1944 год. Три дня не было подвоза хлеба. От дома до магазина – полтора километра. Витька четыре раза в день бегал к магазину: утром, перед обедом, после обеда и вечером. Вдруг привезут!
Наконец привезли! Плотная, люди держатся друг за друга, очередь к прилавку. Около прилавка толпа, следящих за порядком в очереди. Стучат гирьки о чашки весов. Жарко, душно, но голову кружит кисловатый запах хлеба.
Прилавок. В одном кулаке зажаты карточки, в другом деньги. Витьке – шесть лет. За плечами большой жизненный опыт. Надо глядеть в оба, чтобы не отхватили лишний талон в карточках, не обвесили, правильно дали сдачу.
Чашки весов ходят ходуном, очередь напирает. Трудно удержаться на худеньких, с узловатыми коленками ногах, трудно углядеть, глазами вровень с прилавком, за мельканием гирек.
Трехдневный паек! Можно будет съесть сразу целый ломоть. Можно посыпать солью, можно запивать водой, можно будет откусить сразу боль-шой кусок и останется еще. Мама тоже поест хлеба. Скорей бы отец возвращался с войны. Рой мыслей не отнял и десятой доли секунды, но пропущен момент, когда плоские клювики чашек весов замирают, соединившись, - вес правильный. Гирьки уже подняты и чашка весов с хлебом быстро опускается. Под тоненькими ребрами, в подтянутом к позвоночнику животе, что-то спалось, крутануло, потемнело в глазах. В горле застрял протест. Очередь молчит, давит, оттирает от прилавка.
Кусок хлеба с двумя маленькими довесками. Теперь все внимание на них. Довески маленькие: очень маленький и чуть-чуть побольше. Не уро-нить! Выбраться из плотной стены животов и ног у прилавка. В одном кулаке карточки, хлеб прижат к груди свободной пятерней, поверх нее кулак с карточками. Теперь нырнуть вниз. Работая плечами, головой, не обращая внимание на пинки, между ног, подолов, деревянной ноги, скорей из магазина.
Яркий день, радость! Хлеб с довесками в руках. Карточки целы. Деньги – сдача в кармане.
Теперь домой. Можно не бежать. Мама, наверное, уже пришла с работы. Ждет.
Хлеб пахнет, близко. Рот наполняется слюной. Нет, не от голода. Ут-ром была целая миска картошки. Самый маленький довесок растворился во рту и исчез в желудке, не оставив следа, как будто его и не было. Стало даже обидно. Второй довесок мнется под пальцами, крепко прижимающими хлеб к груди. Мама не обидится и не будет ругать. Второй довесок – во рту. Растекается по языку, небу. Остается ощущение острого запаха и вкуса хлеба. Метров двести отделяет Витьку от магазина. Кусок хлеба без довесков уже не кажется большим. Холодом пронзает мысль: «Недовесили».
Хлеб тяжелый, это известно. Немного липкая, густая темная масса, твердая корочка. Досталась горбушка. Надо скорее домой. Если что-то не так, мама перевесит хлеб. У соседей есть безмен.
Вкус хлеба во рту истаял. Окружающее стало резким, отчетливым: тропинка вдоль заборов, справа канава и дорога, деревья вдоль дороги.
Скорее домой. Дома мама отрежет целый ломоть. Отщипнул от корочки малюсенькую крошку. Положил на язык. Снова мир свернулся, окружающее перестало существовать – один миг. Только острый вкус, запах хлеба. Если положить в рот еще одну такую же крошку, ощущение возникнет снова. Витька машинально отщипнул маленькую крошку, поддерживая исчезающее ощущение.
Скорее домой! Ноги бегут сами, несут легко. Скоро поворот, останется всего половина пути, а там и дом.
Крошки хлеба малюсенькие, на языке тают быстро, и бег ускоряется. Вот и крыльцо! Распахнув дверь, влетел в комнату. У стола мама. Дыхание перехватило от быстрого бега. Протянул руку с хлебом маме.
Вот, я принес хлеб!
Почему, вдруг, по улыбающемуся маминому лицу промелькнула тревога и жалость. Ведь Витька принес много хлеба – трехдневный паек.
Мама смотрит на руку с грустью. Витька тоже поглядел. Все тело стало чужим, деревянным, в груди пустота: на ладошке свободно умещается кусок неровно общипанной горбушки. Во рту еще сохранился вкус хлебной крошки, положенной в рот на самом крыльце.
Слезы наполнили сразу глаза, рот, нос. Стало солоно, горько во рту. Сквозь рвущиеся рыдания Витька пытался объяснить себе, маме. Пытался понять, что произошло, глотая слезы, ничего не видя, повторяя, заикаясь: я ведь только по крошечке, я бежал домой.
Мама прижала головенку сына к груди, гладила по спине, пытаясь унять дрожь, сотрясавшую худенькое тельце. Витька не мог, не мог простить себя. Он съел свой и материнский хлеб. Он не мог понять, каким образом так ужасно уменьшился в размерах кусок хлеба, от которого можно было отрезать целый ломоть. Ведь он только несколько раз от-щипнул по малюсенькой крошке, он так быстро бежал!
*****
Прошло много лет, но Витька не может спокойно смотреть на батоны хлеба, валяющиеся на помойках.
1985 г.