ГЛАВА 8.
ОСЕНЬ В ТОРОНТО.
Серж Бейлис притормозил машину у Верхнего парка, вышел из салона и направился к обзорной площадке с платными биноклями – подзорными трубами.
Улыбнулся: «А, ну-ка…
Бросив монетку, прильнул к визиру. Буро-алое полыхание залило окрестности парка и прилежащего района, оставляя место и островкам с классическим европейским окрасом цветов осени: зелёно-жёлто-оранжевым, с вкраплениями вечнозелёных посадок хвойных растений.
– Красота-то какая вокруг! Сколько лет ею любуюсь!
Насмотревшись, поднялся, отошёл от прибора, дав место нетерпеливой итальянской семье, шумной, но не многодетной – три малыша. Еле сдержал открытую улыбку.
– Оканадились, уже не рожают по десятку детишек. Стали больше любить себя. И правильно! Жизнь не легчает, и с большим семейством здесь не выжить.
Сев в дальней аллее на скамью, положил руки на спинку и, опустив на них подбородок, окунулся в воспоминания.
– Почему последнее время так часто оборачиваюсь назад? Чего только ни вспомнилось! Даже тот мой первый ночной “полёт”…
…Проснулся среди ночи на мокрой простыне, горя и дрожа мальчишечьим телом, с недоумением взирая на вздыбившуюся плоть: “Почему так больно? И… сладко? Что теперь с этим делать? Как в школу идти? Чёрт, физ-ра первая!” Кинулся под ледяной душ, стараясь не кричать и не визжать. Полегчало, но только до следующего раза.
Да уж, Серж… помучился ты тогда, не обошлось и без шаловливых ручек.
Отец заметил как-то, и так по ним надавал ремнём, что неделю опухшими с багровыми полосами были! Но это не решило проблемы. Тело горело и грызло так, что чуть с ума не сошёл!
Опустил голову низко, покраснев от воспоминаний.
– Когда же до меня дошло, что я “иной”? – выпрямился от внезапной догадки. – Чёрт, да не доходило до меня! Как сразу этого не было ясно?
Откинулся на спинку скамьи, сжал руки, стиснув пальцы до боли в суставах.
– Сейчас-то понятно, как это всё происходит, и как туда вовлекаются новые люди. А тогда я, обезумевший и плохо соображающий, даже не обратил на это внимания, – нахмурился, сконцентрировался на воспоминаниях. – Вспомнил: день рождения Савелия Блюма. Мы тогда собрались в его огромной квартире без родителей, одни мальчишки, без девчонок, и так наклюкались шампанского! Оно-то нас и вырубило. Мозги, очевидно, тоже.
Очнулся ночью от такого дикого наслаждения! Моего “мальчика” кто-то ласкал руками, а потом… губами! Я тогда так застонал, что мне зажали рот рукой и всё дарили и дарили эту радость, а вот что было потом, помню плохо. Только отрывки: темнота, обнажённые тела, несколько рук на моём пылающем теле и… первый контакт. Я “вёл”, – потёр лицо руками. – Опоили нас там, что ли? Или это гормоны разум совсем перекрыли? Возможно, и то, и другое?
С того дня стали с компанией часто собираться: дни рождения, именины, годовщины, праздники, юбилеи. Когда есть средства и место – повод всегда найдётся. Постепенно сложились постоянные пары. Я долго искал, экспериментировал, одно время на “групповую” подсел, но вовремя “соскочил”, поняв, что это путь “вниз”. Занял прочное место “сверху”.
Нас, как-то, “накрыли”! Не просто родители – это были взрослые мощные мужчины со строгими неподвижными лицами.
Да… стыда тогда мы по самые ноздри хлебнули!
Всех, человек восемь-десять, скрутили и вывезли на какую-то турбазу, что ли? Проверили, взяв анализы, ещё больше вогнали в краску, и главное – голышом оставили! Вокруг люди ходили! Так и стояли мы, прижавшись носами к стене, зажав в руки сокровенное, сверкая попами в коридоре, застывая босыми ногами на бетонном полу!»
…Закрыв глаза, содрогнулся от жутких воспоминаний.
«Что было потом? А позже стали приезжать отцы.
Господи… да такого срама я больше не переживал никогда! Он не привёз одежды, мой папочка! Других ребят хоть одели, а мой… Нееет, он издевался до последнего момента. Подписав бумаги, повёл меня голышом, босым, по длинным коридорам, потом улице, а за территорией заставил идти по скверу! Бог мой, там же уже были не только мужчины! Бурого, полыхающего от невыносимого стыда, усадил на простыню в машину, брезгливо завернул в неё и только тогда, обозвав хлёстко и гадко, повёз домой.
Из той школы меня перевели, а надзор настолько ужесточили, что конвой всегда шёл рядом, неотступно, буквально по пятам, не отходя дальше трёх метров.
Настали тяжёлые годы. Тело росло и требовало своего, а отцу на это было наплевать!
Отплакав как-то всю ночь напролёт, я едва дождался его ухода на работу в Министерство ИД и кинулся к матери. Увы. Лишь покачав головой, прошептала: “Смирись!”
Вечером за ужином, переборов себя, озвучил в голос всё, не скрывая ничего, попросив родителей позволить жить своей жизнью: тогда уже поступил на первый курс универа. Что вышло потом!..
Подняв ледяные глаза, отец пригрозил “психушкой” и предупредил: “Попытаешься сбежать – тебе конец. Помнишь ту турбазу? Это база спецназначения Системы ГБ. Рыпнешься, окажешься там, в особой группе, и получишь-таки своё, но только с тем, с кем „они“ прикажут: станешь „воронком“, геем-проститутом на госслужбе”.
Печально и горько улыбнулся.
– Спасибо, папочка, чудесную картину тогда ты мне нарисовал! Я, помню, в обмороке сполз со стула от… радости. Такой “радости”, что кишки от ужаса застыли: “Псих или шлюха!” Изысканная жестокость, ничего не скажешь. Выбор без малейшего выбора. Загнали в узенький коридорчик советского сознания и, бья по бокам правилами и условностями, взнуздали обычной мужской “нормальной” жизнью.
Женили на третьем курсе универа насильно. Буквально – амбалы из Конторы были в зале регистрации ЗАГСа! Да и потом следили постоянно долгие годы.
Когда они отступили? Не помню. Наверное, Филиппу лет пять-шесть было.
Соня, умничка, влюбилась в меня с первого взгляда, едва нас познакомили на юбилее её отца – “третьего лица” государства.
“Какая честь! Вот и изволь её есть, да не смей на мужиков лезть!” – зло хохотнул тогда отец».
…Встал, медленно подошёл к перилам обзорной площадки, опустился на них локтями, как любил делать и его сын Филя, снова окунулся в мучительную память.
«Эх, папа! Какой же ты наивный был! Да я всё равно “иным” оставался, хоть и спал с женой честно и исправно, а она сияла счастьем и шептала вам с мамой, какой я чудесный и чуткий. Приходилось им быть, иначе не ослабили бы контроль и тотальный надзор.
Как только тиски разжались – тут же завёл юного любовника-секретаря. Сколько их потом было…
Мы, “иные”, научились в совершенстве маскироваться, сливаясь с обществом и его правилами, быть “своими в доску”. Единственное, чем себя выдавали – любовниц не заводили. Отговаривались тем, что счастливы в браках и верны своим жёнам, и старались уж сделать так, чтобы они стонали и кричали от жарких ночей, а потом шептались-хвалились друг дружке, какие счастливые. Притворялись-притворялись и… полюбили их по-настоящему!
Тепло улыбнулся, смутившись, как пацан.
– По крайней мере, я. Ещё имея партнёров, стал понимать, что Сонька очень дорога. Сначала испытывал признательность, видя, что она терпеливо ждёт перелома в отношениях – истинной, а не плотской любви. Позже понял, что люблю её по-настоящему. Все симпатии, признательности, благодарности сжались в такой тугой комок любви, что и не разберёшь – где, что. Последние годы – даже не любовь, а обожествление, обожание и преклонение началось какое-то.
Смущённо почесал голову.
– Чуть не сказал: “Богоматерь”. Нет… Её бы не посмел “так” любить, а Соню дико желаю! Как сходил с ума по первым любовникам, так теперь схожу с ума по жене. Вот такие перевёртыши, Серёжка, как она тебя частенько стала называть после смерти сына…»
Слёзы заслонили малиновое облако кленовых посадок, стиснули горло, поселив невыносимое отчаяние в душе! Долго не мог справиться с горечью и беспросветной тоской, хрипел надсадно, через сердечную боль, безмолвно разговаривая и споря:
«Боже, а ты жесток! Мой мальчик под конец своей короткой жизни стал тем, кем я едва не стал! Помнишь бункер и голых ребят, Серый, и слова твоего отца, что окажешься в особой группе? Помнишь. И вот, двадцать пять лет спустя, там оказался твой собственный сын. Какая дикая плата, Господи, за то, что мы родились другими! Не ты ли нас создал такими?
Низко опустил голову, сжал губы и беззвучно заплакал.
– Бедный Филипп! Я ведь ничего долго не знал, только саму суть, что ты пошёл моей дорогой. Нет, не радовался. Чему тут радоваться? Мучениям? Стыду? Всеобщему презрению? Нет, отчаянно жалел.
Был у нас эпизод, когда я спровоцировал сына, проверяя верность подозрений, но нас застала Соня. Нет, не за связью, а за ласками. Стыд был таким же жутким, как тогда в бункере! Но она, умница, шум поднимать не стала, а просто набрала какой-то номер на телефоне. И всё.
Через сутки я стал эмигрантом: тихо, мирно, без пыли, со связями и с приличными средствами на счетах. “Красный” диплом МГУ, нужные знакомства, несколько иностранных языков в арсенале и деньги быстро способствовали успеху – через два года руководил собственной клиникой. Обрадовался? И да, и нет. Да – свобода, возможность самовыражения, самоопределения и… сексуальной жизни по вкусу. Нет – эмигрант, дикая тоска по Родине, всё вокруг чужое, даже лица какие-то лошадиные.
Годы взяли своё: смирился, влюбился, стал жить с партнёром, пришёл успех в бизнесе, признание, связи. Ан нет, грыз червячок и грыз душу, и однажды я не выдержал и приехал в Москву, поселился в гостинице и вызвал туда Соню.
Опасливо оглянувшись вокруг, в голос засмеялся.
– Серёжка! Каким ты тогда был забавным! Жена тоже смеялась, целуя тебя. Так и сказала, что похож на жениха, решившего сделать девушке предложение! И сделал-таки! И получил согласие и несколько дней бурной любви с женой – тоже соскучилась, – тяжко вздохнул. – Вслед за тем опять была разлука».
…Медленно возвращаясь к машине, загрустил, поддевая ногой малиновые и оранжевые листья канадского клёна.
«В дальнейшем было много непонятного, – вспомнив, резко остановился. – Как я не почувствовал беды с сыном? Плохой отец из меня вышел, отвратительный! Бездушный.
Закрыл глаза, постоял немного, тяжело вздохнул и вновь их раскрыл. Заставил себя вспоминать дальше.
– София, наконец, решилась на переезд ко мне, год-полтора трудностей и адаптации, и что-то необъяснимое стало происходить между нами. Опять разъехались, зажили своими интересами, а немного погодя случилось то, что случилось.
Уже сидя в машине с открытой дверью, положил руки на руль и склонил к ним голову.
– Романы Софи со студентами, резко изменившаяся внешность, сияние какое-то! Тогда понял окончательно: больше не хочу её терять! Стал завоёвывать жену. Тут звонок из Москвы от незнакомой Калерии, сбивчивый рассказ, поразительно спокойный голос адвоката: “Поторопитесь, сын в тяжёлом состоянии”. Сорвались с Сонькой, ринулись в первый же самолёт!»
Завёл мотор, стал выезжать с подъездных путей парковой зоны на шоссе, направляясь в город, не в состоянии отряхнуться от наваждения прошлого и воспоминаний.
«Москва, клиника, почти кома сына, незнакомые старушки, медленное выздоровление, посетители, друзья, знакомые, которые нам ничего не могли пояснить, и которым мы не в силах были что-то рассказать. Оба тогда поняли: рано оставили сына в жестокой жизни – растерялся. Но и для нас он уже был потерян: сколько ни пытались пробиться к нему в душу – тщетно. Лишь качал головой и ничего не рассказывал до тех пор, пока его не выписали из клиники.
Затем квартирка Леры, Русаковка, пьяная страсть с Сонькой, возвращение сына домой в совершенно невменяемом состоянии, жуткий рассказ о Леониде, об Ольге и о любимой девушке сына Марише».
Заехав возле торгового центра на парковку, прошёл в открытое кафе и, поблагодарив официанта за кофе, подумав, заказал стейк и бокал вина.
«Что было дальше? После этого, вновь маленькая смерть, наши бессонные ночи и страх, дикие безумные крики Фили, в которых всё звал и звал свою Маринку и просто умирал без неё физически, быстро угасая, буквально истекая сквозь пальцы вечности жизненной энергией – разучился сохранять и охранять её, вероятно. Подумали-подумали с Сонечкой, да и поехали искать невесту сына.
Нашли, и первое, что увидели, когда вышли из джипа возле садика – чёрную “Волгу” с тонированными стёклами и многоговорящими номерами, стоящую несколько поодаль. Сонька меня ткнула кулаком в бок, метнув в их сторону глазами. Рассмотрел, сообразил, ужаснулся. Замер, задрожал, как пацан, окатился ледяной волной настоящей паники: “Так Филипп правду рассказал о девушке? Это её так „пасут“?!” Еле нашёл в себе силы опомниться и взять эмоции хоть под какой-то вменяемый контроль и пойти дальше – выбора не было: сын её звал постоянно и… “уходил” без любимой.
Не проще было и в яслях.
Старая, лощёная, холёная, жутко подозрительная еврейка устроила нам форменный допрос! Так и не понял: то ли зав, то ли зам. Лишь убедившись, что мы не уедем без девушки, пригласила её в кабинет. Тогда-то мы и увидели впервые ту самую Марину.
Господи… это было страшно по-настоящему! Даже мне, мужику и медику!
Вошла маленькая, худенькая, просто истощённая девочка, прозрачно-синяя, но с огромными зелёными глазищами-провалами, от которых почему-то хотелось в бесконтрольной панике бежать!
Соня что-то говорила, а я… онемел, выпал из жизни на какое-то время.
Очнулся в машине на Русаковке. Как привёз жену и сноху домой через полстолицы, не помню, хоть убей!»
…Съев ланч, медленно пил вино, любуясь жёлто-красным городом, чудной тёплой осенью, покоем и достатком, вздыхая и вспоминая.
«Да… Тогда покой нам только снился! Все воспоминания тех дней смазаны от удивления до предела, суеверного страха до “мурашек” по спине, леденящего ужаса потусторонней тишины дома и… откровенной чертовщины какой-то, ей-богу! А как ещё объяснить целый ряд вещей, происходивших тогда?
Как только Марина переступила порог нашей квартиры, тут же выпрямилась, словно выросла на голову, и пошла на крики Филиппа прямо в зимних сапогах на высоченных шпильках, сбросив на ходу тощее пальтецо и меховую шапку прямо на пол холла.
Мы с Сонькой, едва побросав кое-как шубы и обувь на стойку и тумбу – за ней босиком, как крысы за Нильсом!
Сноха, сделав шаг в комнату Фила, прошипела: “Оставьте нас!”, и… началась форменная чертовщина!
Марию-медсестру с саквояжем вынесло из комнаты волной воздуха и, подхватив и нас, зашедших вслед за девушкой, кинуло на стену холла! Мягко всех прижало к стене, приподняв над полом! Так трое и висели, как тряпичные куклы, безвольные, безмолвные и неживые: я – почти двухметровый амбал в центнер весом, Мария – грузная тётя с чемоданчиком в руке, и моя Соня – худая и миниатюрная, как девочка. И тут дверь сама кааак захлопнется, и, уже в полнейшей тишине – щёлк, ручка тихо так, с лёгким скрипом повернулась, намертво отгородив нас от сына, тоже вмиг замолчавшего. Лишь тогда мы просто “стекли” со стены, рухнув на пол холла, и сидели, ничего не понимая, минут пять. Сонечка первая прохрипела: “Мы что, спим?”, на что ответил: “Похоже”.
Засмеялся в голос, вспомнив то странное и чудное время.
– Да уж, струхнули мы тогда весомо, не по-детски!
Я с Сонькой отупел прямо, зато Мария, опомнившись, подхватила свой саквояж и, взвизгнув: “Ведьма!”, тут же испарилась из дома со скоростью света!
Потом, где-то через минут восемь, вышла Марина и позвала меня, смотря странными, какими-то светящимися глазами, глухо и серьёзно предупредила: “Не входить. Не пытаться взломать дверь или силой проникнуть. Не реагировать ни на что, что бы ни услышали, что бы ни увидели или почувствовали. Только терпеливо ждать, когда мы выйдем из комнаты вдвоём с Филей. Сами!”
Так и просидели с женой на кухне на диване двое суток, боясь покинуть и пройти мимо комнаты сына. Обнялись и только тряслись в страхе за его жизнь, прислушиваясь к звукам.
А в комнате творилось что-то невообразимое: то сверкало, то дым пробивался в щели, то птицы пели, то словно табун лошадей пробежал, заржав и затопотав, то ветер свистел…
Соня молилась вслух, вцепившись руками в нательный крест, дрожала и собиралась священника вызвать, прямо рвалась это сделать! Не выпустил из кухни. Что-то подсказывало: Марина справится. Не объяснить трезвыми доводами, но куда было девать чувство, что эта тощая девочка-ведьма знает, что делать? Вот и не объяснял даже себе; слепо доверившись, тупо выполняя приказ. Засунул, куда подальше, трезвомыслие и современные познания в религии и медицине, и отдался на волю судьбы и этой невероятной деве-приведению, гостье из-за грани или из будущего; чёрт ещё знает кому, только не обычному современному человеку. Я ей верил! И оказался прав.
Наутро третьего дня сын дико закричал, но не от боли, как в прошедшие дни, а от страсти и экстаза! Я понял сразу: Филипп исходил криком от любви такой силы, словно сорвал все стопоры; истерически стеная, выливал из себя радость и наслаждение фонтаном, разливая по квартире невидимое море жгучего ослепляющего желания, пропитывая им всё и вся вокруг!
Сонька вскинулась, ринулась, крича что-то – еле успел перехватить и заставил прислушаться: покраснела, вспыхнула личиком от дикого смущения и… шаловливо прикусила губку. Тут я её сцапал и потащил в спальню, как-будто больше нас ничто не держало на кухне, напротив, вынесло и… понесло в кровать!»
Расхохотался, едва удерживая смех за стиснутыми зубами – люди вокруг. С трудом успокоился, запивая лёгким вином ланч и такие яркие, причудливые, будоражащие плоть и душу воспоминания.
Расплатившись за заказ, поехал в клинику, не находя силы разорвать контакт с былым.
«Как же мы тогда с Соней оторвались!.. Пока Фил болел, потом пожил у бабушки, сколько сладких дней и ночей мы с ней пережили – настоящий “медовый месяц” прожили в постели, душах и сердцах! И стали ещё ближе. Вот такие дела, Серый.
Засмеялся громко, запрокинув голову, припомнив дальнейшие события.
– А сноха-то оказалась такой хулиганкой забавной! Ох, и вертела же сыном – как щенок за ней бегал и… любил безостановочно! Как только выдержала Маринка-тростинка? Хотя, он и сам тогда очень сильно похудел, но на любви это не сказалось – просто горел парень! Сошлись темпераментами, вот и тягались, кто кого. Так громко и часто тягались, что вгоняли даже нас с Соней в краску! Ох, и дорвались молодые тогда до тел друг друга!
Опомнился, оглянулся, взял себя в руки.
– Вот и на месте. Работа».
…Вечер близился.
Опять машина. Дорога домой. И вновь мысли и неотступные воспоминания.
Протяжно вздохнул, захлебнувшись горечью.
«Что же у них с Филиппом тогда произошло? Почему, так страстно и жадно отлюбив любимую девочку четыре дня, вернулся таким потерянным, и не домой, а к Лере? Так и не рассказал, только грустно качал головой, едва сдерживая слёзы. Ни матери, ни мне не открылся.
Соня в аэропорту в последний миг что-то почувствовала, заистерила так, что пришлось хватать в охапку и идти почти бегом на посадку.
Сын сам в ту минуту понял, что видимся в последний раз. Вероятно, уже тогда его “вели” службы Особого отдела спецбазы. И он это знал. Скрыл, чтобы уйти тихо, не навредив нам».
Подъезжая к району Ричмонд Хилл, на развязке попал в пробку: авария. Сдавшись натиску мыслей, задумался, припоминая подробности.
«Затем была обычная жизнь: наши работы, редкие встречи, потом опять загорелись!
Стал Соню приглашать с собой на форумы, конференции; по выходным разговоры с сыном: короткие, сдержанные и явно с оглядкой. Фил понял, что домашний телефон “на прослушке”, да и от Калерии не говорил открыто – никому не доверял, видимо.
Звонки от руководства универа успокаивали – сын учится на “отлично”, сумел почти наверстать упущенное, “хвосты” незначительные. Всё равно было тревожно, но смирились с его самостоятельностью и жили своими заботами.
А через полгода известие от Сони: беременна от меня! Чуть с ума не сошёл от радости! Знал, что живёт одна, больше не заводит любовников – я победил зимой в Москве.
Вслед, просто комом, понеслись события: срочная конференция, возвращение жены из Москвы, её ступор, почти сомнамбула была, вот и старался всеми способами расшевелить. Поселил у себя и больше не отпускал ни на мгновенье, и всё время любил, как одержимый! Постепенно оттаяла, стала реагировать на любовь и ласку, и сама загораясь. Старался соблюдать осторожность, памятуя о малыше, сдерживать себя и её.
Через два месяца, бац, известие о двойне, только второй плод запоздалый. Кэрис сразу предположила, что это уникальное “дуплетное” зачатие – суперфетация, но я сомневался до конца, до последнего момента. Думал, маленький плод. Но когда дочь родилась, а второй ребёнок не пошёл, тогда вызванный специалист и подтвердил предположение: “Плод семимесячный”. Шок был у всех! Сползли просто на пол. Вот тебе и “дуплет”! Долюбился жену после Москвы, уже носящую дочь».
Поток транспорта сдвинулся, наконец, и поехал дальше на северо-запад Торонто по Янг Стрит.
Следя за дорогой, думал и думал без остановки.
«Затем кошмарный месяц, рождение крошки-сына: полтора кило! Как выжил?! Все “на ушах стояли” два месяца!
Когда семейством вернулись домой, стало понятно: у Сони с головой проблемы. Оказалось, не с головой.
Острова, бессонные ночи, истерики и… страшная правда: сын от возлюбленного жены – итог московского романа. Ни минуты не сомневался – принял мальчика сразу! Ещё в утробе матери бедняжка стал сиротой – убили его отца.
Поражённо покачал головой, стиснув зубы, сдерживая слезливую атаку.
– Вот жуткая судьба досталась парню! Влюбился в клиентку, просто потерял голову, соблазнил, заставил полюбить настолько, что произошло чудо из чудес – “дуплет”».
Аккуратно въехал во двор, поставил машину в гараж, вышел, разминаясь после долгой езды.
«И теперь это чудо, по имени папы, Максимка, ждёт меня на крыльце и радостно машет ручкой! – тепло и ясно улыбнулся. – И я тебя люблю, сынок! Мой любимый единственный сыночек. А вот и дочка бежит, Пиппа!
Налетели, повалили, обняли, давай засыпать отца сухими яркими листьями канадской осени, визжа и хохоча!
– Родные… Любимые».
Август 2013 г. Продолжение следует.
http://www.proza.ru/2013/08/27/1152