Пьеса в шести картинах
Д Е Й С Т В У Ю Щ И Е Л И Ц А :
Герострат.
Клея,его мать.
Исмена,его жена.
Поликарп, его брат.
Этра, жена Поликарпа.
Деметрий,следовататель по особо важным делам.
Никон, служащий муниципалилитета.
Эмпедокл, городской голова.
Каллимах,богач.
Аристарх,философ.
Орест, поэт.
Родопа,девица.
КАРТИНА ПЕРВАЯ
Дом Клеи, матери Герострата.
Клея, Исмена, Поликарп и Этра.
Клея – маленькая седая женщина, совершенно слепая. Она ходит по комнате в сильнейшем волнении, вытянув вперед слепые руки.
Исмена – красивая статная дама, сидит, закрыв глаза руками.
Этра – высокая худая женщина лет 35, смотрит в окно, багровый отсвет пожара играет на ее лице.
Этра. Какое потрясающее зрелище!
Поликарп. Мама, перестань наконец ходить!
Клея (не обращая внимания). Этого не может быть!.. Этого не может быть! Этого не может быть! Не может этого быть... Не может, не может, не может... О боги! Этого не может быть!
Поликарп. Мама! Перестань наконец ходить из угла в угол.
Этра. Из всех стихий огонь, бесспорно, самая впечатляющая!
Поликарп. Жена! Тебе лучше помолчать.
Исмена. Что с нами будет? О боги! Что с нами будет...
Клея. Этого не может быть! Этого не может быть! Этого не может быть!
Поликарп. Что толку это повторять, когда это уже случилось? Факты налицо.
Исмена. Пословица говорит: факты – самая упрямая вещь на свете. Хотя он и не терпел пословиц.
Клея. Если он не терпел пословиц, зачем ты их повторяешь?
Исмена. Потому что пословицы говорят правду. А отец меня учил всегда и везде смотреть правде в глаза.
Клея. Твой отец был такой же прямолинейный столп, как ты.
Исмена. Зато он сумел воспитать своих детей подобающим образом!
Поликарп. Нет никакого смысла ссориться, когда в семье несчастье! (Исмене.) Мама не учила нас поджигать храмы. И отец тоже. Я в жизни ничего не поджег.
Исмена. Потому что тебя не баловали, а Герострата баловали! Потому что он всю жизнь был маменькин сынок! Человек, в которого с детства не заложены твердые принципы, способен на все!
Клея. Замолчи! Замолчи немедленно.
Этра. Может быть, твой муж и был способен на все, но только не на пошлость! ...Какое зарево! Сдохнуть можно!
Исмена. Если он путался с такой уродиной, как ты...
Поликарп. Исмена, что ты говоришь? Ты бредишь...
Исмена. А ты не видел, как она на него вешалась?
Этра. Твое вдовье горе, милочка, столь глубоко, что cовершенно помрачило твой разум.
Поликарп (кричит). О боги! В такой день!.. Замолчите! Замолчите все!!!
Исмена. А если я не хочу молчать? Десять лет я живу в этой проклятой семье, и все десять лет я молчала!
Поликарп. Исмена!
Исмена. Ты знаешь прекрасно, что я последняя, кто нарушит приличия, но один раз я хочу cказать правду! Раз в десять лет я имею на это право.
Этра. Скажи, милочка, скажи. Вода жидкая, а камень твердый. Море соленое, а уксус кислый... Какую еще правду ты выкрикнешь в лицо этому миру?
Исмена. Что ты шлюха!
Поликарп. Заткнитесь! Заткнитесь обе!!
Пауза.
Исмена. Что с нами будет, что с нами будет?
Клея. Боги мои!.. Так оплакивают мужа? Что будет с ней – больше ничего ее не интересует!
Исмена. А вы надеялись, что я буду оплакивать этого негодяя? Не только земля – небо содрогнулось от того, что он сделал!
Клея. Он этого не делал! Он этого не делал, слышишь, гнусная тварь? Он этого не делал! И если бы ты понимала своего мужа хоть на столько – ты бы знала, что он этого не делал! Потому что он просто не мог это сделать!
Стук, в дверь. Все замирают на мгновение, потом усаживаются. Стук повторяется. Поликарп открывает.
Входят Деметрий и Никон.
Деметрий (наклоном головы приветствует присутствующих). Я – следователь по особо важным делам. Расследую дело о поджоге храма. Меня зовут Деметрий. А это – господин Никон, служащий муниципалитета. Он будет вести протокол наших бесед. Итак, городской совет желает, чтобы в течение шести дней я расследовал причины этого ужасного преступления... Собственно, это мучит всех жителей города: как такое могло случиться в нашем просвещенном и демократическом обществе.
Поликарп жестом предлагает гостям сесть. Они садятся. Хозяева молчат.
Ну что ж... Для пользы дела, пожалуй, лучше побеседовать с каждым в отдельности. Начнем с вас, сударыня.
Клея остается сидеть, остальные выходят.
Итак...Что, по-вашему мнению, заставило вашего сына поджечь храм?
Клея. Ничего. Он его не поджигал.
Деметрий. Сударыня, я понимаю ваши чувства... поверьте мне... но, к сожалению, в его виновности нет даже тени сомнения. Есть свидетели. Много свидетелей.
Клея. Господин Эмпедокл был у нас и сообщил нам об этом.
Деметрий. Вот как?
Клея. Да. Он старый друг моего покойного мужа.
Деметрий. И это вас не убедило?
Клея. Нет.
Деметрий. А почему, собственно?
Клея. Потому что Герострат – последний человек, который могбы поджечь этот храм. Он был художник! Понимаете? Сын художника, внук художника и правнук художника.
Деметрий. Вот об этом я и хотел бы с вами поговорить поподробнее. Никон, вы успеваете записывать?
Никон. Более или менее.
Деметрий. Надо записывать абсолютно точно. Итак, правнук художника, внук художника, сын художника.
Клея. В этом городе даже малые дети знают, что храм построил Херсифрон, а мой муж был его внук.
Деметрий. Безусловно. Но был ли Герострат его правнуком?..
Клея. О, боги !!
Пауза.
Деметрий. Сударыня, поверьте, мне так же неприятно задавать подобного рода вопросы, как вам отвечать на них. Но такова уж моя профессия. Я обязан их задавать, а вы, сударыня, обязаны отвечать, причем правду. Что будет в противном случае, вы ведь знаете.
Клея. Он мертв. Мне совершенно все равно, что будет.
Деметрий. У вас есть еще один сын, сударыня. У вас есть внуки. Я бы ни в коем случае не хотел, чтобы мои слова звучали как угроза, но дело слишком серьезно, чтобы играть в прятки. Я обещаю, что интимные подробности вашей личной жизни будут похоронены в этой комнате. Герострат не мог, чисто физически не мог быть сыном Андрокла, поскольку целый год или, вернее, одиннадцать с половиной месяцев Андрокл работал в Милете над фризом храма Аполлона, а вы, сударыня, оставались дома в Эфесе, преданно ухаживая за больными родителями.
Клея. Я уезжала в середине этого срока...
Деметрий. Верно. Но не в Милет и не к мужу, как думали друзьяи соседи, а в Афины. Таковы факты, сударыня, и я могу их подтвердить. Документально. Вы ведь не хотите этого, не так ли?
Клея. Вы чудовище!
Деметрий. О, нет. Я просто служащий, который делает свое дело.
Клея. Я... я не понимаю, какое это имеет отношение к поджогу?
Деметрий. Пока не знаю. Возможно, что самое непосредственное... Скажите, когда Герострат узнал, что он не правнук Херсифрона и не сын Андрокла?
Клея. Я не думаю, что он это знал.
Герострат отделяется от стены.
Герострат. Знал, мама. Конечно же, я знал. (Он подходит к матери, нежно кладет руки ей на плечи. Не оборачиваясь, она гладит их, потом сжимает в своих маленьких ладонях.)
Клея. Откуда?
Герострат. Когда я получил заказ построить храм Зевса в Милете. Отец Исмены много рассказывал мне о том, как упорно Андрокл работал над фризом. Милетцы приходили смотреть на него, но он был так увлечен, что не замечал, что за ним наблюдают.
Клея. Он очень многих вещей не замечал в жизни.
Герострат. Тесть показывал мне документы городского архива, они хранились у него в образцовом порядке. Он был просто помешан на документах!
Клея. Но не ты! Слава богам, не ты!
Герострат. Да, я просматривал их из вежливости, пока меня, как обухом по голове, не стукнула мысль, что между этими документами и датой моего рождения существует явное противоречие.
Клея. Ты выкрал их?
Герострат. Да, я выкрал их... Я выкрал их и тут же вернулся в Эфес.
Клея. Не закончив работу, сынок.
Герострат. Практически – не начав. Я закупил на свои средства материалы для постройки, потому что таково было условие контракта.
Деметрий. Обычно имущество архитектора поступает в залог до окончания работ...
Клея. В Милете другие законы. Они заставили его купить все материалы на свои средства... И он все это бросил, бедный мальчик.
Деметрий. И все деньги пропали?
Клея. Конечно.
Деметрий. Приличная сумма, я полагаю.
Клея. Огромная.
Деметрий. Итак, ваш сын, прихватив с собой эти документы, вернулся в Эфес. Значит, в один прекрасный день...
Клея. Вечер. Это было вечером.
Деметрий. Он вернулся домой и сказал, что хочет показать вам кое-какие документы?
Клея. Да.
Деметрий. Ну и что вы ему сказали, когда их увидели?
Клея. Я их не увидела. Был вечер, и он не успел распаковать свои вещи.
Деметрий. Я имею в виду – на следующий день. На следующий день он вам показал их, не так ли?
Клея. Нет.
Деметрий. Почему?
Клея. Потому что той ночью я ослепла.
Герострат целует ее в голову.
Деметрий. За одну ночь? Легла зрячая, а встала слепая???
Клея. Да.
Деметрий. А что стало с документами?
Клея. Не знаю. Мы никогда не заговаривали на эту тему.
Герострат. Я сжег их, мама. Я сжег их в тот же день. (Исчезает.)
Деметрий. Да-а... Я понимаю... Сударыня, я должен все это обдумать. Возможно, нам придется побеседовать еще раз. Никон, проводите госпожу Клею.
Клея. Не надо. В своем доме я ориентируюсь. (Выходит.)
Никон. Классная работа! Как вы раскопали это дело?
Деметрий. У меня, знаете ли, слоновья память. Я ничего никогда не забываю. Никогда и ничего. Все, что мне довелось видеть, слышать, читать сорок лет назад, – я помню, словно это было вчера. О том, что Андрокл не мог быть отцом Герострата, я узнал четыре года назад, когда расследовал дело об убийстве двух милетских купцов.
Никон. Да, я что-то такое помню... Но ведь он выкрал документы и сжег.
Деметрий. Не все, не все. Всегда что-нибудь остается... Да, так складывается, не скажу картина, но первый набросок. Представьте себе моральное состояние молодого человека, который всю жизнь считал себя правнуком гениального архитектора. И в один прекрасный день оказывается, что твоя мать была слаба на передок, а сам ты – бастард.
Никон. Половина жителей этого города бастарды и почти все женщины слабы на передок, но это еще не причина поджигать храмы.
Деметрий. Эта версия не кажется вам убедительной?
Никон. Нисколько. Почему, например, он ждал восемь с половиной лет? Жечь – так уж жечь сразу! Холодно.
Деметрий. Может быть, холодно, а может быть, горячо. Поживем – увидим. Пригласите его брата.
Никон выходит и возвращается с Поликарпом.
Деметрий. Садитесь, господин Поликарп. Мне крайне неловко задавать вам неприятные вопросы, но этого требуют интересы дела.
Поликарп. Я понимаю. Спрашивайте все, что сочтете нужным.
Деметрий. Прежде всего: какими были ваши отношения с братом?
Поликарп. Скверными.
Деметрий. Ваш покойный отец завещал почти все свое состояние вам, и Герострат, вероятно, чувствовал себя обделенным.
Поликарп. Безусловно. Но дело не только в этом. Мы с братом очень разные, и взаимопонимания у нас не было с детства.
Деметрий. Так что, если бы наследство было поделено поровну...
Поликарп. Это ничего бы не изменило. Он промотал бы свою половину и все равно сидел бы у меня на шее.
Деметрий. Скажите, как вы объясняете себе тот факт, что отец почти все завещал вам?
Поликарп. Ну, во–первых, я старший. А во–вторых... я могу лишь предполагать. В точности не знаю.
Деметрий. Разумеется.
Поликарп. Я полагаю, вам известно, из какой мы семьи?
Деметрий. Конечно.
Поликарп. Наш отец был хороший скульптор. Не гений, как Херсифрон, но, безусловно, талантливый.
Деметрий. Да, я знаю.
Поликарп. Это знают все. Но мало кто знает, как много он работал! Он работал, как вол! Ни один раб не работал так много, уверяю вас
Деметрий. Я понимаю.
Поликарп. Он с детства нам внушал любовь к труду, к тяжелому, методичному труду.
Деметрий. Говорят, что гений – это девяносто девять процентов труда и один процент таланта, не так ли?
Поликарп. Да, это так. Из нас двоих Герострат, безусловно, талантливее. Я свой потолок знаю и с грандиозными проектами не лезу. Отдаю ему должное... При этом я не могу вам в точности сказать, в чем именно он талантлив, в какой области. Знаете, встречается иногда такой тип: талант вообще. Скульптура и музыка, архитектура и драматургия – о чем бы ни заговорили, вы чувствуете, что этому человеку есть, что сказать.
Деметрий. Я понял.
Поликарп. Но зачто бы он ни взялся – а за что он не брался? – за все! – он ни одного дела не довел до конца.
Деметрий. Хмм...
Поликарп. Он хватался за все, что подвернется под руку. Отец в нем этого терпеть не мог. Это выводило его из себя.
Деметрий. Если не ошибаюсь, вы занимаетесь моделями?
Поликарп. Совершенно верно. Модели храма. Это моя специальность. Всевозможные сувениры в виде храма Артемиды – шкатулка в виде храма, чернильный прибор в виде храма, пудреница в виде храма и так далее. Из мрамора, из слоновой кости, на золотой подставке и на серебряной. Сейчас мы освоили новую модель: когда снимаешь крышку – играет музыка. Причем, мелодию можно подобрать по желанию заказчика.
Деметрий. Это предприятие дает недурную прибыль, не так ли?
Поликарп. Безусловно. Заказы поступают со всех концов цивилизованного мира. Даже варвары, которые, казалось бы, не имеют понятия о прекрасном, покупают мои изделия.
Деметрий. И тот факт, что вы – правнук архитектора, построившего храм, немало способствует успешности вашего предприятия?
Поликарп. Несомненно. Я предлагал Герострату работать вместе, он даже несколько раз начинал, но из этого всякий раз ничего не выходило.
Деметрий. Почему?
Поликарп. Такой у него характер. Никогда не знаешь, чего от него ожидать. То вдруг нападает на него высокий стих и он начинает меня обличать: «Правнук Херсифрона разменивается на шкатулки!» «Ты убиваешь идеал!» «Искусство не терпит тиража!»... И все в том же духе.
Деметрий. И как вы реагировали на это?
Поликарп. У меня, знаете ли, нет времени реагировать на все его глупости. У меня дело. Оно прибыльное, хорошо поставлено, но я знаю, что стоит мне успокоиться на достигнутом, как все развалится и очень быстро. Но я не хочу быть к нему пристрастен. Потому что бывало и иначе. Никаких обличений. «Поликарп, брат мой, я был к тебе несправедлив. Именно такие, как ты, делают прекрасное достоянием масс. По–своему, ты не менее велик, чем Херсифрон. Еще неизвестно, что важнее – вглубь или вширь». И вот несколько дней он развивает кипучую деятельность, торчит на фабрике с утра до вечера, дает
советы...
Деметрий. Дельные?
Поликарп. Иногда даже очень дельные. Например, эта идея – чтобы играла музыка, когда снимаешь крышку, – это его идея. Но его хватало всякий раз ненадолго.
Деметрий. На что он жил?
Поликарп. Я давалему каждый месяц определенную сумму.
Герострат отделяется от стены.
Герострат. Ее едва хватает, чтобы не умереть с голоду.
Поликарп. Заработай.
Герострат. Мне надоело подставлять очко этому старикашке..
Поликарп. Деньги зарабатывают не задницей, деньги зарабатывают головой и руками.
Герострат. Для истинного художника легче торговать своим задом, чем своим талантом.
Поликарп. Ну если легче, то я не смею спорить.
Герострат. Слушай, Поликарп. Мне нужны деньги. Я задумал гениальную статую и даже присмотрел отличный паросский мрамор.
Поликарп. Заработай.
Герострат. Но как?
Поликарп. Ты знаешь: впрягайся в работу и...
Герострат. Ты тоже знаешь, что это не для меня. Слушай, а если я дам тебе какую-нибудь идею?
Поликарп. Я готов обсудить.
Герострат. Ну... Ну, например... Ну, например, изменить масштаб?
Поликарп. Не понял.
Герострат. Модели, которые ты делаешь, – все они примерно одного размера.
Поликарп. Почему же? Есть больше, есть меньше.
Герострат. Не меньше локтя и не больше двух. А я предлагаю тебе резко изменить масштаб. Например, сделать модель величиной с ноготь.
Поликарп. Для чего?
Герострат. Чтобы носить на груди в виде талисмана.
Поликарп. Не пойдет.
Герострат. Почему?
Поликарп. Себестоимость велика, а прибыль маленькая.
Герострат. Почему?
Поликарп. Сделать такую миниатюру труднее, чем нормальную модель. Но покупатель-то этого не понимает. Ему обидно будет выкладывать большие деньги за такое малое изделие.
Герострат. Хорошо. Тогда увеличь масштаб. Сделай сборную модель величиной с комнату или небольшой дом.
Поликарп. Кому это нужно.
Герострат. Мало ли кому? Римлянам. Любой богатый патриций, я думаю, с удовольствием поставит у себя в имении гигантскую копию одного из чудес света. И платят они не драхмами, а сестерциями.
Поликарп. У тебя есть на примете заказчик? Хотя бы один?
Герострат. Нет, но...
Поликарп. Когда будут,приходи.
Герострат. Так ты не дашь мне денег на мрамор?
Поликарп. Нет.
Герострат. О Артемида! Не верь жителям этого города! Не тебе они поклоняются, о нет! Их кумир – деньги!
Поликарп. Прекрасный монолог, Герострат. Почему бы тебе не вставить его в драму или трагедию? Тем более что для этого не надо покупать паросский мрамор, так что выйдет гораздо дешевле.
Герострат. Если бы вы знали, как вы все противны! Этот город пропах пошлостью!
Исчезает.
Деметрий. Значит,денег вы ему не дали?
Поликарп. Нет. Я ведь его знаю. Он купил бы этот мрамор, ухлопал деньги, а статую так бы и не закончил. Говорю вам: он не довел до конца ни одного дела. Ни о-д-н-о-г-о! Я уверен, что и детей у него не было по этой самой причине.
Никон. Неумения довести дело до конца?
Поликарп. Да.
Деметрий. И поэтому вы решили ему помочь?
Поликарп. Простите?
Деметрий. Вы соблазнили его жену Исмену до этого разговора или после?
Поликарп. Я не понимаю, какое отношение это имеет к делу, которое вы расследуете?
Деметрий. Имеет. Некоторое. Итак: когда это было? До или после?
Поликарп. ...Но вы должны понять. Это не было так, как это обычно бывает.
Деметрий. То есть?
Поликарп. Я не соблазнял ее.
Деметрий. Значит, она соблазнила вас?
Поликарп. Нет... Это все не так... Мы оба ...я и Исмена ...очень одинокие люди...
Д емет рий. Герострат знал о том, что вы спите с его женой?
Поликарп. Это громко сказано: спите! Было-то всего раза два или три. Это не называется – «спите»!
Деметрий. Хорошо, пусть будет так. Но он знал об этом?
Поликарп. Не знаю. Думаю, что нет.
Деметрий. Почему вы так уверены в этом?
Поликарп. Я не уверен. Но я предполагаю. Он был настолько занят самим собой, что другие люди его не интересовали.
Деметрий. В том числе и собственная жена?
Поликарп. Жена – в последнюю очередь.
Деметрий. А если бы он об этом узнал, как бы, по–вашему, он... какова бы была его реакция?
Поликарп. Понятия не имею. Это зависит от той роли, которую ему захотелось бы принять на себя в этот момент: разгневанного мужа, готового на все, лишь бы отомстить, или, к примеру, мудрого философа, который одинаково равнодушно приемлет дары судьбы и ее удары.
Деметрий. Что, по-вашему, побудило его поджечь храм?
Поликарп. Понятия не имею. Чтобы ответить на этот вопрос, надо быть Геростратом.
Деметрий. Благодарю вас, господин Поликарп. На сегодня у меня все.
Поликарп выходит. Входит Исмена. Это замечательно красивая женщина. Держится напряженно, но манера говорить у нее – как у человека, твердо уверенного в своей правоте. Мир представляется ей простым и ясным.
Деметрий. Садитесь, пожалуйста. Мы где-то встречались, кажется?
Исмена. Благодарю. Не помню. Может быть.
Деметрий. Вы знаете, что город бурлит?
Исмена. Еще бы! Я вышла утром на улицу – и тут же вернулась. Все смотрят на меня, как на прокаженную. Будто это я подожгла. Или по крайней мере была соучастницей!
Деметрий. Толпа слепа.
Исмена. Если есть в этом городе человек, который меньше всех был осведомлен о замыслах моего покойного мужа, так это я.
Деметрий. Он никогда не советовался с вами?
Исмена. Он вообще ни с кем не советовался! Это был деспот, который считал, что он умнее всех. Один дурак, другой осел, третий ничтожество...только он один умный. Я ему говорила: бери пример с меня. Почему я ни с кем не ссорюсь? Потомучто ссоры – самая бессмысленная вещь на свете. От них никакой пользы. Ну что хорошего от того, что ты обзовешь кого-то дураком? Если он на самом деле дурак, умнее он от этого не станет, верно?
Деметрий. Безусловно.
Исмена. А если он не дурак, тогда дурак тот, кто утверждает, что он дурак. Разве то, что я говорила ему, нелогично?
Деметрий. Логично.
Исмена. Но он не желал слушать.
Деметрий. У талантливых людей часто бывает тяжелый характер.
Исмена. Ах, оставьте! Я этого не принимаю...Человек должен собой владеть! Если я, женщина, умею это, почему бы ему, мужчине, не поступать так же? Ведь вы, мужчины, утверждаете, что во всем превосходите женщин.
Деметрий. Видите ли, не все люди одинаково умеют...
Исмена. Глупости! Все мужчины всегда защищают друг друга. Я ему говорила: талант у тебя есть. Чтобы продвинуться, тебе нужны деньги. Есть масса богатых людей с деньгами, но без таланта. Они были бы рады и счастливы помочь молодому дарованию, чтобы прославить тем самым и свое имя. Что бы я сделала на твоем месте? Постаралась бы завязать отношения с этими людьми! Логично?
Деметрий. Бесспорно.
Исмена. Так вот – он делал все наоборот. Поверьте мне: люди хотели ему помочь. От него требовалось только одно: не грубить им! Не плевать им в лицо! Не насмехаться над их бездарностью. Поверьте: если бы я была на его месте, я бы давным давно была богата и известна.
Деметрий. Как я понимаю, мира в вашей семье не было?
Исмена. Не по моей вине! Когда мы поженились, мой отец объяснил мне, как это важно, чтобы у художника в доме были нормальные условия для работы, так что со своей стороны я делала все возможное и невозможное.
Деметрий. Детей у вас нет и не было – если я не ошибаюсь?
Исмена. Да, к сожалению. Может быть, дети изменили бы его к лучшему. Дети скрепляют семью. Человек, который заботится о детях, не так эгоистичен. Он думает не только о своих прихотях, но и об интересах других. Не всегда, конечно, но обычно это так. Поэтому я очень хотела иметь детей, но боги нам их не дали.
Деметрий. Герострат тоже хотел детей?
Исмена. В первые годы нашего брака – очень!
Деметрий. А потом?
Исмена. Потом мы старались не касаться этой темы.
Деметрий. Вы молились Артемиде?
Исмена. А как же?! Неужели вы думаете, что я не делала все возможное – все, что следует делать в таких случаях?
Деметрий. Герострат обвинял вас в том, что у вас нет ребенка?
Исмена. Меня?? Если у нас не было детей, то отнюдь не по моей вине. Я надеюсь, вам это понятно.
Деметрий. М-м, да... пожалуй.
Исмена. Если бы он поехал лечиться, как я ему советовала, то... Но он был упрям, как осел.
Деметрий. Скажите, а он тоже молился Артемиде?
Исмена. Он часто бывал в храме. Без меня. Я знаю это от других людей. Из этого логично заключить, что он там молился. Ради чего же он туда ходил?
Деметрий. Вы молились и он молился, но Артемида не вняла вашим молитвам и не дала вам детей.
Исмена. К сожалению, именно так.
Деметрий. Не логично ли предположить, что он был за это сердит на богиню?
Исмена. Логично. Но Герострат не имел ничего общего с логикой.
Деметрий. Его поступок настолько дик, что я просто затрудняюсь объяснить его.
Исмена. Я тоже. Но он давно уже перестал меня удивлять. Я имею в виду, что уже несколько лет назад я себе сказала: Исмена, посмотри правде в глаза. От этого человека ты можешь ожидать всего... Но даже в самом кошмарном сне мне не приходило в голову, что он подожжет величайшую святыню своего города, красивейший храм Греции, одно из семи чудес света... Как вообще такое могло случиться в наш просвещенный век? В таком демократическом обществе, как наше?
Деме рий. Бестактный и, может быть, вообще глупый вопрос: как же вы поженились? Ведь вы... такие разные?
Исмена. Мы оба были молоды и гпупы. Он получил заказ на строительство у нас в Милете. Я была очень красива в молодости...
Деметрий. Сударыня, вы и сейчас очень красивы!!
Исмена. Он утверждал, что я похожа на статую Артемиды в его родном городе.
Деметрий. Ну конечно же! Он совершенно прав! Вот почему ваше лицо мне показалось таким знакомым!... Никон!
Никон. Действительно, большое сходство.
Исмена. Он был молодой, красивый архитектор. В двадцать лет получил такой заказ...Кто же мог знать, что ничего из него не выйдет? Он очаровал весь город, не только меня.
Деметрий. Так он видел в вас Артемиду?
Исмена (смущаясь). В первые годы нашего брака он звал меня «моя богиня».
Герострат отделяется от стены.
Герострат. Не в первые годы, а в первые месяцы.
Исмена (распустив волосы). Я не могу понять, почему у нас все разладилось! Ведь было так хорошо!
Герострат (гладит ее по голове). Знаешь что? ...Давай попробуем начать все сначала. Мы молоды, вся жизнь впереди. На нашем небе нет ни облачка.
Исмена. Ты такой умный! Такой талантливыйI Вся Греция будет у твоих ног!
Герострат. Артемида моя! (Целует ее.)
Исмена. Ты только должен понять и принять правила игры. Большинство людей гораздо глупее тебя, ты должен помнить об этом.
Герострат. Да, моя богиня!
Исмена. А ты постоянно меняешь и усложняешь правила – поэтому люди тебя не понимают.
Герострат. Мне надоедает.
Исмена. И их обижает, что тебе наплевать на их чувства.
Герострат. Наверное, ты права.
Исмена. Не наверное, я действительно права! (Обнимает его и кладет его голову к себе на колени.) Слушайся свою жену! И у тебя будет все хорошо!
Герострат. Да.
Исмена. Твои слова могут жалить, как стрелы. Но если ты захочешь – они слаще меда. Перед тобой никто не устоит . Только слушайся меня. Ведь я тебе желаю добра.
Герострат. Да, конечно.
Исмена. У тебя мощь и напор, как у горного потока. А я твои берега. Если бы не берега, поток разлился бы и никогда не достиг моря. А так – берега направляют его.
Герострат. Да, ты права... Но иногда я чувствую, что в берегах мне тесно.
Исмена. И тогда ты бушуешь и сметаешь встречные камни.
Герострат. Да.
Исмена. А этого делать не надо. Камни не виноваты, что попались тебе на пути.
Герострат. Да. Но меня это злит. Мне хочется, чтобы они не путались под ногами.
Исмена. Пусть путаются! Поток только красивее, когда ему приходится преодолевать препятствия.
Герострат. Но никому не приходит в голову спросить,что испытывает поток, зажатый берегами, когда ему приходится тысячу раз расшибать лоб об эти проклятые камни! Все только любуются брызгами и пеной!
Исмена. Но почему же они проклятые?
Герострат (высвобождается из ее руки встает с колен). Потому что инертные! Инертность – это проклятие, это смерть – неужели ты не чувствуешь?
Исмена. Но таковы правила, дорогой, таковы правила! Разве мы устанавливаем правила? Не мы, верно?
Герострат. Да, к сожалению.
Исмена. Их устанавливают боги! Они же распределяют роли: тебе суждено быть потоком, мне берегами, а кому-то инертным камнем.
Герострат. Ты права.
Исмена. Конечно, я права! (Безуспешно пытается снова положить его голову к себе на колени.)
Герострат. Но это ужасно скучно...
Исмена. А какое-такое веселье ты хочешь от жизни?
Герострат. Не знаю.
Исмена. Пойми: жизнь построена не на веселье, а на правилах, и человек должен этим правилам покориться.
Герострат. Да, да, конечно...
Исмена. Что говорит пословица! Покорных судьба ведет, а непокорных тащит.
Герострат. Да. (Сидит, обхватив голову руками, уставясъ в одну точку.)
Исмена. А ведь пословицы не рождаются просто так. В них заключена мудрость многих поколений. И не просто мудрость, но и опыт тоже.
Герострат. Наверно поэтому я их и не выношу...
Исмена. Кого?
Герострат. Пословицы! Что может сказать потоку опыт, накопленный камнями? А?
Исмена. Послушай, ты... ты... ты просто...
Герострат. Нет, это ты послушай! Я слушал! Теперь твоя очередь. Что может дать потоку ваша каменная мудрость? Ваш окаменевший опыт?
Исмена. Герострат...
Герострат. Что, Герострат? Да я предпочитаю тысячу раз разбить свой лоб об эти подлые камни, чем буду следовать вашим гнусным пословицам! Поняла?!
Исмена. Что ты кричишь?
Герострат. Я? Я кричу? Да я спокоен! Ты что? Не видишь, что я спокоен? Как камень в болоте. Как камень в болоте, у которого нет берегов.
Исмена. Герострат, ты опять...
Герострат. Ты представляешь себе? Да встань! Встань наконец дура! (Грубо подымает ее). Все это, все это вокруг – одно гигантское болото. Океан болота! Без берегов! И внутри этого тихого и благополучного болота – камень. Благоразумный и тихий. И этот камень – я!
Истерически хохоча, Герострат исчезает. Исмена принимает прежний облик.
Деметрий. Н-да... Он был не простой человек, ваш муж...
Исмена. Он был деспот! Капризный тиран!
Деметрий. У меня такое впечатление, что вы не очень потрясены его смертью?
Исмена. Я потрясена его преступлением! Это да. А его смертью?.. Я не дура. О нет.. Я не дура.
Деметрий. Ну что ж. На сегодня, пожалуй, все. Почтение остальным членам семейства. Никон, мы уходим.
КАРТИНА ВТОРАЯ
Кабинет Деметрия.
Деметрий, Никон и Каллимах. Это седой грузный человек лет 60. Он говорит с одышкой, грубым и низким голосом.
Деметрий. Садитесь, Каллимах.
Каллимах. Спасибо.
Деметрий. Вы знаете по какому делу вас вызвали?
Каллимах. Еще бы.
Деметрий. Как вы полагаете, что заставило Герострата сделать то, что он сделал?
Каллимах. Не полагаю, а знаю: подлость!
Деметрий. То есть как?
Каллимах. А вот так. Потому что подонок и сукин сын. Даром, что из такой семьи.
Деметрий. Он был ваш должник?
Каллимах. Должник? Да он, сволочь, жил на мой счет! Сколько он, падаль собачья, с меня денег вытянул!
Никон. А почему вы давали?
Каллимах. А как не дать? Первый раз я ссудил ему, когда он получил заказ построить храм Зевса в Милете. Десять лет назад или около того. Кто же мог подумать, что... Пришел он ко мне, заказ на руках, все честь по чести, только денег нет у него – материалы закупить. Помоги, говорит. Как не помочь? Свой, земляк, да из такой семьи – ему бы любой ссудил, да не у каждого водятся такие денежки. Я, старый дурак, думал: построит храм 3евсу, прославится на всю Грецию и город свой прославит – да неужели ж я в этом не поучаствую? «Поучаствовал»!
Деметрий. Вы выложили все свое состояние, Каллимах?
Каллимах. Ну да! Еще чего! Дурак-то я дурак, но не настолько. Вот теперь он меня лишил почти всего, когда храм сжег. Все расписки, все дела – все там хранилось. Как все, так и я.. (Всхлипывает.)
Деметрий. Честные люди и без расписок отдадут.
Каллимах. Где они, честные? Был один честный, говорят, да помер под забором. Да и то не в нашем городе.
Деметрий. Что ж вы с него – я имею в виду Герострата – через суд не потребовали?
Каллимах. Это сказать легко – через суд. Кто ж его засудит? Половина города за счет туристов живет, так захотят они его в яме сгноить? «Вот, господа, знаменитый храм Артемиды Эфесской, построил его Херсифрон, а правнука его мы посадили за неуплату долгов». Красиво? Вы же сами, все, меня живьем бы сожрали, если бы я на него в суд подал.
Деметрий. Положим. Ну а дальше? Как развивались ваши отношения?
Каллимах. А так и развивались! Я уж и ходить к нему перестал долг требовать, он сам ко мне ходил. Еще и еще требовал. Все, говорит, за раз отдам.
Никон. И вы давали?
Каллимах. А куда денешься? Так хоть надежда есть, что когда–нибудь вернет денежки, а поссорься с ним, так и вовсе можешь про них забыть. Как и не было.
Никон. Мне бы такого заимодавца!
Каллимах. У тебя кишка тонка. Твой отец кто? Лавочник?
Никон. Лавочник.
Каллимах. Оно и видно... Я вам так скажу: ссуди прощелыге сотню, и он у тебя в кулаке. Ссуди ему тысячу – и ты у него в руках.
Деметрий. Но закон...
Каллимах. «Закон»! Вы же следователь, мне вас учить насчет законов? Господин Эмпедокл, городской наш голова, он его покойного отца первый друг был. Господин Панкрат, городской наш прокурор, – он с его братом в карты играет. Господин судья – его невестке родной дядя. С тем сват, с тем кум, а с остальными просто друзья-приятели... Закон...
Деметрий. Итак, деньги он с вас тянул, вы давали, для чего же было храм поджигать?
Каллимах. Давать-то давал, но не столько, сколько ему требовалось. У него ведь, что ни месяц, новая идея. Приходит ко мне неделю назад...
Герострат отделяется от стены.
Герострат. Не неделю, а десять дней.
Каллимах. Пусть десять, не имеет значения.
Герострат. Слушай, Каллимах. Мне нужны деньги. Причем много.
Каллимах. А кому они не нужны? Мне тоже нужны. И чем больше, тем лучше.
Герострат. Но не так, как мне. Слушай внимательно и не корчи рожу, когда с тобой говорят.
Каллимах. Слушаю.
Герострат. Я задумал статую. Статую Артемиды.
Каллимах. Для кого?
Герострат. Для храма, разумеется.
Каллимах. Так ведь в храме уже есть статуя! Чем она плоха?
Герострат. Я не говорю, что она плоха, но моя будет лучше.
Каллимах. Это еще бабушка надвое сказала.
Герострат. Я вижу ее яснее, чем вижу тебя. Это будет великое произведение. Величайшее.
Каллимах. Ну что ж. Желаю удачи. Богиня тебе поможет.
Герострат. Сначала мне поможешь ты, а потом богиня. У меня на примете есть подходящий мрамор. И просят недорого. То есть относительно недорого.
Каллимах. Ну и хорошо, что недорого. Покупай и, как говорится, да пошлют тебе боги удачу.
Герострат. Перестань прикидываться. Это дело всей моей жизни.
Каллимах. Эту песню я уже десять лет слышу. Сначала храм, потом стелла, потом роспись, потом книга, потом...
Герострат. На этот раз это серьезно.
Каллимах. А когда это у тебя было не серьезно? У тебя всегда серьезно.
Герострат. Значит, не дашь?
Каллимах. Нет. Хватит.
Герострат. Ты знаешь, что меня больше всего поражает в таких людях, как ты, Каллимах?
Каллимах. Откуда же мне знать?
Герострат. Даже не жадность, а глупость. Как ты сделал свои миллионы, удивляюсь.
Каллимах. Дуракам везет, разве ты не слышал? Умникам, вроде тебя, боги дают разум и почет, а дуракам, вроде меня, – богатство.
Герострат. Послушай, Каллимах! Ты ведь хочешь заполучить обратно свои денежки? Не так ли?
Каллимах. Еще бы!
Герострат. Ну так помоги мне их заработать.
Каллимах. Знаешь что, милый? Я ведь, конечно, дурак, но не сумасшедший.
Герострат. Ты слышал басню про жадного пастуха, который пожалел хорошему человеку овцу, а в результате потерял все стадо?
Каллимах. Слышал. Еще бы не слышал. Я в своей жизни столько басен слышал, что, если бы за каждую давали по драхме, я бы десять раз разбогател на этом деле.
Герострат. А зря ты, Каллимах, пренебрегаешь народной мудростью. Она ведь для таких вот олухов, как ты, и существует.Вот, например, Ксенофонт – знал ты его, не так ли?
Каллимах. Ну, знал. Кто ж его не знал? Уважаемый человек. Не голь какая-нибудь.
Герострат. Да. Уважаемый человек, а страдал теми же пороками, что и ты – жадностью и глупостью. Очень скверное сочетание.
Каллимах. Причем здесь Ксенофонт?
Герострат. А жадность и глупость до добра не доводят. Тоже вот, как с тобой, был у него случай, что хороший человек попросил у него помощи. И он тоже отказал. Хотя хороший человек и предупреждал его, что боги не любят жадных, а если жадные еще и глупы при этом, то уж этого боги терпеть не могут..
Каллимах. Ты о чем это говоришь?
Герострат. Я? Ни о чем. Просто вспоминаю, какие неприятности произошли с Ксенофонтом.
Каллимах. Ты мне что, угрожаешь?
Герострат. Я? Ни в коем случае. Я тебя учу. Учу дурака житейской мудрости. В сущности, за одну эту учебу ты должен был бы скостить мне долг и дать деньги на мрамор.
Каллимах. А еще что? Ты уж давай говори, не стесняйся.
Герострат. Ксенофонт, умирая, очень раскаивался и хотел помочь тому хорошему человеку, да было поздно.
Каллимах. Хороший человек уже в яме сидит, я так понимаю.
Герострат. Может сидит, а может и не сидит. А если и сидит? Мало ли, кроме него, хороших людей на свете?
Каллимах. Знаешь что? Я, хоть и стар, а шакала от волка отличаю. На-ка, выкуси!
Показывает кукиш. Герострат исчезает.
Деметрий. Он вас шантажировал?
Каллимах. Пытался.
Деметрий. Были свидетели?
Каллимах. Какие свидетели? Один на один.
Никон. А если бы он подослал кого?
Каллимах. На то и щука в море, чтобы карась не дремал.
Деметрий. Значит, денег вы ему не дали и храм он поджег со злости?
Ка ллимах. Да уж не знаю с чего. С досады ли, со злости! Может, живот у него заболел, у гада. Откуда мне знать. А что в разные места толкался деньжонок занять – это точно. И нигде не получил – это тоже точно. И что все солидные люди хранили деньги свои и расписки деловые в храмовой казне – это тоже точно. Надежнее этого ведь и представить было нельзя, верно? И что зол он был на весь свет – это уж точнее точного.
Деметрий. Спасибо, Каллимах. Вы свободны.
Каллимах. У меня теперь кроме «спасибо» и не осталось ничего.
Никон. Мелочишка-то осталась? Пара десятков домов. Участки. Несколько тысяч голов скота.
Каллимах. Чужое – все вы мастера считать. Как заработать – тут вас нету, а на чужое пялиться – все вы готовы. (Уходит.)
Деметрий. Ну так что вы скажете?
Никон. Гнусный тип.
Деметрий. Вы про Герострата или про Каллимаха?
Никон. Про Каллимаха, конечно. Сквалыга. Вы знаете, как он нажил свои денежки?
Деметрий. Я-то? Еще бы! Но ни разу не попался.
Никон. И не попадется. А знаете почему?
Деметрий. Ну?
Никон. Потому что дурак. Герострат прав.
Деметрий. Дураки не делают миллионы.
Никон. Чтобы сделать миллион, не нужно ума. Нужен инстинкт. А в чем разница между интеллектом и инстинктом? Знаете? В том, что интеллект ошибается, а инстинкт никогда! Понаблюдайте, как паук ловит муху! Все его действия безошибочны, потому что инстинктивны. А умнейший философ нет-нет да и выкинет какую-нибудь глупость.
Д емет рий. Например, подожжет храм... Послушайте, Никон, мне неприятно говорить, но у меня к вам две покорнейшие просьбы.
Никон. Слушаю вас.
Деметрий. Это следствие веду я. Я чрезвычайно вам признателен за то, что вы взяли на себя труд записывать.
Никон. Мне платят за это деньги.
Деметрий. У меня эта писанина отрывала бы дорогое время. Но я вас настоятельно прошу воздерживаться от вопросов, реплик и прочего. Это раз. Второе. Я знаю, что у вашего поколения другие понятия и все такое. Я, правда, не понимаю, против чего именно вы протестуете, когда не моетесь, но острый запах пота мне мешает. Всего доброго.
Уходит.
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
Дом философа Аристарха.
Аристарх и Деметрий.
Аристарх. У философов, дорогой Деметрий, есть тот профессиональный недостаток, что они неспособны ответить прямо на прямо поставленный вопрос.
Д емет рий. И все же, господин Аристарх, вы были знакомы с Геростратом столько лет...
Аристарх. Мы даже учились вместе.
Деметрий. Тем более! Не может быть, чтобы у вас не было ни малейшего понятия о мотивах этого преступления.
Аристарх. И тем не менее... Выразить свое «Я» столь чудовищным способом!.. С другой стороны, этого следовало ожидать...
Деметрий. Чего именно? Поджога храма?
Аристарх. Необязательно. Но что-то такое носилось в воздухе, не так ли?
Деметрий. Не знаю! Мне этого не кажется.
Аристарх. Правда? А мне казалось, что это так очевидно... Что все это понимают... Видите ли, нашу эпоху можно определить по-разному. Одно из возможных определений: эпоха бессмысленных преступлений.
Деметрий. Недурно. Будучи следователем, я готов подтвердить под присягой, что во многих – я бы даже сказал, чересчур многих – случаях это определение наиболее точное.
Аристарх. Все зависит от масштаба и запросов личности. Пьяный столяр, скажем, безо всякой причины убивает прохожего, которого видит первый раз в жизни. Почему? Боги, быть может, знают. Я – нет.
Деметрий. Но Герострат ведь не пьяный столяр, не так ли?
Арист арх. Поэтому, вместо того чтобы убить прохожего, он поджег храм. Масштаб личности другой и другой, соответственно масштаб преступления, но поразительно сходство: они оба бессмысленны.
Деметрий. Да, это любопытная мысль.
Аристарх. Она наполовину ваша, так как ваши умело и неназойливо поставленные вопросы вызвали ее из небытия. Инициировать мысль, дорогой Деметрий, ничуть не менее важно, чем высказать ее. Идеи, как неродившиеся дети, взывают из небытия: родите нас! Но чтобы родить, нужны двое.
Деметрий. Благодарю вас. Скажите, когда вы видели Герострата в последний раз?
Аристарх. Дней десять назад. На вечеринке в доме его брата Поликарпа.
Деметрий. Поликарп устраивает вечеринки?
Аристарх. Его жена, Этра.
Действие переносится в дом Поликарпа и Этры.
Деметрий остается сидеть с краю, Никон и Аристарх присоединяются к гостям Этры. Это Герострат, Орест – человек неопределенного возраста с так называемой поэтической внешностью, и Родопа, худая девица, – из тех, что во всех странах и во все времена вертятся вокруг лиц, рассуждающих об искусстве. У всех в руках бокалы. Этра показывает гостям серию рисунков.
Аристарх. Превосходные наброски!
Этра. А Поликарп не хотел его брать с нами.
Орест. У мальчишки талант. Это бесспорно.
Аристарх. Вы знаете, сколько сейчас стоит раб, умеющий рисовать? Состояние!
Этра. А сколько стоил нам этот раб, вы знаете? Н и ч е г о!.. Это мы в Фивах. Поликарп купил его мать четырнадцать лет назад на Кипре...Это в Риме. Городские бани.
Родопа. Вот где бы я хотела побывать c тобой, Этра!
Этра. ...и оказалось, что она беременна. Родила мальчишку – и вот вам – такой талант! Пейте, господа, это критское вино.
Герострат. Оно превосходно.
Родопа (Этре). Дай, я хочу выпить из твоего бокала.
Этра. А это мы в Вавилоне.
Орест. Вавилон – это нечто!
Этра. А это снова Рим. Палладиум.
Родопа. А кто это рядом с вами?
Этра. Луций. Римский сенатор, мы с ним подружились. Но Рим, господа, надо видеть.
Орест. С меня хватает, что я вижу римских туристов.
Этра. Туристы это не то. Туристы – везде туристы, пялятся на достопримечательности и шляются по лавкам. Чтобы понять, что будущее за Римом, надо там побывать.
Аристарх. Да, я согласен. Парадоксальная ситуация, господа: римляне во многом еще варвары, но это единственно возможная преграда против мирового варварства. Я уж не говорю об их демократии, которую они так успешно переняли у нас.
Этра. Господа, почему вы не пьете?
Родопа. Я слышала, что в Риме модно хранить вино в свинцовых сосудах.
Этра . ...Это Коринф.
Родопа. Свинец придает вину непередаваемый вкус!
Этра. Я уже велела Поликарпу заказать сосуды из свинца.
Родопа. Когда такое вино выливают в огонь, игра пламени совершенно бесподобна!
Аристарх. Игра пламени – как игра ума: малое количество вина придает пламени очарование, большое – гасит его.
Родопа. Господа, кто-нибудь уже познакомился с этим магом-огнепоклонником?
Орест. А как же! Еще вчера!
Этра. Я видела его на Родосе прошлым летом.
Родопа. Говорят, это потрясающее зрелище!
Этра. Он зажигает огонь, а потом с помощью заклинаний делает с ним все, что захочет.
Аристарх. Например?
Этра. Он произносит несколько заклинаний по-персидски – и у вас отвисает челюсть. Он поднимает руку – и пламя вытягивается в такую... Ну...как бы это сказать... в такую огненную веревку.
Никон. Огненный жгут.
Этра. Точно! И этот жгут послушно следует за его ладонью. Ладонь вправо – и жгут вправо, ладонь влево – и огонь влево. Потом делает быстрое круговое движение – и жгут завивается винтом!.. Господа, почему вы не пьете?
Орест. Действительно, почему? Я тоже задаю себе этот вопрос.
Аристарх. Пока не ввели новые налоги на импорт.
Никон. Поликарп справится и с этим, не так ли?
Этра. Безусловно. Пейте, господа! Повторяю: настоящее критское вино.
Герострат. Жаль, что нельзя изваять пламя!
Этра. Герострат, лапочка, только я тебя понимаю! А больше никто-никто в целом свете!
Родопа. А что он еще делал с пламенем?
Этра. Колесо... Потом какие-то ихние священные знаки... Много всяких вещей.
Орест. Маги – они еще и не то могут...
Этра. Во всяком случае, когда через неделю после этого мы приплыли в Афины и я посмотрела там «Царя Эдипа» в новой интерпретации – впечатление было гораздо меньшим.
Орест. Они думают, что новая интерпретация – это по-новому расставленные декорации.
Аристарх. А что нового можно выжать из старика Эдипа?
Никон. Я бы выжал. Хотя и не занимаюсь театром.
Герострат. Например?
Никон. Эдип не убивал отца и не спал с матерью. На самом деле все было гораздо страшней.
Родопа. Браво!
Орест. А что может быть страшнее этого?
Этра. А разве ты еще не понял, Орест, что у бездны нет дна?
Аристарх. Ты покушаешься на национальные мифы, Никон?
Родопа. Ты покушаешься на наши святыни?
Никон. «На наши национальные святыни».
Этра. «На наши эллинские национальные святыни»!
Орест. На «наши самые святые в мире святыни». Истеблишмент объявит тебя врагом цивилизованного человечества.
Родопа. Сожрет!
Этра. Сожрет вместе с дерьмом. И не поморщится!
Никон. Пока что они меня не сожрали. Боятся подавиться.
Родопа. Пока что они тебе дали должность.
Орест. Такую должность я бы тоже непрочь! Вместо того чтобы по сто раз в день, за гроши, рассказывать туристам про храм и про Артемиду. Я уже не могу его видеть! Когда я вижу этот храм, мне хочется блевать. Герострат, прости, что я задеваю твои чувства.
Герострат. Ты объелся красотой, Орест.
Родопа. Тебе хочется блевать, глядя на наше национальное «чудо света», Орест?
Этра. Что скажут простые эфесские граждане, если услышат такое кощунство?
Аристарх. Да, Орест, что скажет знаменитое молчаливое большинство?
Никон. Чтобы получить от них должность, нужно быть им либо полезным, либо опасным. (Оресту.) Твои сатиры слишком беззубы. Чтобы заставить себя уважать, ты должен плевать им в лицо.
Этра. А еще лучше – мочиться.
Никон. И чем больше – тем неистовее они будут тебе рукоплескать!
Родопа. Этра, давай запишемся в огнепоклонники. Только вместе.
Никон. Как? Ты хочешь перенять культ наших врагов?
Орест. Наших исконных врагов!
Этра. Врагов всего доброго и светлого?
Орест. Которые сжигали наши города! Или это мы жгли их города? Не помню...
Аристарх. Ты хоть имеешь понятие, какая сложная у них религия? Одни законы ритуальной чистоты чего стоят!.
Родопа. Плевать! Плевать нам на ихнюю чистоту..
Этра. Мы будем огнепоклонники-реформисты.
Орест. Поклонение огню, но на современной основе.
Аристарх. Не огню как стихии, но огню как идее.
Никон. Отлично!
Аристарх. Этот вопрос непосредственно связан с моей теорией.
Орест. Да, конечно! Ради чего мы сегодня собрались!? Давай, Аристарх!
Арист арх. Дело в том, что в отличие от общепринятых взглядов...
Этра. Тебе налить еще?
Аристарх. Потом...
Родопа. Налей мне. Аристарх, мы слушаем.
Аристарх. ...в отличие от общепринятых взглядов...
Орест. И мне тоже.
Этра. Герострат – тебе?
Герострат. Спасибо, не сейчас.
Орест. Это коварное вино: чем больше пьешь, тем больше хочется.
Аристарх. Вы будете слушать или нет?
Этра. А что мы, по-твоему, делаем? Я просто наливаю вино, но мы все слушаем тебя внимательно.
Аристарх. В отличие от общепринятых взглядов не боги рождают народы, но народы рождают богов.
Герострат. Каким образом?
Родопа. На Крите знают, как делать вино. Хоть и без свинцовых сосудов.
Аристарх. Коллективная страстная вера людей – вот что рождает богов.
Этра. Это чересчур сложно...
Герострат. Это очень смелая мысль, Аристарх.
Орест. Революционная.
Родопа. Что бы сказал мой бедный папа, если бы услышал это? (Этре.) Налей мне еще в свой бокал.
Аристарх. Дело не в том, что эта мысль смелая или, там, революционная. А дело в том, что она верная ! Хотите доказательство? Чисто философское?
Орест. Валяй!
Аристарх. Не Аполлон даровал нам, грекам, художественный гений, но наоборот: острое чувство красоты и потребность ее выразить, столь характерные для нашего народа, родили этого прекрасного бога.
Родопа. Браво! Я горда.
Аристарх. И заметьте: родившись из нашей веры в него, он уже существует актуально и способен одарять нас и наших потомков.
Герострат. Это, бесспорно, одна из интереснейших идей, с которыми...
Аристарх. Второй пример: покровительница нашего города Артемида.
Орест. Ни слова про Артемиду! А то я наблюю прямо здесь! На эту прекрасную мозаику!
Герострат. Орест, дай наконец послушать!
Аристарх. Боги существуют, причем существуют не только в воображении невежественной черни, но актуально! – но только до тех пор, пока люди верят в их существование. Обратите внимание: еще сто лет назад богиня совершала чудеса.
Родопа. И ты всерьез в это веришь?
Аристарх. Безусловно.
Родопа. Не смеши меня!
Герострат. Если бы – я выдвигаю чисто гипотетическую возможность – все вдруг перестали бы верить...
Этра. А кто верит? Чернь!
Герострат. ...если бы все перестали верить...
Аристарх. Да, да, да! Богиня умерла бы!
Орест. И не надо было бы про нее рассказывать туристам.
Родопа. На какие шиши жил бы наш город? И как бы Поликарп делал свои деньги? А Этра?
Аристарх. Что я особенно ценю в тебе, Герострат, – это то, что тебе ничего не надо разжевывать.
Орест. Герострат, когда я по сто раз на дню рассказываю туристам, как Артемида помогла твоему прадеду уложить балку архитрава...
Герострат. Не прадеду, а деду. Прадед не успел завершить.
Орест. ...я всякий раз жалею, что эта балка не упала ему на голову.
Герострат. Чем бы ты кормился тогда, болван? И чем бы вы все кормились?
Орест (Он пьян.) Мы бы жили в благородной бедности.
Родопа. Как ты можешь верить во всю эту чушь, Аристарх? Чудеса и все такое? Ты! Философ!
Этра. Это же все самовнушение! Или он нас разыгрывает.
Аристарх. Безусловно – самовнушение. Но дело в том – и этого вы не хотите понять, – что именно самовнушение рождает богов и сообщает им силу. А наше поколение верит с ленцой, с сомнением, или не верит вовсе, поэтому сила богов тает и блекнет, как блекнет тень на стене.
Орест. Я напишу на эту тему стих. Тень на стене. В стене уже слышится тень.
Герострат. Все это прекрасно, но остается неразрешенным вопрос: если не боги создали людей, то кто?
Никон. Сами родились. Как черви в грязи.
Орест. Это коварное вино, я могу забытъ, напомните мне завтра: тени родились, как черви в грязи...
Аристарх. На самом деле это надуманная трудность.
Герострат. Почему?
Аристарх. Допустим, я скажу: некто Икс создал людей. Следующий вопрос напрашивается сам собой.
Никон. Кто создал этот Икс?
Аристарх. Совершенно верно. И это бессмысленно, потому что ответа нет ни у кого.
Орест (пьяный, скандирует). Сами родились, как черви в грязи!
Родопа и прочие присоединяются:
– Сами родились, как черви в грязи!
– Сами родились, как черви в грязи! .
– Сами родились, как черви в грязи!
Аристарх. Теперь наконец я могу продемонстрировать созидательный элемент моей теории.
Орест (пьяный). Валяй, Аристарх! Валяй, сраный философ!
Аристарх. Я утверждаю, что ничто так не характеризует народ, как его боги: ни внешний вид, ни привычки, ни искусство, ни наука – ничего! Если вы хотите узнать истинную цену, истинный потенциал любого народа – обратитесь к его богам. Дикие варвары родили диких, кровожадных богов. Цивилизованные, культурные греки родили обитателей Олимпа.
Орест. Это мы-то цивилизованные? Мы жалкая провинция! В Риме есть сицилийское вино, которое... ничего не помню...
Аристарх. На месте властей я обратился бы к народу: «Граждане! Во имя наших общих интересов – давайте верить! Совместная вера вольет новые силы в Артемиду, и она воздаст нам сторицей»!
Герострат. Это чрезвычайно интересная теория, Аристарх.
Никон. В высшей степени.
Аристарх. Я надеюсь.
Герострат. По-твоему выходит, что смертный, содействующий ослаблению веры в своих согражданах, является как бы богоубийцей?
Аристарх. Безусловно.
Герострат. Но, став богоубийцей, он делается равновелик богам... То есть сам становится по-своему бессмертным.
Никон. Это интересный диалектический поворот, согласитесь, Аристарх.
Аристарх. Я должен это обдумать.
Герострат. Но только не сейчас. Сейчас подумай и скажи: где мне взять денег?
Орест. И мне!
Герострат. Заткнись, Орест! Дело в том, что я задумал потрясающую статую Артемиды.
Орест. Опять Артемида? Этра, это семейство меня убьет!
Герострат. Я присмотрел великолепный мрамор, но у меня нет денег его купить.
Орест. Я сам себе напишу на эту тему эпитафию. Напомните мне об этом завтра.
Аристарх. Дорогой мой, когда же это у философов были деньги? Но я дам тебе совет, который тебя выручит: продай своего раба. Он здоровый парень и может работать на галерах. За галерных рабов сейчас отлично платят. Я подумываю о том, чтобы продать парочку своих, пока цены держатся.
Герострат. Это недурная идея. Хотя мне было бы нелегко это сделать.
Аристарх. Подумай.
Герострат. Подумаю... Послушай, есть еще одно следствие изтвоей теории. Если вера способна создавать богов, то обожествлется любой предмет страстной веры. Например, идея. Или теория.
Аристарх. Безусловно.
Герострат. ...Дело в том, что он сын моей кормилицы и мой молочный брат. Он вырос рядом со мной. Ей будет неприятно, если я его продам. Тем более – на галеры.
Этра. Ты не обязан ей сообщать, кому и куда ты его продал.
Герострат. Это верно. Но с кем мы тогда останемся? Эвфебий уже стар и неспособен выполнять тяжелую работу.
Родопа (пьяная). Продай его!
Герострат. Он ничего не стоит.
Родопа. Тем более!
Аристарх. В мире тысячи рабов и так мало по-настоящему прекрасных статуй!
Этра. Он прав, Герострат, искусство требует жертв.
Орест. Я засыпаю. Пошли домой...
Вся компания рассеивается. На сцене остаются только Деметрий и Никон. Пауза.
Деметрий. Почему вы мне не сказали, что были знакомы с Геростратом?
Никон (отчетливо). Потому что вы не спрашивали.
КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ
Дом Клеи. Клея, Деметрий и Никон.
Клея. Да поймите же вы, наконец, что Герострат был единственный человек в этом городе, который был неспособен сжечь этот храм!
Деметрий. А все остальные сто тысяч жителей – способны?
Клея. Да.
Деметрий. Я понимаю, что вы мать и потому пристрастны, но все-таки не следует настолько преступать границы здравого смысла.
Клея (не слушая его). Герострат – единственный в этом городе, кто действительно любил храм, любил со страстью художника. Ради него самого, а не потому, что он приносит доходы и тешит национальное тщеславие.
Деметрий. Но разве мало случаев, сударыня, когда человек убивает того, кого любит? И, кроме того, – свидетели. Пять свидетелей. И все показывают одно и то же.
Клея. Что они показывают? Что храм горел и внутри был Герострат? Разве это означает, что именно он поджег?
Деметрий. А что же он там делал?
Клея. Может быть, хотел потушить – вам это не приходило в голову?
Деметрий. Послушайте, сударыня, все свидетели – достойные и уважаемые граждане. Сговор между ними исключен. Я их допрашивал сразу же после поджога. Да, кроме того, опытный следователь носом чует, когда его пытаются обмануть.
Клея. «Достойные и уважаемые граждане»! Вы что, не знаете, как вели себя наши граждане в это время? Как ринулись в огонь – не тушить, нет! Искать золото и грабить храмовую казну! Если бы они с тем же рвением тушили пожар, храм удалось бы спасти...
Деметрий. Но Герострат...
Клея. Герострат был настоящий художник! Хоть после него и не осталось ни одной законченной работы...
Деметрий. Не смею спорить.
Клея. Он часто гулял со мной возле храма и всегда описывал его так, чтобы я могла как бы заново увидеть его, несмотря на слепоту, и в своих описаниях ни разу не повторялся.
Деметрий. Когда вы гуляли с ним в последний раз? Я имею в виду – возле храма?
Клея. А в другие места он меня и не водил. Накануне пожара.
Деметрий. Это интересно. В котором часу?
Клея. Какое это имеет значение? Я не помню точно. После обеда. Часа в четыре, может быть.
Герострат отделяется от стены.
Герострат. Нет, мама, это было позже. Многие лавки были уже закрыты.
Деметрий. Вы вышли из дому и направились прямо к храму?
Клея. Да.
Деметрий. Той же дорогой, что всегда?
Клея. Да.
Деметрий. И вы не заметили ничего необычного в поведении сына?
Клея. Ничего необычного. Я себя чувствовала неважно, у меня болели суставы, поэтому он был особенно предупредителен.
Герострат (берет мать под руку). Может быть, ты хочешь отдохнуть?
Клея. Нет, посидим перед храмом. Он еще не виден?
Герострат. Нет. Сейчас обогнем этот уродливый дом Каллимаха и...
Клея. Как твои дела, сын мой? Достал деньги для статуи?
Герострат. Нет. Я вообще оставил эту идею.
Клея. Жаль. Хотя я все равно не смогла бы ее увидеть.
Герострат. Ты единственная, кто ее уже видел. Все они не увидели бы в ней ничего, как они не видят храма... Еще немножко, еще десяток шагов, и он откроется. Ты знаешь, у меня, наверное, чересчур сильное воображение.
Клея. Для художника это не беда.
Герострат. Как сказать... Я думаю, именно это мне и мешает... Вот, например, я задумаю что-нибудь, ну хоть эту статую. Ни о чем другом не могу даже думать.
Клея. Отлично!
Герострат. Но через какое-то время свое произведение я представляю себе так ясно, во всех мельчайших деталях, что даже если бы оно стояло передо мной в мраморе, это ровно ничего ему не добавило бы. Статуя готова, и она прекрасна. Осталась только техническая работа: взять кусок мрамора и изваять ее.
Клея. И тебе уже становится неинтересно.
Герострат. Да. ...Ну вот мы и пришли. Вот он. Солнце почти зашло. Я люблю это время. Тени от колонн – эта чересполосица черного и белого... А как ослепительно сверкает архитрав, мама! Он пылает!.. А колоннада уже в тени. Рельефы в основаниях колонн теряют четкость. Но архитрав и фронтон все еще горят!.. Какое великолепие!.. О боги! За один только этот храм вы должны были бы простить людям всю их пошлость, глупость и злобу!.. Только вершина фронтона – она одна освещена. Еще мгновение... Все.
Клея. Спасибо, сын. Я видела.
Герострат. Сейчас сумерки нежными руками размажут тени и сотрут их, но до этого будет царствовать цвет. При ослепительном солнце цвета бледнеют, а в темноте не видны. Но сейчас – их время. Какое изумительное сочетание: зеленые кроны деревьев на фоне розового неба!.. Сегодня необычный свет, мама. Одновременно нежный и глубокий. И какой-то тревожный.
Герострат исчезает.
Деметрий. Значит, что-то необычное все-таки было?
Клея. Для истинного художника каждый день необычен и свеж – как для ребенка.
Деметрий. Герострат употребил интересное слово. Он сказал, что архитрав пылает и что это великолепно.
Клея. Вы что, ни разу не видели, как солнце отражается в полированном мраморе?.. Вы знаете, мне иногда кажется, что в этом городе живут слепорожденные.
Деметрий, Никон и Клея уходят.
Начинается пантомима.
Поликарп танцует с моделями храма. Этра с Родопой. Каллимах со смазливым мальчиком. Аристарх с рабом, записывающим мысли философа на дощечке. Орест с бутылкой, в окружении туристов. Исмена идет по невидимой прямой, приставив к вискам ладони, чтобы не отвлекаться происходящим справа и слева от нее...
КАРТИНА ПЯТАЯ
Кабинет городского головы Эмпедокла.
Эмпедокл и Деметрий.
Эмпедокл. Вы сами знаете, дорогой Деметрий, что творится в городе. Только поэтому я и тороплю вас.
Деметрий. Да, положение действительно взрывоопасно.
Эмпедокл. В случае чего можно, конечно, пустить в ход войска, они наготове, но это значит наверняка проиграть на следующих выборах. Кто-кто, а Сосфен сумеет сыграть на этом.
Деметрий. Но следствие еще не закончено. Выяснить истину за столь короткий срок...
Эмпедокл. Согласен с вами. Но дело в том, что толпу не интересует истина! Толпа – это безмозглое чудовище. То, что вы ей говорите, должно быть ясно, просто и понятно любому дураку. Но совсем не обязательно, чтобы вы ей говорили истину. В этом секрет политического успеха.
Деметрий. Это очень интересная мысль, господин городской голова. И очень поучительная. Я хочу выдвинуть свою кандидатуру на должность городского прокурора в следующую каденцию. Этот урок поистине бесценен.
Эмпедокл. Против Панкрата?
Деметрий. А что? Он разве купил эту должность? Я думал, что она выборная.
Эмпедокл. Разумеется, но...
Деметрий. Я рассчитываю на вашу поддержку, господин Эмпедокл.
Эмпедокл. На мою?!
Деметрий. Моя мне обеспечена. На вашу.
Эмпедокл. Но я... Я связан обещанием...
Деметрий. Впрочем, это дело не сегодняшнего дня. Так что вернемся лучше к этому бастарду, к Герострату.
Эмпедокл. Действительно, подлый тип.
Деметрий. Когда я назвал его бастардом, я не имел в виду, что он подлый тип. Я просто констатировал факт, что тот, кто считается его отцом, не был таковым на самом деле.
Эмпедокл. Вот как?
Деметрий. Да.Такие дела случаются в хорошем обществе. Не так ли?
Эмпедокл. Да... иногда...
Деметрий. Муж, скажем, уезжает ваять фриз в храме Аполлона в чужой город. Например, в Милет. Жена, скажем, остается, чтобы ухаживать за престарелыми родителями. Это похвально, не так ли, господин Эмпедокл?
Эмпедокл. Несомненно.
Деметрий. Чтобы скрасить ее одиночество, ее навещают подруги детства и друзья мужа, что опять-таки достойно похвалы. И бывает так, что в минуту отчаяния и слабости супружеский долг и дружеская верность оказываются беззащитным островком перед всезатопляющим морем страсти...
Эмпедокл. Вы, действительно, превосходный следователь, Деметрий.
Деметрий. Какое-то шестое чувство подсказывало мне, что вы меня оцените, господин городской голова.
Эмпедокл. Я уверен, что вы прекрасно справитесь с должностью городского прокурора. Панкрат, пожалуй, действительно стал староват.
Деметрий. А жизнь становится сложнее. И задачи, которые она ставит перед нами, – тоже. В этом смысле поджог храма – угрожающий симптом неблагополучия.
Эмпедокл. Да, вы правы.
Деметрий. Когда вы видели в последний раз Герострата, господин Эмпедокл?
Эмпедокл. Вы хотите привлечь к следствию даже городского голову?
Деметрий. Нет, что вы. Хотя городской совет, от имени которого проводится следствие, не ограничил круг лиц, которых мне разрешено допрашивать. Это во-первых. Но, во-вторых, и в этом все дело, мне нужна ваша поддержка на следующих выборах.Если партия Сосфена сумеет вас скинуть, ваша поддержка не будет стоить ломаного гроша. В-третьих, – чтобы они не смогли этого сделать, я должен иметь на руках все карты. Поэтому я и спрашиваю: когда вы видели Герострата в последний раз, господин Эмпедокл?
Эмпедокл. Как я могу быть уверен, что сведения, которые вы получите от меня, не будут переданы моим противникам и использованы мне во вред?
Деметрий. Это, действительно, законный вопрос. Сосфен принял бы меня с распростертыми объятиями. Стоило мне только свистнуть.
Эмпедокл. Вот видите.
Деметрий. Но по зрелом размышлении я пришел к выводу, чтомне не стоит связываться с этими людьми, и вот почему. Передав им имеющуюся у меня информацию, я становлюсь бесполезным в их глазах. После победы на выборах они решат, что я им больше не нужен. Более того, опасен! Я бы на их месте решил именно так. А вы, дорогой Эмпедокл, совсем другое дело. Вы будете нуждаться во мне всегда.
Пауза.
Эмпедокл. Подумать только ...Из-за минутной слабости тридцать лет назад до гроба не иметь покоя ...О боги! Вы знаете, как они меня шантажировали? Всю жизнь!
Деметрий. ???
Эмпедокл. Это проклятое семейство.
Деметрий. Да, я понял.
Эмпедокл. Думаете, Андрокл не знал, что может произойти в его отсутствие? Как бы не так! Знал отлично. Я даже не уверен, не подстроил ли он это сознательно. Он доил меня, как корову! Всю жизнь! Сколько сил мне стоило обеспечивать его заказами! Скульптор-то он дерьмовый!
Деметрий. Я не разбираюсь в искусстве, но он считается...
Эмпедокл. А я разбираюсь! «Он считается»! Он считается потому, что он внук Херсифрона и потому, что я позаботился, чтобы он «считался»!.. Сколько денег я потратил, чтобы организовать восторженные отзывы! И не только из городской казны – свои собственные тоже! Ему все было мало! Он хотел еще и еще. А если я отказывался, он говорил: «Ну если не ради нашей дружбы, то сделай это ради нашего сына, Эмпедокл. Ты ведь так любишь этого мальчика, не правда ли?»
Деметрий. Он погиб в горах лет двенадцать назад, если не ошибаюсь.
Эмпедокл. Да.
Деметрий. У вас на глазах?..
Эмпедокл. Да! Сорвался в пропасть. Без моего участия!! Хотя Сосфен пытался намекать...
Деметрий. Разумеется, разумеется. Все знают, что вы друзья детства, и никто не поверил этим грязным намекам. Я помню, как вы плакали на его похоронах.
Эмпедокл. Я плакал не от горя. Это были слезы освобождения. Несколько лет и вправду было спокойно – почти спокойно. Клея не требовала многого.
Деметрий. Поликарп?
Эмпедокл. Поликарп? Поликарп – деловой малый. Я, конечно, помог ему встать на ноги. Городской совет выделил приличную льготную ссуду на расширение предприятия. Нашим представителям за рубежом вменено в обязанность рекламировать его модели – но это ведь приносит доход городу. Так-что в конечном счете город только выиграл.
Деметрий. А Герострат? Вы уверены, что он знал?
Эмпедокл. Ни в чем я не уверен. Мне кажется, что и он ни в чем не был уверен, даже если и чувствовал что-то. Может быть, кто-то ему намекнул – не знаю. Во всяком случае, он зачастил ко мне. Приходил в любое время. Когда вздумается. Ему было наплевать, занят я или нет. Расположен ли его видеть, хочется ли мне беседовать с ним. Впрочем, большей частью он молчал. Смотрел на меня внимательно, чуть прищурившись и молчал.
Герострат отделяется от стены.
Герострат. Эту привычку смотреть прищурившись я, наверно, усвоил от тебя, Эмпедокл. У моего отца ее не было, не так ли?
Эмпедокл. Да... кажется,не было...
Герострат. Я думаю, что прищур обостряет зрение. Я думаю, что люди инстинктивно щурятся, когда хотят увидеть то, что ускользает от рассеянного взгляда.
Эмпедокл. Возможно.
Герострат. Или когда свет слишком яркий.
Эмпедокл. Да, это тоже может быть.
Герострат. Или, когда обе эти причины вместе. У твоей дочери та же привычка, ты знаешь?
Эмпедокл. Да.
Герострат. Видимо, это наследственное.
Эмпедокл.Возможно.
Герострат. Вчера она гадала мне по руке.
Эмпедокл. С чего тебе вдруг захотелось гадать, Герострат?
Герострат. Мне? Это она захотела.
Эмпедокл. Вот как?
Герострат. Взяла мою руку, осмотрела со всех сторон. «У нас, говорит, Герострат, одинаковый рисунок ногтей и форма пальцев. У тебя, говорит, явно выраженная художественная натура и у меня тоже»! Потом говорит: «Но у тебя очень короткая линия жизни».
Эмпедокл. Это все вздор. Я в это не верю.
Герострат. Как знать? Может быть, я тоже умру молодым, как мой отец? Пойду гулять в горы ...с кем-нибудь, или мой корабль пойдет ко дну. Да мало ли что может приключиться? Можно просто заболеть и умереть.
Эмпедокл. Все в руках богов.
Герострат. Может быть, я не знаю. Есть люди, которые считают, что от человека ничего не зависит. Все – начиная, скажем, от насморка и кончая, скажем, победой на выборах – все зависит от воли богов. Но мне кажется, что кое-что зависит и от самого человека. Например, взять хотя бы тебя, Эмпедокл. Разве ты, если бы захотел, не мог бы найти для меня какую-нибудь синекуру?
Эмпедокл. Что это такое?
Герострат. Ты не знаешь языка римлян, Эмпедокл?
Эмпедокл. Для чего эллину язык варваров? Уж лучше я выучу язык наших исконных врагов – персов.
Герострат. Это такое модное слово. SINE – означает «без», а CURA – забота. Синекура – это должность, хорошо оплачиваемая и не требующая особого труда.
Эмпедокл. Да, я знаю, что у вашего поколения модно вставлять в речь латинские словечки.
Герострат. У твоей Панфеи каждое третье слово латинское, не так ли? Очень развитая девушка, и хорошенькая. Бутончик.
Эмпедокл. Послушай, Герострат... Ты ведь женатый человек.
Герострат. Какое это имеет значение?
Эмпедокл. Зачем ты дуришь девочке голову? Ты старше ее на двенадцать лет...
Герострат. Я вовсе не дурю ей голову! С чего ты взял? Мы время от времени встречаемся – ну так что? Наши отцы были друзья детства. Мы понимаем друг друга с полуслова. Что в этом дурного?
Эмпедокл. Нехорошо молоденькой девушке часто встречаться с женатым мужчиной, пусть даже и на людях.
Герострат. На людях или не на людях – какое это имеет значение для родственных душ? Сказано тебе, у нас даже пальцы одинаковой формы. Признайся честно – тебя больше волнует оппозиция, чем поведение дочери.
Эмпедокл. Меня волнуют тысячи вещей.
Герострат. Я знаю, что должность городского головы требует тяжелого труда, поэтому я и не рвусь к политической деятельности. Я согласен на синекуру. Ты ведь запомнил это слово? А политическая деятельность – не для меня. Я так и сказал Сосфену.
Эмпедокл. Сосфену? Что общего у тебя с Сосфеном?
Герострат. С Сосфеном у меня нет ничего общего. В искусстве он не разбирается, а дать мне синекуру не в его власти. Но вчера он меня встретил случайно на улице – или не случайно, кто знает? Обнял за плечи, зазвал к себе, угостил превосходным обедом...
Эмпедокл. О чем же он с тобой говорил?
Герострат. О том, о сем. О жизни. О семье. Спрашивал, почему я его сторонюсь. Что он всегда испытывал самые дружеские чувства к нашей семье. «Я знаю, что Эмпедокл к тебе чрезвычайно расположен, – сказал он, – и он как городской голова может сделать для тебя гораздо больше, чем я. Но мне недолго сидеть в оппозиции, Герострат. Может быть, через год ты будешь приятно удивлен, получив весомые доказательства моей дружбы».
Эмпедокл. Сосфен уверен, что через год сядет в мое кресло?
Герострат. У меня создалось впечатление, что да. Мне кажется,что у него есть какие-то козыри. А может, он хочет их заполучить.
Эмпедокл. А ты хочешь заполучить: сине...
Герострат. Синекуру.
Эмпедокл. Тебе не кажется, Герострат, что ты ведешь себя недостойно?
Герострат. Ты так думаешь?
Эмпедокл. Да, так я думаю. Именно так. У каких грязных типов ты прошел эту школу?
Герострат. Сосфен и его друзья думают иначе. (Исчезает.)
Деметрий. Почему вы отказали ему?
Эмпедокл. Видите ли... Возможно, просто сдали нервы... Потом, я не хотел, чтобы он окончательно скатился. О, боги! Сколько можно наказывать человека за минуту слабости?
Деметрий. Н-да...
Эмпедокл. Есть два вида шантажистов. Обычный шантажист берет с вас дань, своего рода налог, и при этом никогда не переходит границу возможного, никогда не загоняет вас в угол, не ставит в безвыходную ситуацию. Таким был Андрокл. С таким шантажом можно мириться. Трудно жить, но можно. Но Герострат... С ним никогда не знаешь, чего ждать завтра. Он способен зарезать курицу, несущую золотые яйца, причем даже не из любопытства, а так – потому что моча в голову ударит, потому что так ему хочется. Он даже не будет думать: а что потом? Главное для него, чтобы все было, как ему хочется. Сейчас, в эту минуту.
Деметрий. Вы боялись дать ему палец, чтобы не потерять руку?
Эмпедокл. Не только руку, но и голову.
КАРТИНА ШЕСТАЯ
Заседание Городского совета.
Застолом городской голова Эмпедокл, члены Совета и Деметрий, который делает доклад о результатах следствия.
Деметрий. Итак, господа члены Городского Совета, я изложил вам предположительные причины, приведшие Герострата к этому преступлению, и вы обсудили их. В заключение я бы хотел добавить несколько слов. Перечисляя эти причины, я был вынужден называть их в определенном порядке, но порядок этот отнюдь не отражает относительной важности каждой изних. Вполне возможно, что кому-то покажутся неудовлетворенные социальные притязания Герострата гораздо важнее, чем, скажем, подсознательное перенесение отвращения к жене, столь похожей на Артемиду, на саму богиню. Другим – решающим и роковым фактором покажется мстительное чувство по отношению к Артемиде из-за того, что богиня не дала Герострату детей. Я, лично, думаю, что, когда речь идет о столь неуравновешенном типе, как Герострат, любая из этих причин – и уж, конечно, все они вместе – могла привести к злодеянию. Но есть еще нечто – неуловимое, но существующее, что сделало возможным возникновение самой мысли о подобном преступлении, а потом – и ее исполнение. Это «нечто», господа члены Совета, гораздо опаснее, чем волнения черни, которых мы все так опасались. Чернь сожгла несколько лавок, растерзала семью иностранцев, поволновалась и успокоилась. А это «нечто» осталось. Вот на этом я бы и хотел закончить. Благодарю за внимание. (Садится.)
Эмпедокл. Позвольте мне от имени всего Городского Совета выразить глубокую признательность господину Деметрию за прекрасно проведенное следствие и, конечно, за впечатляющий доклад о его результатах. Этот отчет каждый из членов Совета получит в письменном виде в течение десяти дней. Я думаю, что в нынешнее тяжелое для города время наше политическое руководство, как никогда, нуждается в притоке свежих сил. Поэтому я бы горячо приветствовал господина Деметрия, если бы он согласился выставить свою кандидатуру на должность, скажем, городского прокурора. Надеюсь, что многие члены нашего уважаемого Совета присоединятся ко мне. А теперь, если нет вопросов к господину Деметрию, позвольте перейти к тому, ради чего в конечном счете мы здесь сегодня собрались. Теперь, когда причины этого ужасного преступления нам известны, мы должны решить...
Никон (из зала). Известны? Ничего еще вам не известно! (Пробираетс на авансцену.) Нет, господа! Ничего еще не закончено! Записывая протоколы, я был невольным свидетелем того следствия, которое проводил господин Деметрий. Мне было запрещено задавать вопросы и подавать реплики, но я тоже наблюдал, я тоже взвешивал, я тоже думал над этой загадкой, и выводы, к которым я пришел, решительно не совпадают с теми результатами, которые так талантливо и так наукообразно изложил перед вами лучший из наших следователей...
– Чтобы уничтожить долговые обязательства, надо сжечь храм? По этой логике надо сжечь дом, чтобы сварить обед. Ведь гораздо проще и безопаснее было бы просто убить заимодавца, а у Герострата были тысячи возможностей – я проверял это и могу доказать – были тысячи возможностей покончить с Каллимахом, не навлекая на себя подозрения. Полгорода были должниками Каллимаха, среди них люди весьма сомнительные: на них-то прежде всего и пало бы подозрение.
– «Артемида не дала им детей, поэтому он был сердит на богиню и поджег храм». В каждой десятой семье нет детей. Артемида не дает им. Каждый год, таким образом, в нашем огромном городе есть по крайней мере десять тысяч потенциальных поджигателей. Никто, однако, храма не поджигал.
– «Жена была похожа на Артемиду. Он ненавидел жену и перенес подсознательно свою ненависть на богиню». Прекрасно. Шедевр психоаналитического мышления. По этой логике, если у какого-то бездарного художника конфликт с братом, а брат похож на Аполлона, то естественная реакция – перенести ненависть к брату на бога искусства, лишившего беднягу творческих способностей, и разбить его статую.
Вот вам только три примера, но я мог бы и продолжить, чтобы опровергнуть в с е доводы, которые так талантливо изложил перед вами господин Деметрий – один за другим, один за другим... Выводы господина Деметрия основаны на тотальном игнорировании человеческой природы, на полном непонимании истинной пружины человеческих поступков, и – осмелюсь утверждать – хода истории. Такой пружиной является С т р а х. И не страх смерти, как ошибочно думают многие, но страх н е б ы т и я, страх з а б в е н и я.
Герострат отделяется от стены, становится за спиной Никона и кладет руку ему на плечо.
Какими бы отвлекающими занятиями ни занимали люди самих себя и друг друга – в глубине нашей души постоянно живет страх перед темной бездной забвения, на краю которой мы делаем наши мелкие пакости, совершаем наши убогие деяния, разрабатываем наши пошлые теории и ваяем наши бессмысленные статуи. На краю этой пропасти, в которую одно за другим валятся целые поколения! И вот мы, единственные из живых тварей, сознаем, каков ожидающий нас конец и готовы взвыть от ужаса, но вместо этого – лихорадочно строим, копим деньги, рожаем детей и хватаем от жизни все те ничтожные удовольствия, которые боги соблаговолили нам предоставить. И есть только один способ перейти эту страшную бездну, перейти не в небытие, но в вечность и стать равновеликим богам; только один мост, и этот мост – с л а в а ! Миллионы мечтают о ней, но лишь единицы способны на дерзновение. Ваши храмы рухнут, ваши дома разрушатся, ваши статуи будут разбиты, от ваших имен не останется следа. Но слава человека, дерзнувшего совершить поступок, потрясший все человечество, – слава его переживет века!! Я кончил.
Эмпедокл. Я... э... Мы выслушали... э... различные точки зрения, господа. Какие... э... будут предложения?
С места поднимается член Городского совета.
Член Городского совета. Я предлагаю предать память Герострата забвению. Он хотел славы? Он не получит ее! Мы обратимся с призывом ко всей Греции, ко всем людям доброй воли, ко всем, кому дороги ценности, ради которых мы живем: нигде, никогда, ни при каких обстоятельствах не упоминать имени этого человека. Как будто его и не было! Как будто его и не было!
Эмпедокл. Кто за это предложение? Прошу поднять руку. Кто против? Кто воздержался? Единогласно. Итак, господа, помните: мы постановили. Мы постановили!
Сцена погружается во мрак, а когда освещается снова, стола уже нет, и мы видим только Герострата и Никона. Во время монолога Никона появлется Клея.
Никон. Они «постановили»! ...Не худо было бы спросить, что постановил я! ...Здорово я их все-таки провел, а Герострат? Такую идею подкинуть грядущим векам – это ведь тоже на грани великого, согласись... Правда, под чужим именем. Под твоим. Что практически анонимно... Ты ведь не сердишься на меня за это, Герострат? Легче бы тебе было, если бы о тебе рассказывали басни, подобные тем, что ты слышал сейчас?.. О идиоты, идиоты! (Тихо смеется). Жажда славы – это максимум того, что могут вместить их мозги... Но в зтой моей версии о славе все-таки тоже есть размах. Согласись. В ней нет пошлости. Перекинуть мост в вечность – это ведь не каждому по плечу. Мне, например, нет... А ты теперь вечен – хотел ты этого или нет. Лучший способ сохранить имя – запретить его упоминать. Так что можешь даже считать, что я тебя спас. Спас твою честь, твое имя – от человеческой глупости. Конечно, идея, которую я им подсунул, не столь грандиозна, как твоя, но ведь твою-то они просто–напросто не поняли бы! Я даже не стал пытаться... (Обнимает Герострата.) Поверь мне, брат. Я их знаю лучше, чем ты.Тупые и трусливые, держащиеся за вчерашний день... Для них нет «завтра». Только культ мертвых. Культ предков и их богов. (Постепенно воспламеняется.) Сколько лет я сам мечтал взорвать это все к чертовой матери! Как-нибудь! Совершить нечто великое и страшное, чтобы мир содрогнулся, услышав обо мне. Но... не смог. Силенок не хватило. И признаюсь: никогда не мог я даже помыслить о том, что сделал ты.
(Отходит от Герострата и смотрит на него с восхищением.)
Но зато понял-то я почти сразу. Почти с первых же шагов следствия, которое вел этот надутый болван. Это пришло, как озарение! Я чувствовал себя, как тот древний человек, который впервые сумел сложить два и два. О-о-о, что это было за мгновние! Я причастился восторгу твоего отцеубийства, Герострат! Поднять руку на святыню... Какая прекрасная дерзость! И какое величие... Ты указал дорогу грядущим поколениям. Придет время, когда на земле не останется ни одной святыни. Ни одной!! И тогда этот проклятый мир рухнет сам собой! К черту предков! Какое нам дело до них и их протухшей мудрости, когда мы видим воочию, как протухли наши отцы. В мире есть только одна настоящая святыня – свободная, неограниченная воля человека! И только в ней он равновелик богам!!! ...Я сохраню память о тебе, Герострат, и передам ее грядущим поколениям. Это сейчас главное – сохранить память. Как острейшая приправа войдет она в их сонную, венозную кровь, чтобы не дать ей закиснуть. О, как они будут негодовать! Как будут пугать детей твоим примером, проклинать твое имя. Но покоя им уже не знать никогда. Они будут строить все новые и новые храмы, создавать новые святыни. Но на каждого созидателя найдется свой разрушитель, «новый Герострат» – так они будут называть его, а значит, и вспоминать о тебе тоже. У тебя не было детей Герострат? У тебя будут их тысячи! И когда-нибудь... Когда-нибудь один из них тоже правильно сложит два и два. И тогда... Тогда... Я вижу это яснее, чем даже ты, Герострат. (Всматривается в зал.) Тысячи тысяч твоих потомков создадут новый мир, в котором не останется ни одной святыни, ни одной! Это будет грандиозное зрелище: мир без святынь!! (Хохочет.) Я вижу его так отчетливо, как будто он уже на пороге. О, Герострат! Величайший из людей! Ты – вечен!
Клея. Он очень взволнованно говорит, сынок. Но почему от него так пахнет?
КОНЕЦ
Хайфа, 1984 год