На краю света. 4

               
     На первое свидание (а это было именно оно, как сразу же почувствовали оба) Ленка пришла на полчаса раньше, чем было назначено. Это никуда не годилось, и, воровато оглядевшись по сторонам, она спряталась за стеклянной дверью магазина. У неё было полчаса (и желательно – ещё пятнадцать минут) на то, чтобы тщательно изучить все канцелярские принадлежности на полках и в витринах. Наименее подозрительным в глазах продавщицы, наверное, выглядело бы рассматривание открыток, и Ленка прилежно принялась перебирать посыпанные блёстками картонные карточки с пышными пионами, дрожащими ландышами и румяными розами. Целая сторона вращающейся каталки состояла из открыток с многозначительными надписями: «Любимому», «Моей девушке» или «Лучшему парню на свете». «Любимый» восседал на блестящей чёрной иномарке, в чёрных же очках, и обладал выдающейся по своей квадратности челюстью. Как положено, по бортику открытки шла канва из цветов и блёсток, а сами буквы сияли золотом. Картинка на «Лучшем парне» была призвана привлечь к себе более романтические души: никакого громилы в очках там не наблюдалось, зато были море, далёкий островок, уютная песчаная отмель на нём и тонкий силуэт тающей в тумане бригантины. Ленка на секунду представила себе, в какую ярость пришёл бы Серёжа, вручи она ему подобную вещь. Ей стало страшно, а потом смешно. А вот если бы ей подарили одну из этих открыток, пусть даже самую банальную, вон с той нескромной блондинкой в розовом… ох, нет! – лучше ничего, чем с такой вот блондинкой! «Надо быть проще, мать, - вспомнились почему-то слова Вари. – Ты непроста, и поэтому ты одна». Ленка развернула крылья открытки и прочитала: «Любимая моя, скучаю без тебя. Жить не могу ни дня – Я так люблю тебя!». Странно, но строчки, от которых её бы прежде затрясло и разорвало на мелкие кусочки, вызвали только кроткую улыбку: Ленка всей душой принимала нехитрую искренность их безымянного автора.
     Краем глаза она покосилась на дверь, из которой прекрасно  просматривались улица, фонарь, аптека и… изящный козырёк картинной галереи: Серёжи ещё не было. Конечно, не было! Без двадцати одиннадцать мог прийти только какой-нибудь идиот, вроде неё. Ленку в который раз за это утро обожгло двумя волнами стыда… Так! Что же открытки? 
- Вам помочь? – окликнула её женщина-продавец.
- Спасибо, не надо…
     Ну чем, чем она могла помочь?! Ей – гладиатору, обречённому на смерть? Ленка поняла, что в этой схватке она заранее проиграла: поняла ещё утром, проснувшись с рассветом, (да что там проснувшись! – без цели пробродив по дому всю ночь); не удержав себя дома на лишние полчаса, выпорхнув из троллейбуса и не сумев замедлить шаг... «И всё-таки хорошо, что я успела спрятаться…», - подумала Ленка, и последняя капля гордости испарилась без следа: прямо напротив двери магазина, на другом берегу шоссе, в пролетающих облаках разгоняющихся автомобилей стоял он.
      Её поразила Серёжина причёска: невиданная, смешная - если бы была не на его голове, - вздыбленная под Элвиса. И весь он казался каким-то таким же, вздыбленным и под Элвиса: нервно переминался с ноги на ногу, то и дело поглядывал на дисплей мобильного, одёргивал голубоватую вылинявшую джинсовку. Ленке хватило секунды, чтобы заметить всё это, и, стараясь идти как можно легче, как можно непринуждённей и красивей, она бросилась в шумную реку шоссе. Телефон заверещал, выдав на экран разрывающую сознание надпись «ОН». Перебежав по переходу, как по спасительным камешкам брода, слегка балансируя и оступаясь, своей обычной, точно не чувствующей землю походкой, она перешла к нему. Остановилась, зачем-то развела руками, улыбнулась в ответ на его улыбку – обезоруживающую, огромную, во все зубы и, конечно же, во всё сердце.
- А я думал, может, ошибся со временем, - указывая на телефон, сказал Серёжа.
- Да нет. Я и опоздала-то на пять минут, - пряча глаза, ускользнула в своё подводное царство Ленка.
- Не передумала? – он кивнул в сторону галереи. – Ты, правда, любишь живопись, или… так?
     «Я тебя люблю», - захотелось сказать Ленке, но она собралась и погасила взгляд, ответив:
- Я же в художке училась. Конечно, люблю.
- А я разлюбил, - признался Серёжа, пропуская её вперёд. – Видно, в детстве насытился. Мать скупала всё что можно: фотографии, художественные альбомы, буклеты. Пичкала меня репродукциями…
- И ты рисовал?
- Рисовал. – Он расплатился с кассиром и помог Ленке взобраться на ступеньку парадной лестницы. – Дичь какую-то: леса, деревья. Всё густо-зелёным.
- А! Зелёнкой из банки? – Ленка усмехнулась, вспомнив, как ругали их в школе за «марганцовку» и «зелёнку».
- Ну, вроде того… Потом быстро забросил. Надоело.
       Они поднялись на второй этаж и вошли в просторный зал с картинами местного художника. Это был хороший художник, которому особенно удавались осенние цветы и чуть тронутые временем женские лица. Пейзажей у него почти не было, будто он сдавался, уступал их землякам, щедро выставляющим на всенародное обозренье так легко узнаваемые всеми степи, заливные луга под низким, сердито скучившимся небом и жёлтые сквозные соснячки. Серёжа остановился перед небольшим печальным полотном, изображавшим комнату в деревенской избе.
- «Ветераны», - прочёл он. – А где же они?
- Это, как в Карлсоне: очень одинокий петух. А петуха-то лиса съела.
- Да… А их, по ходу, съела война. Вон, смотри! – он указал на верхнюю часть картины: на стене комнаты висели фотографии двух молодых мужчин в военной форме. В комнате никого не было. На деревянном столе стояли зелёный фаянсовый бокал, графин, коробок спичек, лежали стариковские очки с толстыми стёклами, пачка потрёпанных журналов. На пружинистой узкой койке ворохом валялось старое тряпьё, на прикроватной тумбочке – пузырьки с лекарствами. В открытую дверь виднелась спускающаяся с бугра тропинка.
- Это сыновья, - тихо сказала Ленка.
- Или братья… Нервный старик тут живёт, сердце у него шалит, а лекарства самые простые. На дорогие - пенсии не хватает. Слушает радио…
- И читает газеты. Не видишь, как называется? – Ленка прищурилась.
- А ты сама не видишь?
- Я близорукая.
- Плохо. Надо носить очки.
       Ленка посмотрела на него умоляюще.
- Вижу… «Труд».
- О! Мой дедушка его выписывал. Только «Труд». До последних дней.
- Ну, коммунист… А вот тоже картина в этом духе. – Серёжа перешёл влево, пропустив череду натюрмортов. – «Одна». Хорошее название.
       С полотна на них взглянула ещё нестарая женщина, воссозданная иконописно и в то же время просто: удлинённая фигура, печально опущенной дужкой – покатые плечи, русые с седыми прядями волосы жидкого «хвоста», сползшая на плечи косынка. Черты её лица не отличались ровно ничем особенным: «бабушка, мама, я…», - подумала Ленка. Коричневая кофта, такие же колготы, тёмно-синяя юбка, калоши, ещё носки. А на дворе лето. И такая же пустая комната за спиной, и такие же фотокарточки на стене. И ещё – этого Серёжа не заметил – пустая, но почему-то неубранная со стола, чего-то ждущая ваза.
- Ненавижу слово «одна», - с чувством сказал он. – Такая не должна быть одна. Я бы их всех – ууу…
       Кем были эти «все», которым он только что погрозил кулаком, Ленка до конца не понимала: убившими сыновей и мужа немцами, или не знающими жалости «своими», завистливыми соседями или лихими бандитами с большой дороги межвекового безвременья – «они» могли быть кем угодно. И Ленке стало тепло от Серёжиного присутствия рядом.
- Здравствуй, Сергей Васильич! – внезапно прервала их размышления доселе неподвижно сидевшая в углу комнаты женщина. «Почти такая, как на картине»,  - подумалось Ленке.
- О-о-о! Надежда Николавна, здравствуйте! – обернувшись на зов и узнав её, шагнул на встречу Серёжа. – Работаете тут?
- Давно уж. А ты не заходишь! Учишься ещё?
- Да… вот тут рядом, - он неопределённо вскинул руки. – Заканчиваю.
- С красным дипломом?
- С кра-а-асным.
- Ну, молодец. С красным дипломом, с золотой медалью. В аспирантуру пойдёшь?
- Да вот, пробую… Один экзамен уж сдал. Но боюсь, диссертацию не потяну.
- Потянешь! – вмешалась Ленка.
        Надежда Николаевна окинула её весёлым, но каким-то лёгким и совсем не женским, нелюбопытным взглядом.
- А работу нашёл?
- Ищу. Но не знаю, смогу ли?
- Сможешь! – ещё раз вмешалась Ленка, восторженно заглядывая ему под ресницы.
- Что же он – всё сможет, по-вашему? – обратилась к ней Надежда Николаевна. - Как супермен?
- Лучше! – одновременно краснея, ответила Ленка. И Серёжа ответно побурел.
- Ну, Бог с вами, молодёжь, - улыбнулась женщина, - вы приходите почаще. На следующей неделе маринисты будут.
- Какие же маринисты? – изумился Серёжа. – У нас и моря нет.
- Моря нет, а картины – есть, - ответила Надежда Николаевна и присела, опустив глаза обратно в спицы.
- Наша бывшая соседка, - пояснил Серёжа. – Работала с матерью в школе. Изо преподавала, теперь вот в город перебралась.
      Ленка молча кивнула и задумалась о том, как это: оставить вот такой дом в деревне, где по весне бело от черёмухи и яблонь, где ветер в занавесках, а сон стережёт комарик, где можно сбросить после работы туфли, вынуть шпильки из строгой учительской причёски и в чём-то ситцевом, простом сесть на прогретый за день порожек, опустить ступни в податливую муравку... Поменять всё это на городской одинокий угол, ничего не выращивать, кроме кустика чайных роз у подьезда, по субботам протирать тряпкой каменный пол в общем коридоре, а по воскресеньям ходить на базар – искать там первую зелень, солёные семечки, душистое масло «как в деревне».
- Ну, не пожалела, что пошла? – спросил Серёжа, выходя из галереи на воздух, где их тут же обступил тревожный уличный гул.
- Что ты! Мне очень… Очень понравилось. Не знаю, что говорится в таких случаях… В общем, было здорово!
- Ну, в другой раз можно и поинтересней что-нибудь придумать.
      «С тобой – что угодно», - говорили её глаза, лучась благодарной лаской. И он без труда читал это, понимал, улыбался в ответ. Хотелось быть и быть вместе ещё: шагать по улицам, стараясь не потеряться в самой сутолоке рабочего дня, вглядываться в небо, встречать по дороге общих знакомых и смущённо краснеть - «нет, что вы, мы просто друзья!». Но поводов не расставаться, в сущности, тоже не было, и Ленка заспешила к троллейбусу,   как нарочно, с оленьей быстротой летящему параллельно счастью.