Наступило лето следующего года. Я перешел в шестой класс, а мама успешно сдала экзамены по анатомии и оперативной диагностике. На моей карте я продолжал по сообщениям Информбюро ежедневно передвигать красные флажки, радуясь первым победам Красной Армии.
С мамой мы часто по вечерам навещали бабушку и деда. До войны это были веселые и вкусные вечера. Дед старался угостить нас чем-то особенным, бабушка шутила, что без разносолов для гостей он жить не может. Но и сама участвовала в этом процессе, жаря специально для меня шанежки из ржаной муки. А еще мне нравилось, что помимо всяких конфет-печенья, на столе всегда поблескивала небольшая стеклянная сахарница, наполненная искристыми кусочками сахарной головы, дед пил чай вприкуску с таким сахаром. Ныне, конечно, о разносолах не было и речи, но все же мы могли собраться вместе и выпить чаю на чудесных бакинских травках. Бабушка так вообще пила не чай, а напиток из сумаха, или барбариса, он помогал при повышенном давлении.
Да, Баку не испытывал смертельного голода, бомбежек, блокадного ужаса. Но война прошлась и по нему жестоко, все понимали, что город на прицеле у врага, и его не бомбят только из-за нефти. И ощущая себя главной нефтеносной артерией страны, город, как мог, защищал себя, мужественно справлялся с трудностями, работал и воевал. Вот и мы всей семьей переживали, что нет известий от моего родного дяди Воли, моряка, защитника «Дороги жизни», проложенной под непрерывной бомбежкой по ледяному Ладожскому озеру. По сложившейся традиции перед уходом я обязательно играл с дедом в шахматы, отвлекая его от тяжелых дум и позволяя маме побыть с бабушкой наедине и попытаться ее хоть чуточку успокоить.
В один из таких вечеров бабушка таинственным шепотом сообщила, что чаепитие будет с неожиданным сюрпризом, жаль, дед на дежурстве и не увидит наших лиц.
– Прошу к столу и прошу не падать в обморок, – гордо добавила она.
На столе ждали нас шанежки – из какой муки они были намешаны и на чем жарены, неизвестно. Помню, что от них попахивало «чем-то нефтяным». Но понравились они мне, даже на вид, очень. К тому же нефть добывалась в Баку особая, без сернистых соединений, то есть, конечно, не слишком вкусная, но даже дети знали, что она полезная! А главное, была еще тарелка на столе, а на ней аккуратно разложенные, тонко нарезанные кружочки первосортной, довоенной копченой колбасы. «Откуда это чудо?» – воскликнули мы и замолчали – как раз по папиной любимой поговорке.
Бабушка подсадила в дедушкино кресло кота Ваську и, сделав небольшую паузу, поглаживая своего любимца, рассказала, что прошлой ночью ее разбудили грохот упавшего горшка с геранью и громкое, недовольное ворчание Васьки. Включив синий ночничок, она увидела, как Васька, подвывая, с трудом пытается уволочь под стол палку колбасы. Бабушка отобрала у ворчащего кота откуда-то прилетевшую колбасу, накормила добытчика, и только потом поняла, что Васька, колбасу где-то стащил и ухитрился «доставить добычу» домой через форточку.
Надо сказать, что дом этот жил себе спокойно до революции, а потом его надстроили – в стране всегда существовали жилищные проблемы. А надстроили так, что к семи квартирам в надстройке надо было подниматься по темной, бесконечной лестнице, а потом идти к ним по общему балкону. При этом шесть квартир были двухкомнатными, а пять из них – коммуналками. Бабушка и дед жили как «буржуины», без соседей – благодаря дедушкиной работе. Но найти такую, как седьмая, пятикомнатная, в городе было сложно. И дело вовсе не в пяти комнатах, а в том, что к этой квартире шла собственная лестница, ведущая вообще на другую улицу. Так что когда к министру лесного хозяйства республики несли взятки в виде баранов, никто из голодающих соседей этой радости даже не видел.
«Гости» ходили к министру «с тыла», но вся семья, кроме самого министра, пользовалась общей лестницей, раскланиваясь с соседями и демонстрируя советское равенство социальных слоев. А летом, когда соседи высыпали на балкон, супруга министра, Фатьма-ханум, регулярно и скорбно проносила меж них открытую плетенку с плюгавеньким картофелем и морковью, траурно прикрытыми привядшей кинзой. И было ясно, все куплено вовсе не на дорогом рынке, а в дешевом магазинчике! Больше в этой семье, по-видимому, ничего не ели.
Утром именитая соседка пожаловалась бабушке, что ночью кто-то пролез по карнизу в их открытое окно и утащил колбасу из месячного госпайка. А бастурму от «друзей» этот кто-то назло разбросал по ступенькам. Бабушка, рассказывая, засмеялась: Васька решил восстановить справедливость и присвоил часть госпайка, а наперченную бастурму просто закопал. Мы тогда борцу за права трудящихся даже поаплодировали. А теперь я понял, что все познается не только в сравнении, но и во времени. Да, собственная лестница на этаж дикой высоты, это круто, ничего не скажешь. Но если подумать, сколько собственных лестниц у разных министров во всех, тоже собственных, домах в нашей стране сейчас, то…
В тот вечер по дороге домой мама спросила: – хотел бы я, чтобы у меня появилась маленькая сестренка. Да, конечно, ответил я. Вон, сколько в нашем дворе у моих друзей сестер и братьев, но где ее взять? Для этого требуется много времени. Тетя Маня, дворничиха, уже полгода ходит с большим животом. Да и вообще, сестренка – хорошо, но брат лучше: вот Алик, Костин брат, всегда носит Костины старые вещи.
Мама помолчала немного и перед самым нашим домом сказала, что постарается обрадовать меня все же сестренкой, и что мне дня через два придется немножко побыть дома одному, но бабушка меня будет навещать. Мама еще добавила, что с сестренкой я и повзрослею (почему-то сразу!), и стану ее помощником.
Неделю спустя бабушка пришла с букетом осенних астр, поцеловала меня и сказала, что все, слава богу, прошло хорошо, и мама через день-другой принесет мою сестренку из железнодорожной больницы. Она видела маму и внучку, мою сестренку, и мама назвала малышку Наталией, в ее честь. Вот это да, подумал я. Ведь ничего не было видно у мамы, а у дворничихи, говорили болтливые соседи, живот достает до самого носа.
Наша Натуленька-Татуля не сразу привыкла к «самостоятельной жизни», часто хныкала, просилась на руки к маме. В первые дни я с осторожностью подходил к ее кроватке, подолгу всматривался в маленькое милое личико, пытался успокоить ее, тихо раскачивая пружинящую сетку. У мамы скоро кончилось молоко, вот и пришлось мне стать ее помощником – то сбегать пораньше в детскую консультацию за молочной смесью, то порой сварить ячменный отвар, как добавку к питанию, постоять в очереди за хлебом, подмести комнаты, подтапливать в холодные зимние дни нашу печку и следить за керосинками.
А маме пришлось отложить учебу в мединституте. Чтобы как-то сводить концы с концами, она решила стать «надомницей» и зарабатывать хоть какую-то копейку к скудным карточным пайкам. Разбирая вещи в диване, мама наткнулась на остаток старого рулона батистовой кальки, на такой папа обычно тушью выполнял камеральные работы после возвращения из геодезических экспедиций.
– Юришенька, как ты думаешь, нам с тобой здорово влетит от папы, если мы отмоем эту кальку и получим несколько метров белого батиста? Смажь машину швейную, пожалуйста, и протри ветошью, я уже придумала, что буду шить.
Давай раскрутим рулон, сложим его по длине нашего корыта, и на ночь я его замочу. Утром мама отмыла набухшую кальку с рулона, высушила ткань и промерила ее, вышло всего два метра с небольшим. По маминой просьбе я вытащил из-за шкафа папину чертежную доску, уложил на обеденный стол, и мама, приспустив большой абажур, занялась кройкой. Она аккуратно разрезала батист на ровные, одинаковые, неширокие полоски, почему-то сложила каждый отрезок вдвое и с помощью блюдца начала вырезать в них дырки. Я стоял рядом, не понимая, что она будет делать с вырезанными кружочками. Скоро у мамы набралось двадцать таких одинаковых кружочков, отложив их в сторону, она взялась за полоски с дырками. Я не удержался и спросил, что же она придумала шить из полосок и для чего ей столько кружочков.
– Ты малышом носил длинные чулки и лифчик. Не помнишь? Чтобы чулки не сползали, их пристегивали застежками на резинках к лифчику. Вот я и решила шить лифчики для женщин, называют их бюстгальтерами, а иначе держателями бюста. Пока кружочки мне не нужны, потом придумаю, что с ними делать.
– Да, видел я лифчики у девчонок в пионерлагере, но никаких бюстов у них не было. По-моему, летом лучше ходить без лифчиков, так удобней и не жарко.
– Всё, ложимся спать. Завтра тебе с утра снова придется сбегать в консультацию, а днем подумать о том, что скоро конец лета и впереди у тебя шестой класс.
Ночью, просыпаясь, я слышал из-за прикрытой и зашторенной двери тихий шум «Зингера» и шепот мамы, успокаивающей сестренку.
Продав на толкучке, известной всему городу КубИнке, сшитые лифчики и две собственные новые комбинации, мама почти ничего не купила. Да и понятно, вот цены того военного времени в Баку:
Буханка хлеба 2 кг. 120-130 рублей.
Папиросы «Казбек» 75 р.
Стакан пшена 25 р.
Литр подсолнечного масла 450-500 р.
Литр хлопкового масла 300 р.
Мука 1 кг. 150-180 р. (грубый помол)
Картофель 1 кг. 80-100 р.
Десяток яиц 150-180 р.
Молоко 1л. 80 р.
Зарплата врача в больницах 600-800 р.
– Всё, меняем направление, – подытожила свой труд мама, – сил и времени потрачено много, а результат небольшой. Кубинка забита всяким барахлом, да еще вся знакомая интеллигенция там тоже торгует, приходится все время кланяться. Начнем теперь с готовки, папа-то еще нескоро вернется. Будем продавать «новинку», жареные картофельные пирожки по моему секретному рецепту: много картофельного пюре, мало теста. Надо придерживаться Карла Маркса, то есть «Деньги-товар-деньги», – пошутила она, – добьемся успеха, что-то и нам останется. На пирожки желающие есть: швеи из пошивочного цеха в нашем дворе уже делали заказ и спрашивали, когда за ним приходить. А вечерами займемся «книгоиздательством», если время будет. Война войной, но детишки рождаются и растут, а книжек нет. Так что наша пробная «Десятистраничка», надеюсь, и мамам понравится, и своего читателя найдет. Я стишки посочиняю, а ты, сынуля, поможешь мне с рисунками, будешь раскрашивать. Согласен? Вот, например, такой стишок к рисунку «Филин в очках»:
Филин ФИлиныч, мой друг,
Стал немножко близорук.
Без очков никак, бедняжка,
Не найдет свои подтяжки.
Как ты думаешь, справимся? Такие стишки у меня уже есть в запасе.
Пробный тираж первой книжки был небольшим. Нам удалось осилить и «выпустить», всего пять экземпляров. Спроса не было, и мама решила закрыть «Самиздат». Авторскую, первую книжечку она оставила на память, а остальные подарила знакомым. Зато пирожки шли нарасхват. Тесто в них было тонким, пюре с поджаренным луком очень вкусным, румяно-поджаристые, они нравились покупателям, и стоило это удовольствие за штуку всего двадцать пять рублей, как стакан пшена. Своим видом и формой они напоминали мне лодку-плоскодонку, модель которой я не раз выстругивал из балберок, рыбацких поплавков. Но научиться лепить мамины пирожки так и не смог, хотя ел их с удовольствием. Мамина затея продержалась полгода, пока работал цех по пошиву солдатского нижнего белья, а потом лопнула.
Но мама не потеряла ни бодрости, ни надежды на лучшее, может быть, потому что была, как принято определять, легким человеком. Никогда не жаловалась, ровная и веселая, привлекала к себе многих. Она все делала легко, какие она пекла торты! Особенно мне помнится фисташковый торт с воздушным, зеленоватым кремом и легкие, нежные пти-шу. Интересно, что все у нее получалось нежирным, нетяжелым, так что она шла «впереди моды» – и не только кулинарной. Она умела шить, не обучаясь этому ремеслу, прекрасно вышивала и вязала. Гладью вышила удивительный оранжевый абажур с кистями винограда, он низко согревал наш стол, рассчитанный размерами на гостей. Вышивала крестом, но не кошечек-собачек, не скучные, несбыточные замки с такими же лебедями, а вдруг взяла и заполнила по собственному рисунку квадрат мешковины (метр на метр) фантастическими, огромными цветами, перетекающими из одного оттенка в другой. Вышло панно в настоящем стиле модерн, совершенно не имеющем права на существование в те годы.
А ведь могла ничего такого не делать – оперная певица, меццо-сопрано. Но всегда считала, что ни лишних знаний, ни лишних умений не бывает. И кружочки от лифчиков у нее тоже пошли в ход. Она тоненьким крючком обвязала их внутри мелким кружевом из белых катушечных ниток, соединив так 4 на 5 кружков. А получившийся прямоугольник обвязала снаружи белой, нежной кружевной каймой. Из ничего возникла ажурная накидка на подушку, которой завидовали ее подруги.