Июнь сорок первого. Глава первая

Юрий Гринев
 Юр! – услышал я голос папы. –  Помоги, принеси-ка нивелир и теодолит, что в ящиках под кухонным столом. Я здесь разбираюсь со своими записями, еле нашел. Мама наводила порядок, вот и запихнула их в свою тумбочку. Да,  сначала убери за собой, подмети на балконе, настрогал гору стружек. Ты, я вижу, решил вооружить всех дворовых мальчишек деревянными  мечами. Смотри, как бы шишек тебе не набили. Вы, ведь, безудержные, пределов не знаете. Поторопись, нам надо поговорить и обсудить одно дело.

Я  наскоро собрал в мусорное ведро стружки, перенес  из кухни ящики, вытащил из них инструменты, протер мягкой фланелевой тряпочкой оптику и, установив нивелир на нашем обеденном столе, направил смотровую трубу в открытую балконную дверь. И увидел тетю Айкануш – совсем рядом, рукой подать – выглядывает  из-за занавески, наблюдая за двором. Она жила в квартире напротив нашей и славилась своим  любопытством. Я не выдержал и показал ей язык, но ответа не получил.

– Спрячь язык. И оставь соседку в покое. Сам хорош, подглядываешь за ней, а она тебя и не видит. Спасибо, что все притащил. Я еду на неделю в командировку, в Мингячеур, знаешь этот город?
Я отрицательно покачал головой, слышать-то слышал, конечно, но сейчас был занят мыслью о папином отъезде, а он продолжал:
– Он на Куре стоит, его еще называют Мингячевир,  знаешь почему? В половодье бурная Кура разливается, и воды ее все затопляют, устраивая «мин  чевир»,то есть «тысячу переворотов»… Что молчишь? Ну а мама получила приглашение в оперный театр в горняцкую Юзовку, то есть по-новому в Сталино. Надо ей все посмотреть, съездит ненадолго.
Ты уже совсем взрослый, пятиклассник, да еще и пионер! Вот мы после долгого обсуждения и решили отправить тебя на все лето в пионерлагерь.  Лагерь славный, у самого моря в Пиршага. Ну что? Вздыхаешь? Но ты же любишь путешествовать! 
В твоем любимом Нефтегорске, у тети Татуси ты уже бывал не раз, пора менять маршрут. В лагере будет интересней, наиграешься в свои «казаки-разбойники», в футбол, научишься как следует плавать. Будем с мамой навещать тебя. Думаю, тебе понравится.
Я купил всю нужную лагерную амуницию – сандалии, майки, трусы, панамку и все необходимое к мочалке, чтобы ты мылся не только в море, но и под душем, и не ходил чумазым. Понял? Ну что молчишь, согласен?
Мне было и жаль уезжать из дома, но на наше море, любимый Каспий, хотелось всегда. Поэтому я кивнул в ответ: 
– Да! Только отдам ребятам оружие, вызову хотя бы одного на дуэль, чтобы мечи
проверить,  и быстро вернусь. А когда ехать надо?
– Ладно, беги. Только не слишком там размахивайте мечами да шашками. Прошлый раз тебе здорово досталось в уличной драке с пацанами из соседнего дома, помнишь  шишку на лбу? Хоть хорошо, камень отскочил от тротуара и не в глаз угодил, а только в лоб засветил, зато крепко, два дня ты красовался в примочках, а синяк, помню, вообще сидел долго. И еще от мамы  влетело тебе тогда по первое число… А поедешь уже завтра, на нашем рабочем автобусе, с детьми моих сотрудников. Часа три будете добираться, зато познакомиться успеете. Мама должна сегодня поторопиться и сшить тебе походный мешок с помочами  и уложить в него все, что тебе понадобится в лагере.

Мое фехтование было прервано вернувшейся мамой. Я отдал меч своему другу,
Косте Тарханову, рассказав,  что уеду на все лето. Он обнял меня и, застеснявшись,  тихо попросил: «приезжай пораньше, буду ждать тебя». Костя и его пятилетний братишка жили у старой, беспокойной и ворчливой бабушки с тех пор, как два года назад остались без родителей.  Соседки, испуганно  переглядываясь, шептали, что   Анна Суреновна, потеряв сына с невесткой, стала немного «того» – и крутили пальцем у виска. И вправду, она частенько начинала рано утром громко звать своих  еще спящих внуков, высунувшись по пояс из окна застекленной веранды, или днем, размахивая  клюкой, прихрамывая, бегала за ними по двору и кричала: «Шанлакот, собачьи дети, идите домой!»
А еще соседки шептали, что сына и невестку Анны Суреновны увезли ночью на «черном воронке», и в страхе умолкали. И эта странная птица с лихим названием «воронок», которая не летала, а увозила куда-то, в какое-то злобное царство, людей, надолго осталась в моей памяти. Соседи пытались, как могли, помочь ребятам, порой подкармливали их  хлебом с тарелкой супа.
К нам во двор часто приходили старьевщики, выкрикивая и растягивая: «Стари вээщи-и, вэ-эщи покупааем. Пирнесии, деньги дава-аем!»  Костя, стесняясь, выносил отобранные бабушкины халаты и юбки, что поновее, ее старые стоптанные туфли, еще не сношенную ребячью одежду и краснел, когда соседи старались вместо него торговаться со старьевщиками, выжимая из них лишнюю копейку.

Мама быстро сшила мне рюкзак на своем «Зингере», поражавшем, несмотря на преклонный возраст, четкими, прочными стежками и бесшумностью работы. За ужином она все время посматривала на меня, дотрагивалась до моей коротко подстриженной на лето челки  и подвигала мне вазочку с моим любимым печеньем «Коровка».  Не выдержав затянувшегося молчания, сказала, что поедет в Сталино дней через десять, что без меня и папы в эти дни ее будут спасать от одиночества театр, и наши дружные защитники, Чарли и Нерон. Рано утром меня разбудил мой любимый Нерон, умнейшая дворняга, ткнувшись прохладным носом мне в бок,  и обрадовано тявкнул, когда я, спустив ноги, начал искать свои домашние чусты. Рядом с ним, размахивая пушистым хвостом, улыбался мамин шпиц Чарли. Всё, пора вставать и собираться. Мне надо было выпустить их на прогулку, потом бегать за каждым по длинным проходам нашего большого двора, когда они начинали играть со мной в прятки, и успеть загнать домой.
После завтрака мама, называя меня, как маленького, Юришенькой, стала, волнуясь, просить, чтобы я не ввязывался в драки, не заходил далеко в море, не забывал читать  Жюля Верна, не перегревался на солнце, и продолжала бы  дальше, но папа перебил ее, намекнув, что мы можем прозевать автобус.
Я обнял и поцеловал маму и, чтобы развеселить ее, скорчил плаксивую рожицу, проканючив: «Приезжай поскорей!» Мама засмеялась, и мы с папой отправились.
На углу Пушкинской  успели заскочить в трамвай, который, долго крутя по улицам, наконец-то вывез нас на набережную, недавно получившую «повышение», теперь она называлась  «проспект Сталина». Затем повернул у дома Азнефти, и дальше, поднимаясь по Чкаловской, поскрипывая и охая, добрался до Филармонии.  Нам пришлось ускорить шаг. Мы быстро преодолели короткий путь до Баксовета, где уже ждал автобус.
Папа обнял меня, пообещал рассказать о поездке к берегам Куры и, словно мама, попросил и как следует надышаться  морским бризом, и не испечься на солнце, загорая, и конечно, заниматься спортом, и в результате как следует набраться сил.

В автобусе я нашел свободное место рядом с девчонкой, которая, увидев меня, перестала размахивать руками и посылать воздушные поцелуи своей маме, что подпрыгивала у открытого окна и старалась последними громкими напутствиями  перекричать всех нас. Николай Андреевич, водитель, нажав два раза на клаксон и хлопнув по плечу помощника, крикнул: «Поехали! Довезем всех как следует. По-пионерски!» Быстро спустившись по Коммунистической, миновав Торговую и Телефонную, автобус вывез нас по Завокзальной за город и под клубы сизого дыма, не спеша и мерно раскачиваясь, двинулся мимо нефтепромыслов к поселку Сабунчи. Возможно, читателю покажется странным перечень названий улиц моего детского города. Но они уже  давно переименованы, зато для умеющего вспоминать, эти забытые названия покажутся приятным звуком, как знак памяти.

Моя непоседливая соседка крутилась волчком и наконец ткнула меня локтем в бок:
– Давай знакомиться! Меня зовут Беллой. Полное имя Изабелла. Правда, красивое?  Тебе нравится? А как тебя зовут? Хочешь, я отгадаю? Я умею гадать. Ну, вот, пожалуйста, – она скосила глаза и тут же, хлопнув в ладоши, крикнула, – ты Юрка. Что, угадала? Давай дружить! Я научу тебя, как быстро отгадывать. Хочешь, скажу,
как я узнала твое имя?  Все просто! Я умею смотреть вбок, потому и увидела на
твоем заплечном мешке под сидением вышитую надпись «Гринев Юрий».
Я молчал, а она громко рассмеялась:  – У меня есть карты. Будем играть в «дурачка» и раскладывать пасьянсы. Ой, мне стало скучно, – вдруг зевнула она, –  меня мама разбудила очень рано, боялась, что мы опоздаем к автобусу. Лучше ты  расскажи мне что-нибудь, и еще, подними окно – ветер задувает и нефтью неприятно пахнет, как в кухне, когда коптят керосинки.

Белла склонила голову на мое плечо, заслонив автобусное окно пушистыми черными волосами, сладко зевнула и попросила, прошептав, разбудить ее, когда будем подъезжать к лагерю. Изабелла мирно посапывала, а я сидел как истукан, боясь шевельнуться. Это было мое первое, незнакомое мне испытание. Проехали  селения Забрат и Маштага, а потом поворот к совхозу, где когда-то директором работал  мой дед Саша. Невольно, под сопение соседки, я стал вспоминать.
               
                * * * * *

Мой дед, Александр Евгеньевич, пришел в Баку в начале двадцатых годов с Одиннадцатой  Красной Армией и был назначен комиссаром по борьбе с бандитизмом. Часто рассказывал мне, что тогда был хорошо вооружен – кольтом, большим пистолетом, пробивающим пулей толстую дубовую доску на расстоянии тридцати шагов. А главным «оружием»  ему служил  пропуск «Всюду. Всегда. Везде», выданный самим «всероссийским старостой» Михаилом Калининым. Потом дед работал управляющим нефтяным трестом, а потом стал служить в Азнефти инженером по технике безопасности.

Было мне тогда лет шесть, когда я часто с дедом ездил в совхоз на колхозном грузовике, очень гордо - в кузове, на скамейке у самой кабины. За мной присматривал молодой  Петька, второй шофер, «наш запасной», как шутя, называл его дед. Петьке доставалась самая грязная работа: менять колеса, подкачивать их насосом, заливать масло в мотор и следить за чистотой в кабине и в кузове.  А первого шофера уважительно звали Федором Ивановичем, и в его обязанности входило управлять машиной, крутить руль, нажимать на газ, клаксон  и тормоза. Это была чудесная работа, которой я завидовал, и вообще поездка в совхоз была замечательной.

Меня всегда встречала моя бабушка, Наталия Николаевна. Она работала учительницей в совхозной начальной школе и успевала  хозяйничать по дому. А главное, именно она кормила  совхозного злого, чабанского пса, позволявшего только ей входить в решетчатый загон с ведром еды. Когда к Джульбарсу подходил кто-то посторонний, он начинал недовольно ворчать, морщить морду, показывая большие клыки. Джульбарс охранял совхозную отару, однажды три дня пропадал в поисках отбившихся пятерых баранов и вернулся, подгоняя их к загону. На меня он не обращал никакого внимания,  увидев, всегда отворачивался и уходил, зевая, в глубину своего  жилища. Если я надоедал, он негромко тявкал, словно говорил – не мешай, проваливай. Бабушка утром, уходя в школу, заставляла меня не валяться в постели и требовала позавтракать до ее ухода.

Побродив между шпалерами большого колхозного виноградника и  общипывая еще полуспелые виноградины, я начинал скучать.
И чтобы занять себя, шел в школу и на переменке, без спроса у бабушки, тихо пристраивался на последней свободной парте в ее классе. Вначале бабушка пыталась не обращать на меня внимания, но когда на уроке арифметики я рьяно начинал подсказывать, и первой взлетала моя рука, она не выдерживала, просила выйти и не мешать ни ей, ни ребятам. Обычно, дней через десять, посчитав, что я уже вполне надышался чистым воздухом, за мной приезжала мама. Вечером, попрощавшись с бабушкой и дедом, мы шли до поселка Маштага, долго разговаривали, а потом на электричке уезжали домой, и я дремал под ее рукой.
               
                * * * * *

Автобус встряхнуло – пошла ухабистая проселочная дорога. Я очнулся, проснулась и моя попутчица, попросив открыть окно.
– Мы еще не приехали?  Какой здесь воздух, дышать приятно. Мне так хорошо спалось на твоем плече. Я возьму тебя под руку, что-то нас сильно подбрасывает то вниз, то вверх. Мне так будет спокойней. Держи меня покрепче, чтобы я  вдруг не выскочила  в окно, – засмеялась она. 
Проехали сады небольшого селения  Кюрдахана. Автобус подпрыгивал на кочках, сильно раскачивался из стороны в сторону, но потом успокоился – наш водитель, добрый дядя Коля, видимо, понял, что мы уже притомились, и снизил скорость.
Наконец-то, появились домики  и  засверкало сине-голубое море. Автобус, пробуксовал по пляжному песку, пыхтя, развернулся и победно проклаксонил у распахнутых,  двустворчатых ворот. Низкий забор из грубых камней, охватывая  весь лагерь, уходил куда-то вдаль. За деревьями инжира виднелся одноэтажный выбеленный  корпус с большой верандой и разными пристройками. Над всем лагерем, и казалось, над всем селением, реял красный флаг на высокой мачте.   
 
– Приехали, приехали! Пионеры, не спим? Осталось только стать рядом с домом. Вот уже заруливаю. Всё!  Вылезай! – прозвучала команда Николая Андреевича. Я слегка толкнул плечом все еще сонную соседку и предложил вытащить ее раздутый чемодан из-под сидения. 
– Да, помоги. Он такой неуклюжий, моя мама целый день набивала. Я еле смогла
его приподнять, когда вносила в автобус. Отнесешь, ладно? Мама считает, что галантный мужчина должен всегда помогать женщине и оказывать ей внимание. Как здорово, что мы уже приехали. Я выспалась на твоем плече. Ты был галантным и не толкал меня. Спасибо. Интересно, как тебе удается так легко нести чемодан?

Нас всех, улыбаясь, встречали директор лагеря, молодая медсестра с белой повязкой на руке, долговязый, загоревший парень в выцветшей на солнце спортивной форме и полная женщина в белом халате, напомнившая мне нашу школьную, всегда улыбающуюся буфетчицу «ТетьСару».
 
– Здравствуйте, ребята! – хрипло, с трудом прокричал директор. – Я поздравляю  вас с началом летнего отдыха, – он помолчал немного и также хрипло продолжил:     – Голос потерял. Вот, не прислушался  к совету мамы не пить холодную колодезную воду. А с вами мы будем пить только немного охлажденные компоты и теплый чай. Простужаться запрещено!  Меня зовут  Мурад Гусейнович, а проще, товарищ Мурад. Ваша медсестра – Зейнаб, физрук и горнист – Чингиз, и добрый повар – Мария Петровна. Вас, наших отдыхающих, двадцать пять ребят. Николай Андреевич передал мне все ваши путевки. Девочек меньше, всего девять, для них в нашем корпусе предназначена уютная левая палата, вход с веранды. Забирайте ваши вещи и быстро в палату. Мальчикам также быстро в правую большую палату. Рядом с каждой палатой отдельная умывальная комната с душевой и туалетом. Всем помогут размещаться товарищи Зейнаб и Чингиз. У нас скоро по расписанию  обед и отдых. На все устройство у вас полчаса. В два часа пробьет гонг – призыв к обеду.

– Товарищ Мурад! – услышал я голос своей попутчицы. – Можно, чтобы мой друг Юра, видите, он стоит рядом со мной,  в панамке, помог донести в палату мой тяжелый чемодан. Меня зовут Белла. Пожалуйста, я знаю, он сильный, он сможет.
– Да, пусть отнесет. А ты разложи в тумбочке только самое необходимое, а чемодан сдашь потом в нашу камеру хранения. Пусть так сделают все ребята. Палаты должны быть чистыми.  Чемоданам под кроватями не место. Все поняли?
Да, хором ответили мы.
Я оттащил в девчоночью палату чемодан Беллы, подождал, пока она разберется, и измазав свою белую рубашку чемоданом и своим рюкзаком, запыленным в автобусе, перенес вещи в камеру хранения. Торопливо уложил в тумбочку все необходимое и, не успев вымыть руки, услышал вибрирующий трезвон гонга, оказавшегося простым обломком железнодорожного рельса, подвешенного к ветке большого инжирового дерева. 

У столовой встречали товарищ Мурад с командой и улыбающийся дядя Коля под руку с шеф-поваром.
– Руки вымыли после дороги? – спросил он весело. – Сегодня рассаживайтесь кто с кем хочет. Но уговор – должны все съесть. Наша Мария Петровна, тетя Маша, встретила вас вкусным обедом. И еще одно правило: «у нас закон такой – поел,
убери за собой», посуду относим в кухонное окошко, малышам помогают старшие.
Так что, приятного аппетита! После обеда «мертвый час», все на боковую.

–Я хочу сидеть с тобой за одним столом, –  Белла, не дождавшись моего согласия,
взяла меня за руку и потянула к двухместному столику у окна, откуда были видны большущий, стелящийся по песку виноградник, высокие деревья инжира и цветущие у забора деревья граната, –  это теперь будет наш стол, он удобный, только на двоих. Я его сразу приметила, из окна такой чудесный вид. Пойди отряхнись и вымой руки. Не задерживайся, слышал, что спрашивал дядя Коля?
Мне пришлось выйти на веранду, снять и встряхнуть рубашку, вымыть руки и бегом вернуться к нашему столику.
– Теперь садись и ешь как следует, – велела Белла командирским тоном, – суп с тефтелями и картошкой. Вкусный, мне понравился, я попробовала, пока тебя так долго дожидалась. И пирожки как раз на двоих.
Ладно, подумал я, столик  удобный. Все другие на четверых, а за этим свободней и ноги можно под столом вытянуть, старался я оправдать свое откуда-то взявшееся безволие. Буду гонять в футбол, мысленно убеждал я себя, драться на шпагах. В шахматы играть буду, а не в какого-то там «дурака» с пасьянсом, игру девчонок. 
– А почему ты на меня не смотришь, не говоришь со мной? – услышал я Беллу. – Мы
же теперь друзья и нам надо вести застольные беседы.
– Знаешь, – я откусил аппетитный пирожок с фруктовой начинкой и проговорил
папину поговорку, – когда я ем, я глух и нем. Понятно? Ешь быстрее. Помогу отнести посуду  и пойду отдыхать с книгой  Жюля Верна. Увидимся.
– А я выспалась в автобусе, и спать не хочу. Буду вышивать,  маме обещала накидку на маленькую диванную подушку. Ладно, иди и листай своего Жюля. Пока, пока, до встречи, – улыбнулась  она.

После отдыха был полдник – кружка сладкого, ароматного чая со сдобным пирогом. Изабелле я сказал, что иду на спортплощадку. Там я  с ребятами гонял мяч, пытался подтягиваться на турнике, заслужив обидную оценку физрука Чингиза:
– Силенок у тебя маловато. Будешь по утрам тренироваться. К концу лета, перед отъездом домой должен подтягиваться не меньше десяти раз и хорошо лазить по канату. Понял?  Чтобы перед девчонками стыдно не было! На пляже  ребят научу еще и сальто крутить, пробежки делать, покажу, как  надо мускулы накачивать.
За ужином Белла призналась, что смотрела, как я играл в футбол и, сделав кислое лицо, посочувствовала, что я не смог три раза подтянуться на турнике, заставив меня покраснеть.
Вечером наш отряд собрался в большой  беседке. Товарищ Мурад был учителем истории, и его рассказ о древнем Египте, фараонах, пирамидах оказался интереснее  любой книги. А еще он пообещал привезти киноаппарат и раз в неделю показывать нам интересные фильмы. Но горн сообщил: «Уже 10 вечера. Отбой». Вскоре в палатах погас свет, сперва у нас было шумно, а потом усталость взяла свое, и мы не заметили, как уснули.
Наши дни начинались с горна и зарядки. Отряд выстраивался на площадке перед  мачтой, и каждому пионеру поочередно доверялся подъем пионерского флага.
После завтрака шли к морю, утопая в теплом, поющем песке. Белла обычно не отходила от меня и несла всякую ерунду, вроде:
– Юр, тебе нравится мой купальник? Посмотри, какую короткую юбочку сшила мне моя мама. Она все умеет делать. Это не настоящая юбка, а только накидка с узеньким пояском, прикрывающая трусики. Мама еще сказала, что сошьет мне на бретельках лифчик и что скоро он мне может пригодиться. Я у мамы одна, вот она и старается, чтобы я хорошо выглядела. Ты умеешь плавать? Научишь меня? 

Море было удивительно добрым, его легкие шелковые волны не отпускали на берег. Но за порядком зорко следила вся лагерная команда под руководством директора, подгоняя к берегу смельчаков, научившихся за два-три дня плавать по- лягушачьи. Белла через неделю тоже научилась чупахаться, проплывая без моей поддержки несколько метров. Все мы подзагорели и выглядели дикарями, пугая воплями чаек на пустынном побережье.

Правда, были дни, когда море, разбуженное ветром, начинало сердиться, а волны, потемнев, шумно, одна за другой, упрямо накатывались на опустевший берег. В такие дни отряд на пляж не ходил и чаще всего делился на две группы для игры в казаки-разбойники. Я  и Белла, благодаря ее стараниям, всегда попадали в одну из половинок, несмотря на команду физрука: «на первый-второй рассчитайсь».
Как-то раз нашей группе «разбойников» надо было мгновенно разбежаться по всему лагерю, спрятаться от «казаков» и затаиться, не выдавая себя, чтобы «казаки» отказались от поисков и признали свое поражение. По команде физрука «разбойники» бросились  врассыпную.
Белла бежала рядом со мной, я слышал ее дыхание и слова в ритме бега: – Я знаю одно место, где можно спрятаться, там нас никто не найдет до самого ужина. Беги за мной,– и она так припустила, что я еле поспевал за ней. Наконец,добежав в самый дальний угол сада, укрытого мощными зарослями виноградника с лозами, стелящимися по желтому песку, моя проводница нырнула под изогнутые плети самого большого куста и исчезла. И откуда-то снизу раздался шепот:
– Что ты стоишь, быстрее полезай ко мне, места здесь хватит на двоих. Пусть
теперь ищут. Ложись рядом и молчи, нет, расскажи, что ты вычитал у Жюля Верна.
Нет, Юра, не надо. Лучше помолчим.

Мы  молча лежали, согретые теплым песком, прислушиваясь к шороху виноградных листьев, к шумным порывам легкого предвечернего ветра. Было удивительно спокойно. Шум кричащих и ищущих нас «казаков» до нас не долетал. Затянувшееся молчание нарушила «разбойница», лежащая рядом.
– Юр, скажи, ты знаешь игру с названием – играть «в папу и маму»? 
– Нет, никогда  даже не слышал. А что это за игра? Расскажи, если знаешь.
– Ну, сам подумай. Что папа и мама делают дома одни, как относятся друг к другу?
– Мой папа геодезист, часто работает дома, чертит. Мама? Она готовит, когда дома.  Для меня и папы что-то вкусное печет. Они никогда, ну почти никогда не ссорятся.
–  И не целуются?
– Папа, возвращаясь из экспедиций, всегда целует маму, и она его тоже.
 – И это все, что ты знаешь?
 – Все, а что еще?
Белла замолчала, а потом сказала тихо: – Юрочка, поцелуй меня в щеку, и я стану в игре твоей женой, мамой нашего ребенка. Ты же знаешь, я Изабелла, и если ты меня поцелуешь, я стану известной певицей, такой как Изабелла Юрьева.
Что мне оставалось делать? Я приподнялся и осторожно чмокнул ее в щеку.
– Еще, пожалуйста, – попросила моя «пионерская жена», – а дочку для игры я найду. Есть одна малышка в нашей палате, зовут ее Мерикошкой. Правда, странное имя?
От второго поцелуя меня спас горн к ужину.

Море успокоилось и снова тихо набегало на берег. «Казаки-разбойники» были временно забыты – все мы под руководством физрука готовились к лагерной олимпиаде и пионерскому костру. На линейке товарищ  Мурад сообщил, что костер будет зажжен в «родительский день» – ближайший  выходной. А Белла сказала, что у нее нет выбора – она Изабелла, и ей, конечно, придется петь у костра песни из репертуара Изабеллы Юрьевой: «Саша, ты помнишь наши встречи в приморском парке на берегу…» и  «Мне сегодня так больно, слезы взор мой туманят…», посвятив их нашему знакомству. Я слышал эти песни дома, у нас был электрофон и много разных пластинок. Вот только кто ей будет аккомпанировать, подумал я, ведь в лагере нет пианино, а на горне дудеть может только наш физрук,  да и то лишь «тра-та-та, мы везем с собой кота», и всё.

Настало утро выходного дня. Мы после завтрака успели выкупаться в море и заняться особой уборкой лагеря к приезду гостей.  Кто-то украшал флажками беседку, кто-то расчищал дорожки, выложенные кирпичом. Время приближалось к обеду, но гонг молчал, не было видно и горниста-физрука. Все мы почему-то тихо собрались у входа в обеденный зал. Прошло еще немного времени, двери столовой распахнулись, и на веранде появилась вся команда пионерлагеря. Мурад Гасанович долго молчал и вдруг очень громко, срывающимся голосом, крикнул:
 – Началась война. В 4 утра на СССР напала Германия. Уже бомбят наши города. 
– Ура-а, ура! – закричало несколько мальчишек. – Теперь будем играть в войну! Мурад Гасанович поднял руку и, когда наступила тишина, продолжил:
– Только что я получил распоряжение, что наш пионерлагерь с завтрашнего дня, то есть с 23 июня, закрывается. Все дети сегодня должны вернуться домой, за вами приедет автобус. Не позднее шести часов вечера  с Николаем Андреевичем отправитесь в обратный путь.
У Баксовета вас встретят  родители. После обеда постарайтесь собрать вещи, камера хранения уже открыта. Тихий час отменяется.  И еще, – он сделал паузу,
– знайте, любая война страшна для всех, и для взрослых и для детей. Я надеюсь, мы еще встретимся. Спасибо! Мне было радостно с вами, дорогие ребята. Мы победим! За нашу Победу!
Мурад  Гасанович  протер платком лицо. И мне показалось, он смахнул с глаз слезы.