ГЛАВА 7.
ТАНЕЦ С ЛЕНТОЙ.
Настал август, и Стасик… сорвался.
Нет, на этот раз не сбегал, не подводил группу, начальство или друзей, не злил компетентные органы. Нет. Загулял открыто. С практиканткой Лизой.
Она, едва появившись в бюро, не сводила с него глаз, замирая, следила за сильными руками и мощным накачанным телом, пылала нежным фарфоровым личиком истинной блондинки.
Миниатюрная, с идеальной тоненькой фигуркой, белокожая, с ярким румянцем, голубоглазая, с тёмными густыми, такими длинными ресницами, с маленьким аккуратным носиком, алыми губками-бантиками и… волшебными белокурыми локонами волос почти до пояса! Кукла, да и только.
Не мудрено, что кличка, брошенная на первой же летучке Стасом: «Мальвина», навсегда приклеилось к девушке.
…Он сидел в то утро понурый и подавленный в дальнем углу кабинета для совещаний, низко опустив голову, когда начали стекаться сотрудники, коллеги, практиканты и наставники. Стасик не заметил какого-то нездорового ажиотажа в коллективе, не первый час гудящего и волнующегося. Не обратил внимания и на то, что вокруг одной девушки крутятся все мужчины, какого бы возраста и семейного положения они ни были, всячески опекают, чуть ли не носят на руках, а попроси, и с ложечки бы кормили!
Виктор Иванович громко хохотал до слёз, журил престарелых ловеласов и взывал к молчащему Стасу сквозь смех сотрудников и сотрудниц:
– Станислав! Минаев! Очнись! Хоть ты им покажи, как надо обходиться с новенькой коллегой и девушкой. Докажи, что все они слабаки и слюнтяи, коль не могут держать руки и мысли в узде, раз так у всех прут их козлиные инстинкты со всех щелей!
Хохот пары десятков мужских глоток заставил сидящую возле стола девочку ниже опустить чудную головку в белых тугих локонах, чем стала ещё больше похожа на грустную фарфоровую куколку.
– Знакомься, Стас: Елизавета Баринова из Ленинграда, выпускница московского МГИМО. Попросилась к нам на год на маршруты. До этого «ходила» по «Северной Короне». Теперь вот, сюда приехала, на настоящую работу. Будешь её новым наставником – доверяю новенькую только тебе!
Хмурый парень встал из угла, куда забился с дикой головной болью после двух суток пьянки – всё труднее становилось терпеть прилипчивую любовь Настёны. Выпрямился во весь немалый рост, расправил богатырские плечи, хрустнул суставами, надменно окинул хохочущих коллег смурой физиономией, расплылся в кривой нахальной улыбке.
Под непрекращающиеся шутки и похабные смешки мужской части коллектива подошёл к столу. Остановившись напротив девушки, не приглядываясь особо, протянул руку для приветствия, желая поскорее закончить балаган.
«Быстрее бы вышли на воздух эти смехачи! Устроили выездной цирк, ей-богу!»
Лиза, начав поднимать взгляд от пола, скользила по мужской фигуре снизу вверх, смотря на дорогую обувь, добротные брюки английского костюма, и, чем выше поднимала глаза, тем сильнее бледнела.
«Боже! Кто этот Аполлон? Что? Это мой новый наставник? С такой роскошной фигурой, накачанной и мощной? С таким красивым мужественным лицом и большими, грустными, беззащитными серыми глазами? А губы… Ой, Лизка… ты пропала. Сразу и навсегда. Бедная ты бедная, Лиза!»
Очнувшись, заметила, что парень всё ещё стоит с протянутой рукой. Судорожно вздохнула и, замерев душой и дыханием, вложила задрожавшую маленькую ручку в его ладонь.
Он совсем о другом думал в тот момент, действовал «на автомате». Лишь когда малюсенькая ручка-рыбка, тоненькая и трепетно дрожащая, прохладная и нежная, нырнула и утонула его горячей лапище, очнулся. Передёрнулся, удивившись до предела, и, в конце концов, распахнул глазищи. Внимательно посмотрел сверху на узкое, поднятое навстречу личико, обрамлённое тугими белыми локонами длинных волос.
– Мальвина! – выдохнул.
До отказа выпучил глаза на невиданный доселе призрак, сидящий на стуле.
Грохот двадцати лужёных глоток содрогнул стены кабинета, распахнул рамы окна, звякнув стёклами, раскрыл дверь в коридор, тут же привлеча на шум работников из бухгалтерии, кадрового отдела и техперсонал в спецовках из дежурки.
– Я Лиза… – проблеяло сине-белое приведение.
– Мальвина, и точка! Я начальник, это приказ!
Справившись с изумлением, держа лицо и эмоции под жёстким контролем, Стас строго и серьёзно посмотрел в невероятную лазурь больших девичьих глаз в волшебных длинных ресницах.
– Обойдёмся простым рукопожатием или можно поцеловать?
Его тихий, рокочущий голос с каждым словом становился всё сиплее, приобретя тембр рычания и хрипа, и был едва слышен за мощной завесой всеобщего непрекращающегося ржача.
– Можно, – промямлило существо в дорогущем бело-синем костюмчике именитой марки, так ей идущем и красящем необычайно.
«Кукла и есть!» – хмыкнул снисходительно.
Воспользовавшись моментом, медленно и торжественно встал на одно колено. Смотря неотрывно в райские лазурные берега, притянул за предплечья тоненькую девочку и поцеловал. По-настоящему. По-мужски. По-взрослому.
Ржач как отрезало!
Мгновенно повисла такая потрясённая тишина, что было слышно, как во дворе льётся бензин в бензобак «бобика», а водитель, Санёк Липкин, насвистывает свою любимую песню, «Мелодию» Магомаева: «Ты моя мелодия, я твой преданный Орфей…»
Елизавета сладко замерла в оцепенении, смотря прямо в глубину тёмно-серых глаз-омутов наставника, и таяла, растекалась по его рукам ладаном, воском, мёдом и патокой, запахнув так же сказочно-нежно и пряно-сладко, так весенне-летне-пьяно, что у обоих закружилась голова.
«Я погибла! Мамочки, я пропала…»
Резко покраснев до корней волос и кончиков ушек, едва справилась с нахлынувшей волной слёз радости и вдруг обрушившегося на неё счастья: настоящего, женского, сокровенного.
Стас, удивившись, передёрнувшись, прикусил её губки в конце поцелуя, отчего тонко задрожала крылом бабочки и застонала-зазвенела святым серебром. Мягко отпустил, медленно поднялся с колена, продолжая смотреть пристально в глаза, ставшие прозрачными от слёз, словно хрустальными, сделанными из подтаявшего байкальского льда. Отвёл взгляд, отряхнулся от бирюзового морока, молчаливо ругнул себя некрасиво и, нацепив обычную нахальную улыбку, обернулся к поражённым, онемевшим, остолбеневшим коллегам.
– …Вот и ожила Мальвина, а то замороженная и синяя сидела, – окинул тревожно-опасным взглядом всех мужчин, находящихся в кабинете, построжал. – Преследовать или обижать девушку не позволю. Объявляю Herrenrecht – полное и неоспоримое право господина. Отныне, она в моём личном пользовании. Даже не смотреть в её сторону – будете иметь дело со мной! Вопросы есть? – громко гаркнул низким рокочущим голосом, не обещающим никому ничего хорошего.
– Да! Только один! – очнувшись, рявкнул-лайнул Виктор Иванович, схватился за лысеющую голову, густо покраснев в гневе лицом. – Ты свихнулся или прикидываешься?!
– Это два вопроса. Ответ: «Нет»!
Взяв молчащую дрожащую Лизу за трепещущую ручку, повёл за собой из кабинета прочь, кивком головы позвав двух напарников: Бориса Каляева и Анатолия Николаева, основного помощника и преемника в будущем.
– За мной, вассалы!
Поражённые, абсолютно очумевшие сотрудники, не смея и рта раскрыть, быстро и беззвучно растворились по отделам и делам, не отваживаясь даже шёпотом поделиться мнениями, лишь тревожно переглядываясь, пока шли по коридору.
– Так… Это я уже старею, или он сошёл с ума, а, Катя? – начальник обратился к временному секретарю, сменившему Любу, ушедшую в декретный отпуск.
– Это, смотря с какой стороны посмотреть, Виктор Иваныч, – лукаво улыбнулась, сверкнув карими глазками, покраснев и покосившись на дверь.
– Он ответил «нет». На какой из вопросов, как думаешь?
– На оба, на оба, уж будьте уверены, – посерьёзнела. – Пропала Настенька окончательно. Стас на Лизе «подорвался», у Настёны обломился последний шанс.
– Почему последний? Какой такой шанс? Это ты о чём? – ошарашено уставился на женщину средних лет, пристально рассматривая, словно только что познакомились. – Объясни, богом прошу! У меня такое ощущение, что я – Алиса в кроличьей норе той.
– Так и есть, – загадочно улыбнувшись, испарилась!
– Да что происходит, а? Белены все, что ли, объелись?.. Я тут кто? Мне кто-нибудь объяснит?!
– Ну, и чего голосишь тут?
Пожилая грузная бухгалтер Ильинишна вошла в кабинет, закрыла дверь изнутри на ключ.
Этим ещё больше поразила мужчину. Просто рот раскрыл!
– Закрой варежку-то! Меня обо всём спроси, – села на стул, положила полные руки на стол и устало выдохнула. – Сколько мы с тобой в одной упряжке, Иваныч? Лет уж тридцать, поди? Вот и смекай, смогу ли тебе в чём соврать?
– Слава богу! Хоть одна есть нормальная! – простонал с облегчением и рухнув в кресло. – Ну?
– А с чего начать-то? Что хочешь узнать и про кого?
– Издеваешься?! Что тут было?
– Этот спектакль-то? – фыркнула. – Стас «с бодуна», вот и решил развлечься. Сгоряча и начал, а вот когда её поцеловал по-настоящему, тут его возьми, да и переклинь! Да… вытворил паря, – села ещё ближе к столу, погрустнела. – Нет, он-то конечно не слабак и не такое уже переживал, сам знаешь, но вот эта кукла безмозглая!.. – негодующе постучала пальцем по столу.
– Не кипятись, Валентина! МГИМО с отличием – не хухры-мухры! Столица! Элита!
– Да тьфу на твоё ГИМО! – сердито посмотрела, сопя. – Как его увидела – мозг сразу превратился в дерьмо! Теперь то ГИМО у неё под юбкой! А уж Стасик от такого десерта элитного не откажется, – хохотнула зло. – Она-то, закончив этот курс любви, выйдет из его постели с настоящим «красным» дипломом! – расхохоталась озорно, во всё горло. – Это ей будет лучшая практика за всю жизнь! Аспирантура…
– Валя! Не зли меня! – Виктор стал бурым до самой лысины. – Нет, точно сегодня в буфете булочки начинили беленой! Вот и подурели все подряд! И ты с ними!
– Цыц! Завелся! Угомонись, – спокойно посмотрела в глаза. – Что ещё хотел спросить-то?
– Да… Это… Вспомнил! Тут что-то про Настёну Катерина намекнула. О последнем шансе, мол, обломился он с приходом Лизаветы…
Устало откинулся на спинку кресла, поводя головой из стороны в сторону, ослабляя тугой узел галстука: «Шестьдесят, а так и не привык к этой удавке!»
– Так и есть, – грустно заговорила, но, увидев вскинувшегося и взбеленившегося до предела мужчину, подняла в негодовании руки. – Тпруу! Дай сказать-то! Как в первый раз в постель ныряешь – всё тебе и сразу! Охолонь!
Покачала осуждающе головой с непослушной красно-каштановой свежеокрашенной кудрявой гривой, подумала, вздохнула, подняла усталые глаза.
– Беременна она. От Славика.
Опять подняла руки, останавливая поток возмущений и вопросов, укоризненно посмотрела на торопыгу, осаживая и отводя странный взгляд в сторону.
– Она три года прожила со Стасом, и он ей, видимо, таблетки подсыпал от беременности. Не хотел, стало быть, детей от неё. Она жила да жила, и всё ждала её, не предохранялась. Не дождавшись, решила, что сама бесплодна. К врачам не пошла, чтоб не позориться, значит. А как ты её в пару со Славиком-то поставил, он на девочку глаз и положил сразу. Подловил тот момент, когда Стас стал от неё «ходить налево». Узнала, истерить начала, слезами залилась, а Славик – тут как тут. Приласкал, успокоил, приголубил, заботой окружил. Настя и решила, стало быть, своему Стасику неверному отомстить. Ну, и мстила со Славиком весь маршрут, почти месяц, не останавливаясь! – криво улыбнулась. – А на следующий месяц возьми, да и не приди месячные! Она ни сном, ни духом. Что беспокоиться, мол, раз бесплодна? Не пришли раз, не пришли два – потом придут: может, перепсиховала, может, сбой какой. А этот «сбой» возьми, да и зашевелись! Она к врачу, а та ей: «Милочка! Да у тебя беременность четыре месяца! Аборт поздно делать. Запрещаю даже пытаться, категорически! Матка слабая, сдохнешь прямо на операционном столе!» – Валентина потёрла руки, словно озябла в летнюю жару, задумалась. – Вот и захотела Настя на Стаса это дитя «повесить». Ведь и с ним продолжала спать! А тут такой срок. Просчиталась: Минаев в тот момент как раз на длинном маршруте был. Не сошёлся срок, и все дела – дитё от Славика Древнова. Вот тебе Катерина и сказала потому, что, мол, обломилась она. Теперь Стас её из дому-то попрёт. Зачем ему чужой ребёнок, когда и свои не нужны были?
– Да нужны! Нужны. Очень. Знаю, что говорю. Знаю… – тяжело вздохнул, тоскливо посмотрев в распахнутое окно. – Бедный, бедный наш парень…
– Эт чо он бедный-то?! – взвизгнув, возмутилась до исступления, даже привстала с места.
– Женат он. Уже давно. Ещё с ранней юности. Неофициально. Гражданским браком. Любит только её, первую, суженую и единственную. Всё ждёт, горемычный, – потёр руками грустное лицо, тяжело вздохнул. – Охохооо… Дождётся ли? Дай-то бог… Но если дождётся, женится и тут же уедет отсюда. Навсегда. Так что, Настасье по-любому не видать его, как своих ушей. Нелюба.
– А кто она? Его жена-то? Далече? – притихнув, замерла, перестала дышать, грузно осев на стул в изумлении. – Местная или москвичка?..
– Прости, не моя тайна, – покачал головой. – Сам толком не знаю ничего. Только и удалось узнать, что за океаном она.
– Фьюууу… – поражённо присвистнула, откидываясь на спинку стула, побледнела. – Ай, да Стас! Тренируется тут на всех, а любит только её, единственную?
Затихла, вновь напряглась, выпрямила спину, вскинула голову, смотря прямо в несчастные, потемневшие глаза начальника.
Под её понимающим и умным взглядом Виктор опустил голову и вдруг почувствовал, что подступают непонятные слёзы.
– Слушай, а ведь мы и сами должны были догадаться! Давным-давно! Во тупые! Он же всегда так грустил, даже плакал! – внимательно вгляделась в печальное лицо. – Тот срыв, три года назад, из-за неё был? – так и не дождавшись ответа от понурого друга, вздохнула. – Понятно.
Тяжело встала на опухшие ноги, оперлась руками о столешницу, задумчиво посмотрела на лысину мужчины, так и сидящего с низко опущенной головой.
– Но тогда его жизни не позавидуешь. Да он не живёт, а горит на медленном огне!
Только уныло кивнул.
– Что ж тогда удивляться, что срывается и пускается во все тяжкие? Да… Вот какая любовь бывает, оказывается! Как в кино.
Поднял измученные и обречённые глаза, с болью улыбнулся.
– В прошлом году, что случилось перед его отпуском?..
Увидев медленное, поражённое покачивание седой головы, помолчала минуту, тяжело во всю грудь вздохнула, медленно шумно выдохнула, сникла.
– Ясно: срыв. Теперь вот, Мальвина. Что делать будешь?
Опомнился, выпрямился, поправил галстук, сел прямо.
– Перекинешь другому наставнику? Сразу отпустишь восвояси по добру по здорову?
– Нет. Она этого сама захотела, вот пусть и вкусит прелестей настоящей, взрослой, суровой жизни, цыпочка изнеженная, столичная и блатная. Совершеннолетняя, самостоятельная, взрослая и образованная – ей решать. Я лишь оцениваю профессионализм и служебное соответствие. Мораль – не моя епархия, – криво улыбнулся, – но если дойдёт до открытой «аморалки» – уволю с треском! Вот и всё МГИМО!
Захохотав в два горла, вышли с Валентиной в коридор, попутно отдавая последние распоряжения и инструкции подразделениям и выезжающим на маршруты группам переводчиков-гидов.
– …Стасик, любимый…
– Я всё сказал. Помнишь первые часы совместной жизни? Я всё тогда тебе честно рассказал. Не обещал только одного – любви. Она так и не пришла. Я пытался, ты же сама это видела. Старался себя пересилить и научиться жить общей семьёй с тобой. Не вышло. Сердце осталось на замке. Прости за боль и разочарование, Настенька. Помню, что обещал сделать счастливой, но не выполнил, не смог. Не полюбил, – тяжело вздохнув, посмотрел на плачущую девушку, сидящую на диване. – Выше головы не прыгнешь. Это не гимнастика твоя, не танец с лентой: не покрутишь ею, не совьёшь в кольцо или серпантин. Любовь – прямая дорога. Только, у кого-то – ровная и накатанная, у кого-то – сплошные рытвины и ухабы. Как их ни заделывай обманчивыми чувствами – при первой же встряске высыпаются, превращаются в песок, и опять зияют ямы.
Подошёл, сел рядом, держась на расстоянии.
– Знаешь, я даже рад, что так получилось. Поверь, Славик хороший парень, и главное – любит тебя сильно, надёжно, по-настоящему! Давно и верно. Не то что я. Я тебя не стою, пойми, – понимающе выдохнул и сменил тему. – Рад, что ты будешь мамой. Станешь ненормальной и одержимой! – сел ближе, взял за руку, заставил посмотреть в лицо. – Про мужа не забывай, люби и никогда не отказывай в постели, – заглянул в мокрые глаза, страдающие и отчаявшиеся. – Как бы я ни срывался, как бы ни изменял, но едва ты оказывалась в спальне, вспоминал, что ты для меня сделала и скольким пожертвовала. Отодвигал переживания на задний план и любил тебя в те моменты от всего сердца, клянусь! – взял за предплечья, сжал сильно, смотря строго и прямо. – Никогда не вини Славку в том, в чём не виноват. Прежде чем его в чём-то упрекнуть, вспомни, подумай хорошо: он ли причина твоего недовольства?
Под окном квартиры посигналила машина Вячеслава Древнова.
– Пора. Я желаю тебе настоящего семейного счастья, Настёнка! Говорю это от чистого сердца, с открытой душой. Ты спасла меня от смерти в те страшные, роковые, трудные дни – не забуду до последнего вздоха! – обнял.
Встал, помог подняться. Заглянул в глаза проницательно, остро.
– И счастлив с тобой тоже был, не сомневайся ни на мгновенье. То, что у нас ничего не получилось – только моя вина, не твоя. Это и помни.
Вынося в коридор объёмные сумки с вещами, поздоровался тепло с другом, радостно обняв.
– Вот, Настя, твой супруг отныне и навсегда. С росписью не тяните, пока не испортили фотографии животиком, – рассмеялся, подошёл к подруге, нежно обнял на прощание. – Прощай, Настёна! Счастья вам, молодожёны! Деток побольше!
В голос рыдающая девушка всё цеплялась руками за свою вечную мечту и любовь, никак не желая понять, что всё было односторонним: и любовь, и мечта, и совместная жизнь.
Вячеслав подхватил на руки любимую, прижал к крупному телу и понёс вниз к машине.
Стас проследовал за ними, уложил сумки в багажник добротной дорогой иномарки Славки. Захлопнув крышку, выпрямился, отступил на тротуар и помахал рукой с грустной улыбкой. Теперь был абсолютно спокоен за девушку и её судьбу.
«Парень честный и надёжный. Справится. А Настя, едва родив, успокоится, погрузится в приятные хлопоты. Только б это была девочка, иначе сына назовёт моим именем».
Провожая глазами удаляющуюся машину, понимал, что видит их, скорее всего, последний раз.
«Как бы там ни повернулись дела с Белкой, я пойду на всё, чтобы жениться и уехать из страны. Если не получится, восстану – пристрелят. Другого варианта не предвидится в моей жизни. Или Канада, или пуля. Третьим станет петля. Прости меня, Господи…»
Подошёл к парапету набережной и, смотря на ленту реки Кончура, вспомнил тоненькую девочку в чёрном трико, алую ленточку на полочке в её руке, и прихотливый рисунок, выписываемый на гимнастическом помосте спортзала.
«И летала девчушка в счастье и радости, сияя синью глаз, косясь на любимого, старалась стать лучшей в интернате, городе, районе, области. Настенька.
Жизнь не стоит на месте, годы диктуют свои правила, подкидывая новые обстоятельства и знакомства. И новые испытания.
Оттанцевав юность, отсияв алым шёлком ленты по ковру моей жизни, ты перешла на помост семейный. Танцуй, милая, радуй любимых и не оглядывайся туда, где этой радости не будет, скорее всего. Я рад, что ты оторвалась, моя ленточка!
Здесь становится опасно. Что-то происходит вокруг, сжимая кольцо жизни всё туже, свивая обруч безысходности. Кольцо смерти? Значит, мой выход. Мой танец. Мой номер. Уступи же место и первенство, Настёнка. Я к нему готов. Давно. А ты живи. И за меня тоже. Только живи».
Август 2013 г. Продолжение следует.
http://www.proza.ru/2013/08/27/133