Как то года в 4, Наташку привезли на лето к деду в деревню. Суровый и не разговорчивый, поджарый мужчина в кожаной кепке и с небольшой бородой, он по какой то одному ему понятной традиции, ездил по пятницам в соседнее село на велосипеде. Там заходил в столовую, и ел яичницу. Вот так тупо, каждую пятницу яичницу в столовой соседнего села.
На витрине за стеклом, там стояли вкусные пирожные, в морозилке несколько сортов мороженного, и даже горячие блюда пахли соблазнительно. Но дед брал яичницу с хлебом и компот.
Раз внучка была ему доверена, то её он тоже брал по пятницам с собой. Но не вёз... А держал за маленькую ручку, и Наташка босыми ногами, неслась рядом с велосипедом, подобно лающей шавке. Только она не лаяла, она пыхтела, и всхлипывала.
Скорость была такова, что расплакаться не удавалось никак. Ноги почти не касались земли, лишь чуть пальцами отталкивались от неё, до следующего соприкосновения, рука просто немела, а крапива что росла вдоль тропинки уже настолько излупила ножки, что боль не ощущалась.
По приезду в столовую, дед брал и для Наташки яичницу с хлебом и компотом. И ничего вкуснее чем та яичница, казалось малышке, нет на свете белом. Она смотрела на те же явства в витрине, но лишь любовалась, и ничуть не хотела. Она была счастлива своей едой, и ловила минуты отдыха перед дорогой назад. Дед брал её за другую руку, и полёт начинался.
Как то, ближе к отъезду, когда Наташка доедала последний кусочек хлеба, и собирала языком изюм от компота со стенки стакана, дед сказал ей. "Смотри, Наташка, вот так всю жизнь ты будешь бежать за дерьмом, но если путь будет истинно тяжёлым - оно покажется тебе сладким."
За это лето родители Наташки развелись, мать увезла её в другую часть страны, на родину нового мужа, и ни отца, ни деда, ей больше не довелось увидеть. А вот дерьма, обещанного дедом, она повидала немало.