(1636—1711)
Никола Буало — поэт и выдающийся теоретик поэтического искусства — родился 1 ноября 1636 года в Париже. Это были времена кардинала Ришельё и короля Людовика XIII, времена мушкетёров и гвардейцев. Шла Тридцатилетняя война, Европа окончательно разделилась на католическую и протестантскую.
Никола стал пятнадцатым ребёнком в семье Жиля Буало. Правда, отец его был богатым судейским чиновником в Парижском парламенте, процветающим буржуа, но это не могло гарантировать младшему сыну достойного наследства. Мать мальчика умерла, когда ему едва исполнилось два года.
С 1643 по 1652 год Буало учился в коллежах Аркур и Бове, где получил основательное классическое образование. Во время учёбы в коллеже мальчик покалечился, что в дальнейшем сделало его неспособным к интимным отношениям с женщинами. Болезнь уже тогда заметно отразилась на характере Буало — всю жизнь он был сух, педантичен, не переносил общество придворных дам. А ведь вся сознательная часть жизни поэта прошла в годы правления Людовика XIV Солнце, когда во Франции торжествовал культ женщины.
В 1646 году по решению отца, очень огорчённого недугом сына, Никола принял духовный сан. Это казалось наилучшим решением печальной проблемы, но карьера священнослужителя юношу не привлекала. В шестнадцатилетнем возрасте Буало приступил к изучению права, поскольку решил идти по стопам отца.
Однако когда в 1657 году отец умер и оставил Никола небольшое наследство, молодой человек отказался от юриспруденции и целиком посвятил себя поэзии и литературной критике.
Между 1660 и 1666 годами поэт опубликовал свои первые произведения — «Сатиры», которые принесли ему скандальную известность. Обращены они были преимущественно против уважаемых, но скверных писателей-современников. Тем самым автор нарушил светские приличия, однако в оценках своих был прав, а потому просвещённые круги Франции приняли начинающего стихотворца весьма благосклонно. В «Сатирах» Буало отчасти подражал Горацию и Ювеналу, хотя во многом был и оригинален.
Успех «Сатир» вдохновил поэта. В течение последующих десяти лет он периодически публиковал стихотворные «Послания», окончательно утвердившие за ним репутацию достойного стихотворца. Итогом многолетних усилий стало издание в 1674 году собрания сочинений Буало. Помимо «Сатир» и «Посланий» в собрание вошли перевод анонимного греческого трактата «О возвышенном» и принёсшая поэту бессмертие и всемирную славу поэма «Поэтическое искусство».
Со временем «Поэтическое искусство» стало своеобразным учебником по канонам искусства эпохи классицизма, а при королевском дворе за Буало закрепился титул Законодателя Парнаса. В поэме ему удалось великолепными александрийскими строфами сформулировать и растолковать законы и определения классицизма. Поэт столь точно изложил здесь мудрейшие мысли, что многие строки поэмы навсегда стали крылатыми выражениями.
Канонами совершенной поэзии Буало объявил творения античных поэтов. Одновременно он дал оценку современной ему литературы. В результате «Поэтическое искусство» во многом определило читательский вкус во Франции и за её пределами почти на два столетия. Не стала исключением и Россия.
С высоты сегодняшнего дня особенно заметно, как жёстко полемизирует Буало с литературой XX—XXI веков, что в очередной раз доказывает непреходящую актуальность главного произведения его жизни. Объясняет это и особую нелюбовь к поэту со стороны «прогрессивных» литературоведов наших дней.
Разговоры и споры вокруг «Поэтического искусства» вынудили короля обратить на поэта внимание. Буало, выскочка, по мнению придворных аристократов, был представлен Людовику XIV в 1672 году и так ему понравился, что самодержец, невзирая на низкое происхождение и суровость поэта, приблизил его к себе. В 1677 году вместе со своим близким другом Жаном Расином Буало получил почётную должность историографа царствования Людовика XIV и пожизненный пенсион. Дальше больше, в 1684 году по повелению короля поэт был избран во Французскую Академию.
Почему Людовик XIV так благоволил Буало? Трудно сказать. Быть может, чувствовал в поэте родственную душу? Король-Солнце — несмотря на все восторги, которые расточали ему придворные и вся европейская знать, — будучи калекой от рождения, тайно страдал. Людовик родился без перегородки между носом и гортанью, и во время трапезы значительная часть принимаемой им пищи вываливалась у короля из ноздрей. Калека не только терпел калеку, но и прощал ему дерзости.
Показательна следующая история. Людовик XIV сочинял стихи и однажды пожелал узнать мнение Буало о них. Поэт внимательно прочитал творения венценосца и с восторгом сказал автору:
— Ваше величество! Для вас нет ничего невозможного: вам захотелось написать плохие стихи, и вы сделали это.
Но более всего докучали Буало придворные дамы. Как я уже не раз рассказывал выше, в те времена в моде была прециозность. Особенно усердствовали светские дамы, изображая утончённую изысканность в поведении и разговоре, что выглядело неестественно и глупо и приводило Буало в бешенство. Всякий раз он беспощадно высмеивал кривляк и грубо ругался.
В ответ поэт подвергался нападкам со стороны аристократии. Ему пеняли низким происхождением, якобы не позволявшим Буало постичь тонкости светского этикета и светской поэзии. Особенно изощрялись по этому поводу братья Перро, прежде всего Шарль Перро, автор знаменитой книги «Сказки матушки Гусыни». Он создал карикатурный образ Буало в трёх (!) сочинениях: в «Завистливом совершенстве», в поэме «Век Людовика Великого» и в «Параллелях древних и новейших авторов».
Помогали поэту в трудные дни его ближайшие друзья — Расин и Мольер. В своё время он тоже оказывал им бескорыстную поддержку.
В 1685 году Буало купил дом в Отейле*. Здесь почти в затворничестве провёл он двадцать лет жизни. Принимал только выдающихся литераторов и известных богословов. Секретарём поэта был юрист К. Броссет. Он же вёл все хозяйственные дела.
* Сегодня это модный парижский пригород.
В 1705 году престарелый поэт продал свой дом и перебрался в Париж, жил он при монастыре Нотр-Дам.
Умер Никола Буало-Депрео в Париже 13 марта 1711 года. Поговаривали, что поэта довели до смерти тайные преследования иезуитов.
В XVIII веке в России авторитет великого француза был непререкаем. Под его влиянием находились наши блестящие поэты А.Д. Кантемир, А.П. Сумароков, В.К. Тредиаковский, который первым перевёл на русский язык «Поэтическое искусство». В XX столетии «Поэтическое искусство» чаще всего публикуется в переводе Эльги Львовны Линецкой (Фельдман) (1909—1997).
Поэтическое искусство
Песнь первая
Есть сочинители — их много среди нас, —
Что тешатся мечтой взобраться на Парнас;
Но, знайте, лишь тому, кто призван быть поэтом,
Чей гений озарён незримым горним светом,
Покорствует Пегас и внемлет Аполлон:
Ему дано взойти на неприступный склон.
О вы, кого манит успеха путь кремнистый,
В ком честолюбие зажгло огонь нечистый,
Вы не достигнете поэзии высот:
Не станет никогда поэтом стихоплёт.
Не внемля голосу тщеславия пустого,
Проверьте ваш талант и трезво и сурово.
Природа щедрая, заботливая мать,
Умеет каждому талант особый дать:
Тот может всех затмить в колючей эпиграмме,
А этот — описать любви взаимной пламя;
Ракан своих Филид и пастушков поёт,
Малерб — высоких дел и подвигов полёт.
Но иногда поэт, к себе не слишком строгий,
Предел свой перейдя, сбивается с дороги:
Так, у Фаре есть друг, писавший до сих пор
На стенах кабачка в стихи одетый вздор;
Некстати осмелев, он петь желает ныне
Исход израильтян, их странствия в пустыне.
Ретиво гонится за Моисеем он, —
Чтоб кануть в бездну вод, как древний фараон.
Будь то в трагедии, в эклоге иль в балладе,
Но рифма не должна со смыслом жить в разладе;
Меж ними ссоры нет и не идёт борьба:
Он — властелин её, она — его раба.
Коль вы научитесь искать её упорно,
На голос разума она придёт покорно,
Охотно подчинись привычному ярму,
Неся богатство в дар владыке своему.
Но чуть ей волю дать — восстанет против долга,
И разуму ловить её придётся долго.
Так пусть же будет смысл всего дороже вам.
Пусть блеск и красоту лишь он даёт стихам!
Иной строчит стихи как бы охвачен бредом:
Ему порядок чужд и здравый смысл неведом.
Чудовищной строкой он доказать спешит,
Что думать так, как все, его душе претит.
Не следуйте ему. Оставим итальянцам
Пустую мишуру с её фальшивым глянцем.
Всего важнее смысл; но, чтоб к нему прийти,
Придётся одолеть преграды на пути,
Намеченной тропы придерживаться строго:
Порой у разума всего одна дорога.
Нередко пишущий так в свой предмет влюблён,
Что хочет показать его со всех сторон:
Похвалит красоту дворцового фасада;
Начнёт меня водить по всем аллеям сада;
Вот башенка стоит, пленяет арка взгляд;
Сверкая золотом, балкончики висят;
На потолке лепном сочтёт круги, овалы:
«Как много здесь гирлянд, какие астрагалы!»
Десятка два страниц перелистав подряд,
Я жажду одного — покинуть этот сад.
Остерегайтесь же пустых перечислений
Ненужных мелочей и длинных отступлений!
Излишество в стихах и плоско и смешно:
Мы им пресыщены, нас тяготит оно.
Не обуздав себя, поэт писать не может.
Спасаясь от грехов, он их порою множит.
У вас был вялый стих, теперь он режет слух;
Нет у меня прикрас, но я безмерно сух;
Один избег длиннот и ясности лишился;
Другой, чтоб не ползти, в туманных высях скрылся.
Хотите, чтобы вас читать любили мы?
Однообразия бегите как чумы!
Тягуче гладкие, размеренные строки
На всех читателей наводят сон глубокий.
Поэт, что без конца бубнит унылый стих,
Себе поклонников не обретёт меж них.
Как счастлив тот поэт, чей стих, живой и гибкий,
Умеет воплотить и слёзы и улыбки.
Любовью окружён такой поэт у нас:
Барбен его стихи распродаёт тотчас.
Бегите подлых слов и грубого уродства.
Пусть низкий слог хранит и строй и благородство
Вначале всех привлёк разнузданный бурлеск:
У нас в новинку был его несносный треск.
Поэтом звался тот, кто был в остротах ловок.
Заговорил Парнас на языке торговок.
Всяк рифмовал как мог, не ведая препон,
И Табарену стал подобен Аполлон.
Всех заразил недуг, опасный и тлетворный,—
Болел им буржуа, болел им и придворный,
За гения сходил ничтожнейший остряк,
И даже Ассуси хвалил иной чудак.
Потом, пресыщенный сим вздором сумасбродным,
Его отринул двор с презрением холодным;
Он шутку отличил от шутовских гримас,
И лишь в провинции «Тифон» в ходу сейчас.
Возьмите образцом стихи Маро с их блеском
И бойтесь запятнать поэзию бурлеском;
Пускай им тешится толпа зевак с Пон-Неф.
Но пусть не служит вам примером и Бребеф.
Поверьте, незачем в сраженье при Фарсале
Чтоб «горы мёртвых тел и раненых стенали».
С изящной простотой ведите свой рассказ
И научитесь быть приятным без прикрас.
Своим читателям понравиться старайтесь.
О ритме помните, с размера не сбивайтесь;
На полустишия делите так ваш стих
Чтоб смысл цезурою подчёркивался в них.
Вы приложить должны особое старанье,
Чтоб между гласными не допустить зиянья.
Созвучные слова сливайте в стройный хор:
Нам отвратителен согласных, грубый спор.
Стихи, где мысли есть, но звуки ухо ранят,
Когда во Франции из тьмы Парнас возник,
Царил там произвол, неудержим и дик.
Цезуру обойдя, стремились слов потоки…
Поэзией звались рифмованные строки!
Неловкий, грубый стих тех варварских времен
Впервые выровнял и прояснил Вильон.
Из-под пера Маро, изяществом одеты,
Слетали весело баллады, триолеты;
Рефреном правильным он мог в рондо блеснуть
И в рифмах показал поэтам новый путь.
Добиться захотел Ронсар совсем иного,
Придумал правила, но всё запутал снова.
Латынью, греческим он засорил язык
И всё-таки похвал и почестей достиг.
Однако час настал — и поняли французы
Смешные стороны его ученой музы.
Свалившись с высоты, он превращён в ничто,
Примером послужив Депортам и Берто.
Но вот пришёл Малерб и показал французам
Простой и стройный стих, во всёми угодный музам,
Велел гармонии к ногам рассудка пасть
И, разместив слова, удвоил тем их власть.
Очистив наш язык от грубости и скверны,
Он вкус образовал взыскательный и верный,
За лёгкостью стиха внимательно следил
И перенос строки сурово запретил.
Его признали все; он до сих пор вожатый;
Любите стих его, отточенный и сжатый,
И ясность чистую всегда изящных строк,
И точные слова, и образцовый слог!
Неудивительно, что нас дремота клонит,
Когда невнятен смысл, когда во тьме он тонет;
От пустословия мы быстро устаём
И, книгу отложив, читать перестаём.
Иной в своих стихах так затемнит идею,
Что тусклой пеленой туман лежит над нею
И разума лучам его не разорвать, —
Обдумать надо мысль и лишь потом писать!
Пока неясно вам, что вы сказать хотите,
Простых и точных слов напрасно не ищите
Но если замысел у вас в уме готов
Все нужные слова придут на первый зов.
Законам языка покорствуйте, смиренны,
И твёрдо помните: для вас они священны.
Гармония стиха меня не привлечёт,
Когда для уха чужд и странен оборот.
Иноязычных слов бегите, как заразы,
И стройте ясные и правильные фразы
Язык должны вы знать: смешон тот рифмоплёт,
Что по наитию строчить стихи начнёт.
Пишите не спеша, наперекор приказам:
Чрезмерной быстроты не одобряет разум,
И торопливый слог нам говорит о том.
Что стихотворец наш не наделён умом.
Милее мне ручей, прозрачный и свободный,
Текущий медленно вдоль нивы плодородной,
Чем необузданный, разлившийся поток,
Чьи волны мутные с собою мчат песок.
Спешите медленно и, мужество утроя,
Отделывайте стих, не ведая покоя,
Шлифуйте, чистите, пока терпенье есть:
Добавьте две строки и вычеркните шесть.
Когда стихи кишат ошибками без счёта,
В них блеск ума искать кому придёт охота?
Поэт обдуманно всё должен разместить,
Начало и конец, в поток единый слить
И, подчинив слова своей бесспорной власти,
Искусно сочетать разрозненные части.
Не нужно обрывать событий плавный ход,
Пленяя нас на миг сверканием острот.
Вам страшен приговор общественного мненья?
Пристало лишь глупцу себя хвалить всегда.
Просите у друзей сурового суда.
Прямая критика, придирки и нападки
Откроют вам глаза на ваши недостатки.
Заносчивая спесь поэту не к лицу,
И, друга слушая, не внемлите льстецу:
Он льстит, а за глаза чернит во мненье света.
Спешит вам угодить не в меру добрый друг:
Он славит каждый стих, возносит каждый звук;
Всё дивно удалось и все слова на месте;
Он плачет, он дрожит, он льёт потоки лести,
И с ног сбивает вас похвал пустых волна, —
А истина всегда спокойна и скромна.
Тот настоящий друг среди толпы знакомых,
Кто, правды не боясь, укажет вам на промах,
Вниманье обратит на слабые стихи, —
Короче говоря, заметит все грехи.
Он строго побранит за пышную эмфазу,
Тут слово подчеркнёт, там вычурную фразу;
Вот эта мысль темна, а этот оборот
В недоумение читателя введёт…
Так будет говорить поэзии ревнитель.
Но несговорчивый, упрямый сочинитель
Своё творение оберегает так,
Как будто перед ним стоит не друг, а враг.
«Мне грубым кажется вот это выраженье».
Он тотчас же в ответ: «Молю о снисхожденье,
Не трогайте его». — «Растянут этот стих,
К тому же холоден». — «Он лучше всех других!» —
«Здесь фраза неясна и уточненья просит». —
«Но именно её до неба превозносят!»
Что вы ни скажете, он сразу вступит в спор,
И остаётся всё, как было до сих пор.
При этом он кричит, что вам внимает жадно,
И просит, чтоб его судили беспощадно…
Но это всё слова, заученная лесть,
Уловка, чтобы вам свои стихи прочесть!
Довольный сам собой, идёт он прочь в надежде,
Что пустит пыль в глаза наивному невежде, —
И вот в его сетях уже какой-то фат…
Невеждами наш век воистину богат!
У нас они кишат везде толпой нескромной —
У князя за столом, у герцога в приёмной.
Ничтожнейший рифмач, придворный стихоплёт,
Конечно, среди них поклонников найдёт.
Чтоб кончить эту песнь, мы скажем в заключенье:
Глупец глупцу всегда внушает восхищенье.