СС. Гл. 18. Гетман Мазепа

Виорэль Ломов
Г л а в а 18.
Гетман Мазепа.


Начальник речного пароходства Мазепа был самым крупным мужчиной порта, включая грузчиков, прозвавших его «гетманом». А еще — самым крупным докладчиком из всех, кого знавала трибуна Дома культуры пароходства.

Любую свою мысль Мазепа предварял словами: «Я вот тут много думал...» Удивительно, но в годы авторитаризма у Мазепы был сладкий голос и сладкие манеры. С ними он вмешивался в любой разговор и в любую судьбу, как сахар в тесто. Это был самый деятельный начальник, когда-либо бывший на этом посту.

«Гетманом» Мазепу звали не только за фамилию. Звали так еще за пять волосков, намазанных на лысину, и за широкие штаны, висевшие на нем бесформенным кулем.

— Как в штаны наложил, — любовно говорила ему жена, дородная Дарья Семеновна, подтягивая по утрам гетманские шаровары ближе к подбородку. Мазепа ей не сопротивлялся, так как бесполезно было.

В декабре семьдесят девятого года в Москве спохватились и дали запоздалую команду: срочно внедрить в следующем году в Нежинском речном пароходстве комплексную систему управления качеством продукции (КС УКП НеРеПа). Под «продукцией» разумелось все, что только могло прийти в голову. В пароходстве систему так и называли: «КСУКА-ПЭ не репа, так ...» Далее следовало неприличное слово.

Ответственным за разработку и внедрение КСУКИ-ПЭ в пароходстве была назначена бывшая работница областного центра стандартизации «мадам» Сидорова. Мазепа увидел Нину Петровну ранней весной на одном из совещаний (она была в оранжевой кофточке) и пригласил ее на работу.

В октябре восьмидесятого Дрейку сказали, что на второе место в пароходстве вышла Н.П. Сидорова.

По молодости, руководители предприятий, не говоря уж о министрах или начальниках главков, казались Дрейку богами. По мере его взросления, они из богов нисходили в ранг полубогов, героев, воинов, заурядных работяг, пока не превратились, в конце концов, в зловредных мальчиков для битья, падких до любого лакомства и больших пакостников. И чем были выше ножки у стула, тем пуще хотелось малышам сладенького.

Мазепа не был исключением, но по большому счету он Федору был безразличен, так как ничем особо не навредил ему. Вот только партсобрания по его устному приказу секретарь парткома назначал на восемнадцать тридцать, чтобы трудящиеся после напряженного трудового дня успели покурить и выпить по чашечке чаю.

На партсобрании, уже по темному, обсуждали проект очередного «Руководства по качеству». Мазепа ознакомился с документом, побагровел:

— Эт-то что такое? Я спрашиваю вас, Илья Данилыч, что это такое?

Машинистка напечатала вместо «Руководство» — «Куроводство», а «Вводную часть» обозвала «Водной». Секретарь парткома Илья Данилыч стал хвататься за листочки, лежащие перед ним.

— Сами-то читали? «Водная» — ладно, но «Куроводство»? Нужное порвать! Ненужное перепечатать! — красуясь собой, скомандовал «гетман». Не иначе это про него заметил Монтень, что он отправляет свою должность, даже сидя на стульчаке.

— Нина Петровна, берите-ка все в свои руки! А то тут у нас одна вода. С курями.

Через неделю ввели новую строчку и Нину Петровну провели по приказу начальником отдела стандартизации и управления качеством. Нина Петровна начала с того, что сама наклепала с полсотни стандартов, благо в центре стандартизации их хватило бы на всю страну.
Дрейку совершенно случайно попал в руки один такой стандарт, регламентирующий работу капитана. Стандарт был просто безумный. Дрейк не знал, плакать ему или смеяться.

Документ, например, вменял в обязанность капитану судна расписываться в журнале за каждый подаваемый на реке гудок. Согласно предлагаемой классификации. А целый раздел был посвящен (он так и назывался) «режиму труда и отдыха».

Пленительная фраза, вобравшая в себя марксистскую диалектику и филологический бред из сочетания не сочетаемых слов.

«По одним только словосочетаниям, особенностям их возникновения и исчезновения, не привлекая археологию и архивы, историки могли бы издать уникальный труд по всемирной истории. Жаль, не тем они заняты», — решил Дрейк.

Он не пожалел времени и зашел к «мадам» на прием.

— Нина Петровна, согласитесь, некоторые разделы стандарта излишни, — пробовал убедить ее Дрейк. — Ну что это? Гудок — какой гудок? Гудки — они разные...

— Дерейкин! Вы никогда не занимались стандартизацией! Занимайтесь своим делом и не мешайте мне заниматься моим!

— Но это же галиматья!

— Это процедуры! — назидательно произнесла «мадам».

— Водные?

— Все. Довольно! Стандарт уже всеми согласован и подписан. Егор Дмитриевич завтра утвердит, и будете расписывать все гудки! Как миленький!

Дрейк покинул кабинет, бросив в дверях:

— За пердеж не расписываюсь!

— Слушай, кто это такой, твой Дерейкин? Рожа страшная, пиратская! — в тот же день пристала Нина Петровна к Мазепе. — Груб, неотесан! Прямо животное! Как ты держишь его?

Мазепа пробовал отшутиться, куда там!

— Или я, или «пират»! — поставила она вопрос ребром. — Чтоб завтра же!

— Да погоди ты! Кто ж так сразу решает дела?

Под Новый год собрались в Доме культуры пароходства. Выступали приглашенные артисты. Пели, танцевали, декламировали, показывали фокусы. Известный циркач на глазах публики съел багор и не побагровел.

— Лежат холодные туманы, горят багровые костры. Душа морозная Светланы в мечтах таинственной игры, — читал звучным голосом артист драмтеатра Кукундеев.

— Жуковский! «Светлана»! — прокомментировала громким шепотом первому ряду «мадам».

Дрейк, сидящий позади ее во втором ряду, поправил:

— Какая к черту «Светлана»! Это Блок! «Ночь на Новый год»!

«Мадам» презрительно фыркнула.

Когда Кукундеев в последний раз закатил глаза, и затихло перед многоточиями последнее слово Блока, Дрейк встал и на весь зал спросил у актера:

— Прошу разрешить наш спор. Нина Петровна Сидорова уверяет, что это «Светлана» Жуковского, а я говорю, что это Блок!

— Я сожалею, мадам, — Кукундеев, не ведая того, назвал Сидорову ее прозвищем, — я сожалею, но это все-таки Блок. Вы правы, сударь. «Ночь на Новый год».

Он одобрительно чисто символически похлопал Дрейку, как знатоку русской поэзии. Зал, в пику Сидоровой, дружно и уже натурально громко поддержал Дрейка. Дрейк с Кукундеевым указывали друг на друга, зрители аплодировали, а Сидорова покинула зал. Впрочем, вскоре вернулась с припудренным личиком.

Как Новый год встретишь, так и проведешь его, говорят мудрые люди. Только не все идет их молитвами.

Еще одно столкновение с «мадам» у Дрейка произошло в приемной Мазепы в конце января. Капитан ждал, когда из кабинета выйдет диспетчер, чтобы согласовать вопросы партхозактива, выносимые на конференцию.

Дрейк, как секретарь парторганизации управления пароходства, замещал попавшего в больницу секретаря парткома, поскольку не было и командированного на учебу в Москву зама по оргвопросам. Мазепа пригласил его на десять тридцать, Дрейк пришел за пять минут до назначенного. Надо было отдать Мазепе должное: он был пунктуален во всем. В кабинете был диспетчер.

— Федор Иванович, а почему вы занимаетесь этими вопросами? — поинтересовалась Зина, хотя прекрасно знала диспозицию пароходства на каждый день.

— Выбит партком и закрыт. Вот повесили на меня подготовку. Думал отдохнуть недельку.

Тут зашла Нина Петровна и, ни слова не говоря, прямиком к двери кабинета, и уже взялась за ручку.

— Товарищ Сидорова, здесь очередь! — окликнул ее Дрейк.

«Мадам», не отпуская ручку, повернула к нему свое белое лицо и снисходительно ухмыльнулась. А потом, вскинув голову, зашла в кабинет. В проеме дверей только дернулся обтянутый брюками зад. Дрейк посмотрел на секретаршу. Та вздохнула.

— Зиночка, подскажите Егору Дмитричу, пусть намекнет... «мадам», что тут не институт стандартизации, а производство.

— Я уже говорила ему, — сказала она, и Дрейк услышал в ее тоне больше, чем она произнесла. Н-да, похоже, настают в пароходстве новые времена.

Вышел диспетчер. Дрейк встал было, да вспомнил, что в кабинете находится Сидорова, снова сел. Минут двадцать прошли в ожидании. Зина перебирала корреспонденцию, изредка поглядывая на Дрейка, изучающего рисунок линолеума. Не разговаривалось. Прошло двадцать пять минут. Капитан встал. Хватит! — решил он.

— Это ч-черт знает что! — вырвалось у него, и в этот момент открылась дверь. Первой вышла грудью вперед и вверх улыбающаяся «мадам», за ней, чуть нагнувшись к ней, Мазепа.

— Егор Дмитриевич! — произнес резко Дрейк. — Вы мне назначили на десять тридцать. А уже без пяти одиннадцать. Я полагал, что партхозактив важнее вопросов стандартизации?

— Дерейкин! Вас не спрашивают! — сказала Сидорова.

— А вы, Сидорова, не лезьте в разговор мужчин! — рявкнул Дрейк.

Зиночка заметалась за столом. Мазепа стал наливаться кровью. Сидорова улыбалась, кусая губы.

— Так как, Егор Дмитриевич, партхозактив будем проводить? Может, поручим — ей?

— Заходите! — отрезал начальник, пропуская капитана в кабинет. — Зина, никого не впускать!

В феврале «Вечерка» напечатала разгромную статью о безобразиях, вскрытых комиссией горкома в одной из парторганизаций пароходства, где секретарем был товарищ Дерейкин Ф.И. На парткоме пароходства, естественно, этот факт обсудили и сделали оргвыводы. Потом начались наезды на Дрейка по хозчасти, отчетности, коллективу, в котором он был парторгом, а в марте стали разбирать и личные качества самого капитана.

Дрейк разругался вдрызг с первым секретарем парткома, вышедшим с больничного, и не сказавшим ничего вразумительного о причинах появления той статьи, пробовал несколько раз попасть на прием к Мазепе, но тот вдруг стал недосягаемым, как фюрер.

Секретарь Зиночка позеленела от вранья. Ей безотчетно нравился Дрейк. Хорошо представляя всю подоплеку происходящего, Зиночка не знала, чем помочь Федору Ивановичу. Ведь выживут до выхода на пенсию, в лес не ходи, выживут!

Короче, за четыре месяца до выхода на пенсию Дрейк сам понял это, плюнул на все и без предварительного уведомления подался в бункер к Мазепе. Зиночка щебетала по телефону и проворонила Дрейка. Она пискнула, но за Дрейком уже закрылась дверь.

В кабинете никого не было. Дверь в «сераль» была закрыта. «Сералем» назывался небольшой уютный кабинет для гостей, позади основного кабинета. С диваном, креслами, торшерами, телевизором и холодильником. В «горке» сверкал хрусталь, и тускло отсвечивало серебро.

— Товарищ начальник! — громко позвал Дрейк. — Егор Дмитрич!

В «серале» кто-то был.

Была не была, решил Дрейк и постучал в дверь «сераля». Потом открыл ее. На диване сидел с безумными глазами красный Мазепа. Волосы свесились с его лысины, а «мадам», накрытая полотенчиком, лупала на Дрейка глазами. Вся ее лягушачья шкурка лежала и висела на стульчике.

— О, у вас тут, как в бане! — сказал Дрейк.

— Выйдите во-он! — побагровел «гетман».

— Успею. А то к вам не попадешь. Занято все время. Как в общем вагоне. К Гитлеру было в бункер проще попасть.

— Егор Митрич! Как вы терпите это! — ужаснулась «мадам».

— Что, мадам, — спросил Дрейк, — озябли? Грудку прикройте.

— Да как! Да как ты сме...

— Заткнись, Мазепа, — сказал Дрейк. Ему Мазепа в этот момент даже понравился. — А то Зину сейчас кликну и кого-нибудь с крыльца. Для составления акта. Акт в горком, копию Дарье Семеновне. Нина Петровна, слышал, хочет меня уволить? Так вот, я решил не увольняться. На пенсию выйду из моего славного пароходства. Нравится мне в нем! А пока посижу дома, отдохну. От вас. Значит, так, Мазепа: наезды на меня прекратить, выговоры снять, объявить благодарность, с занесением, фото на Доску почета вернуть, получку приносить на дом, с почетом проводить на пенсию 25 июля. Можно заочно на торжественном собрании. Чтоб цветы были, грамота и запись в «Книге почета»! Сушите весла, мадам!

Дрейк кончиками пальцев брезгливо подцепил одежонку «мадам», прошел, закрыв дверь «сераля», через кабинет в приемную. Раскрыв дверь кабинета, помедлил мгновение и вновь вернулся в «сераль», оставив все двери открытыми настежь.

— Да! Жена-то ваша, Егор Кузьмич, беспокоится за вас! — воскликнул он и вышел в приемную: — Зиночка! Там Дарья Семеновна спрашивала Егора Кузьмича, ой, простите, Егора Дмитрича, так он отдыхает в «серале»! Чайку организуйте ему! Две чашечки!

— Ты мне ответишь за это! — донесся из «сераля» крик начальника пароходства. — Это дело чести!

— Честь неприлична глупому, — сказал Дрейк, бросил на пол одежду Сидоровой и демонстративно вытер рядом с ней ноги. Наклонился к секретарше и, пожав ей руку, тихо сказал:
— Если б вы только знали, Зиночка, какой кайф в шантаже!