- Эй, святые угодники! - прозвенел над затерянной в горах долиной озорной мальчишеский голос.
- О...о...одники! - ответило эхо.
Их было двое: старший - высокий, светловолосый - напоминал древнего викинга, другой был маленький брюнет со смеющимися глазами. Они стояли на краю небольшого горного плато, где приземлился их глайдер, и внимательно рассматривали в бинокли дно долины. Внизу виднелась белокаменная церквушка с покосившимся крестом да несколько почерневших от времени деревянных изб. И нигде ни одной живой души, только одичавший пёс бродил поодаль в поисках пищи.
- Не надо смеяться над человеческими заблуждениями, Жан, - серьёзно сказал тот, что был постарше. - Это проще всего. Ты постарайся их понять.
- Но ведь дичь же полная, Ингмар Альбертович, - возразил Жан. - Ну зачем они запрятались от нас в эту глушь? Что, мы их обижали, преследовали? Запрещали им молиться? Бросали их на съедение диким зверям, как император Диоклетиан?
- Не в этом дело, - задумчиво сказал Ингмар. - Должно быть, им было среди нас очень одиноко... Это произошло лет сто назад, их оставалось тогда всего два десятка христиан разных вероисповеданий, разбросанных по всему миру. Их не понимали... многие смеялись над ними, вот как ты сейчас... Тогда они отыскали друг друга, собрались все вместе и основали в этой долине последнюю христианскую общину. Конечно, мы всё время держали их под своим контролем, наши Патрули регулярно посещали долину, предлагали им помощь, но они упорно от всего отказывались. Между тем, община постоянно уменьшалась: молодёжь разочаровывалась и уходила, старики умирали... В прошлый раз Патруль застал здесь лишь двух древних старцев, в них едва душа держалась. Хотели их забрать, но те упёрлись и ни в какую, так их здесь и оставили... А сейчас я имею твёрдые указания вывезти их отсюда любой ценой, но боюсь, что поздно... Очень уж тихо тут...
- Эге-гей! - снова крикнул Жан. - Есть тут кто?
- О...о...о!.. - откликнулось эхо.
- Да не ори ты, как оглашённый, - поморщился Ингмар. - Спустимся вниз.
Они спустились в долину по тропинке, проложенной предыдущими Патрулями. Заглянули в одну избу, в другую... Никаких признаков жизни. Тут Жан заметил в отдалении свежую могилу с грубо сколоченным крестом и многозначительно указал на неё своему спутнику:
- Видите, Ингмар Альбертович... Мы, кажется, опоздали...
- Но второй, может быть, ещё жив... - возразил Ингмар. - Мы ведь ещё не заглядывали в церковь.
Действительно, в церкви прямо на глинобитном полу ничком лежал человек в полуистлевшей одежде, с длинными седыми волосами и разметавшейся по полу седой бородой; вытянутыми вперёд руками он обнимал подножие вырезанной из дерева в полный рост статуи Христа. Это было не обычное в церквях распятие: нет, живой Христос лёгким шагом шёл навстречу людям, протягивая руки для объятия. Он смотрел на вошедших спокойно и доброжелательно, но вместе с тем и с лёгкой укоризной, как бы говоря: "Вот вы не верите в меня, а я всё равно вас люблю".
Патрульных, однако, сейчас занимала не статуя, а человек, лежавший на полу без малейшего движения. Жив ли он? Или мёртв? Они зашли с двух сторон и приподняли его иссохшее, почти невесомое тело.
Старик был жив. Открыв глаза и завидев пришельцев, он схватил валявшуюся рядом суковатую палку и, потрясая ею, закричал неожиданно грозным голосом:
- Изыдите, анафемы!
Жан слегка струхнул.
- Ты, дед, потише, - сказал он, невольно отодвинувшись от старика, - а то мы тоже не совсем ещё разучились ругаться.
- Нехристи, чёртово семя, - продолжал кричать отшельник. - Язычники поганые, не оскверняйте святую церковь!
- Послушайте, почтенный старец, - вежливо сказал Ингмар. - Не сопротивляйтесь, на этот раз я вам не уступлю. Вы поедете с нами. Не можем же мы оставить вас здесь умирать...
Старец вдруг затих. Голова его затряслась, глаза закрылись, и он забормотал, как в бреду: "За вас же, за вас..."
Ингмар Альбертович и Жан взяли его под руки и повели к глайдеру; отшельник вяло и безнадёжно упирался.
Через десять минут глайдер бесшумно взмыл в небо.
В одно прекрасное раннее утро в окрестностях приморского санатория, утопавшего в субтропической зелени, можно было наблюдать следующую любопытную картину: по дорожке, ведущей к морю, бежал, воровато озираясь, почтенного вида старик в зелёном халате, на фоне которого живописно развевалась длинная белая борода; за ним гналась молодая медсестра со шприцем в руках, крича: "Куда же вы, дедушка? Вам положен укол..." Неизвестно, чем бы это кончилось, но проходивший мимо пожилой врач остановил медсестру:
- Оставьте его, пусть сначала привыкнет к обстановке... Ему сейчас нужнее покой...
Между тем старик выбежал на пустынный в эту пору морской берег и, воздев руки к небу, забормотал:
- Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя Твое, да приидет царствие Твое.. Спаси, Господи, верного раба Твоего, коий ввергнут язычниками в узилище непотребное... Болит душа моя, Господи, не могу более лицезреть позор сей... Блеск и благолепие здесь повсюду, аки в чертогах небесных, а нигде нет ни иконы, ни креста, и никто ни перекрестится, ни молитвы не сотворит... Народу здесь тьма-тьмущая, и всё больше старцы болезные, им бы время о душе своей позаботиться, а они всё плоть свою спасают... Ибо никто из них не верует в Тебя! А намедни, - старик выпрямился, голос его посуровел,- молился я Тебе, Господи, в келье своей, а две девчонки-прислужницы шептались и хихикали за моей спиной - вот, дескать, юродивый, из ума выживший... Так Ты прости их, Господи, ибо воистину не ведают, что творят...
Старик неподвижно стоял на берегу, вглядываясь в морскую даль, словно надеясь увидеть там некое знамение. Внезапно на горизонте показалась чёрная точка. Она постепенно росла, и странное смутное волнение охватило старика. Он торопливо протёр свои слезящиеся глаза.
Прямо к нему по волнам шёл человек. Шёл спокойно, неторопливо и очень легко, почти не касаясь ногами воды. Шёл так, как будто всю жизнь только этим и занимался, как будто хождение по воде - самая простая и обычная вещь на свете.
Вскоре он приблизился настолько, что его уже можно было хорошо разглядеть. Как знакомы были старику это усталое лицо, этот кроткий и мудрый взгляд, этот лёгкий белый хитон, развевающийся на ветру... Ему показалось даже, что он разглядел в лучах восходящего солнца светящийся ореол вокруг головы идущего.
- Господи, это Ты! - вырвался из груди старика ликующий крик. Он чуть было не бросился навстречу Христу, как будто и ему передалась чудесная способность ходить по воде, но силы оставили его, и он упал на колени, в экстазе простирая руки к Господу своему.
И вот Христос уже перед ним, и старец, преисполненный блаженства, обнимает его босые ноги, как не раз делал это в своей церкви в долине, умилённо шепча: "Иисусе... Иисусе..."
И тут он услышал над собой властный голос Господа:
- Встань, старче!
- Недостоин я, Господи, узреть лик Твой, - прошептал старик, но повиновался. И тогда Христос молча обнял его и прижал к своей груди. Запели ангелы в небесах, как будто хрустальный звон разлился в воздухе. По впалым щекам старика потекли слёзы. "Иисусе, Иисусе..." - продолжал твердить он, всхлипывая.
- Узнал я, что страждет душа твоя, и пришёл, - просто сказал Христос.
- Воистину так, Господи, - пролепетал старик. - Страждет душа моя.
- Всё знаю я о тебе, старче, - продолжал Христос. - Пойдём, укроемся от нескромных взоров, и приобщу я тебя сокровенных тайн, и утешишься... Следуй за мной.
Они прошли в отдалённый уголок сада и уселись на скамейке у фонтана, надёжно укрытой со всех сторон цветущими кустами жасмина.
- Поведай же мне, старче, о своих печалях, - ласково сказал Христос.
- Одна у меня печаль, Господи, - молвил старик, опустив голову, - последний я у Тебя остался верный раб, прочие же все язычники и не веруют в Тебя. Обидно мне то, и гневаюсь я на них, и ругаю их всячески, но как подумаю, что ждёт их геенна огненная, одолевает меня жалость великая... Всё же и они люди... Вот и осмеливаюсь я просить Тебя, Господи...
- Обожди, старче, - прервал его Христос, вытирая пот со лба: становилось жарко. Он встал со скамейки и подошёл к фонтану. В руках его неизвестно откуда взялись два стакана, он наполнил их водой и вернулся. Вода была желтоватая, должно быть, от ржавчины.
- Пей, - сказал Христос, протягивая один стакан старцу. - Это хорошее вино, марочное.
- Воистину чудесны и благодатны дела рук Твоих, - проговорил старик, с благоговением поднося стакан к губам.
- Итак, о чём же ты хотел просить меня? - напомнил ему Христос, когда вино было выпито.
- Господи, явись этим людям, открой им себя, дабы уверовали они и спаслись!
Христос огорчённо покачал головой.
- Не выйдет из этого толку... Они материалисты, старче, и принципиально не верят в сверхъестественное. Даже если своими глазами узрят, не поверят, скажут: "Обман зрения". Они в этом смысле хуже моего апостола Фомы...
Старик опечалился.
- Значит, нет им, несчастным, спасения?
- Погоди, - возразил Христос, - я ещё не всё сказал. Ведомо ли тебе, что Бог есть любовь?
- Ведомо, Господи.
- Истинно, истинно говорю тебе, - с жаром воскликнул Христос, - любовь есть единственная цель мира сего, вера - лишь путь. Если той же цели можно достичь другим путём, да будет так. Посмотри же на этот мир открытыми глазами: он полон любви. Да не есть ли это истинное Царствие Божие на Земле? Веками люди лили кровь - убивали, пытали, сжигали на кострах - и всё во имя моё! Разве этому я их учил? А теперь взгляни на этих, нынешних: да ведь это не люди, а ангелы Божии! Как они любят ближних своих! Как чтут своих отцов и матерей! Не убивают! Не крадут! Не пре...- тут Христос запнулся.- Не стану их перехваливать - прелюбодействуют, черти, пуще прежнего. Но грех сей простителен, да и грех ли это? Пожалуй, надо бы отменить седьмую заповедь...
Старик удивлённо и растерянно внимал необычной проповеди.
- Так думаешь Ты, Господи, достойны они Царствия небесного?
- Достойны! - твёрдо ответил Христос.
- И не гореть им, стало быть, в геенне огненной?
- Никогда.
Старик облегчённо вздохнул.
- Снял Ты, Господи, тяжесть с души моей.
- Не говорил ли я тебе, что утешишься ныне? - сказал Христос, поднимаясь со скамьи. - А теперь пришло мне время покинуть тебя, старче. Не грусти, что последний ты на Земле веруешь в меня. За это воздастся тебе сторицею: в Царствии небесном будешь сидеть от меня по правую руку.
- Недостоин я, Господи...
- О том мне судить, - возразил Христос. - Ну, прощай,старче.
Христос поправил свой хитон, приподнялся на цыпочки и вдруг оторвался от земли, на мгновение задержался в воздухе, а затем стал медленно возноситься в небо. Прежде чем скрыться за облаками, он оглянулся и ласково помахал старцу рукой.
Старик долго ещё глядел в пустое небо, пока глаза его не стали слезиться от солнца. Тогда он перевёл взгляд на скамейку, где совсем недавно сидел Христос, на траву, по которой он ступал...
Ничего не изменилось в мире, который только что посетил Господь. И казалось старцу, что приснился ему волшебный сон, и вот кончился и растаял без следа...
"Иисусе... Иисусе..." - снова и снова повторял он, возвращаясь в свою палату. В вестибюле санатория было оживлённо, группа отдыхающих собралась вокруг стереовизора: передавали репортаж о соревнованиях антигравилётчиков. Увидев, как стайка девушек в полупрозрачных купальниках весело вспорхнула в небесную голубизну, старец вдруг смертельно побледнел и осенил себя крестным знамением, а потом медленно осел на пол. Сбежались санитарки, привели его в чувство и отнесли в палату. Старец присел на кровать, обхватив голову руками, и погрузился в тяжёлые раздумья...
Минут через двадцать после описанных событий перед директором санатория, скучавшим в своём кабинете, материализовался его старый приятель, знаменитый артист Ален Ферье. Директор, широко улыбаясь, похлопал его по плечу:
- Ален, ты сыграл великолепно! Я всё видел. - Он указал на телеэкран, заменявший одну из стен кабинета. - Ты превзошёл самого себя.
- Ну-ну, не надо дифирамбов, - скромно возразил артист. - Как бы я ни играл, одних чудес современной техники было бы достаточно, чтобы поверить в мою подлинность. Конечно, если человек не имеет никакого понятия об антигравитации и нуль-транспортировке...
- Не скромничай, Ален, - сказал директор. - Ты убедил его. Наша чудотерапия сработала. Теперь он будет спокоен за человечество.
- ...Боже милосердный, - шептал тем временем старец, стоя у окна и с тоской глядя в небо, - понеже и впрямь намерен ты простить всех язычников, молю Тебя, прости и того, кто сейчас являлся ко мне, кощунственно приняв облик Твой, ибо не корысти ради совершил он грех сей, но из любви к ближнему своему. Прости его, Господи.