Мы возвращались из короткой командировки. Микроавтобус нашей съемочной группы заглох неподалеку от небольшой деревушки. Самостоятельные попытки водителя и оператора вытащить машину из снежного плена ни к чему не привели. Водитель развел руками:
- Придется возвращаться в деревню, просить помощи у кого-то из местных. Нужен трос, чтобы вытащить железного коня, свой недавно выложил за ненадобностью, долго не пригождался.
- А тут видишь, раз – и понадобился, - вздохнул Виталий.
– Никогда не знаешь, что пригодится в пути. Вот ты и пойдешь, дядя Валера. Три километра туда да назад шагами мерить, - бросил он, растирая покрасневшие ладони и согревая их дыханием.
- Э-э, нет, сынок! – прищурился пожилой водитель. - Был бы я помоложе, двадцаточку лет скинуть, мне бы и нет ничто сбегать туда-обратно, а теперь нет, не получится. Я уже полусломанный, для таких походов не сгожусь. Я вас здесь подожду. Иди ты,а мы с Аллочкой здесь подождем. У тебя ноги молодые, здоровые, быстро обернешься.
- А может, Алл, пойдем со мной, - подмигнул мне оператор, – вдвоем и дорога короче покажется.
Алла – это я. Я около полугода работаю на местном телеканале. Оператор Виталий нравится всем девчонкам в группе, даже толстые пожилые тетки, типа нашей Тамары Александровны, млеют от его внимания и улыбочек, и я не исключение. А он как будто не замечает или просто делает вид.
Я встала с заднего сиденья, согласно кивнула головой:
- Пойдем.
Недавно нападавший снег приятно хрустел под ногами. Виталий быстро шагал чуть впереди, оставляя за собой следы больших сапог-скороходов. Я еле успевала за ним.
Темнело с каждой минутой, и с наступлением сумерек мороз все больше злился, пощипывая лицо. Казалось, что в щеки воткнулись тысячи иголок.
Виталий постоянно оглядывался, беспокоясь, как бы я не отстала, останавливался и ждал, пока догоню. Когда я в очередной раз нагнала его, рассмеялся.
- Чего ты на меня уставился? – обиженно хмыкнула я.
- Да ты на эскимоску похожа. Лицо красное.
Я через силу улыбнулась:
- Так меня еще никто не называл. Старший брат, когда дурит, меня чукчей кличет, бабушка – первобытным человеком, если еду из тарелки хватаю руками.
- А для меня ты эскимоской будешь.
- Идет, - согласилась я, радуясь вспышке симпатии со стороны Виталия.
В лицо нам дул ледяной ветер. Фонари, утопленные в сугробах, кое-как освещали заметенную дорогу. На мгновенье я представила нас альпинистами, покорившими новую вершину и спускающимися с горы.
Впереди появились огни деревни.
- Фу, наконец-то дошли до жилья, - вздохнул Виталий. - Молодец ты, Алка! Тебе в альпинисты надо идти, а не в журналисты…
- Ага, с другим характером в журналистике делать нечего. Журналист должен быть альпинистом и подводником, и вертолетчиком - кем угодно, если он профессионал.
Виталий остановился:
- Я больше не могу, стучимся в первую попавшуюся избу. Вон, хотя бы в эту, у дороги.
Только Виталик тронул ржавый крюк калитки, как из конуры во дворе раздался громкий лай. Тотчас появилась маленькая собачка, встала посреди двора, заходясь лаем.
- Не ругайся, я тебя как человека прошу, - произнес Виталий, обращаясь к собаке, но охранница не замолкала.
Скоро дверь открылась, и на пороге возник высокий старик в поношенном меховом пальто.
- Ты чего, Аринушка, - обратился он ласково к собаке, - замерзла? Или по нам с бабушкой
соскучилась? Хочешь в дом зайти - так идем.
Собака подбежала к старику и потянула его за полу пальто.
- Куда ты меня тянешь, сторожиха ты наша? – улыбнулся дед. Стянутый с крыльца, он, наконец, заметил Виталия.
- Ты чего, парень? Тебе чего нужно? – доброжелательно спросил хозяин.
Мы наперебой стали объяснять.
- Так проходите в дом, там все и решим, - сказал старик, отпирая калитку.
- Гриша, ты с кем там? – послышался женский голос.
Из дверной щелки выглянула круглолицая старушка. Голова ее была повязана платком.
- Фая, к нам гости, - сообщил дед. – Проходите, ребята, - приглашающим жестом позвал за собой и направился к дому. Старуха мигом исчезла за дверью.
Прихожая, где мы с Виталиком оказались, была уставлена старой мебелью.
- Куртки можете повесить на вешалку или прямо на тахту бросить, – предложил хозяин,
– располагайтесь.
- Гриша, я сервиз не могу найти, ну тот, в горох, - послышался с кухни голос жены,- помоги. Ты, что ли, куда его поставил?
- С каких это пор хозяин в своем хозяйстве разобраться не может? - усмехнулся дед Гриша и направился на кухню.
Я села на тахту, огляделась.
- Чего ты так развеселилась? - спросил Виталик.
- Да эта летняя веранда мне в точности напоминает нашу деревенскую, - сказала я. - Я каждое лето у бабушки с дедушкой гостила и спала на такой же веранде.
- Счастливая ты, Алка, твои деды в деревне живут, а мне в этом смысле повезло меньше. Виталий опустился на старый скрипучий стул возле порога.
- Не может быть! – сказала я, окидывая взглядом комнату, - здесь все почти так же, как на нашей фазенде: тахта, казавшаяся мне в детстве спиной большой черепахи (панцирем для нее служило большое лоскутное одеяло, состеганное бабушкой). Я любила забираться под него и, прижимаясь к вышитой думочке, слушать сказки, которые нашептывал мне старый-престарый торшер. Лампа казалась мне волшебником в колпаке с бахромой. Когда выключался свет, он склонялся надо мной и рассказывал чудесные истории.
- Ты прямо Андерсен, - улыбнулся Виталий.
- А больше всего запомнились воскресные завтраки во дворе. Бабушка ставила еду на деревянный столик рядом с гамаком, мы с дедом усаживались на лавки. После еды дед укладывал локти на стол и, глядя на нас с бабушкой синими пронзительными глазами, начинал рассказывать свои бесконечные истории, героев которых выдумывал на ходу. Для меня это было лучше всяких книг, истории с продолжением. Наши мыльные оперы и в подметки им не годятся.
Виталий засмеялся:
- Так вот как воспитываются журналисты!
- Не знаю, - пожала я плечами, - передо мной такой задачи никто не ставил. Просто с детства любила читать и общаться с людьми. Мне хотелось передавать истории, услышанные от них. В школе была редактором стенгазеты, а потом как-то само по себе получилось, – я умолкла.
В комнате наступила тишина, только ходики в виде яркой матрешки в красном платочке косились со стены смеющимися глазами: тик-так,тик-так!
Из-за полуоткрытой двери кухни доносились приглушенные голоса хозяев. Я не привыкла слушать чужие разговоры и никогда не делала этого, но сейчас поневоле услышала вот что:
- Что-то я не припомню, чтобы ты в своем царстве-государстве плутала, - весело говорил дед, стуча дверцами навесного шкафчика. - Так вот же он, родимый, чего его искать? Чудачка ты у меня! Сама поставила, сама найти не можешь.
- Да тише ты говори, - шикнула на него старуха. Она сидела у края стола, едва помещаясь на табуретке, - нас услышать могут!
- Кто? - подыгрывая жене, громким шепотом отозвался дед.
- Да те, кого башка твоя - тыква, ты в дом пустил, не зная, кто они и откуда!
- С телевидения они, им помощь нужна.
- Они тебе все что угодно наговорить могут. У тебя лапша на ушах длинная. А между тем тебя обкрадут или ойкнут. Сколько таких случаев было, по телевизору показывали.
Запирают стариков в ванную, а потом весь дом обыскивают, забирают все ценности и ищи-свищи их.
- Так ты на самом деле боишься, Фая? - сказал дед, присаживаясь перед женой на корточки.
- Конечно, боюсь, - опять зашипела старуха. - У нас вон и золото, и драгоценности, и посуда.
- Да кому нужны твои стекляшки! - махнул рукой старик. - Выбрось из головы. Надо доверять людям и жить с распахнутой душой, - говорил дед, между тем шерстя по кухне, - скажи лучше, куда ты мед убрала.
- Там, в темнушке, - недовольно буркнула жена, - тебя убивать придут, а ты будешь улыбаться.
- Зато ты слишком подозрительна, всего боишься. Уверяю тебя, это нормальные ребята, и ты скоро в этом убедишься. Сейчас я их чай позову пить, - подытожил дед, ставя на стол оранжевые чашки в белый горох, - и ничего не бойся, с тобой ученик комиссара Каттани.
- Ладно, ученик, - ввернула старуха. - Зови своих пришлецов, детектив недоделанный.
- Конечно, детектив, - улыбнулся дед, широко распахивая дверь. - Сколько серий «Спрута» я пересмотрел, несколько способов поимки преступников запомнил и как вруна вычислить знаю.
Бабка разочаровано махнула рукой:
- Знаешь ты, как же!
Вскоре наша компания сидела за столом, ломившимся от всякой вкуснятины, и вела
неторопливый разговор. Я наблюдала за хозяйкой.
«Странно, - думала я, - неужели несколько минут назад я видела эту же женщину?!» Напротив меня сидела улыбчивая, доброжелательная старушка, которая то и дело подсовывала нам то печенье, то конфеты. Я неторопливо прихлебывала горячий чай, а Виталик залпом выпил налитую чашку.
- Можно еще? Замечательный чаек! - похвалил он, причмокивая.
- Конечно, - улыбнулся дед и неожиданно спросил: - А ты со скольки чашек пьянеешь?
- То есть как?!
- Самым натуральным образом! - нисколько не смутившись, продолжил дед. – А ты не знаешь, что с чаю пьянеют?
- Нет, – простодушно признался Виталий.
Я удивленно посмотрела на деда.
Бабушка бросила на него лукавый взгляд, а дед, не обращая внимания, продолжал:
- Была в нашей семье вот какая история. Мой дед, Яков Васильевич, пимокатом был, славился своими валенками на всю Челябинскую область! Никто лучше него не валял эту зимнюю обувку, необходимую в деревнях, да и в городе тоже. Он затейник был, каждую пару расписывал по-своему, вензелями. Сейчас бы это назвали дизайнерской выдумкой или еще каким-нибудь модным словечком.
- Ну, распустил свое помело, - махнула рукой бабушка.
- А ты, жена, не любо - не слушай, но ходу истории не мешай! - парировал рассказчик.
- Так вот. Однажды Яков Васильевич взялся делать пимы одному барину, и тому очень понравилась его работа. Утром слуга забрал заказ, а вечером к ним во двор въехала тройка белых лошадей с колокольчиками и расписной дугой. Из саней вышел барин в длинной собольей шубе.
- Яша, Яша, к нам сам барин пожаловали! Тебя хочет видеть! Ой, радость-то какая! - вбежала в избу запыхавшаяся Анна Николаевна, его жена, моя, то есть, бабушка.
- Да не знаю, - пожал плечами дед (а был он высокий, широкоплечий, басовитый, бородатый), - может, похвалит, а может, поругает.
Барин появился в дверях – круглолицый, румяный, улыбался во все свои тридцать два зуба.
- Что изволите, барин? - поклонился дед.
- Похвалить я тебя приехал, Яков, очень уж мне твои пимы по нраву пришлись, а в награду привез вот что, - барин полез в карман шубы, долго рылся там и вынул, наконец, жестяную коробочку.
- Вот тебе диво заморское, крупа коричневая, чай называется. Потчевать семью будешь. Да смотри, не переборщи, на стакан одну только ложечку клади, а то худо твоим гостям будет с такой радости.
Дед второй раз поклонился барину, принял из его рук дар. На коробке был изображен желтый пузатый самовар, из-под приподнятой крышки которого вырывались клубы белого пара.
- Спасибо, я в избе на самое видное место поставлю, друзей угощать буду да о вас говорить.
- Будет тебе, Яша, благодарностей, заработал ты эту диковинку. Ты мне вот что лучше скажи: много ли у тебя такой красоты в мастерской имеется? Я б своим мужикам взял, а то скоро рождество, одарить их хочу, пусть им тоже любо и тепло будет.
Времянка, служившая пимокатней, стояла во дворе дедовского дома. По стенам ее были прибиты широкие доски, на полках стояла всякая нужная утварь, в углу топилась печка, рядом висела полка с готовой продукцией.
- Вот, выбирайте Лев Павлович, какие на вас посмотрят, - горделиво усмехнулся дед, показывая готовые работы.
Барин долго рассматривал причудливо расписанные пимы, наконец, сказал:
- Хотел я у тебя, Яков, пары две купить, да они все настолько хороши, что я, пожалуй,
возьму весь товар. Ты не возражаешь?
- Что же, воля ваша. Я и донести помогу.
Проводив барина до саней, дед неторопливо пошел к избе да услышал за спиной голос:
- Эй, постой, Яков! – сосед дед Степан стоял, опираясь на деревянную лопату, отдыхал после очистки снега.
- Я смотрю, ты важной птицей заделался, сам барин к тебе зачастил, - усмехнулся дед Степан, поправляя сползшую на глаза ушанку, - да ты у нас и сам барином, поди, заделался.
- Заделался или нет, не скажу, - отвечал ему дед, - а пир для друзей сегодня устрою. Как стемнеет, приходи ко мне в баню.
- Зачем в баню? – удивился дед Степан, подняв лохматые брови.
- А вот это я тебе, Валерьяныч, вечером скажу.
- Экий ты, - усмехнулся дед. – А коли не приду?
- Ну, стало быть, тогда и не узнаешь, - пожал плечами дед.
- Ладно уж, приду с сыновьями, - сказал сосед и пошагал прочь.
В избу дед вернулся радостный. Он поцеловал бабушку, хлопочущую у печи:
- Ну, Аннушка, теперь мы с тобой разбогатели и все, что хочешь, купим! – улыбнулся дед и выложил на стол большой золотой. – Гляди, как меня барин облагодетельствовал!
Я по этому случаю гостей пригласил – деда Степана с сыновьями. Посидим, потолкуем о том, о сем. Посмеемся.
- А я сейчас в лавку Андрейку пошлю, – обрадовалась бабушка: - Сбегай-ка, постреленок, купи пряников обливных и леденцов себе да младшим.
Тятя мой, а было ему об ту пору восемь лет, слез с печи, обул валенки, выскочил за дверь, а за ним увязались и брат с сестренкой. Когда довольные, с липкими от сладостей руками, дети вернулись в избу, стол ломился от угощения, а гости раздевались у печки.
- Ого, да у тебя целый пир! - крякнул дед Степан с порога. Его неуклюжие сыновья вошли вслед за ним. Бабушка моя, Анна Николаевна, выставила на стол чугунок с пшенной кашей:
- Вот, угощайтесь, - суетилась она, - барин нас облагодетельствовал!
Поужинав, взрослые занялись своими разговорами – кто сколько дров заготовил да почем молоко в лавку сдавать. Андрейку эти разговоры мало привлекали. Больше его занимала позолоченная расписная баночка, так маняще сверкавшая на полке возле печи.
Дождавшись, когда взрослые заспорили из-за чего-то, Андрейка взял табуретку и потихоньку подставил ее к полке. Потянулся за банкой да, видимо, что-то не рассчитал.
Пытаясь достать банку, опрокинул один из туесков с приправами, тот с глухим шумом повалился на пол. На шум оглянулась мать:
- Ты чего наделал, постреленок? Какой леший тебя в этот угол принес!
Андрейка стоял перед матерью с виновато опущенной головой:
- Я просто поглядеть хотел, что в той баночке.
- Не твое дело! - нахмурившись, выговаривала мать. - Не для тебя там, а для взрослых! Поел, лезь на печь к младшим, но сначала возьми веник и подмети, чтоб неповадно было.
«Я все равно узнаю, что там», - думал Андрейка, подметая рассыпавшиеся семена укропа.
Андрейка залез на печь. Фигуры гостей и родителей с высоты казались крошечными. Он поджал ноги и долго сидел, насупившись. Потом тепло, исходящее от печи, разморило его, веки потяжелели и слипались, и только голос отца, благодарившего за ужин, привел его в чувство.
- Ну, спасибо, Аннушка, теперь ложись, а мы с дорогими гостями выйдем по делу.
Дождавшись, пока мама и младшие дети крепче уснут, Андрейка слез с печи, нашел шапку, на цыпочках прокрался в сени. Прикрыл за собой чуть скрипнувшую дверь.
Вечер был морозный, луна, похожая на большой желтый глаз, смотрела с ясного неба.
При таком свете родной двор выглядел сказочным. Бревенчатая баня стояла в конце двора, сейчас она казалась избушкой Бабы-яги, в которой скрывалась какая-то тайна. Желание разгадать ее толкало вперед. Войдя в предбанник, Андрейка не заметил ничего необычного. На вбитых в стену гвоздях висела пара тряпиц для вытирания, на лавке стоял ушат, дверь в парилку была чуть приоткрыта. Раздетый до пояса отец подкидывал в каменку полешко за полешком. Дед Степан с сыновьями сидели на полках.
- Ну вот, кажется, теперь все готово, - таинственно сказал отец, поднимая крышку чугунного котла, стоящего на каменке. Вода в котле бурлила.
– Прохор, подай мне банку.
Расписная банка, так привлекавшая внимание Андрейки, находилась рядом с Прохором на полке.
Отец засыпал в котел полбанки.
- Скажи хотя бы, что это? Чем ты собираешься нас потчевать? – спросил дед Степан, наблюдая за действиями.
- А это барский подарок, - подняв палец, важно произнес отец. – Его светлость говорил, что это цейлонский чай, говорят, от него пьянеют.
- Да ты что, не может быть! - засмеялся дед Степан.
- Ей-богу! – заверил Яков Васильевич. - Вот сейчас попробуешь! - он говорил очень
убедительно, гости, глядя на него, выжидательно вытянули шеи.
Наконец чай был готов.
Яков Васильевич зачерпнул жестяным ковшиком из котла, крякнул и отхлебнул: - У меня уже пошло, - скосив соловые глаза, сказал он и протянул ковш гостям, - нате, пробуйте.
Дед Степан хлебнул из протянутого ковшика, долго держал во рту, смакуя, шумно глотнул и вытаращил глаза в одну точку. Прохор и Павел с интересом уставились на него.
- Чего там, батя?
Не говоря ни слова, дед Степан передал ковш Павлу, утирая усы и бороду от капель.
Павел с опаской отпил, лицо его перекосилось, глаза съехались в кучу. Он поставил ковш рядом собой на полок и несколько минут сидел неподвижно.
Увидев скорченную рожу Павла, Андрейка хихикнул.
- По-моему, кто-то смеется.
- Да нет, - пожал плечами отец, - кому тут? Разве что банник завелся.
- А может, и банник, - перекрестился Павел, - у нас, например, в бане кто-то живет.
- Да нет, мы с Анной Николаевной в это не верим. Отпей-ка лучше, Проша, испробуй
хмельной чаек. Злой будешь, до костей пробирает!
Прохор отпил из ковша, лицо его скривилось, как у Павла.
- Что, хорош чаек? – хохотнул Яков Васильевич.
- Да уж, позлее самогонки будет, такой в русско-турецкую войну надо было варить, чтоб враги из окопов повыскакивали.
Андрейка залился смехом.
- Слушайте, опять хохочет! – насторожился Прохор.
- Он ведь все слышит, не говорите громко, - шепотом произнес дед Степан. – А то еще хлеще расшалится.
Андрейка расхохотался.
- Пойду-ка я, посмотрю, что это за домовой али банник такой, – надевая рубаху, крякнул Яков Васильевич.
Андрейка затаился, присев между дверью и стеной, зажмурился от страха. Ему уже
представилось, как отец находит его, за шкирку втаскивает в избу, бросает на лавку подле печи. «Сымай штаны! – грозно скажет он, сдергивая со стены полотенце. Отец кажется великаном, нависшим над шалуном. - Нашкодил, фулюган, теперь получай!» - зарычит он, замахиваясь.
От страха и жалости к себе Андрейка заплакал.
- Так вот какой банник у нас поселился! – голос был негрозный, Андрейка открыл глаза.
Отец посмотрел на него с улыбкой, покачивая головой, и уважительно произнес: - Не изволите, батюшка банник, нашего угощения откушать, - взял Андрейку за руку и бережно поднял. Из парилки послышались голоса гостей:
- Неужто Яков сюда банника ведет? Свят, свят!
Увидев входящих в парилку, гости переглянулись.
- По-моему, я этого банника где-то видел, - разглядывая Андрейку, сказал Прохор.
- Да-да, и я, - поддакнули Павел и дед Степан.
Андрейка не ожидал такого приема: «Неужели они на самом деле меня не узнали? Наверное, то, что сварено в чугуне, так действует. А вдруг они останутся такими навсегда?!» - с ужасом подумал Андрейка.
- Ты не стой там, на пороге-то, - подманивал к себе дед Степан, - что ты, батюшка, оробел больно, ты иди к нам. Присядь рядком, да поговорим ладком.
- Это же я, Андрейка! – завопил что есть мочи парнишка.
- Ты всех обитателей нашего дома знаешь, это правильно. Домовые - помощники хозяев, они обязаны каждого знать и оберегать.
Андрейка присел рядом с Прохором, толкнул в руку:
- Ну, ты-то хоть скажи, что я не домовой, не банник, что это я, Андрейка.
Прохор посмотрел на него, погладил по голове.
- Надо же, - вымолвил он, - я всегда думал, что домовые шерстью покрыты, а вы, оказывается, на людей похожи.
- Да я и есть человек, - расплакался Андрейка.
- Ты успокойся, успокойся! Вот, попей-ка нашего отварчика из ковша, тебе полегчает
сразу. Нечего понапрасну слезы лить.
Отец открыл чугун, зачерпнул полный ковш:
- Вот, батюшка, пей, - проговорил он доброжелательно, поднося ковш с бурой жидкостью прямо к Андрейкиному рту. Андрейка что было сил замотал головой.
- Как, ты не хочешь нашего угощения? – удивился Яков Васильевич.
Андрейка опять помотал головой и стал отмахиваться руками. Потом понял, что сопротивляться бесполезно, сделал глубокий вдох и глотнул.
Подержав во рту, почувствовал, что это обычный чай, только очень крепкий.
- Да это просто чай, - сказал он, надувшись.
- А ты, Яков, нам говорил какой-то чудной напиток! Хмельной чай! - дед Степан
вопросительно посмотрел на моего деда. - А я грешным делом и вправду пьянеть начал.
Отец громко рассмеялся:
- Да разыгрывал я вас всех. А вы попались!
Смех был настолько заразительным, что его подхватили и гости, и маленький Андрейка.
- Ну, вот такая история, ребята, - закончил рассказ дед Гриша.
Пока он рассказывал, я не могла оторвать глаз от его подвижного озорного лица. Мне
представлялись все герои необычной истории: маленький бесхитростный Андрейка, его
отец Яков, плечистый бородатый мужик-пимокат, сухонький юркий дед Степан с хитрыми глазками и седой бороденкой, оба его сына-недотепы.
Дед Гриша, удовлетворенный произведенным эффектом, допивал из чашки.
- Кстати, серебряные ложечки у вас в чашках мы купили на тот самый золотой рубль. Они переходили от отца к сыну, пока не попали ко мне в наследство. Ну, я пойду своего коня красного выведу из стойла, и поедем вашего выручать.
И через двадцать минут мы уже ехали на помощь к микроавтобусу.
- Ты как будто и вправду от чая опьянела, - шепнул Виталик, пожимая мои пальцы.
Да, я была навеселе, но не от хмельного чая. Простая человеческая история, поведанная
гостеприимным дедом Гришей в старом, наполненном ароматами лета доме, взволновала меня. Я предвкушала, как вернусь домой, приму ванну, а потом усядусь перед ноутбуком с чаем и бутербродами и выстучу первую фразу эссе: «Хмельной чай».