Пьеса в трех действиях
Д Е Й С Т В У Ю Щ И Е Л И Ц А :
Владимир Михайлович Зернов, врач.
Владлен Степанович Разин, начальник строительства электростанции.
Елена Васильевна Лукина, малоизвестная писательница.
Слава, больной студент, которого Зернов сопровождает в больницу.
Соня, сестра Славы.
Квасов, монтажник.
Чугунов, шофёр.
Семенов, шофёр.
Зоя Сидорова.
Орхан-Оглы, отец погибшего на стройке инженера.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Холм в среднеазиатской долине. На вершине холма - огромный камень. Вдали горы. Где-то ниже, метрах в сорока, проходит шоссе, соединяющее долину и строющуюся в горах электростанцию. Три часа дня. Солнце. На сцене двое: Квасов и Семенов. Квасову лет 40–45. Это видавший виды монтажник. Семёнову 23 года. Он из тех суетливых и застенчивых людей, которые везде найдут, кому подчиняться. Они сидят под камнем. Квасов откупоривает бутылку водки. На газете хлеб, колбаса, помидоры и два граненых стакана.
Квасов. Машина-то на тормозах? Проверил?
Семенов (обеспокоенно). Вроде ставил. (Вскакивает и смотрит вниз на шоссе.)
Квасов (разливая водку). А то тут случай был. Один лапоть – вроде тебя – в горах первый раз, увидел знакомую бабу, выскочил... Будем здоровы! (Чокаются, выпивают.)
Семенов (слушает с жадным интересом). Ну?
Квасов. Что ну? Трали-вали, то да сё, треплется с ней, вдруг слышит грохот... Ты чего не закусываешь? Тебе за руль садиться.
Семенов. Я это... я ем. Дальше-то что?
Квасов. «Дальше»!... Машина в пропасть, вот что дальше. Только что с завода, новенькая.
Семенов (рассказ произвел на него впечатление). Тут не Россия... Тут надо в оба глядеть, а?
Квасов (снова разливает). Ну!
Семенов. У нас не так. У нас места ровные. (Внезапно вскакивает и смотрит на машину.) Стоит. (Садится.) Бьются, говорят, в горах?
Квасов. А то нет? Обрыдло мне здесь. В Сибирь подамся. Там северные плотют.
Семенов. А я думал, ты потому ушел, что поругался.
Квасов. Факт. Тут такие гады, что ой-ой-ой! Еще наплачешься...Ты где служил?
Семенов. В Германии.
Квасов. Я там был. Я ведь до Берлина дошел, медаль имею. Мы им там дали жизни. (Выпивает.)
Семенов. А немцы аккуратно живут. Мне понравилось.
Квасов (не слушая). Меня ведь офицером хотели сделать, сукой буду!
Семенов. Ну?
Квасов. Точно! Мне только гад один помешал. Но я не жалею. Плевать. А ты в армии тоже шоферил?
Семенов. Ага. Полковника возил. Хороший был полковник, за руку здоровался.
Квасов. Подумаешь! Я с министром за руку здоровался.
Семенов. Ну да?
Квасов. Факт. Приезжал сюда два года назад. Начальство перетрухало! Траншеи в посёлке были прорыты под водопровод – зарыли, чтобы вид не портили. Асфальт прямо в грязь клали. Потом снова отрывали.
Семенов. Иди ты!
Квасов. Точно тебе говорю. Он их, знаешь, как гонял? Мы турбину монтировали. Он подходит с целой свитой. Начальник цеха давай тут ему объяснять, а он как на него гаркнет: «Чего высуётесь, когда вас не спрашивают! В глазах рябит». А с нами, с работягами, здоровался за руку. «Не обижают они вас, ребята?» –говорит.
Семенов (восхищенно). Врешь!
Квасов. Точно тебе говорю. Был у нас один, прохиндей ещё тот, его давно выгнать собирались. Но сообразительный, подлец. «Который год, говорит, работаю, а мне квартиры не дают»!
Семенов. А министр?
Квасов. «Сегодня же, говорит, предоставить человеку квартиру»! Любят его.
Семенов. Хорошего человека сразу видать.
Квасов. Или Разин...
Семенов. А ты Разина тоже знаешь?
Квасов. А то нет! Это для тебя он Господь Бог, а я с ним ещё на Куйбышевской работал. Он тогда только начинал. Мастером.
Семенов.Что ж ты к нему не пошёл?
Квасов. Нет его сейчас. В Москве. А мне ждать неохота. Давай, говорю, расчёт и до свиданья.
Семенов. Я бы не уехал. Плотят хорошо.
Квасов. Хорошо?! Да я меньше двух кусков нигде не имел! А он,
сука, мне сто восемьдесят выводит. «Хорошо»!
Семенов. Да не... я ничего... я просто так сказал.
Квасов. А вообще-то надоело мне здесь. Горы эти... Чего в них хорошего?
Семенов. Да уж...
Квасов. До города шесть часов ехать по серпантину этому. В кино не попадёшь, выпить культурно негде. Даже телевизора нет.
Семенов. Телевизорам, говорят, горы мешают. Правда? Нет?
Квасов (он запьянел). Факт... А если я не желаю, чтоб без телевизора?
Слышен шум остановившейся машины. Семенов вскакивает, смотрит.
Семенов. Автобус. (Кричит.) Чего у тебя стряслось? (Голос снизу: «А чёрт его знает!» ). Пойду, погляжу. (Уходит.)
Квасов. Давай, дуй. Шоферам друг за дружку держаться надо. Это ты, Семенов, правильно. Хвалю. (Наливает остаток водки и выпивает.)
Один за другим появляются пассажиры автобуса: Зоя Сидорова, женщина лет 37-40, с вульгарным чувственным лицом; Елена Васильевна Лукина, малоизвестная писательница и очень красивая женщина 37 лет; Владимир Михайлович Зернов, врач, 40лет.
Зоя. Николай? А у нас автобус сломался.
Квасов. Привет. А ты куда?
Зоя. В город. А ты?
Квасов. И я туда же.
Зоя. Отгул взял?
К в асов. Расчет.
Зоя. А... Понятно. Сматываешься?
Квасов. Сматываюсь.
Зоя. Куда ж теперь?
Квасов. Россия большая. Места много.
Зоя. Попрощаться бы хоть зашел. Вроде знакомы были.
Квасов. Да я собирался, Зойка, кроме шуток.
Зоя. Чего ж не собрался? Адрес забыл?
Квасов. Ребята: с тем надо выпить, с другим.
Зоя. А я бы тебе что – пол-литра бы не поставила?
Квасов. Так уж получилось. Ты прости.
Зоя. А чего мне тебе прощать? Муж ты мне, что ли... (Молчание.)
Лукина. Какой вид отсюда!
Зернов. Да. Хорошо.
Лукина. Я представляю себе, как на этом холме стоял Тамерлан, а мимо текло его бесконечное войско.
Зернов. Может быть, этот холм насыпной. Он довольно правильной формы и единственный тут. Торчит, как гигантский волдырь.
Лукина. Действительно, как волдырь. Хорошее сравнение, подарите мне его, ладно?
Зернов. О, Господи! На здоровье. Хотя и на волдырь он похож мало. Скорее на бородавку.
Лукина. Не скромничайте. У вас образная речь. (Достает блокнот и записывает.)
Зернов. Если он насыпной, то это, наверное, могильный курган. Вполне может быть. Скажем, тот же Тамерлан истребил в этом ущелье несколько тысяч. Трупы засыпали землей, а сверху придавили камнем.
Лукина прячет блокнот, и они, прогуливаясь, скрываются за камнем.
Квасов. Слышь, Зойка! Айда со мной в Сибирь!
Зоя (недоверчиво). Не болтай.
Квасов. А чего? Поехали.
Зоя. Плачут там по мне. Прямо.
Квасов. И то правда. Баб везде хватает. Сиди тут.
Зоя. Тебя не спрошу! Где захочу, там и буду сидеть.
Квасов. А вообще-то в Сибири баб мало. Я ведь бывал там: на Братской был, на Красноярской, на Вилюйской. Мужиков больше. Научный факт.
Зоя. Где вас, кобелей, нет!
Квасов. Может, ты там и замуж выйдешь! (Смеется. Шлепает ее по спине. Зоя с яростью отвечает тем же.) Ты чего?
Зоя. Ничего!
Сидят нахохлившись. Позади них на камень взбираются Лукина и Зернов.
Лукина. А вы никогда не пробовали писать?
Зернов. Мой литературный опыт ограничивается одним стихотворением. Я сочинил его в детстве. Что-то вроде «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство». Прибежал к нашему литератору: «Федор Иваныч! Я стихи написал». Умный был старик. Напялил пенсне, прочел, взял двумя пальцами мои вирши, разорвал и говорит: «По-моему, Володя, это не твое призвание».
Лукина. Вы росли сиротой?
Зернов. Почти. Когда родителей забрали, меня, естественно, в детдом. (Помолчав.) Отец и сейчас жив.
Лукина. Вам, наверное, было тяжело в детдоме.
Зернов. Пожалуй, нет. Ребенок ведь воспринимает внешние условия как данность. Ему и в голову не приходит, что все могло быть иначе. Впрочем, взрослым это тоже редко приходит в голову, так ведь?
Лукина (смеется). Да, конечно.
Зернов. А детдом был неплохой. По сравнению с другими – так даже хороший. Но – детдом. Ладно, Бог с ним. Вру вам какую-то жалобно-диккенсовскую чушь, а вы слушаете. Терпеть не могу, когда женщин ловят на жалости.
Лукина. А вы меня ловите?
Зернов. Конечно. Вы разве не заметили? Довольно глупо торчать на вершине. Как на постаменте. (Они спускаются и скрываются за камнем.)
Квасов. Кто это?
Зоя. А я почем знаю? Фря какая-то.
Квасов. А чего? Баба вполне. Всё на месте.
Зоя. Не нравятся мне такие женщины. Знаешь, что мне один знакомый летчик говорил? «В женщине должно быть тело»! Чего скалишься? Он это не из головы выдумал, а в журнале прочитал.
Квасов. Все вы ночью одинаковы.
Зоя. Ну и лез бы ко всем.
Квасов. Я и лезу. (Накрывает своей лапой Зоино колено, она отшвыривает его руку. Он, не смущаясь, продолжает попытки. Постепенно сердце Зои смягчается)
Появляются Лукина и Зернов.
Зернов (продолжая разговор). ...Возможно, в каждом заурядном человеке скрывается талант, которому просто не нашлось применения. И вообще я не хочу спорить.
Квасов все теснее прижимается к Зое, подмигивает ей, медленно встает и уходит за камень. Через минуту поднимается и Зоя и с индифферентным видом исчезает вслед за ним.
Лукина. Мы не спорим. Мы просто разговариваем. Вы хотели рассказать мне про ваш самый счастливый день.
Зернов.Это вы хотели.
Лукина. Хорошо, я хотела. Мы, писатели, ужасно любопытны. А я к тому же еще и женщина.
Зернов. Да рассказывать про это – я даже не знаю как...В общем, был я в лесу. Летом. Тишина. Лежу на спине, на облака смотрю, на деревья. В голове ни единой мысли, просто смотрю и слушаю. Вдруг замечаю, что надо мной на ветке сидит птаха и смотрит на меня. Скакнула чуть левее, чтобы удобнее было глядеть, и снова смотрит. Довольно долго мы так глядели друг на друга, глаза в глаза. Потом она вспорхнула и улетела. И тут я понял самую важную вещь – для меня, по крайней мере.
Лукина. Какую?
Зернов. Что я, и эта птица, и лес, и облака, и весь мир – одно. Порознь нас просто нет. Мы неразделимы... Я встал другим человеком.
Лукина. Гм...
Зернов. В пересказе получается как-то глупо. Не так.
Лукина. Нет, почему же...
Зернов. Я уже пробовал рассказывать, но мне либо не верят, либо не понимают.
Лукина (поспешно). Я верю вам.
Зернов. Ладно. Бог с ним. Куда вы собираетесь летом?
Лукина. Хочу поездить по старинным русским городам. Может, напишу что-нибудь. Но муж ни в какую – только на юг.
Зернов. Вот и прекрасно. Давайте примем соломоново решение: он едет на юг, а вы едете со мной по древним городам.
Лукина. Вот как? Очень мило. Интересно, что он на это скажет.
Зернов. Согласится. Не все ли ему равно, с кем играть в преферанс? Ведь он у вас преферансист? Только честно.
Лукина. Как вы догадались?
Зернов. Душевное зрение, Елена Васильевна. ...А еще можно по Северному морскому пути на теплоходе или ледоколе, не помню. У нас путевки продаются, могу достать.
Лукина. Это заманчиво. Я могла бы написать серию очерков. Или цикл рассказов.
Зернов. Вот видите!
Лукина. Но ведь там очень холодно, наверное?
Зернов. Со мной вы не замерзнете, обещаю вам.
Лукина. А мой муж?
Зернов. Опять муж! Ведь он на вас уже лет десять женат, не меньше.
Лукина. Двенадцать. Ну и что?
Зернов. А то – что он давно привык к вам и не замечает, какая ему досталась женщина.
Лукина. Мне не нравится, когда вы так говорите о моем муже.
Зернов. Не буду. И знаете что? Поедем-ка лучше по старым городам. Так будет лучше.
Лукина. Боитесь, что всё-таки замерзну?
Зернов. Нет, просто подумал, что моему старику будет неприятно, что я поеду туристом туда, где он оттрубил 17 лет зэком.
Лукина. Да, годы ужасные. Лучше не вспоминать. (Пауза.) Я все никак не налюбуюсь, какие здесь дивные, заповедные места. Вы давно тут?
Зернов. Четыре года. С самого начала.
Лукина. Ах, да, вы говорили. Мне здесь очень нравится. Я как-то воспрянула духом, честное слово. Если бы вы знали, как мне надоело это интеллигентское брюзжанье, это нытье в наших высоколитературных домах. И куда ни придешь –везде одно и то же, те же унылые остроты, те же анекдоты, те же разговоры. «А вы читали?», «А вы смотрели?», «Удивительно смелая вещь!»
Зернов. Мне трудно судить. Я ведь провинциал.
Лукина. ...А здесь, в этой стройке, есть что-то настоящее, что-то джеклондоновское. Вы знаете, я впервые в жизни поняла смысл этих слов: покорение природы. А вы?
Зернов. Я, Елена Васильевна, о таких вещах как-то не думал. Работы много. То травмы, то роды, то профессиональные заболевания. Мое дело лечить, а не строить.
Лукина. Я понимаю,что вы... что у вас была нелегкая жизнь. Но надо стать выше этого. Нельзя замыкаться в своём мирке и не видеть, что делается вокруг!
Зернов. Ужасно не люблю спорить. Особенно с красивыми женщинами.
Лукина. Ну вот – комплимент и пренебрежение сразу.
Зернов. Никакого пренебрежения. Просто я не верю, что в спорах рождается истина.
Лукина. То есть... как? А если предъявляют факты? Неопровержимые аргументы?
Зернов. Вы никогда не видели, как жизнь лупит человека этими фактами по голове, а ему – как об стенку горох?
Лукина. Да,но...
Зернов. Так вот: никакие аргументы никого не убеждают. Мы верим в то, во что хотим верить, во что нам приятно верить. И это ещё не самое скверное. Потому что многие верят в то, что их кормит.
Лукина. Если хотите знать, истина всегда...
Зернов. Да поймите же! Эту самую истину мы не воспринимаем откуда-то извне, из чьих-то там фактов и аргументов. Истина живёт в каждом из нас от рождения. И зреет. Меняет облик и вкус. И если в моей душе истина сейчас сладкая, а в вашей кислая, то нам ни за что не столковаться.
Лукина. Я говорила вовсе не об истине, а про то, что пока мы, интеллигенты, копаемся в себе, эти рядовые люди (кивает головой в сторону, куда ушли Квасов и Зоя), делают великое дело, покоряют природу.
Зернов. Какое дело делают сейчас эти рядовые люди, я не знаю, но догадываюсь. А касательно природы – что она – взбесившийся бык, что ее надо покорять? Свою мать вам не приходит в голову покорять? И вообще, Елена Васильевна, увольте! Оставим это. Вы красивая женщина, я хочу за вами ухаживать, пусть даже без всяких шансов на успех, а вы меня все время вовлекаете в какие-то интеллигентские споры.
Лукина. Но мне интересно! И ваши шансы, кстати сказать, максимальны именно тогда, когда вы спорите.
Зернов. До чего легко было средневековым рыцарям! Тузили друг дружку на турнирах ради прекрасных дам, и никто не...
Лукина. Они еще пели серенады.
Зернов. Не пели. Не идеализируйте вы этот проклятый феодализм. Нанимали трубадуров и менестрелей. И вообще, я давно хочу вам сказать, что у вас необыкновено милое и доброе лицо, и вы прекрасно бы сделали, если бы разрешили мне называть вас менее церемонно. Например, Лена. Или еще лучше – Леночка.
Лукина. Лена – еще куда ни шло. А Леночка – это чересчур скоропалительно.
Зернов. Ничуть! Почему должны пройти какие-то дурацкие, неизвестно кем установленные сроки?
Лукина. Ну все-таки... А вы не находите, что в этом тоже есть своя прелесть?
Зернов. Гораздо больше прелести в том, чтобы называть вас Леночкой. Да и кто знает, что с нами будет завтра? Или через месяц? Человек может попасть под машину или сойти с ума. Его могут сделать большим начальником. Мало ли что может стрястись?
Лукина (смеясь). Вы меня убедили.
Зернов. Только не ВЫ, а ТЫ.
Лукина. Ну, знаете ли! Первый раз в жизни подвергаюсь такому массированному наступлению!
Зернов. Все когда-либо бывает в первый раз. Иду на ВЫ!
Лукина. Владимир Михайлович!
Зернов. Володя.
Лукина. Ну хорошо. Володя. Вы очень интересный человек. И вы мне нравитесь. Даже очень... Но, может быть, не надо так сразу, а? Что-то в этом есть дешевое, подлое что-то...
Зернов. Может быть, ты и права. Просто я уже много лет ни в кого не влюблялся. (Целует ей руку.)
Лукина. Присядем. Я ничуть не жалею, что автобус сломался. Вы знаете, в меня влюблялись много... Что вы так смотрите? Я не хвастаюсь.
Зернов. Я знаю.
Лукина. Но я ни разу не чувствовала: вот человек, готовый за меня жизнь отдать. Смешно, правда? Бабе под сорок, а ей романтические бредни мерещатся...словом, в жизни вместо вертеровской любви получаешь преферансиста.
Зернов. Вертер не тратил нервную энергию в автобусах и коммунальных квартирах.
Лукина. Это тоже правильно. ...Вы ужасно умный. Мне даже страшно немного.
Зернов. А я умею притворяться. Распускаю хвост. Ты знаешь, мне всегда жалко женщин. Вас так легко обмануть! Одергивай меня, ради Бога. (Пауза.) Ты вот вчера сказала, что интеллигенция – навоз истории.
Лукина. Это не я сказала. Это Разин сказал.
Зернов. Пусть Разин. Неважно. Это все из-за нашего проклятого высокомерия. Мы кое-как выучили какие-то крохи и пыжимся, как ученый осел перед необразованной лошадью. Наши знания ничтожны по сравнению с нашим невежеством, а играем мы ими, как ребенок со спичками – того и гляди спалим планету.
Лукина (смеется).В старину из тебя бы проповедник вышел.
Зернов. Проповедник бы не вышел, а вот в отшельники я бы, пожалуй, пошел. Жил бы где-нибудь один в тайге и думал. Может, до чего-нибудь стоящего додумался бы. У меня давно такое ощущение, что мы все куда-то спешим неизвестно за чем. И нет у нас времени посмотреть себе под ноги: может, мы топчем именно то, что ищем.
Лукина. Ты знаешь, чего я боюсь? Влюбиться по-настоящему. ...Ты почему бросил жену?
Зернов. Я ее не бросал. Она меня бросила.
Лукина. Почему?
Зернов. Да как тебе сказать? Кризис общения. Мы были женаты три года и столько же знакомы до. За шесть лет обо всем говорено-переговорено. Новые мысли приходят в голову редко. Она обижалась, что я молчу.
Лукина. Когда молчат – это ужасно. «Ты обедал? – Да». «Мне никто не звонил? – Нет».
Зернов. Мы будем молчать по-другому.
Лукина. И еще я хочу ходить с тобой в гости, чтобы все видели, какой ты у меня умный. Ты отпустишь бородку и станешь похож на Чехова.
Зернов. А что если я не отпущу и буду похож на себя? Леночка, мне надо пойти взглянуть, как там Слава.
Лукина. С ним Соня. Если что – позовет. Он будет жить?
Зернов. Не знаю. Если очень, очень захочет.
Лукина. Такой молодой, красивый парень... ужасно!
Зернов. Он прекрасно держится. Ведь боли у него очень сильные.
Лукина. Не могли дать санитарную машину! А если бы тебя не было? Хочешь, я поговорю с Разиным?
Зернов. Машина сломана, запчастей нет. И Разину это прекрасно известно. Мы писали раз десять. У главного врача есть своя машина. Возим на ней. Но сейчас она тоже в ремонте.
Лукина. Хочешь пари? Я буду у Разина и добьюсь! Намекну, что этот вопрос можно поднять в печати. Как миленький сделает!
Зернов. Мы всей больницей тебе в ножки поклонимся. Только особенно не надейся. Разин – мужчина решительный. Дамские угрозы, печать – для него семечки. Он делает дело. «Главное – стройка!» Все подчинено этому. Разин отнюдь не изверг. Я его знаю. Он умный человек и совсем не худший вариант начальника стройки. Но это такая психология: «Идет грандиозное покорение природы, дело прежде всего».
Лукина. По большому счету это, наверное, правильно.
Зернов. У больного счет маленький.
Небо заливается ярким неестественным светом. Появляется еще один пассажир – Орхан-Оглы, 65 лет. Из рукавов пиджака торчат большие кисти рук, по которым безошибочно можно определить рабочего человека.
Лукина. Гляди! Зарница!
Зернов. Четыре года здесь живу, ничего подобного не видел.
Яростный порыв ветра. Мгновенное затишье, потом мощный толчок. Земля вздрагивает, огромный камень на вершине холма сдвигается чуть в сторону.
Лукина. Землетрясение!
Зернов. Да, землетрясение. Лезьте все на камень, он не расколется. Живо! Я за Славой! (Убегает.)
Из-за камня появляются встревоженные Зоя и Квасов.
Зоя. Что же это делается, Господи! Что это, а?
Квасов. Бечь надо отсюда! Бечь!
Лукина . Залезайте на камень! Скорей!
Зоя. Сейчас! (Лезет.)
Квасов (мечется). Я тут не останусь! Это вы бросьте! Не заманишь. Дурак я что ли? Гады! Пар-разиты!
Лукина. Куда вы сейчас убежите? Лезьте на камень, он не расколется.
Квасов (озирается, как затравленный зверь, случайно взгляд его падает туда, где стоит грузовик ). Врешь! Не отдам! (Срывается с места и убегает).
Зоя. Господи! Грузовик опрокинулся!
Орхан-Оглы (наклоняется к земле и слушает). Тише! Пожалуйста, тише!
Лукина и Зоя замирают. Орхан-Оглы меленно поднимается с земли и молча лезет на камень. Садится на выступе, на полпути к вершине.
Зоя. Ну?
Лукина. Ну что?
Орхан-Оглы (спокойно и серьезно). Сердится земля.
Зоя (как эхо). Сердится.
Лукина. Еще слава Богу, что мы не в городе. Вот был бы ужас!
Зоя (повторяет все движения старика, но не комично: становится на колени, прикладывает ухо к камню). Ничего не слыхать. Хорошо это или плохо? В городе, наоборот, лучше. Народ кругом, скорая помощь и вообще!
Лукина. Там рушатся здания и может завалить.
Появляются Зернов, Семенов, Соня и Чугунов, шофер автобуса. Они несут Славу. Следом заними Квасов – с чемоданом и рюкзаком. У Зернова саквояж, у Сони кошелка.
Зернов. Сюда. Осторожнее. Ну вот и отлично. Здесь нам сам черт не страшен. (Славе.) Ну как? Струхнул маленько?
Слава. Чуть-чуть. Когда грузовик опрокинулся.
Зернов. Ничего. Внукам когда-нибудь будешь рассказывать, а они не поверят. Решат, что дед заврался от старости. Болит?
Слава. Немножко.
Зернов. Дай-ка я рядом сяду. Соня, ты не против?
Соня. Что вы, Владимир Михайлович!
Зоя (Квасову). Хорошо еще, что мы не в городе.
Квасов. Почему? Там, наоборот, лучше.
Зоя. Там завалить может. Соображать надо.
Зернов. Сестренка у тебя, Слава, неудачно профессию выбрала. Ей бы в медицину надо.
Соня. Ну что вы! Я крови боюсь.
Зернов. Это проходит. Я тоже боялся. А вот есть в тебе редкое свойство: ты хорошо на больных влияешь. Не красней, это замечательно! Больные мне говорили: «Придет Соня и вроде бы сразу лучше». Была у нас в Омске одна санитарка, старуха неграмотная. В ее дежурство ни один больной не умер. Так она их жалела.
Чугунов. У меня бабка такая была, царство ей небесное. Тоже была подходящая старуха.
Зоя. Нянечкам плотют мало.
Зернов. Вот такие дела, Сонечка. Будут твои турбины лучше или хуже – человечество от этого счастливее не станет. И лучше тоже. А вот если хотя бы один безнадежный не умрет только оттого, что ты была рядом!...
Квасов. Ну и не помрет, так что человечеству? Плевать оно хотело, помер я или нет. Через месяц как звали забудут.
Зернов. Когда вы умрете, человечество станет беднее на вас одного.
Квасов . Да бросьте вы вкручивать! Беднее! Живым больше водки останется – вот и все. Если я такая персона, что ж меня сейчас не ценят? Пока я живой-здоровый?
Зернов. Такого человека, как вы, на свете больше нет. Есть лучше вас и есть хуже. Добрее или злее. Но такого второго – нет. Автобус сломался – купят другой, такой же. А человека такого, как вы, уже не будет никогда.
Квасов. Мура все это. «Беднее»! (Отходит.)
Соня. Что же мне теперь – заново в институт поступать?
Зернов. Обязательно! Поднимешь брата на ноги и начнешь заниматься.
Квасов (Семенову). Это ж надо, как влипли, Семенов, а? Ведь я, дур-рак, давно хотел смыться, еще месяц назад! (Топает ногой.) Чего она трясется? Чего ей надо?
Орхан-Оглы. Тяжело дураков носить, вот и трясется.
Квасов (с угрозой). Ты про меня, что ли?
Орхан-Оглы. Зачем про тебя? Про всех.
Семенов. У нас места ровные. У нас этого не бывает.
Зоя. Что же делать-то будем, мужики? Что делать?
Чугунов . Наше дело телячье.
Зоя (Зернову). Как думаете, будет еще трясти или нет?
Зернов. Не знаю. Думаю, что еще раз-другой тряхнет. Обычно одним толчком не ограничивается.
Лукина. Что же делать, Володя?
Зернов. Сидеть здесь. Или идти в город пешком, раз техника вышла из строя. Кто пойдет, скажете там начальству, что у нас здесь больной.
Зоя (Квасову). Пойдешь?
Квасов. Что я дурной, чтобы с чемоданом переться 25 километров?
Чугунов. Раз такое дело – надо ждать. Доктор правильно говорит.
Семенов. За машину-то мне будет что или нет? Как думаете?
Зернов. Ничего вам не будет.
Семенов. Я и то думаю. Если бы я правила нарушил или пьяный был...
Чугунов. Да не гоношись ты, Господи!
Зоя (Лукиной). Я жуть перепугалась. А вы?
Лукина. Я тоже.
Зоя. Может, обойдется?
Лукина. Владимир Михайлович говорит, что камень не расколется.
Зоя. Он, видать, умный.
Лукина. Он? Очень!
Чугунов. Тихо однако. Земля молчит.
Соня (Славе). Ты не боишься?
Слава. Нет. А ты?
Соня. Чуть-чуть. Владимир Михайлович говорит, что камень не расколется.
Зернов. Даже если под ним пройдет трещина, он не провалится. Интересно, где эпицентр землетрясения. Не дай Бог, в городе.
Лукина. Неужели с землетрясениями нельзя бороться?
Зоя. Ученых – как собак нерезаных. А как до дела, так их нет!
Зернов .Выпейте-ка валерьянки. (Квасову). Вашим стаканом можно воспользоваться?
Кв асов. Жалко что ли!
Зернов. Ну вот и отлично. Сонечка, принеси, пожалуйста, саквояж. Вот он. (Достает из саквояжа бутылочку и рюмку. Наливает лекарство. Затем достает пустую бутылку.) Воды бы надо.
Чугунов. Давайте я схожу, доктор. Речка рядом. (Берет бутылку и уходит.)
Слава. Вы знаете, у меня болеть стало меньше.
Зернов. Сильный посторонний раздражитель может вообще снять боль.
Возвращается Чугунов с бутылкой воды. Зернов наливает воду в стакан, делает в рюмке раствор валерьянки и по очереди дает Славе, Лукиной, Зое и Соне. Зоя пьет, церемонно отставив мизинец, потом деликатно хлопает себя ладошкой по губам.
Желающих больше нет? (Убирает лекарство.)
Чугунов. Хорошо, что у меня жена с ребятами к родне уехала. За них хоть душа не болит.
Снизу, с шоссе, властный голос: «Шофер! Эй, кто тут с автобуса?»
Чугунов.Чего тебе?
Голос. Немедленно в машину!
Чугунов(кричит). Возьми глаза в руки!
Голос. Иди сюда, мать твою за ногу! Немедленно!
Зоя. Псих какой-то.
Квасов. Да ведь это Разин! Гадом буду! Владлен Степаныч!
Лукина. Разин? Как он здесь очутился?
Слава. Пришел возглавить коллектив.
Появляется запыхавшийся Разин.
Разин. Кто шофер автобуса? Здрасьте.
Чугунов. Ну я, Чугунов.
Разин. Немедленно в машину.
Чугунов. Накрылась моя машина. Диффер полетел.
Разин. О черт! Сговорились вы, что ли?
Квасов. Владлен Степаныч! Гражданин начальник!
Разин. Квасов? Николай?
Квасов. Точно! Он самый.
Разин. Что делать? Мне надо срочно на стройку.
Квасов. А вы пешком или как?
Разин. На машине. Но машина кувырнулась, когда тряхнуло. Километра два отсюда. Дорогу изуродовало.
Чугунов. А шофер где?
Разин. В город пошел. За помощью. Мне на стройку надо. А грузовик чего на боку?
Семенов. Я не виноват! Они вот свидетели. Если б я пьяный был или правила нарушил...
Квасов. Землетрясением перевернуло.
Разин. Пойду пешком.
Квасов. 80 километров?
Разин. А ждать лучше?
Новый толчок. Камень вздрагивает.
Зоя. Помогите! Мама!
Лукина. Володя!
Разин. Тихо! Не орать. Без паники.
Зернов. Успокойтесь. Наш камень выдержит любое землетрясение.
Слава. Не бойся. Все будет хорошо.
Соня. И ты не бойся.
Слава. Я и не боюсь. Мне даже интересно.
Орхан-Оглы (прикладывает ухо к камню). Сердится земля.
Зернов (привлекает Лукину к себе, прижимает ее голову к груди). Вот так.Это даже интересно – попасть в такой переплет. Ты потом напишешь замечательный очерк.
Чугунов. Попали в передрягу...
Разин. Не паниковать! Соблюдать спокойствие.
Зернов (вполголоса Разину). Водохранилище не прорвет?
Разин(помолчав). Не знаю.
Зернов. Плотина рассчитана на сейсмические удары?
Разин. Какое ваше дело?
Зернов. Самое непосредственное: если прорвет, то нас затопит.
Разин(с угрозой). Слушайте! Вы!..
Зернов(тихо и отчетливо). Когда на меня кричат, я, как назло, плохо слышу.
Конец первого действия
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Та же сцена через три часа, освещенная багровым закатным солнцем.
Квасов. Выпьем, что ли? Погибать, так с музыкой. (Достает поллитровку). Закуски нету. Не обессудьте. Ну кто? Давай подсаживайся! Чугунов! Семенов!
Все сидят нахохлившись, как больные птицы.
Зоя. Вода прибывает...
Лукина. Какая это вода? Вода прозрачна. А это грязь...
Чугунов. Землю смывает. Силища такая прет!
Семенов. А я мамане деньги не послал. Пожалел. Костюм думал справить.
Квасов. Ну как? Пить будем? Сдрейфили? (Семенову). Слышь, салага, налить тебе?
Семенов (мотает головой. Квасов смотрит на Чугунова. Тот тоже делает отрицательный жест).
Квасов. Владлен Степаныч! Милости просим. Без церемоний. Как на Куйбышевской пили, помните?
Разин. С Куйбышевской ты тоже сбежал.
Квасов. Я потому сбежал, что обидели меня.
Разин. Обидишь тебя, как же.
Квасов. А мня, Владлен Степаныч, обидеть очень легко, между прочим. Очень даже легко. Не переношу я этого, когда несправедливо! Мне в таком месте уже и жить не хочется. Хоть ты меня озолоти. Не цените человека – не надо.
Разин. Тоже мне, красная девица! Обидели его! А меня, думаешь, не обижали?
Квасов. Вы начальство. Хочешь быть начальством – терпи. А я работяга. Мне что? Взял вещички и привет!
Зоя. Вот тебя и носит по свету, как сухой лист.
Чугунов. Холостому – конечно – обижаться можно. А была бы у тебя семья – не фыркал бы. Вкалывал и спасибо говорил.
Квасов. Мура все это. Мою работу знают. Кольку Квасова везде возьмут. Только свистни. ...Ну так как насчет водочки? Доктор, будете?
Зернов. Спасибо. Не хочется.
Квасов. Не хотят – нам больше останется. (Наливает два стакана, один протягивает Зое.) Пей!
Зоя. А чего это мы одни? Я так не согласна.
Квасов (с угрозой). Пей, говорю! Не хотят – не надо. Упрашивать не будем.
Слава (Соне). Я тебя в детстве бил часто.
Соня. Ты спи, глупый.
Слава. Я все думаю: какая бы ты выросла, если бы меня не было рядом?
Соня. Господи! Что ты болтаешь? Что я – несчастная?
Слава. Ты – тихоня. Потому что с детства привыкла подчиняться силе.
Соня. И не силе вовсе! Я тебя, дурака, любила. И гордилась. Когда ты Ленчика победил, и когда приз получил за телескоп – мне знаешь, как все девчонки завидовали?! А в 10 классе Танька Проценко ужасно в тебя влюбилась. Просила познакомить. Но я не захотела.
Слава. Почему?
Соня. Боялась, что ты тоже влюбишься, а я останусь так... Я и сейчас не жалею: она, конечно, красивая, но пустая. Тебе не такая нужна.
Слава. Никто мне не нужен.
Соня. А я?
Слава. А ты влипла из-за меня в эту дурацкую историю.
Квасов (Орхану-Оглы).Чечмек! Хочешь выпить?
Орхан-Оглы (очень спокойно). Я не чечмек.
Квасов. А кто же ты?
Орхан-Оглы. Человек.
Квасов. А по нации кто?
Орхан-Оглы. Турок.
Квасов (хохочет). «Турок»! Во дает, а? А турки что – не пьют?
Орхан-Оглы.Дураки пьют. А кто поумней – нет.
Лукина. Что вы пристали к человеку? Он старше вас.
Орхан-Оглы. Пусть. Ему страшно молчать. Пусть говорит.
Лукина. А вы правда турок?
Орхан-Оглы. Правда. Из Батуми. Сына приехал хоронить. Его задавила машина. Шесть часов пожил и умер.
Лукина. Да-да! Мне рассказывали про этот случай.
Разин. Вы отец Кемаля Орхан-Оглы?
Орхан-Оглы. Да. Я его отец.
Разин. Вам будут выплачивать 100 рублей в месяц. И 500 рублей вы получите единовременно.
Орхан-Оглы (кивает головой). Я приеду домой и отдам их жене:Афина, вот наш Кемаль, 500 рублей единовременно и 100 каждый месяц. Ты видишь, как ценят нашего сына.
Разин. Мне очень жаль, товарищ Орхан-Оглы. (Зернову). Что вы на меня так смотрите, будто это я его убил! На большой стройке жертвы неизбежны. Я сам чуть не погиб на Куйбышевской.
Квасов. Точно. Я свидетель.
Разин. Мне очень жаль, что так получилось. Ваш сын был хороший инженер.
Орхан-Оглы. Он был хороший человек. Беспутный немножко, но потом это прошло. Он никогда не испортил жизнь другому человеку, мой Кемаль. И если кто-нибудь просил: «Кемаль, надо помочь!», он никогда не сказал «нет». Афина хотела, чтобы он стал учителем. Но я сказал: пусть будет тем, кем хочет. Он бросил 8 класс и захотел стать сапожником. Пожалуйста! Я привел его к Гургену – это лучший сапожник в Батуми и мой друг. Через два года Гурген сказал мне: «Теперь твой Кемаль настоящий сапожник». Но тут средний сын пошел в 8 класс. Кемаль записался в вечернюю школу, и они кончили в один год с золотыми медалями. Оба поступили в институт. Мне не стыдно своих детей. (Разину.) Вы можете своими руками построить хороший дом и сшить туфли, чтобы эта женщина (кивает на Лукину) их надела и радовалась? ...Он мне говорит: «Кемаль был хороший инженер». Как будто я не знаю, кто был мой сын...
Пауза.
Лукина. Вашу жену зовут Афина?
Орхан-Оглы. Да, ее зовут Афина. Она гречанка.
Лукина. Но ведь греки и турки... как это... друг с другом ссорятся?
Орхан-Оглы. Плохой человек с плохим человеком ссорятся. И хороший человек с плохим человеком ссорятся. А хорошему человеку с хорошим человеком зачем ссориться?
Чугунов. Это верно. А ты, папаша, кем работаешь?
Орхан-Оглы. Сейчас я каменщик. Могу кожи выделывать. Могу за садом ухаживать. Печь могу сложить хорошую. И дети мои тоже могут. Я машины не понимаю, я неграмотный. А дети мои и машины понимают. (Пауза.) Зачем Кемаль на эту стройку поехал? Я ему говорил: строй дома для людей, а не для машин. Но он только смеялся. (Плачет.)
Зоя. Вода прибывает.
Чугунов. Слышь, начальник! За меня семье платить будут или задаром подохнем?
Разин. Нечего паниковать раньше времени. Нас спасут. Пришлют вертолет и спасут.
Зоя. И я так думаю. Не оставят же умирать, правда?
Разин. Конечно, нет.
Квасов (угрюмо смотрит на землю и вдруг разражается песней).
Где найдешь страну на свете
Кра-аше Родины моей?
(Поет с надрывом и сильно фальшивит.)
Там ра-а-ра-ра-ра солнце светит
Там ра-ра простор полей!
Разин. Может, правда, споем? Веселей будет. (Все молчат.)
Зоя. Вода вон уже где.
Семенов. Неужели правда помрем? Утонем!! «Заработки хорошие, природа, горная местность..» А потом помирай?! Не было такого уговора, не было! Я молодой еще. Я жить хочу. Жить!!
Квасов. Помирать – так на бабе! Зойка! Пошли! Последний раз в жизни. (Уходит за камень.)
Зоя (оглядывается. Все отводят глаза, кроме Зернова). И пойду! Чего смотришь? Сам, небось, тоже не прочь, да положение не позволяет?
Лукина. Как вам не стыдно!
Зернов (резко). Лена!
Зоя (Лукиной). А кто ты такая – мне глаза колоть? Я сама себе голова – что хочу, то и делаю. (Голос Квасова: «Идешь ты, наконец?»). Иду! (Уходит.)
Лукина. Это омерзительно! (Рыдает.)
Зернов. Им так легче. Не так страшно.
Лукина. Как ты мог молчать, когда меня оскорбляли? Мужчина!
Зернов (ровно). Ты полагаешь, что я обязан ввязываться во все скандалы, в которых тебе доведется участвовать?
Лукина. Значит, я затеяла скандал? Это новость.
Зернов. Лена, о чем мы говорим? Нам осталось жить, быть может, несколько часов...(Обнимает ее и успокаивает.)
Соня (Славе). Я ни разу ни с кем даже не целовалась.
Слава. Нацелуешься еще.
Соня. У нас девчонки хвастались, у кого сколько чего было.
Слава. Врали.
Соня. И еще я думала, что будет у меня трое детей: два мальчика и девочка. Они бы ее защищали.
Слава. Лупили бы они ее. Как я тебя в детстве.
Соня. Она бы им прощала. Мальчики что-нибудь мастерили бы с отцом, а нас с ней выставляли из комнаты, потому что женщинам там не место. (Плачет.)
Слава. Ну что ты сырость разводишь, ей Богу! Будет у тебя еще эта идиллия.
Соня. Я ничего... Я нечаянно. Прости меня. ...Ты знаешь, Сережа Мещерский снова разошелся с женой.
Слава. Он тебя не стоит. Запомни раз и навсегда.
Соня. Ты никогда его не понимал! Откуда в тебе это высокомерие? Может же быть человек другим? Разве другой – непременно значит плохой? Да и не люблю я его. Все как-то потухло.
Слава. Ну и прекрасно!.. Вода прибывает?
Соня. Да.
Семенов (Чугунову). Я ведь после армии жениться думал. Она снашей деревни. Три года меня ждала... Ты мне веришь? Нет?
Чугунов. Верю. Почему ж не верить? Человеу верить надо, тогда он меньше врать станет.
Семенов. Я ведь и не думал ехать сюда, меня дружок сблатовал – «дурак ты что ли в колхоз вертаться? Айда на стройку! Плотят прилично, домой посылать будешь»! Колхоз-то у нас бедный. Ну, демобилизовались и поехали.
Чугунов. А приятель твой где?
Семенов. Посадили его. Напился на вокзале и майору одному по морде дал.
Чугунов. По пьянке, значит. У нас один жену топориком по голове тюкнул, тоже по пьянке.
Семенов. Померла?
Чугунов. А ты думал!
Семенов. Жорка хоть сидит, да живой. А я...
Чугунов. Да не реви ты! И без тебя тошно.
Семенов. Ты пожил, а я молодой...
Чугунов. Дурак ты! Мне что ли помирать хочется? У меня семья, а ты холостой.
Семенов. У меня мамаша есть. И сестренки.
Чугунов . Ты, видать, от них, реветь научился.
Семенов (сдерживается). Это я так. С непривычки.
Разин. Не может быть, чтобы не было выхода.
Лукина. Какой?! Какой может быть выход?
Разин. Ну хотя бы... вертолет.
Лукина. А если он не прилетит?
Разин. Во-первых, прилетит. А во-вторых, должен быть еще выход. Не бывает безвыходных ситуаций. Надо не горячку пороть, адумать. Всем думать.
Чугунов. Вода вон уже где... Думай не думай, а дело табак.
Разин. Опять паникерское настроение! У меня в жизни похуже передряги были. И ничего – жив!
Появляется Зоя , сердитая, смущенная и агрессивная одновременно.
Зоя (Лукиной). Успокойтесь, дама: ничего не было. Кавалер оказался...
Зернов. Не надо ссориться. Ни к чему это.
Зоя. К ночи подохнем, так не все ли равно? Полаемся - может, веселее будет.
Зернов. Веселее не будет.
Семенов. Сиди и дожидайся, пока утопнешь. Не могу я!
Чугунов. Дурак, помереть успеешь. Ты бы лучше на солнышко глядел. Может, последний раз видишь.
Все поворачиваются и смотрят на багровый диск солнца.
Семенов. И солнце здесь не такое, как у нас.
Разин. Надо что-то делать. Под лежачий камень вода не течет.
Зернов. Еще как течет! Все лежачие камни выворотила.
Разин. Ваши остроты неуместны.
Зернов. Напротив. Неуместна ваша суетливость.
Разин (спокойно). Был бы у меня револьвер, я бы вас пристрелил.
Зернов. Убийство помогает преодолеть страх?
Разин. Послушайте, вы! Не становитесь мне поперек дороги! Это вам дорого обойдется, поверьте.
Зернов. Вы мнительный человек, Разин. Вам все кажется, что я бросаю вам вызов... Это вздор.
Разин. Мне никогда ничего не кажется. А то, что я вижу, я вижу прекрасно. Запомните это!
Зернов. Зачем вы мне угрожаете? Ведь я и раньше вас не боялся. А сейчас – чего стоят ваши угрозы сейчас?
Разин. Я вам морду набью!
Лукина. Перестаньте! Немедленно перестаньте!
Зернов (подходит вплотную к Разину). Бейте. В ненавистную морду врага. Вам будет легче. Ну!
Чугунов(встает между ними). Будет вам! Культурные люди, как петухи. (Подталкивает Зернова к Лукиной.) Сядьте, доктор. Не лезьте на рожон. Чего доброго и впрямь вдарит. А кулачищи у него вон какие!
Зернов (почти просительно). Разин, вы очень боитесь смерти?
Разин. Боюсь! Ну и что? А вы не боитесь? Любой нормальный человек боится. Я не сделал и десятой доли того, что могу! Это первая моя самостоятельная стройка! Первая!!
Зернов. Даже если вы и останетесь живы, больше вам начальником не быть.
Разин. Это почему?
Зернов. Вы представляете, что стало с городом? Наводнение наверняка снесло его. Ведь он в самой низине. Один Бог знает, сколько народу там погибло.
Зоя. Какой ужас!
Разин (глухо). Я не виноват.
Зернов . Вам не повезло, хотите вы сказать. Возможна и такая точка зрения.
Разин. Я что ли подстроил это проклятое землетрясение? Я?
Зернов.У вас есть шанс оправдаться юридически. И только. О вас будут говорить: «Это тот самый Разин, у которого прорвало плотину, но он выкрутился».
Разин. Но сейчас я пока еще начальник и должен руководить спасательными работами! А торчу здесь.
Зернов. Ради Бога, руководите, чем хотите. Только не теребите вы их бестолку. Дайте людям приготовиться.
Появляется Квасов. Он держится на ногах хуже, чем мог бы.
Квасов. Рр-растрезвонила уже?
Зоя. Будет тебе. Садись. Ничего я не трезвонила. У кого хошь спроси.
Квасов. У меня баб знаешь сколько было? Сто! А с тобой – двести!
Зоя. Дурак ты непутевый. Тебе бы жену толковую, да вожжи. Из тебя бы хороший мужик получился.
Квасов. У меня баб много было. Всяких. Учительша раз была. Потом эта... директор столовой. Как сыр в масле катался. Я хорошо жил! Водки одной сколько выпил! Не говоря о портвейне. Целое водохранилище, наверное. В любом городе у меняесть кореша. Кольку Квасова везде встретят, напоят и спать положат.
Зоя. Правильно все. Верно. Ты молодец.
Квасов (ревет).Так за что я погибать должен?! А? Г-гады! Мне погибать обидно! Можешь ты это понять?
Зоя. Могу.
Квасов. Ни черта ты не можешь. (Нетвердой рукой достает бутылку и пьет прямо из горлышка.)
Зоя. Хватит тебе. И так набрался.
Чугунов. Пусть пьет. Может, заснет.
Семенов. В деревне у меня собака оставши. Руслан. Очень меня любил. Я его щенком взял. Меня вообще собаки любят. К любой подойду – не укусит.
Чугунов. Животное тоже понимает, что к чему.
Лукина. Тише!!
Зоя. Что случилось?
Лукина. Вертолет!
Зоя. Вертолет?
Чугунов. Вертолет.
Разин. Вертолет!!! Ну, что я говорил?
Орхан-Оглы. Вертолет.
Квасов (орет в небо). Эй! Жми сюда! Мать твою, кому говорю!!
Чугунов. К нам! Сюда!
Семенов. Стойте! Подождите! Спасите нас!
Разин. Стой! Стрелять буду! Я приказываю! (В бессильной ярости хватает камень и запускает его в небо. То же делает Чугунов. Вертолет улетает.)
Лукина. Что же это, Володя? Почему он улетел?
Зернов. Перегружен, наверное. Город ведь тоже затоплен. Им
там хуже, чем нам.
Зоя (в ярости). А мы что – не люди? Их спасают, а нам подыхать?
Лукина. Это несправедливо.
Зернов.Там есть дети!
Разин. Во всяком случае, нас видели и о нас сообщат.
Квасов. Ну гад... Попадешься ты мне! Срок приму, но ты попомнишь!
Семенов заботливо складывает камешки кучкой. Он работает самозабвенно. Лицо его светится улыбкой.
Чугунов. Эй, парень! Ты чего?
Семенов. Это мои камушки! Я их нашел. Натаскаю побольше, построю горку, вода и не затопит.
Чугунов (оторопело). А... понятно... молодец...(Резко.) Ты придуриваешься, что ли?
Семенов. Это мои камни! Я их нашел! Ты свои в небо бросил, а я горку построю.
В дальнейшем Семенов реагирует не на смысл слов, а на тон, каким они сказаны. Резкое слово, независимо от того, к кому обращено, вызывает одну и ту же оборонительную реакцию – он грудью закрывает свои камешки.
Зоя (крутит у виска). Готов Семенов.
Чугунов. Чокнулся малый.
Лукина. Ведь он вернется? Не могут же нас оставить на произвол судьбы!
Разин. Прилетели раз, прилетят и второй. Не надо падать духом.
Чугунов. Я тоже думаю, должны. Не собаки же мы, в конце концов.
Разин. На всякий случай нужно сделать плот. Выломаем из грузовика и автобуса все дерево. Как тебя – Чугунов? Пошли.
Чугунов. Это верно. Пошли. У меня в автобусе ломик есть, так что отломаем.
Разин. Как мы раньше не догадались? Идиоты. Я ведь знал, что должен найтись выход! Чувствовал! Ничего, мы еще повоюем!
(Зернову.) Доктор, идете?
Зернов. Пошли.
Чугунов. Оставайтесь здесь, доктор! Там втроем делать нечего.
Разин и Чугунов уходят.
Зернов. Слава! Семь часов. (Достает из сумки лекарство, наливает в рюмку.)
Слава. Ух, гадость! Спасибо.
Слышен треск ломающегося дерева.
Лукина. Ты что – совсем не боишься смерти?
Зернов. Пока не дошло до дела, не знаю. Надеюсь, что не очень.
Лукина. Это потому, что тебе терять нечего! Ты никогда не знал, что такое настоящая жизнь, когда не надо ходить на работу и вешать номерок, когда можно спать до полудня, потом залезть в свою собственную ванну, надеть хорошее платье!.. Когда можешь ехать, куда захочешь, и в любой гостинице для тебя готов номер, и в любой редакции возьмут твой материал! Когда тебя принимают в лучших домах Москвы и люди, уже – слышишь, уже! – вошедшие в историю, целуют тебе руку и говорят комплименты. Вот что я теряю! А не комнату в бараке и не эту паршивую больницу, где даже санитарной машины – и той нет!
Зернов. Что я могу тебе сказать? Мне очень жаль, что ты теряешь так много.
Лукина. И не воображай, что ты умнее всех! Если бы в тебе было хоть столечко настоящего ума, ты бы давно нашел выход. ...Что ты молчишь!!! Ты что – не слышишь, что я говорю?! (Рыдает.)
Зернов. Слышу.
Зоя (Орхан-Оглы). Папаша, а вы боитесь?
Орхан-Оглы. Боюсь.
Зоя. И я боюсь.
Орхан-Оглы. Я уже старый. А ты бы еще жить могла.
Зоя. Я могла бы! Вот они думают про меня: Зойка Федорова такая-растакая.
Орхан-Оглы. Каждый себя прощает, а другого простить не хочет.
Зоя. Вот-вот. И я говорю: вы бы на себя поглядели!
Орхан-Оглы. Ты ведь им тоже не прощаешь?
Зоя. А за что я прощать буду? Мне всю жизнь испоганили! Я бы знаете, как жить могла? Я бы, может, лучше всех могла!.. Ведь мне, папаша, я честно тебе скажу – перед смертью: мне самого плохонького мужика дай, но насовсем, чтобы по-хорошему, чтобы расписались с ним, как люди, – я ведь из него человека сделаю!.. Думаешь, я бы его пилить стала или что? Н-е-т! Когда пилят да поедом едят, тогда мужик к другой бабе и бежит. Я знаю. Сама сколько раз утешала их, дураков... Я бы лаской да приветом... Я бы всего добилась! Он бы у меня на почетной доске висел!
Орхан-Оглы. Мой Кемаль тоже там висел. А потом попал под машину. Шесть часов пожил и умер.
Зоя. Так то ж несчастный случай! Совсем другое дело...
Квасов (просыпается на минуту и орет). Я офицер!
Зоя. Вот скажите мне, папаша, вы старый человек: почему мужики такие сволочи? А? Почему у них только одно на уме?
Орхан-Оглы. Я не знаю. Как дом построить – знаю. Как кожу мять – знаю. А почему нас Бог сделал такими, а не другими – не знаю. Я неграмотный человек.
Зоя. А вы своей жене изменяли?
Орхан-Оглы. Я работал, у меня на глупости времени не было. Сыновей трое, дочь, племянница – всех вырастил, всем дал делов руки. Когда у меня было время?
Зоя. А жена у вас хорошая?
Орхан-Оглы. Хорошая.
Зоя. Я так и подумала. Когда в семье нормально – это, я считаю, главное. Мне бы никаких этих нарядов не надо... И детей бы я воспитала! Я бы их строго держала. Любила бы, это само собой. Но потачки бы не давала. За мальчиками особенно глаз нужен. В плохую компанию могут попасть. Недоглядели родители – пошел парень по дурной дорожке, получил срок. И за дочкой бы я следила. Сейчас молодежь пошла – ужас какая развратная. Ей пятнадцати лет нету, а она уже не девушка!
Лукина. Володя, я тебя обидела, прости меня (плачет).
Зернов. Ну не надо, успокойся. Я же понимаю, что ты не со зла.
Лукина (всхлипывает). Ничего ты не понимаешь! Именно со зла, что ты не боишься, а мне страшно. Как представлю, какая я буду мертвая, когда нас выловят – выть хочется. Ты видел утопленников?
Зернов. Видел. Но какое отношение к нам имеют наши трупы? Твое платье может представлять твою сущность?
Лукина. Еще как может! По платью я сразу определю, с кем имею дело. (Смеется сквозь слезы.) Мертвое тело тоже должно быть красиво.
Зернов. Это уж забота живых. Но они принесут нам такую жертву, как лицезрение наших некрасивых тел. ...О чем ты думаешь, Лена? Осталось мало времени...
Лукина. Я думаю о том, что даже не утону, а захлебнусь в грязи! Вот о чем я думаю.
Зернов. Это не грязь, а земля, почва, смытая водой. То, чем ты кормилась всю жизнь, выросло из нее... Но это все не то и не о том...
Лукина. Ты знаешь, если мы останемся живы, у нас с тобой ничего не будет. Ничего!
Зернов. Ну что ж...
Лукина. Мой муж преферансист, ничтожество... Но он человек! И я с ним чувствую себя человеком. А ты... ты, как пустыня, в которой нельзя жить!
Соня. А вы истеричка! И дура!
Слава. Перестань!
Соня. Такой человек!.. Обратил на нее внимание! А она...
Зоя. Фря тощая.
Лукина. У тебя, оказывается, тут тьма поклонниц! Это новость.
Зернов. Прекратите! Все прекратите!
Соня. За что? За что им счастье? Когда они не ценят и не способны ценить ничего, кроме собственной ванны!
Слава. Сонька!
Соня. Перестань на меня орать!! Хватит! Я всю жизнь молчала, но теперь я хочу знать почему. Почему Сережа женился на этой идиотке, на этой злюке, которая его ногтя не стоит? Почему?! Мне всю жизнь твердили: делай то и не делай этого. Это можно, а то нельзя. Я слушала и выполняла. Подозревала в этом великий смысл. Какой?! Где он, этот смысл? Можете вы ответить, зачем это все?! (Плачет).
Возвращаются Чугунов и Разин. Они босиком. Брюки подвернуты до колен. На плечах бортовые доски от грузовика.
Чугунов. Ну и водища! До костей пробрало И силища в ней – еле на ногах стоишь.
Зоя. Обувайтесь скорее!
Зернов (кивает в сторону Квасова). Выпейте водки, если осталась.
Разин. Надо было раньше догадаться, пока вода была ниже.
Зернов. У меня осталось немного спирта. Я разотру вам ноги.
Разин (резко). Не требуется!
Чугунов. Оклемаемся... Ничего... Надо же, середина лета, а такая вода...
Разин (сквозь зубы). Вода ледниковая. Ледник тает и...У тебя водка осталась, Николай?
Квасов. Раньше не хотели, а теперь просите? Но я не жадный: пейте. Я русский человек, мне не жалко.
Чугунов(наливает себе и Разину). Будем здоровы!
Разин. Будем здоровы!
Чугунов. По второй?
Разин. Можно. Хорошо пошла.
Лукина (бросив мгновенный взгляд на Зернова). Владлен Степаныч! Я ведь про вас очерк хотела писать!
Разин. Бр-р-р... Напишете еще. Хотя... Какие теперь очерки... Все насмарку. Столько лет – псу под хвост. Обидно... Вот вы бы написали: замечательно, мол, работают. А ведь мы и в самом деле вкалывали! А трудностей сколько? Доктор вон на меня зуб имеет – за санитарную машину. А если их нет? Тогда что? Рожуя ее, что ли? Была бы, я бы что – пожалел? Бульдозеров не хватает, самосвалов, тракторов, экскаваторов! Крутишься, как белка в колесе. Рабочий семь часов отработал – и будь здоров: танцуй и веселись. А я?
Чугунов. Не скажи, Владлен Степаныч, не скажи! Танцевать и веселиться-то негде.
Разин. Нет – так будет! Построим! Что ты лезешь с ерундой?
Чугунов. Опять же – семейство у кого. Год в бараке, два в бараке, а на пятый-то и надоест, а?
Разин. Мы сколько тыщ квадратных метров сдали, знаешь?
Чугунов. Мне не тыщи нужны, милый человек. Мне на жену и ребятишек двух комнат хватит. Даже одной, в крайнем случае.
Разин. Да погоди ты!
Чугунов. Я уже пять лет гожу. По справедливости надо.
Квасов. По справедливости!
Разин. Разве я говорю, что все хорошо? Не ошибается тот, кто ничего не делает. А мы вон какую махину отгрохали! Ты это понимаешь?
Чугунов. Это тоже верно... Что говорить...
Разин. Здесь голое место было. И горы. А теперь?!
Зоя. Вода прибывает. Страшно мне. Миленькие вы мои! Хорошие! Боюсь я! Смерти своей боюсь!
Чугунов. А кто ее не боится?
Лукина (с усмешкой). Вон доктор говорит, что не боится.
Разин. Говорить все можно.
Чугунов. Доктор человек культурный. Может, ему то известно, что нам не снилось.
Разин. Очерк про меня теперь не напечатают. Это доктор прав. Но вы напишете про кого-нибудь другого. На это мне наплевать. Но ведь мне работать не дадут, вот что! Вот что обидно! И разве это справедливо? Что я виноват, что землетрясение? За что же меня работы лишать? Я еще сколько настроить могу!
Чугунов. Решать надо по справедливости.
Разин. Что я? Плохо руководил? По-честному!
Зоя. Да вы не нервничайте так! (Орхану.) Не люблю, когда начальство нервничает.
Разин. Все шло по плану. Они (указывает наверх), бывает, всякую чушь заставляют делать. Делал! Чтобы стройку не тормозили. И был хорошим. А теперь я плохой... Справедливо это? (Смотрит в упор на Зернова.) Справедливо?
Зернов. Вы меня спрашиваете?
Разин. Да! Вас!
Зернов. По вашим законам справедливо. По моим – нет.
Разин. Что значит «по вашим, по нашим»? Закон один для всех!
Зернов. Закон у каждого свой. Вот здесь (стучит себя по груди). Если бы закон был один – все бы в одной и той же ситуации поступали одинаково.
Разин. Это, доктор, идеализм. И противоречит всему. Но я хочу сказать: я себя не жалел.
Зернов. И других тоже.
Разин. Других? Верно. Не жалел. Спорить не буду... А меня жалели? Жалели меня, я спрашиваю?.. Молчишь! С меня семь щкур содрали, пока я начальником стал!
Квасов. Я до Берлина дошел!
Разин. И я понял. Я все понял. Все! Тогда мне дали стройку. И я еще начальник! Меня еще не освободили «в связи с переходом на другую работу». И я обязан руководить спасательными работами! А я застрял здесь!
Зоя (Орхану-Оглы). А может обойдется? Может, нас спасут?
Орхан-Оглы. Кто знает судьбу? Бог знает, а человек нет.
Разин. Бог тут ни при чем, товарищ Орхан-Оглы! Нас спасут и без Бога.
Зоя. Бога нет, папаша. Это от некультурности все.
Орхан-Оглы. Для кого нет, а для кого есть.
Лукина. Господи, до чего тошно! Не могу больше.
Чугунов (Зернову). Я все думаю: сумеет она без меня детей воспитать или нет? Уж очень она бестолковая. Хороший человек, душевный, но все у ней из рук валится.
Зернов. А сколько у вас детей?
Чугунов. Двое. Близнята. Хорошие пацаны, но уж больно отчаянные. Вот, если желаете (достает фотографию) мое семейство. Который слева – Ленька. А второй Андрей.
Зернов. Такие мальчишки не пропадут.
Чугунов. Правда?
Зернов. По-моему, так. Судя по фотокарточке, оба с характером.Видно, что неглупые. Мне кажется, у них душа нараспашку.
Чугунов. Это верно. Только таких легко ведь вокруг пальца обвести.
Зернов. Зато таких все любят. У них всегда есть друзья. Глазищи какие –прелесть! И жена у вас хорошая. Сразу видно, что добрая. У нее в лице ничего нет кошачьего. Знаете, бывает у женщин такое мерзкое в лице.
Чугунов. Настя не такая. За ней старший лейтенант один ухаживал, представительный и получал прилично. А я только демобилизовался. Гол, как сокол. А она за меня пошла. Тот старший лейтенант теперь полковник. В отпуск приезжал. Женился после, но жить с той не стал. Я так думаю, он Настю забыть не может. Если помру, может она за него пойдет? Все ж-таки пацанам, хоть не родной, да отец.
Разин. Доктор, а у вас семья есть?
Зернов. Нет.
Разин. А у меня, например, есть. Жена и дочка.
Зернов. Семейным умирать тяжелее.
Разин. То-то!.. Я вот тоже раньше этого не понимал. Я на фронте сапером был. Так мне без разницы было, кого на задание послать – семейный он или холостой. ...Я после войны женился... Лялька родилась – только тогда понял, что и как. Вы воевали?
Зернов. Не успел.
Разин. А я успел! С сорок второго года и до конца. И, как видите, жив. Слышали поговорку, что сапер ошибается один раз в жизни?
Зернов. Слышал.
Разин. Сколько земли перекопали! Блиндажей сколько понастроили! Переправ!
Квасов. Я награды имею! Г-гады...
Разин. А вообще, больше рвать приходилось... Я ведь рвать лихо умел! Дай мне взрывчатку, я тебе любое здание по кирпичику разнесу! А после войны решил: баста! Строить буду.
Соня. Вода уже вон где! Не придется мне профессию менять, Владимир Михайлович.
Лукина. А я все думаю... Ну умру я. В «Литературке» напечатают некролог. Но помнить меня будет некому. Федор через месяц женится на этой стерве и даже имени моего... И читателя своего у меня нет. Никто не спросит в библиотеке: «Дайте мне еще какую-нибудь вещь Елены Лукиной». Потому что меня никто не знает. Вот скажи, Володя, только честно: ты меня читал?
Зернов. Нет. Я вообще мало читаю, потому что... Но я слышал твою фамилию.
Лукина. А ведь был у меня талант, был! Мой первый рассказ похвалил Симонов. Не веришь?
Зернов. Верю.
Лукина. И ведь я старалась. Иногда сидишь перед чистым листом три часа подряд и не знаешь, что писать.
Соня. Так не писали бы, если нечего! Чего проще?
Зоя. За что только людям деньги плотют?
Лукина. Это моя профессия. И я, кажется, не с вами разговариваю.
Слава. Сонька!
Лукина. А может, они и правы. Может, и не надо было мне писать. Я ведь пела неплохо. Леокадия Масленникова говорила, что у меня есть данные... Я просто не мыслила себя вне искусства. Смешно, правда? (Плачет.) ...И я старалась приносить пользу.
Зернов. Ты лучше, чем ты о себе думаешь, Лена.
Зоя (фыркая). Если бы меня учили, я, может, тоже ничего бы не делала и только писала.
Слава. Вода еще поднимается?
Соня. Да.
Слава. Иссякнет когда-нибудь это чертово водохранилище?!
Разин. Не паникуйте, нас спасут. Русским языком говорю: нас спасут.
Соня. Слав, можно я задам тебе один вопрос?
Слава. Ну?
Соня. Ты не рассердишься?
Слава. Нет.
Соня. Честно?
Слава. Да говори ты, наконец!
Соня. Ну вот, ты уже сердишься.
Слава. Нисколько я не сержусь! Просто ты тянешь резину.
Соня (в замешательстве). У тебя были женщины?
Слава. О черт!
Соня. Если не хочешь, не говори.
Слава. Были.
Соня. Это... правда... так... здорово?
Слава. Как сказать... Правда. Но есть многие вещи, которые дают не меньшее наслаждение. А может, и большее.
Соня. Что, например?
Слава. Например, стихи.
Соня. А...
Слава. «И звезда с звездою говорит»... У меня мороз по коже от этих слов.
Соня. Да.
Слава . Настоящие стихи я чувствую спиной – смешно, правда?
Соня. И у меня так бывало! Помнишь, как Смоктуновский говорит: «Что ж вы думаете, я хуже флейты? Вы можете расстроить меня, но играть на мне нельзя». Я готова реветь.
Слава. Вот видишь. И это ничуть не слабее, чем... Сильнее даже. И лучше.
Соня. Да, конечно (плачет).
Лукина. Закат какой красивый. И зловещий. Последний закат... Я даже рада, что мы умрем в темноте... Я думаю, умирать не так страшно, когда не видишь, что оставляешь на земле... Я никогда не задумывалась о смерти. То есть знала, что умру, но до этого еще далеко. Когда стану старая и некрасивая.
Зоя. Тише!
Орхан-Оглы. Вертолет?
Лукина. Вертолет!
Чугунов. Вот он!..
Разин. Что я говорил!
Квасов. Я офицер! Я право имею!
Соня. Наконец-то!
Зернов. Вертолет?
Слава. Вертолет.
Разин. А вы горячку пороли!
Лукина. Ура!
Зоя (целует ее). Вертолет!
Лукина (плачет и смеется). Господи, какое счастье! Спасена!
Чугунов. Будто ангел по душе босиком протопал.
Разин. Только без паники! Все поместимся.
Зернов (Разину). Первым посадим Славу. Вы мне поможете?
Разин. Разумеется. Спокойно. Не толпитесь. Все успеем.
Рев мотора усиливается. Теперь вертолет прямо над сценой. Он не виден, лишь вращающаяся тень его винта скачет по нетерпеливым лицам. Голос, усиленный мегафоном: «Спокойно! Машина перегружена. Могу взять только одного человека. Решайте быстро: горючее почти на нуле»! С вертолета спускается лестница и останавливается в двух метрах от земли.
Лукина.Что же это?
Зоя. Они не имеют права!.
Разин. Спокойно! Без паники. Лечу я! Я начальник стройки!
Его слова встречаются яростным ревом.
Тихо!! Я немедленно пришлю за вами свободную машину. Я обещаю это!
Зернов. Среди нас три женщины.
Разин. Я сказал, что...
Зернов. Три женщины!
Разин. Но я спасу всех! Понимаете, всех!!
Зернов. О том, что здесь вы – она скажет.
Разин. Вы идиот! Ясно?
Зернов. Ясно. Полетит женщина. (Женщинам.) Бросайте жребий!
Соня. Я не буду.
Разин. Вот видите? Она понимает.
Слава. Сонька!
Соня. Я остаюсь.
Зернов. Соня, у вас есть мать.
Соня. Я остаюсь (плачет).
Лукина. Зачем же насильно...
Зоя. Если она не хочет?
Зернов. Жребий будут тянуть трое. У кого есть спички?
Чугунов достает коробок, Зернов вынимает три спички и обламывает концы.
Лена! Зоя! Соня!
Квасов. Я право имею! (Внезапно вскакивает, отшвыривает Зернова и бросается к лестнице. Лестница дергается вверх и останавливается на высоте двух с половиной метров. Квасов прыгает, но ему не достать.) Гады! Я срок приму! Попадетесь вы мне, паразиты! Пусти! Слышишь? Св-вол-лочь!
Чугунов (хватает его, оттаскивает от лестницы. Короткая борьба. Квасов лежит на животе, Чугунов его держит.) Скорее, доктор!
Квасов. Убью!.. Пусти!!
Разин (спокойно). Это глупо. Я бы спас всех.
Чугунов. Доктор правильно говорит!
Слава. Если вы здесь останетесь, то за нами еще, может, пришлют. А если...
Разин. Я! Я сам пришлю!
Зернов. Тащите! Живо! Кто вытащит длинную, тот полетит.
Зоя. Правая!
Лукина. Левая!
Зернов. Соня, ваша средняя.
Зоя. Выиграла! Господи! Выиграла! Хоть раз в жизни!
Зернов. Счастливого пути вам, Зоя! Скажите там, что мы...
Зоя. Простите меня! Все простите меня! (Лихорадочно целует доктора, Разина, Лукину, Орхан-Оглы. Лестница спускается ниже, Зоя цепляется за нее, и та возносит ее вверх.)
Разин. Скажите там, что Разин велел немедленно возвращатьсясюда снова! Немедленно! Разин приказал! РА-ЗИН!! Начальник стройки!
Зоя. Простите меня!
Конец второго действия
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Прошло четыре часа. Солнце зашло. Небо усыпано звездами.
Разин. ...Я ведь только в сорок третьем узнал, что они все погибли. Мне соседка написала: прямое попадание. Я сам не свой был. Месяца два, если не больше. Думаю: Вали нет, родителей нет, дома нет – зачем мне жить? Кончится война – кому я буду нужен? На рожон лез. Не от смелости, а от глупости. Потом прошло.
Лукина. А я однажды в тайге заблудилась. Ездили мы в Приамурье. Я пошла гулять. Места там изумительные. Я гуляю-гуляю, потом назад повернула, а где дом – не знаю. Всем поселком меня искали. Через день только нашли. Страху натерпелась! Там ведь и тигры есть.
Зернов. А мне хуже всего было в шесть лет, когда узнал, что умру. Мне тогда казалось нелепым: зачем жить, если все равно умрешь?
Соня. А ведь дейтвительно, Владимир Михайлович! Зачем?
Зернов. Жить хорошо.
Чугунов. Жить хорошо, да жизнь коротка. Вода уже под камнем.
Слава. Жить хорошо, пока интересно. В больнице я, от нечего делать, построил такую модель, для себя: жизнь – это круг, граница которого смерть. Ты рождаешься в центре. Перед тобой масса путей, можешь идти куда хочешь, в любом направлении. Но, выбрав одно, ты тем самым исключаешь для себя все остальные. Возможностей масса. А выбрать можешь только одну.
Лукина. Почему одну? Что мешает изменить свою жизнь?
Слава. Пусть две. Три. Десять! Все равно это ничтожно мало по сравнению с бесконечностью. В этом-то и есть весь трагизм, что разумом мы понимаем бесконечность, а возможности наши конечны. По какой бы запутанной траектории вы не двигались от центра круга к периферии, вы пройдете только ничтожную
часть его площади. То есть вы проживете жизнь, не узнав жизни.
Разин. Это все философия! Жить надо проще! Жизнь должна кипеть под давлением! А если будешь рот разевать да в пуп глядеть, то ничего не добьешься.
Слава. А чего вообще можно добиться? Вот у вас, например, она кипела под давлением. Чего вы добились?
Разин. Чего я добился – это мое дело!
Слава. Да не обижайтесь вы! Я ведь не хочу вас обидеть. Нам жить осталось всего ничего. Мне просто интересно.
Разин. Я всего добился, чего хотел. Я с фронта пришел – ни родных, ни угла, ни образования. Поступил в институт, никто мне не помогал, а годы голодные были. Закончил его, получил диплом. Влюбился. А она тогда была замужем за художником. Бросила его, ушла ко мне. Работу хотел интересную – была интересная работа. Захотел стать начальником – назначили меня начальником. Я всего добился!
Слава. Ну а я вот не добился. Я на астрономический хотел идти, но там стипендия маленькая, а матери было трудно.
Соня. Она хотела, чтобы у тебя был гарантированный кусок хлеба.
Слава. И это тоже.
Соня. Она хотела, как лучше.
Слава. Она хотела, как лучше, и я пошел на электротехнический.
Соня. И окончил с отличием!
Слава. Это неважно. Просто мне все легко давалось... Но женщина, которую я любил, осталась с мужем. В начальство я не вышел. Да и не стремился.
Разин (великодушно). Может, и вышел бы. Ты еще молодой.
Слава. Нет. Не хочу я быть ни «под», ни «над»... Значит в итоге – не добился ничего, кроме болезни. А умрем мы одной смертью. Хотя вы добились всего.
Разин. Ну и умрем. Что дальше?
Слава. А дальше вот что я хочу спросить: добились ли вы чего-нибудь такого, что сделало бы для вас смерть легче, чем для меня?
Разин. Философия это все. И ерунда. Смерть есть смерть. При чем тут «добился – не добился»?
Слава. Нет. Вот Владимир Михайлович или вот он (кивает в сторону Орхан-Оглы) – они добились.
Разин. Чего? Что им умирать не страшно? Говорить все можно.
Слава. Это мы с вами говорим, а они молчат.
Лукина. Не верю я, что они не боятся, не верю!
Чугунов. Умирать кому охота?
Лукина. Это противоестественно, наконец!
Соня. Как страшно клокочет вода!
Пауза.
Лукина. Сколько нам еще осталось? Час? Два?
Разин (не столь уверенно). Может, еще спасут нас. Не надо паниковать раньше времени.
Слава. Я ужасно жалею, что не пошел тогда на астрономический. Если бы случилось чудо, если бы нас спасли, я бы бросил все и пошел учиться снова.
Соня. И жил бы на стипендию?
Слава. Живут же другие. Подрабатывал бы... Это, наверное, замечательно – идти на работу с удовольствием!
Соня. Все спят, а ты смотришь в небо...
Слава. Все спят, а я наблюдаю звезды. Смотреть на звезды, когда все дрыхнут... Ты знаешь, мне кажется, я был бы лучше, чем сейчас. И умнее.
Соня. Мне страшно. Еще час назад я надеялась. Не верила, что...
Разин. И правильно! Надо надеяться до конца!
Соня. Но вы ведь и сами больше не верите.
Разин. Верю! Мой приказ известен. За нами пришлют первую свободную машину.
Лукина. Бросьте, Владлен Степаныч! Чего себя обманывать? Всю жизнь мы себе врем.
Разин. Нет, это вы бросьте! Как вам не стыдно? Писательница! Вы должны дух поддерживать, а не сопли распускать!
Лукина. Я женщина. И мне страшно (плачет).
Чугунов. Да и не увидят они нас. Такая темь.
Разин. Как только услышим звук мотора, разожжем костер.
Соня. Из чего?
Разин. Хотя бы из одежды!
Слава. Мой костюм можно сжечь. И носилки.
Разин. Правильно. Оснований для паники нет. Надо набрать щепок или настрогать.Чтобы разгорелось быстрее.
Орхан-Оглы. От грузовика доски.
Разин. Ни в коем случае! За них будем держаться в воде.
Семенов.Камешки мои! Я их нашел!
Чугунов. Нужны твои камешки! (Все ищут сухие щепки.) В темноте огонь издалека видать. В рейсе ночью завидишь огонек – кажется, рукой подать. А до него километров тридцать.
Разин. Надо собрать все, что может гореть. Ветки, щепки, соломинки. (Чугунову.) Нож есть?
Чугунов. Есть.
Разин. Настрогай щепок от костылей.
Чугунов (строгает). Дерево сухое. Будет хорошо гореть.
Разин. Сколько у нас спичек? (Достает коробок. Считает.) У меня семнадцать.
Зернов. Я некурящий.
Лукина. У меня нет.
Соня. И у нас нет.
Чугунов. У меня есть вроде, но мало. Три спички на жребий ушло. (Отдает коробок Разину.)
Разин. Пять. Всего двадцать две. Вполне прилично.
Чугунов. Зажигалку пацаны, наверное, вытащили.
Разин. Спичек больше, чем дров. Хотя зажигалка бы пригодилась... Бензин мы не догадались взять! Из машин! Идиоты. Никогда себе не прощу. Такого дурака свалять! Мы бы всю ночь грелись, и огонь бы за сто верст было видно.
Чугунов. Может попробовать? Нырнем?
Разин. И не вынырнем. Снесет течением.
Чугунов. Квасов вон спит. У него пошарим. Зажигалка! Точь в точь моя. (Щелкает. Зажигается огонек. Гасит.) И бензин есть.
Лихорадка поисков топлива и спичек сменяется апатией.
Чугунов. У нас долго детей не было. А потом сразу двое. До пяти лет болели без передышки – то один, то другой. Жена не работает. Я один тяну.
Зернов. Поздние дети часто болезненны.
Чугунов. Врач посоветовал климат сменить. Вот мы сюда и приехали. Я сначала завербовался, потом их вызвал. Домишко у нас был. Из обстановки тоже. Все продали, и корней не осталось.
Орхан-Оглы. Мои дети о матери позаботятся.
Чугунов. Владлен Степаныч! А семье моей квартиру дадут, коли я здесь помру?
Зернов. Не знаю. Как добиваться будут.
Чугунов. Интересно получается! Что же им всю жизнь по баракам мыкаться?
Разин. Живы будем – я тебе обещаю. А нет... В общем, дадут, конечно. Может не сразу, но дадут.
Чугунов. Жена у меня не пробойная. Я боюсь, она и хлопотать не пойдет, постесняется.
Разин. Ну, брат, кто ж виноват? (Бодро.) Может, еще выкрутимся. Чего мы сидим так? Может, споем?
Слава. Сонька, спой «Степь да степь»! Мамина любимая...
Соня (поет очень тихо, остальные подхватывают).
Степь да степь кругом,
Путь далек лежит.
В той степи глухой
Умирал ямщик.
И набравшись сил,
Чуя смертный час,
Он товарищу
Отдавал наказ...
Песня гаснет. Соня плачет.
Лукина. Тише!
Соня. Кажется, я тоже слышу.
Разин. (Чугунову). Костер, живо!
Чугунов лихорадочно складывает щепочки шалашиком, Разин ожесточенно чиркает спички. Они гаснут, не успев разгореться.
Орхан-Оглы. Дай мне. (Зажигает с одной спички, разгорается крохотный костерок.)
Слава. Ну что? Кто-нибудь слышит?
Лукина. Показалось. (Плачет.)
Разин (затаптывая костерок). Кислое дело. Но паниковать нечего.
Орхан-Оглы. Будем ждать дальше.
Лукина. Чего? Смерти?!
Орхан-Оглы. Того, что будет. Может быть, смерти, может быть, жизни.
Слава. Я все думаю: как бы я прожил жизнь, если бы знал заранее, что все кончится так рано.
Разин. Ну и как?
Слава. Я бы веселее жил. Я бы больше радовался.
Разин. Никто заранее не знает – и слава Богу. Никто бы тогда работать не смог.
Слава. Не думаю.
Разин. Попробуй заставь его вкалывать, если он знает, что ему жизни осталось год. Он тебе в лицо рассмеется.
Чугунов (угрюмо). Жрать-то все равно надо. Особенно, если семья.
Разин. Что вы мне рассказываете? Что я – людей не видел? Да я их во всех видах видал! Вам того не снилось даже.
Слава. Я бы работал. Только не здесь, а в обсерватории.
Соня. А если бы тебя не взяли?
Слава. Я бы добился. Зная, что вот-вот умереть? Добился бы. И я бы все воспринимал по-другому. Нет денег? Нахамили в магазине? Чушь это все. Вздор.
Разин. Радости тоже мало: жить под мечом.
Слава. Неправда! Радостей было бы во сто раз больше. Мы бы ценили то, что теперь не ценим. Воздух, облака, звезды. Все было бы как подарок.
Разин. Ерунда это все. Философия.
Слава (не обращая внимания). Ведь если вдуматься – само наше появление на свет – это уже царский подарок.
Разин. Любая доярка надарит миру сколько угодно таких подарков.
Слава (не слушая). Ведь это чистая случайность, невероятное стечение обстоятельств, что появились именно вы, с вашим лицом и характером.
Разин. Ну был бы кто-нибудь другой.
Слава. Другой был бы – другой. А вас не было бы. Никто бы даже не подозревал, что вы могли явиться в мир и не явились.
Лукина. Ну и не явилась бы. Чем так подыхать...
Слава (не слушая). Если бы не родился Пушкин, пришло бы нам в голову, что от потомков русских бояр, абиссинца и остзейской немки может произойти великий поэт?
Чугунов. Дело темное, конечно.
Соня. Для чего вообще мы жили? Для чего люди рождаются? Ведь должен же быть в этом какой-то смысл?
Пауза.
Слава. «Не для житейского волненья / Не для корысти, не для битв / Мы рождены для вдохновенья / Для звуков сладких и молитв». (Разину.) Знаете эти строки?
Разин. Не знаю! Мне не до стихов было! Я работал. Вкалывал...Тебе сколько лет?
Слава. Двадцать семь.
Разин. В двадцать семь я был начальником цеха участка. У меня было триста человек народу, из них двести пятьдесят – заключенные. Ясно?
Слава. Ясно.
Разин. Ничего тебе не ясно. Заключенные! И я знал, что они меня проиграли в карты. И за плечами у меня была война. И после всего этого я до сих пор живой. И нечего разводить философию: «вдохновение, молитвы». Не успел еще из мамки вылезти – вдохновение ему подавай!
Зернов. Вы полагаете, что грубость помогает побороть страх?
Разин. А вы заткнитесь. Не с вами говорят, так не суйтесь.
Орхан-Оглы. Зачем люди ссорятся? И на этом свете места всем хватит, и на том.
Чугунов. И то правда. Чего ругаться? Воды вон на всех хватит. Вода всех рассудит.
Лукина. Это не вода! Это грязь! Мы захлебнемся грязью.
Пауза. Явственно слышно, как плещется, обтекая камень, вода.
Орхан-Оглы. Если бы эту грязь собрать, хороший сад можно посадить.
Соня. Я еще ни разу не видела смерти.
Слава. Если хочешь, можешь считать, что это самый последний экзамен. Как вы думаете, Владимир Михайлович?
Зернов.Может быть, ты прав.
Разин. Ерунда это все! Смерть – это знаете что? Это ты есть, и вот тебя нет. И все. Я смерть тысячу раз видел, ближе чем вас. Такой вот крохотный осколок – и привет.
Зернов. Я тоже видел смерть.
Разин. Я больше!
Зернов. Возможно.
Разин. Я видел, как людей в клочки разрывает! Но война есть война. Кто там об этом думает? Может, завтра мой черед...
Лукина. Я боюсь, когда думаю о смерти... Не хочу! Не хочу! (Плачет.)
Чугунов (угрюмо). А кто ее хочет?
Зернов. Был у меня один больной. Пять лет назад. Молодой, 33 года. Лесничий. Он мучительно умирал и знал, что умирает. Я ему врал, что все, мол, обойдется. Врачебный долг. Одажды он взял меня за руку и говорит: «Не надо, Владимир Михайлович! Я вас понимаю. Вы меня утешаете, потому что боитесь сами. Но ведь ее нет! Она иллюзия. В свое время вы это поймете».
Разин. Разрывной пулей в живот – хороша иллюзия!
Лукина. И ты веришь в это?
Зернов. Да.
Лукина. Значит, нам не о чем беспокоиться? Значит то, что через час мы захлебнемся грязью – это иллюзия? Ты идиот! Идиот!
Тягостная пауза.
Чугунов. Да, доктор. Что-то тут... Как-то тут странно получается.
Разин. «Странно»! Чушь это все! Ни в какие ворота не лезет.
Слава. В ваши ворота не лезет ничего, кроме железного рельса.
Соня. Не надо, Слава! Владимир Михайлович не обижается. Будь и ты...
Зернов. Соня права. Не надо бросаться на всякую дырку, как на амбразуру. Пусть каждый думает, как хочет. Хотя бы перед смертью.
Соня. А почему она иллюзия?
Зернов. Потому что мы неотделимы от мира. Мы его часть. Как рука – часть тела и невозможна отдельно от него.
Слава. Но рука не сознает себя личностью! А я сознаю.
Зернов. Ты не всегда это сознавал. Ребенок ведь не выделяет себя из мира. Потом только появляется расчленение: мир и я.
Слава. Мне очень жаль, что не осталось времени. Я бы обдумал это.
Зернов. Когда ты улыбаешься незнакомому ребенку, ты чувствуешь себя и улыбаешься себе.
Лукина. Он врет! Вы слышите? Он все врет! (Плачет.)
Слава. А когда я с отвращением гляжу на мерзкого человека – он тоже я?
Зернов. Трудный вопрос... Я думаю, что есть невидимая граница...такая красная черта. Если человек ее не перешел – он тоже ты.
Лукина. У утопленников мучительная смерть?
Чугунов. Самая быстрая смерть – от яда. Шпион, если попадется, ампулу в рот – и готово.
Разин. Или расстрел. Если только с первого выстрела попадут, куда надо.
Соня. Маму жалко. Как она будет жить после этого? (Плачет.)
Слава. Я все время об этом думаю.
Зернов. Надо Квасова разбудить, как вы считаете?
Чугунов. Пусть спит.
Разин. Вода разбудит.
Соня. Я чуть было не сказала, что он может простудиться. Смешно, правда?
Слава. Владимир Михайлович! Вам, правда, нисколько не страшно?
Зернов. Мне страшно, что будет больно и холодно, хотя я знаю, что и это ненадолго. Но я не верю, что с этим все кончается.Тогда жизнь была бы бессмысленна.
Слава. Я вам завидую.
Зернов. Все мироздание, от атома до галактик, исполнено смысла. Может ли быть, чтобы человек появлялся и исчезал бесследно и бессмысленно? Ведь каждый из нас прожил жизнь, что-то понял, приобрел уникальный опыт... и чтобы все это было разом уничтожено только потому, что где-то прорвало какую-то идиотскую плотину? ...Я думаю, что смерти нет. Есть переход. Это, как вода: сейчас она здесь, завтра в реке, послезавтра в океане. Может замерзнуть, может испариться. Но исчезнуть не может. ...Переход болезненный. Как, впрочем, и рождение.
Разин. Ну хорошо... Ладно... Пусть так. Но скажи мне... Честно скажи: если бы не было боли... тебе, значит, наплевать?
Зернов. То есть как?
Разин. То есть тебе все трын-трава, раз смерти нет?
Зернов. Нет, не так.
Разин. То-то же!
Зернов. Я люблю жизнь. Мне нравится жить.
Чугунов. Жить всем нравится.
Зернов. Но разве можно сравнить страх перехода и страх исчезновения?
Разин. Интересный ты мужик, доктор! Тебе бы беседы перед атакой проводить – солдаты бы потом, как черти дрались.
Зернов. Я человек невоенный. Мое дело лечить.
Разин. Не скажи... Перед атакой поговорить – это тоже большое дело. Верно, Чугунов?
Чугунов. Да уж... Ждешь ее и всех богов поминаешь. ...На войне все же помирать легче: кругом смерть. Думаешь: а я чем лучше?
Семенов. Горку сделаю – вода и не затопит. (Зернову.) Ты не бойся, я тебя с собой возьму.
Зернов. Спасибо.
Семенов (Соне и Славе). И вас тоже. Встанем потеснее и спасемся.
Разин. А меня возьмешь, Семенов?
Зернов. Не надо, Владлен Степанович.
Семенов. Тебя не возьму. Мне маманя говорила, чтоб я злых людей опасался.
Разин. Верно тебе маманя говорила...
Лукина. Володя!
Зернов. Да?
Лукина. Если бы мы живы остались, ты бы меня бросил?
Зернов. Нет.
Лукина. Я тут наговорила, Бог знает что. Ты не верь.
Зернов. Хорошо.
Лукина. Это от страха. Мне и сейчас страшно, но не так. Я очень жалею, что мы не встретились раньше.
Зернов. Я тоже.
Лукина. Правда?
Зернов. Правда.
Лукина. Всю жизнь я изображала счастливую женщину. А с тобой – я бы была ею. Жалко, что не получилось.
Зернов. Мне тоже. (Гладит ее волосы.)
Разин. Если бы я жив остался и вытурили меня с начальников, я бы взял семью и подался бы куда-нибудь в глушь. С дочкой бы возился. Рыбку ловил. И пропади оно все пропадом!
Слава. Вон Кассиопея. Красивое имя, правда? Кас-си-о-пея...
Чугунов . Ничего. Подходящее.
Слава. Я из-за нее и астрономией увлекся. (Смотрит в небо.) Все. Пропала. Хоть в последний раз увидел. И то...
Соня. Звезды гаснут.
Слава. Они не гаснут. Это облака.
КОНЕЦ
Ленинград, 1968 год.