Кто не знает, что такое кровная месть?! Каждый мальчишка в любом дворе, даже в если он родился и живет в сибирской глуши, вдалеке от заснеженных вершин Кавказа и жаркой Сицилии, знает что такое кровная месть! Когда кто-либо произносит эту фразу вслух, кровь вскипает даже в жилах стариков и меланхоликов местного разлива...
Этого кота в нашей семье любили все. И все от души огорчились его кончине.
Никто не мог припомнить откуда и когда этот котенок появился у нас, но все помнят отчего к нему прицепилась эта, странная для кошачьего племени, кличка, а точнее имя - Интеллигент...
Поведение этого сиамца, обладавшего, кстати, всеми признаками этой экзотической породы, в чём-то напоминало нам мягкие, вежливые манеры расконвоированных заключенных из контингента "политических" обитателей нашего поселка расположившегося в распадке, в прямой видимости от зоны одного из лагерей Севлага. Моя сердобольная бабушка Галя незлобливо-иронично, огульно величала их всех "ентилихенцией".
Этот рослый кот с двумя суставами на хвосте и характерным окрасом, как-то стеснительно и смущенно мог уступить место подле своей миски любому, случайно забрёдшему в наш двор, котёнку, который в голодной бестолковой наглости отталкивал его от его же миски.
Мне, ещё маленькому пацанёнку, он ни разу не сделал больно, ни разу он не ответил кошачьей реакцией на мои, не всегда правильные, “ласки”.
Никто из местных жителей, бывавших у нас, не мог понять или оправдать этого его поведения. В тех суровых местах отношение к пище было строгим, и люди, отчего-то, непроизвольно переносили это на поведение нашего кота, странной для этих мест породы. Уступать свою долю положенного тебе по праву провианта считалось неправильным и, по крайней мере, глупым.
Интеллигент вырос и жил в летний период своей, только ему интересной и подконтрольной, по-своему насыщенной кошачьей жизнью. Масштабы "этой жизни" стали нам известны гораздо позже. Как и любой настоящий кот, он гулял сам по себе, снисходительно принимая проявления нашей любви в виде поглаживаний и подкармливаний чем-нибудь вкусненьким. За долгую зиму он изменялся до неузнаваемости. Спал он обычно в "топочной", расположившись прямо на угольной куче, отъедался и прибавлял в весе за зиму почти в два раза.
С весенним потеплением он преображался и исчезал на длительные периоды времени. Возвращаясь к своей миске, обычно выставленной подле крыльца, он производил впечатление другого, чуждого устоявшемуся у нас за зиму образу, животного.
Он жил в своей собственной стране, в которой не было политических партий и государственных границ, а кодекс кошачьей чести, с поправкой на накал страстей, заменял все писаные законы!
Порванные уши и незарубцевавшиеся шрамы на холке делали его облик далеко не "интеллигентным". В человеческой проекции, его облик можно было сравнить с обликом старого урки, ну а если выражаться более литературно, с обликом старого пирата. За короткое лето он успевал сбросить всё накопленное за зиму и терял в весе вдвое. Часто, c трудом добравшись до нашего крыльца после своих батальных похождений, он просто в изнеможении лежал подле своей миски, не в силах даже употребить пищу. Отлежавшись и зализав раны, он опять уходил в рейд по окрестностям. Самоутверждение в его котячьей среде обходилось ему очень дорого...
Пожилой, cедой старик - наш сосед Иван Иванович, сидел на нашей кухне и взволнованно, явно нервничая, гневливо жаловался нам на нашего кота. У него тряслись губы, и старчески дрожал голос. Интонации его были негодующими и обвинительными. Иван Иваныч был в прошлом лагерным охранником, пенсионером из местных "кержаков".
В голосе его звучала кровная ненависть. Он постукивал по полу тростью, которую сжимал в узловатых старческих руках.
Его характеристики этого животного, находящегося в нашей юрисдикции, были явно не лестными, что очевидно, в его понимании вопроса, бросало тень на всю нашу семью. Наш Интеллигент драл рыжего соседского кота и отбивал у него кошек!
Маневренность Ивана Иваныча уже не позволяла ему оперативно вмешиваться в конфликт животных, но активная жизненная позиция, а также своеобразное чувство социальной справедливости и жалости к собственному коту, явно проигрывавшему эту битву, не позволяло ему оставаться равнодушным наблюдателем. Он грозился, взывал и требовал, словно выступал на заседании месткома.
Не решаясь засмеяться вслух, мы с мамой терпеливо слушали его гневные сентенции и тирады. Всё-таки он был нашим соседом! Из его речей мы с удивлением узнали о "безобразиях" творимых нашим Интеллигентом на соседних территориях. Интеллигент гонял соседских котов немилосердно.
Наконец, стуча сучковатой самодельной палкой по доскам нашего крыльца, Иван Иваныч удалился, что-то продолжая бормотать себе под нос. Что-то недоброе осталось в нашем дворе после его ухода.
Что нам следовало предпринять? Предостеречь нашего кота? Внушить нашему Интеллигенту правила приличного поведения в его среде обитания нам не представлялось возможным... Я прижал его к себе, чувствуя как бьется его сердечко, и попытался было что-то сказать ему, но в ответ встретил только взгляд полный искреннего непонимания.
Спустя неделю, наш кот загрыз - таки кота Иван Иваныча в честной схватке. Но, в завершении этой битвы, бывший "вертухай" все же успел вмешаться и достал Интеллигента своей клюкой…
Интеллигент приполз к нашему крыльцу на передних лапах и лег на привычное место возле своей миски. Мы надеялись, что всё обойдётся, но, очевидно, у него был повреждён позвоночник. Умер он на следующий день.
Иван Иваныч приходил в тот день и долго стоял у нашей калитки, постукивая своей палкой. Моя мать не вышла к нему. Она плакала в дальней комнате.
А.И.
20.08.13.