Портрет И.А.Бунина и В.Н. Муромцевой-Буниной.
Годы военные и послевоенные.
Я обещала рассказать о небольшом разночтении в книге, касающегося семьи Георгия Иванова и Ирина Одоевцевой.
Больше всего упрёков было адресовано им именно за их образ жизни в военные годы в Биаррице, сначала в неоккупированной зоне, позже ставшей оккупированной. Чем же так досадила эта супружеская пара своим коллегам и даже прежним друзьям? Никого не выдавали, никого не предавали, никому особенно не прислуживали. Просто жизнь этой талантливейшей четы в военные годы слишком уж разительно отличалась от той, которую вели почти все их друзья и коллеги.
Они уехали в Биарриц,будучи состоятельными людьми, имея там свой дом и могли позволить себе, пока бомбёжка и воровство не уничтожило всё их достояние, вполне безбедную жизнь. Распространился слух, что они там пребывали в дружбе с немецкими офицерами, вели шикарную светскую жизнь, танцевали на балах и так далее.
В своей талантливо написанной книге А.Арьев* убедительно опроверг этот вымысел, тягчайшим образом отразившийся на послевоенной судьбе Иванова и Одоевцевой.
В довершение ко всему Иванов стал печататься в «Советском патриоте» - послевоенной газете, название которой говорит само за себя, и вдрызг разругался со своим ближайшим другом Адамовичем (его работа «Конец Адамовича», опубликованная в журнале «Возрождение» в 1950 году № 11, воспринималась как пощёчина, независимо от того, насколько она справедлива) за его просоветские позиции в первые послевоенные годы.
В узком эмигрантском кругу всё это не могло остаться без последствий.
Вот свидетельство Веры Николаевны Буниной* - человека безупречно честного и объективного.
В письме к Зурову* от 11 марта 1948года она пишет: «Я очень рада, что пожила с ними ( то есть с Георгием Ивановым и Одоевцевой, в русском доме в Жуан-ле-Пен) иначе тоже осуждала бы их за то, чего они не делали».
Ужасающая бедность, немыслимый контраст с предыдущими этапами жизни - была слишком суровым наказанием для этих двух поэтов первой величины. Их приютил под конец жизни Иванова, не благоустроенный «старческий» дом для русских эмигрантов, каких было немало. В феврале 1955 года им пришлось переехать из Парижа в «богомерзкий» Йер, в «интернациональный» дом «Босежур».(В переводе-«Красивое место»). Это попросту ночлежка для нищих и убогих оказалась для них адом, где они пребывали в обществе других обитателей, главным образом «красных» испанских беженцев.
Выдающиеся представители русской эмигрантской культуры, уже разделённые к этому временм приверженностью к разным политическим и идейным позициям объединились в одной благородной акции. Они забыли обо всех разногласиях, когда речь шла о самом существовании товарища по профессии и судьбе. Они написали:
«Мы, нижеподписавшиеся друзья и почитатели поэта Георгия Иванова, находящегося временно в очень тяжёлых материальных условиях, обращаемся к русским людям с просьбой оказать ему помощь. Мы считаем, что помощь Георгию Иванову- общее дело русской эмиграции. Георгий Иванов не только большой поэт, но он еще единственный и последний представитель «Серебряного века»русской поэзии. Кроме него осталась в живых только Анна Ахматова. Всех остальных постигла так или иначе преждевременная смерть. Они все как бы подтверждают слова Волошина: «Страшен жребий русского поэта». Мы, русские люди, сохранившие духовную независимость, считаем своим долгом постараться защитить Георгия Иванова от этого «страшного жребия», протянув ему, пока еще не поздно, руку помощи.Талант Георгия Иванова находится в зените своего расцвета, но нужда и болезнь не только мешает ему выявиться в полной мере, но грозит самой жизни поэта».
Письмо подписали И. Бунин,Б. Зайцев, А. Ремизов, Н.Теффи, А.Бенуа, С.Маковский, А. Керенский, Ю. Одарченко, Б. Кохно, С Шаршун, К. Терешкович, Н. Оболенский, Н. Вырубов и другие.
Оценка поэзии Г.Иванова.
«Лирике Иванова свойственна ясность, мысль развивается в полярных противоположениях. Она отмечена возрастающим негативизмом. Часто встречаются у Иванова стихи о поэте и поэзии, художественное обращение к другим поэтам. Сомнение примешивается здесь к стремлению осознать самое существенное в жизни и поэтическом творчестве.»
Вольфганг Казак.
«Автор сам ни в чем не виноват, и я не берусь решить, можно или нельзя издавать книги таких стихов. В пользу издания могу сказать, что книжка Г. Иванова есть памятник нашей страшной эпохи, притом - один из самых ярких, потому что автор - один из самых талантливых среди молодых стихотворцев. Это - книга человека, зарезанного цивилизацией, зарезанного без крови, что ужаснее для меня всех кровавых зрелищ этого века; - проявление злобы, действительно нечеловеческой, с которой никто ничего не поделает, которая нам - возмездие.» А.А. Блок.
Несколько стихотворений Г.Иванова.
Строфы века. Антология русской поэзии.
Сост. Е.Евтушенко.
Минск, Москва: Полифакт, 1995.
А люди? Ну на что мне люди?
Идет мужик, ведет быка.
Сидит торговка: ноги, груди,
Платочек, круглые бока.
Природа? Вот она природа -
То дождь и холод, то жара.
Тоска в любое время года,
Как дребезжанье комара.
Конечно, есть и развлеченья:
Страх бедности, любви мученья,
Искусства сладкий леденец,
Самоубийство, наконец.
* * *
Беспокойно сегодня мое одиночество —
У портрета стою — и томит тишина...
Мой прапрадед Василий — не вспомню я отчества —
Как живой, прямо в душу глядит с полотна.
Темно-синий камзол отставного военного,
Арапчонок у ног и турецкий кальян.
В заскорузлой руке — серебристого пенного
Круглый ковш. Только, видно, помещик не пьян.
Хмурит брови седые над взорами карими,
Опустились морщины у темного рта.
Эта грудь, уцелев под столькими ударами
Неприятельских шашек,— тоской налита.
Что ж? На старости лет с сыновьями не справиться,
Иль плечам тяжелы прожитые года,
Иль до смерти мила крепостная красавица,
Что завистник-сосед не продаст никогда?
Нет, иное томит. Как сквозь полог затученный
Прорезается белое пламя луны,—
Тихий призрак встает в подземельи замученной
Неповинной страдалицы — первой жены.
Не избыть этой муки в разгуле неистовом,
Не залить угрызения влагой хмельной...
Запершись в кабинете — покончил бы выстрелом
С невеселою жизнью,— да в небе темно.
И теперь, заклейменный семейным преданием,
Как живой, как живой, он глядит с полотна,
Точно нету прощенья его злодеяниям
И загробная жизнь, как земная,— черна.
* * *
Было все - и тюрьма, и сума,
В обладании полном ума,
В обладании полном таланта,
С распроклятой судьбой эмигранта
Умираю...
* * *
В ветвях олеандровых трель соловья.
Калитка захлопнулась с жалобным стуком.
Луна закатилась за тучи. А я
Кончаю земное хожденье по мукам,
Хожденье по мукам, что видел во сне —
С изгнаньем, любовью к тебе и грехами.
Но я не забыл, что обещано мне
Воскреснуть. Вернуться в Россию — стихами.
* * *
В комнате твоей
Слышен шум ветвей,
И глядит туда
Белая звезда.
Плачет соловей
За твоим окном,
И светло, как днем,
В комнате твоей.
Только тишина,
Только синий лед,
И навеки дна
Не достанет лот.
Самый зоркий глаз
Не увидит дна,
Самый чуткий слух
Не услышит час —
Где летит судьба,
Тишина, весна
Одного из двух,
Одного из нас.
* * *
В середине сентября погода
Переменчива и холодна.
Небо точно занавес. Природа
Театральной нежности полна.
Каждый камень, каждая былинка,
Что раскачивается едва,
Словно персонажи Метерлинка
Произносят странные слова:
- Я люблю, люблю и умираю...
- Погляди - душа как воск, как дым...
- Скоро, скоро к голубому раю
Лебедями полетим...
Осенью, когда туманны взоры,
Путаница в мыслях, в сердце лед,
Сладко слушать эти разговоры,
Глядя в празелень стоячих вод.
С чуть заметным головокруженьем
Проходить по желтому ковру,
Зажигать рассеянным движеньем
Папиросу на ветру.
* * *
В тринадцатом году, ещё не понимая,
Что будет с нами, что нас ждёт,-
Шампанского бокалы подымая,
Мы весело встречали - Новый Год.
Как мы состарились! Проходят годы,
Проходят годы - их не замечаем мы...
Но этот воздух смерти и свободы,
И розы, и вино, и счастье той зимы
Никто не позабыл, о, я уверен...
Должно быть, сквозь свинцовый мрак,
На мир, что навсегда потерян,
Глаза умерших смотрят так.
* * *
В широких окнах сельский вид,
У синих стен простые кресла,
И пол некрашеный скрипит,
И радость тихая воскресла.
Вновь одиночество со мной...
Поэзии раскрылись соты,
Пленяют милой стариной
Потертой кожи переплеты.
Шагаю тихо взад, вперед,
Гляжу на светлый луч заката.
Мне улыбается Эрот
С фарфорового циферблата.
Струится сумрак голубой,
И наступает вечер длинный:
Тускнеет Наварринский бой
На литографии старинной.
Легки оковы бытия...
Так, не томясь и не скучая,
Всю жизнь свою провел бы я
За Пушкиным и чашкой чая.
* * *
Вновь с тобою рядом лежа,
Я вдыхаю нежный запах
Тела, пахнущего морем
И миндальным молоком.
Вновь с тобою рядом лежа,
С легким головокруженьем
Я заглядываю в очи,
Зеленей морской воды.
Влажные целую губы,
Теплую целую кожу,
И глаза мои ослепли
В темном золоте волос.
Словно я лежу, обласкан
Рыжими лучами солнца,
На морском песке, и ветер
Пахнет горьким миндалем.
* * *
Все образует в жизни круг -
Слиянье уст, пожатье рук.
Закату вслед встает восход,
Роняет осень зрелый плод.
Танцуем легкий танец мы,
При свете ламп - не видим тьмы.
Равно - лужайка иль паркет -
Танцуй, монах, танцуй, поэт.
А ты, амур, стрелами рань -
Везде сердца - куда ни глянь.
И пастухи и колдуны
Стремленью сладкому верны.
Весь мир - влюбленные одни.
Гасите медленно огни...
Пусть образует тайный круг -
Слиянье уст, пожатье рук.
* * *
Все представляю в блаженном тумане я:
Статуи, арки, сады, цветники.
Темные волны прекрасной реки...
Раз начинаются воспоминания,
Значит... А может быть, все пустяки.
...Вот вылезаю, как зверь, из берлоги я,
В холод Парижа, сутулый, больной...
«Бедные люди» — пример тавтологии,
Кем это сказано? Может быть, мной.
* * *
Все чаще эти объявленья:
Однополчане и семья
Вновь выражают сожаленья...
"Сегодня ты, а завтра я!"
Мы вымираем по порядку -
Кто поутру, кто вечерком
И на кладбищенскую грядку
Ложимся, ровненько, рядком.
Невероятно до смешного:
Был целый мир - и нет его.
Вдруг - ни похода ледяного,
Ни капитана Иванова,
Ну, абсолютно ничего!
Примечания:
АРЬЕВ АНДРЕЙ ЮРЬЕВИЧ.
(1940, Ленинград) — советский и российский литературовед, литературный критик, прозаик.
Являлся составителем собрания сочинений Сергея Довлатова и комментатором его произведений; был в дружеских отношениях с Довлатовым, опубликовал воспоминания о нём. Автор ряда статей о творчестве Владимира Набокова. Автор книги «Жизнь Георгия Иванова. Документальное повествование». Член жюри премии «Северная Пальмира». Проживает в Санкт-Петербурге.
Филолог, журналист, сотрудник радио «Свобода» Иван Толстой охарактеризовал Арьева как «стойкого поклонника петербургского типа культуры».
ЗУРОВ ЛЕОНИД ФЁДОРОВИЧ
( 1902 год — 1971) — русский писатель-прозаик, мемуарист. Наследник архива И. А. Бунина.
Печатался с 1925 года. В 1926 года направлен в Париж на Российский зарубежный съезд делегатом от русской студенческой молодёжи, где поддерживал монархистов. В 1928 году вышла первая книга «Кадет», получившая похвальный отзыв Ю. И. Айхенвальда, и впоследствии других литературных критиков. В январе 1929 года была опубликована статья И. А. Бунина «Леонид Зуров». В ноябре 1929 году по приглашению И. А. Бунина переехал из Риги во Францию. С ноября 1929 года жил в Грассе и в Париже. Наследник архива И. А. и В. Н. Буниных.
МУРОМЦЕВА ВЕРА НИКОЛАЕВНА
(в замужестве Бунина (1881, Москва - 1961, Париж, Франция) — жена Ивана Алексеевича Бунина, переводчица, мемуаристка, автор литературных статей, книг «Жизнь Бунина» и «Беседы с памятью».
10 апреля 1907 года Вера Николаевна и Иван Алексеевич отправились в первое свое путешествие. Для всех родных, близких и знакомых они стали мужем и женой. В гражданском браке они жили ещё долго. Только во Франции, в 1922 году, они обвенчались.
Египет, Сирия, Палестина, Греция, Турция, Италия, Швейцария, Германия, Франция … Одно путешествие сменялось другим, потом третьим… Почти целых двадцать лет они вели кочевой образ жизни. Осели они в Грассе — в небольшом городке на юге Франции.
«Я… вдруг поняла, что не имею права мешать Яну ( так назвала Вера Николаевна Ивана Алексеевича Бунина ) любить, кого он хочет… Только бы от этой любви было ему сладостно на душе… Человеческое счастье в том, чтобы ничего не желать для себя… Тогда душа успокаивается, и начинает находить хорошее там, где совсем этого не ожидала…»
Неутомимая и неистощимая отзывчивость, простота, доброта, скромность, но в то же время царственность и свет, который исходил от всего её облика — так описывали её современники. В одном письме к Вере Муромцевой-Буниной Марина Цветаева написала: „Вера Муромцева“. „Жена Бунина“. Понимаете, что это два разных человека, друг с другом незнакомых»
«„Вера Муромцева“ — моё раннее детство… Пишу „Вере Муромцевой“, ДОМОЙ…» — напишет Марина Цветаева в одном из писем к Вере Муромцевой.
Для Цветаевой «Вера Муромцева» — это олицетворение жизни московского дворянства на стыке веков.
Мемуарист Василий Яновский писал о Вере Буниной: «Это была русская („святая“) женщина, созданная для того, чтобы безоговорочно, жертвенно следовать за своим героем — в Сибирь, на рудники или в Монте-Карло и Стокгольм, все равно! … Она принимала участие в судьбе любого поэта, журналиста, да вообще знакомого, попавшего в беду, бежала в стужу, слякоть, темноту…»
Продолжение- http://www.proza.ru/2013/08/31/737