Г л а в а 25.
Изабелла.
Дерейкин и Челышев учились на одном потоке, больше полутора лет никак не общаясь друг с другом. Борис был старше Федора года на три, и у него был свой круг друзей. В том кругу Бориса уважали — и за знания, и за характер, и за нерусскую резкую красоту. Сошелся с ним ближе Федор на Новый год на втором курсе. Все началось с недоразумения.
В спортивный зал Федор пришел уже в разгар танцулек. Толком не разглядев, он подхватил на танец совсем молоденькую девчушку (лет тринадцать — страшно браться за такую!), из зеленых, которые отираются бог весть зачем вдоль стен и с которыми потом не оберешься хлопот. Во время танца от их тоненьких, как у птенчика, косточек, заходит такая зеленая тоска, что сводит скулы, как от кислых яблок. Она, конечно, хорошенькая, волос отливает синевой, глазища, ножки, туфельки классные, все такое, но куда ее, хорошенькую, положишь?
Под первые такты фокстрота Федор положил руку девчушке чуть ниже поясницы, не без удовольствия ощутив гибкость ее стана. Однако тут же поднял руку выше и загасил свой энтузиазм.
Во время танца он пристрелялся к пухленькой Соньке с третьего курса и готов уже был распрощаться с «хорошенькой» навеки не навеки, а хотя бы годика на два, как вдруг почувствовал на своем плече руку.
Федор скинул руку и широко улыбнулся Борису, дозволившему себе нетактичность. Широкая улыбка у Федора не предвещала ничего доброго. Обычно он просто смеялся или хохотал. А по-доброму смотрел только на обидчиков, ожидая, что те, гляди, передумают и принесут извинения. С изящным поклоном, приподняв край шляпы, и учтиво до зубовной боли: «Сударь, я поступил так вовсе не из желания искать с вами ссоры. Приношу свои глубочайшие извинения, милорд!» И тут же, протягивая две кружки с жигулевским пивом: «Вот вам моя рука, в ней кубок с благороднейшим напитком. Не соблаговолите ли, милостивый государь, распить его со мной в знак мира и согласия?»
Приносить извинения Челышев, похоже, не собирался. Чего ему надо?
— Ты, почему обнимал ее так? — строго спросил он.
Федор всего ожидал, но тут опешил.
— Как? — у него прошла вспыхнувшая злость.
— Да так, как обнимают баб на сеновале!
Дерейкину стало смешно:
— Их разве можно обнимать как-то по-другому?
— Это моя сестра, и ей всего пятнадцать лет!
— Это я понял, что ей пятнадцать лет. Я вообще подумал, тринадцать. Забирай свою сестру в целости и сохранности. Извини, если что не так.
Извинение, хоть без «милордов» и «милостивых государей», было принято. «Черт, извиняться-то не я должен был, а он!» — Федор рассмеялся.
— Пойдем пивка вмажем, Борис! — предложил он.
Борис согласился.
— Изабелла, пошли с нами, — он взял сестру за руку.
— Изабелла? Редкое имя, — сказал Федор.
— Оно редко подходит кому, — девчушка хитро подмигнула Дерейкину, и он с удивлением увидел в ее выразительных глазах страсть.
Они направились в буфет, и Федор то и дело поглядывал на Изабеллу в надежде увидеть еще раз огонек в ее глазах. «Надо же, зацепила, — подумал он. — Изабелла, и придумывать нечего».
— Учится? — спросил он у Бориса, кивая на сестру.
— Учится, — в один голос ответили брат и сестра и все трое рассмеялись.
— На первом курсе универа, — добавила Изабелла. Голос у нее был ниже, чем думалось, глядя на ее тонкие черты лица и хрупкую фигуру.
— В пятнадцать лет? А я не рискнул поступать в универ, — простодушно сказал Федор.
— А я не забоялась и поступила, — в тон ему сказала девушка и посмотрела на него чуть насмешливо, но и как на своего.
— Белла, ты — воду? — спросил Челышев.
Он пошел к буфету. Федор с Изабеллой уселись за столик.
— Ты тот самый Дерейкин?
Федор удивился — о нем уже говорят «тот самый»?
— Тот самый, — засмеялся он. — А что за «самый»?
— Боксер, второе место по Союзу? О тебе девчата несколько раз трепались. Будто бы тебе звание чемпиона прочат.
— Прочить можно что угодно, — усмехнулся Федор. — Ничего такого радостного в этом нет. Подумаешь, чемпион! Ни один чемпион не напишет, например, так: «В густой траве пропадешь с головой. В тихий дом войдешь, не стучась... Обнимет рукой, оплетет косой И, статная, скажет: — Здравствуй, князь.»
— Есенин?
— Блок.
— На Есенина похоже.
— Ты на маму похожа или мама на тебя?
— Я на маму.
— Вот. Блок ни на кого не похож.
— Я Блока мало читала.
— Какие твои годы! — засмеялся Дерейкин.
— Ты страдаешь по ком-то?
— С чего ты взяла? — вздрогнул Федор.
— С тебя! — засмеялась Изабелла.
— Смеетесь? — Челышев принес пиво и воду с пирожным.
— Изабелла — редкое имя, — сказал Федор, — красивое. Женщина с таким именем обязательно должна быть красавицей. У меня была знакомая, Изабелла.
— Испанка? — Борис подмигнул Дерейкину. — Хорошее пиво.
— Испанка, — Федор посмотрел на Челышева. — А ты почем знаешь?
— Она тоже испанка, — Борис кивнул на сестру.
— Ты хочешь сказать, что и ты испанец?
— Ну что, потанцуем? — Борис отер губы. — Я туда, вон в уголку скучает девушка моей мечты, а вы как хотите.
— Пригласи Ольгу к нам. А мы тоже потанцуем, — Изабелла взяла Федора за руку. Он с удовольствием ощутил прикосновение ее легких пальчиков.
— Ты, наверное, музыкой занимаешься? — спросил он.
— Да, на фортепьяно.
— Там же надо пальцы сильные иметь!
— Они у меня, знаешь, какие? — Изабелла сжала обеими руками ладонь Федора. — Ну, и лопата у тебя!
— Мне пытался ее сломать как-то Рауль. Кстати, из-за Изабеллы, — в голове у Федора вдруг возник целый сюжет с Изабеллой и Раулем, куда более захватывающий, чем он рассказывал Лиде.
— Расскажи! — она блеснула глазами.
— После танцев.
Федор танцевал только с Изабеллой, забыв о ее брате. Да он куда-то исчез, видно, с «девушкой его мечты».
— Он собирается жениться на Ольге, — сказала Изабелла. — Они уже два года ходят.
— Два года? — удивился Федор.
Объявили последний танец, «белое танго». Изабелла пригласила Федора. Ему казалось, что они с Изабеллой сломя голову понеслись по ледяному желобу мелодии, и кровь в жилах стучала в ритме две четверти.
Он проводил Изабеллу до дома, она жила недалеко от университета, подождал, когда за ней на втором этаже закроется дверь и, счастливый, направился в общежитие. Поглядел на себя в зеркале, понравился сам себе здоровым румянцем и слегка шальными от бессонной ночи глазами и упал на койку. Все уже спали.
Спал он недолго, проснулся и до света думал о Изабелле. А когда забрезжил свет, в полудреме, как это часто бывало у него в последнее время, облик Изабеллы вдруг сменился обликом Фелицаты (а может, слился с ним?), отчего стало томительно и тревожно в груди.
Ему казалось, что он долго-долго идет босиком по песку, потом по шлаку, подходит к дому Вороновых, медленно открывает дверь в воротах, поднимается на крыльцо, стучит в дверь. Выходит мать Фелиции, похожая на повзрослевшую Изабеллу. Он спрашивает у нее, где ему можно найти в Воронеже Фелицию, не Изабелла ли она? Мать странно смотрит на него и, коротко спросив: «А зачем?» — вежливо, но непреклонно выпроваживает его вон и закрывает за ним двери в воротах на засов.