16. О Пушкине, а о ком же ещё?

               

          Солнце русской  поэзии  светит и  снисходительно принимает   моё ( и  всё наше ) непрестанное ему поклонение.  В  виде нерукотворного памятника и  занозы в читательском сердце  это поэтическое  солнце существует  уже  два века.  И мои  заметки   посвящены ему, Их Солнечному  Величеству. (Если на  рассказ  это не потянет из-за  полного отсутствия  сюжета,  то  пусть пройдёт  вроде  как  лирическое отступление от педагогической  деятельности).
          Объяснить,  однако же, нужно (самой  себе  хотя бы), как я  докатилась до того,  что  поехала  искать  Пушкина в Заповеднике, несмотря на уверения  очевидцев,  что  Пушкина   там  нет, а восстановленные  после войны  под руководством С.С. Гейченко  постройки  музея  –  это   всего-навсего  как  бы  современная  бутафория,  как  утверждали некоторые  любители  антиквариата.
          Раннее  детство (моё,  конечно)  пропустим – в  младенчестве  человеку не до поэзии. Растёшь медленнее,  чем хотелось бы;  из пелёнок   не выпускают, за свободу  почитания  поэтов надо  бороться. 
          О том, что  ребёнку  с  самого очень-раннего возраста начинают  родители читать сказки Пушкина, я  наслышана. Но подтвердить не могу. Не помню.  Вряд ли. Думаю, скорее  миф, ибо  где же вы найдёте то место в сказках Пушкина, которое бы   трёхмесячному (да и  трёхлетнему тоже)   малышу  по душе пришлось бы? Разве  это: «И кричит: «Кири-ку-ку. Царствуй, лёжа на боку!» Тут  младенец должен на «кири-ку-ку»  среагировать радостным  гулением  или похлопыванием в ладоши.  Реально помню,  как  отец,  собирая нас с сестричкой в детсад,  заплетая нам косички (  мама  ещё  с ночной смены не вернулась),  декламировал Шевченко: «Свитае, край нэба  палае. Соловейко в тэмним гаи сонце зустричае…» А вот Пушкина, читаемого   мамой или папой вслух,  не помню.  Родителям было некогда –  вечно заняты работой,  хозяйством,  детьми. Главное: Пушкин в доме  был!  Книги были. И не просто на полках полёживали – их  читали. Мама   на работе ( она была  администратором в гостинице)  в ночные смены    глотала книги, и дома   во время бессонницы  она постоянно «врачевала» себя  художественной  литературой. Так что, подражая маме и научившись читать  к пяти годам,  я  уже от книг не отходила,  и реальный мир у меня  переместился  туда же. Или книжный мир вытеснил реальный – как  точнее? Вот там  уже начался  «мой  Пушкин».
          – Олечка, – обращаюсь я к  сестричке,  с которой мы погодки,  –  а у Пушкина  сестру  тоже Оленькой  звали…
          –  Ну и что?
          –  И  он  ей   свои  стихи  читал…
          –  И  что?
          –  А  я  бы  тебе  тоже   почитала…
          –  Ты  стихи пишешь? –  удивляется сестрёнка.
          –  Нет,  ещё пока не пишу,  – вздыхаю, – только собираюсь. Читателя ищу…
          Стихи,  сказки,  «Барышня-крестьянка», а потом  –  сразу и навсегда –  «Евгений Онегин». Любовь,  влюбившая  меня  в  себя бесповоротно, на всю оставшуюся жизнь,  без права  на измену. Прочитав   историю любви Татьяны  очень  рано – ещё  задолго до пресловутого «проходили в школе»  и до встречи с  Цветаевой («Мой Пушкин»), я  поняла,  что настоящая любовь – это  именно  по-пушкински,    обязательно  с  дуэлями и  трагедиями или с непреодолимыми обстоятельствами, которые  мешают  любящим  быть вместе и   быть счастливыми. (Ну,   мало  ли  какие фантазии могут поселиться  в голове книжной девочки  – не отвечать же теперь за неё книжной пенсионерке). И  это несмотря на то, что  я  уже ко   времени  данного  «умозаключения»   прочитала у Пушкина и  о  счастливой  любви:  Маши Мироновой и Петруши Гринёва, Лизы Муромской и Алёши Берестова,  Марьи Гавриловны и  полковника Бурмина,  –  очень  понравилось, впечатления  были непередаваемые (ах!!ах!!), но   в душе  всё  равно   осталось незыблемым   краеугольным  камнем мировоззрения: настоящая –  это  роковая.  Такая же, как  у  Него  самого  – Любовь  первого   Поэта  России Александра Пушкина  к первой  Красавице России Натали Гончаровой.
           Очень хорошо помню,  что  заинтересовалась  с  самого  начала   своего  пушкинофильства  не только    стихами, но и  жизнью Поэта.  Оказывается,  чтобы  стать поэтом,  надо   слушать сказки няни, а потом  по ночам  вести  дружеские  беседы с соседом по лицейской  келье – с  Ванечкой  Пущиным (Жанно). Главное,   будучи  книжной девочкой, без всякого зазрения совести я ощущала   родство с  тем   славным полуафриканским  мальчишкой, который    ещё  в  долицейский период тайком от отца  забирался в его кабинет и   впадал в состояние запойного чтения.
          –  Оля! – осторожно зову  сестрёнку, которая уже  почти усыпает  рядышком.
          –  Давай спи уже!
          –  Ну,  давай пошепчемся…
          –  Ты не наболталась за день?
          – Оль,  ты не понимаешь,  днём –  это вслух, обо всём,  а  сейчас мы  вроде как  мальчики-лицеисты,  шёпотом, о тайном,  чтобы   дядька не услышал…
          –  Какой  дядька?
          –  Ну,  был  же у них надзиратель!
          –  Хорошо-о-о-о, – зевает   сестричка, –  уговорила, пусть  вроде  будет надзиратель. А   кто  будет  вроде Пушкин? 
          –  Я тебе  уступаю,   если  хочешь…
          –  Не хочу.
          –  Почему?
          –  Ой,  да ну,  опять   скажешь,  чтобы  я    стихи читала. А мне спать   хочется.
          –  «Вильгельм,  прочти свои стихи,  чтоб мне уснуть скорее!» –  декламирую,  не дожидаясь согласия  сонной  сестрёнки,  любимой  своей подружки.   
               
          Пушкин  вошёл в  жизнь и  моей первой любовью,  и  с  моей  первой  любовью… «Тебя  ж, как первую любовь, России сердце не  забудет», –   кто  будет с этой   всенародно известной  строкой  Тютчева  спорить?  Но  за  первой  любовью  непременно следует  вторая,  так  что после Пушкина  был Лермонтов. Почему-то в   мятежной юности поручик  Лермонтов  оказался  ближе  душе – и  штатского Пушкина потеснил.  Впрочем, не «почему-то», а совершенно ясно, почему…
Нет, не за то тебя я полюбил,
Что ты поэт и полновластный гений,
Но за тоску, за этот страстный пыл
Ни с кем не разделяемых мучений…
А? Каково?  Константин Бальмонт  это. Лучше  можно как-то  сказать? А почему же никто не скажет?
           Под  подушкой  у  книжной  барышни  поселился  томик Лермонтова.  Но  на время,  только на время, потому что  вскоре  опять  вернулась «эпоха  Пушкина». Да так вернулась,  что  других  эпох  больше не было. Дальше  все  остальные «любви  и влюблённости в поэтов»  только сопутствовали главной   сердечной привязанности   –  к   Пушкину.
          Если  можно самому себя  цитировать ( а кто  меня  ещё  отважится  цитировать?),  то  вот фраза из  одной миниатюры для  самохарактеристики «почитательницы»: «Настолько  серьёзно  увлеклась  Пушкиным,  что  замуж пошла,  заранее  убедившись,  что  мой  избранник  Пушкина  тоже   любит,   обожает и  боготворит». Улыбаетесь?
         В семье появились детки – мальчики-погодки. Вот тут  уж  могу под присягой  засвидетельствовать: читала им сказки Пушкина  тогда,  когда  они  ещё  сами   толком  понять мало что могли. Ну,   честно сознаюсь,  это такой  эгоизм  родительский:  читаешь вроде для  детей, а  получаешь удовольствие для  себя. Поняла  тогда  окончательно:  хм,  а  в сказках  «добру молодцу урок»   –  не на   деток, а  больше  на  взрослого рассчитан,   можно  переосмыслить свою  жизнь  с помощью   любой сказки Александра свет Сергеевича.  Вот, например,   золотая рыбка. Нет, это  уже   другое лирическое отступление… Потом.  Не отвлекаюсь.
         Когда в профессиональной  деятельности случились «сильные и  благие потрясения» и я  сменила  роль  школьного учителя истории на роль  учителя  словесности,  тут  уж я  получила  полный  доступ к  моему  любимцу. «И Щуку бросили – в реку!» Можно было  читать и перечитывать стихи и прозу Пушкина с  утра  до вечера,  не стараясь   приискать  приличные   оправдания такому  поведению. Подготовка к урокам  якобы   всегда  требовала   перечитывать  Поэта  до самого основания – от корки до корки. Миф это был – для  прикрытия  сердечной тайны.  К уроку  достаточно было  «просмотреть»( с таким-то солидным стажем  работы!), любовь  требовала:  «Перечитать!»
         – Матушка, ты всю ночь опять  собралась  сидеть со своим  Пушкиным? –  это  заботливый и  разумный  муж  пытается  образумить бестолковую жену.
         –  У меня  завтра открытый  урок. «Мои послушные слова». По Пушкину.
         –  Послушные слова – больная голова… – бормочет  супруг, зная, что если  сейчас даже  камни с неба посыплются,  жена  Пушкина не бросит.
         –  Лучше ведь  с Пушкиным,  чем с любовником, да,  папа? – пытаюсь  пошутить.
         –  Она ему жар сердца отдала… –   декламирует   муж  неизвестную  жёнушке  строчку.
         –  Это откуда строчка? –  подозрительно смотрю на  свою половинку.
         –  Да,  поживёшь в таком соседстве, сам… того… этого…
         Конец  фразы   ничего хорошего мне  не обещает – не дослушиваю. Возвращаюсь…

         В  юбилейной  суматохе 1999 года я готовила открытые уроки, сочиняла вместе с коллегой  сценарий грандиозного  Пушкинского вечера,    снова перечитывала Пушкина от корки до корки… Под  впечатлением цветаевского  и  ахматовского Пушкина начала    цикл стихотворений «Мой Пушкин». Очень   мне  хотелось  осмыслить   обстоятельства  жизни   любимого Поэта  с точки  зрения  его веры.  А был ли он  верующим? Насколько    оболгало  его советское  литературоведение?   Действительно ли  был автором «Гаврилиады»?  Как жил? Как  умирал? Почему,  придя к   окончательному  приговору дуэлям  в «Капитанской дочке»,  сам   всё-таки пошёл  сражаться на дуэли?
           Всё  было интересно,    до всего хотелось  докопаться, «дойти до сути» – снова от корки до корки   перечитывала я  его произведения  и произведения о нём.  Сама  шла к вере  через Пушкина и через Достоевского ( отдельная история  «открытий  чудных»,  тема  ну-ещё одного лирического отступления). Наконец  я стала  воспринимать  любимого Поэта  как  живого литературного героя.  Ещё  сильнее  полюбила  его после всех «штудий» –  как это принято говорить:  всем сердцем, всей  душой!
           В «Заповеднике» Сергея Довлатова я, кажется, нашла  тайну  этого  потрясающего влияния  Поэта на всех подряд  –  от книжных барышень до маститых писателей,  от ребёнка-пострелёнка до  старичков-пенсионеров, от  самых рафинированных аристократов до  самого затрапезного  простонародья. Пушкина любят все!  Довлатов объяснил: «Больше всего меня заинтересовало олимпийское равнодушие Пушкина. Его готовность принять и выразить любую точку зрения. Его неизменное стремление к последней высшей объективности. Подобно луне, которая освещает дорогу и хищнику и жертве. Не монархист, не заговорщик, не христианин – он был только поэтом, гением и сочувствовал движению жизни в целом.  Его литература выше нравственности. Она побеждает нравственность и даже заменяет ее. Его литература сродни молитве, природе… Впрочем, я не литературовед…»  Слава Богу,  что не литературовед,  потому и  увидел  Пушкина   воочию и живьём. Без шуток.
          Циклы  стихов «Мой Пушкин»(1999 год)   и «Петербург, Мойка, 12, Александру Пушкину» ( 2009 год)   можно прилагать к   этим  запискам как  свидетельство  моей  личной  сумасшедшей  виртуально-реальной  любви к Поэту,  как   горячее ( ну как  без  пафоса-то в нашем  деле?)  признание в  любви от  лица  «нового поколения Татьян».  Ну, если Борис Пастернак предлагает в приложении к роману  стихи  Юрия  Живаго,  то   мне    даже и  имена  менять  не приходится:   прозаик и поэт совмещаются  в одном моём лице,  в одном имени. Вот, кстати,  авторитетное мнение, как совместить любовь к поэзии и прозе.  Пермский поэт-прозаик А.М.Тихонов пишет: "Доктор Живаго" – лучший выход для поэта – создавай роман на основе стихов своих (или комментируй стихи свои, создавая роман). В поэзии символично ведь всё, и люди по-разному стихи  воспринимают. Соберись, объясни, что ты хотел в этих трёх строчках сказать (трудно самому, сложно, да? а другим каково твою … разбирать?)»  Эмоционально. Сильно. Убедительно.
          Однако,  вернёмся к Пушкину.
          Кроме всего  такого прочего,    зачитываясь  «Евгением Онегиным»,  я  решила   поупражняться в  укладывании  чувств и мыслей в форму  «онегинской строфы». Особенно на читателей не рассчитывала ( и  вообще на них  поначалу  не рассчитывала), а потому  совершенно  свободно, по-пушкински,  «спустя рукава», болтала о самом сокровенном.  То есть начала писать роман в стихах: то ли  подражая Пушкину,  то ли пытаясь написать  очередное  славословие.  (А обстоятельства  жизни в  таёжном посёлке давали массу   времени  для  уединения и  для  творчества –  вот, собственно говоря,  возможно,  и была вся  причина  разгулявшихся  поэтических страстей).
          Разве после всего  этого, ТАК  соприкоснувшись с Поэтом, можно было не воспылать мечтой о Михайловском? И вообще обо всех  пушкинских   местах?  Дальше, увидев  моё  страстное  желание попасть в Михайловское, судьба начинает  предлагать различные варианты. Первый вариант  –  это была Зиночка, медсестра из города Апатиты,  с которой я познакомилась на юге  в   пансионате «Фламинго».
          –  Зиночка,  а самая  заветная мечта  моей жизни, –  в минуту   откровенности   заявляю я,    – побывать в Михайловском.
          –   Вы сидите  рядом со своей  мечтой.
          –   Как  это?
          –   Каждое  лето  я  бываю на Псковщине.  В Астахново у  меня есть домик. Это рядом с Пушкиногорьем. В Михайловский заповедник мы  ходим пешком. Приедете  ко мне   летом в гости. Проще простого.
          Надо только увидеть этот портрет: широко раскрытые глаза, остановившееся дыхание,  застрявшее   где-то в районе между голосовыми связками и  губами изумлённое  «Ах!!!»   Это я после Зиночкиного сообщения.  Решение бесповоротное: поеду  обязательно! Мечта   материализуется в план и подогревается   разговорами о   предстоящем  лете  будущего года  ( дело  было осенью).
         (У  меня  потрясающее  открытие:  все люди,  с  которыми  меня  сводила  судьба,  так или иначе вписываются в пушкинскую тематику. Хоть    чёрточкой, хоть штришком, хоть эпизодиком. А  некоторые – прямо  главами).
         И  я  благодарна  судьбе за  милость, ко  мне проявленную: в  Михайловском я,  конечно,  побывала. В Михайловском, в Болдино,  в Царском Селе,  в Берново, в Москве и Петербурге  – во многих  пушкинских местах России…  Но  это  ещё одно «лирическое отступление от педагогической деятельности».