Щенки лейтенанта Шмидта

Алексей Орешкин 2
Лейтенант Шмидт души не чаял в собаках. До того он их любил, что себя забывал. В такие минуты все человеческое, все наносное из лейтенанта уходило.  И оставалось настоящее – собачье.

А собачьим в лейтенанте было абсолютно все. Лейтенант лаялся с подчиненными и на боцмана. Вилял хвостиком перед контр-адмиралом Корниловым. И заливался счастливым тявканьем, когда по воскресеньям, в Летнем саду, встречал болонку Сонечку. Для всех остальных  Сонечка была обыкновенной блондинкой, но лейтенант находил в ней нечто большее. Для лейтенанта Шмидта она была собакой. Более того – настоящей сукой. Сукой на все 100!

 Трагизм ситуации состоял в том, что сам лейтенант никогда не был кобелем – ни на все 100, ни на 50, даже ни на вот столько-чко. Он был джентльменом.

 Встречая Сонечку, Шмидт вилял хвостом, целуя – вставал на задние лапки, а, провожая, никогда не задирал хвост трубой, чтобы бежать за другими. Да и бегать-то в Петербурге было особенно не за кем. В ту дремучую пору не народилась еще порода настоящих сук – одни мадемуазели, жалкое подобие женщин.
Мадмуазели не танцевали собачий вальс, не принимали в…,  не спали с …,  не посылали джентльменов на... А стойки на задних лапках всем давно обрыдли.

Первая же встреча с Сонечкой произвела на Шмидта неизгадимое впечатление. Уже закончилась весна. Еще не начиналась осень. Листья в Летнем саду набухли и оттопырились. Щмидту тоже хотелось оттопыриться и он отправился в сад. На первом извиве аллеи вдалеке мелькнула фигура столь ярко очерченная, столь широкая на ватерлинии и  уровне второй палубы и столь узкая где-то между, что не отреагировать было просто невозможно. И Щмидт, очертя голову, ринулся во все тяжкие.

 На следующий день его не досчитались на вахте. Еще через день – в каюк-кампании. Еще через день – в баре, что ставило крест на всякой карьере, не исключая лейтенантской: не прийти под вечер в бар, не выпить с друзьями фронтовые 100 мартеля, считалось несмываемым позором. Но Шмидту было уже все равно.

 Через неделю на улицах города заметили двух собак – болонку-сучку и иссиня-черного кобелька с благородной проседью, чем-то напоминающей отсветы серебристых галунов на иссиня-черной форме военно-морского офицера.

Шли годы, а две собаки – сучка и кобелек – все продолжали встречаться. Но только на улицах. Они встречались в садах и в парках и в подворотнях. То есть именно там, где только и стоит встречаться. И всякий раз заливались радостным лаем. И было уже не важно, что он не совсем  кобель, а она – совсем не сука.

 И люди, глядя на них, говорили – вот же оно, настоящее счастье.
Восстанья на корабле так  и не случилось. Не случилось битвы при Порт-Рояле и сражения в Санта-Круз.  Не случилось революции и Бастилии. Шмидт остался никому неизвестным офицером.

 Но всем уже было глубоко начхать. Что с них возьмешь – собаки. А каждый раз, встречая на улицах щенков с характерными серебринками на плечах, напоминающими погоны, и подозрительно длинной, какой-то болоньей челкой, люди с любовью говорили: «Как же они все-таки милашки, эти дети лейтенанта Шмидта!»