СС. Гл. 28. Проигрыш Хряща

Виорэль Ломов
Г л а в а 28.
Проигрыш Хряща.


Когда Федор зашел в общежитие, он почувствовал что-то неладное. Ни с того ни с сего засуетился сверх меры вахтер, выглянул с покашливанием из своей комнаты комендант Кузьма Иваныч. В коридоре встретился староста этажа и как-то странно посмотрел на него. Многозначительно и как бы предупреждая о чем-то. Но при этом не проронил ни слова.

Когда Дерейкин вошел в комнату, его там ждали. Ребята сидели по койкам, гости, не снимая шляп, за столом. Ему достаточно вежливо предложили проехать вместе с ними.

Минут пятнадцать он не чувствовал ничего, кроме стыда и стука крови в висках. Он понял, что его взяли за какой-то очень серьезный проступок. Какой — он не мог сообразить.

Его мучила мысль: что подумают теперь о нем ребята, Челышевы, родители, педагоги? Потом уже, когда он оказался в небольшом кабинете, и к нему вернулось хладнокровие, Федор подумал, что произошло какое-то очевидное недоразумение, сейчас все прояснится, и он пойдет к себе. Там ляжет на кровать и уснет до утра. И будет думать про Изабеллу и про то, как он любит ее.

Странно, он видел любовь, как карандашный набросок. Почему-то он решил, что любовь в красках — вовсе и не любовь. Потом уже он понял, что воспринимал ее такой, какой ему дано было воспринять ее.

К себе его не отпустили и до утра ему спать не дали. Невзрачный, очень худой и долговязый следователь Гвоздев тихим голосом долго и нудно говорил о чем-то несущественном.

Он предупредил его о чем-то, что-то пообещал, но из-за шума в голове Федор ничего не воспринял и не запомнил, а только несколько раз, соглашаясь, кивнул головой. Потом подписал какую-то бумажку, опять же не вникнув в ее содержание.

Уже на рассвете Федор убедился в том, что его расспрашивают не о чем-то конкретном, а вообще обо всей жизни, о которой он большей частью ничего не знал и, как оказалось сейчас, никогда не задумывался.

Во всяком случае, о пиратах и незнакомках Блока он знал неизмеримо больше, чем о знакомых ему женщинах и мужчинах, а портовые акватории Караибского моря и расположение Соловьиного сада Блока представлял куда конкретнее, чем структуру власти и государственное устройство страны.

У следователя Гвоздева это, естественно, вызывало недоверие и настороженность, так как в ответах Дерейкина не стыковалась его информированность по общим и частным вопросам сознания и бытия.

Утром его отвели в камеру, где было не меньше десяти человек. Он тут же уснул. Проснулся оттого, что у него в ногах сидел невзрачный, но жуткого вида мужичонка, который, сипло смеясь, спрашивал у него, как его зовут.

Федор отмахнулся от него. Мужичонка достал шильце и кольнул Федора в ногу. Дерейкин взвился, как пружина, и, схватив мужика за грудки, швырнул его через всю камеру в противоположный угол. Тот мягко, как кошка, приземлился на пол и рванул зубами рукав своей куртки.

— Ого! — послышалось со всех сторон...

...Во сне Фелицата провела рукой со свечой перед самым его лицом. Федор вздрогнул и проснулся. Он скорее машинально успел перехватить руку, сжимавшую шило. С яростью, от которой у него внутри стало все ослепительно светло, он рванул руку на себя и сломал ее о свое колено. Мужичонка не успел даже заорать, как Федор страшным ударом кинул его на каменную стенку, к которой тот буквально прилип на пару секунд, как кусок грязи. В камере никто не пикнул.

Вечером Гвоздев методично и сухо, тихим невзрачным голосом задавал вопросы, глядел на Дерейкина тусклыми, ничего не выражающими, кроме безмерной усталости, глазами, и готов был, казалось, продолжать допрос еще целую вечность. И хотя своей конституцией следователь меньше всего походил на металлическое орудие, он напоминал крестьянский плуг, который долго и ровно вспахивает черную землю, в железной своей уверенности, что через несколько месяцев на ней обязательно будет урожай.

— Это хорошо, что вы не стали заливать мне о пиратах, — на прощание сказал Гвоздев. — Тут не радио и не народный комиссариат связи. Вас сейчас отведут, мой вам совет: позабавьте там всех своими рассказами. Они это страшно любят. Пайку отдадут, лишь бы послушать. Они, кстати, ждут ваших историй.

Дерейкина вернули в камеру и с этого вечера и начались его рассказы о пиратах и Дрейке. Историям не было конца, и одна не походила на другую. С каждой историей Дерейкин все больше и больше фантазировал и входил в раж, пока все не убедились, что он и на самом деле Фрэнсис Дрейк. Другого немыслимо было представить, чтобы совсем молодой человек знал столько, да еще в таких подробностях. А выдумать такое — просто невозможно!