это и меценат Савва Морозов, у которого денег было больше, чем капель в море. Это и поэт Александр Блок, который как сыр в масле катался в лучах славы, но был недоволен властью. Примеров множество. В основном это видные деятели с безграничными амбициями и коротким видением перспективы.
В конце концов, все они оказались за бортом истории, а многие кончили свои дни на помойке, в нищете. А Великую Россию в очередной раз окунули в море крови. Да, внутренние враги страшнее и опаснее тех, кто идёт на нас войной с открытым забралом. Очень жаль, что история мало чему учит народ, и мы, как малые дети, с постоянным упрямством наступаем на одни и те же грабли.
А сейчас, после небольшого экскурса в историю, мы вернёмся к нашей героине. 28-летняя Харикли стояла в 1941 году 22 июня на открытой веранде отцовского дома и своим проницательным умом пыталась угадать, что ждёт её в будущем, её, которая родилась и выросла на русской земле. Для которой русский человек стал другом, мужем, отцом её детей и вообще всей её судьбой.
Она окликнула четырёхлетнего сына Иллариона и усадила за стол, начала кормить его манной кашей. Мальчик удивился, он давно уже ест сам, а тут мама решила покормить его. Скорее автоматически, чем осознанно Харикли ложку за ложкой клала кашку в маленький ротик сыну. Черноволосый сорванец улыбался, а Харикли, смотрела куда-то вдаль, а мысли её были ещё дальше, они пронизывали толщу времени, вглядываясь вперёд, пытаясь предсказать, что будет с ней и её близкими.
Её душа пребывала в прострации, неведении, и это состояние ещё больше мучило душу этой женщины. И над головой повисали историко-риторические вопросы: «Что, где, когда?» Они, как гвоздь, застряли в мозгу и не дают покоя душе. А её душа, самый чуткий орган, подсказывал, что судьба у неё будет тяжкой, суровой и далеко не однозначной.
Эта душевная тяжесть, как камень на сердце, не даёт ни дышать, ни жить спокойно. Иллариону нравилась кашка, и он с аппетитом закончил трапезу. Дед Христофор сапожничал на веранде. Он заканчивал делать «постолы». Постолы — это национальная обувь греков. Они изготавливаются из куска кожи «сыровены», ладно подгоняются по ноге и прошиваются тонкими лентами кожи. Завязываются вокруг щиколотки. Очень удобная обувь для ходьбы по горной местности.
Илларион улыбался, а большие голубые глаза матери были полны грусти. Война! Это страшное слово не сходило с уст окружающих. Харикли понимала, что жизнь её мужа Ивана поставлена на карту, да и судьба всего, что её окружало, стала одним тёмным пятном. Только Господь Бог знает, что ждёт их теперь впереди.
У Ивана повестка на призывной пункт военкомата, а это значит, что завтра предстоит страшная минута расставания, а сегодня она уже испытывает горькую боль разлуки и ни с чем не сравнимую боль души. Вся её семья, да что там семья, весь советский народ, народ этого огромного государства, подвергся в очередной раз кровавому испытанию. Вопрос стоит жёстко: жизнь или смерть? Страна стоит на краю пропасти. Состояние неведения угнетает и разрывает душу. Она умеет владеть собой, поэтому внешне спокойна и выдержана. А душа сжатая, как пружина, готовая в любой момент взорваться в экстремальной ситуации.
Харикли — умница, сильный, выносливый человек. Среднего роста, ладно скроенная, белокожая, голубоглазая, с правильными чертами лица и огромной русой косой, которая подчёркивала и без того ярко выраженную женственность. У неё было всё, чтобы считать себя счастливым человеком. Но время постоянно вносило коррективы в жизнь этой женщины, и часто не в ту сторону, где жизнь для человека кажется просто сказкой. Нет, время испытывало её на прочность. Удары судьбы с одной стороны укрепляли её волю, с другой — разрушали её здоровье.
Неведение — вот та пелена, которая застилает сознание человека. Страшно то, что будущее не сулило никакой перспективы на лучшую жизнь. Будущее не просто призрачно, оно просто туманно. Что будет, то и будет, от судьбы не убежишь, подумала женщина, и с этим надо смириться.
Дедушка Христофор, управившись с обувкой, пошёл в сарай готовить козочек к выгону на пастбище. И мальчик с дедушкой погнали коз на горку, где было много сочной кормовой травы. На самой верхней точке Поликуровского холма раскинулось старое кладбище. Здесь погребены те, кто отдал свою жизнь за то, чтобы Ялта была русским городом. Под командованием полковника Поликурова русские воины в своё время наголову разгромили турецких янычар. Крым был присоединен к российской короне. Русских героев, погибших на Поликуровском холме, отпевали здесь же в церкви и хоронили на вершине холма.
Воздвигнутый в 1837 году капитальный храм с великолепной колокольней, прекрасным куполом, который своим золотым сиянием извещает все суда, что на горизонте красавица Ялта, стоит и по сей день.
Храм Иоанна Златоуста был действующим до тех пор, пока «гегемон» не решил судьбу всех верующих. В этом храме крестили новорождённых, отпевали умерших, постоянно велась служба. Судьбу верующих в 20-е годы решили на одной из сходок. Харикли было десять лет, когда на площади у рынка собрали народ и комиссары начали зачитывать постановления.
Рядом с Харикли стояла энергичная татарка, которая темпераментно комментировала все заявления оратора; комиссар во всё горло кричал: «Закрыть русскую церковь» — и стоявшая рядом темпераментная дама, в унисон оратору, комментировала: «И плаверно, и плаверно». А оратор не унимался и продолжал: «Закрыть еврейскую синагогу» — и опять темпераментная дама не унималась и в унисон кричала: «И плаверно, и плаверно». Оратор продолжал: «Закрыть татарскую мечеть» — вот здесь темпераментная дама сделала паузу, видимо осмысливая происходящее, и вдруг как резаная завопила: «И нэ плаверно, и нэ плаверно, пошёл к чёрту матри». Интересно устроен человек: если беда настигла твоего соседа –- значит это «правильно». А если она коснулась тебя, значит это «не правильно». Хорошо будет тогда в обществе, когда беда одного человека станет осознанным горем всего общества.
Интересно, почему так устроена психика человека, почему он думает только о своих проблемах? «Разделяй и властвуй» — вот порочная система, которую взяли на вооружение наши недруги. Только единение нашего народа способно противостоять врагам!
А толпа вопила от восторга. Любит народ перемены, только никогда не задумывается, в какую сторону дует ветер перемен. Пока мы не научимся думать, всегда будем отвечать за свои непродуманные поступки, но только цена бывает очень высокой, порой в целую жизнь.
Бедная Харикли, а тогда её называли просто Тина, слушала и ничего не понимала. Она не могла понять: как можно закрыть церковь? Ту самую церковь, в которой её крестили, куда она ходит почти каждый день на все праздники. И что теперь она будет делать? И вообще, что делать всем людям? Тогда она ещё не знала, что такое «двойные стандарты». Тогда она не знала, что людей интересуют только личные проблемы, а проблемы соседей никого не трогают. Проблема соседа — это то же самое, что проблема инопланетянина, который живёт за триллионы километров от нас. Это глубокое заблуждение в итоге порождает массу проблем.
И только тогда, когда Харикли было уже под тридцать и она шла восьмой раз «на обмен», глубокой осенью, незадолго до того дня, когда на свет появился её второй сын Александр, — в то тяжкое время она уже знала, что такое двойные стандарты, что такое предательство и людская подлость. Она была человеком мудрым, а следовательно, молчаливым и никогда не вступала в дискуссии, она знала: спор — это напрасная трата энергии. Спорщики, как правило, некомпетентны в тех вопросах, о которых идёт речь. Главное у нашего спорщика — это выговориться, а точнее, выкричаться.
Сборы к походу «на обмен» — непростой процесс. В попутчики выбирали тех, к кому лежит душа, кому можно было доверять. Собиралась группа, грузили товар на брички, впрягались, как рабы в Древнем Риме, и — вперёд. Принцип простой: одни тянут — другие толкают. Вместе с Харикли часто на обмен ходил её свояк Захар, она уважала его. Это был молчаливый и даже несколько хмурый человек, но ему можно было доверять. Да, её положение иначе как тяжёлым не назовёшь.
Идти на восьмом месяце беременности триста километров, толкая перед собой бричку, — в это просто поверить невозможно, но, к сожалению, это исторический факт. В таком положении не каждая пойдёт на прогулку с детским рюкзачком за спиной и шапочкой на голове типа «я у мамы дурочка», а эта раба Божья шла за куском макухи, чтобы не дать умереть с голоду её родным.
Часто такие «прогулки» для «менял» заканчивались либо неудачной сделкой, либо грабежом со стороны полицаев. Иногда попавшие в облаву становились невинными жертвами фашистского беспредела. Любого человека могли застрелить прямо на обочине дороги.
Сборы «менялы» назначили на 5 часов утра на площади у собора Иоанна Златоуста. С вечера Харикли собиралась в путь-дорогу. В три часа ночи заставила себя прикорнуть на пару часов. А здесь ещё Илларион с просьбами: «Мама, я пойду с тобой». Нет, подумала она, не возьму, он ещё мал, хотя и лёгок на ногах и может ходить на большие расстояния. Биологические часы у неё работали чётко, однако она проспала. Видимо, сказывалось переутомление, и сквозь утреннюю дрёму она услыхала голос Захара: «Тина, пять часов». Она не любила, когда люди опаздывали к ней на свидание, и сама никогда не опаздывала. В пять часов пятнадцать минут все были в сборе, прозвучала команда: «Пошли» — и в путь отправились пять бричек, запряжённых тринадцатью мучениками, по маршруту Ялта — Симферополь.
Шли дорогой, которую построили ещё до революции. Идти, как всегда, было тяжело, но этой жертвы требовала необходимость. Переход Ялта — Алушта занимал один световой день, с привалами для отдыха. Продуктов не было. До самой Алушты нечего было положить в рот. В лучшем случае в Алуште полагалось перед сном съесть, а точнее пососать кусочек сухаря, у кого таковой имелся.
Это был обычно тринадцатичасовой переход. Тот случай, когда у Харикли было время многое вспомнить, многое заново осмыслить. Проанализировать и подумать над тем, как выжить, в этой мученической жизни, в битве за неё. Всю жизнь её преследовала проблема, которая называется: «Безысходность». Это жизненный «шлагбаум», который постоянно стоял на её пути. И эта женщина всю жизнь решала один и тот же вопрос: «Как быть?»
Вот теперь, толкая перед собой бричку, на восьмом месяце беременности, без крошки хлеба во рту, в течение всего светового дня она задавала себе вопрос: «Почему?» Почему ей выпала такая тяжкая доля в жизни? И это она объясняла по-своему. Она считала, что виной её бед — имя, которое дали ей родители.
«Харитина» по-гречески означает «мученица». Она считала: такова судьба, и её жизнь — нескончаемые муки. Но, несмотря на то, что жизнь сотни раз загоняла её в угол, где кроме тьмы и безысходности ничего не было видно, она никогда не опускала рук. Никогда не паниковала, не падала духом, всегда старалась трезво оценить ситуацию и всегда с честью выходила из самых сложных коллизий. Другое дело — чего стоило ей решение этих проблем. В такие минуты казалось, что этот человек питается сверхъестественным духом, силами, посылаемыми в её душу от самого Господа Бога. Её руки — это два мощных крыла, которые выносили её из самых сложных ситуаций, в которых менее слабые личности просто сгинули бы навсегда.
А она жила, жизнь била её, а она крепчала. Да, она оказалась крепким бойцом. Битва за выживание стала её повседневной действительностью. Ходоки «на обмен» — это бурлаки того смутного времени, но не на Волге в XIX веке, а в середине XX столетия на пути из Ялты в Симферополь.
Кровавые мозоли на руках, разбитые в кровь ноги — это нюансы, на которые никто не обращал внимания. Это была проза действительности. В их головах жила одна мысль: как выгоднее обменять тряпьё на несколько кукурузных початков или ломоть макухи. Привезти продукты — это была удача. Из кукурузных початков многое можно приготовить. Если в кукурузные зёрна добавить мелко перемолотые лесные жёлуди, получится вполне съедобная похлёбка. Во всяком случае, с голоду уже не умрешь. Если не побрезгуешь употребить это в пищу.
Лес давал, кроме желудей, ещё добавку к столу ялтинцам. В лесу можно собирать грибы, главное чтобы немец не принял тебя за партизана и не подстрелил. Кизил, грецкий орех, фундук, дичку груши, королевское яблочко и другие дикие ягоды и фрукты. Летом вдоль дорог и заборов повсюду растёт сочная крапива. Она не только больно обжигает, но, правильно приготовленная, крапива очень питательна, содержит большое количество различных полезных веществ, витаминов.
Все эти дары природы прежде всего не давали умереть людям с голоду. В домах отопление было печное, и чтобы перезимовать в тепле, в каждой комнате устраивали в углу печку, небольшую, на две конфорки и, конечно, с духовкой. Топили дровами, на растопку шли шишки. А за этим добром ходили «в лес по дрова», как говорило местное население. Мешок шишек и дров — и есть возможность протопить печь, искупать детей и самим помыться. И возможность сварганить какую-то похлёбку.
Дрова и шишки собирали в районе заповедника, брали в основном сухостой. Детей также приобщали к труду, маленький мешочек за спиной, так называемая котомка, с шишками — это норма для детворы. Через посёлок Массандра — прямиком в лес, «по дрова».
Прокручивая в голове массу различных вариантов, Харикли продвигалась со своей группой вперёд. Здесь уместно поговорить о том, что представляла собой дорога Ялта — Симферополь. Это в 1960 году, благодаря Н. С. Хрущёву, дорога стала называться трассой, а во время войны это была грунтовка с бесконечными спусками и подъемами и, конечно, с бесчисленными поворотами. Классифицировалась она как дорога с асфальтовым покрытием. На самом деле асфальт давно был разбит. Многокилометровые участки вообще представляли дорогу с земляным покрытием — грунтовку. Сплошные ухабы и серпантин.
Вот по такой дороге приходилось тащить тяжело груженную бричку. Постоянно приходилось работать физически, напрягаясь при движении вверх и упираясь ногами на спуске. Вот таким образом 40 километров идущие «менялы» преодолевали за один световой день. И вот, наконец-то, они на окраине Алушты. На ночлег старались разместиться поближе к дороге. Утренний сбор — на развилке у автовокзала.
А сейчас надо устраиваться на ночлег. Постучались в дом недалеко от дороги. На крыльцо вышел хозяин: «Дядя, у вас можно переночевать?» — спросила Харикли. Хозяева давно привыкли к таким постояльцам. «Заходи, дочка», — сказал хозяин.
Харикли с Захаром вошли в дом. В прихожей сняли обувь. Харикли обратила внимание на то, что обуви в прихожей было немного, значит и постояльцев не должно было быть так уж много. И действительно, они пока что были единственными гостями. Хозяин указал место ночлега. Им сегодня повезло, их место было у самой плиты, а это значит, что ночь будет тёплая и можно будет выспаться. За окном быстро спускалась ночь. И в доме стало темно. Харикли постелила своё пальтишко на лежащую на полу циновку, села на неё, придвинулась спиной к плите и почувствовала облегчение. Тепло и сон — это своего рода лекарство для насквозь промерзшего, уставшего человека.
Тело как будто обмякло, и она вся расслабилась, только в ногах что-то пульсировало. Вздрагивали почему-то мышцы, но вскоре они также успокоились, и она потихоньку стала погружаться в сонную дремоту. Вошёл хозяин, держа в руках лучину, слабо освещавшую помещение. Плата за ночлег обычно осуществлялась утром, и появление хозяина несколько удивило постояльцев, ведь они хотели только одного — спать! Но хозяин, слово за слово, разговорил Харикли. У него, видимо, было желание с кем-то поговорить, выговориться, и она это почувствовала. У неё был талант — выслушать собеседника.
Она внимательно слушала хозяина. Он заговорил: «Мы татары, мы такие же, как и все остальные люди, живущие в этой стране. Мы всегда подчинялись тем законам, по которым живет наша страна, мы законопослушные люди и так же, как и все, страдаем от горя, постигшего наш народ. У нас те же проблемы — голод, холод, нужда». Неожиданно он замолчал, видимо собираясь с мыслями и обдумывая, как перейти к главной теме своего рассказа. Тяжело вздохнул.
Поднял голову вверх к небу, закрыл глаза, помолчал несколько секунд и продолжил свой рассказ: «Нет продуктов, нет керосина, чтобы осветить жильё. Сегодня днём пришёл сосед и говорит: „Саид, в горах разорили, а точнее разграбили, партизанский схрон“. Я поначалу не обратил на это никакого внимания, подобного рода события происходят ежедневно. Одних грабят, другие убивают. Чему удивляться, ведь идёт война.
Но к обеду, управившись с хозяйством, по дому, вспомнил слова соседа и подумал: делать нечего, пойду посмотрю, что там в горах происходит. Прошел участок леса и подошёл к отвесным горным скалам. Здесь среди камней и кустарника повсюду были разбросаны пустые ящики, коробки, какие-то пакеты. Разный хлам, на который, прохаживаясь по этой территории, не обращал никакого внимания. Я убедился: да, здесь, видимо, действительно был партизанский схрон, и кто-то его разорил.
Но, понимая, что любоваться на чьё-то горе мне не доставляет удовольствия, решил спускаться вниз к дороге. Пройдя несколько метров, увидел металлическую бочку, которая лежала, плотно прижатая к огромной сосне. По-мальчишечьи двинул её ногой и почувствовал, что бочка не пустая, в ней что-то есть. Я ещё раньше почувствовал запах бензина. Но не знал источник его происхождения, а здесь сообразил, что в бочке был бензин.
И первая мысль была, естественно, как бы поживиться бензином, но затем подавил в себе это желание и пошёл вниз. Но шайтан меня, видимо, попутал, зачем, думаю, добро пропадает, и я вернулся. Поднялся выше, нашел пустую железную банку и потихоньку начал цедить бензин из бочки».
Дело в том, что, чувствуя приближение войны, в 1940 году местные власти, в скрытом порядке, сооружали схроны в горах Крыма. Где — об этом знали только первые лица горкомов и обкомов Коммунистической партии. И соответственно, это держалось в строжайшем секрете. Продуктов в этих схронах хватило бы партизанским отрядам на ближайшие 20 лет. Там было достаточно оружия, взрывчатки, различного оборудования и разнообразные продукты.
Но предатели советского народа отрабатывали фашистские подачки. И то в одном, то в другом месте разорялись партизанские схроны. А народные мстители, партизаны, голодали и испытывали нужду буквально во всём.
За первую военную зиму 1941-42 годов были практически разорены все партизанские схроны — склады, на которые возлагались такие большие надежды на протяжении всей военной эпопеи. Но действительность оказалась более прозаичной, и каждый в такой ситуации думал только о том, как выжить. После непродолжительной паузы хозяин продолжал: «Вот с такой простой, приземлённой мыслью, не думая ни о чём, кроме того, как набрать банку брошенного кем-то бензина, не пролив ни одной драгоценной капли, начал цедить бензин из бочки. Вдруг надо мной прогремел громовой голос: „Шакал!“ Я человек не трусливый, но от неожиданности вздрогнул и вместо того, чтобы поднять голову и разобраться в чём дело, как заговорённый, вцепился взглядом в банку с бензином, боясь пролить драгоценную жидкость.
А этот голос, как гром, звучал надо мной: „Где совесть твоя, постеснялся бы седин своих“. Я остолбенел, бензин пролился, а я, как замороженный, сидел на корточках и выслушивал это оскорбление. В левой руке держал бесценный „трофей“, правой рукой удерживал бочку. То, что услышал, это сравнимо с громом среди бела дня. Подняв глаза вверх, увидел метрах в пяти стоявшего на скале, буквально надо мной, человека.
Это был молодой мужчина высокого роста, статный красавец. Его густые длинные волосы кудрями спускались до самых плеч. Его красивое лицо никак не гармонировало с жестким, даже громовым голосом. Но главное, от чего я никак не мог прийти в себя, это даже не от оскорбления моих седин, а от недоумения. Виновен ли и если виновен, то в чём моя вина?
Но в следующий момент сообразил, что попал в довольно-таки щекотливую ситуацию. Я же ни в коем случае не причастен к разорению партизанских схронов, но шайтан меня попутал с этим бензином. Я онемел, потому что чувствовал за собой какую-то вину, вину за тех, кто совершил это преступление. И не мог в своё оправдание сказать ни слова.
Этот красавец, на чистом татарском языке, продолжал: „Тебя, старик, пристрелить бы здесь, на этом месте, за то горе, которое предстоит испытать партизанам этой зимой“. После этих слов банка вывалилась из моей левой руки, а правая рука описывала какие-то движения, говоря о том, что вины моей здесь никакой нет. Я встал, меня развернуло на 180 градусов, и, не промолвив ни единого слова в своё оправдание, я побрёл вниз с горы.
Шёл я медленно, всё моё тело трясло, как в лихорадке, меня мучила обида. Почему этот татарин-партизан оскорбил мои седины? За всю свою долгую честную жизнь я не совершил ни одного неправедного поступка, и вдруг — на тебе.
С другой стороны я пытался поставить себя на его место: что, интересно, я бы сказал или сделал на его месте? И понял, что каждому человеку надо быть на своём месте, а главное, надо быть просто честным человеком, и всё».
«Отец, — обратилась Харикли к хозяину, — а ведь он мог вас застрелить». — «Ты знаешь, дочка, — сказал старик, — я об этом не думал, всё было так неожиданно. Только сейчас осознал, что этот молодой татарин-партизан будет обречён на голодную, холодную зиму в наших Крымских горах. Я понимаю всё, но так уж случилось», — повторил несколько раз старый Саид.
Харикли сочувственно посмотрела на старика, и ей стало жалко этого человека, она видела, как переживает он о случившемся, и всячески показывала своё сострадание к нему. А ему необходимо было с кем-то поговорить, излить душу, доказывая, прежде всего самому себе, что Саид честный человек и на подлости не способен.
Закончив рассказ, хозяин начал ёрзать на стуле, как бы говоря: спасибо, что выслушала и поняла. Встал, тихо сказал: «Спокойной ночи» — и, держа коптилку в руках, вышел из комнаты. Харикли тем временем покончила с сухарём и погрузилась в сладостный долгожданный сон. Такие сны кажутся одним мгновением, вроде только лёг, и уже надо вставать.
Будил постояльцев хозяин. Плата за ночлег символическая: кто что даст, и на том спасибо. Труд этих людей иначе как рабским и назвать нельзя. Но язык не поворачивается таким образом обозвать этих людей. На самом деле это были Великие труженики, с величайшей ответственностью за тех, кто стоял за их спиной. Кому они не давали умереть с голода. Они были героями и на своём фронте, таким образом, дрались с фашизмом за своё место под солнцем, именно для того, чтобы не стать рабами. И они выжили. И они победили. Это была их линия фронта, но для этого им надо было ещё много-много, тяжело — идти.
Можно сострадать мученической судьбе нашего народа, но ни в коем случае нельзя назвать этот народ рабами. Их труд ассоциируется с рабским, но упирались они «рогом» не как рабы, а как вольные люди. И больше всего они боялись стать рабами. А это могло произойти только в том случае, если бы фашизм одержал победу над нашим народом. Вот тогда каждый положенный в рот кусок хлеба можно было бы назвать рабским. А в то время весь наш народ боролся за свою свободу — разными путями и средствами.
Простившись с хозяевами, Харикли с Захаром выкатили тачку на дорогу, к месту сбора всей компании, и продолжили путь-дорогу. Впереди их ждал сложный участок подъёма на Ангарский перевал, высота которого больше семисот метров над уровнем моря. Изможденные, измотанные восхождением на перевал, потные, мокрые до нитки, они, словно безмолвные мулы, тащили бричку вверх — вперёд. По всему телу катились градом потоки пота, всё тело ломило от усталости, но они достигли верхней точки перевала. И такое мгновение в сознании каждого из них отмечалось как очередная победа личности над судьбой.
На вершине перевала можно сделать привал, попить водички и временно расслабиться. Слава Богу, воды было много, и она была вкусной и полезной. Судьба-изменница погоняет в дальнейшем Харикли по белу свету, но она всегда и везде будет вспоминать об этой, неповторимого вкуса крымской воде.
И вот в очередной раз перед ней раскинулась долина Холодная Балка. Она любила это место. Сейчас это был огромный зелёный массив. Многоцветие красок, как это бывает глубокой осенью, радовало глаз и убаюкивало душу путника. Из лёгкой дрёмы её вывел голос Захара: «Харикли, пошли». Это означало, что время привала закончилось и им опять предстоит дальняя дорога. И они пошли.
В Симферополе бричку оставили у приятельницы — Марины Ананьевой, которая жила на Братской улице. И втроём, с её мужем Николаем, пошли на железную дорогу. Если повезёт, на подножке вагона можно «подскочить» куда-то в степной Крым. Там есть деревни, где можно что-то выменять. В Нижнегорском районе они сделали выгодный обмен и вернулись в Симферополь. Переночевав у Марины, утром на рассвете ушли в Ялту. По дороге в Ялту особых приключений не было. Дошли до посёлка Массандра и через улицу Бассейную намеревались выйти на Поликуровскую — домой.
Однако навстречу, снизу бегут какие-то люди. Харикли прижала коляску к стене, Захар обнял трясущуюся от испуга женщину, и в это время мимо них пронёсся какой-то человек. Он бежал в гору и дышал очень тяжело, как паровоз. В это время снизу раздались выстрелы. Пули пронзительно свистели, летели прямо над головой. Харикли и Захар буквально прыгнули под бричку и, прижавшись к стене, ощущали, как отлетевшие рикошетом от стены пули то «танцевали» по мостовой, а то просто прыгали от стены к стене. Штукатурка, как дождь, сыпалась на их головы, но они не смели шелохнуться.
Запыхавшийся человек бежал очень быстро, но и преследователи, их было трое, не отставали, к тому же они вели постоянно стрельбу. Но вдруг их погоня застопорилась. Харикли поняла, что оба убегающие были партизанами. Одному не повезло, его схватили полицаи. Несчастный либо не смог убежать или его ранили, и он попал в руки палачей. Как бы там ни было, завязалась потасовка. Полицаи всячески пытались сбить с ног этого человека, нанося удары по всем частям тела, а он, как несгибаемый солдатик, продолжал стоять на ногах и громко, как в рупор, кричал своему убегающему товарищу: «Иди на Ириклик». Тот, которого схватили полицаи, бежать, бедняга, не мог по той причине, что был ранен, да и сил стоять на ногах, видимо, уже не осталось. Удары, наносимые прикладами палачей, превратили беднягу в отбивную, несмотря на кажущуюся его силу. Вдруг он упал, как скошенный колос. Тут проявилась вся низменность человеконенавистнической натуры — «Хомо Сапиенса». Остервенелые удары полицаев превратили крепкого мужика в отбивную котлету. О таких говорят: «На нём не было живого места». Харикли замерла от ужаса, ведь всё происходило на их глазах, буквально в нескольких метрах.
Когда убегающий скрылся за поворотом, палачи продолжили свою грязную работу. Они свалили человека на пыльную мостовую. И в положении «победителей» учинили кровавый самосуд. Эти палачи неистово, как одуревшие, колотили прикладами по людской плоти, превращая её в отбивную. Топтали сапожищами, как будто это виноград в чане для вина, а не человеческое тело с душой. Конечно же, от такого зверства никакая душа не сможет удержаться в теле. Эти звери выбили душу из его партизанского тела.
Убедившись в том, что душа покинула тело несчастного и всё то, что несколько минут назад называлось человеком, превратилось в прах, они прикладами винтовок спихнули останки с обочины дороги в канаву и, для большей уверенности в своей «победе», сделали ещё два контрольных выстрела.
Теперь полицаи могли идти в СД и докладывать своим хозяевам, что уничтожен ещё один партизан. Полицаи-предатели сделали ещё одну грязную работу. Труп несчастного пролежал до ночи, а потом исчез. Его друг ушёл к партизанам. Не приходится удивляться тому, что партизаны были народными мстителями, которые били фашистов, и особая ненависть у них была к тем, кто предавал собственный народ.
Харикли с Захаром, от страха перед свистящими над головой пулями и увиденного убийства человека, прижались к стене. Для них это была очередная кровавая страница исторического романа, который называется — «Война». Их колотил озноб. Они испытали шок.
А «мясники», окровавленные, возбуждённые, свернули налево и пошли по улице в сторону гестапо, отчитываться перед своим начальством о «проделанной работе». На «менял» с бричкой они не обратили внимания. От пережитого стресса у Харикли пропало желание вообще о чём-либо говорить. И они быстро потащили бричку вперёд. Свернули на Поликуровскую и пошли домой.
Долгие дни оккупации оставили много шрамов в сердцах тех, кто пережил эти далеко не лучшие годы своей жизни. Истерзанные, измученные, а порой до смерти замученные души — это и есть героическое поколение советских людей. Несколько десятков миллионов человек вообще превратились в прах. Но были ещё и те, о которых редко кто вспоминает. Это огромная армия раненых, физически и нравственно покалеченных людей, которым война просто перечеркнула всю жизнь и развеяла надежду на человеческое существование.
Война — величайшее преступление против человечества. Люди из поколения в поколение совершают одни и те же ошибки. Нужно наконец-таки понять, что такое хорошо, а что такое — плохо! Интересно, «Хомо Сапиенс» — «человек разумный» когда-нибудь поймёт эту простую истину?
Повседневный эгоизм, зависть, жадность и страсть к стяжательству, предательство идеалов — все эти низменные качества превращают людей в злобных хищников. Вот они-то и направляют периодически человечество из одной бездны в другую. Рост человеконаселения на планете возрастает с каждым годом, и он никем не регулируется и не прогнозируется, но, странным образом, регулируется тёмными силами, путём страшных войн и болезней.
Человечество истребляется целенаправленно с трагическим постоянством. Ведь это проще, чем напрячься и подумать, как прокормить шестимиллиардное население планеты. Отсутствие нравственных начал — это аморально. Золотой телец правит бал в мире, а не те, кого мы с пафосом называем — народ!
И человечество планеты, если и дано ему погибнуть, то погибнет не от атомной бомбы, которой его не одно десятилетие пугают, а от элементарного отсутствия нравственности, которое уничтожит всё живое на земле. Стремительное падение идеалов — это тревожный звоночек человечеству. На этой почве проросли такие одиозные фигуры, как Гитлер, Муссолини и им подобные. Зло на земле зарождается в недрах международного капитала. И оно пока неискоренимо, к сожалению. Скорее наоборот, укрепляет свои позиции. И будет цвести махровым цветом до тех пор, пока материальные ценности будут доминировать над моральными принципами. И этот путь прямиком ведёт к гибели цивилизации. Жаль, что погубили Советское государство. Хотя в нём было много недостатков, но это была первая попытка создать общество с равными условиями всему человечеству. Там были ростки справедливости. Это было стремление к тому, чтобы не было сверхбогатых и нищих. Видимо, задача до такой степени сложная, что человечество просто не доросло до понимания этой справедливой идеи. Жаль, что Советское государство оказалось в руках бездарей, предателей и аферистов.
16 апреля 1944 года Харикли, весь советский народ, все жители города Ялты приняли этот день с восторгом — День освобождения Ялты. Солнечный, тёплый день. Господи, наконец, случилось то, о чём мечтали, к чему долгие годы стремились и терпеливо шли наши люди. Это один из самых великих дней в жизни нашего народа. Люди радовались, встречая друг друга, на улице все обнимались, целовались. Песни, пляски. Это был мощнейший выброс адреналина, в виде эмоций накопившийся за долгие годы оккупации.
Но, как всегда бывает в нашей жизни, в каждом деле есть обратная сторона вопроса. Муки оккупации закончились, но война продолжалась. Всё мужское население получило призывные повестки. Сборы были недолги, и супруг Харикли — Иван Иванович, уже на призывном пункте перед отъездом на фронт, сказал жене: «Если меня убьют, выходи замуж, только я прошу тебя об одном: сделай так, чтобы моих детей никто не обижал». Это был уже 1944 год. Долго от Ивана никаких не было известий, шла война, и этим всё сказано.
Его воинскую часть перебросили на запад Украины. Под Луцком был ранен и попал в госпиталь. Лежа на госпитальной койке, он вспоминал 1941 год и первое боевое крещение, когда на трёх бойцов приходилась одна винтовка. Это были чёрные дни Советской Армии и нашего народа. Сейчас, в этом призыве, он получил полную экипировку. Летнюю форму; сапоги, суконную шинель, пилотку, ремень, гимнастёрку и, конечно, нашу гордость тех дней, автомат ППШ. Также два барабана патронов, сапёрную лопатку, стальную каску и прочее обмундирование.
Всё, что требовалось для ведения боя. Всё, что входило в комплект рядового пехотинца. Всё как у всех, только у Ивана было одно преимущество, ему уже было 42 года, а рядом с ним в бой шли пацаны по 18 — 19 лет. Необстрелянная детвора, они плакали, идя в бой, а раненые навзрыд кричали: «Мама». Иван по-отцовски относился к этим ребятам, всячески подбадривал, успокаивал и, главное, учил науке выживания. Ведь малейшее неправильное поведение на войне заканчивается кровью.
И эти дети тянулись к нему, прислушивались к советам, уважали возраст и жизненный опыт Ивана и считали «дядьку» авторитетом. Многим эта полевая школа спасла жизнь. В паёк бойца входили боевые 100 граммов водки и табак. Иван не курил и менял табак на водку. С курильщиками всегда была проблема, и фронт не стал исключением для этой публики.
Зависимость, в какой бы форме она ни проявлялась, — это вечное горе слабовольной публики. С курильщиками всегда будет проблема, так как эта привычка привита искусственно людям, и она не улучшает, а наоборот, ухудшает моральный и физический климат общества. Не говоря уже о здоровье. На фронте эта дурная привычка многим стоила жизни. Снайперы были одной из самых страшных проблем на войне, жизненный и фронтовой опыт Ивана правильно оценивал боевую ситуацию. Расслабляться на войне нельзя, а главное, надо чётко выполнять инструкции, распоряжения командиров и периодически вникать в смысл «памяток», которые раздаются бойцам. А там есть советы и наставления на все случаи фронтовой жизни.
Но молодости свойственна строптивость и порой неадекватность выполнения распоряжений и приказов командиров. Молодёжь, в силу необузданного темперамента, часто торопится и бежит «впереди телеги».
Молодым бойцам, которые тянулись к нему, он говорил: «Делай как я» — и всё. Когда шли в атаку, их встречал шквальный огонь противника, следовала команда: «Залечь», и следующая команда была — «Окопайся». Иван всегда выполнял эти команды, потому что знал: если не вроешься, как крот в землю, достанет тебя или осколок мины, или снайпер, а то и танк может проехать по рёбрам солдата. Поэтому, как только Иван падал на землю, он сразу — копал и копал. В такой ситуации каждая минута может стоить бойцу жизни.
Молодёжь, многие недооценивали опыт старшего поколения, относились к разного рода распоряжениям и командам безответственно. И поплатились за это жизнью. Иван всегда говорил: «Копай, если хочешь жить!» Статистика утверждает, что погибает в основном молодежь. Притом в первые дни.
А с курильщиками снайпер вообще разбирался просто безжалостно, используя слабоволие этой публики. Как только на полсекунды блеснёт огонёк — там уже и труп. Чёткости фашистским снайперам не занимать. Снайперы работали, как швейцарские часы.
Сдружился с Иваном парнишка, звали его Мишей, ходил по пятам и делал всё, что ему советовал Иван. И всё казалось хорошо, да вот одна дурная привычка — курение сгубила бедного парня. После очередной неудачной атаки последовала команда: «Залечь, окопаться», и надо было нашим героям упасть в самую лужу. Сырость и пронизывающий холод пробирали до самых костей, но делать было нечего, оставалось только терпеть.
В таких случаях у курильщика есть «спасительная соломинка», это сигарета. Лёжа лицом в грязи, Миша взмолился: «Дядь, а дядь, я закурю?» И всегда в таких случаях получал один и тот же ответ: «Нет!» Но молодёжь редко слушает советы стариков, за что и бывает наказана. «Дядь, я закурю в рукаве» — это были последние слова Миши, приятеля Ивана. Команду «в атаку!» ему не удалось услышать, так и остался юный Миша лежать в луже.
Молодежь тянулась к «дядьке» Ивану, как к магниту. Подружился с Иваном ещё один паренёк, звали его Богдан. Вместе ходили в атаку. Богдан всегда перед наступлением говорил: «Иван, я с тобой!» Они и держались друг около друга. Легче на фронте, когда знаешь, что рядом товарищ. Пули свистят над головой, где там встать, поднять голову нельзя. Только по стальной каске осколки стучат, как град по крыше дома.
Но вдруг свинцовый дождь затих, и друг Богдан «проскрипел»: «Иван, а Иван, давай закурим?» Иван в ответ: «Парень, лежи тихо», но малый не унимался: «Хочу курить».
В такие минуты кажущегося затишья снайпер противника всегда очень чётко отслеживал каждое движение. Так как противоборствующие стороны находятся на открытой местности и главным условием маскировки является неподвижность, снайпер бьёт по любой движущейся точке. И стреляет он без промаха. Вот здесь спасти может только выучка бойца и чёткое выполнение приказа командиров. Но строптивость молодых бойцов часто стоила им жизни.
Бедные мальчишки, они гибли на фронте, как мухи. Им не хватало жизненного опыта и мудрости, и об этом можно только сожалеть.
Наш герой, Богдан, не унимался и «доставал» Ивана: «Ты как хочешь, а я хочу курить». Это были последние слова этого прекрасного хлопчика, который поддался минутной слабости, за что и поплатился жизнью. После артподготовки Иван пошёл вперёд, в атаку, оставив навсегда своего друга на сырой земле, но красивый, живой голос этого остроумного мальчишки, родом из Белой Церкви, всю жизнь звучал в душе Ивана.
Вот так и воевали: шаг назад — два вперед. Медленно, но уверенно продвигались к своей цели. Но однажды их накрыла миномётная батарея, вот здесь-то Ивана и контузило. Вроде и кости целы, а вот что-то так двинуло, что пришёл в сознание только тогда, когда немец ткнул в грудь винтовку и заорал: «Иван, Иван, aufstehen (вставай)». Фашисты всех русских называли Иванами.
Иван очнулся, пришёл в себя, приподнялся на колени, немец терпеливо ждал. Встал на ноги, автомата не было, сапёрной лопатки также не видно, но он хорошо слышал команду немца: «H;nde hoch (руки вверх)». Ивану трудно было сразу сообразить, что происходит. Но после увесистой зуботычины, полученной от немца, понял, что случилось ужасное — он попал в плен. Подняв руки вверх, Иван пошкандылял в указанном немцем направлении. Пройдя метров сто, на поляне увидел нескольких русских бойцов, сидевших на голой земле, тесно прижавшись друг к другу. Немец толчком подтолкнул Ивана в спину и приказал: «Setzen sich (садись)». У Ивана от боли ныла левая нога, он изобразил на лице страдальческую гримасу и тихо опустился на землю. Тогда он ещё не знал, что у него был перелом ступни левой ноги. Неоказанная вовремя медицинская помощь закончится тем, что кость неправильно срастётся и на ступне левой ноги на всю жизнь останется шишка.
Вчерашние однополчане, а ныне военнопленные с сочувствием восприняли гримасу на лице Ивана, но никто не проронил ни слова. Сидевший рядом боец тихо спросил Ивана: «Коммунист?» И не дождавшись ответа, сам себе ответил: «Коммунистов расстреливают сразу». И тут же, как гром, прогремела немецкая команда: «Schweigen!» — молчать! «Russisch Schwein» — русская свинья. И что было силы ударил прикладом винтовки по голове соседа Ивана. Иван весь напрягся, нахлобучился, как снегирь на спелую красную калину. Его колотил озноб от ненависти и возмущения, но он не смел проронить ни слова. Он был человеком горячим, до мозга костей русским мужиком. Обиды и оскорбления не прощал никогда никому. Родился и вырос в Курской области и хоть сам не был первым в кулачных боях, но, тем не менее, принимал участие во всех мордобоях. Когда шли «стенка на стенку», он вместе со своими многочисленными родичами — коптевским кланом шёл в первых рядах.
Поломанные от ударов уши, разбитые всмятку носы — это результат очередного кулачного боя, и хоть снег на реке был весь красный от крови, но никто не таил злобы на противника, потому что в этих жестоких играх было правило: «лежачего не бить». Он запомнил эту науку на всю жизнь. Эти жестокие игры молодёжи воспитывали в нем стойкость бойца, крепость духа.
Будучи худощавым, среднего роста, жилистым и упрямым, он как бык шёл вперёд, пока чей-то тяжёлый кулак не опускал его на белый снег. Кулачные бои — это своего рода традиция русских забав ещё с периода «варварской Руси». В деревне Зёрновка Курской области, где родился и вырос Иван, на самом высоком месте стояла церковь. Для селян она была такой же святыней, как для жителей Ялты колокольня собора Иоанна Златоуста. На Рождественские праздники, на Пасху, когда на речке между двумя деревнями по обоим берегам реки ещё лежал по колено снег, местный помещик Зёрнов посредине реки приказывал выставить бочонок самогона-первачка. Пацанам, ребятне приказывал утоптать снег вокруг бочонка. Ну а бойцы двух деревень уже обматывали свои кулачищи рогожей. По команде «начинай» две команды грозно сходились «стенка на стенку». В первых рядах у зёрновцев шли шестеро сыновей Фрола Драчёва. Погодки-парни — здоровяки: кулачищи у каждого были такие, как у Ивана голова.
Здесь в 1943 году не было снега, но здесь была гордость немецкой армии автомат «Шмайсер», который диктовал свои правила игры, нечестные и противные Ивану. Его колотило, как в ознобе, но силовой перевес был на стороне немца в тот момент. «Шмайсер» опустил не одну горячую русскую душу на грешную землю, притом навсегда. Бессилие угнетало его. И Иван вынужден был проглотить очередное оскорбление, но обиды он не забывал.
Началась новая страница горького романа его нелёгкой жизни. Собрав группу русских пленных, немецкие автоматчики повели их к железнодорожной станции, загнали в «телятники» и отправили на запад, в Польшу, где были сотни концлагерей. Эти фабрики смерти убивали сотни тысяч человек. Иван знал, что ждёт его впереди, в концентрационном лагере он уже бывал. И навсегда запомнил «Картофельный городок». Он сказал себе: «Этого мне в очередной раз уже не пережить».
Но от судьбы не убежишь, а бежать надо было во что бы то ни стало, если хочешь жить. Дерзости Ивану было не занимать. Он понимал, что делать надо что-то сразу, но что и как? Будем ориентироваться по обстоятельствам, подумал Иван. Из лагеря убежать очень сложно, поэтому нельзя упустить ни одного шанса. Горький опыт лагерной жизни у него уже был, поэтому туда он никак не хотел попадать.
Немцы были неплохими психологами и понимали, кто на что способен. Поэтому надо было прикинуться забитым кугутом, ни на что не способным. За такими меньше присматривали, к тому же он был ранен и плохо передвигался. Но после того, как только он попал в «телятник», сразу начал присматриваться к своим попутчикам. Встретил нескольких знакомых бойцов и потихоньку «пронюхивал», кто чем дышит. Ориентировался на знакомых, опасаясь «подсадных уток». На очередной станции пленных выгнали из вагонов на перекличку.
Это была территория Западной Украины, значит, линия фронта недалеко. Нога поджила, и он уже свободно становился на неё, но делал вид, что сложно ему передвигаться. А нутро его всё твердило: «Иван, надо драть когти». Но как, когда, где? Сегодня днём — полно фашистов, собаки, ну как тут убежишь? Убежать невозможно! А вот ночь — время более подходящее. После того как пленных загнали в «телятники», стало ясно, что промедление смерти подобно. И организовалась группа заговорщиков, которые стали разрабатывать план побега, решать вопрос: как бежать? И пришли к единому решению. Перспектива есть в том случае, если правильно рассчитать время, хорошо подготовиться и немедленно осуществлять задуманный план.
Чем дерзновенней и проще план, тем он более перспективный. На этом и порешили. А план был таков: с вечера подняли несколько половиц, присыпали соломой. Дождавшись глубокой ночи, на очередной стоянке состава рискнуть уйти. Времени на осуществление этого плана было очень мало, а именно, в промежутке тех нескольких минут, когда немцы проведут смену караула, — это буквально минут пять, семь. Решили бежавших разбить на две группы. Первая группа в количестве восьми человек «десантировалась» около трёх часов ночи. Протиснувшись через лаз, Иван выпал на щебёнку, острый камень опять поранил больно ногу, но на такие мелочи он не обращал внимания. Щебень крупный, и передвигаться было очень неудобно. Но тогда он руководствовался одним желанием: перевалиться через рельс и попасть на насыпь. Благополучно преодолели железнодорожную насыть. Ночь была очень темная, и, пройдя через луг, углубились в чащу леса.
Каждый рисковал жизнью, решившись на этот дерзновенный шаг, но это был единственный шанс, и упустить его мог только безвольный человек. В лагере всё равно всех ждала неминуемая смерть.
Собравшись в группу из восьми человек, они сориентировались по звёздам и без промедления, лёгкой рысцой двинулись на восток. Однако больная нога Ивана давала о себе знать, и он с двумя такими же «калеками» стал отставать от молодых здоровых парней, которые ушли вперёд. Вот эти три «подбитые» души медленно, но уверенно, по ночам, пробирались на восток. Днём они отсыпались на болоте или в чаще леса.
На следующую ночь на востоке они заметили огненные всполохи и догадались, что близко линия фронта, а там, Бог даст, и их спасение. К линии фронта подошли к утру на вторые сутки, выбившись окончательно из сил, решили заночевать в глухой лесопосадке.
На рассвете русские пошли в атаку, но этому предшествовала мощная артподготовка. Снаряды рвались то тут, то там, и Иван вообще перестал ориентироваться в пространстве. Ему казалось, что он давно уже не живой, что всё перевернулось вверх дном и куда-то уплыло, от истощения и боли он просто потерял сознание.
Вот в таком беспамятственном состоянии, как во сне, он услышал русскую речь. Ни кричать, ни даже двигаться у него не было сил. Им владело состояние полной апатии и безразличия. Линия фронта в результате атаки сдвинулась, и они оказались на нашей территории.
Время военное, а значит, шпиономания прослеживалась, просматривалась везде и во всём. И вместо восторженной встречи со своими Иван услышал русское: «Руки вверх». И зуботычину очередную он не получил только по той причине, что был совершенно обессилен и не мог стоять на ногах. Ну что, подумал с горечью Иван, так это в любом случае лучше, чем услышать «H;nde hoch!». И опять — вперёд, толчки приклада в спину, бесконечные допросы, на которых он из кожи вон лез, доказывая, что никакой он не шпион, и так далее и тому подобное. Покрутила контрразведка, допросы устные, письменные. Карцер. Похлёбка. И опять дознание, угрозы, уговоры о признании в шпионаже, наконец, суд и решение суда: «Виновен, направляется в штрафной батальон».
Во время этих следственных мытарств и судилищ Иван долгое время находился в медсанбате. Подлечил ногу, немного окреп, отоспался и в принципе готов был снова стать под ружьё. Он отъелся, помылся, побрился и его отправили на переформирование, в штрафбат. Слава Богу, что не подвели под расстрельную статью. Получил полный комплект обмундирования, кроме оружия. Был зачислен в 352-ю штурмовую роту — стрелком. В штрафной роте 150 человек, таких же жертв несправедливости. С раннего утра и до поздней ночи одно и то же: строевая подготовка, политическая подготовка и полигонные стрельбы. Никакой информации о дальнейших действиях, только чей-то незримый глаз наблюдал за действиями этих фактически военных заключенных. И готовили их к самой ответственной работе: первыми пойти и умереть в бою за свою Родину. «Вину» свою они могли искупить только собственной кровью, к чему их психологически и готовили.
Командиром роты был 19-летний молодой человек. В своё время он имел звание капитана Советской Армии, а здесь был просто командир штрафной роты. В штрафбат попал за то, что не соглашался с глупостью командира полка и доказывал некомпетентность старших по званию и по занимаемой должности командиров. Отказался гнать на верную смерть свою роту. За это публично был оскорблён и прилюдно приложил свой увесистый кулак к холеной физиономии полковника.
За такие действия горячего юношу, могли просто расстрелять, но, учитывая то, что это уже был 1944 год, расстреливать направо и налево офицеров командование не имело никакого резона. Дело в том, что наши людские резервы были на исходе, в войсках не было практически ни одного бойца, ни одного офицера, абсолютно крепкого и здорового, почти все имели ранения, и многие находились далеко не в лучшей физической форме. В личное дело молодого правдолюбца вмешался командующий, и расстрел был заменён штрафбатом.
Невысокого роста, хорошо сложённый, энергичный, скорее просто неистовый, как взрыв, он интересовался и переживал за всё, что касалось его подчиненных. Несмотря на юный возраст, он был как покровитель для всех солдат, и солдаты любили его. Он, как ястреб, вмешивался во все детали солдатской жизни — всё, что касается экипировки, всё, что касается довольствия. К нему шли бойцы, как к отцу родному, и он умел разрулить многие вопросы. Дело в том, что от решения этих вопросов зависела в дальнейшем не только жизнь бойцов, но и успех наступления.
Отношение к штрафникам было непростое, это были заключенные в военной форме. Штрафники — это фактически смертники, которым не очень доверяли, оружие выдавали в последние минуты, перед тем как послать на смерть. Штрафников ставили на самые сложные участки фронта и первыми гнали в бой. Их не жалели, они должны были кровью искупать свою «вину» перед Родиной, и они «искупали» её собственной жизнью. Не всегда даже тяжёлое ранение могло быть основанием для искупления «вины». Судьбу этих несчастных решала комиссия особого отдела.
Тактика военных действий была такова: массированный удар наносила, в лучшем случае, авиация или артиллерия, и первыми шли они, «секретное оружие» Иосифа Виссарионовича Сталина — штрафники, «пушечное мясо». За ними следом шёл заградительный отряд, они штыками толкали бойцов в спину. Кто проявлял «малодушие», то есть те, кого ноги сами не несли в могилу, тем просто стреляли в спину.
Поэтому после очередной атаки из 150 бойцов, шедших в бой, в живых оставалось 5-6 человек. К первому бою Ивана готовили в течение месяца. Сформированную роту штрафников ночью выдвинули на передовую. Экипированному бойцу за несколько минут до команды «вперёд» выдавали автомат ППШ, две обоймы патронов, нож, сапёрную лопатку. Автомат стволом направлялся в сторону врага, а магазин разрешали примкнуть только после команды «вперёд в атаку». За всем строго следил взвод прикрытия, иначе можно было ещё до атаки получить пулю в спину.
Чуть забрезжил утренний рассвет, Иван, несмотря на шквальный огонь врага, услышав команду командира, как бешеный сорвался с места и понёсся вперёд. Каска на голове, автомат в правой руке наперевес, в левой руке — сапёрная лопатка, которая прикрывает лицо от свистящих вражеских пуль и осколков. Он несётся на полусогнутых ногах, прижимаясь к земле, сердце бьётся как колокол, готовое вот-вот выскочить наружу, но надо бежать, его цель — вражеский окоп впереди. И от того, как быстро он добежит до вражеского окопа, зависит успех данной операции. Иван бежал не разгибаясь, как бы уклоняясь от свистящих пуль. Тело всё тряслось, как судорожное, только удары по стальной каске и сапёрной лопатке, которая прикрывала лицо, говорили о том, что вокруг него насвистывают миллионы пуль и осколков, любая из которых в один момент может прервать линию жизни.
И, как сквозь сон, слышит команду командира: «Ложись». Плюхнулся со всего хода на землю и судорожно, как трактор, стал вкапываться, вгрызаться в матушку-землю, будто там было его спасение. У вкопавшегося глубоко в землю шанс на спасение был намного выше. Дело в том, что за штрафной ротой шли танки, которые не всегда присматривались к рельефу местности и могли, как тараканов, подавить своих же солдат. Да и танки врага представляли такую же смертельную опасность.
Сырая земля не согревала душу, скорее наоборот, сковывала всё тело. Лежать приходилось часами напролёт, порой совершенно не двигаясь, так как после атаки на открытой местности начинали работать снайперы. А в зимнее время были случаи, когда бойцы примерзали к земле. Их приходилось штыками и сапёрными лопатками выковыривать из мерзлой земли. Замёрзшее тело не подчинялось воле хозяина.
В такие минуты Иван прикидывал: во что оценивается его душа? И сам себе давал ответ: «В копейку!» Где ж те принципы Великих русских полководцев Суворова, Кутузова, которые солдатам говорили — «дети мои», «соколики», «братушки»? Где то возвышенное, о котором так много говорят в мирное время и о котором забывают в сложной ситуации?
И, тем не менее, честных, преданных командиров было гораздо больше. Незабываемый пример верности командирскому долгу — наш «мальчик», капитан, командир роты, за которым на верную смерть шли сотни бойцов, это гордость Советской Армии.
В дисбате шансов на выживание было больше у тех, кто свой жизненный потенциал использовал на все сто процентов. А те тихие, инертные, неяркие — они появляются и в одно мгновение исчезают, как бы незаметно, уходя в небытие. Жизнь любит энергичных, деятельных и везучих оптимистов. В штрафбате был «совет старейшин», это люди с офицерскими званиями, которые не ходили в атаку, но являлись кураторами-соглядатаями. Они были в курсе всех дел, и дальнейшая судьба каждого бойца зависела от их решения. Это были чекисты-особисты. В штрафбат попадали баптисты, которым убеждения не позволяли брать в руки оружие. Так их просто гнали вперёд, и ни один из них не выжил в этой страшной бойне.
Тогда в атаку вместе с Иваном пошли 150 человек. Пролежали на земле полтора часа, и последовала вновь команда: «В атаку!» Земля вновь затряслась, как во время землетрясения. Продвигаться очень тяжело, но для штрафников нет ничего невозможного. Это пушечное мясо, до них только Господу Богу было дело. Из общего диссонирующего грохота и шума слышались людские голоса, но это были не песни, это были предсмертные мольбы о помощи умирающих русских людей. В основном это призыв к Богу и буквально все, и стар и млад, повторяли перед смертью одно волшебное слово: «Мама!»
Целью наступления в этой атаке была передовая линия фашистов, окоп, из которого надо было во что бы то ни стало выбить немца, таков приказ. Ивану, кровь из носа, надо добежать до бруствера, но немец, гад, поливает свинцом. Он прекрасно понимает, что если Иван доберётся до окопа, то, ему, немцу, будет — капут! И здесь сошлись, коса на камень. После команды «рассредоточиться» последовала команда: «Вперёд!» Боковым зрением Иван видел, что слева и справа падали с криком бойцы, сражённые врагом. Одним жить оставалось — мгновение, другим в лучшем случае — медсанбат.
Иван, как заяц, петлял, продвигаясь вперед. Саперная лопатка прикрывает лицо и грудь, автомат наперевес, на ремне на правой руке. Вокруг звучит «ура», но проклятого бруствера всё нет. У Ивана глотка была «лужёная», и он так же, как и все, орал это призывное «ура!» Не обращая внимания на шквал огня. У него был огромный опыт боевых действий. Он был «стреляный воробей» и знал, что патроны надо беречь, вести огонь с прицельного расстояния короткими очередями. И вот показался долгожданный бруствер окопа. Метров с десяти его первая цель — немецкая каска и отчетливо под ней, он разглядел два глаза. Вот эти два глаза и стали мишенью. Теперь — кто быстрей. Иван молниеносно среагировал. На какое-то мгновение остановился как вкопанный и сразу нажал на спусковой крючок.
Хорошо вычищенный автомат ППШ сработал, как швейцарские часы, и немецкая каска медленно поползла за бруствер. Раздумывать не было времени, Иван кубарем перелетел через него и оказался во вражеском окопе. Лёжа на земле, на мгновение замер, огляделся: слева никого, кроме мёртвого фашиста, а справа немцы, опершись на бруствер, который Иван только что перелетел, ведут огонь в сторону наших войск.
Вот здесь расчётливая душа Ивана сказала ему: «Спасибо за то, что ты, Ваня, сберёг два магазина патронов, вот теперь они тебе понадобились, как воздух». Иван, мгновенно повернув ствол автомата в сторону фашистов, короткими, но очень эффективными очередями начал, изнутри окопа, выкашивать фашистскую нечисть. Уложив нескольких фашистов, замер, лежа в окопе, облокотившись спиной о бруствер. Он выбрал выгодную позицию. В то время как фашисты, выскакивая из-за поворота соседнего окопа, пытаясь прикрыть брешь в обороне, Ванюшка то слева, то справа, сидя на земле, укладывал фашистов короткими, но очень даже эффективными очередями, прямо в их же окопе.
Почувствовал, что патроны в барабане закончились, и ему потребовалось буквально несколько секунд, чтобы перезарядить автомат. И снова наш Ваня, как натянутая струна, в ожидании очередных гостей.
Впоследствии, вспоминая этот бой, он утверждал, что его спасло то, что он, перелетев через бруствер, упал на дно окопа. Лежа на земле, он слышал, как мириады пуль свистели над его головой, и конечно, если бы он устоял на ногах, то пуля нашла бы нашего героя и срезала бы, как тростинку. А так Иван получил выгодную позицию и своей находчивостью обеспечил продвижение наших войск. Оценив выгодную ситуацию, не упускал свой шанс и короткими очередями из ППШ резал фашиста, и эта публика валилась, как снопы.
На мгновение замер, напрягся и стал просчитывать дальнейшую ситуацию. В этот момент в окоп влетели ещё несколько наших бойцов. У Ивана в голове была лишь одна мысль: только бы сгоряча не пальнуть по своим. Не пальнул, и это хорошо! Его колотил какой-то непонятный озноб, он чувствовал, что находится на пределе нервного напряжения. На краю нервного срыва. В такой психологически сложной ситуации ему помогали «боевые» сто грамм, а, учитывая то, что он не курил и свой положенный табак менял ещё на сто грамм, то эти двести грамм как лекарство действовали на организм Ивана. Хотя он признавался, что после такой встряски алкоголь мгновенно улетучивался из крови.
Итак, в окопе уже было несколько наших бойцов. Разделились на две группы. Одна пошла влево по окопу, другая вправо. Иван пошёл с тем, кто ушёл в правый «рукав». Их было двое, пройдя несколько метров, подошли к повороту, Иван замер и показал жестом товарищу — «стой». Всё нутро говорило Ивану — «стоять!» И он остановился, снял чеку с гранаты и через бруствер бросил её в правое ответвление окопа. Его товарищ также продублировал это действие. Через некоторое время послышались два взрыва гранат. Взрывная волна была огромной силы, и они на себе ощутили её неприятное действие, но другого варианта просто не было. Подождав, пока рассеется дым и пыль от взрыва, Иван присел и краешком глаза заглянул в правый рукав окопа.
Он знал, что окопы строятся по принципу «ломаной линии», для того чтобы сохранять личный состав от гибели на одной из линий. Да, посмотрев на картину, которая открылась перед ним, он понял: решение принято правильное. Несколько фашистов валялись на дне окопа. Эта была очередная маленькая, но очень важная для них победа! Решили идти дальше, аккуратно ступая, чтобы не наступать на тела фашистов. Иван озирался, как затравленный зверёк. Он опасался, что кто-то из фашистов окажется живым и, придя в сознание, может пальнуть по ним, но уже из «Шмайсера», бывали и такие случаи. Иван был человеком практичным, и он не привык надеяться на «авось», на случай, он надеялся только на себя.
Наверху ещё продолжался бой, свистели пули, и то здесь, то там рвались ручные гранаты, это наши продолжали штурмовать передовую линию обороны противника. И вдруг, заглушая стрельбу, послышался грохот тяжёлой техники. Это пошли наши танки, теперь успех «смертников» будет окончательно и бесповоротно закреплён нашим стальным щитом. Такова логика высшего командования: после артподготовки первыми шли в бой штрафники, за ними танки, и, уже на броне — матушка пехота. Это закон военной стратегии: где ступила нога солдата, там наша, нами отвоёванная земля.
В то время как наши танки и пехота гнали фашиста дальше, Иван с бойцами продвигался вперёд по окопу. А вот и блиндаж, из этого помещения немец осуществлял руководство обороной передовой линии. Подошли ближе, а оттуда уже слышен русский мат. Значит, всё в порядке, линия немецкой обороны взломана, наши погнали немца на запад. На правах победителей, Иван со своими бойцами спустился в немецкий штаб-блиндаж. Здесь уже пехота вела блиц-допрос. Один немец остался жив, цел и невредим, слегка контужен, но Ивану показалось, что фашист до смерти напуган.
Затем, конвоируемого автоматчиком, его отправили в наш штаб для дальнейшего допроса. Дело в том, что он был радистом и, конечно, имел важные сведения, которые интересовали наше командование.
Находясь в блиндаже, Иван обратил внимание на ладно сооружённое помещение. Блиндаж накрыт несколькими рядами огромных сосновых брёвен. И сразу промелькнула мысль: так вот на какое строительство немец гонит нашу крымскую сосну. Только за одно это варварство он готов был зубами грызть фашиста.
В блиндаже, в сумерках неяркого освещения, Иван заметил ещё одну дверь, а следовательно — помещение. Аккуратно, чтобы не напороться на какую-нибудь неприятность, возможно «ловушку», Иван всё-таки «нырнул» в это помещение. Темнота не давала разгуляться русскому воображению, но наши люди сообразили, что это продуктовый склад. Вечно голодные наши бойцы упустить такую «шару» ну никак не могли.
И пока командование подтягивается из тыла, чтобы произвести ревизию имущества и сделать блиц-допрос пленных, нашим героям надо «реквизировать» как можно больше немецкой тушенки, ведь на пустой желудок фашиста не одолеть. Боевые командиры, правильно понимая ситуацию, закрывали глаза на то, что боец мог положить что-то в вещевой мешок или в карман.
И вообще надо отметить тех командиров, которые вместе с солдатом шли в бой, они были намного лояльней тех, кого называли канцелярскими или штабными крысами.
Бой окончен. Построение. И здесь обнаружилось, что на построение почти никто не явился. Всего лишь семь человек стояли в строю. И не потому, что они где-то гуляли, а потому, что они почили смертью храбрых в очередной кровавой мясорубке. От роты в сто пятьдесят человек осталось семеро бойцов, и те, кто стоял в строю, почти все были ранены или покалечены, если не физически, то морально.
Иван в этой переделке отделался синяками и ссадинами, как он сам выражался, «лёгким испугом». Везло не всегда и не всем, так утверждает статистика. Капитан был ранен осколком в левую руку, и пуля прошла навылет ниже правого плеча, но он, как и положено, стоял на построении весь в бинтах, в крови, бледный как полотно от потери крови. Командир батальона срочно вызвал санитаров и прямо с построения в приказном порядке откомандировал героя- командира в медсанбат, а оттуда — в полковой госпиталь. Особисты собрали оружие: автоматы, магазины с патронами, у кого они оставались, ножи, сапёрные лопатки и оставшихся в живых отправили в тыл. В батальон, где формировались новые штрафные роты. В первый же день в особом отделе были «разборки полётов». Ивану задавали много разных вопросов. И один из главных: каким образом он остался живым? На этот вопрос Ивану сложно было ответить. Он рассказал, как всё было на самим деле, с начала и до конца. Казалось, на этом надо поставить точку, но нет, его расспрашивали одно и то же несколько раз, и он терпеливо повторял всё с начала много, много раз.
Настало самое ответственное время для оставшихся в живых штрафников, их судьбу теперь будет решать штабное начальство. Раненых отправили одних в лазарет, других в медсанбат. А тех, кто способен ещё держать оружие в руках, — в глубокий тыл на переформирование. После всех проверок особого отдела было принято решение: направить Ивана на медико-психологическую реабилитацию. Короче говоря, Ивану дали возможность отдохнуть, отоспаться и прийти в себя после этой кровавой бойни.
Две недели он жил, как на курорте, а затем приказ: на переформирование. Штрафной батальон, штрафная рота, новая муштра; строевая, политическая подготовка и конечно, стрельбы, которым он уделял особое внимание. Залечив телесные и душевные травмы, Иван снова был в команде, которую готовили к отправке на очередную бойню.
И вот он снова отправляется на передовую, испытывать судьбу. Зарево в ночи — первый признак близости передовой линии фронта. От одной мысли о предстоящих событиях учащается сердцебиение и повышается уровень адреналина. Внутреннее лёгкое возбуждение не даёт возможности прикорнуть перед боем, а это так необходимо перед ответственным мероприятием.
Передовая — это русская рулетка, и остаться живым на войне мало шансов. Надежда остаться живым — мизерная. Он это знает, но его гонит в спину не штык НКВДешника из заградотряда, его призывает долг. Он обязан его исполнить. Идти надо только вперёд, и если очень повезёт, можно живым. Чтобы остаться живым, в этой сложной игре судеб, нужны огромная выучка — профессионализм и, конечно, везение. Без везения — никуда и никогда. Переподготовка — это вечная муштра, без которой не может быть победы. Поэтому некоторое время Иван совершенствовался в искусстве владения всеми видами оружия. Стрельба днём и ночью по движущимся мишеням, метание различных видов гранат, рукопашный бой с использованием холодного оружия — ножа и сапёрной лопатки, обоюдоостро заточенной, которая в ближнем бою используется как топор. И много разных секретов и хитростей, которые необходимы тому, кто хочет остаться живым. Всё это и многое другое — муштра, до седьмого пота.
Личные беседы с особистами, которые деликатно объясняли, что перебежчиков — стреляют, на то и существует заградотряд. И предупреждают, что семья перебежчика будет репрессирована. Получив очередной курс науки, Иван знал, что выбор у него небольшой, что надо идти вперёд и бить фашистов. То есть делать то, что он делал всю свою сознательную жизнь. Все эти мысли крутились у него в голове, пока они приближались к передовой.
К месту дислокации прибыли ещё засветло, расквартирование заняло несколько часов. Поужинав, утомленный переходами, Иван завернулся в шинельку, положил камень под голову и, приняв положенные двести граммов «успокоительного», заснул богатырским сном. Спать приходилось под открытом небом, прямо на земле, подстелив под рёбра ветки и листья. Боевая шинель была и одеялом, и периной. Да и с подушкой не было проблемы, любой камень мог заменить её. А без того, чтобы положить что-то под голову, не могло быть крепкого мужицкого сна.
Иван каждый день думал о своей семье. Он любил своих детей, старшему было семь лет, когда он уходил на фронт, а младшему не было и полгода. Думал о своей труженице, Харикли, которой всегда было нелегко, а сейчас, видимо, невыносимо сложно сводить концы с концами. Письма писал, но редко, дело в том, что даже эти редкие письма не находили своего адресата. Днём, в минуты затишья, он мог подумать, поразмышлять о своих близких. Ночью он как будто проваливался куда-то и мгновенно засыпал, если не было тревоги, а они были почти каждую ночь, то учебные, то боевые. Он спал как убитый, и это давало ему возможность быстро восстанавливать энергию, которая требовалась в течение дневной муштры. Надо учесть и то, что Ивану уже было за сорок. Он не пристрастился к курению, а вот добавочные сто граммов водки считал нелишними.
Первый день прошёл соответственно распорядку дня в войсках. Весь день готовились к главному мероприятию, ради чего они прибыли на передовую. Чистили личное оружие под присмотром командиров. Боеприпасы выдавались только перед боем. Готовили снаряжение и обмундирование. Так в делах и заботах прошёл весь день. Вечером Иван начал подумывать о своём кирпиче, который он приспособил в качестве подушки.
И вдруг последовала команда: «На построение становись!» Командиром роты был разжалованный майор. Спокойный, тихий, худощавый, с грустными глазами, лет пятидесяти. Очень много курил и, в отличие от других начальников, всё время молчал, но это даже нравилось солдатам. Обстановка на фронте была сложная. Фашисты дрались как бешеные псы, они знали, что пришло возмездие и пощады не будет никакой. За всё горе и слёзы русского народа наши бойцы дрались как львы, мощно и беспощадно били врага. Те, кому было по сорок лет, они были «обстрелянными» воинами, а вот молодые, хоть их всячески старались беречь, всё равно погибали первыми и в большом количестве, поэтому дружба со «стариками» поощрялась в войсках.
На построение вышли все сто пятьдесят человек. Зачитали несколько приказов. Командование убедилось в готовности роты к боевым действиям. Последовал приказ о выдвижении роты на передовую позицию. Ночь встретили на марше. Передвигались быстрым шагом, не переходя на бег. В полночь пришли на то место, где дислоцировалась танковая часть. Это значит, что впереди линия фронта, линия нашей обороны. К утру батальон подтянули вплотную. Саперы, в лучшем случае, обеспечат минный коридор, и мы первыми пойдём вперёд — в бой!
Штрафбат хорошо был экипирован. Иван предпочитал брать два барабана патронов, они были тяжелее рожковых магазинов, но зато и патронов больше, а это очень важно. Он постоянно посматривал на взвод прикрытия, на заградотряд и никак не мог понять: почему у них на вооружении были старые винтовки Мосина образца 1891 года с длинным четырехгранным штыком? Ему казалось, это для того, чтобы пугать тех, у кого могли не выдержать нервы, кто мог испугаться и повернуть назад, а пугаться было чего. Возможно, считали что игла штыка страшнее бешеной пулемётной атаки фашистов? Ну, как бы то ни было, всё было так, как было.
Спать совсем не хотелось. О чём он думал? Да ни о чем. Напряженно молчал. Ещё не забрезжил рассвет, раздали оружие; автоматы, ножи, патроны не давали, их выдадут сразу перед боем. Иван хотел приобрести пистолет. Ему очень нравился девятимиллиметровый «Парабеллум», и не раз он держал в руках эту страшную «игрушку». И как он мог понадобиться в ближнем рукопашном бою, ведь добыть такой трофей было несложно, у каждого немецкого офицера был такой пистолет. Но проблема заключалась в том, что если бы у Ивана нашли это оружие, ему грозил бы суд за несанкционированное ношение оружия. За каждым его шагом следили.
Он знал, что сегодня решится его судьба, и почему–то упорно его мысли возвращались к детям и Харикли. Иван ещё не знал, что его жена и двое малолетних деток, в то время как он готовится умереть за Родину, находятся в Средней Азии, в ссылке. Да наверно, это даже и лучше, что он не знал, где его жена и дети, которые пухнут от голода. Но к счастью, в его сознании были радужные мысли относительно его семьи, и это хорошо. Иногда самообман идёт на пользу общего дела.
Как только занялась заря, началась артиллерийская подготовка. Канонада, которая известила о том, что началась Восточно-Прусская операция советских войск. Нервы натянуты, как струна, боеприпасы розданы. Ждём команду, и вот звучит она: «Вперёд!» Рота пошла в атаку, и опять сто пятьдесят человек ринулись в бой. Иван рванул вперёд, памятуя обо всех тонкостях и хитростях предстоящего боя. Сгруппировался, плотно прикрылся и, прижавшись к земле подобно ужу, двинулся к цели. Немец встретил атакующих, шквальным огнём, атака захлебнулась, и последовала команда: «Ложись, окопайся».
Иван рухнул на землю со всего хода и сразу начал копать, земля была податливая, мягкая, и вот он уже, подобно суслику, в глубокой норе. Вокруг рвались мины и поливал свинцовый дождь, а он, опустив голову, как бы врос в землю и замер. Опять вспомнилось детство, кулачный бой, адреналин побежал по всему телу и затряс его, как осиновый лист. В это время артиллерия подавила огонь немца, и последовала команда: «Вперёд». И опять традиционная форма: на голове каска, в левой руке сапёрная лопатка, прикрывающая лицо и грудь, в правой руке автомат, к которому он прирос намертво. И низко стелящаяся походка, переходящая в семенящий нервный бег.
Свинцовый град на этот раз встретил его с ещё большей силой, но команды «залечь» не было слышно. Ноги просто подкашивались, срабатывал инстинкт самосохранения, хотелось упасть и не вставать. Сознание сверлила одна мысль: «Только бы не в живот». Иван часто видел страдания раненных в живот бойцов, которым никто во время боя не мог оказать медицинскую помощь, и как они мучились от ран, истекая кровью, умирали прямо на земле.
Кроме свиста пуль, грохота снарядов, отовсюду слышалась русская брань, метко характеризующая результат неудачного наступления наших войск. Уникальными матюгами наши обкладывали фашистов, которые упорно держались и не хотели умирать. Но больше всего на нервы действовали стенания и мольбы о помощи раненых, тех, кому не суждено было встретить утро следующего дня. Побывав в такой переделке, сложно было не сойти с ума. И нервы выдерживали не у всех.
Упав очередной раз на землю, он поймал себя на мысли, что постоянно что-то говорит, кричит, отдаёт сам себе команды, проклиная всех и вся. Но до линии немецкой обороны пока так и не дошли. Взломать линию немецкой обороны никак не получалось. Бой был в поле, на окраине какого-то городишки. Сообразив, что штрафники не могут добиться желаемой цели, командование двинуло танки вперёд, на взлом передовой линии немецкой обороны.
Это явилось новым испытанием нервов, когда ты начинаешь понимать, что впереди фашист, стоящий насмерть, а в спину тебя подпирает сорокатонная махина, которая, как клопа, может раздушить тебя в любой момент. Здесь, кроме везения, надо обладать прыткостью ног, подобно зайцу. Тяжёлая техника не разбирала, где свои, а где чужие, и утюжила всё подряд, поэтому надо было быть очень внимательным, чтобы не угодить под гусеничные траки танка. Когда танк идёт по полю, перепаханному мощными артиллерийскими снарядами, воронки от которых бывают более трёх метров, впечатление у механика-водителя танка такое, будто он раскачивается на высоких морских волнах. Где же здесь в триплекс, во время страшного боя, разглядеть окопавшегося бойца? Тем паче что механик-водитель танка Т-34 не имел возможности видеть то, что было у него «под носом». Он видел только то, что было у него впереди, метров за 25 от передней брони танка. А эту «мёртвую зону» механик мог только чувствовать. Это был один из недостатков этой машины. Но кто в бою думал о каких-то там штрафниках. Танк должен идти своим курсом и уничтожать всё, что попадается на его пути. «Война всё спишет» — эта бытующая поговорка о многом говорила и многих пугала.
Убедившись, что танки идут параллельным курсом, командир поднял роту в атаку. Иван уже бежал под прикрытием мощной брони Т-34, танка, который стал легендой Второй мировой. Сложно было не отстать от танка, но другого выхода не было, это было надёжное прикрытие со стороны фронта. Поэтому, задыхаясь от выхлопных газов, от гари и копоти стоявшей вокруг, Иван, как клещ, вцепился в спасительный Т-34. И его уже ничто, кроме смерти, не могло удержать, а умирать ему так не хотелось.
Надо было держаться как можно ближе к этой стальной махине, там попасть и под боковой огонь было меньше шансов. Но дышать становилось просто невыносимо из-за выхлопных газов. Облако чёрного дыма, как дымовая завеса, окутывало бегущих. Во всём есть свои достоинства и недостатки. Теперь если с фронта боец был прикрыт, то по ногам что-то резало, как бритвой. Лёгкая травма не считается ранением. Она элементарно на фронте лечится йодом и бинтом. И только специальная комиссия может дать заключение: искупил ты кровью свою вину перед Родиной или нет. Нервы вымотал миномётный огонь. Навесные снаряды предательски рвались где-то рядом. От миномётных осколков не было спасения. Они, как острые ножи, резали всё вокруг.
Огонь курсового пулемёта Т-34 выполнял основную работу Ивана, а он только подчищал то, что выпадало из поля зрения неповоротливой стальной махины — танка. Ещё одна мысль мучила Ивана, это противотанковые и противопехотные мины. Минёры вроде сделали коридор на этом участке, а там кто его знает, не всегда делается то, что говорится. Смяв оборону немца, наши вышли на окраину города.
Городские бои — это совершенно другой рассказ о войне. Здесь хозяевами положения становятся пехотинцы, которые дружно подтянулись за танками. Огромные неповоротливые танки в условиях городского боя — это мишени для фашистских фаустпатронов. Танку нужен простор, а узкие улочки города стесняют маневр. Поэтому, подойдя к городу, эти стальные чудовища как бы говорили: «Ребята, идите и делайте теперь свою работу». И ребята пошли. Болели изрезанные осколками, покалеченные ноги. Но надо, совместно с подошедшей пехотой, очищать город от фашистской нечисти.
Командиром остался взводный, вместо убитого ротного. Собрав оставшихся в живых бойцов, они соединились с пехотной частью под командованием офицеров Советской Армии. Ивану приятно было получать распоряжения от командиров, у которых были видны знаки различия на погонах. Ведь у командиров штрафников не было знаков различия. Перед смертью все были равны.
Здесь, в городских боях, житья не давали снайперы, они, как куры по зёрнышку, чётко «выклёвывали» наших бойцов, и прежде всего командный состав. А без командира воевать в стратегическом плане просто невозможно. Однако задача была поставлена — взять этот населенный пункт! И, дом за домом, улица за улицей, пехота освобождала город. Продвигались быстро, кроме тех участков, где немец замаскировал пулемётные точки, простреливая хорошо просматриваемые участки. Тратили время, но обходным манёвром и гранатами подавляли врага. Сложность представляли огневые точки на верхних этажах домов. Вот сюда приходилось подтягивать танки или артиллерийские орудия, где они решали многие проблемы одним выстрелом, уничтожая пулемётный расчёт или снайперскую точку. И целого этажа, вместе с пулемётным расчётом или снайпером, как не бывало. Но к счастью, город был небольшой, и высотных домов почти не было.
Но были фашисты, которые как клещ вцепились в этот город и никак не хотели уступать инициативу нашим войскам. Но вот горит наш танк. На противоположной стороне улицы, на первом этаже дома, немецкий артиллеристский расчёт окопался так, что сложно было его обнаружить и подавить эту точку. Вот Ивану и ещё двум бойцам была поставлена задача — уничтожить врага. Однако и здесь проблема. На верхнем этаже дома залег немецкий пулемётный расчёт и всё просматриваемое пространство просто поливает свинцом. Вот этим «тандемом» враг эффективно противодействовал продвижению наших войск. И естественно, командованию это не нравилось, поэтому последовала команда: «Подавить!»
Разделились на две группы по три человека и пошли в обход с двух сторон, автоматным огнём прокладывая себе дорогу. Но немец наверху занял круговую оборону, и это стало ещё одной головной болью. Пробились на первый этаж и, забросав гранатами, уничтожили артиллерийскую батарею. С пушкой покончили ценою нескольких человеческих жизней. Ну а пулемётный расчёт наверху никак не успокаивался, наоборот, сообразив, что они потеряли своё надёжное прикрытие, стали как остервенелые поливать свинцом всю округу.
Решили подождать подкрепления в виде лёгкой пушки-«сорокапятки», которая довольно-таки легко могла решить эту проблему. Но кого боялся Иван пуще огня, тот и достал его. Больше всего Иван не любил неопределённость, неясность мысли в поведении окружающих и окружения. Идя в бой, он знал, что перед ним враг, которого надо бить. И всегда он шёл с открытым забралом. А тёмные, незримые силы, к числу которых он относил снайперов, стреляют из-за угла, из какого-то «схрона». Вот эту публику он презирал. Хоть война это и жестокая игра, придуманная людьми, но и она имеет свои правила, а вот снайпер — это игрок без правил. Он вроде как «вне игры», поэтому к снайперам с обеих сторон не было снисхождения, их не любили, их боялись и, обнаружив такового, очень скоро пыталась уничтожить во что бы то ни стало.
Продвигаясь по первому этажу, Иван видел, как его напарника срезал снайпер, и засеменил, как заяц, зная, что следующая пуля будет предназначаться ему и что в движущуюся мишень попасть очень тяжело. Но видимо не для такого стрелка, которым оказался этот немец. Как ни вертелся Иван, снайпер достал его и раздробил голень левой ноги. И наверняка добил бы его, если бы Иван не упал за балку, из-за которой немец не мог его видеть. Иван мог стать очередной жертвой немецкого снайпера, и тогда на прикладе заклятого фашиста появилась бы ещё одна зарубка, означающая, что ещё один русский «Иван» перестал громить фашистов.
Спасло его то обстоятельство, что он оказался вскоре на освобождённой нашей территории. Он истёк бы кровью или умер от гангрены, если бы не получил вовремя медицинскую помощь. Помощь была оказана оперативно. Санитары вытащили его из спасительной расщелины, в которую он упал. На ногу наложили жесткую повязку— «шину» и на носилках срочно отправили в лазарет. Адская была боль, но сознание он не терял. Это обстоятельство также сослужило ему добрую службу. Из санчасти, где ему оказали первую профессиональную медицинскую помощь, его перевели в полевой госпиталь, потому что ранение было очень серьёзное, требовалась операция. Стоял вопрос об ампутации ноги, на что Иван категорически не соглашался. Поэтому он, напрягаясь, делал всё, чтобы не потерять сознание.
Он знал: пока он в сознании, с его мнением будут считаться. Конечно, при таком огромном наплыве раненых врачи день и ночь, напрягая все силы, спасали больных. Но врачи тоже люди. У всех есть предел человеческих возможностей. В такой сложной ситуации могли быть случаи и у врачей, когда принимались не совсем адекватные решения. Иванова удача зависела от многих обстоятельств. Конечно, ампутировать ногу намного проще и быстрей, чем часами скрупулезно с огромным напряжением, в полевых условиях, которые не способствовали такой ювелирной работе, собирать косточку за косточкой, зашивать, делать фактически новую ногу.
Но надо отдать должное этим великим труженикам, принявшим клятву Гиппократа и с честью исполнявшим её в период нечеловеческого напряжения всего советского народа. Ивану повезло на этот раз, ему сохранили ногу. Врачи сделали все, чтобы он остался полноценным гражданином общества. Госпиталь был переполнен, свободных коек, разумеется, не было, и его оставили в госпитальном «предбаннике» на носилках, у двери. Врачебное внимание и лечение он получал, как и все больные, вовремя и профессионально, но чувствовал себя валяющемся на полу. Это где-то в душе обижало его, но он не подавал вида, понимая сложную ситуацию.
Тогда он ещё не знал, что именно эта нелепое обстоятельство чуть не стоило ему жизни. Слегка оправившись от стресса, он написал домой солдатское письмо-«треуголку». Конечно, он не мог знать, что его Харикли как «враг народа» находится в ссылке далеко от Ялты, в Средней Азии, на острове Муйнак в Аральском море. Подобно великому Наполеону, отправлена в ссылку на остров.
Госпитальная жизнь — это не курорт, но это уже и не штрафбат. Теперь появилась надежда на реабилитацию, так как ранение очень серьёзное и неизвестно, как будет протекать лечение. Если даже нога осталась при нём, то не останется ли он просто хромоногим калекой? Обнаружилось также, что всё его тело и особенно ноги посечены осколками немецких мин. Правда, раны неглубокие, это успокаивало Ивана, и жизненно важные органы не повреждены.
В пылу последних событий он не обратил внимание на эти «мелочи», тем паче что его приучили к тому, что подобные раны не являются ранением. А здесь всё вместе, и тяжёлое ранение и большая потеря крови, подкосили силы Ивана. На носилках у входа в полевой госпиталь он валялся, как никому не нужный, всеми забытый штрафник стрелковой роты. И даже когда его пытались «временно» вывалить на голую землю, потому, что необходимы были носилки, он никому не отдавал их, намертво уцепившись за своё «койко-место». Видимо, тяжело раненному Ивану не очень хотелось валяться на холодном, грязном полу «предбанника». После двухдневного пребывания в госпитале санитары успокоились и смирились с тем, что носилки — это Иванова больничная койка, и не приставали уже к нему. Он потихоньку начал приходить в себя и смирился со своей участью. Вдруг по всему госпиталю прокатилась какая-то нервная волна беспокойства. Врачи громко, непривычно, что-то кричали, медсёстры и санитары метались по всему госпиталю.
Иван обратил внимание на то, что через его носилки выводят во двор раненых. Затем услыхал голос врача: «Первыми выводите тяжелораненых». Иван сообразил: эвакуация, но в чём дело? Как ответ на поставленный им вопрос услышал взрыв недалеко от госпиталя, затем второй и третий. Иван схватил за штанину пробегающего мимо него санитара и спросил, в чём дело. «Немцы прорвали фронт — эвакуация» — и рванулся в помещение госпиталя. Напротив Ивана, также на носилках, лежал раненый майор, мимо которого, как и мимо Ивана, бегали, суетились санитары, но на них не обращали никакого внимания. Тогда майор выхватил пистолет и заорал на санитаров: «Неси, а то застрелю». Видимо, эта угроза произвела соответствующее действие, и санитары схватив носилки, быстро скрылись за дверью.
Иван понял: если он будет молчать, то как раз на этих носилках, на этом месте встретит ненавистных ему фашистов. Перспектива не из приятных. И он начал действовать. Поначалу он показал свой мощный голос, но видимо, там не было любителей вокального искусства, и на его рёв никто не обратил внимания. Тогда он прибег к более действенным мерам и уцепился за ногу пробегающего мимо санитара со словами: «Помоги, или мы здесь останемся вдвоём». Видимо, санитар сообразил, что выбор у него небольшой, да и ему-то, по большому счёту, всё равно кого тащить. Думал он недолго, похудевшего до неузнаваемости Ивана поставил на одну здоровую ногу и, поддерживая раненого бойца, повёл на выход к стоящей во дворе машине.
Ивану помогли погрузиться в кузов полуторки. Мгновенно за ним захлопнули задний борт, и машина помчалась в тыл. Взрывы снарядов ложились буквально в нескольких десятков метров от грузовика, так что полуторку подбрасывало вверх как мяч, это доставляло огромное страдание всем раненым, они стонали, и их стон скорее был похож на какое то завывание.
Да, в этом мире всё относительно и порою непредсказуемо. Не знаешь, где найдёшь, а где потеряешь. Около часа машина гнала по просёлочной дороге, и добрались до густой лесопосадки, где можно было укрыться от немецкой авиации. Здесь, в тени развесистых деревьев, их ожидали ещё две машины — такая же полуторка и санитарный фургон с красным крестом. Вот здесь, видимо, и решили переждать, до выяснения сложившейся ситуации.
А ситуация, как выяснилось, была такова. Немец, подключив авиацию, танковым ударом прошил насквозь нашу линию обороны и попытался овладеть ранее взятым нами городом. В город они снова вошли, но удержаться в нём не смогли. Наши войска к вечеру того же дня выбили фашиста из города и погнали его дальше. Здесь, казалось, самое время вернуться обратно в тот же госпиталь, да вот незадача. Подъехавшее несколько часов спустя начальство сообщило, что госпиталь уничтожен, а все невывезенные раненые зверски убиты фашистами.
Вот и знай, где найдёшь, а где потеряешь! Несмотря на боль, доставленную неудобством сложившейся ситуации, всё равно Иван осознавал себя счастливчиком. Благодаря своему жизненному опыту и находчивости, жизнеутверждающему оптимизму он сохранил самое главное — свою жизнь и был просто счастлив такой удачей, таким подарком судьбы. Командование решило, что нет смысла возвращаться на руины уничтоженного госпиталя. Было принято решение всех раненых отправить в ближайший госпиталь в город Каменец-Подольск. В этом госпитале Иван получил полный курс лечения. Спустя некоторое время, когда эта история начала отходить на задний план, санитары подтрунивали над Иваном: «Ваня, а ну-ка расскажи, как ты санитара держал за штаны и при этом пел песни».
Шутку наши бойцы любили, даже в тяжёлые часы на фронте. В конце концов, жизнь это борьба, и за неё порой приходится вступать в смертельный бой. Повседневные госпитальные будни яркими событиями не отличались. Это борьба за жизнь каждого раненого. Иван написал несколько «треуголок» домой, а в ответ — тишина. А как в такие минуты бойцу нужна моральная поддержка — опора, но скрытые враги нашего народа думали по-другому. Харикли, которая воспитывала детей Ивана в то время как он проливал кровь, заточили в тюрьму, а его малолетних детей в детскую тюрьму — в детдом.
В госпитале старались не задерживать на продолжительные сроки раненых. Чуть-чуть подлечили, и вперёд, кого прямо в бой, а кто был ещё плох, того на хозработы, всем находили дело, прохлаждаться было некогда, шла кровопролитная война. Иван долгое время не мог стать на ногу и передвигался с помощью костылей. В это время чрезвычайная выездная комиссия дала заключение: «По выздоровлении имеет право служить в войсках Советской Армии». Это означало, что с него снято клеймо штрафника, он кровью искупил свою «вину». Иван не знал, смеяться ему или плакать. Теперь медицинская комиссия определит, в каких войсках придётся ему служить. Интенсивное лечение в течение трёх месяцев и крепкий организм поставили Ивана на ноги. Забросив костыли, с палкой в руках пришёл на медицинско-экспертную комиссию. В состав этой комиссии входили медики и особисты.
Ознакомившись с медицинской картой и лично с больным, комиссия не сочла возможным выписать выздоравливающего. Итак, ещё в течение десяти дней Иван лечился в госпитале, по истечении этого срока заседание очередной комиссии делает заключение: «Годен к нестроевой службе». Это значит: он готов к прохождению воинской службы, но в войсках вспомогательного назначения. Ивана направляют для прохождения очередной воинской службы в артиллерийский дивизион специального назначения в составе 59-го стрелкового полка. Теперь он не рядовой стрелок 352-й специальной штурмовой роты, а ефрейтор. И в его ведении находятся подвода и две кобылки — вороная и пегая. В обязанности этого «экипажа» входила доставка боеприпасов для знаменитой «катюши» — БМ-13. Снаряды были упакованы в специальные ящики. В нужное время, в нужное место подвода обязана доставить снаряды. В дождь, снег, в песчаную бурю, не имеет значения, — снаряды должны быть доставлены вовремя.
Иван был в то время бойцом опытным, иначе те переделки, в которые он попадал, не оставили бы от него даже воспоминаний, а он прошёл через всё и сумел выжить. Здесь, конечно, сказалась военная выучка, огромная работа и реки пролитого пота, порой перемешанного с кровью. Но он выжил, за это ему — честь и хвала.
Первый раз Иван был призван в ряды Красной Армии 15.10.1924 года в Льговском военкомате Курской области. Служил в войсках ОГПУ пограничником на западной границе. Эта служба воспитала в нем чувство бдительности и гражданской ответственности. Граница Западной Украины с Польшей в то время — это был «проходной двор». Иван ежедневно задерживал нарушителей границы. В основном это были родственники с обеих сторон, они считали, что прогуляться к родичам — самое нормальное дело, и никакого криминала в этом не усматривали.
Однако часто случались провокации против молодой Советской республики. Поэтому служба на границе — это напряжённая, ответственная работа. И тот, кто об этом забывал или относился к службе спустя рукава, мог поплатиться собственной жизнью. Стоя на часах в ночное время, Иван не раз тешил себя мыслью: «Дай, вздремну, на пару минут», но позволить такую роскошь он не мог, потому что таких на границе стережёт контра и сразу убивает. Сидя в засаде, в густом кустарнике, он, как рыбак, выжидал свою «рыбку». И дождавшись непрошеных гостей, передёргивал затвор винтовки и давал команду: «Руки вверх, разворот на 180 градусов, вперёд шагом марш», доставлял нарушителя границы в расположение части, и весь разговор. Задержанные предлагали взятки, пускали в ход различные уговоры и посулы, вплоть до любви с красавицей. Заманчивое для молодого человека предложение, но Иван на все эти уловки не вёлся, потому что огромный опыт предыдущих поколений пограничников доказал коварство местных контрабандистов и шпионов.
Это был первый опыт армейской службы, который впоследствии сыграет огромную роль в жизни бойца Советской Армии Коптева Ивана Ивановича. Иван демобилизовался из пограничных войск в октябре 1926 года. Срочная служба на границе обострила в нём чувство бдительности. Он много раз задерживал нарушителей границы. Нарушений на границе было огромное количество. И в любой момент двадцатилетний хлопец мог расстаться с жизнью. Но Бог миловал, несмотря на многие провокации. Домой он вернулся целым и невредимым. Второй раз в армию он был призван летом 1941 года. Третий раз — в 1944 году.
И вот теперь, после штрафбата, он «водитель кобылы». Родившийся и выросший в деревне, с лошадьми он был на «ты», так как с юных лет ходил в «ночное» пасти лошадей и с этими благородными животными у него проблем было немного. Главная проблема — это корм. Ну а здесь Ивану приходилось крутиться, лошадки должны были быть в хорошей форме, сытые и ухоженные, от их прыти зависела его жизнь.
Вороная кобылка была как огонь пегая — спокойная. Смысл работы Ивана заключался в том, чтобы ракетная батарея вовремя получала снаряды. Следовательно, его транспорт, подвода с упряжкой, должен работать чётко. А для этого овёс и свежую травку, душистое сено Иван обязан был доставать хоть из-под земли, а лошади должны быть всегда сыты, а телега в исправном состоянии. К тому же, кони были и его спасители.
Когда БМ-13 — «катюша» вылетала на огневую позицию, Ивану надо было мгновенно, подлетев к батарее, разгрузить ящики со снарядами. И ещё быстрее удирать с этого места. Так как, отстреляв свой смертоносный заряд, батарея срочно уносилась с этой позиции, потому что немец этот квадрат накрывал ураганным огнем. Фашисты охотились за «катюшами» и старались всячески уничтожить это страшное оружие. Ракетные установки размещались на автомобильной базе «ЗИС-105», затем на «Студебекерах», это мощная американская машина, которую мы получали по ленд-лизу. Ракетные дивизионы были очень мобильные, следовательно, почти неуязвимые для врага.
Ивану было трудно угнаться за мощным «Студебекером». Но армия отличается от гражданской жизни тем, что в армии отдаются приказы, которые не подлежат обсуждению. Поэтому коней он кормил просто «на убой».
Первые ракетные установки появились в Германии. Это были многоствольные трубы на артиллерийском лафете. В 30-е годы наши конструкторы взяли на вооружение эту идею и постепенно довели её до совершенства. Это были годы сотрудничества СССР и Германии. Обменивались техническими идеями и передовыми технологиями. Многочисленные делегации с обеих сторон посещали объекты оборонной промышленности, наши инженеры и конструкторы были завсегдатаями на военных заводах Германии. В Германию до последнего мирного дня мы гнали эшелоны с пшеницей и скотом.
В Германии на полигоне наши конструкторы впервые увидели стрельбы ракетных установок. И сконструировали свою версию. Во-первых, установку сделали мобильной, смонтировали её на автомобиле. Во-вторых, упростили направляющие: сделали просто рельсы, это давало возможность осуществлять очень быстрое кассетное заряжание. Тридцатикилограммовый снаряд просто клали на рельс и задвигали его до стопора. Быстро и просто. Пусковая система была электрической. Но как у каждой уникальной техники есть своя «изюминка», так и здесь, главный фокус заключался в конструкции уникального снаряда. Снаряды были различного назначения: фугасные, осколочные, даже были запрещённые, с напалмовой начинкой, которые выжигали всё, вплоть до металла. Снаряды сконструированы с секретом. Немцам разгадать его первое время было невозможно. И долго ещё «катюша» была не просто символом России, но оружием, которое наводило ужас на фашистов. Это было оружие возмездия.
Первое «крещение» ракетный дивизион получил под Москвой в 1941 году. Командиром дивизиона был уже ставший легендой советских артиллерийских войск и всего советского народа — капитан Флёров. На фашистов «катюша» произвела ошеломляющее впечатление, они находились в шоке от увиденного и всё делали для того, чтобы заполучить секреты грозного оружия. Советским командованием был выпушен секретный циркуляр, где говорилось: в случае попадания в плен ракетной установки команда обязана её уничтожить. Так и поступали. Но однажды немцам повезло, и они захватили «катюшу», батарейный расчёт которой погиб. Секретное оружие попало в руки врага, но прошло очень много времени прежде чем немец разгадает тайну снаряда БМ-13. Они не могли решить главную задачу — разгадать секрет снаряда. Все снаряды при попытке их разобрать взрывались. Фашисты собрали команду пленных русских сапёров, инженеров, которые день и ночь пытались докопаться до тайны снаряда, но всё было тщетно, снаряды самопроизвольно взрывались. Вот этот бесценный груз Иван обязан был ежедневно, в назначенное время и место, доставлять батареям, которые постоянно, как ртуть, двигались в непредсказуемом для врага направлении.
Советские войска перешли Государственную границу СССР и уже пошли по польской земле. Иван подвёз снаряды, началась их разгрузка, и вдруг команда: «Покинуть район дислокации». Фашисты прорвали фронт. Он только успел запрыгнуть в свою телегу, и надежда на спасение была в прыти его лошадок. Они уносились из смертельно опасного района, как ветер. И только за спиной он слышал разрывы артиллерийских снарядов. Эти умные существа не раз спасали ему жизнь. Район, где ещё пять минут назад находился наш дивизион, был обстрелян немецкой артиллерией. И на том месте уже хозяйничали немцы.
Но хитрый Ваня, перед тем как срочно покинуть прежнее место дислокации, успел закинуть в телегу флягу, полную спирта. Не оставлять же добро клятым фашистам. И срочным образом сменил место дислокации. Летел он быстрее ветра, чуть не загнал своих лошадок. Прибыв на новое место, первым делом занялся лошадьми. Сперва дал лошадкам прийти в себя после такой встряски, затем накормил досыта, напоил свежей водичкой. Он любил этих умных животных, холил своих спасителей.
На другой день батарея снова заняла отбитый у немцев район. Снова прибывали в район прежней дислокации. Но после того как на этом месте побывали немцы, Иван обнаружил огромный свиной окорок, который в спешке оставили немцы. Мелочь, но приятная! Вот так, благодаря рачительному отношению к имуществу, мобильный дивизион чётко отрабатывал возложенные на него функции, и не только на предмет доставки снарядов.
К 1944 году в войсках уже не было тех крепких, здоровых парней, которые уходили на фронт в 1941 году. В основном все были после ранения, а иногда после нескольких ранений и контузий. С кадрами была проблема. Воины были измотаны долгими изнурительными боевыми походами. В то время как местное население, поляки, выглядели сытыми, откормленными «бычками» и совсем не дружелюбно, скорее даже с недоверием, косо поглядывали на наших бойцов. Иван всегда деликатно, даже культурно общался с местным населением, когда заходил в дома с просьбой угостить бойца кружечкой воды. Иногда поляки приглашали даже за стол перекусить, но это недоверие с их стороны вынуждало Ивана никогда не расставаться со своим автоматом.
Иван считал себя освободителем поляков, потому что немец начисто хотел уничтожить эту нацию, и они это знали, но, тем не менее, к нам с их стороны доверия не было. На лицах поляков читалось недовольство, они не любили нас. В польских деревнях было много молодых крепких парней, Иван мысленно прикидывал: если такой приложится кулаком, то точно выбьет мозги. Поэтому он был предельно деликатен, но палец постоянно держал на спусковом крючке автомата, на всякий случай. Ходили они группой по нескольку человек, так было безопасней.
К концу войны армия нуждалась в новых людских пополнениях. Источником этих людских ресурсов была Сибирь. Сибиряки вообще — это особая порода людей на пространстве той страны, которая называлась СССР. Во-первых, это народ крупного телосложения, очень сильные физически. И при феноменальных физических данных, это очень скромные, честные, добрые люди и, конечно, великие трудяги. Прибывающее пополнение из Сибири, это была опора и надежда нашей армии.
Многие совершенно не обстрелянные, но тем, кто понюхал пороху, кто прошёл горнило войны, не было равных. В моральном и физическом отношении это были колоссы, которых не знала ни одна армия мира. Иван, «стреляный воробей», много раз ходил с ними в бой. Складывалось такое впечатление, будто ты идёшь в бой рядом с богатырями, которые в любую сложную минуту готовы протянуть тебе руку помощи. Сибиряков, к сожалению, было не так уж много, но это были «талисманы». С ними всегда выигрывали бой, и это вдохновляло, окрыляло, морально поддерживало войска. Все были хороши, но в память Ивана врезались три русских богатыря, которые ещё при формировании части держались вместе.
Все трое — двухметровые гиганты — косая сажень в плечах. В меховых тулупах, как граждане другой планеты. Отец — Григорий и два сына, старший Николай и младший — Сергей. Все равны, как на подбор.
Предвоенную подготовку и специализацию они прошли в учебном подразделении. Все трое — пулемётчики. Пулемётный расчёт «Максима» — три человека. В походном положении оружие разбиралось на три части. Один несёт станину, второй несёт щиток, третий — ящики с лентами патронов. И всегда перед боем это представляло определённую сложность. Необходимо время для того, чтобы расчёт привести в боевое состояние. Для сборки пулемёта нужно было время, а его в бою, как правило, не бывает. Именно это обстоятельство стоило жизни многим нашим воинам.
А вот расчёт сибиряков эту проблему решал очень даже просто. Они по очереди на себе несли собранный пулемёт и по команде «развернуть расчёт» вместо положенных 15 минут оказывались в боевом положении буквально через 20 секунд, готовые вести огонь по врагу. И в бой шли с ходу. Скинули со спины пулемёт, заправили ленту — и поливай свинцом врага.
Но счастье бывает так изменчиво. Их часть воевала на территории Чехословакии. Был 1945 год, в воздухе уже чувствовался весенний запах Победы. В очередном бою сибиряки облюбовали позицию, установили «Максим» и с ходу начали «обрабатывать» немца. Отец, Григорий, побежал за патронами. И надо же было случиться такому горю — расчёт накрыла немецкая мина. И двух русских богатырей как не бывало. Убила немецкая мина Николая и Сергея. Их так любили, просто уважали, как дорогой талисман части, и вдруг, на тебе, у людей украли кусочек душевного тепла.
Иван был шокирован этим известием. Но что ж говорить о бедном Григории, который буквально за несколько дней до конца войны потерял то, что составляло его гордость и счастье, — двух сынов-красавцев. Невосполнимая утрата. Как убивался от этого горя Григорий, как он рыдал. Иван много видел человеческих страданий на своём веку, но никогда не видел такого несчастного человека. Как этот огромный детина, рыдая, как малое дитя, повторял одно и то же: «Дети мои, дети мои. Господи, что же я скажу своей бабке?»
Испокон веков войны приносили только муки и страдания человечеству. Но люди с маниакальным постоянством периодически ступают на тропу крупных кровопролитных войн. А «мелкие», локальные войны не прекращаются на планете ни на один день. И это безумие продолжается столько, сколько существует человечество, на нашей планете. Горькая констатация факта. И почему вершители судеб не понимают, что война — это смерть и разрушение? А может, они всё понимают и таким образом регулируют избыточную численность населения на земного шаре? Продовольственные запасы Земли с каждым днём уменьшаются? Кощунственная мысль, но факты упрямая вещь, и от них отмахнуться не так-то просто.
В 1944 году Харикли познала ещё одну сторону человеческой подлости. Это чувство жгучей несправедливости и мерзкого предательства, которое как снег обрушилось на её многострадальную голову.
16 апреля 1944 года пришёл долгожданный день освобождения Ялты от немецко-фашистских захватчиков — светлый, радостный день. Это была вершина человеческой радости в душе этой «слабой» женщины. Но «недолго музыка играла», в мае того же года Иван был мобилизован в ряды Советской Армии и отправлен на фронт. А в июне 1944 года Харикли и их малолетние дети: 7-летний Илларион и полугодовалый Шурик были высланы как «враги народа» за пределы Крыма. Отправлены в ссылку. Всех вышвырнули, как ненужное отребье, в течение 24 часов.
За какое ж преступление такое жестокое наказание? Оказывается, только за то, что Харикли по национальности — гречанка. Какое нелепое, а скорее ничтожное основание, но сколько горя и страданий пришлось пережить этой женщине только за то, что её родители оказались греками. И разве это порок — быть наследником Величайшей мировой культуры? Наследником Александра Великого Македонского? Мерзкая власть и ничтожные правители истребляли лучший генофонд страны. И в этом кощунственном искусстве они добились колоссальных результатов.
Великий кормчий — И. В. Сталин сказал: «Нас 200 миллионов, и все мы артисты» — но оказывается, мы артисты театра абсурда, к сожалению. Харикли была умнейшим человеком, недаром её гены брали начало от великих эллинов, которые повелевали всем миром. Но идеологическая машина чёрных сталинских времён давила, уничтожала всё и всех, кто не вписывался в сознание этих узколобых идеологов, которые и мыслить масштабно оказались не способны. Но схватить женщину с малолетним ребенком, который не отрывался от материнской сиськи, и бросить в «телятник» — это всё, на что у них хватило ума.
И это в то время, когда её Иван, в буквальном смысле слова, проливал кровь на фронтах войны! Чудовищная несправедливость!
Итак, 24 июня 1944 года эта страдалица с двумя детьми отправилась по этапу как преступница. Больнее всего — нести наказание за несовершённое преступление. На сборы было отпущено 24 часа. В случае неявки на сборный пункт она подлежала аресту и уже под конвоем, как заключенная, должна была препровождаться к месту вынужденного поселения. 23 июня 1944 года пришли в 5 часов утра два милиционера и предъявили ордер на арест её отцу Янокопуло Христофору Анастасовичу. И 68-летнего старика, не предъявляя никаких обвинений, отправили в тюрьму только потому, что он был всего-навсего греком. Его гоняли по разным тюрьмам Советского Союза, и только в 1948 году он вернулся в Ялту к своей дочери — Харикли, но радости было менее чем на один год. В 1949 году деда снова арестовали без предъявления какого бы то ни было обвинения, и на этот раз 73-летнего старика осудили: «Постановлением Особого Совещания при МИД СССР от 7 января 1949 года он был осуждён по статье 16-82 УК РСФСР с применением Указа ПВС СССР от 26 ноября 1948 года в лагеря сроком на 20 лет каторжных работ, без права переписки».
Умер дед в тюрьме, где-то в Свердловской области в 1958 году. Попытки Харикли отыскать своего отца не давали положительного результата, так как и по сей день вся мерзость, творившаяся на этой земле, окутана пеленой лжи и несправедливости. И только в 1996 году его внук Шурик добился реабилитации: «Постановлением Президиума Верховного суда Автономной Республики Крым от 06.09.1996 года отменено Постановление Особого Совещания при МИД СССР от 07 января 1949 года в отношении ЯНОКОПУЛО Христофора Анастасовича, 1876 года рождения, уроженца города Никополь (Турция), который был заключён по ст.16-82 УК РСФСР с применением Указа ПВС СССР от 26 ноября 1949 года в лагерь сроком на 20 лет каторжных работ». Дело прекращено за отсутствием состава преступления по п. 2 ст. 6 УПК Украины. Реабилитирован. До ареста Янокопуло Х. А. проживал в городе Ялта, ул. Поликуровская, дом номер 13. Вот и всё, что теперь могут сказать о загубленной судьбе человека — реабилитирован. А 15 лет, проведенные в тюрьме, — это на совести кого? Кто ответит за миллионы погубленных судеб, кто? Машина истории движется вперёд, подминая под себя невинных людей, стирая из памяти живые страницы кровавых злодеяний предыдущего поколения. Но мы, живые и помнящие, во весь голос обязаны говорить о той мерзости, которая процветала на нашей земле. И уничтожала цвет нашего народа. И самое страшное — это человеческое равнодушие к нашим предкам, к нашей истории. Мы не научились делать выводы и извлекать уроки из исторических ошибок. За эту короткую память человечество постоянно платило и будет платить жизнями лучших своих сыновей и дочерей.
На сборы Харикли было отпущено 24 часа. Да и взять она могла только то, что способна унести в собственных руках. А на руках были полугодовалый Шурик, маленький Ларик и мелкий скарб: чайник, детский ночной горшок и несколько сменных пелёнок. И это всё, что вместилось в руках этой сильной женщины, а впереди ей предстоял долгий, сложный путь в неизвестность, с жестокими испытаниями. Она потеряет в жизни много, но будет благодарить Господа Бога за то, что он сохранит ей самое большое сокровище, это её двух деток. Но какой ценой? Ценой собственного здоровья.
Сборы депортированных были назначены на 6 часов утра. Харикли, с двумя крохотными детьми, усадили в открытый всем ветрам кузов грузового автомобиля. Она боялась сесть у борта машины, так как там очень дуло и можно было простудить детей. В центре ей было уютней. Она уложила Шурика на свою тёплую грудь, укутала старшего сына одеялом, и, прижимаясь плотно друг к другу, чтобы сохранять тепло, они двинулись навстречу неизвестности. Станция прибытия — город Симферополь.
Она десятки раз бывала здесь, ходила и ездила, но тогда её гнали голод, нужда, а за какие такие грехи власти сделали из неё «беженку» и теперь её гонят по той же дороге, по которой её гоняли фашисты? Неужели ничего не изменилось? Или это ей просто фатально не везёт? Но если она такая «нехорошая», то как можно объяснить тот факт, что рядом с Харикли были сотни, нет, сотни тысяч таких же, как она? Трудно было понять, что происходит вокруг. Власть запугала Харикли так, что она всего боялась. Много времени боялась фашистов, оккупантов, для которых жизнь нашего человека ничего не стоила. Теперь она боится тех, на кого десятки лет молились, как на икону. Она верила и власти, и тем, кто осуществлял эту власть, но почему же с ней так подло обошлись? Этого она не знала. А, как известно, неизвестность — это одна из форм человеческой пытки.
Оказывается, она, честный человек, и вдруг — враг народа? Какая чудовищная глупость! Это, конечно, чушь собачья, но, привыкнув к осторожности, она молча проглотила обиду. Харикли уже знала, что из правды сделали кривду и многие живут не по совести, а под диктовку тех, от кого теперь зависела её судьба, судьба её детей и её мужа, который проливает кровь на фронтах войны. И она чувствовала себя пылинкой, затерявшейся в пустыне бесправия и беззакония. Жизнь народа всегда была как в большом концентрационном лагере.
Ни Харикли, которая умела держать язык за зубами, ни её муж Иван с его взрывным характером никогда не вступали в политические дискуссии и баталии. И никогда не высказывали своего мнения по поводу политической линии властей. Эта была опасная дорога, которая привела на эшафот не одну наивную душу. И когда у Ивана уже не хватало душевных сил мириться и видеть эту мерзость, он уходил в самый дальний угол комнаты и, скрежеща зубами от негодования, потрясая кулаками, говорил: «Ух — антихристы!» Домочадцы знали, что это «приветствие» адресовано отцу всех народов и его окружению. Которых он винил во всех бедах нашего народа.
Прокручивая всё это в голове, Харикли таким образом вспоминала о своём муже. Где он сейчас, мой Иван? Жив, здоров, ранен или другие антихристы извели душу её Ивана? А если жив, знает ли он, что его Харикли и его детей, как врагов народа, гонят варвары в неизвестность, тряся в холодном кузове грузовика?
Её думу нарушил шорох крошки — Шурика. Маленький, кругленький, хорошенький, как ангелок, — что будет с ним без еды и элементарных бытовых условий? Выживет ли? Она не знала, но пока видела перед собой красавца ангелочка — радовалась этому чуду. Хотя она была умным, расчётливым человеком и любила строить планы на перспективу, но обстоятельства воспитали в ней другое чувство. Она научилась наслаждаться сиюминутной радостью, она научилась жить, чувствовать то мгновение, которое дарила ей судьба в данную минуту. Дала Шурику грудь, слава Богу, она была «молочной» дамой и молока у неё было предостаточно, это спасало её грудное дитя от голодной смерти. А вот ей-то кушать было нечего, и это обстоятельство её страшило. Она боялась не за себя, а за то, что молоко могло пропасть в любую минуту и тогда — конец. Ей надо хорошо питаться. Но чем?
Почмокав грудь, её ангелочек тихо заснул, это хорошо, так как у неё не было возможности развлекать дитя. Но здесь возникла другая проблема, старший, Илларион захотел писать.
«Терпи, терпи», — шептала на ушко мальчику мать. Остановку обещали только в Алуште. Бедные родители и несчастные дети, которых с юных лет приучали терпеть и молча переносить все тяготы и лишения этой странной и удивительной жизни. И они усвоили эту науку на всю оставшуюся жизнь. «Бог терпел и нам велел». Это краеугольный камень, который положен в фундамент воспитания поколения родившегося, выросшего и воспитанного в боевые, лихие сороковые годы.
А вот и Алушта. Харикли дала Шурика подержать соседу по несчастью, доктору Цанову, с которым она хорошо была знакома. Доктор Цанов — это выдающаяся личность. О нём в Ялте ходили легенды, говорили, что он хирург от Бога. Его знала, уважала и ценила вся общественность Крыма. Его «грех» заключался в том, что он родился немцем. И это обстоятельство в одно мгновение перечеркнуло все достоинства и награды, которыми был увенчан этот выдающийся человек. Такой же ссыльный, такой же бесправный, как и сотни тысяч тех, кого как безмолвных баранов гнали подальше от цивилизации, от людей в безжизненные пустыни Средней Азии. Где они без еды, без воды должны были тихо умирать, не доставляя хлопот «узколобым» хозяевам земли русской.
Харикли перемахнула через борт грузовика, взяла ребёнка на руки, и он помочился на ближайшие придорожные кустики. Закончился «перекур», объявили посадку в грузовик, и старая полуторка, трясясь и грохоча всеми своими деталями, потащилась в столицу Крыма, областной город Симферополь. Удивительно, как этакая развалюха способна была взобраться на Ангарский перевал и не одна, а с пассажирами? С перевала катили лихо, только скрипели старые тормоза, но, слава Богу, выдержали горное испытание и благополучно добрались до места назначения.
В Симферополе на железнодорожном вокзале их встречала уже вооружённая охрана, чтобы, упаси Боже, никто не сбежал. И, без ненужных формальностей и лишних разговоров, распихали всех по вагонам, быстро-быстро в путь, за пределы Крыма. Народу на сборном пункте было очень много. «Врагов народа» свозили со всего Крыма. Так уж случилось, что в вагоне, куда впихнули Харикли с детьми, было много знакомых, ялтинцев, а главное, в вагоне оказался врач Цанов, человек, который сделал для Харикли много хорошего. За что она будет ему благодарна всю оставшуюся жизнь. «Путешествовать» им предстояло в течение трёх месяцев. Через всю Россию в нечеловеческих условиях. Антисанитария, голод, холод, отсутствие не только горячей, но и холодной воды, которая давала бы возможность сполоснуть детские пелёнки. Врач-профессионал, Цанов давал советы по уходу за детьми, как выжить детям в экстремальных условиях.
Её красавец Шурик таял на глазах. Жизненных условий для грудного ребёнка не было никаких. Голод. Похлёбка, которую давали заключенным, соответствовала концлагерной. Соседские дети начали умирать через две недели. На каждом полустанке снимали умерших детей и стариков. Её Шурика спасло только то, что Харикли кормила его грудью. Она переживала, что её голодное существование может спровоцировать свёртывание молока. И каждый раз, когда он просил кушать, глядя на свою грудь, она молила: «Господи, хоть бы не кончилось молоко». Да и сама Харикли от голодухи стала таять, как свеча. На всём протяжении долгого пути следования заключенных подкармливали местные жители. Все-таки наши люди — сердобольный народ, видя людское страдание, они не остаются в стороне и всячески стараются помочь страждущим. Местные жители подходили к «телятникам» и делились всем, что можно было употреблять в пищу, и так было на протяжении всего пути. Кто даст буханку хлеба, овощи, фрукты — кто чем мог, тем и помогал. Летняя жара и сквозняки доставляли массу проблем. Дети без конца мочились, полоскать пелёнки было негде, и малыши все поголовно простужались и начинали болеть.
Этот состав двигался вне расписания, поэтому угадать время его движения и продолжительность остановки было невозможно. Харикли после торможения поезда стремглав выскакивала из вагона в надежде найти водяную колонку, чтобы сполоснуть детские пелёнки. Иногда, с торжествующим видом, она вольготно возвращалась к вагону, довольная удачно завершившейся «операцией». Но были, и довольно-таки часто, случаи, когда не успела Харикли намочить тряпки, как паровоз делал «ту-у-у», и бедняга, боясь не просто отстать от состава, а навеки потерять собственных детей, пулей летела догонять «телятник». И, как ни странно, благодаря своим спринтерским способностям она всегда была рядом со своими детьми.
Разумеется, сушить бельё было негде, поэтому, чтобы дать Шурику сухую пелёнку, она обворачивала её вокруг себя и собственным телом сушила детское белье. А железнодорожный состав, как будто издеваясь над людьми, мог простоять пять минут, а мог застрять и на пять часов. Больше всех страдал, видя материнские «бега», уже большой Илларион, он плакал навзрыд, боясь, что мать может поскользнуться, упасть и тогда... Прижимаясь крепко к матери, он мог часами плакать, причитая, высказывая порой совсем не детские мысли. И действительно, Харикли могла не выдержать напряжения, и тогда случилось бы то, о чём ей очень не хотелось думать: потеря детей для неё равносильна смерти.
К тому же, Харикли, как «сбежавшую» с мест поселения, судили бы, и за это давали 20 лет заключения, а детей отправили бы в детдом, который находился при каждом исправительном учреждении — «тюрьме». И выжить в такой ситуации полугодовалому Шурику шансов почти не было.
Но судьба-злодейка продолжала играть с Харикли свою коварную игру. Она с присущим ей упорством боролась за существование своих малолетних детей. Она и здесь проявила себя настоящим бойцом. А тут ещё одна проблема — у Шурика начали прорезаться зубы. Из спокойного, вальяжно-созерцающего младенца он превратился в капризного, сопливого «дристуна». Это ещё одна нагрузка на сердце Харикли. Безвыходность ситуации приводила её в бешенство, внутри у неё всё кипело, но, собрав всю силу воли в кулак, она терпеливо несла свой крест.
Три самых жарких месяца в году, июнь, июль и август, выжали все силы из бедной молодой женщины. За эти три месяца пути она высохла буквально как щепка, а Шурик превратился в маленький скелетик — кожа да кости. Чтобы помочь прорезаться зубам ребёнку, Харикли давала Шурику морковку, а когда не было морковки, давала бурак.
Глаза не могли смотреть на всё то, что её окружало, но эта действительность превратилась в реальный образ жизни. В первые дни сентября прибыли к месту назначения. К этому времени пришли и первые прохладные ночи, осень вступила в свои права. Вместе с Харикли был её младший брат Николай, который спас жизнь её мужу в «Картофельном городке», и 68-летний отец Христофор Анастасович.
Место прибытия — голая степь в тридцати километрах от города Уфа. Так называемый «Соцгородок». Скинули всех, как дрова, на голую землю, и что хочешь, то и делай. Только покидать этот необжитый край никто не имел права, иначе он считался беглецом, а за побег давали двадцать лет каторжных работ. Николай пошёл на разведку узнать, что к чему. Оказалось, «Соцгородок» — это никчемный посёлок, куда свозили, как мусор, ссыльных со всего Советского Союза. И стало понятно, что надо принимать решение, чтобы не сгнить заживо в этом «тьмутараканьем» захолустье. К тому же климат в данной местности просто ужасный. Зная крайнюю нужду беженцев, шустрые охотники за человеческими душами сновали от одной семьи к другой, уговаривая завербоваться на работу в другие районы необъятной страны Советов. К примеру, предлагали Среднюю Азию. Но для этого надо было соблюсти определенные условия. К примеру, Харикли должна была ехать с мужем, но фактический муж её был на войне, однако для ловких агентов-вербовщиков и это не было проблемой, они быстро составляли брачный контракт, и через пять минут у тебя уже была бумажка, что ты — замужем.
Харикли, спасая от голодной смерти свою семью, согласилась на эти условия. И они перебрались в Среднюю Азию, в городок Аральск. Там завербовались рабочими на военный завод, но эта работа не кормила семью, где были дети и старый человек. И с наступлением холодов погрузились на бортовую машину и перебрались в деревню. Харикли нанялась батрачить в семью старовера. Дед-старовер человеком был добрым, работящим, занимался пчеловодством. Притом у него были улики диких пчёл. С дедушкой Христофором они ловили рыбу, обрабатывали огород, выращивали картофель, овощи, фрукты. Труд тяжкий, но зато это была возможность прокормить всю семью. Так Харикли со своей семьёй пережила зиму 1944-45 года.
Брат Харикли не выдержал такого испытания и осенью 1944 года уехал в Ялту, к своей невесте. Семья Харикли зиму пережила довольно-таки успешно, но не без происшествий. Зима была холодной, и, чтобы не заморозить детей, дед-хозяин своё место на русской печке уступил Харикли с детьми. Там было тепло, печь грела душу бедным беженцем.
Харикли, как всегда, работала много. Труд на земле очень тяжёлый, да и дом был на её попечении. Она выбивалась из сил, просто выматывалась до предела. Поужинав, накормила детей, протопила печь и уложила детей спать. Сама прилегла с краю на печи. Тепло разморило уставшую женщину, и она заснула как убитая. Её разбудил шум и грохот среди ночи, дедушка Христофор ругался громко на греческом языке, который был так близок и понятен Харикли. Смысл был такой: «Убили ребёнка!»
Все вскочили, зажгли лампадку, и Харикли не обнаружила под боком своего Шурика. Оказывается, её дитя перелезло через спящую мать, «спикировало» с русской печки высотой в два метра и попало прямо в ведро. Главное, что ребёнок не покалечился, а остальное — это нагрузка на сердце матери, которую она несла всю свою жизнь. Испугался, видимо, очень сильно Шурик, а может, больно ударился, определить было невозможно. На глазок, вроде бы был цел, ну и слава Богу, но кричал громко и долго, не то от боли, не то от обиды, кто его знает. Ведь ему был всего-навсего один год.
Харикли взяла на руки своё «счастье» — Шурика, который был похож на живой труп. Худой, измученный постоянными болезнями. Это итог отсутствия медицинского контроля за грудным ребёнком. Окружающие удивлялись: как он ещё дышит? А дышал он только благодаря своей матери, которая кормила его грудью. Она клала его на одну «сиську», а другой прикрывала и носила с собой. Когда местные жители — каракалпаки говорили ей: «Оставь его в покое, пусть спокойно умрет» — она категорически отвечала: «Нет! Раз он шевелится — значит, он живёт».
Постоянные болезни детей натолкнули Харикли на мысль о том, что надо менять климат, а следовательно, место жительства. Ранней весной приехал младший брат Харикли, Николай, которого в течение 24 часов снова выслали за пределы Крыма. Он снова пустился на разведку и принёс весть о том, что в Аральском море есть остров Муйнак, на котором довольно-таки успешно работает завод по переработке рыбных изделий. И что Аральское море — это рыбный рай.
И всей семьёй решили отправиться в этот «рай». Наняли лодку, и местный кормчий доставил всю семью на остров. Харикли, её отец, брат и двое детей. На острове весной было очень тепло. Поселились в самановой хате с земляными полами. Харикли и её брат работали на рыбном заводе. Рыбы было так много, что её сушили и топили печи вместо дров. Лещи — просто загляденье: огромные, жирные.
Муж Харикли, в связи с переездом семьи в Среднюю Азию, временно потерял с ними связь, но не терял надежду найти своих детей и жену. И вот на очередное его письмо соседка по ялтинскому поликуровскому двору Мария сообщает адрес Харикли. Иван был в бешенстве от такой наглости властей. В то время как он раненый лежит в госпитале, его семья заживо гниёт на краю земли. Он решается на отчаянный шаг. Во время инспекционной поездки командующего фронтом маршала Малиновского он нарушает воинский устав. Не спрашивая разрешения своего непосредственного начальства, напрямую обращается к маршалу с просьбой восстановить попранную справедливость.
Маршал внимательно выслушал бойца и пообещал оказать помощь в этом щекотливом деле. А дело в том, что между военным и гражданским министерствами отношения были, мягко говоря, не дружеские. А если говорить правду — велась подковёрная война двух этих влиятельных ведомств. Каждый хотел быть ближе к Вождю. Все хотели быть главными, преданными псами своего хозяина, а от этой свары, как всегда, страдал простой народ. Министерство Вооружённых Сил СССР и Министерство Внутренних Дел готовы были вцепиться друг другу в глотку и перегрызть её.
За нарушения субординации Иван получил наказание, но что для мужика взыскание по сравнению с тем, что вскоре он получил соответствующий документ из Министерства Вооружённых Сил СССР, где чёрным по белому было написано, что «боец Коптев Иван Иванович имеет право получить очередной отпуск для принятия мер по возвращению его семьи на место постоянного проживания, то есть в город Ялта».
Счастье Ивана не знало границ. Он получил отпускное предписание, сухой паёк и пустился в «путешествие» через весь Союз искать иголку в стоге сена. Это просто безумие — во время войны пуститься на поиски в Среднюю Азию, пусть даже за собственной семьёй. Это чего-то стоит! Этот патриотический, даже героический поступок Харикли оценит по достоинству, и всю оставшуюся жизнь эта страница её мужа будет постоянно фигурировать в графе — положительное сальдо!
Итак, получив весточку о месте пребывания своей семьи и соответствующие документы, разрешающие начать поиск, Иван с вещмешком за спиной и с автоматом ППШ-41, который был во всех случаях убедительным аргументом, когда надо было из одной точки необъятной страны добираться в другую, двинулся в путь. Тем паче что у солдата нет денег, и других сбережений не было. В вещмешке был сухой паёк на двое суток питания, да сменная пара портянок. Но мир не без добрых людей, и солдату, тем паче с автоматом, никто не отказывал на попутном транспорте. Ни грузовые машины, ни проезд в товарняке не были для бойца проблемой.
И он шёл к своей цели. Шёл к своим детям. И одним весенним днём нашёл тех, ради кого он исколесил полсвета. Рано утром на утлом судёнышке, курсировавшем между городом Аральск и островом Муйнак, нога бойца ступила на землю того народа, который называют — каракалпаками. Отыскать жилище выселенцев не представляло особого труда, так как этих несчастных знал весь остров. Утром того же дня боец вошёл в помещение, и первый, кого он увидел, был Шурик, который, увидев постороннего человека, громко закричал: «Папа!» И пусть теперь кто–то скажет, что «кровь людская, это просто — водица». Я никогда не поверю.
Ребенок, фактически никогда не видевший отца, интуитивно почувствовал родную кровь. Хотя на острове было немало мужчин, но именно в этом человеке Шурик узнал родного отца. Харикли, грешным делом, за эти годы смирилась с мыслью, что Иван погиб на войне, так как никаких вестей от него не было. И навязывала Шурику мысль о том, что его отец — Николай, её младший брат. Показывая на Николая пальцем, она говорила: «Шурик, скажи — папа», но Шурик качал головой и коротко говорил: «Нет». И вдруг, увидев отца, он безошибочно сказал: «Папа». Почувствовав родную кровь, он бросился к отцу на руки. Затем последовал традиционный ритуал обнимания, целования всех со всеми. Как всегда у нас бывает в момент торжественных встреч. Главный рассказ самому близкому человеку, мужу, был доверен Харикли. Она говорила тихо о том, сколько бед, страданий и потерь понесла семья за эти годы. Дети часто и тяжко болеют, Шурик чуть не разбился, упав с русской печки, а однажды чуть не утонул в Аральском море. Харикли стирала на берегу бельё, а Шурик только начал ходить. Он сидел на берегу. Бедная Харикли так увлеклась стиркой, что некоторое время отвлеклась от ребёнка, мирно игравшего вяленой рыбкой. Но когда Харикли выпрямила спину и материнский инстинкт развернул её голову в сторону малыша, то ребёнка уже не было на том месте, где он сидел. Она рванулась поначалу вверх к хате, но невидимая сила развернула её лицом к морю, и она увидела, что из тёмной водной пучины поднимаются пузырьки. Она стремглав оказалась у того места и, опустив руки в воду, схватила за рубашонку Шурика, вырвала своё счастье из мутной пучины Аральского моря. Он был на руках матери.
В это время на мать смотрели не глаза крохотного ребёнка, а два круглых голубых шара, изо рта катилась пена и грязь, которой успел наглотаться ребёнок. Продышавшись, он мёртвой хваткой обнял шею матери и заголосил так, что на противоположном берегу острова на протяжении нескольких дней интересовались: что за новая сигнальная система установлена на острове? Никто не знал, что это плачет от страха и обиды крохотный Шурик!
Илларион ещё в Аральске переболел тифом, и отголоски этой болезни его мучили всю зиму. Да и Шурик зиму перенёс очень тяжело. С продуктами питания было также проблематично. Поэтому он был похож на живой труп. Полудикие каракалпачки так и говорили матери: «Не мучь себя, оставь его, пусть умрёт спокойно, он не жилец».
А Харикли положит своё сокровище на одну грудь, другой прикроет и только повторяет: «Господи, дай ему здоровье». Он шевелится, значит жив, и она радуется. И его угасание длилось до тех пор, пока он не увидел куриное яйцо и не закричал: «Дай!», протянув ручонки к яйцу с такой силой, что Харикли показалось, будто её дитя почувствовало источник его физических сил и здоровья. Харикли посоветовалась с врачом, и тот сказал: «Это его спасение». И так, с куриного яйца, началось выздоровление Шурика. Вначале он съедал четверть, затем половинку и когда мог осилить целое яйцо, дела окончательно пошли на поправку.
И вот говорит Харикли: «Смотри, Иван, я сберегла твоих детей!» Конечно, Иван понимал, что его жена героическая женщина, столько пережить, перестрадать и выйти победителем, это не каждому дано. Он искренне гордился ею, сидя на пороге мазанки, держа на одном колене Ларика и прижимая к сердцу крошку Шурика. Иван — мужик, хозяин думал: как дальше жить?
Рассказ Харикли проник в самую душу солдата. Ее певучий голос он воспринимал как песню. Страшные годы войны и скитаний превращали людей в стойких оловянных солдатиков. Казалось, познав жизнь не понаслышке, зная всю подноготную нашей действительности, человек может очерстветь и превратиться просто в бездушного робота и адекватно не воспринимать эмоциональную душу человека. Кровавая бойня войны притупляет тонкие струны души и не находит места чувствам, простым человеческим эмоциям.
Однако Харикли обязана была отчитаться о прожитых годах жизни. Для нее это был просто формальный отчет. Она не знала, как эмоционально воспримет ее рассказ Иван. А он, бедняга, в котором, казалось, не осталось места человеческим чувствам, обросший густой рыжей щетиной, в выцветшей грязной гимнастерке, в драных кирзовых сапогах, сидел скукожившись, как зайчик перед волком. Прикрыв свои и без того небольшие глаза, тихо сопел, уткнувшись подбородком в головку маленького Шурика. Нервно вздрагивавшие губы Ивана говорили о том, что рассказ Харикли проник в его сердце. И вдруг Харикли увидела, как по небритой щеке Ивана покатилась скупая слезинка сострадания к ее героической личности, к их бедным детям и вообще ко всему горю, которое обрушилось на наш народ.
И как не вспомнить слова великой нашей песни: «Враги сожгли родную хату, сгубили всю его семью...»
Оставаться здесь, в этой глуши, где цивилизация ни разу не заглянула в глаза местного жителя? Это было просто невозможно. Местное население, этот добрый, наивный, скорее всего полудикий народ, жили, как первобытные люди. А он так жить не хотел и не желал такой судьбы своим детям. Выслушав до конца Харикли, он сказал: «Я приехал сюда для того, чтобы забрать вас в Ялту».
В эту минуту сердце женщины было переполнено чувством любви и гордости, она чувствовала, что есть кто-то, кто заботился о ней и её детях. Она была счастлива. Значит, в любом случае те дни, годы страданий и мук были прожиты не зря. Вопрос об отъезде обговорили со всеми членами семьи и порешили — двигаться в путь. Собрали свой нехитрый скарб в огромную котомку, наняли местного ослика, подкинуть этот узел до причала. Но ослик оказался не таким примитивным существом, чтобы подчиняться команде: «Пошёл». Он стал как вкопанный. Тогда прыткий братишка Харикли решил проучить упрямого осла и стеганул его вожжами по рёбрам, но это только раззадорило животное в его ослином намерении. Он упёрся передними ногами в песок, опустил низко, чуть ли не до самого песка голову и на ослином языке промычал: «Нет».
Николай, со свойственной молодости резкостью, начал пинками принуждать животное к движению, но на то это был и осёл, он же сказал: «Нет» — так что же вы от него хотите? Харикли бросилась заступаться за осла, обвиняя брата в том, что он может убить животное. Она кричала: «Да ты сам сильней этого осла, тащи котомку и оставь животное в покое». Все, глядя на это бесплатное кино, весело хохотали, а оскорбленный таким поворотом события Николай, доведенный до бешенства этим упрямым животным, схватил поклажу с ослиного горба, взвалил на свою могучую спину и, будто пылинку, понёс её к причалу.
На пристани они наняли лодку, так как в этот день курсирующее между материком и островом судёнышко на остров не пришло. Мужчины погрузили поклажу на лодку, усадили детей, Харикли и Ивана. Брат Николай и дедушка остались, так как разрешение на въезд в Крым было только у одной Харикли. Мужчины, как и положено по старому русскому обычаю, приняли на «грудь» соответствующее количество горячительного напитка. Распрощавшись, усадили на корму лодки Ивана. На «банку» посадили Харикли с детьми. Хозяин лодки, молодой тщедушный парнишка, сел за вёсла, и, последний раз взглянув на свой ссыльный остров, они перекрестились в надежде на то, что это будет последнее испытание в их жизни, двинулись в путь. Прощай, Муйнак!
Муж Харикли был мужиком весёлым. Типично русская душа, курский «соловей». Обладатель мощного баритона, он на радостях грянул песню: «Глухой неведомой тайгою». И полились одна за другой русские песни над гладью Аральского моря. В перерыве между песнями он успевал подбодрить кормчего, зычно покрикивая: «Давай, давай». И малый давал, да так, что в итоге потеряли ориентир и заблудились. «Ты куда плывёшь?» — вдруг вскипел Иван. «А я не знаю, — ответил гребец, — вы говорите, давай, я и даю». Здесь, как всегда, вмешалась Харикли: «Вы утопите моих детей, закройте рты». Малый начал оправдываться и убеждать, что он исправит ошибку и найдёт дорогу. Харикли взяла в свои руки бразды правления, и они вывели лодку к нужному месту.
Перегрузившись на грузовую машину, они добрались до города Аральска. На железнодорожном транспорте добрались на перекладных до Крыма. Время было сложное: война, голод, нужда, куда ни брось взгляд. Воровство и разбой на всех дорогах, а вокзалы — это особенно криминальное место. Огромное передвижение людских масс делало невозможным в должной мере отслеживать гражданский правопорядок. И здесь совершались такие преступления, как воровство — не только имущества граждан, но и детей.
Харикли слыхала, как в Харькове на вокзале нечеловеческим голосом причитала женщина, у которой украли ребёнка. Люди на железнодорожных вокзалах сутками ждали возможности уехать в нужном направлении. Не смыкая глаз ни днём ни ночью, они начисто выбивались из сил. Порой прямо на тротуаре, сидя на собственных узлах, засыпали мертвецким сном. Вот тут-то воры, эти недочеловеки, прямо из рук матерей воровали детей, для того чтобы человеческую плоть переработать на фарш для пирожков с ливером. Которые тут же, на вокзале, реализовывали с большим успехом.
Много уголовных дел в стране было заведено по факту кражи людей, но данный вид преступления продолжал процветать, люди бесследно исчезали. Харикли знала об этом и строго-настрого приказала своим детям ни на секунду не исчезать из поля зрения родителей. С Божьей помощью добрались до Ялты. Квартиру, в которой жили раньше, заняли чужие люди, Харикли потеряла всё, и места на родной Поликуровской улице ей уже не было
Власти превратили её в бомжиху, в нищенку, которая вынуждена была принимать подачки от добрых знакомых людей: кто дал старенькое одеяльце, кто детское пальтишко. Короче говоря, с миру по нитке. Местом жительства стал старый заброшенный дом в Дерекое. Началось ещё одно испытание, ранее невиданное состояние этой несчастной женщины: она стала нищенкой, и некому было подать руку помощи этой несчастной.
Через два дня Иван, у которого заканчивался отпуск по семейным обстоятельствам, отправился в свою часть для продолжения воинской службы. Харикли осталась одна как перст. Хоть смейся, хоть плачь. Работы нет, кушать нечего. В поисках заработка она с раннего утра до позднего вечера бродила по полупустым улицам Ялты в надежде найти хоть какую-то работу. Случайный заработок не давал гарантии сытного завтрашнего дня. И опять, как это случается с добрыми душами, их замечают такие же добрые люди и не дают умереть голодной смертью. Харикли везло на добрых людей, видимо потому, что она сама была добродетель, а Господь любит таких.
Иван тем временем вернулся в свою часть, опять встретился со своими лошадками и, как положено, обслуживал грозные «катюши», которые наводили ужас на фашистов. Прошли Польшу и пошли по Чехии.
В своём повествовании нам будет интересна судьба ещё одного близкого нам человека, младшего брата Ивана, историческая судьба которого сродни многим персонажам периода борьбы нашего народа с фашизмом. Тем паче что все перечисленные ранее события и те, о которых нам придется поведать, протекали в один исторический период времени. А началось это задолго до той исторической минуты, когда над зданием рейхстага будет поднят красный флаг Победы над фашизмом.
Осень 1941 года была холодная и дождливая. С раннего утра густой туман, как молоко, растекался по извилистым улочкам южного города. Город Ялта был в состоянии осенней дрёмы. Мощённые булыжником улицы города поливала мелкая нудная морось. Такую ялтинскую погоду горожане образно называли «лондонской». В такое грустное время года, «мёртвый сезон», хочется уединиться где-то в тёплом углу комнаты, желательно ближе к печи, и дремать, вспоминая о прошлом жарком лете. Однако, к величайшему сожалению, далеко не всегда желания совпадают с вынуждающими нас обстоятельствами.
На улице, прямо примыкающей к морскому порту, показался человек. Судя по фигуре, это была женщина. Одета она была в ветхое пальтишко, из-под тёмного платка густой копной выбивалась прядь седых волос. Низко опущенная голова говорила о том, что тяжёлые мысли не давали ей взбодриться и вдохнуть полной грудью. Жизненные обстоятельства и накатывающиеся одна на другую проблемы давили на душу бедной женщине. Перед самой войной она потеряла мужа, ресурс здоровья которого иссяк в канун его семидесятидвухлетия. Тяжёлый труд строителя забрал у него все жизненные силы. А здесь ещё эта страшная война, которая кроме горя и страдания ничего не приносила простому человеку.
Удары судьбы отнимают не только физические силы, но и подрывают нервную систему. И далеко не каждый человек способен вынести, пережить такую эмоциональную нагрузку. Ноги незнакомки медленно, мягко ступали по мостовой, которая вывела женщину на морской причал к самой воде. Морской порт стал для неё как наваждение. С этого места ушёл от неё навсегда её младший сын Василек, которого мобилизовали в действующую армию. И вскоре она получила известие о его гибели. И этот удар она пережить так и не смогла. Василия отправили в Новороссийск, где он был зачислен морским пехотинцем, «морпехом». Время было жаркое, немец рвался на Кавказ, нефть манила фашистов. Наспех сформированные ударные батальоны Красной Армии из числа вновь прибывших, необстрелянных матросов, ежедневно уходили на передовую, вступая в битву с хорошо вооружённым, отлично обученным воинскому искусству врагом.
Василий получил флотское обмундирование, гордостью которого были полосатая тельняшка и наводивший ужас на врага чёрный бушлат. Ну а украшением флотской формы была бескозырка, о которой в народе сложена масса фантастических рассказов. Василий, взглянув в зеркало, сразу подумал: вот если бы сейчас не было войны. Его, деревенского парнишку, отпустили бы домой в отпуск, как бы мать порадовалась, увидев сына. Как приятно было бы его братьям и уж, конечно, подружкам, а друзья позавидовали бы его удаче.
Но реальность опустила молодого бойца на грешную землю. Этот энергичный молодой человек, не имея опыта воинской службы, стал постепенно познавать прозу боевой жизни. Интуитивно потянулся к «старослужащим», у которых можно было научиться многим жизненным и армейским хитростям, без которых не выжить в этой сложной ситуации. Он тянулся к тем, кто уже успел пройти через горнило боевых испытаний, у кого можно было перенять жизненный опыт и армейскую смекалку. Погрузив батальон морских пехотинцев по вагонам, чёрные бушлаты отправились к месту боевых действий — на фронт. И буквально с колёс вступили в бой. Это первое боевое крещение запомнилось ему тем, что испуг сковал разум и всё его тело так, что в одно мгновение он расстрелял весь боевой запас патронов. Очень был напуган, вспомнить, что и как было в том бою, он просто не в состоянии. В голове сплошной круговорот, и только по команде «окопайся» падал лицом в грязь. По команде «в атаку» с криком «ура» бежал вперёд. Это всё, что мог вспомнить молодой боец о своем первом боевом крещении.
Слава Богу, что остался жив, и это главное. Собрав остатки батальона, наши матросики с боями катились снова туда, откуда прибыли. В войсках не было никакой продуманной системы боевых действий. Стихия царила везде и во всем. А в результате гибли люди. И погибали в основном молодые, необстрелянные, не имеющие опыта желторотые бойцы. Но так уж устроен менталитет русского человека: чем больше и сильнее нас бьют, тем крепче, злее мы становимся, и уж тогда держись враг, пощады не жди, её просто не будет. Жёсткая и даже жестокая школа жизни, но факты упрямая вещь, и от них некуда не спрячешься.
Так проходило становление молодого воина, так крепчал и закалялся характер молодого бойца. Василий избрал довольно-таки разумную жизненную позицию. Он не искал смерти, но и не прятался за спины товарищей. Учился жить в это страшное время, а главное — он делал всё от него зависящее, чтобы остаться живым и здоровым. Однако судьба испытывала его на разных жизненных режимах. В дальнейшем он будет ломать голову, пытаясь дать себе самооценку. Кто он? Баловень судьбы, выживший в сложные годы войны, или человек, которому принципиально не везло всегда и во всём? Которого и били, и унижали, и оскорбляли, и даже убивали? Ответа на этот непростой вопрос так до конца жизни он найти не смог.
А сейчас с группой бойцов готовился очередной раз вступить в кровавый бой с ненавистным врагом. Кавказская нефть манила фашиста, как медовый пряник дурака. Дефицит в нефтепродуктах Гитлер испытывал с первых дней восточной кампании. Румынской нефти явно не хватало, к тому же она была низкого качества. Поэтому взять нефтяные вышки Кавказа Гитлер намеревался любой ценой. Это была одна из стратегически важных целей фюрера. И дрались немцы за Кавказ, как разъяренный бык при виде красной тряпки. Но для этого им надо было уничтожить не одну тысячу насмерть стоящих советских бойцов. А это, прямо-таки скажем, непростая задача. Такие, как Вася, за здорово живешь не сдавали ни одной пяди русской земли. Но враг был гораздо лучше технически оснащён, а военная подготовка заслуживала высокой похвалы. Морально подготовленные к своей варварской миссии, они представляли собой грозную силу и доставляли нашим войскам огромные хлопоты на фронтах войны. Лавины моторизированных головорезов теснили наши войска. Они, как пирог, разрезали быстрыми бросками наши войска и целые группы, по нескольку десятков, а то и сотен наших бойцов оказывались в «котле», пленённые фашистскими головорезами. Нашим солдатам порой элементарно не хватало оружия и боеприпасов.
Василия не обошла эта горькая доля, он испил впервые чашу разочарования, когда из-за безграмотных действий командиров группа бойцов попала в окружение и они оказались в плену. Их, как зайцев, гнали по чистому полю, и, добежав до лесополосы, где казалось можно укрыться от погони, он чётко услышал команду на немецком языке: «H;nde hoch!» Василий к тому времени уже был довольно-таки грамотным бойцом и знал, что это означает: «Руки вверх!» Да, против лома нет приёма. Его давила не только обида, но и смертельный страх. Вот так, за здорово живёшь, в двадцать лет расстаться с жизнью. Да, это унижение и оскорбление, попасть в плен.
Молодой человек с такой участью согласиться никак не мог, не в его характере было покорствовать кому бы то ни было. Честолюбив был малый, но деваться было некуда, он знал, что «Шмайсер» также не любит шуток. Следовательно, надо примириться с такой ситуацией. Его, молодого, здорового парня, взяли в плен. Но таких, как он, оказалось очень много. Их, как тараканов, выковыривали отовсюду и сгоняли на одну большую поляну, усаживали на землю и строго-настрого приказывали: не дурить! В противном случае немец говорил: «Паф... паф...» — и показывал на автомат.
Собрав большую группу, фашисты приказали построиться в колонну по пять человек и маршем в сопровождении автоматчиков двинулись к ближайшей железнодорожной станции. Так Василий угодил в фашистский плен, он очень переживал, это была его личная трагедия. Но ещё больший шок испытали его родители, которые получили извещение о там, что их сын «Коптев Василий Иванович погиб в бою». Вот это сообщение вконец подорвало здоровье матери, сознание не смогло пережить такого удара. Она стала заикаться, у неё появились случаи выпадения памяти. Она могла уйти из дома и забыть дорогу домой, так бродить голодная и холодная по городу. Она любила Харикли, часто приходила к ней и часами играла с детьми. Харикли покормит свекруху, обогреет старую больную женщину, уложит спать. Но бывали случаи, когда её заставал в городе комендантский час. Тогда патруль препровождал её в СД, откуда не раз приходилось Харикли забирать её. Она часто приходила к пристани, подходила к самой воде и тихо, чуть не плача, повторяла одно и то же: « Василек, Василек»...
А Васильку в это время, хоть он был жив, совсем было несладко. Он, как и сотни других пленных, занимался строительством. На территории Западной Украины они строили бараки, обносили столбами и колючей проволокой. Строили клетку для военнопленных. Очередной концентрационный лагерь, сами для себя, тюрьму под дулом немецкого автомата.
Полоненный Василий чувствовал себя как птица в клетке. Его свободолюбивая душа не могла смириться с такой несправедливостью, и он пообещал своей душе свободу во что бы то ни стало. Но легко сказать, за побег фашисты наказывали строго — публичной казнью, чтобы другим неповадно было. И они своё слово держали. Василий день и ночь лелеял одну и ту же мысль — бежать. Но для этого нужна подготовка и подходящий случай, а его-то как раз и не было. В одиночку бежать сложно. Подготовка к побегу требует скрупулезной подготовки, и это не каждому дано. Надо привлечь единомышленников. Но в таком варианте были свои слабые места. Дело в том, что менталитет немецкой нации таков, что сохранить в тайне от них почти ничего невозможно. Наушничество и стукачество — это сама сущность немцев и всего их окружения. И такую ситуацию они культивировали вокруг себя. «Стучат» все — на всех. Поэтому и на оккупированных территориях и подчинённых им землях царил культ наушничества. И «подсадные утки» сидели везде. Завербованные осведомители из числа пленных «стучали» на своих товарищей, и отличить, где друг, а где враг, было очень сложно, а порой и невозможно. Закоперщики подвергали себя смертельному риску, но молодости свойственен риск на грани возможного. И вот, положась на собственную интуицию, во время работы, в бараке, где только позволяла возможность, Василий прислушивался к тем речам, к тем советам, которые могли быть полезны и использованы им для осуществления его дерзкого замысла.
Таким образам, он «фильтровал» мысли соседей по несчастью. Ему нужна была информация буквально обо всём, только знание всех нюансов давало шанс на дерзкий побег с положительным результатом. И он нашел таких же страждущих любой ценой вырваться из плена.
Их было четверо: русские Василий, Дмитрий, украинец Микола и армянин Робик. Все четверо держались вместе, однако всё делали, чтобы не привлекать к себе особо любопытных. И готовились, дожидались случая, когда можно решиться на этот отчаянный шаг. Был, однако, и ещё один контраргумент против скоропалительного решения. Бежать было некуда. Вся Украина и весь юг Советского Союза был оккупирован фашистскими войсками. Можно было рискнуть и сбежать, а что дальше? Немец теснил наши войска всё дальше и дальше на восток. Уже немец под Москвой, а дальше неизвестно, как повернётся ситуация.
Время шло, под пятой фашистов находиться было невозможно, но и в пользу побега аргументов было недостаточно. Василий в это время познакомился ещё с одним вновь прибывшим военнопленным, рассказ которого очень его заинтересовал. Оказывается, на территории соседней Белоруссии действуют партизанские отряды, которые ведут подрывную деятельность в тылу врага. Помогают подпольным группам в городах и даже оказывают вооружённое сопротивление регулярным войскам вермахта. Эта была интересная мысль, за которую можно было зацепиться, но прежде всего надо побольше узнать о человеке, который дал такую информацию.
Василий не очень доверял этому парню из Западной Украины, к тому же о таких говорят: «У него язык как помело». Он раздражал Василия, который думал так: «Мели, Емеля, твоя неделя». И всерьёз его не воспринимал, хотя информация сама в уши лезла. Он всё и всех слушал и на «ус мотал». Свои соображения держал при себе и ни с кем, кроме троих друзей, не делился. Стас, так звали новенького, как липучка тянулся к Василию, а тот только улыбался и отшучивался по всякому случаю.
Пережили холодную зиму, весна вселяла в душу надежду на лучшее будущее. В лагерь прибывали и прибывали новые пленные и приносили вести о том, что творится за пределом колючей проволоки. Узнали, что немец получил хорошего пинка под Москвой и медленно, но верно драпает туда, откуда пришёл — на запад. Все это утешало, но не радовало душу пленного солдата. Ситуация была далеко не в пользу пленных. Так уж устроена наша чёрно-белая, в полоску, жизнь. За светлым периодом жизни следует темный. И он пришёл, для Василия, этот чёрный день.
Не выдержав издевательств со стороны полицаев, горячая кавказская кровь армянина Робика вырвалась на волю в прямом и переносном смысле. А случилось это так: полицай издевался над ним, обзывая и унижая его человеческое и национальное достоинство разными непристойными словами. И здесь нервы горячего парня не выдержали, и он приложил свой кулак к похабной роже полицая. Это был конец. Сбежалась вся свора немецких прихвостней, как цепные псы, они набросились на бедного парня. Били палками, нагайками, прикладами до тех пор, пока человек не превратился в отбивную. Когда Василий увидел результат этого беспредела, у него померкло всё перед глазами, от ярости чуть не помутилось сознание, сжав кулаки, закрыв глаза, он говорил себе: терпи, молчи. Стиснув зубы от злости, русские парни вынуждены были стоять и смотреть, как фашистское отребье измывается, убивая советского человека.
Невыносимые условия существования в лагере, телесные издевательства подстёгивали сознание Василия и его друзей к решительным действиям. Очень важно было определиться, куда направить свои стопы, если повезёт с побегом. Порешили: идти надо к партизанам. Но пока это всё теоретические расчёты, правда, без которых не может быть успеха, а как на самом деле сложатся обстоятельства, знал только один Господь Бог. С этими обнадёживающими мыслями и с душой полной гнева Василий лёг на свои нары и с грустью вспоминал курортный город Ялту, откуда его забрали на фронт, и деревню Зёрновку Курской области, где он родился и вырос. Знаменитую курскую рассыпчатую картошку, которая как масло таяла во рту.
Во дворе было ещё темно, а в бараке пленных уже прозвучала команда на построение. Фашисты часто устраивали такие «номера». Частые внезапные построения давали возможность фашистам держать пленных в постоянном страхе и напряжении. А частые проверки, «шмоны», давали визуальную информацию относительно состояния пленных. Немца интересовал вопрос «кто чем дышит». Фашистам важно было, чтобы ситуация не выходила из-под контроля «хозяев».
Трясясь на морозном ветру, Василий старался думать о чём–то хорошем. Так легче переносить телесные страдания. И эти мысли согревали его душу и уносили в далёкий тёплый город — Ялту. Он думал о своей девушке, Дарье. Стройная черноволосая казачка покорила его душу своей добротой, покладистым характером, в отличие от его взрывного нрава.
«Шестёрки», прошмонав барак и не найдя ничего криминального, доложили командованию. Слава Богу, в это утро на холоде держали недолго. Бдительность — основной принцип конспирации, поэтому Василий был всегда чрезвычайно осторожен в выборе друзей, приятелей. Прикидываясь простачком, а порой «карпая» под дурачка- деревенщину, он таким образом старался не привлекать особого внимания к своей особе. Но сам прислушивался и присматривался к окружающим.
Итак, после гибели Роберта их осталось трое: он, Дмитрий и Микола — верные друзья. Стас никак не входил в круг близких друзей, хотя постоянно ошивался где-то рядом, рассказывая о тех местах, которые окружали лагерь, ведь он был из этих краев. Рассказывал о том, что в белорусских лесах водятся не только волки, но и действуют партизанские отряды; вот куда бы дать дёру. Заманчивая, но рискованная мысль не давала покоя Василию ни днём ни ночью. Риск был смертельный, в случае неудачного побега немец расстреливал любого в назидание другим. И хотя Василия ценили как хорошего строителя, даже его золотые руки не были гарантией того, что в случае неудачи его могли оставить в живых. Хотя немцы вообще бывают иногда просто непредсказуемы в своих поступках. И это они доказывали неоднократно. За мелкий проступок могли застрелить, глазом не моргнув.
Жестокость вообще поощрялась. Но иногда немец прощал дерзкие поступки заключенных. Почему? Василий многого не мог понять. Однако уповать только на фашистскою милость — это было просто безумием. Это было в основном зверьё, которые хладнокровно, целенаправленно именно со звериной жестокостью уничтожало нашего брата.
И вот в такой напряжённой морально-психологической обстановке молодым людям предстояло сделать выбор. Или заживо гнить в лагере военнопленных, или шагнуть в неизвестность, уповая в основном на волю Божью. Плен стал поводом ещё и для того, чтобы его, Коптева В. И., посчитали пропавшим без вести. Но Василёк, ещё живой, за свою работу в лагере военнопленных получал ломоть хлеба и баланду, которая не давала ему сдохнуть голодной смертью.
Лагерь постепенно строился, расширялся и превращался в клетку, из которой убежать становилось всё сложнее и сложнее. Территория увеличивалась пропорционально количеству прибывших, а пленные прибывали ежедневно. Группа Василия строила лагерь. Будучи строителем по профессии, он был бригадиром в этой команде. Что давало ему некоторую свободу передвижения, чем он и пользовался в своих личных целях. Перед ним стояла дилемма: умереть в неволе под тяжестью унижения и непосильного физического труда — или подвергнуть себя один раз смертельному риску, результат которого был абсолютно непредсказуем.
И вот наступил тот день, которого Василий ждал, как второго пришествия. Получив информацию о том, что ранним утром грузовик уходит за цементом на соседнюю железнодорожную станцию, он замыслил хитроумный план. Предупредив об этом друзей, рано утром наш закоперщик был уже на объекте. Его ноги, как заводные, сами полетели, и в одно мгновение он перелетел через борт автомобиля. В кузове было много всякого строительного хлама, но его внимание привлёк брезент, которым прикрывали цемент, перевозимый насыпью. Вот под этот брезент и нырнул Василий и затаил дыхание, прильнув всем своим существом к грязному полу.
Но, какой ужас, в это время на него упало что–то тяжёлое и заговорило: «Вася, Вася, это я — Стас». Василий был ошеломлён случившимся, однако деваться было некуда, уткнувшись носом в грязь, он молил Бога о том, чтобы быстрей зарычал мотор и они тронулись с места. Наконец-то водитель запустил двигатель, и вздох облегчения вырвался из груди беглецов. «Липучка» Стас оказался верен своему принципу: проследив за Василием, он проделал ту же операцию, и они оказались повязаны одним дерзновенным поступком. Побег, в случае неудачи, мог стоить жизни обоим.
Как ни странно, но всё пока складывалось в их пользу. Однако, проехав метров пятьсот, грузовик остановился, и водитель заговорил с кем-то. После нескольких фраз, сказанных водителем по-немецки, Василий почувствовал, что этот кто-то сел в кабину автомобиля и авто, к их удовлетворению, покатило дальше.
Проехав тридцать километров на север, они подъехали к железнодорожной станции. Однако, не доезжая несколько сотен метров, беглецы вынуждены были выпрыгнуть из кузова и в буквальном смысле слова бегом, взяв курс на восток, срочно удаляться от этого места. Теперь многое зависело от прыти их ног. Стас убеждал Василия, что во что бы то ни стало выведет их в район, где хозяевами ситуации были партизаны. Да, этот балабол оказался не таким уж простачком, каким казался ещё сутки назад. Уповая на волю Божью и знание Стасом окружающей местности, попутчики двинулись в неизвестность.
Они уходили всё дальше от железнодорожной станции, идти старались по болоту, так как опасались погони, опасались немецких собак-ищеек, которые были натасканы специально на то, чтобы отыскивать беглецов. Уйдя километров двадцать от места высадки, в основном по болотам, после очередного плёса вышли на сухой островок, густо заросший камышом. Вот тут-то они решили немного передохнуть. В течение получаса, задрав ноги выше головы, они предавались «медитации», давая отдых своему телу. Но нервы были на пределе, и они снова решили бежать. Многокилометровые кроссы они чередовали со всё более долгими остановками. И, окончательно выбившись из сил, нашли густой кустарник, свалились замертво от усталости и крепко заснули.
Стас проснулся от нестерпимого холода, было ещё темно и петухи, видимо, ещё не пели, но спать уже не хотелось. Очень, как всегда, хотелось кушать, но это была в данной ситуации неразрешимая проблема. Растолкав заспавшегося Василия, он скомандовал: «Вперёд». И они продолжили поиск своей «Синей птицы». Идти было всё трудней и трудней, но заснуть на голодный желудок было просто невозможно.
Правда, они убеждали себя в том, что чем меньше ешь, тем меньше кушать хочется. Но от этого самообмана они становились всё злее и бежали быстрее куда глаза глядят. Населённые пункты, где можно было бы раздобыть пропитание, они обходили стороной, так как там везде таилась смерть. Везде были немцы, а такие встречи в их положении равносильны самоубийству. И им оставалось только одно: тихо, без шума продвигаться вперёд, набравшись терпения. И незаметно в деревнях «приворовывать», чтобы не умереть с голоду. Менялся рельеф местности, но не менялась для них проигрышная ситуация. И никакой перспективы в обозримом будущем не намечалось. Страх и отчаяние — это первое, что убивает человека, попавшего в экстремальную ситуацию. И успех любого сложного мероприятия в первую очередь зависит от психологического настроя. Василий в этом отношении был человеком взрывного характера, но чрезвычайно терпелив, он мог вынести всё, лишь бы его не раздражало окружение. Стас оказался исключительно спокойной натурой, поэтому это был идеальный тандем, дополняющий один другого.
Всё чаще и чаще на их пути мелкие лужи оставались где-то позади. И всё чаще начинали встречаться большие, заросшие камышом озёра. Василий попал в край сплошных болот. Невольно вспомнилось: «Куда ты завёл нас, Сусанин?» Но вслух он не мог произнести ни слова, он был терпелив и молчалив. На третьи сутки после побега и длительного странствия они вышли из болота, и здесь отличился Стас, он действительно знал что делает, так как родился и вырос в этих краях. Василию повезло, иначе бы ему не выжить в этих болотах. С каждым шагом он утопал то по колено, а то и по пояс, со страхом смотрел на Стаса, а тот одобрительно говорил: «Всё хорошо!» Зато погони за ними не будет, и это также радовало душу.
Действительно, Стас оказался далеко не простачком и чётко вывел в район, где хозяйничали партизаны. Первое, что они сделали, это привели себя в мало-мальски человеческий вид, хотя это сделать практически было невозможно. Затем вышли на просёлочную дорогу, где на лёгкой коляске навстречу ехал человек, похожий на крестьянина. Увидев беглецов, поинтересовался: «Кто такие?» Василий сказал, что отбились, мол, от своих частей.
Глядя на этих оборванцев, сложно было поверить в то, что ещё вчера они были бойцами Советской Армии. Однако возница протянул несчастным ломоть хлеба и, глядя на то, как в один миг они умяли его, всё, видимо, понял. Ухмыльнулся и поехал дальше, а они поплелись в противоположную сторону, на восток. От усталости и голода притупилось чувство бдительности и страха. На поверхность всплыло состояние какого-то безразличия. Но вскоре из лесопосадки вышли несколько человек с автоматами ППШ, и один из них спокойно сказал: «Ребята, остановитесь» — и кивнув в их сторону головой, добавил: «Пошли».
Шли молча, сперва по ровному, открытому всем ветрам участку, затем свернули в лес, не нарушая девственную тишину природы, начали углубляться всё дальше и дальше в чащу леса. Василий начал нервничать: почему ни ему, ни его спутнику не завязали глаза, ведь посторонний, незнакомый человек может оказаться провокатором, предателем. В конце концов, просто врагом, который предаст партизан и наведёт карателей. Нам либо доверяют, что подвергается большому сомнению, либо после допроса просто расстреляют как провокаторов. Тяжёлые мысли не давали расслабиться, и на душе было неспокойно и муторно. Пришли на какую-то, видимо временную стоянку партизан. Здесь им дали возможность передохнуть, расслабиться.
«Присаживайтесь, отдыхайте», — сказал тот, у которого на груди висел автомат. Беглецы присели на корягу, покрытую мхом. Клонило ко сну, голод донимал пуще холода, а на душе словно кошки скребли. Неизвестность, неопределенность — вот состояние души, которое убивает человека. Василий сидел, тихо закрыв глаза, высоко подняв голову. Но его балабол-спутник, стрельнув махряка, закрутил самокрутку и с упоением рассказывал какие-то байки. Василий, который не курил и не пил, всегда завидовал тем, кто так вот просто, не напрягаясь, раскованно мог наладить контакт с любым человеком.
Старший вошёл в помещение, которое было не то землянкой, не то наскоро сооружённым шалашом, и вскоре вернулся, чем-то расстроенный. Двое других стояли поодаль от Василия, проявляя деликатность, чтобы не давить на эти молодые, замученные души. Вдруг послышался громкий голос из землянки: «Ведите к замполиту». Они спустились по откосу, прошли болотистый участок, километра два, и оказались на довольно-таки хорошо оборудованной территории, где были солидные строения, вокруг которых сновали взад и вперёд люди. Такое складывалось впечатление, что народ куда-то спешит, торопится, собирается в поход. Подойдя к хорошо замаскированному помещению, один из сопровождающих скомандовал: «Заходите», сам остался у двери, а второй спустился за ними по ступеням в помещение. За грубо сколоченным столом сидел человек, которого, как показалось Василию, он уже где-то видел. Но тускло горевшая керосиновая лампа никак не давала чётче разглядеть хозяина.
Мужчина привстал, вышел из-за стола и пристальным взглядом измерил с ног до головы беглецов. Василий узнал его, это был тот самый человек, который встретился им на просёлочной дороге. Да, это он тогда дал им кусок хлеба. После короткой паузы хозяин сказал: «Вы говорите, а я буду слушать». Беглецам скрывать было нечего друг от друга, так как последнее время они были на виду один у другого. Выслушав не то рассказ, не то исповедь несчастных, хозяин присел, закрыл лицо левой рукой и, опершись на стол правой, сидел в глубоком раздумье, переваривая в сознании то, о чём поведали ему эти бойцы, фактически дети, два пацана.
По тому, как к хозяину обращались без конца снующие за указанием люди, Василий понял, что перед ними командир. Опустив голову, он ждал решения своей судьбы. А судьба беглецов была до боли знакома командиру. Их были, таких пацанов, сотни тысяч, они, плохо вооруженные, плохо экипированные и совершенно не обученные, стояли насмерть, защищая нашу любимую Родину. Глядя на этих двоих несчастных мальчишек, успевших повидать голод, холод и взглянуть смерти в глаза, командир подумал: да, им ещё повезло, что после таких переделок, мук и страданий они сейчас сидят напротив меня. Это хлопцы ещё принесут пользу нашей стране, нашему народу. А сколько крепких молодых парней сгинуло с белого света только из-за бездарности руководства и командования.
Эти мысли как молния пронеслись в голове командира, а вслух он сказал, обращаясь к сопровождающему их бойцу: «Николай, позаботься о том, чтобы вновь прибывшие товарищи чувствовали себя как дома». После этих слов у Василия как камень упал с души. Стало не просто хорошо на душе, он почувствовал, что целый пласт жизни отвалился, как кусок глины, и он ощутил себя в другой жизни, в другом измерении. И только в сознании пульсировала мысль: Господи, неужели закончены мои страдания? Да, видимо, на этом жизненном этапе страдания раба Божьего Василия подошли к концу. Теперь на Божий свет народился Василий, боец-мститель, партизан. Накормленный, одетый и хорошо вооруженный.
Так как лесные братья зря времени не тратили и немца щипали, как повар курчонка. Василий преобразился, почувствовал себя заново рождённым. Энергичный, шустрый, он нравился товарищам своим исполнительным характером, хоть и был иногда порывист, как необъезженный мустанг. Как на любом новом месте, период адаптации в партизанском отряде проходил порой болезненно для его самолюбивой души. Приходилось терпеть и приспосабливаться к окружающим реалиям. Он перенес столько страданий, и его оскорбляло недоверие тех, кто в отряде был с первого дня войны. Но эти нюансы он воспринимал правильно и терпеливо ждал своего часа.
Стасу почему-то всё давалось легче, он ходил уже на задания и постепенно сделался полноправным бойцом партизанского отряда. Василия начали обучать минному делу, и вскоре он стал минёром одной из групп партизанского отряда. Партизанское соединение — это объединение групп «Летучих Голландцев». Они, как ртуть, перемещались из одного района в другой, нигде не задерживаясь надолго. Движение — вот принцип, который давал отряду возможность выживать в тех условиях, когда вокруг были регулярные до зубов вооружённые, хорошо обученные войска противника. Карательные отряды порой дышали в спину партизанам, и только удачный манёвр, грамотное управление разруливали ситуацию. Ноги, разбитые в кровь от многодневных переходов, и прочие неудобства не давали повода терпеливому Василию роптать на судьбу. Пройдя лагерь смерти, теперь он считал себя счастливчиком, выжившим в этом аду. И радовался каждому прожитому дню, как подарку, посланному ему свыше. Партизанские отряды совершали дерзкие налёты на конвои, населенные пункты, в которых Василий принимал самое активное участие. Но первое задание, запомнившееся на всю жизнь, он получил с группой бойцов из пяти человек. Это был период битвы двух титанов. Красная Армия пыталась переломить ход событий в свою пользу, а фашист пытался укрепить свои позиции. Для этого немец гнал эшелон за эшелоном вооружение, технику — всё на Восточный фронт. Задача партизан была всячески вредить и уничтожать всеми возможными способами фашистов.
Задача очень сложная: пустить под откос железнодорожный состав с фашистской техникой, направляющейся на передовую. Ответственная, поэтому было подготовлено несколько диверсионных групп, в одну из которых входил в качестве подрывника Василий. Первыми попытаться выполнить эту почётную миссию выпало на долю группы, в которую входил Василий. Если они выполнят это задание, то доверие и уважение товарищей будут ему обеспечены на все сто процентов, так как состав с вооружением — танки, самолеты, артиллерийские установки — это очень ценная добыча для охотников, партизан. Фашисты за сохранность такого груза много бы отдали.
Партизаны готовились к этой операции самым тщательным образом. В группы входили только самые подготовленные и самые надёжные люди. Всё держалось в строжайшем секрете. Так как на протяжении всего маршрута движения эшелона фашистами были выставлены посты охраны, подобраться к составу было чрезвычайно сложно. Высшее командование дало корректировку и поставило задачу, вся операция, в основном, возлагалась на руководство партизанского отряда. Разработка плана и техническая подготовка началась немедленно.
Наметили несколько мест закладки взрывчатки. Продумали всё до мельчайших подробностей. Получив все распоряжения, указания, благословение и приказ, пятёрка смельчаков растаяла в темноте, теплым ранним утром. Тротил, провода, взрыватели, магнето, шанцевый инструмент, сухой паёк, гранаты, оружие, боеприпасы и так далее. Короче говоря, загрузились, как вьючные ослы, килограммов по сорок на «горбу» у каждого бойца, и отправились на выполнение задания. Успешное выполнение задания во многом зависит от хорошей предварительной подготовки. Василий был человеком организованным, и всё чем бы он ни занимался, доводил скрупулезно до состояния совершенства. Свою команду он гонял, как сидоровых коз, а с теми, кто не был согласен с его жёсткими требованиями, он прощался.
Итак, команда была подобрана и вымуштрована отлично. За двое суток прошли почти восемьдесят километров. И расположились на заранее намеченном участке. В тёмном лесу, откуда хорошо просматривалась местность. Цель — железная дорога. Прибыли заранее для того, чтобы на месте разобраться с ситуацией и разработать детальный план действий. Ежедневно фиксировали количество проходящих составов, а главное, детально разобрались в системе охраны железнодорожного полотна. Чем ближе к прохождению литерного состава, тем заметнее было усердие охраны. Кроме вооружённых обходчиков, к охране участка были подключены специальные отряды, которые на дрезине систематически утюжили железнодорожное полотно. И, тем не менее, партизаны начали, как по нотам, расписывать сценарий предстоящего кровавого спектакля. Рассчитали время закладки, количество взрывчатки, силу взрыва и даже подобрали покруче откос, с которого должен улететь железнодорожный состав.
Прежде всего аккуратно провели подготовительный процесс. Не вызывая подозрения, не нарушая ни земляного, ни травяного покрова, но чётко всё наметили и отрепетировали, как в театре. Ожидание отнимает массу жизненной энергии, но игра стоила свеч. И они ждали сигнала на промежуточной точке наблюдения. И дождались. Рассчитали скорость движения состава и во временном «окне», когда несколько минут «железка» была бесконтрольна, заложили взрывчатку. Работали чётко, быстро — неистово. Василий с командой сто раз проанализировал все детали, чтобы нигде не проколоться. Заложили фугас, замаскировали закладки, аккуратно протянули замаскированный кабель к «командному пункту». Притом всё очень быстро, буквально бегом. Продумали пути отхода и стали ждать. И мучительно потянулись напряженные минуты ожидания.
Но вот в серой вечерней дымке партизаны чётко увидели, а затем и услышали тяжело движущийся состав. Чёрный, неторопливый, он как привидение приближался к точке «Икс»! К той точке, где его ждала смерть. От напряжения Василия колотило, как в ознобе. По худощавому лицу градом катились капли пота. Протерев рукавом глаза, Василий до боли всматривался в серый вечер.
Первым мимо нулевой точки закладки прошёл тяжело гружённый вагон, который толкал тягач. До боли знакомые силуэты немецких солдат как мухи облепили состав, всматриваясь во все стороны, опасаясь того, ради чего Василий со своими друзьями прибыли сюда. Нет, первый вагон партизан не интересовал, их внимание было приковано к платформам, которые тянулись за тягачом. Именно они должны взлететь на воздух, а все остальные должны пойти за ним под откос.
И вот наступил долгожданный момент. Что испытывал Василий в это время? Жгучую ненависть, злость? Нет, это чувство в его душе кипело раньше, в момент настроя на возмездие за поруганную честь, за обиду и боль. Сейчас он испытывал чувство ответственности за порученное дело и — страшный азарт. Это была не просто его работа, которую он обязался сделать очень хорошо. Это была игра со смертью, когда адреналин хлещет через край. Это была вершина эмоционального напряжения. Такие минуты называют высшей точкой, а возможно, целью всей жизни, ради которой человек рождается, живёт и умирает. Состояние, когда ты чувствуешь себя вершителем не одной, а сотен человеческих судеб. И ты вправе решать — жить или умереть. Это очень ответственная грань, переступив которую, человек берёт на свою душу огромную ответственность.
Левая рука удерживает магнето, правая резко повернула ручку, и — ослепительная вспышка, а затем страшный грохот, прокатившийся по всей округе. Взрыв известил о том, что любое варварство имеет продолжение в виде возмездия. Всё происходило, как в кино. Огромные платформы и вагоны, словно игрушечные вагончики, прыгали, обгоняя друг друга. Одни кувыркались, другие спотыкались, а третьи круто взлетели вверх, но все дружно покатились под откос, увлекая за собой ценную фашистскую технику. И сотни фашистских жизней, которые пришли на нашу землю, чтобы убить тебя и меня.
Шокированный таким «представлением», Василий моментально пришел в себя и быстро дал команду: «К отходу по заранее намеченному маршруту». Не сделав ни единого выстрела, чтобы не обнаруживать себя, группа уходила в темноту. Миновали лесок, вошли в болото и пошли плесами. Василий командовал отходом. А там за спиной творилось что-то невообразимое. Детонирующие снаряды, горящие вагоны, хаотичная стрельба оставшихся в живых фашистов из роты охраны — всё это превращало место взрыва в гремящее, горящее месиво.
Члены диверсионной группы думали в тот момент не о мести, она уже свершилась, они думали, как бы быстрее и подальше унести ноги. И изо всех сил нажимали на «одиннадцатый номер» — самый надёжный вид транспорта.
Через двое суток они были уже на промежуточной контрольной точке, где получили точные сведения о месте нахождения партизанского отряда. «Летучий Голландец» не изменял своим принципам. Их встретила специальная группа и препроводила на базу, которая успела за это время переместиться. За эту операцию, которая стоила фашистам не одну сотню солдат и огромное количество боевой техники, вся группа была представлена к боевым наградам. На груди у Василия вскоре засверкал орден Красной Звезды.
Василий очень гордился своей наградой. Ему хотелось похвастать родителям, матери, которая считала его маленьким Васильком и которая, к сожалению, уже ушла из этой жизни морально раздавленная тяжестью проблем, свалившихся на душу этой русской женщине. Орден хотел показать и старшему брату Ивану, который также воевал с фашистом и который в детстве давал ему «шалобаны». Однако жизнь не стоит на месте, и всё изменяется, трансформируется во времени, в зависимости от окружающих обстоятельств. Сетовать на прошлое нет смысла, надо жить сегодняшним днём и не повторять прошлых ошибок. Что и старался делать Василий. Со временем у него прибавлялся не только боевой опыт, но и авторитет в отряде, ему доверяли ответственные задания. Он стал специалистом по карательно-диверсионным вопросам. Когда надо было кого-то или что-то уничтожить, советовались с Василием. Прагматичный склад ума, а порой неуёмная ярость, делал его удачливым во многих его «проделках». Но счастье, рано или поздно, должно было изменить везунчику. Когда человеку долго и упорно везёт во всём, у него притупляется чувство страха и ослабевает инстинкт самосохранения. Появляется чувство вседозволенности, и тогда человек может легко попасть в любую неприятную историю, что и случилось с нашим героем.
До этого времени, кроме травм и царапин, он не имел сложных физических проблем, лазареты и госпитали обходили его стороной, но вот концентрационные лагеря его преследовали чаще, чем ранения. На одном несложном задании, где надо было разведать наличие немцев в селе, Василий прокололся, как пацан. Вот когда он почувствовал себя курчонком, попавшим в руки к повару.
Подойдя к деревне, спрятался в кустарнике. Беглый визуальный осмотр успокоил Василия окончательно, убедив его в том, что в селе фашистов нет. Вчера он ходил сюда к Насте в гости и был уверен, что всё тихо, всё «чисто». Оставив своё оружие у товарищей, которые оставались в засаде, он заявился в хату и бодрым голосом заголосил: «Эх, Настасья ты, Настасья, открывай-ка ворота». И возмущённо добавил: «Настя, ты где?» Из соседней комнаты вышла Настя, задумчивая и озабоченная. И молча остановилась, уставившись на его грязные сапоги. На какое-то время воцарилось состояние непонимания между героями нашего диалога. Но ситуацию разъяснили фашисты, которые как тараканы повыползали непонятно откуда. И скомандовали: «H;nde hoch».
Лицо Насти было белое как полотно, она стояла молча, не проронив ни слова. У Василия в голове промелькнула мысль — «Приехал!» И действительно, офицер холодным взглядом посмотрел на Василия и спросил: «Ты кто?» Василий остолбенел от неожиданности, на какое-то время даже потерял дар речи, но следующий вопрос вернул его обратно на грешную землю. Офицер очень спокойно и очень внятно повторил вопрос: «Ты партизан?» Василий мгновенно сообразил, что надо что-то делать, молчание равносильно смерти.
И он залепетал: «Нет, нет, я жених Насти, я живу в соседнем селе». Оружия у него не было, одет как простой деревенский парень. Вот это обстоятельство отчасти спасло его от неминуемой неприятности. Немецкие карательные отряды охотились за партизанами и расстреливали их на месте. Но, несмотря на то, что дела складывались не так уж и плохо, проблем ему избежать не удалось. Подождав ещё некоторое время в засаде, немцы вышли во двор дома. Из соседних домов вывалилась ещё пара десятков немцев, они выкатили свои мотоциклы «BMW» из амбаров. В одну из колясок усадили пленника и покатили в районный центр, в штаб. Василия передали в комендатуру, для установления личности. По документам он был военнослужащим Советской Армии. Вызвали нескольких полицаев, которые не смогли установить личность задержанного. Следовательно, его признали дезертиром Советской Армии. И прямиком на нары. Пока допрашивали, Василия держали в комендатуре в кичмане. Дожидаться, когда его и таких как он загрузят в «телятник» и отправят на запад в концентрационный лагерь, он не хотел. Василий знал, что это конец. Поэтому решать надо было сейчас, притом немедленно, эту проблему. Более благоприятную ситуацию трудно себе представить. Охрана помещения, куда были помещены такие как он бедолаги, это были часовые с винтовками, разгуливающие по двору. Помещение — фактически одноэтажный дом с высоким цокольным подвалом. Подвал был переполнен пленными. Поэтому его и ещё нескольких человек заперли в доме с заколоченными ставнями. В большой хате было пусто, кроме стола и печки у стены, больше ничего не было. Окна хаты с одной стороны выходили во двор. Другая стена хаты была обращена в сторону приусадебного участка. Там был или сад, или огород. Чётко разобрать, что это было, разглядывая через заколоченные ставни, очень сложно. Василий кипел внутри, он понимал, что это их шанс и упустить его они не должны. Весь световой день наблюдали за распорядком и поведением немцев на территории. Вечером, когда стемнело, собрались, чтобы обсудить план действий. Пришли к выводу — бежать надо срочно этой же ночью. После вечерней поверки быстро разобрали дымоход, это было сделать очень просто. Подставили стол и в полночь все уже были на чердаке. Аккуратно разобрали кровлю, сделали небольшой лаз и через него, помогая друг другу, тихо спустились в сад. Крепкие парни помогали друг другу выбраться на крышу дома. Прыгать было очень высоко, так что спускаться с неё пришлось на брюхе, держась за решетку небольшого окна. Василий быстро справился со своим заданием и уже падал на землю, но во время приземления нога попала на крупную щебёнку, больше похожую на булыжник, и он подвернул ступню. Обращать внимание на такую ерунду не было времени. Он ещё умудрился прыгнуть через ограду, кувырком покатился вниз и очутился в какой-то трясине. Вода была холодная, и приятно было опустить в неё пылающую огнём ногу. Сырость даже отрезвляюще подействовала на перевозбуждённую душу и травмированную ногу Василия. Когда глаза привыкли к окружающей темноте, он заметил, что несколько тёмных фигур его товарищей очень быстро удаляются в противоположную сторону от места «десантирования». Сразу сработал инстинкт самосохранения, и даже обида промелькнула, где-то на дне сознания. Убегают — значит оставляют. Но в то же время он осознал, что никто не брал никаких обязательств друг перед другом, а раз так, значит каждый сам решает по-своему, как ему поступить в данной ситуации. Кроме того, он был в более выгодной ситуации, на протяжении многих месяцев он утюжил с партизанами эти места и уж, конечно, хоть на карачках, но доберётся до своих. Но почему этот червь обиды мучил его, он не мог понять. Итак, надо успокоиться и догонять своих. Стиснув зубы от боли, он, привыкший к дальним партизанским переходам, засопел и как танк, пошёл через поле. Затем, по зыбкой болотистой местности, — всё дальше и дальше от места побега.
Неясно, сколько прошло времени, но погони он не слышал, это очень беспокоило убегающих. Значит, их пока не обнаружили. Надо надеяться, что в течение ночи они уйдут достаточно далеко. Тем временем идущие впереди остановились, и Василий догнал группу. Теперь все пятеро были вместе. Решили, куда и как идти, Василий ориентировочно определил место их нахождения и взял на себя функцию проводника. Они находились километрах в ста двадцати от того места, где был арестован Василий. А это километров тридцать от места последней стоянки партизан.
Взяли курс на северо-восток и ускоренным шагом двинулись вперёд. В этой лесисто-болотистой местности действовало множество партизанских отрядов. Но проблема со здоровьем всё сильнее заявляла о себе. Нога распухла, боль пронзала всё тело, и он стал постепенно отставать. Наступать на ногу становилось просто невозможно. Вот и думай, как можно передвигаться по болотистой местности, когда здоровую ногу засасывала топь, а что говорить о больной?
Бросить Василия приятели не могли по нескольким причинам: во-первых, советский человек был воспитан в духе: «Человек человеку — друг, товарищ и брат», во-вторых, он один из инициаторов удачного побега, а это ко многому обязывало его спутников. К тому же, он хорошо знал не только эти места, но ещё мог вывести к партизанам и у партизан мог решить многие проблемы. Об этом никто не говорил, но все хорошо знали ситуацию. И совсем стало стыдно Василию за то, что он плохо подумал о своих товарищах, когда, не говоря ни слова, каждый изъявил желание помочь Василию идти дальше.
Меняя друг друга по очереди, его поддерживали с двух сторон, так и пошли дальше. Вскоре им повезло, они вышли на твёрдую почву, по которой передвигаться было значительно легче. За первую ночь ушли километров на тридцать. Погони не было. И это очень даже хорошо. Этот район был занят немцами, поэтому, как только забрезжил рассвет, беглецы на болоте нашли сухой островок и заснули мёртвым сном, предварительно распределили время, кому и когда стоять на часах. Василий проспал где-то до полудня. Проснулся, открыл глаза, голень сильно распухла, стала сине-красная. Сильно болела, но к этой ноющей боли он за ночь стал привыкать и старался на этом не заострять внимание. Сел и почувствовал, как холод проник во все клетки его тела. Надо двигаться, подумал Василий, а то можно окоченеть от холода. И он начал делать движения, похожие на физзарядку, и действительно ему стало теплей и комфортней.
Опять сел на сухой камыш и вдруг подумал: так всё-таки кто я, баловень судьбы или несчастный человек? И что означают все мои злоключения, которые преследуют меня всю войну? И понял, что всё это жизнь, проза жизни, а он только маленький винтик в этом сложном механизме, который называется просто — жизнь!
Тяжело вздохнул, опрокинулся навзничь и постарался заснуть, но сон не шёл. Убедившись, что всё тихо, сделал смену караула и, чтобы голод не донимал до самых костей, закрыл глаза и стал думать о хорошем. Вечером Василий провёл инструктаж с бойцами, и они пустились в дальнейший путь в поисках своих. Двигались не спеша, во-первых, раненый Василий представлял определённую сложность для группы, во-вторых можно было наткнуться на немецкую засаду, да и партизанам эти незнакомцы могли показаться диверсантами. Поэтому, выйдя в зону активного действия партизан, начали осторожно передвигаться уже днём, и на третьи сутки их выследили лесные братья. Радости не было границ и, тем не менее, все подверглись тщательной проверке, прежде чем влиться в отряд.
Лечение и молодой организм сделали своё дело, и Василий потихоньку начал обретать былую молодецкую форму. Вскоре начал с боевой группой ходить на задания. Советские войска успешно продвигались на запад. Диверсии партизан в тылу врага также помогали нашим регулярным войскам громить фашистов.
Фашистские карательные отряды бесчинствовали, как дикое зверьё, но и партизаны не давали фашистам глумиться над местным населением. За помощь и поддержку партизан белорусское село фашистами было приговорено к уничтожению. Всех жителей села начали в принудительном порядке сгонять в один огромный амбар на краю села. Наглухо заперли, окружили карательным отрядом СС и начали зачитывать один смертный приказ за другим. Немцы народ пунктуальный, и пока они не исполнят все свои варварские обряды и предписания, касающиеся всех сфер деятельности начиная от рождения и кончая смертью, их не сдвинуть с места. Вот этим и воспользовался один мальчуган. Когда полицаи начали выгонять народ из хат, он сообразил, что надвигается трагедия, выпрыгнул из окна хаты и, огородами, дал дёру к партизанам.
Партизаны быстро мобилизовали все свои возможности и очень скоро выступили на врага. Командир принял решение идти на выручку селянам, которые систематически помогали партизанам. Выдвинулись на боевые позиции. Василий оказался в группе прикрытия. Переживали за то, что могут опоздать. Но фашист не торопился. Полицаи разожгли факелы и, наслаждаясь своей варварской миссией, начали поджигать соломенную крышу амбара, которая в один момент зарделась красными языками пламени.
Этот момент оказался не только огнём радости в фашистских душах, но и надвигающейся смертью сотен ни в чём не повинных людей. Но это было ещё и первым мгновением отмщенья, которое принесли партизаны. Они, окружив село, обрушили шквальный огонь на врага и пошли вперёд на палачей. Началась битва не на жизнь, а на смерть. Сложно было прорваться к воротам амбара. Прорвав кольцо фашистов, ценою двух партизанских жизней, открыли ворота. Народ, вместе с клубами чёрного едкого дыма, мгновенно высыпал во двор, и по команде «ложись!» все рухнули на землю, как подкошенные. Люди отползали от горящего амбара — на уровне человеческого роста свистели пули и партизан, и фашистов. Страшный грохот стоял на этом небольшом кусочке земли. Противоборствующие стороны будто соревновались, кто больше выпустит патронов друг в друга. А свистящие пули над головами долгое время исполняли страшную симфонию смерти.
Командир поднял в атаку и группы прикрытия, они не просто пошли, они поломили на фашиста. Немец не ожидал такого напора, но это уже были почти действия регулярных войск, а не те скоротечные вылазки партизан, к которым привыкли фашисты. Это были уже не укусы комара, эта была драка народа за свою землю. «Наше дело правое, победа будет за нами». Этот призыв звучал с первых дней войны и навсегда отложился в сознании народа.
Первая волна партизанского напора опрокинула и прижала фашистов кольцом к самому амбару, над которым плясали в смертном танце злые языки огня, грозящие пожрать всё, что встретится на их пути. Но народ уже был спасён, высыпав из горящего амбара. Теперь осталось дело за партизанами, которые поклялись показать фашисту, где раки зимуют. И они начали огнём свинцового града загонять фашистов именно в тот амбар. Фашист попал под пресс отмщения. С одной стороны свинцовый град, с другой — очищающий огонь мести.
Бой был принципиальный, все понимали: пощады ни с той, ни с другой стороны не будет. Драка до полного уничтожения. Поэтому жертвы были значительные с двух сторон. Группа прикрытия завершала начатое дело. Адреналин кипел в молодых жилах Василия, который забыл о смертельной опасности. Бой был в самом разгаре, когда Василий почувствовал, как что-то обожгло ему грудь и невидимая сила отбросила его в сторону. Он замедлил бег, перешёл на шаг и почему-то совсем остановился, но, сделав ещё два шага, упал навзничь. Жестокий бой продолжался ещё в течение часа. За это время партизаны смяли и уничтожили полностью врага. Всех спасшихся селян, и старого и малого, переправили на базу партизанского отряда.
Василий, получивший ранение в грудь, лежал на холодной земле на спине с открытыми глазами. Его душа вся сконцентрировалась в этом взгляде, который, пронзая вселенную, уносился туда, где, высоко-высоко в облаках, порхали чудо-ангелочки. И красивыми пухленькими ручками звали его к себе. Василий попытался дотянуться до них рукой, но в это время потерял сознание. Раненых доставили на партизанскую базу, где им была оказана первая профессиональная помощь. Василию, потерявшему много крови, требовалось хирургическое вмешательство и стационарное лечение, поэтому вместе с другими больными он самолётом У-2 был отправлен на «большую землю», в тыл, в госпиталь. Хирурги «поколдовали» над ним, извлекли пулю и, как память о тех военных боевых годах, на груди с правой стороны оставили отметину, похожую на цветок розы.
Этот период времени никакими экстраординарными событиями не был отмечен. Кроме той метки на груди, которую он получил во время боя и которая останется у него на всю жизнь, как напоминание о том, что фашизм это даже не тёща к которой можно прийти в гости на чашку чая. Да, ему повезло, пуля, выпущенная из немецкого «Шмайсера», не задела жизненно важные органы. Молодой, здоровый организм и вовремя оказанная профессиональная медицинская помощь сделали своё доброе дело. Он довольно-таки легко выкарабкался из этой истории. И вскоре уже был похож на мальчика-колокольчика, готового к выполнению любого задания партии и правительства.
Советская Армия нуждалась в таких смелых, отчаянных парнях. Вскоре консилиум врачей дал заключение: «Готов к воинской службе». И старший сержант, орденоносец, Коптев Василий Иванович прибыл на пункт формирования частей, отправляющихся к месту прохождения воинской службы — на фронт. Василий был зачислен в полковой взвод разведки. С первых дней он ходил в разведку через линию фронта. Прямо надо сказать, к концу войны у нас была проблема с кадрами. И в строй становились все, кто способен держать оружие в руках.
Командиром взвода разведки был старший лейтенант Мирошник, парень-сорвиголова. Смел, крепок и умён. Основная задача полковой разведки — это добыча «языка», любой ценой. Войска готовились то к наступлению, то к обороне, и в любом случае необходима была информация о цели и положении дел в войсках противника. Добыча сведений — задача сложная, но необходимая. Поэтому каждую ночь группы отправлялись «на охоту». Одна группа ушла, и вот уже четверо суток от них ни слуху ни духу. Без вести пропали. Такое в разведке бывает, но от этого только одни проблемы. «Язык» необходим, а времени нет, вот и приходится форсировать события и формировать новые группы. Нет времени на необходимую качественную подготовку, отсюда и неудовлетворительный результат.
Накапливается усталость, а хорошо отоспаться и хорошо отъесться нет возможности. Вот и появляются новые проблемы, как снежный ком, наваливаясь одна на другую. Наскоро подготовили очередную группу, в которой был Василий. Физическая подготовка хорошая, с головой вроде «дружит», владеет всеми видами оружия, отлично стреляет с обеих рук, метает нож, владеет приёмами рукопашного боя. Всё это записано в личном деле фронтового разведчика. Но вот в графе «знание языков» стоял прочерк. Это пробел для разведчика и оставляет желать лучшего. Кроме всем известного «H;nde hoch!», всё остальное — «ни в зуб ногой». Он ничего больше не знал, да и знать-то, по большому счёту, не желал. Бить этих гадов, фашистов, — вот его главная задача. Так однажды он и опростоволосился. Двинул фашисту по голове так, что к своим приволок не «языка», а ещё тёплый труп. С тех пор он понял, что общение с врагом также требует определённой деликатности. И для русского Васи это тоже была «школа жизни». Он всегда находился во втором эшелоне — в прикрытии.
В этот раз, как и всегда, на задание пошли глубокой ночью. Местность была открытая. Сапёры заблаговременно сделали «минный коридор», срезали «колючку», и они пошли, пять человек. Точнее, поползли на брюхе, плотно прижимаясь к сырой земле и подолгу не двигаясь, когда у них над головой зависали осветительные ракеты, от которых «нейтральная полоса» больше была похожа на бильярдный стол, на котором чётко просматривался каждый бугорок. Пройти такой участок означало удачно выполнить первое задание. Половина посылаемых разведчиков с таким заданием не могла успешно справиться, и они навсегда оставались неизвестными героями, не вернувшимися с задания.
Командир полка перед заброской вызвал к себе всю группу и, брюзжа слюной в лицо старшему лейтенанту Мирошнику, орал, переходя, как Змей Горыныч, на страшное шипенье: «Без „языка“ не возвращайся, слышишь?» Потом умолк и тихим хриплым голосом добавил: «Умоляю, нам нужен „язык“. Понимаешь?»
Мирошник был неглупым человеком, он всё понимал. Легко сказать, да трудно сделать, но приказы в армии не обсуждаются, они выполняются любой ценой, нередко ценой собственной жизни. Итак, помолясь, группа приступила к выполнению задания. Куда и как идти — это никого не интересовало. Главное это результат — «языка» надо добыть любой ценой. «Нейтральная полоса» и на этот раз оказалась, как заноза. Никак не могли проскочить на другую сторону, немец всю ночь нервничал, пускал одну за другой осветительные ракеты и постоянно простреливал сомнительные участки.
В такой нервной обстановке группа приступила к выполнению задания. Вот и попробуй, проберись здесь незамеченным. Маскируясь за кочками и пнями, все-таки проползли на брюхе этот сложный участок. Нервное напряжение было такое, что когда добрались до лесопосадки на немецкой стороне, первое, что хотелось сделать, так это просто выпрямиться во весь рост и запеть, но было не до песен. Где взять пленного? Они пришли не гулять, надо было действовать. Проблема заключается в том, что добровольно никто не хочет идти в плен. И поэтому надо было уподобиться серому волку, высматривающему овечку за высоким забором. Начали «прощупывать» обстановку, от немецких передовых окопов до ближайших деревень, где базировались тыловые вспомогательные войска фашистов.
Порасспросив местных жителей, пришли к выводу, что самой подходящей кандидатурой мог бы стать майор инженерных войск, который устроился на постой в одной деревенской хате. Майор ни днём, ни ночью не расстаётся с большим желтым кожаным портфелем. Его постоянно сопровождает автоматчик. Но было замечено, что последних несколько дней он вечером, в течение двух часов, посещает хату на окраине села. Похаживал в гости к Пелагее. Она баба немолодая, но симпатичная, гостю не отказывала в приёме, вот майор и решил облагодетельствовать женщину своим офицерским пайком. Так вот и жили бы неизвестно сколько. Да вот незадача, вмешались в их личные отношения армейские разведчики.
После службы направился майор к своей зазнобе, но своему начальству, видимо, об этом не доложил, так как к милой явился без сопровождающего автоматчика. Портфель, как и положено, был при нем. Куда ж ему, желтобрюхому, деваться от хозяина.
Свои два часа он провёл чётко с немецкой пунктуальностью. Изрядно наклюкавшись самогонки, закусив всё это доступными мужчине удовольствиями и сытным офицерским пайком, майор, изрядно уставший, захмелевший, огородами начал прокладывать дорогу к своему «бунгало». Он шёл по пахоте, тяжело дыша, неся перед собой толстый жёлтый портфель, которым расчищал себе дорогу от назойливых колючек, которые злобно впивались во все части его тела. Всё то время, пока майор придавался земным утехам, пятёрка разведчиков в засаде терпеливо ожидала его появления. Волнительное состояние охватило всех разведчиков, когда майор, как танк, ломая сухостой, вышел прямо в объятия старшего лейтенанта Мирошника, от медвежьих лап которого не уходил ни один фашист. Чисто визуально, майор был человеком ниже среднего роста, довольно-таки ладно скроенным. На «гражданке» его можно было бы назвать одним словом — интеллигент. И вот, представьте себе, этот интеллектуал попадает в медвежьи объятия Мирошника. Первое, что залепетал Василий, увидев эту картину: «Не бей его по голове — убьешь». Василий в своё время извлёк урок из прошедшего прокола, когда приволок мёртвого фашиста. Мирошник знал, что этот фашист принесёт ему очередное воинское звание и медаль, как минимум, а то и орден.
Поэтому после небольшой встряски они свалили свой «трофей» на землю, вставили покрепче кляп в рот, спеленали в плащ-палатку, так чтобы фашист мог только двигаться, одному разведчику персонально доверили бесценный жёлтый портфель. И двинулись в путь, к тому месту, где у них была назначена встреча с человеком, который должен провести группу через линию фронта.
Тащить через линию фронта фашиста не было никакого резона, да и практически это было просто невозможно, поэтому у разведчиков всегда были запасные варианты, но эти обходные пути требовали большого количества времени. Приняли решение воспользоваться проводником, с которым они встретились буквально через полчаса.
Проводником оказался парнишка лет семнадцати, звали его Степан. Этот молчаливый, как оказалось проводник, сразу заявил: «Идти придется долго, так как пойдём в обход, зато безопасно». Итак, все были в сборе, теперь надо на всех парах возвращаться к своим. Всех торопил Степан, он лёгок был на ноги, и группа не успевала за проводником. К тому же пленный майор задыхался и уже несколько раз умудрился упасть как подкошенный. Пришли к выводу, что майора надо «распеленать», так как уйти далеко они не смогут.
Кляп убрали изо рта, чтобы он мог лучше дышать, но зауздали, чтобы он не вздумал орать, и оставили связанные впереди руки. Но перед тем как двинуться дальше, Мирошник дал майору «понюхать» свой могучий кулак. Василий также был лично приставлен к майору и отвечал за его сохранность. Хоть он периодически поддавал фашисту пинка, чтобы тот шевелился, но внимательно следил за тем, чтобы кулачищи Мирошника не касались утончённых черт лица пленного немца.
Так они двигались до самой полночи, где-то на юге полыхало зарево одиночных взрывов, а пляска трассирующих пуль напоминала салют. Но группа на это не обращала никакого внимания. Беспокоило самочувствие майора, который, казалось, больше не в состоянии был двигаться, но Степан был неумолим, он постоянно подгонял группу, далеко уходя вперёд. А самый сложный участок, он предупредил, будет ещё впереди. Василий дал майору пару глотков самогонки, и действительно она подействовала на него ободряюще, как лекарство, и он пошёл намного веселей. Но когда подошли к озеру, которое оказалось просто болотом, через топь, которую надо было перейти, вот тут-то все задумались, а фашист остановился и вообще отказался идти.
Привести в норму майора пришлось Василию, так как Мирошнику этот процесс категорически не доверяли. Василий дал пленному ещё глоток самогонки, и его полностью развязали. Оставили только узду, чтобы он не орал, и пошли, но немец всё равно умудрялся, правда негромко, сыпать матюги по-немецки.
Степан, героический парнишка, не говоря ни слова, вёл за собой группу. Порой они передвигались по участку, где воды было по пояс, а в некоторых местах уходили по самую грудь. Степан покрикивал на всех — быстрее, быстрее не стоять, двигайтесь — и они шли вперёд.
Да, хороший проводник, это как мать родная, и таким в группе был Степан. Паренёк, который родился и вырос в этих местах, знал всю округу как свои пять пальцев. Благодаря его усердию группа была близка к выполнению этого далеко не лёгкого, но важного задания. К утру вышли на твёрдую землю, но ещё большая была радость, когда узнали, что они уже на нашей стороне. Немцу освободили рот для лучшего дыхания, но руки связали, на всякий случай. И ускоренным шагом пошли вперёд.
Фашиста сдали в особый отдел, вместе с жёлтым портфелем. По реакции командования было ясно, что фашист и жёлтый кожаный портфель представляли, несомненно, большую ценность. Великолепная пятёрка помогла нашим войскам продвигаться на запад. Ближе к «Волчьему логову», ближе к Победе, о которой мечтал наш народ!
А сейчас вернёмся к судьбе представительницы лучшей половины человечества, к женщине, которая олицетворяла многострадальную армию наших бабушек, матерей, дочерей. Её героическая жизнь вобрала в себя всю боль, страдание, мученическую судьбу всего нашего народа. Весь негатив, который выпал на долю этого героического поколения. Да, Господь любит таких, но оказалось, что одной любви недостаточно, чтобы выжить в тяжёлые дни войны, хаоса и беспредела. Одной бесправной женщине с двумя маленькими детьми на руках. Без мужа, который в это время проливал кровь на фронтах войны. Нет жилья, которое насильно забрали. Нет вещей, которые просто украли. Нет поддержки ни с чьей стороны. Одна как перст, гонимая судьбой и злыми силами, которые правили в то время этой многострадальной страной. Какой же надо было обладать силой воли, оптимизмом, любовью к детям, чтобы не сломаться, чтобы цепляться за жизнь и делать всё, чтобы выжить! Она, пережившая и выжившая в период фашистской оккупации, не могла припомнить: было ли ей так тяжело и сложно, как сейчас? И она начала искать пути и средства к существованию.
Её муж Иван приложил максимум усилий для того, чтобы вернуть семью в Ялту, но исполнение своего долга перед Родиной требовало от него присутствия на фронте. Поэтому он вернулся в свою часть, уповая на то, что государство оградит жену защитника Родины от насилия, несправедливости со стороны советских бюрократов. Но Иван жестоко ошибся. Оказывается, государству мы нужны только тогда, когда надо работать, когда надо умереть во имя Родины, а во всех остальных случаях ты либо пешка в руках аферистов, либо просто отработанный материал, который выбрасывают на свалку.
Вот в таком незавидном положении оказалась в Ялте в это время Харикли. Паспорт и другие документы, удостоверяющие личность, были отобраны, когда выслали из города. На руках была только справка и разрешение на проживание в Ялте, выданные Министерством Обороны СССР. Милиция также приложила свою чёрную руку к судьбе этой многострадальной семьи. И буквально на второй день к Харикли явился участковый с повесткой в городской отдел милиции. Эта законопослушная женщина явилась к начальнику, как было указано в повестке.
Поднявшись на второй этаж по белой мраморной лестнице на Морской улице, она выстояла длиннющую очередь на приём к начальнику. Бедная, наивно полагала, что стихотворение Некрасова «У парадного подъезда» не про неё писано. Робко открыв дверь кабинета начальника, она втолкнула впереди себя старшего сына, держа на руках грудного Шурика, зашла и замерла от страхе. Огромное светлое помещение напоминало скорей выставочный зал, а когда она ступила на ковёр, который занимал всю эту площадь, бедная потеряла дар речи.
Вдали, на противоположной стороне, за огромным столом сидел холёный, сытый человек. Три большие звезды на золотистых погонах говорили о том, что перед ней полковник. Он сидел молча, хмуро опустив голову. Харикли, видавшая виды, пережившая встречи с фашистским начальством, вдруг оробела. Пауза продолжалась недолго. Подняв глаза, полковник устремил свой орлиный взгляд, полный злобы и ненависти, на женщину и как змей прошипел сквозь зубы: «Ты что тут делаешь?»
Харикли пыталась объяснить, что у неё разрешение на въезд и проживание в Крыму, выданное Министерством Обороны СССР. Но милиционер, не дослушав её до конца, рявкнул: «Дай сюда!» Харикли протянула документ, он, даже не прочитав его, положил разрешение в стол и добавил: «Придёшь завтра». И пошла она, людскою злобой гонимая. Бедная женщина не знала, да откуда ей было знать об этих государственных подковёрных играх, когда Министерство Внутренних Дел вело скрытую, но кровавую войну с Министерством Обороны СССР. Дрались за приоритеты во власти, каждый стремился оказаться поближе к кормушке. И вместо того чтобы заниматься государственными делами и делать одно общее дело, они всячески вредили друг другу, подрывая этим самым авторитет власти. А козлом отпущения, как всегда, был и остаётся простой народ-труженик.
Харикли записалась на следующий день на приём к тому же начальнику ялтинской милиции господину полковнику Бартышеву. Эту фамилию она запомнит на всю оставшуюся жизнь. Не получив от начальника разъяснения о своём бесправном положении, Харикли пошла домой. Голодная, подавленная бездушием чиновника, жестокостью тех, кто обязан был, по долгу службы, протянуть ей руку помощи. Придя в «свой холодный угол», накормив голодных детей чем Бог послал, легла на голые холодные доски кровати, прижала к себе детей, чтобы хоть как-то согреть их, и попыталась заснуть. Но сон не шёл, а от обиды и голода хотелось не плакать, а просто выть. Так и промучилась до самого утра, а утром, собрав детей, поплелась на приём к тому же садисту, кто должен был определить дальнейшую судьбу её детей.
У парадного подъезда, как всегда, толпились просящие. Она дождалась своей очереди и, держа на руках крохотное дитя, вошла в кабинет начальника. Первое, что она услышала, — это дикий вопль: «Ты что здесь делаешь?» Харикли пыталась объяснить, что ещё вчера была здесь на приёме и что он, начальник, сказал явиться сюда. Но господин Бартышев был неудержим в своём хамском вероломстве. Выпучив налитые кровью глаза, привстав на цыпочки, вытянувшись вперёд, через весь стол, он орал: «Пошла, вон!!! 24 часа!!!» Вот здесь уместно сказать: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство». Ещё раз — спасибо, уважил. А от автора этих строк — справедливое пожелание: «Дай Бог, чтобы ваши потомки, господа Бартышевы, испытали всё то, что мы пережили благодаря вашему „чуткому“ руководству».
Бедная женщина не поняла, что происходит, но этот хам в форме полковника милиции твердил как заводной: «Пошла вон!» Вот тут-то она всё поняла: нельзя верить власти, предающей собственный народ. Нельзя верить людям в милицейской форме. Продажная, преступная публика. Харикли была в состоянии, близком к обмороку. Сколько принято на душу страданий за эти годы, переживаний и мук, а результат — сплошное разочарование. Душевное опустошение. Бессовестный мерзавец в милицейской форме перечеркнул надежду, а может, и всю её жизнь, и жизнь её крохотных детей. Она вышла, её качало во все стороны. Ни мраморных ступенек, ни тех, кто встречался на пути, она не видела. Её просто, непонятно как, ещё держали обессиленные ноги, а куда она шла, еще пока не знала. Её раздавила система, и её верные псы не оставили ей ни малейшего шанса на выживание. Это — конец. «Финита ля комедия».
Без документов она — никто, и на работу её не возьмут, даже если она и найдёт работу. Это ничтожество, мерзавец, подлец в одночасье перечеркнул всю их жизнь и обрёк на голодную смерть. Она спустилась на Набережную и тихо поплелась куда глаза глядят. У неё выбили почву из-под ног. Этот мерзавец сделал из неё нищенку, бомжа. И опять ей надо думать, думать: как жить дальше? С этой тяжкой мыслью, еле передвигая ноги, к которым кто-то будто привязал гири, она пришла в свою темницу, обняла детишек и горько заплакала.
Вот горе-то, Боже мой, да сколько же эти злые люди будут издеваться над нашим народом? Работы нет, детей кормить нечем. Это ещё хуже, чем в годы оккупации. Впору идти с протянутой рукой по миру. И она пошла — в лес, собрала мешок шишек и начала продавать дрова и шишки, чтобы заработать на кусок хлеба голодным детям. Сама стала похожа на высохшую щепку. И это продолжалось до тех пор, пока в комнату, где жила Харикли, не пришёл участковый и не вручил предписание на выселение в течение двадцати четырёх часов за пределы Крыма. Опять ссылка. Из полымя, и снова в ад. Трагедия маленького человека нашла своё продолжение в новых историях. Куда идти человеку, у которого нет документа, удостоверяющего его личность?
Два пути, но один хуже другого. Или в тюрьму, или в могилу. Но второй уж очень мрачный, поэтому оставалась тюрьма. Ранним весенним утром 1945 года за ней пришли. Сборы были, как всегда, недолги. Она одела детей. Ларику дала в руку чайник, Шурику в руку — ночной горшочек, взяла их за руки и сказала: «Я готова, ведите» — и её повели. Усадили с детьми в кузов полуторки, и она снова отправилась по давно проторенной дороге. «И пошли они солнцем палимы, повторяя — суди его Бог». В Симферополе на железнодорожном вокзале выгрузились из кузова. Заключенные замерзли, как цуцики. Харикли тащила котомку с тем «добром», которое уцелело от прежней жизни, там были вещи первой необходимости. Ларик в левой руке держал чайник, а правой держался за подол матери. Маленький Шурик правой ручкой держал горшочек, который он не мог удержать своей маленькой слабенькой ручонкой и постоянно ронял его на землю. Детский джентльменский набор периода Сталинского благоденствия. Для детей это была обязанность, нести вещи первой необходимости...
Сверхтерпеливая мать, глядя на эту гротесковую сцену, не знала, то ли смеяться, то ли плакать. Власти не могли определить статус этой семьи. Если Харикли заключённая, то её надо отправлять по этапу, но не было ни следствия, ни суда. И на период выяснения обстоятельств их отправили в Мелитополь, в областную тюрьму. Харикли заключили под стражу. При каждой тюрьме была тюрьма для детей, и называлась она довольно-таки демократично — «детский дом».
Дети прошли санобработку, их помыли в душе. Шурика мыли два воспитателя. Во-первых, он не давал себя раздеть и отбивался как только мог, при этом орал так, что сбежалось всё начальство тюрьмы. Остригли наголо, дали какую-то одежонку, попросту называемую тюремной робой, которая волочилась по полу. Попытались Шурика накормить. Именно пытались, потому что это буйное дитя могла успокоить только мать. Он в течение нескольких часов орал одно слово: «Мама» — и всё. Ни к чему не притронулся, а когда пытались воспитатели накормить, всё опрокидывал на себя. И пока начальник тюрьмы не дал разрешения привести мать, чтобы она его накормила, он орал как резаный, до хрипоты. А когда увидел мать, окончательно выбившись из сил, схватил её за шею и крепко заснул у неё на руках, периодически вскрикивая и вздрагивая.
Все работники, включая начальника тюрьмы, сострадали Харикли, но «порядок есть порядок». Матери находиться в детском секторе запрещалось. На следующий день Шурик забился в угол, и его, как краба из расщелины, пытались вытащить, чтобы покормить, но он ничего в рот не брал, орал до хрипоты, а потом замолк, просто не было сил драться с обстоятельствами. На этот кошмар даже воспитатели, привыкшие к страданию детей, не могли смотреть, и старший воспитатель снова сообщил данную ситуацию начальнику тюрьмы. Начальник дал устное распоряжение: заключенную мать, на период обеда, доставлять в детский сектор, для того чтобы она кормила ребёнка.
После кормежки Харикли брала Шурика на руки, он прижимался к шее матери и отпускать её не желал. В этот момент он был похож на маленькую обезьянку, намертво уцепившуюся за мать, и только огромные голубые глаза, которые на исхудалом личике маленького ребёнка казались ещё больше, выдавали в нём человеческое дитя. Надзиратели поняли, что торопить мать нет смысла, потому что здесь диктовало волю это маленькое существо. Потихоньку Шурик успокаивался, и, усадив его на колени, она начинала его кормить. Сидеть рядом он наотрез отказывался — только у матери на руках. Уцепившись маленькими ручонками за тюремную робу матери, он начинал потихоньку кушать.
Покормив дитя, Харикли должна была уйти, но сделать это было не так просто. Тогда она начинала рассказывать ребёнку о том, что сейчас куда-то пойдет, что-то ему принесёт и так далее. Но Шурик был неумолим, приходилось его просто насильно забирать от матери, и он опять часами орал, обливаясь горючими слезами. Мать под присмотром надзирателей уводили в тюремную камеру. Эта «свистопляска» продолжалась всё время, в течение которого Харикли находилась в тюрьме. В детстве Харикли училась в греческой школе, но революционная стихия, политические и экономические проблемы не позволили ей получить хорошее образование. Весь её образовательный багаж — это начальная греческая школа. С русской грамматикой ей было не очень комфортно. А попросту говоря, по-русски она почти совсем не умела писать и плохо читала. Говорила по-русски она грамотно, так как родилась и выросла среди русских людей, а вот писать ей было сложней, не хватало учебного навыка. Поэтому она не имела возможности «забрасывать» своих обидчиков ежедневными заявлениями и прошениями. Недостаток образования тяготил её душу и мешал жить среди русских людей. Где вся система построена на «бумажно-бюрократических» отношениях. Это одна из причин, по которой она сделала всё возможное, чтобы её дети получили высшее образование. Она считала, что учение — это свет.
Харикли не понимала: на каком основании её держат в тюрьме? Поэтому отсылала прошение в прокуратуру на рассмотрение её дела. Несколько заявлений было написано начиная от начальника тюрьмы, кончая Генеральным прокурором. Заявления ходили по бюрократическим коридорам, время шло, а ответа не было. Тем не менее, срок содержания в пересыльной тюрьме города Мелитополь истёк, и её вместе с детьми переводят в город Запорожье, в тюрьму республиканского значения. Бедная Харикли не понимала, чем одна тюрьма отличается от другой. Толщиной стен? Или зарплатой начальника тюрьмы? Ей-то что до этой игры слов? Она не понимала главного — почему она сидит за решеткой? За что? За какое преступление? Эта тюрьма для неё лично ничем не отличалась от предыдущей. И когда пришло распоряжение о том, что она в заключении находится без должного основания, она предпочла в ту же минуту покинуть стены этого «исправительного заведения». Но оказалось, что попасть за решетку намного проще, чем выйти оттуда.
Получив справку об освобождении, переодевшись в свою гражданскую одежду, она собрала детей. Ей предлагали остаться до утра, но она тотчас покинула это грустное заведение. Даже отказалась откушать, последний раз, тюремную похлебку. Был уже поздний вечер. Она вышла на улицу, и хоть лёгкий морозец щипал уши, всё её существо чувствовало, что это какая бы ни была, но всё-таки свобода! Что может быть дороже этого сладкого слова — СВОБОДА?!
Бедная женщина — в чужом городе, с двумя малыми детьми... Это проблема, но каждая задача имеет своё решение, и её надо было решить правильно. Держа детей за руки, она пошла куда глаза глядят. Где же им переночевать? Возвращаться, конечно, надо домой, в Ялту. Но где дождаться утра? Надо идти на вокзал. Вокзалы — это целая симфония звучащих дорог, всей её сложной, запутанной жизни, где всё переплелось, и счастье и горе, в один клубок. Но всегда она оказывалась почему-то на вокзале, перед очередным поворотом в ее непростой жизни. До вокзала добралась поздней ночью. Ночь прошла в зале ожидания. Глаза бедняги слипались, она выбилась из сил и хотела спать, но могла позволить себе лишь слегка вздремнуть. Очень боялась за детей. Один был на руках, другой стоял, прижатый между её ног, но проблем от этого не становилось меньше. Оба хотели, то по-большому, то по–маленькому, а она одна — хоть разорвись. Милиция постоянно проверяла документы.
Справка об освобождении у неё имелась. Жизнь её жестоко учила, и с некоторых пор верить этой публике она не могла. Справку теперь она показывала на расстоянии, не давая её никому в руки. Как бы то ни было, она втиснулась в поезд, следующий до Симферополя. Они устроились в общем вагоне. Харикли уложила старшего сына спать, сама села у его изголовья и тихо задремала. А младший, как маленькая обезьянка, ползал по ней с ног на голову и обратно. «Шурик, ложись спать», — уговаривала его мать, но это улыбчивое дитя, будто у него внутри был мотор, летало по всему купе. Потом успокоился, когда что-то привлекло его внимание. Он сидел на коленях у матери и спокойно наблюдал за мышкой, которая разгуливала между двумя стёклами вагонного окна. Вдоволь нарезвившись, удобно улегунился на коленях матери, любимая его постель, крепко уцепился за руку и сладко заснул.
Рано утром прибыли в Симферополь, ещё не рассвело. Выйдя на перрон, Харикли присела на лавку, пытаясь отдышаться и сориентироваться в ситуации. Выяснила, что утром будет автобус, идущий до автовокзала, который находится на улице Карла Маркса. Этим автобусом они отправились в Ялту. Дорога до Ялты в то время также представлялась не прогулочным вариантом. Маршрутный автобус эти семьдесят километров преодолевал в течение четырёх часов. И немудрено. Во-первых, машины были времён создания первых четырёхтактных двигателей. Во–вторых, это дорога, о которой надо сказать особо. Геометрия её соответствовала требованиям девятнадцатого столетия, но никак не двадцатого. Сплошные повороты, узкая колея, о покрытии нельзя сказать ничего хорошего. Оно и до войны-то было плохим, а после разрухи вообще исчезло. Аварии следовали одна за другой, поэтому и появились участки дороги с именами нарицательными, такие как «Марусин поворот», где разбилась некая Маруся. И всё-таки дорога эта где-то даже легендарная, если покопаться в истории. Сплошные повороты — знаменитый крымский серпантин. В Ялте автовокзал был на нынешней площади Радина. Вот сюда после четырёхчасового испытания крымской дорогой, которое можно сравнить только с подготовкой космонавтов в барокамере, «счастливых» отдыхающих, измученных, зелёных оттого что дорога вывернула их наизнанку, встречала красавица Ялта.
Особо надо отметить высочайшее мастерство крымских водителей, которое славилось на весь СССР! Благодаря этим воистину великим мастерам, кудесникам дороги, были спасены тысячи человеческих жизней. И сотни тысяч узнали и полюбили лучший город земли — Ялту!
Что касается Харикли, ей уже ничто не мешало добраться до Ялты. Дети были рядом, она прижала их в угол сиденья и расслабилась. Впервые за многие дни она могла сказать себе: успокойся. И хоть в автобусе было, как в барокамере — душно и трясло, как на испытательном стенде, она тихо заснула. И снились ей почему-то одни мерзавцы. Начальник ялтинской милиции полковник Бартышев, оскалив зубы, с головой немецкой овчарки, как та, которую она видела в концентрационном лагере, когда выручала мужа. Слащавый начальник тюрьмы, голоса которого она так никогда и не услышала, только зловеще-ехидная улыбка на его лице и, вместо слов — жесты. Складывалось такое впечатление, будто своими подчиненными он руководит, как укротитель животных в цирке.
Она всегда анализировала действия своих душегубов, для того чтобы впредь знать, чего можно ожидать от этих «душеприказчиков». Чтобы знать и всегда быть готовой к любому повороту событий. Знать, как обезопасить себя с этой опасной публикой. Сказать, чтобы она кипела злостью на своих обидчиков, — нет! Она их просто презирала, она не считала себя судьей. Она помнила: «Не суди, не судим будешь». Постовые на вокзалах, как вороньё, всё высматривают и вынюхивают, никому не верят и только ищут подходящий момент, чтобы кого-нибудь ужалить, ущипнуть, да побольнее. Она была уверена в том, что суд Божий определит меру наказания этой нечисти. И никогда никого не проклинала. Но вслед говорила: «Бог тебе судья!» Потому что была уверена в гармонии природы, уверена в том, что существует баланс, равновесие между добром и злом. Сколько сотворишь добра, столько к тебе не прилипнет — зла.
Трудно сказать: была её жизнь счастливой или нет? Анализируя прожитые страницы её жизни, можно однозначно сказать: «Несчастный человек!» Но в личной беседе с ней на этот вопрос она очень уверенно и не один раз говорила: «Я самый счастливый человек!» Вот это, наверное, и есть гармония баланса, которая зовется очень просто — ЖИЗНЬ!!!
Однако не только Харикли, но и всему поколению того сложного и даже страшного периода истории катастрофически не повезло. Если жизнь «чёрно-белая», то на их жизненный путь пришлась серая полоса. Это поколение можно охарактеризовать, одним словом: «героическое»! Каждый человек философски подходит к мерилу жизни, и каждый понимает и трактует её по-своему. Смысл жизни для Харикли — это её дети, и она сделала всё возможное, чтобы вырастить хороших детей. И хотя это было очень сложно, она достигла своей цели. Честь и хвала победителям! Победители всегда правы. Она была уверена, что её мученическая жизнь будет компенсирована Божьей Благодатью, которое прольётся градом на головы её детей.
Она напрягала сознание, но никак не могла понять: почему если начальник, значит — подлец? А может, ей просто не везло? Во времена ее молодости начальники смотрели на неё, как кот на мышь и, при случае, старались её за что-то ущипнуть. Когда она повзрослела и жизнь ставила её в сложную ситуацию, никто просто так, чисто по-человечески не сказал ей: «Возьми, это тебе положено». Всегда говорили: «Дай!» А она всю жизнь только — улыбалась, откупалась, давала взятки. Потому что знала: будь то комендант-эсэсовец, или бессловесный, слащавый начальник тюрьмы, или начальник милиции Бартышев — хищные глаза начальника всегда требуют: «Дай!»
Да сколько же это проклятие будет висеть, как дамоклов меч, над крестьянином? Прогнали фашистов, но свои оказались не лучше. Как дальше жить? Вот вопрос вопросов. А эта женщина жила, потому что кроме мерзости, от которой зависела судьба её и её детей, были и те силы, которые противостояли силам зла. Это такие, как она, и те, кому Господь Бог дал человеческое сердце и душу, это наш народ-труженик.
Когда муж вернул её с детьми из Средней Азии, она попала в бедственную ситуацию. В доме не было ни крошки хлеба, чтобы накормить голодных детей. Она вышла во двор, стала у калитки; куда идти? Ситуация хоть ложись и помирай, стоять с протянутой рукой человеческое достоинство не позволяло, а работы нет никакой. Ни у неё, ни у мужа, Ивана. Дети вторые сутки не кормлены, голодают. Младшего, у которого, как она выражалась, «ноги уже доставали до земли», она вынуждена была подкармливать грудью. Хорошо, что молоко у неё ещё было, а вот старшему корочки хлеба не могла дать, ничего не было.
Горькое раздумье прервал сосед, фотограф Василий Петрович Пенза: «Харикли, — спросил он, — что с тобой?» Он видел удручающее состояние женщины. Она была похожа на изваяние и безмолвно, невпопад, разводила руками в сторону. «Харикли, что случилось?» — спросил сосед. В ответ она, не сказав ни слова, тихо качала головой. «Харикли, у вас в доме есть что-то из еды, кушать», — переспросил он. В ответ она только качала головой.
«Я дам вам взаймы деньги, купите себе еду», — сказал Василий Петрович. Достал из портмоне деньги и протянул их женщине. Харикли, не проронив ни звука, взяла деньги и тихо кивнула головой в знак благодарности. Её муж Иван пошёл в город и купил продукты, которые первое время дали возможность продержаться «на плаву» и не умереть с голоду.
Муж обязан был вернуться в свою часть и продолжать воевать с врагом, а Харикли устроилась на кухню рабочей, и так она продержится некоторое время. Жизнь, как слоеный пирог, она то серая, то белая. С соседом Василием Петровичем она вскоре рассчитается. Но и с этим святым человеком вскоре случится беда. На него его же «друг» напишет донос, и он получит двадцать лет тюрьмы. И уже Харикли будет помогать ему и его супруге, Анне Васильевне Пензе. Чтобы Василий Петрович подписал сфабрикованное заявление, фальшивые показания, ему не давали спать, среди ночи вызывали на допрос с пристрастием. Морили голодом, холодом, запирали в душевой и так далее. Палачи народ изобретательный. Степень их квалификации обратно пропорциональна образованию и воспитанию. Да, именно армия добрых людей, оказывающая покровительство и дающая кров страждущим, не дала полностью уничтожить генофонд нашего народа. Людские сердца не могли видеть страдания этой святой с двумя маленькими детьми. Кто словом, кто куском хлеба — помогали как могли. И, при всей подлости со стороны властей, наш народ выжил, а значит — победил.
На этой оптимистичной мысли Харикли проснулась от очередного толчка автобуса. Шурик оказался молодцом, он всё время смотрел в окно и комментировал всё, на что падал его взгляд. А Иллариону было совсем плохо, он побледнел, его тошнило, и он не мог стоять на ногах, так сильно ослабел. Его мучили позывы, но облегчения не наступало, так как его желудок был совершенно пуст. Так они прибыли на Ялтинский автовокзал. Выбросив свои котомки прямо на тротуар, Харикли положила Иллариона на мешки и напоила его водой, ему стало значительно легче.
Шурик цеплялся за юбку матери и ни на шаг не отпускал её от себя, ни при каких условиях. Вообще, чтобы не потерять в вокзальной сутолоке грудного ребёнка при посадке и высадке, в вокзальной кутерьме, Шурику раз и навсегда было сказано: «Держись за юбку матери, если не хочешь, чтобы тебя украли; отпустишь — пропадёшь». Эту науку он усвоил крепко и на всю жизнь. Памятуя это страшное предупреждение, он никогда, даже во сне, не отпускал руки матери. Илларион потихоньку начал приходить в себя, и надо было начинать движение.
Харикли говорит: «Шурик, пойди, посмотри: за поворотом стоит машина?» Он в ответ: «Не пойду». — «Шурик, пойди, посмотри, может кто-то есть там знакомый?» — «Не пойду», — был ответ Шурика, который всю жизнь держался за юбку матери. И вдруг, на счастье Харикли, идёт её соседка Мария Гаврикова, вот она и помогла несчастной семье добраться до родной Поликурки. Вернувшись в Ялту из ссылки, Харикли подошла к своей квартире, которую они с отцом занимали ещё до революции, весь нижний этаж. А там уже жили чужие люди, которые просто вселились на всё готовое. Новые хозяева не желали даже слышать претензии истинных хозяев. Но Харикли никому никаких претензий не предъявляла. Новая хозяйка сказала, что жильё её мужу, фронтовику, предоставил горвоенкомат. Там поселился больной туберкулёзом, бывший лётчик с женой, которая работала медсестрой в противотуберкулёзном санатории имени Сеченова.
Но мироздание и существует только потому, что всё держится на добрых «Homosapiens». Соседка по знаменитой Поликурке не оставила Харикли с детьми на улице. Тётя Аня Меньшаева предложила свою маленькую смежную кладовку, девять квадратных метров, этой несчастной семье. Таким образом, благодаря людской доброте они снова оказались на своей Поликурке, в своём дворе. Благодаря добрым людям Харикли, как могла, обустроила эту комнатушку с крохотной верандочкой и здесь прожила многие годы. Но праздной жизни она не знала. Вернулась она в Ялту весной 1945 года, и ей надо было думать о том, как прокормить семью. Муж всё ещё был на фронте, где его могли убить в любую минуту. А на Хариклином «фронте» была нужда, разруха и двое маленьких детей, которые требовали кроме хлеба насущного массу внимания и заботы.
Её муж Иван в это время, после очередного ранения, находился в госпитале в Праге, где и застала его радостная весть о нашей Победе над немецко-фашистской Германией. Иван вскоре был демобилизован на основании Закона Верховного Совета СССР от 23 июня 1945 года. Домой привёз самое дорогое — душу и справку о демобилизации по случаю ранения, что давало ему возможность пройти курс реабилитации по месту жительства. Но Ивану отдыхать не было возможности, надо было думать о том, как прокормить семью, а здесь ещё менты проклятые, как назойливые мухи, кусают его жену, старика — её отца, её брата, только за то, что они греки. Радоваться надо, что русская кровь обновилась понтийской кровью Великих Эллинов, а её всячески терроризировали. Прописки у неё не было, потому что она числилась в списке «врагов народа». А до тех пор, пока такие, как господин полковник милиции Бартышев, будут решать судьбу таких как она, спокойного житья-бытья ей не видать.
Семья перебивалась случайным заработком. Иван занимался строительством и малярными работами, а Харикли ему помогала как подсобный рабочий или как маляр. Но семейное их счастье длилось недолго. Запуганный Шурик, гуляя по двору, увидев участкового, бежал домой и кричал матери: «Прячься под кровать, милиция идёт». Малое дитя, он не мог понять, что от таких акул, как Бартышев, под кроватью не спрячешься. От пережитого постоянного стресса и испуга Шурик стал заикаться. Да так сильно, что ни один врач не мог помочь материнскому горю в этой беде. И только благодаря добрым людям ребёнок смог избавиться от этого недуга. А Харикли продолжали преследовать мучители в красных погонах.
В четыре часа утра пришли работники милиции в очередной раз и вручили предписание, в котором чёрным по белому было написано: «Беженка Коптева Х. Х. должна явиться под конвоем в отделение милиции». Харикли собралась, взяла Шурика, и они пошли. Двое «защитников»-милиционеров сопровождали её. Это издевательство продолжалось много лет, безо всякого предлога её хватали и бросали в тюрьму. Иван добивался её освобождения, привозил в Ялту, и через промежуток времени этот «театр абсурда» возобновлял идиотский «спектакль». И только со смертью «антихриста» в 1953 году это постоянное преследование отошло в сторону. О Сталине забыли как о человеке, хотя шлейф сталинских грехов ещё долго будет тянуться за нами. Все несчастья заключались в неудержимом рвении административно-бюрократической системы, на которую не было управы. На работу Харикли долго никто не принимал, на ней было клеймо — «враг народа, гречанка»!
И только в 1950 году соседка по двору, коммунистка Валентина Ивановна Балюк, говорит: «Харикли, иди к нам на молокозавод работать, я скажу о тебе директору, у нас некому работать»; пришла в кабинет директора молокозавода Костыгова Александра Ивановича и говорит: «Возьмите на работу хорошего работника, её никто не берёт, только потому, что она — гречанка». Директор возмущённо ответил: «Господи, какая чушь, у меня работать некому, пусть завтра же приходит и пишет заявление». И опять благодаря добрым, честным людям она смогла работать и кормить семью. С 1950 года она работает грузчиком на городском молокозаводе. Будет ворочать по сто килограммов бочки с творогом ежедневно. Зато теперь она знала, что её семья будет сыта и уже не умрёт с голода. Да, всё это будет, но гораздо позже, а в августе 1945 года её под белы ручки доставили в милицию. И, как всегда, стандартные обвинения, очередная доза оскорблений, и — этапом в тюрьму, а Шурика — в детский дом. Старший сын остался «дома» в Ялте и жил в основном у соседки тёти Марии Шинкаренко, потому что её мужу Ивану приходилось много времени отдавать не столько работе, сколько поискам этой работы. Старший сын в это время пошёл в школу. Первый класс Илларион посещал в трёх городах Советского Союза.
А Харикли опять попадает в мелитопольскую тюрьму. Опять пишет заявление на рассмотрение её «дела», о незаконном аресте и заключении под стражу. Незаконное лишение свободы. Те же страдания и муки переживает её маленький Шурик. Но теперь она не одна в этих злоключениях. С другой стороны бюрократов «бомбит» заявлениями о незаконном аресте муж-фронтовик, орденоносец Иван, которого просто бесило, как жестоко и бездумно обошлись с его семьёй. Устраивал публичные скандалы начальнику милиции Бартышеву, в отместку этот мерзавец дал распоряжение не пускать Ивана на порог милиции. Другим начальникам также доставалось от взрывного характера Ивана, который не стеснялся в выражениях и выборе средств борьбы за свои права с подлецами-бюрократами, которые сидели в тылу в Ялте, в то время когда он, русский Иван, проливал кровь на фронтах войны.
В это же время, на период рассмотрения «дела» Харикли, её опять переводят в тюрьму в Запорожье. Всё повторяется, как в зеркальном отражении, только теперь у неё есть верный союзник Иван. Который идёт, как танк, вперёд к своей цели, добиваясь возможности вернуть свою семью домой. Но видимо, с фашистами было проще, там был явный враг перед тобой, а это скрытые враги народа, они, как тараканы, все прячутся по тёмным углам, поэтому и воевать с ними намного сложнее.
Так до самой лютой зимы Харикли держали в тюрьме, а маленького Шурика — в детском доме. Зимой 1946 года Иван добился освобождения своей жены. В связи с отсутствием состава преступления её освобождают на все четыре стороны. На улицу она вышла уже вечером, зимний день быстро растворялся в хмуром холодном вечере и постепенно переходил в звёздную ночь на синем, как море, небе. И только где-то сбоку, как миллионокиловаттный фонарь, светил огромный круглый шар всевидящей луны. Тюрьма находится на окраине города, а ей надо на другой берег Днепра, и Харикли опять идёт пешком в город Запорожье. Здесь она испытала ещё один шок. Видевшая и пережившая множество испытаний в своей нелёгкой жизни, в этот вечер она пришла к выводу, что ничего нет страшнее — стихии!
Выросшая в Ялте, она в принципе зимы по-настоящему не видела, а тут ей предстояло по тонкому льду переходить на противоположную сторону Днепра. Мостов через Днепр капитальных не было ещё. Замёрзший Днепр, что это такое, Харикли просто не знала, но видела место, где народ переходит на другую сторону. Будь она менее решительной, никогда не пустилась бы в это путешествие, которое могло быть последним в её жизни. Но надо было знать характер этой женщины с волей крепкого мужика. Был поздний вечер, ночь фактически вступила в свои права. Никого не было видно, и только синяя полоса, отражение яркой луны на льду, говорила Харикли: «Это я, тропа, по которой тебе надо пройти». Но она не сказала, какой страх Харикли придется пережить, иначе вряд ли даже эта бесстрашная женщина отважилась бы на столь рискованное предприятие. При виде широченной реки у неё замерло сердце, но когда она ступила одной ногой на лёд, у неё вовсе душа ушла в пятки. Но в ней жил человек, не привыкший отступать, рисковый человек. Она сказала себе: «Здесь оставаться нельзя, здесь мы просто замерзнем». И она пошла, пока хорошо всё было видно, пошла вперед, как всегда, по тонкому льду...
Ноги не шли, они скользили, и это было ещё не самое неприятное — самое страшное её ожидало впереди. Впервые сердце женщины ёкнуло от страха, когда она почувствовала, что лёд под её ногами стал прогибаться. От этого у неё сердце начало стучать, как колокол, но она продолжала идти вперед. И чем ближе к середине Днепра, тем сильнее она слышала треск под ногами. Господи, да это же трещит лед, подумала она. Но когда сообразила, что под ногами в любую минуту может треснуть лёд и она может утонуть, её охватил страх, и первая мысль была — надо бежать. Но, будучи умным и расчётливым человеком, она остановилась, пытаясь осознать случившееся, и сообразила, что паника и суета — это худший помощник в экстремальной ситуации. Помолясь, перевела дух и неторопливо пустилась в дальнейший путь. Колени тряслись не то от страха, не то от напряжения, но ноги, привыкшие подчиняться приказу головы, передвигались вперёд. Лёд прогибался и трещал, каждый этот зловещий звук отзывался очередной трещиной в её большом сердце.
Шурика она держала за руку, хоть в нём и был «бараний» вес, но, она понимала, весовую нагрузку на её ноги надо уменьшить, чтобы не провалиться под лёд. Господи, помолилась она в очередной раз, хотя бы не упасть, ведь так скользко, а падение может спровоцировать разлом тонкого льда, вот тогда им — конец. Так она добралась до середины реки, остановилась, оглянулась назад, и ей стало страшно. Она почувствовала себя одинокой песчинкой на этом ледяном бескрайнем пространстве. Почему–то не плакать хотелось — волком выть. И она опять заставила взять себя в руки. Не смотри назад, приказала себе. Харикли хорошо усвоила жизненную установку: на высоте не смотри вниз, это плохо сказывается на психике. Когда тебе плохо, ни в коем случае не оглядывайся назад и не думай о плохом.
Только вперёд, и не торопись, ведь лёд трещит и прогибается. Голубое небо приобрело тёмно-синий цвет, и на нем сияли огромные звёзды, разбрасывая свои яркие лучи во все стороны. И только большая луна своим холодным светом освещала блестящую полосу льда, указывая бедняге тропу к спасению. Задыхаясь от волнения, сдерживая эмоции, помолясь, она продвигалась к такому уже близкому и такому желанному берегу. И вот уже видны поручни разбитого старого моста, которые вмёрзли в лёд. Ещё шаг, и вот твёрдая русская земля, на которой можно и нужно крепко стоять. Передохнув пару минут, взяла на руки маленького Шурика, посмотрела на него, и ей стало смешно. На маленькую головку ребёнка была натянута большая армейская шапка. Его личико казалось маленьким блюдцем с ещё меньшим носиком. Только огромные, слезящиеся от мороза голубые глаза говорили ей о том, что это её любимчик — Шурик!
Вдохнув глубоко пару раз морозного воздуха, Харикли начала штурмовать днепровские кручи. Берег Днепра в этом месте очень крутой, обледенелый, и нет ни ступенек, ни каких-либо приспособлений, для того чтобы без проблем выбраться из этой ямы. Этот случай вернул её к воспоминаниям 1944 года, когда она жила в Ялте, в Дерекое, и шла домой голодная, а на руках держала Шурика. Зима в том году выдалась холодная, снежная. Густой снег валил крупными хлопьями, снежные сугробы уже в некоторых местах были по пояс. После очередной неудачной вылазки в город «за куском хлеба» она возвращалась в своё холодное, нетопленое жильё. Эти постоянные неудачи раздражали её. Подниматься надо было вверх круто в гору. Ялта в этом отношении специфический город. Учитывая то, что здесь только холмы и горы, когда выпадает снег, передвигаться в городе становится просто невозможно из-за сплошного гололёда. В этот период травмпункты переполнены покалеченной публикой.
Вот в такую ситуацию попала тогда Харикли. Было очень скользко, и она не могла вылезти на свой бугор, а горластый проголодавшийся Шурик орал как резаный. Спеленутого в одеяло, она несла его, как бревно, а он проявлял свой характер, орал закрыв глаза и крутил головой, как пропеллером. Бедная Харикли ползла, ползла, а у неё ничего не получалось, не могла она вылезти на этот бугор. Остановилась, сделала вдох — и резко, в сердцах, бросила в глубокий снежный сугроб, как в пуховую подушку, своё спеленутое счастье.
Посмотрела на него вниз, а её счастье замолкло, и только два голубых блюдечка — глаза быстро-быстро, испуганно моргали. Он замолк. Харикли схватила своё счастье на руки, прижала к груди и горько заплакала.
И вот теперь, на днепровской круче, ей вспомнился этот аналогичный случай. Однако говорят, что всё течёт, всё изменяется, это действительно, видимо, так и есть. С тех пор прошло не так уж много времени, а Шурик при ней был терпелив и не проронил за всё время испытания ни одного звука. В своей жизни она штурмовала многие «вершины», и как бы то ни было, и эту днепровскую твердыню она преодолела.
Поднявшись на крутой берег Днепра, пошла в направлении огней большого города. К окраине города она подошла, как ей казалось, глубокой ночью. Время она не знала, так как и часов-то у неё не было. Её внимание привлёк одиноко стоящий дом у дороги и тусклый свет в окошке. Вот в окошко этого дома Харикли и постучала. Подошла к крыльцу и остановилась. Дверь открыла женщина. Харикли поинтересовалась: не могут ли хозяева пустить переночевать женщину с маленьким ребёнком? Это было время, когда в памяти всего народа были свежи чёрные дни оккупации наших городов фашистами. Поколение, познавшее на своём горбу нужду и лишения, к страданию людей относилось очень внимательно и сострадало каждой жаждущей душе.
Господи, до какой степени бывают добрые, сердечные люди. Как чутко могут реагировать на страдание даже незнакомых людей. Именно этим людям Господь воздаёт за их добродетель. Хозяйка пригласила бездомных бедняг в дом. Внутри дома стоял полумрак от керосиновой лампы, но зато было тепло и от этого, видимо, просто — хорошо. Увидев перед собой эту нищету, хозяйка, впустив их в дом, сразу предложила раздеться. Харикли завела разговор об оплате за ночлег, но хозяева даже слушать не стали. Хозяева предложили гостям умыться и пригласили к столу перекусить чем Бог послал. Харикли тоже иногда везло, оказалось, что время было ещё не позднее, около девяти часов вечера, и хозяева только садились ужинать. Таким образом, она оказалась приглашённой к столу, за которым кроме хозяйки были ещё её муж и какая-то родственница.
Вскоре посреди стола появился чугунный казанок с разваристой картошкой в мундире. Соленая капуста, лук, хлеб и картошка в мундире — это «царский ужин», о котором только могла мечтать вчерашняя узница местной тюрьмы. Харикли не торопясь ела картошку и слушала тихую беседу присутствующих, потом вкратце поведала свою судьбу. Хозяева молча слушали и только кивали головой. Согревшись, Шурик стал осваивать новое пространство, и его внимание привлёк кот, с которым он быстро подружился и за которым стал гоняться по всей хате. Ребёнок есть ребенок. А Харикли тихо рассказывала хозяевам историю своей мученической жизни, которую искусственно создают ей её мучители. Чувствительная душа хозяйки, которая жила недалеко от тюрьмы, часто сталкивалась с людьми, трагически попавшими под каток несправедливости существующей власти. Она хорошо понимала то, о чём говорила эта женщина.
Шурик так же трескал за две щеки разваристую горячую картошечку, которую макал в блюдце с подсолнечным маслом. Ужинали долго, сидя за столом, беседуя обо всем. И пришли к выводу, что наши женщины — это особая порода людей. Те, на долю которых пришлись 20-е — 50-е годы, это семижильные дамы. Это главная ударная сила «тыла» страны. В то время, когда русский мужик бил ненавистного врага, наши дамы прикрывали спину Великой Империи — Союза Советских Социалистических Республик. В полном смысле боевые подруги, и если даже многие из них не держали в руках оружие, однако все проблемы тыла легли на хрупкие плечи этих бесстрашных женщин. И, встретившись, незнакомые, но родственные души легко находили общий язык и темы для задушевной беседы.
Так проговорили далеко за полночь. Потом начали сооружать лежанку для ночлега Харикли. Поставили табуретки, на них положили доски; не успели заснуть, как доски почему-то упали и Шурик покатился по полу. Частые падения в детстве закалили его для будущих боёв за существование.
Хозяйка до такой степени оказалась добрым человеком, что за своё гостеприимство не просто не взяла ни копейки денег, а ещё наоборот, дала харчей на дорогу и проводила их до железнодорожного вокзала. Да, мерзости в нашем мире немало, но жизнь держится на честных, добрых людях. Господь следит за балансом добра на нашей планете, которая называется — Земля. Но надо помнить, что Антихрист не дремлет.
И опять впереди её ждала длинная дорога и неизвестность. Опять грязные прокуренные вагоны, перроны, похожие на человеческий муравейник, в котором не просто можно затеряться, а ещё многое потерять. Ответственность за ребёнка, за которым, как ей казалось, постоянно наблюдают чьи-то злые глаза, держала ее в постоянном напряжении. В этих огромных, как ей казалось, страшных городах Харикли никогда не чувствовала себя комфортно, уютно. Поэтому только в автобусе, который направлялся в любимый город — Ялту, её душа начинала обретать покой.
И вот опять закрутился знакомый серпантин дороги. Придавив понадёжней Шурика в угол сиденья, чтобы эта «юла» никуда не выскочила, Харикли могла временно расслабиться и даже вздремнуть. Рейсовый автобус до Ялты шёл более четырёх часов, поэтому время у неё было. Закрыв глаза, мысленно улетала туда и к тем, кто ей был любим и дорог. Она думала о младшем брате Николае, которому она была обязана ценою жизни собственного мужа Ивана. Именно он не бросил Ивана в концентрационном лагере, кормил и таскал на поверки. Где сейчас Николай? Из Средней Азии он уехал в Ялту, его вызвали в милицию и объявили, что он арестован. Самовольный выезд из мест поселения расценивался как побег, а за побег давали 20 лет.
Вот так, ни за что ни про что, Николай оказался в Свердловской области, в местах лишения свободы. Руки у него росли именно оттуда откуда надо, поэтому, работая токарем он не бедствовал, однако был лишен своих исторических корней. Его это очень беспокоило. Реабилитирован Николай был только после смерти «отца народов» в 1953 году. Но об этом она узнает позже, когда отыщет своего младшего брата. Что случилось с её вторым братом, Харламом, она так никогда и не узнает, известно только то, что после освобождения Ялты он, как и многие другие молодые люди, был призван в ряды Советской Армии и отправлен на фронт. Необстрелянный, шустрый, молодой — такие, как он, гибли на фронте тысячами. Жизненный опыт человека — это большое подспорье и шанс в борьбе за выживание, а вот необстрелянная молодёжь гибла сотнями каждый день, в каждом бою.
Известий о нём Харикли, как ни старалась, так и не смогла получить. В военных сводках он числился как без вести пропавший. У Харикли был ещё старший брат, Анастас, который до войны рыбачил на сейнере в Чёрном море. Он имел неосторожность опоздать на выход сейнера в море. Катер ушёл в Керчь, а его поступок расценили как вредительство, подрыв экономики народного хозяйства, и он получил по суду десять лет без права переписки. Началась война, и что с ним случилось, Харикли не знала. Мог умереть в тюрьме, мог попасть в штрафную роту, где их убивали тысячами.
Её отец также был в тюрьме, сначала в Мелитополе, а что с ним случилось потом, она не знала. Пока что из очередного заключения она возвращалась домой в Ялту. Потихоньку дошла до своего двора на Поликуровской улице. Нужда витала вокруг, как мухи, а она радовалась тому, что видит: эти камни, это небо, это море — её радовало всё. Она любила этот город. Иван никак не мог найти работу. В Советском Союзе началась послевоенная голодовка. Работы нет, хлеб по карточкам. В хлебном магазине у «цепи» очередь занимали с вечера. Хлеб выдавали строго по весу. Разруха, экономика в глубоком упадке, страна ещё не успела перестроиться на мирные рельсы. Еще была империалистическая Япония, с которой надо было разобраться. Эти и многие другие проблемы породили безработицу и голод.
Что делать? Харикли дала Ивану своё обручальное кольцо, надо было срочно продать его, ибо им грозила голодная смерть. Иван исходил весь город и ничего не мог найти, но кому нужна эта безделушка, когда дети кушать просят. В это время в порт вошло судно с Кавказа. Предложение Ивана купить кольцо заинтересовало грузина, который предложил кольцо обменять на продукты. Он дал банку варенья, банку халвы и сумку кукурузной муки. Пока Харикли с мужем искали работу, эти продукты дали возможность продержаться некоторое время. Шурик впервые в своей коротенькой жизни увидел халву. Но Харикли хотела сначала покормить детей кукурузной кашей, а потом дать детям с чаем кусочек халвы, поэтому она сказала: «Шурик это невкусно, это земля». Но Шурик оказался не таким простачком, он был неукротим в своем желании. И орал, тянул ручки и кричал: «Дай землю, дай землю». Пришлось дать и признаться, что это не земля — это вкусная халва. Вот так, день за днём, год за годом росли дети, и это очень радовало Харикли. Муж устроился на работу, где можно было заработать живые деньги. Мало-мальски обустроили девятиметровую комнатушку, привели в порядок крохотную верандочку. В одном углу стоял топчан, на котором спали дети. В другом углу стоял столик, на котором дети делали уроки. В комнатушке Харикли сделала дровяную печь. И теперь пыталась свести концы с концами. Прописки не было. Менты не давали разрешения на прописку. Появляться в милиции означало лезть к чёрту в пасть. Ее сразу бы выслали за пределы Крыма. Вот так и жила Харикли «на птичьих правах».
Но эти звери не успокоились, весной 1948 года в дверь постучали и забрали отца Харикли — навсегда. Семидесятидвухлетний старик получил 20 лет каторжных работ без права переписки! И только в 1996 году дедушкин внук Шурик добился справедливости. 06 сентября Постановлением Президиума Верховного суда Автономной Республики Крым было отменено Постановление Особого Совещания при МИД СССР от 07 января 1949 года; дело было прекращено за отсутствием состава преступления по п. 2 ст. 6 УПК Украины. Янокопуло Христофор Анастасович — реабилитирован.
Оказывается всё очень просто: можно человека сгноить в тюрьме, а потом, спустя годы, сказать — реабилитирован за отсутствием состава преступления. Как, оказывается, всё просто.
И вот теперь можно задать вопрос: кто ответит за все преступления, которые творили с нашим народом многие годы? Нашли одного «козла отпущения», он действительно «Антихрист», а что же остальные? Что, они не принимали участие в этом шабаше? Почему ни душегуб Бартышев, ни тысячи таких же мерзавцев, которые продолжают жить и использовать тех, кто честно жил и работал, сейчас — процветают?! Получают персональные пенсии за то, что издевались над нами. Почему этих нелюдей, пусть даже по истечении лет, не привлечь и осудить за геноцид собственного народа? Не потому ли, что эта категория людей продолжает жить и действовать по тому же принципу?
Не потому ли, что менять мораль невыгодно тем, кто живёт не по закону, а по понятию? Эти приспособленцы гордятся, что при любой власти они ходили в фаворе!
Не подозрительно ли это, и не говорит ли этот факт о беспринципности, а по-русски говоря, об исключительном приспособленчестве этих антигероев? Которые и сейчас живут припеваючи.
Подозреваю, что наша беда именно от этой категории людей, кто давно мораль и нравственные начала зарыл глубоко в землю. Они готовы сегодня петь всем дифирамбы, лишь бы это им было выгодно, а завтра, если им выгодно, они готовы спалить прилюдно любой партбилет. На первом месте выгода! Лицемеры! Их можно было бы уважать, если бы они это сделали при живущем «Антихристе», а зачем после драки кулаками махать? Для имиджа?
К сожалению, предатели, перевёртыши были всегда, но как хочется, чтобы их не было! Как хочется, чтобы они поняли, что главный, праведный суд вершится не на земле. И каждый грех — большой или маленький — «там» будет оценён по «делам земным». Помните это, грешники!
Книга называется «Не отрекаются любя» — очень важно, чтобы, оглянувшись назад, никто не посмел плохо подумать о тех святых, кто сохранил нашу Страну.
Существует мудрая поговорка: «Не плюй в колодец, из которого пьёшь!» Ах, если бы наш народ понимал мудрый смысл этой поговорки. Наверное, и мечта построить коммунизм в 80-м году двадцатого столетия могла бы вполне стать свершившейся реальностью...