«Про войну будут детские игры
с названьями старыми,
и людей будем долго делить
на «своих» и «врагов»...»
В.С. Высоцкий
Родились мы с братом вскоре после окончания войны, а в 55-м году родители приехали на Сахалин по вербовке. Думали, что на три года, оказалось – на всю жизнь. Хоть и мальцами мы были, но запомнилась изнурительная дорога в общем вагоне с ее многочисленными туннелями в районе озера Байкал. Кипятком можно было разжиться только на крупных станциях, потому ели часто всухомятку, и к концу пути страдали запорами. В памяти запало название спасительного средства «пурген». Потом во Владивостоке неделю ждали судна на Сахалин. Спали на морвокзале на чемоданах. Не то, чтобы чемоданы были мягче, чем пол, но иначе мы могли проснуться без чемоданов. Камеры хранения либо отсутствовали, либо были закрыты, например, на ремонт. А, может быть, пользование ими было слишком дорого для нашей семьи. Мать поразило огромное количество жулья, «бомжей», как мы их сейчас называем. Днем отец стоял в очереди за билетами. Кассы были обычно закрыты, но если бы они вдруг открылись, билетов хватило бы только небольшому числу счастливцев, поэтому народ стоял у касс сутками. Мать в это время сидела на чемоданах, словно наседка. А при ней было нас трое гавриков: я – самый младший, мой родной брат Женька – годом старше и приемный брат Санька – еще на год старше. Конечно, то, что он приемный, мы узнали много позже. Нам было строго-настрого запрещено отходить от матери далее прямой видимости. Боялись, что нас украдут цыгане, хотя цыган в пределах прямой видимости не просматривалось. Для пацанов нашего возраста это условие было просто невыносимым. Сидеть при матери мы вовсе не могли, поэтому часами бродили кругами по небольшому пятачку вокзала.
Как-то возле матери присел отдохнуть изнеможденного вида мужчина. От скуки у них завязался обычный дорожный разговор. Мать пожаловалась, что сидим уже неделю, измучились, а когда поедем дальше – никто не знает. Мужчина сочувственно кивал головой и вздыхал: «Всем сейчас трудно». Тогда мать поинтересовалась, куда он едет и откуда. «Да я здешний» - ответил мужчина. «Где же Вы живете?» - спросила мать. «А здесь и живу» - ответствовал тот. -«Как так – не поняла мать – где же Ваш дом?». -«У меня три дома – пояснил усталый мужчина – базар, вокзал и милиция. На базаре я ворую, на вокзале продаю, а остальное время сплю в милиции». Трудно даже подобрать слова, чтобы описать выражение лица матери после столь откровенного признания. Мужчина еще немного посидел, попрощался и ушел, оставив мою мать в совершенном столбняке. Слава богу, через сутки мы уже плыли на пароходе, и мать смогла наконец заснуть в каюте третьего класса.
Каюта третьего класса размещается ниже ватерлинии, поэтому не имеет окон, или «иллюминаторов», как их называют моряки. Вентиляция либо не работала, либо была не предусмотрена конструкцией, поэтому в каюте стояла жуткая духота. Мы там сидеть совершенно не могли, и чаще всего болтались по палубе. Там было так много нового и интересного, что мы старались сунуть свои носы везде, где можно и нельзя, а вечерами обменивались впечатлениями. Сначала пассажирам казалось, что с погодой нам явно не повезло, потому что все трое суток нашего пути штормило. Папаня с утра принимал стаканчик-другой и весь день дрыхнул в каюте на койке второго яруса. Каюта была на восемь мест. Все три женщины, что там ехали, включая нашу мать, лежали в лежку, стонали и временами «травили», поэтому в каюте стоял невыносимо кислый запах. На нас уже никто не обращал внимания, поскольку цыган на судне не было, да и красть детей в такой обстановке не сподручно. Нам было только велено одеваться потеплее и не подходить близко к борту. Впрочем, борта были высокие, и упасть за них довольно сложно, поэтому из родительских указаний мы выполняли только первое. Морское путешествие мне понравилось гораздо больше, чем на поезде. Уже тогда я принял первое решение - стать моряком, которое и реализовал спустя восемь лет.
Прибыли мы в порт Корсаков. Часов через 12 мать пришла в транспортабельное состояние, и мы поехали поездом на север. Еще через сутки мы добрались до пункта назначения – портового города Поронайск. Город был довольно грязный, потому что, кроме порта, он имел цементный завод и крупнейший бумажный комбинат, который гнал бумагу, в основном, на экспорт. Каждое из этих заведений добавляло пыли, грязи и вони в общую атмосферу. Но со временем привыкаешь ко всему, и кажется «жить можно». Поселили нас в бараке. Мы с братьями пошли в школу, а родители устроились на работу.
Как я уже упоминал, папаня приехал «по вербовке». Кто не знает, что это такое – поясню. Просторы у нашей страны бескрайние, и надо было осваивать отдаленные, перспективные, но малонаселенные районы. Для этого вербовали желающих, заключая с ними контракт на 3 или 5 лет, оплачивали проезд семьи, давали подъемные и обещали длинные рубли за счет районного коэффициента и северных надбавок по 20% в год. Однако народ ехал вяло, потому что Сахалин, например, всем был известен как каторжный край. Мой отец, демобилизовавшись из армии, начал крепко попивать, и ему предложили на выбор либо вербовку, либо увольнение по статье 47В. Поэтому он ехал не в божий свет, как в копеечку, а на конкретное место работы. Каков же был ужас нашей матери, когда она узнала по приезду, что распределили отца бухгалтером на пивзавод. А уж пили на Сахалине – не в пример материку! Так что для нас истинным спасением казался перевод отца год спустя в маленький поселок Леонидово в 18 километрах от Поронайска.
В поселке стояла дивизия, и гражданских лиц почти не было, не считая корейцев, численность которых составляла половину населения поселка. Остальные были офицеры и их семьи. При дивизии был банно-прачечный комбинат, куда нашего отца и определили главным бухгалтером. Как и во всяком поселке, здесь была одна главная улица, вдоль которой и располагались полки: сначала танковый, затем артиллерийский, пехотный, а позднее еще добавили полк дальней морской авиации. Остров вплоть до перестройки, как и Владивосток, считался погранзоной, и попасть сюда гражданскому человеку было не просто. Поселок наш пересекала горная речка Леонидовка, на левом берегу которой жило корейское население, а на правом стояла дивизия. Корейцы, среди которых могли быть японцы и китайцы (мы все равно не смогли бы их различить), считались потенциальными осведомителями иностранных разведок, и нередко по поселку ходили слухи, что тот старик, который собирал по помойкам бутылки и здорово гадал бабам по руке, оказался японским полковником и резидентом разведки. По отношению к советской власти корейцы не определились, паспортов не имели, в государственных организациях не работали, а жили продажей на рынке овощей с огородов. В огородничестве же они были великими спецами, поскольку вырастить, например, помидоры в этой полосе требовалось немалое искусство, ибо солнца летом явно не хватало для из вызревания. Каждый кустик огурцов или помидоров они накрывали специальными колпачками из папиросной бумаги, защищая растения от сырого морского ветра. Как только показывалось солнышко и стихал ветер, колпачки открывались, а с заходом солнца или с началом ветра – закрывались. Так вот целыми днями и работали они, согнувшись в три дуги, на своих огородах. Только один кореец работал фотографом, но бабы говорили, что и фотография у него частная, а не государственная, хотя это и не предусматривалось законом. Потом, в начале шестидесятых вышло им постановление принять советское гражданство или уматывать в свою Корею. Но время шло, немногие уехали, а большинство так и продолжало жить без паспортов.
Мы жили на окраине поселка, рядом с танковым полком. Жилые дома, общей численностью около сорока, располагались вдоль трех улиц, соединенных буквой «П». В центре возвышалась школа – единственное двухэтажное здание в этой части поселка. Полк был обнесен высоким забором и имел два КПП, через которые нас, пацанов свободно пропускали, поскольку на территории воинской части находились магазин Военторга и клуб. Однако, для удобства жителей, а также в соответствии с русскими традициями со стороны жилых домов в заборе была проделана дырка, которою пользовались не только пацаны, но и офицеры, опаздывающие на работу. К приезду различных комиссий эту дыру заделывали, но вскоре она появлялась снова, так как удобства пользования ею были очевидны для всех. По другую сторону от домов, сразу за улицей возвышались земляные валы, которые окружали с трех сторон стрельбище. От окна нашего дома до открытого конца стрельбища было не более ста метров, поэтому мы всегда были в курсе происходящих там событий.
Посередине стрельбища был насыпан еще один вал, который разделял его на 2 равных площадки: одна для стрельб из обычного стрелкового оружия, а другая – для обучения наводчиков-танкистов. Вторая половина интересовала нас меньше. Там стоял танк с неработающим двигателем. Зато башня вращалась, пушка и оба пулемета были исправны. Рядом с этим неподвижным танком была проложена узкоколейка длиной около ста метров. По ней бегала тележка с облегченной танковой башней наверху. Тележка приводилась в действие электрической лебедкой, установленной в конце рельсов и соединенной с тележкой стальным тросом. На эту часть полигона нас не пускали, считалось опасным. Да и во время стрельб здесь было не более двух десятков человек. Гильзы от снарядов после стрельб увозили на склад. Так что разжиться чем-либо интересным здесь, казалось, не удастся. Для охраны этой техники на стрельбище дежурили посменно по два солдата, которые чаще всего просто дрыхли в отрытой внутри земляного вала землянке. В холодное время там у них дымилась буржуйка, работающая на солярке. Вскоре мы подружились с этими солдатиками, таскали из дома им чего-нибудь съестного или ворованные у родителей папиросы. Они нам дарили холостые и боевые патроны, разрешали лазить по технике, смотреть в перископы, крутить ручки.
Через пару месяцев мы были уже экспертами по вооружению Советской Армии.
Вот патрон побольше. Он подходит к винтовке и СКС – самозарядному карабину Симонова. Патрон поменьше размером – это от автомата Калашникова. Совсем короткий, как бы обрезанный – от пистолета Макарова, а тонкий и удлиненный – от пистолета Стечкина, который, как и знаменитый Маузер имеет деревянную кобуру-приклад и значительную прицельную дальность. Если конец гильзы обжат в гармошку – это холостой патрон, он только шум производит при стрельбе. Опять же пули. Они разные. Пистолетные пули с закругленным концом. Остальные – с заостренным. Простая пуля имеет медную оболочку и свинцовое заполнение. Бронебойная пуля со стальным сердечником, медный ее кончик маркирован зеленым цветом. Есть еще трассирующие пули, используемые для пристрелки в ночное время. Эти самые интересные, их кончик маркирован красным цветом. По сути – это маленькие ракеты. Такую пулю можно отделить от гильзы, просто расшатав ее достаточно энергично пальцами. Потом осторожненько забить ее молотком в какой-нибудь чурбан, совсем не глубоко, чтобы только держалась. Затем зажигаешь спичку и держишь ее у хвостовой части пули. Секунд через 5-10 ракета начинает действовать, выбрасывая факел искр.
На другой части полигона, где стреляют из обычного оружия, намного интереснее. Здесь не следует спешить. Нужно подождать, когда солдаты отстреляются, и смело подходи: «Дядь, хочешь я почищу твой автомат?». Офицеры в это время где-то в сторонке обсуждают результаты стрельб, заполняют какие-то карточки. Солдатам не жалко. Кругом расстелены фланелевые тряпочки, на которые выкладываешь жестяные баночки с двумя горлышками. В одной половине баночки щелочь для снятия порохового нагара, в другой – оружейное масло. Мы нормативы по разборке оружия знаем, поэтому разбираем за считанные секунды, соревнуясь между собой. Солдаты покуривают рядом, присматривая, чтобы мы не сперли чего. Здесь-то мы и начинали закладывать основы своих коллекций военных трофеев. После стрельб мы тщательно осматривали огневые рубежи. В грязи и под листьями нередко можно было найти боевые и холостые патроны. Сначала-то мы даже пули и отстрелянные гильзы собирали, но когда счет нашим трофеям пошел на килограммы, мы прониклись, что эти несерьезные забавы только для малолеток. Я в то время ходил во второй класс, а братья – в третий и четвертый.
Нашему военному образованию способствовало следующее событие. Вскоре после нашего приезда в штабе пехотного полка случился пожар, а было это в декабре. Деревянное здание штаба сгорело быстро и без хлопот. Понятное дело, спасали в первую очередь знамя части, металлические сундуки с казной, секретными документами, карты – да мало ли чего полезного может храниться в штабе. А уж такая мелочь, как уставы строевой, гарнизонной и караульной службы и наставления по стрелковому делу – просто выбрасывались через окна в снег. Ясно, что кого-то наказали, но для нас этот пожар был просто праздником, ибо из снега мы натаскали домой кучу ценной литературы. Брали по десятку экземпляров, потом обменивались между собой недостающими книжками. Книги эти, кстати, практически не пострадали, поскольку стоял небольшой морозец, и снег был сухой. Уставы мы капитально проработали, не наизусть, конечно, но знания отложились попрочнее, чем по арифметике – потому что интересно. Главное же ценностью были наставления по стрелковому делу. Эти знания были наиболее прочными: тактико-технические данные оружия, устройство, приемы сборки-разборки, частичной и полной, смазка и многие другие чрезвычайно полезные вещи. Язык простой и понятный и, главное, все с подробнейшими картинками. Вы возьмите пацана, который не жил в военном поселке,- сможет он нарисовать, скажем, РПД – ручной пулемет Дегтярева – так, чтобы марка узнавалась явно? Вот, и я говорю: не сможет. А у нас любой пацан мог нарисовать. Да и чего там рисовать, бери соответствующее «наставление» и обводи картинку, наложив лист бумаги сверху.
Гораздо выше этих книжек у нас ценились комплекты цветных плакатов с изображениями формы одежды военнослужащих различных родов войск Советской Армии, стран Варшавского договора и войск потенциального противника. Тут были все – рядовые (краснофлотцы), сержанты (старшины), младший и старший офицерский состав, а также генералы и адмиралы. Опять же формы одежды бывают: №3 – повседневная для работ и учений. №2 – для несения караульной службы и увольнений и №1 – парадная. Опять же, бывает летняя и зимняя, а также полевая и для специальных условий, скажем, в пустынях, где страшная жара. На отдельных плакатах изображались нашивки, шевроны, петлицы, эмблемы родов войск. Сами понимаете, что имея такие сокровища, мы покрывали страницы своих школьных тетрадок вполне профессиональными изображениями батальных сцен. Если уж я изобразил, скажем, танк «Тигр», то даже последний двоешник не спутает его с «Пантерой» или «Фердинаддом». Но самыми ценными у нас считались справочники по вооружению стран потенциального противника. У нас с братьями таких было три – по танкам, стрелковому вооружению и артиллерии. Вообще-то их было гораздо больше, но полного комплекта не было ни у кого. Папаня Витьки Сквирского был зенитчиком, поэтому у Витьки был классный справочник по иностранным самолетам. Папаня Вадика Мурадяна был начальником снабжения и тылового обеспечения, значит, Вадик мог иметь любой справочник, но Вадик играл на скрипке и серьезным пацаном не считался. Все же у него был довольно редкий справочник по военным кораблям стран НАТО, поэтому Вадика терпели и почти не били.
Потом этот справочник у него выменял мой хороший дружок Генка Переяславцев. Генка играл на аккордеоне, у него было что-то не совсем в порядке с сердцем, а пользовался у всех уважением среди нас потому, что имел очень ценный в наших глазах талант. Он умел мастерить. В принципе, мы тоже все чего-нибудь умели, но то, что выстругивал и выпиливал Генка просто потрясало всех своей точностью и аккуратностью. Вместе с ним мы делали модели военных кораблей, стараясь воспроизвести мельчайшие детали, отраженные на картинке в справочнике. У меня, правда, терпения было гораздо меньше генкиного, поэтому мои модели казались приличными только в сравнении с моделями других пацанов, но до его моделей не дотягивали весьма прилично. Вершиной же нашего творчества были, конечно, пистолеты. Казалось бы, эка невидаль – сделать пистолет. Да любой пацан минут за 20 выпилит ножовкой и выстругает пистолет. Это так. Но это будет просто пистолет, у которого есть ручка, ствол и спусковой крючок. Если пистолет хороший, у него будет еще предохранительная скоба (тонкая работа), затвор, мушка, в лучшем случае, предохранитель с рычажком перевода на автоматическую стрельбу. То, что мы делали – это уже настоящее искусство. Берется хорошая сухая доска без сучков. Какое дерево? Чем тверже, тем лучше – точнее будет модель, не будет сколов. Твердость дерева для обработки не помеха, потому что кухонного ножика мы не используем, работаем лобзиком и острыми стамесками. Но сначала на хорошо отструганную поверхность доски наносится точный чертеж изделия из справочника. Сделаешь небрежно, приблизительно – дерьмо в конце и получишь. Когда отточенным по-штурмански карандашом твердости ТМ нанесешь все необходимые линии – это уже произведение искусства. Можно часами любоваться, ибо пистолет уже объемно виден в доске, как прекрасная статуя в глыбе необработанного мрамора. Теперь не спеша пройдешься лобзиком по контуру, отпилив все лишнее, возьмешь результат в руки и ощутишь вес. Далее наша работа напоминает работу археологов, которые кисточками сметают пыль с окаменевших скелетов или разбитых чаш. Стамесочкой стесываешь грани, выбираешь пазы, делаешь плавные закругления. Одно неверное движение, и мушку срежешь. Наконец, все выточено, теперь самая утомительная часть – полировка, сначала грубыми шкурками, потом все тоньше. Самое приятное – следующий этап – покрытие черным лаком, тут главное, чтобы не было подтеков. После того, как лак высохнет, деревянную поверхность от металла с трех шагов не отличишь. Щечки должны быть обязательно накладными, поскольку у настоящего пистолета они делаются из дерева и по цвету отличаются от металла. Наносишь диагональную штриховку, покрываешь темно-желтым лаком и приклеиваешь. Теперь все. Генка себе первый пистолет сделал марки ТТ, а мне больше понравился из справочника американский пистолет «Шток» с удлиненным стволом – настоящий шпионский. Чтобы лучше было понятно, какого качества были наши изделия, приведу случай, который произошел со мной. Спустя два дня, как я сделал свой пистолет, да еще сутки сушил его, вытащил его на божий свет и играюсь себе во дворе, страшно гордый. То прицелюсь в брата, то в собаку: «Пуф-ф!». А напротив нас жил милиционер-грузин, круглый, как колобок. Он в это время брился во дворе, приставив зеркало к рукомойнику. В это зеркало он и увидел меня с пистолетом. Я не успел ничего понять, как он со страшным криком: «Стоять! Ни с места!», с выпученными глазами и одной выбритой щекой оказался рядом со мной и вырвал у меня из рук мое оружие. Тут только он сообразил, что это деревяшка, сунул пистолет мне в руки и пробормотал: «Нэлзя так шютить, сынок».
Чего-чего, а оружия на Сахалине хватало. Уже в самом конце войны отсюда выбили японцев. По-моему, особо ожесточенных сражений тут не было, но следов войны было предостаточно. Соседние поселки, например, назывались Гастелло, Боюклы и Смирных, в честь героев, да и наш поселок Леонидово был назван в честь Леонида Смирных, а до этого он назывался Олень. Оставшееся со времен войны оружие свозили на оружейные свалки прямо в тайге. Свалки эти, опутанные колючей проволокой, никем не охранялись, и оружие там потихоньку ржавело. Тем не менее, там можно было найти немало интересного. Поскольку у всякого оружия прежде всего смазывается ствол изнутри и казенная часть, где ходит затвор, ржавеет оружие неравномерно. У нас, например, с братьями был авиационный пулемет с ребристым стволом и японская винтовка «Арисаки» с плоским штыком. Слава богу, что к ним не было патронов, а то мы бы точно попробовали пострелять. Снаружи наше оружие было в меру заржавевшим, но внутренние поверхности стволов и все движущиеся части были в идеальном состоянии. Мы их регулярно смазывали, и они приятно клацали при передергивании затвора. Реально на оружейные свалки ходили ребята постарше, поскольку они располагались далеко в тайге, а у нас там и медведи водились. Места свалок держались втайне от конкурентов и сообщались только закадычным друзьям. Конечно, те, кто их посещал, врали напропалую, что видели, мол, в тайге линию японской обороны, землянки и дзоты, а в тех дзотах скелеты смертников, прикованных к пулеметам. Наверное, были в этих рассказах и частицы правды.
Откуда же это оружие попало к нам? Выменивали у счастливцев на свои нехитрые мальчишеские сокровища, патроны, добавляя серебряные монеты, которые родители давали нам на школьные завтраки. Так потихоньку у нас скопилось целых два цинковых ящика различных патронов, сигнальные ракеты, дымовые шашки, взрывпакеты и много другого ценного имущества. Противогазы были у всех пацанов, и не по одному. Иногда я видел у ребят постарше и настоящее оружие. Так Валерка Дегтярев притащил однажды совершенно новый пистолет какой-то иностранной марки с полным магазином патронов. Необычен этот пистолет был тем, что он был не вороненой стали, а с белым хромированным покрытием. Потом, правда, выяснилось, что пистолет не валеркин, а его старшего 17-летнего брата. У Генки Красникова в стеклянной двухлитровой банке хранились пластинки тротила. На ощупь тротил как темная мутная свечка, горел тусклым пламенем от зажженной спички, но при детонации мог разнести все к чертям.
Понятно, что при таких игрушках недалеко до беды. Обычно на первое мая во дворе школы разводили пионерский костер. Делали это ближе к вечеру, так красивее. Пели пионерские песни и горланили речевки с лозунгами. А время от времени с той стороны, что подальше от дирекции и учителей, подкрадывался очередной хулиган и бросал в костер горстку патронов. Хорошо, если холостые, но иногда мимо уха явственно жужжали пули. В таких случаях директор всех разгонял и обещал разобраться с негодяями. Но в целом никто не пострадал, кажется. Зато у нас была такая забава. Берешь боевой патрон, запиливаешь напильником поперечную борозду, пока не образуется отверстие в несколько миллиметров. Потом нитками привязываешь к гильзе 2-3 спички так, чтобы их головки находились строго у отверстия, закрывая его. С такими игрушками в кармане выходишь на улицу, вынимаешь по одной, чиркаешь привязанными спичками по коробку и бросаешь в воздух. Там оно и бабахает. Но здесь нужна точность: бросишь быстро, а спички, может быть, не успели зажечься или пшикнули и погасли. Но если чуть промедлишь, патрон взорвется у тебя в руке, и пары пальцев как не бывало. Такие случаи были и не раз. Нас бог миловал. Зато в нашем классе учился Колька Ким – классный парень. Один глаз у него был выжжен – разбирал взрыватель от мины. Этот Колька умел совершенно потрясающе рисовать. Что рисуют пацаны в таком возрасте? Конечно, войну. Самолеты, танки, корабли, пушки, солдатиков, разрывы снарядов, клочья, разлетающиеся от врагов. Он тоже рисовал все это, но как!.. Я мог часами наблюдать у него из-за плеча. Как ловко выскакивают и оживают эти фигурки из-под кончика его карандаша. Это было настоящее волшебство. Я понимал, что у меня так не получится никогда.
Первая наша серьезная операция закончилась сравнительно благополучно. Все началось с того, что Генка Красников по кличке Хун Бай притащил откуда-то противотанковую гранату. Это было действительно опасно, и мы это понимали. Предварительно отвинтив ручку с взрывателем, мы брали ее в руки, оценивая тяжесть. Такую кинь – она тебя же и взорвет. Спросили: «Чё делать-то с ней будешь?». –«Рыбу глушить пойдем» – беспечно откликнулся Генка. Пацан он был, конечно, отчаянный. Речка Леонидовка весело журчала совсем рядом. Левый, пологий ее берег занимали корейские огороды, где мы частенько тырили огурцы, переплыв предварительно речку. Наш же, правый берег имел достаточно высокий обрыв. Мы отошли подальше от поселка, чтобы взрыв был не очень слышен. В этом месте река делала поворот, а ниже поворота обрыв переходил в плоскую площадку, густо поросшую кустарником. Именно здесь чаще всего танкисты после учений мыли свои танки. Загонят весь залепленный глиной танк в речку по самую башню, а сами загорают где-нибудь рядышком. Тем временем, горная наша речушка смоет быстрым своим течением всю грязь, и танкисты вылезают из кустов, быстренько завершают мойку, чтобы успеть к ужину в часть. Мы им частенько помогали эти танки мыть. За это получали право доехать в танке до самого парка. Так что в танковой технике мы тоже разбирались неплохо.
Итак, мы подошли к повороту. Вырезали длинное удилище, привязали гранату на крепкой бечевке, а за кольцо прикрепили бечевку потоньше. Затем закрепили удилище, воткнув его в берег обрыва, спустили гранату к поверхности воды, залегли и Генка дернул за тонкую бечевку. Успех рыбалки превзошел все наши ожидания. Дело в том, что мы не заметили, что сразу за поворотом танкисты загнали в воду пару танков для мойки. Когда граната рванула, в воду ушла и часть обрыва, завалив землей эти танки. Ошалевшие танкисты выпрыгивали из зарослей кустарника, не видя под завалом своих машин. Ясное дело, что мы в это время были уже вне пределов видимости. Речка наша быстрая, она тут же смыла рыхлую землю и унесла ее по течению, так что все обошлось благополучно. Правда, особисты дивизии долго еще копали это дело на предмет возможной диверсии японских шпионов.
Однажды, явившись на стрельбище после окончания стрельб для пополнения своих боезапасов, мы обнаружили странные штуковины в районе линии мишеней. Они походили на малогабаритные бомбы, имели утолщенную головную часть цилиндрической формы, переходящую в головной конус. К головной части была прикреплена трубка толщиной с ручку лопаты, и заканчивалось все это хвостовым оперением. Вся эта хреновина была зловеще черного цвета. Еще с полтора десятка таких же бомб валялось вокруг, причем на них не было следов поломок, разрывов или деформаций. Они были, как новенькие. По ценности это превосходило все, что мы имели раньше. Взрываться в руках это, вроде бы, не должно, иначе их не оставили бы так просто после стрельб. Мы осторожненько отвинтили головную часть. Из хвостового цилиндра на ладонь выскользнула небольшая зеленая штучка – явно взрыватель, а в самом цилиндре оказался сквозной канал, переходящий в сопло на самом донышке. Из канала тянуло явным запахом пороховой гари. –Какие-то новые ракеты или реактивные мины,- решили мы.
Счастливые и тяжело нагруженные мы возвратились по своим домам. Нашу долю мы с братом Женькой спрятали в сарае за поленницей дров. Уже через неделю там скопилось около сорока таких бомб. Ребята, у которых отцы артилерриские и пехотные офицеры рассказали тем временем, что никакие это не бомбы, а гранаты от РПГ – ручного противотанкового гранатомета, только что принятого на вооружение. Головная их часть не боевая, а просто болванка, начиненная склеенной пескообразной массой. Так вот изучение новейшей военной техники проходило в нашем поселке весьма оперативно. Только через пару недель, когда поленница дров уменьшилась в размерах, мать, набирая в охапку дрова, увидела наши запасы, бросила поленья и с испугом вбежала в комнату: «Это ваши бомбы?!..». Никакие наши оправдания, что это вовсе не бомбы, а гранаты, и не боевые, а учебные, и что они не взрываются – ничего не принималось во внимание. «Чтобы ваших бомб сегодня же не было в сарае! Отец придет с работы, он вам еще поддаст». Пришлось унести наши сокровища к надежным товарищам, у которых родители не столь бдительны, а тайники более надежные.
Не прошло и трех месяцев, как мы влипли в другую историю. После школы мы обычно не спешили домой, а смывались в спортивный городок танкового полка. Там были полосы препятствий, турники, канаты и много других интересных штуковин. Дорога наша проходила мимо солдатских казарм, но не с фасада, а с обратной стороны. Там когда-то большая площадка была засыпана опилками, но под солдатскими сапогами эти опилки утрамбовались в достаточно твердую массу. Мы же обычно не просто шли, а пинали ботинками какую-нибудь банку или другой подходящий предмет. И вот Валерка Дегтярев, отпасовав мне банку, пнул ее столь сильно, что взрыхлил эти опилки, и из-под них показался заостренный кончик снаряда. Мы подошли поближе, и Валерка извлек снаряд целиком. Он был совсем небольшой, сантиметров 25 длиной вместе с гильзой. Мы определили, что это от авиационной пушки. Копнули носком ботинка, из-под опилок показался второй снаряд. Тут всех охватил настоящий азарт. Мы подыскали вокруг подходящие щепки, металлические полоски, обломки проволоки и бросились лихорадочно разрывать опилки. Уже через час хорошей работы в портфеле у каждого было не меньше пяти снарядов, а у самых удачливых – более десятка. Мы отнесли свои сокровища подальше от чужих глаз, на пустырь и стали их рассматривать и пересчитывать. Гильзы у снарядов изрядно изъедены зеленой плесенью, у некоторых даже порох высыпается. Артиллерийский порох – это особь статья. Он должен гореть быстро и равномерно, поэтому каждая такая порошина представляет собой желтый прессованый цилиндрик, вдоль оси которого проходит насквозь ряд цилиндрических каналов. Горит этот порох – просто загляденье, и никакого дыма.
Порох сожгли, что теперь делать с пулями? Даже на первый взгляд было ясно, что это не простые болванки. В хвостовой части пули были какие-то пояски с насечками, а в донышко впрессовано круглое стеклышко. – «Ясное дело, разрывные» - сказал Колька. Колька был одним из двоих братьев Ивановых, моих однофамильцев, учившихся в нашем «третьем В». Это был пухлощекий крепыш, твердый двоечник и организатор всяких шкод. Лидер, как принято сейчас говорить. Он предложил развести костер и бросить в него все наши боезапасы, а самим отбежать подальше и посмотреть, как бабахнет. Так и сделали. Для верности залегли в траве и стали наблюдать. Сначала костер горел весело, сухие ветки трещали, выбрасывая широкие языки пламени. Снаряды наши однако не взрывались. –«Еще не раскалились. Подождать нужно» - успокаивал Колька. Мы боязливо приподнимали головы над травой, вглядываясь в костер, подниматься было опасно. Потом костер, кажется, прогорел. Наши спины затекли, хотелось домой, в желудках начинало бурчать, однако вставать никто не решался, ибо бабахнуть могло в любой момент.
Колька понял, что авторитет атамана нужно поддерживать, иначе народ не поймет, скажет: «Сдрейфил, пацан». Он поднялся на корточки, оглянулся. Все было тихо. Встал и пошел осторожно к костру, прикрывая лицо портфелем. Костер почти прогорел, головешки едва тлели. Тогда он отбросил портфель в сторону и наклонился над костром, чтобы разгрести угли какой-то подобранной палкой. –«Айда сюда!»- радостно закричал он. И в этот момент рванул первый снаряд. За ним сдетонировал следующий, и в течение 5 минул поднялась такая пальба, что мы все вжались в землю, стараясь слиться с ней, раствориться и спрятаться в ней. Потом наступила абсолютная тишина. Это наши барабанные перепонки оглохли на какое-то время от взрывов. Затем мы судорожно поползли по траве в разные стороны, боясь, что в любую секунду может снова рвануть. Уже метрах в ста от костра мы встали и побежали от ужаса куда глаза глядят, а навстречу нам из воинской части бежали солдаты и офицеры, чихали выхлопными газами бронетранспортеры. Вот мимо пронеслась с воем машина скорой помощи.
Я словно очнулся, остановился, и поток людей увлек меня к тому месту, откуда мы бежали. Любопытство мое преодолело страх. Я протиснулся в передние ряды и успел увидеть только, как безжизненное тело Кольки на носилках грузили в машину. У них не нашлось даже простыни, чтобы накрыть его. В течение многих последующих ночей мне снилась та картина, которая открылась тогда лишь на секунду. Колькино тело было буквально изрешечено осколками, один глаз вытек, живот располосован и обрывки кишок свисали наружу.
Когда я прибежал домой, братья стали тормошить меня с расспросами, видя мое невменяемое состояние и бессмысленно блуждающие глаза. Я не мог ничего говорить и молча забился в угол. Через полчаса уже весь поселок знал, что Иванова убило. Когда на работе матери сказали об этом, она бежала домой, не чуя ног, и только лихорадочно думала: «Которого из них». Прибежав и увидев всех троих живыми, только испуганными, со стоном прислонилась к косяку: «Только не врите, что вы там не были». Нас всех для примера выпороли, а также для того, чтобы снять свой стресс. И мы все трое молчали, не отпирались, не хныкали: «За что?». Дело такое мужское.
На следующий день пацаны обменялись новостями: «Говорят, особисты с милицией и собаками будут ходить по дворам, изымать оружие». У каждого было, что прятать, и расставаться с этим за просто так не хотелось, даже после случившегося. Все понимали: «Просто не повезло пацану. Бывает». Особенно всех смущали эти собаки. Из шпионских фильмов мы знали, что спрятать что-нибудь от них, даже зарыть в лесу – дело безнадежное, следы остаются, запахи и все такое прочее. Их тех же фильмов мы знали, что собаки не могут искать в воде, поскольку вода смывает все запахи. Дождавшись вечера мы с братьями сложили все свое оружие и боеприпасы в мешки из под картошки, пыхтя и отдуваясь потащили хозяйство к речке. Нашли подходящее место, утопили. На берегу напротив сложили пирамидку камней и для верности сделали зарубку на дереве.
Дальнейшая траектория наших военных игр резко изменилась в связи с тем, что родителям нашим дали более просторную квартиру в центре поселка. Мы переехали, разорвались привычные связи, появились новые дружки. Арсенал наш поначалу хранить было негде, и мы оставили его в прежних тайниках, поручив приглядывать верному приятелю. Тем временем в поселке происходили загадочные истории. Например, отпраздновав Новый Год и сняв похмельные явления рассолом, являются наши танкисты на плановые стрельбы. Танки на стрельбище, понятное дело, снежком замело. Откопали танки, смели снег. Глядь, а курсового пулемета, как и не было. Тут надо сказать, что пулемет этот не просто установлен и даже не привинчен - он приклепан к листу лобовой брони. Какие там заклепочки делают, чтобы они выдержали прямое попадание снаряда – сами можете представить. Так что отклепать такой пулемет, даже имея соответствующие инструменты, очень не просто. Потом опять же, если умыкать его с целью продажи и последующего пропития, то кто ж его купит? Его на плечо не положишь, отправляясь на охоту на медведей. Остается одно – диверсия. А кто диверсанты? Тоже ясно – японцы. В крайнем случае, их американцы наняли, поскольку самим им сто верст киселя хлебать до Сахалина, а японцы – они тут, рядом. Конечно, «Чека» поработала. Но ничего определенного не нашла. Солдатиков тех, что на стрельбище дежурили, тоже не сильно наказали, поскольку не ясно, в какой именно день умыкание пулемета произошло. Хотя, вероятнее всего, именно в новогоднюю ночь, когда все в сиську пьяные, и дежурный офицер проверять посты не пойдет, потому как тоже человек, и выпить должен вовремя, не в подворотне, не с солдатами, а как положено – в семье. Но ведь ничего не докажешь, потому как пьяные были все.
А потом, год спустя и вовсе атас случился, когда вся дивизия полтора месяца находилась в состоянии готовности №1. Означает эта готовность то, что дивизия была поднята по тревоге, и полтора месяца офицеры ночевали в казармах. Никому не было позволено даже на минутку домой заскочить. Бабы в панике: «С кем война? С Японией? С Америкой?» - «А хрен его знает, соседка!». Так и жили в напряжении, тем более, что радио и газеты вообще ничего необычного не сообщали. Потом готовность отменили, офицеры по домам, рассказали, чем дивизия все это время занималась.
-А вот прочесывали всю окружающую местность, сопка за сопкой, распадок за распадком. Тут, блин, с военных складов украли больше полутораста ракет, что подвешивают под самолеты для поражения наземных целей. Ракеты те были сверхсекретные, только что поступили на вооружение. Сама ракета небольшая, метра полтора длиной. Два человека запросто могут утащить ее куда угодно.
-Ну и что, нашли?
-Да найти-то нашли. Не все, правда. Меньше ста штук. Они тут недалеко
были спрятаны по распадкам, ветками закиданы. Устроили засады, никто не пришел. Шпионы тоже не дураки. Остальные ракеты так и не нашли. Да и как найти, когда склады стоят все время опечатанные. До обнаружения пропажи их открывали последний раз 3 месяца назад. Не то, что кто украл, даже когда украли – толком установить не смогли. Какие уж тут следы.
Шпионов и диверсантов нашли только к лету. Приходим мы в школу. Урок истории. Вызывают Витьку Сквирского к доске. Витька у нас отличник, председатель Совета отряда, и папаня у него замполит дивизии. Начинает он отвечать бойко, уверенно. А историк ехидненько так его прерывает: «Урок ты, Витя, знаешь, я вижу. Ты лучше расскажи нам, голубь, сколько радиостанций вы в последний раз украли, сколько автоматов? Может, еще что-нибудь интересное». Ну у всех хлебала так и отвисли. Витька стоит и мнется, как двоечник какой, наверное, в первый раз в жизни. На переменке мы его в кольцо взяли: «Давай, выкладывай, чего там было то? Все свои». А он оттолкнул одного, другого и убежал. Даже портфель в классе оставил.
Через день мы уже все знали. Оказывается, все шпионы и диверсанты были свои, местные. А главным шпионом был Хун Бай – Генка Красников. Кличку эту он получил после просмотра фильма про шпионов в солдатском клубе. Там показывали банду каких-то хунхузов, а главарь у них был Хун Бай. Кто они такие были, эти хунхузы, мы толком не знали, но фильм всем понравился. Генка же у нас был заводилой после смерти Кольки Иванова. Потому и прилипла к нему эта кличка. Пулемет тот со стрельбища Генка с парой верных дружков взял. Ракеты, правда, таскали уже полтора десятка ребят, целый месяц, чтобы сильно не надрываться. Потом воровали много и разное. На том и попухли, что бдительность притупилась. А случилось это так.
Летом небольшое стадо коровок пасется сразу же за поселком, и бабы доят их два раза в сутки: один раз на выгуле, а второй – уже в стойле. Вот подоила какая-то баба свою буренку на пастбище, идет с бидонами домой. Подходит к поселку и слышит выстрел из крайнего дома. Сначала испугалась, огляделась – все тихо. Тут любопытство взяло верх, подошла она осторожненько к избе, заглянула в окошко: изба нежилая, в пустой комнате стоит стул. К стулу телефонным кабелем примотана кошка. Мертвая. В кошку и производили тот выстрел, что баба услышала. После всех этих ЧП в поселке жители были предупреждены, чтобы в случае чего подозрительного сразу доложить об этом в комендатуру. Бросила баба свои бидоны и в комендатуру. Минут через 10 дом был оцеплен бравыми ребятами с автоматими Калашникова наперевес. Открывают пинком двери: «Руки вверх! Сдавайся!». А никого нет. Тишина. Все обыскали – пусто. Тут услышали какую-то возню на чердаке. Поднимаются по шаткой лестничке. Первый-то сунул голову в чердачный люк, а ему прямо в лоб смотрит раструб станкового пулемета. Тут и в штаны наложить можно. Однако, все обошлось. На чердаке возились самые малявки. Взрослые ребята давно уже смылись. Стали смотреть, что тут есть – глаза на лоб полезли, форменный арсенал. Пара пулеметов Дегтярева, автоматов Калашникова - штук тридцать, гранат наступательных Ф-1 (в народе – «лимонка») – три ящика, патронов – не меряно, а также портативные радиостанции, сигнальные ракетницы, противогазы, комплекты противохимической защиты... Да разве всего перечислишь!.. Пару лет ребята трудились. Собственно, повязаны были все. Что с того, что у тебя папа замполит? Он же не даст тебе даже свой пистолет пострелять. А тут сходил разок-другой на дело – получай собственное оружие в полное тебе владение, стреляй, сколько хочешь. По колониям пошли наши дружки. Не все, конечно. Если папа замполит, какие-то проблемы решаются. Тем более, что папу тут же переводят в другой округ, и все тихо, как в могиле.
Ну а мне с братьями просто повезло. Переехав в центр поселка, мы уже не относились к банде Хун Бая. Я закончил школу, поступил в мореходку, маманя рассказывала, что Хун Бай уже потом так и не вылазил из тюрем. Но мне кажется, что он не особенно жалеет о том, как все это было и чем кончилось. Военные игрушки воспитывают мужество и стойкость.
Sunnyvale, California. 30 декабря 1999 г.