Для тех, кто любит читать без перерывов - Ч. 2

ХВЕДАР ЖЫЧКА "ДЕНЬ БУДЕТ ЯСНЫМ"


Повесть


Перевод на русский язык, сделанный по украинскому переводу с белорусского языка


ЧАСТЬ 2
МЫ И САМИ НЕ ИЗ ПОСЛЕДНЕГО ДЕСЯТКА


23.  ГРУСТЬ

    - Ну на, Альма, ешь, Альма, Альмочка, — уговаривал собаку Петька, подсовывая ей под нос тёплую котлетку.
    Альма отворачивает нос, не хочет брать еду. Третий день ничего в рот не берёт. Сидит возле ворот и скулит. Петька говорит, что это она тоскует по Башкирову, ждёт его, думает — вернётся.
    Подходит командир, топает ногой, приказывает:
    - Альма, взять! Есть говорю. Ну!
    Собака виновато поглядывает на него, берёт котлету, словно со злостью глотает её, не разжёвывая.
    - Вот так! А то раскисла. Да и вы тоже, — обводит нас взглядом. — Будьте моряками! Ну, что случилось? Обычная смена караула. Пост сдал, пост принял. Настанет время, и вы поедете, а подразделение будет существовать, будет выполнять своё боевое задание. Диалектика.
    А сам? Вернулся после проводов Богданова, словно в воду опущенный. Сегодня же — ничего, весёлый и нас подбадривает.
    - Так оно, грустно как-то стало...
    - Грустно? — командир подмигивает Юхименко. — Обещаю вам ликвидировать эту грусть. Ближайшими днями.
    Догадываюсь, что имеет в виду командир. Ещё до отъезда старослужащих он попросил меня расчертить несколько бланков для расписания занятий. Там много чего готовится для нас — строевая подготовка, изучение уставов, каждый день добавляются два часа на занятия по электро- и радиотехнике.
    Юхименко не знает про новое расписание, спрашивает:
    - «Яблочко» танцевать научите?
    - Считайте, что оттанцевали своё, — загадочно говорит командир и идёт в свой кабинет.
    - Нашёл с кем шутить! - накидываемся мы на Алхимика. - Он тебе такое «Яблочко» покажет...
    - А я что? - оправдывается тот. - Разве я, того-этого, сказал что-то плохое?
    Петька советует:
    - Вы, салаги, вот что. Не собирайтесь в кучу. Рассыптесь, делайте вид, что делом занимаетесь.  А ты, Лявон, бери нож, чисти бульбу дробнэнькую. Делаешь ты это, следует сказать, классически. Нажарим твоих драников.
    Бульбу так бульбу! Набираю ведро, усаживаюсь на ступеньках. Альма лежит возле моих ног, смотрит, как я работаю, проводит глазами каждую кожуру, которая падает из-под ножа в миску.
    - Скажи, Петька, Альму привёл Башкиров?
    - Ага. — Петька обрадовался, что я подсказал тему для разговора. Он тоже грустит, и меня оставил на камбузе, чтобы не быть одному. Разве я не понимаю. Потому и завёл разговор про Альму. — Бездомная была, наверное, хозяин её бросил где-то. Вот и бродила, злющая-презлющая. Сашка несколько дней её приручал. Пойдёт, положит мяса и — назад. При нём не ела, только рычала. А на следующий день глянет Сашка — нет мяса. Приучил понемногу. Однажды видим: идёт с нею рядом. Она только нюхает его штанину. Привёл. Вот так, как сегодня, есть не брала, всё нюхала, нюхала. Мы её на цепь не садили, не хочет — пусть идёт. Подумаешь! Привыкла. А как звать? Перебрали все собачьи клички от Жучки до Бобика — ни на одну не реагирует. Шкода сказал: «Пальма!» Поднялась, слушает. Он ещё раз повторил — снова легла. Стали подбирать рифму к Пальме — Сальма, Кальма, Мальва. Кто-то сказал: Альфа — ни гу-гу. Только на Альму откликнулась, замахала хвостом. Так мы и назвали её. Может, и её хозяин звал её Альмой, кто знает? Собака хоть и понимает всё, сказать ничего не может. А теперь, видишь, грустит за Сашкой. Умница. Ну ничего, пройдёт её грусть.
    Верно, пройдёт. И её, и наш.


24.  БОЦМАН УКРЕПЛЯЕТ ДИСЦИПЛИНУ

    Густым басом Кошлоног читает:
    - «Параграф 15-й. Приказы отдаются, как правило, в порядке подчинения. Когда в случае крайней необходимости начальник отдаёт подчинённому приказ, обходя его непосредственного начальника, то тот, получив приказ, выполняет его и докладывает об этом своему непосредственному начальнику». Понятно? Матрос Юхименко, повторите.
    Юхименко встаёт, вытягивается, вспоминает:
    - Приказы отдаются, того-этого...
    Боцман перебивает:
    - Отставить! Отвечайте точно, без всяких там «того-этого».
    Юхименко повторяет, теперь уже без «того-этого».
    - Пойдём дальше. « Параграф 16-й. Военнослужащий, получив приказ, отвечает: «Есть», потом выполняет его». Понятно? Старший матрос Сыроежка, повторите.
    - Военнослужащий, получив... - быстро начинаю я.
    - Отставить!  Какие же вы невнимательные. Букву запоминаете, а смысла не улавливаете. Весь этот параграф говорит, как надо отвечать...
    - Есть! - догадываюсь я.
    - То-то же. Повторите 16-й параграф.
    - Есть повторить 16-й параграф. Военнослужащий, получив...
    Боцман стал неузнаваемым. Перешёл с нами на официальный тон, цепляется по мелочам. Он один остался на сверхсрочную службу, попал в незавидное положение: друзей-стариков нет, с нами сближаться не годится. По закону старшины и мичманы сверхсрочной службы находятся на положении офицеров, имеют право жить вне расположения военной части, в свободное от службы время, носить гражданскую одежду. А где он будет жить, если не в своей комнате? Куда он пойдёт в гражданской одежде? Кошлоног встаёт в 6:00, проводит с нами физзарядку, следит, чтобы мы правильно застилали койки. А тут ещё по уставу военнослужащие должны обращаться друг другу только на «вы». Приходится боцману отвыкать от своих шуток и разных там выражений.
    Но самое главное для нас теперь — отлично овладеть техникой. Каждый должен уметь нести самостоятельную вахту. Лучшие специалисты уволились, а в любое время могут объявить тревогу.
    Каждый день по несколько часов тренируемся на боевых постах. Учимся включать и выключать станцию, вести цели, передавать донесения. Провели телефон к кубрику. Там сидит командир или Петька и на запасном планшете отмечает  наши сообщения. Потом их сверяем.
    И хотя уже определилась и закреплена приказом специальность каждого, командир часто пересаживает нас, хочет добиться полной взаимозаменяемости. Я оказался в самом выгодном состоянии: благодаря Богданову почти полностью овладел специальностью моториста, неплохо выполняю обязанности оператора, а планшетистом может быть каждый.
    - Хорошо, - довольно потирает руки командир. - Самое главное звено укомплектовано: два оператора есть.
    Ещё одного надо просить, — советует Петька. — Вдвоём с Лявоном мы не вытянем круглосуточную.
    - Просить! У кого они есть лишние? Я не о том беспокоюсь, дорогой товарищ. Месяцев шесть дали бы нам на теорию. Вахту мы можем нести и круглосуточно, но с условием — когда аппаратура работает безотказно. А вдруг поломка? Или не поломка, а просто — лампа отработала своё. Заменить её мелочь. Но надо же знать, какую лампу менять. Молодой твой напарник, — смотрит на меня, — не знает этого, не сможет быстро найти неисправность. Самостоятельное несение вахты — не только умение заметить всплеск на экране, определить его координаты. Мало этого, очень мало.
    Я и сам понимаю, что мало. Даже на учебной вахте, когда остаюсь в аппаратной за старшего, как-то страшновато: а вдруг погаснет экран.
    Командир снисходительно хлопает меня по плечу:
    - Не дрейфь, товарищ старший матрос Сыроежка. Скоро я за вас возьмусь как след. Будете знать принципиальную схему станции как свои пять пальцев. Должны знать. Это приказ не мой, а министра обороны Союза Советских Социалистических Республик...
    Принципиальная схема... Перечерчиваю её теперь я. Сколько там этих линий, конденсаторов, трансформаторов, ламп! И это мне надо будет знать её всю! Так, как знают командир и Введенский, как знал её Шкода.
    А боцман думает, что мне надо знать только параграфы «Устава внутренней службы». Читает:
    - «Параграф 20-й. Все военнослужащие обязаны при встрече отдавать друг другу честь. Подчинённые и младшие по званию отдают честь первыми». «Параграф 21-й. Военнослужащие обязаны, кроме того, отдавать честь:
- флагам военных частей, а также военно-морскому флагу с прибытием на военный корабль;
- похоронным процессиям, которые сопровождаются войсками...»



25.  ТЕОРИЯ

    Занятия по электротехнике проходят каждый день по четыре часа. Два часа читает Петька, два часа — командир. Петька будто проводит репетицию, готовит нас больше в общих вопросах. Требует, чтобы мы наизусть, слово в слово знали определения: что как называется.
    - Матрос Лимберг, что называется генератором переменного тока?
    Гриша встаёт, вспоминает:
    - Генератор переменного тока... такая машина, которая вырабатывает переменный ток.
    Лимберг усвоил одно правило: как что называется, то оно и вырабатывает или измеряет. У него вольтметр — это прибор, который отсчитывает вольты; трансформатор — прибор, который трансформирует ток. Просто и... всегда неправильно.
    - Слушать надо, а не выдумывать, -  сердится Петька и снова объясняет, что называется генератором переменного тока.
    Теперь Лимберг повторяет  слово в слово. И ещё добавляет:
    - Что механическую энергию превращает в электрическую, это всем понятно. Не покрутишь — не даст тока.
    Петька обрывает его:
    - Матрос Лимберг, без комментариев! Слушайте дальше. Двигателем переменного тока называется машина, которая превращает электрическую энергию переменного тока на механическую энергию... Асинхронными называются двигатели, в которых скорость вращения ротора не совпадает со скоростью вращения магнитного поля статора и немного отстаёт от него. Электрическими синхронными передачами называются...
    Статоры, роторы... Трансформаторы, конденсаторы...
    Неужели всё это можно запомнить и знать, разбираться во всём?
    Петька смеётся:
    - До чего же вы невнимательные! Даже простых названий не запоминаете...
    - Их вон сколько...
    - Не больше, чем в конской упряжи. А ты же не путаешь, не называешь хомут вожжами.
    - О, сравнил! - отзывается Юхименко. - Там всё просто, всё понятно.
    - Что тебе понятно? - серьёзно говорит Петька. - Например, слово «хомут». Что оно означает? Хо-мут. Ты даже и не догадываешься, что оно не русского происхождения, осталось от монгольских татар. А в электротехнике все названия международные, понятные для всех наций. Генератор — значит, что-то генерирует, вырабатывает. Конденсатор — конденсирует, собирает в одно место... Индуктор — индуктирует...
    Петька сам запутался. Я делаю замечание:
    - Это же и Гриша так отвечает: «Трансформатор — прибор, который трансформирует  ток...»
    - Да, - соглашается Петька. - Только Лимберг говорит и не понимает значения слов. Ладно, сделаем перекур.
    Выходим во двор, усаживаемся на лавочки. Собственно говоря, курят только Петька и Юхименко. Остальные все не курящие. Лимберг пробовал научиться курить, но его, как он говорит, тошнит от дыма. И сейчас он  прикурил сигарету, понюхал и сразу швырнул её во вкопанную в землю половину бочки из-под бензина. Просит Юхименко:
    - Расскажи что-нибудь.
    Тому же не до баек, электротехника заморочила голову.
    - Ой, ребята, приеду я, того-этого, домой... Как уволюсь... Электромонтёром буду работать. В дома всех колхозников свет проведу.
    - В первую очередь, естественно, Марусе? - поддразнивает Петька.
    - Пока я тут три года отстукаю, смеётся Юхименко. - Маруся постареет. Дочка её, того-этого, подрастёт.
    - Электромонтёр на селе — человек нужный, — деловито замечает Коровкин. — Строят электростанции, о них только и пишут в газетах. Приедем домой, не узнаем своих мест: везде огни...
    - На занятия! - приказывает Петька.
    Неохотно тащимся в класс. Снова электротехника.
    - Магнитным потоком называется общее число магнитных силовых линий, которые проходят через заданную поверхность перпендикулярно магнитным силовым линиям... Коэффициентом трансформации называется...



26.  РОБИНЗОНЫ

    В выходные командир обычно не приходит на завтрак, отсыпается. Потом играет в шахматы с Введенским или читает. Сегодня же он явился на камбуз, бросил Остапу:
    - Блинов.
    - Да муки же нет.
    - А что у Вас есть? Камбала? Нет, давайте лучше чаю.
    - Товарищ старший лейтенант, что это за завтрак — только чай? Не хотите рыбы, тогда я Вам каклету сделаю.
    Командир исподлобья смотрит на Остапа.
    - Слушайте, кок Военно-Морского Флота! Когда Вы уже научитесь правильно называть блюда? Что это за «каклета»? Такого слова нет. Запомните раз и навсегда: котлета. Можете выговорить такое слово?
    - Могу, товарищ старший лейтенант. Как... Котлета.
    - Так вот, котлеты я не хочу. Дайте мне чая.
    - Есть товарищ старший лейтенант.
    Ясно, что командир сегодня не в духе. Что-то придумывает. Вон и Петька прячет свою въедливую улыбочку, подмигивает нам: мол, готовьтесь.
    И командир придумал. Приказывает боцману:
    - Раздайте матросам лопаты, грабли, вила и всё, что там у Вас есть. Устроим сегодня субботник по уборке территории.
    Ну, это ещё полбеды. После занятий по теории и уставов поработать на свежем воздухе полезно.

    - Гляньте, - зовёт Юхименко. - Вишня зацвела. Удивлённо смотрим на небольшое деревце, густо усыпанное цветами. Чем-то родным веет от него. Вспоминается отцовский дом, возле которого так цветут вишни.
    Коровкин понюхал ветку, вздохнул.
    - Да ей тут, бедняге, тесно. Давайте, ребята, обкопаем, поливать будем.
    - Правильно, - одобряет командир. - Малинник выкорчуйте, пересадите под ограду. А знаете, что это за деревце? Башкиров из города привёз в чемодане. Вот такусенькое, - показывает командир.
    - А тут грядки сделаем, редиску, лук посадим, - подступил Остап, который также  вышел на субботник, хотя ему не приказывали.
    - Где ты, того-этого, семена найдёшь?
    - Лук есть на складе. Редиску, буряков и ещё там чего — напишу матери, она пришлёт.
    - Вот что, робинзоны, - гасит его пыл командир. - До обеда уберите территорию. Здесь дорожку проложите, песочком посыпьте. А потом уже, кто хочет, копайте грядки, садите лук. Я не запрещаю.
    Коровкин обкапывает вишню, Лимберг выравнивает дорожку, а мы с Юхименко носим песок. Нашли старый цинковый бачок с проржавленным дном, замостили его фанерой. Насыпали с верхом, еле донесли.
    - Тяжёлый, - крутит головой Юхименко.
    Разве же будет лёгким! Песок.
    - Ну что? - улыбается командир, когда мы управились. - Наш дом приобрёл привлекательный вид. А вы кривились. Советский человек должен везде чувствовать себя хозяином. - Смотрит на часы. - Время ещё есть, копайте себе огород. И вот ещё что. За оградой выткнулась крапива, нарвите, зелёный борщ приготовит Остап. Витамин С.
    Юхименко смеётся:
    - Витамин С, товарищ старший лейтенант, того-этого, в сале, молоке и яйцах...
    - Знаю, теория Богданова. Именно теперь жир организму  совсем не нужен. Сказывается недостаток витаминов. Так что идите рвать крапиву.
    Остап принёс несколько луковиц и полведра картошки. Я стал резать картошины, потому что часто помогал делать это дома, знаю, надо, чтобы в каждой части был глазок, из которого выткнется росток.
    На том месте, где когда-то стоял хлев, накопали чернозёма, высыпали на грядки, перемешали. Остап посадил два рядка лука, Лимберг с Коровкиным — картошку.
    Остап фантазирует:
    - Тут будет редиска, тут укроп... С укропом, знаете, какой вкусный суп.
    - Лучшая рыба — это колбаса, — перебивает его Лимберг и хохочет.


27.  ЖЕНА ПАТРИОТА

    - Пирсов, Виктор Михайлович.
    - Зайцев, моторист торпедного катера, - знакомятся новички, которых привёз Петька на драндулете.
    Пирсов — узкоплечий, с большой головой, на которой еле держится бескозырка. Из-под неё выбивается огненно-рыжая чёлка. Округлое безбровое лицо усыпано веснушками.  Во рту поблёскивает металлический зуб. Держится уверенно, кажется, даже с гонором. Окинул взглядом наше жилище, технику, а нас будто не замечает.
    Зато Зайцев так и лезет в глаза, хочет всем понравиться. «Смотрите, какой я свой парень, вмиг сживусь с вами,» - показывает весь его вид. Он плечистый, с развитыми мускулами. В быстрых чёрных глазах вспыхивают хитроватые искорки.
    Командира нет — поехал в штаб. Новичков сразу берёт в свои шоры боцман. Принял документы, осмотрел форму и повёл в баталёрку проверять вещи. И вот уже слышны его въедливые вопросы:
      - Мыться будете? А чем моется матрос?
    Затарахтели колёса водовозки. Порядок! Новички зарабатывают первый обед на мысе Угорь. Пока они колют дрова, распаливают титан («Холодной будете мыться? А я вам всё же советую подогреть»), моются, мы убираем в кубриках — как-ни-как гости приехали. Лимберг побрился, а то на его смуглых щеках выбилась густая щетина. Я начистил ботинки, а Остап к грязной робе прицепил чистый воротничок, притих в своём углу, развернул на тумбочке учебник по электротехнике — мол, и мы учимся. Юхименко, как когда-то Богданов, одел парадную форму, вольно развалился на койке и начал бренчать на гитаре.
    Первым помылся Зайцев. Не обращая на нас внимания, долго раскладывал в тумбочке свой нехитрый скарб, развёл мыло, устроился возле зеркала бриться.
    Пирсова после купели трудно узнать. Распаренный, без головного убора, он кажется симпатичнее и не таким нахмуренным, как раньше. Зашёл в кубрик и, услышав бренчанье Юхименко, стал как вкопанный.
    - Что, что? - бросил полотенце на койку, подошёл к Алхимику, выхватил из его рук гитару.
    - Салага, хотя бы настроил. Бренчишь, как рыпящая арба. - Он садится на табурет, настраивает гитару и начинает играть, как мне кажется, какой-то примитивный вальс. Играет правильно, но необычно тихо и вдруг всеми пальцами берёт аккорд и запевает:

                                         Хорошие письма из дальнего тыла
                                               сержант от жены получал.
                                         И сразу, покамест душа не остыла,
                                               друзьям по оружью читал.

                                         А письма летели сквозь дымные ветры,
                                               сквозь горькое пламя войны.
                                         В зелёных, как вешние листья, конвертах
                                               сердечные письма жены.

    Голос  у Пирсова чистый, приятный. Да и песня хорошая. Про любовь, но без разных там шуточек. Всё просто: жена любит мужа, шлёт ему на фронт письма.

                                         А ночью прорвали враги оборону,
                                              Отчизне грозила беда.
                                         И пал он обычною смертью героя,
                                              заветный рубеж не отдав.

                                         Друзья собрались и жене написали,
                                               как младшей сестре дорогой:
                                         «Поплачь, дорогая, убудет печали,
                                               поплачь же над ним, над собой...»

    Перед глазами, словно живые, встают солдаты-фронтовики. Задумчивые, усталые бойцы, которые любят своего командира-сержанта, тяжело переживают его гибель, жалеют его овдовелую подругу, разделяют её горе.
    Представляется и женщина, которую война загнала в эвакуацию в далёкий сибирский колхоз. Молодая, красивая, спешит утром на работу, думает про милого, ждёт с фронта его писем. И вот приходит печальное известие — никогда уже не встретит самого дорогого, самого родного.

                                         Спасибо за дружбу, отважная рота,
                                                но знайте, - писала она, -
                                         Не плачет, не плачет вдова патриота,
                                                покамест бушует война.

                                         Когда же сражений умолкнут раскаты
                                                и каждый к жене поспешит,
                                         В тот день я, быть может, поплачу, солдаты,
                                                по-женски поплачу, навзрыд...

    Последние строчки Пирсов повторяет дважды, повторяет стишенным голосом, почти шёпотом. А конец песни, хотя Пирсов и поёт её уже бодро, перехватывает горло:

                                         ...Так бейся же насмерть, отважная рота,
                                                готовь же отмщенье своё
                                         За то, что не плачет жена патриота,
                                                за бедное сердце её.

    - Вот это песня! - крутит головой Остап и трёт глаза. - За сердце берёт. Ану её, твою песню. Заплакать можно от жалости...
    - Заплакать, - передразнивает его Пирсов. - Тоже мне моряк! - И бережно вешает гитару на стену.


28.  "БУКВАРЬ" ВВЕДЕНСКОГО

    Радиотехнику преподаёт нам Введенский. На первый урок мы пришли со страхом. Это — не Петька, с которым можно пошутить, посмеяться. И не командир, который по-отцовски старается, чтобы мы хоть что-нибудь усвоили, поняли. Введенского мы знаем как человека сурового. Шуток он не понимает, как когда-то говорил Богданов, живёт только своей техникой, а людей и не замечает. Начнёт сейчас говорить техническими терминами, писать на доске формулы. А мы будем смотреть на них и ничего не понимать. Вон целую гору разных деталей и ламп принёс. Так...
    — Первое, что я должен вам сказать, — не глядя на нас, говорит Введенский.
    Боже мой! Начинается...
    — ...то, что учить вас буду не по учебнику. Почему большинство из вас плохо разбирается в технике?  Прежде всего из-за несовершенства учебников. Язык их часто сухой, казенный. Вспомните, как вас учили родители определять предметы. Они не говорили, что ведром называется пустотелый жестяной цилиндр без верхнего дна. Просто показывали: это ведро. А это стол, миска, ложка. Вот и нужно показать людям предмет, рассказать, для чего он сделан, и потом уже сказать, что этот предмет мы назвали конденсатором. И человеку будет понятно, почему он так называется.
    Не такой уже и суровый этот младший лейтенант Введенский. Ишь, всё сразу перевернул вверх ногами: и то, чему Петька нас учил, и то, что командир доказывал. Юхименко осмелел, добавляет с места:
    — Вы бы, товарищ младший лейтенант, и написали бы такой учебник. А то мы, того-этого, замучились с этой электротехникой...
    — Как только буде время, думаю попробовать. Особенно для обучения рядовых матросов, будущих радистов и радио-локаторщиков. Учебник простой, как букварь. "Мама мыла раму..." Идеально, не так ли? Авторы наших учебников так написали бы: "Мама мыла оконную крестовину, которая называется рамой." А там просто — мыла раму. Только вы, матрос Юхименко, больше меня не перебивайте, а то я попрошу вас выйти из класса. Итак начнём наш урок радиотехники. Вы уже знаете, что такое электрическое поле и что такое магнитное поле. Правильнее сказать, никто не знает, что это такое. Знаем одно — они существуют. Умеем их вызывать, создавать. С помощью магнита получаем электрический ток. Пропуская электрический ток через катушку со стальным сердечником, получаем магнитное поле вокруг катушки. А что же получится, если мы к катушке с магнитным полем подключим заряженный конденсатор? Энергия электрического поля конденсатора перейдёт в энергию магнитного поля катушки, и, наоборот, энергия магнитного поля затем перейдёт в энергию электрического поля конденсатора, перезарядит его. Потом всё начинается сначала. И так без конца. Вечный двигатель, скажете? Нет, мы не учли одного — сопротивления проводника и катушки. Затраты на сопротивление вынуждают электрические колебания затихать. А для того, чтобы колебания не затихали, необходимо пополнять эти затраты энергии. К схеме колебательного контура подключается источник энергии.
    Введенский мелом чертит на доске схему контура, отводит от неё две линии, соединяет их и в круге рисует волнистую завитушку. Мы знаем, что так обозначается аккумулятор, генератор. Сопротивление контура мы легко вычислим по закону Ома.
    Правда, объясняет Введенский просто и понятно. Не знаю, как другим, а мне всё ясно. И главное, что офицер не ограничивается теорией, а здесь-таки и показывает нам:
    — Вот конденсатор, а это индукционная катушка. Соединяем их. Вот вам и контур. Конденсатор может быть таким, — показывает штуковину величиной со спичечную коробку. — А могут быть и вот такие, меньше мухи. Индукционную катушку мы привыкли представлять витков на сто миллиметрового провода. А она может иметь и два витка, и даже один. В первом случае контур займёт на щитке много места, в другом — его даже трудно заметить. На схеме же мы их рисуем одинаково. Параметры контура пишутся сбоку: С — 200 ф. Это означает: конденсатор ёмкостью 200 фарад, И — 316 гн. Индуктивность катушки 316 генри...
    Мы и не почувствовали, как прошёл час. Даже не хочется на перекур идти. Юхименко подлизывается к младшему лейтенанту:
    — Без формул оно, того-этого, понятнее...
    — Без формул не может быть науки, — серьёзно отвечает Введенский. — Не думайте, что я не буду давать формул. Дам, и ещё каких! Но нужно, чтобы вы понимали их, а не зубрили. Каждая формула это закон, по которому работает тот или другой блок станции. Не знать закона — значит, не понимать, как работает блок. С другой стороны, не понимая, как он работает, не выучишь закона, вернее сказать, выучишь лишь букву закона, а что он означает, не будешь знать. Видите, как всё связано. Всё дело в методе познания. Я могу семьдесят раз повторить вам, что соль жирных кислот в соединении с водой образует пену, эту истину вы не запомните, потому что она для вас абстрактна. Какое вам дело к той соли жирных кислот, которой вы никогда не видели? Зачем соединять её с водой? В той же время каждый из нас моется с мылом и знает, что смоченное водой мыло пенится. Химику необходимо знать, что мыло — соль жирных кислот. Мне же, чтобы помыться, достаточно и того, что оно мыло. Конечно, человек стремится познать мир во всей его сложности. Но в своём мышлении идёт от конкретного к абстрактному. К превеликому сожалению, большинство учебников по техническим наукам построены наоборот — они заставляют человека познавать мир от абстрактного к конкретному. Вот почему я и говорю, что необходим букварь, особенно по электротехнике и радиотехнике.
    Быстрее бы он написал такой букварь! Может, не нужно было бы учить этих Джоулей-Ленцев, правило буравчика, правой и левой руки... А может, Введенский просто похваляется, как сказал Богданов, разговорами занимается? Нет, такие люди настойчивые, если захотят, то обязательно сделают.



29.  ПОЭЗИЯ

    Юхименко просит Пирсова:
    - Дай,Виктор, мне слова той песни о жене сержанта.
    Пирсов смеётся:
    - А ты пой без слов: ля-ля-ля.
    - Оставь, - обижается Юхименко. - Я уже подобрал мотив на гитаре, вот послушай...
    Пирсов внимательно слушает, несогласно крутит головой:
    - Фальшивишь. Учись.
    - Если бы слова были, тогда, того-этого, и научился бы... Ну, что тебе, жалко что ли?
    - Просто, времени нет, еду в порт книжки менять. Привезу, если найду.

    Вечером он привозит книжки, одну из них, самую тонкую, подаёт Юхименко. Тот покрутил, полистал, недовольный.
    - Это стихи. А я просил про войну.
    - Ты сам не знаешь, чего хочешь. С утра просил текст песни о жене патриота. Я и привёз тебе сборник стихов Ольги Берггольц. Прочитай, найдёшь и песню.
    Юхименко раскрывает книжку, начинает читать и не может оторваться.
    - Что, проняло? - подходит Пирсов. - Читай, читай, может, наконец поэзия проймёт твою толстокожую душу.
    Пирсов сердится, что мы не любим поэзии. Сам он знает наизусть множество стихов, с удовольствием декламирует их. Но мы не слушаем, сразу расходимся. Другое дело — песни. Тут мы готовы целый вечер и слушать, и подпевать, а Зайцев даже притопнет, перекрутит на свой лад любые слова. Вместо того, чтобы петь:

                                       Я знаю, друзья, что не жить мне без моря,
                                       Как море мертво без меня.

    Зайцев тянет:

                                       Я знаю, друзья, проживу я без моря,
                                       Как море живёт без меня.

    Мы хохочем, а Пирсов сердится:
    — Поэт подбирал слова, чтобы выразить любовь к морю, а ты насмехаешься. Моря ты не любишь. А ещё на торпедном катере служил...
    — Это я моря не люблю? Люблю, братцы, море на экране, а качели в ресторане.
    Травит Зайцев безбожно. Куда там Богданову до него! Богданов, бывало, всё же пытался свести концы с концами, чтобы правдоподобно вышло. Зайцев несёт небылицы без остановки, наговорит с три короба — и не заметишь. То он шёл один, то вдруг уже с другом Колькой, начинает о зиме, потом оказывается, дело было летом. Смело врёт.
    А тут ему Пирсов хочет втолковать красоту поэзии:

                                      Любовью дорожить умейте,
                                      С годами дорожить вдвойне...



30.  ЮТА

    Заместитель начальника политотдела по комсомольской работе лейтенант Егоров подвёл меня к белокурой девушке, познакомил:
    - Старший матрос Сыроежка, секретарь комсомольской организации лучшего технического подразделения.
    «Заместитель секретаря», - хочу поправить я, но язык словно присох к нёбу, не поворачивается. Где я встречал эту девушку? Что-то очень знакомое в выражении её лица.
    - Юта, - протягивает она руку. Весёлые голубые глаза её смотрят прямо на меня. - Приятно познакомиться...
    И запнулась, закусила губу, осторожно освободила руку, которую я обхватил и не выпускаю. Лейтенант заметил наше смущение, начал расхваливать меня:
    - Несмотря на то, что подразделение находится далеко от базы, товарищ Сыроежка проводит большую воспитательную работу. Комсомольцы читают газеты и книжки, даже художественная самодеятельность есть, хотя... их там... небольшая горстка.
    - Это на мысе Угорь? - Юта снова впилась в меня голубыми глазами.
    Я не отвечаю, смотрю на лейтенанта Егорова — место расположения или, как говорят по-военному, дислокация подразделения — военная тайна. Лейтенант улыбается:
    - Приблизительно в том районе, но это не имеет значения.
    - Понятно, косится на лейтенанта Юта. Говорит она с заметным эстонским акцентом, но голос у неё приятный, напоминает тихий плеск волн. - Значит, выступаете? - достаёт из сумочки записную книжку, пишет.
    - Да что вы? Да я...
    - Ничего, - улыбается. - Моряки не отступают.
    Мы прогуливаемся по фойе старого, недавно отремонтированного кинотеатра. Матросы и солдаты поглядывают в нашу сторону, - мол, взял морячок девчонку на абордаж...
    Юта рассказывает про свой рыбхоз. Оказывается, мы соседи: разделяет нас только залив. В ясный день с мыса Угорь видно домики селения рыбаков. Там и работает Юта весовщиком-приёмщицей. И возглавляет комсомольскую организацию. С ней в организации всего шестнадцать комсомольцев. Местная молодёжь по большей части идёт работать в город, а те, что остаются, не всегда интересно организовывают свой досуг. Большую помощь могут оказать военные. Надо чаще встречаться, знакомиться, соревноваться. Об этом и будет идти разговор на конференции.
    Я и не заметил, как оторвался лейтенант Егоров. Попробуй теперь его найти! Но уже и не надо искать — раздаётся звонок,приглашает в зал.
    - Мне в президиум, я же член бюро райкома, - говорит Юта и кивком головы прощается.
    Зал узкий и длинный. Все задние места заняты.
    - Проходите вперёд, - приглашает из президиума белокурый парень, постукивая карандашом по столу. - Смелее, товарищи военные!
    Это — первый секретарь райкома комсомола. Он открывает конференцию и сам же делает доклад. Говорит о международном значении великой победы над фашизмом, про героизм советского народа на фронтах войны и мирного строительства.
    Я почти не слушаю докладчика, любуюсь Ютой. Сидит она в президиуме во втором ряду. Слегка наклонила голову, внимательно слушает. Вот заметила меня, улыбнулась одними только губами, вырвала из записной книжки листочек, передала председателю собрания. Неужели она и на самом деле записала меня для выступления? Вот будет штука! Я совсем не готовился. О чём говорить? Стыда только наберёшься, как начнёшь мямлить. Только бы не дали слова до перерыва. Нет, наверное, сейчас будет перерыв. Закончатся доклады — отчётная и ревизионной комиссии, — и сразу же перерыв. Чтобы люди подумали, перекурили. Сколько сидим? Ах ты ж, только час! Могут и без перерыва...
    - Товарищи, — снова ведёт собрание первый секретарь, — есть предложение перейти к обсуждению. Других предложений нет? Голосовать не будем. Слово имеет... — Он берёт со стола листок, как раз тот, который передала Юта. А может и не тот?.. — Слово имеет секретарь комсомольской организации передовой военной части товарищ Сыроежка.
    Будто налитый свинцом, иду между рядами, поднимаюсь на сцену.
    - Товарищи!
    А что дальше? То, что я не просил слова? Подведу же Юту.
    - Товарищи, здесь небольшая ошибка... - нахожу наконец зацепку. - Я не секретарь, а только заместитель. Но не в этом дело. То, что я расскажу, может рассказать любой из наших комсомольцев, потому что у нас нет пассивных. У нас все комсомольцы активисты, и не только на собраниях. Мы овладеваем боевой техникой.
    Теперь не страшно уже. Рассказываю о том, как мы прибыли в подразделение, как нас учили старослужащие Шкода, Богданов, Башкиров. Их портреты висят на стенде отличников боевой и политической подготовки. Мы стараемся изучать и любить технику так, как знали и любили они. И хотя мы живём на безлюдном берегу, скучать некогда. Читаем книги. Переписываемся с прославленными людьми страны, учим новые песни.
    Что ещё сказать? Юта упоминала о шефстве. И правда, живём рядом, а ничего не знаем. Хорошо было бы познакомиться с рыбаками, посмотреть, как они живут. Можно даже вместе провести вечер отдыха, потанцевать с девчатами.
    Хорошо говорю или нет — это не важно. Лишь бы не молчать. Вон ещё даже аплодируют, наверное, для смеха.
    После меня выступают подготовленные выступающие. Сыпят цитатами, всё к месту, всё в лад. Когда-нибудь и я научусь так, буду записывать мысли и план заранее.
    Во время перерыва подбежала Юта, жмёт мне руку:
    - Молодчина! А говорил, что не готовился. Ты лучше всех говорил. Здесь тобой заинтересовался корреспондент. Где же он? Идём.
    Низенький, кучерявый лейтенант знакомится:
    - Добрынин, корреспондент газеты «На вахте».
    Он неуместно спрашивает: какой у нас процент классных специалистов, какие диспуты проводили, какие вопросы обговариваем на собраниях.
    - Никаких, - говорю, - процентов у нас нет. Все специалисты, все самостоятельно несут боевую вахту.
    - Значит, сто процентов? Так и запишем.
    Пиши, что хочешь. Какое мне до этого дело? Из-за тебя не успел поговорить с Ютой. Надо же было хотя бы спросить её фамилию, записать адрес. Теперь не найдёшь её.
    А тут ещё прицепился рыбак-эстонец. Спрашивает, умеем ли мы ремонтировать лодочные моторы. Пока объяснял, какие именно, зазвенел звонок. Оказывается, подвесные. Лишь бы скорее отцепиться, говорю ему, что мы всё умеем.
    Конференция заканчивается поздно. Лейтенант Егоров насильно тянет меня к выходу, чтобы успеть на пригородный поезд. Так я и не увижу больше Юту.



31.  НЕНОРМАЛЬНОСТЬ РАЗВИТИЯ

    Коровкин утратил аппетит. Живёт одним компотом, говорит, есть ничего не хочется.
    - Как это — не хочется? — не понимает Лимберг. — Время пришло — желудок своё требует.
    Значит, желудок Коровкина имеет другую конструкцию, чем у Лимберга.
    - Рост остановился, это бывает, — объясняет боцман.
    А командир усмехается:
    - Академики! Человек растёт до двадцати четырёх лет. Коровкину же и девятнадцати ещё нет. Пора первой любви. Формирование чувств. Душа требует близости. Та-ак, — обводит нас взглядом. — Ненормальность развития. В восемнадцать лет призвали, верно, и полюбить не успели. Что же с вами делать?
    - Ги-ги! - усмехается Петька. - Пошлите Юхименко в разведку за девчатами. Он мастер на это дело.
    Юхименко облизывает губы:
    - А что? Сыроежка похвалялся, что на конференции познакомился с рыбачкой. Давайте, мы с ним на надувной шлюпке махнём, того-этого, через залив.
    - Не вздумай! - блеснул глазами боцман. - Потонешь, тогда отвечай за тебя. Хорошо, что сказал, теперь я спрячу от вас шлюпку.
    - Не поедет он, потому что грести не умеет, - успокаивает боцмана Петька и хочет перевести разговор на другое. - Так кого ты, Сыроежка, там знаешь? Красивая она? Опиши.
    - На тебя похожа, - бросаю Петьке и отхожу.
    Первые дни я рассказывал парням про Юту. Потом она начала мне сниться. Будто гуляем мы с ней то на лугу возле нашей Каменки, то на берегу моря. Как-то ночью даже ухватила меня за руку, и мы бежали, бежали, пока я не проснулся. И теперь, как только командир завёл разговор о девчатах, перед глазами встала она, Юта. Смотрит на меня и улыбается, как тогда, на конференции.
    Я часто думаю про Юту. Вспоминаю подробности той единственной встречи. Конечно, она меня и не заметила бы, если бы нас не познакомил лейтенант Егоров.  Как члену бюро райкома, наверно, ей дали задание подготовить выступающих. А тут я подоспел. Вот и записала дурня... Но почему я, совсем не подготовленный к выступлению, полез на трибуну? Почему не отрезал, как обычно делают в таких случаях: «Извините, слова не просил?» Ясно — не хотел подводить Юту. А кто она мне? Хоть помнит ли обо мне? Наверное, забыла. А если и вспоминает, то с насмешкой: «Лопух какой-то, разомлел от взгляда». Нет, надо было тогда отбрить её по-морскому, чтобы навсегда запомнила. Говорят, девчата любят парней решительных, твёрдых характером. «Матрос знакомится сходу, - говорил Богданов, - сразу бери на абордаж...»
    Мне просто хочется видеть Юту, слышать её певучий голос. Расскажи парням о таком желании — засмеют. Особенно Петька будет насмехаться. Выведает все подробности, а потом прохода не даст: «Так вы встретитесь и будете так весь день смотреть друг другу в глаза? Ги-ги! А вечером звёздочки будете считать в небе?..»
    «Ненормальность развития», - сказал командир. Очевидно, у меня эта ненормальность самая большая. И аппетит у меня исчез раньше, чем у Коровкина. Только я никому об этом не говорю, ем всё через силу, что бы парни не заметили. Терплю ради Юты, чтобы не повторяли на все лады её имя.



32.  МОТОРИСТ ОСТАП ПОТАП

    Снова лето, второе лето на мысе Угорь.
    Краснеют ягоды на привезённой из города Башкировым вишне. Как он живёт там, в Саратовской области? Уже, наверное, не Сашка, а Александр Максимович. Два письма только и написал.  Петька полагает, что Башкиров женился. Ему что? Родители богатые, а девчат полное село. На праздники, небось, перекинет стаканчик, становится в круг и удивляет односельчан матросским «Яблочком».
    А из нас так никто и не научился танцевать. Юхименко два коленца перенял — это ещё не «Яблочко».
    Шкода молчал, пока не поступил в институт. Поступил и сразу похвалился: мечта осуществилась.
    Генералову не о чём писать. Шатается где-то, ищет лёгкого хлеба. «В Шуе ткачиха Зоя квартирку имеет... Обманывать не буду...»
    И Богданов не даёт о себе знать. Из-за гонора своего. «Письма им буду писать! Чтобы косточки перемывали? Дудки! Богданова голыми руками не возьмёшь! Сдохну, а сочувствия не попрошу...» Ростов — город большой. Нюрка — девушка понятливая, с полуслова всё понимает. «Ты же знаешь, какая Нюрка у меня...» Почему он тогда сказал это Хотилову с такой болью? А потом плакал в силовой...

    ...Учению нашему нет конца. Командир всё углубляет его, хочет из нас сделать инженеров. Говорит, блок-схему может выучить и дурень. Я начертил принципиальную схему всей станции, и теперь мы разбираем её детально. Надо знать каждый контур, характеристику каждой лампы, ёмкости всех катушек. Голова идёт кругом.
    Боцманские работы — уборка, вода, дрова, — строевая подготовка и физзарядка теперь кажутся отдыхом. Мичман Кошлоног смеётся:
    - Наелись интеллигентского хлеба? Высшее образование! Гальюн идите чистить.
    А нам — одинаково, только бы не сидеть с учебниками. Охотно чистим гальюн, копаем Остапу Потапу грядки. Он такое подсобное хозяйство развернул, словно заботливый хуторянин. Мать прислал ему в посылке семена овощей. Лук, чеснок, укроп, буряк, редиску. Овощей теперь у нас вдосталь. Остап только просит не рвать ничего без его разрешения.
    - Нужен мне, того-этого, твой лук. Ты мне мяса побольше дай, а лук, того-этого, одна вода, - смеётся Юхименко.
    - Мяса ешь сколько хочешь, а лук не трогай, может, я хочу для вас сюрпризу приготовить.
    - Какую там, того-этого, сюрпризу?
    - Да что тебе говорить! - сердится Остап и отходит.
    Кок из Остапа вышел прекрасный. Кормит нас как на убой. И всё своими национальными блюдами: вареники, пышки.
    Петька далеко глядел, когда посоветовал командиру назначить Потапа коком. Остапу невольно пришлось осваивать драндулет, чтобы ездить в порт за продуктами. А мотор драндулета — это тот же двигатель внутреннего сгорания. Так незаметно Остап и овладел специальностью моториста. Назовёшь ли его теперь «мёртвой душой»? На вахте он подменяет Зайцева и за телефонную линию отвечает. Вот тебе и Остап Потап! Три смежные специальности имеет.
    Вообще, если считать куховарство специальностью, то мы все ею владеем. Правда, не в такой мере, как Петька и Остап. Поджарить рыбу, напечь блинов, сварить суп — это каждый сумеет. Но ведь по штатному расписанию у нас нет кока. Не предусмотрено. Старший лейтенант сказал, что ходатайствовал перед командованием не раз, но безрезультатно. Ожидается новое штатное расписание, в котором, может, не забудут и про кока. Пока что мы все — повара. А Потап — моторист.


33.  ВСТРЕЧА

    - На горизонте корабль! - показывает Петька в сторону моря. Возле мыса Угорь много банок — подводных отмелей. Потому ни военные, ни торговые, ни рыболовецкие суда и близко не подходят. А этот суётся.
    - Капитан пьяный, - предполагает Зайцев.
    Мы с ним перебираем двигатель, протираем клапаны. Зайцев — не Богданов, у него всё проще. Стук-грюк — лишь бы с рук. Зазоры клапанов не регулирует, контакты не чистит.
    Силовая теперь похожа на тумбочку Зайцева: порядок только внешний, для командира. Кажется, всё здесь на месте, всё вычищено. А попробуй найти нужную вещь — придётся перевернуть, перекопать всё.
    Сам Зайцев перебрал бы двигатель за два часа: разобрал и сложил. Командир это знает, потому и послал меня на помощь. Зайцеву приходится ставить новые прокладки, менять кольца поршней, промывать масляную помпу. И клапаны протирать. И это ему — как серпом по больному месту. Сцепил зубы, свирепо  шарпает отвёрткой туда-сюда.
    - Пьяный, говоришь? - подходит ближе Петька. - Нет, здесь что-то другое. Смотри, смотри! Шлюпку спустили на воду.
    Боцман приносит бинокль, наводит на корабль.
    - Рыболовецкий сейнер, - говорит он. - В шлюпке трое: офицер, матрос и женщина.
    Бросаем работу, идём за боцманом на вершину дюны. Отсюда хорошо видно шлюпку. Она направляется прямо на нас.
    - Беги, предупреди командира, - приказывает боцман Зайцеву.
    С носа шлюпки женщина машет нам рукой. Думает, не видим, срывает с головы платок, махает. Но я смотрю не на платок, а на золотистые волосы женщины. Юта!
    Какая-то сила подхватывает меня и несёт на берег.
    - Отставить! - кричит боцман.
    Но я не могу уже остановиться, не могу выполнить его приказ. Бешено стучит сердце, потемнело в глазах, ничего не вижу, кроме золотистой головы Юты. Почему так медленно плывёт шлюпка? Девушка не ждёт, пока она подойдёт к берегу, соскакивает и по воде бежит мне навстречу.
    Мы схватили друг друга за руки.
    - Юта, - шепчу. - Юта.
    - Да, да! - кивает головой Юта.
    В глазах её радость и нежность.
    - Юта?
    Что сказать тебе, Юта? То, что я ждал тебя, верил во встречу? Что ты красивая и самая лучшая на свете? Что ты мне часто снишься? Что без тебя чего-то не хватает? Много хочется сказать, но шепчу только:
    - Юта...
    - Ну я, я, я! - улыбается Юта и хочет освободить свои руки. - Пусти, неудобно... Ещё подумают...
    Что подумают, Юта? Кто подумает? Существуешь ты, существую я. А больше никто нам не нужен. Мы одни на всём белом свете.
    - Посмотри, с кем я приехала и что мы привезли, - Юта освобождает руки и показывает на шлюпку.
    Мираж спадает. Вижу реального лейтенанта Егорова, которого надлежит поприветствовать:
    - Здравия желаю, товарищ лейтенант!
    - Здоров, бравый оратор! Что, встретились комсомольские вожаки?
    Для него мы — только комсомольские вожаки. Видно, думает, что мы бежали друг к другу, чтобы поделиться опытом проведения собраний.
    Подходит боцман, командир, Петька, Зайцев. Из шлюпки вылазит матрос. В нём я узнаю того парня — эстонца, который приставал на конференции со своими моторами.  Оказывается, он их привёз. Два нерабочих подвесных мотора. Из них надо сделать один, в порядке шефской помощи.
    - Попробуем сделать, если Сыроежка обещал, - косится на меня командир. - Не это важно. Главное, что вы пожаловали в гости к нам. Так сказать, представители гражданского населения, - он приветливо кивает Юте. - Прошу познакомиться с нашим хозяйством.
    Командир моргает боцману, и тот незаметно исчезает, конечно, чтобы навести надлежащий порядок. Не завидую Лимбергу, Коровкину, Юхименко и Пирсову — им придётся наводить блеск, пока командир будет знакомить гостей с территорией, будет рассказывать про житьё-бытьё на мысе.
    - Мы здесь словно робинзоны. Грядку земли обработали, колодец выкопали, дрова заготовляем... — тянет время старший лейтенант.
    - Вон и наше селение! - обрадовалась Юта, когда поднялась на дюну.
    - Ага, видно отсюда. - Петька ближе подступает к Юте. - Сыроежка частенько поглядывает туда...
    Но командир не даёт Петьке развивать мысль дальше.
    - Сыроежка наш, - командир обнимает меня за плечи, подводит к Юте, - отличный матрос, активист. - И уже к лейтенанту Егорову. -  Ты о нём не забывай. Может, курсы там какие-то комсомольского актива, семинары...
    - Помним, - говорит Егоров. - В политотделе одобряют политико-воспитательную работу в вашем подразделении.
    - А как же! - командир закладывает руку за борт кителя. - Такие орлы у меня! Народ образованный, технически грамотный...
    И давай расхваливать нас: как мы на политзанятиях не прячемся за спины друг друга, газеты читаем, книжки обговариваем, сберегаем славные традиции.
    Юта внимательно слушает, восторженно время от времени поглядывает на меня. Конечно, командир не даст поговорить наедине — остерегается, чтобы я чего-то лишнего не сказал.
    И не дал. Вот уже гости всё осмотрели, готовятся отплывать. От обеда они отказались, надо спешить.
    - Недели за две сделаете мотор? - спрашивает матрос.
    - Постараемся, если что-то путное есть в этих железках, - командир трогает носком ботинка мотор.

    - Ничего из них не слепишь, - говорит Зайцев, когда шлюпка отчалила.
    - Что ты, - улыбается старший лейтенант. - Мы не один, а два мотора сделаем. Для них и для себя.
    Зайцев возражает:
    - Запчастей нет...
    - Нет, так будут. Что-то придумаем.



34.  ОЖИДАНИЕ

    Уже в который раз Петька рассказывает одно и то же:
    - Он её схватил за руки, тянет. А она: «Пусти, дурень, соляркой пахнешь...»
    Это обо мне и о Юте. Кроме Петьки, свидетелями нашей встречи были только боцман и Зайцев. Командир подошёл, когда мы уже за руки не держались. Но если бы нас и видел старший лейтенант, ничего плохого не подумал бы.
    Боцман — человек серьёзный, всё понимает. Даже не упрекал, что я тогда не услышал его, не остановился, побежал к Юте.
    По-своему оценивает мой поступок Зайцев, поучает:
    - Растяпа ты, деревенщина! Сама бежала навстречу, а он ворон считал. Надо было отколоться с ней, пока старший лейтенант занимал гостей. Хотя бы поцеловал её где-то за кустом...
    А у Петьки есть повод поднять на смех:
    - ...Она просит, значит: «Пусти!..» А он вцепился, тянет за дюну. Хитрец! И что-то шепчет, что-то шепчет... Лявон, ану, иди сюда, расскажи, что ты травил той эстонке?
    Делаю вид, что меня совсем не касается поддразнивание. Петька подлизывается:
    - Ну не сердись, расскажи. Я же без злости, просто интересно.
    Знаю, что без злости. Только Юту пусть не задевает. Неужели он не понимает, что Юта для меня — святая? Пусть насмехается с меня, выдумывает что хочет. Только без Юты.
    Парням нравится Петькины росказни обо мне и Юте. Хохочут. Особенно Юхименко. Он рад, что Петька отцепился от него, нашёл новую тему. Боится Юхименко, чтобы Петька не взялся за его Нюрку-Марусю.
    Командир с Зайцевым ездили на драндулете аж до заставы, где у нас склад старой техники. Привезли много деталей. Командир что-то мудрит, говорит, что сделает два мотора. Присмотрел где-то в заливе затопленную шлюпку. Поднимем, говорит, отремонтируем, поставим мотор, тогда и драндулет не будет нужен, - напрямик через залив будем ездить в порт.
    - И в рыбацкий посёлок, - подмигивает мне.
    Вот тебе и здрасте! Я думал, что командир ничего не знает, не хочет знать, потому что слишком занят. А он...
    Петька тут же подхватывает:
    - Только не посылайте его в силовую: та Юта не терпит запаха солярки.
    - Разве? - удивляется командир. - Напрасно. Мы старшего матроса Сыроежку вымоем, подстрижём, побреем... За адмирала сойдёт.
    Я немного покрутился и отошёл.
    Пусть смеются, пусть поддразнивают. Главное — моторы будут отремонтированы, и я скоро снова увижу Юту.


35.  РЕВНОСТЬ

    Юта не приехала за мотором — приехал Карел, тот длинноногий парень-эстонец. Я так ждал Юту! Постирал и погладил робу, каждый день брился.
    Почему же она не приехала? Спросить у Карела неудобно, а сам он молчит. Увидел отремонтированный мотор, обрадовался, хочет быстрее забрать его, пока мы не передумали. А командиру, наоборот, хочется показать, как мотор работает. Прикрутил к верстаку, залил горючего, завёл.
    - Хорошо! Спасибо! - повторяет Карел и раз за разом оглядывается на море, где стоит голубой сейнер.
    - Подождут, никуда не денутся, - успокаивает его старший лейтенант. - Вы посмотрите, все клапаны заменили, как ритмично работает двигатель!
    - Хорошо! Спасибо!
    - Перегрева не боится. Проверяли...
    - Хорошо! Спасибо! - перебивает Карел и достаёт из кармана кошелёк.
    - Ты мне этого не делай! - переходит на «ты» командир, выхватывает из его рук кошелёк, кладёт ему назад в карман. - Мы не за деньги, а по дружбе. Поприветствуйте ваше начальство, эту... Юту.
    - Ой забыл, - оживляется Карел. - Юта просит прощения, что не приехала. Рыбы много... Сиг пошёл... Работы много... Понимаете, приём... Всем передаёт привет. И вам большой привет, - смотрит на меня.
    Командир откручивает мотор, кивает мне и Юхименко:
    - Помогите занести.
    - Когда что-то нужно, приезжайте, - жмёт Карелу руку на прощание командир. - До встречи!
    Мы несём мотор, осторожно укладываем его на дно шлюпки.
    - Спасибо.
    - Бывай, - Юхименко хлопает Карела по спине. - Отчаливай. - И когда тот отплыл, подмигивает мне. - Тебе привет от Юты. Сама не захотела приехать?
    - Ты же слышал, работы много.
    Юхименко вытаращивает глаза:
    - Работы... Хотела бы приехать, то смогла бы. Не на военной службе. «Рыбы много... Сиг пошёл...» Отговорки это...
    Разыгрывает, или что?
    Юта, Юта! Неужели она не может понять, что я жду её, очень хочу видеть. Наверно, не хочет понять. Ей что! Живёт привольно, куда хочет идёт, едет. Отработала своё — и гуляй...
    Юхименко подливает масло в огонь:
    - Лето теперь. Вечера погожие, того-этого, танцуют до полночи. Потом обнимаются до рассвета возле заборов. Того-этого, у нас над речкой черёмуха цветёт, соловьи поют... Там парни не  проворонят!
    В самом деле, почему Юта должна бежать ко мне? Или там мало своих парней, Карел, например. Разве плохой парень? И всегда рядом, не надо ехать на какой-то мыс Угорь. Кто запретил Юте улыбаться ему так же, как и мне?
    После ужина Петька говорит:
    - Ты тут места не находишь, а где-то тот длинноногий эстонец, который за моторами приезжал, на танцы с нею ходит. Да и не такая уже она красавица. Самая обыкновенная девчонка. Это здесь других девчат нет, не с кем сравнивать. Ага! Приехал бы ты в Ленинград, зашёл бы в Летний сад... Там выбор!
    Нет, это уже неправда. Юта — необыкновенная, не такая, как другие. Там, на конференции, было много девчат. Юта между ними — как василёк во ржи. Во всяком случае, прекраснее её  я не заметил.
    И Карела она не может полюбить. Ну, что в нём такого есть? И правда, длинноногий, длинный, как жердь, бледный. Растяпа какой-то. С ним и поговорить как следует невозможно — только и знает: «Хорошо! Спасибо!».
    А вдруг? Начинаю перебирать по косточкам, вспоминать все подробности. На конференции я не заметил, чтобы он подходил к Юте. А приезжали к нам вместе. Значит, Карел, всё же рассказал ей, что я обещал отремонтировать моторы. Когда рассказал? Может, как раз по дороге домой с вечеринки. Шли, прижавшись друг к другу, и он ей нашептывал на ухо. Смеялся с меня: «Этот лопух-матрос влюбился в тебя по самые уши. Поедешь с нами, тогда он растает совсем и сделает всё, что попросишь. А мне одному откажет: нет, мол, того, нет сего...» Вот она и приехала. Не ради меня, ради Карела. А за мотором ей никакой необходимости не было приезжать — Карел заберёт сам. Потому он и спешил, боялся, чтобы не передумали... А теперь где-то снова обнимает Юту, наговаривает на нас: «Ты им всем голову заморочила...».


36.  "ВОДОЛАЗЫ"

    Шлюпка лежит на дне бухточки. Когда на море штиль, с берега заметны её контуры. Целая она или разбитая — кто же его знает.
    Командир уже в который раз берёт в зубы конец линя, ныряет. Привязать линь за кольцо не удаётся.
    - Ху-уу! - сопит он, выходя на берег уже без конца линя в зубах.
    - Привязали?
    - Воздуха не хватает.
    - А зачем привязывать? - спрашивает Петька. - Вы просуньте в кольцо конец и тяните его сюда.
    - Идея! - радуется командир. - Голова у тебя, Никитин! Только за один раз не вытянешь. Надо нырять и понемногу подтягивать. Отдохну минутку.
    Командир падает на траву, а Петька ныряет в бухту. Сквозь толщу воды видно его бледные ноги. Вынырнул, набрал полные лёгкие воздуха — и снова под воду. Так раз пять.
    - Метра три протянул, - говорит он и садится рядом с командиром.
    Старший лейтенант делает вывод:
    - О трёх метрах — это кому-то другому скажите. Допустим, с метр протянули. Значит, за час все двенадцать метров. Ну, я пошёл, - и ласточкой летит с обрыва.
    Долго болтается, вылазит утомленный, сердитый. Наклонился, обжимает плавки, бурчит:
    - Работа вся насмарку. Лопнет линь, потому что шлюпку занесло песком. Надо наращивать стальным тросом. А узел через кольцо не пройдёт. Задачка... Думайте, «водолазы».
    Что тут придумаешь? Стальной трос в зубы не возьмёшь.
    - Может, не лопнет линь, - соображает Коровкин. - Попробуем тянуть.
    - А потом начинать всё сначала? - сверкает на него глазами командир. - Разумно, нечего сказать. Попробуй нырнуть хотя бы раз, отыскать то кольцо.
    Петька завязывает линь и стальной трос. Получается большой узел.
    - О! - кричит он. - Сплести их и скрепить изоляционной лентой. Ей-богу, пройдёт через кольцо.
    - Идея! - подхватывается на ноги командир и посылает меня  за изоляционной лентой.
    Пока оборачиваюсь туда-сюда, они сплели линь и трос.
    Нырнул командир. Стык проходит через кольцо. Теперь всё идёт как по маслу. Вот уже два конца стального троса на берегу. Хватаемся за них.
    - Ану, давайте! - командует старший лейтенант.
    Шлюпка ни с места.
    - Ещё раз!
    Никакого результата.
    - Что же такое? - чешет затылок Петька.
    - Раскачать надо, - говорит Остап, который не утерпел, прибежал посмотреть. - Туда-сюда, туда-сюда...
    - Ну давайте раскачаем, - командир сдержанно улыбается, не верит, что с этого что-то выйдет.
    Бежим берегом в одну сторону, дёргаем. Потом — в другую. Как будто сдвинулась с места.
    Ещё и ещё раз.
    - Ану, ещё раз!
    - Идёт, идёт!
    - Ну, ещё разок! Давай! Давай! - радуется командир. - Вот и раскачали. Не останавливаться! Давай, ещё  раз!
    Появляется тёмно-зелёный нос. Кидаемся в воду, хватаемся за скользкие от водорослей борта, тянем к берегу.
    Шлюпка почти целая. Только левый борт немного повреждён, наверное, снарядом.
    Вычерпываем воду. Шлюпка живописно покачивается на глади залива. Командир берёт в руки жердь, садится на корму, приказывает:
    - Тяни за трос вдоль берега. Домой!


37.  РЫБАЦКИЙ ПОСЁЛОК

    Размеренно  гудит мотор, вспенивая желтоватую воду залива. Я сижу на банке, спиной вперёд, любуюсь красивым следом, который оставляет за кормой шлюпка.
    Возле руля Петька. Серьёзный, сосредоточенный. Отпуская нас, командир сурово ему приказал:
    - Отвечаете за себя, Сыроежку и шлюпку. Никаких там глупостей. Официальный разговор с начальством о налаживании шефской работы. Если попросят, проведёте политинформацию с молодёжью.
    Потому Петька такой серьёзный.
    А я думаю только про Юту. Встречу ли я её? Едем без предупреждения, не успеет принарядиться. Интересно, какая она  в будничной одежде? И как отнесётся к моему приезду тот длинноногий Карел?
    - Заметили, бегут, - показывает кивком головы Петька.
    Озираюсь. Мы уже возле самого посёлка. Он не такой маленький, как казался нам с мыса. Домики, укрытые толем бараки. Возле причала — сейнеры, шлюпки. И сети на берегу, развешаны на шестах, сохнут. Из-под них и появились люди, кажется, одни женщины. Остановились, всматриваются из-под руки против солнца. Какая из них Юта? А может, её нет сегодня, выходная или куда-то поехала?..
    - Вон летит твоя Юта, - улыбается Петька. - Аж пыль подняла...
    Не вижу.
    - Где?
    - Да вон же, в синем сарафане.
    Правда, она! Весёлая, радостная. И ещё лучше, чем была. Хочется подхватиться и, как она тогда, помчаться по воде навстречу. Видно, я даже поднялся, потому что Петька насупился, показал кулак и прошипел:
    - Сидеть! Спокойно, Лявон!
    Он рулит к причалу, кидает конец, не спеша вылазит на берег, берёт под козырёк.
    - Делегация комсомольской организации энской военной части прибыла.
    - Ух, как официально! - усмехается Юта и протягивает руку сначала Петьке, потом мне. - Приветствуем вас на своём берегу. Идёмте, познакомимся.
    Подходим к группе женщин, здороваемся.
    - Позовите Юхана. Где он подевался? - обращается Юта к женщинам.
    - Я тут! - Сети раздвигаются, и из-под них вылазит приземистый седой человек. Лицо его густо испещрено мелкими морщинками.
    - Гости к нам, а вы, начальник, прячетесь.
    - Гостям мы рады, - подходит Юхан ближе, вытирает о полотняные штаны руку, здоровается. - Директор рыбхоза. Навалили на меня, старого, такую работу... Разогнуться некогда.
    Директор ведёт нас по хозяйству. Рассказывает об условиях, жалуется на недостаточно опытных рыбаков, недостаток тары. Юта улучила момент, оттянула меня в бок.
    - А ты чего такой хмурый?
    - На службе я.
    - Брось хитрить! - глаза её ясные, ясные. - Обиделся, что я не приехала? По глазам вижу, что так. А я просто не могла. Юхан не пустил. Видишь, какой он у нас суровый.
    - Добрый он, - отвечаю.
    - Добрый, но суровый. Знаешь, что он сказал мне? «Военные моряки нравятся, вот тебя и тянет туда. А у меня — план. А мне лучше, когда ты нашего парня полюбишь. Вон Карела люби, славный парень. А то сбежит в город!»
    - А он, этот Карел, к тебе интерес имеет?
    - Да что ты? Карелу нравится здесь другая девушка. Рыбачка. Но он никак не решиться сделать ей предложение. На сейнер отпросился, и теперь они вместе в рейсе. А мне военные моряки нравятся.
    Петька своё дело знает — заметил, что мы отстали, зовёт Юту:
    - Где ваши комсомольцы? Поговорить надо.
    Комсомольцев на месте только трое: двое девушек и парень. Другие в море. Юта предложила провести беседу со всеми присутствующими — молодыми и старыми. Для знакомства.
    Под сосной, в тени, поставили скамью. Для Петьки и для меня. И Юхан сел с краю. Остальные полукругом разместились на траве.
    Петька рассказывал о международном положении, про наши успехи в боевом и политическом обучении. В заключении предлагает наладить более тесный контакт:
    - Мы будем приезжать к вам, а вы к нам.
    - Это хорошо, - отзывается женщина в белом платке. - Женихи нам нужны.
    - Керсти! - грозится ей директор пальцем.
    А та не унимается:
    - Что Керсти? Разве я неправду говорю? Девчат у нас много. Дело молодое, пусть дружат. Может, кто и останется у нас.
    - Свадьбу сыграем, - подхватывает соседка. - Ты, Юта, крепко держи их.
    - Юту первой от нас заберут, - шутит Керсти.
    Разговор перешёл на весёлый лад. Петька не успевает  отвечать на вопросы, обеспокоенно поглядывает на солнце, которое садится за дюну.
    - Э нет, голубь, не вздумай убегать, - Керсти поднимается, подходит к Петьке, ласково плещет по плечу. - Ты ещё ухи нашей не пробовал. Хелена! - окликает она в бок барака, над которым вьётся синеватый дымок. - Неси уху.
    Женщины расстилают на траве скатерть, приносят глубокие глиняные миски с ухой, толстые ломти хлеба.
    Уха — за уши не оттянешь.


38.  ЕЩЁ ОДНА ВСТРЕЧА

    - Загораете, товарищи моряки? - спрашивает младший лейтенант Введенский. - Ну да ничего, ещё два дня — и дома будем.
    Третий день живём на барже. Баржа не самоходная, ждём, пока найдётся попутный буксир.
    Экипаж баржи — командир, усатый мичман и два матроса — здесь, в большом городе, свои люди. Бродят по знакомым, ночуют в квартирах. А мы загораем.
    Мы — это я, Коровкин и старший матрос Вася Буханцов, поставщик.
    Сюда нам хорошо было добираться — комендант порта посадил нас на катер — и будь здоров! Нас сразу обеспечили всем необходимым, отвели места в кубрике. И в штабе тыла, где получали новую технику, питались в матросской столовой. Старший лейтенант Введенский за два дня проверил работу станции, мы снова запаковали её в ящики. Думали назад возвращаться по суше. Но Введенскому не удалось добиться ни машины, ни разрешения перевезти станцию железной дорогой. Вообще он человек непрактичный, совсем беспомощный как организатор. Только восхищается: «Ой, какая станция — первый класс!»
    - Товарищ младший лейтенант, отпустите на берег, - просит Буханцов.
    - Это почему?
    - Да, может, в кино сходим.
    - Нет у меня бланков удостоверений для увольнения и печати, - отвечает офицер.
    - А они нам не нужны, у нас же есть командировочные удостоверения. Кинотеатр здесь совсем недалеко, вон он, - показывает рукой Буханцов.
    Введенский смотрит на берег. Там, на набережной, прогуливаются уволенные на берег моряки. Все они направляются к кинотеатру, красная крыша которого видна с баржи.
    - Ладно, - соглашается он. - Только выгладите форму.
    Коровкин остаётся на вахте, а мы с Буханцовым идём в кино.
    Возле кассы — длинная очередь.
    - Становись, - Буханцов тычет мне в руки деньги, - пока дойдёшь к кассе, я сбегаю к одному знакомому.
    Чтобы спрятаться от солнца, очередь завернула к дощатой ограде, где растут ветвистые деревья. За оградой — какой-то склад, навалены кучи пустых ящиков, бочек. Там хозяйничает мужчина в тельняшке, согнулся, перебивает ящики, вытаскивает щипцами гвозди из дощечек. Лица не видно, его закрывают растрёпанные волосы, точь-в-точь как у Богданова. Подожди, так это же он, Богданов! Как он тут оказался? А может, мне только показалось? Разве у него одного могут быть такие волосы... Вот куплю билеты, подойду.
    - Эй, товарищ, за кем стоишь? - хлопает по плечу Буханцов, который вернулся от «знакомого», а я же хорошо знаю, что он просто искал пиво.
    Озираюсь. Правда, матрос, за которым занимал очередь, отошёл вперёд на пять шагов. Догоняю его и ещё раз смотрю на человека в тельняшке. Он взял подмышку несколько дощечек и пошёл в сторону базара. Ну, конечно, Богданов! И спина, и походка его. Что он тут делает? А Ростов? Нюрка? «Ты же знаешь, Борис, какая у меня Нюрка», - вспомнились услышанные когда-то слова.


39.  ПЕРТУРБАЦИИ

    Новая наша станция, которую мы привезли, - стационарная. Ей необходимо отдельное помещение, которого в нашем здании нет. Значит, надо занимать соседний.
    Командир изучил данные станции, ходит вокруг здания, что-то раздумывает.
    - Та-ак! - вздыхает он. - Лучшего места для антенны, чем этот бугор, нет.
    - Ага, - поддакивает ему Петька. - Антенну поставим здесь, а станцию в соседнем здании.
    - Нет! - крутит головой командир. - Лучше, когда фидеры идут по прямой. А прямая ведёт вон куда, видите? - показывает рукой вверх.
    - Ги-ги-ги! К мастерской Введенского?
    - То-то же! Атака должна быть психической. Помните, кинофильм «Чапаев»? Там также Петька... и Чапаев приказал: давай психическую.
    Введенского выселить из его комнаты не так просто. У него там станок, розетки подведены. В дополнение он — не подчинённый Хотилову, просто приписанный к нашему подразделению, и только по своему желанию помогает командиру проводить с нами занятия, ремонтировать станцию.
    - Кому, кому, а тебе доказывать, что другого выхода нет, просто стыдно, - командир водит Введенского вокруг здания. - Ты же сам видишь. Просто боишься лишних хлопот, боишься сдвинуться с места, как тот Обломов.
    - Не вижу необходимости. Фидеры ты можешь тянуть хоть за километр, длина их на режим работы станции не влияет.
    - Это по вашей теории. Но это же и дураку понятно, что амплитуда отражённой волны меньше амплитуды волны, которая идёт от генератора. Значит, входное сопротивление фидера следует рассчитывать по формуле смешанного режима, где длина фидера имеет значение. На практике мы это чувствуем без формул.
    - Подумаешь! Всё равно согласовывать линию с нагрузкой, ставить шлейф. Я помогу тебе, за день управимся.
    - Мне твоя помощь ни к чему! - сердится командир.
    Какое-то время они ходят молча. Всё же командир смягчается и уже кротко уговаривает Введенского:
    - Бери любое помещение... Перенесём твои цацки за час... Я и сам отселюсь сверху, потому что когда начнётся круглосуточная вахта, мне там не дадут поспать.
    И Введенский сдаётся:
    - Ладно. Переселяй меня в боцманскую «каюту».
    - А боцмана?
    - В свою комнату.
    - А сам?
    - В кубрик, с матросами будешь жить, будешь знать все их думы и мечты.
    Введенский смеётся с собственной шутки.
    - Нет! - командир не принимает его тон. - Я вот что сделаю: выселю камбуз. Там две комнаты, солнечная сторона. Как раз нам с тобой. А в моей комнате сделаем класс для занятий.
    Мы с тревогой слушаем их разговор — придётся поработать!
    - Пертурбации будут, - уныло говорит Зайцев, когда офицеры отошли. - Большой аврал. Заболеть бы на это время, что ли.
    - Тебе что? Здоров, как бык.
    Зайцев кривится:
    - Да не боюсь я работы! Но мне нужна работа настоящая: землю копать, лес корчевать, косить. А тут — станцию переносить, приборы разные, лампы. Обязательно побью что-то. Один раз подметал мастерскую, зацепил щёткой станок, так Введенский чуть не умер. Ой-ёй! Предохранители сопротивления рассыпал. Нет, не нравятся мне эти пертрубации.


40.  ПЛОТНИКИ

    - Ну, плотники-маляры, точите топоры и показывайте своё умение. - Командир осматривает нас. - Кто это похвалялся, что избу ставил?
    - Юхименко своей Ульяне, - подсказывает Лимберг.
    - А-а, эт можно, - смеётся командир.
    Зайцев заводит двигатель, включает электрическое точило. Остап берёт топор, приставляет к камню. Летят искры.
    - Что вы делаете! - командир выхватил из рук Потапа топор.
    Большим пальцем он проводит по лезвию, крутит головой.
    - Вот как надо, - осторожно подводит лезвие к камню, слегка нажимает.
    Топор звенит. Тоже летят искры, но мелкие.
    Во дворе лежат три длинных бревна. Мы их привезли из леса. Выбрали самые стройные сосны.
    Брёвна следует обтесать, сделать из них четырёхгранные брусья.
    - Стеши этот сучок, - командир даёт топор Юхименко.
    Тот, не раздумывая, тешет сучок сверху донизу. Сучок откалывается, на его месте — выемка.
    - Ясно, какой Вы плотник, - говорит командир.
    Другой сучок он стёсывает сам. Сначала подсекает снизу. Сучок не откалывается.
    - Так надо. Учитесь на этих двух стояках. Но если мачту мне испортите, то не знаю, что с вами сделаю.
    По очереди учимся тесать. Топор не слушается, выскальзывает из рук. Как не стараемся, сучки откалываются, бок выходит неровный.
    - Травил, что Ульяне избу ставил? - спрашиваю Юхименко.
    - Почему это травил?! Там же не надо было тесать. Кругляки клали. Только паз выбрать, а это не так уже и трудно. Протянешь шнур, отобьёшь линию — и выбирай паз. Излишек рубонёшь — не беда, мохом закладётся. Поговорка даже есть: «Кабы не клин да не мох, плотник с голода бы сдох». Не слышал?
    - А балки?
    - Балки я не тесал, не успел — в армию призвали, - нашёлся Юхименко.
    Петька допытывается:
    - Так она, та Ульяна, так и живёт без балок?
    Юхименко вытаращивает глаза:
    - Как это без балок? Сделали ей избу, соседи помогли, того-этого, колхоз.
    - Колхозом оно, конечно, - усмехается Петька и берёт топор.
    Он также не умеет тесать. Да и откуда ему уметь? Родился и жил в Ленинграде, работал поваром. И всё же у Петьки выходит лучше, ровнее, потому что он не спешит, тешит осторожно.
    А Потап рубает с плеча, и выходит у него ещё лучше, чем у Петьки.
    - Молодчина, - хвалит Потапа командир. - Умеете, а молчали.
    - Да я не умею, у нас и леса нет. Вот посмотрел, как Вы рубите, и учусь. Топор размашистый, как раз по мне.
    - Выгулялся на камбузе, - замечает Юхименко. - Отъелся, некуда силу девать.
    - Иди ты отъедайся и отгуливайся. Уступлю место хоть сегодня, - Потап поплёвывает на ладони, ждёт, что скажет Юхименко.
    - Отставить болтовню! - мирит их командир. - Работайте дружнее, у нас мало времени. До выходного должны поставить мачту. Иначе увольнения вам не видеть как своих собственных ушей.
    - Есть работать дружнее! - отвечает Потап и начинает тесать.



41.  "ПАССИВНЫЕ ВИБРАТОРЫ"


    Мачту-журавль из трёх колод наконец установили. Опустили её верхний конец до земли и монтируем антенну. Насадили электромотор, приладили к нему стрелу. К стреле надо прикрепить семь поперечин: активный вибратор, рефлектор и пять пассивных вибраторов-детекторов.
    Монтаж не занимает много времени. Самое главное — отрегулировать и настроить антенну. Надо высчитать коэффициент направленного действия, полосу пропускания и ещё там что-то, чего мы никогда не слышали и не понимаем. Командир и Введенский что-то подсчитывают по формулам, рисуют схемы и графики, раз за разом командуют:
    - Опустить мачту!
    Опускаем. Оказывается, следует передвинуть вибратор на сантиметр.
    - Поднять мачту!
    Поднимаем, но неудачно — зацепился фидер.
    - Вот ещё мне пассивные вибраторы, - сердится командир. - Совсем не соображают.
    Соображай не соображай, да когда ничего не понимаешь — ничего и не придумаешь. Знать хотя бы сотую часть того, что знает, скажем, Введенский. А что мы знаем?
    Только Пирсов немного что-то смыслит. Но и он смотрит на подсчёты Введенского как телёнок на новые ворота. Но хотя терминологию знает, не путает модулятор  с магнетроном, сельсин со стабилизатором. Пирсов работал на подобной станции на корабле, где не раз приходилось монтировать и демонтировать антенну. Антенна его мало интересует. Он больше пропадает в аппаратной, а то когда ещё выпадет такая удобная возможность познакомиться с внутренностями станции. Она стоит в бывшей комнате Введенского оголённой, без защитных щитков. Видно все провода, лампы.
    Петька также там, в аппаратной. Правда, он не лазит в блоки, а стоит наготове и по первому приказу подаёт командиру отвёртку или кусачки, бегает вниз, через окно сигнализирует Зайцеву, чтобы включил или выключил двигатель.
    Может, тонну горючего спалил Зайцев за эти дни. Командир спешит — срок, отведённый на установку станции, приближается, а у нас много чего не сделано. К тому же Введенский хочет ехать в отпуск, а без него командиру будет трудно.
    Мне как оператору тоже следует быть присутствующим во время настройки станции. Командир раз за разом экзаменует меня:
    - Пропала развёртка. Какая причина?
    А кто его знает, где она, та причина. Отвечаю что-то неуверенно. Командир искоса смотрит на меня:
    - В схему надо заглянуть. Вон канал развёртки. Какой усилитель там стоит?
    - Усилитель высокой частоты с заземлённым катодом, - нахожу тот усилитель.
    - Так. На двоих катодах. Первое, что в таких случаях проверяет оператор, - работают ли лампы.
    - Одна не работает, - говорю.
    - Замените. А если и она не засветится, будем проверять, подаётся ли напряжение.
    Дрожащей рукой заменяю лампу. Командир включает станцию, на экране появляется развёртка — яркая линия.
    - Вот так. Думать надо. Думать и думать.


42.  ВОДИТЕЛЬ ВТОРОГО КЛАССА

    Командир не налюбуется почти новеньким газиком, который нам дали вместо драндулета.
    - Сила! - шлёпает машину по капоту. - Любой дорогой пройдёт! Два моста, лебёдка в придачу. Не стыдно будет и в порт поехать.
    - И ещё в рыбацкий посёлок Лявону! - подхватывает Петька.
    Но командир делает вид, что не слышит. Полюбовался машиной и пошёл.
    С новой машиной прислали и водителя — Васю Загретдинова. Правда, он числится при штабе части, потому что в подразделении нет такой штатной единицы — водитель. А будет жить у нас. Наш он наполовину.
    - Везёт мне вообще на эту половину, - с иронией говорит Загретдинов. - По национальности я — татарин, но наполовину: отец татарин, мать русская. Мать и дала мне имя Василий. Вышел какой-то винегрет — Загретдинов Василий Хусейнович. Раньше служил в другой части. Звание — матрос, форма — общевойсковая. Полуморяк. Путаница, смех и всё. Потом разжился тельняшкой и бескозыркой. Шофёрский комбинезон надевал так, чтобы было видно тельняшку, а на голову — бескозырку. И будь живой — идёт матрос Загретдинов.
    Василий совсем не похож на татарина. И говорит чисто, без акцента. Непривычно только его «будь живой» вместо «будь здоров». Татарского оно происхождения или русского, кто знает? Загретдинов любит свою профессию, любит технику. Это бросается в глаза сразу. Первые его заботы у нас были о машине: куда её поставить на ночь. Боцман показал место. Загретдинов сделал метлу, чисто подмёл сарай, положил две доски под колёса, осторожно загнал машину, протёр её тряпкой. А назавтра после физзарядки начал обшалёвывать свой гараж. Пособирал доски, листы жести, фанеры. Когда не глянешь — Загретдинов что-то мастерит. То дырки в стенах забивает, то крышу подправляет, то возле запасного колеса возится.
    - Гараж у тебя вышел, того-этого, будь живой, - поддевает Юхименко.
    - От дождя хорошо будет. - Загретдинов не замечает подкусывания, продолжает серьёзно. - А до зимы утеплю. Выпрошу досок на базе, цемента. Ухоженная машина никогда не подведёт. В любое время по тревоге нажал стартёр — и будь живой, завелась.
    - Потому-то и я говорю, того-этого, будь живой...
    Загретдинов отмахивается и снова берётся за работу.
    Как не удивительно, а Загретдинов чем-то напоминает мне Богданова. Чем? Любовью к технике? Нет, не только этим. Каждый нормальный специалист по-своему любит технику, машину, на которой он работает. Даже Зайцев любит двигатели. Найдёт на него — чистит до блеска всё, про обед забывает. И ещё любит тогда, когда побеждает упрямство двигателя, который почихает, почихает и заведётся. Тогда Зайцев аж светится: моё сверху!
    Уважительно любит станцию Пирсов, понимает каждое её дыхание, каждый звук; как музыку, слушает гудение передатчика. Мне кажется, оставаясь один, он целует экран осциллографа, словно любимую.
    Лимберг любит свой планшет. Стоит посмотреть, как он протирает его после вахты!
    Нет, не только любовью к технике Загретдинов напоминает Богданова. Что ещё у них общего? Может стремление к независимости? Правильно! Только Богданов завоёвывал её своей ершистостью, а Загретдинов уступчивостью. Всем своим видом, всем поведением Богданов говорил: «Я никого не боюсь, потому что я — грубиян и нахал.» Загретдинов тоже показывает, что он никого не боится, потому что он всё делает как положено, всех слушается, все приказы выполняет. До сих пор я и не подозревал, что такие разные люди могут быть такими схожими.
    И почему я всех сравниваю с Богдановым? Неужели он такой необычный человек? Неужели знакомство с ним что-то значит в моей жизни? Конечно, он много чему научил меня, заставил задумываться над людскими судьбами. А его я так и не понял: кто он такой? Может, это и поразило меня.



43.  ЮТЫНА РОДНЯ

    Мы сидим под свежей, только что вывершённой нами копной сена и любуемся. Юта любуется морем, я — Ютой.
    Море красивое, спокойное. Ни единой морщинки. Только возле берега — едва заметная рябь, малюсенькие волны ритмично выплёскиваются на песок.
    А Юта ещё красивее. Всё у неё необычное: лоб, глаза, губы, стройная шея.  И эти кудряшки возле ушка.
    Она обхватила руками колени, опёрлась на них подбородком. Смотрит на море, задумалась.
    Я поглаживаю её смуглую руку, шепчу:
    - Юта...
    - Что, милый?
    - Хорошо мне с тобой.
    Юта поворачивает ко мне голову, улыбается только губами. И снова смотрит далеко-далеко, за синий горизонт.
    - Что ты там видишь, Юта?
    - Своё детство.
    - Расскажи, Юта.
    И она рассказывает. Рассказывает о родном рыбацком посёлке неподалёку от Таллина. Она, тогда ещё маленькая, так же сидела с мамой на берегу, ждала, когда на горизонте появятся рыбацкие лодки. Ждала отца. Сильный и  ловкий, он каждый раз привозил  много рыбы. А большой вылов для рыбака — это всё: радость в доме, уверенность перед следующим выходом в море. Отец в рыбацкой штормовке шагал на берег, крепкими руками подхватывал Юту и поднимал высоко-высоко, показывал ей море. Но не долгим было их счастье. Один раз море не вернуло рыбаков.
    Мать причитала. Плакала и Юта. Им казалось, что они остались одинокими на всём белом свете. С горя мать заболела и вскоре умерла. Но возле Юты были добрые люди. В соседнем рыбколхозе работал её дядя Юхан. Он и забрал девочку к себе. Сам он тоже часто выходил в море, так что Юта была с тёткой Керсти. Тётка Керсти и стала её родной матерью, растила, воспитывала, пока Юта не пошла на свой хлеб. Весёлая она, Керсти, и добрая. Какой бы выросла Юта без неё? Сколько ночей недоспала  тётка Керсти, чтобы Юта была накормлена и одета, чтобы закончила школу! И теперь, когда Юта сама зарабатывает деньги, живёт самостоятельно, ничего не сделает, не посоветовавшись с тёткой Керсти, делится с нею своими мыслями и мечтами.
    - О тебе рассказываю ей. Как ты любуешься мной, гладишь мои руки...
    - И что она на это?
    - Радуется. Говорит: «Ты счастливая, Юта, - тебя любят.» Её любовь разбила война. Вышла замуж за нелюбимого, потому что надо было за кого-то выходить — не доживать же жизнь в девках. Привыкла, так и полюбила. Трое детей они поставили на ноги, все мальчишки. Разлетелись теперь по свету.


44.  КИНОМЕХАНИК КАТЯ

    Новая машина нас выручает. Мы уже не чувствуем себя робинзонами. Надо в порт — Загретдинов в миг отвезёт. Пирсов изъявил желание быть поставщиком книг, дважды в месяц ездить на базовую библиотеку, менять книги. Я отвожу комсомольские взносы. Несколько раз в выходные ездили в матросский клуб, смотрели концерты художественной самодеятельности. Чаще приезжает к нам лейтенант Егоров, читает лекции по международному положению, помогает выпускать стенгазету. Все мы как-то сразу полюбили этого простого, доброжелательного политработника,  обращаемся с ним по-свойски, шутим. В технике он не очень разбирается, не вычитывает нам. Хочет только, чтобы мы были всесторонне развитыми людьми, достойными продолжателями славных традиций своих отцов.  Посещения Егорова поневоле вынуждают нас быть аккуратными, подтянутыми. Он штабной офицер, стыдно быть перед ним небритым, в грязной робе. И комсомольская работа оживилась: Егоров требует составлять планы, а если план есть, его надо выполнять. И мы проводим политинформации, соревнования военно-спортивного комплекса, обговариваем прочитанные книжки.
    Командир наш назубок знает уставы, инструкции и руководства. От нас требует точного их выполнения  и одновременно атакует начальство, чтобы обеспечивали нас всем необходимым. Вычитал где-то, что матросы должны не меньше как дважды в месяц смотреть кинофильмы. Насел на Егорова, и тот добился, чтобы к нам приезжала кинопередвижка.
    А самое главное — киномеханик девушка. Вольнонаёмная Катя. Возле неё отирается Зайцев, ухаживает.
    - Приветик, Катя-Катюша, моя дорогуша! - встречает её в старательно выглаженной робе. - Мы так за тобой соскучились.
    - Тогда бери, Зайчик, коробки неси. Такой фильм привезла! Специально для тебя. «Аршин мал алан» называется. Кинокомедия. Видел?
    - Нет, не видел. Смешной?
    - Я же тебе говорю — кинокомедия. - Катя подмигивает Зайцеву. У неё слегка раскосые глаза, она их прищуривает, растягивает в улыбке сочные губы.
    Красивая девушка. Прыткая. Играется с Зайцевым, как кошка с мышкой:
    - Будешь, Зайчик, помогать мне?
    - С большим удовольствием.
    - Вот молодец! И где ты такой вырос? В Коврове? Это Владимирской области? Знаю, проезжала...  Вероятно, там не одна ткачиха вздыхает по тебе, ждёт не дождётся, а?
    Зайцев начинает травить. Приём у него давний, опробованный:
    - Была одна, божилась, клялась. Не успел мой след остыть, выскочила замуж.
    - Ой, не ври, Зайчик! - смеётся Катя. - Все вы так говорите.
    Аппарат устанавливаем на столе в малом кубрике, а экран — на стене, в большом, где когда-то жили старослужащие. Раздвигаем шире двери. Проекция всё равно короткая, кадр маленький. Зайцев заводит двигатель, нарочно даёт низкое напряжение, прибегает к Кате:
    - Всё нормально?
    - Добавь, Зайчик, вольт сорок. Да быстрее приходи, мне без тебя скучно.
    Зайцев исчезает, даёт нормальное напряжение и через минуту снова у аппарата. Раскладывает коробки по порядку, помогает заправить ленту, спрашивает в зал:
    - Ну все? Кого нет? Мичмана? Подойдёт. Нечего напрасно горючее тратить.
    Ему не бензина жаль  - хочет, чтобы скорее начался фильм, погас свет. Фильм он почти не смотрит, крутится вокруг Кати, словно нечаянно касается её руки, что-то шепчет ей на ухо. Катя достаточно громко хохочет, слегка отталкивает Зайцева, а то, гляди, и по рукам шлёпнет.
    После сеанса, выключив двигатель, Зайцев ни на шаг не отстаёт от Кати. Снова таскает коробки уже из кубрика в  машину, и когда настаёт время разлучаться, умоляюще смотрит на командира. Тот молча кивает, и Зайцев проворно, как кот, прыгает в машину, садится рядом с Катей.
    Провожает Катю он только до заставы. Там он сойдёт и будет ждать, пока не вернётся Загретдинов.
    Через час они приезжают.
    - Ну как, тяжёлое было расставание? - спрашивает Петька.
    Теперь, когда рядом нет Кати, Зайцев вздыхает:
    - Еле отцепился. Втюрилась, аж жалко её, беднягу.
    Не ври, Зайчик! Влюбился ты в Катю по самые уши. Разве мы этого не видим?



45.  СВЕРХСРОЧНЫЙ "АРШИН МАЛ АЛАН"

    Будто для того, чтобы прогреть, Зайцев завёл двигатель, включил свет и гладит свои брюки. Гладит не спеша, так, как это может делать только Зайцев: проведёт утюгом, подойдёт к окну, посмотрит, ровненькая ли стрелочка, и снова несёт поправлять. Любит он красиво одеваться. А сегодня, как он говорит, решающий день. Вот-вот приедет Катя, привезёт новый фильм, Зайцев ей будет помогать, а потом проведёт до заставы.
    Клёш выглажен, двигатель выключен, Зайцев побритый, весь, как новая копейка. Кубрик превращён в зал зрителей, наготове занавески, которыми будем закрывать окна.
    А машины нет. Юхименко поднялся к аппаратной, открыл окно и следит за дорогой.
    - Едет! - наконец выкрикивает он и, забыв закрыть окно, бегом спускается вниз.
    - Марш назад, окно закрой, - останавливает его боцман.
    - А разве я, того-этого? - задрал голову, смотрит вверх. - Правда, забыл.
    Коровкин берёт Альму на цепь, а мы бежим открывать ворота. Зайцев первым оказывается возле машины. Но что это? Рядом с Загретдиновым сидит незнакомый матрос. Кати нет.
    - Что не привёз кино? - сурово спрашивает боцман Загретдинова.
    - Как это не привёз? Будь живой... - кивает на матроса. - Вот вам новый киномеханик, знакомьтесь.
    - А Катя?
    Это уже Зайцев спрашивает. Загретдинов приложил ладонь к уху, машет ею — лопух ты, мол.
    - Катя твоя замуж выходит, отпустили её на три дня на свадьбу.
    - Неправда, - говорит матрос. - Заболела Катя.
    Зайцеву ничего не остаётся, как брать коробки и нести в кубрик. Для Кати он это сделал бы  с большой охотой. Теперь же ломается, смотрит на свои выглаженные брюки — не испачкать бы. Кивает матросу:
    - Что привёз? Фильм какой, спрашиваю.
    - Комедия. «Аршин мал алан» называется.
    - Ат... - ругнулся Зайцев. - Сколько раз будешь его возить, - накинулся на матроса. - Фильмов новых нет, или что? И вообще... таскай сам эти коробки, - демонстративно сунул руки в карманы и пошёл.
    Мы знаем, почему горячится Зайцев. У Кати он и сорок раз смотрел бы один и тот же фильм. А тут вскипел... Да и как не вскипеть? Так ждал Катю, так старательно гладил свою форму, мылся, брился. И вот имеешь! Катя не приехала.
    Киномеханик оправдывается:
    - «Аршин мал алан» шёл только в матросском клубе и в Доме офицеров. Это хороший фильм...
    Юхименко с гонором говорит:
    - А нам его Катя привозила. Того-этого, две недели назад... Катя дело знает.
    Командир спрашивает:
    - Так что, отошлём назад или посмотрим?
    Пирсов залезает на машину, подаёт коробки.
    Зайцев заводит двигатель, садится возле нас, внимательно смотрит фильм. Но никак не реагирует, даже не улыбается. Переживает.
    - Что, Заяц, не нравится? - спрашивает Петька, когда фильм закончился.
    - Сколько можно одно и то же.
    И даже не пошевелился, чтобы помочь киномеханику собрать свои коробки и загрузить их в машину.
    Загретдинов завёл двигатель, поддевает:
    - Садись, Зайцев. До заставы...
    А мы хохочем.
    Зайцеву не смешно. Не снимая выглаженной формы, примостился за тумбочкой, что-то пишет.
    - Вот послушайте, - говорит он и читает, - Заметка в газету «На вахте». «Аршин мал алан» остался на сверхсрочную». Мы несём ответственную вахту в одном из отдалённых от базы подразделений. В свободное время занимаемся спортом, читаем книги. Теперь к нам стала приезжать базовая кинопередвижка. В увольнение в город ходить не имеем возможности, потому понятно, с каким нетерпением ждём её, чтобы посмотреть новый фильм. Но вместо нового фильма нам сегодня во второй раз привезли комедию «Аршин мал алан». Фильм, всем известно, хороший, весёлый. Но зачем такая роскошь? Кинопередвижка приезжает к нам лишь дважды в месяц, и мы бы хотели, чтобы каждый ее приезд приносил нам радость. А то матросы шутят: «Аршин мал алан» остался на сверхсрочную службу». А мы бы хотели, чтобы от нас он уволился в запас. Посмотрели один раз , и хватит. Матрос Зайцев». Ну как?
    - Допиши ещё, что фильм привозила Катя, а не этот зануда, - подсказывает Петька.
    Зайцев равнодушно машет рукой:
    - Там сами сделают выводы.
    - Ты, того, напрасно. Ну, ошибся парень, - пробует отговорить Юхименко. - Не отправляй, говорю...
    - Эт! Пусть не ошибается, - Зайцев аккуратно складывает письмо. - Отправим в редакцию, пусть знают.
    - Что это вы в редакцию отправляете? - заходит командир и вопросительно смотрит на Зайцева.
    - Да вот про Аршина написал, - подаёт командиру заметку. Командир читает, и лицо его расплывается в улыбке.
    - А из Вас, Зайцев, вышел бы журналист.
    - В газету это, а не в журнал, - не понимает Зайцев.
    - Вижу. Все газетные работники называют себя журналистами. Вот я и говорю, из Вас бы вышел журналист. Заголовок просто прекрасный. Смешной. Привлекает внимание. И пишете Вы коротко, ясно.
    - Посылать? - Зайцев смотрит на командира.
    - А это уже по Вашему усмотрению. У нас каждый имеет право выражать свои мысли через газету, критиковать недостатки.
    - И пошлю, - твёрдо решает Зайцев. - Дайте, парни, красивый конверт.



46.  ОБЛЁТ

    - Включить станцию!
    - Есть включить станцию! - отвечаю я.
    А включить не могу — нет тока, стрелка вольтметра на нуле: Зайцев никак не заведёт двигатель. За два дня нас предупредили, что сегодня будет облёт станции. И время определили подходящее — в десять ноль-ноль, как раз после завтрака. Зайцев заверил: «Двигатель в ажуре». И вот он, ажур! Проходит пять минут, десять, а двигатель молчит. Значит, снова что-то перепутал.
    - Выключишь здесь, - показываю Лимбергу и бегу вниз.
    Из радиорубки слышно голос радиста Ященка:
    - «Орёл»! «Орёл!»! Я «Гвоздика»! Перехожу на приём.
    Самолёт «По-2» кружит над мысом. На вираже лётчик грозится мне, - мол, что же вы делаете: вызвали самолёт, а станция не работает.
    В дверях силовой видно широкую спину Зайцева. Он копается в двигателе.
    - Пусти! - отталкиваю его, открываю полностью подачу воздуха.
    Двигатель чихнул, завёлся.
    Бегу снова в аппаратную, кричу Ященко:
    - Передай: вектор номер один.
    Самолёт летит от станции на запад, в сторону моря. Мы должны определить, на каком расстоянии заметим его, и, как только он исчезнет с экрана, передать пилоту, чтобы возвращался. Вот он, всплеск! На десятом километре. Неплохо! Интересно, какая же дальность видимости? Пятьдесят, семьдесят, девяносто... Ого!
    - Чудесно! - заходит в аппаратную командир, смотрит на планшет. - Представляешь, каким будет лепесток?
    Качества новой станции проявились сразу: лепесток — это значит вертикальный разрез зоны видимости — вытянутый, опущенный над уровнем моря. Следовательно, мы сможем выявлять дальние цели. Это на малой высоте. А как же на большой?
    Второй рейс по вектору номер один самолёт делает уже на двухкилометровой высоте. Дальность видимости ещё больше. Но мёртвая зона над станцией расширилась.
    Сложная вещь — облёт станции. Ященко достаётся:
    - «Орёл»! «Орёл!»! Я «Гвоздика»! Как слышите? Перехожу на приём, - кричит он до хрипоты.
    «Орёл» тоже замучился, ругается, когда мы просим его развернуться и снова начать рейс.
    - Долго он ещё будет летать? - спрашивает Зайцев, которому надоело одному в силовой.
    - Марш на место! - сурово приказывает ему командир.
    - По мне... Я подъел и лежу. А двигатели? Скоро поршни вылезут из картера, - бубнит Зайцев и идёт прочь.
    Петька помогает командиру чертить диаграммы облёта. Пирсов присматривает за работой станции, открыл задние щитки, лёг на пол и следит, как горят лампы.
    - Обед стынет, в который раз напоминает Потап.
    - Ничего, подогреете, - говорит командир. - А пока что принесите нам блинов.
    Блины — слабое место командира. Ничем он не может утолить голод, кроме блинов. Прийдёт, бывало, поздно вечером из штаба, выслушает рапорт дневального, что в течение его отсутствия ничего не случилось, и сразу:
    - Блинов!
    И все мы уже умеем жарить те блины. Иногда и смотреть на них не хочется, а командиру они по вкусу. Поест и удовлетворённо улыбнётся, начнёт рассказывать новости.
    - Вы бы лучше каклету съели, - советует Остап.
    - «Каклету», - передразнивает командир. - Сколько я вам говорил, что не каклета, а котлета. Интеллигенция флота!..



47.  ВОЕННОЕ ТОВАРИЩЕСТВО

    - Ты мне проще, - прошу Пирсова.
    Виктор откидывает со лба свои огненные волосы, тычет указкой в схему.
    - Проще некуда. Каскад с катодной нагрузкой применяется на выходе приёмника в том случае, когда ёмкость линии между приёмником и индикатором велика. Почему? Да потому, что он имеет очень незначительное выходное сопротивление. Следовательно, каскад усиления работает на ёмкостную нагрузку. А для чего это надо?
    - Чтобы искривление импульсного сигнала уменьшить? - не так отвечаю, как спрашиваю.
    - Правильно. В этом и вся соль...
    Не первый вечер просиживаем с Пирсовым в классе, разбирая принципиальную схему станции. «Журналист» Зайцев даже успел написать заметку в газету. Ловко это у него выходит. Берёт обыкновеннейший факт, на который я бы и не обратил внимания, объединяет его с заданиями сегодняшнего дня. То же и с нашим обучением. Просто мне и Пирсову необходимо знать схему как свои пять пальцев. Не будем же мы всё время «пассивными вибраторами». Командир не попустит — переведёт в планшетисты или ещё куда подальше. Вот и протрынькиваем вечера, отдаём своё личное время изучению принципиальной схемы. С точки зрения командования мы делаем хорошее дело — повышаем свой теоретический уровень. Другой бы так и написал: они в свободное время самостоятельно изучают схему станции.
    Зайцев иначе подошёл к этому факту. Увидел в нём проявление военного товарищества, о котором нам много говорят на политзанятих и лекциях. Даже в "Уставе внутренней службы" есть целый параграф, посвящённый военному товариществу. Как там? "Военнослужащие обязаны дорожить военным товариществом, помогать товарищу словом и делом." Зайцев так и назвал свою заметку: "Военное товарищество".
    "Старший матрос Сыроежка отлично овладел специальностью оператора, допущен к несению самостоятельной вахты. А в изучением радиотехники дело у него не ладилось. Его товарищ, комсомолец Виктор Пирсов, наоборот, хорошо изучил радиотехнику и принципиальную схему станции, а на практических занятиях сбивался, допускал ошибки.
    - Поможем друг другу, - предложил товарищу В. Пирсов. - Я займусь с вами радиотехникой, а вы потренируете меня в определении координат цели..."
    Всё как-будто правильно. Только с концовкой Зайцев поспешил: "Совместные занятия дали свои результаты. Старший матрос Л. Сыроежка повысил свои знания в радиотехнике, а его друг В. Пирсов стал более уверенным на практических занятиях. Нет сомнения, что он тоже скоро будет допущен к самостоятельной вахте".
    - Правильная концовка, говорит командир. - Теперь вам обоим следует подтянуться, чтобы её оправдать. Иначе стыдно будет.
    Вообще командир придаёт большое значение корреспондентской деятельности Зайцева. Каждую заметку он приказывает мне вырезать из газеты, наклеивать на бланк "Боевого листка" и вывешивать в классе. Все номера "Боевых листков" я подшиваю в специальной папке, которая сохраняется в сейфе.
    - Живая история нашего подразделения, - называет командир эту папку.
    У Пирсова тоже своё отношение к писанине Зайцева. Он не обижается, что Зайцев ради сюжета иногда выставляет его в невыгодном свете. Скажем, в заметке о нашем товариществе написал, что Пирсов сбивается на практических занятиях.
    А Виктор радуется, что Зайцев написал о нём. Говорит:
    - Пусть лучше так пишет, чем никак. И обмана я здесь не вижу.  Пусть читают люди.  И нам когда-то будет приятно прочитать, вспомнить.
    Он тоже вырезал из газеты заметку, приклеил её в своём альбоме. И ещё с большей энергией начал объяснять мне премудрости радиотехники.
    - А усиление сигнала обеспечивается усилителем промежуточной частоты, который имеет широкую полосу пропускания.
    Учи, учи меня, дорогой побратим! И сам учись. У нас с тобой впереди ответственная служба. Вскоре начнутся учения, круглосуточная вахта. Командованию не нужны твои оправдания: забыл, не знаю. Ему подай бесперебойную работу станции, докладывай координаты цели. А для этого надо много знать, ой, как много!
    Вон Петька так же учит. Он — старшина отделения операторов, у него дважды спрашивают. И куда его шутки девались?


48.  ДВА СЕРДЦА

    - А знаете, кого мы сейчас посетим? - спрашивает командир, подавая мне в кабину грубый пакет.
    В пакете — какие-то консервы, колбаса, хлеб. От запахов даже голова закружилась. С самого утра  мы ничего не ели, бегаем по разным учреждениям и складам большого города. Самое лучшее, что удалось раздобыть, - это патефон и с десяток пластинок. А печатной машинки так и не удалось выпросить у интендантов.
    Я немного знаком с городом — когда-то приезжал сюда с Введенским и Коровкиным получать новую станцию. На барже жили, интендант Буханцов с нами. В кино ходили, и там, возле склада, я встретил человека, похожего на Богданова. Подожди, не к нему ли имеет намерение вести меня командир?
    - Знаю. К Нюрке, которой объяснять не нужно.
    Командир удивлённо смотрит на меня.
    - Вы это... так, к слову... или что-то знаете? - наконец спрашивает он.
    Рассказываю о встрече, о том, как Богданов поспешил, чтобы я его не узнал.
    - Та-ак! - говорит командир. - Тяжело ему было по-первах. Теперь обвыкся.  Угу! Даже будто каяться начинает — это же он в письме попросил, чтобы я тебя привёз в гости. А я голову ломаю: по какому случаю?
    Я прошу:
    - Расскажите, товарищ старший лейтенант, коротко о Богданове... Чтобы мне чего-то лишнего не ляпнуть.
    - Коротко здесь не расскажешь. Трагедия у человека. А говори при нём всё, не бойся. Ну, поедем.
    Загретдинов поворачивает то влево, то вправо, куда показывает командир. Останавливаемся в каком-то переулке возле самой рыболовецкой гавани. Из домика навстречу нам бежит Богданов. Радостный, возбуждённый.
    - Борис! - обнимает командира, крепко жмёт ему руку. - Будь здоров, Лявон. Вы просто молодцы.
    - Ты, Коля, без увертюр, пожалуйста. Мы голодные, как волки, - говорит командир.
    - Ничего, потерпите. Ради такой встречи... Сейчас Маня возьмёт курс на гастроном. Прошу  в мою каюту, - открывает двери и ведёт коридором. - Вот она.
    Комнатка у Богданова маленькая, тесноватая. Но всё здесь расставлено аккуратно, с любовью.  Кровать с высокими подушками, стол, шкаф, два стула. И ничего лишнего, правда как в корабельной каюте.
    - Маня, Маняша, где ты там? - зовёт Богданов в коридор. - Гости к нам приехали.
    Маня, пухленькая, невысокая, достаточна хорошенькая женщина, протягивает руку Хотилову, знакомится со мной и Загретдиновым.
    - Извините, у меня там кипит, - и хочет исчезнуть на кухню.
    - Подожди, - останавливает её командир, протягивает свёрток с продуктами.
    - Зачем, Борис Владимирович.
    - Бери, бери. Это не для тебя, а для нас. Приготовь что-то там, приправь и неси скорее... Та-ак, - говорит он Богданову, когда Маня вышла. - Видишь, какие у меня орлы выросли. Лявон возмужал, или нет?
    Богданов смотрит на меня, подмигивает:
    - Лявон молодец. Жаль, что мало мне довелось с ним послужить. Я сделал бы из него настоящего моряка. А ты, слышал, перетянул его в операторы.
    -  Перетянул, - смеётся Хотилов. - Оператором он будет классным. Но дело не в этом. Рассказывай, Коля, как ты здесь устроился?
    - Видишь, живу. Зарабатываю хорошо, Маняшей своей не налюбуюсь. Обмельчал, омещанился. Гнездо свою вью. Скоро у нас "уа-уа" появится. Лявон вон смотрит и глазам не верит — тот Богданов или не тот?
    - Нет, - запинаюсь я.
    Может, у меня действительно странный вид.  Я по-своему воспринимаю слова Богданова и Хотилова. Пытаюсь уловить в их разговоре нити, которые связывают этих не похожих друг на друга людей. Понимаю только, что старший лейтенант у Богданова частый гость, что это он устроил его на работу после увольнения в запас. Уговорил тогда в лесу: "Лучшего не ищи. Работа по тебе. Двигатели. Комнату дают..."
    Маня готовит стол. Салат, полные миски супа, картофельное пюре, поджаренная колбаса.
    - Подожди, не ставь всё сразу, - просит Богданов. - Сначала поедим это.
    - И тогда буду бегать? - стеснительность её как корова языком слизала. - Я, может, тоже хочу посидеть, послушать.
    - Правильно, Маня, - поддерживает её командир. - Бери его в шоры, пока берётся.
    - Знаешь, Борис, что я надумал, - переводит Богданов разговор на другое. - Хочу в институт снова вступать. Пришла такая мысль в голову и не даёт покоя.
    - И правильно надумал, - одобряет Хотилов. И уже ко мне: - Слышишь, что говорит Богданов, бывший противник прогресса и науки. А?
    Слушаю и нисколько не удивляюсь. Таким я и хотел видеть Богданова, почему-то никогда не верил, что он пьяница, пропащий человек. Несмотря на все его чудачества.
    Выезжаем уже у вечеру. Командир рассказывает:
    - Прекрасный парень Богданов. Мы с ним учились вместе в институте. Никакой Нюрки, никакого Ростова у него не было, конечно. Выдумки всё это. Хотя и правда родом он из Ростова. Отец семью бросил, куда-то подался. Воспитывала его мать, в школе работала уборщицей, себе во всём отказывала, лишь бы её Коле ни в чём не было отказано. Баловала, конечно. Всё же в институт он поступил, но бросил его. Потом у него умерла мать. Я в то время уже в армии служил после института, и он попал ко мне в подразделение. Очень изменился тогда Богданов, злой был на весь белый свет, а более всего на себя. Пришлось с ним повозиться. Теперь, видишь, оттаял немного. Да ты спишь? - толкает меня командир.
    Нет, я не сплю. Я думаю про Богданова, а больше о тебе, товарищ старший лейтенант. О твоём чутком сердце.


49.  КОРОВКИН ТАНЦУЕТ ФОКСТРОТ

     Изрядно заезженная пластинка скрипит:
    
    Где же вы, где же вы, очи карие,
    Где ж ты, мой родимый край?
    Впереди — страна Болгария,
    Позади — река Дунай...

    По кубрику в такт музыке смешно скачет Коровкин. Манерно согнул руки, обнимая воображаемую партнёрку. Учится танцевать фокстрот. Наставником у него Петька. Он показывает Коровкину два-три па, на разучивание которых тот изводит несколько недель.
    Фокстрот необходим Коровкину не только для того, чтобы, приехав в отпуск на свою курскую землю, не хлопать глазами на вечеринках. Известно, сгодится и для этого. Главное — с помощью подвижных танцев Коровкин хочет избавиться  от своей неуклюжести, выработать быструю реакцию.
    А мы едем в увольнение в порт. Кроме меня, едут Зайцев и Юхименко. Мы уже оделись. Загретдинов вычистил и заправил машину, а Зайцев всё наводит стрелочки на своих брюках.
    - Достаточно, того-этого, вылизывать, - подгоняет его Юхименко.
    - Бегу, - Зайцев двумя ногами вскакивает в брюки, на ходу поправляет выбеленный воротничок.
    - С ветерком домчу, будь живой! - подмигивает нам Загретдинов и заводит машину.
    Не доезжая заставы, на повороте он притормаживает, чтобы я мог соскочить. В порт я не поеду.
    - Желаю успехов! - кричат.
    Как будто не знают, как стучит моё сердце. Хочется бежать этой извивистой дорогой, что ведёт к рыбацкому посёлку. И я правда побегу, пусть только машина исчезнет за поворотом. Побегу, невзирая на жару. Где-то там, на полдороге, возле старой опалённой молнией липы, меня ждёт Юта.
    Мы любим эту дорогу — от липы до рыбацкого посёлка. Здесь всегда встречаемся, здесь и расстаёмся. Когда у Юты нет срочных дел, здесь проводим весь день. Блуждаем по опушке и собираем цветы, шалим. А когда доймёт жара, идём на берег, купаемся, а потом, вытянувшись на песке, загораем. Мне почему-то приятно держать Юту за руку.
    - Ты боишься, что я убегу? - часто спрашивает Юта.
    - Боюсь, а что?
    - Ничего, хорошо.
    - А ты можешь убежать?
    - Могу! - Юта внезапно подхватывается и бежит в сторону посёлка. Я, обычно, догоняю её, хватаю за руки.
    - Не убежишь, Юта. Не пущу.
    От быстрого бега Юта тяжело дышит. Виснет на моём плече:
    - Не могу идти, неси.
    И я несу её на то место, где мы раньше сидели. Несу осторожно, как  малого ребёнка, боюсь споткнуться и упустить. От приятного ощущения близости её тела идёт кругом голова.
    Вечером она провожает меня до липы, протягивает руку. Я беру её за плечи, слегка прижимаю, вбираю запах её волос. Пахнут они мятой и ещё чем-то — приятным-приятным.
    - Через две недели жди здесь снова, - шепчу ей.
    Юта просит:
    - Через неделю...
    - Не могу, Юта. Служба.
    - Знаю, - говорит Юта, прижимается ко мне и сразу же отскакивает, идёт не озираясь.
    Я стою под липой, смотрю вслед, пока она не исчезает за поворотом. Тогда не выдерживаю, бегу, догоняю её, чтобы провести до первых домов посёлка.
    - Не надо, - говорит Юта.
    - Я немножко...
    - Опоздаешь.
    - Не опоздаю, Юта.
    Возле первых домов жму Юте руку и теперь уже бегу домой. Ждать на повороте машину напрасно: она, наверно, прошла уже. Нет, вон светит фарами, догоняет.
    - Ну как? - спрашивает Зайцев.
    - Порядок! - отвечаю.
    Приезжаем, а из кубрика всё звучит тот же самый рыпящий мотив:

    Где ж вы, где ж вы, очи карие...

    Коровкин танцует фокстрот. 


50.  НОЧНАЯ ВАХТА

    - Пеленг восемьдесят, дальность пятьдесят. Пеленг двести шестьдесят, дальность сто двадцать — даю сразу две цели.
    Лимберг быстро отмечает их на планшете, передаёт шифрованное сообщение об их местонахождении в штаб.
    В небе много самолётов, идут общефлотские учения — самое подходящее время для тренировок. Вероятно, потому нам и объявили боевую тревогу. Хотя командир и говорит, что без нас не смогли бы проводить учения, но как-то не верится. Тем более, что оперативный дежурный штаба базы и без нас знает, где в любой момент находятся самолёты, часто поправляет нас. Особенно когда ошибаемся в определении пеленга. Много целей, которые мы обнаруживаем, сразу даёт команду не вести.
    - Пеленг двести семьдесят, дальность сто тридцать.
    Лимберг толкает меня:
    - Просят обратить внимание на эту цель.
    Я останавливаю антенну на двести семидесятом градусе. Цель идёт от нас в открытое море.
    - Пеленг двести семьдесят, дальность сто сорок.
    - Пеленг двести семьдесят, дальность сто пятьдесят.
    Просят высоту. Высота не маленькая, дальше не можем — не берёт станция. А тут новые цели появились.
     Мигает перед глазами экран. Появляются и исчезают всплески. А то вдруг радиопомехи забьют всю развёртку, вряд ли заметишь среди них настоящий сигнал. Помехи бывают внутренние — неисправности в работе аппаратуры — и внешние, когда импульс встречает на своём пути поток электрических разрядов. Можно вызвать искусственные радиопомехи — сбросить с самолёта  ленты фольги размером с длину волны, на которой работает станция. Говорят, американцы впервые применили этот метод  при открытии второго фронта во время второй мировой войны. Забили искусственными радиопомехами экраны немецких локаторов, ввели их в заблуждение. А настоящий десант высадили в другом месте.
    От постоянного мигания экрана слезятся глаза. Надо пить рыбий жир. А мы его практически не пьём — неприятный.
    Хочется спать. Как раз светает. Недаром же вахту от четырёх до восьми утра считают самой тяжёлой. Ошибок можно наделать.
    Лимберг охрип уже. Тридцать четвёртую цель ведёт, не шутки.
    Наконец приходит Петька с Коровкиным. На смену. Стоят за нашими спинами, изучают обстановку.
    - Понятно, Лявон, - говорит Петька. - Три цели в небе. Иди дрыхнуть.
    Дрыхнуть придётся мало. Нам не хватает самое малое двух человек. Зайцев с Потапом стоят на вахте по двадцать часов. А Потапу ещё надо готовить обед. Одновременно мы обедать не можем, подмену просить также не очень удобно, особенно когда в небе много целей — напутает подменщик, а ты потом отвечай.
    Потому каждый обедает после окончания своей вахты. Сами подогреваем.
    Гриша подкладывает в плиту щепок, ждёт, когда всё подогреется как след. А мне быстрее бы на койку, задать хропака.
    - Давай, - говорю, - хватит греть.
    - Э, хватит! - не спешит Лимберг. - Желудок любит градусы и калории. А какие в холодном калории?
    …Только заснул, будят:
    - Командир вызывает.
    Что там? С неохотой одеваюсь, иду.
    - Что вы там видели, на двести семидесятом пеленге?
    - Обычный самолёт. Скорость шестьсот километров. Шёл в сторону моря.
    - Может, спросонок показалось или что-то перепутал?
    - Нет, товарищ старший лейтенант. Нормальный всплеск.
    - Откуда он взялся? Летел, кажется, в сторону моря? Откуда он летел? Почему же вы его раньше не видели? Вдруг ни с того ни с сего появился в небе.
    - Может, на низкой высоте летел, потом поднялся.
    - Может, и так. Что ж, посмотрим. А теперь, пожалуйста, нарисуйте по памяти всплеск. Просят из штаба. Дело в том, что в это время в этом квадрате наших самолётов не было.
    Дался им этот самолёт! Воды нейтральные, мало кто мог летать: может, финн или швед заблудился.
    - Воды нейтральные, а корабли там наши. Возможно, и провокация, - говорит командир, берёт мой рисунок, а меня отпускает спать.



51.  ЦЕЛЬ НОМЕР ИКС

    Лучше бы я не заметил этого проклятого всплеска!
    Из-за него четвёртую неделю нельзя вырваться в увольнение. Юта, наверное, и ходить перестала к обожжённой липе, сердится. Не поверит, что мне нельзя было. А почему не поверит? Она же умница, должна поверить...
    Я не ошибся тогда. На следующий день снова в семь двадцать шесть на том же месте появилась цель. Правда, шла она со стороны моря прямо на нас. Сделали три засечки, самолёт развернулся на сто восемьдесят градусов и исчез за пределами нашей видимости. И так каждый день. Командир сам следит за ней.
    - Та-ак, - говорит он Введенскому. - Ясно, что он чувствует, когда мы его засекаем. Сразу же - назад.
    - Перестань ты фантазировать, - не соглашается тот. - Сначала допусти такую версию: его программа - долететь до определённого места и поворачивать назад. Ну, скажем, делают облёт своей станции.
    Командир смотрит на него, как на малого ребёнка:
    - Теоретик! Вот садись, смотри. Сегодня я договорился со штабом включить станцию на пять минут позднее. Когда увидим его вот тут — пеленг двести семьдесят, дальность сто, - твоя карта бита.
    - А когда...
    - Другого «когда» я не вижу. Садитесь там, кто сообразительнее, за планшет. Звоните в штаб о включении станции.
    - Есть звонить, - отвечает Лимберг.
    Все мы собрались в аппаратной. Интересно, будет цель или нет?
    Командир смотрит на часы, включает станцию.
    Медленно ползёт стрелка антенны. Девяносто градусов, сто, сто пятьдесят, двести, двести пятьдесят, двести шестьдесят. Есть! Вот он! На ста пяти километрах.
    - Пеленг двести семьдесят, дальность сто пять! - тихо говорит командир.
    - Цель номер икс, - сразу же передаёт Лимберг в штаб шифр.
    - Пеленг двести семьдесят, дальность девяносто пять. Смотрите, смотрите! - командир останавливает антенну на двести семидесятом градусе. - Поворачивает, поворачивает назад. А? Видели? Ану, рисуйте контур всплеска.
    Метка медленно движется вдоль шкалы дальности. Через каждую минуту Лимберг передаёт данные о местонахождении цели. Вот она подошла к краю экрана, исчезла.
    - Ну что? - победно смотрит на Введенского командир. - Ясно?
    Введенский раздумывает:
    - Для того, чтобы почувствовать наши импульсы, надо знать длину волны, на которой работает станция. Возможен ещё один вариант. Одна антенна, один индикатор и один приёмник. Приёмник способен перестраиваться по частоте. Неужели они додумались до него? Не может быть.
    Командир вздыхает:
    - Очевидно, всё-таки может. И кажется мне, он знает не только частоту, но и местонахождение — летит прямо на нас. Как ты думаешь: у него антенна направленного действия или вертушка?
    - Учитывая скорость реакции, направленного действия.
    - Вот и возьми его...
    - Плохи дела, - соглашается Введенский. - Если у них такой прибор... Если их приёмник автоматически перестраивается по частоте. Нет! Тогда время поиска дельта эф, делённое на ширину полосы пропускания... Нет и нет! За две минуты не определят...
    - Сам же видел — определяет.
    - Вот и я думаю, каким образом...
    - Думай, думай. А я пойду в штаб. Дело серьёзное.
    Введенский берёт Коровкина и идёт в свой кабинет думать. Коровкин помогает ему делать ему математические расчёты, он научился умножать и делить эти многозначные цифры, щёлкает их, как орехи. Пусть считает, может, что-то и удастся придумать Введенскому.


52.  ПИРАТ

    - Смир-р-р-рно!!! - старается перекричать гудение двигателя мичман Кошлоног. - Товарищ капитан первого ранга, личный состав подразделения готовится к несению боевой вахты.
    Мыс Угорь, наверное, за всю историю своего существования не видел столько начальства, сколько перебывало его здесь за последние дни. Капитаны всех рангов, инженеры-капитаны, даже контр-адмирал дважды приезжал. И всё наделала та цель номер икс, как приказали нам условно называть самолёт-нарушитель. Собственно, границу он ещё не нарушил, не залетел в наше воздушное пространство, но всё время пытается. Мы отгоняем его своей станцией. Но почему он так настойчиво лезет на нашу территорию? Что ему здесь надо? Самое простое — подпустить и посадить на наш аэродром, чтобы другим не хотелось. Но это очень рисковано. Пошли дожди, видимость плохая, надо снова включать станцию для наведения авиации. Он же, холера, чувствует наши сигналы, сразу убирается.
    Старший лейтенант Введенский делает какую-то приставку к станции, которая сменит частоту, форму и периодичность импульса так, чтобы его не почувствовал тот заморский пират. Если Введенскому удастся сделать ту приставку... Что тогда? Тогда, наверняка, подпустим пирата, дадим команду нашим самолётам, и они быстро обезвредят незванного гостя. Для этого и привезли снова радиста Ященко, который разместился в боцманской комнате, держит постоянную связь с аэродромом.
    - «Орёл»! «Орёл»! Я «Гвоздика». Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять. Десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два, один. Как слышите? Перехожу на приём, - кричит он в микрофон через каждые полчаса.
    Ветер гонит в небе косматые тучи. Они надвигаются одна на другую, кружатся, сливаясь в густую непроглядную завесу. Где-то в этих тучах прячется враг, крадётся, словно злодей, в чужой дом.
    А Введенскому не удаётся сделать приставку. Дважды пробовали — не действует. Теперь Введенскому помогает розовощёкий капитан первого ранга, что приехал со штаба. Зайцев по очереди гоняет двигатели, чтобы изобретатели могли проверять свою приставку. Мы второй месяц сидим на готовности номер один, каждый день в семь двадцать шесть включаем станцию, чтобы отогнать тот проклятый самолёт. И наводим лоск в кубриках, на камбузе, в аппаратной, на территории станции и даже на дороге, которой ездит начальство.
    Командир не досыпает, злой.
    Введенский... Трудно сказать, спит ли он вообще. Растерянный. Невнимательный. И тоже злой.
    - Смир-р-р-рно!!! - снова кричит боцман.
    К воротам подъезжают аж четыре автомобиля. Какое там начальство — нам и не разглядеть. Скорее разбегаемся, чтобы быть поближе к аппаратной — вот-вот настанут те определённые «семь двадцать шесть», объявят боевую тревогу. Вон Введенский понёс свою приставку к аппаратной.
    - Включить станцию! - слышно команду.
    Из класса через стеклянные двери мне видно, как степенно сел на своё место Петька. Его обступают офицеры, что приехали из штаба, командир, Введенский.
    - Станция включена, - докладывает Петька.
    Открываю двери, чтобы лучше слышать голоса. По координатам мне легко определить, действует приставка или нет.
    - Пеленг двести семьдесят, - докладывает Петька. - Цели нет.
    Через минуту снова: цели нет.
    Вот тебе и раз! Приставка, может, и действует, но нет на кого действовать — самолёт не прилетел.
    В аппаратной тишина.
    Проходит ещё минута.
    Подавленный Петька докладывает:
    - Пеленг двести семьдесят. Цели нет.
    Тихонько выхожу из класса, спускаюсь вниз. Что же это такое? Все наши старания оказались напрасными. Перехитрил нас враг. Будто узнал, что Введенский сделал приставку, не прилетел сегодня. А может, летит, а мы его не видим. Вслушиваюсь: в небе слышно далёкое гудение.
    - Самолёт над нами! - кричу невольно.
    - Где?
    - Где? - подхватываются Зайцев и Потап.
    Задираем головы, всматриваемся. Вот он, между облаков. Здоровенный. Облака то закрывают, то открывают тёмный силуэт. Летит он в бок рыбацкого посёлка и большого города. А там Юта, Керсти, Карел, дядька Юхан... И Богданов с Маней... ждут на своё «уа-уа»... А он ползёт. Что у него на борту? Может, ядерная бомба? Как же это случилось?
    Потап всполошено отступает назад, шепчет:
    - Так он... может, бомбы везёт...
    - Нет, конфетки, - зло отвечает ему Зайцев.
    Оглядываемся, видим: все офицеры тоже стоят во дворе, наблюдают за самолётом. Среди них — контр-адмирал. Зайцев краснеет:
    - Простите, товарищ контр-адмирал...
    - Правильно сказали: не конфетки повёз. - Адмирал поясняет: - «Б-29», так называемая «летающая крепость». Включите, старший лейтенант, станцию без приставки.
    - Есть включить станцию, - командир бежит к аппаратной.
    Самолёт-нарушитель сразу почувствовал, что мы его засекли, развернулся, набрал высоту и исчез за морем.
    Введенский стоит бледный как смерть. Такой позор! Его приставка не помогла, а только навредила: из-за неё пропустили вражеский самолёт на свою территорию. Что-то не доделал там Введенский: нашего сигнала, понятно, пират не почувствовал. Но и мы его не получили назад.
    Адмирал даже не смотрит в сторону Введенского, приказывает капитану первого ранга:
    - Разобраться в чём дело и доложить в восемнадцать ноль-ноль!
    Сел в машину и поехал.


53.  ДЕНЬ БУДЕТ ЯСНЫМ

    Хотя бы сегодня сработала та приставка... Мне почему-то так жалко Введенского, я очень переживаю за него. И что он там не досмотрел? Пирсов говорит, что не правильно рассчитали ёмкость одного контура. И как-будто виноват во всём Коровкин. А Коровкин отговаривается, говорит, что не он делал расчёты, а сам Введенский.  Коровкин, видите ли, такой математик, что ошибаться не может... Кто их там разберёт?
    Капитан первого ранга вчера доложил адмиралу, что неисправность нашли и устранили. Я сам слышал, как он докладывал. Они с Введенским возились аж до полночи.
    - Готово, - говорит Введенский и кладёт дрожащими руками отвёртку, которой прикреплял клеммы.
    Я смотрю на хронометр. До начала вахты пять минут. Может, сегодня адмирал приедет?
    - «Орёл»! «Орёл»! Я «Гвоздика». Раз, два, три, четыре, пять... - проверяет связь Ященко.
    - Смир-р-рно! - кричит во дворе боцман.
    Значит, адмирал приехал.
    - Включить станцию! - командует старший лейтенант.
    Мне нельзя оборачиваться, потому я не вижу адмирала. Слышу только шаги. Во время боевой вахты никаких команд для встречи начальства не подаётся.
    Смотрю на развёртку. Она чистая, потому что антенна не подошла двести семидесятому пеленгу. Сейчас, сейчас... Есть!
    - Пеленг двести семьдесят, дальность сто сорок!
    Лимберг только отмечает местонахождение цели на планшете. Передавать шифр в штаб не нужно, его фиксирует Петька и передаёт радисту Ященко, а тот — на аэродром.
    - Пеленг двести семьдесят, дальность сто тридцать.
    - Пеленг двести семьдесят, дальность сто двадцать.
    Ура! Мы его видим, а он нас — нет. Молодец Введенский! Всё-таки он  - голова!
    - Пеленг двести семьдесят, дальность девяносто...
    Идёт пират, думает, снова, как вчера, невидимым прокрадётся к нашему берегу, разведает всё, вынюхает. Не выйдет!
    - Пеленг двести шестьдесят пять, дальность шестьдесят.
    Курс меняет? Или, может, я неправильно определил пеленг?
    - Вихлять начал, - тихо говорит командир. - Удивляется, почему его не выявили...
    - Пеленг двести шестьдесят, дальность пятьдесят.
    А вот и новая цель:
    - Пеленг сто десять, дальность тридцать. Двойная.
    Понятно, это с аэродрома поднимаются истребители.
    - Пеленг двести пятьдесят пять, дальность сорок.
    - Пеленг сто двадцать, дальность тридцать. Двойная.
    Начинается настоящая работа. В небо поднимается звено наших истребителей, ещё и ещё. Мне уже нет времени выговаривать слова «пеленг» и «дальность», кидаю скороговоркой:
    - Двести пятьдесят на тридцать. Сто десять на двадцать. Сто двадцать на десять. Двести девяносто на десять...
    Наше одно звено перелетело мёртвую зону, идёт навстречу нарушителю уже над морем.
    Офицеры не смотрят больше на экран, они обступили планшет — там видно, как сближаются самолёты.
    Мне тоже кое-что видно. Вон переднее звено вышло на двести пятидесятый пеленг — на тот, по которому летит и цель икс. Сходятся. О, совсем слились. Стоят на месте? Нет, идут назад, в нашу сторону. Нет, разошлись. Снова сошлись.
    - Двести пятьдесят на двадцать. Тройной.
    Самолёт-пират над нашей территорией. Его заставят сесть, силой посадят. Как это делать, наши истребители знают.
    - «Орёл»! Я «Гвоздика», - надрывается Ященко.
    - Сто пятьдесят на десять. Двойной.
    Двойной? А где же третий пират? Один оборот антенны, второй — нету. Только звенья наших истребителей идут на восток, на свой аэродром.
    - Отбой, - тихо командует адмирал.
    Я выключаю станцию. Ещё не совсем понимаю, что случилось.
    Петька на цыпочках подходит к окну, отодвигает чёрную штору. Помещение заполняется ярким дневным светом. Адмирал неспешно прячет в карман платок, которым вытирал вспотевший лоб, надевает фуражку.
    - Спасибо за службу. Отлично работали, - и жмёт руку старшему лейтенанту, капитану первого ранга, Введенскому, Петьке, мне, Лимбергу, Ященко. - Молодцы. Особенно Вы, товарищ младший лейтенант, - одобрительно смотрит на Введенского.
    А тот растерялся, хочет что-то ответить и не может.
    Следом за офицерами выходим во двор.
    Зайцев рассказывает:
    - Отстреливался, гад. С пушки! Три или четыре очереди выпустил. А наши сначала с пулемётов, а потом из «катюши» как садонули. Слышно было, будто здесь рядом...
    Может, и слышал Зайцев.

    Поднимаюсь на дюну, смотрю через залив. На горизонте облака развеялись, даже солнце пробилось. Его лучи высветили розовые стены домиков рыбацкого посёлка. Где-то там и Юта, ждёт возвращения рыбаков с уловом. И Керсти, и Юхан, и Карел. Они не знают, какая опасность несколько минут назад висела над ними. Может, и слышали стрелянину, но подумали, что это свои тренируются.
    Пусть думают, что свои.
    Подходит Пирсов, кладёт мне руку на плечо.
    - День будет ясным, - показывает на восход. - Видишь, небо проясняется.
    - Вижу. Почему же не видеть!
    Конечно, день будет ясным. Должен быть!


***